Глава 17

Когда зад Нериссы с глухим стуком шлепнулся на крутую лестницу высокого дома Шейлока Бен Гоцана в Новом гетто, она страдала не столько от боли, сколько от мысли о возможных царапинах и синяках. Красные и зеленые синяки испортят красивую поверхность того, что синьор Пьетро Делфин прошлой ночью назвал шедевром Божьего творения.

— Прекрасно, — восторгался он, оценив ее сзади, потом поцеловал кончики своих пальцев и воздел руки к небесам. — Округлость, редко встречающаяся на этой земле, и ямочки! Я видел щечки Магдалины Тициана…

— Неужели? — восхищенно воскликнула Нерисса. — Неудивительно, что протестанты негодуют против наших святых образов!

— Я имел в виду ее лицо, конечно! И я заметил бело-розовый цвет лица младенца Христа, написанный тем же мастером в Риме, до того, как он продал картину кардиналу Альдобрандини. Мягкость, пышность кожи ребенка, затененной веером из перьев, который держит около него святой Иероним, — ах! Это тронуло меня до слез. Но, дорогая Нерисса, даже эти святые виды не сравнятся с экстазом или благодарностью, которые я сейчас испытываю, глядя на творение не рук человеческих, но Бога! Мне хотелось бы вернуться сюда с моими холстами и масляными красками…

Твердые шаги этажом выше прервали восторженную речь синьора Делфина. Нерисса быстро обернулась, опустила ночную рубашку и сказала:

— Уходите! Разве я не предупреждала вас? Наверху личный покой хозяина, и по ночам он иногда ходит. Он сказал мне: если после десяти в этой комнате не будет полной тишины, он спустит меня с лестницы, а теперь, боюсь, он услышал вас…

Она сунула плащ синьору в руки и быстро вытолкала его в дверь, ведущую в переулок, шепотом поблагодарив за золотую брошь и серебряную монету и терпеливо приняв его прощальный поцелуй и обещание в следующий раз вернуться с рисовальными принадлежностями. Но синьор Бен Гоцан услышал, как мужчина бежит по переулку к стене гетто, и открыл свое окно, намереваясь выплеснуть содержимое горшка на голову этого типа. Нерисса задула свечу и смотрела, как ее обожатель исчез за углом. Делфин избежал помоев, но не грубого выкрика: «Прочь, негодяй!»

Нерисса рассуждала: синьор Бен Гоцан дождется утра и уже тогда вышвырнет ее — он захочет преподать ей урок, показать, как он это сделал, и чтобы она услышала, почему. Поэтому, вместо того чтобы лежать без сна в постели, которую они с синьором Делфином собирались измять, она встала, собрала свои пожитки — скромное имущество, но увеличившееся за время ее шестимесячного пребывания в доме за счет приличного количества золотых безделушек и плотно набитого кошелька с серебром — и стала ждать восхода солнца. Она бы сбежала из дома до рассвета, поскольку не собиралась готовить завтрак для человека, который, прежде чем съесть его, вышвырнет ее в открытую дверь, как ядро из испанского мушкета. Но потом вспомнила, что если она не приготовит еду, то эта работа ляжет на плечи его дочери. Это — да еще ее уход без прощания может показаться Джессике предательством.

Кроме того, Нерисса таила слабую надежду на то, что страстная мольба о прощении вернет ей расположение синьора Бен Гоцана.

Надежда эта не оправдалась. «Zona!» — гневно крикнул синьор на следующее утро, таща ее за локоть вниз по лестнице к открытой парадной двери. Под мышкой левой руки он нес ее сундучок, который вышвырнул на улицу первым. Джессика выбежала на шум из своей комнаты и стояла, открыв рот, на площадке второго этажа, слишком злая или испуганная, чтобы издать хоть звук. Нерисса постаралась, как могла, помахать ей, извиняясь, хотя потом и пожалела об этом, потому что лицо Бен Гоцана потемнело, когда он заметил это. Он прошипел что-то по-испански о венецианских потаскухах, которые портят его дочь.

— Ваш город погряз во грехе, — сказал он, сталкивая Нериссу с лестницы вслед за ее сундучком. — Вы все живете по учению Эпикура, вы отвергаете Закон, вы поклоняетесь плоти!

Нерисса не знала, кто такой Эпикур, и не была уверена, какой закон она нарушает, наслаждаясь с синьором Пьетро Делфином, хотя, летя по лестнице, она решила это выяснить. Третья часть обвинений хозяина, однако, тронула ее сердце. «Вы поклоняетесь плоти!» Неужели это правда? Она испытывала удовольствие, когда ею восхищались, ей нравились комплименты, которые мужчины делали ее лицу, ее фигуре, ее волосам. Нерисса с удовольствием разглядывала внешность других людей: хорошо одетые донны на улице, с пышными жабо и сетками на волосах, посыпанными серебряным порошком; мужчины в мехах. И временами она была близка к тому, чтобы отказаться от вечерней молитвы, потому что голова ее была полна воспоминаниями об интимных встречах с мужчинами. Даже у синьора Делфина, плоскостопого и слегка рябого, были некоторые телесные черты, которые заставляли ее ласково улыбаться после его поспешного бегства накануне вечером, когда она без сна лежала в постели. Без сомнения, ей следовало бы направить свои мысли на более духовные вещи или, по крайней мере, подумать о том, куда она направится из гетто.

— Плыви в свой город и отмойся! — крикнул ей синьор Бен Гоцан с верха лестницы.

Нерисса злилась на хозяина за то, что он вышвырнул ее на улицу. Она хорошо делала свою работу и считала нечестным, что ее выбрасывают из дома, где платили хорошо и всегда вовремя. Чтобы опозорить его перед соседями, вышедшими из своих домов поглазеть на происходящее, Нерисса подняла руку и сделала оскорбительный жест, которому научилась здесь, в гетто сефардов.

— Венеция — не мой город, синьор! — громко прокричала она. — Я родилась в Падуе.

«Или, точнее сказать, недалеко от нее», — подумала девушка, приглаживая свои золотисто-рыжие кудри. Она наклонилась, подняла сундучок и захромала к воротам гетто и дальше к Фондамента делла Пескариа. Вернуться в деревню? Ни за что. Родители отправили ее, чтобы она нашла себе хорошее место в приличном доме. Приползти назад в их жилище было бы позорно, и они бы ей не обрадовались, какова бы ни была причина ее возвращения. У отца было еще девять детей, все младше ее. Занятые своим выводком, мать и отец не станут содержать ее, взрослую женщину.

Что же касается Падуи, то репутация у нее там была не очень хорошая.

В шестнадцать лет она, с босыми ногами, испачканными виноградным соком, пришла пешком с виноградника своего отца в дом падуанского лавочника, жена которого умерла незадолго до этого. Любезный мужчина согласился обеспечить ее обувью, одеждой, комнатой, а взамен она должна была раз в неделю надраивать полы в его доме, готовить и стирать на него и его двух дочерей в возрасте двенадцати и четырнадцати лет. Нерисса довольно хорошо справлялась со своей работой, но ее дружба со старшей из дочерей беспокоила хозяина, и, как оказалось, не зря потом он рвал на себе волосы. Юная Катерина так привязалась к Нериссе, что, пренебрегая занятиями музыкой, старалась помочь Нериссе быстрее приготовить еду, потом они вместе отправлялись бродить по городу. То, что Нерисса строила глазки приказчикам в лавках во время их прогулок, ее хозяина мало волновало, хотя в городе и сплетничали, что девушка, которую нанял синьор Баптиста Минола, целуется с сыновьями из известных семей Падуи при луне в зарослях самшита. Конечно, в таких разговорах мало приятного, но больше всего синьору Миноле не нравилось другое: быстрая, смелая, задиристая речь, которая слетала с губ его дочери Катерины за ужином после прогулок с Нериссой, будто служанка вкладывала дух богини войны в голову его дочери.

— Почему женщина должна надевать в церковь вуаль? — могла спросить Катерина, вскидывая голову и бросая на отца вызывающий взгляд.

— Таков древний обычай, и… и… потому что мужчины…

— Обычай, какой бы древний он ни был, может быть глупым и устаревшим!

— Ах, какая ты умная, дорогая. Но хорошие девушки в этом городе…

— Жеманные дуры, делающие то, что им велят.

— И ты должна вести себя так, Катерина! Это обязанность детей и женщин.

— Женщина — взрослый человек, она уже не ребенок.

— И ты думаешь, что ты уже совсем взрослая и готова спорить с более опытными людьми?

— С более опытными людьми, может быть, и нет, но с тобой — да.

В смущении синьор Минола мог только сбивчиво выговорить:

— Кто внушил тебе такие мысли?

Вращая вертел на кухне, Нерисса затаила дыхание, молясь: «Боже, не дай ей сказать «кухарка»!» Но у Катерины хватало ума защитить свою подругу без вмешательства Бога, и она отвечала:

— Думаешь, я сама не могла бы придумать такое?

В конце концов Минола, бормоча извинения, отослал Нериссу домой к родителям, сказав, что хоть она и прекрасная служанка, но он не может держать ее в своем доме, поскольку она нарушает мир в семье. Обвинение было несправедливым, ведь Нерисса вовсе не собиралась сеять раздор в доме Минолы.

Во время своих прогулок с Катериной она только вспоминала вслух о том, что, как оказалось, затронуло какую-то струну в сердце девушки. Она говорила о своем родном доме, там требовалось много рабочих рук, и мальчики значили больше, чем девочки, но мать значила не меньше, чем отец. У Нериссы были братья, но она сама управлялась с давильным прессом начиная с десяти лет, пока следующий по старшинству, Джакомо, не стал достаточно большим, чтобы занять ее место. Вечерами на ферме за обеденным столом велись веселые, а иногда и яростные споры, в которых женщины участвовали так же активно, как и мужчины. Ее собственная мать однажды выплеснула кувшин испорченного оливкового масла на голову отца, когда он обвинил ее в том, что она купила червивый сыр, чтобы сэкономить деньги, и он ее за это не наказал. Нерисса просто делилась этими и другими такими же воспоминаниями с Катериной, но ее рассказы вдохнули новую жизнь в молодую девушку, как будто она была парусом с нарисованным на нем драконом, а речи Нериссы — волшебным западным ветром.

Так Нериссу уволили, и она покинула Падую. О городских парнях она не сожалела. Некоторые были красивы, но ни один из них не заставил ее сердце забиться от любви. Нерисса отправилась не домой, а дальше на восток, к побережью. Позади она оставила целый город молодых людей, восторженно говоривших о ее поцелуях среди самшитовых деревьев и о летящем башмаке, брошенном Катериной Минолой в порыве гнева из окна отцовского дома.

* * *

А теперь и синьор Бен Гоцан тоже уволил ее.

Парень с мечтательными глазами, которому Нерисса позволила нести ее сундучок на площадь Сан-Марко, читал строки поэта Петрарки, восхваляя ее кожу. Он пригласил ее пожить с ним в его квартире у западной гавани, но тот факт, что у него было время среди дня таскать ее пожитки и следовать за ней, подобно верному псу, остановил ее. Какая бы работа у него ни была, похоже, это была ночная работа, нечестная, и могла привести ее к столкновению с законом.

Поэтому Нерисса дала ему монету и поставила свой сундучок недалеко от Дворца дожей, глядя на прикрытых фиговыми листками Адама и Еву на стене, высеченных в розовом мраморе и белом известняке.

Она служила в трех богатых семьях в Венеции и в каждой из них обращала пристальное внимание на аристократическую моду одеваться и манеру говорить. Она многому научилась в этих домах, но из всех домов ее увольняли по схожим причинам. Первой хозяйке дома не понравилась манера Нериссы делить с ее старшим сыном спальню в обмен на обучение чтению. Вторая застала ее целующейся с кузеном одного из членов семьи на кухне. Эта дама так стремилась удалить Нериссу с глаз своего собственного супруга, что отправила ее, не слушая никаких оправданий, в одном из своих самых модных платьев и с наилучшими рекомендациями к синьору на Риальто, где ее муж вел свои дела. Этим синьором оказался Шейлок Бен Гоцан, который теперь не поверил бы ни единому слову гоя ни в чем, так он сказал, среди всего прочего, когда она вылетала из его парадного входа этим утром.

Нерисса понимала, что не стоит просить у него рекомендации.

На Кампаниле пробило десять. Она почувствовала, как влага проникает сквозь ее тонкие башмаки. Страж дворца подошел к ней и спросил, что она тут делает. «Сижу на своем сундуке», — ответила девушка. Он спросил, чем бы ей хотелось заняться. Если это то, чем хотелось бы заняться ему, то они могли бы заняться этим, когда кончится его дежурство. Она мило поблагодарила его, но сказала, что надеется к тому времени найти более доходное место.

Страж казался достаточно дружелюбным, а Нерисса была одинока, так что она рассказала ему историю, случившуюся с ней утром.

— Прошу тебя, скажи мне, — попросила она его, — какой закон в этом городе нарушает женщина, совершая акт Венеры с мужчиной?

— Как сказать, — ответил страж. — Возможно, твой еврей-хозяин ссылался на закон о прелюбодеянии.

— Ах, но он касается нарушения супружеских обязательств. Я не замужем, и синьор Делфин тоже. — Она выглядела опечаленной. — Был когда-то женатый мужчина, который приходил ко мне в гетто. Гость моего хозяина. Он пробирался ко мне после ужина, когда синьор Бен Гоцан думал, будто он отправился домой. Его звали Бенджамин, и он так ласково разговаривал со мной, и мне, должна тебе сказать, было так любопытно увидеть обрезанного… Ну, готова согласиться, это было прелюбодеяние. И я просила Христа простить меня за это! Его бедная жена!

Страж рассмеялся:

— Венецианские жены привыкли к этому. Да они и сами так поступают.

— В Новом гетто измен меньше, — сказала Нерисса, нахмурившись. — Я так думаю.

— Не вижу беды в твоих любовных занятиях! — Страж подмигнул Нериссе. — Хотя Христос их и запрещает.

— Нет, он не запрещает, — возразила Нерисса. — Я прочитала Библию не один раз, пока изучала буквы. Христос ничего не говорит о моих любовных делах.

— Ну, священник запрещает их.

— Священник как та лиса, которая не может поймать курочку и поэтому считает, что и остальные не должны их ловить.

— Не знаю, о какой лисе мне ты говоришь, но знаю некоторых священников, которые едят курочек. Иначе говоря, женщин.

— Тогда почему бы мне не есть мужчин, хотела бы я знать? Что тут плохого? Я делаю всю свою работу по дому. Почему же хозяин называет меня zona?

Страж нахмурился.

— Что это такое?

— Уверена, это значит проститутка.

— Ах, вот о каком законе шла речь! Если ты берешь деньги за свою работу…

— Акт Венеры — это не работа.

— Все равно, если тебе за это платят, тогда закон говорит, что ты должна иметь лицензию и жить в домах Малипьеро, предназначенных для этого. Ты говоришь, что умеешь читать?

— Да.

— Тогда я тебе помогу. Иди по улице, и за гостиницей с вывеской «Бык», недалеко от острова Риальто, ты увидишь этот дом. Кастелян спросит с тебя шесть дукатов, а мадам проверит тебя, и, если под одеждой ты окажешься такой же красивой, как выглядишь снаружи… — он снова подмигнул, — тогда они дадут тебе лицензию и комнату.

Нерисса нахмурилась:

— Это такой закон?

— Закон Блистательной Республики!

— Хорошо, попробую следовать закону. — Нерисса встала и подняла свой сундук. — Попытаюсь.

— Я не могу оставить свой пост, а то я помог бы тебе, — сказал страж.

— Кто-нибудь подвернется, я уверена, синьор.

— Поговори с кастеляном. Невысокий такой. Скажи ему, ты от Джузеппе.

— Ты, кажется, хорошо знаешь это место! — через плечо крикнула ему Нерисса.

— Это место работы, как и любое другое, — сложив ладони рупором, крикнул страж вслед удаляющимся золотисто-рыжим кудрям. — Может, я увижу тебя там сегодня вечером!

 

Глава 18

Так Нерисса стала одной из обитательниц домов Малипьеро и прожила там пять месяцев. Это были чистые дома, и женщин от оскорблений охраняли стражи, оплачиваемые городом. Мужчинам с ножами вход был воспрещен. Она могла сама выбирать себе клиентов, и, поскольку выбирала себе только тех мужчин, которые ей нравились, то называла их друзьями, а не клиентами. Она старалась избегать женатых мужчин, хотя, конечно, мужчины часто лгали. Никому из мужчин, с которыми она встречалась, не удалось затронуть ее сердце, что радовало ее. Так она была более свободна, во всяком случае.

Женщины здесь собрались самые разные, как с хорошим, так и с плохим характером, и многие — что-то среднее. Но всем им нравилась Нерисса, которая подкупала их не только своим умом и теплотой, но и знаниями, которые она прибрела в деревне: о том, как предохраняться от беременности. Эти приемы — заваренные травы и соблюдение лунного календаря — помогают, говорила она, хотя, как хорошо известно, не всегда.

В целом Нерисса с удовольствием находилась среди сестер-проституток, и особенно ее радовало то, что ей не нужно подметать полы, или отыскивать кошерную пищу на рынке, или помнить о том, что нельзя класть говядину на блюдо с молочными продуктами, или что нельзя соединять мясо и молоко в одной посуде. Да, к раздражению синьора Бен Гоцана, она путала посуду. Но как может кто-нибудь делать все по правилам? В домах Малипьеро ничего этого от нее не требовали. Ее работа здесь заключалась в том, чтобы с важным видом прохаживаться по Мерчерии, а потом лежать в кровати.

И все-таки ее раздражало, что шелка и драгоценности, манившие ее взгляд на Мерчерии, были запретными для нее, теперь уже по венецианскому закону. Страж у Дворца дожей не подумал о том, чтобы предупредить ее: куртизанкам из Малипьеро отказано в ожерельях и жемчугах и всех видах драгоценностей, им полагается носить одежду особого цвета (к тому же тускло-коричневого!), как будто женщины, живущие по закону Венеры, должны ходить в одеяниях сестер из Санта-Марии. Нерисса особенно издевалась над правилом, запрещающим ей носить кольца не только на пальцах, но и на других местах, которые можно себе вообразить. Теперь безделушки, полученные ею от Пьетро Делфина, чаще всего хранились в ее закрытом на замок сундуке, хотя время от времени она поддавалась велению сердца и надевала браслет на лодыжку, где никто не мог его видеть, когда она разгуливала по площадям.

«На других местах, которые можно себе вообразить», — думала Нерисса, прогуливаясь, и закатывала глаза к небу.

Строгости в одежде мучили ее тем более, что она получала бархатные шляпки и меха в подарок от кавалеров, проводивших время в домах Малипьеро. Здесь они выпивали, шутили и исчезали в комнатах с женщинами. Наверху они все раздевались догола. Но почему в других местах она не должна выглядеть так же ослепительно, как здесь?

Она задала этот вопрос острослову по имени Грациано ди Пезаро, лежавшему однажды ночью с ней в ее комнате. Его шляпа со страусовым пером свисала со столбика кровати, а его бархатные рукава с прорезями, сквозь которые проглядывал красный шелк его рубашки, валялись на полу.

— Вижу, ты восхищена моим снаряжением, — громко сказал он, соперничая со смехом, раздающимся снизу, и с пронзительными криками попугая в комнате Джованны рядом. — Ты восхищаешься моим снаряжением? — Он подмигнул Нериссе и, не дождавшись ответа, продолжал: — Моим мужским снаряжением, я имею в виду, ну и одеждой тоже! Камзол из Франции, жабо, — он махнул в сторону желтого воротника, свисающего с ручки двери, — из Мадрида. Конечно, они не сами перелетели через Средиземное море, нет, нет! — Он рассмеялся. — Их доставили с большим трудом.

— Чьим трудом? — спросила Нерисса. — Сомневаюсь, что твоим.

— Ткачей, что толкают свои челноки, и кораблей, которые везут эти товары, преодолевая встречный ветер, так же как и мне приходится напрягаться, чтобы бросить…

— Игральные кости? — сострила Нерисса, но Грациано продолжал болтать, будто ничего не слышал. Он рассказывал о своих новых шелковых панталонах, и об отвратительно большом количестве иностранных рабочих в Венеции, и о везении в карты, что позволило ему возместить часть потерь, от которых он пострадал во время предприятия с кораблями, оно неудачно завершилось в Константинополе. Она повернулась на бок, думая, что его болтовня усыпит ее, но только она задремала, как в никчемной болтовне Грациано пробилось нечто важное.

— …мой хороший друг Лоренцо ди Скиммиа, — говорил Грациано. — Кардинал был недоволен, когда он отказался поступать в семинарию, после того как его отец приложил столько усилий, чтобы его приняли, и после того, как сам кардинал пообещал Лоренцо, что, возможно, он получит епископат. Кардинал Гримани даже заверил Лоренцо лично, что сан священника не запрещает флиртовать с женщинами, пока этих дам принимают тайно, что у него самого такое правило…

Нерисса села и сказала:

— Что такое ты говоришь? — чем поразила синьора ди Пезаро, не привыкшего к тому, чтобы люди прислушивались к его словам. — Лоренцо ди Скиммиа — епископ! — Она засмеялась. — Какая глупость!

— Ты его знаешь?

— Это тот длиннорукий любовник, который в прошлом году почти взобрался на стену, чтобы посетить мою госпожу в гетто, но его отправили вниз, вылив ему на голову ведро отходов!

— Что? Джессика окрестила Лоренцо…

— Не Джессика. Ее отец!

— Еврей Шайлох!

— Друзья зовут его Шейлок, но это тот самый человек. И Лоренцо отказывается от епископского сана, потому что чахнет по его дочери!

— Ну, сейчас Лоренцо здесь, внизу!

— Он там?

— Или в какой-нибудь из комнат наверху.

— Больше похоже на это. Но давайте не будем говорить о нем, синьор. Расскажите мне лучше об этом любвеобильном кардинале!

Знакомство кардинала Гримани с Нериссой д’Орокуоре организовал Лоренцо, чтобы в некоторой степени отблагодарить великого человека за бесплодные усилия, потраченные тем ради него — самого молодого представителя мужского рода ди Скиммиа. Нерисса же радостно согласилась передавать записки между Лоренцо ди Скиммиа и Джессикой Бен Гоцан — эта была ее доля участия в сделке. Нерисса встречалась с Лоренцо в домах Малипьеро или, когда кардинал поместил ее в роскошном доме, в своих новых апартаментах недалеко от Ка Д’Оро. Она встречала Джессику на площади, или на набережной Большого канала и канала ди Каннареджио, или в церкви Сан-Марко у статуи Магдалины.

Теперь Нерисса одевалась в меховые плащи, и широкие плоеные воротники, и высокие, украшенные драгоценными камнями головные уборы, не так, как проститутки, которые ходили по городу скромно одетые в простые платья, без драгоценностей на пальцах и в ушах или на других местах, которые можно себе вообразить.

С глазами, подведенными углем, с волосами, заколотыми серебряными гребнями, с глубоко вырезанным корсажем и в серебряных туфельках Нерисса выглядела как венецианская дама.

Она не испытывала глубокой умопомрачительной страсти к кардиналу, но он ей достаточно нравился. Он был добрый, хотя и не мог, как оказалось, следовать закону церкви относительно священников и женщин. Его собственное требование к Нериссе было совсем простое. Он — человек занятой, фаворит папы Григория и часто ездит в Рим. Ему изредка требуется ее общество в его Дворце. В другое время она может наслаждаться роскошью апартаментов, предоставленных ей в Ка Д’Оро: пять комнат, слуги, бархатные диваны и портьеры из дамаста, на стенах картины кисти Тициана и Караваджо. Все — ее, а взамен от нее требуется лишь одно. Нерисса не должна использовать это место для встреч с другими мужчинами.

Она старалась. Целых две недели она тщательно избегала манящих взглядов мужчин на площадях, в церкви Сан-Марко, на Мерчерии. Но на третью неделю не устояла перед мягким взглядом рабочего, везущего на тележке камни и доски к мосту Риальто, и его мускулистыми ногами, напомнившими эскиз к статуе Давида, выполненной флорентийским скульптором, который она видела во дворце кардинала. После этого первого вечера, когда было нарушено обещание, показалось уже не столь страшно открывать свои апартаменты для других друзей, если даже, временами, только для того, чтобы выпить с ними вина и поговорить. Она знала, что в один прекрасный день кардинал узнает о ее проступке. Но возможно, если она попросит его о прощении, он позволит ей остаться.

Однако в течение месяца произошло событие, которое позволило ей не беспокоиться о том, что скажет кардинал.

Она спускалась по ступеням церкви Сан-Марко после вечерни, размышляя над тем, какую путаницу она устроила из своей исповеди.

— Я лжесвидетельствовала, — сказала она священнику через решетку.

— Кому?

— Мужчине, которому я обязана.

— Он ваш муж?

— Нет.

— Он ваш любовник?

— Да.

— Почему он на вас не женится?

— Ах, синьор священник, думаю, этот вопрос нужно оставить до его исповеди.

— Вы полагаете, что можете объяснять мне мой духовный долг, женщина?

— Послушайте, отец, я только хочу признаться, что обманула доверие.

— Вы развратничаете с мужчиной, который вам не муж. Я считаю это большим грехом, чем… Погоди, женщина! — сердито прошептал священник, когда Нерисса поднялась, вздохнула и покинула исповедальню.

— Христос, прости меня за то, что ты считаешь самым дурным в моем поведении, — пробормотала она, глядя на резную фигуру на распятии, висящем над высоким алтарем. Если правила церкви действительно запрещают ей наслаждаться радостями любви, может быть, что-то неправильно в этих правилах. Хотя, может быть, и нет.

— Ш-ш-ш, — произнес голос у ее локтя, когда она спускалась по церковным ступеням.

Она посмотрела в ту сторону, откуда раздался голос, и увидела стройного молодого человека, одетого в одеяние и шапочку церковного служки. Голос у него был приятный, хотя возраст юноши по голосу определить было трудно. Его синие глаза сияли.

— Я слышал вашу исповедь, — сказал он.

— Вы — что?

— Я притаился в трансепте.

— Это против правил!

— Нет, не против. Это в правилах. Можете назвать мне отрывок из канонического права, который запрещает мне притаиться в трансепте и слушать то, что я услышу?

Нерисса ошеломленно уставилась на него и ничего не ответила.

— Я так и думал. Не можете. Я немного изучал это.

— Почему?

— Меня интересует закон.

— Почему вы заговорили со мной?

— Потому что мне понравился ваш ответ священнику. Мне хотелось бы подробнее обсудить этот вопрос. — Молодой человек пошел рядом с ней по площади.

— Разве у вас нет обязанностей? — спросила Нерисса. — Что вы за церковный служка?

— Скажу вам правду: я вообще не церковный служка.

— Так кто же вы такой, черт возьми?

— Я мог бы стать правоведом, если бы я мог отрастить… Нет. Не здесь. Отведите меня куда-нибудь, где мы были бы одни, и я вам все откровенно расскажу.

Нерисса остановилась и подозрительно посмотрела на парня. Она привыкла к таким приемам, но этот парнишка выглядел необычно молодым для такого красноречия, и что-то в его лице заставляло предполагать — он ищет не просто любовных объятий, если вообще их ищет.

— Сколько вам лет? — спросила она.

— Двадцать шесть.

— Двадцать шесть! Но ваш голос… — Нерисса внимательно посмотрела в лицо юноши. — Вы не…

— Не здесь! — Юноша схватил Нериссу за локоть и повел ее к краю площади. Пешеходы искоса смотрели на странную парочку: хорошо одетая красавица быстро шагает по плитам площади с алтарным мальчиком, схватившим ее за руку.

— Он ведет девушку к матери, которая ее выпорет, — заметила одна женщина, обращаясь к своей подруге. — Брат и сестра.

— Больше похоже на сестру с сестрой! — засмеялся фальшивый служка, заталкивая Нериссу в боковую улицу.

В ее апартаментах в Ка д’Оро церковное облачение и шапочка были сняты, и прямые золотистые волосы упали на плечи юноши. Это была, без сомнения, женщина, и самая странная, какую только встречала Нерисса. Кроме волос, ничего красивого в ней не было: квадратный подбородок, хриплый голос «От курения табака, привезенного на судне из Нового Света», — объяснила она. А фигура — тощая и мускулистая, совсем не такая пышная и мягкая, как у самой Нериссы. Расставив ноги, как будто чувствуя себя свободно в панталонах, надетых под одеянием служки, она раскинулась на диванчике, где два дня спустя юная Джессика, утром сбежавшая из отцовского дома, будет пить некошерное вино и с волнением ждать новостей о Лоренцо.

— Меня зовут Порция, — сказала гостья. — Леди Порция Бель Менте. У вас есть эль?

У Нериссы эля не было, но она налила молодой женщине красного вина и спросила:

— Где вы взяли шапочку и облачение?

— Одолжила в церкви в Тревизо.

— Одолжили?

— Ну, да. В законах того города ясно говорится, что церковное облачение клира — собственность аристократии, которая платит большие налоги в регион, а мой отец и был таким аристократом. Так что, если бы дело дошло до суда, я смогла бы доказать, что эта одежда принадлежит мне. Не то чтобы я хотела ее иметь. — Порция сделала маленький глоток и облизнула губы. — Я ее верну сразу же по возвращении. Но, правда, я заинтересована в том положении из церковного закона, который вы подняли во время своего коллоквиума с этим идиотом-священником.

— В моем — что?

— Диспут. Дебаты.

— Я не собиралась дебатировать с ним, я ничего не знаю о церковном законе. Я просто говорила с точки зрения здравого смысла.

— Это точно, у вас его достаточно.

— Благодарю вас, синьора. И опять-таки: вы были в церкви Сан-Марко, чтобы…

— Шпионить. Вы разве не слышали о Совете епископов, который собирался здесь на этой неделе?

Нерисса покачала головой: кардинал не обсуждал с ней церковные дела.

Порция наклонилась вперед, полная энтузиазма:

— На нем обсуждались многие важные положения церковного закона и позиция папы относительно инквизиции в Испании, а также стоял вопрос о том, нужно ли укреплять подобное рискованное предприятие при церкви Венеции, где инквизиция довольно нестрогая. И основной момент — сопротивление Венеции общей политике церкви относительно евреев и мавров в христианском мире.

— Вы присутствовали на этом собрании?

— Переодетая. Я сделала много заметок. Вот, посмотрите! — Из складок своего сброшенного одеяния Порция достала толстую пачку бумаг, исписанных тонким, витиеватым почерком. Она поколебалась, глядя на Нериссу. — Вы умеете читать?

— Умею, — сказала Нерисса. — Хотя, уверена, не так хорошо, как вы, и я не смогу читать это, пока не выпью по крайней мере три бокала вина.

Порция рассмеялась так, что обрызгала вином свои бумаги, и поспешно осушила страницы о свое платье.

— Вот. Ну, я не виню вас, синьора…

— Нерисса д’Орокуоре. И я не синьора.

Порция пожала плечами.

— Это слово не имеет точного определения. Вы хорошо говорите.

— Я сама этому научилась.

— У вас странное имя: «Золотое сердце». Но, несмотря на ваше имя, вы правы: это собрание в основном сплошная скука, и тысячу раз мне хотелось вмешаться, потому что я уже видела ответ на вопрос, тогда как половина собравшихся потратила бы много часов на обсуждение, еще больше запутывая все. Но постепенно я поняла, что этим епископам хотелось послушать себя, и только.

— Вы правы, я думаю.

— Я всегда права.

— И вы приехали сюда из Тревизо самостоятельно? Совершенно одна, с Терра Фирма?

— Да, конечно. Я наняла лодку. Это было не сложно. Почему бы мне и не путешествовать? — Порция встала и приняла позу участника дебатов, Нерисса рассмеялась. — Я не заметила, чтобы вас сопровождала армия слуг, несмотря на вашу красивую одежду, — добавила Порция, снова садясь. — Вы тоже не боитесь ходить одна.

— Однажды я пришла одна из Падуи в Венецию, — похвалилась Нерисса.

Порция задумчиво нахмурилась:

— Мне кажется, вы несколько преувеличили. Между Падуей и Венецией есть залив.

— Ну, по правде говоря, часть пути я проделала на лодке.

— Лучше говорить все как есть.

— Вы можете очень действовать на нервы, синьора Порция.

— Мой отец тоже так говорил, пока совсем не лишился разума.

— Ах, мне жаль.

— Для этого есть причина. — Порция вздохнула и задумалась, но через мгновение снова оживилась. — И все-таки я найду выход. — После такого загадочного высказывания она подняла бутылку вина и подмигнула. — Я хочу выпить за вас, Нерисса.

Подмигивание и доверительный голос затронули что-то глубоко спрятанное в Нериссе. К своему собственному удивлению, она почувствовала, как забилось ее сердце.

— Нет, синьора Порция Бель Менте, — сказала она, поднимая свой бокал. — За нас!

 

Глава 19

Никогда прежде ум не привлекал Нериссу к другому человеку больше, чем плоть. Слабое предвестие того потока она ощутила еще в Падуе, когда гуляла вдоль реки Бренты, весело шутя с юной Катериной Минолой. Но Катерина была ребенком, а Порция… женщина, хотя она и скрывает свой пол. Казалось, она не была ни мужчиной, ни женщиной, а тем и другим сразу.

Меньше всего Нериссу смущало то, что она предпочитала мужскую одежду, вроде одеяния и шапочки церковного служки, а через день после их знакомства явилась в куртке и панталонах венецианского моряка (где она только смогла раздобыть такой наряд?). Ее истинная двуполость была глубже.

Она проявлялась в ее сильных жестах: она стучала кулаком по столу, чтобы подчеркнуть сказанное, слишком решительно отбрасывала красивые светлые волосы, когда качала головой, категорически не соглашаясь с тем, что говорила Нерисса. Это она делала много раз за те часы, когда они сидели и пили вино в кардинальских апартаментах.

Спорящая женщина не была редкостью. Нерисса сама кричала на синьора Бен Гоцана и показала ему фигу в тот день, когда он вышвырнул ее из своего дома. Женщины в доме Малипьеро ссорились и таскали друг друга за волосы. И дорогая мама самой Нериссы была вспыльчивой особой, склонной пронзительным голосом выражать свое неудовольствие, она могла выплеснуть ведро воды или кувшин оливкового масла на своих детей и мужа, если считала это нужным. Но у Порции была совсем другая манера спорить. Кажется, она изучала дебаты как вид искусства и теперь с холодной страстью следовала их правилам в своих речах. Она никогда не показывала, что разозлилась; никогда не повышала голоса, за исключением того, когда этого требовали законы риторики. Однако она кидалась, как кошка на мышь, на нелогичные высказывания в манере, которая часто смущала, но и восхищала Нериссу. Порция много читала: греческие и латинские книги в оригинале, комментарии к Библии, канонический закон. Нерисса мало что читала, кроме Библии в доме ее первого хозяина в Венеции.

Но две женщины в эту ночь говорили обо всем или, почти, обо всем: о войне между католическими государствами и Османской империей, о странном поведении англичан в Венеции, о правильном сборе урожая винограда (об этом Нериссе было что сказать, хотя Порция доказала ей, что по некоторым пунктам она ошибается). Слушая Порцию, Нерисса испытывала удовольствие, барахтаясь в море красноречивых рассуждений. Она ощущала себя Иродом, слушающим Иоанна Крестителя. Порция раздражала и сбивала ее с толку, но ей нравилось ее слушать.

А говорила Порция почти всю ночь. Она продолжила анализ дебатов между епископами церкви, свидетельницей которых была, когда делала свои записи в тени как секретарь и ей приходилось прикусывать себе язык, сказала она Нериссе, чтобы не начать поучать этих ученых мужей.

— Их всех буквально затрясло от гнева, когда Венеция отказалась признать власть папы! — ликующе сказала она, подливая себе вина.

— Венеция — что? — переспросила Нерисса.

— Сопротивление. Нежелание! Венеция — купеческое государство, как и должно быть. Оно процветает от торговли. Церковные деятели не могут понять, что независимость Венеции от Рима дает ей свободу и благосостояние. Ах, как мне хотелось сказать им, что власть церкви, навязанная народам, в конце концов ляжет тяжелым грузом, то есть налогом, на их собственную казну! Почему бы не дать государствам возможность процветать и потом получать с них свою десятину?

— Но как церковь могла бы принудить Венецию, подчиниться ей?

— У вас есть какая-нибудь еда? — неожиданно спросила Порция. — Будьте добры, — добавила она, когда Нерисса встала, чтобы вызвать колокольчиком слугу. — У меня есть манеры, знаете ли, но только когда они мне нужны. А мы ведь сестры, не правда ли?

— А сестры могут рыгать в присутствии друг друга, это вы имеете в виду? — заметила Нерисса, направляясь к двери.

Порция засмеялась ей вслед.

— Хорошо сказано! Я постараюсь не рыгать.

Нерисса поговорила со слугой, слегка приоткрыв дверь. Она платила ему лишнюю монету, и он не рассказывал кардиналу о ее посетителях, но Порция была явлением настолько диковинным, что она предпочитала, чтобы ее слуга слышал только голос ее гостьи. Женщина в панталонах под церковным облачением была бы, возможно, для молодого человека настолько необычным явлением, что он не смог бы промолчать об этом, даже за дукат.

— Но вернемся к моему вопросу! — сказала Нерисса, снова садясь на диван.

— Я о нем не забыла, — ответила Порция. — У церкви непростые отношения с Венецией. Как может существовать здесь смешанное государство? — удивляются церковники. Государство бывает или христианское, или языческое. Обсуждался, в частности, вопрос о том, что Венеция укрывает мавров и евреев, не требуя их обращения в христианскую веру.

Порция понизила свой и без того низкий голос и воздела кулак в воздух.

— «Ни одно христианское государство не может пережить такое! — возвестил епископ Дембо. — Османы нас разрушат!»

— Ах, чудесно! Если бы вы украли одежду епископа, а не смиренного служки, возможно, вы смогли бы тоже произнести речь!

— И сказать им всем, если бы меня разоблачили, что одеяние принадлежит синьорам государства, а не церкви? Да, то был бы веселый диспут! Эта мысль пришла мне на ум слишком поздно, дорогая Нерисса. Хотя я и хотела произнести речь даже как служка. Я хотела сказать епископу Дембо, что в своих собственных странах османы позволяют христианам, евреям и маврам жить бок о бок.

— Может быть, он уже знает об этом?

— Если и знает, то он не использовал эту информацию. И я напомнила бы ему, что папа Григорий сам неодобрительно относится к принудительному обращению в веру.

— В гетто я слышала другое.

Порция отставила бокал и с интересом посмотрела на нее.

— Нерисса, — сказала она, — уж не хотите ли вы сказать мне, что вы — еврейка! Ну, вы выглядите как… как… — Впервые она искала слова. — Как христианка, — наконец проговорила она.

— Я не еврейка, — засмеялась Нерисса. — Я работала на одну семью в Новом гетто. Но ни у одной из женщин там я не видела ни рогов, ни хвоста.

— Тогда, значит, у мужчин?

Нерисса внимательно посмотрела на Порцию — конечно, она шутит. Но под светлыми бровями глаза ее гостьи были задумчивы и серьезны.

— Мадам, — сказала Нерисса, — разве в ваших книжках вам не встречалось описание евреев?

— Да много раз! — воскликнула Порция. — В «Путешествиях» Мандевиля, где рассказывается о тайном языке евреев и заговоре с целью поработить христиан. Джон Фокс — есть такой пуританский проповедник в Англии — и Мартин Лютер в Германии очень убедительно доказывают, что евреи — потомки Каина. И есть еще, конечно, писания архиепископа Алонсо де Фонсеки относительно странного смрада, идущего от евреев, а также о том, как евреи распяли ребенка в Ла Гардии. Особенно много де Фонсека писал о рогах.

— Вы очень начитанны, — с восхищением проговорила Нерисса. В дверь постучали, она встала и, приоткрыв дверь, вернулась с каплуном, которого разрезала для себя и Порции. — У Христа тоже были рога? А святой Павел? Он смердел?

Порция засмеялась:

— Признаюсь, я не была знакома ни с одним евреем.

— А я была, — ответила Нерисса, немного холодно, думая о мужчине — синьоре Бен Гоцане, прозванном Бенраспутник, и о его визите к ней в комнату. Она почувствовала, что Порция пронзительно смотрит на нее, и, выпрямившись, откашлялась, прочищая горло.

— Если бы вы были знакомы с кем-нибудь из них, то поняли бы, что те, из Совета Десяти, заставляют их носить значки и шляпы, потому что боятся, как бы женщины-христианки не стали влюбляться в них и рожать от них детей.

Порция нахмурилась, задумавшись.

— Но я никогда не читала об этом!

— Я тоже. — Нерисса слегка постучала себя по лбу. — Это импровизация, так считала моя мать.

— Снова здравый смысл, — заметила Порция. — Ну, рога или не рога, я считаю, присутствие евреев в Венеции нужно терпеть ради блага государства. Нашей церкви не нравится ростовщичество. И еврейская вера. Но кто-то же должен этим заниматься, иначе предоставление денег в долг не будет приносить прибыли, и венецианская торговля пошатнется и рухнет в море. Мы будем похожи на исчезнувший город Атлантиду в мифе Платона.

— Я не знаю этот миф, но знаю: этот дом погрузился на дюйм в Большой канал с тех пор, как я появилась здесь месяц назад.

— Возможно, под тяжестью разговоров, которые вы здесь ведете.

— Охо-о! — протянула Нерисса. — Я бы сказала, это первый разговор, имеющий вес, который услышали эти стены.

— Или выдерживали эти полы, могли бы сказать вы, — заметила Порция, деликатно беря куриную ножку кончиками пальцев. — Чтобы подкрепить метафору. О погружении и так далее.

— А что такое — метафора? И что такое ростовщичество?

— Первое — поэтическая фигура речи, второе — одалживание денег под проценты.

— Ах, это и делал мой хозяин-еврей.

— Что?

— Одалживал деньги. Не поэзию.

— Тогда ваш еврейский ростовщик — опора Венеции, поддерживающая город. Что бы ни говорили епископы, почему бы ему не продолжить свою счастливую жизнь здесь?

Нерисса хотела ответить, но Порция подняла руку, останавливая ее.

— Это был риторический вопрос, Нерисса! Венецианцы готовы принять в свои объятия толпы евреев.

Нерисса сидела молча, вспоминая, как Джессика однажды прибежала домой в слезах, потому что какая-то женщина плюнула в нее и порвала ее тюрбан на Мерчерии.

— Теперь можете высказаться вы, — непринужденно проговорила Порция. — О чем вы думаете?

Нерисса рассказала.

— Но это неприятное происшествие, о котором можно сожалеть и которого можно было избежать. Плюнувшая в нее женщина отрицала ложную веру девушки, а не ее саму.

— Может быть, и так, но она плюнула в спину моей подруги, а не в ее ложную веру.

Порция снова подняла руку, ладонью вперед, прерывая ее.

— Однако! Хотя женщина поступила плохо, наше смешанное государство организовано так, чтобы предотвращать такие неприятные действия. Девица может сделать две вещи. — Порция на пальцах объяснила возможности, которые были у Джессики. — Она может оставаться в Новом гетто, мирно живя среди своих. Или она может стать христианкой и снять оскорбительную одежду еврейки.

Нерисса почувствовала себя почти убежденной.

— На самом деле, думаю, она склонна сделать последнее, — сказала она.

— С другой стороны, однако, если ее отец хочет быть евреем…

— Они есть еврей.

— Если он хочет оставаться им и быть ростовщиком, то пусть он остается в сфере, которую город ему предоставил. Тогда у него все будет хорошо.

— Да, возможно, вы правы.

— А как вы покинули службу у еврея и перешли на службу к кардиналу? — спросила Порция.

Нерисса удивленно вытаращила глаза.

— Ах, не думайте, что можно видеть на стене портрет кардинала Гримани работы Тициана и не задуматься над тем, кто заказал его! Как же вы оставили службу у того еврея?

Нерисса широко улыбнулась:

— Ах, синьора, это совершенно другая история.

* * *

Порция была не очень похожа на женщину, даже когда спала, одетая в красивую, с оборочками ночную рубашку, купленную Нериссой на деньги кардинала. Она была высокая, и рубашка доставала ей лишь до костлявых коленей. Ее ноги, выглядывающие из-под подола рубашки, были красивой формы, но тоже костлявые. Она похрапывала, как крупный мужчина или старая женщина, и почесывала живот, что напомнило Нериссе об ее отце-крестьянине. И лежала она раскинув ноги, как матрос, одежду которого она одолжила для своего путешествия. Возможно, ей снилось, как завтра она будет играть роль матроса в гондоле. Нериссе ее непривлекательный вид во сне показался забавным, хотя раскинувшаяся и похрапывающая Порция заставила ее сначала лечь на пол, а потом и переместиться на бархатный диван в соседней комнате.

На следующее утро Нерисса помогла Порции заколоть ее прекрасные светлые волосы и убрать их под матросскую шапочку и оправила ее морскую накидку. Порция наклонилась и поцеловала ее на прощание, и, не придавая этому значения, они обе весело рассмеялись.

* * *

Письмо пришло неделю спустя из поместья, называемого «Бельмонт», недалеко от Тревизо на Терра Фирма.

«Я склонна спасать всех, кто, как я считаю, испытывает ужасные страдания, и вести их к лучшей жизни, — сообщалось в нем четкими буквами. — Следовательно, вы должны отправиться в путь с доверенным слугой, который передаст эту записку. Он доставит вас в «Бельмонте», где вы станете моей компаньонкой. Полагаю, вы будете благодарны за это предложение. Чек прилагаю. Банковская фирма, которая в нем указана, примет его и снабдит вас достаточными средствами для переезда. Не привозите сюда кардинала. Боюсь, его общество будет означать слишком много диспутов даже для меня. Мы с ним не согласились бы ни в чем, за исключением признания очарования Нериссы д’Орокуоре.

С горячим дружеским приветом, ваша синьора Порция Бель Менте».

Нерисса развернула чек и уставилась на него. Порция прислала ей пять тысяч дукатов.

Она никогда в жизни не видела денежный чек. И никогда даже не мечтала об обладании одной десятой от суммы, указанной в этой бумаге. Сначала она хотела превратить его в наличные и бежать из Венеции на ферму своего отца и подарить ему добычу, — ну, часть ее, — чтобы показать своей семье, что ее неудачи в конце концов обернулись удачей. Но здравый смысл победил. По ту сторону Венецианского залива ее, возможно, ударят по голове и ограбят, и оставят в положении худшем, чем раньше.

И, кроме того, она неделю не думала ни о чем, кроме Порции. Дукаты или не дукаты, с ними или без них, но Нерисса опьянела от радости. Она снова увидит Порцию и услышит ее речи. И более того, думала она, складывая письмо и чек и пряча все у себя на груди, если синьора Порция может свободно раздавать такие суммы, значит, в «Бельмонте», без сомнения, можно будет получить еще больше дукатов. Эти она сможет сохранить, а из тех часть отправит своим родителям.

— Вы считаете мое положение ужасным? — спросила она молодого слугу в красной ливрее, который одобрительно оглядывал роскошные апартаменты Нериссы и саму Нериссу. — Так считает ваша госпожа, — пояснила она.

— Если жить здесь на золотых подушках ужасно, то тогда в вашей спальне, наверное, скрывается дьявол, которого я не вижу, — ответил слуга таким тоном, будто хотел получить разрешение на расследование этого дела. — Если мне будет позволено так сказать. Но моя госпожа всегда права.

— И это вас не утомляет? Ну, ее постоянная правота? — Нерисса взяла очарованного слугу за руку.

— Я… не должен был так говорить, — засмущался молодой человек.

— Не бойся, — успокоила его Нерисса. — Я дам ей хорошую порцию оливкового масла.

— Оливкового масла? Что вы под этим подразумеваете? — спросил слуга.

Она подмигнула ему.

— Здравый смысл.

 

Глава 20

Гондола перевезла их к судну в восточной гавани. Нерисса вдыхала морскую соль, слушала крики чаек и гомон рабочих. Она наблюдала, как черные рабы катили бочки во чрева кораблей, и только мимолетно подумала: как отнеслись бы эти люди к аргументам Порции относительно справедливости смешанного государства в Блистательной Республике Венеции.

Нерисса оставила два письма у слуги во дворце Джессике и кардиналу, который должен быть доволен, что она, в отличие от его последней любовницы (давно скрывшейся во Флоренции и теперь умершей в нищете), не утащила его серебряное блюдо. Она хотела развлечь кардинала и его друзей, заставив их поломать голову над тем, в какую же сказочную страну она бежала.

Теперь, закутавшись в теплое пальто, она стояла на палубе корабля. Слабый бриз нес шлюп на восток вдоль городской черты, мимо островов мертвых. Потом судно взяло курс на запад, и более сильный ветер натянул паруса. Судно шло вдоль побережья материка на север к Тревизо и к реке Фьюме. По расширяющейся реке они прошли мимо ферм с красными черепичными крышами и мимо бурых полей со стерней аспарагуса. Далеко впереди, как крепкие неровные зубы, белые Альпы вгрызались в холодное синее небо.

* * *

Если бы Нерисса читала легенды и романы, она могла бы подумать, что «Бельмонт» явился со страниц Вергилия, или Овидия, или Ариосто. Но она могла сравнивать это место только с описанием Рая в Библии своего прежнего хозяина. Здесь были каналы, орошавшие пышные сады; здесь были полудрагоценные камни, сверкавшие в белых стенах виллы; здесь были яркие цветы, расцветавшие в теплице даже в январский холод. Этот Эдем был фантастическим, но и реальным, потому что здесь они с Порцией прогуливались в атласе, и серебре, и парче, а музыканты играли на лютне, флейте и виоле во время ужина и после него. За обедом они с Порцией ели фазанов, ягоды, сливки и пили вино из полудюжины стран.

Дом Порции казался конечным пунктом мифических путешествий, рассказы о которых Нерисса слышала от купцов, приходивших в дома Малипьеро, от синьора Бен Гоцана и его друзей с Риальто, когда они вместе ужинали. На благо Порции трудился шелковичный червь, заматываясь в нить. Для нее инки в Южной Америке добывали золото на своих горных рудниках; женщины в Восточной Индии, не разгибая спины, собирали стручки на плантациях и превращали их в шафран; мужчины собирали апельсины в солнечной Севилье и грузили их на корабли в декабре. Завершив свой переход по морю, эти товары стекались под своды «Бельмонта».

С благоговейным страхом Нерисса наблюдала за тем, как бочки с зерном закатывают в кухни и кладовые, считала бочонки с молодым вином — плод труда крестьян, таких, как ее отец, которые растягивали руки и ранили ноги, собирая и выжимая виноград на виноградниках своего лендлорда. Она дивилась тому, как Порция безмятежно принимает как должное все эти вещи, из-за которых тысячи людей работали до смерти. Госпожа Бель Менте считала себя госпожой от природы, в отличие от Нериссы, которая на Мерчерии обычно ощущала себя именно тем, кем она и была, — куртизанкой, покупающей драгоценности на деньги любовника.

Но «Бельмонт» не Мерчерия. Здесь Нерисса чувствовала, что Порция одаривает ее всеми щедротами, именно одаривает, а не снабжает, включая те невообразимые тысячи дукатов, которые она прислала Нериссе в Венецию, чтобы, в этом Нерисса не сомневалась, ей не приходилось смиренно просить денег при необходимости. В присутствии Порции она чувствовала себя гостем и другом. И, даже предложив свою помощь в управлении огромным домашним хозяйством, она знала: дружба — вот что было ее настоящей обязанностью, ее долгом. Ей нравился этот долг, приправленный смехом. Работу по хозяйству она трудом не считала. К тому же ей пришлись по сердцу цветы из теплицы, и изысканный стол, и постоянная музыка в «Бельмонте». А кому бы все это не понравилось?

И в доме было полно мужчин.

Порция рассказала ей о посетителях и о том, что было поводом для их присутствия, — не только сама вилла и окружающие ее земли, но и то, что находилось за тополями, что нельзя было рассмотреть из больших окон, выходящих в сад: овцеводческая ферма, и виноградники, и поля зерновых и мака. Там простирались также земли, приносившие более пятидесяти тысяч дукатов в год, на которые Порция не могла претендовать, не имея еще кое-чего или кое-кого, а точнее: не позволив кому-нибудь заполучить и ее деньги. Этот кое-кто, сказала она Нериссе с плохо скрытым отвращением, должен стать ее мужем.

Так говорилось в завещании ее отца Бель Менте.

— Глупость! — сказала Нерисса, протягивая половину сосиски шелковистому спаниелю Порции. Собака схватила ее и быстро слопала.

— Согласна, — отозвалась Порция. — Пока я не выйду замуж, мне предоставляется вилла, но я ею не владею. А мне ненавистна сама мысль о муже! Но я как-нибудь получу эти деньги.

— Получите?

— Получу, — заверила ее Порция, и глаза у нее сверкнули стальным блеском. — Я найду способ.

— Способ получить деньги? Но, синьора Порция… — раздумчиво проговорила Нерисса. Они прогуливались по оранжерее возле январских роз, а снаружи шел снег. — Вы послали мне…

— Пять тысяч дукатов, да. Не из «Бельмонта». Из инвестиций, которые я сделала по доверенности на Риальто. Один английский лорд, который здесь бывает, посоветовал мне купить акции чего-то, что называется «Левантийская кампания». У этой группы лондонцев какие-то дела с турками. Я получила стократную прибыль.

— Но…

— Даже Венеция не любит торговать с протестантами, не говоря уж о мусульманах, но это на самом деле неправильно: в коммерции не должно быть границ. Я понимаю твой вопрос. Ты хочешь знать: почему, если я могу получать такую огромную прибыль на Риальто, мне нужно волноваться по поводу имения моего отца?

— Я не заходила бы так далеко, — серьезно проговорила Нерисса. — Но если уж вы занялись этим… Чем больше прибыль от этих инвестиций, тем меньше, мне кажется, необходимость…

— Выходить замуж, чтобы стать больше чем гостем в доме моего покойного отца. Да. Но этот вариант меня не устроит, Нерисса, даже стань я такой богатой, как Рейна Наси.

— Я слышала о Мидасе, а кто такая Рейна Наси?

— Одна очень мудрая еврейка.

— С рогами? — поддразнила ее Нерисса.

— Откуда мне знать! Она торговала пряностями и основала банк, и теперь у нее золота больше, чем у султана! — Глаза Порции загорелись от зависти и восхищения. — Ее арестовали, но она бежала из Венеции прежде, чем я успела с ней познакомиться, и теперь живет в Константинополе.

— Ну почему бы вам не стать такой, как она?

— Чтобы меня арестовали? — сказала, смеясь, Порция.

— Вы знаете, я не это имела в виду.

Порция резко покачала головой. Ее волосы заблестели в свете факелов и жаровен, обогревающих оранжерею.

— Я не хочу быть Рейной Наси. Я хочу быть Порцией Бель Менте. Я хочу иметь свои собственные деньги и деньги отца тоже. — Она ударила кулаком в воздух. — Я справлюсь с его головоломкой!

Завороженная, Нерисса не могла отвести взгляд от ее пылающего лица. Порция говорила о деньгах, но глаза ее пылали не от жадности и не обычной добротой. Пробыв короткое время в «Бельмонте», Нерисса уже знала о страсти Порции к решению логических проблем. Она хотела серебра и земель, но больше всего она хотела победить в игре с высокими ставками. Ее ум жаждал загадок и вызова, как мужчина жаждет поцелуя женщины. Порция готова терзать свой мозг, чтобы подчинить мир своему желанию, она находила удовольствие в борьбе. Путь к имению отца лежал через мужа, а ей была ненавистна сама мысль о нем.

— Ты думаешь, я позволю какому-нибудь мужчине управлять мной? — спросила она Нериссу, которая догадалась, что вопрос риторический. Порция не собиралась отказываться ни от «Бельмонта», ни от своего стремления управлять собственной жизнью. Она победит в этой игре с отцом, подумала Нерисса, и, когда все будет сделано, ее триумф станет полным.

Глаза Порции светились внутренней уверенностью в победе. Глядя в эти глаза, трудно было бы поверить, что она может проиграть. Так считала Нерисса, пока Порция не рассказала о втором условии в завещании своего отца.

— Как она может выиграть? — спросила Нерисса у Грациано ди Пезаро. Ее старый клиент из домов Малипьеро взглянул на мраморный пол в холле «Бельмонта».

— Как можно знать, сколько глыб мрамора требуется на комнату? — спросил Грациано. — Как же получается, что заказывают нужное количество?

Нерисса помолчала, потом ответила:

— Думаю, если плитка окажется лишней, ее снова продадут поставщику или используют еще где-нибудь в доме.

— Ах! — восхищенно хлопнул в ладоши Грациано. — Очень изобретательно. А о чем ты хотела спросить меня, моя маленькая распутная нимфа? — Он похотливо поднял бровь.

— Ничего особенного, — сказала Нерисса, с нетерпением ожидая, когда женихи уедут и они с Порцией смогут обсудить их недостатки. Она вздохнула: — Кое-что риторическое.

Она не очень обрадовалась, увидев Грациано среди венецианских кавалеров, явившихся накануне вечером на быстроходном судне, потому что его болтовню считала утомительной. Но он прилип к ней, как репей, подмигивал и подталкивал локтем, почти открыто поздравляя с тем, как ловко она добилась успеха, с тех пор как они познакомились в домах Малипьеро. Она сразу сообщила ему, что Порция хорошо знает ее историю, больше всего боясь двусмысленных жестов и выразительных взглядов в присутствии хозяйки дома.

— Она поймет, что ты имеешь в виду, и уже поняла, — сказала она Грациано. — И не думай, что «Бельмонт» — публичный дом, потому что в нем нахожусь я.

У Грациано вытянулось лицо, и Нерисса, раскаиваясь, взяла его за руку и предложила показать ему окрестности. У него было достаточно времени для прогулки. Сам он не был поклонником Порции и просто сопровождал Бассанио, который навострил уши, услышав о смерти старого гранда, отца Порции, и слухи о том, что богатство синьора достанется тому, кто завоюет его дочь. Эта новость быстро распространилась среди участников маскарада в двенадцатую ночь, и Бассанио был не единственный, кто пытался поймать свой шанс. Он считал себя очень находчивым и умным, поскольку ему удалось быстро получить заем у Шейлока Бен Гоцана с Антонио в качестве поручителя, и затем он перерыл всю Мерчерию в поисках туфель с шелковыми розочками на носах, и испанского гофрированного воротника на шею, и бархатных шапочек.

— Я — Язон, — ликующе сообщил он Грациано. — Я отправляюсь на поиски золотого руна!

— Чтобы содрать с нее золотое руно, хочешь ты сказать, — уточнил Грациано, у которого временами случались проблески остроумия.

Но когда Бассанио в своем свеженьком парадном одеянии явился в контору агента гавани, чтобы нанять лодку до «Бельмонта», усталый чиновник указал ему на список на стене и велел приписать свое имя.

— Корабль уже зафрахтован, — сказал агент. — Есть место только для одного.

Бассанио хотелось явиться к синьоре Порции в блестящем одиночестве, спуститься по трапу нанятого шлюпа (можно нанять за пятьсот дукатов из денег, полученных от синьора Бен Гоцана) в сопровождении слуги в зелено-синей ливрее. Но оказалось, такой лодки невозможно было получить — столько кавалеров желали попасть в Тревизо. Он с неохотой присоединился к толпе полных надежд венецианских аргонавтов на дырявом судне, которое вышло в реку и отправилось в западном направлении спустя несколько недель после того, как Нерисса прибыла в «Бельмонт». Он втиснул своего нового слугу на борт, хотя Гоббо пришлось спать внизу вместе с крысами. В последний момент Грациано, не желая оставаться в стороне от такого веселья, тоже прыгнул на палубу. Ее заполняла толпа в мятых бархатных камзолах, ругательства вылетали из надушенных ртов, а наманикюренные руки взволнованно поглаживали изящные бородки на свежевыбритых подбородках.

Путешествие обошлось бы дешевле, не проиграйся Бассанио в карты — игра шла под грот-мачтой.

В «Бельмонте» у женихов было много свободного времени, они играли в шары и кувыркались в снегу. Каждый надеялся, что синьора Порция выглянет в окно комнаты, где она проводила в уединении утренние часы, и заметит стройную ногу в оранжево-коричневом чулке. Нерисса знала, что Порция разговаривает в день только с одним мужчиной, а остальное время проводит за письмом и чтением. Если она вообще выглядывала из окна своей библиотеки, то только для того, чтобы отметить что-нибудь забавное, над чем они с Нериссой посмеются вечером, сидя у камина без корсетов (хотя Порции корсет вряд ли был нужен) и попивая эль и вино.

В эти дни Нерисса выполняла обязанности управляющей хозяйством: она раздала указания целой армии поваров, конюхов и лакеев приготовить еду и вычистить стойла и мчаться сломя голову к местным образованным мужчинам с записками от Порции, в которых она просила одолжить ей еще книг. Работа у Нериссы была простая. И у нее находилось время погулять в оранжерее и пофлиртовать с мужчинами, многие из которых пытались ущипнуть ее за зад, на котором еще оставались следы от падения с лестницы в доме Бен Гоцана.

— Все к лучшему, — сказала Порция в ответ на рассказ о приставаниях женихов. — Тебе нужно отделять овец от козлищ. Пусть они щиплют тебя, если им хочется, а потом отправляй таких собирать вещи.

— Это хорошо для вас, проводящей дни за чтением в мягком кресле! — заметила Нерисса. Но на самом деле она не имела ничего против обязанности, которая, естественно, пала на нее.

Так, она сочла рассуждения одного молодого человека настолько милыми, что ей не очень захотелось уступать его своей госпоже. Хотя, как выяснилось, он сам уже решил: синьора Порция, увы, не для него.

Нерисса пробыла в «Бельмонте» двенадцать недель, когда услышала, как громкий мужской голос возвестил:

— Я — Петруччо Белла Лингва!

Одетая в розовый муслин, расшитый серебром, Нерисса напевала и составляла список гостей. Сначала она проигнорировала заявление мужчины, но потом, когда он с шумом швырнул свою шляпу на стол рядом с ней, она подняла глаза. Он стоял перед ней — гигант с грудью как бочка и руками, которые, казалось, могли свалить оленя. Лицо у него было простое, но глаза приятные, широко расставленные и светящиеся умом.

— И кто же вы? — вежливо спросила Нерисса.

— Мог бы быть медведем с шотландского нагорья. Но нет! Я джентльмен из Вероны, который, наслышавшись о вашей красоте и о вашем уме…

— Не тратьте ваш собственный ум. Я не синьора Порция.

— Ах, но, возможно, я и говорю о вас! — сказал он, нисколько не расстроившись.

— Что же вы могли слышать обо мне? — спросила Нерисса, немного нервничая.

Синьор Белла Лингва опустился на одно колено и запел на падуанском диалекте песню о белизне ее кожи и золоте ее волос, только он переставил слова, восхваляя золото ее кожи и белизну ее волос.

— Я нахожу вас глупым, — сказала она и засмеялась. — Откуда вы знаете, что я из Падуи?

Он вскочил на ноги.

— Каждый мужчина сказал бы это по вашей речи. Хорошо. Вы меня разгадали: я прибыл, чтобы ухаживать за синьорой Порцией, хотя страж у ее ворот также очень красив и остроумен, и, если мне не повезет с синьорой, что маловероятно, я заберу вас с собой в Верону.

— Нет, не заберете, — возразила Нерисса. — Мое место здесь, с ней, что бы ни случилось с вашим сватовством. И не будьте таким самоуверенным!

— А почему бы и нет? Я — мужчина, который голыми руками победил османов при Лепанто лет девятнадцать назад.

— Когда вам, насколько я могу судить, было шесть лет.

— Пять! Четыре года спустя я отправился в морское плавание в Мексику. Посреди Атлантики в мой корабль ударила молния, и он затонул, предоставив мне, единственному выжившему, шагать по воде и беседовать с дельфином. Он вез меня милю — другую, как водяной конь — Ариона, пока не устал. Остаток пути я проплыл сам. Оказавшись в Новом Свете, я победил племя индейцев, откусив им головы своими зубами, и вернулся в Италию с тысячей фунтов золотом.

— Вплавь?

— Я греб одной рукой. Прибыв домой, я отпраздновал свое четырнадцатилетие с сотней женщин из Падуи — города, где самые милые женщины, — он подмигнул Нериссе, — а о том, как мы резвились, скромность и ваш румянец не позволяют мне рассказывать.

Нерисса, конечно, не покраснела, а рассмеялась. За Петруччо уже выстроилась очередь из мужчин, послышались недовольные голоса. Нерисса сунула карандаш за ухо и заткнула список за пояс, чтобы женихи не смогли изменить порядок имен.

Вставая, она стряхнула с колен одну из маленьких лягушек, которые во множестве развелись в укромных уголках хорошо оборудованной теплицы.

— Мне нужно присмотреть за садовниками в оранжерее, — сказала она ожидающим своей очереди мужчинам, которые начали громко жаловаться. Нерисса подняла руку. — Тех, кто жалуется, в журнал записывать не буду. — Громкие жалобы сменились недовольным шепотом.

— Идемте, синьор Петруччо, — сказала она. — Я дам вам совет, как разрешить задачу, хотя, уверена, она будет несложной для того, кто обогнул земной шар в шестнадцать, чтобы выдернуть волосок из бороды великого Хана.

— Я вам уже рассказал об этом? — удивился Петруччо, радостно беря ее под руку.

— Вы вплотную подошли к этому.

— Но, к своему удивлению, как только она рассказала Петруччо об условиях, которые поставил отец Порции, он не захотел выполнять ни одно из них.

— Дурацкая затея, — прямо заявил он.

— Но почему?

— Это не испытание ума или даже проницательности. Только простое везение! Послушайте, синьора, я мог бы рискнуть своей жизнью ради дела, которое считал бы достойным риска. Я был готов совершить невозможное и сделал бы это. Но сначала я хочу узнать кое-что о товаре, который покупаю. Я хочу представлять его размеры. А что мне известно о леди, кроме того, что она богата? Конечно, не могу сказать, чтобы это для меня ничего не значило.

— Думаю, из-за этого вы и прибыли сюда.

— Так и есть.

— Мне кажется, вам она понравится. А вы — ей. — Но сердце Нериссы упало при этих словах: справедливость этих слов поразила ее. Этот мужчина действительно казался подходящей партией для Порции. Подруга говорила, что не склонна полюбить мужчину; что она хочет найти способ — вплоть до убийства после вступления в брачный союз — отвергнуть всех женихов и все-таки завоевать богатство своего отца. Но остроумие синьора Петруччо могло бы изменить ее мнение.

И тогда какое место будет занимать Нерисса в «Бельмонте»?

И все-таки она не могла заставить себя обмануть Порцию, как не могла расхолаживать мужчину, который мог бы принести счастье ее подруге и, не исключено, полностью изменить натуру Порции, и к лучшему. Так что пусть решение останется за ним. Нерисса посмотрела на него, вопросительно подняв брови.

— Нет, — проговорил Петруччо. — Будь это состязание умов, я принял бы в нем участие. Или если бы нужно было что-то делать. А тут простое отгадывание загадок, как в сказке. Я уезжаю. Вы едете со мной.

— Нет! — смеясь, возразила Нерисса. — Я — не то, что вам нужно. У меня мало денег, несмотря на мою одежду.

Он выглядел разочарованным.

— Ну, возможно, я все-таки надумаю жениться на вас, — сказал он. — У вас быстрый ум. И я смогу продавать развратникам в Вероне разрешение взглянуть на ваше очарование.

— Мою золотую кожу и белые волосы?

— Подумайте, как довольны они будут, увидев, что на самом деле эти цвета перепутаны!

— Нет, синьор! — отвергла его предложение Нерисса, касаясь цветочного лепестка.

— Что! — завопил он. — Отказать мне ради роз в марте?

— Не ради роз, — уточнила она. — Совсем другое держит меня здесь, добрый сеньор.

— Совсем другое будет удерживать вас там, в Вероне.

— Вы хотите завоевать меня своими непристойными речами?

— Пусть попугаи говорят. Петруччо будет действовать!

— Думаю, ваши действия будут достаточно хороши для какой-нибудь остроумной девицы.

— Не просто достаточно хороши. Я стану превосходным супругом! — Петруччо так сильно хлопнул Нериссу по спине, что карандаш вылетел у нее из-за уха и упал на пол оранжереи. Он наклонился, чтобы поднять его, но, опустившись на колени, взглянул на нее: — Не пинайте меня, пока я тут, внизу.

Она покачала головой, не удержавшись от смеха.

— Синьор Петруччо, я польщена вашим вниманием. Но я уже сделала свой выбор здесь, в «Бельмонте».

— За деньги?

— За любовь.

— Покажите мне моего соперника! — заревел великан.

Она заткнула уши.

— Добрый синьор, я думаю, вы утомите меня через день.

— Но мне ведь нужна жена! Остроумная и красивая! И богатая!

Нерисса взяла у него карандаш и вытащила из-за пояса сложенную бумагу.

— Думаю, я могу предложить кого-нибудь. В Падуе.

— У меня есть друг, который мог бы приютить меня в Падуе, — задумчиво проговорил Петруччо. — Она богата?

— Очень прилично обеспечена. Ее отец торгует мануфактурой, у него пять магазинов в городе. Спросите своего друга, знает ли он семейство Минола. Вот адрес.

— А как она выглядит?

— Не похожа на кустарник, — успокоила его Нерисса, продолжая писать.

— Вы давно ее видели?

— Думаю, лет шесть назад.

— Шесть лет! — воскликнул Петруччо. — Тогда она уже могла найти себе мужа.

— Нет. — Нерисса оторвала клочок бумаги и сунула его в лапу Петруччо. — Готова спорить, не нашла.

Этим вечером они с Порцией обе пребывали в дурном настроении.

Во второй половине дня, после отъезда синьора Петруччо, госпожа жестоко издевалась над очередным женихом, который слишком далеко зашел в своих ухаживаниях. Ей не понравилась его внешность, и поэтому она сделала все, чтобы отговорить его от сватовства еще до того, как он попробовал пройти испытание, необходимое, чтобы завоевать ее руку. Мужчина настаивал, изящно перенося ее острые нападки, продолжавшиеся и после того, как он проиграл состязание. Потом она захлопнула дверь за разочарованным женихом, отряхнула руки и заявила, что отделалась от него. Нерисса, которая до сегодняшнего дня наслаждалась насмешками над глупыми охотниками за состоянием за их спинами, впервые рассердилась на Порцию, хотя постаралась скрыть это от других слуг.

— Вам следовало подождать с нападками на его внешность, пока он не покинет дом, — сказала она, когда они поджаривали ноги в дюйме от камина.

Порция зевнула.

— Я хотела повеселить тебя. Он так тщеславен, что все мои шутки принимал за комплименты.

— Я не так в этом уверена. Он изо всех сил старался быть галантным. И я видела, как ваша служанка поморщилась, когда вы смеялись над его внешностью.

— Эта мавританка? Это совершенно не важно.

— Почему?

Порция прищелкнула языком.

— Ладно, Нерисса, с этого момента я буду добра к ним ко всем, просто чтобы доставить тебе удовольствие, — раздраженно бросила она, потянувшись за книгой, которую оставила открытой на столе после обеда. — Всем этим павлинам, и обезьянам, и попугаям, и фатам нужны мои деньги, а не я. А теперь я хочу почитать, о чем говорит Цицерон, оратор. Я уверена, он не станет попрекать меня, как ты. Фи, стыдно! Я думала, после смерти отца меня никто больше не будет отчитывать. Я тебе не ребенок!

— Нет, вы — мой друг, — сказала Нерисса с некоторой горячностью, на мгновение пожалев, что не уехала с синьором Петруччо. — И как ваш друг я должна сказать вам: хоть ум ваш — ваша красота, но сердца нет у вас!

 

Глава 21

Частью из-за этой их первой ссоры Нерисса и сделала то, что сделала на следующий день.

Ближе к полудню венецианские женихи уехали. Они прекрасно проводили время в «Бельмонте», играя в карты, но за прошедшие недели стали задумываться, стоит ли им подвергаться испытанию. Это был их второй массовый визит. Объединившись за прошедшие три месяца в команды, они все теперь считали себя друзьями и сейчас толковали о том, как, заправившись взятыми в долг деньгами, вернуться из Венеции, возможно, на флотилии из четырех кораблей, а не на одном галеоне. И тогда-то устроить настоящие гонки! Они все — аргонавты, заявляли они. Между собой Порция и Нерисса называли их галеон «Корабль дураков», хотя и не сегодня, потому что сегодня женщины не разговаривали друг с другом.

Прежде чем подняться на борт судна, Грациано и Бассанио поцеловали Нериссе руку.

— Мы вернемся через две недели, — пообещал Бассанио. — Примчимся сюда на крыльях судна, похожего на орла!

— Я так понимаю, вы притащитесь в гавань на какой-нибудь дырявой и невероятно дорогой барке, — отозвалась Нерисса, держа наготове свой карандаш и календарь. — В какой день?

— Бассанио подсчитал.

— В Страстную пятницу, определенно.

— При таких частых визитах и новом гардеробе для каждого визита вы быстро истратите деньги синьора Бен Гоцана, — заметила Нерисса.

— Чьи?

— Синьора Шейлока.

— А, — сказал Бассанио. — Ну, возможно, в следующий раз синьора Порция позволит мне узнать условия состязания, которое я, конечно, выиграю. А пока мы с Грациано хотим вложить то, что осталось от наших денег, в новое дело, которое задумал синьор Антонио.

Легкое недовольство мелькнуло на лице Грациано.

— Ходят слухи, Бассанио, что нынешние предприятия Антонио…

— Я этим слухам не верю! — улыбаясь, прервал его Бассанио. — Конечно, его корабли вернутся с триумфом из Индий и из Нового Света. И потом он собирается отправить партию четок и молитвенников верующим в Англию.

— Этой протестантской нации на севере от нас? — поинтересовалась Нерисса.

— Ветер дует в нужном направлении, — перебил их Грациано, поднимая палец в воздух. Затем он поцеловал Нериссе запястье. — Нам пора отправляться, прекрасная куртизанка!

Нерисса вырвала у него свою руку.

— Конечно, отправляйтесь. Я нахожу ваше общество не столь приятным, когда вы называете меня шлюхой.

— Я сказал «куртизанка», красавица!

Бассанио положил ладонь на руку своего друга.

— Ему не хватает такта, — извинился он. — Но он…

— Невысокий?

Грациано подмигнул Нериссе.

— Ну, вам ли не знать, что говорится о мужчинах маленького роста и их…

Нериссе хотелось заметить: она не раз убеждалась в том, что поговорка неверна, но решила: умнее будет ничего не говорить. Она притворилась, будто не поняла шутки.

Незадачливый слуга Бассанио, Ланселот, спешил от дома к порту, сгибаясь под грузом двух сундуков, которые он держал под мышками.

— Я полчаса разыскивал камзол на гороховой подкладке! — жаловался он.

— Прочь, аргонавты, — помахала Нерисса, направляясь к вилле.

В холле она села в обитое штофом кресло, постукивая каблуками по полу из прекрасного каррарского мрамора. Она знала, что за закрытыми дверями большой комнаты, внизу, Порция принимала самого состоятельного жениха, которому предстояло разделить судьбу остальных. Он был испанским аристократом из Арагона и отвратительно говорил по-итальянски, хотя Порция, многозначительно взглянув на Нериссу, советовала своим слугам не насмехаться над беднягой, но сохранять отныне печальный вид, как английские пуритане.

Нерисса, нахмурившись, пнула ножку кресла. Она решила сегодня не наблюдать за испытанием женихов — ей хотелось показать Порции, что она еще не простила ее поведения накануне вечером. После того как Нерисса назвала ее бессердечной, Порция поднялась с дивана с книгой в руке, вышла из комнаты и захлопнула за собой дверь. И ее холодность этим утром была доказательством того, что она тоже не простила Нериссу.

Аристократ был богат почти как испанский король, разбогатев на том, что его семья финансировала Кортеса, первооткрывателя, вернувшегося из Нового Света с золотом индейцев. Если бы он женился на Порции, эти двое стали бы фантастически богаты. Конечно, сначала ему придется выполнить условия отца Порции. Но Порция заявила: она достаточно умна, чтобы выбрать свой путь к успеху.

Она хотела, чтобы Нерисса помогла ей сделать этот выбор. Но теперь, рассердившись, она будет выбирать сама и, скорее всего, вышвырнет Нериссу из своей жизни.

За закрытой дверью гостевой комнаты она слышала серебристый смех Порции. Желудок у нее сжался. «Хватит подслушивать и раздумывать, — подумала она. — Пойду взгляну, что делается на кухне». Нерисса резко встала.

И тут она заметила красивого солдата, слонявшегося у дальней стены холла. Он легонько постукивал пальцем по висевшему на поясе мечу, оценивающе разглядывая ее. Когда она встретилась с ним глазами, он поднес руку к груди и поклонился — быстрый наклон темноволосой головы. Потом улыбнулся. У него были великолепные зубы, такой белизны, какую редко встретишь в Италии, хотя она обычна среди испанцев, которых Нерисса видела в Новом гетто. Глаза у него были спокойные и темные, а осанка изящная: прямая солдатская спина, хотя сейчас он стоял не по стойке «смирно», а вольно — одна нога согнута, колено выдается вперед, другая упирается в стену за ним. Рукоятка его красивого серебряного оружия сверкала в косых лучах солнечного света, проникающего в высокие окна портика.

— Вы не жених, — отметила она, спокойно отвечая на его взгляд.

— Я служу в гвардии Арагона, госпожа, — сказал он, указывая на закрытую дверь комнаты. Он говорил с испанским акцентом, что напомнило ей голос синьора Бен Гоцана, хотя у ее хозяина-еврея влияние Толедо со временем ослабело. Этот человек говорил так, будто он покинул Испанию всего месяц назад, хотя его итальянский был довольно гладкий.

— Я не госпожа, — сказала она.

— А я не господин, хотя надеюсь на повышение в чине.

— В армии?

— А где же еще? — Он убрал ногу от стены и шагнул к Нериссе. — Если вы не госпожа, возможно, вы не пожалеете час своего времени на рядового солдата?

Она посмотрела на его стройную фигуру и на руку, покоящуюся на рукоятке меча. Даже в расслабленном состоянии мускулы руки натягивали тонкое черное сукно его военного плаща. Она подняла глаза и снова увидела его оценивающий взгляд. Он медленно улыбнулся.

— Меня не призовут на службу до вечера, — проговорил он.

— Меня могут вообще больше не призвать на службу, — сказала Нерисса. — Так что, думаю, я могу выделить для вас больше чем один час.

* * *

«Грациано подходил мне больше, хоть он и дурак, — думала позже Нерисса, лежа рядом с солдатом. Она провела ладонью вдоль его руки. — Но все-таки это было приятно». Она встретилась глазами с мужчиной. Глаза у него были очень темные и, при ближайшем рассмотрении, очень странные. Казалось, они впитывали и поглощали свет. Нерисса перевела взгляд на его руку, которую он положил на нее, и впервые заметила у него на пальце перстень.

Это было полированное серебро. Пять светлых, извивающихся нитей из металла образовывали ободок, в который был вставлен камень — бирюза с темными прожилками.

— Кто тебе его дал? — спросила она. — У тебя есть жена?

— Есть.

Нерисса ощутила жгучий стыд. Почему она не подумала спросить его об этом раньше? Почему она вообще ни о чем не подумала?

— Она мне кольцо не давала. И пока мы тут разговариваем, она, можно не сомневаться, трахается со слугой в том доме, где работает, так что не говори о ней. — Он откинул простыню и сел. Она увидела шрамы на его широкой спине и слегка коснулась их. — Что это?

— Какие? — Он повернул голову и стал показывать: — Эти — следы отцовских побоев. Этот — поножовщина в Кордове. А этот от мушкетного ядра. Я ощутил его огонь в битве при Лепанто.

Нерисса в удивлении уставилась на него. Он совершенно не походил на фантастического синьора Петруччо, но ложь была та же.

— Ты не мог быть при Лепанто. Тебе было всего…

— Девять лет. Я был юнгой в Испанской армаде Христианской лиги. Я даже не хочу рассказывать о том, что там со мной там делали солдаты с нашей стороны. Теперь мне двадцать восемь, и я рад, что стал наемником. Мой корабль затонул в шторм у западного побережья Англии в тысяча пятьсот восемьдесят восьмом, когда Испанская армада была отправлена в ад. Но не я. Я вцепился в доску, и течение принесло меня в пролив Кале. Я чуть не утонул. Но меня выбросило на берег, и я заковылял назад в Арагон, чтобы получить свою плату от моего благородного господина. Я ввязался в эту его пустую затею, но, когда все кончится, я расстанусь с ним и с испанской армией. — Он отвязал мех с красным вином от ремня, на котором висел меч, плеснул глоток себе в рот и предложил вина Нериссе.

Она отказалась, заметив:

— Но ты говорил о повышении в чине.

— Так и будет, только не в испанской армии, — сказал он, затыкая мех с вином и вытирая рот рукой. — В Венеции. Надеюсь стать лейтенантом и, возможно…

— Кем?

— Капитаном. Мужество доказывается мечом. Так сказал мне торговец рабами, у которого я когда-то подметал полы, и я понял, что это правильно. La pura verdad.

— Я не говорю на твоем языке, — сказала Нерисса.

— Нам и ни к чему разговаривать. — И он снова потянулся к ней.

* * *

Но потом, как оказалось, ему захотелось поговорить. Он рассказал ей, что взял кольцо с бирюзой из коробки в лавке виноторговца, где оно лежало вместе с другими драгоценностями и монетами. Торговец вином по неосторожности оставил коробку на столе, когда пошел в задние комнаты, чтобы принести ему бочонок красного испанского вина.

— Я взял кольцо, потому что видел его раньше и оно мне понравилось. Черт знает, как оно попало к венецианскому виноторговцу, но это наверняка то кольцо, которое лежало на полке у моего прежнего хозяина. Я видел, как он сплетал серебряные нити, пока подметал пол в его мастерской. Он сказал, что оно для его дочери, что однажды она подарит его своему мужу. Но потом он, видно, передумал, потому что камень был с трещиной, и отдал или продал его другой женщине. Позже я видел его на пальце мужа этой другой женщины. — Лицо у него стало мертвым и пустым, когда он сказал это.

— Где? — спросила Нерисса.

— На Шаб… за тайным ужином.

— Что за ужин? — спросила она. — Ужин в Шаббат?

— Не твое дело, — холодно проговорил он. — Это такая тайная еда в Испании. Я не хочу снова влезать в это дело. Я покончил со всем с тех пор, как покинул Толедо.

— Почему ты уехал оттуда?

— Я ненавидел это место. Половина тамошних христиан евреи или мавры. И некоторые… — Он остановился. — Почему я говорю с тобой о вещах, которые давно умерли и похоронены?

— Я не знаю. Не хочешь — не рассказывай.

Но он продолжил:

— Так случилось, что я ввязался в дела церкви в своем родном городе, и в результате погибла женщина. Церковных деятелей и священников, тех, что вздернули ее на дыбу, знали даже в собственной семье этой женщины, и некоторые их избегали. Даже некоторые из христиан. Ее отец был идальго, довольно важный. Он умер от пьянства через месяц после смерти дочери. Некоторые подумали, что он сам убил себя. — Солдат криво улыбнулся. — Во всяком случае, мне не хотелось бы, чтобы узнали о моей роли в этом деле.

Нерисса отодвинулась от мужчины на диване как могла дальше и натянула простыню до подбородка.

— Ты хочешь сказать, что ты…

— Был инквизитором, мучителем? Конечно нет. Я был невинным ребенком. Они заплатили мне серебром и сладостями. Я только исполнил свой долг: сказал одному чиновнику, где могут собираться евреи.

— И ты не чувствуешь за собой вины? — спросила Нерисса, ужасаясь.

Он снова посмотрел на нее своим мертвым взглядом, потом дружески улыбнулся.

— Почему я должен говорить тебе о своей вине? Ты что, священник? Какое тебе дело, если я ненавижу евреев?

Она внезапно глубоко вздохнула, сама не зная, почему. Он бросил на нее пронзительный взгляд:

— Ты — не из них.

— Нет. Но я знала некоторых.

— Как и я. — Он хрипло рассмеялся. — Самый первый из них был моим отцом. — Он показал на свою спину. — Это он так исполосовал меня, хотя ему в этом помогала и моя мать, пока я не подрос настолько, чтобы дать ей в зубы. Это было уже после того, как он бросил нас обоих и она отправила меня на улицу попрошайничать, поставив мне несколько синяков, чтобы я вызывал жалость. — Он быстро взглянул на нее. — Если бы я собирался и дальше жить в Испании, я не стал бы рассказывать тебе, что мой отец — еврей.

— В Венеции евреи не скрывают своей веры. У них не бывает тайных застолий. Они свободны.

Он жестко рассмеялся.

— Свободны? Я видел евреев в Венеции. С нашивками в форме сердца на рукавах и в красных шапках. Их не берут на государственную службу и в армию. Я их презираю.

— Почему? Ты презираешь их всех, потому что твой отец был одним из них и бил тебя? Твоя мать, догадываюсь, была христианкой и вышвырнула тебя на улицу попрошайничать. — Три месяца подшучиваний с Порцией отточили речь Нериссы. — Из этого следует, что ты должен ненавидеть всех христиан.

— Я их ненавижу.

Нерисса засмеялась.

— И мавров?

— Этих больше всего.

— Почему?

— Потому что они носят свои знаки отличия на своей шкуре. Их чернота видна даже отчетливее, чем сердце на рукаве. Клянусь Янусом, я должен бы жалеть их. Ведь мавры не могут скрыть своего дьявола.

— Дьявола? — Глаза ее наполнились слезами, когда она вспомнила причину своей ссоры с Порцией: злое издевательство ее подруги над лицом жениха. — Возможно, все мужчины — дьяволы. Но какой же дьявол может быть в коже?

Почему я должен рассказывать о своих мыслях женщине? — сказал солдат. — Шлюхи, и воры, и тигры — все вы. Говорю, мне нет дела до всех мавров. Но я хочу служить одному в Венеции. Хорошая шутка, не правда ли? У меня есть рекомендация от моего прежнего хозяина в Испании, ну, того, у которого я подметал полы. Рекомендация. Он написал ее лет двадцать назад, до того как я его покинул, хотя, возможно, и написал-то он ее только для того, чтобы я ушел. Я не плохо делал свою работу, но он ненавидел мое пение.

— Ах, так ты поешь?

— Нет. Однажды он сделал красивый меч для одного мавра, который оказался христианином, великим героем, теперь он генерал армий Венеции. В команде мавра служат наемники. Они собрались со всей Европы, чтобы сражаться с турками. А я служил с ним при Лепанто, хотя был всего лишь ребенком. Я расскажу ему об этом, покажу мой шрам и рекомендацию. И пошлю за своей женой-шлюхой. В Венеции я найду свое счастье.

— Надеюсь, ты будешь разговаривать со своим героем-мавром более вежливо, чем со мной, после того как я удовлетворила твое желание.

— Конечно, — сказал испанец. — А теперь дай мне поспать.

Через пять минут он уже глубоко дышал, наслаждаясь коротким солдатским отдыхом. Нерисса смотрела на его красивое лицо и прекрасную фигуру и чувствовала отвращение и к лицу, и к фигуре, и к себе самой. В душе у нее вдруг возникло страстное желание увидеть свою подругу, посмеяться с ней у огня. Ей не хватало прекрасного ума Порции.

Это — дьявол. Она сказала бы об этом Порции, которая, без сомнения, уже расправилась с господином из Арагона и в этот момент искала Нериссу, чтобы поведать ей, как она это сделала. Порция согласится с ней, что, хотя родители этого солдата и монстры, — если он рассказал о них правду, — этот факт все равно не оправдывает его собственное злодейство. Конечно, в домах Малипьеро Нерисса встречала женщин, с которыми плохо обошлись. Их насиловали родные дяди, избивали дюжины мужчин, и все-таки они оставались жизнерадостными и добрыми, не теряли надежды на лучшее будущее. Этот же — заслужил те несчастья, которые выпали на его долю!

Разве на самом деле не христианский долг обокрасть его? Так думала Нерисса, заворачиваясь в простыню и незаметно снимая кошелек с его поясного ремня. Затем она на цыпочках отступила к двери маленькой каморки, в которой они лежали, и уже положила руку на замок, но потом обернулась, чтобы еще раз взглянуть на него. Он спал, и грудь его спокойно поднималась и опускалась.

Нерисса прокралась к постели, опустилась на колени и осторожно сняла кольцо с его пальца.

 

Глава 22

— Чего-чего, а слез от Порции она не ожидала.

— Ты сказала, будто у меня нет сердца! — рыдала та. — Ну, теперь ты видишь, что оно у меня есть, потому что ты его разбила.

Она казалась почти красивой, со вспыхнувшим лицом цвета розы, прекрасными светлыми волосами, которые разметались по плечам, как золотая канитель на белом шелке ее ночной рубашки. Но после двух часов всхлипываний глаза ее покраснели и опухли.

— Как ты могла так поступить? — снова и снова обращалась она к Нериссе. — Как ты могла? Я думала, ты добрая, а ты — жестокая. Ты хотела ранить меня и наказать. Разве не так?

И Нерисса, сама плача при виде такого огорчения подруги, смогла только произнести: да, может быть, немножко, но совсем не так, совсем не так сильно. Это был всего лишь мужчина, ведь она сама всего лишь обыкновенная женщина, Порция знала это, когда приглашала ее в «Бельмонт». В чем же дело?

— Ты…

Служанка-мавританка открыла дверь в комнату, неся свежее постельное белье для Порции. Увидев, в каком состоянии хозяйка, она остановилась на пороге.

— Оставь нас! — закричала Порция. Нерисса с сочувствием посмотрела на женщину, но кивнула. Та быстро поклонилась и ушла, закрыв за собой дверь.

Порция повернулась к Нериссе:

— Ты смеялась надо мной с женихами, ты, со своей красотой и изяществом. «Странная синьора Порция, она ходит как мужчина и говорит как они». Разве я этого не слышала? «Она любит спорить и слишком умна. Ни один мужчина не взял бы ее в жены, если бы не ее деньги!» Как будто я хотела мужа! Ты думала, что я этого не слышала?

Нерисса в изумлении уставилась на нее, качая головой.

— Госпожа, может, ты когда-то и слышала эти слова…

— И не раз, от тех жеманных мамзелей из соседних поместий, которые так долго прикидывались безмозглыми, что в конце концов и стали такими!

— Но Порция! — Нерисса встала на колени рядом с ней на покрытый ковром пол. — Разве ты когда-нибудь слышала, чтобы я говорила такие вещи? Я твоя подруга!

— А я хорошо плачу тебе за то, чтобы ты была моей подругой! — вскипела Порция, выпрямляясь в своем дубовом кресле. — Ты неблагодарная.

Женщины молча скрестили взгляды. Щеки Порции побледнели: она поняла, что сказала непростительную вещь, и ожидала вежливого, холодного, оскорбительного, как пощечина, ответа.

Но Нерисса только мягко сказала:

— Ты думаешь, тебе нужно было платить мне за это? — Положив голову на колени Порции, она улыбнулась ей и состроила гримасу. Порция снова начала плакать, в то же время смеясь.

Нерисса соскользнула на ковер.

— Порция, я считаю тебя самой чудесной личностью, какую я когда-либо встречала. Необыкновенной! Ты стащила одежду церковного служки!

— В соответствии с законом семейству Бель Менте было пожаловано право на эту вещь! — фыркнула Порция, поднимая палец.

— Ты шпионила за епископами! Ты… ты… боже мой, твой разговор — это как «Источник молодости» Понсе де Леона. Он как музыка, хотя я и не всегда понимаю, что ты хочешь сказать. Я пожертвовала хорошей жизнью в Венеции, чтобы приехать к тебе, не зная, что меня тут ждет. Ты знаешь, что я молилась и заранее прочитала на итальянском Библию кардинала? Павел писал евреям, что вера — залог исполнения того, на что надеешься. Я закрыла Библию и отправилась сюда в надежде, что твоя дружба будет настоящей и надолго. Я буду платить тебе серебром, чтобы быть рядом с тобой, — прибавила она, смеясь. — Вот! — Она бросила кошелек испанского солдата в подол Порции. — Я взяла его у мужчины, когда он лежал голый и спал…

— О нет! — огорченно воскликнула Порция. Выражение страдания снова появилось на ее лице. — Ты коснулась его! Разве ты не знаешь, как я люблю тебя?

Нерисса серьезно посмотрела на нее:

— Возможно, я не знала.

— Ну, — жалобно проговорила Порция, помолчав, — полагаю, теперь ты захочешь покинуть меня? У тебя есть деньги, которые я тебе дала. Ты можешь поделиться ими со своей семьей. Я не потребую их возврата.

— Нет, — сказала Нерисса. — Нет. Многие думают, что им нужны только плотские объятия, но их сжигает более глубокое желание. Думаю, я это поняла. Тела по-своему красивы. Но мне нужно что-то большее.

— Что, Нерисса? — фыркнула Порция, совсем не изящно вытирая глаза рукавом рубашки.

Нерисса встала и поцеловала ее.

— Кто-то, с кем можно поговорить.

* * *

— Нам нужно подобрать тебе мужа, — сказала на следующий день Порция, когда они прогуливались на весеннем солнце. За ними по пятам следовал ее коричневый с белыми пятнами спаниель в надежде, что с ним поиграют.

Нерисса рассмеялась.

— Как же это впишется в наш план стать веселыми компаньонками? — Она наклонилась, чтобы погладить собаку.

— Я как следует подумаю над этим. Но ясно, что ты не можешь обходиться без мужчины.

— «Лучше жениться, чем гореть», — сказал апостол.

— Интересное высказывание, — задумчиво проговорила Порция. — Что он хотел сказать: лучше жениться, чем гореть в аду, или лучше жениться, чем гореть в пламени мучительного плотского желания?

— А ты как думаешь? — Нерисса наклонилась за палкой и бросила ее в сторону деревьев. Спаниель помчался за палкой, но потом свернул, отвлекшись грязной лужей.

— Или он хотел сказать, что лучше жениться, чем бегать с факелом в одной руке, поджигая поля, здания, ненужные бумаги…

— Такие, как завещание твоего отца?

— Тут ты попала в точку!

— Иди медленнее! — сказала Нерисса, запыхавшись. — Полагаю, замужество лучше того, что ты перечислила. Но я не хочу иметь мужа, который бы разлучил нас. А это значит слишком много спрашивать с мужчины.

— Я предложу сделку, которая его устроит, — заявила Порция, останавливаясь под деревом. — Я скажу ему, что мы должны остаться вместе, как две вишни на стебле.

— Хм-м… Неплохая мысль, — одобрила Нерисса. — Но я оставляю за собой право на отказ, если твои аргументы не убедят меня. — Она сунула руки в карманы и вскрикнула: — О, я и забыла о нем!

— О чем?

Из складок своего фартука Нерисса вытащила перстень с бирюзой.

— Это я тоже украла у испанца.

— Нерисса!

— В свое оправдание могу сказать: он сам украл кольцо у его настоящего владельца, — проговорила Нерисса, отдавая его Порции. — И он был дьяволом.

— Убедительное оправдание, — заметила Порция, косясь на перстень. — Бирюза! — Странное выражение мелькнуло на ее лице. — Я видела где-то похожий, давно… — Она подумала, покачала головой. — Возможно, это был просто сон. — Она подбросила кольцо в воздух одной рукой и поймала его другой. — Итак, ты украла это у дьявола. Я видела, как твой дьявол сегодня изящно следовал за своим господином на их испанский корабль. Господин выглядел мрачным, но изверг был довольно спокойным. Кажется, он еще не заметил своих потерь.

— Ну, — сказала Нерисса, — ты знаешь, как ведет себя дьявол. Всегда делает хорошую мину при плохой игре. Да и кому мог бы пожаловаться этот парень? Ты — великая госпожа, а у меня ключи от твоего дома. Он же — простой солдат.

— Здравый смысл, как всегда. — Порция надела кольцо с бирюзой себе на палец, оно свободно болталось. — Кольцо дьявола слишком велико мне. Но мы найдем ему применение. Мы придадим ему особое значение, заставив дрожать женихов.

— Его сделали для мужчины, — сказала Нерисса. — Камень с трещиной, но серебро довольно тяжелое. И работа тонкая. Думаю, ты можешь подарить его тому, кому захочешь сделать что-нибудь приятное.

Порция покраснела.

— Ах, Нерисса, ты считаешь меня гордой дурой, да? — Она опустила кольцо в карман своих мужских панталон.

— Я тебе сказала, что я о тебе думаю.

— Бессердечная?

— Возможно, нет.

— Сердце перевешивают мозги?

— Возможно, — согласилась Нерисса. — Но за это я и люблю тебя.

Слезы снова подступили к глазам Порции. Она взяла Нериссу за руки и крепко сжала.

— Тогда научи меня, Нерисса.

— Я? Чему я могу научить тебя?

— Впереди у меня жизни больше, чем позади, и мало опыта в доброте. Я могу набить много шишек, прежде чем научусь ей. Но я наблюдала за тобой.

— Как… наблюдала за мной?

— Как ты общаешься с моими женихами. Со слугами, которые тебя любят. С дворняжкой, которую я пнула у Ка д’Оро, в тот день, когда мы встретились. Ты позвала ее и дала ей булку. Будь моим сердцем, Нерисса. И научи меня, как ты это делаешь.

Нерисса покраснела, как мак.

— Порция, я не такая хорошая, какой ты меня считаешь.

— Это зависит от понимания слова «хорошая». Оно имеет два…

— Стоп! — засмеялась Нерисса. — Значения мы обсудим позже. Я остаюсь! А сейчас давай пойдем и посмотрим, как причаливают новые барки.

— Ах, женихи. Женихи, влекомые надеждой? — спросила Порция.

Нерисса посмотрела на величественную виллу, на смеющееся лицо своей подруги и на бриллианты в золотой оправе в ушах Порции, резко контрастирующие с грубой шерстяной рубахой и панталонами, которые госпожа предпочитала для прогулок. Она поблагодарила Господа за свое редкое счастье и в ответ на вопрос Порции покачала головой.

Лишь немногие мужчины знают, на что они надеются. Однако в «Бельмонт» они плывут на крыльях желания.