Из Намче-Базара мы вышли в дальнейший путь 23 сентября. Несмотря на большие связи Пазанга с местным населением, возникли трудности с наймом носильщиков. Ни один из носильщиков, пришедших с нами из Катманду, не захотел сопровождать нас дальше, потому что договором предусматривалось, что они идут только до Намче-Базара.

Нехватка местных носильщиков нас особенно удивила, так как Э. Шиптон, рассказывая об экспедиции 1952 года утверждал, что тогда здесь было очень много шерпов, желающих пойти носильщиками в экспедицию, и что они буквально дрались за право нести груз. Сейчас все выглядело иначе.

Причину создавшегося положения не следует искать в том, что мы пользовались меньшим доверием у местного населения, чем англичане. Дело в том, что шерпы, ведущие в основном полукочевой образ жизни, живут не только в деревнях, а в зависимости от условий выпаса яков и времени полевых работ часто уходят высоко в горы. Некоторые населенные пункты в определенное время года почти безлюдны. Все жители переселяются на высокогорные пастбища. В центральных Гималаях многие бутиа имеют «зимние» и «летние» деревни, где они живут в зависимости от времени года.

Мы пришли в Намче-Базар как раз в такое время, когда большинство мужчин находилось на пастбищах и в пути. Из-за этого Пазанг был вынужден нанимать носильщиков без особого отбора. Даже пожилые женщины и молоденькие девушки нашли в строгих глазах сирдара помилование и были приняты на работу. Несмотря на это, когда мы собрались выходить, выяснилось, что носильщиков не хватает. На наше счастье дом, где мы остановились, находился на караванной дороге, идущей с севера от перевала Нангпа-Ла в Намче-Базар, т. е. от цели нашего путешествия. Иногда по этой дороге спускались небольшие группы тяжело груженных шерпов, возвращавшихся с товарами из Тибета. Потребовалось только несколько слов, и они оставили свой груз в доме, в котором мы жили, выпили чашечку чая и были готовы следовать с нами.

Благодаря этому мы смогли в середине дня выйти в путь со всем грузом. В начале марша много хлопот доставили женщины из Намче-Базара, нанятые Пазангом в первой половине дня. Они устроили праздник по поводу своего ухода и, когда мы обгоняли нашу «гордую» колонну, то увидели несколько шерпани до того хмельных, что их коллегам пришлось нести не только двойной груз, но еще и поддерживать подвыпивших женщин. Все это сопровождалось добродушным смехом и хорошим настроением. Единственными, кто высказывал по этому поводу некоторое недовольство, были мы трое, но в конечном счете мы были чужестранцами, которым не следует устанавливать свои порядки в стране, где они в гостях.

Чрезмерно приподнятое настроение шерпов и подвыпивших шерпани не повлияли на марш, так как в этот день мы должны были совершить небольшой переход до селения Тхами. До вечера наверняка все дойдут до Тхами, где начинаются трудности – переход в высокогорной зоне до перевала Нангпа-Ла.

Тропа, ведущая в Тхами, была изумительно красива. Она проходила по склону, мимо небольших отдельно расположенных полей и маленьких селений. Далеко внизу под нами бурлила река Боте-Коси, вдоль которой мы намеревались пройти до Нангпа-Ла, пограничного перевала между Непалом и Тибетом. Река текла по крутому руслу, поднимаясь вверх по течению. Нам пришлось переходить ее по высоко натянутому мосту, не спускаясь вниз. Вскоре после перехода через мост мы пришли в Тхами.

Деревня Тхами расположилась в боковом ущелье, немного западнее главной тропы к Нангпа-Ла. Она была окружена единственными в своем роде суровыми ледовыми вершинами, и между ними по крутым склонам вилась тропа к пьедесталу Гималаев. Мы, правда, редко и мало видели эти вершины, туман надежно закрывал их от нас. Но то, что нам удалось увидеть, возбудило у нас страстное желание пройти когда-нибудь по этому пути.

Дома в Тхами, в отличие от домов в Намче-Базаре стоят вразброс, далеко друг от друга, а между ними расположены поля. Хотя урожай с полей был снят, все равно создавалось впечатление, что жители здесь живут в довольствии и спокойно. Непосредственно к полям примыкали альпийские луга, благоухающие запахом цветов. В середине лугов протекала речушка, которая растекалась на много, много маленьких ручейков, не втиснутых, как обычно в Гималаях, в русло из камней и гравия, которые образуют мертвую зону, а протекающих прямо по лугу и с берегов. Тхами – самый красивый населенный пункт из всех виденных мной в Гималаях – был родиной Аджибы. Он ушел вперед и без особых церемоний принял нас в своем доме, где хозяйничала его мать. Дом Аджибы ничем не отличался от других домов Тхами. Он был даже несколько бедноватым, но мы чувствовали себя в нем очень хорошо. Это чувство было результатом нашей долгой дружбы с Аджибой.

Мать Аджибы была удивительно энергичной старушкой. Она любезно, со сдержанной сердечностью и достоинством, приветствовала нас.

Пока на поле устанавливались палатки, нам пришлось сесть около очага. На столе появился неизбежный картофель, соль, толченый чили, и торжественный ужин начался. Мои наблюдения, очевидно, далеко не точны, но у меня создалось впечатление, что шерпы, живущие в населенных пунктах на большой высоте, по крайней мере в это время года, питаются исключительно картофелем и чангом. Мне почти не приходилось видеть, чтобы они кушали что-нибудь другое.

Как я уже говорил, если вы считаетесь почетным гостем в доме шерпа, то вам не нужно самому чистить горячую картошку. Хозяева соревнуются между собой за честь очистить ее для почетного гостя. С большим умением и проворством они вонзают ногти в кожуру, и картошка мгновенно очищена. Если внимательно понаблюдать за их действиями, то нельзя не заметить, что руки, имеющие до еды довольно темный цвет, вскоре становятся изумительно белыми, а переданная гостю очищенная картошка имеет не белый, а скорее серый цвет.

Можно было, конечно, чистить картошку самому, но этим мы нанесли бы оскорбление хозяевам, а существенных изменений не внесло бы, так как волей-неволей все равно приходится принимать участие в очистке рук шерпов, но уже другими путями.

Цзамба, каша из поджаренной муки и чая, также размешивается руками. Нужно иметь определенный опыт, чтобы установить правильное соотношение между жидкостью и мукой. В большинстве случаев у европейцев это не получается. После нескольких попыток, в результате которых получится то клейстер, то супообразная жижица, приготовление цзамбы обычно с удовлетворением передается хозяину. Это более совершенный метод мытья рук хозяина, чем чистка картошки.

Если кто видел процесс изготовления чанга, то он должен питать уж очень большое доверие к дезинфицирующей способности алкоголя, чтобы выпивать его со спокойной душой. Неаппетитную на вид серо-желтую массу из вареных зерен очень долго месят руками и пропускают через бамбуковые сита. В большинстве случаев приготовлением чанга занимается не один человек: обычно вся семья принимает энергичное участие в этой деятельности, которая обещает веселое празднество. Активная работа руками при изготовлении чанга обеспечивает куда более эффективную очистку рук, чем чистка картошки в течение долгих часов.

Чтобы не обидеть гостеприимных шерпов, нужно как следует принимать участие в уничтожении картофеля. Это обстоятельство мы учли, и строгое лицо матери Аджибы украсилось довольной улыбкой; она, наверно, подумала, что люди, с которыми странствует ее сын, не варвары, от которых можно ожидать самого плохого. Мы с усердием погружали зубы в серые картошки, а она благосклонно кивала нам головой.

Читатель простит мне, если я скажу еще несколько слов о картофеле. Ведь он был нашим основным питанием в течение многих недель. Иногда мы пекли его в горячей золе. Я не знаю, нравится ли это другим, но мне он был больше всего по вкусу, когда его ешь вместе с подгорелой кожурой. Шерпы этого понять не могли, кушать картошку вместе с кожурой – в их глазах было в высшей степени невежеством. Они терли печеную картошку о камни, а если мы были в доме – о какую-нибудь мебель, пока она не очищалась от кожуры. Но они были всегда достаточно вежливы и не показывали своего отвращения к моей привычке. Только иногда дети позволяли себе нескромные замечания в мой адрес, и Пазанг не всегда мог скрыть свое смущение: ведь он считался моим другом, и ему было неудобно, что я такой невоспитанный человек.

Деревня Тхами находилась между двумя высокими валами морены. Рано утром мы поднялись на гребень северной морены, чтобы до того, как облака закроют небо, посмотреть на перевал Нангпа-Ла и хоть одним глазом увидеть цель нашей экспедиции – вершину Чо-Ойю. Видимость была хорошей, но оказалось, что карты очень неточны. На далеком горизонте мы увидели зазубренный горный хребет и в нем глубокую впадину, которая, возможно, и являлась перевалом Нангпа-Ла. И если это в действительности было так, то мы, значит, видели и вершину Чо-Ойю. Мы тщательно осмотрели ее в бинокль. С этой стороны она выглядела неприступной. Мы надеялись, что другие склоны или гребни будут менее сложными или, это нам казалось еще лучше, что из-за большого расстояния мы видели другую, более трудную вершину.

Пока мы ходили на рекогносцировку, наш караван готовился к выходу, носильщики распределили грузы.

Мы вышли вверх по очень красивому ущелью. На пути нам все время встречались разбросанные маленькие деревушки. Поля были огорожены каменными стенами и на первый взгляд выглядели похожими на глубокие плавательные бассейны, из которых спущена вода. Как нам объяснили, на высоте около четырех тысяч метров над уровнем моря скудный урожай вызревает только с помощью высоких каменных стен, задерживающих холодные ветры и отражающих редкие солнечные лучи. Благодаря этому растения получают необходимое количество тепла.

Поля, огороженные высокими стенами, имели для нас, непосвященных людей, своеобразный непривычный вид и рождали мысли о зависти, недоверии, царящем между крестьянами, пока не вспоминали, что только благодаря этим стенам созревал урожай.

В Марлунге остановились на ночлег. Мы двигались вдоль реки Боти-Коси, и Гельмут, наш географ, объяснил нам, что уходящие в долину каменные валы – прежние морены, окружавшие когда-то озера, образовавшиеся благодаря таянию ледников. Мы попытались представить себе долину с озерами – это была, очевидно, неправдоподобно красивая долина. Вода в свое время прорвала моренные нагромождения, оголила дно озер и оставила широкие бассейны, используемые сейчас крестьянами под пашни.

Марлунг был последним населенным пунктом на пути к Чо-Ойю. Правда, на нашем пути еще стояло село Чула, но, как шерпы говорили, оно находилось на другом берегу реки, которую вряд ли можно будет перейти. Поэтому нам нужно сделать последние приготовления здесь, в Марлунге. Продовольствием и снаряжением мы были обеспечены в достаточном количестве, но мы пришли сейчас к границе леса, и, если хотели сэкономить бензин для высотных лагерей, нужно было запастись дровами здесь. Пазанг после долгих и многословных переговоров, наконец, договорился о доставке десяти вьюков дров к базовому лагерю.

Мы еще точно не знали, где будет установлен базовый лагерь. Во всяком случае в первую очередь нужно достигнуть перевальной точки перевала Нангпа-Ла, а там будет видно, где установить лагерь. Если мы одновременно всем караваном выйдем на перевал, будет трудно сразу найти место для базового лагеря. Поэтому для выбора подходящего места я считал целесообразным направить кого-либо вперед. Позднее он должен был быть проводником на последнем участке пути.

Сепп, любитель одиночного хождения, вызвался идти вперед с одним шерпом. Безусловно, практически он единственный альпинист среди нас троих, который лучше всего выберет место для базового лагеря.

Гельмут радовался, когда он мог идти не торопясь, так как в этом случае он имел достаточно времени для ведения научных наблюдений.

У меня до сих пор сохранилось воспоминание о красивых уединенных переходах прошлого года, а вечный шум и чисто технические затруднения нашей, хотя и маленькой, экспедиции частенько выводили меня из равновесия. Мне очень хотелось хотя бы пару дней пройти в спокойной обстановке.

Пазанг и Гельмут вполне могли справиться с транспортом без меня, и я предложил себя Сеппу в спутники, чтобы найти путь на последнем участке подхода к вершине. Мне всегда было приятно ходить с молчаливым Сеппом, который чувствует себя хорошо только тогда, когда между ним и спутником расстояние в несколько сот метров.

Пусть ночь в Марлунге послужит поводом к тому, чтобы поворошить мои воспоминания о прошлогоднем путешествии. В Марлунге палатки стояли на небольшой возвышенности, каждый из нас, Сепп, Гельмут и я, занимал отдельные палатки. Шерпы и носильщики толпились около дома, где они из-за дождя тоже установили несколько палаток. Я не хочу отрицать, что мне нравилась уединенность. Находясь вдали от шерпов и носильщиков, вдали от мнимых и действительных трудностей мероприятия, я мог спокойно мечтать или писать. Через некоторое время я, сагиб, подойду к шерпам, и Пазанг мне скажет: «В Марлунге имеется только четыре яка. Как нам доставить дрова?» Я найду несколько успокоительных слов вроде: – «Ты с этим справишься», или – «Скажи им, мы не возьмем четырех яков, если они не дадут нам десяти». Все тогда будет в полном порядке, но это уже будет не совместная забота. Мысленно мы врозь.

Год назад мы жили вместе. Нас было так мало, что мы были нужны друг другу. Я нуждался в опыте шерпов, а им требовался мой авторитет первого путешественника в этой части страны. Мы были большими друзьями, и удобство приближающейся ночи зависело от того, как мы позаботимся друг о друге. Но друзьями мы были не из-за того, что вместе удобнее ночевать, мы были просто по-настоящему хорошими друзьями и поэтому успешно закончили свое трудное путешествие. Но теперь здесь «большая экспедиция»: «сагиб» и «сирдар», шерпы и носильщики. Жизнь, со своим отвратительным, возможно, неизбежным распределением людей по группам, взяла господство и над нами. Теперь часто меня одолевала грусть, и в своем дневнике я нахожу следующие записи: «Сейчас все не так, как раньше. Стал ли Пазанг дельцом? Или я изменился?» Но, по всей видимости, сейчас все изменилось, потому что в экспедиции много людей. Против этого ничего нельзя поделать – где много людей, там нужны другие порядки. Мы находились на пути к большой цели, а высокие цели иногда оправдывают отказ от собственных принципов.

Когда мы возвратились с Чо-Ойю, то все уже было по-другому: трудный успех на вершине, непревзойденная и честная работа шерпов, наша собственная выдержка и чистосердечная радость местного населения нашему успеху устранили все преграды между нами. Трудности кончились, перед нами было только приятное, радостное возвращение, где уже не предъявлялось требований ни к дисциплине, ни к скорости движения. Возможно, во время похода, когда цель еще была впереди, в экспедиции нужны были строгие порядки.

Я с Сеппом ушел вперед и радовался спокойному тихому дню. Мы взяли с собой Гиальцена и одного местного носильщика, недавно прошедшего через перевал Нангпа-Ла.

Долина в этом месте, покрытая пастбищами, поднималась полого, и мы шли довольно быстро. На том берегу реки виднелось селение Чула – несколько серых каменных строений, тесно прижавшихся друг к другу, ютились среди полей, огороженных каменными стенами.

Из нашей карты и описания Э. Шиптона мы знали, что должны пройти мимо четырех каменных хижин. Они называются Лунак; хижины нежилые и могут служить только временным приютом.

Проходя мимо развалин каменного дома, мы спросили местного носильщика: «Лунак?» – он утвердительно кивнул головой. Мы были приятно удивлены скоростью, с которой идем. Следовательно, мы должны скоро подойти к леднику Нангпа-Ла. Вдруг тропа повернула вправо на запад, на карте этого не было. Мы долгими часами шли под крутыми сбросами гор, составляющих высшую часть Гималайского хребта. Пришлось перейти через пару морен, выглядевших очень своеобразно и походивших на лунный ландшафт. Без проводника мы наверняка бы заблудились в этом хаотическом нагромождении камней. Тропу иногда можно было угадать только по помету яков и по тому, что местами камни были сдвинуты со своих мест и несколько выровнены.

После нескольких часов ходьбы перед нами вдруг показались четыре каменных хижины. «Лунак»? – спросили мы немного недоверчиво. «Лунак», – подтвердил проводник кивком головы. Без сомнения, мы только сейчас пришли к запланированному месту отдыха. Э. Шиптон об этом месте пишет: «Четыре каменных хижины, две из них без крыши». Теперь уже все четыре были без крыши, и нужно сказать, что эти «строения» впечатления на нас не произвели. Но тем не менее это было последнее жилье, которое мы видели. Мы тогда еще не знали, с каким удовольствием и чувством безопасности остановимся здесь на обратном пути. Сейчас мы не остановились и пошли дальше.

Наконец тропа свернула снова на север, в ущелье Нангпа-Ла. Мы шли по гребню морены, совершенно прямому, будто созданному руками человека. Вдруг на леднике, лежащем на противоположном склоне, увидели странные следы. Они были очень похожи на глубоко вытоптанные следы человека.

Мало вероятно, что эти следы оставлены скатившимися кусками льда или снега, так как они начинались у пологой части ледника, и трудно себе представить, откуда туда могут прийти такие маленькие лавинки. Вполне естественно, что я тут же подумал о сказочном «йети», снежном человеке Гималаев.

В Центральных Гималаях я однажды видел след, который, по всей видимости, принадлежал этому существу. То, что я слышал о нем от других гималайских альпинистов, и прежде всего от шерпов, позволяет мне предполагать, что это еще не известный нам род животного, может быть, обезьяна или медведь.

В Гималаях есть районы, где «йети» как будто полностью отсутствуют, и есть районы, где их якобы очень много. До сих пор европейцы видели только следы, а самих животных еще никто не видел. По слышанным нами рассказам, район перевала Нангпа-Ла пользуется особым расположением йети. Правда, в 1953 году хорошо оснащенная экспедиция, организованная редакцией английской газеты «Дейли Мейл» для разгадки тайны йети, нашла тоже только следы, самих йети ей увидеть не удалось.

Организуя экспедицию, я преследовал двойную цель. На первом месте стояла, конечно, вершина Чо-Ойю. Через две-три недели будет ясно, достигнем мы ее или нет. Независимо от успеха восхождения я планировал после окончания экспедиции произвести, как и во время прошлогоднего путешествия, геологические работы, взяв себе в помощь одного-двух шерпов. Но прежде всего я хотел увидеть живого йети. Гельмут в это время мог бы продолжить свою научную работу, прерванную на время восхождения, а Сепп с Пазангом – попытаться сделать восхождение на какую-нибудь вершину. Я надеялся, что такой план дает каждому из нас определенную самостоятельность и в целом способствует расширению поля деятельности экспедиции.

Обморожение моих рук разрушило этот план. На обратном пути я не мог работать с фотоаппаратом и в высоко расположенной долине страдал от холода. Было бы бессмысленно и совершенно безрезультатно отправляться в таком состоянии на поиски снежного человека. Мне требовались тепло и врачи. После успешного восхождения на Чо-Ойю я пытался уговорить Сеппа и Гельмута, пока дойду до Катманду для лечения, продолжить работу по своим индивидуальным планам. Но они были столь великодушны, что не захотели нарушать гармонического хода экспедиции этим расставанием. Мы все вместе пришли в Катманду, из-за чего не смогли внести лепты в разгадку тайны снежного человека.

Сейчас, когда Чо-Ойю еще стояла перед нами, как невзятая твердыня, мы не могли позволить себе отклониться от пути к вершине. Когда мы возвращались, то были слишком счастливые, усталые и больные, чтобы исследовать эти следы на леднике. Следы к тому времени еще сохранились, только они выглядели несколько большими, чем месяц назад. Мы все еще не имели объяснения причины их возникновения, но мне кажется, что это были не следы йети, а скорее всего результат совместной работы солнца и холодных ночей. Условия смены температуры создают здесь формы вытаивания, отличные от форм вытаивания в горах умеренных широт.

Во всяком случае мы не нашли времени, а главное желания, делать крюк и исследовать таинственные следы. Сейчас нужно было идти дальше, через перевал Нангпа-Ла, чтобы найти место для разбивки базового лагеря и удобную тропу для тяжело нагруженного каравана носильщиков.

Продвигаться вперед становилось все трудней. Мы очутились среди невообразимого хаоса ледяных глыб и громадных камней. Тропу вообще не было видно. С трудом, балансируя, переходили мы через все новые и новые препятствия, очень устали и не раз возникало желание остановиться на ночевку. Но так как мы хотели использовать то небольшое преимущество во времени, которое имели перед караваном носильщиков, и найти место для базового лагеря, нужно было сегодня дойти до стоянки Сазамба, где кончаются морены и начинается ледник.

Стало совсем темно, и хотя нас было всего четверо, мы подвергались опасности потерять друг друга. Наши с Сеппом палатки несли Гиальцен и местный носильщик, и я боялся, что мы останемся на ночь без приюта, как уже было со мной в прошлом году. Поэтому я, «забыв» хорошее воспитание, кричал, награждая не совсем ласковыми именами идущих впереди и сзади, чтобы они не расходились. Наконец, при свете карманного фонаря мы собрались все вместе и, беспрерывно спотыкаясь, все же дошли до стоянки Сазамба, – так по крайней мере, назвал место, где мы остановились, проводник. Оно было более или менее ровным и ничем не отличалось от рельефа, по которому мы шли последние часы.

Несмотря на некоторое сомнение, мы были рады, что можем установить палатки и лечь спать. При попытке сварить гороховый суп вспыхнул бензин, и несколько секунд казалось, что мы подойдем к Чо-Ойю без одной палатки. На наше счастье, перед палаткой находилась большая лужа, и я несколькими кастрюлями воды смог потушить пожар. Вода, правда, ликвидировала огонь, но ночь в палатке была мокрая. Нашими достижениями в этот день мы не очень гордились.

Утреннее солнце подошло к нам поздно, подъем был неприятным и холодным. Носильщики остались у палаток, а Сепп, Гиальцен и я вышли по леднику вверх, к перевалу, чтобы найти подход к Чо-Ойю. Вершины мы еще не видели и были сейчас почти убеждены, что вершина, которую мы наблюдали из Тхами, была вовсе не Чо-Ойю.

Ледник был почти без трещин, а твердый снег позволял идти быстро. Мы знали, что в любую минуту может показаться Чо-Ойю, но только один раз, на короткое время, сквозь провал гребня открылась нам ее юго-западная сторона. Выглядела она не очень привлекательно, однако нас это не пугало: ведь по плану маршрут проходил по северо-западной стороне. Чем труднее и круче он казался с юго-запада, тем вероятнее было то, что маршрут подъема проще и проходит по более пологому рельефу – так, по крайней мере, совершенно нелогично думал я.

До привала было еще далеко, но было видно, что перевал представляет собой не узкий проход, а широкую снежную мульду. На перевальной точке в снегу торчал шест, на котором висели бесчисленные молитвенные знамена – благодарственные пожертвования странствующих богомольцев и торговцев, благополучно поднявшихся на перевал. В отличие от подобных пожертвований в долинах эти знамена не колыхались на ветру: они были покрыты толстым слоем инея, примерзли к шестам и уже не могли передавать ветру свои молитвы и пожелания.

По пологому склону мы спустились в боковое ущелье. Близкие горы отступили в сторону, и через несколько шагов мы вдруг увидели Чо-Ойю. Она выглядела так же, как и на фотографии, снятой экспедицией Э. Шиптона.

Из базового лагеря на высоте 5500 метров мы впервые увидели Чо-Ойю

Может быть, очень приятно после долгих месяцев подготовки и многих недель подхода оказаться в непосредственной близости с целью всей деятельности за последнее время. Но, увидев вершину, мы растерялись и не знали, как себя вести – испугаться или облегченно вздохнуть. Она выглядела не очень трудной, но и не особенно легкой. Мы знали и то, что в ракурсе крутые склоны кажутся положе, чем в самом деле. Высота перевала Нангпа-Ла официально считается 5800 метров (наш высотомер показывал только 5500 метров). Мы спустились с перевала примерно на 50 метров, следовательно, вершина Чо-Ойю поднималась над нами еще на 2700 метров.

Мало смысла при первом осмотре вершины искать и думать о вариантах подъема на нее. Мы нашли идеальное место для базового лагеря на широкой морене, выполнив тем самым основное задание.

После короткого отдыха Сепп и Гиальцен пошли обратно к стоянке Сазамба, куда сегодня вечером должен прийти караван носильщиков. Я им сказал, что приду позже. Я уже не помню, как я это объяснил: сказал ли, что устал, или хочу еще посмотреть на вершину, или я выразил желание остаться одному. У нас была такая хорошая дружба, что длительных объяснений при появлении личных желаний не требовалось. Они оба покинули меня без каких-либо надоедливых вопросов и вопросительных взглядов.

Я сел на снег, но на вершину не смотрел: я смотрел на север. За спускающимися ледниками виднелись бескрайние серо-коричневые волнистые долины Тибета. Вдали на горизонте снова поднимались скалистые горы, небольшие снежные вершины и холмы.

Величие ландшафта заключалось не в резком контрасте между землей и небом, как он чувствовался при взгляде на юг на гималайский хребет, а в мирной гармонии этих элементов, дополнявших друг друга. Видимо, такое поверхностное впечатление создают и финские лесные массивы и венгерские пуста. Но там господствует зеленый цвет, небо является как бы исполинской рамкой, а здесь наоборот: в поле зрения господствовало небо, а земля создавала только линию горизонта. Даже не зная, что эта серая страна находится на высоте четырех-пяти тысяч метров, чувствовалось, что она оторвалась от надежного соседства других стран и отдала себя в объятия неба. Отдельные облака медленно проплывали над землей. Возможно, они проходили выше, чем в Альпах, но здесь создавалось впечатление, что они являются частью приподнятой земли. Облака и их темные тени, скользящие по земле, как мрачные озера, соединялись в единое. Они не принадлежали, как у нас, двум разным мирам, а были частью этой земли, а над ними распространяло свое неограниченное господство синее небо.

Я остался здесь один, чтобы в уединении насладиться красотой. Я снова ощущал большое счастье, охватывающее меня всегда при виде такого ландшафта. Я был так наполнен чувством и своим одиночеством в царстве небесных гор, что забыл о возвращении.

Вдруг этот избыток чувств был неожиданно нарушен новым желанием – стоять на вершине Чо-Ойю! Может быть, это покажется странным, запоздалым признанием, ибо экспедиция имела в основном одну цель – восхождение на Чо-Ойю, но до сих пор я это желание понимал иначе.

Я не альпинист в строгом смысле этого слова. Горы, хотя я их очень люблю, не являются для меня самоцелью, когда я могу показать свою техническую подготовленность и физические данные, а только частью того большого мира, где я так хорошо себя чувствую. Я люблю вершины, как отдельного человека, как равнозначащие части большого целого. Мой план экспедиции на Чо-Ойю возник не из желания покорить обязательно восьмитысячник. Во время длительной подготовки экспедиции я не думал о том, что покорение вершины сделает меня очень счастливым. То, что я сейчас нахожусь здесь, у подножья ее, не результат погони за славой, а итог длительных рассуждений.

Я жил долгие месяцы в Гималаях и с крайне скромными средствами совершил восхождение на несколько высоких вершин. Одновременно я читал сообщения о больших экспедициях, пытавшихся покорить восьмитысячники. Читая, я думал, что, видимо, можно делать восхождения на восьмитысячники без больших затрат, без больших экспедиций, которые, как мне кажется, нарушают гармоничный мир гор. Однако скоро меня охватило раскаяние: как мог я себе позволить иметь мнение о том, что мне еще было не знакомо и не испробовано мной?

Поэтому не в погоне за славой и не как фанатик я выбрал Чо-Ойю целью экспедиции, а из-за желания подвергнуть свои рассуждения практическим испытаниям и, если они подтвердятся, доказать свою правоту.

Будучи по натуре довольно деловым человеком, я мало беспокоился о таком не альпинистском мотиве организации экспедиции.

Сейчас, когда я видел перед собой бескрайнее небо Тибета, вдруг все изменилось. Мне захотелось войти в это небо, которое исключало нас из своей среды и терпело только у своих краев. Мне захотелось быть как можно ближе к нему; оно манило меня к себе годами и никогда не разочаровывало. Я хотел подойти к нему так близко, как только может подойти человек со своими маленькими возможностями. В данную минуту передо мной была Чо-Ойю, и ее гребни превратились для меня в лестницы к желанному небу. Вдруг я, как фанатик, всеми силами захотел быть на вершине.

Разумеется, это чувство противоречиво. Я знал из прежних приключений и встреч именно в Гималаях, что к «небу» и всему тому, что оно означает, лучше всего можно подойти, если закрыть глаза, забыть о гребнях, ведущих вверх, остаться самим собой и довольствоваться тем небом, которое в каждом из нас имеется.

И все же, когда я вспоминаю незабываемые часы штурма вершины, то думаю, что все-таки был прав. Не из-за успеха памятен для меня этот день, а тем, что я был ближе к небу, чем когда-либо.

Я вернулся к шесту с замерзшими молитвенными знаменами. Последний взгляд на Тибет, и я направился по нашим следам на ледник Нангпа-Ла, который постепенно, как поднимающийся занавес, закрыл горизонт. Я снова находился в мире ощутимых расстояний.

К этому времени снег под лучами палящего солнца стал мягким, на каждом шагу я глубоко проваливался. Теперь мне пришлось расплачиваться за час наслаждения под Чо-Ойю.

Там, где утром мы оставили на насте едва заметные следы и где Сепп с Гиальценом (я это констатировал с завистью) почти не проваливались, мне пришлось идти по колено в мокрой кашице снега. Очень медленно, с большим напряжением я шел вниз.

Несколько ниже я со злорадством заметил, что и мои спутники тоже платили по полному счету – проваливались не меньше меня. Я поклялся избегать этот ледник в жаркое дневное время.

Наконец, я вышел на лед и скалы и по ним пришел в лагерь. Мы все были очень довольны результатами дня: подход к базовому лагерю найден, и главное – путь к нему простой.

Во второй половине дня, как обычно, погода испортилась. С монотонно-серого неба падали снег и крупа, но мы уже сидели в палатках и пили горячий чай.

Хотя мы наблюдали в бинокль за караваном, который по времени уже должен был прийти, шерпы заметили нас раньше. Еле заметными точками, как звенья цепи, растянулись они по леднику. Они шли по морене, далеко под нами, до невозможности медленно. После нашего вчерашнего блуждания мы могли легко себе представить, как устали тяжело нагруженные люди и яки. Мы вползли обратно в свои палатки и были рады, что уже прошли этот изнурительный участок подхода.

Наконец, под вечер подошли шерпы, но основная масса каравана осталась ночевать примерно в ста метрах ниже нас. Пазанг гордился тем, что без задержки доставил продовольствие и снаряжение. Мы в свою очередь могли ему сообщить, что нашли место для базового лагеря.

Пазанг, показывая на палатки, воскликнул: «Но это очень опасное место!» Мы с ним не соглашались: крутой ледовый склон соседней горы казался слишком далеким, чтобы можно было подумать о возможной лавине. Но Пазанг остался при своем мнении и рассказал, что именно здесь несколько лет назад под ледовым обвалом погибли люди.

Пазанг, видимо, был прав. Я и раньше наблюдал, что в Гималаях лавины и ледовые обвалы придерживаются других правил, чем в Альпах, и что наш альпийский опыт иногда может подвести. Ряд больших катастроф в Гималаях произошел только потому, что «сагибы», являвшиеся опытными экспертами по снегу и льду в Альпах, не обращали внимания на предупреждения шерпов, выросших среди гималайских гигантов.

Само собой понятно, что караван заночевал на безопасном месте внизу, там, где остановился. Сеппу и мне пришлось снимать на холоде палатки и спускаться к каравану. Я считал бессмысленным бросать ненужный вызов судьбе и не принимать во внимание предостережения Пазанга.

Таким образом, мы оказались внизу, вместе с караваном. Носильщики уже успели возвести круглые ветрозащитные стены, так как палаток для всех носильщиков у нас не хватало.

Настроение было не очень хорошим. После утомительного подъема по моренам носильщики устали и безрадостно смотрели на предстоящий переход по леднику и через перевал. Некоторые из них хотели вернуться, но Пазангу удалось их уговорить.

Я был рад, что это последняя ночь в беспокойстве и неизвестности, постоянно возникающей из-за неустойчивого настроения носильщиков. Завтра мы останемся с шерпами одни, а на них можно положиться. И действительно, в течение тех недель, во время которых мы боролись за вершину,между нами не было ни одного недоразумения или размолвки, мы были одной дружной семьей.

Утро было безоблачным. Погонщики с яками вышли рано: им нужно возвратиться сюда по твердому снегу, иначе яки со своим громадным весом, проваливаясь в снег по брюхо, становятся беспомощными. Погонщики лучше нас знали об этой опасности и поэтому торопились с выходом.

Мы замыкали длинную, растянувшуюся колонну. День был изумительно хорошим. Темно-синее небо и окружающие нас горы ослепительно блестели.

Среди носильщиков было несколько женщин в разноцветных ярких платьях. Они выглядели, как ранние цветы на снежной поляне. Я несколько раз снимал их на цветную пленку на фоне неповторимо красивого пейзажа. Позже я, к сожалению, обнаружил, что неаккуратно заправил пленку, и она застряла в касете. Из многих моих снимков получился только хаос различных цветов. Я успокаивал себя тем, что все эти снимки смогу повторить на обратном пути. Я тогда еще не знал, что у меня будут отморожены руки и я не смогу держать фотоаппарат.

Действительно, на обратном пути была такая же прекрасная погода. Счастье победы над вершиной и радость возвращения к жизни подогревали меня. Группа сильно растянулась. Сепп остался наверху, чтобы сделать несколько последних снимков Чо-Ойю – мы так долго жили на ее гребнях и склонах, а у нас не было фотографии общего вида вершины. Гельмут, как всегда, был занят своими научными наблюдениями. Несколько шерпов шли впереди, но я не пытался их догонять. Мне очень хотелось пройти одному по обширным снежным полям Нангпа-Ла.

Пазанг и Аджиба шли сзади. Пазанг был одет в ярко-красный штормовой костюм, а Аджиба – в светло-синий (приобретая обмундирование, мы выбирали яркие цвета – для цветного фото). Они шли рядом и разговаривали, как два друга, совершающие небольшую прогулку. Я был поражен красотой этой картины: ослепительная белизна ледника, над ним чистое, темно-синее небо, а между ними – два человека, шествующие с такой непринужденной естественностью, будто троны богов являются их извечной родиной.

Они выглядели гордо и великолепно. Весело разговаривая, они спускались с крыши мира. Пазанг сказал какую-то шутку, и белые зубы Аджибы сверкнули на почти черном лице.

Я хотел их снять, но мои руки дрожали и болели на холодном воздухе. Фотоаппарат пришлось снова спрятать в карман. Тем не менее эти два человека, весело идущие по леднику, незабываемо отпечатались в моей памяти. «Они похожи на богов, – подумал я, – или по крайней мере на людей, которым дано право участвовать в будничной жизни богов. Очень немногим из нас это дозволено!»

Нангпа-Ла со своими красивыми цветами остался для меня ярким воспоминанием, картину которого я вижу с закрытыми глазами. Я почти рад, что мне не удалось сфотографировать Пазанга и Аджибу, ибо ни одна пленка не смогла бы передать той картины, которая вечно будет жить в моей памяти.

Прежде чем снег размяк под лучами горячего солнца, мы достигли бокового ущелья, где должны были разбить базовый лагерь. Погонщики яков немедленно погнали их обратно. Большинство носильщиков тоже вернулось, но некоторые решили возвратиться на следующий день и остались ночевать в базовом лагере.

Мы нашли ровное и безопасное место, где установили на небольшом расстоянии друг от друга палатки. Шерпы построили из камня вместительную кухню, использовав для крыши имеющийся у нас целофан. Снег, выпавший во второй половине дня, несколько раз заваливал эту крышу и нашел дорогу в кастрюли Анг Ньима, а также за шиворот шерпам, чем вызвал взрыв общего веселья.

Мы лежали в своих палатках с сознанием, что теперь перед нами только одна задача – Чо-Ойю!