Электрическая лампочка под потолком несколько раз мигнула и погасла. Антыхин и Володя оказались в кромешной темноте.

— Блин, специально, гады, свет отключили! — выругался Володя.

— Да нет, всё гораздо прозаичнее, тёзка, — с грустной иронией сказал Антыхин. — Лампа перегорела, и сидеть теперь нам в темноте, пока за нами не придут.

— Ну что ж, я без очков всё равно плохо вижу, а в темноте мне исповедоваться будет легче, — попробовал пошутить Володя. — Вы меня слушаете, Владимир Олегович?

— Конечно, слушаю, тёзка. Телевизора нет, радио нет — ты мой основной источник информации.

— Постараюсь вас развлечь. Хотя моя жизнь, блин, хуже, чем у Гамлета Шекспира. Ну, это я так, театральное прошлое своё вспомнил.

— Как же помню, ты говорил, что в театре монтировщиком работал.

— Было дело. Только театр это выдумка, как будто сон, а моя жизнь и в кошмарном сне не присниться. Хотя начиналось всё не так уж и плохо. Папа с мамой меня любили, лелеяли, можно сказать. В школе я хорошо учился, правда — правда, за успехи в четвёртом классе, книжку мне даже подарили. Как сейчас помню, Даниель Дефо «Робинзон Крузо». Я её долго берёг, а потом, когда уж совсем денег не было, продал. Но это позже, а моя распрекрасная жизнь закончилась, когда отец погиб на заводе, авария, там у них какая-то случилась, блин. Извините, что я часто «блин» говорю, но это чтоб не материться. Трудно мне без матерных слов, привычка.

— Говори, как умеешь, — ответил Антыхин. — Для меня суть важна.

— Но лучше же без мата?

— Без мата, конечно, лучше, — засмеялся Антыхин.

Ему всё больше нравилась непосредственность этого парня.

— Короче, через два года, после гибели отца, умерла мама, — продолжал Володя. — Я остался в шестнадцать лет один. Сами понимаете, пацан ещё, а у меня своя квартира двухкомнатная. Появились взрослые дружки, блин. Карты, выпивка, девицы, закружилась моя жизнь, как на карусели. Коноплю стал покуривать. Так продолжалось два года. Денег у меня своих не было, что дружки за пользование жилплощадью подкинут, то и моё. Но школу, сам удивляюсь, закончил. Завуч мне говорила, ты, Володя, способный человек, многого можешь добиться, только за голову возьмись. Ну, взялся я за голову, пить стал реже, про наркотики совсем забыл, не успели меня к ним приучить. Устроился я на работу на завод, в столярный цех. Получалось у меня, уже и деньги стал зарабатывать. Ещё небольшие, но жить можно было. В армию меня не взяли, я с детства близорукий был. А сейчас и в очках плохо вижу.

— Твои очки у меня в офисе остались, разбиты они.

— Ну, это не страшно, очки можно купить, зрение исправить, а вот судьбу не обманешь. Дружки меня в покое на время оставили, правда, иногда по телефону звонили, я ведь на работе, бывало, по две смены вкалывал. На заводе с девушкой познакомился. Я губу раскатал, уже жениться собирался. Как-то ночью с работы возвращаюсь, а меня у двери компания, блин, весёлая поджидает. У кого-то там, якобы, день рождение было. И всё, закружилась моя карусель снова. Неделю кутили. В таком был состоянии, что на телефонные звонки не мог ответить. Потом я понял, что подсыпали мне в выпивку гадость какую-то, вот я и не соображал ничего. Предложили мне в карты сыграть, ну я, дурак, и согласился. Понятное дело, вначале раззадорили меня, дали немного выиграть, а потом, как водится, проиграл я и то, что выиграл, и то, что у меня в карманах было, и то, что на свадьбу собрал. Предложили мне на квартиру сыграть, я возьми и согласись. Голова у меня, блин, как в тумане была. Я человек по натуре не азартный, а тут руки трусятся, так мне играть хочется. И видятся, помню, мне горы денег и все мои. Опоили, одним словом, сволочи! На другое утро проснулся, сидят передо мною две незнакомые морды. Здоровые такие лбы. А тех дружков, что со мною кутили, и след простыл. Голова у меня, понятное дело, раскалывается, едва соображаю, что мне говорят. Но в себя я пришёл быстро, когда понял, что это новые хозяева моей квартиры. Все документы на продажу у них уже были готовы, мне нужно было только поставить подписи. Только теперь, блин, я понял, что всё было давно спланировано. И пьянка, и игра в карты. Я хотел, было, отказаться подписывать документы, да какой там, когда тебе лезвием ножа горло щекочут. В насмешку, как бы, согласились деньги взамен квартиры взять, мол, смотри какие мы добрые. А где у меня деньги? Что делать, поставил я свои подписи. «Молодец», — говорят мне. — «Карточный долг — святой долг». Собрал я кое — что из своей одежды, книжку «Робинзон Крузо» под мышку сунул, и в тот же день оказался на улице. Ни кола — ни двора, как говорится. Пошёл я на завод, думал, что, может быть, в общежитие меня устроят, а я уже, оказывается, уволен за недельный прогул. Два дня, как последний бомж, ночевал на вокзале, а потом случайно прочитал объявление, что в театр требуются монтировщики сцены. Так я стал работником театра, общежития у них своего не было, так я день работал, а ночевал под сценой. С невестой своей я больше не встречался, зачем нищих плодить. А вот театр я полюбил, может, и сейчас там бы работал, но когда погибла актриса Морозова, запил я сильно, так на меня её смерть подействовала. Вышел из запоя, когда совсем уж деньги закончились, очнулся я в компании бомжей на берегу реки. В театр с такой распухшей мордой стыдно было возвращаться, так я и остался жить там, у реки. Летом то, ничего жить можно. Рыбу удили, сами ели, продавали, а вырученные деньги на водку да на хлеб тратили. Но зимой все по своим норам разбежались. Кто на вокзал, кто в люки канализационные забился, а я подъезд девятиэтажного дома облюбовал. На самую верхотуру, бывало, заберусь, на площадку, что выше девятого этажа, к тёплой батарее прижмусь и хорошо мне. Вот только голод донимал, а так ничего жить можно. Тут, блин, Новый год подошёл. А у меня денег ни копейки и еды никакой. Весь город обошёл в тот день, так ни с чем и вернулся к себе в подъезд. Стал по лестнице подниматься, плохо мне от голода было, голова закружилась, упал я перед чьей то дверью и сознание, видать, потерял. Когда пришёл в себя, вижу всё как в тумане, на площадку парень и девушка вышли, зажгли бенгальский огонь, целуются. Вдруг девушка как закричит: «Ой, труп лежит!» Голос мне её знакомым показался. А я в кофейном свитере лежу, весь грязнущий, холодно мне от ступенек, пытаюсь подняться, а сил нет. Они ко мне подходят. Парень спрашивает:

— Ты жив, батя?

— Ага, — отвечаю. — Живой я. С Новым годом вас!

А сам думаю, это как же я выгляжу, что мой сверстник меня «батей» называет. А девушка эта своему жениху, или кто он ей там, говорит:

— Угостить его надо. Новый год всё же.

— Примешь, батя? — спрашивает парень.

— Если нальёте, я с огромным удовольствием, — отвечаю.

Короче, они ушли, долго их не было. Слышу, вдруг, крики какие-то за дверью, наверное, или мать или бабушка этих ребят.

— Зачем вам бомж нужен?! Таких, как он, хоть пруд пруди! Всех не напоишь!

Слышу, а парень, что-то невразумительное отвечает. Ну, думаю всё, накрылся мой ужин. Когда смотрю, а парень с девушкой возвращаются. Выносят они поднос. Представляете, бомжу поднос! Красивый такой. Гуси — лебеди, цветочки какие то нарисованы, а на подносе том чего только нет. И студень, и колбаса домашняя, и овощи уже нарезанные, ну прямо как в ресторане. И, конечно, бокал шампанского, и стакан водки. Отдали мне всё это, а сами ушли. Обрадовался я, пью, ем. Тепло мне стало. Конечно, понимаю, что пить со мной они не захотели. У них свой праздник, человеческий. Я же непонятно кто. Ни человек, ни животное. Но всё же хорошо мне было. И вдруг как огнём меня обожгло. Да ведь эта девушка, блин, моя бывшая невеста. Вот как я изменился, что даже она меня не узнала. Положил я под дверь поднос, нажал кнопку звонка, а сам бегом наверх, к своей батарее тёплой. Забился я в угол, и такая боль меня взяла, что слёзы сами по щекам побежали. Я уж забыл, когда плакал. Хорош, думаю, комедию ломать. Надо заканчивать свою проклятую жизнь. Выскочил я на улицу, метель метёт, блин, продувает насквозь. Куда торопился, спросите? К реке я бежал, на плотину. Знал, что страшно будет, больно будет. Ну, сколько той боли, ударился башкой, и всё, прощайте товарищи, все по местам. И вот стою я на плотине, а духу не хватает вниз прыгнуть. Ладно, убеждаю себя, допустим, я не прыгну, что утром делать буду? Куда пойду? Нет-нет, круг замкнулся. Сейчас за одну секунду решу все свои проблемы. Только я через перила ногу занёс, слышу, шум машины и как будто зовёт меня кто-то. Ну, думаю, галлюцинации начинаются, надо скорее прыгать, но не смог, обернулся всё же. Смотрю, и правда машина, а из приоткрытой двери знакомый мой выглядывает, Виктор.

— Вовчик, ты что ли? — спрашивает. — Ты чего тут делаешь?

— Да, вот, — отвечаю, — спортом занимаюсь. Прыжками с плотины.

— И давно ты спортсменом стал?

А сам рассматривает меня с интересом, нет, с любопытством. Потом подошёл ко мне и говорит:

— Что с тобой случилось? Я же тебя помню нормальным человеком?

И тут прорвало меня, всё я ему о себе рассказал. Так мне захотелось простого человеческого сочувствия. Пригласил он меня в машину, налил рюмку водки.

— Так ты решил покончить жизнь самоубийством?

— Решил, — говорю.

Хотя, если честно, в ту минуту мне так жить захотелось, что и не передать.

— Умирать с пользой надо…

Говорит он, задумавшись, а сам рассматривает меня. И вдруг предлагает:

— Хочешь у меня работать?

Я, конечно, повеселел. И, понятное дело, поинтересовался, что за работа? А он мне так многозначительно отвечает:

— Такие, как я или нигде не работают или возглавляют, какие-нибудь фирмы, заводы, объединения…

В салоне машины в тепле, да после водки, меня разморило. Улыбаюсь, как дурачок и спрашиваю:

— А какая у тебя фирма?

— Какая? — улыбается, а глаза, как щёлки. — Какая, значит, интересуешься? Приносящая пользу.

И рассмеялся, по плечу меня похлопывает. Мне бы насторожиться, ответ то обтекаемый. А я, как ребёнок, обрадовался, как же первый человек, который на мою беду откликнулся, помочь решил.

— Ладно, Вовчик, — говорит он мне. — Поехали! Гостем моим будешь, а по совмещению сторожем.

Приехали мы в цыганский посёлок. Смотрю, у него особняк трёхэтажный, с красного кирпича стены выложены. Забор высоченный, ворота металлические. Короче говоря, этот особняк, если надо, любую осаду выдержит. Зачем ему сторож, думаю. А тут ещё две собаки, блин, выбегают и сразу на меня бросаются. Мол, третий пёс в этом доме лишний. Ну, Виктор, знакомый мой этот, который, вдруг, моим хозяином стал, собачек успокоил и провёл меня в котельную. — Вот, Вовчик, — говорит. — Здесь жить будешь. Назначаю тебя главным кочегаром. Ну, и кинологом будешь. Знаешь, что такое кинолог?

Он меня совсем за дурака, наверное, принимал.

— Ты меня, как я понимаю, дрессировщиком собак назначаешь? — спрашиваю.

— Верно, — а сам хохочет. — Тут до тебя один служил у меня, так тот ответил, что кинолог — это киномеханик. Думал, в наше время расцвета видеотехники, он для меня кино крутить будет. Ладно, Вовчик, экзамен на интеллект ты выдержал. Будешь собак по науке кормить. Я рацион им сам составлю, собаки должны нормально питаться.

— Ты же меня сторожем нанимал, — удивляюсь.

— Вот и будешь вместе с собачками территорию охранять.

И опять, блин, смеётся. Короче, стал я и кочегарам, и кинологом, и сторожем одновременно. Работа, прямо скажу, была не пыльная. А главное сытно мне, в тепле. Деньги он мне давал на карманные расходы, но разрешил покупки делать только в магазине посёлка, где мы с вами, Владимир Олегович, и встретились. И вообще поставил мне условие, чтобы из посёлка ни ногой. А куда мне было идти, к кому? Вот, думаю, наступил для меня коммунизм. Про самоубийство я уж и думать забыл. Книжки он мне стал давать читать. В основном японскую литературу. Про самураев, про лётчиков-камикадзе. Одна новелла сильно на меня подействовала. Там, значит, один камикадзе должен был убить главу мафии. Просто прийти и убить, а заказчики за это его семью всем обеспечат. Там красочно описывается, как взрывчатка разрывает камикадзе на куски, но душа его улетает к Богу. Он, короче, даже не погибает, а святым вроде как становится. Новелла эта «Отец-палач», по-моему, называется. Что он мне такую литературу с умыслом даёт, я почему-то и не подумал даже.

И вот, как-то, пригласил Виктор меня в дом, в первый раз за два месяца. Как сейчас помню, подснежники как раз расцвели. До этого он меня даже на порог дома не подпускал. Обидно, конечно, было, всё же мы в приятелях ходили. Вот, наконец, думаю, сподобился. Решил, так сказать, уважить. Провёл он меня в гостиную, налил рюмку коньяка.

— Помнишь, — он меня спрашивает. — Ты говорил, что тебе жизнь ни хрена не стоит? Помнишь, такой базар был?

— Ну, базар был, — отвечаю я, а сам улыбаюсь, думаю, шутит он.

— А сейчас что же? — спрашивает.

— Весна, — продолжаю улыбаться, — жить хочется.

Он засмеялся, но как-то нехорошо, как плохой артист в театре.

— Я так и знал, падла, что ты начнёшь смотреться в кривые зеркала по весне. Ну, понятно, грибы растут, плесень зацвела, птички чирикают. Всё живое, так сказать, к жизни тянется.

А я не пойму шутит он или уже серьёзно говорит.

— Ты не злись, — говорю. — Хочешь меня снять, как я с плотины спрыгну? Поехали, бери видеокамеру.

— Дурак ты, блин! — выругался он. — Меня интересует готов ли ты разумно умереть? Во имя идеи!

— А ты готов умереть ради идеи? — уже не выдержал и откровенно прямо спрашиваю его.

— Если надо будет — готов! — твёрдо так отвечает, блин. — Ты японские книжки читал? Вот это настоящие мужики. И такие люди не только в Японии, они и у нас есть. Хочешь, познакомлю?

Я, естественно, растерялся и брякнул не подумав:

— Хочу! Думаешь, побоюсь? Давай знакомь.

Он, вижу, обрадовался, даже обнял меня.

— Я знал, что ты не подведёшь. Героями, так сказать, не рождаются, ими становятся. Молодец!

А я, идиот, представьте себе, даже гордость за себя испытал в ту минуту. Тоже мне, камикадзе нашёлся. Позже я узнал, что за каждого нового «ангела» мой, так сказать, приятель хорошие гонорары получал.

Утром, на следующий день, Виктор привёз меня сюда, в пионерлагерь. Идём по территории лагеря, а я думаю, что за хреновина такая, какой-то склад мебели. Решил, что разыграл он меня с этими героями. Наверное, мебель ему надо привезти. Прошли мы мимо складов в самый конец лагеря. А я его, смеясь, спрашиваю:

— Где же обещанные камикадзе?

— Ты не смейся, — отвечает. — Сегодня самый важный день в твоей жизни.

Подошёл он к сосне и засунул руку в дупло. Сейчас я знаю, сигнальная кнопка там, в дупле спрятана. А на деревьях и на зданиях установлены видеокамеры, вся территория под наблюдением. Но тогда мне всё, почему-то, смешным казалось, два взрослых мужика в шпионов играются. Убеждён был, что разыгрывает он меня. И вдруг смотрю, блин, и глазам своим не верю, земля передо мной раздвигается, и широкий пологий вход получается. Такой, что туда и машина проедет и человек, понятное дело, пройдёт.

— Пойдём, — приглашает он меня.

Я иду, блин, а ноги мои начинают труситься. Какие уж тут шутки, если такое нагородили. Опустились мы вниз, люк за нами закрылся, но видно хорошо, на стенах и потолке лампы дневного освещения сияют. Джип у стены стоит, помните, тот, что за нами гнался? Прошли дальше. Остановились мы перед дверью, и голос такой таинственный спрашивает нас:

— С чем пришли?

— С верой! — отвечает Виктор.

— К кому?

— К той, что учит своей воле.

Дверь открывается, и встречают нас в форме два мужика. Ну, форму эту вы уже видели, Владимир Олегович. Виктор отстал, а меня провели по длинному коридору в тёмное помещение. Вокруг свечи горят, под стенами статуэтки людей стоят с кошачьими и птичьими головами, похожие на древнеегипетских богов, я такие в нашем краеведческом музее видел. А в самой глубине комнаты, в нише небольшая деревянная фигура обнажённой женщины. Вот оттуда я и слышу женский голос:

— Иди прямо, склони колени перед богиней Нидабой. Она — дающая закон, она — справедливость и милость.

Вот, блин, думаю, в театр попал, только без зрителей. Ладно, прикидываю, поиграю я с вами в театр, опыт имеется. Подошёл я к этой деревянной кукле, склонил колени. Ну, думаю, чем меня дальше удивлять будете, так у нас в театре один режиссёр артистам говорил. И вот выходит из-за статуэтки женщина в прозрачной накидке, а сквозь накидку, блин, голое тело просвечивается. Я, естественно, обалдел. Вы, конечно, догадались, Владимир Олегович, что это была Гадюка, как я её позже прозвал. Когда она службу правит, то только в таком виде появляется, чтобы быть больше на богиню похожей и при первой встрече с новенькими тоже любит телеса свои показывать, наверное, чтобы сразу ошарашить. А в повседневной жизни Гадюка в форме ходит. Кладёт она мне, значит, ладонь на голову и спрашивает:

— Ты готов принести жертву богине Нидабе?

— Готов, — отвечаю.

А сам ничего не понимаю, о какой жертве идёт речь.

— Расскажи про себя, — потребовала она.

Выложил я ей свою автобиографию, как на блюдечке, хочешь — ешь её, хочешь — в мусорное ведро выбрасывай.

Тут не выдерживаю я, и спрашиваю:

— А вы сами кто будете?

Думал сердиться будет, что такая никчемность как я вопросы задаёт, но нет ответила:

— Я посланница богини Нидабы на Земле. Имя моё — Эрех. А все мы, здесь живущие, называемся «ангелы света».

В общем, скромненько представилась.

— Встань, — говорит она мне. — Ты мне понравился. Сегодня ночью ты пройдёшь посвящение. И уже завтра, с первыми лучами солнца ты станешь равный нам — «ангелом света».

Перед ночью посвящения мне дали почитать завет «ангела света», что-то вроде армейского устава. Написано там было много, но до ночи, то, что выделено жирным шрифтом, я должен был запомнить:

«Тот, кто попадает в священную подземную обитель, выйти на поверхность может только «ангелом света», или не выйти никогда.

Приказы посланницы богини Нидабы — Эрех, выполняются беспрекословно и не обсуждаются.

Смысл жизни «ангела света» заключается в том, чтобы служить богине Нидабе и приносить ей в жертву её врагов, пусть даже ценой собственной жизни. Жертву от имени богини выбирает Посланница Эрех.

«Ангел света» погибший во время жертвоприношения, признаётся святым. Душа, после его смерти, вечно блаженствует в садах богини Нидабы.

Предавший святое дело приговаривается к смертной казни. Перед строем «ангелов света» приговор приводится в исполнение».

Фу! Видите, Владимир Олегович, помню всё, слово в слово.

Посвящения я дожидался в келье. Да, Владимир Олегович, все «ангелы света» живут здесь в тесных комнатах, поэтому и называются они кельи. Но на монастырь такая жизнь мало похожа. Зашли ко мне два «ангела», приказали раздеться. Так, в чём мать родила, и пошёл я на посвящение, только очки на морде остались. Смех один. Делается это для того, как мне объяснили, чтобы перед ликом богини человек предстал чистым, как дитя. Бред, конечно, но куда деваться, подчинился.

Посвящение проходило в холодном огромном зале, освещённом факелами. Они здесь большое значение световым эффектам придают.

Позже я узнал, что здесь есть три официальных зала. Один — актовый, где обсуждаются бытовые проблемы, второй для индивидуальных бесед, тут стоит маленькая статуэтка богини, и ритуальный зал, куда меня привели.

Стою, соображаю, присматриваюсь. Холодно мне и стыдно было, представляете, здорового мужика выставили голым на всеобщее обозрение. Потом замечаю, огромные сосульки по всему залу развешаны, будто игрушки на новогодней ёлке. Ничего себе, думаю, наворочали под землёй, а потом начинаю понимать, что ведь это сталактитовая пещера. Метров двести от пионерлагеря когда-то был вход в пещеру, но его завалили, чтобы дети не лазили. А потом про эту пещеру вообще забыли. Пацанами здесь мы в войнушку играли. А теперь они на территории лагеря сделали себе вход, вот, блин, законспирировались. Старики говорили, будто холм и вся местность вокруг пещерами перерыты, не знаю, правда ли это. Мы, пацанами, искали вход в другие пещеры, но так и не нашли. Эти мысли в моей башке, молнией пролетели.

— Я слышал про сталактитовые пещеры, но думал, что они далеко за городом, — удивился Антыхин.

— Теперь вы знаете, что они и здесь есть. Во всяком случае, одна пещера точно имеется, по соседству с нашей камерой, — грустно сказал Володя. — Короче, стою я в сталактитовой пещере, осматриваюсь по сторонам. Зрелище, скажу я вам, ни в одном театре такое не увидишь. У стены стоит в два человеческих роста деревянная статуя богини Нидабы, в руках она держит большую чашу. В центре пещеры выстроились человек сорок мужиков в чёрной форме. На гимнастёрках нашит белый круг с надписью «ангел света», галифе в сапоги заправлены, пилотки на головах. Такое ощущение, будто ты, в какое то другое измерение попал, знаете, как в американском кино показывают? Неожиданно, слышу, непонятно откуда, звучит музыка. Строй мужиков становится на колени и начинает то ли петь, то ли выть. Потом я узнал, что у них так молятся. Такой крик стоит, что хоть святых выноси. И тут появляется эта, посланница богини Нидабы на земле. Её голое тело, под прозрачной тканью, извивается в ритме музыки. Вылитая гадюка. С этой ночи, про себя, я её только Гадюкой и называл. А что подходящее имя для такой твари, как она. Ну, короче, приближается она ко мне и руками машет, мол, иди за мной. Я прикрыл руками причинное место и пошёл к ней, как кролик в пасть удаву. Взгляд, видели же какой у неё? Как будто сквозь мутное стекло смотрит. А это оттого, что зрачки у неё бесцветные. Подводит она меня к статуе богини. Отрывает она мою руку от того самого места и в чашу суёт. Вдруг, чувствую резкую боль всей ладонью. Оказывается, дно чаши покрыто острыми шипами и кровь моя, которую я пролил в чашу, жертва богине Нидабе. Мужики с колен вскочили, и давай орать: «Тебе жертва богиня Нидаба! Тебе жертва богиня Нидаба»! Посланница мою окровавленную руку подняла, и все враз замолчали.

— Повторяй за мной, жаждущий посвящения, — приказывает она мне.

А не верю я ей, как будто она роль играет. Знаете, с таким пафосом говорит, что даже противно слушать. В театре про такую игру, я помню один актёр говорил: «махровая неправда», наигрывает значит. Повернулась она к статуе и начинает говорить нараспев, а я за ней, как попугай повторяю.

— Великая богиня Нидаба…

— Великая богиня Нидаба…

— Земной человек готов служить тебе…

— Готов служить тебе…

— Хочу приобщиться к истине твоей…

— К истине твоей…

— Позволь мне служить тебе…

— Служить тебе…

Короче, всего не помню, что она произносила. Помню последние слова:

— Новый «ангел света» клянётся тебе, быть верным слугой и палачом для врагов твоих.

А дальше я бубнил фразы из завета, которые выучил перед посвящением. Вот так, Владимир Олегович, я стал, блин, «ангелом света».