Под эсхатологией понимается учение о «последнем дне», а именно о конце человеческой жизни и о конце света. В соответствии с этим принято различать частную и общую эсхатологию.

Нужно сразу оговориться, что в эсхатологии особенным образом проявляется подчеркнутая нами тенденция к целостному мышлению: невозможность четкого разделения между образом и реальностью, между субъективным и объективным. Бог и Его реальность «находятся» по ту сторону этого – чисто человеческого, чисто научного – разделения, как «находятся» они по ту сторону бытия и небытия. Размышляя же об эсхатологических проблемах, о том, что «по определению» лежит за границами нашего земного опыта и нашей земной реальности, нам с неизбежностью придется быть особенно осторожными с любыми ясными и однозначными, «понятными» высказываниями. Если мы хотим говорить честно и ответственно, наша речь неизбежно будет образной, эмоционально насыщенной, «размытой», сложной для понимания. С этим необходимо смириться.

Обратимся сначала к общей или универсальной эсхатологии, т. е. к учению о «конце света». Эта тема была популярна всегда и во все времена. В наши дни эти слова стали особенно часто употребительными, даже затасканными. Ими обозначаются все возможные предполагаемые грядущие катастрофы: глобальное потепление, падение огромного метеорита, извержение супервулкана, возникновение черной дыры в результате работы адронного коллайдера и т. д. – словом, все, что может положить конец существованию нашего привычного мира.

Очевидно, что хотя в Писании и упоминаются всевозможные катастрофы и потрясения «в последние времена», смысл библейских ожиданий конца света совершенно в ином. В Писании речь идет о поистине полном преображении Вселенной, или даже о полном ее разрушении и создании новой – оба этих образа можно встретить рядом друг с другом – а не о частной катастрофе, которой оказывается затронута, да и то не так уж сильно, всего одна планета. Соответственно, конец света в библейском понимании не может быть вызван естественными причинами. Он исключительно Божье дело. Кроме того, конец света означает Второе пришествие (лучше, впрочем, будет назвать это вечным торжеством) Христа и наступление Царства Божьего – Царства справедливости, правды, истины, гармонии, радости и блаженства. Таким образом, ожидание конца света – это, по сути, радостное ожидание.

Итак, когда мы говорим о конце света в библейском, христианском понимании, мы имеем дело с чем-то радостным, а также с чем-то, что выходит за пределы нашей реальности, не вписывается в нее. Соответственно, к «концу света» относится все то же, что можно сказать о сотворении мира. Творение мира – не некое событие во времени, которое можно было бы поставить в один ряд с другими событиями, пусть даже и как самое первое из них. Точно так же и «конец света» – не некое «последнее» событие в истории нашего мира. Он вообще не событие, а – как и творение – способ описать настоящий, современный нам мир в его отношениях с Богом. Учение о творении описывает мир как творение Бога, то есть описывает те отношения, которые возникают между Богом и миром. То есть, что мир желанен Богом, любим Им, имеет в Боге свой глубинный исток, но не является частью Бога, не является божественным по своей сущности. Учение о «конце света», если понять его правильно, также говорит о том, что мир, окружающий нас, с одной стороны, несовершенен и мучается от этого несовершенства, с другой стороны, – вместе с учением о творении – утверждает, что мир как бы «обрамлен» Божественной волей и божественным попечением, что и цель, и смысл нашего мира в Боге.

Таким образом, нет смысла ожидать «конца света» как некоего события, отдельной катастрофы, которая должна произойти в определенный момент времени и которая принесет с собой установление Божьего царства. «Царство Божие среди вас», – сказал Иисус Христос. Как говорят многие богословы, жить в эсхатологической надежде означает не фанатично ожидать каждый день конца света, а жить так, чтобы являть своей жизнью эсхатологические ценности: те самые справедливость, правду, любовь, красоту – о которых говорится в речи о Царстве Божьем.

Однако все это не означает, что мы гарантированы от разного рода катастроф. Они вполне могут быть, в том числе и планетарного, и вселенского масштаба. Однако такие катастрофы будут явлениями исключительно внутримирского плана. Как раз учение о Царстве Божьем должно помочь нам понять, что даже среди таких катастроф мы любимы Богом, что ценность нашей жизни перед Богом – как всего человечества, так и каждого отдельного человека – не зависит от того, как и в каких условиях она протекала, как и как скоро она нашла свой конец.

Когда-нибудь история человечества и всей нашей Вселенной, скорее всего, придет к своему естественному завершению. Мы не знаем, каким оно будет. Однако оно не будет каким-то волшебным переходом в Царство Божье. Оно станет естественной смертью, концом всего. Однако такой конец не будет последним словом. Учение о Царстве Божьем означает, что история человечества, история Вселенной – пусть и заключенная во временные рамки – обладает вечной ценностью перед Богом, касается вечности, принадлежит Божьей любви. Не Большой взрыв и любая катастрофа (при всей их реальности) являются ее подлинными, самыми важными рамками жизни человечества, а Божья любовь и Божье желание.

Нечто подобное можно сказать и о «посмертной судьбе» каждого отдельного человека – теперь мы обращаемся к частной эсхатологии. Мы уже говорили о том, что не существует «бессмертной души», которая могла бы жить отдельно от тела. Человек является цельным существом. Соответственно, неверными будут любые теории, которые предполагают, что после смерти человек может продолжить сознательное существование в том или ином виде. Рай и ад – это, как мы уже отмечали отчасти, не определенные места в пространстве, а состояния человеческого существа. Глубокое отчаяние, безысходность, непереносимая душевная или физическая боль, а прежде всего, невозможность ни на что и ни на кого опереться – вот что обозначается словом «ад» (можно вспомнить цитату из Лютера, см. главу 9 о законе). А «рай» – это ощущение нужности, ощущение, что ты любим, что тебя бесконечно ценят, ощущение свободы и совершенной радости. Понятия рая и ада являются образами, описывающими то внутреннее состояние, в котором может находиться человек в этой жизни. Причем эти понятия глубже более «приземленных» понятий счастья и горя, поскольку в них речь идет не о том, что человек испытывает в отношении тех или иных реалий этого мира, а о том, что он переживает перед лицом вечности. Вера в прощение Бога, в Его любовь создает рай – знание о своей абсолютной вине, проклятии и невозможности обрести выход из этого положения означает ад. Таким образом, эти слова – рай и ад – описывают то, что человек чувствует здесь и сейчас, но они в то же время имеют отношение и к вечности.

Здесь же следует понять, что вечность и бесконечность (вопреки распространенным представлениям и нашему обычному словоупотреблению) не являются синонимами. Вечность – это не бесконечная продолжительность времени, но иное его качество. Более того: вечность – это то, что не зависит от времени вообще. Вечность – это другое слово для описания бытия Бога, находящегося по ту сторону любой знакомой нам реальности или нереальности. Потому вечность не начинается только после смерти, вечность – это новое измерение, которое приобретает наша жизнь, наше проживаемое на земле время – божественное измерение. Вечная жизнь – это не бесконечная жизнь, а жизнь в Боге, с Богом.

Поэтому, по большому счету, христианство не нуждается ни в каком учении о посмертном существовании. В христианстве речь идет о «здесь и сейчас», об этой человеческой жизни, о ее наполненности, ее смысле, ее достоинстве и ценности.

Однако в то же время существенным элементом христианского вероучения является учение о воскресении во плоти. Как уже говорилось, оно стало альтернативой учению о бессмертии души. Учение о воскресении принимает цельность человеческого существа всерьез и помогает нам строить свою надежду не на каких-то естественных способностях, свойствах нашего существа, а только на Иисусе Христе. Однако, будучи понятым буквально, оно порождает сразу множество проблем: как сохранится идентичность нашего существа в промежуток времени между смертью и воскресением? Или: а что за новые тела мы получим, в каком состоянии мы будем существовать? Например, умерший в возрасте нескольких месяцев ребенок, что будет с ним? Как он может воскреснуть, сохраняя свою идентичность? Какое тело, какую душу он обретет? Более того: мы с вами только что установили, что речь о «конце света», о «конце времен» имеет скорее образный характер. В каком же смысле тогда можно говорить о воскресении? Попробуем ответить на этот вопрос, примирить идею воскресения с тем, как важно сосредоточивать внимание на этой нашей жизни, а не на некоем «загробном существовании». Опираться при этом мы будем на размышления Карла Барта и известного современного богослова Эберхардта Юнгеля.

Прежде всего: человек – это не только определенная точка в пространстве. Человек, главным образом, это событие во времени. Идентичность человека нельзя «привязать» лишь к одному какому-то его состоянию в определенный момент, даже в последний момент его жизни. Идентичность человека – это динамическая идентичность. Сравним человека с фильмом. Нелепо было бы вырвать один кадр из фильма – в нашем случае, последний – и бесконечно проецировать его на экран. У того, кто будет смотреть такой «киносеанс», не сложится никакого представления о фильме. Но точно так же нелепо было бы бесконечно продолжать уже закончившийся фильм, искусственно растягивать уже вроде закончившуюся историю (даже лучшие голливудские фильмы не выдерживают больше нескольких сиквелов). В конце концов, настоящая, подлинная история просто «растворится» в бесконечных повторениях, потеряет свою силу и смысл. Так и каждый проживший свою жизнь человек: он – история с определенным началом и определенным концом. Со смертью эта история заканчивается, к ней уже ничего не прибавишь, и ничего от нее убавить нельзя.

Очень часто мы говорим «моя жизнь» и не замечаем, насколько это выражение ложно: как будто моя жизнь – это нечто отдельное от меня. Нет, «моя жизнь» и есть я. «Я» каждого из нас существует только во времени, его нельзя вырвать из времени, как нельзя свести фильм к одному только кадру. Соответственно, и под библейским понятием «плоть» нельзя подразумевать исключительно тело человека. Плоть – это вся его жизнь как материального, живого существа, включающая в себя и временной аспект.

Иначе говоря, когда речь идет о спасении человека, то подразумевается спасение всей человеческой жизни, как она была во времени. Речь не о переходе человеческого существа к новому, бесконечному этапу жизни – чего стоила бы тогда эта столь короткая жизнь на земле, в чем была бы ее ценность? – а о спасении, преображении уже состоявшейся на земле жизни. Принятие в вечность означает не то, что жизнь умершего человека обретает бесконечное продолжение в новых условиях, а то, что вся прошедшая на земле жизнь того или иного человека входит в вечность, становится ее частью, озаряется ее светом.

Это не означает, разумеется, что она повторяется снова и снова. Это было бы возвращением к бесконечности, к тому же, дурной бесконечности. Это означает, что она существует в совершенно другом измерении: уже не во времени, потому что ее время закончилось, и не в пространстве, потому что пространства для нее больше нет, но именно в непредставимой для человеческого разума вечности, в Боге.

Вот что подразумевает учение о воскресении во плоти. Когда человек умирает, он умирает окончательно и навсегда. Но его жизнь, как она была («плотская», земная жизнь), обретает вечное измерение, оказывается в вечности, оказывается с Богом. Что это означает, нам, ограниченным временем и пространством, невозможно себе представить. Отчасти, правда, может помочь литературный образ. В одном из романов Курта Воннегута описываются инопланетные существа, которые могли свободно передвигаться во времени. Смерть не слишком волновала их. Ведь когда кто-либо из них умирал, то это означало лишь, что его история перестала развиваться дальше. Он для них оставался живым, они всегда могли с ним встретиться, продолжать поддерживать с ним отношения – в прошлом. Для нас с вами прошлое нереально. Нам кажется, что его больше нет. Но с точки зрения Бога, с точки зрения вечности оно живо. Соответственно, жив каждый человек, оставшийся в нем. Жив той своей, закончившейся во времени, жизнью.

Но почему такое представление о воскресении связано с воскресением Иисуса Христа? Разве не было Его воскресение возвращением к земной жизни, ее продолжением? Нет, не было. Особенно ярко говорит об этом Евангелие от Иоанна. В нем описывается, что у Воскресшего были незажившие язвы на руках, ногах и в боку. А ведь именно от этих ран Он умер. Воскресший, Он был одновременно умершим. Он не был жив в том смысле, в каком живы сейчас мы с вами, окружающие нас люди. Ученики, встречаясь с Воскресшим, встречались с Распятым. Можно обратить внимание и на то, что ничего нового после своего воскресения Иисус не возвещает. Оно ничего не добавляет к Его учению. Более того, Евангелисты не слишком-то много внимания уделяют Воскресшему – просто потому, что ничего нового с воскресением не начинается. Воскресение – это возведение состоявшейся и закончившейся крестной смертью жизни Иисуса Христа на новую ступень, ступень вечности. Его жизнь обрела вечность. А благодаря Ему вечность обретают и наши жизни.

Таким образом, наша надежда – не на вечное продолжение нашей жизни, будь то сразу после смерти «духовно», будь то, начиная с определенного момента времени, «телесно», а на принятие нашей состоявшейся земной жизни Богом в Его вечность, надежда на Его просвещающее, очищающее принятие.

При этом вся наша традиционная речь о «загробной жизни» как некоем бесконечном блаженстве – это лишь символ такого Божьего принятия, помогающий говорить о нем – да, говорить искаженно, но говорить, не молчать, сказать хоть что-то, хоть как-то дать понять людям, что они и их жизни имеют вечную ценность перед Богом. Вот почему этот символ может вводить в заблуждение, особенно если фанатично защищать его, понимать слишком буквально или пытаться выводить из него какие-то логические умозаключения вероучительного характера. Но этот символ, этот образ дает нам возможность рассказать и самым простым людям слово о вечной любви Бога к ним. Поэтому им – как и любым другим богословским символом – не следует высокомерно пренебрегать, но и нельзя возводить его в абсолют, необходимо помнить о его ограниченности и искаженности по сравнению с невыразимостью божественной вечности, непостижимостью божественной тайны.