1

Я вцепился в подлокотники кресла, когда, развернувшись, наш корабль как серебряная пуля пронзил ночной холод венерианской стратосферы, шипя и извергая обломки. Командир Хестон Джеймс-старший кинулся к панели управления, пытаясь стабилизировать траекторию, но нацистская ракета неплохо справилась со своей работой.

А ведь совсем недавно далекий жемчужный шар Венеры сулил покой. Это был пункт нашего назначения. Он манил, обещая приключения.

А еще раньше мы успешно опустились на Землю, к чести нашей страны. И нанесли серьезный удар по Немецкому Рейху, доказав, что военная промышленность Соединенных Штатов мощнее, чем они предполагали. Великая Космическая Гонка, выросшая в смертельных водоворотах Великой войны, вылилась в возникновение лунных баз нацистов и космических станций союзников. В настоящее время гонка велась за планеты.

Но нацистские ублюдки, не в силах победить нас на поверхности братской планеты, сбили нас ракетой, незаметно поднявшейся вслед за нами с Земли и преследовавшей до тех пор, пока мы не стали менять орбиту.

– Чарльз! – крикнул мне командир Джеймс, оглянувшись. – У нас есть связь?

Я пощелкал переключателями, прислушиваясь к шумам, заполнявшим эфир последние десять ужасных минут. Привычных слабеньких, но дающих надежду позывных с Земли не было слышно. Было ясно, что, пока мы, выполняя невероятные кульбиты, не сумеем стабилизироваться, связи не будет.

Или это означало, что наши антенны были начисто срезаны взрывом.

– Чарльз!

Я повернул голову.

– Нет, командир. Приема нет.

Мы продолжали падать, не в силах связаться с Землей.

Командир Джеймс, преодолевая перегрузки, упорно пытался возобновить управление несущегося вниз корабля. Он оставался героем до конца.

Через малый иллюминатор я видел бескрайние белые облака, проносящиеся мимо нас.

Это кара, подумал я. Кровь стучала в затылке так, что кружилась голова. Подобно Дедалу, я слишком высоко взлетел и был обожжен. Теперь я падаю.

Падаю.

В моей семье не было строгой традиции выбирать стезю астронавта. Многие мои дяди и тети избежали этой участи и не были призваны на фронт.

Мой отец приехал с Ямайки и вскоре перевез и всю свою семью. В поисках работы они в конечном счете попали в сельские просторы Иллинойса. Белое население не считало папу белым, но они не могли точно определить, кто он, из-за странного цвета его кожи и волос, становящихся коричневатыми, когда он работал на солнце слишком долго. Папа говорил, что дома белые называли его «сильно желтым», что означало, что он смешанной расы, но выглядел он в большей степени белым, чем черным. Жители Севера проявляли категоричность в отношении представителей смешанных рас. В некотором смысле папе от этого приходилось тяжелее. Он был живым ходячим примером смешения крови, сын белого отца и черной матери. Если бы вы были черный или белый, рассказывал он, в Америке все понимали бы, как следует к вам относиться. Но он застрял где-то посередине, отчего ему оставался путь, который я не мог представить.

Он женился на белой женщине: это был еще больший грех. На Юге это было бы невозможно, но на Севере, если ты хранишь это при себе и «не выставляешь напоказ», люди делали вид, что их не существует, до тех пор, правда, пока родители не появлялись где-нибудь вместе.

Что до меня, я был больше похож на мать.

Я помню, как сидел перед окном, глядя на свое отражение в стекле и пытаясь удержать в волосах расческу, как это получалось у отца. Но она всегда выскальзывала из моих тонких волос и падала на пол. Моя белокожая мать, найдя меня плачущим перед зеркалом, спрашивала, что случилось. Мне всегда не хватало слов, чтобы объяснить ей, в чем дело, и это расстраивало меня еще больше.

Когда мне было пять лет, отец посадил меня к себе на колени.

– Я хочу рассказать тебе, откуда мы пришли, – сказал он, серьезно глядя на меня. Его острый взгляд пронизывал меня до самого дна моей маленькой неугомонной пятилетней души. – Потому что, только узнав, откуда мы, ты сможешь понять, кто ты есть на самом деле.

Я кивнул, поняв, какая мудрость сейчас откроется мне. Я был очень взволнован этим посвящением в круг доверия, которым он окружил нас. Это были вещи, которые следовало держать при себе, словно ужасные тайны. И все же это была обычная история о нашем происхождении.

Но иногда истина оказывается неожиданной.

– Твои предки пришли из Кот-д’Ивуара, что в далекой Африке, за морем, – сказал он мне. Отец сообщил мне их имена и название племени, к которому они принадлежали. – Когда-то я знал танцы… и некоторые слова, переданные мне дедом, – рассказывал он печально. – Но я забыл их. Но не забыл, откуда я родом. И ты тоже должен помнить. Твоя кожа светла, сынок, в этом мире так будет для тебя полезнее. Здесь ты сможешь совершить великие дела. Но ты должен знать, где твои корни.

– А мы можем вернуться? – спросил я взволнованно.

Он долгое время смотрел на меня.

– Не знаю, сынок. Мы живем здесь. Мы знаем это место. Мы знаем, как выжить тут и, что важнее, как тут достичь успеха. Потому что человек должен иметь возможность жить в любой точке мира без страданий, понимаешь? Это наш дом. Тут мы все вместе.

Не знаю, верил ли он в это. Но в пять лет я смотрел на его широкие плечи, и этот урок врезался глубоко в мою память.

Тринадцать лет спустя я начал летать на тренировочных самолетах, вынужденный сбивать всех, кто попадался мне в полете. Больше смертей, больше отважных трюков. В школе я учил языки, но оставил ее, чтобы участвовать в Великой войне против гитлеровских приспешников. Я слышал о негритянских эскадрильях, слышал, как бомбардировщики запрашивают «Красные хвосты», прикрывающие их.

«Красные хвосты» были асами, бьющими рекорды в небе. И втайне я повторял их трюки здесь. В один прекрасный день я проявлю себя. И все узнают, что я не хуже других пилотов.

Но я был призраком. Тенью. Моя тайна заключалась в капле чужой крови.

И теперь я, Чарльз Стюарт, полукровка, умру на поверхности Венеры в головокружительном падении, и никто не узнает, – чего я мог достигнуть? Они не узнают, что я так же хорош в космосе, как и любой белый космонавт, и останусь неизвестен даже среди своих коллег.

Я слишком высоко залетел.

– Нет! – Кровь моя закипела. – Я горд тем, что высоко летал!

Мы провалились в густые облака Венеры, и на короткое мгновение я увидел пышную зеленую растительность и широко раскинувшийся океан.

Командир Джеймс, видимо, утратив свое железное спокойствие, хлопнул рукой по пульту управления и повернулся к нам.

– Продолжайте держаться вертикально, Дэвис! – крикнул он навигатору Тэду Дэвису.

Тэд выкрикивал значения высоты. Хестон вытащил Шеппарда Джефферсона из его кресла и, взяв его за руки, оттащил в глубь корабля. Слышались стук и проклятия.

Эрик Смит, наш геолог и старший ученый, пристегнутый слева, взял меня за руку.

– Я знаю, что связи нет, но все равно подключи меня. – Он посмотрел в иллюминатор. – Я буду транслировать, как мы спускаемся, вдруг кто-нибудь услышит.

Миру нужно очень постараться, чтобы услышать нас. Но Эрик оставался ученым до конца. Я включил микрофон.

– Ты в эфире, если у нас вообще исправен передатчик, – прошипел я сквозь стиснутые зубы.

– Мы в неуправляемом падении, – произнес Эрик. – Но я вижу джунгли прямо под нами. Здесь огромный океан и, кажется, ливень. Это мир дождей. Мир сырости.

По мере того как мир внизу становился отчетливее, Эрик продолжал описывать детали. Горы. Озеро. Плато, покрытое джунглями.

У меня была капсула с цианидом на случай, если все станет совсем плохо. Я вяло подумал, что есть смысл разгрызть ее до того, как мы ударимся о землю. Мне не хотелось чувствовать момент столкновения.

– Шеп, держись! – крикнул командир откуда-то позади нас.

Мы защелкнули ремни безопасности, как вдруг корабль замедлился. На мгновение я обрадовался. Кажется, нам удалось развернуть ракету соплами вниз и триумфально спуститься в неизвестный мир с работающими двигателями.

Но нас продолжало болтать из стороны в сторону. Спуск замедлился, но рева двигателей не слышалось.

– Парашюты! – сказал Тэд. – Спасательные парашюты сработали.

Зеленая стена стремительно навалилась на иллюминаторы. Мое кресло вылетело из крепления, меня развернуло поперек кабины, и корабль со скрежетом рухнул на деревья.

 

2

Воздух снаружи был тяжелый от влаги и запахов чужеродной растительности. Нас окружали холмы, заросшие темно-фиолетовыми ветвями, и всего в нескольких милях от нас в небо вздымались каменные утесы.

Еще несколько секунд полета, и мы разбились бы о них вдребезги.

По настоянию командира мы впятером обошли корпус корабля.

– Надо понять, насколько велик ущерб, – сказал он.

Мне хотелось всего лишь постоять снаружи. Целый месяц мы были заперты в металлической трубе, принимая таблетки и питаясь пастой из тюбиков. Мне нужно было только постоять на полянке, образованной нашим рухнувшим сквозь пальмовые листья кораблем.

Но мы отправились выполнять приказ.

– Насколько все плохо, Шеп? – спросил Хестон, когда мы обошли вокруг серебристого бока ракеты, задержавшись только возле водяных баков, спасших наши жизни. Если бы поражающие элементы попали куда-то еще, мы все уже давно были бы мертвы.

– Мы не просто потеряли воду, – сказал Шепард. – Без охлаждения топлива и корпуса мы не сможем подняться обратно на орбиту. Раскаленный двигатель может вызвать дополнительные деформации.

Хестон задумался, перебирая возможные варианты действий. Он посмотрел на буйную растительность вокруг нас и поморщился.

– Итак, мы тут не только для того, чтобы исследовать планету и вернуться. Мы должны выжить до тех пор, пока нас не спасет следующая экспедиция. Стюарт, что со связью?

Я оторвал взгляд от массивных желто-лиловых лопухов, растущих поблизости.

– Я отправлял сигналы бедствия с того момента, как мы обнаружили атакующую ракету, сэр. И все время, пока мы падали. Но оборудование вышло из строя. Я могу найти запасные части, посмотрю, что можно починить. Но я ничего не могу сделать, пока Шеппард не подключит питание.

Хестон повернулся к Шеппарду.

– Шеп?

– Я готов над ним поработать. Это займет пару часов. – Шеп вытер ладони, затем подпрыгнул и втянул себя в люк.

– А пока, – произнес Хестон, – я хочу, чтобы ты и Эрик взяли несколько бутылок и нашли источник чистой воды. Эрик, воду необходимо проверить, убедись, что она безопасна.

– Да, сэр! – Я помог Эрику достать с корабля пару мачете и несколько больших канистр.

Мы приземлились в предгорьях возле естественного плато. Под ногами лежала грязь, и мы сразу же обнаружили болотце. Эрик, без сомнения, находился под действием шока и оттого молчал. Я был другого сорта, но все равно радовался, что отправился с ним. Эрик хоть и буквоед, но из всего экипажа он нравился мне больше других. Из всего экипажа только он не позволял себе язвительных комментариев об итальянцах, евреях, поляках, неграх и латиноамериканцах. Подобные высказывания злили меня, но внешне я не подавал виду. С ним же я мог расслабиться, не ожидая словесных выпадов, которые могли бы меня задеть.

Жара и влажность чувствовались все сильнее. Я взмок, пока мы продирались вперед, и снял рубашку, чтобы завязать на талии.

– Я бы не снимал ее на твоем месте, – сказал он.

– Почему это?

Эрик указал мачете на черные тени размером с кулак на широких листьях поблизости.

– Это не совсем комары, но какие-то гигантские жуки. Они крупнее, потому что тут плотная атмосфера.

Я снова надел рубашку.

– Думаешь, меня рубашка защитит от этих супермоскитов?

Он пожал плечами.

– Не знаю, но может помочь.

Нам попадались крупные москиты, тучами срывавшиеся с земли, как темные грозовые тучи, когда мы беспокоили их. Через некоторое время Эрик оживился и начал внимательно рассматривать растения, пытаясь представить аналогичный период их существования на Земле.

– Похоже на мезозой, – сообщил он.

Я припомнил, что в те времена вроде бы водились динозавры.

Мы остановились на краю двух зловонных луж, и Эрик взял образцы.

– Болото, – произнес он, и мы продолжили поиски.

Почва становилась топкой, но Эрик нашел гребень скалы, и мы вскарабкались на него, чтобы не наткнуться на что-нибудь неприятное, и стали подниматься над джунглями. Иногда он останавливался, чтобы нанести координаты на листок бумаги.

– Здесь не видно Солнца или звезд, компас бесполезен, – пояснил он, – нам надо быть внимательными, чтобы не заблудиться.

Еще дважды он останавливался, чтобы зарисовать яркое длиннохвостое существо, похожее на птицу, которое сорвалось с верхушки дерева и планировало в воздухе.

В конце концов мы сделали привал на плоской площадке возле болота. Эрик улыбался, наслаждаясь удовлетворением своего научного любопытства, полностью погрузившись в изучение флоры и фауны чужой планеты.

– Тут встречаются тропы, значит, есть крупные животные. Надо выяснить, где у них водопой, – сказал он.

Я сидел спиной к нему, поглядывая на скалы, возле которых мы приземлились, и потягивал воду из фляжки.

И тут я почувствовал, что спина Эрика распрямилась.

– Чарльз, – прошептал он.

– Да.

– Не двигайся.

Земля дрогнула. Потом еще раз. Я медленно поворачивал голову. Шестиногий зеленый пятнистый зверь высотой десять футов с яростным змеиным шипением повернулся к нам.

Но не это заставило мой желудок судорожно сжаться. Длинный худой человек, с такой бледной кожей, что она казалась прозрачной, приподнявшись на кожаных стременах, вытянул в нашу сторону нечто, напоминающее длинноствольное оружие.

– Он двуногий, – выдохнул Эрик. – И гуманоид. Прекрасно!

– У них есть оружие, – пробормотал я.

– Должно быть, эта какая-то форма человека, развивающаяся по параллельной ветви эволюции. Венера и Земля – братские планеты, значит, и мы братья, – проговорил Эрик, почти не двигая губами. – А может, мы произошли от единого предка.

Он не закончил свою мысль, когда четыре венерианца кинулись на нас. Тяжелые ноги животных топотали, а длинные шеи вытянулись вперед со страшным шипением.

Я рывком поднял Эрика на ноги, и мы рванули в джунгли, но через секунду топот ящероподобных скакунов был уже рядом, и по нашим спинам хлопнула тяжелая сеть. Мы рухнули на землю, путаясь в сети и пытаясь перерезать веревки ножами. Мне удалось выпутаться первому, я вскочил на ноги; Эрик последовал за мной.

Он поднял мачете, но из винтовки в руках венерианца вырвалась яркая вспышка. Эрик закричал и бросил нож, прижимая к себе руку.

– Лучше брось оружие, – прошипел он.

Я опустил нож на землю.

Венерианцы смотрели на нас огромными глазами, их зрачки были большими и темными, затем они спешились, держа в руках веревки.

Через минуту мы были привязаны позади животных, и наездники потащили нас вниз по тропе, через джунгли.

– Я не понимаю, – пораженно произнес Эрик, – мы гости из другого мира. Они должны были заметить наш корабль. Мы должны выглядеть для них странно. Это Первый Контакт, а что они делают?

– Не знаю, – ответил я, задыхаясь, с трудом успевая за рывками веревки.

Нас притащили в какое-то поселение с хижинами, сделанными из длинных бревен, закрытых листьями. Вокруг котлов сидели хмурые венерианцы. Увидев нас, они начали кричать, тыкая в нас пальцами и широко улыбаясь, наездники отвечали им тем же.

– Мы. Пришли. С миром! – провозгласил Эрик и за свои старания был награжден ударом по голове. Он пошатнулся, но я подхватил его и помог устоять на ногах, когда нас, подталкивая, повели к клетке, стоящей в центре деревни.

Я понимал, что нужно поскорее узнать о венерианцах как можно больше, но вместо этого делал все возможное, чтобы облегчить состояние Эрика и не дать ему упасть в обморок.

Удар по голове никогда хорошо не заканчивается.

Поэтому я не сразу заметил вторую партию венерианцев. Они торжественно въехали в деревню, ведя остальных членов нашего экипажа. Командир Хестон Джеймс шел впереди под прицелом винтовок. Рядом Шеппард, поддерживающий Тэда, в порванной одежде и в синяках.

В клетке Хестон быстро осмотрел Эрика.

– Он поправится, – мрачным голосом сказал командир. – Тэд ранен гораздо опаснее. Он отбивался всю дорогу. Они подстрелили его.

На животе Тэда чернело отвестие. Кровь запеклась, но мы все обладали достаточными знаниями в медицине, чтобы понять, что его ранение смертельно.

– Чарльз, ты эксперт по языкам и связи, что можешь сказать о них? – спросил Хестон.

Я отрицательно покачал головой. Я был переводчиком в нашей команде, но это значило, что я учил около семи языков, когда был в колледже, еще до войны. Неоконченное лингвистическое образование выручало меня, когда надо было связаться с чужими экипажами.

– Это другая планета. Другой вид. И я присматривал за Эриком.

– Чертовы дикари. – Хестон сплюнул. – Ездят на животных, живут в хижинах, это просто дикари.

Я промолчал.

Тэд скончался через несколько часов, до последнего вздоха мучаясь от боли. Когда рассеянный облаками солнечный свет стал гаснуть, мы все попытались заснуть.

Ранним утром нас разбудили крики Шеппарда, возле которого стояли маленькие венерианцы, тыкая его острой палкой сквозь прутья решетки. Эрик растерянно оглядывался по сторонам. Слава богу, ему было лучше. Его единственный комментарий к этой ситуации содержал поразительное наблюдение.

– Мне кажется, такая бледная кожа – следствие адаптации, – пробормотал он чуть слышно. – На поверхность Венеры попадает не так уж много света. Если взглянуть на землян, заметно то же самое. Чем дальше на север, тем меньше солнца, тем более светлые встречаются люди.

 

3

На следующее утро мы спустились с плато и через два дня тряски достигли крепости, похожей на гигантского морского ежа, ощетинившегося черными каменными шипами. Возле крепости венерианцы долго обсуждали что-то с другими аборигенами, одетыми в яркие красные шелка.

Затем группа венерианцев вышла с ящиком винтовок.

– Кажется, нас только что продали за винтовки, – сказал Шеппард. – Боже правый!

Жители деревни развернулись и уехали, оставив нас перед крепостью.

– Они не знают, что мы пришли с неба, – сказал Эрик слегка дрожащим голосом.

– Значит, мы должны выучить местный диалект, – тихо ответил командир Джеймс. – Это займет время, конечно. Мы скажем им, откуда мы прибыли. Но они должны бы и сами видеть, что мы другие.

– Они считают нас, – произнес я в первый раз за утро, – другими венерианцами, из какой-то неизвестной части планеты.

– Прекратим этот разговор, – приказал Хестон.

Всю следующую неделю нас куда-то везли. Телеги… Потом обозы… Часто нам приходилось идти за всадниками, привязанным к лошадям, и бледные венерианцы подгоняли нас криками. Шеппард и Эрик отмечали на карте все повороты и перемещения, чтобы мы могли вернуться обратно на корабль.

На второй неделе пути влажный воздух перестал казаться нам таким тяжелым. Мы перестали удивляться пушистой растительности, хотя каждый раз, когда из зарослей доносился шум, я вздрагивал.

К концу второй недели мы прибыли на побережье. Крупный город-крепость наполовину тонул в изумрудных лесах, наполовину вдавался в серый океан. Доки уходили в воду, как пальцы, а сырые дамбы защищали берег от ударов стихии. За крепостной стеной тянулись ряды каменных домов. Со складов, окрашенных в пастельные тона, сочились странные ароматы, которые никто из нас никогда не чувствовал. Корица? Или местный сорт ванили?

Нас кормили венерианской пищей. Безвкусное пастообразное рагу, которое в первую ночь после нашего пленения заставило меня корчиться от резей в желудке. Но со временем я адаптировался. Судя по запаху, это был местный вариант каши.

Наши похитители провели нас по улицам, по которым могли пройти четыре или пять мужчин в ряд, и мы очутились на центральном рынке. Там толклись местные торговцы, предлагающие куски мяса, какие-то бесформенные овощи непривлекательного цвета. И даже специи, запах которых мы ощущали, когда проходили мимо складов. К нам приблизился низенький венерианец со шрамами на лице. Мы отпрянули, но он действовал быстро, разрезав нашу одежду и выбросив ее прочь.

– Черт побери! – в бессильной ярости вскрикнул Хестон, стоя голый, как в день своего рождения, и пытаясь прикрыться руками.

Венерианцы окатили нас из ведер, чтобы очистить от дорожной грязи, и отвели к каменному помосту.

Мой желудок сжался, когда вокруг нас стали собираться глазеющие венерианцы.

– Мы инопланетяне! – крикнул им Шеппард. – Гости с другого мира! Вы понимаете? Вы должны торжественно приветствовать нас!

– Шеп, – тихо сказал Эрик, посмотрев на меня, – я думаю, что Чарльз прав. Они никогда не видели небо выше облаков. Они не знают о существовании других звезд и планет. Они считают нас необычными венерианцами.

– Но мы прилетели на корабле! – возразил Шеппард.

– Это что-то вроде дирижабля? – спросил Эрик, указывая в небо над нашими головами.

Мы посмотрели вверх. Большой летательный аппарат, наполненный газом, скользил со стороны океана к городу, медленно снижаясь.

– Венерианцы, что поймали нас, возможно, о таких вещах не знают, – ответил Эрик. – Они живут в горах и не умеют делать оружие. Они продали нас за винтовки. И даже не стали объяснять этим парням, откуда мы взялись.

Он был прав. И я тоже.

И я понял, что прав, когда это началось. Возможно, я не понимал чужой язык, но я чувствовал по интонациям, что здесь происходило. Аукцион.

От холода, охватившего меня в тропическом зное Венеры, за миллионы миль от спасения, и от острого чувства одиночества по моим щекам потекли слезы.

Хестон грубо осадил меня.

– Возьми себя в руки, Чарльз. Мы найдем выход.

– Правда? – Я уставился на него. – Пройдут сотни лет, прежде чем люди найдут этот выход. И даже тогда они останутся людьми второго сорта. Даже если мы сможем с ними объясниться, мы останемся для них не больше, чем простой научный курьез.

Экипаж уставился на меня так, словно у меня выросла вторая голова.

Но у нас не было времени обсуждать это. Нас разделили, аукцион завершился. Меня и Хестона доставили в особняк с мощеным двором на краю города. Мужчины в шелках и замысловатых головных уборах, покрытых золотыми извилистыми узорами, шли впереди, а маленькие грязные венерианцы кружили вокруг нас, тыкая пальцами и пиная ногами. Затем они скопом накинулись на нас, вцепившись в руки и ноги, уложили на мокрые камни. Как мы ни старались, мы не могли пошевелиться.

Один из богато одетых венерианцев опустился на колени рядом с нами. В руках его были щипцы с зажатым в них маленьким слизнем.

– Что ты делаешь? – крикнул Хестон. – Я требую…

Венерианец сунул слизня ему в нос. Мгновение и человек и слизень лежали неподвижно, словно в оцепенении. Затем слизень стал извиваться, забираясь все глубже в нос.

Хестон закричал.

Венерианец взял другие щипцы и повернулся ко мне. Я орал и рвался изо всех сил, но безрезультатно.

Мерзкий моллюск скользнул в мой нос, и я почувствовал его влажную слизь. Она капала мне на губу, а в носовой полости нарастала сверлящая, грызущая боль. Я чувствовал, как кровь течет, заполняя мне рот.

Венерианцы закрыли большие каменные ворота. Несколько скучающих охранников с винтовками бродили по периметру двора, поглядывая на нас. Мы лежали одни на сырых камнях двора, с горящими лбами.

Мрачные, серые облака. Навсегда.

Я никогда не увижу голубое небо, понял я, прежде чем провалиться в лихорадочный сон. Из наших носов текла слизь и кровь, пока мы лежали на камнях, свернувшись в клубок. Иногда охранники приходили и начинали кричать нам:

– Вставайте! Вы что, еще не понимаете нас?

В тот же день, чуть позже, я понял кое-что из того, что мне говорили.

– Хестон! Хестон, я, кажется, их понимаю!

Хестон застонал.

– Я думал, это ты кричишь мне оскорбления, только не понимал, почему ты называешь меня Кафтиг.

Я представил себе Эрика, рассказывающего нам, что носовые полости являются кратчайшим путем к мозгу и что этот слизень заполз туда, чтобы…

Я поднялся, шатаясь.

– Я могу стоять, – произнес я, – ты понимаешь меня?

– Вставай! – скомандовал венерианец Хестону. – Если ты меня понимаешь, вставай!

Хестон оперся на мое плечо. Он был взволнован.

– Мы пришельцы! Мы из другого мира. – Он указал на темное серое небо, раскинувшееся от горизонта до горизонта. – Мы спустились с той стороны облаков.

Венерианцы вокруг нас засмеялись лающим, повизгивающим смехом.

– Здесь ничего нет, кроме земли, а там – ничего, кроме облаков и пустоты.

Хестон не соглашался. Он продолжал спорить. В конце концов в ответ на его крики они сначала пригрозили ему, а потом били дубинками, пока Хестон не замолчал. А потом заставили меня отнести его, совершенно подавленного, через двор в маленькую тесную комнатушку.

Внутри было темно, сыро, пол устлан соломой. Мы вжались в угол, подальше от других венерианцев, которые зарычали при виде нас. Надзиратели заперли дверь на замок.

На следующее утро нас привели на посадочную площадку, куда опускались воздушные корабли, прибывшие из-за океана. Под наблюдением двух вооруженных венерианцев мы начали разгружать дирижабль. Пакеты с продуктами, бутылки с маслом, специи. Те товары, что империя отправляла в отдаленные провинции.

– Не понимаю, – сказал Хестон. – У них есть технологии. А мы разгружаем дирижабли. У них есть лазерные винтовки. Зачем им рабство? Это бессмысленно. Может быть, здесь нет капитализма или демократии? Может, мы должны принести им это?! Потому что, уверяю тебя, несколько здоровых, полнокровных американских грузчиков разгрузили бы его быстрее, чем какие-нибудь несчастные создания.

Кажется, я фыркнул, потому что Хестон удивленно уставился на меня.

– Капитализм и демократия прекрасно уживались с рабством до последнего столетия, командир. Такой была американская действительность до Гражданской войны. И, насколько я могу судить, посещая хлопковые поля, они по-прежнему друзья рабства. Ваша семья в Западной Вирджинии копает уголь, верно? Все они берут в долг у фирменных магазинов, арендуют дом и берут вещи в кредит? А если вы сможете заставить кого-то работать бесплатно, разве не будете получать наибольшую прибыль? Если вам важна только прибыль, то все скатится к этому.

Хестон перестал работать и взглянул на меня.

– Ты коммунист?

Я хотел возразить, но в этот момент один из надзирателей начал приближаться к нам с дубинкой в руках. Хестон поднялся и обругал его, за что получил несколько ударов по голове.

Я удивился, что Хестон и после этого продолжал размышлять вслух.

– Работать! – приказал надзиратель. – Не время для разговоров. Будете болтать, я с вас шкуру сдеру.

Мы отвернулись, продолжая перетаскивать вещи с борта на телегу; запряженные в нее шестиногие звери терпеливо топтались на месте.

– Нам надо поговорить с нужными людьми, – прошептал Хестон, когда мы вернулись. – Мы должны найти политика или ученого. Надо поговорить с лидерами, а не с рабочими и надзирателями. С тем, у кого власть в руках, и все будет нормально.

Командир продолжал верить. Он так думал, потому что для него это всегда было так. В его жизни были взлеты и падения, но в случае истинной несправедливости он всегда мог найти правильного человека и восстановить порядок.

Там были закон и справедливость. Он действительно верил в них. Мир для него двигался по вполне очерченным правилам.

– Когда мы с этим закончим, посмотрим, сможем ли мы обратиться к судье или к кому-то, кто в состоянии поговорить с нужными людьми.

Хестон работал все быстрее, он решил поскорее разгрузить дирижабль. Я изо всех сил старался не отставать от него. Командир придумал себе цель и теперь спешил к ней.

– Командир, – прошептал я, – помедленнее.

Он растерянно моргнул.

– Почему?

– Другие венерианцы не работают так быстро. Подумайте. Они рабы. Для них нет причин убивать себя работой, им не заплатят. Единственный способ выжить здесь – это работать с прохладцей, понимаете?

– Их лень не моя проблема, – рявкнул Хестон.

Той ночью все рабы в нашем бараке избивали нас в отместку за старания на работе. Хестон хорошо отбивался первые десять минут, но их было слишком много.

На следующий день мы с трудом могли не отставать от других, наши синяки и мышцы так ныли, что мы стонали, но ничего не говорили друг другу.

– Добро пожаловать в город Киш, – сказал один из рабов, сломав мне мизинец пяткой.

 

4

Командир Джеймс получил шанс поговорить с правильным венерианцем после недели изнурительного труда. Перед закатом надзиратели позволили нам расслабиться в пурпурных травах возле крепостной стены.

Я устроился рядом со сверкающим бассейном, опустив натруженные ноги в воду, когда во двор въехало несколько красочно одетых венерианцев. Среди них был хозяин дома, который, как мы узнали из болтовни слуг, был таможенным офицером города Киш.

Хестон бросился ему наперерез.

– Мой господин! – закричал он. Венерианцы в ужасе отпрянули в стороны. Надсмотрщик, слонявшийся по двору, уже поднял винтовку, и только божье вмешательство остановило смертельный выстрел. Я понял, что Хестон замешкался, потому что не знал имя нашего хозяина. Все называли его просто «господин». Его имя не имело значения для нас, в этих стенах.

Хестон шагнул вперед.

– Мой господин, я человек из космического корабля, прибыл из-за облаков…

Это все, что он успел сказать. Хозяин нетерпеливо мотнул головой и сделал знак, чтобы командира Джеймса увели. Он был сильнее тощих венерианцев, но их было больше.

– Это один из тех экзотических видов? – спросил хозяин, посмотрев туда, где все еще находился я.

– Да, мой господин, – подтвердил один из надзирателей с поклоном. – Они хорошо работают.

– Прекрасно. Стоят своей цены. Но, если посмеют снова обратиться ко мне, отрежьте им языки.

И, сияя шелками, окруженные ароматом духов, пахнущих мускатным орехом, с музыкой и смехом наш хозяин и его приятели уехали куда-то в центр города.

– Ему повезло, что ему не отрезали язык в качестве первого предупреждения, – сказала венерианка, стоящая поблизости. Все руки ее были в шрамах от ножа, и я мог определить, что она с северных холмов, судя по тембру и татуировке на запястьях, на которых когда-то она носила золотые кольца.

– Он упрям, – ответил я ей. – Боюсь, он потеряет его прежде, чем мы сбежим отсюда.

Я помог потрясенному Хестону дойти до камеры, после того как охранники избили его, и пытался заставить выпить воды. Он шатался.

– Командир, свободная экономика встречается редко, даже на Земле. На самом деле это неудивительно. Если бы инопланетяне, приземлившись на нашей планете, оказались в нашем положении, для них это могло кончиться не самым лучшим образом. Представьте, что инопланетяне высадились бы на Юге до Гражданской войны, в которой мы так упорно боролись, чтобы избавиться от этого позорного пятна…

Командир Джеймс приоткрыл заплывшие глаза и, разлепив разбитые, запекшиеся губы, твердо ответил:

– Война с агрессорами Севера велась за права штатов.

И, кряхтя от боли, он поднял одеяло и свои жетоны, которые ему удалось сохранить, и поплелся к противоположной стороне нашей камеры.

И я стал чужим в этом мире, потому что единственный человек, которого я здесь знал, отказывался говорить со мной. Сначала я раздражался, продумывая аргументы, которые приведу командиру в следующем разговоре. Но потом работа поглотила меня.

Когда солнце пробивалось через облака, венерианцы пинками поднимали нас на работу, ведя туда, где большие серебристые дирижабли опускались на стоянку. Целый день мы разгружали товары, потребляемые городом, и многое из того, на что господа тратили свои огромные богатства.

– Откуда приходят все эти товары? – спросил я венерианку со шрамами на руках.

Когда я задал этот вопрос первый раз, она не ответила. Но когда мы стояли в ожидании прибытия следующего дирижабля, по очереди прикладываясь к бурдюку с водой, она сказала:

– Из других городов, больших городов. – Она указала в направлении океана. – Господа из Киша не могут обойтись без специй и продуктов из их родного города. Киш не настолько велик, чтобы развиваться самостоятельно.

– Киш торгует винтовками и машинами для добычи руды?

– Да.

На следующий дирижабль мы загрузили испуганных аборигенов горного племени, возможно даже, тех самых, которые сначала пленили нас, а теперь были схвачены другим отрядом с лазерными винтовками. Толчками и ударами мы загнали их на борт, стараясь не встречать взглядом их умоляющие глаза.

Однажды поздно ночью она подсела на мое одеяло.

– Меня зовут Мэйт из Танниша.

– Я Чарльз Стюарт, – ответил я.

– Где этот Стюарт? – спросила она.

– Нигде. Это не важно. Я Чарльз с Земли. А Земля за облаками.

– Там, за облаками, ничего нет, только пустота. – Мэйт с сожалением посмотрела на меня. – Все, что имеет значение, лежит под пеленой. Наверняка есть причина, почему мы не можем заглянуть туда, и скорее всего это потому, что там нечего смотреть.

Я открыл рот, чтобы возразить, но понял, что Мэйт – мой единственный друг. А я слишком устал, чтобы спорить. Я думал, что недели тренировки делают космонавта выносливым.

Я ничего не знал.

У меня была энергия и запал только в первые несколько дней. Но через недели, месяцы моя спина устала от постоянной нагрузки. Энтузиазм, заставляющий меня изучать окружающий мир, таял с каждым днем. Не было никаких выходных. Никакого трудового законодательства, ограничивающего время работы, и иногда в полночь мы так же подтягивали садящийся дирижабль на разгрузочную площадку. Не было времени отдышаться.

Это был медленный, но постоянный износ.

Мэйт просто лежала рядом, и мне было достаточно только того, что кто-то дружелюбный дышал рядом со мной.

Я начал усиленно собирать информацию о том, где находился Киш и что было за его пределами. Свободные земли диких народов. Горные племена. Какие дороги ведут туда? Я хотел создать карту в моей голове, прежде чем принимать решение. Мне нужно было выяснить, куда мне идти в этом мире, и узнать правила этого мира, как бы они ни были ужасны.

И мне всегда приходилось играть по их правилам и прятать свои замыслы. Я вспоминал, как мой дед говорил когда-то:

– Никогда не рассказывай никому, что ты думаешь, иначе они узнают, что ты собираешься делать.

Даже Мэйт, хоть мы и продолжали ютиться рядом в углу нашей тюрьмы, не знала, о чем я думаю.

Когда мы с Мэйт стали держаться вместе, я заметил, что Хестон тоже стал разговаривать с другими венерианцами. Во дворе, за деревом. И в углу нашей камеры.

Я не удивился, когда он приполз как-то на мое одеяло, когда я лежал, обливаясь потом от духоты, а Мэйт разговаривала с кем-то другим.

– Солдат, у нас есть разногласия, – прошипел он мне, – но наступает время, когда нужно вместе бороться.

– Вы планируете восстание? – спросил я, глядя на него, скорчившегося возле меня на краешке одеяла. Он был в тени, позади него сквозь зарешеченные окна проникало зарево города.

Я не мог видеть удивления на его лице, но я заметил это по его голосу.

– Да. Есть и другие, кто хочет свободы. Я говорил с ними. Присоединишься ли ты к нам?

С тех пор как я заметил, что он перешептывается с другими, я знал это. Знал и то, что я ему отвечу.

– Вы много читали об истории работорговли? – спросил я. – Наверное, нет, это мало кого интересует. Но позвольте рассказать вам кое-что: все восстания, кроме того, на Гаити, были подавлены. А мы не на острове, который можно защищать. Даже Южная Америка, где восстаний было множество, оставалась под колониальным господством на долгие века.

– Но там не было американских морпехов, – прошипел Хестон.

– Вы думаете, у них не было боевого опыта? – спокойно спросил я. Он не знал их имен и положения, потому что все они были уничтожены. Но многие рабы раньше были захвачены в плен в бою. В моей собственной семье, согласно легенде, было два вождя племен. Один из них покончил жизнь самоубийством, после того как три года был вынужден работать на сахарных плантациях.

– Им нужен был правильный лидер, – ответил Хестон.

Я протянул ему руку.

– Желаю вам удачи.

Хестон хмыкнул. Без сомнения, он презирал меня и считал трусом. Не пожав руки, он отполз от меня, заметив, что приближается Мэйт.

Не был ли я трусом? Я плохо спал в ту ночь, глотая горечь тяжелых сомнений.

В сером свете зари я проснулся от криков Хестона. Я вспомнил визг кота, которого поймала охотничья собака одного из моих соседей, когда я был ребенком, и это было что-то похожее. Тонкий, непрекращающийся вопль вырвал меня из сна о голубом небе с облаками. Хестон был во дворе, его руки и ноги привязали к бревнам, установленным в углублениях на одной из каменных плит. Венерианцы не пользовались кнутами. Они положили пушистых розово-белых пиявок ему на грудь и спину. Когда я приблизился, то услышал громкий чавкающий хруст, и Хестон снова закричал. Когда пиявки насытились, надзиратель снял их, и на коже нашего командира осталось глубокое отверстие с рваными краями, из которого сочилась кровь и черный гной. Оно пахло лакрицей и гнилью.

Венерианцы прошли мимо, бросая на меня косые взгляды. Я остановился перед Хестоном. Он посмотрел на меня замутненным от боли взглядом.

– Чарльз…

– Кто вас предал? – спросил я с состраданием.

Хестон закашлялся.

– Сначала я думал, что ты. Но это венерианец. Телькет. С южных болот. Он встал здесь и объявил всем, что я задумал. Зачем? Зачем ему это понадобилось?

– По той же причине, по какой это происходило всегда. Даже если бы ваше восстание удалось, большинство из наших сожителей-рабов умерло бы. Рабовладельческое общество жестко реагирует на восстания, и рабы знают это. А за предательство им гарантировано небольшое послабление. Большинство людей предпочитают синицу в руках.

Хестон заплакал.

– Они хотят продолжить эту пытку. Хотят убить меня.

– Может быть, нет, – ответил я, теребя браслет. – Живой, но искалеченный раб сам по себе убедительный пример для остальных.

– О боже, – слабо всхлипнул он.

Я подумал секунду, затем продолжил:

– Вы должны были предвидеть это, учитывая то, что я вас предупреждал. Некоторые из моих предков были рабами. Мой прадед боролся. Как вы. Был бит кнутом. Закован в кандалы. Клеймен. Но в один прекрасный день, после долгой, упорной борьбы он перерезал себе горло, потому что не мог жить под кнутом. Не то чтобы я знал, что все так и произойдет с вами, но я всегда вспоминал это с того момента, как нас поймали.

Хестон посмотрел на меня потерянным взглядом. Я сломал браслет и вытащил капсулу с цианистым калием.

– Вы не успели взять свою, – сказал ему я, – может быть, они не убьют вас. Просто будут продолжать мучить. Не знаю. Но я хочу дать вам это. На всякий случай.

Я положил капсулу ему на язык, как священник, дающий причатие.

– Спасибо, – прохрипел он.

Один из надзирателей ударил меня, крича, чтобы я пошевеливался. Я ушел, а они продолжили пытать его своими страшными пиявками. На этот раз насекомые ели его лодыжки, и Хенсон провис на бревнах.

К закату он был мертв. На губах его была пена от цианида.

 

5

– Я беременна, – сказала мне Мэйт, когда нас построили во дворе.

Мой взгляд расстроил ее. Она сжала мне руку.

– Не будь таким печальным, Чарльз с Земли.

– Я не знал, – произнес я.

– Чего не знал?

– Что у нас могут быть дети.

Она была венерианка. Мы все были гуманоидами, как отметил это Эрик еще в первый день, когда нас поймали. Он говорил об общем развитии, панспермии. И о других, еще более необычных причинах, почему тут возникли человеческие существа. А потом я осознал весь ужас произошедшего.

– Какая жизнь ждет моего ребенка? – спросил я. Я вспомнил себя в четыре года, свободного, играющего на траве, не обращающего внимания на зов мамы из окна. Я представил себе своего сына, разгружающего корабли. Избитого кнутом, сломленного.

– Здесь много тех, кто прожил в рабстве всю жизнь и состарился здесь, – сказала Мэйт. – Мы привыкнем. Все привыкают. – В ее голосе звучали печаль и безысходность.

Несколько дней я ходил как потерянный. Мой мир сузился до каменной улицы и платформы, на которой разгружались дирижабли. Я мог с закрытыми глазами дойти туда из нашего барака, когда, невыспавшийся, ранним утром волочил ноги на работу, а потом тащился в то место, которое уже называл своим домом.

Мои мечты (когда у меня было достаточно сил, чтобы мечтать) от воспоминаний о голубом небе перешли к желанию снова летать. Это желание перешло в подсознательное решение, и мне казалось, что мне обрубили последние надежды, когда я представил, что мой ребенок появится тут на свет.

Но в один прекрасный день, наблюдая, как серебристый дирижабль спускается на посадку, как затягивается швартовочный канат, я понял, как мне вырваться отсюда. Я не побегу. Я улечу.

Я столько раз проходил эти дирижабли вдоль и поперек. Я мог нарисовать схему дирижабля с закрытыми глазами, и, хотя я не умел читать по-венериански, я интуитивно чувствовал, как управлять им. В конце концов, я был военным летчиком.

Конструкции венерианских дирижаблей были совершеннее, чем у старых нацистских, которые мы видели в кинохронике. Внутрь резервуаров закачивался сжатый гелий, что позволяло опускаться и разгружаться, не стравливая газ из баллонов в воздух. Швартовочный узел был пустой формальностью, скорее данью прошлому, когда дирижабли всегда были легче воздуха, как на Земле.

Чтобы накачать гелий обратно в баллоны дирижабля, требовалось всего несколько минут. Однако это был самый опасный момент в моем плане.

Но я не могу улететь один.

Самой сложной частью подготовки стало убедить надзирателей, что втроем с Шеппардом и Эриком мы будем работать гораздо лучше. Для этого приходилось терпеть ночные побои от своих собратьев по несчастью, которые, несомненно, страдали от моих изнурительных темпов.

При этом мне надо было работать очень усердно. Когда надзиратели отметили мое рвение, я подвел их к идее покупки моих товарищей. Все это время я спал урывками в углу нашего барака, со сжатой в руке заточкой, которую я сам смастерил из какой-то железки. Так я мог защитить Мэйт, своего неродившегося ребенка и себя.

Господин одобрил покупку. Когда надзиратель втолкнул в наш барак Эрика, я едва узнал его. Тощий, с нечесаными волосами, он рухнул на подстилку и заснул.

– Это был ад, – рассказывал мне Шеппард, когда ночью я не спал, опасаясь нападения сокамерников. – На той работе умирали. Мы строили дамбы для настоящих судов. По колено в воде мы таскали камни, пока не падали от усталости. Очень медленно. Я твердил им, что я инженер. Что мы можем построить машины гораздо более эффективные, но они каждый раз избивали меня. Я быстро заткнулся.

– Здесь легче, – сказал я. Шеппард заплакал, благодаря меня за то, что я помог им перебраться сюда. Они не удивились, узнав про Мэйт и про то, что она беременна. Эрик только пожал плечами.

Как быстро менялись наши приоритеты! Раньше мы мечтали стать национальными героями, а сейчас плакали от счастья, перебравшись на менее тяжелую, но все же рабскую работу.

Я рассказал им про командира Джеймса. Шеппард кивнул.

– Они забрали наши браслеты и продали детям как безделушки. Иногда я мечтаю, чтобы кто-нибудь из них разгрыз капсулу, но потом я ненавижу себя за такие мысли.

– Я понимаю, – ответил я, – а теперь давайте спать.

Я охранял их сон, как дикая кошка охраняет своих котят, пока Шеппард не проснулся и не сменил меня. В последующие ночи мы установили дежурства, и всем нам хватало сна, чтобы выжить.

Я дождался, пока Эрик окрепнет, после чего шепотом рассказал им про свой план. Сначала они побледнели, вспомнив судьбу нашего командира.

– Это будет не бунт, а побег. Было много людей, которым это удавалось, и они смогли обрести свободу. – Я вспомнил легендарных беглецов, прятавшихся в горах Ямайки, о которых рассказывал мне отец.

– Когда мы можем это сделать? – спросил Шеппард.

– Когда разгрузка закончена и все возвращаются назад. Мы перережем канат и прыгнем на борт. У нас будет только один шанс. И надо убедиться, что на борту не осталось вооруженных венерианцев. Я не знаю заранее, когда этот момент наступит, но, как только я дам сигнал, нужно будет действовать без промедления.

Наши хозяева разрешали нам держать собственные вещи, хотя надзиратели время от времени устраивали обыски. Я держал про запас несколько кусков вяленого мяса и местный черствый злеб. Было еще несколько фляг для воды.

Пища, вода, самодельный нож, иголки и нитки, которые хранила Мэйт, чтобы чинить одежду: вот и все, что у нас было с собой. Я не рассказывал ей о своем плане, но начал подозревать, что она догадалась.

Нам нужно было добраться до северных болот, они находились недалеко от подножия гор. Туда, где упал наш корабль. Только бы выбраться за ближайший перевал, скрывшись из поля зрения Киша, а дальше мы сможем добраться.

И тогда мы уже решим, что делать. Эрик предлагал наладить связь и посылать сигналы. Я подумывал о том, чтобы разбить в глуши маленькую ферму. Шеппард знал, как ставить капканы.

Даже если мы умрем, решили мы, мы умрем свободными.

Необходимо только дождаться подходящего дирижабля, собрать больше еды, и можно бежать.

Однако одним непривычно холодным утром все наши осторожные приготовления нарушили нацисты.

Как рассказали надзиратели, трое немцев были схвачены десять дней назад на острове к западу отсюда. Когда их доставили, они все еще были в грязной оборванной форме с нацистской символикой.

– Могу тебя обрадовать, теперь вместе с тобой будет работать больше твоих соплеменников. Они такие же, как эти двое, – с гордостью сказал надзиратель, указав на Эрика и Шеппарда.

– Но они не как мы, – пытался объяснить я. – Они из другой страны, мы с ними воюем.

– Воюете? – надзиратель посмотрел на меня с любопытством. – Ну, здесь вам не за что воевать. Они такие же, как ты. Вы одинаковые. И работать будете одинаково.

Оставшись одни, мы подозрительно рассматривали друг друга. Я видел, что Эрик и Шеппард ждут моего решения. Я хотел убить немцев, ведь это они подбили нашу ракету, но это привлекло бы к нам лишнее внимание.

Нацисты первыми пошли на контакт, представившись нам и немного нервничая. Их командир, Ганс, говорил по-английски с акцентом.

– Они схватили нас, когда мы приземлились. Мы думали, что станем первыми немцами, вступившими в контакт с этой цивилизацией, но они разрушили наш корабль, а нас взяли в плен. Они не верили, что мы пришли с неба. И посадили нас в клетки вместе с нашими вещами. Нас возили на дирижаблях по усадьбам и показывали придворным, королю и прочим начальникам.

– Как животных, – сплюнул Йост, второй нацист. – Нам надели металлические ошейники и посадили на цепь.

– Один раз мы пробовали бежать, но были пойманы и возвращены обратно. Нескольких нам удалось убить, – с гордостью добавил Ганс.

– В итоге нас продали. Мы доставляли им слишком много хлопот.

Я спокойно выслушал, затем протянул им сменную одежду из такой же грубой ткани, что и у нас.

– Ну, теперь вам будет сложнее. Здесь приходится работать.

– Это даст нам время, чтобы составить план, – ответил Ганс.

– Для чего?

– Чтобы понять, как с ними следует бороться.

– Одна попытка уже была.

– Этим существам нужен правильный лидер. Неординарный боец, сильный стратег. Я командовал танковым отделением в Египте. – Ганс выпятил грудь.

– Одевайтесь, – сказал я. – Если будете тянуть, сюда придут надзиратели.

Пока нацисты переодевались, Эрик шепнул мне:

– Мы позволим им присоединиться к нам?

Я отрицательно покачал головой.

– Но они люди, – возразил он, – единственные люди, кроме нас. Конечно, мы обязаны…

– Нас подбила немецкая ракета, Эрик, – прошептал я. – С чего ты взял, что они не попробуют снова убить нас? Готов за них поручиться?

Нацисты не спрашивали про Мэйт, но смотрели на нее подозрительно. Я держался рядом с ней, когда мы работали в тот день.

– Ты готова бежать со мной? – спросил ее я.

Она показала свои изрезанные руки.

– Я уже пыталась вырваться однажды. Они привязали меня к столбу и мучили, чтобы мне надолго запомнился этот урок. Но я мечтаю обрести свободу.

Я хотел обнять ее, но нам нельзя было отрываться от работы, чтобы не привлечь внимание.

Той ночью я подкинул нож Гансу под одеяло, пока он спал. Потом мы осторожно перебрались на другое место. Прежде чем нацисты проснулись, я нашел надзирателя…

Нацисты были вражескими солдатами, говорил я себе. Люди, которые убивали таких, как мои бабушки и дедушки. Я верил в это, когда вступал в армию.

Но все же несколько ночей подряд я размышлял. Все-таки что такое нацизм, как не крайняя точка европейского колониализма? Нацисты были белыми людьми, которые обвиняли других белых людей в том, что они недостаточно белые. Они были белыми, которые вторгались и колонизировали другие белые страны, распространяя теорию о превосходстве своей расы. Многие из тех стран, в которые они вторглись, ранее колонизировали другие страны, заявляя живущим там людям с коричневой кожей, что белые являются расой господ. Разве то, что нацисты творили в Европе, сильно отличалось от того, что бельгийцы делали в Конго?

Моя семья пережила то, что напоминало нацистские реалии, в нашем собственном тылу. Это было настолько похоже на идеи наци, что меня изумлял бесчеловечный смысл этого противостояния.

Но я напомнил себе, что нацизм очистил Европу от колониализма. Слабое брожение американского колониализма оказалось более живучим; но, несмотря на случаи самосуда, у нас не было этнических чисток. Я вступил в ряды сражающихся в Великой войне и с огорчением видел, что война продолжалась.

Я видел, что война распространилась в космос, где мы гнались за гитлеровцами на других планетах.

Нет, я буду спать спокойно после того, что сделаю. Когда я понял это, то подошел к надзирателю и рассказал ему о ноже.

Несколько часов спустя мы проснулись от душераздирающих криков.

Нацисты висели на трех столбах. На одном был Ганс, откинувшийся назад. Из горла у него торчал мой нож.

Двое других вопили и плакали, когда разноцветные пиявки вгрызались в их кожу. Надзиратели допрашивали рабов-венерианцев, и они указали на угол нашего барака. Для них все земляне были на одно лицо, а мы перебрались подальше от нацистов, одетых в наши старые робы. Мэйт я заранее сказал, что спать придется в другом месте.

– Если будет возможность, мы захватим дирижабль сегодня, – сообщил я своему экипажу. – Сейчас охрану заботят другие вещи, им не до нас.

 

6

Нацисты несколько смешали наши планы. Мне пришлось поступиться своим самодельным ножом, и теперь у меня не было ничего, чтобы перерезать швартовочный трос. Проходя мимо него, я словно случайно уронил большой мешок зерна и наклонился за ним. И незаметно ослабил узел так, чтобы веревка легко скользила. Длинный конец троса я положил таким образом, что издалека казалось – он по-прежнему закреплен.

После этого, взвалив мешок с зерном на плечи, я поспешил дальше.

Я услышал, как Шеппард вполголоса чертыхнулся, и бегом вернулся в кабину. Две трети груза уже были вынесены на платформу. Внутри находились шестеро венерианцев-рабов и один надзиратель, который прислонился к стене грузового отсека, наблюдая за работой. Он покрикивал и щелкал кнутом, когда ему казалось, что мы работаем слишком медленно.

Эрик наклонился ко мне.

– Подождем, когда все выйдут?

– Нет, сейчас, – прошипел я.

– А венерианцы?

– Когда оторвемся от земли, кто захочет остаться, спрыгнет, а кто пожелает стать свободным, присоединится к нам, – ответил я.

Мы хотели выждать еще несколько дней, чтобы лучше подготовиться, но сейчас у нас был шанс. Обычно внутри находилось несколько надзирателей. И как правило, они были более бдительными. Но сегодня утром они уже поймали нарушителей и потому не искали, кого бы еще наказать.

Эрик и я напали на надзирателя каждый со своей стороны. Накинув ему на голову разорванный бурдюк, чтобы заглушить крики, мы выдернули из-под него мешок с зерном, и я лупил пяткой по его шее до тех пор, пока он не перестал подавать признаки жизни.

Шеппард кинулся в кабину управления и открыл клапан подачи гелия в баллоны. Сжатый газ с громким шипением вырвался из цистерн, и я выглянул наружу. Армия надзирателей все еще стояла внизу, хотя их большие глаза стали еще шире от изумления.

– Парни, – объявил я на весь грузовой отсек, – мы угоняем этот дирижабль. Вы можете бежать с нами, если хотите. Если нет, прыгайте на землю!

Два венерианца в ужасе выскочили наружу. Мы поднялись уже примерно на метр. Они катались по траве, а надзиратели осыпали их пинками «в благодарность» за их верность.

Один из охранников вцепился в обрез двери, пытаясь вскарабкаться в отсек. Я пнул его руку, пока мы продолжали подниматься. Повиснув на краю, он с ненавистью и изумлением таращился на меня.

Я бил его по пальцам до тех пор, пока он с криком не рухнул вниз. Высота была уже больше трех метров, и я успел заметить, как он неловко подвернул ногу.

Охранники кинулись за винтовками. Лазерные заряды с шипением прорезали воздух, и мы с Шеппардом рванули в командный отсек, чтобы разогнать двигатели. Они загудели, и дирижабль понесся вверх со все возрастающей скоростью.

Позже я подошел к открытому люку и вгляделся в каменные башни Киша, становящиеся все меньше. Теперь мы проплывали над болотами, окружавшими город. Чья-то огромная голова на длинной чешуйчатой шее выглянула из крон и проводила нас громким рычанием.

Мы обрели свободу.

 

7

Когда моему сыну исполнилось пять, я усадил его на колени и сказал:

– Пришло время, сынок, рассказать тебе, кто мы на самом деле и откуда мы пришли.

Я рассказал ему, что мы из рода людей, прибывших с далекой Земли.

– Где это? – спросил он.

– Далеко, за серой завесой. – Я показал ему на облака.

– Сможем ли мы когда-нибудь туда вернуться?

– Скорее всего нет, – ответил я.

Может быть, война поглотила всех. Я вспомнил рассказы солдат о новом супероружии, которое якобы проверяли в пустынях Невады и в Северной Африке. О бомбе, которая может превратить мир в ад и несколько раз уничтожить все живое на Земле. Я не слышал о других землянах, захваченных в плен или пришедших с неба. Вполне возможно, атомная бомба действительно была использована.

Или земляне думают, что поверхность Венеры слишком опасна, поскольку ни одна земная экспедиция не вернулась.

Но я рассказал сыну о голубом небе, о тех прекрасных местах, которые я видел. О его бабушках и дедушках, о его предках. Я рассказал ему все, что знал.

– Однажды ты или твой ребенок будете стоять вместе с венерианцами в одном ряду, – сказал я. Он больше походил на свою мать, чем на меня. И все же по своему опыту я знал, через что ему предстоит пройти. – Но всегда помни, откуда ты.

Он обнял меня, и по его лицу я увидел, что он не понял меня.

Но я буду часто рассказывать ему о Земле. Это недавняя история, и она еще не закончена.

– Я знаю, что я из племени Земли, – сказал он и ушел плескаться в маленький бассейн перед бараком. Было жарко, и он с удовольствием залезал в воду.

Он никогда не спрашивал о шрамах на моих руках, но однажды мне придется рассказать ему, как я был клеймен за побег. Надзиратели оставили мне эти отметки и теперь били за малейшую провинность.

Я никогда не говорил ему, что его мать, Мэйт, перерезала себе горло, когда нас, наконец, поймали. Они следовали за маячком, работающим в упавшем дирижабле. Венерианцы нашли место падения и несколько месяцев рыскали за нами в зловонных джунглях. Я никогда не рассказывал ему, что тихий ученый, Эрик, сам бросился под нацеленные дула, чтобы спасти жизнь моему сыну. Никогда не рассказывал, почему дядя Шеп так ужасно хромает.

Правду об этом он все равно узнает рано или поздно, но мне бы хотелось, чтобы это произошло как можно позже.

На Земле, в той самой стране, которую я защищал, рискуя жизнью, жило множество рабов, пытавшихся бежать и обрести свободу точно так же, как это пытался сделать здесь я. Их ловили и возвращали обратно, из других штатов, за сотни миль. Иногда и из других стран.

Успешный побег стал бы прецедентом. Они мобилизовали все ресурсы, чтобы поймать нас и притащить обратно. И в каком-то смысле между мной и Хестоном не было никакого отличия. Я считал себя умным. Другим. Особенным. Думал, мне может повезти.

Сейчас я знал больше. Знал дороги, местность вокруг города. И город я знаю лучше, чем когда-либо раньше. Но рискнуть бежать сейчас значило подвергнуть моего невинного ребенка пыткам, или, что еще хуже, он будет считаться беглым, в случае если нас поймают.

Когда он станет старше, думал я, может быть, он захочет бежать с нами. А может быть, нет, и тогда я оставлю его лицом к лицу с его собственной судьбой. Но я не могу бросить его сейчас. Я сознавал, что, если даже мне предстоит снова быть пойманным, я не перестану стремиться на волю.

Теперь я понимал своих предков. Понимал, что значит быть снова пойманным после стольких усилий, потраченных напрасно. Одна из моих тетушек читала мне стихотворение поэта, которого звали Пол Данбар. Только теперь я понял весь смысл его строк.

Каждый вечер, когда я засыпаю в нашем общем бараке, я вижу во сне голубые небеса.