Бэ-Дэ (так Йенна зовет бабушку и дедушку) живут в настоящей дыре, где есть только отделение банка, киоск и толпа бабок, которые здороваются с каждым встречным. Ехать туда двадцать минут на автобусе.

Но Йенна с мамой больше не ездят туда на автобусе. Они вызывают социальное такси.

Йенна ненавидит ездить на соцтакси, но она знает, как трудно маме забираться в автобус, а потом из него вылезать, а если еще и с пересадкой… Особенно трудно приходится, когда у мамы больные дни и ей приходится брать костыли. В самом начале она и сама не любила соцтакси, но ко всему можно привыкнуть.

Особенно если нет выбора.

Едва высунувшись из автомобиля, Йенна попадает в объятья бабушки, благоухающей кокосом.

— Добро пожаловать, дорогие мои! — квохчет бабушка, обнимая Йенну с мамой. — Ой, перемажу ведь вас маслом от загара!

— Ну, от этого не умирают, — со смехом отвечает мама.

— Надо, надо себя беречь! — восклицает бабушка и трясет рыжими кудрями, седыми у корней.

Она говорит об озоновых дырах и парниковом эффекте и о том, как же все меняется, и — «ох, надо же, как жарко, а уже ведь сентябрь, и ах, как же хорошо, что вы приехали!»

Бабушка распахивает дверь в дом и вопит так, что Йенна боится, как бы чистое, без единого пятнышка зеркало не разлетелось на куски:

— А-а-альби-и-ин! Они прие-е-ехали!

В гостиной раздается скрип и треск: дуэт шестидесятитрехлетнего деда и кожаного дивана.

— Ох-хо, добро пожаловать! — дед треплет по щеке сначала Йенну, потом маму. — Красотки мои! И как у вас дела? Хорошо ли добрались?

Дедушка отмечает, что мама без костылей, та отвечает торжествующей улыбкой. Дед склоняется к маме и шепотом спрашивает о следующем курсе лечения, и Йенна протискивается мимо его толстого пуза и спешит на кухню.

А на кухне все идеально, как всегда.

На полу — ни пылинки, на столе — ничего лишнего (все ненужные и нужные вещи — на полках), никаких забытых пакетов с мусором в прихожей. Бахрома на ковре приглажена. Посуду ополаскивают под краном так, что в посудомоечную машину она попадает уже почти чистой — и, конечно, аккуратными рядами.

Добро пожаловать к Бэ-Дэ!

— Пора пить кофе! — зовет бабушка маму и деда, которые, по ее мнению, слишком долго шушукаются в прихожей.

И все садятся за стол, хвалят потрясающей красоты сливочный узор, которым бабушка украсила торт, и пьют, пьют кофе до скончания века.

— Как школа, Йенна? — спрашивает бабушка, вдоволь наговорившись с мамой о карнизах для штор.

Бабушка всегда спрашивает про школу. И всегда хочет слышать один ответ: все хорошо! Поэтому Йенна и отвечает:

— Все хорошо.

— Ты умница, Йенна-Пенна, — говорит дедушка, отправляя в рот здоровенный кусок торта.

— Это точно! — поддакивает бабушка. — И маме ты, наверное, помогаешь? Заботишься о ней?

Бабушкины слова повисают в воздухе. За столом воцаряется тишина, только бой часов доносится из гостиной: бом-бом, бом-бом. Йенна представляет себе молоток, который стучит по бабушкиной голове.

Бабушка всегда нервничает, когда повисает такая тишина. Вот она уже теребит свои золотые браслеты, которые ей подарили на день рождения.

— Конечно, помогает, — произносит, наконец, мама и гладит Йенну по коленке. — И заботится.

Бабушка быстро кивает — да-да, помогает, да-да, заботится — и принимается рассказывать про соседку Гун, которая купила новую машину, и про Карлссонов, которые скоро переедут, и про дочку Лассе в Свэнгене, у которой скоро родится ребенок. Дедушка поддакивает, мама кивает. Положение спасено — они говорят о чужих проблемах вместо своих собственных.

Только Йенна не говорит.

Бабушку надо любить. Но иногда просто нет сил. «Надо помогать, Йенна». «Надо заботиться, Йенна». «Подумай о маме, Йенна». «Мама у тебя — стойкий оловянный солдатик, Йенна».

Как будто она не знает! Как будто она не видит, не понимает, не догадывается о том, как маме больно, трудно дышать, как ее мучает жажда, как она устает, как ее тошнит. Как будто Йенна живет где-то в космосе, а не в одной квартире с мамой.

Нет, Йенна живет не в космосе.

А жаль.