1

Важ пришел домой, умылся, немного поел, сверил оставшиеся у него деньги с записью расходов, прочел военные сводки, переставил флажки на карте и уселся за стол, чтобы привести в порядок бумаги и кое-что написать.

За последние недели батраки добились заметных успехов в борьбе за свои права. По всему району стали создаваться комиссии площадей. В результате активных выступлений крестьяне добились более высокой оплаты и заставили хозяев давать работу старым и слабым, с которыми прежде не желали иметь дела. Достигнутые успехи повлекли за собою новые активные действия.

В тех, где еще не было комиссий на площади, крестьяне требовали их создания. Кампанию крупных землевладельцев, установивших максимум оплаты и штрафы для тех, кто стал бы платить больше, удалось сорвать вопреки тому, что думал Маркиш. Теперь Важ прилагал усилия к тому, чтобы организовать стихийно возникшее движение масс. Контакты, установленные с беспартийными крестьянами в целях защиты их кровных интересов, привлекли в партию новых членов, способствовали созданию новых ячеек.

Все было бы хорошо, если бы не то, что рассказал ему Жозе Сагарра в последней беседе. Б наиболее важной зоне сектора, как раз там, где было больше всего батраков, создание партийных ячеек и активизация работы среди крестьян практически приостановлены в результате вмешательства районного комитета. Было решено поручить Жозе Сагарре установить связь с активистами-крестьянами, что до сих пор находилось в ведении районного комитета. Передать связи ему должен был Афонсу. Но пока еще им ничего не сделано.

— Товарищ обещал связать меня кое с кем, — сказал Жозе Сагарра, — однако не явился на встречу. Теперь нужно дожидаться, пока он придет, я ведь не знаю, где его искать.

Важ сходил к Афонсу домой. Его там не оказалось. Затем отправился к Маркишу, чтобы оставить там для Афонсу записку. Дом был заперт, никто не отозвался. Поскольку у Важа были дела в других местах, он вынужден был оставить все как есть еще на две недели.

Важ припомнил заседание районного комитета, где впервые передал инструкции о поденщиках. У него еще звучал в ушах хохот Маркиша, когда он, Важ, сказал, что у него есть указание поговорить лично с Жозе Сагаррой. У него еще стоял в глазах иронический взгляд Витора, наблюдавшего за ним с сигаретой во рту. В неявке Афонсу на встречу с Жозе Сагаррой, в затянувшейся организации крестьянского движения Важ угадывал пассивное сопротивление товарищей из районного комитета. «Они ошибаются, в корне ошибаются. Если Афонсу не передаст Жозе Сагарре связи, — решил Важ, — я его возьму с собой, мы побываем вместе повсюду. И дело пойдет, у меня нет ни малейшего сомнения, что пойдет!»

Сидя по другую сторону стола напротив Важа, Роза прервала на миг чтение и внимательно посмотрела на него. Спокойное, суровое лицо Важа казалось бесстрастным, но сжатые губы и сухие жесты свидетельствовали о глубокой досаде.

— Он дал о себе знать? — спросила Роза (Рамуш должен был прибыть в этот вечер).

— Да.

Важ посмотрел, в свою очередь, на бледное, печальное лицо Розы. Он прибыл домой после почти недельного отсутствия уже час назад и только сейчас взглянул жене в лицо. Да, надо уделить ей немного внимания, узнать, что произошло здесь за время его отсутствия. Он читает в ее взгляде, что она ждет этого, и он сам хочет поговорить с ней. Он уже готов был задать вопрос, но тут вспомнил, что еще не привел все дела в порядок, как было у него в привычке, когда он возвращался домой.

— Сейчас потолкуем, — сказал он.

И вернулся к работе.

 

2

— Местная буржуазия теперь вынуждена прислушиваться к нашим требованиям, — сказала Роза, когда Важ наконец обратил на нее внимание.

Несмотря на иронию, в ее тоне сквозила обычная грусть.

И она рассказала, что, когда зашла в мелочную лавку купить ниток, лавочник встретил ее с подчеркнутой любезностью и под конец сказал ей:

— Сеньора, если вам что-нибудь нужно, то не беспокойтесь. Лишь бы это была вещь, которую я способен достать, в пределах моих возможностей, конечно. Как бы там ни было, я получаю товары по нормированному распределению и могу выделять кое-что и вам.

В лавке находилась лишь Амелия, худая и нервная соседка, с всегда нахмуренным и злым выражением лица. Роза пошла с нею по нижней дороге, и Амелия откровенно объяснила:

— Вы знаете, почему он сказал вам это? Он считает, что ваш муж и брат — налоговые инспектора.

— С чего это он выдумал?! — возмутилась Роза.

Амелия пожала плечами:

— Они такие жулики, эти торговцы, у них такая нечистая совесть, такая нечистая, что им повсюду мерещатся призраки.

Роза поговорило затем с Эрмелиндой и с женою Эрнешту. Мнения соседей разделились. Одни, в том числе даже Эрмелинда, склонны верить, что Важ — инспектор налогового управления, другие, например Амелия, семейство Эрнешту, поверили данному им объяснению или, по крайней мера, делают вид, будто поверили, что Важ — агент по рекламе и продаже аптекарских товаров.

— Больше ничего? — спросил Важ.

— Ничего, — ответила Роза.

Роза могла бы рассказать мужу о мелких событиях, которые были важными в ее одинокой жизни. Но она поняла, что ей не следует поддерживать сейчас разговор.

— Тебе надо немного отдохнуть, пока не пришел Рамуш.

Действительно, Важ очень устал, а по приходе Рамуша им предстояло работать весь вечер. Но в выражении лица Розы, в едва различимом проблеске лукавства Важ прочел еще кое-что.

Он отодвинулся от стола и протянул руки.

— Иди сюда!

Роза поднялась и, обойдя стол, подошла с неожиданной улыбкой на худом и печальном лице.

 

3

— Слышишь? — прошептала Роза. — Кто-то идет.

Важ не ответил. Он размеренно и глубоко дышал. Роза осторожно отвала обнимавшую ее руку.

Около дома послышались шаги, и в дверь кухни постучали три раза: два подряд и еще раз немного погодя. Роза встала, оправила платье, взяла подсвечник и пошла открыть дверь.

— Не шуми, — сказала она Рамушу, когда тот вошел. — Пока ты чего-нибудь поешь, дай ему еще немного поспать.

Рамуш отнес портфель в рабочую комнату, повесил плащ за дверью, а пиджак на спинку стула, выложил на стол пистолет, предварительно разрядив его, и вернулся на кухню, засучивая рукава, чтобы помыть руки.

Когда Рамуш вытер руки и уселся за стол, Роза налила ему тарелку овощного супа.

Села рядом и поглядывала на энергичное, красивое, веселое лицо Рамуша. Когда он беззаботно смеялся, Розой овладевало какое-то неясное, грустное и угнетенное чувство. Похож он, похож, похож. Собственно, не чертами лица, но манерой говорить и заразительно смеяться, глядеть изучающе и даже с каким-то вызывающим видом. Именно эти манеры пленили ее тогда в другом, да, это так, но она никогда не сможет простить себе этого.

 

4

Важ поставил Рамуша в известность о последних событиях В организации, порученной Антониу, — в главном промышленном центре происходили важные столкновения. В особенности на заводе «Сикол», где работает Гашпар. После нескольких мелких уступок дирекция завода стала запугивать рабочих, уволила членов комиссии единства, заявив, что это незаконная организация и что все вопросы должен ставить профсоюз. Один лишь Гашпар не был уволен, несомненно, из-за его большого престижа. Он вскоре явился в контору с новой комиссией, созданной по его инициативе: рабочие поддержали его, угрожая забастовать, если их товарищи не будут приняты обратно на работу. Антониу встретился в доме Перейры с Гашпаром и Тулиу, его правой рукой на «Сиколе». «Дирекция завода, — сказал тогда Гашпар, — постоянно отсылает меня к профсоюзу, потому что профсоюзное руководство — это сброд фашистов на службе у хозяев. Кстати сказать, профсоюз находится в пятидесяти километрах от фабрики. С какой бы письменной жалобой мы ни обратились, сколько бы поездок в профсоюз ни предпринимала комиссия, все это бесполезно, равносильно тому, что ничего не делать. Но если партия поможет мне установить контакт с новыми предприятиями в других местностях и если там тоже развернется борьба ка каждой фабрике, тогда одновременно с нажимом на хозяев на предприятиях мы вынудим фашистских руководителей профсоюзов предъявить наши требования правительству, чтобы требования были удовлетворены и распространены на весь рабочий класс, и кончится тем, что мы прогоним эту шайку. Согласно уставу выборы теперь проводятся в начале года. Мы должны действовать по уставу».

— По-моему, — сказал Важ Рамушу, — мы должны следовать этому пути. У нас есть организации на трех заводах в нашем районе. На каждом из них разворачивается движение и созданы рабочие комиссии. Пора приступить к объединению борьбы за права трудящихся, начавшейся на разных предприятиях, и это также будет способствовать тому, чтобы быстро охватить и рабочих других заводов, с которыми мы стараемся установить связь. Мы много говорили о работе в фашистских профсоюзах, Пора теперь от слов переходить к делу.

Рамуш и Важ обменялись затем впечатлениями о секторе Паулу и о перспективах борьбы крестьян.

— Паулу не так мягкотел, как кажется, — сказал Важ. — Создается впечатление, что ему трудно что-либо сделать, но, когда проверишь, оказывается, он уже проделал большую работу.

— Если бы так! — воскликнул Рамуш.

И эти слова, казалось, говорили: «Мне очень бы хотелось верить, что это так…»

Важ коснулся необходимости отпечатать листовку, которую составил Паулу, и спросил Рамуша, есть ли возможность сделать это в партийной типографии.

— Чтобы выполнить эту работу в подпольной типографии партии, — сказал Рамуш, — мне придется подождать две недели, пока я не встречусь с товарищами из секретариата, и, даже если они согласятся напечатать, понадобится много времени на распространение листовки. По-моему, лучше будет, если мы удовлетворимся тем, что отпечатаем ее на ротаторе, и займемся этим, не теряя времени.

— Хорошо, — сказал Важ, даже не подумав о том, что проводит на ногах еще одну ночь после пяти суток без отдыха и нормального питания. — Завтра я буду дома. Сделаю это сам.

— Нет нужды тебе делать это самому, — сказал Рамуш. — Нехорошо, когда все делаем мы одни. С этим справится, например, и Роза.

И он попросил Важа позвать жену.

Разбуженная, Роза вышла с покрасневшими глазами, с бледным, нахмуренным лицом, с растрепанной прической.

— Друг мой, — сказал Рамуш, — нужно, чтобы ты завтра отстучала эту листовку на восковке и размножила на ротаторе, причем сделай все сама, пусть муж не вмешивается. А сейчас мне нужен один экземпляр, чтобы взять с собой. Можешь ты мне его тут же отпечатать на машинке?

Облокотившись на стол, Роза смотрела на Рамуша, и, возможно, потому, что она еще не совсем пришла в себя после сна, на ее лице появилось выражение внимания и симпатии, к чему Рамуш не был привычен.

— Где оригинал? — спросила она.

Ей дали его и сказали, что она может устроиться печатать здесь же за столом. Роза сразу начала стучать на своей тяжелой машинке, а двое мужчин продолжали совещаться.

— Когда речь идет об отдельных, разбросанных ячейках, то ответственные за них смогут распространять материалы по связи. Но в более крупных и сплоченных организациях нужно выделить особого товарища, который бы занимался только этим, как то делается уже в других районах, где существует аппарат распространения. Такой уполномоченный, если постарается, сможет установить у себя дома и ротатор.

По мнению Важа, Рамуш этими своими идеями напрасно усложняет дело. Организация выросла, это верно, со времени прибытия Паулу и Антониу в сектор. Но до сих пор он, Важ, установил значительно больше связей, чем имелось сейчас у любого из товарищей, и это он сам развозил повсюду печатные издания так, что нигде никогда не было в них недостатка.

— Руководство партии решило покончить с людьми-оркестрами, старина, — возразил шутливо Рамуш. — Я знаю, что сам еще таков. И ты в не меньшей степени. С развитием партии этот тип деятельности, который в свое время был полезен и необходим, становится тормозом в нашей работе и угрожает ее нормальному ходу.

Понимая, чем это вызвано, Важ предчувствовал, однако, что во многих случаях все пойдет медленнее, потребует гораздо больше энергии и больше расходов по сравнению с тем готовым и безотлагательным решением проблем, к которому он привык. Уже когда был создан районный комитет, то Важ, хотя просто физически был не в состоянии тянуть один всю работу, неохотно передал Паулу и Антониу связи с организациями, которые были им установлены. Как он ни уважал обоих товарищей, в глубине души всегда оставался неспокоен. Возможно, если бы появился новый товарищ для распространения материалов, то это было бы надежнее. Впрочем, опыт научил его больше верить в собственную инициативу, чем в сложные организационные схемы, где легко возникали бюрократические препоны, препятствия всякого рода. И он привел в качестве примера затруднения Жозе Сагарры с организацией крестьян.

— Возьми вот этот случай. Там есть районный комитет, есть местные ячейки, есть массовая организация. И между тем в деревнях, контролируемых районным комитетом, дело не продвинулось ни на шаг. За исключением деревни Жозе Сагарры, которая находилась в ведении районного комитета, но была связана непосредственно со мной, нигде еще не создано ни одной комиссии площади, не слышно о борьбе за повышение поденной платы, нет какого-либо прогресса в организации крестьян. Зато в других местах, на основе индивидуальной работы некоторых товарищей, движение масс активизируется. Теоретически должно бы быть наоборот. Практически же эта наша самая мощная организация — самая недвижимая, самая безжизненная из всех.

Рамуш частично согласился с Важем. В самом деле, кадровый работник партии придает организации динамизм, обеспечивает руководство и помощь, которые не всегда осуществляются кадрами районного комитета. Однако создать районные комитеты из кадровых работников трудно, приходится ограничиваться функциями контроля, а контроль обеспечивается тремя работниками партии, перегруженными, помимо этого, распространением материалов.

— По мере того как организация развивается, становится необходимой некоторая децентрализация, — настаивал Рамуш. — В случае, который ты приводишь, зло не в существовании районного комитета, но, допуская, что правильна твоя оценка кадров, в заблуждениях и слабости тех товарищей, которые в него входят.

— Отлично сказано, — прервал его Важ, будто он уже давно ожидал это услышать. — По-моему, районный комитет создает во всем помехи. Или мы вольем в него новую кровь, или нам придется перешагивать через него.

Рамушу вспомнился последний разговор с Маркишем и неблагоприятное мнение последнего о Важе. Он сам признает наличие серьезных недостатков в работе районного комитета, но торопливость Важа, настаивающего на радикальных мерах, не вызывается ли она в значительной степени личной неприязнью, в особенности к Маркишу, старому партийцу, который вынес немало испытаний в тюрьме и показал себя сильной личностью?

— Будем действовать не торопясь, — сказал Рамуш. — Маркиш опытный товарищ, и другие тоже работают тут года по два. Несмотря на все, они лучшие из тех, кто у нас есть.

— Нет, не лучшие, — прервал его мягко Важ. — Жозе Сагарра работал бы в районном комитете, безусловно, продуктивнее, чем любой из тех, кто там сейчас состоит. В нем есть дух самопожертвования и чувство партийности, которых не хватает Маркишу, Витору, даже Афонсу. Я не говорю о Сезариу, потому что он хотя и молчалив, но лучший из четверых. Я полагаю, что, если мы хотим развернуть работу, нам нужно перестроить районный комитет. — И после паузы повторил: — Или мы вольем в него новую кровь, или нам придется перешагивать через него.

Рамуш улыбнулся. Важ сказал, что Сагарра выполнил бы работу лучше, чем товарищи из районного комитета, а Маркиш утверждал, что любой из последних справился бы с этими задачами удачнее, чем Важ.

— Тише, тише! — успокаивает Важа Рамуш. — Заметь, что, несмотря на все, районным комитетом контролируется около полусотни активистов. Постарайся еще убедить товарищей, потолкуй с ними снова, убеди их в необходимости лучше наладить помощь организациям и договорись сам с Афонсу о передаче Сагарре установленных им контактов.

— Очень хорошо, — сказал, поразмыслив, Важ. — Я сделаю это. Одно я тебе скажу, однако. Районный комитет продолжает оставаться таким, какой он есть. Но если Афонсу не передаст имеющиеся у него связи в деревнях Жозе Сагарре, крестьянское движение останется там в застое. Поэтому я говорю тебе: нельзя оставаться бездеятельными. Если Афонсу не передаст связи, то настанет день, когда он, отправившись по деревням, встретит там уже меня или Жозе Сагарру, поднимающих крестьян на борьбу.

Глядя на бледное, суровое лицо Важа и вспоминая все развитие этой партийной организации, Рамуш был уверен, что так действительно и будет.

 

5

Наступил уже вечер, когда Важ постучался в дверь дома Афонсу.

— Ах это ты! — воскликнула с каким-то странным выражением мать Афонсу, открывая дверь.

«Он арестован!» — подумал Важ. Но сразу, так же быстро, как оно возникло, это подозрение улетучилось, и ему показалось, что в ее восклицании сквозило скорее неудовольствие, чем удивление или испуг.

Женщина обычно звала сына, стоя у двери, и оставалась там до тех пор, пока тот не убирал велосипед Важа в дом, прежде чем выйти с товарищем. На этот раз она поступила иначе.

— Не знаю, здесь ли сын, — сказала она. — Подожди минутку, я пойду посмотрю.

Притворив дверь, она ушла внутрь дома. Важу показалось, что он слышит тихие, приглушенные слова и потом будто какая-то дверь закрылась между ними и говорившими. В доме воцарилась полная тишина. Он подождал немного и уже готовился постучать снова, когда день открылась, и на пороге показался Афонсу. Против обыкновения он не стал убирать велосипед, а вышел на тротуар.

— Пошли? — спросил Важ.

Он даже не поинтересовался, почему тот не спрятал велосипед, так как в восклицании матери Афонсу, в шепоте внутри дома, в задержке он почувствовал, что дело тут не в забывчивости.

Они пошли по улице до узкого прохода, по которому обычно направлялись в дом Сезариу.

— Ты, оказывается, так и не встретился с Жозе Сагаррой, — начал Важ.

Афонсу, казалось, колебался.

— Не встретился, — сказал он наконец. — За мной была слежка, когда я шел к месту встречи.

— Слежка? Как это было?

Афонсу тогда рассказал, что в последнее время как напротив мастерской, где он работает, так и в различных других местах он замечал присутствие некоего Шику Манеты, прохвоста из легиона. Когда Афонсу направлялся на встречу с Жозе Сагаррой, то при выходе из города увидел Манету у дверей одной таверны, уже недалеко от места встречи. Поэтому решил не ходить туда.

— Помнишь, я тебе говорил об одном подозрительном типе, который следовал за мною несколько раз по вечерам? Я убежден, что это был Шику Манета.

— Почему ты утверждаешь это? — спросил Важ.

— Мне так кажется. У меня такое предчувствие.

— Предчувствиям тут не место, дружище, — возразил Важ сухим и резким голосом. То, что рассказывал Афонсу, не казалось ни в коей мере оправданием неявки. — Почему же ты не пришел к Сагарре позднее?

— Я не мог, — объяснил Афонсу. — В мастерской у нас была вечерняя работа. Завтра, в воскресенье, собираюсь пойти к нему.

— Когда ты передашь ему связи? — спросил еще Важ.

— Я договорюсь с ним и сведу его в деревни. Если он завтра сумеет выбраться отсюда, то в одной из деревень сможет установить контакты сразу.

«Ладно, — подумал Важ, — видимо, он все же действительно собирается передать связи. Значит, тут не то, что я думал».

— Я хочу сказать тебе кое-что начистоту. Я решил было, что ты уклонился от встречи с Жозе Сагаррой из-за нежелания передавать связи с крестьянами, поскольку у вас нет ясного представления о нем и вы не убеждены в правильности того, что партия ему доверяет. Что же касается причины, почему ты с ним не встретился, то я хочу тоже откровенно сказать тебе, что в твоем рассказе я не вижу достаточно оснований твоей неявки на встречу.

Афонсу прошел несколько шагов молча. В сумраке его худая фигура казалась еще более сутулой, чем обычно. Когда он снова заговорил, голос его слегка дрожал:

— Я не лгун, товарищ. Я замечаю, что за мной следят, и если не будут приняты меры, то я не отвечаю за то, что случится.

— Какие меры?

— Здесь, в этих краях, я ничего больше не могу сделать, — сказал Афонсу необычно возбужденным голосом.

Услышав эти слова и вспомнив, как был встречен при приходе к Афонсу, Важ понял, что тот высказал давно обдуманное. Афонсу не хотел больше ничего делать! Из-за давления со стороны семьи? Или потому, что пал духом?

— Так чего же ты тогда хочешь? — спросил он осуждающим, почти презрительным тоном. — Покинуть партию?

— Я — покинуть партию?! — оборвал его Афонсу.

Голос его был пылким и полным негодования.

 

6

Нет. Сейчас Афонсу не думал покидать партию.

Он иногда помышлял об этом в дни после отъезда Марии. Когда он увидел, как грузовичок исчезает вдали, увозя, возможно навсегда, дорогую ему девушку, он, расстроенный, возвратился пешком, с затуманенным взором, едва удерживаясь от того, чтобы не зарыдать. Все случилось так быстро и неожиданно. Он чувствовал себя будто захваченным и раздавленным шестернями мощной машины. Ему пришлось отречься от своих интересов и желаний, согласиться на самое для него нежеланное — на разлуку с Марией. Почему он не воспротивился этому, пока еще было время? Почему не боролся за свое счастье? Важ и Рамуш казались ему частями этой мощной машины, они злоупотребляли его сердечностью и искренностью, чтобы присвоить самое дорогое для него сокровище. Ах! В этот момент он хотел освободиться навсегда от взятых на себя обязательств, перестать подчиняться людям, которые, будучи равными ему, считали себя вправе разрушить его благополучие и разбить его мечты; ему хотелось бежать, скрыться в какое-нибудь пустынное, уединенное и тихое место, где он мог бы остаться наедине со своим страданием.

В этот день он не вернулся в мастерскую, а ушел к себе и улегся на кровать, сжав голову руками. Мать подсела на край кровати, не выказывая удивления, что видит его тут в рабочее время, не задавая никаких вопросов. Хотя она и не знала ничего о том, что произошло, она говорила так, будто на самом деле ей все известно.

— Ты не должен больше думать об этом, сынок, — сказала она мягким голосом, поглаживая его тихонько по голове. — Как бы ни велика была неприятность, она не может разрушить жизнь. Ты молод, найдешь утешение.

Афонсу взял ее руку, приложил к губам и остался так лежать, с закрытыми глазами.

— До сих пор ты думал только о других, — продолжала мать, чувствуя в жесте сына согласие с ее словами. — Справедливо будет, если ты подумаешь немного и о себе.

Так проводил Афонсу этот день и последующие дни, пытаясь построить новую жизнь, где он смог бы позаботиться о собственных интересах и где освободился бы от гнетущих забот, которые принесла ему партийная нагрузка. Мать не сумела все же убедить его: она не в силах была вернуть ему ту, которую он любил и сейчас обожал еще больше, потому что она стала недостижимой, и он остро ощущал утрату.

Из-за Марии Афонсу одно время подумывал, не покинуть ли ему партию. Но именно благодаря Марии он не позволил себе этого.

 

7

В маленьком провинциальном городке можно не знать чего-то о личной жизни соседа, о том, что он предпочитает и каковы его привычки. Одно не остается неведомым: кто за правительство и кто против. Фашистов можно пересчитать по пальцам, а в тех редких случаях, когда фашистами оказываются рабочие, они обречены на презрение и отчужденность. Самые убежденные демократы и особенно сочувствующие коммунистам тоже, как правило, известны, и в первую очередь фашистам. На работе, в тавернах или даже просто на улице каждый наблюдает и приглядывается к тем, кто принадлежит к противоположной партии или подозревается в этом. Некоторые не ограничиваются, однако, взглядами, полными ненависти и недоверия. Они наблюдают, отмечают и доносят. Если, например, кого-либо видят часто беседующим с плотником Маркишем или если вечером замечают группу рабочих, разговаривающих втихомолку, или если случайно услышана подозрительная фраза, все это сообщается лейтенанту национальной гвардии, который производит расследование и время от времени, когда есть подходящий материал, сообщает в полицию.

Конечно же, Афонсу случалось встречаться с фашистами и чувствовать, что они за ним наблюдают. Особенно часто он сталкивался с Шику Манетой, бездельником-легионером, торчащим у дверей какой-либо таверны или кафе, либо на углу перед почтой, судом или рынком.

Если бы Мария не уехала, Афонсу не стал бы придавать этим неприятным встречам большее значение, чем обычно. Но тут он вдруг, сам не понимая толком почему, начал видеть в них какую-то угрозу и находить в них повод не ходить на собрания и свернуть свою партийную работу. Вместе с тем другая мысль стала медленно пускать корни: мысль о невозможности развернуть в этой местности партийную работу и о неминуемой угрозе его безопасности и свободе. И он ощутил необходимость уйти в подполье.

Тогда он стал упрекать себя, почему не предложил товарищам, что уйдет в подполье вместе с Марией. Месяц назад он даже не поставил этого вопроса, ибо чувствовал себя слишком связанным с матерью, с родными местами, с привычным укладом жизни. Теперь он корил себя за нерешительность и за то, что всего единственный раз поцеловал Марию, да и то никогда бы на это не решился, если бы не она сама… Сейчас Мария работает с другим товарищем, между тем как она могла бы остаться с ним. А теперь, возможно, у нее уже создались с этим неизвестным товарищем близкие отношения, тогда как прежде ей нравился он, Афонсу. Эта мысль была столь мучительна для Афонсу, он с таким трудом допускал подобную возможность, что постарался уверовать: разлука с Марией еще не является непоправимой.

Мать Афонсу, которая в течение нескольких дней полагала, что одержала победу и оторвала сына от опасностей его политической деятельности, с удивлением и беспокойством стала замечать, что он все резче стал отвечать на ее слова. Когда Афонсу решил принять пришедшего к нему Важа, она поняла, что проиграла.

Поэтому-то Афонсу и возмутился сейчас при вопросе Важа. И тут же сообщил о своем желании перейти в подполье.

Освободившись от своего недоверия, Важ вспомнил о разговоре с Рамушем по поводу необходимости иметь активиста для распространения материалов в секторе. И сказал:

— Я поговорю с товарищами. Во всяком случае, если ты окажешься в трудном положении, не унывай.

Они подошли к ограде сада Сезариу. Как обычно, встретили здесь, помимо хозяина дома, Маркиша и Витора.

 

8

К большому удивлению Важа, плотник Маркиш выразил согласие с политикой партии в отношении поденных рабочих.

— Я признаю, что ошибся, — сказал Маркиш голосом, которым пытался показать полное спокойствие, хотя глаза его, прикрытые очками с толстыми стеклами, сверкали. — Нет сомнения, что борьба развертывается в соответствии с установками партии. Обязанность районного комитета — исправить недостатки в своей деятельности и усилить работу по организации и вовлечению в борьбу крестьян, следуя директивам Центрального Комитета.

При этих словах Маркиша смуглое лицо Сезариу осветилось широкой улыбкой, и он сказал:

— Ну что ж, хорошо, что ты думаешь так. Ведь руководящие товарищи, даже когда спят, видят более ясно, чем мы наяву.

Прежнее упрямство Сезариу полностью оправдывало эти слова, но они были восприняты Маркишем и Витором с явным неудовольствием. Даже с раздражением.

— Я целиком согласен с товарищем Маркишем, — сказал Витор, подперев подбородок и медленно выпуская клубы дыма. — Мы неправильно относились к этой проблеме, и теперь нужно наверстать упущенное.

Важ спросил мнение Афонсу. Тот выглядел рассеянным. Упавшая на лоб прядь волос придавала ему еще более моложавый вид.

— Я согласен с товарищами, — сказал он только.

Важ коротко похвалил позицию, занятую теми, кто выступил с самокритикой (хотя он, Важ, не считал эту самокритику достаточной), и с удовлетворением отозвался об их намерении активизировать работу и наверстать упущенное. Кроме того, Важ уже поговорил с Афонсу относительно связей, которые тот должен был передать, но еще не передал Жозе Сагарре, и он пришел к убеждению, что теперь это будет проделано быстро.

Услышав эти слова, Витор, затянувшись сигаретой, взглянул вопросительно на Маркиша. Маркиш, в свою очередь, бросил на Витора беглый взгляд.

— Оставим это под конец, — сказал Маркиш. — Нам прежде всего нужно рассмотреть практические меры, которые районный комитет должен принять, чтобы исправить недостатки в работе с крестьянами.

Маркиш изложил тогда план работы в соответствии с директивами партии. План Маркиша был в конечном счете воспроизведением общих идей, изложенных в подпольной печати, без какого-либо учета конкретной обстановки в секторе. Важу показалось, что Маркиш хотел лишь показать свое согласие с партийной линией.

— Все это, мне кажется, хорошо, — сказал Важ, когда Маркиш закончил свое выступление. — Надо пожелать, чтобы товарищи провели в жизнь эту ориентацию.

Маркиш снова бросил быстрый взгляд на Витора, как бы спрашивая: «Теперь?» — и сказал:

— По-моему, стоящая перед нами непосредственная и основная задача заключается в осуществлении контроля. До сих пор Афонсу отвечал практически за все связи с деревнями. Однако он при всем желании не мог поспеть всюду, и это является одной из причин отставания нашей работы в секторе. На мой взгляд, связь с крестьянскими организациями и отдельными крестьянами должна впредь осуществляться другими товарищами. Я исключаю Сезариу, так как на нем лежит уже связь с ячейками основных предприятий города. Но мы с товарищем Витором, пусть даже с небольшим участием товарища Афонсу, конспиративное положение которого, возможно, вынудит его отойти на время от работы здесь, сможем выполнить эти задачи.

Важ слушал выступления с суровым и бесстрастным лицом. Но глаза его были теперь устремлены на Маркиша, и заметно было, что он слегка сжал зубы. Покуривая сигарету, Витор выжидал с внимательным видом.

— Очень хорошо, — сказал сухо Важ. — Товарищи Маркиш и Витор тоже будут поддерживать контакты с крестьянами. Но те связи, которые Афонсу должен был передать Жозе Сагарре, будут все же переданы этому товарищу.

— Ну нет! — почти крикнул Маркиш со сверкающими глазами.

Витор рассмеялся, будто Важ сказал какую-то глупость.

«Вот как! — подумал Важ. — Мы находимся в конечном счете на той же точке, не продвинувшись ни на шаг». И вспомнил о разговоре, который был у него с Рамушем, и о фразе: «Или мы вольем новую кровь в районный комитет, или нам придется перешагивать через него».

Важ настаивал на том, чтобы эти связи были переданы Жозе Сагарре, а он сам, Важ, контролировал работу. Вся деятельность крестьянских ячеек была бы в дальнейшем в ведении районного комитета, но при существующих обстоятельствах тот был не в состоянии осуществлять руководство.

Маркиш между тем тщательно подготовился к заседанию. Он перечислил основные принципы и методы работы, указанные в партийной печати, процитировал Маркса и Ленина и закончил утверждением, что методы работы Важа, собирающегося «перешагивать» через районный комитет, приведут в конечном счете не к организации, а к дезорганизации, к дискредитации руководящих органов сектора, к расколу в районной партийной организации.

— Вопрос совершенно ясен, — сказал Важ, чувствуя враждебность Маркиша, Витора и, похоже, также Афонсу. — Пока районный комитет контролировал немногочисленные связи в секторе, проходили месяцы и месяцы без всякого движения и не было никакого прогресса в организации партийной работы. Кроме того, вы дали эти ошибочные указания относительно батраков, противоречащие директивам партии. Только по этим причинам было принято решение возложить на одного товарища из руководства личную ответственность за работу с крестьянами, С тех пор как эта работа стала контролироваться непосредственно кадровыми работниками (Важ не назвал себя) и стала руководиться и вдохновляться активистами-крестьянами (Важ не упомянул имя Жозе Сагарры), были проведены десятки кампаний и боевых выступлений, во многих случаях улучшилось положение сельских пролетариев и в партию вовлечено много новых членов. Так вот, товарищи, не только эта работа не будет вам поручена, но я настаиваю, чтобы Афонсу передал связи в деревнях.

Стараясь, явно с трудом, сохранить спокойствие, Маркиш добавил:

— Когда мы отстаивали политику, которую теперь признаем ошибочной, имело смысл передать другим товарищам контроль над крестьянскими организациями сектора. Теперь, раз мы понимаем свою ошибку и не только заявляем, что согласны с линией партии, но и показываем, что знаем ее и можем проводить на практике, ничто не мешает тому, чтобы этот контроль осуществлялся районным комитетом.

Важ ответил не сразу.

— Похоже, что товарищи, — сказал он, — выступили с самокритикой, лишь чтобы продемонстрировать еще раз свое непонимание существующего положения и оказать сопротивление, намереваясь и дальше тормозить деятельность партии в крестьянских массах.

Потом Сезариу, улыбаясь и говоря спокойно, что противоречило бурной обстановке заседания, несколько раз пытался убедить Маркиша согласиться с Важем. Афонсу почти ничего не сказал, только настаивал, что должно быть выполнено то, на чем порешили. Витор сделал несколько иронических и насмешливых замечаний, высказавшись в поддержку Маркиша. Маркиш долго приводил всякие аргументы в защиту своей точки зрения, отвечая на все доводы Важа. Но если по вопросу общего развертывания крестьянской работы Важ согласился с будущей деятельностью Маркиша и Витора, зато не отступил ни на шаг в отношении наиболее важных связей, которые, настаивал он, должны быть переданы Жозе Сагарре или ему, Важу.

— Ладно, пусть будет так, — сдался под конец Маркиш, бледный от злости и с горящими глазами. — Но это только ради поддержания дисциплины.

— Отлично, — сказал Важ сухим и холодным тоном, устремив на товарищей неподвижный взгляд. — Сделайте это ради поддержания дисциплины, и будет очень хорошо.

Эти слова прозвучали в ушах раздраженного Маркиша, как если бы Важ заявил: «Нужно, чтобы дела шли так, как я говорю. Ваше мнение совершенно для меня безразлично».

 

9

Когда Маркиш, Афонсу и Витор вышли, Сезариу попросил Важа (который не успевал добраться ночевать дома), чтобы он подождал немного, и пошел за женой к ее родителям, жившим по соседству. Она обычно уходила туда, когда у Сезариу собирались товарищи. Через короткое время он вернулся с худой высокой блондинкой со смущенным и ласковым выражением лица. Сезариу представил ее, и, в то время как она исподлобья смотрела на гостя и на бумаги на столе, смуглое лицо Сезариу расплылось в широкой улыбке, он как будто спрашивал: «Ну, как ты ее находишь?» Видно было, что он гордился ею. Когда молодая женщина вышла из комнаты, чтобы постелить Важу постель, Сезариу сказал, все еще улыбаясь:

— Если мне когда-нибудь придется уйти в подполье, то со мною, по крайней мере, отправится и жена.

Важ вспомнил в это мгновение о Розе и согласился, что очень важно иметь хорошую подругу, которая думает, как и ты, и сопровождает тебя в трудной подпольной жизни.

— Если жена не понимает и не принимает нашу борьбу, если она не расположена помогать в ней своему мужу и смело идти навстречу опасностям, случайностям и трудностям, которые влечет за собой борьба, такая женщина не может и не должна быть женой партийного активиста. По моему мнению, наши товарищи должны жениться рано, но только брать в жены девушку, способную понимать, принимать нашу борьбу и помогать мужу. В противном случае единственный путь — оставаться холостым.

— Да, — сказал Сезариу, — ты прав. К несчастью, есть еще товарищи, которые, вместо того чтобы подыскать достойную, простую и преданную подругу, чувствуют себя хорошо только с проститутками или дурами.

Хотя Сезариу не назвал какого-либо имени, показалось, что говорил он не вообще, а хотел коснуться какого-то конкретного факта в районной организации.

— Почему, ты думаешь, товарищи Маркиш и Витор до сих пор холостяки? — спросил Важ.

Сезариу с засученными руками скрестил свои смуглые руки.

— Маркиш был несколько лет в заключении, это наложило на него отпечаток, и он, знаешь, не вызывает симпатии у девушек. Он уже не мальчишка, и они его побаиваются. Что касается Витора, я предпочитаю не говорить о нем.

Это удивило Важа. Он сказал, что не намерен сплетничать о каждом из товарищей, но все же партии надо знать жизнь и поведение своих активистов. Только поэтому он задал вопрос и настаивал на продолжении разговора.

Сезариу вздохнул, раздосадованный.

— Ты думаешь, что мое мнение основывается на личной неприязни, так как Витор ухаживал за моей свояченицей. Но правда в том, что моя свояченица — серьезная и скромная девушка, она наш лучший товарищ на джутовой фабрике; он два года старался завоевать ее, а когда убедился, что она не отвечает ему взаимностью, обозлился и резко порвал с ней, чтобы тут же связаться с какой-то куклой. — Сезариу сделал небольшую паузу. — Откровенно говоря, я считаю недостойным для нашего товарища, что он спутался с такой пустой девицей.

И он описал ее. Почтовая служащая. Кстати и некстати покачивает головой с огромной шевелюрой, будто стремится завлечь тех, кто попадается ей навстречу. Ее смех слышен за полсотни метров, и она хохочет не потому, что ей хочется смеяться, но лишь для того, чтобы обратить на себя внимание и порисоваться.

— Черт знает что за девица! — заключил Сезариу.

Важ не спешил согласиться. То, что она красилась и громко смеялась, по его мнению, еще не обязательно означало, что она не способна быть полезной для партии.

— Полезной? — удивился Сезариу. И рассказал, что весь город говорит о том, что она была любовницей командира из легиона.

— Ну а что сейчас? — спросил Важ. — Разве ты не сказал, что Витор связался с ней? Она любовница Витора или командира легиона?

— Обоих, дружище, обоих, а возможно, еще и других.

И добавил, что Витор показывался с нею на людях, в кафе, кинотеатрах, на улице. Мало того, Витора иногда видели и с другими женщинами, пользующимися дурной славой, в тавернах, где они выпивали да закусывали.

— Так вот подумай, как могут доверять Витору знающие его товарищи в районном комитете, если они видят, что он так ведет себя? Поговаривали даже, что Витор присваивает деньги, предназначенные для партии.

— Ты уже когда-нибудь говорил с ним об этом? — спросил Важ.

— Нет, никогда — ни с ним, ни с кем-либо еще. Я сейчас говорю тебе это первому.

— Тебе бы лучше поднять вопрос в районном комитете. Именно там следует поговорить об этом.

Сезариу был смущен.

— По правде сказать, мне кажется, я на это не способен.

— Ну ладно, поговорю я, не беспокойся, — сказал Важ с холодным выражением лица.

 

10

Сезариу предупредил Важа, что завтра очень рано к нему зайдет один товарищ из самой крупной мастерской города, и спросил, не хочет ли Важ избежать встречи с ним.

— Нет нужды говорить ему, кто я и что ночевал тут, но мне даже полезно познакомиться с этим товарищем, — ответил Важ.

В голове у него снова в связи с высказываниями Сезариу о личной жизни Витора возникла мысль о районном комитете: «Или влить новую кровь, или перешагивать через него».

Потом пришел невысокий худой человек с точеным лицом и моргающими глазами. Резким фальцетом он рассказал, что произошло накануне:

— Как вам известно, хозяин хотел создать комиссию из своих прихлебателей, заявив, что будет признавать только эту комиссию как представляющую интересы рабочих, и назвав другую комиссию бандой бузотеров и смутьянов. Но кого же он подобрал? Он выбрал Зе Аугушту, мастера Жуакина Кошу, пройдоху — куда ветер дует, и кого же еще? Борралью, ребята, Борралью, который никогда не умел ничего, кроме как напиваться. Вчера хозяин распорядился собрать рабочих и сказал, что комиссия сформирована, что это люди серьезные, и когда рабочим понадобится что-либо от администрации, то они должны вести переговоры через эту комиссию. Мигел тут же вскочил и сказал, что уже раньше была создана комиссия, выбранная всеми, а что та, которую создал хозяин, не может пользоваться доверием рабочих. Хозяин снова начал говорить, угрожал, стал дергаться, и ребята стушевались. «Очень хорошо, — сказал я тогда. — Я, со своей стороны, согласен с составом этой комиссии». Если бы вы только посмотрели на хозяина! Он тут же прервал меня, сказал, что я один из лучших рабочих, что он всегда относился с уважением к моим идеям, и так далее, и тему подобное. «Вот Энрикиш, — сказал он, — человек сознательный, и жаль, что я вовремя не вспомнил о нем». — «Ладно, — сказал я тогда, — я согласен с составом комиссии, но думаю, она должна представить доказательства того, что будет защищать наши интересы». — «Без сомнения, без сомнения», — согласился тут же хозяин, рассчитывая увидеть уже нашу комиссию распущенной, а его комиссию признанной рабочими. «Итак, очень хорошо, — сказал я. — Доказательства могут быть представлены сразу, пусть наш товарищ Борралья скажет нам, как он думает построить свою будущую работу в качестве члена комиссии». Если бы ты только посмотрел на него! «Говори, Борралья!» — закричал один из рабочих. «Борралья, скажи речь, парень, не теряй случая!» — крикнул другой. И Борралья со своей каучуковой мордочкой наклонил голову, посмотрел на людей снизу вверх и сотворил такую уморительную физиономию, что все расхохотались. «Эх, Борралья, душа моя, быть тебе министром!» Поднялся такой страшный шум, члены нашей комиссии отправились вслед за хозяином. Он нас тут же принял. Сказал, что мы ничего не выиграем, проявляя недисциплинированность и неуважение, но что, ладно, он примет нас для переговоров в понедельник, как мы просили.

Важ записал вкратце рассказ товарища, задал ему несколько вопросов (сколько рабочих, каковы их главные требования и тому подобное) и отозвался с похвалой о том, как ведется борьба.

Энрикиш подмигнул и довольно улыбнулся.

— Я уже заранее знаю, что он нам скажет в понедельник. Мы ведь просим прибавку в пять эскудо и требуем вставить в окна стекла взамен разбитых. Так вот, что касается стекол, он пообещает распорядиться. А в отношении пяти эскудо заявит, что прибавку он дать не может. И тогда я скажу ему так: «Вы не можете? Так мы тоже не можем. Поезд без угля не идет. Прибавите пятерку, все будет и дальше хорошо. Не дадите, придется ехать медленней».

— Вот именно, — сказал Важ и, извинившись, что не может продолжать беседу, распрощался и ушел.

На почти пустынных улицах кое-где виднелись мужчины, глазеющие на женщин, шедших на базар или к мессе. Торговка молоком аккуратно расставляла на тротуаре блестящие бидоны. Бродячий кот поглядывал со стены, сверкая испуганными глазами.

На наклонной, плохо замощенной улочке Важ, который вел в руках велосипед, увидел неожиданно Витора, отступившего к двери кафе. С ним был неизвестный, и этот незнакомец, так же как и Витор, быстро отвел взгляд.

«Что бы это значило?» — спросил себя Важ. И ему захотелось, чтобы поскорее прошли три недели, остававшиеся до очередного заседания районного комитета.