1
— Ой! Что у тебя за физиономия! — воскликнул Рамуш. — Мозоль мучает или сердце?
Ни то и ни другое: просто зубная боль. Мария провела последнюю неделю, держась за больной зуб, ей ничего не хотелось делать. Она даже пробовала закурить, она, всегда протестовавшая против табака и запаха, который оставался в доме после курения.
— Знаешь, отчего это у тебя? — сказал Рамуш, снимая пиджак. — Оттого, что ты слишком много ешь сладкого. Сахар портит зубы.
Облокотившись на стол, с лицом, освещенным свечой, с улыбающимися глазами, окруженными морщинками, Антониу слушал шутки товарища.
— Не потому, ведь я не ем много сладкого, — ответила серьезно Мария. — У нас только сахар для кофе, других сладостей в доме просто не бывает.
Она еще не закончила, как Рамуш рассмеялся.
Постучали в дверь. Мария пошла открыть. Усталые, нагруженные портфелями и свертками, вошли Паулу и Важ.
— У тебя тоже болят зубы, старина? — спросил Рамуш Важа, все еще смеясь.
Похудевший, с кругами под глазами, Важ не ответил. Как бы не услышав вопроса, он направился на кухню. Налил себе воды из крана и выпил. Сполоснув чашку, поставил ее на место и вернулся к товарищам.
— Ты тоже не принес мне вестей от отца? — спросила Мария.
Верно, не принес. Он совершенно забыл об этом. Но если бы даже и вспомнил, то, вероятно, ничего не смог бы сделать, ибо на этот раз у него в городе дел было невпроворот.
— Не беспокойся, подруга, — заявил Важ. — Как только я вернусь сюда, принесу вести от твоего отца.
Мария взглянула на него огорченная.
— Ты говоришь, что я могу не беспокоиться, дружок. Но ведь, когда я уходила в подполье, мне пообещали, что я буду регулярно получать вести от отца. А я их до сего дня еще ни разу не получила. То по одной причине, то по другой, но никто мне их еще не доставил. Как я могу оставаться спокойной?!
— Ты права, — согласился Важ. — Но у меня было много других важных и срочных дел.
— Важные и срочные дела… А не важно ли срочно принести тревожащейся дочери весточку от больного отца? Легко сказать: «Не беспокойся, я принесу тебе вести, когда вернусь». А когда ты вернешься? Через месяц? Через две недели? Как можешь ты уговаривать меня, дружок, оставаться спокойной и не тревожиться?
Рамуш поднял глаза от стола с бумагами и сказал, обращаясь к Важу:
— Какую ты взбучку получил, старина!
Паулу также приводил в порядок свои бумаги. Он скромно взглянул поверх очков на того и другого и наконец сказал с легкой дрожью в голосе:
— Дело не в этом, товарищ.
Рамуш не понял, что тот хотел сказать.
— Начнем? — сказал он сурово, голос его внезапно утратил шутливый тон.
2
Они проработали всю ночь и прилегли лишь на короткое время, когда уже стало рассветать. Мария приготовила кофе и принесла для всех хлеба, которого едва хватило бы на одного. Они вернулись к работе. Чтобы закончить ее до обеда, как наметили, нужно было хорошенько потрудиться. Они обсудили многие проблемы движения масс, организации партии и подбора кадров. Чувствовалось, при нынешних темпах партия через короткое время станет в секторе подлинным руководителем трудящихся. На деле, а не только в теории. Почти удивленные, они осознали это изменение. Началось с маленькой ячейки, а теперь трудящиеся пошли за партией, стали постоянно поддерживать ее.
На этом пути были, однако, не только розы. Возникли некоторые щепетильные вопросы. Среди них Важ продолжал придавать особое значение положению в районном комитете, в состав которого входил Маркиш. Он еще раз предложил обсудить положение, которое, по его мнению, требовало принятия срочных мер. Комитет не сумел пока обеспечить руководство районом. Только Сезариу работает хорошо. Афонсу из-за своего конспиративного положения находится сейчас одной ногой здесь, другой там, и он просит, чтобы его перевели в кадры функционеров. Что касается Маркиша, то Важ считает, что тот в основном тормозит развертывание партийной работы в районе.
— О Виторе надо многое выяснить. Так или иначе, цена ему невелика.
— Спокойно, спокойно! — прервал Рамуш. — Тебе повсюду мерещатся враги.
— Возможно, — настаивал Важ, не повышая голоса. — Утверждать я не берусь, но приглядеться надо. И то, что я вижу, достаточно для того, чтобы вывести заключение: этот районный комитет не работает и не дает работать другим. Будущее покажет, нет ли за Витором каких-нибудь более неблаговидных дел.
И он рассказал о девушке с почты и о происшествии у порога кафе.
— Не следует быть слишком недоверчивым, — вступился Рамуш. — То, что ты стараешься расследовать инцидент, это очень хорошо. Но если ты заранее исходишь из того, что Витор кажется тебе каким-то безнравственным типом, то ты не сможешь проанализировать все объективно. Опасно поддаваться первому впечатлению. Нужно проявлять понимание. Наши партийные работники — люди, а не куклы. Не следует ожидать, что революция будет совершена абсолютно идеальными людьми.
— В партии нам нужно больше серьезных людей с высокой моралью, — сказал Паулу. — Я не очень верю в серьезную работу тех, кто несерьезен в личной жизни.
— Не с виторами мы сможем идти вперед, — поддержал Важ. — Нам нужно больше таких товарищей, как Сезариу, Сагарра, Энрикиш, больше простых, честных и преданных, и меньше безнравственных курильщиков.
Рамуш как раз в этот момент постукивал сигаретой по столу. В глазах у него появился агрессивный блеск, как будто Важ хотел задеть его этими словами. Однако выражение лица Важа было бесстрастным, и Рамуш не стал спрашивать, не намекает ли он на него.
— В конце концов, — сказал Рамуш нетерпеливым и раздраженным тоном, — мы обсуждаем не столько дело Витора, сколько всю нашу кадровую политику. Важно определить, должны ли мы действовать как ассоциация английских пуританок, следует ли нам оставаться замкнутыми сектантами или же принимать людей такими, каковы они есть, с их сложностями, недостатками, но также и с их достоинствами…
— Остается определить, каковы же эти достоинства…
Дискуссия оживилась. Решили продолжить до вечера и позвали Марию.
— Хорошая весть! — сказал ей Антониу. — Ты вот всегда жалуешься, что друзья находятся здесь мало времени. Сегодня они у тебя пробудут весь день. Они остаются на завтрак.
Все ожидали, что Мария примет новость с радостью. Было бы естественно, если бы она сказала что-нибудь вроде «ах, как хорошо, дружочки, какие вы милые». Но нет. Она явно смутилась и ничего не ответила.
— Ты как будто недовольна, — сказал Рамуш. — Уж не назначено ли у тебя свидание с твоим «женихом»? (Рамуш называл так бродягу с тех пор, как узнал о нем.)
— Нет, нет, я очень рада видеть вас здесь, — ответила Мария и, как бы опровергая эти слова, повернулась спиною к товарищам и внезапно вышла.
3
Придя на кухню, Мария повела себя странно. Казалось, она производит полицейский обыск, тщательный и торопливый. Она перерыла два выдвижных ящика, обшарила все закоулки, распаковала все, что было завернуто, перевернула кастрюли, корзину, ящик, и, когда кухня оказалась уже в полном беспорядке, она все еще с быстрыми и нервными движениями начала оглядывать все сызнова. Стоя на коленях на полу, она еще раз посмотрела под очагом, когда какой-то шорох заставил ее обернуться. Стоя у двери, с бесстрастным лицом и ясными, холодными глазами за нею наблюдал Важ.
— Ты здесь, друг? — сказала Мария удивленно. — Я не слышала, как ты вошел. Тебе что-нибудь надо?
Из четырех находившихся в доме товарищей ей меньше всего хотелось, чтобы именно Важ застал ее за этими приготовлениями, точно так же, как ей меньше всего хотелось бы жить и работать вместе с ним. Она чувствовала уважение к этому товарищу, но выражение его лица и строгие манеры внушали ей смешанное чувство боязни и стеснения.
Важ несколько мгновений молчал, оглядывая кухню спокойным взором. Потом напился воды, ибо за этим он и пришел сюда.
Мария заколебалась, глаза ее с длинными ресницами были устремлены на товарища, и внезапно, все еще стоя на коленях, она склонилась над скамьей, опустила голову на руки и разразилась рыданиями. Ей очень хотелось удержаться от плача, но чем больше усилий она предпринимала для этого, тем сильнее раздавались рыдания.
Мария догадывалась, что Важ стоит позади нее все в том же положении, с невозмутимым лицом и ясными глазами. Ни один из других товарищей не остался бы так стоять. У Антониу нашлось бы для нее ласковое слово; Паулу, возможно, остался бы молчаливым, но подошел бы и сел у ее ног на полу, а Рамуш — ах, если бы это был Рамуш, он бы давно уже погладил ее по плечу, вселяя уверенность. Мария чувствовала, однако, что любой из этих жестов других товарищей усилил бы ее волнение и вызвал бы еще более горькие рыдания, тогда как молчание и неподвижность Важа скоро отняли у нее всякое желание плакать. Она подняла лицо.
— Что случилось? — проговорил Важ, не тронувшись с места, будто он не присутствовал при приступе плача.
Мария утерла глаза рукой.
— Мне нечего дать вам поесть, — ответила она поспешно. — Я не рассчитывала, что вы останетесь на завтрак. У меня ничего нет в доме.
— Только-то и всего? — Голос Важа был столь же невозмутим, как и выражение его лица.
— У меня в самом деле ничего нет, друг мой. Даже картошки или риса. Все, что у меня осталось, — это дюжина соленых сардинок и четверть буханки хлеба. Что я вам дам поесть?
Спокойным шагом Важ подошел к Марии, свернувшейся клубочком на полу, и уселся на скамью.
— Так что же, ты не можешь пойти купить чего-нибудь?
— Купить? А где взять деньги? У меня осталось всего двенадцать тостанов до конца месяца. — И голос Марии прозвучал с негодованием и иронией, будто она хотела сказать: «Ты думаешь, я бы стала мучиться от того, что у меня нет продуктов, если бы я могла пойти купить? Ну что ж, восклицай теперь: «Только-то и всего?» Оставайся безразличным!»
— Ты меня еще не знаешь, — сказал Важ тем же голосом. — Я провел без завтраков много больше дней, чем ты можешь предположить. Одним днем больше, одним меньше для меня не имеет значения. Остальные товарищи скажут то же самое. Не волнуйся. Не стоит того. — И, поднявшись, он вернулся в рабочую комнату.
Мария оставалась в течение нескольких мгновений недвижимой, рассеянно взирая на беспорядок в кухне. Потом начала не спеша расставлять все по местам. Едва она приступила к этому, ее позвали.
— Мария! — То был голос Рамуша, звучавший очень весело. — Ты смотри-ка, — сказал он, когда она вошла. — У тебя, оказывается, есть лакомое блюдо, и ты хотела позволить нам уйти и не дать его попробовать.
— Не шути так, дружок, — прервала его Мария, — не будь таким жестоким.
— Кстати, я тоже люблю это блюдо, — сказал Паулу.
Покраснев от смущения, смотря поверх очков, он говорил серьезно, стремясь отвести всякое предположение, что он иронизирует. Желание утешить Марию было, однако, столь явным, что данная им высокая оценка соленых сардин никого не убедила.
— Давай рассказывай, — настаивал Рамуш, — перечисли все, что у тебя есть в доме.
— Одиннадцать маленьких соленых сардинок и четверть буханки хлеба. Ничего больше.
— Не думал, что мы так обедняли, — пробормотал смущенно Антониу. — Нет ли еще хотя бы доброго куска трески?
— Доброго куска?! — повторила Мария раздраженным тоном. — Ты же съел его вчера, и он тебе не показался слишком большим.
— Что еще у вас есть? — спросил Рамуш.
— Больше ничего, — повторила Мария. — Вернее сказать, есть какие-то остатки, о которых не стоит упоминать…
— Говори же все, говори! Или ты хочешь припрятать то, что получше?
— Пожалуйста, я тебе перечислю, — ответила Мария с легкой, беглой улыбкой. — У меня есть пара луковиц, кулек кукурузной муки и чуть-чуть растительного масла.
— Так ведь всего несколько дней назад мы купили пол-литра, — мрачно заметил Антониу.
Он был явно смущен выставленной напоказ убогостью в их доме.
— А соли у тебя нет? — спросил Рамуш, не обращая внимания на слова Антониу.
— Да, соль есть.
— Из всего этого получится банкет! Настоящий банкет! — расхохотался Рамуш.
— Научи меня, как это сделать, я не знаю. — И губы Марии задрожали.
— Договорились! Пойдем.
И он повел ее на кухню, где они стали шушукаться.
Странное дело! Тут были трое товарищей, они видели, что хозяева стеснены в средствах, и никто не предложил им свою помощь. Не менее странным было и то, что хозяева даже не удивились, когда им не предложили помочь. А дело было в том, что, хотя эти люди имели в кармане более чем достаточно денег для того, чтобы накормить всех, хотя у некоторых из них имелись при себе даже сравнительно крупные суммы, ни у кого не было ни тостана, который он мог бы назвать своим.
Рамуш и Мария вернулись немного погодя, очень оживленные. Мария порылась среди папок с бумагами и быстро спрятала что-то под передник. Теперь она улыбалась, и было такое впечатление, что она собирается вытворить что-то забавное.
Важ взялся за карандаш и повернулся к ней, прежде чем заговорить.
— Вопрос исчерпан, — сказал он спокойно. — Ты не оставишь нас ненадолго, чтобы мы продолжили работу?
4
На кухне Мария с головой ушла в приготовления. Вырезает причудливые кружева из разноцветной бумаги. Из двух алых листов делает салфетки по полметра длиной. Приготовляет из белой бумаги пять квадратов, по краям которых тщательно вырезает узоры. Отрывает пару досок от ящика из-под мыла, моет их и ставит просушить. На тарелку кладет полную горсть хвойных игл. И делает все это, тихонько напевая и поглядывая время от времени на стоящую на огне кастрюлю. Каждый раз, когда она поднимает крышку, клубы пара поднимаются к потолку и по дому разносится приятный запах соленой рыбы.
Когда Мария еще раз взглянула на сардинки, появился Рамуш. Он провел рукою по спине Марии, оперся подбородком на ее плечо и тоже склонился над кастрюлей.
— Ну как?
Было видно, однако, что сардины мало интересуют Рамуша.
Лицо его так близко, что ресницы касаются лица Марии каждый раз, когда он моргает. С горящими ушами, Мария не возражает, не отстраняется. Она ожидает, что будет так, как было в поезде в тот день, когда она с ним познакомилась, — рука товарища отпустит ее плечо, он возьмет ее за затылок и медленно повернет к себе ее голову. Ожидает снова увидеть соблазняющее, энергичное выражение его лица. Знает, что на этот раз не отодвинется от него и не вырвется резким движением.
— Ну как? — снова спросил Рамуш. — Готово?
— Почти, — полушепотом ответила Мария.
Рука Рамуша отпускает ее плечо. Сердце Марии часто бьется. «Сейчас? Сейчас?» Но нет. Рамуш оставляет ее с таким безразличием и уверенностью, как если бы он сказал воображаемой публике: «Вы дураки, что делаете поспешные выводы. Что особенного в том, что я положил руку на плечо подруги, чтобы заглянуть в кастрюлю?» И он подходит к столу посмотреть на доски, хвойные иглы, на узоры из бумаги.
— Ну что же, приступим?
Важ просматривает свои бумаги, в то время как Паулу и Антониу как будто чувствуют, что происходит на кухне. Антониу не выдерживает и идет посмотреть, что там, на кухне.
Мария услышала, однако, его шаги. Уперевшись в дверь, она просовывает нос через щель и не разрешает ему войти:
— Уходи, дружок. Мы сейчас подадим все, что приготовили для банкета.
— Ну так я тоже помогу! — говорит Антониу, лукаво улыбаясь.
— Нет, — упорствует Мария с неумолимым видом. — Нечего тебе здесь делать. Уходи, уходи, завтрак скоро будет готов.
— Ну дай же мне войти.
И так как Мария по-прежнему не соглашается впустить его, Антониу пытается открыть дверь силой.
С неожиданной энергией Мария захлопывает дверь, запирает ее на задвижку и смеется.
— Подожди, дружок, подожди, ожидание возбуждает аппетит.
Антониу еще раз толкает дверь, но не настаивает. Он возвращается в комнату и начинает с преувеличенным вниманием читать страницу текста, напечатанного на машинке.
5
Получилось замечательно. Первой вошла Мария, неся на досках, превращенных в подносы и ярко украшенных шелковой бумагой, пять искусно расставленных тарелок. Позади Марии шествовал Рамуш, обернувший голову большим полотенцем так, что он стал похож на шеф-повара. На вытянутой кверху руке он нес поднос с еще более яркими украшениями. Посреди него стояла единственная тарелка, ощетинившаяся столькими иглами, что ее можно было принять за дикобраза.
Взгляд Марии встретился со взглядом Антониу, который неторопливо поднял глаза от бумаг. Какой взгляд, святый боже! Сейчас это не был обычный веселый и лукавый взор живых глаз, окруженных морщинами, а грустный и обиженный, какого она никогда у него не видала.
На столе освободили место. Мария и Рамуш поставили подносы. Паулу смеялся своим детским смехом. Важ поддержал его, но не очень горячо. Антониу взглянул на тарелки.
— Черт возьми! — воскликнул он. — Кукурузная каша и вареные сардины с натыканными иглами.
Завтрак прошел весело, несмотря на скудость угощения.
Рамуш снова осведомился о «женихе» Марии, и Антониу сообщил некоторые новости о нем и о женщине, продавшей им морковь. Женщина приходила снова, по-прежнему закутанная в шаль, сверкая темными живыми глазами. Быстро развернув шаль, она показала на этот раз огромного рыжего кролика и запросила за него тоже смехотворно низкую цену. Обрадовавшись, Мария собралась показать кролика Антониу, но женщина с большой неохотой позволила унести его в дом.
— Слишком дешево, — сказал Антониу. — Странная вообще эта женщина. Не покупай.
Бродяга тоже как-то зашел, выставляя напоказ крепкое тело, проглядывавшее через прорехи в одежде. Молча он предложил Марии отличный апельсин. Антониу тоже подошел к двери, но бродяга, делая вид, что не замечает его, продолжал упорно разглядывать Марию, как бы оценивая ее.
— Где вы это раздобыли? — спросила Мария.
Указав на видневшиеся вдали поля, бродяга сделал широкий шутливый жест:
— В своих владениях, сеньора.
И ушел с важным видом.
Антониу решил тогда как следует разузнать о женщине и о бродяге и с этой целью обратился к кровельщику, который привел его сюда, когда подыскивалась квартира. Тот встретил его радушно и повел поговорить в подвал; там он с негодованием рассказал, что эта женщина имеет дурную привычку воровать. У нее самой нет и кочана капусты.
— Я так и думал, — сказал Антониу, — поэтому отнесся с подозрением к низкой цене моркови.
Кровельщик ухмыльнулся.
— Отнесся с подозрением, а все-таки съел ее! — И он сказал это с таким упреком, будто морковь была украдена у него самого, не вырастившего ни единой морковки.
О бродяге он рассказал длинную историю. Тот иногда появлялся здесь и оставался некоторое время. Его прозвали Элваш, так как он говорил, что родом из Элваша, однако настоящее его имя было Дамиан. Он сидел в тюрьме, никто не знал за что, одни подозревали — за кражу, другие — за убийство. Его пытались расспрашивать, но ничего толком не добились. Элваш покупал газеты, прочитывал и пересказывал отдельные сообщения неграмотным крестьянам. Он писал им письма и делал для них кое-какие денежные расчеты. За эти мелкие услуги один давал ему из милосердия тарелку супа, другой — кусок хлеба, третий разрешал переночевать на сеновале. Элваш принимал эти подношения не как милостыню, а как заслуженную плату за труд. Хотя он и был оборванцем, не имеющим ни кола ни двора, все же внушал известное почтение.
— Он отнюдь не дурак, — заключил кровельщик. — Это человек образованный, но ему не повезло в жизни.
Бродяга не нравился Антониу главным образом из-за того, что постоянно находил предлог постучаться к Марии, дерзко поглядывал на нее и не обращал никакого внимания на него, Антониу.
— Не нравится мне, что этот тип вертится у твоего порога, — сказал Паулу, думая о долгих днях, когда Мария оставалась дома одна.
Если бы он получше знал Элваша, ему бы это понравилось еще меньше.
6
Во время завтрака, когда она стала пить воду, Мария сделала гримасу и поднесла руку к щеке. У нее снова заболел зуб. Рамуш стал рассказывать анекдоты на эту тему. Важ слушал, Антониу смеялся, да и Мария тоже улыбнулась. Только Паулу показывал, что раздражен ходом беседы, Когда Рамуш рассказывал очередной анекдот и громко рассмеялся, Паулу не выдержал:
— Шутками тут не поможешь, — сказал он. — Нужно лечить ее.
— Одного желания лечить недостаточно, старина. Нужно иметь условия, чтобы осуществить это.
Наконец послышался голос Паулу, слегка дрожащий, но уверенный:
— Когда по-настоящему хотят что-то сделать, то получается. Когда не хотят, появляются всякие оправдания.
— Ну тогда сделай ты! — сказал Рамуш резко.
Ответ Паулу был едва слышен, будто у него было сдавлено горло.
— Сделаю.
И Паулу предложил поехать домой к адвокату, с которым поддерживал связь.
— Это кто же? — прервал Рамуш. — Тот болтун?
— Увы, — сказал Важ, — он даже для этого не подходит.
— Возможно, подойдет, — возразил Паулу с удивительной уверенностью. И рассказал, что у него были долгие разговоры с адвокатом, который заявил, что, пожалуй, сможет заинтересовать и свою жену в деятельности партии. В последний раз адвокат, поглаживая свои вьющиеся волосы, сказал ему с самодовольным видом:
— Моя подруга, — и адвокат, желая произнести это слово вполне естественно, все же особо подчеркнул его, — моя подруга тоже хочет нам помочь. Если какому-либо товарищу понадобится воспользоваться нашим домом, чтобы пробыть в нем день или два или тем более просто переночевать, то он — к услугам партии.
Говоря это, адвокат внезапно нахмурился и нервно раздавил сигарету в пепельнице. Паулу не понял, отчего у него столь неожиданно появились признаки дурного настроения. Как мог он себе представить, что в памяти адвоката возник в этот момент Важ в коридоре конторы, когда тот с презрением повернулся к нему спиной, чтобы выйти в ночную темь, под дождь и ветер, после того как адвокат отказал ему в убежище?
— Ты сделал большое дело! — сказал Рамуш. Паулу в самом деле выполнил обещание, но все же голос Рамуша не стал мягче. — Адвоката ты уже привел к нам. Однако сапожника тебе привести не удалось. — Рамуш имел в виду товарища, который вот уже много месяцев обещал созвать собрание бюро, ко до сих пор не выполнил обещания.
Паулу взглянул на Рамуша поверх очков с обычной своей застенчивостью. Однако лицо его осветилось легкой улыбкой. Важ прочел в этой улыбке: «Еще посмотрим, товарищ».
7
Антониу появился зевая, в плохом настроении, так как не выспался. Он еще не пришел в себя после предыдущих бессонных ночей. За кухонным столом Мария читала и делала выписки. Поглощенная работой, она едва ответила на приветствие Антониу, пробормотав, не поднимая глаз, что-то неразборчивое. Антониу подождал несколько мгновений, но Мария продолжала заниматься своим делом, будто не замечая его присутствия.
— Мы что — сегодня не пьем кофе? — спросил Антониу.
— Что? — отозвалась Мария.
— Сегодня мы что, не будем есть?
— Минуточку, подожди минуточку, — сказала Мария, не замечая плохого настроения Антониу и не отрываясь от бумаг.
Антониу переждал «минуточку», но, так как Мария совершенно не торопилась уделить ему внимание, с недовольным видом вышел на задний двор. Он ожидал, что Мария позовет его или выйдет вслед за ним, чтобы спросить, что с ним такое — нездоровится или рассердился на нее. Он остался стоять у стены, грустно поглядывая на влажные поля, ничего там не замечая, ожидая лишь услышать из дома голос подруги или ее приближающиеся торопливые шаги. Но Мария не пришла поговорить с ним. Антониу в конце концов вернулся в дом и сел у стола.
— Так что же мы будем сегодня есть?
Тон был настолько дерзкий, что Мария наконец подняла глаза с длинными ресницами.
— Какой же ты несносный! Тебя что — укусил кто-нибудь или ты встал с левой ноги?
— Что мы будем сегодня есть? — повторил Антониу.
— Не беспокойся, дружочек, — ответила Мария. — Сейчас я тебе подам какао с гренками, на завтрак рыбу с луком и на обед жареную телятину. Подходит все это тебе?
Антониу понял, что был смешон, понял, насколько тон, которым он говорил, был несправедлив, однако не смог сдержаться.
Мария подала наконец кофе без хлеба. И предупредила, что на завтрак будет лишь немного асорды и на обед кофе с кусочком хлеба. Она истратит на хлеб и кофе последние оставшиеся у нее гроши. На большее у нее не хватит. Неожиданно Антониу резко и горячо не согласился с тем, как она решила израсходовать деньги. Он сказал, что лучше было бы купить картошки. Что она могла бы приобрести два кило картофеля — им вернее можно было наесться.
— Возможно, ты прав, — сказала Мария. — Но что поделаешь? Сегодня последний день месяца, завтра мы сможем наконец взять деньги из нашей кассы.
— Иметь в кармане деньги и вместе с тем голодать — это же глупо, — возразил Антониу. — Мы могли бы взять авансом десять-двадцать эскудо из нашей зарплаты за будущий месяц.
— Как ты можешь так говорить? — возмутилась Мария. — Не ты ли сам предупреждал, что растраты на явочных квартирах недопустимы?
— Одно дело — правило, другое — схематизм. Схематизм всегда приводил к абсурду. Если ты позаимствуешь сегодня десять или двадцать эскудо из зарплаты будущего месяца, которую мы завтра же получим, то что в этом плохого? В будущем месяце съедим на двадцать эскудо меньше, вот и все.
— Как ты можешь так говорить, дружок? Как можешь ты делать то, что запрещаешь другим?
Антониу, резко пожав плечами, сказал язвительно и неприязненно:
— Товарищ Мария хочет теперь учить викария читать «Отче наш»…
Мария несколько мгновений молчала. Убрала посуду и снова уселась за стол со своими бумагами.
— Ты ответственный по дому, — сказала она наконец. — Поступай как знаешь, покупай и ешь что хочешь. Я же буду есть асорду и пить кофе. Мне этого достаточно.
Антониу не сказал больше ничего. Он встал рывком и удалился к себе в комнату.
Немного погодя Мария тоже направилась туда и открыла дверь. Антониу, лежа на кровати на спине с подложенными под голову руками, посмотрел на нее тем же взглядом, в точности тем же грустным и обиженным взглядом, который Мария увидела у него, когда появилась с Рамушем, неся соленые сардины. Она покачала головой и вышла, осторожно притворив за собою дверь.
8
Паулу подготовил почву. Антониу и Мария направились в контору адвоката. Тот пришел, торопясь, немного позже, с улыбкой предложил им стулья, сам уселся за письменный стол, откинулся назад, положил руки на стол, еще раз любезно улыбнулся.
— Надо немножко подождать. Моя подруга скоро придет сюда повидаться с вами.
— Нашли врача? — спросил Антониу.
— Пришлось продумать различные варианты, — начал адвокат размеренным голосом. — Здесь плохо с медициной. Кто может, лечится не тут, кто не может — не лечится ни тут, ни там. Я вам расскажу одну интересную историю. Лет пять назад мальчик Казалду Перейру полез за инжиром, упал с дерева и остался лежать, не в силах двинуться с места. Позвали доктора Сирилу, старик пришел. Это любопытный старец: носит сапоги, ходит с непокрытой головой и пьет воду из уличных колонок. — Адвокат остановился на мгновение, наблюдая за тем, какое впечатление производят его слова и его ирония. Видимо, он остался доволен собой, так как продолжал оживленно: — Доктор осмотрел мальчика и произнес приговор: «Надо его либо отправить в больницу, либо наложить лубки».
Адвокат улыбнулся, взглянул на свои аккуратные, наманикюренные ногти и собирался продолжать, когда дверь кабинета открылась и на пороге показалась стройная, изысканно одетая женщина, изящная фигура которой обрисовывалась под широким светлым жакетом. Входя, она бросила на гостей быстрый, любопытствующий и несколько дерзкий взгляд. Потом торопливыми, мелкими шагами, постукивая девятисантиметровыми каблуками, подошла к столу и остановилась, сделав пируэт, походивший на цирковой.
— Можем отправляться, — сказала она с решительным видом.
Адвокат, несколько опечаленный оттого, что не смог закончить свою историю, стал торжественно знакомить:
— Наши товарищи… моя подруга. — Эти выражения звучали как-то не очень естественно и даже принужденно.
Мария встала и протянула руку. Жена адвоката быстро подала ей свою нежную, с накрашенными ногтями холеную руку, тряхнула ею, отчего на руке зазвенели металлические браслеты.
— Очень приятно! — И она посмотрела на Марию, задержав немного взгляд на ее старомодных и поношенных туфлях.
Неловко вытянув руки вдоль туловища, Мария, в своем стареньком, плохо сшитом черном жакетике, густо покраснела. Тогда жена адвоката сделала снова полуоборот на высоких каблуках и, распахнув свой светлый жакет, как бы невзначай выставила напоказ яркий шерстяной свитер, на котором поблескивало ожерелье.
— Я еще не сказала тебе, — заявила она ни к селу ни к городу, обращаясь к мужу. — Я только что была у Бебе. У нее как раз случилась беда. Представляешь, она додумалась налить бензин в радиатор! — И она громко и музыкально рассмеялась, показывая белоснежные зубы.
Адвокат и Антониу тоже рассмеялись. Мария пришла в замешательство и смутилась. Она почувствовала, что смеются, пожалуй, не столько над историей с бензином, налитым вместо воды, сколько над нею, Марией, над тем, как она нескладно держится, над выражением ее лица, искаженного из-за зубной боли, над ее поношенным платьем, над ее плохо ухоженной рукой, которой она боязливо и неуверенно пожала руку жене адвоката.
Они приготовились выйти, однако прежде «подруга» адвоката раскрыла объемистую кожаную сумочку, порылась в ней, вытащила тонкий зеленый платочек, от которого распространился сильный аромат духов, поднесла его к носу, вдохнула, снова спрятала платочек и закрыла сумочку с металлическим треском, который показался Марии похожим на шум при захлопывании ворот фермы за спиной бедняка.
9
Это был низенький, пухлый человечек с редкими сальными волосами, будто приклеенными к голове, с широким, странно приплюснутым лицом, как бы прижатым к стеклу. Находились люди.
утверждавшие, что он похож на борова английской породы. Но ведь боровы не носят очков, а зубной врач страховой кассы пользовался ими. Он носил очки без оправы, такие, что придают человеку умный, интеллигентный вид (по крайней мере, так считают те, кто их носит). Безусловно, именно это обстоятельство сыграло роль при выборе им фасона очков С такими очками, с университетской трубкой, да еще при том, что один брат у него священник, а другой — чиновник, зубной врач занимал совершенно независимое положение. Досаждали ему только сплетницы.
Они болтали, например, что он страшный грязнуля. Что после лечения пациента моет инструменты в тазу с помощью маленькой щетки для ногтей; что эта щетка служит ему для всех надобностей и, в частности, для того, чтобы вычищать кровь и гной из тазов в перевязочной медпункта. Так злословили сплетницы. Но стоит ли верить им? Возможно ли, что зубной врач страховой кассы, брат священника и чиновника, член Национального союза, моет инструменты такой щеткой и затем без всякой дезинфекции сует их в рот следующему пациенту? Сплетни, конечно. Сплетни и месть. И уж если говорить о мести, то справедливо будет признать, что для этого имелись основания. Потому что, если случалось, что завязывалась беседа среди пациентов, толпящихся у дверей медпункта, то он не пропускал ничего мимо ушей, хотя и не прерывал работы. Обратив к двери кабинета свое приплюснутое лицо с глазками, расширенными толстыми стеклами, он продолжал проводить лечение на ощупь. Исследовал, продувал, колол, сверлил, скоблил, выдалбливал, ковырял, расчищал зуб до тех пор, пока рев пациента не пресекал его рассеянность. Вот за такое садистское лечение ему и хотели бы отомстить эти несчастные, которых он мучил.
Конечно, все было иначе в тех редких случаях, когда в зубоврачебном кабинете появлялась персона, принадлежащая к местной верхушке. Тогда, раскачиваясь своим полным туловищем, оживленный и улыбающийся, он был весь внимание, любезность, применял лекарства на спирту, дезинфицирующие средства, новокаин. Ловко орудовал инструментами, отставив в сторону мизинец, руки его летали как перышки.
Марии повезло, что она отправилась к нему с женой адвоката, и дантист — конечно, не ради нее самой, но, во всяком случае, с пользой для нее — лечил старательно. Он позаботился прокалить инструменты на пламени спиртовки и удалил у нее зуб всего лишь после дюжины раскачиваний и дюжины рывков. Отлично!
В то время как доктор производил удаление зуба, жена адвоката стояла, наблюдая, у двери. С покровительственным и снисходительным видом она представила Марию как дочь одного сельского арендатора. Ну как могло быть иначе, если Мария так плохо одета? Мария поняла, что это было лучшей формой не вызывать у врача удивления, но неизвестно почему это раздражало и огорчало ее. Время от времени жена адвоката позванивала металлическими браслетами или хихикала без всякого повода. Это злило Марию еще больше.
Когда дантист закончил работу, жена адвоката эффектным жестом открыла свою большую сумку из блестящей кожи и протянула банкнот кончиками пальцев, захлопнув сумку с сильным металлическим треском. «Я здесь для того, чтобы оказать покровительство бедной дочери моего арендатора, — казалось, говорила она своим жестом. — Как видите, я важная и щедрая особа». Прополоскав рот теплым лиловатым дезинфицирующим раствором, Мария почувствовала себя пристыженной. Почему? Почему? Разве эта женщина не помогла ей? Разве не рисковала она своей свободой, приведя ее сюда? Разве не было полезным для безопасности то объяснение, которое она дала? Да, все это так, но горечь и стеснение Марии были выше ее воли.
Дантист дал сдачу. Снова зазвенели браслеты и раздался треск сумки. Доктор склонился в поклоне и изобразил на своем приплюснутом лице улыбку столь же сальную, как и его волосы. Обе женщины направились к выходу.
На улице жена адвоката остановила ее перед одной витриной:
— Красивые чулки, не правда ли?
Марии они показались роскошными: прозрачные, легкие, серовато-коричневого матового цвета.
— Пожалуй, неплохие, — ответила она и покраснела до ушей, потому что, как ей самой показалось, придала этим словам неестественно безразличный тон.
Вошли в магазин. Снова послышался звон браслетов и треск замка сумки — жена адвоката купила чулки.
«Неужели эта женщина будет думать только о себе и своих глупостях?» — с неприязнью подумала Мария.
10
Никогда Мария не видела такой красивой столовой. Бледно-желтая мебель без полировки. Прозрачные светлые занавески со скромными цветочками. Маленькие стулья с соломенными сиденьями и спинками. Две картины. И стол! Тарелки, салфетки, все такое изысканное! И сколько приборов, сколько бокалов и рюмок! Собранных в группы и выстроенных в ряд. Зачем столько? Все такое красивое и блестящее! Среди расставленного на столе фарфора особо обращали на себя внимание коричневые горшочки с белой каймой. Как хорошо бы подошел один из них в качестве вазы для цветов на ящике из-под мыла, который служил теперь ночным столиком в ее убогой комнате!
Жена адвоката, как только пришла с улицы, переоделась в кружевную кофточку, в которой лучше выделялся ее упругий пышный бюст. Браслеты продолжали звенеть при малейшем ее жесте. Адвокат с улыбкой деликатно предложил гостям пройти вперед. Антониу тоже улыбался и держался галантно — дал пройти сначала жене адвоката, слегка поклонившись при этом, что неприятно удивило Марию.
Зубная боль прошла. Осталось лишь легкое неприятное ощущение во рту и запах дезинфицирующего лекарства. Возвращаясь от дантиста, еще по дороге к дому адвоката, Мария подумала, что способна съесть три-четыре тарелки супа. Тем более богатейший обед, который, наверное, будет им подан. Сейчас, однако, ослепленная убранством этой столовой, она не могла сказать, голодна или нет.
Уселись за стол. Служанка в белом переднике принесла дымящуюся суповую миску, из которой хозяйка дома налила всем коричневого густого бульона, издававшего легкий рыбный запах. Ошеломленная обстановкой, Мария едва заметила этот запах. В данный момент для нее самой важной проблемой было догадаться, какой из трех ложек следует есть бульон.
— Вы не хотите? — спросила любезным и решительным голосом хозяйка дома.
И протянула Марии один из этих коричневых горшочков с белой полоской. Мария поблагодарила и снова покраснела. Она на знала ни что делать с горшочком, ни что в нем было. Что это за маленькие белые кубики и для чего они предназначаются, она не могла сказать. Хозяйка дома еще раз пришла ей на помощь.
— Не хотите ли положить немного в суп?
Стесненная, Мария еще раз поблагодарила и приготовилась положить себе. Но чем? Смущенная, она взяла кончиками пальцев несколько этих белых кубиков (это оказался поджаренный хлеб) и бросила их в суп. О несчастье! Она сделала это так неловко, что у нее упали на чистую скатерть четыре-пять кубиков, которые, как представила себе Мария, наверное, оставили на скатерти пятна.
— Так мало? — сказала хозяйка, будто не заметив беды.
Мария вежливо отказалась взять еще, чувствуя, что у нее от замешательства навертываются слезы на глаза.
— Послушай! — сказала внезапно хозяйка громким и резким голосом, обращаясь к мужу. — Ты знаешь, что эта сумасшедшая, твоя сестра, поехала в Лиссабон? — И она расхохоталась, будто поездка свояченицы в Лиссабон была очень смешной затеей.
Возможно, что в этом заключалось нечто смешное, но Мария почувствовала, что смех (подобный тому, что раздался в кабинете, когда рассказывалась история о некой Бебе) относится к ней, Марии, и что сейчас он был вызван ее незнанием, как держать себя за столом, ее неловкостью с белыми кубиками. Она покраснела, и ей стало стыдно до слез, обед стал превращаться для нее в мучение. Ей захотелось как можно скорее очутиться далеко отсюда.
Хозяева дома и Антониу будто ничего не замечали. Они разговаривали и оживленно смеялись. Говорили о вещах, которых Мария не понимала, употребляли слова, которые (возможно, из-за крайнего замешательства) были непонятны, и все трое выглядели совершенно счастливыми от своей болтовни. Из всего происходившего ее, в сущности, больше всего оскорбляло поведение Антониу. С тех пор как он переступил порог дома адвоката, Антониу стал казаться ей иным. Из-за того, как он себя держал, из-за выражений, которые употреблял, из-за манеры постукивать сигаретой по ногтю большого пальца левой руки, из-за его улыбки, из-за манерного тона, которым он говорил с хозяевами дома, он казался ей совершенно отличным от того Антониу, которого она до сих пор знала: простого и компанейского Антониу из скромной явочной квартиры; сейчас он выглядел таким же, совершенно таким же, как адвокат и его жена. Мария вспомнила, что Антониу в свое время был студентом, что он происходит из семьи, подобной этой, возможно, даже более богатой, и это сейчас еще больше усилило ее огорчение.
Служанка пришла убрать суповые тарелки. Затем внесла жаркое на ярком блюде, с салатом, мелко нарезанной морковью и красной редиской, которой была придана форма цветка. Все в этом обеде казалось Марии унижающим и оскорбляющим ее. Она плохо вслушивалась в беседу. В какой-то момент хозяйка, оторвавшись на несколько мгновений от разговора, быстро сказала ей тоном, который показался Марии не то покровительственным, не то насмешливым: «Ешьте, ешьте!» Но как могла она положить себе еду, благополучно донеся с блюда на тарелку (как, она видела, делают другие) ложки с бесконечными яствами, с жареным картофелем, сухие ломтики которого убегали как живые, с тонкими макаронами, расползающимися и угрожающими свалиться в любой момент на скатерть? Ах, с каким сожалением вспоминала она в эти мгновения о скромнейшем своем доме! Как сожалела она о бедных обедах, об убогих соленых сардинах, которые ела с Рамушем, Антониу, Важем, такими простыми, такими искренними товарищами!
Адвокат с улыбкой налил ей вино из графина.
— Не бойтесь, это вино дамское.
Служанка вернулась, взяла тарелки и приборы, принесла новое блюдо (что это было, Мария нипочем не могла бы сказать), поставила тарелки и положила другие приборы, принесла сладкое, фрукты, кофе и конфеты. В воздухе распространился сладковатый запах пирожных и фруктов.
Наконец все встали из-за стола, и Антониу с Марией вскоре стали собираться. Когда они уже стояли, оживленный разговор между адвокатом, его женой и Антониу еще продолжался. Мария чувствовала себя лишней, не знала, куда девать руки. Они уже простились, когда жена адвоката эффектным жестом дотронулась двумя пальцами до лба.
— Ой, минуточку, минуточку! — И, стуча высокими каблуками, она вышла из комнаты.
Тут же вернулась и протянула Марии сверток.
— Это сувенир. Простите.
Мария сразу узнала сверток с чулками и покраснела от смущения. Поняла в этот момент, что ее суждение тогда перед витриной было несправедливым. И все же она только потому не отвергла подарок, что не знала, в каких выражениях это сделать. Жена адвоката подошла и, положив ей руки на плечи, звонко чмокнула ее в обе щеки, не касаясь их, впрочем, губами, чтобы не запачкать губной помадой.
Мария и Антониу вышли.
Долгое время они шагали, почти не разговаривая. Антониу выглядел рассеянным, Мария грустной. Они пошли сесть на поезд на ту же маленькую станцию, с которой Мария уехала с Рамушем в тот день, когда перешла в подполье. Придя на станцию, они уселись в грязном зале ожидания.
— Антониу, — обратилась внезапно Мария, — не купишь ли ты хлеба и кусок сыра? Я ужасно голодна.
— Голодна?
— Да, давай купим немного сыра. Теперь мы уже можем это сделать. Сегодня первый день месяца.
— Но неужели ты голодна?
Да, она испытывала голод. Несмотря на лишения последних недель, Мария из-за смущения и робости едва притронулась к этому богатому обеду в доме адвоката. Ни адвокат, ни его жена, ни сам Антониу не заметили, что она почти ничего не клала себе на тарелку, а то, что положила, почти целиком оставила несъеденным. Только один человек заметил это, только один человек понял, в чем дело, — служанка. Но она получила от хозяев строгий наказ не вступать в разговор с гостями.
11
Они сошли на той же платформе, что и тогда с Рамушем, в тот день, когда она перешла на подпольную работу. Но сейчас все стало отличным от того, что сохранилось у нее в памяти! Сейчас было не то грустное утро с бледным, вязким туманом, который окутывал все. Сейчас был светлый вечер, дул свежий ветерок, и эвкалипты вдоль железнодорожного полотна радостно тянулись к небу.
Сошли с шоссе и направились по пустынным тропинкам. Только местами замечали крестьян, работавших в поле. Тот или иной крестьянин прерывал на мгновение работу и издали провожал их вопрошающим взглядом.
Мария была в хорошем настроении, все время посмеиваясь над тем, что они видели по дороге: над скучающим осликом, торопливо убегающей маленькой ящерицей без хвоста, тонкой вереницей красных муравьев, одиноко стоящим тихим сосновым леском, стайкой дерзких воробьев. Время от времени она брала товарища под руку, и так они шагали, беседуя с довольным видом.
Уже недалеко от дома, выйдя снова на дорогу, они увидели вдали фигуру Элваша. Одетый в лохмотья, он, как всегда, выставлял напоказ волосатую грудь, и было заметно, что он наслаждался свежим ветром, обдувавшим тело. Проходя мимо, Антониу поздоровался с ним:
— Добрый день, сеньор Дамиан.
Это выглядело почти смешно. Ведь все звали его Элвашем, он сам называл себя так. Когда Антониу в свое время спросил его подлинное имя (которое он, впрочем, знал), то с трудом мог вообразить себе, что когда-либо будет обращаться к нему так.
— Добрый день, сеньор Лемуш, — ответил тот с высокомерием (Лемуш было имя, под которым Антониу жил здесь). Ответил он, адресуясь к Антониу, но смотрел на Марию, причем весьма нагло.
— Ах, дружок, как смешно ты к нему сейчас обратился!
И она повисла на руке товарища, заливаясь смехом. Антониу тоже рассмеялся, лукаво косясь на нее.
Придя домой, Антониу стал приводить в порядок бумаги. Но у него ничего толком не получалось. Внимание его ежеминутно отвлекалось к Марии. «Зачем ждать? — думал он. — Зачем ждать? Возможно, конечно, она не влюблена в меня (а впрочем, кто знает?). Но я наверняка ей симпатичен, и ей нравится быть со мной. Я прекрасно читаю это в ее глазах и в жестах». И Антониу припомнил, как часто она в последнее время, разговаривая с ним, касается его плеча, берет под руку, поправляет ему галстук или воротничок и даже иногда прижимается к нему. «Не робей, — говорил себе Антониу. — Что тебе еще нужно, чтобы убедить себя в том, что она тебя принимает, кто знает, может быть, ты уже нравишься ей?» Потом разве не факт, что они будут жить вместе целью годы? Разве он не свободен и она не свободна? Они наверняка будут счастливы. Зачем же ждать?
Антониу размышлял таким образом, Мария смеялась в коридоре. У нее не было в привычке смеяться, когда она бывала одна. Удивленный, Антониу напряг слух. Глубокая тишина воцарилась во всем доме. Потом Мария рассмеялась, на этот раз около двери. Антониу приготовился пойти взглянуть, но тут услышал непривычный стук каблуков, и Мария вошла. Короткими шажками, постукивая по полу высокими каблуками и слегка раскачиваясь, она подражала жене адвоката.
— Ну как? — спросила она, указывая на новые чулки, которые надела.
И, едва шевельнув ногами, она сделала полный оборот, передразнивая пируэт, который жена адвоката совершила около письменного стола мужа. С какой грациозностью Мария проделала это!
В одно мгновение Антониу поднялся, подошел к Марии, схватил ее за плечи и стал жадно целовать. Мария не стала резко отбиваться от него. Она просто уперлась ему в грудь и отталкивала его, почти мягко, но неизменно отталкивала. Антониу ожидал, что ее руки ослабеют, что Мария ответит на его поцелуй. Но она теперь еще более решительно отстранялась от его поцелуев. На мгновение Антониу отвел лицо, чтобы увидеть Марию. Глаза ее были широко открыты и как бы изучали его. В них не читалось ни возбуждения, ни отвращения, ни злости. Руки Марии упирались теперь несколько сильнее, и голос ее прозвучал порицающе, но все же он был таким же бесстрастным, как и взгляд.
— Э нет, друг мой. Будь благоразумен.
Вечером у них состоялся долгий разговор, путаный и трудный. Антониу настаивал, чтобы Мария стала его возлюбленной, уверяя, что он влюблен в нее (а он был влюблен значительно сильнее, чем сам предполагал), и, охваченный внезапным красноречием, стал приводить бесчисленные доводы. Потом, натолкнувшись на упорный отказ Марии, стал задавать ей вопросы, настаивал, чтобы она объяснила, почему не хочет согласиться. Мария терпеливо слушала его, возможно, даже с некоторым любопытством. Но на задаваемый им неоднократно вопрос «почему» она неизменно отвечала: «потому что нет».
На следующее утро Антониу вышел раздраженный и неразговорчивый. Принялся со рвением за работу. Ему надо было подготовить отчет, он должен его представить через несколько дней.
Вошла Мария и оторвала его от работы; в руках у нее были туфли.
— Видишь, во что они превратились? — спросила она. — У нас сейчас начало месяца. Хорошо бы их отдать в починку — от вчерашних долгих хождений каблуки сносились почти наполовину. Если мы не отдадим их починить, то, когда нам понадобится выйти, мне нечего будет надеть. У меня нет другой обуви.
Антониу смотрел на нее с неопределенным, сухим выражением лица, как бы размышляя о чем-то постороннем.
— Не у одной тебя нет обуви. Все женщины жалуются на то же самое. Только на днях Рамуш говорил, что подруга ходит босая.
— Чья подруга? — спросила Мария.
— Рамуша, чья же еще? — Он смотрел на нее изучающим взором, с холодным лукавством в глазах.
Мария взяла туфли и ушла, ничего не сказав. Антониу закурил сигарету, несколько раз жадно затянулся и со злостью скомкал бумагу.
— Не то, — пробормотал он, как бы в оправдание. — Надо переделать заново.
Немного погодя Мария вошла снова. Села за стол, положив перед собою книгу и сбоку от нее бумагу, начала молча заниматься.
— Непонятно, почему ты со мной не разговариваешь, — выпалил Антониу несколько мгновений спустя. — Ведь я, кажется, не сделал тебе ничего плохого.
Мария подняла глаза от работы и взглянула на него с укором.
— Ты можешь сдать туфли в починку, — продолжал Антониу. — Я не сказал тебе, что не согласен.
Мария пожала плечами и продолжала заниматься.
Антониу, однако, не был удовлетворен. Он перебирал бумаги, начал было читать, потом писать, бросил то и другое и в конце концов вышел из комнаты, насвистывая. Эта история об отсутствии обуви у подруги Рамуша была им целиком вымышлена. Рамуш не говорил ничего такого, а Антониу понятия не имел, есть ли у Рамуша подруга.