Шли дни… Незаметно для Анахарсиса, Елена стала не только любимой женщиной, но и другом, помощницей в делах. Она знакомила его с обычаями и культурой родных Афин, помогала записывать увиденное на папирусе. Елена была не только красивой, но и умной женщиной, она старалась не надоедать Анахарсису своим обществом и всячески поощряла его дружбу с земляками — Токсарисом и Савлием. Именно Токсарис представил Анахарсиса военным Эллады. Тактика и стратегия греческой армии во время боевых действий стали открытием для Анахарсиса. — Даже войну вы сумели превратить в искусство, — с восхищением говорил он Елене. В её доме он написал рассказы «О военных делах», в стихотворной форме. Ему удалось создать восемьсот стихов на эту важную для скифов тему. Он надеялся, что его труд пригодиться родной Скифии. Но для граждан Афин Анахарсис по-прежнему оставался варваром. Пусть образованным, но чужим. Поворотным событием в его афинской жизни стала встреча с философом Солоном. Ни земляк Токсарис, ни Елена не могли способствовать знакомству с Солоном. Тогда Анахарсис сам пришёл к дому философа. Он приказал одному из слуг доложить Солону, что к нему пришёл скиф Анахарсис, желая посмотреть на него и, если можно, стать его гостем. Слуга, доложив, получил от Солона приказание передать Анахарсису, что отношения гостеприимства завязываются каждым на своей родине. Тогда Анахарсис, подхватив, сказал, что сам Солон теперь на родине и поэтому ему следует заключать связи гостеприимства; изумившись этой сообразительности, философ принял его. Чтобы понять, кто такой его гость, Солон прямо спросил: — Для чего ты прибыл в Афины? Ты проехал немалое пространство суши и переправился через Эвксинский Понт обширный, с какой целью? Анахарсис также прямо ответил ему:

— Чтобы изучить эллинские законы и познакомиться с вашими обычаями.

— Почему ты одет в такие странные одежды? — спросил Солон. — Не вызывает ли твой колпак смех у жителей Афин?

— Я не могу выносить знойных лучей солнца падающих на обнажённую голову, — ответил Анахарсис. — И потом не одеждами отличаются одни люди от других.

— Что тебе понравилось, а что ты осуждаешь в Афинах?

Анахарсис ответил скромно, как подобает гостю:

— Откуда бы мне, блуждающему кочевнику, жившему на повозке и переезжавшему из одной земли в другую, рассуждать о государственном устройстве и учить оседлых жителей в этом древнейшем городе?

— Значит, тебе нравятся наши законы?

Анахарсис замешкался с ответом и всё же он сказал:

— Ваши законы слабее и тоньше паутины. Но это законы, а у нас в Скифии только обычаи. Поэтому я внимательно изучаю вашу жизнь, чтобы обо всём лучшем поведать на моей родине.

Анахарсис и Солон ещё долго говорили, из стремления понять друг друга. Когда солнце село за Акрополем, они расстались друзьями.

После того, как Анахарсис был принят в доме Солона, многие видные афиняне пожелали видеть его своим гостем. К его мнению прислушивались, его изречения передавались из уст в уста:

— Анахарсис сказал, что виноградная лоза приносит три кисти: первую — удовольствия, вторую — опьянения, третью — отвращения.

— Он выразил удивление тому, что у нас состязаются художники, а судят их не художники.

— Анахарсиса спросили, как можно не сделаться пьяницей, он ответил: «Если иметь перед глазами безобразия пьяных».

— Узнав, что корабль имеет в толщину четыре пальца, он сказал, что настолько плывущие в нём удалены от смерти.

— Толпа окружила Анахарсиса и стала смеяться над его происхождением, он сказал: «Мне позор отечество, а вы — своему отечеству».

— На вопрос, что у людей хорошо и дурно, он сказал: «Язык».

— Когда его спросили, какие корабли безопаснее, он ответил: «Вытащенные на берег».

* * *

Елена была по-настоящему счастлива. Она не ошиблась в своём избраннике, угадав в нём не только сильного мужчину, но и человека наделённого Богами талантом.

Серебристо-зелёная листва олив шепталась над головами влюблённых. Мягкая трава ласкала ноги. Елена сидела на коленях Анахарсиса, крепко прижавшись к его груди. Он обнимал её как ребёнка и тихо, убаюкивая, напевал гортанную песню своей родины.

— Скажи мне, любимый, — спросила Елена. — Ты не покинешь Афины?

— Об отъезде я пока не думаю. Слишком хорошо мне с тобой, — он нежно поцеловал глаза Елены. — Но я не могу жить здесь вечно.

— Зачем вечно. Проживи в Афинах одну свою жизнь, как Токсарис, — хитро прищурившись, сказала Елена.

— Ни другой жизни, ни другой родной земли у меня нет. Ты должна понять, Елена, что где-то люди живут хуже, чем в Элладе. Намного хуже. Я хочу вернуться домой, чтобы в Скифии были такие же города как у вас, чтобы наши храмы были лёгкие и светлые подобные вашим, я мечтаю о расцвете культуры и ремёсел, где сейчас пасутся дикие кони посреди огромных бескрайних степей. Папирусы с моими рассказами «О военных делах» я привезу на родину, и мы создадим армию способную защитить новую Скифию…

Елена заметила, как ярко вспыхнули глаза любимого, одновременно пронизывающие и добрые. Он откинулся немного назад. Взгляд его блуждал где-то далеко отсюда, как будто он хотел заглянуть за горизонт. Там среди диких степных просторов его фантазия возводила идеальное государство. Она ещё крепче прижалась к нему, словно боялась уже сейчас утратить дорогого ей человека.

— И мы никогда не увидимся? — робко спросила Елена.

— Да, я оставлю Афины, — твёрдо сказал Анахарсис. — Но сердце моё будет с тобой, и когда-нибудь я вернусь к тебе навсегда. Потому что тело не может жить без сердца.

Неожиданно Елена вскочила с колен Анахарсиса и побежала на вершину холма, к храму Деметры — Богини плодородия. У подножья храма, повернувшись к любимому лицом, она закричала: — Я буду ждать тебя, милый! Я создам храм

твоего сердца! Там на мраморной площадке я буду молить Богов о твоём возвращении!

И так же, вдруг, она сбежала с холма вниз к Анахарсису.

— Послушай, я же забыла тебе сказать, скоро праздник Деметры. В честь Богини в амфитеатре будет дана премьера трагедии Зевскипа «Гиганты». А если трагедия, значит, женщины могут присутствовать на представлении.

— А если комедия? — удивился Анахарсис такой избирательности афинских законов.

— Увы, — вздохнула Елена. — Бывать на комедиях женщинам запрещено. Наверное, наши законники думают, что смех вреден женщинам, — Елена капризно повела плечиками. — Но даже во время трагедии мы должны сидеть отдельно от мужчин. Разве это справедливо? Только на местах предназначенных для почётных людей города, в нижних трёх рядах, женщины и мужчины сидят рядом. Думаю, мы с тобой получим такое право. Она порывисто обняла Анахарсиса сзади, скрестив руки на его груди.

— Давай до твоего отъезда никогда не будем расставаться, чтобы хоть чуточку надоесть друг другу.

Анахарсис хотел, было, повернуться к ней, но она остановила его:

— Не нужно. Я не хочу, чтобы ты видел мои слёзы.

* * *

Перед рассветом, в день праздника Деметры, афиняне собрались в храме Богини. Верховный жрец поднял руку:

— Богиня плодородия! Слушай нас!..

Но едва утренние лучи солнца начали ласкать землю, некоторые афиняне стали покидать храм, чтобы успеть занять лучшие места в амфитеатре. Только первые три ряда, предназначенные для почётных граждан, пустовали, никто из простых людей не посмел сесть на эти места.

Афинский амфитеатр считался лучшим во всей Греции. В день премьеры его подновили и навели почти идеальную чистоту. Дорожки между рядами посыпали белым песком. В Афинах, как и в других греческих городах, люди с удовольствием ходили на театральные спектакли, поэтому во второй половине дня весь амфитеатр гудел как растревоженный улей. Улыбаясь, люди приветствовали друг друга: — Хайре! (Радуйся). К началу спектакля зрители уже не сдерживали своих эмоций. Они аплодировали, стучали ногами, свистели от нетерпения. Наконец в амфитеатр вошли почётные люди Афин. Чести быть среди них удостоились Анахарсис и Елена. Но ни Савлий, ни даже Токсарис не получили такого права. Они сидели в верхних рядах. Анахарсису было неловко перед друзьями, но в тоже время он был польщён тем вниманием, которое ему оказали греки. Многие афиняне приветствовали его взмахом руки и он, улыбаясь, отвечал им:

— Хайре!

Анахарсис был впервые на таком зрелище, и Елена подробно объясняла ему устройство театра:

— Круглая площадка перед нами, в центре амфитеатра, покрытая мрамором, называется орхестрой, здесь будет петь и танцевать хор. А за орхестрой, видишь двухэтажное помещение? Первый этаж с колоннами — это скена, на ней играют актёры, а на втором этаже — чердак для декораций…

Елена не успела договорить, как на сцену вышел актёр в одежде одной из девяти муз, покровительницы трагедии — Мельпомены. Его лицо закрывала большая маска с открытым ртом — рупором, а ноги были обуты в высокие сандалии — котурны, благодаря таким нехитрым приспособлениям, зрители, даже самых дальних рядов амфитеатра, могли хорошо слышать и видеть актёра. Зрители постепенно затихали. Громогласным голосом актёр объявил:

— Граждане Афин! Вы увидите сегодня пьесу Зевскипа «Гиганты»!

— Это так прекрасно, — шепнула Елена Анахарсису. — Сейчас ты увидишь чудо!

Аплодисменты перешли в бурную овацию. Но вот зазвучали фанфары, и начался спектакль. Зрители с напряжённым вниманием в благоговейной тишине следили за действием. Эта тишина не нарушалась даже тогда, когда меняли декорацию. Только Елена, от переполнявших её чувств, не выдерживала и шептала Анахарсису:

— Прекрасный спектакль! Правда? Ну, разве это не чудо?

Анахарсис, не в силах оторваться от спектакля, так же восторженно отвечал:

— Я счастлив, что вижу всё это!

Когда спектакль закончился, зрители ещё какое-то время сидели тихо, а потом вскочили с мест, закричали и зааплодировали. Актёрам под ноги полетели цветы.

После представления афиняне не торопились расходиться, они увлечённо обсуждали пьесу и игру актёров. Только некоторые зрители потянулись к выходу. И никто не обратил внимания на усиливающуюся духоту и тёмное беззвёздное небо. Вскоре над Афинами послышались раскаты грома и засверкали молнии. Крупный град, величиной с голубиное яйцо, вначале редко, а потом всё чаще стал падать на землю. Люди, прикрываясь зонтиками от солнца, в панике побежали из амфитеатра. Внезапно чёрный купол неба на два лоскута разорвала длинная огненная дуга и своим острым концом вонзилась в деревянную пристройку за скеной. Сразу же на месте пристройки запылал огромный факел. Чёрный дым ветер понёс в сторону убегающих зрителей. Это было грозное зрелище: в тёмном небе беснуются молнии, грохочет гром, едкий дым стелется по земле. Обезумевшие от страха люди любой ценой прорывались к выходу. Сильные отталкивали слабых. В толпе уже были первые жертвы.

Анахарсис принял единственно правильное решение. Он подхватил на руки побледневшую Елену и понёс её подальше от толпы на свободную середину амфитеатра. Вот где пригодился широкий скифский плащ. Он накрыл им Елену и себя. Они оказались, словно завёрнутые в плотный кокон. Глухо стучал по кожаному плащу теперь безопасный для них град, даже дым почти не проникал в их убежище. Влюблённые, утратив чувство опасности, забылись в поцелуе. Вскоре то ли град сбил пламя, то ли полностью выгорела пристройка, но пламя погасло…

Когда град прекратился, Анахарсис всё ещё держал Елену на руках, прижавшись щекой к её щеке. Он сделал попытку сбросить плащ, но она сказала:

— Подожди. Поцелуй меня ещё раз. Мне было так спокойно и надёжно с тобой.

Анахарсис нежно поцеловал Елену, а плащ, уже не придерживаемый Анахарсисом, сам упал на мраморные плиты. То, что они увидели, было ужасно. Десятки человек неподвижно лежали у выхода из амфитеатра. Раненые стонали и просили о помощи. Анахарсис и Елена бросились к несчастным, пытаясь хоть как-то облегчить их страдания. Появились воины с носилками. Тем, кто подавал признаки жизни, оказывали помощь и быстро выносили за пределы амфитеатра. Неподвижных людей пытались привести в сознание. Лужи воды залили проходы между скамьями и маленькими ручейками стекали вниз к орхестре. За скеной, вместо деревянной пристройки, нелепо торчали вверх две обгорелые балки. С трудом верилось, что совсем недавно здесь главным действующим лицом было искусство театра. Суровая правда жизни разрушила прекрасную иллюзию.

— Вот кто виноват в наших бедах! — выкрикнул какой-то раненый старик, указывая рукой на Анахарсиса.

От неожиданности Анахарсис вздрогнул. Елена попыталась прикрыть его собой от горящих глаз старика.

— Пойдём, Елена, — стараясь быть спокойным, сказал Анахарсис, беря её за руку. — Этот человек обезумел от боли. Он плохо понимает, что говорит.

Они поспешно пошли к выходу, слыша за собой проклятия раненого. Анахарсис даже не предполагал, что этот эпизод будет иметь продолжение.

* * *

Савлий и Токсарис не находили себе места, волнуясь о судьбе Анахарсиса и Елены. Потеряв их в толпе, они попытались отыскать влюблённых на площади, где временно размещали тяжелораненых в амфитеатре, но тщетно. Все вокруг были раздражены, и каждый думал о себе и своих близких. Токсарис и Савлий вернулись домой, и приготовились к самому худшему.

Была глубокая ночь, когда раб доложил о прибытии Анахарсиса и Елены. Не сдерживая радости, Савлий и Токсарис бросились к входной двери. Подхватив измученных друзей под руки, они ввели их в комнату. Рабы, по распоряжению Токсариса, принесли сухую одежду. Елена, переодевшись в красно-золотистый хитон, устало прилегла на ложе. Несмотря на бледность, она не утратила своей красоты, и мужчины невольно залюбовались ею. Анахарсис впервые в жизни надел греческую одежду. Тёмный хитон подчёркивал его аскетическое лицо и стройную фигуру, там, где одежда не прикрывало тело, на руках и ногах чётко выделялись мышцы.

— Да ты атлет, друг мой! — воскликнул Токсарис.

С улыбкой, осматривая себя, Анахарсис спросил Елену:

— Нравлюсь ли я тебе в такой одежде?

— Не знаю, — ответила Елена, с любопытством глядя на Анахарсиса. — Как странно, в греческом хитоне ты мне кажешься чужим. Почему так?

— Нельзя на черепаху надеть панцирь улитки, — сказал Анахарсис, обнимая Елену.

Она доверчиво прижалась щекой к его плечу, поминутно вздрагивая не столько от прохлады, сколько от перенесённых испытаний.

Раб внёс в комнату треножник с горящими углями и кувшин вина. Стало заметно теплее, а вино немного успокоило Елену и придало бодрости мужчинам. Едва завязалась беседа, как в комнату вошёл встревоженный раб.

— Господин, — обратился он к Токсарису. — У меня для тебя важное известие.

— Простите, друзья, — сказал Токсарис и вышел из комнаты вместе с рабом.

Вернулся Токсарис явно обеспокоенный. Не заметить этого было невозможно.

— Я вижу, ты принёс плохие известия, — сказал Анахарсис. — Но не бойся их сообщить. Не ты их причина, ты только рассказчик.

Токсарис обвёл взглядом друзей.

— Раб сообщил мне, что у храма Деметры собралась толпа разгневанных граждан. Они обвиняют в сегодняшней трагедии тебя Анахарсис и считают, что Боги против твоего присутствия в Афинах.

— Да как они смеют! — возмутилась Елена.

— Смеют, — спокойно сказал Анахарсис, точно был готов к такому развитию событий. — Эти люди у себя дома, а я незваный гость. К ним лучше прислушаться, иначе они не успокоятся. Если я не покину Афины, гнев толпы падёт и на вас, мои друзья.

Анахарсис встал, стараясь не смотреть на Елену.

— Вот моё решение. Я сейчас же оставлю Афины.

— А как же я? — прошептала Елена.

— Ты нужен нам! — почти одновременно воскликнули Савлий и Токсарис.

— Друзья, не разрывайте моего сердца!

Анахарсис отпил из чаши глоток вина и сел в кресло, обхватив голову руками.

— Мне знакомо поведение толпы, — с отчаянием сказал он. — Боги отобрали у них разум, а обезумевшие люди способны на самые ужасные поступки. Как испуганное стадо животных, они всё сметают на своём пути.

В подтверждение его слов, за стеной дома послышался какой-то шум и угрожающие выкрики. В комнату вбежал трясущийся от страха раб.

— Господин! Толпа уже здесь! Они требуют, чтобы им выдали Анахарсиса. В руках у них камни и палки!

— Вот. Как видите, я был прав, — грустно сказал Анахарсис. — Они уже желают крови.

Анахарсис решительно встал с кресла.

— Мне пора. Я выйду к ним.

— Нет! — закричала Елена, обхватив ноги Анахарсиса. — Не пущу! Эти люди не достойны даже следа твоих ног.

— Мне пора, — отстраняя Елену, сурово повторил Анахарсис.

— Неужели ничего нельзя сделать? — заметался Савлий.

— Ты не имеешь права принимать такое решение, — требовательно сказал Токсарис. — Ты великий человек. Твои мысли принадлежат миру.

Анахарсис был непреклонен.

— На папирусе останутся мои рассуждения и выводы, люди, надеюсь, прочитают их. Елена сохранит мои труды.

— Нет! — всплеснул руками Токсарис. — Ты нужен нам живой. В моём доме есть потайной ход. Мы спасём тебя!

Не дав опомниться Анахарсису, он повесил ему на плечо дорожную сумку, с которой тот никогда не расставался, и потащил его за собой. Елена и Савлий быстро последовали за ними. На кухне Токсарис приподнял мраморную плиту, и все увидели каменные ступени ведущие вниз. Крики и шум на улице усилились и явственно долетали даже сюда.

— Быстрее, друзья! Быстрее! — поторапливал Токсарис, снимая со стены светильник, чтобы не заблудиться в тёмном подземелье.

Как только беглецы спустились по сырым и скользким ступеням вниз, раб задвинул дрожащими руками плиту. И надо сказать вовремя. Выломав дверь, в комнату ворвалась толпа.

* * *

На поверхность беглецы вышли далеко от дома Токсариса. Оглянувшись, они поняли, что находятся в двадцати локтях от усадьбы философа Солона на окраине Афин.

— Этим ходом, друзья, — признался Токсарис, — я никогда не пользовался. О нём мне рассказал прежний хозяин моего дома. И то, что мы окажемся здесь, я, признаюсь, не предполагал. Боги покровительствуют нам.

— Если Боги вывели нас к усадьбе Солона, — сказал Анахарсис. — Я бы хотел попрощаться с этим достойным человеком.

— Спасибо за доброе слово обо мне, милый друг.

От ворот усадьбы отделилась фигура человека, завёрнутая в плотную ткань. Когда человек подошёл ближе, все узнали в нём Солона.

— Я наслышан о твоих несчастиях, Анахарсис. И всё же я надеялся, что ещё увижу тебя. Боги подарили мне радость встречи. Ты прости обезумевших людей, они, как малые дети, сами не ведают, что творят. Им нужен был виновный, и они его нашли. Поверь, пройдёт время, и афиняне вновь с радостью будут встречать тебя.

— Я не в обиде на Афины, — успокаивая Солона, сказал Анахарсис. — Очень многому я научился в этом городе. Многое понял. Здесь я познал любовь и нашёл новых друзей. Ты один из них.

Растроганный Солон хотел что-то сказать, но вдалеке послышался нарастающий вой толпы, над крышами домов замерцало зарево от факелов.

— Друг мой, время не терпит, — заволновался философ. — Возьми мою колесницу. Благодаря Богам выглянула луна — ты быстро доедешь до Пирейской гавани. А там ты всегда найдёшь корабль, уплывающий в Ольвию, что рядом с твоей родиной.

Рабы открыли ворота и колесница, запряжённая четвёркой великолепных лошадей, выехала на дорогу. Чёрный раб эфиоп управлял этим быстроногим экипажем.

— Нам не нужен возница, — с непререкаемой твёрдостью сказала Елена. — Я сама отвезу Анахарсиса в гавань. Себе я доверяю больше, а к вечеру колесница будет стоять у тебя в усадьбе, Солон.

Анахарсис по очереди обнял друзей. Каждый хотел сказать что-то важное на прощание, но крики приближающейся толпы торопили их. Они ещё раз крепко обнялись, в тайне надеясь на будущую встречу. Раб эфиоп сошёл с колесницы, и Елена заняла его место. Взявшись за вожжи, она ждала Анахарсиса.

— Гелийане! (Будьте здоровы) — попрощался по греческому обычаю Анахарсис.

— Гелийане! — ответили ему друзья.

Анахарсис вскочил в колесницу, Елена тронула вожжи и вывела коней на дорогу. Анахарсис не выдержал и оглянулся, стараясь запомнить лица друзей.

— Пошли! Вперёд! — закричала Елена и щёлкнула кнутом.

Колесница стремительно понеслась по мощёной дороге.

* * *

Рассвело. Над Пирейской гаванью небо было чистое и глубокое, как будто и не гневались сегодня Боги, бросая с вершины Олимпа молнии и град. Ласковые голубые воды Понта Эвксинского казались гладкими, как зеркало, до самого горизонта. Елена и Анахарсис стояли у трапа большой триеры, которая держала путь в Ольвию с товарами для степных народов. В трюмах корабля хранились амфоры с вином, оружие и украшения из драгоценных металлов для знати. Елена и Анахарсис смотрели в глаза друг другу и молчали. Все слова были сказаны. Они ещё были рядом, но уже далеко. Под свежим ветром едва трепетали паруса триеры, в ожидании команды отплытия гребцы опустили вёсла в воду…

И вдруг Елена сказала:

— Ты говорил, милый, что познал в Афинах любовь и нашёл друзей, но ты не узнал, что такое быть отцом. Когда ты вернёшься, у тебя будет такая возможность.

— Что? — не понял сразу Анахарсис.

— Дай мне твою руку. Положи вот сюда, под сердце. Скоро тут будет биться второе, маленькое сердце. Сердце твоего ребёнка.

Анахарсис подхватил на руки Елену. Слёзы радости и печали выступили на его глазах.

— Спасибо тебе, любовь моя! Я вернусь! Я обязательно вернусь! — с верой в их счастливое будущее, несколько раз повторил он.

Елена сняла с шеи гемму на золотой цепочке и положила ему в ладонь. На гемме в профиль была изображена девушка, удивительно похожая на Елену. Анахарсис в последний раз прижал к себе любимую, расцеловал её глаза, руки и побежал по трапу на корабль.

— Хайре! — крикнула ему в след Елена.

— Хайре! — ответил он ей с борта корабля.

Хайре — радуйся. Даже если не повезло — радуйся. Даже если печаль на сердце — радуйся.

Слёзы бежали по лицу Елены, но она улыбалась. Такой и запомнилась она Анахарсису.