А Падуматейнги и Ятимоутта возвратились в Рубиновый дворец, когда солнце уже зашло и на небе сияла луна. Поднявшись по массивным золотым ступеням крытой лестницы, над которой вились огромные наги и, сложив крылья, сидели диковинные кейннары, обе феи в сопровождении служанок прошли в покои царевны. Дворцовая опочивальня блистала изысканным великолепием убранства: все девять видов драгоценных камней, вкрапленных ровными рядами, напоминая причудливые тыквы, сверкали в отделке дверей и окон, впускавших в залу свежий ветерок; под просторным шатром восьмискатной крыши с украшениями из алмазов и изумрудов на роскошном ложе в форме дивного цветка ганго, мягком и теплом, как самый лучший белоснежный войлок из Китая, нежилась юная Велумьясва. Вокруг нее живописными группами расположилась ее свита — все девы были в ярких, переливавшихся всеми цветами радуги юбках, отделанных золотом, слегка прихваченных на тонких талиях, и в ажурных кофточках, сшитых руками небесных фей и украшенных изумрудными подвесками.
Для услады царственных ушей придворные музыкантши Хемамалла, Вунназота, Хемавела, Неза и другие исполняли пленительные мелодии, в которых искусно сливались звуки нежной лютни, печальной скрипки, призывных барабанов и веселого патталы. В музыку придворного оркестра причудливо вплетались песни, томные и ласковые, — их пели юные девы из Дворца Ароматов. В этих песнях говорилось о том, как прекрасный царевич славного рода из некоей неведомой страны соединился узами брака с прелестной дочерью властителя золотого дворца, нежностью и чистотою соперничающей с дивными лотосами райских садов. И вот в изумрудных чертогах, на ложе, сверкающем рубинами, они познали радость наслаждения. Под мерно льющиеся любовные песни усердные служанки, стоя на почтительном расстоянии, обмахивали юную царевну несущими прохладу опахалами и веерами. А песня все текла и навевала сладостные грезы...
Тут к царевне приблизились ее верные подруги — феи Падуматейнги и Ятимоутта. Тотчас ласкающий и нежный голосок Велумьясвы спросил:
— Ушли с утра и только ночью вернулись! Отчего бы это?
В словах царевны слышался укор, и Ятимоутта начала почтительно оправдываться:
— Мы, ваши рабыни, царевна, были в столь сильном беспокойстве и смятении, что даже позабыли о времени — день на дворе или ночь, не помнили, где очутились и куда нам идти, — вот и не смогли вернуться вовремя. Ах, нет ни сил, ни разумения поведать госпоже о том, что с нами приключилось!
— Ну, все теперь понятно, — притворясь обиженной, проговорила царевна. — Когда государь еще молод и занят в золотом дворце лишь детскими забавами — то бьет в барабан, то шумно играет, думая лишь о своих прихотях или капризах, — слугам раздолье: хотят — уйдут, хотят — вернутся, в самую рань — уже за оградой, а к ночи появятся — не ведают, где были, не помнят, с кем встречались... Не верю я ничему! Будь добра, матушка Махатала, расспроси Падуматейнги и Ятимоутту!
Услышав повеление царевны, Махатала, настроившись на нужный лад, принялась вышучивать опоздавших девушек. Видя, что Велумьясва, внимая ее речам, изволит улыбаться, она продолжала:
— Милые мои, что же это с вами стряслось? Видно, и впрямь вы заблудились! Может, зрение подвело или вдруг отшибло память? А может, наши обольстительные девы оказались в обществе высоких особ? Не кривите душою, поведайте нам о приятном знакомстве!
— Ох, любезная моя госпожа, — обратилась няня Махатала к царевне, — скорее всего здесь кроется какая-то тайна!
Тут в опочивальне поднялся невообразимый шум и смех, посыпались вопросы — один каверзнее другого, шуткам не было конца. Когда же понемногу все утихомирились, Ятимоутта наконец сказала:
— В серьезных делах шутить негоже! А уж подругам, право, не к лицу так смеяться над чужими бедами!
Тогда няня Махатала, решив, что уж теперь настало время говорить степенно, зашептала почтительно юной царевне:
— Сдается мне, милая моя госпожа, девушкам есть что порассказать о встрече с государем, властителем небесного оружия, который недавно прислал вашему высочеству ароматного сандала, или с его соратниками и слугами! Однако, хоть мне и было повеление выведать у Падуматейнги и Ятимоутты о случившемся во всех подробностях, — все же им, как видно, неохота отвечать при посторонних. Должно быть, есть там много деликатного — они ведь обе так о госпоже пекутся! Похоже, что порученное дело их расстроило, — у бедных такой понурый вид!
Так на ушко своему любезному дитяти шептала преданная няня Махатала.
— Чего же им печалиться о чужих делах? — оживилась Велумьясва. — Ну, говорите же скорее, я жду!
Не смея ослушаться царевну, Ятимоутта смиренно приблизилась к драгоценному ложу и почтительно доложила:
— Уж если речь зашла о ваших верных рабынях, то мы всей душой преданы госпоже и служим только вашему высочеству. О постороннем, о чужих заботах мы и не помышляем. А думаем всечасно и печемся лишь о вашей пользе, лишь о ваших радостях, удобствах и благополучии. Да разве стоило бы держать никчемных слуг, если бы они вдруг не стали соблюдать господскую выгоду? Однако мы в своем усердии не можем преуспеть и все стараемся напрасно...
— Что-то не пойму твоих намеков! — в нетерпении перебила ее царевна. — О каких делах и о чьей пользе идет речь? И почему вы стараетесь напрасно? Говори понятнее, а то уж и вовсе заморочишь мне голову!
Но хитроумная Ятимоутта остереглась поведать прямо обо всем, что случилось, а повела свою речь окольным путем:
— Осмелюсь я напомнить вашему высочеству про поговорку «Если господин благосклонен, то и слуге вольготно». Когда все совершается по доброй воле и с согласия государя, то не о чем говорить; но если золотые уши не внемлют донесению раба, если ложная гордыня делает владыку недоступным и гневливым, тут уж за всякое слово верного слугу ожидает кара и наказание. В надежде на ваше милостивое внимание, чтобы пояснить свою мысль, осмелюсь поведать госпоже историю, названную:
Гнев господина —
беда подданному
Рассказывают, что в давние времена на озере Пауккхарани жила и властвовала золотая птица — хинта по имени Инзани с пятью сотнями своих подданных. Известно было также, что в то же время царь журавлей, которого звали Ниявутта, частенько проводил время и кормился в окружении многочисленной свиты на озере Таббакала. И вот однажды в той местности разразилась гроза, дул сильный ветер, хлестал дождь; молоденькая хинта по имени Уяни из окружения царицы Инзани заблудилась и, опасаясь урагана, не посмела лететь дальше. Потеряв дорогу на озеро Пауккхарани, она случайно залетела к берегу Таббакалы. Спустившись на воду, прелестная хинта тотчас нарядилась в одеяние из пяти лотосов и принялась беспечно резвиться в камышах. Тут и заметил ее царь журавлей Ниявутта. Решив добиться расположения юной красавицы, он обратился к ней с любовными речами, но Уяни отвечала так: «О царственный властитель журавлей, на озере Пауккхарани изволит править своим народом государыня Инзани. Лишь одна она достойна быть подругой венценосного владыки!»
И, сказав это, она полетела на свое родное озеро Пауккхарани.
С того дня как царь журавлей Ниявутта услышал о прекрасной хинте по имени Инзани, он потерял покой — не мог он уж более наслаждаться привольной жизнью, все тосковал и грезил лишь о царице озера Пауккхарани. И вот в один прекрасный день собрался Ниявутта и вместе с пятьюстами приближенных полетел на озеро, где властвовала Инзани. Прибыв туда, вся стая журавлей тотчас же опустилась на воду и начала кормиться. Заметив незваных гостей, царица-хинта прокричала: «Журавлям не место на нашем озере!» — «Любезная хинта, — ответил ей царь журавлей Ниявутта, — наше озеро Таббакала живописнее и красивее этого, к тому же у нас растут лотосы всех пяти лучших сортов. Их цветы так украшают озеро! Полетим туда со мною, о прекрасная хинта, будем вместе наслаждаться жизнью!»
Услышав зов Ниявутты, красавица Инзани рассердилась. «Не хочу лететь с вами, журавль и хинта не пара друг другу!» Тут-то и вмешалась юная Уяни: «О царица, на днях был сильный ураган, я сбилась с пути и случайно попала на озеро Таббакала. Там такая чистая, прозрачная вода, и все озеро покрыто драгоценными цветами лотоса. Озеро это прекраснее, чем заветное Нанда в стране натов. Вот в каком райском месте обитает славный царь журавлей Ниявутта со своим журавлиным народом. Поселились бы парой — были бы точно золото подле изумруда! Послушайтесь моего совета: без колебаний летите на чудесное озеро Таббакала! Супружеская жизнь с государем Ниявуттой сулит лишь счастье и наслаждение!»
Так убеждала юная хинта свою госпожу и царицу Инзани.
«Да разве журавль и хинта под стать друг другу? — вскричала властительница Пауккхарани. — Не к лицу мне такой союз!» И велела она своим подданным побить крыльями несносную Уяни. А сама царица гордо отвернулась. И сколько ни молил, ни уговаривал ее достойный Ниявутта — так согласия и не добился. Пришлось ему ни с чем возвращаться восвояси на озеро Таббакала.
Но вот однажды охотник Балабеда из страны Баянати пришел к озеру Пауккхарани, расставил силки и начал ловить беспечных хинт. Что ни день, убивая пойманных птиц, он варил их и поедал. Видя все это, царица Инзани и ее приближенные уже более не смели оставаться на озере Пауккхарани и полетели прочь. Однако жить вдали от воды им было невозможно, вот и опустились они на берег озера Таббакала, чтобы хоть немного подкрепиться. Увидав на поверхности воды прекрасные цветы пяти лотосов, Инзани поняла, что здесь и обитает благородный царь Ниявутта со своим журавлиным народом. Полная раскаяния и смирения, царица-хинта в сопровождении свиты явилась к Ниявутте с повинной, прося приюта и защиты. Повелитель журавлей с радостью простил ее, и с этого дня жили они до самой смерти в любви и счастье среди подданных своих — журавлей и хинт, также мирно и счастливо соединившихся в супружестве, не зная тягот и огорчений. И в эту пору безмятежного счастья, посреди любовных утех прекрасная царица Инзани вспомнила о жестокой судьбе юной хинты Уяни: в раскаянии своем, стремясь загладить несправедливость, супруга Ниявутты окружила изгнанную прежде хинту почетом и любовью и что ни день ее хвалила и ласкала...
Вот и выходит, что юная Уяни желала своей владычице лишь блага и советовала ей от чистого сердца, да поплатилась за искренние речи, так как госпожа была задета за живое и рассердилась, в гордости своей не зная меры. Потому и говорится: в гневе господин — виноват подданный. Ох, любезная моя царевна, надобно об этом хорошенько помнить и поступать осмотрительно. От слепящих лучей яркого солнца можно спастись, укрывшись за пологом, а от царственного гнева повелителя спасения нет. Столь он пагубен и опасен, что уж лучше поостеречься! Вот почему и не смею до конца поведать о моем деле!
На этом Ятимоутта прервала свою речь.
— Вот уж это мне странно, — обиженным голосом проговорила царевна, — все вы печетесь о моей пользе, ходите за мной со дня моего рождения, служите верно и преданно, никогда я вас ничем не попрекала... Что бы вы ни подумали, что бы ни сказали — разве в силах я причинить вам зло? Если дело полезное, а речи достойные — зачем же отмалчиваться? Говорите, что надобно!
Притворно надулась царевна Велумьясва, но, по-детски наивная, не смогла она сдержать любопытства и поспешила дать милостивое согласие: кокетливо лепеча, она тут же повелела Ятимоутте продолжить свой рассказ, и та наконец, будто решившись, хоть и делая вид, что трепещет от страха, полная почтительной преданности и искреннего благоволения, осмелилась слегка намекнуть о главном, осторожно приоткрыть завесу над сокровенной тайной, дабы настроить юную владычицу на нужный лад. Обдуманно и ловко подбирая выражения, сметливая Ятимоутта поедала царевне обо всем, что с ней произошло, придав событиям особый смысл и присовокупив подробности божественного свойства, на вымысел не поскупившись.
— Вчера, лишь только рассвело, мы с Падуматейнги, получив высочайшее разрешение, отлучились из дворца. Выйдя за дворцовую ограду, вблизи уединенной Обители Отдохновения ната Садутакхи мыли волосы и приводили себя в порядок. Там задержались, и вот пришлось нам быть свидетелями... В общем, оказалось, что благородный царевич, властелин небесного оружия, который соизволил поселиться во Дворце Слоновой Кости на берегу заповедного озера Навада, задумал переслать вашему высочеству божественный подарок — дивный цветок небесного растения атавати, что на земле зовется «страстоцветом». Для этого призвал он двух небесных натов, брата и сестру с Медной горы, и, приказав: «Сорвите дивный страстоцвет в дар прекрасной владычице Рубинового дворца!» — отправил обоих в царство небожителей. Узнав о поручении от прибывших натов, властитель неба Тиджамин, могучий Эйнда, воскликнул: «Коли этого желает мой любимый сын, то пусть они возьмут небесный дар!» Тогда уж нат — хранитель той заповедной горы, на которой произрастает атавати, без промедления сорвал и принес божественный цветок любви, пожалованный Тиджамином. Видя это, прекрасная фея, дочь одного из правителей страны Садумахарей, вдруг полюбопытствовала: «В какое царство, в чей дворец доставят этот благодатный цветок?» — «Властелин небесного оружия, могущественный и прекрасный, желает поднести его в подарок благородной царевне из Рубинового дворца, стоящего на вершине Горы Ароматов. Для того сей страстоцвет и сорван!» — ответил усердный нат-хранитель.
«О, тогда я знаю, это царевич Эйндакоумма из страны Яммании изволит посылать свой дар любви и сердца Велумьясве, прекрасной хозяйке Рубиновых чертогов! Не так ли?» — «Точно так, это дар любви в надежде на благосклонность!» — был ответ. «Передайте же благородному отпрыску всемогущего властелина небесных натов это послание на золотой пластине!» — сказала фея из селений Садумахарей, и на тонком листе драгоценного золота забурей она начертала слова:
«Дивный цветок атавати, который ты замыслил послать в знак любви той, что обитает на Горе Ароматов, я у себя оставляю. Если сочтешь это дерзким и, распалясь от злобы, явишься за цветком в царские чертоги страны Садумахарей, то в благодарность придется тебе, не зная снисхождения, усердно обтирать своими волосами золотые стопы Тиджамина!»
Вручив золотую пластину натам-посланцам, вздорная фея отправила их на берег озера Навада.
Явившись пред светлые очи царевича Эйндакоуммы, наты послушно исполнили порученное: сообщив о письме, они признались, что цветка не принесли. «Как вы посмели, повинуясь женскому капризу, оставить дивный атавати, предназначенный в дар прекраснейшей из дев?» — В великом гневе царевич расколол на куски золотую пластину со злополучным посланием и разбросал их вокруг, а натов повелел наказать.
Верные слуги царевича схватили несчастных гонцов и, не ведая жалости, исполосовали им спины до крови и мяса, так что жутко было смотреть. Не в силах вынести муку и боль, брат и сестра, вырвавшись из рук истязателей, бежали прочь, и вот примчались искать спасения в обитель мудрого Садутакхи. Следом за ними явились воины царевича, а во главе их был преданный сподвижник Эйндакоуммы, круглолицый Пинняхата, с которым мы встречались прежде, когда на днях вручали дар нашей госпожи — цветы благовонной мьиззутаки. Тут мы и спросили Пинняхату о причине погони. Он же сказал: «Нужно примерно наказать дурных и безмозглых натов. От заслуженной кары им нет спасения! Раз был дан высочайший приказ — поймаем и воздадим по заслугам!»
Несчастные беглецы с окровавленными и вздувшимися спинами заплакали и стали молить о пощаде. Став на колени, взывали они к нам, моля о защите. Без сострадания на них невозможно было смотреть: жалкое зрелище — избитые наты.
«Пощадите же их, о достойнейший из подданных!» — обратились мы смиренно к жестокому мучителю. «Если сможете доложить обо всем вашей благородной госпоже и станете молить о снисхождении, распластавшись у ее ног, так, чтобы, вняв мольбам, царевна благосклонно простила столь опасных преступников, — вот тогда им будет воля!» — ответил неумолимый Пинняхата.
Жалостью переполнились наши сердца, когда смотрели мы, как сочилась кровь по нежной коже брата и сестры; не могли мы вынести вида этой пытки, взяли грех на душу и крикнули злодею: «Остановись!»
Однако, явившись к вашему высочеству, не посмели открыть всю правду. А уж раз пришлось нам таиться, то поневоле уклонились мы от прямого ответа, так и попали, будто в тиски: куда ни двинься — всюду жмет!.. А уж то, о чем велел сказать Пинняхата, и вспомнить-то боялись. Расстроившись, и вовсе голову потеряли!
Так описывала волнующие события красноречивая Ятимоутта, втайне надеясь добиться хитростью от царевны благоприятного решения.
А юная Велумьясва, в томной неге раскинувшись на царском ложе, как будто пребывала в легкой дреме — рассеянная улыбка лишь временами скользила по ее прелестному и нежному лицу. Но вот, чуть приподнявшись на мягкой подушке, слегка опираясь на тонкую, почти бесплотную царственную ручку и обратив затуманенный дремотой взор к своим подданным, тихим, утомленным голосом проговорила:
— Неужели вы, бедные мои подруги, так старались, хлопотали — и все из-за меня? Как вам не надоест твердить все об одном? Оставьте же наконец ваши шутки. Об этом более ни слова!.. Недавно, когда срывала я ароматные цветы мьиззутаки, обожгло меня солнечным лучом — в благодарность за душистое снадобье, столь удачно исцелившее меня, послала я в подарок драгоценные цветы. А вы все как будто только этого и ждали: тотчас же принялись за наставления, судили да рядили, и так и этак восхваляли царевича — намеки, предсказания, вразумительные притчи, чего я только не наслушалась от вас! И Падуматейнги, и ты, Ятимоутта, не обо мне вы печетесь, обе радеете о благе того царевича, который поселился во Дворце Слоновой Кости на берегу озера Навада! Да только попусту стараетесь!.. Ну, разве это не чудовищно — столь преданно служить чужому господину?
— О ваше высочество, — воскликнула тут Падуматейнги, — благородный царевич, о котором вы изволили упомянуть, ищет встречи с вами, а ведь в будущем ему суждено сделаться властителем острова Забу с окрестностями, а может быть, даже и всех стран на четырех великих островах... Коль скоро юные супруги соединятся в любви и счастье, нам, вашим подданным, иной радости в жизни и не надо. Все мы только и ждем милостивого согласия вашего высочества, одна лишь благосклонная улыбка — и будем удовлетворены: ведь если господин не знает огорчений, то счастлив и слуга! Лишь к этому мы все стремимся, лишь об одном все наши помыслы... Сколь счастливы и благодарны небу были бы ваши верные рабыни, если бы две судьбы оказались связанными навеки, если бы взаимная любовь, могущество и власть соединили прочными узами две благородные жизни! Однако речи наши не убеждают, а доказательствам нет веры. Ну, как тут не прийти в уныние? Невольно на ум приходит притча, в которой рассказывается о подобном происшествии. Наша доля так же незавидна, как и судьба лягушки из этого старинного рассказа. Будьте же снисходительны, ваше высочество, и соблаговолите выслушать историю.
Ближних возлюбишь —
себя погубишь
В давние времена в ручье Тандака, населенном золотистыми рыбками из породы змееголовых, жили в счастливом супружестве царь рыб Тейнганейккхама и царица Наликая. И вот однажды, когда долго лили сильные дожди и вода в ручье поднялась, так что не было уже ни мелей, ни порогов на всем пути от истока до устья, обрадованная царица Наликая, наслаждаясь полноводьем, заплыла случайно в незнакомый ручей, а оттуда в пруд, известный под названием Гиссхая. Не ведая о времени, беспечная Наликая весело резвилась на новом месте. Между тем пора дождей миновала, наступила жаркая засуха, от палящего зноя появились широкие мели, обнажилось песчаное дно. Возвратиться в свой родной ручей Тандака рыбка Наликая уже не могла, так и пришлось ей остаться в пруду Гиссхая.
А тем временем царь Тейнганейккхама все разыскивал пропавшую супругу — плавал по течению и вверх и вниз, но ни в воде, ни в иле не мог ее найти и оттого печалился и тосковал.
Несчастная же Наликая все безуспешно пыталась выбраться из мелеющего пруда Гиссхая: переползая по песку из лужи в лужу, она вконец изнемогла и выбилась из сил. В отчаянии, не зная, что и предпринять, лежала обессиленная Наликая на песке, положив голову на край берега, когда заметила ее лягушка по имени Мандука, случайно прыгнувшая в пруд Гиссхая.
«Зачем ты высунула голову на берег? — спросила она у Наликаи. — Верно, забыла, что можешь очутиться в клюве у цапли или ворона?»
Тут незадачливая золотая рыбка поведала лягушке о своей печальной участи.
«Дорогая Мандука, не сможешь ли добраться до ручья Тандака и рассказать царю Тейнганейккхаме о том, что здесь со мной случилось?»
Лягушка сжалилась над золотою рыбкой и отправилась в ручей Тандака. Разыскав царя, она передала ему все, что наказала ей злосчастная Наликая.
«Ах, милая Мандука, — воскликнул тут царь рыб Тейнганейккхама, — природа даровала тебе и твоему племени громкий и призывный голос; стоит вам собраться и хором завести свою песню, как дождевые наты, заслышав просьбу о дожде, сразу начинают веселый праздник — скачут, прыгают и пляшут за облаками, а с неба сыплются прохладные брызги, стучат тяжелые капли, льются дождевые струи... Так ведь бывает каждый год. Дорогая Мандука, сжалься над нами, начни свою призывную песню, пусть прольется дождь на землю!»
Искренне и слезно просил лягушку царь рыб — безысходная тоска по возлюбленной супруге была в словах Тейнганейккхамы. Жаль стало Мандуке несчастных рыб, не посмела она отказать настойчивой просьбе и решила так: «Ведь не ради своей корысти, а из любви и сострадания к разлученным супругам! Пусть же поскорее они соединятся, пусть живут, как прежде, не ведая печали!»
И вот, наконец решившись, завела лягушка свою песнь; громко заквакала, обращаясь к небесам. Показалось ей, будто небо потемнело, будто начали сходиться дождевые тучи. Тут уж, собравшись с силами, принялась лягушка квакать во все горло, не давая себе отдыха ни на мгновение, — лишь бы вновь соединить несчастных супругов! Так старалась и так надсаживалась Мандука, что, не выдержав, лопнула от натуги...
Вот и мы, как эта несмышленая лягушка, устали не зная, стараемся оказать благую помощь, дабы встретились на пути любви и счастья ваше высочество и благородный царевич; чтобы, познакомившись, полюбили друг друга, сочетались бы на всю жизнь для вечного блаженства, жили бы всегда в богатстве и радости, не ведая ни разлуки, ни печали... Все наши думы и заботы лишь о вашем счастье — ради вас готовы на любые лишения, больше ни о ком и ни о чем не смеем и помыслить, всю нашу нежность и ласку без остатка приносим к ногам госпожи...
Так закончила свою речь Падуматейнги. Озабоченно выслушав благородную деву, юная царевна кротко улыбнулась и сказала:
— Все дело в том, что ты, дорогая Падуматейнги, и ты, милая Ятимоутта, — обе вы, не переставая, твердите мне лишь о царевиче, который поселился во Дворце Слоновой Кости. Хоть это и странно, но ни о чем другом вы со мною говорить не желаете. Давно уж мы не развлекались. Соскучилась я без песен и без танцев. Вот мы с сестрицами и нянюшками немного и посмеялись над вами. Теперь уже я нисколько не сержусь и больше не стану вас вышучивать. Да только стыд и страх меня не покидают... А вы еще меня всячески разыгрывали, немудрено, что я в душе досадовала. Вы уж впредь извольте воздерживаться от глупых шуток, нечистых намеков про возлюбленных да суженых, про разные любовные дела, про страсть и ревность. Мне это неприятно. Не старайтесь же вперед дразнить меня и обижать! А то уж было вовсе лишили меня покоя: будто сговорились, собрались вокруг и все толкуете лишь об одном — эта восхваляет, другая запугивает, третья сочиняет небылицы. Из-за ваших россказней и басен я совсем потеряла голову... Ведь я еще так неопытна — не понимаю, что и почему. Наслушаюсь тут ваших наущений, пустых советов моих неразумных сестриц, да и соглашусь на любовное свидание — ведь вам же будет хуже: государь мой батюшка меня-то не тронет, зато уж вам не поздоровится — только сестриц и обвинят в моем грехе, дескать, сами расчистили путь соблазнителю! Тут уж вас жестоко покарают, на пощаду не надейтесь! Хочу разом всех моих подруг предостеречь: сколь бы ни были искренни ваши чувства, преданна ваша любовь ко мне, добры ваши намерения, вину возложат лишь на вас, уж помяните мое слово!
Когда царевна кончила, то Ятимоутта не посмела ничего сказать в ответ, а лишь молчала, низко опустив голову; тут не выдержала и вмешалась Йоханамейтта:
— О, сколь достойно сожаления все это! Мы, ваши преданные слуги, стараемся все делать вам на благо, а вы, ваше высочество, грозите нам расправой, не суля прощения!
— Помилуй, ведь я же говорю это без гнева и злорадства, — поспешно возразила ей царевна. — Не от меня исходит наказание. Осудит и покарает вас мой батюшка. Пусть даже стану я просить о снисхождении, бурный гнев его не смирится... Увы, и мне самой все это радости не обещает!
— Ах, ваше высочество, — не унималась Йоханамейтта, — неужели ваш могущественный батюшка, государь-нат Малладева, сможет осудить нас лишь за то, что, преданно служа вам, мы без устали печемся о царском благополучии, за то, что всей душою любим вас и почитаем, в усердии своем не зная меры?
— Увы, боюсь, что так, — вздохнула царевна. — Хоть я и дочь венценосца, все же и надо мною есть власть! Как же посмею противиться родительской воле?
— Полно, моя благородная госпожа, все не столь уж опасно — есть выход и здесь, — продолжала Йоханамейтта, — стоит вам только хитроумною речью защитить ваших ревностных слуг, если, конечно, в душе вашей родится искренняя любовь и милостивое сострадание к несчастным. Покров тайны нас охранит от государева гнева!
— Ну, коли так, — оживилась Велумьясва, — то поведайте мне, любезные сестрицы, как уберечься от наказания и смягчить неукротимый нрав моего родителя! Выслушав вас, верно, стану умнее!
— О ваше высочество, — воскликнула тут Йоханамейтта, — средство к спасению найти не так-то просто. Разве посмею давать вам советы? Однако позвольте поведать вам притчу: поразмыслив над мудростью древних, сами почерпнете нужный намек! Прислушайтесь же благосклонно к истории.
Речи родительской кротко внимай —
с хитростью пользу свою соблюдай
В давние времена жили в счастливом супружестве царь Бахоуттуда, правивший страною Яммапура, и царица Сейттаганди; в должный срок родилась у них дочь — плод любовных утех и брачного рвения. Когда достигла она совершеннолетия, за острый ум, глубокое знание и невиданную смекалку дали ей имя Нандамайя, что означает «Хитроумная». Была царевна не только умна, но и прелестна — владела всеми дарами женской красоты. Именно по этой причине царь-отец Бахоуттуда решил: «Никто из смертных недостоин моей дочери-царевны!»
И с этою мыслью повелел он воздвигнуть для Нандамайи дворец, сколь роскошный, столь и неприступный: в покои царевны был сделан лишь один вход с единственной дверью и лестницей, ведущей к этой двери, только с одной стороны можно было попасть во дворец, окруженный глухой и высокой стеною, чтобы никто из мужчин даже и не помыслил проникнуть туда. Любя и оберегая свое драгоценное чадо, государь страны Яммапура сам надзирал за дворцовым порядком и каждый день, каждую ночь являлся в покои царевны с доглядом.
В то же время страной Зеябуми правил государь Наратаба, у которого от супруги его, царицы Кетани, был сын — царевич Занейя. Вот услышал царевич Занейя о достоинствах царевны Нандамайи, испросил согласия у батюшки с матушкой и, собрав пять сотен воинов, захватив золота, серебра, драгоценных каменьев, отправился в далекую страну Яммапуру. Благополучно прибыв туда, стал он расспрашивать и разузнавать, где бы можно было найти подходящее место для лагеря; тут счастливый случай и свел его с кормилицей царевны по имени Панама. Откровенно, со всеми подробностями поведав ей о цели своего прибытия, не поскупился царевич на богатые подарки, а при этом наказал кормилице: «Уговори, матушка, свою юную госпожу, пусть согласится на свидание со мною! А уж после, если достигну своего, отблагодарю тебя по-царски!» Хитрая служанка долго не рядилась; лишь расставшись с Занейей, явилась в покои царевны и без проволочек принялась за дело: начала в один прекрасный день задушевный разговор — сначала исподволь, потом украдкой, а уж там, глядишь, — и в открытую; стала она улещать царевну, соблазнять, приводить счастливые примеры из мудрых книг. Так вот с легкой руки настойчивой Панамы юная царевна Нандамайя воспылала страстью к незнакомому царевичу Занейе и однажды согласилась на свидание с ним. Расторопная Панама поспешила в лагерь царевича с радостным известием: дескать, дело сделано, и цель уже не за горами. Тут же обо всем договорилась; нянька рассказала Занейе, как ему пробраться во дворец, а сама, довольная, вернулась в покои своей юной госпожи.
Лишь настала ночь, царевич Занейя, вооружившись обоюдоострым мечом, пустился в путь, следуя указаниям кормилицы Панамы. Добравшись до заповедного дворца Нандамайи, он ловко обвязал себя золотой веревкой, а поджидавшие его наперсницы царевны разобрали пол в опочивальне и в широкое отверстие втащили царевича Занейю. Очутившись наедине в покоях Нандамайи, царевич и царевна не тратили слов напрасно, а в молчаливой тишине прильнули друг к другу и с пылом юной страсти предались любовным утехам; девственность и юность в наслаждении обретали зрелость. Упоенные любовью, оба не заметили, как подошло время еженощного обхода, который совершал государь-отец в покоях дочери. Тут уж пришлось Занейе прервать любовный пир и возвращаться восвояси: вновь вскрыли пол в опочивальне и на веревке опустили царевича на землю. Лишь только он покинул дворец царевны, Нандамайя призвала свою няню Панаму и, томно улыбаясь, проговорила:
«Ах, матушка, твой царевич вконец меня измучил. Как он только не изощрялся — ласкал меня и целовал, гладил и щипал, живого места на теле моем не оставил; всю перепробовал до кончиков пальцев на руках и на ногах. Я уж почти лишилась чувств, только и могла, что стонать да бессвязно бормотать. Была бы я цветком — то вмиг увяла бы. Но, к счастью, женской доблестью природа меня не обделила — а то бы и несдобровать!»
Слушая царевну, кормилица Панама, а с нею все подруги и служанки не могли удержаться от смеха. В разгар их веселого хохота и явился во дворец проведать Нандамайю государь-отец Бахоуттуда. Еще на лестнице отчетливо услышав неурочный шум, слова царевны и голоса служанок, он сильно обеспокоился и, поспешно поднявшись в опочивальню, встревоженно спросил: «Что это за царевич, про которого тут шла речь? Откуда он явился и кто его впустил?»
На это царевна Нандамайя, не изменившись в лице ничуть, так что даже не дрогнул ни один мускул, спокойно и безмятежно отвечала: «Ах, батюшка, все это лишь сонный лепет! Мне приснилось, пока я почивала на мягком ложе. Во сне я очень испугалась и тут же пробудилась. А на самом деле не случилось ровно ничего. Все это только призрачные страхи!»
Столь простым объяснением царевна вмиг рассеяла все опасения государя. Решив, что нет причины попусту допрашивать о сновидениях, царь Бахоуттуда успокоился и тотчас удалился в свои чертоги.
А царевич Занейя, снедаемый любовным голодом, день ото дня становился все более пылким и необузданным — как говорится, «без страха и боязни шел на приступ, смело протянув десницу»! Что ни ночь пробирался он с мечом в руке в покои прелестной царевны и тайно находил приют в опочивальне Нандамайи. Но вот, коль скоро любовное блаженство царевича с царевною не прерывалось и в усердии своем они не знали меры, случилось то, что неминуемо должно было случиться: царевна Нандамайя зачала...
Посовещавшись с наперсницами, Нандамайя сговорилась, как доложить о происшедшем государю, и тут же распорядилась отослать царевича Занейю на родину, в страну Зеябуми.
Царь Бахоуттуда, узнав о случившемся, был вне себя от гнева.
«Из какой страны этот царевич и кто посмел его сюда привести? Да и как он смог пробраться во дворец царевны?» — приступил он с допросом к придворным девушкам и страже Нандамайи. «Не видели, не знаем, государь!» — был их дружный ответ.
Тогда, затаив свой гнев, Бахоуттуда попытался ласкою и участием выведать правду у самой царевны.
«Ах, государь мой батюшка, в мои покои из посторонних людей никто не проникал! — сказала ему дочь. — Но вот зато, лишь только солнце заходило и опускалась ночь, как вдруг откуда ни возьмись влетал в опочивальню диковинный шмель, который мог изъясняться человечьими словами. Он опускался на мою постель и вел такие речи: «Коли полюбишь ты царевича Занейю, благородного сына государя Наратабы и супруги его Кетани, главной царицы из Южного дворца, что правят в стране Зеябуми, коли станешь его женою, то будете вы оба, живя в любви и счастье, властвовать надо всем островом Забу!»
Так повторялось много ночей подряд. Этот шмель все прилетал, с настойчивым жужжанием кружился над моею постелью и всякий раз пускался в уговоры, не жалея ни слов, ни чувства. А я от этих его речей слабела и наконец заглазно полюбила царевича Занейю.
«Как же мне быть?» — спросила я тогда шмеля. «Без колебаний поклянись в любви к царевичу Занейе и дай согласие на встречу с ним!» — отвечал мне говорящий шмель.
В тревоге и смятении не знала я покоя и все расспрашивала странного посланца любви; он же без стеснения все повторял мне: «Люби его, люби!»
С тем вдруг и пропал... Когда же на следующий вечер закатилось солнце и опустилась ночная темнота, я задремала на мягком ложе, и тут мне явственно пригрезилось, будто на моей постели оказался неведомый царевич Занейя, стал меня ласкать и нежить, а под конец вошел ко мне... Тогда я и проснулась. Осмотрелась кругом, все обыскала, но не нашла никого. Так и решила вновь дождаться ночи. Лишь стемнело, сон с меня долой, нарочно не ложусь, уселась в ожидании. Долго так прождала. Потом уже, как стало меня клонить ко сну, я задремала, а после уснула крепко и проспала спокойно всю ночь одна-одинешенька. И больше про этого Занейю ни слуха ни духа — ни во сне его не видела, ни наяву не дождалась... Но оттого, что со мною тогда случилось, стыд меня снедает что ни день...»
Вот какую басню сочинила царевна Нандамайя. Выслушав рассказ любимой дочери, государь Бахоуттуда про себя решил, что царевич, сумевший преодолеть все кордоны, открыть все запоры и проникнуть в заповедные покои царевны, и впрямь искусен, знает магию, владеет волшебством превращения. Поэтому не худо бы разыскать его, ибо зятем он будет достойным и породниться с ним не стыдно. С этою мыслью отправил он придворных гонцов в страну Зеябуми...
А когда две царские семьи породнились, стали их государства Яммапура и Зеябуми точно две золотые пластины, спаянные в одну: зажили в тишине и покое, справедливо решая все дела государей, подданных и соседних стран, не ведая ни распрей, ни раздоров.
А ведь не расскажи царевна волшебную сказку, царь Бахоуттуда ни за что не отдал бы ее за простого смертного, пусть даже и по любви. И умная Нандамайя это понимала. Вот и пришлось ей постараться, чтобы вернее убедить отца. Недаром она ловила тонкие намеки хитроумных рассказчиков, прислушивалась к житейским советам, расспрашивала своих придворных и размышляла, как ей поступить. Ведь женский род хитер на выдумки! Следуя советам и подражая опытным подругам, избежала она риска и спаслась от строгой кары. И что же? Два любящих создания счастливо соединились, два царских трона с той поры были прочно связаны между собой тесною дружбой, и оба государства шествовали золотой стезей мира. Сколь велика и благодатна оказалась польза! Разве не стоит вашему высочеству серьезно поразмыслить над действиями царевны Нандамайи? Ведь, если хитроумно поступить, возмездие не страшно!
Так наставляла юную царевну ловкая Йоханамейтта.
— Что же, мне, выходит, надо научиться вашим плутням и обману? Влюбиться в какого-то царевича да еще и лгать на каждом шагу, притворяться, чтобы наверняка угодить во все четыре страшных места наказания! Нет уж, благодарю покорно, я на такое не способна! — решительно проговорила царевна Велумьясва.
— Ах, ваше высочество, милая наша госпожа, — сказала тут Йоханамейтта. — Неужели вы могли подумать о нас так дурно? Дела людские требуют заботы — о том, что происходит в мире, должно поразмыслить... Мы все печемся и о вашей пользе, и о благе государства, где царствует ваш батюшка. В нашем старании нет ни лжи, ни плутней! В чем вы усмотрели хоть на волос обмана? Ваш батюшка не прогневится, лишь только все о благородном Эйндакоумме узнает. Он тотчас же изволит припомнить, что поведал ему когда-то мудрый Девадита, подробно объясняя вещий сон царицы, вашей матушки. Коль скоро вы с царевичем связаны самою судьбой, прошлой и будущей любовью, то ваш союз желанный и достойный!
Юная царевна с полной серьезностью внимала словам Йоханамейтты, однако все еще стыдилась и робела — столь уж близко касались заветных тем. К тому же смысл речей и возражений Ятимоутты, Йоханамейтты и других придворных дев до детского ее сознания еще не доходил. Хотя Велумьясва и силилась сдержать свои порывы, опасаясь выдать чувства опрометчивым признанием, все же мысль о прежней жизни, о любви в селениях натов, о суженом невольно наполняла ее душу счастьем и радостью грядущего блаженства. Не умея и не смея выразить столь сложное переплетение восторга, робости, сомнения, страха и надежды, она все более смущалась. Но вот умолкли феи, и с нежною улыбкой забылась царевна легким сном на драгоценном ложе.
Когда же свет зари вновь окрасил небо, верные прислужницы, как и подобает, приготовили своей царственной госпоже прозрачную и освежающую влагу для омовения, смешав ее с благовонным нектаром жасмина.
Прелестная Велумьясва лениво и томно нежилась на мягком и роскошном ложе, сверкавшем бриллиантами, изумрудами и золотом. Легкие прикосновения быстрых пальцев небесных дев ласкали и чуть щекотали царственную кожу, и, наслаждаясь, юная царевна еле слышно весело смеялась. Еще тончайшие сапфировые гребни не кончили ажурную прическу, а уж появилась дорогая чаша с искусною отделкой из «кошачьих глаз»; от чаши исходил чарующий аромат всех пяти самых лучших притираний и мазей, что были в ней с должным тщанием смешаны. Но едва атласный пальчик, чуть окунувшись в благовонный состав, влажный от душистых капель, приподнял драгоценные нити сверкающих волос и нежно коснулся царственных висков, как юная царевна вдруг прошептала:
— Не надо благовоний, мне что-то дурно, уберите гребни, голова кружится...
— Ах, ваше высочество, любезная наша госпожа, — стала тут увещевать ее няня Юпатара. — Когда увидит вас благородный муж, вам будет стыдно, оттого что не причесаны и не умащены благовониями! Не ленитесь же, отриньте неохоту! Запомните, что днем ли, ночью ли вы должны быть царственно прекрасны: наряжены как подобает, причесаны, надушены, умыты, а стало быть, негоже вам отказываться! Сегодня же тем паче!
— Это отчего же? — спросила ее царевна. — Что за день сегодня? И кто посмеет назвать меня ленивой? На что ты намекаешь?
— Неужто вы забыли, — продолжала Юпатара, — что вам поведала вчера Йоханамейтта о благородном царевиче Эйндакоумме? Так вот, любезная моя госпожа, сегодня выпадет благоприятный случай расцвести золотому цветку любви. Царевичу уж, верно, донесли, и он незамедлительно прибудет во дворец на Горе Ароматов. Эту новость потихоньку все друг другу передают. Если станете капризничать или будете продолжать детские причуды, то как сможет могущественный Эйндакоумма оценить ваше высокое благородство? Вам стоит побеспокоиться о том, чтобы произвести на юного героя должное впечатление!
— Ах, кто мне скажет, хорошо все это или дурно? Сколь опасны и пагубны эти хитроумные речи? На что тут решиться? А если пожалует сюда, в жилище наше на Горе Ароматов, этот царевич, вина падет лишь на вас, неразумных советчиц, неумелых наставниц. Я же, будто в тумане, ничего не ведаю! — так задумчиво рассуждала вслух юная царевна.
Слушая ее, Ятимоутта за спиной Юпатары незаметно тронула няню рукою: это был условленный знак.
— Милое мое дитя, наша благородная госпожа, — заговорила снова няня Юпатара. — Ежели и впрямь царевич прибудет в Рубиновые чертоги, неужто вы станете избегать его и прятаться, неужто не встретите суженого? А уж коли не скажете ни словечка, то будет стыдно перед посторонними... Негоже быть такой равнодушной, бесчувственной и неприветливой, не подобает забавляться любовью столь великославного и всемогущего властителя небесного оружия... Вот это уж стыд так стыд, срам так срам. При виде этакого нам, вашим верным слугам, останется лишь прятать лица да молить о снисхождении!
— Ах, няня, ну что случится, если я не стану говорить с царевичем Эйндакоуммой, скажи на милость! — осведомилась тут царевна.
— О госпожа моя и повелительница, — отвечала ей няня Юпатара, — вы, верно, все никак не можете взять в толк, чего мы вам желаем? Быть славною супругой властелина всех смертных, пред коим с почтением и робостью склоняются государи окрестных царств, ибо правит он всеми землями и странами людей, владычествуя на пяти великих горах — Живописной, Чудотворной, Ароматной, Черной и на Вершине Смелых. Усердные рабыни пытаются помочь вам достигнуть заветной цели. Худо будет, если, сюда явившись с благою мыслью, с добрым чувством, преодолев преграды и невзгоды, терпеливо прождав томительный и долгий срок, наследник Тиджамина так и не получит желанного ответа на призыв любви, без пользы, без успеха будет принужден воротиться в свои пределы. Сколь печален и горестен такой жребий! Разве госпожа не станет терзаться, коря себя за напрасную жестокость? А ведь до промаха недалеко! Об этом есть и старинная притча...
— Да я ведь ничего не замышляла против! И не звала его совсем. Он явился в наши края по своей воле. Ему не повезло, весь долгий срок прождал без пользы. Однако почему же мне надобно жалеть его и чувствовать свою вину? Вот этого уж в толк я не возьму никак! — возразила няне царевна Велумьясва.
— Беды не будет, если госпожа моя и благородный царевич из Дворца Слоновой Кости встретятся и узнают друг друга. Ведь эта встреча предопределена и высшею мудростию предсказана. Противиться же промыслу небес опасно. Чтобы убедиться в этом, госпожа моя, послушайте-ка своими золотыми ушками, что я вам поведаю. Есть старая и мудрая история.
Сдержи свои причуды —
самой же будет худо
В давние времена у царя Пандиты, правившего страною Тэккариззан, и супруги его, царицы Пандоуппалы, с которой он жил в любви и согласии, родилась дочь. Лишь достигла она совершеннолетия, как засверкала всеми лучами женской прелести, и за свою несказанную красоту была названа Тиримьюте, что означает «Сияющая драгоценность». Государь-отец безмерно любил и берег свою дочь-царевну. Заботясь о ее благополучии, он поместил красавицу в золотой дворец с пятью башнями и приставил для охраны пять тысяч слуг.
Тогда же у царя Кетумалы, правившего в стране Пурандамани, и супруги его, царицы Винандатамы, был сын-царевич Кхаттия. Как только пришла ему пора жениться, решил он отправиться на поиски достойной невесты. Пожелав объездить много стран и городов, царевич снарядил большое судно с командою в пять сотен матросов, нагрузил его золотом, серебром, драгоценными камнями и роскошными вещами, а также лучшими товарами, так что весь груз оказался поистине бесценным. В должный день отплыл царевич по реке в океан. Долго проплавав и побывав в различных странах, Кхаттия вдруг услышал о красавице из царства Тэккариззан. И вот, направив судно нужным курсом, прибыл он в Тэккариззан и причалил к берегу в удобном месте.
Как раз в это время государь страны Тэккариззан, великий царь Пандита, решив устроить праздник на воде и разные потехи, в окружении воинов и свиты развлекался, глядя на морские состязания, на гонки лодок и пирог при рокоте барабанов и громе гонгов. Тут он и заметил царевича, прибывшего по морю из страны Пурандамани...
Пока шел праздник и государь Пандита наслаждался живописным зрелищем, царевич Кхаттия, не теряя даром времени, стал раздавать свои богатства — золото, серебро и камни — министрам и сановникам Пандиты и многих щедро одарил. При этом он рассказывал каждому придворному о своем деле, стремясь подарком, уговором или лестью склонить его на свою сторону и заручиться поддержкой. Так он сошелся со многими и вскоре обзавелся верными друзьями.
И вот министры и военачальники, начиная с самых высших, приняв подношения от царевича Кхаттии, вдруг все в один прекрасный день почтительно доложили своему владыке о намерении прибывшего посвататься к прекрасной Тиримьюте. Выслушав придворных, царь Пандита воскликнул: «Если я не отдам свою дочь за благородного человека, так не за ната же мне ее сватать? Однако женщины, все без исключения — высокого рода или низкого, капризны и строптивы. Ко всякой нужен подход — искусные уловки, уговоры, прельщающие речи и, конечно, время — днем не обойдешься! Когда уж речь зашла о благородном побеге царствующей династии, о моей наследнице, как могу отринуть советы верных подданных? Правда, это лишь мое согласие. Но если благосклонна будет и царевна, то предложению моих преданных слуг противиться не стану!» В ответ на речи государя министры и полководцы Тэккариззана сказали так: «Дабы убедиться, сколь приятен нашей госпоже этот царский сын, позволь же, о государь, попытать ему счастья. Пусть соблазнит царевну, а там уж и за свадьбу!»
И тут же царь Пандита изволил дать высочайшее разрешение.
Министры и военачальники тотчас же поспешили к царевичу Кхаттии и принесли ему благую весть: «Согласие получено!» — за что немедля были вновь щедро одарены. А после, возвращаясь во дворец, захватили к государю и самого царевича Кхаттию.
В тот же день царевне доложили, что батюшка ее, щедрый в любви и милости своей, соизволит представить ей государева сына из страны Пурандамани. Юная дева с детских лет о мужчинах ни слова, ни намека не слыхала, живя в заточении, и вот теперь, как громом пораженная, была в смятении и страхе. Невнятно пролепетав: «Хорошо, согласна!» — она попросту не смела отказать отцу, хоть сама и желала бы крикнуть: «Нет! Ни за что! Пусть не приходит! Не люблю!» Увы, такого ответа дать ей не пришлось — надо было лишь помалкивать. Она только постаралась надежнее укрыться в своем дворце: убежала в дальние покои и там затаилась.
А царевич Кхаттия тем временем все прикидывал да дожидался благоприятного дня, чтобы явиться к царевне. Так и прождал он больше года. Как ни старался Кхаттия прельстить красавицу, как ни соблазнял, свидания не добился, пропали попусту его старания и речи. От страха и стыда царевна Тиримьюте все упрямилась, как вздорное и неразумное дитя, никак не соглашалась допустить его к себе. В большом недовольстве и раздражении царевич Кхаттия проводил без счета долгие и томительные дни. А между тем придворные, получив немало подарков от царевича, успокаивали его: «Царевна еще совсем дитя, в нежной и неопытной юности своей чужим словам с охотою не внемлет, а свидания так попросту боится... Вот тут-то самое время поднести ей что-нибудь диковинное в знак любви и обожания. Пусть золото ей не по нраву, бесценных камней она не желает — все же надо чем-нибудь ее порадовать, развлечь и поразить. Пускай это будет нечто удивительное, такое, чего в мире людей и не сыщешь, что бы вмиг заворожило царевну! Постарайся и разыщи, о царевич!»
Со вниманием выслушав своих советчиков, царевич Кхаттия, полюбивший царевну Тиримьюте искренне и сильно, воскликнул: «Я отыщу диковинный подарок для царевны!»
Тотчас он воротился на свое судно и немедля отплыл в океан. Достигнув лесистых берегов Хемавунты, он заметил удивительное дерево в полном цвету, усыпанное множеством разнообразных соцветий: на каждой ветке их распустилось до десяти сортов — красные, белые, синие, золотисто-желтые — каких тут только не было расцветок! Вдохнув пряный аромат невиданных цветов, царевич и его спутники вдруг ощутили странный зуд, и вот через мгновение носы их чудесным образом выросли и удлинились до размера целого локтя. «Ох, верные мои друзья, — горестно воскликнул царевич Кхаттия, — меня и прежде-то не жаловала красавица Тиримьюте, теперь же, с этим чудовищным носом, как я посмею воротиться в ее страну?» — «Не кручинься, государь, — отвечали ему его спутники, — лучше вырвем это дерево с корнем. Вот тебе и первая диковинка!»
Не долго думая, они подкопали дерн и вытащили странное дерево вместе с корнями, а после посадили его в землю на своем судне.
Проплыв вдоль берега дальше, увидели еще одно диковинное дерево: причудливая форма его напоминала многоярусную башню, по широким и плоским листьям можно было взбираться, как по ступеням. Но вот от легкого морского ветра дерево закачалось и вдруг дохнуло пряным ароматом; стоило царевичу и спутникам его понюхать, как тотчас же их длинные носы укоротились и сделались, как прежде, ни больше ни меньше. Тут уж Кхаттия без колебаний решился вырыть и это дерево; вскоре спутники царевича перенесли и посадили чудесное растение на судне рядом с первым. А затем пустились по морю в обратный путь и в должный срок благополучно возвратились в страну Тэккариззан.
Решившись поразить диковинкой царевну, Кхаттия велел послать ей цветок с первого дерева, поставив в золотую вазу, а вазу поместив в длинный ларец слоновой кости с плотной крышкой, которую он собственноручно закрыл и запечатал своей печатью. «Дорогой подарок доставьте царевне Тиримьюте, да по пути не смейте открывать!» — приказал он слугам государя, имевшим доступ в царевнины покои.
Прибыв во дворец Тиримьюте, посланные доложили: «Царевич Кхаттия изволил прислать в подарок чудесный и доселе невиданный цветок! Взгляни же на цветок и вдохни заморский аромат, о госпожа!» — вскричали они хором, видя, что царевна колеблется от смущения.
Юная Тиримьюте отомкнула крохотный замочек ларца, открыла золотую крышку и, достав драгоценную вазу, узрела диковинную ветвь, на которой распустились десять разноцветных цветков, источавшие все разом дивный аромат.
«Понюхай же, о благородная царевна!» — напомнили нетерпеливые придворные, которым тоже хотелось отведать аромата заморских цветов. И вот лишь только успела царевна Тиримьюте, а вслед за нею и вся свита вдохнуть манящий запах, как тотчас же носы их зачесались, и вскоре у всей тысячи придворных в золотом дворце царевны, начиная с самой хозяйки, носы вытянулись и сделались длиною в целый локоть.
«О ужас, горе нам!» — возопили все они, поглядев друг на друга: странные и жуткие носы, напоминавшие разбухшие слоновьи хоботы, заполнили весь дворец. И пугающие слухи мгновенно распространились по столице, затем по всему царству, а после и за его пределами.
А тем временем царевич Кхаттия отплыл на своем корабле на родину, в царство Пурандамани. В стране же Тэккариззан государь Пандита, узрев новый облик Тиримьюте, принялся обо всем с пристрастием допрашивать придворных и наконец узнал правду. Понял тут царь Пандита, что, не видя исхода своей безнадежной любви к царевне Тиримьюте, решился царевич Кхаттия на безрассудное дело. А поняв это, государь-отец подумал так: «Отправлю-ка я длинноносую царевну со всею ее длинноносою свитою до единой служанки в страну Пурандамани, на родину царевича Кхаттии. Пусть женится на моей дочери!»
Так решил и так повелел царь Пандита. Юная же Тиримьюте, боясь унижения, стыдясь огласки и уязвления гордости своей, была принуждена отправиться со свитою на чужбину в Пурандамани — кланяться царевичу, просить о благосклонной милости...
Печальная история, не правда ли, любезная моя госпожа? Стоит ли подражать примеру той царевны Тиримьюте: когда ее униженно просили о согласии министры и придворные царя-отца, уговаривали и соблазняли, она отказывалась, свои капризы именуя стыдом или смущением. И так почти отвергла чувства царевича Кхаттии. За это и была она наказана судьбой. Неужели моя славная госпожа станет ждать, пока царевич Эйндакоумма поступит так же хитроумно, как действовал когда-то Кхаттия, и хитростью своею унизит нашу госпожу, доставив ей одни лишь огорчения?
Достоин сожаления и осмеяния тот заносчивый гордец, который в спеси своей не желает слушать почтительное обращение к нему: «О высокочтимый созидатель храма!» — зато немедля спохватывается и тотчас отвечает на грубый окрик того, кто в раздражении назовет спесивца детским именем: «Эй, Аун Джо!» Тут уж и выходит, что, отвергая почести, приемлешь поношение! Из-за своих причуд себе же доставляешь неприятности! Прислушайтесь же к моим словам, любезная госпожа! Коль скоро благородный царевич предан вам душой и телом, обращается с речами, полными любви, почтения, искреннего чувства, — исполните приятный долг, ответив ему с достоинством и царственною лаской. Тогда уж о высоком вашем благородстве, о разуме, душевной чистоте пойдет повсюду добрая слава. А если вознамеритесь рядиться да ломаться, отказываясь от встречи под предлогом страха или смущения, то неминуемо окажетесь на месте Тиримьюте, придется тогда выпрашивать и белый зонт, и золотой дворец. Тут уж прощения и жалости не ждите!
И вот еще чего страшусь я, о юная моя владычица: когда, не пожелав ответить благосклонно на ласковый привет царевича и любезно встретить его приход, вы уклонитесь от свидания, то этим унизите гордость и достоинство царственного отпрыска самого Тиджамина. Тогда уж одно небо знает, какой напасти следует нам ожидать! Внемлите же милостиво бесхитростным, но искренним советам вашей рабы. А то ведь гордостью своею накличете беду!
Терпеливо выслушав все, что изволила поведать няня Юпатара, царевна Велумьясва наконец воскликнула:
— Ах, матушка, ну что ты все толкуешь об одном? Чем же столь замечателен, могуществен и славен этот царевич? И где же тот диковинный цветок, который Кхаттия так удачно раздобыл в лесах Хемавунты?
Царевна тут лукаво усмехнулась, а няня Юпатара вновь принялась за объяснения:
— Негоже, милая моя госпожа, беспечно шутить в подобном деле. Скажу вам честно и напрямик, такого супруга вы себе не вдруг отыщете! Судите сами. Недавно он изволил прислать вам душистого сандала с далеких островов Маллаю, туда ведь людям путь заказан! А какой царевич прежде посмел бы поселиться на берегу заветного озера Навада? Он мчится по небу на золотой крылатой колеснице Тиджамина, объезжая океан, великую гору Мьинмо и шесть миров небесных натов. Он владеет магическим оружием, которое получил в подарок от самого владыки мира, всевластного и всемогущего Тиджамина. Он может с легкостью добиться и достигнуть того, что царевичу Кхаттии и не снилось! К тому же, милая моя госпожа, вы, верно, позабыли, что вы оба так подходите друг другу, точно изумруд и золото, точно солнце и луна, — вам обоим суждено и счастье, и благополучие, и слава. А нам, верным вашим рабам и слугам, ведомо лишь одно: коль счастлив господин, доволен и слуга! Об этом и осмелюсь вам напомнить, любезная барышня!
Выслушав все это, юная царевна глубоко задумалась и от размышлений загрустила: намек и тайный смысл рассказанных историй ее насторожили и вновь заставили бояться.
— Ах, матушка, как все это дурно и неприятно. Зачем вы мучите меня своими мрачными россказнями?
С этими словами она приблизилась к большому круглому зеркалу, отделанному золотом и драгоценными камнями. В смятении и страхе заглянула в него и вдруг увидела всю прелесть нежного своего лица. В изящной позе царевна долго задумчиво стояла перед зеркалом, вновь и вновь вглядываясь в божественные черты, о чем-то молча размышляя...
Вмиг сообразив, что так волнует и мучает царевну, догадливая няня Юпатара нарушила молчание:
— Разве может быть на свете красота, достойная сравнения с вашей, о госпожа? У нашей благородной повелительницы столь тонкая и нежная кожа, что когда она изволит пить из драгоценной чаши, то видно, как водяные капли одна за другою стекают в царственное горло, а кожа на прелестной шейке то голубеет, то сияет изумрудным блеском. При каждом глотке трепещет чуть заметный бархатный пушок на соблазнительном затылке, и дивный лик царевны то слегка темнеет, то вспыхивает ласковым румянцем. Ручаюсь вам, любезная моя повелительница, когда б спросили у самого царевича, то он ответил бы так же. Если не верите мне, тогда уж завтра, как только Эйндакоумма прибудет в наш Рубиновый дворец, попробуйте-ка сами узнать у него об этом!
— Да полно тебе, няня! — проговорила тут царевна Велумьясва. — И кто это вам сказал, что тот царевич из Яммании явится именно завтра?
— Вот только что, пока мы все, ваши верные слуги, были внизу, невесть откуда раздался нежный голосок, точно дуновение легкого ветра: «Завтра... изволит он... прибыть... на Гору Ароматов... Царевич сам меня послал... уведомить заранее...» То был голос небесной феи Гамоуттаги; не видя ее, мы с наслаждением внимали чарующему пению с небес, ведь речи небожителей столь сладкозвучны...
И тут царевну охватил нежданный трепет — в путанице мыслей закружились дурные предчувствия и опасения.
«Он так могуществен, что все вокруг ему подвластно. Даже небесные наты у него на посылках. И небожители, и люди исполняют волю всесильного владыки. Не ведая ни жалости, ни страха, он беспощаден и упрям. И вот теперь замыслил, повинуясь лишь желанию, явиться в заповедный Рубиновый дворец. Он жаждет удовольствий, а мне уж не до шуток — где ты, прежняя моя веселость? Сколь ужасно прикосновение жестоких пальцев, как будто они уже сжимают горло, цепко и неумолимо: вздохнуть нет сил, тень смерти настигает...»
Ужасные видения царевны прервала няня Юпатара:
— Позвольте нам, госпожа, когда прибудет славный царевич Эйндакоумма, быть где-нибудь неподалеку! Коли вы не против, мы не покинем вас и после, как царевич станет говорить вам любовные слова или делать страстные признания. Мешать влюбленным мы не будем, своим займемся делом, внимания на нас не обращайте. Однако в нужный миг окажемся, как должно, подле нашей госпожи!
Услышав это, царевна Велумьясва воскликнула:
— Пусть будет так! Если, по словам небесной феи, приход царевича назначен на завтра и завтра он появится в Рубиновом дворце, то обещай мне, няня Юпатара, быть возле неотлучно, никуда ни для чего ни на мгновение не удаляться, блюдя свой долг без колебаний. Ты знаешь, няня, если он начнет меня расспрашивать, прельщать или затеет любовную беседу, станет признаваться, обещать, сулить иль клясться, то я ведь не смогу ему ответить, не посмею и рта раскрыть, не то что ловко спорить или парировать лукавыми словами. Тогда уж, милая моя нянюшка, придите мне на помощь и за меня как должно отвечайте на все его расспросы. Только на вас надеясь, смогу я быть спокойна!
— Не страшитесь и не бойтесь ничего, моя любезная госпожа! — принялась уговаривать царевну няня Юпатара. — Когда явится царевич, вкруг вас сомкнётся пятисотенная свита, я уж позабочусь об этом! Как начнет Эйндакоумма свои речи, заведет любовную беседу, тут станем мы следить, чтобы не заходил он слишком далеко. Взирая непрестанно на ваш царственный лик, будем ловить всякий знак госпожи, всякий намек, а сами, даром времени не теряя, станем плести хитроумные речи в ответ, так чтобы выигрыш достался нашей благородной владычице. Острым словом, удачным намеком, забавною шуткой к случаю метко ответим!
Словам Юпатары вторили и прочие подданные царевны Велумьясвы. Не падая духом, они ободряли печальную властительницу Рубинового дворца, обещая ей удачу в любовном поединке со славным Эйндакоуммой.
За разговорами, шутками, смехом время прошло незаметно. А Падуматейнги и Ятимоутта, сильнее всех других жаждавшие счастливой встречи царевича с царевной и благополучной развязки, лишь с облегчением вздыхали, уж не имея сил ни петь, ни танцевать, ни веселиться; как воины, выигравшие битву на поле брани, они радовались молча, в душе переживая триумф победы...