Врач долго листал бумаги, сверял результаты анализов с записями в тетради, звонил в лабораторию, чтобы уточнить какую-то «динамическую лямбду». Он прикладывался к термосу с протеиновым коктейлем, мурлыкал под нос, вдруг громко прочистил горло, так что испуганное эхо отозвалось в углу. Ингвару даже стало казаться, что всё это не про него, а про какого-то другого человека, чья карточка с загнутым углом лежала под пухлой ладонью врача:

Ингвар Хансен

Д.Р.: 05.1 1.1984

ПОЛ: муж.

ГР.КР.: 0(l) Rh+

СТАРТ ДИАПАУЗЫ: 01–10 октября

(I-DP-010)

Наконец врач заполнил графы, перечеркнул пустые листы, вложил бумаги в толстый конверт, провёл по клапану клеевым карандашом, загладил ребром ладони, тяжело возложил руки на этот конверт и поднял глаза на Ингвара:

— Увы, герр Хансен, — скорбно сказал врач. — Диагноз не вызывает сомнений. Сезонная диссомния. Зимняя бессонница, проще говоря.

— Чёрт возьми, — сказал Ингвар. — Чёрт возьми! Это точно?

— Проверено и перепроверено. Да. Такие вот дела, — врач щёлкнул шариковой ручкой, достал из стола рецептурную книжку и принялся заполнять бланк.

— Но я же прекрасно себя чувствую! — воскликнул Ингвар, как-то по-детски пытаясь оттянуть неизбежное.

— Сегодня 30 октября. Вы должны были выпасть уже две декады назад. Ваше бодрствование — болезнь.

— А что если я перешёл в четвёртую диапаузу? — спросил Ингвар, сцепив руки замком, чтобы не дрожали. — Вот вы же не выпали! Вы же в четвёртой? Так бывает?

— Я в третьей. Протянул до самого конца. Что же до вашего вопроса, то да, есть редчайшие случаи плавающей диапаузы. Вы явно не в четвёртой, да и не в пятой тоже — у вас была бы другая картина по мелатонину.

Врач похлопал ладонью по конверту с результатами анализов и вдруг широко зевнул, сверкнув платиновыми коронками. Он пригладил рыжеватую бороду. Ингвар заметил, какие медлительные у него движения, словно у водолаза на большой глубине. Вспомнилась детская книжка с картинками «Сонный Король и снежные волки». Врач походил на Сонного Короля, который подарил Гаю и Хельде волшебные подушки. Только борода у Сонного Короля была огромная, «в триста, и тридцать, и три фута». Укрывшись его бородой, дети выпали до весны, а снежные волки не смогли их отыскать.

— А бывает шестая диапауза? — спросил Ингвар.

— Бывает, — ответил врач, пожевав губами. — Встречается у жителей Заполярья, пять процентов в популяции. Но у вас её отследить пока невозможно — изменения на уровне погрешности.

— Что если у меня шестая? Тогда мне остались ещё три декады!

— У вас есть родственники среди саамов? А среди эвенков? — спросил врач устало. — Я не отрицаю такой возможности полностью, но шансы ничтожны.

— Может, назначить курс снотворного? Какие-нибудь лекарства?

— Вам не нужны медикаменты, — покачал головой врач. — У вас прекрасный сон. Летний. Что-то сбилось в гормональной настройке. Организм считает, что до сих пор лето, и не запускает механизм спячки.

— Что же теперь будет? — спросил Ингвар. — Что же теперь будет со мной?

— Если вам не повезло с шестой диапаузой, то… Сезонная диссомния чаще всего приводит к скоростной деменции, полной потере усвоенных навыков, распаду психических функций, парейдолическим иллюзиям. Как это ни прискорбно, но шансов дожить до весны очень мало. Насколько я понимаю, у вас нет семьи? Дама сердца?

— Родители умерли, — покачал головой Ингвар, подумал, можно ли считать фрау Цинцель из зала иностранной литературы дамой сердца, и решил, что нельзя. — Никого нет.

— Я дам направление…

— Вы сказали «чаще всего»? — встрепенулся Ингвар. — Получается, что не все сходят с ума, если не выпали в спячку?

— Теоретически — да. Практически же… Спячка, диапауза — важнейший эволюционный механизм. Это не просто сон, каким засыпают каждую ночь, это серьёзная перестройка всего обмена веществ. Большой отдых, герр Хансен. Весной мы просто не досчитываемся некоторых диссомников, или, простите, шатунов. У нас тут густые леса с дикими зверями, очень холодно, а куда может занести человека, неадекватно воспринимающего окружающую действительность? Сами понимаете, герр Хансен.

— То есть шанс у меня есть? — спросил Ингвар.

— Современная медицина считает, что в любом случае важно сохранение жизни, — ответил врач, собирая бумаги в картонную папку с тесёмками. — Вот ваше направление. Езжайте прямо сейчас. Клиника Святого Якоба. Это на 28-й улице, возле Медвежьего моста. Отыщете? Отыщете. Спросите адъюнкта Абсалона, он… — врач поморщился. — Папку не потеряйте. Её бы с курьером послать, но курьер уже того.

— Этот адъюнкт… Он мне поможет? — спросил Ингвар.

— Он даст вам шанс дожить до весны, — ответил врач, избегая смотреть в глаза.

Ингвар вдруг заметил, что кресла в кабинете затянуты чехлами, а вместо эстампов и групповых фотографий, которые он видел в прошлые встречи, на стенах темнеют прямоугольники с дырочками от гвоздей. Вечером придёт медлительный сантехник и сольёт с батарей воду. Врач вернётся домой, выпьет хвойную настойку, полезную для желудка, пыхтя влезет в утягивающее бельё, чтобы потом не мучиться с пролежнями, запрётся в спальне и выпадет до весны.

Дожить до весны. А зачем доживать до весны?

* * *

Маленькая лохматая собака стукнулась мордой в чугунное кружево калитки и залаяла. Будто плотное облако ярости, зревшее внутри неё, теперь лезло наружу, через розовую пасть со слюнявыми зубами, подпираемое внутренним давлением. Собака лаяла с подвизгом, падала на брюхо, корчилась и билась, силясь поскорее выплеснуть этот смрадный яд.

Дул ровный холодный ветер, чёрные клёны, растущие у кирпичного забора клиники Святого Якоба, роняли багряную листву. По низкому небу бежали облака, то скрадывая, то отдавая солнце. Ингвар вдавил пуговку электрического звонка, и внутри здания красного кирпича с каким-то тусклым Memento на фронтоне раздался глухой звон. Ингвар подождал с минуту, слушая исходящую ненавистью собаку, позвонил ещё раз, но никто не отозвался, не открылась дубовая дверь, не сдвинулась в сторону плотная портьера. Ингвар развернулся и чуть не столкнулся с высоким худым стариком в чёрной флотской шинели, который неслышно подошёл сзади.

— Фу, Риппи! Фу! — крикнул старик собаке, и та, поперхнувшись лаем, истово завиляла хвостом. — Что ты здесь делаешь? Дразнишь моих терьеров?

— Мне нужен адъюнкт Абсалон, — ответил Ингвар, и взгляд старика упёрся в картонную папку, которую Хансен прижимал к груди.

— Заходи, — сказал он, отпирая калитку ключом.

Не говоря более ни слова, старик двинулся в глубь двора. С его спины свисал огромный пустой рюкзак. Ингвару ничего не оставалось, как последовать за ним. Терьер прыгал у старика в ногах, виляя от восхищения задом. Оборачиваясь на Ингвара, пёс скалил зубы. «Придурковатый санитар из морга, — с омерзением подумал Ингвар. — Или истопник. Или ещё невесть кто».

Они обошли здание, миновали крытые черепицей службы и оказались во внутреннем дворике, с трёх сторон окружённом стенами клиники. Старик вытянул из кармана ключи и склонился перед низенькой дверцей с надписью «Только для персонала». Разномастные терьеры, лежавшие по земле, бросились к старику, раздался скулёж и лай.

— Ну-ну! Тихо, шерстяные ублюдки, — сказал старик.

Дверь открылась, за ней оказалась крутая лестница в подвал. Старик повернулся к Ингвару и протянул длинную руку:

— Историю болезни принёс?

— Да. Как мне увидеть адъюнкта Абсалона?

— Сейчас он тебя примет, — ответил старик.

Ингвар протянул ему папку, старик вошёл в дверь и щёлкнул засовом. Ингвар уселся на лавочку, прислонённую к стене. Терьеры молча разбежались по двору, кроме яростного Риппи — он сел напротив Ингвара и пристально следил за ним из-под косматых бровей. Заморосило. Ингвар, закрыв глаза, постарался совершить ментальное усилие, сдвинуть иголку своей личности в другую, параллельную бороздку жизни, где всё хорошо, где он выпал, как обычно, в начале октября, где он остывает вместе с миром, а не как сейчас.

На лицо Ингвара упала тень, он открыл глаза. Никуда иголка не перескочила. Старик стоял перед ним, сжимая в руках картонную папку. Он вырядился в белый халат с чернильным пятном на клапане кармана.

— Адъюнкт Абсалон меня примет? — спросил Ингвар.

— Примет, — ответил старик. — Адъюнкт Абсалон — это я.

* * *

В кабинете было холодно. Абсалон махнул Ингвару рукой на кожаный диван, а сам уселся за огромный стол зелёного сукна. Солнце выбралось из-за туч, над лысиной Абсалона засияли мельтешащие пылинки. Телевизор с водяной линзой тихо бубнил на тумбочке в углу. Сначала Канцлер пожелал нации спокойного сна, потом появился располневший к зиме Понтифик с напутственной молитвой, потом появилась декольтированная дама и объявила Концерт № 4 фа минор Вивальди.

— Чушь, — сказал Абсалон, листая историю болезни.

— Что? — спросил Ингвар.

— Твоя надежда на шестую диапаузу — чушь, — Абсалон закрыл папку, поставил её на полку каталожного ящика и с грохотом его захлопнул.

— Человеку свойственно надеяться, — бледно улыбнулся Ингвар.

Абсалон выпучил на него прозрачные глаза, видимо, ожидая продолжения, но Ингвар не нашёлся, что ещё сказать. Абсалон достал из ящика стола увесистую конторскую книгу, принялся записывать.

— Что вы пишете? — спросил Ингвар.

— Ингвару Хансену, скобка открывается, диссомния, запятая, поступление 30 октября сего года, бессрочно, скобка закрывается, выдано — тут я пишу списком. Первое: кальсоны шерстяные с начёсом — две пары. Второе: тельник зимний, третьего срока — одна штука.

— Что значит «бессрочно»? — сказал Ингвар, и сердце его заколотилось.

— Это значит, что, скорее всего, ты проведёшь в клинике Святого Якоба всю оставшуюся жизнь, — Абсалон глянул на Ингвара. — Если переживёшь зиму, разумеется.

— Послушайте… Чёрт возьми! Врач не исключил…

— Чушь! — крикнул Абсалон, стукнув ладонью по столу. — Врач не исключил чушь. Чем быстрее ты это поймёшь, тем лучше.

Ингвар схватился за голову, с ужасом глядя на появляющиеся в книге аккуратные строчки. Абсалон писал крупным каллиграфическим почерком, и Ингвару показалось, что над ним совершается какой-то гнусный ритуал, что прямо с конторского листа в его жизнь вползают тулуп ватный первого срока, шапка натуральной шерсти, мыло хозяйственное два бруска, деменция и распад психики.

— Мне нужно домой! — крикнул он.

— Зачем? — удивился Абсалон.

— У меня там… Какая вообще разница?! Я — свободный человек! — Ингвар вскочил со стула. — У меня есть права!

— А у меня есть ключи от калитки, — фыркнул Абсалон. — И свора терьеров во дворе. Ты не смотри, что они мелкие — злые, кусачие, что твои черти.

— Вы… Выпустите меня! — из глаза Ингвара вылетела слезинка.

— Чушь. Ты сейчас забьёшься куда-нибудь, а мне тебя потом искать. С собаками. Или напьёшься.

Ингвар вскочил с дивана, бешено оглянулся и увидел на стене телефонный аппарат. Он бросился к нему, сорвал трубку и мигом накрутил номер. Абсалон спокойно писал. В трубке раздавались длинные ленивые гудки.

— Полиция. Сержант Тимсаари, — сказали на том конце.

— Это Ингвар Хансен. Сержант, меня незаконно удерживают!

— Где?

— Клиника Святого Якоба!

— Кто вас удерживает?

— Адъюнкт Абсалон!

В трубке тяжело вздохнули, потом полицейский сказал:

— Он рядом с вами? Он вам угрожает?

— Рядом. Он что-то пишет…

— Передайте трубку.

— Вас! Полиция! — сказал Ингвар, протягивая трубку.

Не прекращая писать, Абсалон поднял трубку параллельного телефона, стоящего на столе и отрывисто бросил в неё:

— Адъюнкт Абсалон, слушаю! Привет, Тимсаари. Да, шатун. Нет, спасибо. Ага, и тебе, — Абсалон положил трубку и пододвинул к себе арифмометр. Трубка в руке Ингвара что-то заквакала. Он прижал её к уху и услышал:

— …вплоть до признания недееспособным — потеря ориентации в пространстве, галлюцинации. Согласно пункту сто восьмому Уложения адъюнкт Абсалон признаётся вашим временным опекуном. Вы меня слушаете, герр Хансен?

Ингвар выронил трубку, она стукнулась об стену и закачалась. Он дёрнул дверь, вырвался в коридор и побежал, подальше от шуршания самописного пера и звона арифмометра. Он бежал пустыми коридорами, хлопая дверьми, взбегая по лестницам, скатываясь по перилам. Сырые ветви, бьющие в окна, жёлтые фотографии на стенах, крашеное стекло дверей, пугающие чёрные таблички. Наконец он изнемог и остановился, упёршись лбом в стену. Отдышавшись, он увидел в коридорном тупике дверь с надписью «Рекреационная». В замке торчал ключ.

— Эй! Ты куда сбежал?! — раздался крик откуда-то сзади и снизу.

Ингвар распахнул дверь и оказался в заставленной кроватями комнате с плотно зашторенными окнами. Он бросился к окну, раздёрнул пыльные гардины, с хрустом поднял оконную раму и заорал:

— Помогите!

Сеялся дождь. Неслась под Медвежий мост мутная вода, тащила шугу. Совершенно пустая улица блестела в свете редких фонарей. Его крик услышал только терьер Риппи, сидящий на лестнице у входной двери, — задрав морду, он залился лаем. Ингвар отвернулся от окна. На ближайшей панцирной кровати лежал выпавший до весны старик, в котором Ингвар увидел своё будущее — обритая голова, бледная кожа, руки в поперечных шрамах, ненормальность, угадывающаяся даже в спящем лице. Если ему повезёт и он выживет, то так и будет коротать оставшиеся дни, погружаясь в мутную пучину маразма. Если выживет. А зачем так выживать? Ингвар сел на корточки, прижавшись спиной к стене, и глухо завыл.

В дверях комнаты появился Абсалон со шприцем в руках.

* * *

Пять клетей, шириной в метр и высотой в два. Кладём сырую сосновую чурку на козлы и пилим лучковой пилой. Очень нравится этот звук: жух-жух. Распиленную пополам чурку ставим на колоду и разваливаем колуном. Поленья собираем и относим в клеть. Чтобы пережить зиму, надо наполнить все пять клетей доверху. Это необходимое, но недостаточное условие выживания, объяснил Абсалон.

Неделю назад Абсалон отвёл Ингвара к кирпичному сараю с узкими оконцами под самой крышей. Внутри сарай был доверху завален какими-то пыльными тюками.

— Это баталерка, — сказал Абсалон, вручая Ингвару ключ. — Выноси отсюда всё и сваливай в подвале. Доходчиво?

— Сваливать всё в подвале, — ответил Ингвар.

— Да. Только сваливай всё аккуратно, а то придётся переделывать.

Всю неделю, не видя смысла в своей работе, Ингвар переносил из баталерки в подвал мешки с бельём, стопки эмалированных ночных горшков, ящики с посудой и ватные матрасы. Вместе с Абсало-ном они вытащили на улицу два бидона с соляркой.

— Умеешь обслуживать дизель? — спросил Абсалон.

— Нет, — помотал головой Ингвар.

— Значит, понадобятся свечи.

В дальнем конце сарая обнаружилась каменная печь с рассохшейся кладкой. Абсалон открыл чугунную дверцу и заглянул в топку.

— Умеешь обмазывать печь? — спросил Абсалон.

— Зачем мне печь? — удивился Ингвар.

— Всю зиму ты будешь жить здесь. Без печи не протянешь и суток. Кем ты работал вообще?

— Библиотекарем.

Под руководством Абсалона Ингвар смешал в жестяном корыте глину и песок, добавил туда золы из печки, соль, залил тёплой водой и замесил обмазку. Вооружившись шпателем, Абсалон принялся за работу, а Ингвара отправил в клинику, чтобы тот принёс себе койку. Ингвар тупо смотрел на тяжеленную панцирную кровать, пока не сообразил разобрать её и принести по частям.

На следующий день Абсалон затопил печь, пододвинул ногой табурет, прикурил от длинной щепки и выпустил дым в потолок.

— Я служил за полярным кругом, — сказал Абсалон. — Медиком на подводной лодке «Тритон». Слыхал про такую?

— Слыхал, — ответил Ингвар, подметая дощатый пол. Про подлодку «Тритон» он ничего не знал, но не хотелось казаться в глазах Абсалона полным идиотом.

— Случалось, что мичманы ради форса выпадали в спячку прямо на улице, — продолжал Абсалон, не обращая внимания на Ингвара, но задумчиво глядя на верного Риппи.

— Ложились и примерзали к земле. Сверху падал снег, наваливал целый сугроб. Ты видывал снег?

— Конечно. Весной лежит.

— Весной — это совсем не то. Дыры и гниль. Клёклый. Ты ещё увидишь, какой он бывает. Сначала из сугроба поднимался пар, а потом пропадал. Я выпадал позже всех. Я видел, как приходили снежные волки.

— Это разве не сказки?

— Они не трогали выпавших. Снежные волки любят горячее мясо, так что последние две недели я ходил с карабином даже в нужник.

По баталерке растекалось тепло. Абсалон открыл печную дверку и поворошил кочергой. Лицо его, освещённое всполохами пламени, показалось Ингвару древним, нечеловеческим.

— Я знаю, каково это — быть одному среди зимы, — сказал Абсалон и внимательно посмотрел на Ингвара. — Ничего особенного.

Первая клеть медленно заполнялась. У Ингвара гудели плечи, но тупая физическая работа помогала забыться, длила день. Вчера Ингвар загнал длинную щепку в запястье, Абсалон вынул её пинцетом и обработал ранку перекисью. Яркая боль на полчаса вывела Ингвара из оцепенения, в котором он оказался. Землю сковывал холод, лужи вымерзли и хрустели под ногой тонкой корочкой. И в голове его схватывался лёд, белые воздушные каверны и бронзовые вмёрзшие листья. Ингвар взвалил на плечо очередную сосновую чурку и увидел около баталерки Абсалона в окружении терьеров. Старик махнул ему рукой и сказал:

— Вонзи делёжку на волке. Есть тело в голоде.

— Что? — испугался Ингвар.

— Возь-ми те-леж-ку на пол-ке. Есть дело в го-ро-де, — по слогам повторил Абсалон.

«Парейдолические иллюзии, — подумал Ингвар, доставая с полки складную тележку, с какими пенсионеры ходят в магазин на распродажи. — Ослышки и видения, возникающие на основании реальных объектов. Справочник психологических патологий. Шестой стеллаж, третья полка. Автор? Автор… Автора я забыл…»

* * *

Жизнь в городе замерла. Окна домов скрылись за ставнями, ни единого дымка не поднималось из труб, обнаглевшие сороки лениво отпрыгивали прямо из-под носа у Риппи. Когда они проходили по площади Апрельских событий, ворона, сидящая на голове у статуи, крикнула: «Дур-рак! Дур-рак!» Ингвар искоса посмотрел на Абсалона — старик не обратил на ворону никакого внимания.

Витрина магазина Пита Крампуса была аккуратно завешена фанерными щитами, но дверь оказалась открыта. Развалившись в кресле, вынесенном перед прилавком, там сидел полицейский сержант с магнитофоном на коленях и бутылкой пива в руке. Над ним висел плакат, нарисованный акварельными красками: «Осенняя распродажа! Три любых товара за две цены!»

— Привет, Абсалон, — сказал сержант, салютуя бутылкой. — Здравствуйте, герр Хансен.

— Привет, Тимсаари. Вот, зашли за припасами, раз такое дело, — ответил Абсалон.

— Крампус велел, чтобы деньги клали в коробку, — сказал сержант.

— Муниципалитет платит, — буркнул Абсалон, зашёл за прилавок и скрылся в подсобке.

— Запиши всё в журнал! — крикнул сержант и подмигнул Ингвару. — И впиши туда ящик тёмного.

— Чёрта тебе лысого, — отозвался Абсалон.

— Он вас больше не удерживает насильно? — спросил сержант.

Ингвар понял, что тот слегка под мухой. Сержант нацепил наушники и закрыл глаза. Из подсобки раздался грохот.

— Помощь нужна? — крикнул Ингвар.

— Да! На прилавке лежит журнал, видишь? — крикнул Абсалон.

— Вижу!

— Записывай в него: томатный суп — двадцать банок.

Ингвар раскрыл журнал, взял ручку, привязанную к прилавку верёвочкой, и записал требуемое. Сержант качал головой в такт музыке из наушников.

— Консервированный тунец — девять банок, — крикнул Абсалон. — Всё распродал, зараза.

— До весны далеко, будет очень нелегко, — фальшиво пропел сержант.

Ингвар вздрогнул и посмотрел на него. Сержант балдел под музыку. Молча.

— Свечи пиши, стеариновые, — крикнул Абсалон. — Три ящика.

— Потроха на заре волки выпустят тебе, — спел сержант, едва Ингвар отвёл от него взгляд.

Ингвар выронил ручку.

Ему показалось, что сержант пристально следит за ним из-под прикрытых век.

— Что писать? — хрипло крикнул он Аб-салону.

— Консервы собачьи… Пиши сорок банок. Нет! Сорок семь!

— Окружат кольцом, обглодают всё лицо, — спел сержант.

Ингвар прыгнул к нему, сорвал с его головы наушники и заорал:

— Перестань! Хватит! Перестань меня пугать, тварь!

Сержант вывалился из кресла и сел на пол, но мигом вскочил и схватился за кобуру. По полу разлилась пенная лужа из опрокинутой пивной бутылки.

— Чёрт возьми! Мужик, с тобой всё нормально?! — крикнул сержант, успокаивающе подняв руки.

Ингвар всхлипнул и замотал головой. Стало совершенно понятно, что у сержанта и в мыслях не было его пугать. Он опустил взгляд на пивную лужу. Два пятна, будто ушки, торчком на макушке, пузырящийся потёк, похожий на длинную волчью морду, тянущуюся к его ногам.

Абсалон выглянул из подсобки и посмотрел на них.

— Нет, Тимсаари, с ним не всё нормально. Иначе я бы за ним не присматривал.

* * *

— Что это за ночь — с 31 декабря на 1 января? — спросил Абсалон.

Он только что показал Ингвару, как открывать банку томатного супа специальным консервным ножом, а теперь сидел около печки и курил.

— Просто ночь, — ответил Ингвар. — Как там её… Годоворот. Смена календарного года.

— Бабка рассказывала сказки, что в ночь на Годоворот тугынгаки обмениваются подарками, — сказал Абсалон.

— Кто?

— Тугынгаки. Духи полярной ночи.

— Только их мне и не хватает, — поёжился Ингвар. — С моими-то галлюцинациями…

— Бабка чего только не рассказывала, но в тугынгаков я верил, — сказал Абсалон. — Завтра я выпаду.

Ингвару показалось, что из комнаты выкачали воздух. Грубый, холодный, любящий только своих терьеров Абсалон оставался единственным человеком, связывавшим его с миром нормальных людей.

— Я хотел бы сделать тебе подарок. Подойди.

Ингвар вытер руки полотенцем и подошёл к нему. Абсалон протянул небольшую коробку, аккуратно завёрнутую в упаковочную бумагу и перемотанную бечёвкой.

— Что там? — спросил Ингвар, принимая неожиданно тяжёлый подарок.

— Сюрприз, — веско сказал Абсалон. — Раскроешь в ночь Годоворота. Обещаешь?

— Зачем это всё? — спросил Ингвар, дрогнувшим голосом.

— Ты слишком лёгкий. Тебе нужен якорь.

— Какой ещё якорь?

— Для сумасшедшего ты всё-таки туповат, — сказал Абсалон и выкинул окурок в печь.

* * *

Настоящий большой снег пошёл в полдень 31 декабря. Ингвар забрался на крышу клиники и с ужасом наблюдал, как исчезает его мир. Город зарастал снегом, как зарастает отвратительной плесенью булка, забытая в хлебнице перед отъездом в отпуск. Зрелище, разворачивающееся перед ним, казалось страшным и прекрасным одновременно. Бледное на белом, алебастр и мел. Вернувшись в баталерку, Ингвар погрел руки над печкой и вдруг с ужасом схватился за карман — ему померещилось, что медицинский пузырёк с притёртой пробкой вывалился в прореху; но обошлось, он был на месте. Последние две недели Ингвар держался только за обещание, данное Абсалону, — открыть его подарок в ночь наступления Нового года. За якорь. В поисках выпивки он нашёл в подвале сейф, но спирта в нём не оказалось, зато нашёлся пузырёк с надписью: «Опасно! Крысиный яд».

Решение покончить с собой крепло в Ингваре каждое утро. По вечерам он ложился спать с тайной надеждой, что именно сегодня сумеет выпасть. Он ловил знакомые ощущения, ему снились длинные и тягучие сны, голова была тяжёлой, как свинцовый шар. Но неизменно наступало утро, когда он просыпался в выстуженной комнате, вскакивал, растапливал печь и вновь впрягался в колесо одинокой жизни. Ингвар смешал в кастрюльке томатный суп и собачьи консервы, накрошил чёрных сухарей, долил кипятком из чайника. «Нет, мои терьеры ловят крыс. Этот паёк предназначен для тебя. Извини, но в осеннюю распродажу из магазина выгребли почти всё съестное, — сказал ему Абсалон. — Белок и белок — по крайней мере, туда не добавляют соль и усилители вкуса».

Он медленно ел и смотрел на коробку с подарком, которая стояла в центре стола в ожидании своего часа. Какой он, этот яд? Ингвару казалось, что он отвратительно-кислый, как мышьяковая паста, которую кладут в зуб, чтобы убить нерв.

* * *

Кто-то стукнул кулаком по крыше баталерки. «Тугынгак!» — испугался Ингвар, но тотчас вспомнил, что никаких тугынгаков не бывает. Дрова в печке почти догорели. Он сдвинул рукав, посмотрел на часы, разлепил губы и просипел: «С Новым годом, адъюнкт Абсалон и все ваши терьеры». Он пододвинул к себе коробку и заранее приготовленным ножом разрезал бечёвку. В коробке лежал огромный чёрный пистолет.

Он вышел на улицу, обошёл здание клиники и остановился напротив калитки. Снег перестал. В небо вылезла луна и сияла расплавленным серебром. На противоположной стороне улицы, под мёртвой тяжестью снега, никли к земле ветви клёнов. Ингвару показалось, что он видит там волчьи глаза. Снежные волки пришли за горячим мясом. Он вытащил из кармана ватника пистолет, придирчиво осмотрел его и взвёл курок.

— Ладно. Посмотрим, что из этого получится.

Вскинув руку, Ингвар нажал тяжёлый спусковой крючок. Бабахнуло. В небо взлетела сигнальная ракета, и мир на мгновение приобрёл сияющий красный цвет.

* * *

Снежные волки пришли рано утром. Ингвара разбудили терьеры, поднявшие яростный лай. Волки бежали через Медвежий мост парами, друг за другом, а за ними летела бесколёсная повозка, в точности как на картинке в сказке про Сонного Короля. Они остановились у самого забора. С повозки спрыгнули двое, в невиданной одежде, сшитой сплошь из шкур. Скрипя по снегу мягкими сапогами, один из них дошёл до забора, остановился напротив калитки и сбросил капюшон. Девушка.

— Эбгерде! — сказала она.

— Привет! — откликнулся Ингвар и пошёл к ней навстречу, мельком подумав, что надо бы вернуться в баталерку и погасить печь.