Но память о смерти имеет для человека свое значение и смысл только в таком случае, если она соединяется с памятью о бессмертии, если, то есть, смертный человек верит в свое бессмертие.

Великий религиозно-нравственный вопрос о бессмертии души и загробной жизни встречает в настоящее время троякое отношение к себе: между тем как одни веруют в загробную жизнь, а другие решительно отрицают ее, для третьих она является предметом очевидной уверенности, реально-наглядного знания, добытого обычным путем внешнего опыта.

«Чаю воскресения мертвых и жизни будущего века» — так исповедует христианин, верующий в живого Бога, признающий в человеке бессмертную душу и ожидающий загробной, вечной жизни как продолжения и завершения земной, временной жизни.

Случайно мы рождены и после будем как небывшие; когда тело обратится в прах, — и дух рассеется, как жидкий воздух; и нет нам возврата от смерти (ср.: Прем. 2, 2, 3, 5) — так говорили и говорят неверующие всех времен, отрицающие бытие Божие и бессмертие души человеческой и ограничивающие всё бытие человека одною земною жизнью.

Но есть еще третий разряд людей, которые, не отрицая будущей жизни, не довольствуются — однако — в этом случае одною верою, а проповедуют очевидную уверенность в этом великом вопросе бытия. Эти люди вносят в духовную область несродный ей чувственный, материальный элемент, овеществляют ее, признают возможность и действительность явления людей умерших живым в чувственно-реальных формах и думают видеть в этом осязательно-наглядное доказательство бессмертия души человеческой и существования загробной жизни. Это — последователи так называемого спиритизма, представляющего собою характеристическое и в то же время странное явление нашего времени. Спиритизм имеет много горячих приверженцев и защитников и за границей, и у нас, и притом — что всего замечательнее — в лице многих известных натуралистов.

Если мы, ученики и последователи Начальника жизни и Победителя смерти, можем только скорбеть о неверующих, не имущих упования на будущую жизнь, то, с другой стороны, мы не можем относиться сочувственно-одобрительно и к спиритам, этим мнимым, ложным защитникам христианского учения о бессмертии души и будущей жизни.

Следуя наставлению первоверховного апостола: будьте всегда готовы всякому, требующему у вас отчета в вашем уповании, дать ответ с кротостью и благоговением (1 Пет. 3, 15), мы постараемся показать не имущим упования, что наше упование на бессмертие не есть пустая мечта и самообольщение, но имеет за собой самые разумные основания и вполне отвечает всем высшим запросам ума и сердца.

Другой самовидец и служитель Слова убеждает: Возлюбленные! не всякому духу верьте, но испытывайте духов, от Бога ли они (1 Ин. 3, 1). Подвергая испытанию духов, вызываемых нашими духовопрошателями (спиритами), мы должны признать, что они не от Бога. Вследствие этого в спиритах мы не можем видеть и иметь союзников в защите христианского учения о бессмертии души.

В каком смысле нужно понимать бессмертие души?

Прежде чем начнем речь о бессмертии души человеческой, необходимо, в предупреждение и предотвращение всяких недоразумений и перетолкований, установить правильный взгляд на предмет речи: нужно дать ответ на вопрос, в чем заключается истинное бессмертие души, — такое бессмертие, которое одно только может быть дорого, желательно и утешительно для человека.

Новые саддукеи, не признающие истинного и действительного бессмертия души человеческой, проповедуют нам, взамен него, четвероякого рода бессмертие, от которого, однако, мы должны отказаться, потому что чаем для себя лучшего бессмертия, нежели какое обещают нам они.

Самый низший и грубый род бессмертия — это бессмертие, проповедуемое материализмом. По учению материалистов, душа человека не только теряет свою личность по смерти тела, но и совсем уничтожается, исчезает. Так как она есть не более, не менее, как произведение или отправление, или гармония телесного организма, то понятно, что коль скоро не стало этого организма, — не стало, вместе с ним, и его произведения, управления, или гармонии, то есть не стало души. Тем не менее, однако, и материалисты допускают также своего рода бессмертие человека. В чем же оно состоит? А вот в чем: тело человека по смерти разлагается на свои составные элементы или стихии; но эти стихии не исчезают бесследно из мира и не уничтожаются, а сохраняются в общей жизни или экономии природы и входят в другие тела, в живые организмы, вообще — образуют собою новые формы жизни: это и есть бессмертие человека. Но ведь это — бессмертие только стихий и сил природы, а не человека: к душе человеческой оно не имеет никакого отношения. Допущение такого бессмертия — есть жалкая и грубая насмешка над действительно бессмертным человеком. Такое бессмертие — бессмертие «обмена веществ» — человек разделяет со всеми без исключения предметами природы.

(Гамлет)

Вот все бессмертие, обещаемое нам материализмом! Второй род бессмертия, допускаемый пантеизмом, отличается более возвышенным характером, хотя и его также нельзя признать истинным бессмертием. Так как душа человеческая, по воззрению пантеистов, есть проявление или видоизменение абсолютной субстанции (безличного Бога), то она и должна, по смерти тела, возвратиться в эту субстанцию, потеряв в ней свою обособленность и личность. Душа от вечности существовала в абсолютном как его идея (мысль); потом получила, на время, обособленность и личность в форме человеческого организма и затем, по разрушении организма, потеряет свою обособленность и личность и опять станет существовать в абсолютном как его идея. Личное бытие человека в абсолютном можно сравнить с волною на море: сначала мы видим просто необъятную массу воды; но вот из нее выделяется волна, чрез несколько мгновений опять исчезающая в общей массе воды, из которой она выделилась было. Но, теряя свою личность в абсолютной субстанции, душа не уничтожается, не исчезает совершенно: ее субстанция (существо) сохраняется в абсолютной субстанции. В этом и состоит ее бессмертие: она бессмертна не в смысле продолжения личного бытия ее за гробом, а в смысле продолжения или сохранения ее бытия в общей мировой субстанции. Таким образом, мы видим, что и пантеистическое бессмертие есть бессмертие, собственно, не души человеческой, а только абсолютной субстанции, поглощающей ее в себе, подобно тому, как капля поглощается морем и исчезает в нем бесследно. Такое бессмертие проповедуют иногда поэты под формою слияния с природою, исчезновения в природе, которая все дает и все отнимает...

Третий род мнимого бессмертия — есть так называемое историческое бессмертие, или бессмертие человека в потомстве. «Мы живем в добрых делах, совершенных нами, делах, которыми мы содействовали прогрессу и усовершенствованию человечества. Мы живем в тех истинах, которые громко проповедовали, не боясь людей, которые мы передали в наследство будущим поколениям, обязанным осуществить их на деле. Идея Аристотеля и произведения Рафаэля живут еще и теперь и постоянно оживают в произведениях индивидуумов, подражающих им и образующихся по ним...» (Мишле). Говорить, что мы живем или будем жить в наших мыслях и делах, конечно, можно, но только — фигурально, не собственно: ведь существо наше не исчерпывается до дна теми идеями и делами, которые мы оставляем в наследство потомству, не отождествляется с ними; оно от этого не умаляется и не сокращается само в себе, точно так же, как не умаляется в своем составе и существе солнце, несколько тысячелетий освещающее и согревающее землю. То, что называют историческим бессмертием, есть бессмертие не самой души человеческой, не человека самого по себе, а только его полезных, а иногда и вредных, разрушительных идей, его славных, а часто и бесславных, постыдных дел. Поэтому-то историческое бессмертие, начинающееся и оканчивающееся на земле, и принадлежит не всем людям, или лучше и строго говоря, оно принадлежит только весьма немногим, исключительным или привилегированным людям, и притом не самым только лучшим, но, вместе и рядом с ними, и самым худшим, — не только друзьям и благодетелям человечества, не только Аристотелям и Рафаэлям, но и таким гениям зла и разрушения, каковы Нероны, Калигулы, Тамерланы и другие, подобные им.

«Чего стоят приговоры истории, которая часто записывает на свои скрижали выдающееся и даже мелкое злодейство, вроде убийств из-за угла, вроде злодейского покушения каракозовского или гартмановского, — миллионы же благороднейших подвигов удостаиваются чести только забвения? Подумайте об этих воинах Наполеона, в которых он видел только пушечное мясо для миража собственной славы. Ведь каждый из этих воинов был далеко благороднее своего вождя, потому что проливал свою собственную кровь за него, по чувству воинского долга. Что же такое сам Наполеон, за что и для кого проливал он чужую кровь, тщательно впоследствии оберегая свою, и губил миллионы чужих жизней? По слову Спасителя: Больше сея любве никтоже имать, да кто душу свою положит за други своя (Ин. 15, 13). Положить свой живот за веру, царя и отечество — это величайший подвиг человеческого самоотвержения. Но подумайте, сильна ли история наградить бессмертием сотни тысяч и миллионы истинных, самоотверженных героев, которые увлажнили кровью и утучнили собственными костями почву, примерно, Куликова поля, или Бородина, или Севастополя, или же безмерные пространства Кавказа и Закавказья, нашего Новороссийского края, Балканского полуострова, Малой Азии до Эрзерума и так далее без конца и числа? Сильна ли история даже вместить на своих скрижалях все эти миллионы славных, достойных вечной памяти имен; ихже Ты един, Господи, веси?»

Наконец, четвертый род измышленного бессмертия есть родовое бессмертие, то есть непрерывное и нескончаемое существование не каждого отдельного человека, но всего рода человеческого как целого. Таким образом, бессмертием человечества исключается и уничтожается бессмертие человека. «Каждое поколение и в нем каждая особь существует лишь затем, чтобы породить свое потомство; но и последнее существует только для того, чтобы произвести следующее за ним поколение. Значит, каждое поколение имеет смысл своей жизни только в следующем, то есть, другими словами, жизнь каждого поколения бессмысленна; но если бессмысленна жизнь каждого, то, значит, бессмысленна жизнь всех. Это бессмысленное существование называется “жизнью рода”. Но есть ли это, в самом деле, жизнь? Если каждое поколение существует только для того, чтобы погибнуть с появлением нового, которому — в свою очередь — предстоит такая же гибель, и если род живет только в таких, непрерывно гибнущих, поколениях, то жизнь рода есть постоянная смерть, и путь природы есть явный обман. Цель здесь для каждого поколения в чем-то другом (в потомстве); но и это другое само так же бесцельно, и его цель опять — в другом, и так далее, без конца. Настоящей цели нигде не находится, все существующее бесцельно и бессмысленно, как неисполнимое стремление. Родовая потребность есть потребность вечной жизни; но вместо вечной жизни природа дает вечную смерть». Таково это мнимое родовое бессмертие!

Все четыре рассмотренных нами рода бессмертия (материалистическое, пантеистическое, историческое и родовое бессмертие), при всем незначительном отличии друг от друга, сходятся между собою существенно в том, что отрицают и уничтожают личность человека за пределами гроба. Между тем — человеку, как единственному в природе личному существу, должно принадлежать и бессмертие личное, а не такое, какое принадлежит всем прочим предметам и тварям природы. Это последнее состоит в неуничтожении родов тварей (но не видов их и не отдельных особей) или в постоянном существовании и непрерывном сохранении всех сил и стихий природы в одном и том же количестве, несмотря на все многоразличные их комбинации. Если бы и человеку принадлежало только такое бессмертие, в таком случае это значило бы, что он один между тварями смертен, в собственном смысле слова, потому что уничтожение в нем личного самосознания было бы подлинным уничтожением его как человека. В мире животных каждая особь есть простой экземпляр рода, для которого совершенно все равно — умереть раньше или позже, так как его роль может быть одинаково выполнена и другими остающимися экземплярами. Но в человечестве другие личности не могут заменить и вознаградить собою той, которая исчезла бы: в ней исчез бы целый самостоятельный духовный мир, существующий не для других только, но и для себя; в ней погибло бы целое самосознательное существо, имеющее цель своего бытия не в роде только, как, например, животные, но и в себе самом; в ней погиб и уничтожился бы один из самостоятельных духовных атомов — подобий Божества.

Итак — истинное, действительное бессмертие души человеческой состоит в том, что она, по смерти тела, будет продолжать свое существование за гробом, как существо личное, самосознательное, разумно-нравственное, с сохранением воспоминания о прошлой земной жизни, — в том, одним словом, что загробная жизнь будет продолжением земной жизни, только в другой форме и в других условиях, но без утраты самосознания и личности — коренных основ бытия человека. Непрерывность и тождество личного бытия человека — вот его истинное бессмертие. Смерть не прерывает существование человека, а только видоизменяет его.

Значение веры в бессмертие души для жизни человеческой

Истина бессмертия души человеческой не есть только отвлеченная, теоретическая или — как думалось бы иным — мистически-бесплодная истина, признание или непризнание которой сопровождается величайшими практическими последствиями. Мы имеем полное право и основание сказать, что вся жизнь человеческая, как личная, так и общественная, в последнем своем, глубочайшем основании, зиждется на вере в бессмертие души. «Без высшей идеи не может существовать ни человек, ни нация. А высшая идея на земле лишь одна и, именно — идея о бессмертии души человеческой, ибо все остальные высшие идеи жизни, которыми может быть жив человек, лишь из нее одной вытекают». Поэтому-то вера в бессмертие души есть повсюдный спутник каждого человека и каждого народа на жизненном пути. Ею обусловливается и определяется направление и цель всей жизни человеческой. «Знание того, смертна душа или бессмертна, касается целой жизни», — говорит Паскаль. «Бессмертие, обещая вечную жизнь, тем крепче связывает человека с землей. Тут, казалось бы, даже противоречие: если жизни так много, то есть кроме земной и бессмертная, то для чего бы так дорожить земною-то жизнью? А выходит — именно — напротив, ибо только с верой в свое бессмертие человек постигает всю разумную цель свою на земле. Без убеждения же в своем бессмертии связи человека с землей порываются, становятся тоньше, гнилее».

В самом деле, если жизнь моя есть не более, как

если она — один только миг, если я не сегодня-завтра должен обратиться в нуль, точно так же, как и все прочие люди — мои собратья, — то какая же может быть разумная цель, какое необходимое назначение мое на земле? Я — только случайный гость, безучастный зритель, неизвестно кем и для чего помещенный на одной из бесчисленного множества планет во Вселенной, не связанный никакими обязательствами, никакою ответственностью, не видящий и не знающий для себя впереди никакой цели...

С какою сокрушительною, убийственною силою действует на человека мысль о смерти при отсутствии веры в бессмертие, — характеристический пример этого представляет нам знаменитый критик наш Белинский. Приведем несколько отрывков из его писем по поводу смерти друга его Станкевича. Вот что он писал к Боткину: «Станкевич умер! Боже мой! Кто ждал этого? Не был ли, напротив, каждый из нас убежден в невозможности такой развязки столь богатой, столь чудной жизни? Да, каждому из нас казалось невозможным, чтоб смерть осмелилась подойти безвременно к такой божественной личности и обратить ее в ничтожество. В ничтожество, Боткин! Увы! Ни вера, ни знание, ни жизнь, ни талант, ни гений не бессмертны! Бессмертна одна смерть: ее колоссальный и победоносный образ гордо возвышается на престоле из костей человеческих и смеется над надеждами, любовью, стремлениями...» и далее, в том же письме: «Мысль о тщете жизни убила во мне даже самое страдание. Я не понимаю, к чему все это и зачем: ведь все умрем и сгнием, — для чего ж любить, верить, надеяться, страдать, стремиться, страшиться? Умирают люди, умирают народы, — умрет и планета наша, — Шекспир и Гоголь будут ничто...» Почти то же самое писал Белинский Ефремову: «Мысль о том, что все живет одно мгновение... эта мысль превратила для меня жизнь в мертвую пустыню, в безотрадное царство страдания и смерти. Смерть! — вот, истинный Бог мира... Зачем родился, зачем жил Станкевич? Что осталось от его жизни, что дала ему она?»

Так мыслил и чувствовал в свое время Белинский. В наше время идут в этом отношении далее: от теоретического отрицания бессмертия переходят к практическому отрицанию его, выражающемуся в самоубийстве. Вспомним Левина, героя романа графа Л. Н. Толстого «Анна Каренина». Размышляя о сильно, безотвязно занявшем его вопросе о последней судьбе человека, он ясно увидел, что, если не признавать бессмертия, то «для всякого человека и для него впереди ничего не было, кроме страдания, смерти и вечного забвения; и он решил, что так нельзя жить, что надо или объяснить свою жизнь так, чтобы она не представлялась злой насмешкой какого-то дьявола, или застрелиться». И только совершившийся в нем вскоре процесс внутреннего перерождения из неверующего в верующего — спасает его от петли или пули. Действительно, «самоубийство, при потере идеи о бессмертии, становится совершенною и неизбежною даже необходимостью для всякого человека, чуть-чуть поднявшегося в своем развитии над скотами; потому что без веры в свою душу и в ее бессмертие бытие человека неестественно, немыслимо и невыносимо».

Вывод необходимости самоубийства составляет для многих как бы последнее слово новейшей науки, которая приравнивает человека к обезьяне и сулит ему в будущем один конец с нею — абсолютное (полнейшее) ничтожество, — той науки, которая устами Гартмана, творца «философии бессознательного», проповедует новую религию будущего, у последователей которой все прошения будущего «Отче наш» должны будут слиться в одно прошение: «избави нас от бытия!»

На наших глазах — число случаев самоубийства возросло в такой значительной степени, что это печальное явление сделалось по справедливости знамением нашего времени. Характеристично при этом то, что почти общим мотивом (основанием), приводящим к самоубийству, слышится одно: «жизнь надоела, — не стоит жить»; нет сомнения, что это явление имеет связь и соотношение с общим духом и направлением нашего времени — времени пантеистически-пессимистической философии Шопенгауэра и Гартмана. По учению этой философии, бытие хуже и ниже небытия; вся и всякая индивидуальная жизнь есть зло и бедствие; источник всех бедствий жизни заключается необходимо в самой жизни. Поэтому конечною целью жизни и деятельности всякого человека должно быть уничтожение самой основы всякой жизни. Мораль, вытекающая из этого учения, проста и немногосложна: это — призыв к самоубийству в той или другой форме.

Мы не хотим, конечно, сказать того, что все самоубийства происходили вследствие сознательного усвоения этого пессимистического учения, этого новобуддизма в мире христианском. Но дело в том, что основной тон этого безотрадного учения гармонирует с направлением нашего времени и служит выражением его. Развитие роскоши, жажда удовольствий, усиленная погоня за исключительно практическими интересами — вот явления, характеризующие общественные нравы нашего времени. Поэзия и все идеальное — не во вкусах нашего реалистического времени. Современный человек, как истинный сын практического, положительного века, ищет, обыкновенно, везде и во всем под разными видами «хлеба», то есть материальных благ и наслаждений. Отсюда совершенное равнодушие к высшим целям жизни, ко всему тому, что придает настоящую цену и смысл жизни, что питает и поддерживает ее, и, в конце концов — равнодушие к самой жизни, к этому бесцветному и бесцельному существованию. И вот — «больной сын больного века», разочаровавшийся в жизни, накладывает на себя руки, оставляя нам, в назидание, свою горькую исповедь: «жизнь надоела, — не стоит жить».

Мне, пожалуй, укажут, что в наш век убивают себя люди и никогда не занимавшиеся никакими высшими вопросами; тем не менее, убивают себя загадочно, без всякой видимой причины. Мы, действительно, видим очень много (а обилие это опять-таки — своего рода загадка) самоубийств странных и загадочных, сделанных вовсе не по нужде, не по обиде, без всяких видимых к тому причин, вовсе не вследствие материальных недостатков, оскорбленной любви, ревности, болезни, ипохондрии или сумасшествия, а так, Бог знает из-за чего совершившихся. Такие случаи в наш век составляют большой соблазн, и так как совершенно невозможно в них отрицать эпидемию, то обращаются для многих в самый беспокойный вопрос.

Все эти самоубийства я, конечно, объяснять не возьмусь, да и, разумеется, не могу, но зато я несомненно убежден, что в большинстве, в целом, прямо или косвенно, эти самоубийцы покончили с собой из-за одной и той же духовной болезни — от отсутствия высшей идеи существования в душе их. В этом смысле наш индифферентизм, как современная русская болезнь, заел все души. Право, у нас теперь иной даже молится и в церковь ходит, а в бессмертие души не верит, то есть не то что не верит, а просто об этом совсем никогда не думает. А, между тем, лишь из этой одной веры выходит весь высший смысл и значение жизни, выходит желание и охота жить. О, повторяю, есть много охотников жить без всяких идей и без всякого высшего смысла жизни, жить просто животною жизнью, в смысле низшего типа; но есть, и даже слишком уж многие, и — что всего любопытнее — с виду, может быть, и чрезвычайно грубые и порочные натуры, а, между тем, природа их, может быть, им самим неведомо, давно уже тоскует по высшим целям и значению жизни. Эти уж не успокоятся на любви к еде, на любви к кулебякам, к красивым рысакам, к разврату, к чинам, к чиновной власти, к поклонению подчиненных, к швейцарам у дверей домов их. Этакий застрелится, именно, с виду ни из чего, а, между тем — непременно от тоски, хотя и бессознательной, по высшему смыслу жизни, не найденному им нигде. О, глядя на многих из этаких, разумеется, трудно поверить, что они покончили с собою из-за «тоски по высшим целям жизни».

«Да они ни о каких целях совсем и не думали, ни об чем таком не говорили, а только делали пакости» — вот всеобщий голос! Но пусть не заботились и делали пакости: высшая точка эта — знаете ли вы твердо, какими сложными путями, в жизни общества, передается иной душе и заражает ее? Идеи летают в воздухе, но непременно по законам; идеи живут и распространяются по законам, слишком трудно для нас уловимым; идеи заразительны, и знаете ли вы, что в общем настроении жизни иная идея, иная забота или тоска, доступная лишь высокообразованному и развитому уму, может вдруг передаться почти малограмотному существу, грубому и ни о чем никогда не заботившемуся, и вдруг заразить его душу своим влиянием?

Укажут мне, пожалуй, опять, что в наш век умерщвляют себя даже дети или такая юная молодежь, которая и не испытала еще жизни. А у меня, именно, есть таинственное убеждение, что молодежь-то наша и страдает и тоскует у нас от отсутствия высших целей жизни. В семьях наших о высших целях жизни почти и не упоминается, а об идее бессмертия не только уж вовсе не думают, но даже слишком нередко относятся к ней сатирически — и это при детях, с самого их детства, да еще, пожалуй, с нарочным назиданием... Наше юное поколение обречено само отыскивать себе идеалы и высший смысл жизни. Наша молодежь так поставлена, что решительно нигде не находит никаких указаний на высший смысл жизни. От наших умных людей и вообще от руководителей своих она может заимствовать в наше время, повторяю это, скорее лишь взгляд сатирический, но уж ничего положительного: то есть во что верить, что уважать, обожать, к чему стремиться, — и все это так нужно, так необходимо молодежи, всего этого она жаждет и жаждала всегда, во все века и везде! А если бы и смогли и в силах еще были ей передать что-нибудь из правильных указаний в семье или в школе, то опять-таки и в семье и в школе (конечно, не без некоторых исключений) слишком уже стали к этому индифферентны за множеством иных, более практических и современно-интересных задач и целей».

Но тут может случиться еще и другая, противоположная крайность: теряя веру в бессмертие, человек должен или отчаяться в жизни, не видеть в ней никакого смысла и потому отказаться жить, или же, если уж жить, то жить одною низменною, животною жизнью, держась эпикурейского правила: Станем есть и пить, ибо завтра умрем! (1 Кор. 15, 32). А к чему приводит последование этому правилу? «Сие правило (приведем слова одного из знаменитых наших проповедников), которое апостол, от лица не знающих или не хотящих знать воскресения мертвых, приводит в поругание им, которое очень годилось бы для нравственной философии бессловесных, если бы они имели преимущество философствовать, — в самом деле, составило бы и у людей всю мудрость, всю нравственность, все законы, если бы удалить от них мысль о будущей жизни. Тогда — не прогневайся, ближний и брат, если и ты сделаешься пищею людей, которые любят ясти и пити; ибо если не стоит труда благоучреждать собственную жизнь, потому что утре умрем, то точно так же не стоит труда щадить и жизнь другого, которую завтра без остатка поглотит могила. Так забвение о будущей жизни ведет к забвению всех добродетелей и обязанностей и превращает человека в скота или зверя».

А вот еще слова одного оратора-демократа на Брюссельском съезде интернационалистов в 1874 году: «Кто отнимает у народа небо, тот должен дать ему землю. Вы, жалкие фарисеи-либералы, отняли у народа утешение религиозной веры и не хотите снять с него железное иго ваших железных машин: где же ваша логика? Логика всемирной истории строже, — строже вашей логики. С потерею неба народ всегда настойчиво требовал земли в полное владение. И он логически прав: если нет Бога и загробной жизни, дайте нам пожить в полное удовольствие на земле, — такова логика народа». Такова — скажем мы, со своей стороны, — неизбежная логика здравого, нормального человеческого рассуждения: без веры в свое бессмертие человек только лживыми, обольщающими софизмами может навязывать себе высшие, истинно человеческие побуждения, стремления и цели. «Отрицая в человеке человека — с душой, с правами на бессмертие, материалистический социализм проповедует какую-то правду, какую-то честность, какие-то стремления к лучшему порядку, к благородным целям, не замечая, что все это делается ненужным при том, указываемом им, случайном порядке бытия, где люди, по его словам, толпятся, как мошки в жаркую погоду в огромном столбе, сталкиваются, мятутся, плодятся, питаются, греются и исчезают в бестолковом процессе жизни, чтобы завтра дать место другому такому же столбу. Если это так, тогда не стоит работать над собою, чтобы к концу жизни стать лучше, чище, правдивее, добрее. Зачем? Для обихода на несколько десятков лет? Для этого надо запастись, как муравью, зернами на зиму, обиходным уменьем жить, такою честностью, которой синоним — ловкость, столькими зернами, чтобы хватило на жизнь, иногда очень короткую, чтобы было тепло, удобно... Какие же идеалы для муравьев?»

«Нам могут возразить, что и среди людей не верующих в загробную жизнь есть очень много истинно благородных, выполняющих свое человеческое назначение ничуть не хуже, если еще не лучше людей верующих в бессмертие; причем эти люди, признающие земную жизнь пределом всего своего существования, не находят в этом никакой причины и основания тяготиться земною жизнью и искать насильственного выхода из нее. Мало того: некоторые проповедуют даже, что только тогда, когда у всех исчезнет вера в бессмертие, только тогда каждый будет правильно пользоваться действительною жизнью, исполнять как следует свои обязанности и наслаждаться истинным блаженством».

На это мы должны сказать следующее. Природа человеческая исполнена неуловимых иногда противоречий, и эта противоречивость ее служит иногда во благо человеку, хоть бы применительно к занимающему нас вопросу. Скажите, много ли людей действительно не верующих в свое бессмертие или, по крайней мере, вполне последовательных в своем неверии? Думаем, что очень мало. Иной, по-видимому, действительно не верит в будущую жизнь, — по крайней мере, старается уверить себя в этом. Между тем — на деле, сам того не сознавая, он живет теми духовными истинами, которые всосал с молоком матери, теми верованиями, в которых был воспитан. Но от него ускользает это глубоко коренящееся внутреннее противоречие, раздвоение его существа. Таким образом — невыносимая, убийственная для человека мысль о ничтожестве парализуется у него в своем действии иными, противоположными началами, живее и сильнее говорящими в нем, составляющими истинный источник жизни человеческой. Что же касается того, будто общество людей, решительно отказавшихся от веры в бессмертие, должно бы было представлять собою вполне нормальное человеческое общество, то утверждать это, по меньшей мере, довольно трудно — впредь до осуществления такого несбыточного идеала человеческого существования. Но если позволительно судить по представляемым историею образчикам приближения к такому идеалу, то действительность скорее опровергает, нежели подтверждает такие утопические, бессмысленные теории. К счастью, вера в человека, каков бы он ни был, дает право надеяться, что он никогда не дойдет до совершенного забвения и отрицания Бога и бессмертия души.

Итак, вера в бессмертие души, служа выражением нормального, здорового состояния природы человека, составляет основание нравственно-разумной жизни человеческой, имеющей в ней самое первое и коренное свое предположение. Ею же держится и весь строй общественной жизни человеческой: она связывает между собою людей во имя общих высших интересов их, во имя общего высшего их назначения, не оканчивающегося здешнею земною жизнью. Смертный сын земли должен сделаться вечным гражданином неба. Имея это постоянно в виду, помня это высокое свое предназначение, он сообразно с ним располагает и устрояет первую, предуготовительную ступень своего существования — земную жизнь свою. При забвении же о вечности он ходит во тьме и не знает, куда идет (ср.: Ин. 12, 35), потому что путь его не озаряется светом веры в бессмертие, потому что он стоит на ложном пути, приводящем его к ложному концу.

Существо и происхождение души человеческой

С вопросом о назначении и последней судьбе души находится в неразрывной связи вопрос о ее существе и о ее начале, или происхождении: первый вопрос заключается уже необходимо во втором.

Господствуют два диаметрально противоположных взгляда на существо души человеческой.

По одному взгляду — душа есть самостоятельное и самодеятельное начало жизни, соединенное с телом, начало, которое до тех пор, пока живет в теле, пользуется, правда, для своей деятельности и своего проявления телесными органами, но во время смерти человека отделяется опять от тела и продолжает существовать независимо от него.

Другой взгляд (с которым мы уже познакомились отчасти выше) признает душу не самостоятельным и самодеятельным началом жизни, а только суммою отправлений телесных органов; с уничтожением этих последних в смерти — прекращается, само собою разумеется, и всякая деятельность души: так называемая душа умирает вместе с телом.

Последний взгляд не составляет результата только уже новейшей науки, как часто утверждают. Уже саддукеи отвергали существование бестелесной души и не признавали воскресения мертвых, то есть существования души по смерти человека. Вообще — то мнение, что душа не имеет бытия отдельно от тела, имело своих последователей и защитников во все времена.

С точки зрения этого взгляда, конечно, не может быть речи ни о бессмертии, ни о будущей жизни, ни о загробном воздаянии.

Вопрос о происхождении души человеческой — один из самых трудных и неудоборазрешимых вопросов в области учения о человеке. «Вот, стар уже я, — говорил о себе блаженный Августин, — а и теперь так же не понимаю тайны происхождения души, как не понимал в юности».

Объяснить происхождение существа материального считали всегда задачею нетрудною. Но как и от чего может происходить существо простое, духовное, какова душа? Так как каждая отдельная душа появляется на свет и начинает проявлять свою жизнь — деятельность — только в известное историческое время, то, естественно, рождается вопрос: откуда и как она появляется? Существуют издавна три разных ответа на этот вопрос, или три гипотезы для объяснения происхождения души человеческой:

1) гипотеза предсуществования, 2) гипотеза творения и 3) гипотеза переведения душ.

Рассмотрим каждую из них.

1) Гипотезою предсуществования душ предполагается, что все души человеческие существуют от создания мира и до вселения в тело живут где-либо — или в соединении с Богом, или в так называемой общей мировой душе, или же странствуют по телам животных, и потом каждая, когда рождается для нее тело, в наказание или в награду, вводится в него, как в готовый дом. Этому мнению, в том или другом виде, следовали древние языческие народы (индийцы, египтяне, персы, мексиканцы, монголы и другие), а из философов: Эмпедокл, Пифагор, Платон, Порфирий. Из учителей и писателей Церкви к этому мнению — в лучшем его смысле — склонялись, по-видимому, Ориген, Климент Александрийский, Немезий; и перечисление душ допускалось только гностическими сектами.

Мнение это держащиеся его подкрепляли теми свойствами души, которые как бы невольно возводят мысль за начало настоящего бытия — в вечность; таковы неизъяснимые из опыта явления: происхождение идей, прирожденность зла или добра, предопределенная как бы тому или другому счастливая или несчастная доля и прочее.

Рассмотренная гипотеза всегда встречала справедливое порицание со стороны святых отцов Церкви; и в опровержение ее святые Иустин Философ, Григорий Нисский, Василий Великий и другие говорили следующее:

а) она противоречит внутреннему опыту: мы не помним никакого периода жизни и деятельности до начала сознания, и потому соединение наших душ с телами не может быть ни наградою, ни наказанием; а без этого ни настоящая, ни предыдущая жизнь при этой гипотезе не может иметь никакого смысла. Пятый Вселенский Собор, осуждая мнение Оригеново о предсуществовании человеческих душ, выражается: «Церковь, последуя Божественным словам, утверждает, что душа творится вместе с телом, а не так, чтобы одна творилась прежде, а другое после, по лжеучению Оригена».

б) Она влечет за собою множество недоумений: чем и где была душа до соединения с телом, что делала или почему была в бездействии, для чего послана в тело и так далее.

в) Наконец, она основывается на ложном понятии об отношении души к телу, считая тело столько же случайным и внешним для души, сколько дом для живущего в нем или одежда для надевающего ее, — что несправедливо.

Что же касается до вышеупомянутых явлений опыта, в которых эта гипотеза думает находить подкрепление себе, то они гораздо лучше объясняются из других начал, а именно:

а) идеи имеют начало своего происхождения в стремлении духа к Бесконечному; б) прирожденность зла или добра есть наследство от прародителей и предков; в) непонятное для нас распределение жребиев есть дело Премудрого Промысла.

Впрочем, справедливость требует сказать, что в этом мнении есть и часть истины. В самом деле, не весь я произошел во времени: к бытию моему принадлежит нечто, выходящее за пределы естества, что вложено в меня Богом и что, следовательно, прежде начала бытия моего в Нем.

2) Гипотеза творения (новотворения, творения вновь) душ полагает, что души не существуют от начала мира, но творятся Богом в то самое время, когда образуется для них тело. Защитниками этого мнения из отцов Церкви были: Феодорит, Кирилл Александрийский, Амвросий, Иларий. К принятию его располагали их, частью, невыгодные стороны других гипотез, частью — высокое достоинство души, не могущей иметь земного происхождения и долженствующей выходить непосредственно из рук Творца. Но святые отцы Церкви находили и в этой гипотезе некоторые неудобства, а именно:

а) она вводит в естественный порядок мира сверхъестественное творение.

б) Она разрывает естественную связь поколений рода человеческого между собою и делает необъяснимым переход как физических, так и нравственных свойств, а, следовательно — и греховной порчи от родителей к детям, — переход, который, однако же, подтверждается всеобщим опытом. Если душа выходит чистою из рук Творца (а иною она не может выходить из Его рук), в таком случае откуда же в ней зло? От тела? Но этой мысли не принимали никогда серьезные мыслители христианские: они не допускали, чтобы нравственный характер души определялся телом и чтобы тело было источником зла.

в) Она подчиняет творческую волю Божию действию страстей человеческих, иногда самому беззаконному.

Тем не менее, однако, и в этом мнении есть нечто истинное: я, как неделимое, имею начало бытия; но я не могу быть обязан своим бытием одной только подобной мне твари, самой по себе, — я должен возводить причину моего происхождения к единому Творцу — Богу.

3) Гипотеза переведения душ принимает, что души всех, и самых отдаленнейших, потомков содержались в праотце рода человеческого, или как действительные существа, или только в возможности, и потом переходят или переводятся преемственно от родителей к детям, когда образуется принадлежащее той или другой душе тело. К этому мнению, однако, с особенным ограничением, склонялась большая часть восточных отцов, именно: Григорий Богослов, Афанасий Великий, Ириней и многие другие богословы от Тертуллиана до наших времен, также многие врачи и физиологи. Подтверждение его можно находить в опыте, который показывает, что и телесные, и душевные свойства переходят от родителей к детям.

Большая или меньшая состоятельность этой гипотезы зависит от того, как она объясняет происхождение души от душ родителей. Именно, можно предположить один из трех следующих способов: а) или душа родителей от существа своего уделяет новое начало жизни, которое потом раскрывается в рожденном, но это несовместно с простотою души, исключающею всякую делимость, б) или душа, имеющая произойти, уже заключалась некоторым духовным семенем в душе родителей и из нее развивается. Но всякое воображение изнемогает, усиливаясь представить себе это бесконечное «развитие» одних душ в другие от нашего времени до первых людей. Или, наконец, в) души родителей имеют способность просто производить вновь существо, себе подобное. Но чтобы тварь, как тварь, могла производить другую тварь, это — противоречие.

Однако нечто и из этой гипотезы допустить необходимо. Если род человеческий должен иметь между собою связь и если опыт свидетельствует о непосредственной связи детей с родителями, то что-нибудь в душах наших происходит и от родителей.

Отцы Церкви тайну происхождения души любили более проходить благоговейным молчанием, нежели изъяснять. Не для того, чтобы разоблачить эту тайну, но чтобы устранить неправые мнения, привязываемые к неправильному взгляду на происхождение души, представим здесь некоторые замечания об этом предмете.

1) В рождении живых существ действует сила Божия. Бог, хотя даровал ее тварям, однако не может отказаться от нее, а признает ее Своею; почему рождающееся по отношению к Богу есть творение Божие. Поэтому Августин говорит: «Как бы ни происходила душа, все же она есть творение Божие». Но, с другой стороны, родотворящая сила Божия усвоена существу тварей. Поэтому появляющаяся на свет душа по отношению к родителям есть их рождение, а не творение: «Ибо, — замечает святой Василий Великий, — творение не из существа творящего, а рождение — из существа рождающего».

2) Родотворящая сила есть, по существу своему, духовная; поэтому из представления происхождения душ нужно удалять всякие материальные образы. Рождение вообще есть явление духовное на всех степенях бытия: от смертного рождается смертное, от бессмертного — бессмертное, от вечного — вечное, но все духовным образом. Поэтому святой Ириней и святой Иустин Мученик, называя душу рожденною, тем не менее, однако, признают ее бестелесною и нетленною.

3) Родотворящая сила Божия имеет качество всеобщее; но, нисходя в мир явлений, она а) производит только неделимые в человечестве — души, наши «я». Почему то, что в нас есть выше нашего «я», не рождается, а приходит отвне, от Бога. Поэтому Антоний Великий, признавая человека состоящим из тела, души и ума, говорит: «Душа есть в мире, как рожденная, а ум превыше мира, как нерожденный». Притом, б) открываясь чрез взаимодействие родителей, родотворящая сила Божия и в образе проявления своего определяется их природою и ее состоянием. Поэтому-то дети в физических и духовных чертах носят на себе образ родителей.

Вышеприведенное объяснение соглашает в себе все три рассмотренные гипотезы, принимая в себя то, что в них есть лучшего и устраняя их крайности.

Душа как неделимое, как это «я», существо изменяющееся, происходит вместе с телом от родителей, до происхождения своего находится в состоянии возможности в их естестве, именно — в усвоенной им родотворящей силе, и чрез них и от них получает действительное бытие. Вот гипотеза переведения!

Но чтобы это «я» могло быть настоящею, разумно-свободною, богоподобною душою, для этого должно привзойти в него нечто высшее его, что одушевляло бы его стремлением к Божественному, давало душе духовную жизнь и возвышало ее над всем случайным и преходящим. Это есть богоподобный дух, не рождающийся от родителей и вообще не происходящий, а вливаемый Богом в душу после ее происхождения. Одушевленная им, душа возвышается из области времени в вечность и, по некоторому самообольщению, усвояет себе свойства вечности, считает себя старейшею своего начала, как бы совечною Богу. Вот гипотеза предсуществования!

Между тем, происходящая душа есть новое существо, из состояния чистой возможности переходящее в действительное бытие; основание его хотя и заключается в родителях, но у них — в том, что в них выше их самих, именно — в бесконечной силе Божией, влиянной в них. Действие же этой силы всегда проявляется под влиянием свободной воли Божией, возвышающейся над всеми отношениями времени. Переведение существа из состояния чистой возможности в состояние действительного бытия свободною волею Божиею есть творение. Вот гипотеза творения!

В «Православно-догматическом богословии» преосвященного Макария учение о «происхождении каждого человека и, в частности, происхождении душ» изложено следующим образом:

«Хотя все люди происходят от прародителей путем естественного рождения, однако же, тем не менее, Бог есть Творец и каждого человека. Разность только в том, что Адама и Еву Он создал непосредственно, а всех потомков их творит посредственно — силою Своего благословения, которое Он даровал нашим праотцам, вдруг по сотворении их сказав: Раститеся и множитеся, и наполните землю (Быт. 1, 28), и которое, будучи изречено однажды, как слово Всемогущего, не потеряет своей действенности до окончания веков. Посему-то в Священном Писании говорится, что Бог не только создал наших прародителей, но и а) сотворил есть от единыя крове весь язык человечь, жити по всему лицу земному (Деян. 17, 26), Сам дая всем живот и дыхание и вся (ст. 25);

б) творит каждого человека. Руце Твои сотвористе мя и создаете мя, — восклицают Иов и Псалмопевец (Иов. 10, 8; Пс. 118, 73); и в других местах: Дух Божий, сотворивый мя... (Иов. 33, 4); Ты создал еси мя (Пс. 138, 5). Сам Бог говорит к Иеремии: Прежде неже Мне создати тя во чреве, познах тя, и прежде неже изыти тебе из ложесн, освятих тя, пророка во языки поставих тя (Иер. 1, 5);

в) творит тело человека: Кожею и плотию мя облекл ecu, костьми же и жилами сшил мя ecu (Иов. 10, 11); не утаится кость моя от Тебе, юже сотворил ecu в тайне (Пс. 138, 15; ср.: Пс. 32, 15), — взывают пред Богом те же священные писатели;

г) творит душу человека. Эту мысль выражают: Екклезиаст: И возвратится персть в землю, якоже бе, и дух возвратится к Богу, Иже даде его (Еккл. 12, 7); пророк Исаия: Тако глаголет Господь Бог, сотворивый небо и водрузивый е, утверждей землю и яже на ней, и даяй дыхание людем, иже на ней, и дух ходящим на ней (Ис. 42, 5; ср.: 57, 16); пророк Захария: Глаголет Господь, прострый небо, и основаяй землю, и создаяй дух человека в нем (Зах. 12, 1). Со всею же ясностию это верование Церкви ветхозаветной выразила благочестивая жена-иудеянка, когда, во дни гонения Антиоха, убеждая детей своих вкусить смерть ради закона Божия, говорила им: Не вем, как во чреве моем явистеся, ниже бо аз дух и живот дах вам, и коегождо уды не аз составих, но мира Творец, создавый род человечь, и всех изобретый рождение, и дух и жизнь вам паки воздаст с милостию, яко ныне сами себе презираете ради законов Его (2 Мак. 7, 22-24).

Что касается, в частности, вопроса о происхождении душ человеческих, то Православная Церковь, на основании означенных текстов, всегда держалась, как и ныне держится мысли, что они творятся Богом. Об этом непререкаемо засвидетельствовал Пятый Вселенский Собор, когда, осуждая мнение Оригеново о предсуществовании человеческих душ, выразился: «Церковь, последуя Божественным словам, утверждает, что душа творится вместе с телом, а не так, чтобы одна творилась прежде, а другое после, по лжеучению Оригена». Засвидетельствовал, по крайней мере, относительно Церкви Восточной, блаженный Феодорит: «Святая Церковь, веруя Божественному Писанию, учит, что душа творится вместе с телом, но не так, чтобы с самым семенем, из которого образуется тело, и она получала бытие, но что, по воле Творца, она тотчас же является в теле по его образовании». Засвидетельствовали относительно Церкви Западной святой Лев, папа Римский, и блаженный Иероним. «Кафолическая вера, — говорит первый, — исповедует, что каждый человек, по своему телу и душе, образуется и одушевляется в утробе матерней Творцом всяческих, так, впрочем, что остается зараза греха и смерти, переходящая от прародителя на потомство». А блаженный Иероним спрашивает: «Откуда все люди имеют души? Ужели от родителей, подобно неразумным животным, так что, как тело рождается от тела, так душа от души? Или разумные твари, ниспавши на землю по пристрастию к телам, соединяются с человеческими телами? Или, действительно (как и учит Церковь на основании слов Спасителя: Отец Мой доселе делает, и Аз делаю (Ин. 5, 17) и слов Захарии: Создали дух человека в нем (Зах. 12, 1) и Псалмопевца: Создавый наедине сердца их (Пс. 32, 15)) ежедневно творит души Бог, Коего хотение есть уже дело и Который не престает быть Творцом?» Не упоминаем уже о частных учителях Церкви: Лактанции, Амвросии, Иларии, Ефреме Сирине, Кирилле Александрийском, Геннадии и других, которые ясно проповедуют в своих писаниях, что души человеческие творятся Богом.

Как же понимать это творение душ? Сама Церковь с точностью не определяет; но, на основании представленных свидетельств Пятого Вселенского Собора, блаженного Феодорита и особенно святого Льва, и в соответственность с другими догматами Церкви, надобно полагать, что здесь разумеется не непосредственное творение Божие, а посредственное, — что Бог творит человеческие души, как и тела, силою того самого благословения — раститься и множиться, которое Он даровал нашим праотцам еще в начале, — творит не из ничего, а от душ родителей. Ибо, по учению Церкви, хотя души человеческие получают бытие чрез творение, но так, что на них переходит от родителей зараза прародительского греха, — а этого не могло бы быть, если бы Бог творил их из ничего. Скажут ли, что такое творение душ от душ родителей для нас совершенно неизъяснимо, когда человеческая душа есть существо простое? Правда. Но для нас совершенно неизъяснимо и то, чтобы Бог, Дух чистейший, мог рождать из существа Своего Сына и изводить Святого Духа, — однако же Откровение учит, что Бог — действительно, вечно рождает из существа Своего Сына и вечно изводит Святого Духа, не подвергаясь никакому делению.....

Потому-то еще древние учители Церкви повторяли, что тайна творения наших душ понятна одному Богу. Принимая мнение о творении человеческих душ от душ родителей, мы, естественно, тем самым отвергаем: а) мнение, будто души происходят от семени родителей, от которого происходят и тела, — мнение, очевидно, допускающее вещественность человеческой души и ее смертность вместе с телом; б) мнение, будто души происходят сами собою от душ родителей, как тела от тел, допускающее неизбежно делимость души и, следовательно, также вещественность ее и смертность: потому что существо, совершенно невещественное, никогда не может, без особенного творческого всемогущества, произвести из себя какое-либо другое существо; в) наконец — мнение, будто души человеческие творятся Богом из ничего и посылаются Богом в тела, неудобно примиряемое с догматом Православной Церкви о распространении первородного греха от родителей на детей путем естественного рождения.

Когда же именно творятся человеческие души и соединяются с телами? Образование тела как вещественного происходит в утробе матерней постепенно; а душа, существо простое, может твориться только мгновенно, и — действительно — творится и дается от Бога, — по учению Православной Церкви, — «в то время, когда тело образуется уже и соделается способным к принятию оной». Так учили и древние учители Церкви; Кирилл Александрийский, Августин, Феодорит, Геннадий и другие, и в доказательство своих слов указывали на слова святого пророка Моисея (см.: Исх. 21, 22-24). Вот как, например, раскрывает мысль свою блаженный Феодорит: «Тот же пророк (Моисей) в законах своих еще яснее учит, что сперва образуется тело, а потом вливается душа. Ибо, говоря о том, кто поразит беременную женщину, он дает такой закон: Аще кто поразит жену непраздну, и изыдет младенец ея неизображен, — тщетно да отщетится. Аще же изображен будет, да даст душу за душу, око за око и прочее (Исх. 21, 22-24). Этим самым он дает разуметь, что неизображенный или необразовавшийся младенец еще не имеет души, а образовавшийся имеет душу». С другой стороны, можно указать и на другие места Писания, из которых видно, что младенцы еще во утробе матерней, следовательно — до рождения своего, имеют души. Например, о Ревекке замечено: Игриста же младенца в ней (Быт. 25, 22); святая Елизавета говорит о самой себе пред Пресвятою Девою Мариею: Се бо, яко бысть глас целования Твоего во ушию моею, взыграся младенец радощами во чреве моем (Лк. 1, 44; ср.: Иер. 1, 5).

Доказательства бессмертия души человеческой

Заключение

Солнце скрылось за горизонт; погасла вечерняя заря. Но вот — рассеялся, исчез мрак ночи, и уже занимается утренняя заря...

Человек угас и сошел во мрак могилы. Но только холодное и мрачное неверие видит один разлагающийся труп и землю, тяжело падающую на гробовую крышку, под которою сокрыта добыча смерти: вера и надежда прозревают светлую зарю новой славной жизни после мрака смерти... «Умирающий человек — заходящее светило, заря которого уже блещет над другим миром» (Гёте).

Неверие, верящее только тому, что видит, издевается над нашею святою верою и светлою надеждою как над мечтами и призраками. Так некогда современники Колумба издевались над ним как над пустым и сумасбродным мечтателем, забравшим себе в голову какую-то неоткрытую, еще неведомую страну. И что же? — Несбыточные, как казалось, мечты мечтателя, против ожидания осуществились, и мнимо здравомыслящие были посрамлены...

Да, мысли о бессмертии, о будущей жизни действительно представляются как бы призраками и грезами сонного для людей, все помышления и стремления которых всецело поглощены будничною жизнью с ее опьяняющими впечатлениями, не дающими одуматься и образумиться. Под влиянием этого неумолкающего, развлекающего шума жизни люди бродят, точно во сне или в чаду, принимая призраки за действительность и мечты за истину. Пробуждающий, отрезвляющий голос веры обращается к ним с кротким увещанием: «Любите настоящее, но ищите лучшего!»

«О, человек, непременно бессмертный, хотя бы ты о том не думал, хотя бы и не хотел того! Берегись забывать твое бессмертие, чтобы забвение бессмертия не сделалось смертоносною отравою и для смертной жизни твоей и чтобы забываемое тобою бессмертие не убило тебя навеки, если оно тебе, не ожидающему его и не готовому, внезапно явится. Не говори отчаянно: утре умрем (ср.: 1 Кор. 15, 32), чтобы тем необузданнее устремляться за наслаждениями смертной жизни. Говори с надеждою и страхом: “утре умрем на земли и родимся или на небесах или в аде”. Итак, надобно поспешать, чтобы положить, надобно подвизаться, чтобы питать и укреплять в себе начало к небесному, а не к адскому рождению».

Вопрос о конечной цели нашей жизни — это первый и главный вопрос всей нашей жизни. Если мы не в состоянии отыскать для себя верховную цель нашего существования, которая всегда и повсюду светила бы нам путеводною звездою и двигала бы нас попутным ветром к пристани, в таком случае нам остается одна участь: носиться на разбитом судне, без руля и без паруса, по бурному и безбрежному морю до тех пор, пока все мы, один за другим, погибнем в волнах его.

Выше мы говорили, что спиритизм, получивший в наши дни такое сильное распространение, вызывается быть защитником и поборником веры в бессмертие души. Но этот самозванный защитник одного из существеннейших пунктов христианского учения отзывается сам весьма сильно материализмом: он основывает свою защиту бессмертия души и будущей жизни не на каких-либо нравственно-разумных, удобоприемлемых, убедительных доводах, не на духе и силе, но на внешних явлениях фантастически-загадочного, весьма странного и подозрительного свойства, лишенных всякой разумности. Спиритизм невольно разоблачает свой скрытый корень, изобличает свою родственную связь с господствующим направлением нашего века. Вот почему он, представляя собою, по-видимому, влечение к таинственному, мистическому, мирится и уживается в то же время с противоположным стремлением к грубо-реальному, эмпирическому. Он есть чадо грубого материализма, есть «материализм, лишенный логичности», и отнюдь не может быть союзником христианства. Рожденное от плоти есть плоть (Ин. 3, 6) и не мирится с духом и рожденным от духа.

Мы не имеем намерения разбирать учение спиритов или вступать с ними в полемику, а имеем только в виду — высказать несколько общих взглядов и соображений в отпор спиритизму, руководствуясь, главным образом, притчею Христа Спасителя о богатом и Лазаре.

Вот эта притча:

Некоторый человек был богат, одевался в порфиру и виссон и каждый день пиршествовал блистательно. Был также некоторый нищий, именем Лазарь, который лежал у ворот его в струпьях и желал напитаться крошками, падающими со стола богача, и псы, приходя, лизали струпья его. Умер нищий и отнесен был Ангелами на лоно Авраамово. Умер и богач, и похоронили его. И в аде, будучи в муках, он поднял глаза свои, увидел вдали Авраама и Лазаря на лоне его и, возопив, сказал: отче Аврааме! умилосердись надо мною и пошли Лазаря, чтобы омочил конец перста своего в воде и прохладил язык мой, ибо я мучусь в пламени сем. Но Авраам сказал: чадо! вспомни, что ты получил уже доброе твое в жизни твоей, а Лазарь — злое: ныне же он здесь утешается, а ты страдаешь; и сверх всего того между нами и вами утверждена великая пропасть, так что хотящие перейти отсюда к вам не могут, также и оттуда к нам не переходят. Тогда сказал он: так прошу тебя, отче, пошли его в дом отца моего, ибо у меня пять братьев: пусть он засвидетелъствует им, чтоб и они не пришли в это место мучения. Авраам сказал ему: у них есть Моисей и пророки; пусть слушают их. Он же сказал: нет, отче Аврааме, но если кто из мертвых придет к ним, покаются. Тогда Авраам сказал ему: если Моисея и пророков не слушают, то если бы кто и из мертвых воскрес, не поверят (Лк. 16, 19-31).

Жил один безжалостный, бессердечный богач, жил в полное свое удовольствие, нисколько не заботясь о других: ел, пил и веселился, полагая в этом весь смысл, всю суть жизни. Тут же, на глазах его, жил жалкий нищий, разделявший и пристанище и пищу с его собаками, которые оказывались сострадательнее своего хозяина к несчастному. Наконец благодетельница-смерть прекратила страдания бедняка. Но и беспечно-веселого богача богатство его не спасло от смерти: он умер, и его похоронили, конечно, так же пышно, как он и жил. За гробом участь богача и нищего меняется: нищий утешается, блаженствует на лоне Авраамовом, а богач попадает в место мучения. Богач, теперь тысячекратно более несчастный, нежели сколько был счастлив в земной жизни, видит вдали Лазаря, которого когда-то не удостаивал и взглядом, и просит Авраама облегчить его (богача) страдания чрез посредство этого бывшего нищего, в свое время безропотно переносившего свои страдания. Но просьба несчастного богача оказывается неудобоисполнимою: он уже получил в земной жизни доброе свое в полной мере и воспользовался этим добрым до сытости, до пресыщения. Он алкал и жаждал на земле только земного — и теперь ему нечем насытить своей бедной бессмертной души, алчущей пищи духовной, не гибнущей. Да и никто уже, если бы даже и захотел, не может переменить его участи, которую он сам себе приготовил: между Лазарем и им утверждена великая пропасть, не переходимая ни с той, ни с другой стороны. Это — пропасть между добром и злом, между светом и тьмою, между которыми не может быть общения.

Потерпев неудачу в своей просьбе относительно себя самого, бывший богач обращается к Аврааму с просьбою относительно оставшихся у него на земле братьев, причем — в этой новой просьбе его слышится, хотя и невысказываемое прямо, сетование на то, что он, может быть, не совсем справедливо подвергся своей жестокой участи, потому что не был в свое время, как должно, предварен и достаточно предостережен, чтобы иметь возможность избегнуть того, что его постигло теперь так неожиданно для него. Он хочет предупредить и исправить эту несправедливость, по крайней мере, по отношению к живущим еще на земле, если его собственная участь уже непоправима. «У меня, — говорит он Аврааму, — пять братьев; пошли к ним Лазаря, чтобы он засвидетельствовал им, каким мукам подвергает человека такая жизнь, какую вел на земле я и какую ведут и они. Вняв свидетельству явившегося с того света, они переменят жизнь свою и не придут по смерти в это место мучения».

Но Авраам отвергает и эту просьбу богача, просьбу, по-видимому, совершенно основательную, дышащую — притом — похвальным состраданием к погибающим по темному неведению. Он отвечает: «У них есть верные, надежные руководители в жизни и указатели пути на небо — Моисей и пророки; пусть слушают их, и они наверное не придут в это место мучения». Но богач находит недостаточным для своих братьев этого руководства в жизни, вполне достаточного для всех других. Он лучше знает своих братьев, чем Авраам, и уверен, что они не слушают ни Моисея, ни пророков, что они глухи к Божественному Откровению и руководству, как глух был и он сам при жизни. Вот если бы случилось такое необыкновенное событие, что к ним явился бы житель другого мира и рассказал бы им, что там делается, — тогда они поверили бы ему, покаялись бы, переменили бы свою жизнь и уже наверное не пришли бы в это место мучения, как пришел он, не имевший, к несчастию, такого чрезвычайного, спасительного откровения. «Нет, — убеждает он Авраама, — Моисей и пророки не помогут им, не спасут их, но если кто из мертвых придет к ним, покаются».

Однако отец веры не убеждается доводами сына неверия и в своем новом и последнем ответе ему подтверждает и усиливает свою прежнюю мысль. «Ты утверждаешь, — говорит он ревностному не по разуму ходатаю за своих братьев, — ты утверждаешь, что они покаются, если к ним придет кто-нибудь из умерших; а я говорю тебе, что если они не слушают Моисея и пророков, возвещающих им пути жизни, то если бы кто и из мертвых воскрес, не поверят, не захотят поверить».

Богач, вероятно, сознал справедливость и основательность слов Авраама и принужден был замолчать.

Такова глубоко знаменательная притча о богатом и Лазаре, приподнимающая пред нами таинственную завесу загробной жизни и дающая нам ключ, руководительную нить для должной оценки учения спиритизма.

Попытаемся стать на точку зрения приточного богача и наших не приточных спиритов. Справедливо ли, в самом деле, что явление с того света наших умерших братьев — нам, живущим еще на земле, могло бы оставаться совершенно бесследным для нас, не заставило бы нас очнуться от наших суетных дел и помышлений, не произвело бы решительного и притом весьма благотворного влияния на всю нашу жизнь? А что сказать о неверующих в загробную жизнь? Если вера в существование будущей жизни имеет действительную и существенную важность для человека (а в этом не может быть никакого сомнения), то не должен ли Бог, в отечески-промыслительной заботливости о спасении людей, устроить — именно — так, чтобы умершие возвращались иногда (и чем чаще, тем лучше) на землю для положительного и, так сказать, безотпорного удостоверения людей в существовании жизни за гробом?

Тогда уже никто не имел бы основания и права сомневаться в действительности будущей жизни; а если бы кто дерзнул усомниться и после этого, то был бы уже совершенно безответен. А такое наглядное и осязательное удостоверение этой важной истины необходимо особенно в наше время — время ослабления и упадка веры. Для убеждения нашего недостаточно уже Моисея и пророков, мало Евангелия и апостолов, мало даже обычных и доступных нам средств познания; нам нужны чрезвычайные знамения и откровения. Если к нам придет кто-нибудь из умерших с того света, то мы поверим, потому что увидим, осязаем.

Так думал евангельский богач; то же самое проповедуют и современные спириты. Но то, чего так добивался, хотя и напрасно и безуспешно, первый, благополучно и беспрепятственно достигнуто последними: к ним, по их желанию и даже вызову, являются обитатели загробного мира со своими свидетельствами и откровениями.

Вот что говорит один из наших отечественных поборников спиритизма: «Существует или нет другой мир, или все ограничивается миром чувств; бессмертна ли душа или она только продукт материи и разрушается вместе с телом после смерти? Медиумические явления заключают в себе разрешение этого вопроса. Они дают категорический ответ на него».

Немецкий профессор Фихте младший, глубже раскрывая и обосновывая эту же самую мысль, говорит следующее: «Нынешний спиритуализм утверждает, главным образом, возможность того, что в просторечии весьма неопределенно и неудачно называется явлением духов. Если допустить реальность этих явлений, то они будут неотразимым фактическим доказательством продолжения нашего личного существования после смерти. А такое фактическое, вполне осязательное доказательство не может, конечно, не иметь большой цены для того времени, которое именно впало в отрицание бессмертия и в гордой самоуверенности сильного ума думает, что уже счастливо оставило позади себя подобные суеверия. С этой точки зрения вопрос получает решительный интерес и даже культурно-историческое значение... Все априорные (теоретические) доводы в пользу продолжения существования нашей личности по смерти не могут идти, в сущности, далее того, что показывают мыслимость, даже вероятность этого существования и ослабляют сомнения, противополагаемые этим доводам. Само по себе — это важно и имеет значение, но недостаточно. Здесь, как и вообще во всяком фактическом вопросе, нужны доказательства, основанные на фактах, на твердо установленной, неоспоримой реальности. Только таким образом упомянутая возможность восходит на степень несомненной действительности. Если бы такие фактические доказательства были найдены и упомянутая действительность вполне доказана сообразно с логическими началами опытного естествознания, то это было бы — утверждаю я — таким результатом, с которым, по внутренней силе и значению, не сравнился бы ни один из результатов, встречающихся во всей истории цивилизации. Старинный вопрос о значении человека был бы, таким образом, положительно решен, и все сознание человечества стало бы ступенью выше. Человек знал бы то, что открывалось ему до сих пор лишь в области верования, предчувствий и теплых надежд; он знал бы, что он — член вечного духовного мира, в котором будет продолжаться его жизнь, что временное существование его на земле составляет лишь дробную часть, отрывок будущей вечной жизни, что ему только там сделается доступно понимание его назначения. Приобретая такое глубокое убеждение, человечество прониклось бы совершенно новым, воодушевляющим пониманием своей жизни, идеализмом, сильным фактами. Это равнялось бы полной переработке человека по отношению к его сущности и деятельности, было бы, так сказать, воздержанием».

Итак, спириты, не довольствуясь верою в бессмертие души и будущую жизнь, хотят добиться положительного знания об этом предмете, основанного на видении, и обещают от этого знания самый благодетельный переворот в человечестве. Допустим на минуту возможность непосредственного телесного общения умерших с нами, то есть возможность приобретения нами таким путем знания о бессмертии и будущей жизни. Но не обольщают ли себя спириты относительно плодов этого знания? Не преувеличивают ли чересчур значения и важности его? Вопрос: будет ли служить для нас это знание лучшим, надежнейшим руководством в нашей нравственной жизни, нежели вера? Сомнительно. Знание, само по себе, не спасет нас, не даст нам ни силы, ни внутреннего расположения к усовершенствованию себя в добре. Чтобы верно и успешно достигать нашего человеческого назначения, для этого мы отнюдь не нуждаемся в знании того, во что теперь веруем и что открыто нашей вере настолько, сколько это необходимо для нас ввиду достижения нами главной цели нашей жизни. У нас есть уже светильник для нашей жизни, достаточно освещающий наш жизненный путь, — Божественное Откровение, заключающееся в Слове Божием. Это — высшее и самое лучшее руководство для человека в деле его спасения. Если же человек дошел до такой степени нравственного отупения и падения, что не верит и не слушается этого голоса Божия, если он утратил восприемлемость к Божественной истине, содержащейся в Слове Божием, если, наконец, он не внемлет голосу своей совести, — то для него всякие другие уверения в истине будут напрасны: он не поверит и другим очевидным доказательствам.

Самый глухой в мире человек — тот, который не хочет слушать. Если мы не хотим верить, не хотим обратиться, то нам не помогут и самые очевидные чудеса, самые ясные свидетельства — хотя бы и загробных жителей. Это очевидно из примера иудеев, которые, не уверовав в Иисуса Христа, в силу Его возвышенного учения, продолжали коснеть в неверии и ожесточении даже и тогда, когда видели воскресшими мертвых (см.: Мф. 27, 52), и даже помышляли убить воскресшего Лазаря (см.: Ин. 12, 10), вместо того чтобы изменить свое внутреннее расположение, оставить свою злобу и нераскаянность ввиду очевидного свидетельства в лице его о том, что их ждет впереди вечность, ужасная для злых и нераскаянных. Вот почему и Сам Иисус Христос — после воскресения Своего — явился только ученикам Своим и веровавшим в Него братиям, но не счел нужным явиться Своим неверующим врагам, находя это совершенно бесполезным для них, потому что и это отнюдь не способствовало бы обращению их. В деле спасения, в деле обращения — главную роль играет сердечное желание, внутреннее расположение жить по заповедям Божиим, исполнять волю Божию, но отнюдь не теоретическое знание или головное убеждение в том, что хорошо и что дурно. Красноречивым и убедительным подтверждением этого служит ежедневный опыт. Сердце представляет более глубокий источник сомнений и предубеждений, нежели ум; и убедить или переубедить сердце гораздо труднее, нежели ум.

В настоящей жизни мы ходим верою, а не видением (2 Кор. 5, 7); и возрождение человека и человечества зависит не от знания, но от веры, с которою и в которой дается сила Божия в возрождение и спасение.

Род лукавый и неверующий ищет знамений уже не с видимого неба, но из невидимого, таинственного мира (ср.: Мф. 12, 39) совершенно сокрытого от чувственного глаза, но отчасти открытого оку веры — не для любопытства, а для назидания. Что же? Думаете ли, что если бы этому, слишком любопытательному, роду даны были действительно знамения из этой таинственной области, то это послужило бы ему во благо? Нет! Он не перестал бы, в дерзости и ненасытности неверия, требовать все новых и новых знамений, будто бы для убеждения в истине и излечения своего неверия. На самом же деле — эти знамения, не столько удовлетворяя, сколько раздражая и разжигая его всепожирающее любопытство (или, если хотите, научную любознательность), не приносили бы никаких благотворных нравственных плодов. И не повторилось ли бы с этим нашим чудолюбивым родом то же самое, что было некогда с иудейским, лукавым и развращенным, родом: Столько чудес (знамений) сотворил Он (Христос Спаситель) пред ними, и они не веровали в Него (Ин. 12, 37).

«Если бы кто из мертвых воскрес», — говорит Авраам богачу. Следовательно, мертвые не воскресают и не являются с того света живущим на земле? Допустим, что Бог удовлетворил бы неразумному и противоестественному желанию некоторых людей (вроде приточного богача) — сделал бы возможным явление умерших на земле. К чему бы это повело? Что достиглось бы этим? Посмотрим. Если бы такие явления умерших бывали только некоторым, так сказать, привилегированным людям, избранным натурам, то другие могли бы не доверять их свидетельству, могли бы считать эти чрезвычайные события плодом их фантазии и подвергать, таким образом, сомнению действительность их. Значит, эти явления требовали бы еще критической проверки и санкции, вместо того чтобы служить окончательным, непререкаемым доказательством требуемой истины. Затем, если бы явление умершего нам пришлось увидеть только однажды во всю нашу жизнь, то впечатление от него, мало-помалу, изгладилось бы и мы пришли бы, пожалуй, под конец к убеждению, что это явление было не более, как обманом чувств. Если бы даже и не так, во всяком случае — мы не могли бы нашего личного убеждения в существовании загробной жизни, добытого путем явления нам умершего, сделать общим убеждением, таким же твердым и несомненным, как наше собственное: наше свидетельство, естественно, могло бы быть встречено сомнением и недоверием. Наконец, если бы явления умерших повторялись часто и всем, то они перестали бы быть явлениями сверхъестественными, и живущие, вследствие привычки, стали бы к ним совершенно равнодушны: как явления обыденные, они перестали бы производить на нас особенное впечатление. И сбылось бы пророчество Исаии, которое говорит: слухом услышите — и не уразумеете, и глазами смотреть будете — и не увидите (Мф. 13, 14).

Необходимо еще заметить и то, что умершие, отрешившиеся совершенно от условий здешней жизни, перешли в новую область бытия и узнали в загробной жизни такие тайны, которых нельзя пересказать человеку (ср.: 2 Кор. 12, 4): узнавший эти тайны не может пересказать их людям, продолжающим еще жить в условиях земной жизни. Между умершими и живыми образовалась в этом отношении великая пропасть (Лк. 12,26), перешагнуть чрез которую не дано никому.

Таким образом — желание, чтобы умершие являлись на землю для сообщения нам каких-либо откровений относительно загробной жизни, есть детски-неразумное и даже преступное желание, равняющееся покушению на ниспровержение естественно-необходимого, неизменного, богоустановленного порядка природы и жизни человеческой, есть насильственное, неразумно-дерзкое вторжение в ту таинственно, недоступную для нас область бытия, из которой нет уже возврата.

В доказательство того, что явления умерших живым могут быть не только чудесные — по соизволению и силе Божией, но и естественные — по желанию и вызову людей, спириты ссылаются на библейское повествование об Аэндорской волшебнице, вызвавшей Самуила по просьбе Саула (см.: 1 Цар. 28, 7-25). Однако и в этом явлении пророка Самуила мы не можем видеть естественного явления, вызванного волшебницею, а должны видеть в нем явление чудесное — дело Божие. Постараемся доказать это.

Если бы вызывание умерших Аэндорскою волшебницею и, в особенности — вызов умершего пророка Самуила, равно как и другие волшебные вызывания умерших, были делом естественным, то Господь, Творец естества, не мог бы безусловно осудить все волшебные вызывания умерших вообще, а запретил бы и осудил только те волшебные вызывания умерших, которые совершаются для предосудительных и неодобрительных целей, подобно тому как Он осуждает не всякую естественную жатву и не всякое естественное собирание в житницу, а лишь греховное собирание сокровищ для себя, для своих греховных целей, с забвением Бога (ср.: Лк. 12, 21). Между тем, Слово Божие безусловно запрещает вызывание умерших и всякого рода гадание и волшебство. Законодатель еврейский, Моисей, говорит народу своему от лица Божия: не должен находиться у тебя... обаятель, вызывающий духов, волшебник и вопрошающий мертвых; ибо мерзок пред Господом всякий, делающий это (Втор. 18, 10, 11, 12). Когда скажут вам, — говорит Господь устами Своего пророка, — обратитесь к вызывателям умерших и к чародеям, к шептунам и чревовещателям, — тогда отвечайте: не должен ли народ обращаться к своему Богу? спрашивают ли мертвых о живых? Обращайтесь к закону и откровению (Ис. 8, 19, 20).

Итак, явление Самуила по вызову Аэндорской волшебницы не могло быть делом естественным. Как же, в таком случае, понимать его? Не было ли оно обманом или же следствием болезненного душевного состояния, расстроенного воображения, болезненного состояния нервов, как объясняют некоторые? Но этому противоречит весь ход и характер библейского повествования о вызове пророка Самуила. Библия повествует: 1) что Саул явился к волшебнице переодетым, и она не знала, кто пришел к ней, а узнала в пришедшем царя только уже после явления Самуила. Следовательно — нельзя предположить одинаковости душевного настроения у волшебницы и у Саула и приспособления первой к последнему; 2) как Самуила увидели — волшебница, которая испугалась и громко вскрикнула и, успокоенная Саулом, сказала: вижу как бы Бога, выходящего из земли (1 Цар. 28, 13), — так и Саул, который узнал Самуила и имел с ним разговор; 3) явившийся Самуил, прежде всего, грозно обличил Саула за то, что последний прибег к вызову и вопрошению его, когда Господь отступил от него, затем предсказал, что Господь исполнит то, что говорил чрез него Саулу, — отнимет у Саула царство и отдаст Давиду и что Саул и его сыновья падут в предстоящем сражении с филистимлянами; 4) наконец, Саул пал на землю от сильного испуга, после предсказания Самуила. Следовательно — все явление совершалось при полном сознательном состоянии Саула.

Если, таким образом, явление Самуила не было, с одной стороны, делом естественного человеческого вызова, а с другой — не было и обманом или следствием болезненного душевного состояния самого Саула, а, между тем, имело место действительное явление Самуила, — то кто же произвел это явление? Диавол? Так, действительно, и объясняют явление Самуила многие толковники; говорил и порицал чрез волшебницу вовсе не Самуил, а тот же дух тьмы и лжи, который может преобразиться и в ангела света и который на сей раз принял облик Самуила. Но против такого объяснения говорит вся речь явившегося Самуила: его грозное обличение Саула за нечестивый вызов и вопрошение, когда Господь отступил от него, его точное предсказание исполнения грозного суда Божия над Саулом и погибели последнего, со своими сыновьями, за неисполнение воли Божией. Такая речь могла послужить к вразумлению и спасению Саула и, очевидно, не свойственна злому духу, ищущему только погибели человека.

Остается признать явление Самуила сверхъестественным, чудесным делом Божиим. Против такого объяснения говорят: «Невероятно, чтобы Бог стал открывать Свою волю чрез посредство языческой волшебницы, и, таким образом, утверждал суеверное заблуждение Саула, верившего в силу волшебства». 1) Явившийся Самуил и изрек, прежде всего, как мы видели, грозное обличение Саулу за нечестивый вызов и предсказал гибель нечестивому вопрошателю; и 2) Господь мог обратить суеверное ремесло волшебницы в средство для Своего грозного пророчества, точно так же, как Он обратил в пророчество коварное мнение, данное архиереем Каиафою относительно Господа нашего: Лучше, чтобы один человек умер за людей (ср.: Ин. 11, 50). Промысл Божий, управляющий всеми творениями, самые злые действия людей обращает к спасению людей и к славе Своего имени. Поэтому нет ничего несообразного с Божественным мироправлением признать явление Самуила Саулу у Аэндорской волшебницы сверхъестественным, чудесным делом Божиим. Аналогичный случай с вызовом Самуила из другого мира представляет пророчество Валаама. «Сам Бог чрез Валаама, — говорит блаженный Феодорит, — благословил народ, чрез нечестивого прорицателя предрек будущее и провозвестил спасение вселенной; и при сем и дух нечестивый говорил, но действовал Божий и Всесвятой Дух».

Таким образом, ссылка спиритов на авторитет Библии служит не в пользу, а скорее — во вред им.

Является еще вопрос (и вопрос существенной важности): сношения наши с умершими (если бы были возможны) сопровождались ли бы такими благодетельными и вожделенными результатами, каких ожидают и какие обещают нам от них наши спириты? Не открылось ли бы, напротив того — с первого раза, что нам гораздо лучше отказаться от сношений с загробными жителями, что мы должны благодарить всеблагого Бога за то, что Он связал уста мертвых непрерывным молчанием и закрыл от нас непроницаемою завесою врата вечности?

Дадим здесь место слову одного из наших известнейших архипастырей, коснувшегося занимающего нас вопроса еще в то время, когда о спиритизме у нас не было еще больших толков:

«Что мешает усопшим братиям нашим явиться к нам и провести среди нас их и наш праздник? Из нас, вероятно, многие желали бы сего, особенно те, кои еще не осушили слез после потери присных и любезных сердцу своему; думаю, что и из усопших немалое число таких, кои, чтобы доставить утешение оставшимся, весьма бы захотели опять прийти в наш мир. И, однако же, никто, никто не приходит! Мы не ходим к ним потому, что не можем; без сомнения, и они не приходят потому же, что не могут...

Но если бы угодно было Господу, — скажете вы, то премудрость Его нашла бы и дала бы умершим средства и способ делаться для нас видимыми и приходить в общение с нами. Без сомнения, так; но потому самому, что сего способа не дано, явно, что это неугодно Богу; а, поелику, неугодно Богу, то должно полагать, что это было бы вредно для нас. В самом деле, и не много думая видишь, что пользы из общения живых с умершими было бы мало, а вред мог бы выходить великий. Какая польза? Утешение в разлуке, успокоение сетующих, несколько менее слез на могилу, несколько тише вздохов? Скажите сами, стоит ли из сего поднимать завесу вечности и нарушать безмолвие гробов? И кто еще знает — утешило ли бы нас это свидание с умершим? Не облились ли бы мы еще горчайшими слезами, узнав о его состоянии? Не отравило ли бы это всей жизни нашей? Но положим, что свидания с умершими всегда доставляли бы некоторое утешение; думаете ли, однако же, чтобы они были безвредны? Я опасаюсь в сем случае за многое, — опасаюсь за живых и умерших.

Всего вероятнее, во-первых, что сообщение наше с миром духов не остановилось бы на должных пределах: многие простерлись бы до того, что отворилась бы пространная дверь гаданиям, суеверию, волшебствам, а потом и самым ужасным порокам нравственным. Такому злу именно подверглись некоторые из древних народов, у коих найдены были богопротивные средства сообщаться с миром духов; почему Моисей, под опасением смерти, запретил израильтянам искать сего сообщения. Во-вторых, на что обратилось бы сношение живых с мертвыми? Думаете ли, что предметом его была бы вера святая, любовь христианская, усовершение себя в терпении, в смирении, в кротости? Увы! И без сообщения с миром духов можно быть заранее уверенным, что все это сообщение обращалось бы, большею частью, около предметов недушеполезных: и у одних оно истощилось бы в суетном любопытстве о тайнах мира духовного, знание коих нисколько не назидает душу; у других излилось бы в жалобах на свои обстоятельства, на свои недостатки, огорчения, земные неудачи; иные потребовали бы от умерших совета, как вести свои дела, выполнить то или другое предприятие. А как исправить свое сердце, как освободиться от страстей, как приуготовиться к вечной жизни на небе, — об этом, вероятно, спросили бы немногие, да и для чего спросили бы? Тоже, может быть, более из любопытства, с тем, чтобы завтра забыть то, о чем спрашивали ныне.

Таким образом, нравственной пользы от сообщения с миром духов мы приобрели бы мало; а, между тем, возможность сообщения с другим миром непрестанно возмущала бы порядок нашего мира, нарушала бы правильное течение наших дел и занятий, наших мыслей и желаний. Задумали бы, например, какое-либо предприятие, — ждали бы, пока можно получить о нем мнение из другого мира. И кто знает — какое мнение? Мертвые не всеведущи; нередко мог бы быть подан совет неблагой, — а мы увлеклись бы им. Наконец, поелику здешняя жизнь наполнена разного рода неудовольствиями, то, видя разверзающимися пред собою двери вечности, многие, по нетерпению, стремглав начали бы бросаться в другую жизнь; между тем, как теперь не только вера и совесть, — самый мрак гроба своею непроницаемостью останавливает самых наглых и недовольных своею участью. И о мертвых нельзя сказать, чтобы возможность сообщаться с нашим миром не была сопряжена для них с опасностью. Трудно и представить, что бы они приобрели от сего? Знать, что и как бывает у нас в здешней жизни, они знают и без того. Видеть ничтожность и суету земных дел и помышлений — это им виднее, нежели нам. Зачем же бы они приходили к нам? Доканчивать свои неоконченные дела? Это не их дело, — иначе, что значила бы смерть? Между тем, не получая для себя пользы от нисхождения в наш мир, усопшие могли бы получать вред от того. Каждый возврат на землю более или менее, а всегда землянил бы их снова. С возвратом к прежним лицам и вещам у многих оживали бы нечистые, земные привязанности; между тем как теперь огнь плотских страстей, как бы они ни были сильны, не имея у мертвых питания от земли, обращенный на самого себя, тускнеет и угасает.

Таким образом, благо — и наше, и усопших братий наших — требует, чтобы завеса, простертая между нашим и их миром, никогда не подымалась, чтобы мертвые и живые были вовсе разобщены на время. И велико ли это время? Десять, двадцать, много тридцать лет. Не уезжают ли некоторые еще вживе на столько времени от родных своих и друзей? В сем отношении мы все, живые, похожи на людей, стоящих у великой и широкой реки в ожидании переправы; ладья, не могши вместить вдруг всех, непрестанно возвращается и берет по несколько. Но возвращаются ли те, кои переправились через реку, за оставшимися? Никогда: они, обыкновенно, ожидают их к себе на противоположном берегу. Так, конечно, ожидают теперь и нас сродники и знаемые нас обонпол бытия. Мы молились о успокоении их после плавания; а они, вероятно, приносили моления о нас, чтобы наше плавание к ним было благотечно и безбедно». И в другом месте этот же архипастырь рассуждает:

«Если бы можно было умершим, по крайней мере, передавать каким-либо образом в наш мир свои желания! Многие, если не все, из сродников и ближних наших почли бы за долг для себя привести их в исполнение. Но сие невозможно! Лишившись своего тела, человек вместе с ним теряет все средства к сообщению с сим миром и с оставшимися в нем, кои, со своей стороны, будучи облечены телесностию, не в состоянии проникать в область духов, где находятся умершие. Посему, как бы вас ни продолжали любить здесь, как бы ни желали вам всякого блага за гробом, никто не в состоянии знать и исполнить вашу волю, ни вы передать ее им. О вас будут жалеть и плакать, о вас будут молиться и во имя ваше благотворить, к чему так располагает всех чад своих Святая Церковь; но сообщения с вами ни у кого не будет. Все намерения, желания, нужды ваши погребены будут навсегда с вами, и никто не узнает на земле, разве Сам Господь благоволит открыть о том кому-либо особенным образом, что, как видим из Священной истории, бывает крайне редко».

Таким образом, явления умерших с того света на землю отнюдь не могут быть допущены: они невозможны, они бесцельны и, наконец, они, вопреки уверению спиритов, были бы скорее пагубными, нежели благотворными для нас. С кем или с чем имеют дело спириты на своих духовызывательных сеансах? Мы оставляем пока в стороне этот вопрос — вопрос о причине или источнике спиритических явлений; но твердо и несомненно знаем одно, что умершие не принимают никакого участия в медиумических опытах: они почивают мирно телами в гробах, а души их пребывают безысходно в предрешенном для каждого из них месте. Только громогласная труба Архангела пробудит некогда всех уснувших сном смерти для того, чтобы всем явиться пред судилище Христово, когда будет решена вечная участь каждого: до тех же пор священный покой умерших должен оставаться неприкосновенным, и нарушение этого покоя со стороны живущих есть дерзкое святотатство.

А что умершие действительно не принимают участия в медиумически-спиритических опытах, это ясно обнаруживается на самых этих опытах. Дело в том, что если у спиритов фигурируют иногда на их сеансах имена известных умерших личностей (великих людей), то всегда в ущерб и подрыв духовызывателям, потому что — и это весьма замечательно — загробные сообщения великих людей оказываются всегда ниже той разумности, которую они являли во время своей земной жизни, но никогда не выше ума и образованности тех медиумов, чрез посредство которых они делают свои сообщения и дают свои откровения.

И самые откровения духов оказываются крайне мелочными, странными, не сообщающими решительно ничего нового и неизвестного нам, ничего достойного внимания, ничего серьезного, что могло бы давать им какую-нибудь цену и значение. Такие откровения, какие получают наши спириты, не могут произвести никакого переворота в человечестве, не могут послужить к возрождению его; они заставляют только сожалеть о тех легковерных, которые ждут от них каких-то серьезных результатов...

Действительно же серьезную и вместе с тем печальную сторону в этом деле представляет одно суеверное убеждение спиритов в том, что они имеют дело с загробными жителями, являющимися к ним по механическому вызову их медиумов, то есть грубое и пагубное заблуждение, в которое впадали многие языческие народы древности и от которого Бог предостерегал Свой избранный народ чрез Моисея и пророков (см. выше).

Вы хотите знать, что вам делать и как жить, чтобы достигать своего человеческого назначения? Обращайтесь к закону Божию и Откровению, — обращайтесь к Евангелию и учению апостольскому — и довлеет вам (ср.: 1 Пет. 4, 3). Зачем спрашивать об этом мертвых? Они не скажут и не могут сказать вам ничего лучше и больше того, что содержится в этом чистом и верном зеркале жизни, данном нам Самим Богом. А если вы допытываетесь познания неведомых для человека тайн, то смотрите, чтобы кто не увлек вас или чтобы вам самим не увлечься пустым обольщением (Кол. 2, 8)...

Итак, между умершими и живыми не существует вовсе общения? Нет! Между умершими и живыми, между переселившимися уже в вечность и еще ждущими этого переселения существует — действительно — общение, но только не видимое, телесное и осязаемое, а невидимое, духовное, таинственное, проводником которого служат любовь и молитва, — любовь, никогда не отпадающая, не перестающая (ср.: 1 Кор. 13, 8), и молитва, разверзающая небо и нисходящая до ада.

_______

Коснемся теперь, в общих словах, истинной причины или источника спиритических явлений.

Спиритизм давно известен у нас: давно уже многие стали восседать за столиками, шляпами и тому подобными предметами, ожидая вращения... Хотя, впрочем, он и был явлением обыкновенным, однако не возбуждал общего и серьезного внимания. Но в 1875 году проповедь спиритизма вдруг получила необыкновенную силу, вдруг — стала вопросом литературы, предметом общих и живых толков: спиритизм выступил из той полутьмы, в которой он прозябал — по крайней мере, в России.

Первоначальная родина современного спиритизма есть Северная Америка. Путь ему был подготовлен безотрадной пустотой усиливающегося там материализма и бессилием сект, все более и более разветвляющихся. Время его происхождения относят к 1848 году; но первые его зародыши появились гораздо раньше. Американский спиритизм составляет только новый вид того ложно-мистического направления, стремящегося к разрушению церковной жизни, которое обнаружилось еще прежде в сведенборгианизме и квакерстве, особенно — в отрасли последнего, известной под названием «трясущихся», а отчасти и в методизме. Равным образом, и внешние опыты спиритов имели предшественника в месмеризме (животном магнетизме). Вот почему в 1848 году известие о стучащих духах, появлявшееся очень часто и прежде, произвело такое сильное впечатление. Как грибы после дождя, сразу целой массой стали появляться самые разнообразные формы суеверия — мантика, магия, астрология и так далее. Устраивались заседания, чтобы зрители могли быть свидетелями необыкновенных явлений, которые были обусловлены присутствием известных нервозных личностей («медиумов») и на которые смотрели как на явления духов. Вскоре не только простое любопытство, но и научное исследование обратило внимание на новые явления; образовались многочисленные общества, поставившие своей задачей исследование спиритических фактов, и люди с известными именами открыто объявили себя решительными приверженцами и защитниками спиритизма или спиритуализма.

Из Америки спиритизм перешел в Европу и в различные европейские колонии в других частях света. К главнейшим распространителям спиритизма в Европе, кроме шотландца Юма, наделавшего столько шуму своими медиумическими способностями, принадлежат: физик Крукс и зоолог Уэллес в Англии, барон фон Гильденштуббе и педагог Ипполит Ривэль (псевдоним Аллана Кардека) во Франции, русский статский советник Аксаков в Германии. Но в Европе спиритическое движение встретило вначале мало сочувствия. Внимание к нему возбудилось только тогда, когда в 1878 году лейпцигский астрофизик Целльнер с американским медиумом доктором Слэдом, в присутствии своих друзей, профессоров Фихнера, Вебера и Шейбнера, устроил 12 сеансов, результаты которых обнародовал в своих «Научных рассуждениях».

Как в Америке, так и в Европе многие общества сделали спиритические явления специальным предметом своих исследований. Спиритские периодические издания выходят почти во всех странах Европы; самая плодовитая в этом отношении страна — Англия.

Число последователей спиритизма весьма значительно. В одной Северной Америке их, говорят, 10 миллионов. Общее число их некоторые полагают в 20 миллионов.

Явления, обыкновенно происходящие на спиритических сеансах, относятся частью к интеллектуальной, частью к физической области.

Первые интеллектуальные явления обнаружились при посредстве столов, которые стучали ножкой и, согласно предварительному условию, известным числом ударов отвечали на предложенные вопросы. Но очень скоро этот способ корреспонденции был заменен гораздо более простым и удобным способом: к корзинке прикрепляли грифель или карандаш, а также устраивали особый аппарат (так называемый психограф) — дощечку с находящимся на ней подвижным показателем, который, как только медиум налагал свою руку на аппарат, двигался по буквам алфавита, расположенным дугообразно. Впоследствии открыли, что некоторым медиумам достаточно было взять в руку карандаш или перо, — и они начинали писать с лихорадочной поспешностью, как бы находясь под каким-то посторонним влиянием, что даже без внешнего участия медиума, лишь в его присутствии, сами собой появлялись буквы на доске или на листе бумаги (прямое, непосредственное письмо духов). Спириты говорят, что кроме письменных сообщений, они получают и устные, именно: или медиум говорит в состоянии, подобном магнетическому сну, или вообще слышатся слова и фразы.

Содержание этих сообщений, большею частью, довольно незначительно; некоторые фразы просто глупы. Конечно, встречаются иногда глубокие и прекрасные мысли; но они или не заключают в себе ничего нового, или же не имеют никакого надежного ручательства за свою истинность. Естественно-научных или исторических объяснений совсем нет в числе спиритических сообщений. Предсказания, касающиеся обстоятельств жизни отдельных личностей, сами спиритские авторитеты признают подозрительными и недостоверными. Нужно, однако, сознаться, что некоторые спиритические явления напоминают сродные им состояния сомнамбулизма и ясновидения. К этой категории относятся особенно так называемые врачующие медиумы, во время болезней совершенно верно определяющие болезнь и указывающие верный способ лечения. Спиритические откровения, касающиеся загробной жизни, большею частью примыкают к сфере идей различных спиритических групп.

Физические явления, происходящие, обыкновенно, на спиритических сеансах, большею частью довольно просты и однообразны. Они состоят в движении столов и других предметов, в уменьшении веса разных вещей, в различных прикосновениях к присутствующим, в музыкальных аккордах и тому подобном. Более удивительно внезапное исчезновение мебели, завязывание узлов на бечевке со связанными концами, сцепление колец и другие действия, по-видимому, предполагающие проникновение материи, а также появление частей человеческого тела и полных человеческих фигур, или так называемая материализация духов. Спириты говорят далее, что у них есть фотографии и гипсовые слепки с материализованных духов. Но рассказы о мнимой материализации духов возбуждают мало доверия, потому что во многих из них упоминаются несколько подозрительных обстоятельств.

Почти все вышеупомянутые явления и, кроме них еще другие, были результатом опытов, произведенных Целльнером вместе с Слэдом и строго проверенных. В справедливости его сообщений не может быть никакого сомнения, особенно потому, что за нее ручаются Фехнер, Вебер и Шейбнер.

Едва ли мы имеем право сомневаться в том, что спиритические явления большею частью следует объяснять естественными причинами. Но если бы кто-либо захотел вывести из этого такое заключение, что ни в одном явлении не может иметь места, так или иначе, сверхъестественный элемент, то это заключение было бы ошибочно: духи не могут творить чудеса сами из себя, — они могут произвести в природе какое-либо действие, лишь употребляя ее силы способом, соответствующим цели. И очень вероятно, что духи, всего легче, могут произвести необыкновенные действия в видимой природе и овладеть самим медиумом, именно посредством тех естественных деятелей, которые находятся в распоряжении человеческой души при ее органических отправлениях, или же посредством электромагнетических сил, которые освобождаются и вступают в действие под влиянием медиума. Итак, мы не имеем никакого основания, находя естественными причины спиритических явлений, исключать, потому самому, всякое соучастие в них духов, как будто явления в своей целости должны необходимо истекать из одного только источника. С другой стороны, столь же неосновательно совершенно устранять естественные причины потому только, что не все явления можно объяснить из них одних.

Но действительно ли спиритические явления такого рода, что они вынуждают признать происхождение их от неизвестной разумной причины? Если знаменитые естествоиспытатели, несмотря на свое отвращение к признанию сверхъестественных причин и несмотря на противоположное миросозерцание, которого они держались прежде, вынужденные силою фактов, считают духовные существа виновниками спиритических явлений, то уже это одно служит сильным доказательством против возможности исключительно естественного объяснения. Оставим, однако, в стороне это соображение и предоставим говорить самим фактам. Хотя и трудно определить точным образом, как не может далеко простираться естественное объяснение, но можно указать некоторые явления, о которые разбиваются всевозможные попытки объяснения. Сюда относится, прежде всего, так называемое прямое, непосредственное письмо духов. Когда грифель, находящийся между двумя аспидными досками, приложенными одна к другой, приходит в движение известным способом и пишет одно или несколько предложений, заключающих в себе ответ на предложенный прежде вопрос, — то это явление должно исходить от какого-нибудь разумного существа: в этом не может быть никакого сомнения. Если предположить, что сам медиум есть, в этом случае, действующий субъект, то должно признать, что он может своей волей двигать отдаленный предмет или начавшееся уже обыкновенным способом движение направлять по своему произволу, и что он может или проникать взором в закрытые темные пространства, или совершенно слепым образом давать движению надлежащее направление, как того требует письмо с определенными перерывами и строчками. Но такое допущение несостоятельно. Мы можем оставить здесь совершенно в стороне вопрос о том, насколько может установиться сношение между одушевленными существами посредством животного магнетизма, потому что в настоящем случае речь идет о действии на предмет неодушевленный. Чтоб привести такой предмет в определенное движение, дух или должен иметь силу непосредственно действовать на расстоянии (то есть на предметы удаленные от него), или должен быть в состоянии чрез известное посредство вызвать целый ряд правильных движений.

Но непосредственное действие на расстоянии уже само по себе невозможно. Всего менее духу может принадлежать способность актом воли приводить в движение материальный предмет, от него удаленный, когда этот дух не может двигать даже собственное свое тело, коль скоро бывает парализован организм, чрез который проявляется двигательная сила, отличная от воли.

Посредственное действие на расстоянии, хотя и находится во власти человека, но в настоящем случае для него недостает необходимых условий. Нельзя же, в самом деле, думать, чтобы какой-нибудь материальный деятель служил не для того только, чтобы переносить исходящее от субъекта физическое движение на двигательный аппарат, но чтобы он заменял самый этот аппарат и исполнял правильные действия, которые совершенно чужды его природе и не могут быть точно предначертаны субъектом во всех подробностях уже вследствие недостающего ему знания. Но согласимся даже с тем, что медиум был бы в состоянии исполнить все это сам собою: все-таки здесь являются особенные обстоятельства, которые делают эту уступку совершенно бесполезною. Хотя медиумы, по большей части, делают свои сообщения — письменные и устные — на своем родном языке, но иногда сообщения эти бывают зараз на нескольких языках и даже на таких, которых не знает сам медиум: есть, говорят, медиумы, которые пользуются в этом случае самыми разнообразными чужими диалектами. При этом — должно заметить, что мысль, высказываемая в спиритических изречениях, часто бывает неизвестна медиумам; ответ на некоторые вопросы бывает неожиданным для них самих и не всегда, по-видимому, соответствует их желаниям. Наконец, можно упомянуть еще о том, что на некоторых сеансах появляются рукописания, признаваемые тождественными с почерком известных личностей, живших в прежнее время и написавших будто бы собственноручно то или другое на сеансе; при повторительных опытах в почерке не обнаруживается никакой перемены. Это обстоятельство подтверждает ту мысль, что медиум пользуется постороннею помощью.

Кроме письма грифелем есть еще другие спиритические явления, очевидно, предполагающие соучастие некоторого таинственно-разумного существа. Таков, например, опыт с узлами, игра на музыкальных инструментах, особенно на скрипке, исчезновение и появление различных предметов, опыты «материализации» и вообще все те опыты, которые требуют определенных, хорошо рассчитанных комбинаций и не могут быть исполнены непосредственно самим медиумом или по самому свойству не могут быть произведены рукою человека. Равным образом — доставка свежих фруктов из отдаленных стран немыслима без вмешательства постороннего действующего субъекта. Наконец, должно еще упомянуть о бывающих иногда откровениях относительно неизвестных обстоятельств, в особенности — давно бывших или будущих событий.

Ввиду таких явлений нельзя не сомневаться, что здесь имеет место вмешательство каких-то таинственных разумных существ. Свидетельство медиумов о том, что они не могут действовать по своей воле, но чувствуют подчинение какой-то посторонней силе, подтверждает это предположение. Только этим объясняется тот факт, что медиумические откровения, при всем разнообразии в подробностях, обнаруживают общую основную тенденцию и замечательным образом — частью прямым, частью окольным путем, частью явно, частью скрытно, частью ближайшим, частью отдаленным способом — влияют на определенное культурное движение, которое должно иметь своим последствием полный переворот, особенно в религиозном отношении. Мы не будем рассуждать здесь о том обстоятельстве, что на спиритических сеансах различные духи сами заявляют о себе, и что, по словам медиумов, они (то есть медиумы), во время своих конвульсивных состояний, видят себя окруженными какими-то таинственными образами: сначала должно быть еще доказано, что вышеупомянутые явления исходят от постороннего разумного существа и что видение образов происходит не от галлюцинации.

Если, на основании этого результата, мы считаем себя вправе приписывать спиритические явления действию духов, то возникает вопрос: возможно ли, чтобы духи действовали на материальный мир и производили вышеупомянутые необыкновенные явления? Некоторые полагают, что это невозможно, если не приписывать самому духу известного рода материальности. Нет, однако, никакого основания для такого ограничения. Все сотворенные существа находятся в известном порядке, который требует возможности влияния высших существ на низшие, не исключая при этом различия бытия и образа действия; ибо для того чтобы сделать вещь объектом действующего существа, требуется не однородность их природы, но лишь определенный, установленный Самим Творцом порядок отношений между ними. Проявление сил духовного субъекта, высшего по своей природе, совершенно иного рода, нежели проявление материальных деятелей; тем не менее — она может быть равнозначительна деятельности этих последних и производить то же самое действие на известные предметы. Поэтому Фома Аквинский не колеблется приписать чистым духам способность действовать на материальный мир и притом посредством местного движения, чрез которое и достигается проявление различных естественных сил. Если верно то, что духовные существа могут действовать на материальный мир, то вопрос о том, в состоянии ли они вызывать специально спиритические явления, — теряет всякое значение. Никто не станет сомневаться в том, что они, в силу своей высшей прозорливости, гораздо лучше знают различные естественные силы и, вместе с тем, могут гораздо лучше комбинировать их и гораздо скорее применять к делу, нежели человек, и — во всяком случае — легче могут производить явления, о которых идет речь, чем медиумы и все члены спиритического кружка, тем более что невидимость их много помогает им при совершении многих необыкновенных действий.

Но есть другие соображения, подвергающие, по-видимому, сомнению ту мысль, что спиритические явления происходят от духов: откуда такое множество непонятных или нелепых изречений? Откуда столько противоречий в оракулах духов? Почему эти изречения представляют собою, по большей части, только отражение воззрений, господствующих в самих вопрошающих лицах, и не содержат никаких объяснений относительно неизвестных предметов?

Спириты дают на все эти вопросы ответ, на первый взгляд довольно удовлетворительный. Они указывают на множество глупых, безумных, злых, лживых и насмешливых людей, которые умирают ежедневно и уносят с собой в иной мир все свои особенности; ввиду множества такого рода душ, оставивших тело, может ли возбуждать хотя малейшее удивление множество нелепостей и противоречий в спиритических изречениях? Если, вместе с тем, взять во внимание, что различные духи чувствуют тяготение и влечение только к кругу людей духовно сродных с ними, то можно будет найти некоторое объяснение и фамильному сходству между воззрениями, господствующими в спиритических кружках, и обращенными к ним изречениями духов. Несколько труднее решается вопрос о том, почему духи не сообщают новых открытий? Целльнер, Ульрици и другие выставляют основанием этого недостаток разумения с нашей стороны. Так как духи «были людьми, то они должны знать, что мы, сообразно с нашим человеческим существом, можем доходить до познания природы только путем опыта и что поэтому мы не поняли бы учения о природе в форме понятий, идей». Подобным образом объясняется также молчание духов относительно нравственно-религиозной истины: «Внешнее сообщение таких познаний не может быть полезно для нас, ибо, чтобы обрести нравственно-религиозную истину, мы должны искать ее свободно и самодеятельно».

Все эти ответы удовлетворительны только на вид и притом только в том случае, если мы предположим, что таинственные существа, производящие спиритические явления, суть человеческие души и что мы должны видеть в спиритизме дело Провидения. Неудовлетворительность их явствует из следующего. Наша неспособность воспринимать объяснения относительно природы вещей не так велика, чтобы духи не могли сообщить нам никаких новых познаний. Разумному учителю в короткое время удается сообщить талантливым ученикам такие естественнонаучные знания, которых даже и не предчувствовал Аристотель, и притом — таким образом, что ученики сами легко могут убедиться в справедливости сообщенных истин. Почему же духи не могли бы оказать нам подобную услугу? А как легко было бы духам сообщить нам драгоценные исторические сведения! Как облегчилась бы трудная работа историка, если бы он мог вызвать души великих людей прошлого времени и спросить их об истинном положении вещей в их время или, по крайней мере, получить от них некоторые указания для отыскания еще неизвестных источников!

Между тем, историческая наука доселе ни одной строчкой не обязана сообщениям духов, тогда как нас угощают пустыми романами и пошлыми стихами из иного мира, как будто у нас самих еще мало этого вздора! Весьма разумно, по-видимому, то соображение, что духи оказываются молчаливыми лишь по высшим побуждениям, именно — потому, что они не хотят мешать естественному, свободному усвоению истины. Беда только в том, что на самом-то деле они не очень молчаливы, а — напротив — часто слишком болтливы, но при этом открывают только то, что мы или уже знаем сами, или же должны возвратить им назад, за совершенною негодностью. Высшие побуждения вообще совершенно чужды большей части духов: это доказывается содержанием их сообщений. Следовательно — причины, почему спиритизм не предлагает никаких новых открытий, следует искать в иных соображениях. Можно было бы, пожалуй, избежать этого вывода — различением высших и низших духов, если бы нравственное совершенствование шло всегда рядом с умственным преуспеянием. Но опыт свидетельствует, что — именно — самые развитые умственно люди в нравственном отношении бывают нередко настоящими чудовищами.

Различением высших и низших духов нельзя также объяснить противоречия между сообщениями различных духов: эти противоречия существуют и в откровениях так называемых высших духов, и притом относительно таких предметов, которые они необходимо должны были бы знать, — особенно в подробных сведениях о загробной жизни. Точно так же многое множество пошлостей и нелепостей в изречениях духов не находит удовлетворительного для себя объяснения в указании на множество глупцов и злодеев в числе умерших. В самом деле, если при вызывании духов главное значение, по утверждению спиритов, имеет симпатия, то непонятно, почему галантным салонным кавалерам и дамам часто оказываются такие неприятные сюрпризы их умершими товарищами и единомышленниками? И где же и при чем те друзья человечества, которые во всю жизнь самоотверженно старались сближаться именно с нравственно испорченными людьми, чтобы исправить и возвысить их? Если Провидение хочет пользоваться откровениями духов как средством для спасения и облагораживания человечества, то почему Оно дает при этом первое место душам бесполезных и пустых людей? Непонятно также то странное явление, почему духи могут находить такое удовольствие в шутках и насмешках и почему в нравственном отношении они очень часто стоят гораздо ниже живущих на земле людей, между тем как с другой стороны — нам говорят, что вообще существует непрерывный прогресс и что испорченное существо, переселившись в другой мир, находит во зле свое наказание, так что зло становится для него совершенно невыносимым.

Таким образом, представленные объяснения спиритических явлений, взятые все вместе и порознь, оказываются неудовлетворительными. Но из этого не следует, что спиритические явления не могут быть рассматриваемы все-таки как проявления духов. В самом деле, если признать, что тут дают знать себя демонические влияния, то все затруднения устраняются. Противоречия, пошлые шутки и насмешки вообще свойственны демоническому началу. Отсутствие научных открытий объясняется, с этой точки зрения, также очень легко: Провидение не дозволяет демонам предупреждать естественное развитие человечества, хотя они могут сообщать отдельным лицам некоторые тайны, но не могут сообщить ничего такого, что помешало бы ходу общечеловеческого интеллектуального умственного развития.

Однородность откровений духов с воззрениями и склонностями, преобладающими в различных спиритических кружках, однородность, замечаемая часто, хотя и не всегда, может, правда, представлять в этом случае некоторое затруднение. Но следует обратить внимание на два обстоятельства: 1) мы не говорим, что все спиритические явления должно приписывать духам, — дело идет только о возможности того, что сюда примешивается демоническое начало; 2) следует заметить, что демоны, насколько они участвуют в спиритических явлениях, в начале лучше всего достигают своей цели именно хорошо рассчитанным приспособлением к тем людям, с которыми они имеют дело.

Высказывая это, мы не хотим еще утверждать положительно, что в основании спиритизма действительно лежит демоническое влияние: прежде чем произнести об этом решительное суждение, мы должны подвергнуть тщательному исследованию все притязания спиритов. Мы хотим теперь сказать только то, что ничто не мешает привлечению духовных существ для объяснения некоторых спиритических фактов и, в конце концов, необходимо будет согласиться с этим заключением. Упомянутые выше необыкновенные явления могут существовать без причины. Если для произведения их недостаточны человеческие силы, то источник их остается искать в высших духовных, разумных существах; ибо очевидно, что они не имеют непосредственного происхождения от Бога. А если бы их производили разумные существа, не совершенно бестелесные, но лишь одаренные более тонкой организацией, недоступной нашим чувствам, то эти существа дали бы нам объяснение относительно своей истинной природы, и им не удалось бы, да они и не пытались бы, представляться нам в человеческом образе. Если материалист находит нелепою мысль, что упомянутые явления производятся духами, то он забывает, что ему неизвестны очень многие причины, и потому, при разумном рассуждении, он ничего не может иметь против той мысли, что, может быть, и без его согласия существуют чисто духовные деятели.

Каким образом действуют таинственные существа, принимая участие в спиритических явлениях, — этого мы не можем знать. Всякая попытка дать точное объяснение на этот счет не может иметь значения, коль скоро признано, что тут действуют сверхъестественные разумные деятели. Можно представить лишь некоторые предположения.

Из физических явлений спиритизма самую большую трудность для объяснения представляет внезапное исчезновение предметов из виду и удаление их из закрытых пространств. Пытались дать различные объяснения этого явления. Некоторые утверждают или, по крайней мере, считают мыслимым, что предметы разлагаются на свои атомы посредством электромагнетических сил и потом чрез соединение их (атомов) опять восстановляются в своем прежнем виде. Этим может быть объяснено как то, что предметы удаляются из закрытых пространств, так и то, что они делаются невидимыми, потому что разложившиеся составные части не могут действовать на наши чувства. Само собою разумеется, что и откровения духов подтверждают эту мысль. Эту мысль нельзя считать совершенно невозможною, если иметь в виду предметы только неорганические.

Целльнер прибегает к гипотезе о четырехмерном пространстве: по его мнению, разумные невидимые существа перемещают предметы в четвертое измерение пространства. Но эта гипотеза совершенно несостоятельна. Пространство с четырьмя измерениями заключает в себе внутреннее противоречие, и потому нельзя утверждать, что хотя мы и не можем составить себе представления о нем, но можем составить о нем понятие. Есть, без сомнения, очень много предметов, которых мы не можем представить себе наглядным образом, не находя их, однако, поэтому немыслимыми, то есть внутренно противоречащими, но когда заходит речь о четырехмерном пространстве, то у всякого непредубежденного человека сейчас же является убеждение о чем-то невозможном: возможность эта заключается в самой сущности предмета, совершенно независимой от нашего представления. Всякая попытка оправдания этого взгляда только еще яснее выставляет на вид его полнейшую несостоятельность.

Всего неудачнее ссылка, для экзегетического обоснования гипотезы о четвертом измерении, на два места Библии, именно: на Послание к Ефесянам 3, 18 и Книгу Иова 11, 7-9. Говоря о долготе, широте, глубине и высоте любви Христовой, апостол обозначает в этом случае измерение в глубину двумя соотносительными понятиями, сообразно обычному словоупотреблению (высота и глубина составляют не два различных измерения, а одно). То же можно сказать и об указанном месте Книги Иова, где высота неба противополагается лишь глубине преисподней, и потому не остается места для неизвестного четвертого измерения. И кто бы подумал, чтобы Божественное Откровение, вообще не предлагающее никаких объяснений естественнонаучных и математических истин, при всем обыкновенном образном способе выражения, в указанных местах могло сокровенно намекать на такую глубокую тайну!

Непонятно также, каким образом эта гипотеза — предполагая даже ее справедливость — может способствовать устранению или уменьшению затруднений, представляемых вышеупомянутыми? По аргументации Целльнера и других, мы можем наглядно уяснить себе дело, представив себе существо, имеющее только два измерения — в длину и ширину. Как мы (то есть существа трехмерные) могли бы сделать какой-нибудь предмет невидимым для такого существа, переместив его (предмет) в третье измерение, то есть с плоскости в высоту или глубину, так и духи (существа четырехмерные) могут делать для нас, существ трехмерных, предметы невидимыми, удалив их в четвертое измерение или же совсем устранив из замкнутых пространств чрез отверстие четвертого измерения. Равным образом — разумные четырехмерные существа могут из четвертого измерения вступить в наше трехмерное пространство и явиться перед нами. Такие соображения страдают значительною неясностию. Предполагается, что возможно существо, которое может представить себе два измерения без третьего. Но это предположение ложно: мы можем мыслить плоскость только в пространстве (трехмерном), так что, в то же время, нам представляется постоянно, хотя и неясно, третье измерение. И это обстоятельство не случайно: оно истекает из самой природы вещей, потому что плоскость есть только разрез или ограничение пространства. Еще неправильнее мысль, будто возможно существо, фактически имеющее только два измерения: чистые линии и чистые плоскости — не более, как отвлеченные представления, и никогда не могут существовать в действительности.

Далее, сторонники теории Целльнера, по-видимому, предполагают, что всегда должно существовать или существует соответствие или согласие между числом измерений, принадлежащих известному существу и представимых для него. Но и это предположение совершенно произвольно. Если рассматривать мир с точки зрения гипотезы Целльнера, то окажется, что он имеет три измерения лишь случайно, если только вообще можно сказать, что он имеет их три, а не гораздо более.

Затем предполагается, что предмет может быть перемещаем из одного измерения в другое, из плоскости в высоту (или глубину), из трехмерного пространства в четвертое измерение, и что четвертое измерение, само по себе, обитаемо, то есть может иметь свое особое содержание. Опять — противоречие на противоречии. Если существо не находится в измерении глубины (в третьем измерении), то оно и не может быть в него перемещено, и — наоборот: как бы высоко оно ни поднималось и как бы низко ни спускалось по третьему измерению, никогда оно не может уйти из плоскостного измерения, оно может только переменять свое место в пространстве, постоянно остающемся равным себе. Измерения, свойственные пространству по самой природе его, принадлежат ему необходимо всюду даже в самой малейшей частичке его, и ничто пространственное не может существовать без всех трех измерений. Сообразно с этим — и тело может быть только передвигаемо по направлению четвертого измерения, если оно уже находится в четвертом измерении, и сколько бы оно в нем ни двигалось, все прочие измерения всюду сопровождают его. Поэтому мы не понимаем, каким образом тело, вследствие какого бы то ни было передвижения, может вдруг совершенно исчезнуть из виду, когда мы можем проследить три измерения до самых отдаленных пределов, — разве только предположить, что около каждой малейшей части трехмерного пространства находится еще отдельное четырехмерное пространство, как тайное убежище для духов.

Что касается интеллектуальных (умственных) явлений на спиритических сеансах, то знание мыслей медиума со стороны духов не представляет никакой трудности, так как медиум, вследствие чрезмерного развития известных сторон своей природы, доступных духам, более других людей обнаруживает свое внутреннее содержание. Предсказание будущих событий, по большей части, бывает весьма загадочным и основывается, как кажется, на догадках.

Итак, многие спиритические явления, не поддающиеся никакому естественному объяснению, требуют для сколько-нибудь удовлетворительного толкования их допустить действие высших разумных существ, и именно — злых духов, демонов. Остается одно из двух: или отвергнуть действительность необычайных фактов и явлений, происходящих на спиритических сеансах (но достоверность их засвидетельствована самым несомнительным образом), или же видеть в них произведение лукавых духов, ищущих прельстить и уловить в погибель легковерные, нетвердые в вере души...

Чтобы иметь более близкое понятие о духе и существе спиритизма, познакомимся отчасти с откровением, взглядами и стремлением спиритов.

Под спиритическим откровением мы разумеем содержание высказанных спиритическими медиумами таинственных изречений или объяснений. Таинственные существа, выдающие себя за гениев или за души умерших людей, дают часто весьма подробные сведения о загробной жизни, заключающие в себе, однако, не что иное, как фантастическое изображение состояний здешней жизни. Они сообщают нам сведения о последовательных фазах развития духа, о существовании множества миров и форм бытия, о числе и свойстве сфер, которые дух должен пройти одну за другою, пока он достигнет вершины совершенства. Сферы эти суть отображения или подобия земли: там есть горы, равнины, реки, сады, виноградники, нивы, движимые имущества, промышленные предприятия, пища, одежда, состоящие из «фосфорических начал», и так далее. Низшие духи пользуются нашими путями сообщений, если не предпочитают ходить пешком.

Нельзя искать согласия между этими фантастическими сообщениями. Даже в учении о Боге «духи» противоречат друг другу, некоторые, по-видимому, ничего о Нем не знают. Характерно в этих откровениях, в особенности — отрицание вечных адских мук и существования демонов, насколько они отличны от злых человеческих душ. Спириты согласны между собою в том, что приписывают необыкновенные явления, свидетелями которых они бывают, духам — добрым или злым душам умерших людей или же высшим добрым душам. Сообразно с этим, они признают общение мира духовного с живыми людьми, которое может быть переводимо в область чувственных явлений почти механическим способом. Они согласны между собою еще в том, что указывают спиритизму высокую провиденциальную задачу для будущности рода человеческого и особенно ожидают от него, что он ослабит развитие материализма, поможет счастливому решению социального вопроса и произведет блестящую эпоху для науки и религии. Некоторые спириты откровенно соглашаются, что новая магия и мантика, то есть спиритизм, имеет несомненное сродство с прежде бывшими формами суеверия, но полагают, что спиритизм относится к ним точно так же, как химия к алхимии и астрономия к астрологии.

Как в важнейших метафизических вопросах, так особенно в учении об отношении спиритического «откровения» к христианству между спиритами существуют глубокие разногласия. В этом отношении можно различить два главных направления — пантеистическое и деистическое. Глава первого направления — знаменитый американский духовидец и теософ Дэвис (род. в 1826 г.), бывший ученик сапожного мастера: он должен считаться ближайшим предтечей и непосредственным творцом спиритизма. Свое учение он продиктовал сначала в бессознательном состоянии, похожем на магнетический сон, и изложил в книге: «Принципы природы, ее божественные откровения и голос к человечеству», потом развил в различных сочинениях, особенно в пятитомном творении: «Великая Гармония». Дэвис описывает подробно процесс возникновения мира, все развитие природы, в которой Великий Дух организовал для себя тело; он рассказывает начало и ход истории человечества и даже будущую судьбу духа человеческого. Чрез смерть дух вступает на новый путь, на котором он, проходя 7 сфер одну за другой, достигает все большего и большего совершенства и блаженства.

Главный представитель деистического направления — Аллан-Кардек, на основании откровений разных медиумов развивший спиритическую систему и изложивший ее в книгах. Он учит, что Бог создал мир духовный и телесный. Этот мир есть первоначальный и нормальный. Духи разделяются на несколько классов и весьма неравны между собою по совершенству. Духи 1-го класса — Ангелы, или чистые духи, отличающиеся своею близостью к Богу, знаниями, любовью к добру и чистотой своих чувств. Другие классы более и более удаляются от этого совершенства; духи низших степеней склонны ко многим из человеческих страстей и имеют расположение ко злу. Есть также глупые и легкомысленные духи, нарушители мира и мучители, не очень добрые и не очень злые. Духи не остаются навсегда в одном и том же классе: они совершенствуются, проходя различные ступени духовного порядка. Это усовершенствование достигается чрез перевоплощение, для одних служащее искуплением, а для других — миссией. Материальная жизнь — это испытание, которому они должны подвергнуться несколько раз, пока не достигнут полного совершенства. Душа, оставляя тело, возвращается в мир духов, чтобы потом опять начать новое материальное существование — по истечении более или менее продолжительного времени, в течение которого она находится в состоянии странствующего духа. Воплощение духов совершается всегда в человеческой душе; было бы заблуждением думать, что душа или дух может воплотиться в тело животного.

Так учит Кардек, но сами «духи» относительно этого пункта высказываются не очень ясно. Каждое последующее телесное состояние духа относится к предшествующему, как дальнейшее усовершенствование, движение вперед, а не назад. Связь, соединяющая душу с телом, представляет собою некоторый полуматериальный покров, который после смерти служит для духа эфирным телом. Когда душа возвращается в мир духов, то все прежние ее состояния вновь оживают в ее воспоминании. Духи беспрерывно действуют на видимый мир; они составляют силы природы, из действия которых можно вывести множество непонятных и ложно объясняемых явлений. Можно вызывать всех духов без различия и получать от них какие угодно сообщения, в какое бы время ни жили люди, одушевленные ими.

К христианству спиритизм, по воззрению Кардека, относится не враждебно, но как его восполнение: спиритизм сообщает надлежащее понимание христианства. Посланничество и дела Христовы объясняются из спиритических принципов. В особенности выставляется на вид согласие нравственного учения спиритизма с таковым же учением Евангелия.

Каковы цели и стремления спиритизма? К чему он идет и ведет? Неопределенная религия без церкви, без священства, без Таинств — вот цель, к которой он стремится. Без сомнения, между спиритами есть немало таких, которые уважают христианство; но, большею частью, Христос имеет для них лишь значение великого «спирита», который воплотился однажды или же воплощался много раз. Таких же спиритов, которые еще веруют в Божество Иисуса Христа, очень мало: они стоят одинокими.

Стремление к основанию новой религии без священников достигло осуществления в Северной Америке уже в самом начале нового движения. Едва прошло несколько лет, как у спиритов появились уже свои лицеи, свои катехизисы, свои газеты, свои пророки и пророчицы, медиумы и ясновидящие, свое воскресное богослужение, свои праздники, свои местные общества, свои государственные учреждения. Особенно усердно посещаются так называемые «полевые митинги», собирающиеся в лесах, рощах и так далее и привлекающие многих ораторов и медиумов, а также тысячи любопытных путешественников. При этом прилагается очень много стараний для изящного устройства палаток, оркестра и певческих хоров; одним словом, употребляются все меры для того, чтобы развеселить собирающихся духов, по крайней мере, в некоторых местах. Эти торжественные празднества находятся, по-видимому, во внутренней связи со спиритическим учением. В Париже ежегодно отправляется «праздник всех душ», с поминальными речами.

Некоторые спириты весьма усердно пропагандируют свою новую религию, и между мнимыми откровениями духов — советы заботиться о распространении спиритизма занимают не последнее место.

И у нас это новое учение начинает приобретать приверженцев и последователей... Да сохранит нас от него Бог!

По плодам их узнаете их (Мф. 7, 16).

Возлюбленные! не всякому духу верьте, но испытывайте духов, от Бога ли они... Духа Божия (и духа заблуждения) узнавайте так: всякий дух, который исповедует Иисуса Христа, пришедшего во плоти, есть от Бога; а всякий дух, который не исповедует Иисуса Христа, пришедшего во плоти, не есть от Бога, но это дух антихриста (1 Ин. 4, 1, 2, 3).

Будет время, когда здравого учения принимать не будут, но по своим прихотям будут избирать себе учителей,...и от истины отвратят слух и обратятся к басням (2 Тим. 4, 3, 4).

Дух ясно говорит, что в последние времена отступят некоторые от веры, внимая духам обольстителям и учениям бесовским (1 Тим. 4, 1).

Мнение митрополита Московского Филарета

162

о стологадании

«О стологадании печально слышать, что многие, как будто дети какою-нибудь новою игрою, с жаром занялись оным, не подумав, чем играют и чем кончиться может игра. Разделяю ваше мнение, что занятие сие непозволительно.

Представим себе, что сын в доме отца, имея свободу пользоваться всем, что ему нужно, и многим, что приятно, не довольствуется сим и, встретив хранилище, от которого ему не дано ключа, подделывает ключ и отпирает оное, положим, не для того, чтобы украсть, а только чтобы посмотреть, что там скрыто. Не есть ли это неблагородно? Не должно ли быть совестно сыну? Не должно ли быть неприятно отцу? Вот суд о всяком гадании или ворожбе, в том числе и о стологадании, по самому простому взгляду на сие дело.

Но если внимательнее посмотрим на опыты — суд должен сделаться строже.

Я не любопытствую: но общее любопытство, а в некоторых желание знать истину и отречься от лжи и вреда приведены в такое движение, что до меня сами собою доходят многие сведения о стологадательных опытах, и притом такими путями, что нельзя сомневаться в истине сих сведений.

Одному гадателю стол дал предсказание о некотором происшествии, которое должно было возбудить ожидание и могло расположить к некоторым приготовлениям, и назначил время, в которое сему происшествию надлежало последовать. Назначенное время прошло, а предсказанного не случилось. Что, если бы при вере в стологадание сделаны были некоторые приготовления, соответственные предсказанному происшествию? Это необходимо кончилось бы стыдом, а могло кончиться и вредом.

Пред одним страстным стологадателем стол оклеветал близкую к нему особу. Теперь, говорят, борющийся с подозрением стологадатель и оскорбленная особа проводят бессонные ночи.

Сих немногих опытов довольно, чтобы понять, как немало виновны и как ведут себя к неблагоприятным последствиям не покоряющиеся премудрому и благому Богу, запершему от нас сокровенное и будущее, и покушающиеся отпереть оное поддельными ключами.

Но это еще не все. Стологадатели поняли, что дерево не может понимать вопросов и давать сообразные с вопросами ответы. Посему они спрашивали, кто им отвечает, и многие из них получали в ответ имена разных умерших. Теперь спрашивается: действительно ли стологадателям отвечают души умерших, которых имена им объявляются, или имена сии употребляются ложно и под ними скрываются некие неизвестные? В сем последнем случае сии неизвестные суть лжецы, приписывающие себе чужие имена. Но ложь не принадлежит чистым существам: отец лжи есть диавол (ср.: Ин. 8, 44). Итак, стологадатели осторожно должны размыслить, с кем имеют дело и от кого хотят узнать сокровенное. Здесь можно вспомнить наставление преподобного Антония Великого относительно демонов: “Если выдают они себя за предсказателей, никто да не прилепляется к ним”.

Но если отвечающие стологадателям суть действительно умершие, то суд о сем деле давно произнесен Самим Богом чрез пророка Моисея, в 18-й главе книги Второзакония: да не навыкнеши творити по мерзостем языков тех; да не обрящется в тебе очищая сына своего и дщерь свою огнем, волхвуя волхвованием и чаруя и птицеволшебствуяй, чародей обавая обаванием, утробоволхвуяй и знаменосмотритель, и вопрошаяй мертвых: есть бо мерзость Господеви Богу твоему всяк творяй сия; сих бо ради мерзостей потребит я Господь Бог твой от лица твоего (ст. 9-12).

Знают ли сей суд столоволхвователи, вопрошающие мертвых? Помышляют ли, какому строгому осуждению подлежит дело их? Оно причисляется к мерзостям, за которые хананейские народы Бог осудил на истребление. Если бы кто из стологадателей сказал, что он не домогается беседы с мертвыми, а просто от стола получает знаки в разрешение вопросов любопытства или надобности, — справедливость требует сказать и сему: не прав и ты. Ты не знаешь, кто тебе отвечает, но знаешь, что дерево отвечать не может; следовательно, ты должен заключить, что неизвестный тебе отвечающий есть один из тех, которые наименовали себя другим при подобных опытах.

В 4-й главе пророчества Осии читается следующее изречение: В знамениях вопрошаху и в жезлех своих поведаху тем (ст. 12). Яснее с еврейского: “Народ Мой дерево свое вопрошает, и жезл его отвечает ему”. Пророк показывает два вида гадания: древом и жезлом. Под именем древа, без сомнения, разумеются деревянные идолы, от которых, неизвестными нам приемами, получаемы были ответы (см.: Суд. 18, 5, 6). Очевидно, это дело богопротивное, как соединенное с идолопоклонством. Под именем жезла отвечающего разумеется гадание посредством жезлов, по приметам, на которую сторону они падают, быв поставлены, или ложатся ли замеченною стороною вверх или вниз и прочее, что называлось жезлогаданием или жезловолхвованием.

Хотя в сем втором виде гадания не видно отношения к идолопоклонству, однако и оно, вместе с первым, осуждено пророком как измена истинному Богу: Духом блужения прельстишася и соблудиша от Бога своего (Ос. 4, 12). От сего обвинения не может увернуться стологадание, как бы ни старалось оно изъяснить себя легким и благовидным образом.

Для тех, которые смотрят на стологадание как на новое открытие неизвестной доныне силы в природе, и на сем, может быть, думают основать для себя законное право продолжить над нею исследование, — не бесполезно заметить, что их делу не принадлежит честь не только разумного, но и случайного нового открытия в природе: они только каким-то образом пробрались в область старого языческого суеверия. Тертуллиан, в 23-й главе своей “Апологии христианства”, обличая мечты языческой магии и приписывая их действию демонов, говорит: «Чрез них и козы, и столы обыкновенно производят гадания». Он только не объясняет, какие приемы употреблялись, чтобы столы способствовали гаданиям.

Скажет ли кто, что его стол говорит нечто достойное принятия? Не должно и сим прельщаться; дух пытливый в отроковице города Филиппов говорил о Павле и Силе, по-видимому, достойное приятия: сии человецы раби Бога Вышняго суть, иже возвещают нам путь спасения (Деян. 16, 17). Но апостол не только не был сим доволен, но и не мог перенести сего с терпением: он изгнал духа. Простите, что я разговорился. Для вас сие не нужно; но, может быть, сим возбудится ваше мнение, чтобы ближнему, могущему принять, подать совет Премудрого: Вышших себе не ищи и крепльших себе не испытуй. Иже ти повеленна, сия разумевай, несть бо ти потреба тайных. Во избытцех дел твоих не любопытствуй; вящшая бо разума человеческаго показана ти суть; многи бо прельсти мнение их, и мнение лукавно погуби мысль их (Сир. 3, 21-24)».

Предварительные замечания

«Частный суд Божий над душами, по разлучении их с телом, предваряется, по учению Православной Церкви, истязанием их на так называемых мытарствах, чрез которые они, восходя от земли в сопровождении Ангелов, проходят воздушное пространство и на которых злые духи задерживают их и обличают все грехи, соделанные ими в жизни».

Правосудие Божие совершает суд над душами, исшедшими из тела, посредством Ангелов — как святых, так и злобных. Первые, в течение земной жизни человека, замечают все его добрые дела, а вторые замечают все грехи его. Когда душа начнет восходить к небу, руководимая святыми Ангелами, темные духи обличают ее неизглаженными покаянием грехами ее как жертвами сатане, как залогами общения и одинаковой с ним вечной участи.

Для истязания душ, проходящих воздушное пространство, установлены темными властями отдельные судилища и стражи в известном порядке. По слоям поднебесной, от земли до самого неба, стоят сторожевые полки падших духов. Каждое отделение заведует особенным видом греха и истязает в нем душу, когда она достигает этого отделения. Воздушные бесовские стражи и судилища называются в отеческих писаниях мытарствами, а духи, служащие в них, — мытарями.

Мытарем во времена Христовы и в первые века христианской Церкви назывался сборщик государственных повинностей. Так как эта обязанность, по простоте древних обычаев, поручалась лицу без строгой ответственности и отчетности, то мытари позволяли себе все средства насилия, разного рода ухищрения, придирки, бесчисленные злоупотребления и бесчеловечное грабительство. Они обыкновенно становились при городских публичных местах, чтобы никто не мог избежать их зоркого наблюдения. Поведение мытарей сделало их ужасом для народа. По понятию его, имя мытаря означало человека без чувств, без правил, способного на всякое злое дело, на всякий унизительный поступок, дышащего и живущего ими, одним словом — человека отверженного. В этом смысле Господь сравнивает упорного и отчаянного преслушника Церкви с язычником и мытарем (см.: Мф. 18, 17). Для ветхозаветных поклонников истинного Бога ничего не было отвратительнее служителя идолов: столь же ненавистным был для них и мытарь. Название мытарей перенесли с людей на бесов, стерегущих восход от земли к небу, по сходству должности и исполнения ее. Как сыны и наперсники лжи, демоны уличают души человеческие не только в действительно совершенных ими грехах, но и в таких, каким они никогда не подвергались. Они прибегают к вымыслам и обманам, соединяя клевету с бесстыдством и наглостью, чтобы вырвать душу из рук ангельских и увеличить ею бесчисленное множество адских узников.

Господь Иисус Христос, совершающий невидимо Сам частный суд над душами человеческими посредством Ангелов, допускает к нему и клеветников братии нашея (ср.: Апок. 12, 10) — злых духов, для того, чтобы пред душою беспристрастно оценивались все дела ее. «И прилично, — говорит святой Василий Великий, — чтобы суд Божий был не насильственный, а — напротив того — имел более общего с теми судами, какие бывают у людей, и подсудимым давал место к оправданию, чтобы человек, видя дело свое приведенным в ясность, и при наказании подтвердил неопровержимые суды Божии, согласившись, что наказание положено на него по всей справедливости, а также и при помиловании усматривал, что прощение дано ему по закону и в порядке».

Не предаждь мене в души стужающих ми: яко восташа на мя свидетеле неправеднии, и солга неправда себе (Пс. 26, 12) — так говорит Дух Святой от лица души человеческой, описывая невидимую борьбу ее с невидимыми врагами.

Учение Церкви о мытарствах

Учение о воздушных мытарствах впервые встречается в знаменитом творении святого Афанасия Александрийского — в его «Житии святого Антония Великого», которое было написано около 365 года, тогда же переведено на латинский язык (около 365-370 г.) и пользовалось всеобщим благоговейным уважением во всем христианском мире, как на Востоке, так и на Западе. Святой Златоуст советует всем христианам читать это житие; а блаженный Августин говорит о себе, что «чтение жизни святого Антония Великого много содействовало его обращению».

Святой Афанасий Великий повествует следующее: «Однажды он (Антоний), при наступлении девятого часа, начав молиться перед вкушением пищи, был внезапно восхищен Духом и вознесен Ангелами на высоту. Воздушные демоны противились его шествию: Ангелы, препираясь с ними, требовали изложения причин их противодействия, потому что Антоний не имел никаких грехов. Демоны старались выставить грехи, содеянные им от самого рождения; но Ангелы заградили уста клеветников, сказав им, что они не должны исчислять согрешений его от рождения, уже изглажденных благодатию Христовою, но пусть представят, если имеют, грехи, содеянные им после того времени, как он поступлением в монашество посвятил себя Богу. При обвинении демоны произносили много наглой лжи; но, так как клеветы их лишены были доказательств, то для Антония открылся свободный путь. Тотчас он пришел в себя и увидел, что стоит на том самом месте, на котором стал для молитвы. Забыв о пище, он провел всю ночь в слезах и стенаниях, размышляя о множестве врагов человеческих, о борьбе с таким воинством, о трудности пути к небу чрез воздух и словах апостола, который сказал: несть наша брань к плоти и крови, но к началам власти сего воздуха (ср.: Еф. 6, 12), — который (то есть апостол), зная, что воздушные власти того только и доискиваются, о том заботятся со всем усилием, к тому напрягаются и стремятся, чтоб лишить нас свободного прохода к небу, увещевает: Приимите вся оружия Божия, да возможете противитися в день лют (Еф. 6, 13), да противный посрамится, ничтоже имея глаголати о нас укорно (Тит. 2, 8).

Святой Ефрем Сирин говорит: «Когда приближаются владычные Силы, когда приходят страшные Воинства, когда божественные изъятели повелевают душе переселиться из тела, когда, увлекая нас силою, отводят в неминуемое судилище: тогда, увидев их, бедный человек... весь приходит в колебание, как от землетрясения, весь трепещет... Божественные изъятели, появ душу, восходят по воздуху, где стоят начальства, власти и миродержатели противных сил. Это — злые наши обвинители, страшные мытники, описчики, денщики; они встречают на пути, описывают, осматривают и вычисляют грехи и рукописания сего человека, грехи юности и старости, вольные и невольные, совершенные делом, словом, помышлением. Великий там страх, великий трепет бедной душе, неописуемая нужда, какую потерпит тогда от неиссчетного множества тьмами окружающих ее врагов, клевещущих на нее, чтобы не дать ей взойти на небо, поселиться во свете живых, вступить в страну жизни. Но святые Ангелы, взяв душу, отводят ее».

Святой Макарий Великий поучает: «Когда человеческая душа исходит из тела, совершается великое некое таинство. Ибо, если она виновна во грехах, то проходят полчища демонов, злые ангелы и темные силы, берут сию душу и увлекают ее на свою сторону. Сему никто не должен удивляться. Ибо, если человек, будучи еще жив, находясь еще в сем мире, покорился, предался и поработился им, то не более ли они будут обладать им и порабощать его, когда он выйдет из сего мира? Что касается до другой, лучшей части людей, то с ними происходит инаким образом. То есть, при святых рабах Божиих и еще в сей жизни находятся Ангелы, духи святые окружают их и хранят. А когда души их разлучатся с телом, то лики Ангелов принимают их в свое общество, в светлую жизнь и, таким образом, приводят их к Господу».

Святой Иоанн Златоуст, сказав, что умирающий, хотя бы был великим властелином на земле, объемлется смущением, страхом, недоумением, когда увидит страшные власти ангельские и противные силы, пришедшие, чтобы разлучить душу от тела, — присовокупляет: «Тогда нужны нам многие молитвы, многие помощники, многие добрые дела, великое заступление от Ангелов при шествии чрез воздушное пространство. Если, путешествуя в чужую страну или чужой город, мы нуждаемся в путеводителе, то сколько нужнее нам путеводители и помощники для руководства нас мимо невидимых старейшинств, и властей, и миродержателей этого воздуха, называемых и гонителями, и мытарями и сборщиками податей»!

От лица почивших христианских младенцев святой Златоуст так витийствует и богословствует: «Нас святые Ангелы мирно разлучили от тела, и мы свободно миновали старейшинства и властей воздушных. Мы имели благонадежных руководителей. Лукавые духи и не нашли в нас того, чего искали, не увидели того, что желали бы увидеть. Увидев тело неоскверненное, они посрамились; увидев душу чистую, чуждую злобы, они устыдились; не нашли они в нас слов порочных и умолкли. Мы прошли и уничтожили их; мы прошли сквозь них и попрали их: сеть сокрушися, и мы избавлены быхом. Благословен Господь, Иже не даде нас в ловитву зубом их (Пс. 123, 7, 6). Когда это совершилось, руководившие нас Ангелы возрадовались; они начали лобызать нас, оправданных, и говорить в веселии: “Агнцы Божии! Ублажаем ваше пришествие сюда: отверзся вам прародительский рай; предоставлено вам лоно Авраамово. Прияла вас десная рука Владыки, призвал Его глас в десную часть. Благосклонными очами воззрел Он на вас, в книгу жизни вписал Он вас”. И сказали мы; “Господи, праведный Судия! Ты лишил нас благ земных, — не лиши небесных. Ты отлучил нас от отцов и матерей, — не отлучи от святых Твоих. Знамения крещения сохранились целыми на нас; тело наше мы представляем Тебе чистым, по причине младенчества нашего”».

И еще; «Или не знаете, как возмущают душу грехи в день кончины? Как волнуют сердце? В сии-то минуты воспоминание о добрых делах, подобно ведру во время бури, успокаивает смущенную душу. Ибо, если будем бодрствовать, то сей страх неразлучен будет с нами еще и в жизни; когда же останемся бесчувственными, то он, без сомнения, предстанет тогда, когда будем разлучаться с сею жизнию. Ибо и узник тогда наипаче скорбит, когда выводят его на суд; тогда наипаче трепещет, когда приближается к судилищу, когда должен он дать отчет. Посему много услышишь рассказов об ужасах при последнем конце и страшных явлениях, которых самый вид нестерпим для умирающих, так что лежащие на одре с великою силою потрясают оный и страшно взирают на предстоящих, тогда как душа силится удержаться в теле и не хочет разлучаться с ним, ужасаяся видения приближающихся ангелов. Ибо если мы, смотря на страшных людей, трепещем, то какое будет наше мучение, когда увидим приближающихся ангелов грозных и неумолимые силы, когда они душу нашу повлекут и будут отторгать от тела, когда много будет она рыдать, но вотще и без пользы.

То же самое излагают, более или менее подробно: святой Григорий Нисский (о Крещении), святой Епифаний (о ересях LXXV), Евсевий Кесарийский (Demonstr. Evangel. III, 5; Praelparat. Evang. XI, 20), Палладий Еленопольский (Лавсаик, гл. 24), Макарий Александрийский (Слово о исходе души).

Святой Василий Великий в одном месте говорит: Никтоже да не льстит себе суетными словесы (ср.: Еф. 5, 6), ибо внезапу нападет (на тебе) всегубительство (1 Сол. 5, 3) и постигнет переворот, подобно буре. Придет угрюмый ангел, насильно поведет и повлечет душу твою, связанную грехами, часто обращающуюся к тому, что оставляет здесь, и рыдающую безгласно, потому что уже сомкнулось орудие плача». А в другом месте: «Займись же размышлением (о последнем дне), ибо, без сомнения, не будешь ты одна жить вечно; представь себе смятение, сокращение дыхания и час смертный, приближающийся Божий приговор, поспешающих Ангелов, душу в страшном при этом смущении, немилосердно мучимую грешною совестью, обращающую жалостные взоры на тамошнее, наконец, — неотвратимую необходимость дальнего оного преселения».

Евсевий, епископ Галликанский, поучает: «Пред разрешением от тела поздно будет душе раскаиваться в своих беззакониях. Увы! что будет с нею, когда виновники смерти (злые духи) начнут влачить ее по обширному воздушному пространству и водить темными путями?»

Преподобный Симеон, Христа ради юродивый, достигший высоты христианского совершенства, поведая сотаиннику своему, диакону Иоанну, о приближающейся своей кончине и великом воздаянии на небе, возвещенных ему откровением свыше, говорил: «Ничего не знаю в себе такого, что было бы достойно небесного воздаяния, разве восхощет Господь помиловать меня туне Своею благодатию. Знаю, что и ты скоро будешь взят отсюда; посему — позаботься, сколько у тебя силы, о душе твоей, да возможешь безбедственно пройти чрез область воздушных духов и избегнуть лютой руки князя тьмы. Ведает Господь мой, что и я одержим большою печалию и великим страхом, доколе не миную эти грозные места, на которых истязуются все дела и слова человеческие».

Блаженный Иоанн Милостивый, патриарх Александрийский, постоянно беседовал о смерти и об исходе души от тела, как ему о том открыто было преподобным Симеоном Столпником. «Когда душа выйдет из тела и начнет восходить к небу, ее встречают лики бесов и подвергают многим затруднениям и истязаниям. Они истязуют ее во лжи, клевете, ярости, зависти, гневе, памятозлобии, гордости, срамословии, непокорстве, лихве, сребролюбии, пьянстве, объедении, злопомнении, волхвовании, братоненавидении, убийстве, воровстве, немилосердии, блуде, прелюбодеянии. Во время шествия души от земли к небу святые Ангелы не могут помочь ей: помогают ей единственно ее покаяние, ее добрые дела, а более всего — милостыня. Если не покаемся в каком грехе здесь по забвению, то милостынею можем избавиться от насилия бесовских мытарств. Братия! Ведая это, убоимся горького часа встречи с суровыми и немилостивыми мытарями, часа, в который придем в недоумение, что отвечать нам истязателям нашим. Ныне покаемся во всех грехах наших, дадим по силе нашей милостыню, могущую проводить нас от земли на небо и избавить от задержания бесами. Велика их ненависть к нам, великий страх ожидает нас на воздухе, великое бедствие».

Преподобный Максим Исповедник говорит в своем послании к Кувикуларию: «Кто из подобных мне, оскверненный нечистотою грехов, не убоится присутствия святых Ангелов, которые имеющего отъити из сей жизни, по повелению Божию, силою, гневно и против воли его, изгонят из тела? Кто, сознавая за собою злые дела, не убоится встречи жестоких и немилосердных лукавых бесов?»

«Душа, возлетевши по смерти на воздух к вратам небесным, — говорит святой Исихий, — имея с собою и в себе Христа, и там не устрашится врагов своих, но мужественно, как и ныне, будет отвечать им во вратах. Только да не ослабеет она до исхода своего вопить день и ночь к Господу Иисусу Христу. Он отмстит за нее вскоре, по неложному и божественному Его обещанию, выраженному в притче о судне неправедном (см.: Лк. 18, 2-8). Точно, говорю вам, отмстит и в настоящей жизни, и по исшествии души из тела. Найдет на нас час смерти, придет он и избегнуть его будет невозможно. О, если бы князь мира и воздуха, долженствующий тогда встретить нас, нашел наши беззакония ничтожными и незначительными и не мог обличить нас правильно! В противном случае, восплачемся бесполезно. Раб, — говорит Писание, — ведавший волю господина своего и не исполнивший ее, биен будет много (ср.: Лк. 12, 47). Не видит света родившийся слепым: так и не пребывающий в трезвении не видит богатого сияния высшей благодати и не освободится от лукавых и богоненавистных дел, слов и помышлений. Таковой, при кончине своей, не свободно минует тартарских князей».

Преподобный Исаия Отшельник в завещании ученикам своим заповедал «ежедневно иметь пред очами смерть и заботиться о том, как совершить исход из тела и как пройти мимо властей тьмы, имеющих встретить нас на воздухе» (Слово 1). В 16-м Слове он говорит: «Помысли, какова радость души предавшего себя в служение Богу и совершившего это служение! При исшествии его из этого мира дела его будут подвизаться за него: Ангелы, увидев его избавившимся от властей тьмы, возрадуются о нем. Когда душа выйдет из тела, ей сопутствуют Ангелы; навстречу ей выходят темные силы, желая удержать ее, и, истязуя, не найдут ли в ней чего своего. Тогда не Ангелы противоборствуют врагам, но дела, совершенные душою, ограждают ее и сохраняют от врагов, не допуская им прикоснуться к ней. Если победят дела ее, то Ангелы воспевают ей песнь хвалы и ведут ее с веселием пред лице Божие. В тот час она забывает все, принадлежащее к земной жизни, и все понесенные ею труды. Со всем тщанием и усилием постараемся во время сего краткого века делать добро и сохранять его неприкосновенным для зла, чтоб было нам возможно спастись от рук князей, уже ожидающих нас: они лукавы и немилостивы. Блажен тот, в ком не найдется чего-либо, принадлежащего им: его радость, веселие, покой и венец превыше всякой меры».

«Опомнись, душа моя, — умилительно обращается скитский инок Евагрий к самому себе, — и помысли, как вынесешь внезапное разлучение свое от тела, когда грозные Ангелы придут за тобою и восхитят тебя в час, в который ты не ожидаешь, и во время, о котором ты не знаешь! Какие дела пошлешь ты пред собою на воздух, когда начнут истязывать тебя о делах твоих враги твои, находящиеся в воздухе».

Учение о мытарствах находим также у Иоанна Лествичника, преподобного Феодосия Печерского, святого Кирилла Туровского, Марка Ефесского, Гавриила Филадельфийского, святого Димитрия Ростовского и у других.

Затем — учение о мытарствах вошло в жизнеописания святых и в священные песни и молитвы, употребляемые Православною Церковию.

Святой великомученик Евстратий, претерпев страшные пытки и мучения и совершив дивные чудеса, пред принятием смертной казни за непоколебимое исповедание Христа вознес к Богу молитву, в которой сперва возблагодарил Его за то, что Он призрел на него и даровал во время земных страданий победить невидимого врага, диавола, потом, переходя к предстоящему разлучению души с телом, говорит: «Смутилась и возболезновалась душа моя, при исхождении своем из окаянного и скверного тела. Чтоб не уловил ее в чем лукавый супостат и не изверг во тьму за неведомые и ведомые грехи, соделанные мною во время сей жизни, Владыко, будь милостив ко мне, и да не узрит душа моя мрачного взора лукавых демонов, но да примут ее Ангелы Твои светлые и пресветлые. Да будет слава святому имени Твоему, и Твоею силою возведи меня на божественное Твое судилище. Когда буду судиться, да не восхитит меня рука князя мира сего для ввержения меня, грешного, в глубину ада; но предстань мне, будь Спасителем и Защитником моим. Телесные же эти мучения суть увеселения для рабов Твоих».

Подобным образом и святой великомученик Георгий, поправший благодатию Христовою все ужаснейшие мучения, изобретенные злобою мучителей, воскресивший пред очами их мертвеца, низвергший идолов единым именем Господним, когда пришел на место казни, излил такую предсмертную молитву: «Благословен Господь Бог мой, не предавший меня в челюсти ловцов моих, не возвеселивший о мне врагов моих и избавивший душу мою, как птицу от сети ловцов! Владыко! и ныне услышь меня: предстань мне в сей час кончины и избавь душу мою от козней воздушного князя, этого ужасного противоборца, и его нечистых духов. Не поставь в грех согрешивших против меня в неведении, но Твое прощение и любовь даруй им, да они, познав Тебя, получат часть с избранными Твоими во Царствии Твоем».

Великий угодник Божий, зритель тайн, святой Нифонт, епископ Кипрского города Констанции, стоя однажды на молитве, увидел небеса отверстыми и множество Ангелов, из которых одни сходили на землю, а другие восходили горе, вознося человеческие души в небесные обители. Он начал внимать этому зрелищу, и вот — два Ангела стремились к высоте, неся душу. Когда они приблизились к блудному мытарству, вышли мытоимцы бесы и с гневом сказали: «Наша эта душа! Как смеете нести ее мимо нас, когда она наша?» Ангелы отвечали: «На каком основании вы называете ее вашею?» Бесы сказали: «До самой смерти она грешила, оскверняясь не только естественными, но и чрезъестественными грехами; к тому же, осуждала ближнего, а что всего хуже — умерла без покаяния. Что вы скажете на это?» Ангелы отвечали: «Поистине, мы не поверим ни вам, ни отцу вашему, сатане, доколе не спросим Ангела хранителя этой души». Спрошенный Ангел хранитель сказал: «Точно, много согрешил этот человек; но только что сделался болен, начал плакать и исповедовать грехи свои Богу. Простил ли его Бог, о том Он ведает. Его власть, Его праведному суду слава». Тогда Ангелы, презрев обвинение бесов, вошли с душою во врата небесные.

Потом блаженный увидел другую душу, возносимую Ангелами. Бесы, выбежав к ним, вопияли: «Что носите душу без нашего ведома, как и эту златолюбивую, блудную, сварливую, упражнявшуюся в разбое?» Ангелы отвечали: «Мы наверное знаем, что она, хотя и впала во все это, но плакала, воздыхала, исповедовалась и подавала милостыню, и потому Бог даровал ей прощение». Бесы сказали: «Если эта душа достойна милости Божией, то возьмите грешников всего мира: нам нечего здесь трудиться». Ангелы отвечали им: «Все грешники, исповедующие со смирением и слезами грехи свои, примут прощение по милости Божией, умирающих же без покаяния судит Бог». Так, посрамив бесов, они прошли.

Опять видел святой возносимую душу некоторого боголюбивого мужа, чистого, милостивого, ко всем любовного. Бесы стояли вдали и скрежетали на эту душу зубами; Ангелы же Божии выходили к ней навстречу из врат небесных и, приветствуя ее, говорили: «Слава Тебе, Христе Боже, что Ты не предал ее в руки врагов и избавил ее от преисподнего ада!» Также видел блаженный Нифонт, что бесы влекли некоторую душу к аду. Это была душа одного раба, которого господин томил голодом и побоями и который, не стерпев томления, удавился, будучи научен диаволом. Ангел хранитель шел вдали и горько плакал, бесы же радовались. Опять видел святой душу, несенную по воздуху Ангелами и отнятую у них бесами на четвертом мытарстве: душа эта была ввергнута в бездну. То была душа человека, преданного блуду, волшебству и разбою и умершего внезапно, без покаяния.

Святая Церковь в своих песнопениях возвещает и напоминает чадам своим учение о мытарствах, чтобы посеять в сердцах их душеспасительный страх и приготовить их к безбедному переходу из временной жизни в вечную.

В Каноне молебном ко Господу Иисусу Христу и Пресвятой Богородице, поемом при разлучении души от тела всякого православного, читается:

«Воздушнаго князя насильника, мучителя, страшных путей стоятеля и напраснаго сих словоиспытателя, сподоби мя прейти невозбранно отходяща от земли» (песнь 4, тропарь 4).

«Убегнути ми варвар безплотных полки, и воздушныя бездны возникнути, и к небеси взыти мя сподоби» (песнь 8, тропарь 2).

«Горьких мытарств начальника миродержца отжени далече от мене» (песнь 8, тропарь 3).

На келейном правиле, в молитвах после кафизм, Церковь влагает в уста молящегося следующие прошения:

«Господи мой, Господи, даруй ми слезы умиления, яко да ими Тя умолю, очиститися прежде конца от всякаго греха; страшно бо и грозно место имам проити, тела разлучився, и множество мя мрачное и безчеловечное демонов срящет» (по 4-й кафизме).

«Соверши мя Твоим совершенством, и тако мя настоящаго жития изведи;... да невозбранно прошед начала и власти тьмы, Твоею благодатию узрю и аз неприступныя Твоей славы доброту неизреченную» (по 17-й кафизме).

В молитве пред кондаками и икосами Акафиста Божией Матери читается:

«О, Мати Царя небесе и земли! Прощение всем согрешениям моим испроси, житию моему подаждь исправление и на кончине от воздушных врагов немятежное прешествие».

«Мертвии Тобою (Богоматерь) оживляются, Жизнь бо ипостасную родила еси: немии прежде, благоглаголиви бывают, прокаженнии очищаются, недузи отгоняются, духов воздушных множества побеждаются» (песнь 8, тропарь 4).

В Осьмогласнике воссылаются следующие моления к Божией Матери;

«В час, Дево, конца моего руки бесовские мя исхити, и суда, и прения, и страшнаго истязания, и мытарств горьких, и князя лютаго, и вечнаго осуждения» (пяток, глас 4, 8 песнь канона).

«Истязания мя, Пречистая, в час смертный исхити от бесов» (четверток, глас 4, песнь 6).

«В час, Дево, кончины моея руки бесовския и осуждения, и ответа, и страшнаго испытания, и мытарств горьких, и князя лютаго, и огня вечнаго исхити мя» (вторник, глас 4, песнь 8).

«Владычице и Мати Избавителя, Ты предстани мне в час исхода моего, истязуему мне от воздушных духов о яже несмысленною мыслию содеях» (пяток, глас 3, песнь 6).

«Егда плотскаго союза хощет душа моя разлучитися, тогда ми предстани, Владычице, и безплотных врагов советы разори, и сих челюсти сокруши, ищущих пожрети мя нещадно: яко да невозбранно пройду на воздусе стоящия князи тьмы» (суббота, глас 2, песнь 9).

В Чине на разлучение души от тела, внегда человек долго страждет (Требник) читается:

«Ныне убо время все моего живота яко дым претече, и предсташа прочее Ангели посланнии от Бога, окаянную мою душу ищуще немилостиво».

«Се предсташа множество лукавых духов, держаще моих грехов написание, и зовут зело, ищуще безстудно смиренныя моея души» (песнь 1, тропари 2 и 3).

«Помилуйте мя, Ангели всесвятии Бога Вседержителя, и избавите мытарств всех лукавых» (песнь 7, тропарь 2).

В Каноне Ангелу хранителю:

«Да покрыет срам и студ студная и смрадная, и мрачная лица вражия, егда смиренная моя душа от тела распрягается» (Канонник, песнь 6).

«Да узрю тя одесную окаянныя души моея предстояща, внегда исчезати от мене нуждно духу моему, и ищуща мя пояти, горькия враги отгоняюща» (там же, песнь 9).

«Молю тя, хранителя моего, буди ми защититель и поборник непоборим, егда прехожду мытарства, лютаго миродержца» (песнь 9).

Во второй молитве святителю Николаю, Мирликийскому чудотворцу, читается:

«...во исходе души моея помози ми окаянному, умоли Господа... всея твари Содетеля, избавити мя воздушных мытарств и вечнаго мучения».

Прошение об избавлении воздушных мытарств помещено также в молитве преподобному Сергию Радонежскому и в молитвах другим святым.

Основания для учения о мытарствах в Священном Писании

«Такое непрерывное, всегдашнее и повсеместное употребление в Церкви учения о мытарствах, особенно же между учителями IV века, непререкаемо свидетельствует, что оно передано им от учителей предшествовавших веков и основывается на предании апостольском», что оно, иначе говоря, основывается на Священном Писании и вполне согласно с ним.

Во-первых, по изложенному нами учению о мытарствах, к людям умирающим, при разлучении их души от тела, являются Ангелы Божии и духи-истязатели. И Сам Спаситель в притче о богатом и Лазаре замечает: Умер нищий и отнесен был Ангелами на лоно Авраамово (Лк. 6, 22).

А в притче о человеке, у которого был хороший урожай и который рассчитывал пожить в довольстве и веселии, Бог говорит этому человеку: безумный! в сию ночь душу твою возьмут у тебя (Лк. 12, 20), — возьмут, истяжут (по славянскому тексту), как всего справедливее думать, духи недобрые.

Святой Иоанн Златоуст рассуждает: «Лазаря отвели тогда Ангелы. Напротив, душу оного (богача) взяли страшные некие силы, может быть, посланные для этого, ибо душа не сама собою отходит к оной жизни, потому что это и невозможно. Если мы, переходя из города в город, имеем нужду в руководителе, то кольми паче нуждаться будет в путеводителях душа, исторгнутая из тела и представляемая к будущей жизни? Посему-то она, отлетая от тела, часто то восходит, то ниспускается, и боится, и трепещет. Ибо сознание грехов и всегда мучит нас, но особенно в тот час, когда предстоит нам быть отведенными на тамошние истязания и страшное судилище».

Кроме того, Священное Писание учит, что Ангелы вообще — суть служебные духи, посылаемые на служение для тех, которые имеют наследовать спасение (Евр. 1, 14), что они заботятся о нас в продолжение всей нашей жизни (см.: Пс. 90, 10, 11), суть наши неотлучные пестуны, руководители, особенно Ангел хранитель, даваемый каждому при Крещении (см.: Мф. 18, 10; Пс. 33, 8). После этого очень естественно, что эти добрые духи не оставляют нас своею помощию и в тяжкие минуты смерти, что они не отказываются сопутствовать нашей душе, руководить и поддерживать ее и в продолжение страшного, вовсе неизвестного ей, перехода из настоящей жизни в пределы вечности. С другой стороны, Священное Писание учит, что вся деятельность злых духов направлена постоянно к нашей погибели (см.: Еф. 6, 12; 2 Тим. 2, 26; 1 Сол. 3, 5), что противник наш диавол, с своими клевретами, ходит, как рыкающий лев, ища, кого поглотить (ср.: 1 Пет. 5, 8). Не следует ли ожидать, что он не упустит удобного случая сделать, если возможно, что-либо к погибели нашей души и в минуты разлучения ее с телом?

Во-вторых, в учении о мытарствах говорится, что по разлучении от тела душа человека, совершая свой путь в высший мир чрез воздушные пространства, постоянно встречает здесь падших духов. И слово Божие свидетельствует, что воздух как бы наполнен духами злобы поднебесной (ср.: Еф. 6, 12) — наполнен, разумеется, не телесно, или вещественно, а духовно, что князь их есть князь власти воздушной (ср.: Еф. 2, 2) и что, следовательно, душа человеческая, едва только исходит из тела, неизбежно вступает в их область.

В-третьих, учение о мытарствах говорит, что эти темные духи, как мытари-истязатели, останавливают душу во время пути ее к небу на разных мытарствах, припоминают ей постепенно разные виды ее грехов и всячески стараются осудить ее, между тем как добрые Ангелы, сопутствующие душе, в то же время — припоминают противоположные грехам добрые дела ее и заботятся об оправдании ее. Такая деятельность духов злобы очень естественна: они не могут не знать и не помнить всех наших грехов, не могут не употреблять, при представляющемся случае, всех усилий, чтобы осудить нас, когда, по учению Священного Писания, они суть постоянные наши искусители и соучастники во всех наших беззакониях (см.: 1 Сол. 3, 5; 1 Ин. 3, 8) и стремятся к одной цели — лишить нас вечного спасения (см.: Лк. 8, 12; 1 Пет. 5, 8). Столько же естественна и благотворная для нас деятельность добрых Ангелов, которые, будучи наставниками во всяком добре и руководителями к вечному спасению (см.: Евр. 1, 14), без сомнения, и знают наши добрые дела, и, по любви своей, не могут не содействовать нашему оправданию.

Наконец, в-четвертых, в учении о мытарствах представляется, что Бог не Сам непосредственно творит суд частный над душою человека, по разлучении ее с телом, а попускает истязать ее духам злобы, как бы орудиям Своего грозного правосудия, и — вместе с тем — употребляет в орудия Своей благости Ангелов добрых. Но если и при кончине мира, когда Господь явится во всей славе Своей, чтобы судить живых и мертвых, Он не Сам непосредственно будет совершать все, относящееся к суду, а пошлет Ангелов Своих, которые соберут из Царства Его все соблазны и делающих беззаконие, и ввергнут их в печь огненную (Мф. 13, 41, 42), — что удивительного, если и суд частный Он совершает не непосредственно, а чрез духов, Ему служебных, — разумеется, присутствуя при этом невидимо и Сам, как вездесущий. Равным образом, если известно, что до Всеобщего Суда, когда и падшие духи получат окончательно мзду свою (см.: Иуд. 1, 6), Бог попускает им вообще действовать против человека (см.: Иов. 1, 12; 1 Пет. 5, 9) и иногда употребляет их еще на земле в орудия Своего праведного гнева против грешников, как ангелов лютых (ср.: Пс. 77, 49; Кор. 5, 5), — что удивительно, если Он попускает им быть такими же орудиями правды Его и во время частного суда над душами человеческими, употребляя, в то же время, орудиями благости Своей Ангелов добрых.

Святого отца нашего Кирилла, архиепископа Александрийского, Слово об исходе души и Страшном Суде

210

«Боюсь смерти, потому что она горька. Трепещу геенны бесконечной. Ужасаюсь тартара, не имеющего в себе теплоты. Боюсь тьмы, лишенной и слабого мерцания света. Трепещу червя, который будет нестерпимо угрызать и угрызениям которого не будет конца. Трепещу немилостивых ангелов, которые будут присутствовать на суде. Ужас объемлет меня, когда размышляю о дне страшного и нелицеприятного суда, о престоле грозном, о Судии праведном. Страшусь реки огненной, которая течет пред Престолом и кипит ужасающим пламенем острых мечей. Боюсь мучений непрерывных. Трепещу казней, не имеющих конца. Боюсь мрака. Боюсь тьмы кромешной. Боюсь уз, которые никогда не разрешатся, — скрежета зубов, плача безутешного, неминуемых обличений.

Судия праведный не потребует ни доносителей, ни свидетелей, не будет нуждаться в посторонних показаниях или уликах; но все, что мы ни сделали, о чем ни говорили, о чем ни думали, все обнаружит пред очами нас, грешных. Тогда никто не будет ходатайствовать за нас, никто не освободит от мучения — ни отец, ни мать, ни дочь, ни другой кто-либо из родственников, ни сосед, ни друг, ни благодетель, и ничто не избавит — ни раздача имений, ни множество богатства, ни гордость могущества: все это, как прах — в прах обратится. И подсудимый один будет ожидать приговора, который или освободит его от мучений, или осудит на вечные мучения, смотря по делам.

О, горе мне, горе мне! Совесть будет обличать меня. Писания будут свидетельствовать против меня и уличать меня. О душа, дышавшая сквернами, с гнусными делами твоими! Увы мне! Я растлил телесный храм и опечалил Духа Святого. О Боже! Истинны дела Твои и не исследованы судьбы Твои! Ради временного греховного наслаждения — вечно мучусь, ради плотской сладости — предаюсь огню. Праведен суд Божий: потому что когда меня призывали, я не слушался; учили — не обращал внимания, доказывали мне — я пренебрегал. Читанному и узнанному я не давал веры, но находил для себя лучшим оставаться в небрежении, лености и унынии, препровождая время в пустых шатаниях и беседах, и наслаждался и насыщался суетою и бурями мирскими; в радостях и веселии мирском провел все годы, месяцы и дни моей жизни, трудился, подвизался, страдал в пустых заботах о временном, тленном и земном.

Но какому страху и трепету подвергнется душа, какая предлежит ей борьба и чем она должна запастись на неминуемое время разлучения ее от тела, — на это я не обращал и внимания и не подумал вовремя. Ибо при исходе души окружают нас, с одной стороны, воинства и Силы Небесные, с другой — начальники тьмы, силы вражеские, содержащие в своей власти мир лукавый, начальники мытарств, воздушные истязатели и надзиратели за нашими делами, с ними и исконный человекоубийца диавол, сильный в злобе своей, которого язык, по слову пророка, как острая бритва (ср.: Пс. 51, 4), стрелы сильного изощрены, с горящими углями (ср.: Пс. 119, 4), и который сидит в засаде и подстерегает в потаенном месте, как лев в логовище (ср.: Пс. 9, 29, 30), великий змей, отступник, ад, разверзающий уста свои, князь власти тьмы, имеющий державу смерти, как особым некиим образом судит душу, представляя и исчисляя все грехи и беззакония, сделанные нами делом, словом, в ведении и неведении, от юности до дня кончины, когда душа вземлется на истязания.

Воображаешь ли, душа моя, какой страх и ужас обымет тебя в тот день, когда увидишь страшных, диких, жестоких, немилостивых и бесстыдных демонов, которые будут стоять пред тобою, как мрачные мурины! Одно видение их ужаснее всяких мук. Смотря на них, душа смущается, приходит в волнение, мечется, старается укрыться, чтобы не видеть их, прибегая к Ангелам Божиим.

Душа, поддерживаемая и возвышаемая Ангелами, проходя воздушные пространства, на пути своем встречает мытарства — как бы отдельные группы духов, которые наблюдают над восхождением душ, удерживают и препятствуют восходящим. Каждое мытарство, как особое отделение духов, представляет душе свои особенные грехи. Первое мытарство духов — оглаголания и чревного неистовства. На нем представляются духами грехи, в которых душа согрешила словом, каковы: ложь, клевета, заклятия, клятвопреступления, празднословие, злословие, пустословие, кощунства, ругательства. Также и грехи чревобесия: блудодеяния, пьянство, безмерные смехи, нечистые и непристойные целования, блудные песни. Святые Ангелы, которые наставляли и руководили душу в добре, напротив — обнаруживают то, что она говорила доброго устами и языком: указывают на молитвы, благодарения, пение псалмов и духовных песней, чтение Писаний, — словом, выставляют все то, что мы устами и языком принесли в благоугождение Богу. Второе мытарство — духов лести и прелести к видению очей. Они износят то, чем страстно поражалось наше зрение, что приглядно было для глаз, и привлекают к себе пристрастных к непристойному взиранию, к непотребному любопытству и к необузданному воззрению. Третье мытарство — духов нашептывателей к чувству слуха, или просто наушников. Все, что лестно раздражает наш слух и страстно услаждает нас в их ведении, и они все то приемлют от любителей слушать и хранят. Четвертое мытарство — стражников над прелестью обоняния: все, что страстно обращается к услаждению чувства обоняния, как то — благовонные экстракты из растений и цветов, так называемые «духи», масти, обыкновенно употребляемые на прельщение блудными женщинами, — все это содержится стражниками этого мытарства. Пятое мытарство сторожит то, что сделано лукавого и непотребного осязанием рук. Прочие мытарства — мытарство злобы, зависти и ревности, тщеславия и гордости, раздражительности и гнева, острожелчия и ярости, блуда и прелюбодейства, также убийства и чародеяния и прочих деяний богомерзских и скверных, о которых на сей раз не говорим подробно, потому что расскажем в другое время в правильном порядке, так как всякая душевная страсть и всякий грех имеет своих представителей и истязателей.

Видя все это и еще большее и гораздо худшее, душа ужасается, трепещет и мечется, доколе не принесен будет приговор освобождения. Как тягостен, болезнен, плачевен и безутешен этот час ожидания — что будет? Божественные силы стоят против нечистых духов и приносят добрые деяния души — делами, словами, помышлениями, намерениями и мыслями. Между добрыми и злыми ангелами стоит душа в страхе и трепете, пока от деяний — слов и дел своих, или подвергшись осуждению, будет связана или, оправданная, освободится; ибо всякий свяжется узами собственных своих грехов. И если душа окажется достойною, по благочестивой и богоугодной жизни в сем веке, то принимают ее Ангелы Божии, и уже без печали совершает она свое шествие, имея спутниками святые Силы, как говорит Писание: Яко веселящихся всех жилище в Тебе (Пс. 86, 7). И исполняется написанное: отбеже болезнь и печаль и воздыхание (Ис. 35, 10). Душа, освободившись от лукавых, злых и страшных духов, наследует эту неизглаголанную радость.

Если же какая душа окажется жившею в небрежении и блуде, то услышит ужасный оный глас: да возмется нечестивый, да не узрит славы Господни (ср.: Ис. 26, 10). И наступят для нее дни гнева, скорби, нужды и тесноты, дни тьмы и мрака. Святые Ангелы оставляют ее, и она подвергается власти мрачных демонов, которые, муча ее, немилосердно низводят в землю, рассекши ее, ввергают связанною неразрешимыми узами в землю темную и мрачную, в низменные ее части, в преисподние узилища, в темницы ада, где заключены души от века умерших грехов — в землю темну и мрачну, в землю тьмы вечных, идеже несть света, ниже видети живота человеческаго (Иов. 10, 21, 22), — как говорит Иов, — но где пребывает вечная болезнь, бесконечная печаль, непрестанный плач, неумолкающий скрежет зубов и непрерываемые воздыхания. Там горе, горе всегдашнее. Увы мне, увы мне! — восклицают, — и нет помощника, вопиют, — и никто не избавляет. Невозможно пересказать той крайней нужды жалостного состояния, язык отказывается выразить болезни страдания там находящихся и заключенных душ. Никто из людей не может раскрыть страха и ужаса, никакие уста человеческие не в состоянии высказать беду и тесноту заключенных. Стенают они всегда и непрестанно, и нет милующего; зовут, — и никто не слышит; рыдают, — и никто не утешает, никто не идет на помощь; взывают и крушатся, — но никто не оказывает милости и сострадания.

Тогда — где слава мира сего? Где тщеславие? Где пища? Где наслаждение? Где довольство и пресыщение? Где мечтательные планы? Где покой? Где мир? Где имения? Где благородие? Где красота? Где мужество плоти? Где ложная, льстивая женская красота? Где бесстыдная и дерзкая смелость? Где красивые одежды? Где нечистая и гнусная сладость греха? Где мажущиеся благовонными мазями и окуривающие себя благовониями? Где пьющие вино с игрою на музыкальных инструментах, при звуках тимпанов и гуслей? Куда скрылось высокомерие живших без всякой боязни? Где сребролюбие и славолюбие и происходящее от них немилосердие? Где бесчеловечная гордость, которая пренебрегает всем и гнушается всеми, думая о себе, что она есть что-то великое? Где пустая и суетная человеческая слава? Где нечистота и ненасытимое вожделение? Где величие и господство? Где царь? Где князь? Где настоятель? Где начальник? Где гордящиеся множеством богатства своего, несострадательные к нищим и презирающие Бога? Где театры, зрелища и увеселения? Где кощунники, смеходеи, насмешники и беспечально живущие? Где мягкие одеяния и постели? Где высокие здания и широкие ворота? Где пожившие в бесстрашии? Тогда, увидевши себя без всего, ужаснутся, ужаснувшись — воскликнут, смутившись — подвигнутся: трепет обнимет их и болезни, как рождающую; уносимые бурным вихрем, сокрушатся. Где тогда мудрость мудрецов? Где красноречие ораторов и напыщенные их речи? Увы! Смятошася, подвигошася яко пияный, и вся мудрость их поглощена бысть (Пс. 106, 27). Где премудр? где книжник? где совопросник века сего? (1 Кор. 1, 20).

О, братья! Подумайте, какими нам быть должно, когда мы должны отдать отчет подробно во всем, что мы ни делали, было ли то важное или незначительное! Мы дадим ответ Праведному Судии даже во всяком праздном слове (ср.: Мф. 12, 36). С другой стороны, каковыми нам должно быть на тот час, для получения у Бога той милости, чтобы — при разлучении нас друг от друга — стать одесную Царя Небесного! В какой степени нам нужно приготовиться к той неизглаголанной радости, чтобы услышать сладчайший глас Царя царствующих к тем, которые будут по правую у Него сторону: приидите, благословеннии Отца Моего, наследуйте уготованное вам от сложения мира (ср.: Мф. 25, 34)! Тогда наследуем блага — ихже око не виде, и ухо не слыша, и на сердце человеку не взыдоша, яже уготова Бог любящим Его (1 Кор. 2, 9). И тогда-то уже не будет тревожить нас никакая печаль, никакая болезнь и опасение. Будем чаще помышлять об этом.

Будем представлять себе и бесконечную муку грешников, и то, какой они будут испытывать стыд пред Праведным Судиею, когда, приведенные на страшное судилище, не будут в состоянии сказать ни одного слова в свое оправдание. Какому подвергнутся сраму, когда будут отделены на левую сторону Царя! Какой мрак покроет их, когда Господь возглаголет к ним гневом Своим и яростию Своею смятет их (ср.: Пс. 2, 5), когда скажет к ним: идите от Мене, проклятии, во огнь вечный, уготованный диаволу и аггелом его (Мф. 25, 41)! Увы мне, увы мне! Какая скорбь и болезнь, какая теснота, какой страх и трепет обнимет дух их, когда услышит грозный глас всех Сил Небесных: Да возвратятся грешницы во ад (Пс. 9, 18)! О, горе, горе! Какой поднимут плач, вопль и рыдание ведомые на горькие вечные муки! Как будут стенать, биться и терзаться! Увы мне, увы мне! Каково то место, где плачевоплие, скрежет зубов, — так называемый тартар, которого и сам диавол трепещет! О, горе, горе! Какова та геенна, с неугасимым огнем, который горит и не освещает! Увы мне, увы мне! Каков тот неусыпающий и ядовитый червь! Увы, увы! Какова тамошняя тьма внешняя, никогда ничем не освещаемая! Увы мне, увы мне! Каковы те немилостивые и жестокосердые ангелы, которые приставлены находиться при муках! Ибо они глубоко посрамляют и люто бьют. Мучимые усиленно взывают там, — и нет никого, кто бы спас их; воззовут ко Господу, и не услышит их. Тогда уразумеют, что все земное — житейская пустота, и что они считали благом здесь, опротивеет; чем они услаждались, то окажется горче желчи и всякого яда.

Увы грешникам! Вот, праведники стоят одесную Царя, а они скорбят. Теперь, когда грешники плачут, праведники радуются; когда праведники ликовствуют, грешники рыдают; когда праведники в прохладе, грешники в томлении и бедствии. Увы грешникам! Они осуждаются, а праведники прославляются. Увы грешникам! Когда праведники наслаждаются всякими благами, они во всяком лишении бедствуют. Увы грешникам! Когда праведники ублажаются, они унижаются. Праведники во святыне, грешники же в огнепалении. Праведники восхваляются, а грешники в поругании. Праведники во святых обителях, грешники в вечном изгнании. Праведники услышат: Приидите, благословеннии Отца Моего, наследуйте уготованное вам Царствие от сложения мира (Мф. 25, 34). Грешники же: идите от Мене, проклятии, во огнь вечный, уготованный диаволу и аггелом его (Мф. 25, 41). Праведники — в раю, грешники — в неугасимом огне. Праведники наслаждаются, грешники злостраждут. Праведники ликуют, грешники мучатся связанные. Праведники поют, грешники плачут. Праведники возглашают Трисвятую песнь, грешники оплакивают свое треокаянство. Праведники вкушают сладость пения, грешники терпят бедственную погибель. Праведники в недрах Авраамовых, грешники — в кипучих волнах велиара. Праведники в спокойствии, грешники — в смущении. Праведники орошаются, грешники опаляются пламенем. Праведники веселятся, грешники иссыхают в горькой печали. Праведники в величии, грешники в тлении. Праведники возвышаются, грешники глубже и глубже низлагаются. Праведники окружаются светом, грешники омрачаются. Праведники блаженствуют, грешники мятутся. Праведники наслаждаются созерцанием Бога, грешников сокрушает пламень огненный. Праведники — сосуды избрания, грешники — сосуды геенны. Праведники — очищенное золото, испробованное серебро, драгоценные камни, грешники — дрова, стебли, сено, подгнета для огня. Праведники — царская пшеница, грешники — погибельные плевелы. Праведники — избранное семя, грешники — плевелы, пища огня. Праведники — божественная соль, грешники — смрад и зловоние. Праведники — чистые Божии храмы, грешники — скверные жилища демонов. Праведники в светлом чертоге, грешники в бездонной пропасти. Праведники в светосияниях, в лучезарном свете, грешники в бурном мраке. Праведники с Ангелами, грешники с демонами. Праведники ликуют с Ангелами, грешники рыдают с демонами. Праведники среди света, грешники среди тьмы. Праведники утешаются Святым Духом (Параклитом), грешники раздираются в муках с демонами. Праведники предстоят Престолу Владыки, грешники стоят пред непроходимым мраком. Праведники всегда открыто взирают на лицо Христово, грешники бессменно стоят пред лицом диавола. Праведники поучаются тайнам Божиим от Ангелов, грешников научают своим тайнам демоны. Праведники возносят молитвы, грешники издают непрестанный плач. Праведники находятся в горних селениях, грешники пресмыкаются долу. Праведники на небеси, грешники в бездне. Праведники в вечной жизни, грешники в погибели смертной. Праведники в руце Божией, грешники там, где диаволы. Праведники в общении с Богом, грешники — с сатаною.

Увы грешникам, когда они будут разлучены с праведниками! Увы грешникам, потому что дела их обнаруживаются и помышления сердец объявляются! Увы грешникам, потому что хитрые намерения их обличаются, и сплетения лукавых помыслов распутываются и истязуются, и мысль взвешивается! Увы грешникам, потому что они ненавистны для святых Ангелов и гнусны для святых мучеников! Увы грешникам, потому что они изгоняются из чертога! Увы, какое тогда раскаяние! Увы, какая тогдашняя скорбь, какая тогдашняя нужда! Увы, какая тогдашняя буря! Ужасно разлучаться от святых, еще ужаснее разлучаться от Бога. Безвестно быть связанным по рукам и по ногам и быть вверженным в огонь. Болезненно и горестно быть отосланным во внешнюю мрачную тьму, чтобы скрежетать зубами и истаевать; тяжко — непрестанно мучиться. Ужасно, когда запекается язык от пламени; безотрадно просить капли воды и не получать. Горько быть в огне, вопить и не получать помощи. Непроходима дебрь и неизмерима пропасть. Заключенник не убежит оттуда; не будет выхода содержимому, непроходима темничная стена; жестоки стражи; темница мрачная; узы неразрешимы, оковы неснимаемы. Слуги того адского пламени дики и свирепы. Ужасны и мучительны орудия. Ногти тверды и несокрушимы. Жилы воловьи жестоки. Смолы мутны и кипучи. Гнойна площадь зрелища. Одры раскалены до красноты угля. Жар невыносимый. Червь смраден и зловонен. Судилище закрыто для прощения и милости. Судия нелицеприятен. На приговор нет извета к оправданию. Лица сильных посрамлены. Властители стали убоги, цари — нищи. Мудрецы стали невеждами, сладкоречивые ораторы — глупыми и неприятными, богатые — бедными.

Не слышно уже притворных речей льстецов. Кривизны лукавства объявлены, неправда лихоимцев обнаружена. Смрад душит обоняние сребролюбцев. Разоблачена скрытная гнилость лицемеров. Соразмеряют с виною налагающие язвы: пред ними все обнаружено и объявлено. Увы грешникам; они нечисты, скверны и мерзки пред Богом. Как окалились и осквернились их души! Как они осквернили тело и душу, не соблюдши одежды Святого Крещения! Как в ослеплении изменили они свое сердце, не приняв в ум того, что сочетались со Христом и отреклись диавола! Как отдалились от прямого пути, ходивши во тьме неведения, предавшись сну лености и погрузившись на дно геенны! Как отчуждились света добродетелей, возлюбив греховную тьму, чтобы ходить широким и пространным путем злобы! Как они забыли путешествие Господа, Бога и Спасителя нашего Иисуса Христа и Его бесчисленные и неисследимые благодеяния! И, очистившись водою божественного Крещения, освятившись Духом Святым и украсившись миром духовного радования, — ради ничтожной, гнусной и ненавистной сладости пренебрегли столь великими дарами и поработили себя духу прелюбодейства! Увы оставившим усыновление Богу и предавшимся сладостям мира! Увы следующим мирским мудрованиям! Увы любящим тьму греховную! Горе удаляющимся от света истины! Увы ходящим в ночи греха! Увы оставляющим светлый день боговедения! Увы предающимся злому обычаю смеха! Увы клевещущим друг на друга! Горе наушникам и производящим раздоры и мятежи! Увы клятвопреступникам! Увы чревоугодникам, имже бог чрево! (Флп. 3, 19). Увы пьяницам!»

Блажен, кто в здешней жизни охуждает и смиряет себя ради Бога: он возвеличен будет Всевышним Богом, прославится Ангелами и не станет на суде ошуюю. Блажен человек, который пребывает в молитвах, терпелив в постах, с радостию присутствует на бдениях, борется и прогоняет сон, преклоняет колена на Божие славословие, ударяет в перси, возносит руки горе, возводит очи на небо к Господу, размышляет о Седящем на Престоле славы, об Испытующем сердца и утробы. Ибо такой насладится вечными благами и соделается другом, братом, сыном и наследником Божиим, лицо его воссияет как солнце в день судный в Царствии Небесном. Кто любит истину, тот становится другом Божиим; а кто постоянно лжет, тот друг демонов. Ненавидящий лесть избавляется проклятия. Кто терпит искушения, тот венчается, как исповедник пред Престолом Христовым. Кто в напастях ропщет и негодует, в приключившейся скорби унывает и хулит, тот впал в прелесть и страдает умственной глухотой. Кроткий, тихий, смиренномудрый — Богом похваляется, Ангелами ублажается и людьми почитается. Человека же гневливого, ярого и желчного Бог ненавидит; таковой питается плодами горечи бесовской, пьет вино змеиной ярости и неизлечимый яд аспида.

Чистые сердцем созерцают славу Божию, осквернившие же ум свой видят диавола. Делающие зло, помышляющие о непотребном, злоумышляющие против ближнего — устраняют себя от общения с Богом. Кто страстно взирает на чужую доброту и красоту, тот лишается райской красоты. Радующиеся грехопадению других — сами впадают в грех. Желающие чужого — лишаются своего и погибают. Гордые, тщеславные, человекоугодники — осуждаются с диаволом. Лицемеры мучатся с сатаною. Питающие тело свыше меры и потребы — творят душу голодною. Кто грешит в разуме и без принуждения и не кается, тот мучится с неверными. Те, которые говорят: «В молодости погрешим, в старости покаемся», — находятся в поругании и прельщении у демонов, потому что сознательно и свободно согрешают или соизволяют на грех, и покаяния не сподобляются, но в молодых летах серпом смерти пожинаются, как Аммон, царь иудейский, который прогневал Бога своими нечестивыми намерениями и скверными мыслями (см.: 4 Цар. 21, 19-24; 2 Пар. 33, 21-25). Осуетились в умствованиях своих и омрачилось несмысленное сердце у тех, которые говорят: «Завтра покаемся, а сегодня погрешим»; таковые погубляют и настоящий день, растлевают и оскверняют тело, грязнят свою душу, омрачают ум, затмевают мысль и заглушают совесть, — а и не подумают, что завтра они, может быть, будут похищены смертию.

Те, которые не ищут того, что потеряли, не приобрели и того, что относится ко спасению; те, которые не рассчитывают, как прибавляют убыток к убытку, не только не получают прибыли, но и головы теряют; те, которые не трудятся разумно и не бодрствуют в молитвах, попадают в плен своих суетных и скудных помыслов, а пленные, нехотя и не по воле, работают злому обычаю. Кто невнимательно участвует в богослужении, тот весьма многого лишается. Кто не слушает с охотою и вниманием Божественных Писаний, но предается сну лености, тот, вместе с пятью юродивыми девами, заключится вне чертога небесного Жениха. Пренебрегающие постом как средством ко спасению погружаются в чревоугождение и одолеваются грехом, борющим похотию блудною. Несоблюдающие заповедей Божиих уязвляются от демонов и осуждаются в геенне огненной. Удаляющиеся от Святой Церкви и причастия Святых Таин бывают врагами Божиими и друзьями демонов. Ереси безбожных еретиков будут посрамлены, род неверных погибнет. Когда воссядет судить Испытующий сердца и утробы, острейший паче всякого меча обоюдуостра, доходящий даже до разделения плоти и духа, членов и мозгов, и судящий помышления и мысли сердечные, — тогда увидишь не часть какую-нибудь из многого, но все открытым, все обнаруженным. Тогда волка не укроет овечья шкура и внешнее показывание дел не прикроет внутренних помышлений. Нет создания, которое бы не было известно Создавшему, но вся нага и объявлена пред очами Его.

Ополчимся же Божиими заповедями против страстей плоти, смирим гордые помыслы, подвигнемся на брань с диаволом, озарим мысль духовною бодростию (трезвением), подавим греховные помыслы, позаботимся приобресть готовность и любовь к молитве, трезвенный ум, бодренную мысль, чистую совесть, всегдашнее воздержание, усердный пост, нелицемерную любовь, истинную чистоту, нескверное целомудрие, нельстивое смирение. Постараемся приобресть непрестанное псалмопение, чтение без тщеславия, коленопреклонение без гордости, моление нескудное, житие чистое, правдолюбие, усердное странноприимство, милостыню без размышлений, благоугодное терпение. Остановим потоки желчи, истребим гнев, удалим от себя уныние, пресечем ярость, иссушим сребролюбие, чтобы не убояться нам общей смерти — жнеца рода человеческого, не убоимся губителя человеков. Истинная смерть — не та, которая разлучает душу от тела, но та, которая удаляет душу от Бога. Бог есть жизнь: кто отлучает себя от Него, тот умирает и не имеет дерзновения к Богу, потому что удалился от жизни. Истинная смерть есть диавол. Отец смерти — диавол стоит, как крепко вооруженный ратоборец, чтобы напасть на нас и повергнуть в свою власть. Не дадим нечистым демонам посмеяться над нами. Мы имеем Бога, Который есть наш Спаситель, а демонов погубитель. Имея на себе это мертвенное тело, мы не избежим смерти: да подвигнемся же мужественно на победу над нечистыми демонами. Если мы будем иметь в сердце страх Божий и в душе будем носить память о смерти, то пусть вооружатся на нас все демоны: они не причинят нам никакого вреда, а окажутся овнами, без успеха бьющими стену, потому что стену нашу найдут несокрушимою, ибо с нами будет Господь Бог наш, Которому принадлежит слава, честь и власть во веки веков. Аминь.

Порядок и число мытарств

«Чадо Григорие! Видела я лица, каких никогда не видала, и слышала слова, каких никогда не слыхала; только молитвами преподобного отца нашего Василия могла я перенесть все лютое и тяжкое, что встретила я тогда, дел моих ради. Как, чадо, изображу тебе болезнь телесную и лютое горе, беду умирающих? С чем сравню этот час? Представь, что кто-нибудь нагой брошен в огонь и, сгорая в нем, обращается постепенно в пепел: так точно болезнь смертная и горький час разлучения души с телом разрушают человека. Воистину, люта смерть подобных мне грешников!»

Так повествует преподобная Феодора, ученица преподобного Василия Нового, ученику его Григорию в сонном видении.

«Когда душа моя разлучилась с телом, — продолжает она свое повествование, — тогда Ангелы Господни взяли ее на руки свои. Бесы, окружившие мой одр, показывали написанными все мои грехи, а святые Ангелы — все добрые дела мои. В это время внезапно явился преподобный Василий и сказал святым Ангелам: “Душа сия много послужила старости моей; я молился о ней Богу, и Бог даровал мне ее”. С этими словами он подал святым ангелам полный червленый мешок и сказал: “Когда будете проходить воздушные мытарства, выкупайте ее этим от долгов ее и, наконец, введите в уготованную мне от Господа обитель, да пребывает там”. Сказав это, преподобный стал невидим; а святые Ангелы взяли меня, и мы пошли по воздуху на восток».

Руководимая двумя святыми Ангелами, преподобная Феодора начала подыматься к небу и была встречена темными духами первого мытарства, на котором истязуются грехи человеческие словом, как то: празднословие, сквернословие, насмешки, кощунство, пение непристойных песен, бесчинные восклицания, хохоты и тому подобное. По большей части — человек вменяет эти согрешения в ничто, не кается в них пред Богом и не исповедует их отцу духовному. Но Господь явственно сказал: за всякое праздное слово, какое скажут люди, дадут они ответ в день суда, ибо от слов своих оправдаешься, и от слов своих осудишься (Мф. 12, 36, 37). И апостол завещает: Никакое гнилое слово да не исходит из уст ваших. Также сквернословие и пустословие и смехотворство не приличны вам (Еф. 4, 29; 5, 4). Демоны с жестокостью и упорством обвиняли душу, представляя все согрешения ее словом, содеянные от самой юности. «Я молчала, — говорит преподобная Феодора, — чувствуя невыносимый стыд и трепеща от страха». Но святые Ангелы оспаривали демонов — обвинителей и противопоставляли грехам добрые дела, совершенные душою.

Таким образом, искупленная на этом мытарстве, Феодора начала подыматься выше и приблизилась ко второму мытарству — мытарству лжи, на котором истязывается всякая ложь, клятвопреступления, призывание имени Божия всуе, неисполнение обетов, данных Богу, утаение грехов пред духовником на исповеди. «Остановив нас, духи этого мытарства начали испытывать меня подробно, и я обличена была в двух грехах, именно: случалось мне не раз лгать, впрочем, в вещах маловажных, чего я не вменяла и в грех, и еще много раз, по ложной стыдливости, я неискренно исповедала грехи свои пред отцом моим духовным. Радуясь тому, в чем меня обличили, бесы хотели исхитить меня из рук несущих Ангелов; но святые Ангелы, как и прежде, противоположили нечто из добрых дел моих и, таким образом искупив меня, повели выше». После этого они достигли третьего мытарства — мытарства осуждения и клеветы, где истязуются: оклеветание ближнего, осуждение, уничижение, обесславление его, ругательство и насмешки над ним, с забвением собственных согрешений и недостатков. Подвергшихся грехам этого рода лютые истязатели истязают с особенною жестокостью, как антихристов, предвосхищающих сан Христов, и самозванных судей, судящих ближнего, хотя сами достойны тысячекратно большего наказания. «Но во мне, по благодати Божией, немного что нашлось из этих грехов, и мы пошли выше».

На четвертом мытарстве — мытарстве чревоугодия истязуются: объедение, пьянство, ядение без молитвы, нарушение постов, сластолюбие, пресыщение, пирование, словом — все роды угождения чреву. По избавлении от этого мытарства Феодора, несколько ободрившись, вступила в беседу со святыми Ангелами и сказала им: «Кажется мне, никто из живущих на земле не знает совершающегося здесь и того, что ожидает грешную душу по смерти?» Святые Ангелы отвечали ей: «Разве не объясняет этого Божественное Слово, ежедневно читаемое в церквах и проповедуемое служителями Божиими? Но пристрастившиеся к земным суетам не обращают внимания на Слово Божие, считают наслаждением ежедневное насыщение и пьянство, пресыщаются и упиваются без страха Божия, имея себе богом чрево, не помышляя о будущей жизни и не внимая Писанию, которое говорит: Горе вам, насыщенные ныне, ибо взалчете (ср.: Лк. 6, 25). Баснею считают они Святое Писание, живут в небрежении и довольстве, ежедневно веселятся светло и пируют при звуках музыки и при пении хоров, подобно богачу, упоминаемому в Евангелии (см.: Лк. 16, 19-31). Впрочем, те из них, которые милостивы, благодетельствуют нищим и помогают нуждающимся, удобно получают от Бога прощение своих грехов и, ради милостыни своей, проходят мытарства безбедственно. Милостыня от смерти избавляет и может очищать всякий грех (Тов. 12, 9). Тем, которые не стараются милостынями очистить грехи свои, невозможно избегнуть бедствия на мытарствах: их похищают мытари и низводят, люто муча, в преисподние темницы ада, где держат в узах до Страшного Христова Суда».

Так беседуя, они достигли пятого мытарства — мытарства лености. Там сочтены все дни и часы, проведенные в лености, в нерадении о служении Богу; там истязуется уныние, оставление церковных молитвословий, по лености, небрежению и хладности к Богу; там истязуются тунеядцы, снедающие чужие труды и не хотящие сами трудиться, также наемники, получающие плату, но исполняющие свою обязанность с небрежением. За этим мытарством следовало шестое мытарство — мытарство воровства, или татьбы, на котором рассматриваются всякого рода хищения, грубые и благовидные, явные и тайные; потом -седьмое мытарство — мытарство сребролюбия и скупости. «Не были мы также задержаны и на этом мытарстве, потому что в жизни своей не заботилась я о множестве имений и не была сребролюбива, но довольствовалась тем, что Господь посылал мне; а что имела у себя, из того усердно уделяла требующим».

Затем Ангелы с Феодорою достигли восьмого мытарства — мытарства лихвы, на котором истязуются отдающие деньги свои в рост, старающиеся о незаконном прибытке, делающие все из корысти и присвояющие себе чужую собственность. Здесь также они не были задержаны, пошли далее, благодаря Бога, и пришли к девятому мытарству — мытарству неправды, на котором уличаются неправедные судьи, увлекающиеся на судах пристрастием или мздою и оправдывающие виновных, а невинных осуждающие; здесь рассматриваются ложные весы и меры купцов и прочие неправды. «Но мы, по благодати Божией, безбедно прошли и это мытарство, равно как и следующее за ним» — десятое мытарство — мытарство зависти. На нем истязуют завидующих благу ближнего, людей злорадных, не имеющих любви, братоненавистников, недружелюбных и подобных им.

Выше помещается одиннадцатое мытарство — мытарство гордости, где надменные духи с презрением истязуют гордость, тщеславие, самомнение, презорство, величание, невоздаяние должной чести родителям, духовным и гражданским властям, неповиновение им и ослушание их. «Несмотря на гнев истязующих духов, мы свободно прошли и двенадцатое мытарство — мытарство гнева и ярости, по молитвам отца моего, преподобного Василия». Затем следовало тринадцатое мытарство — мытарство памятозлобия, на котором немилосердно истязуются держащие в сердце злобу на ближнего и воздающие злом за зло. «Но милосердие Божие и там меня покрыло, потому что я от юности, по мере сил моих, блюлась от этого греха и хотя гневалась иногда, однако всемерно удерживалась питать в душе зло на брата, зная, что без любви и незлобия невозможно спасение, какие бы жертвы я ни приносила Богу».

По исшествии из этого мытарства Феодора спросила Ангелов: «Прошу вас, скажите мне, откуда эти страшные воздушные власти знают все злые дела всех людей, живущих во всем мире, не только явные, но и тайные?» Святые Ангелы отвечали: «Каждый христианин получает от Бога при Святом Крещении Ангела хранителя, который, невидимо храня человека, наставляет его денно-нощно на всякое благое дело в течение всей жизни его до самого смертного часа. Он записывает все добрые дела этого человека, за которые последний мог бы получить милость и вечное воздаяние от Господа в Небесном Царстве. Также и князь тьмы, желающий вовлечь весь род человеческий в свою погибель, приставляет к человеку одного из лукавых духов, который всюду следует за человеком, замечает все его злые дела, поощряет к ним кознями своими и, посещая мытарства, записывает там все грехи человека, внося каждый грех в соответственное мытарство. Вот почему воздушным властям известны грехи всех людей во всем мире. Когда же душа, разлучившись с телом, стремится взойти на небо, к Создателю своему, тогда лукавые духи препятствуют ей в том, обличая ее грехами ее, записанными у них. Если душа имеет больше добрых дел, нежели грехов, то они не могут удержать ее. Если же найдется в ней более грехов, то они удерживают ее на время и заключают в темнице невидения Бога: там они мучат ее, доколе сила Божия попустит их мучить и доколе эта душа не будет искуплена церковными молитвами и милостынями ближних. Если же душа окажется столько грешною и мерзостною пред Богом, что ей не остается никакой надежды спасения, но ожидает ее вечная погибель, то они тотчас же низводят ее в бездну, где имеют и для себя уготованное место вечного мучения: они держат ее там до Второго Пришествия Христова, после которого душа соединится с телом и, уже вместе с ним, будет мучиться в геенне огненной».

После этой беседы Феодора достигла четырнадцатого мытарства — мытарства убийства, на котором истязуются не только разбой и убийство, но и всякое ударение, заушение, нанесение раны, причиненное в гневе. «Но мытарство это мы миновали безбедно, равно как и» — пятнадцатое мытарство — мытарство волхвования, где истязуются: чародейство, обаяние, составление отрав, наговоры, шепоты и чародейное призывание бесов. На этом мытарстве темные духи не нашли ничего, чем бы уличить блаженную Феодору, и в ярости кричали ей: «Придешь на блудные мытарства — увидим, избежишь ли их?» Подымаясь еще выше, она спросила святых Ангелов: «Неужели все христиане проходят этими местами и никому из них невозможно пройти, не подвергаясь истязаниям и страху?» Святые Ангелы отвечали: «Нет другого пути для христианских душ, восходящих к небу: все проходят здесь, но не все бывают так истязуемы, как истязуются подвергшиеся грехопадениям и не вполне исповедовавшиеся в них, стыдившиеся отца духовного и утаившие пред ним свои постыдные дела. Если же кто поистине исповедует грехопадения, жалеет о них и раскаивается в содеянном зле, того грехи невидимо заглаждаются милосердием Божиим, и когда душа придет сюда, воздушные истязатели, разогнув свои книги, ничего не находят в них, почему не могут ни оскорбить ее, ни устрашить, и душа с радостью восходит к Престолу Благодати».

Во время этой беседы они достигли шестнадцатого мытарства — мытарства блуда, на котором истязуется всякого рода любодеяние, то есть блудный грех лиц, не обязанных супружеством, а также помысл блудный, коснение в этом помысле, соизволение на него, услаждение им, сладострастные воззрения, скверные осязания и прикосновения. Когда Феодора достигла этого мытарства, темные духи, принадлежащие к нему, очень удивились, что она дошла до них, и с жестокостью обвиняли ее, особенно по причине ее неоткровенности пред духовным отцом. «И обличили меня нечистые духи в сем грехе, показывая мне даже самые лица, с которыми я грешила в юности моей, и время и место, когда и где я согрешила. И не было у меня, что сказать им в свою защиту, — только трепетала я от страха и исполнялась стыда. Видя мое смущение, святые Ангелы сказали за меня: “Давно оставила она блудную жизнь и много лет пожила в чистоте и воздержании”. — “Знаем, — отвечали бесы, — что давно оставила она блудную жизнь, — но где ее добрые дела?” Тогда святые Ангелы представили им как мои добрые дела, так и многое из дарованного святым Василием, и я, избавившись от беды, могла идти с Ангелами далее».

Потом они пришли на семнадцатое мытарство — мытарство прелюбодейное, на котором истязуются блудные грехи лиц, живущих в супружестве, не сохранивших супружеской верности и брачного ложа неоскверненным; здесь грозно истязуются похищения и насилия блудные, также блудные падежи лиц, посвященных Богу, обещавших чистоту свою Христу, но нарушивших обет. Восемнадцатое мытарство — мытарство содомское, где истязуются все противоестественные блудные грехи и кровосмешения, вообще — все сквернейшие, тайно совершаемые дела, о них же, по словам апостола, срамно есть и глаголати (ср.: Еф. 5, 12). Когда они миновали это мытарство, святые Ангелы сказали Феодоре: «Ты видела страшные и отвратительные блудные мытарства! Знай, что редкая душа минует их свободно: весь мир погружен во зле соблазнов и скверн, все люди сластолюбивы. Помышление сердца человеческого — зло от юности его (Быт. 8, 21). Мало умерщвляющих плотские похоти, и мало таких, которые бы свободно прошли мимо этих мытарств. Большая часть, дошедши сюда, погибает. Власти блудных мытарств хвалятся, что они одни более всех прочих мытарств наполняют огненное родство в аде. Благодари Бога, Феодора, что ты миновала этих блудных истязателей молитвами отца твоего, преподобного Василия! Уже более не увидишь страха».

После этого они пришли на девятнадцатое мытарство — мытарство ересей, где истязуются: неправильное мудрование о вере, сомнения о вере, отступничество от православной веры, богохульства и тому подобные согрешения против единого истинного исповедания веры. «Это мытарство я прошла без испытания, и мы были уже недалеко от врат небесных». Но и еще встретили их злобные духи последнего — двадцатого мытарства — мытарства немилосердия, на котором истязуются немилосердие и жестокость; нет слов изобразить лютость истязателей и князей этого мытарства. Вот где суд без милости не сотворившему милости (ср.: Иак. 2, 13)! Хотя бы кто совершил многие подвиги, посты, бдения, коленопреклонения, молитвословия; хотя бы кто соблюл чистоту девства неоскверненною и изнурил воздержанием тело, но был немилосерд и затворял сердце свое от ближнего, — тот с этого мытарства низвергнется в адскую бездну, и нет ему милости вовеки.

Наконец Феодора, вместе со своими святыми спутниками и руководителями, приблизилась с неизреченною радостию к вратам небесным. Врата небесные светились, как кристалл; из них разливалось неизреченное сияние, и стояли в них солнцеобразные юноши. Увидев преподобную, руководимую Ангелами, они исполнились веселия о ней, что она, покрываемая Божиим милосердием, избежала воздушных мытарств, и с великою любовью ввели ее во врата.

«Потом Ангелы привели меня, — повествует блаженная Феодора, — в обитель отца моего, блаженного Василия, и сказали мне: “Ныне преподобный Василий память о тебе творит”. Из этого я разумела, что исполнился сороковой день по разлучении моем с телом».

Когда это видение кончилось и Григорий, пробудившись от сна и удивляясь тому, что видел и слышал, встал и пришел к преподобному Василию принять обычное благословение, — преподобный спрашивает его: «Где ты был в ночь сию, чадо Григорие?» «Спал, отче, на одре моем», — отвечал Григорий. Старец продолжал; «Знаю, — телом ты почивал на одре, но духом был инде. Разве ты забыл, что Бог открыл тебе в эту ночь в сонном видении? Вот, ты получил желаемое: видел Феодору и многое слышал от нее самой, и в моей обители был и видел, что благодатию Христовою уготовано мне ради малого труда моего».

Григорий же, слыша это, уверился еще более, что сон его был не мечта, но Божие откровение.

Сороковой день и его значение

Спрашивал святой Макарий Александрийский Ангела, сопровождавшего его в пустыне: «Прошу тебя изъяснить сие: когда святыми отцами предано совершать в церкви приношение Богу, за усопшего в 3-й, 9-й и 40-й день, то какая из того происходит польза душе преставившегося?»

Ангел ответствовал: «Бог не попустил ничему быть в Церкви Своей неблагопотребному и бесполезному, но установил в Церкви Таинства и повелел совершать оные. Ибо когда в 3-й день бывает в Церкви приношение, то душа умершего получает от стерегущего ее Ангела облегчение в скорби, которую она чувствует от разлучения с телом, получает потому, что за нее совершено славословие и приношение в Церкви Божией, от чего в ней рождается благая надежда. В продолжение же двух дней душе позволяется, вместе с находящимися при ней Ангелами, ходить по земле, где хочет. Поэтому душа, любящая тело, скитается иногда около дома, в котором разлучилась с телом, иногда около гроба, в котором положено тело, и таким образом проводит два дня, как птица, ища себе гнезда. А добродетельная душа ходит по тем местам, в которых имела обыкновение творить правду. В 3-й же день Тот, Который воскрес в 3-й день из мертвых, повелевает, в подражание Его воскресению, вознестись всякой христианской душе на небеса для поклонения Богу всяческих». Итак — Церковь имеет благое обыкновение совершать в 3-й день приношение и молитву за душу!

«После поклонения Богу повелевается от Него показать душе различные приятные обители святых и красоту рая.

Все это рассматривает душа шесть дней, удивляясь и прославляя Содетеля всего, Бога. Созерцая же все это, она изменяется и забывает скорбь, которую имела, будучи в теле. Но если она виновна во грехах, то, при виде наслаждений святых, начинает скорбеть и укорять себя, говоря: “Увы мне! Как я осуетилась в том мире! Увлеклась удовлетворением плоти и провела большую часть жизни в беспечности, и не послужила Богу, как должно, дабы и мне удостоиться этой благодати и славы. Увы мне, бедной!”

По рассмотрении же, в продолжение шести дней, всей радости праведных, душа опять возносится Ангелами на поклонение Богу. Итак — хорошо делает Церковь, совершая в 9-й день службы и приношение за усопшего.

После вторичного поклонения Владыка всех повелевает провести душу по аду и показать ей находящиеся там места мучения, разные отделения ада и разнообразные мучения нечестивых, находясь в которых души грешников непрестанно рыдают и скрежещут зубами. По этим различным местам мук душа носится 30 дней, трепеща, чтобы и самой не быть осужденною на заключение в них. В 40-й день она опять возносится на поклонение Богу, и теперь уже Судия определяет приличное ей по делам ее местопребывание. Итак, правильно поступает Церковь, совершая поминовение в 40-й день об усопших, принявших Крещение».

Таково ангельское откровение святому Макарию Александрийскому о состоянии душ усопших!

Итак, 40-й день от разлучения души с телом есть день определения участи или жребия души в загробной жизни до всеобщего воскресения, на частном суде Христовом.

При этом нельзя не отметить знаменательного соответствия между состояниями Господа Иисуса Христа и судьбою усопших.

«Как в 40-й день не от смерти Господа, так как она разрешилась Его воскресением, но — именно — от Его воскресения, Господь превознес восприятое Им в Свою личность человеческое естество в решительное состояние Своей славы — восседание на Престоле Его Божества, одесную Отца: так, по этому первообразу, усопшие — в 40-й день по смерти своей — входят своими душами в определенное, соответственное своему нравственному достоинству состояние.

Как Господь, совершив дело нашего спасения в Своей жизни и смерти и запечатлев его Своим воскресением, увенчал все это дело вознесением в 40-й день Своей прославленной жизни: так души усопших, совершив свое жизненное поприще на земле, в 40-й день своей загробной жизни, в области духовной получают, по Христову суду (частному еще, конечно), свой заслуженный жребий.

Как Господь наш, вознесшись в 40-й день Своей жизни, открывшейся в Нем по смерти Его воскресением, всегда сидит одесную Бога Отца, прочее ожидая, дондеже положатся врази Его подножие ног Его (ср.: Евр. 10, 12, 13): так и усопшие в своем состоянии и жребии, присуждение которого им от Господа Церковь полагает в 40-й день по их смерти, остаются (хотя и не без возможности перемены) до всеобщего воскресения и Страшного Суда Христова».

Это соответствие признается и утверждается в самом Слове Божием. Апостол говорит: как человекам положено однажды умереть, а потом суд, так и Христос, единожды принесши Себя в жертву, чтобы подъять грехи многих, во второй раз явится не для очищения греха, а для ожидающих Его во спасение (ср.: Евр. 9, 27, 28).

Два необходимых замечания о мытарствах

1) «Что делается с душою в продолжение первых сорока дней по ее разрешении от тела? Почему в 40-й день, а не вслед или непосредственно за смертию, оказывается судьба покойного определенною (хотя и не решительно, не без возможности изменения по благодати Божией, испрашиваемой верою и Церковию) Христовым частным судом до всеобщего воскресения и Суда? Разве нравственное состояние и достоинство совершившего подвиг жизни не определимо без предварительных исследований и даже истязаний?»

Само собою разумеется, что нравственное состояние и достоинство человека не только всегда открыто для нашего Судии Господа, но определяется для самой души человека чрез самые его нравственные расположения и дела, как только они появляются или совершаются. Но дело в том, что это нравственное состояние и достоинство духа человеческого открыться вполне для собственного сознания и ощущения может (до раскрытия характера и порядка вечной жизни после всеобщего воскресения) не иначе, как с некоторою последовательностью и постепенностью, при последовательном выступлении для его сознания и ощущения внутреннего порядка и процесса образования в нем известных расположений, совершения им известных дел. Этот нравственный порядок и процесс обосновывается всегда на свободном произволении или самоопределении человека, но не иначе, как под влиянием живых духовных сил света и тьмы. Это теперь совершается сокровенно. Но без определенного разграничения того, что принадлежит свободному самоопределению человека, от того, что относится к влияниям на него духовного мира, не может вполне выясниться и определиться для человека нравственное его состояние и достоинство.

И вот, перед вами открывается глубокий, соответственный самому существу дела, смысл так называемых мытарств, или некоторых духовных испытаний, которые проходит душа в первое время по разрешении от тела, — испытаний, при ясности для души влиявших на нее сил света и тьмы. Само собою разумеется, что образ этих испытаний для нас вполне невыясним теперь, соответствуя уже новому, для нас неведомому еще, порядку бытия загробного, и потому даже и неизобразим иначе, как только согласно с чувственно-образным порядком нынешней жизни. Так именно, а не иначе, Церковь, со свидетельства святых, и возвещает нам об этих мытарствах... Чрез эти мытарства или испытания выясняются для души нравственное ее состояние и достоинство: последние и действительно должны выясниться не иначе, как по отношению и к земному поприщу человека, и к светлому назначению его от Бога, и к ниспадению его в адские мраки.

Известно, что нравственные действия и движения верующего бывают такие или другие, добрые или худые, судя по тому, насколько он бывает внимателен, бодрствен или небрежен по отношению к долгу и свойству земного своего поприща, к памяти об ожидающем человека рае и аде. Это все, с свойственною душевной жизни последовательностию, и должно выступать со всею силою для созерцательного сознания отшедшей из нашего мира души, при испытательном выяснении нравственного ее состояния и достоинства, пока, наконец, суд Христов (частный), с открытою уже для самой души правдою, назначит жребий ей до всеобщего, уже решительного Суда. Последовательный порядок всего этого, без сомнения, вполне согласно с самым существом и началами нашего спасения, соображается с порядком состояний Христовых, раскрывшихся от Его смерти до запечатлевшего и увенчавшего все Его дело превознесения Его, и с человечеством Его, до Престола Его Божества, так как и самый порядок этих Христовых состояний, кроме обоснования его в Божественных соображениях и планах Христова домостроительства, был соглашен, несомненно, и с восприимчивостью человеческого Его естества, нам сродного».

2) «Должно заметить, что как вообще в изображении предметов мира духовного для нас, облеченных плотию, неизбежны черты, более или менее чувственные, человекообразные, так — в частности — неизбежно допущены они и в подробном учении о мытарствах, которые проходит человеческая душа по разлучении с телом. А потому надобно твердо помнить наставление, какое сделал Ангел преподобному Макарию Александрийскому, едва только начинал речь о мытарствах: «Земные вещи принимай здесь за самое слабое изображение небесных». Надобно представлять мытарства не в смысле грубом, чувственном, а сколько для нас возможно в смысле духовном, и не привязываться к частностям, которые у разных писателей и в разных сказаниях самой Церкви, при единстве основной мысли о мытарствах, представляются различными (сравни, например, подробное изображение мытарств в «Слове» святого Кирилла Александрийского и в житии преподобного Василия Нового»).

Действительное бытие диавола

Не только учение о мытарствах, но и все вообще учение христианское необходимо предполагает не призрачное, а действительное бытие диавола, личного противника Бога и людей; и отрицание существования и деятельности диавола — именно — как существа личного и разумного, потрясает и ниспровергает все гармоническое здание учения о домостроительстве Божием. Между тем, признание существования злого духа как личности, как хорошо известно, служит для многих камнем претыкания. Очень многие готовы признать бытие Божие, не прочь даже допустить существование добрых духов, но находят неудобным и невозможным признание существования злого духа, от которого всячески стараются отделаться. Вот почему мы находим нужным рассмотреть, именно — здесь, этот существенно важный вопрос.

И, прежде всего — обратимся к Божественному Откровению, выраженному в Слове Божием.

То же Слово Божие, которое говорит о духах добрых, говорит также и о духах злых (см.: Лк. 7, 21), называя их еще духами нечистыми (см.: Мф. 10, 1), духами злобы (см.: Еф. 6, 12), бесами или демонами (см.: Лк. 8, 30, 33, 35). В частности, оно различает между ними одного главного, которого именует всего чаще диаволом (см.: 1 Пет. 5, 8), искусителем (см.: Мф. 4, 3), сатаною (см.: Апок. 20, 2, 7), иногда веельзевулом (см.: Лк. 11, 15), Велиаром (см.: 2 Кор. 6, 15), князем мира сего (см.: Ин. 12, 31), князем власти воздушных (см.: Еф. 2, 2), князем бесовским (см.: Мф. 9, 34); а прочих злых духов, по отношению к нему, называет аггелами диавола (см.: Мф. 25, 41), аггелами сатаны (см.: Апок. 12, 7, 9).

Что этот диавол и ангелы его принимаются в Священном Писании за существа личные и действительные, а не воображаемые только, это видно — во-первых, из книг ветхозаветных, в которых повествуется, что не раз, когда пред лице Божие являлись Ангелы Божии, вместе с ними являлся и диавол, и потом подробно описываются те многоразличные бедствия, какими диавол искушал праведного Иова, по допущению Вседержителя (см.: Иов. 1, 6; 2, 2 и след.). Повествуется также, что дух лукавый давляше Саула, когда отступил от него Дух Господень (ср.: 1 Цар. 16, 14), что воста диавол на Израиля и подусти Давида, да сочислит Израиля (1 Пар. 21, 1). В пророчественном видении Захарии изображается первосвященник Иисус стоящим пред лицем Ангела Господня, а одесную Иисуса — диавол, как его обвинитель (ср.: Зах. 3, 1). Наконец, Премудрый свидетельствует: завистию диаволею смерть вниде в мир (Прем. 2, 24). Во всех этих случаях, особенно же в первом и в двух последних, не представлять диавола существом личным и действительным значило бы — совершенно извращать смысл речи.

Во-вторых, из новозаветных книг еще яснее видно признание диавола существом личным и действительным. Для доказательства этого достаточно привести несколько примеров.

Объясняя притчу о семени и плевелах, Спаситель говорит: сеющий доброе семя есть Сын Человеческий; поле есть мир; доброе семя — это сыны Царствия, а плевелы — сыны лукавого; враг, посеявший их, есть диавол; жатва есть кончина века, а жнецы суть Ангелы (Мф. 13, 37-39). Здесь диавол представляется таким же существом действительным и личным, как Сын Человеческий, как Ангелы, как сыны Царствия и сыны лукавого.

Когда фарисеи обвиняли Спасителя, будто Он изгоняет бесов не иначе, как силою веельзевула, князя бесовского (Мф. 12, 24), то Спаситель не только не сказал, что веельзевул и его бесы не суть существа действительные, чем прямо была бы опровергнута нелепая мысль фарисеев, — напротив, отвечал такими словами, которыми ясно засвидетельствовал подлинность бытия сатаны и его царства. Если сатана сатану изгоняет, то он разделился сам с собою; как же устоит царство его? И если Я силою веельзевула изгоняю бесов, то сыновья ваши чьею силою изгоняют? Посему они будут вам судьями. Если же Я Духом Божиим изгоняю бесов, то конечно достигло до вас Царствие Божие. Или, как может кто войти в дом сильного и расхитить вещи его, если прежде не свяжет сильного? и тогда расхитит дом его (ст. 26-29).

Когда апостолы спросили однажды Спасителя наедине, отчего они не могли изгнать духа нечистого из человека, Господь также не только не сказал им, что это вовсе не был дух нечистый и что вообще нечистые духи не существуют на самом деле, напротив, — преподал правило, как изгонять злых духов: сей род не может выйти иначе, как от молитвы и поста (Мк. 9, 29).

В том страшном приговоре, который произнесет праведный Судия грешникам: идите от Меня, проклятые, в огонь вечный, уготованный диаволу и ангелам его (Мф. 25, 41), диавол и его ангелы ясно отличаются от злых людей и представляются существами действительными, которым определено вечное наказание.

Апостол Иаков говорит: и бесы веруют и трепещут (Иак. 2, 19). Значит, они суть существа — именно — разумные, мыслящие.

Апостол Иоанн свидетельствует: Кто делает грех, тот от диавола, потому что сначала диавол согрешил. Для сего-то и явился Сын Божий, чтобы разрушить дела диавола (1 Ин. 3, 8). Можно ли согласиться, чтобы здесь под именем диавола разумелось существо не действительное, а только воображаемое?

Апостол Павел пишет: чтобы не сделал нам ущерба сатана, ибо нам не безызвестны его умыслы (2 Кор. 2, 11), — и, следовательно, изображает диавола существом мыслящим; а в другом месте выражает желание, чтобы противящиеся истине освободились от сети диавола, который уловил их в свою волю (2 Тим. 2, 26), — и, таким образом — учит, что диавол есть существо личное, имеющее собственную волю.

Против библейского учения о диаволе возражают, что представление о диаволе возникло не на почве народа израильского, но имеет персидское происхождение, и что иудеи усвоили себе это представление уже в плену вавилонском: библейское учение о диаволе имеет, говорят, несомненное сходство с персидским учением об Аримане, злом начале. С другой стороны — утверждают, что в тех местах Евангелий, где идет речь о диаволе, Иисус Христос только приспособляется к иудейской народной вере или суеверию.

На это мы должны сказать следующее.

а) Учение о диаволе существовало у народа израильского несомненно гораздо раньше плена вавилонского, как видно из приведенных выше мест ветхозаветных книг.

б) Ветхозаветное учение о диаволе представляет диаметральную противоположность с персидским учением об Аримане:

Ариман считается, по дуалистическому учению персов, самостоятельным богом, а падший сатана есть творение, происшедшее от Бога и обусловливаемое Богом.

Ариман с значительным успехом воюет с Ормуздом (добрым началом), а диавол — только бессильное, хотя и сопротивляющееся орудие Божественного Промысла.

Ариман творит вредных животных, — диавол не творит, а старается только разрушать.

Наконец, Ариман произошел из вечного первосущества прямо в качестве злогоначала, тогда как диавол, по учению Писания (см.: Ин. 8, 44; 2 Пет. 2, 44; Иуд. 6), первоначально был добрым и сделался злым только вследствие злоупотребления своею свободою.

в) Мудрое приспособление Иисуса Христа к предрассудкам толпы, хотя Он Сам и не разделял их, составляло, говорят, характеристическую особенность Его учения. И в учении о злом духе Он, по утверждению некоторых, только приспособлялся к иудейским понятиям о диаволе и об Ангелах вообще. Однако этому утверждению противоречит то обстоятельство, что — в данном случае — Иисус Христос допускает такое приспособление не только к народу, но и к ученикам Своим, о которых, однако, прямо говорит, что им дано знать тайны Царствия Божия (ср.: Лк. 8, 10): и им также Он неоднократно и недвусмысленно говорит о диаволе (см.: Мф. 13, 25-39; 16, 17; Лк. 8, 5, 12; 10, 17-20; 22, 31 и другие места). Вполне несомненно, — и этого отнюдь нельзя опровергнуть, — что Иисус Христос положительно представлял как народу, так и ученикам Своим диавола источником греха. Вообще все попытки устранить учение о диаволе из Священного Писания оказывались всегда тщетными, несостоятельными: если уж какое другое понятие можно назвать вполне библейским, то — в особенности — понятие о диаволе.

Сын Божий явился в мир для того, чтобы разрушить дела диавола (ср.: 1 Ин. 3, 8). Поэтому Ему нельзя было избежать борьбы с князем тьмы. Второму Адаму предстояло возвратить все то, что потерял первый Адам. Итак, как первый Адам не устоял в искушении, то ему (искушению) должен был подвергнуться снова второй Адам. К Нему приступил в пустыне древний змий-искуситель, но был Им отражен и посрамлен (см.: Мф. 4, 1-11). Отвергающие бытие диавола и считающие его пустою фантасмагорией тем самым допускают, будто Христос явился в мир для того, чтобы разрушить дела пустой мечты. И если диавол есть не более, как только олицетворение злого начала, то — значит — Христос был только безличною идеею. А допускать, — как хотят некоторые, — что искушение Иисуса Христа в пустыне было не действительным историческим событием, а только внутренним процессом, совершавшимся в душе Искупителя мира, значит — покушаться на Его безгрешность: если Он был искушен Своими собственными внутренними мыслями и пожеланиями, то, стало быть, Он носил в Себе злые мысли и влечения и потому Сам был грешником. А этим разрушался бы весь образ Иисуса, начертанный нам евангелистами. Искушение должно было и могло прийти к Нему только извне, но отнюдь не извнутри, как оно пришло и к первому человеку.

Да и к первому человеку искушение пришло извне: человек не был отцом лжи, не был самостоятельным виновником, творцом греха. Он имел роковое несчастие сделаться только сыном лжи и греха. Один есть отец лжи, виновник греха и всякого зла — диавол.

Что грех действительно существует, это — факт несомненный, удостоверяемый жизнью и историей. Но грех не есть нечто изначала и необходимо данное в самой природе человеческой. Не составляет ли он следствия ограниченности природы человеческой или низшей степени добра, переходной только ступени к совершенству? Нет, он есть положительное отрицание добра, положительное зло.

Откуда же грех в человеке? Нельзя возводить его к Богу, в Котором нет никакой тьмы (ср.: 1 Ин. 1, 5) и Который не искушает никого к злу (Иак. 1, 13). Было бы ужасно и противно всякой психологии производить грех из самой природы человеческой. Его можно возводить только к духовному злому существу, стремящемуся отторгнуть волю человека от святой воли Божией. Если мы ведем борьбу с существующим в нас самих злом, если в самые святые минуты душу нашу часто обуревают тяжкие искушения, то кто не скажет, что эта борьба происходит не от плоти и крови, как первого своего источника, но от невидимых сил, враждующих с Богом из-за обладания нашим сердцем. Объяснить вполне существование зла, его страшную глубину и могущество можно не иначе, как только при допущении духовного мира, закоренелого в зле и находящегося в таинственных отношениях к человеку.

Вместе с тем, учение о злом духе — искушающем, обольщающем, подстрекающем на зло полно для человека великого утешения и проливает свет надежды в такие области жизни, которые — не будь этого учения — были бы покрыты непроглядным, безотрадным мраком. В самом деле, как ни глубоко пал человек, однако он как относительно первого греха, так и относительно каждого из последующих грехов есть только существо, подвергшееся и подвергающееся соблазну и обману, а не дьявольски злое. У него всегда остается надежда на исправление и искупление. Но, поистине, нельзя было бы не прийти в отчаяние, если бы пришлось верить, что все те разнообразные внушения зла, которые подымались в сердце человека, в нем самом и зарождались. Поистине, нельзя было бы без мрачного отчаяния глядеть на судьбу всего рода человеческого, если бы необходимо было верить, что все гнусные грехопадения и страшные преступления, совершенные человечеством, были им самим задуманы, взлелеяны в его собственной груди, а не внушены посторонним влиянием. Но если это сделано было врагом (ср.: Мф. 13, 28), тогда не следует еще терять надежды: хотя сердце человеческое и есть та почва, на которой прозябли все злые помыслы и злые дела, однако — самое семя, из которого они прозябли, всеяно в него чужою рукою.

«И кто станет отрицать существование в человеке этих диавольских внушений, совершенно отличных от его животных стремлений? Конечно, никто, испытавший в своей груди страшную возможность подстрекательства ко греху, никто, изучавший надлежащим образом нравственные летописи мира. Чем, как не этим, объяснить то, что люди не только отступают от Бога, но и восстают против Него? Что беззаконники, вместо того чтобы просто забыть Бога, не касаясь уже Его вовсе, произносят Его имя своими устами так же часто, если еще не чаще тех, кто любит Его и служит Ему? Как иначе объяснить изрыгаемые на Него дерзкие хулы, ту деятельную ненависть к Нему, которой нельзя не признать в иных злых людях? Они — не атеисты, — это слово выразило бы слабо и неверно, кто они: нет, они скорее антитеисты. Чем иным может быть изъяснено услаждение при виде страданий или при причинении мучений, многие странные изобретения злобы, а главное — свирепость и, так сказать, сладострастие в ненависти? Чем иным изъяснить предпочтение зла ради самого зла и ту неистовую радость, которую люди часто находят в нарушении закона, услаждаясь самым этим нарушением, и все иные злые утехи ума, так хорошо охарактеризованные поэтом одною фразой?

Тайна эта столько же необъяснима, сколько и страшна до тех пор, пока человек и слышать не хочет ни о подземном духовном мире, ни о небесном; но она становится весьма понятной, как скоро мы признаем зло, гнездящееся в человеке, не вполне его собственным, как скоро мы открываем грехопадение, предшествовавшее его падению, и законопреступника, согрешившего прежде него, — того, который пал не так, как пал человек, потому что падение человека милосердно приостановлено тою же плотию, при посредстве которой оно и соделано; а этот первопадший пал так, как могут пасть только духи — с высоты неба в бездну ада... Все объясняется, как скоро мы признаем существование такого духа, который, погибнув сам без надежды искупления, старается погубить таким образом другие создания Божии: считая для себя еще малой победой то, что довел человека до животного состояния, он хотел бы сделать и его диаволом. Бесчисленные нравственные и духовные явления этого падшего мира свидетельствуют и уверяют в личном существовании такого искусителя».

Что касается числа падших или злых духов, то Священное Писание не определяет его, но дает разуметь, что число это велико, когда говорит о бесах и духах нечистых в числе множественном (см.: Лк. 10, 17, 20; Еф. 6, 12 и другие), свидетельствует, что в стране Гадаринской Спаситель из одного человека изгнал бесов многих — легион (ср.: Лк. 8, 30) и представляет изречение Спасителя: если сатана разделился сам в себе, то как устоит царство его? (ср.: Лк. 11, 18). Значит, нечистые духи составляют целое царство. Некоторые из учителей Церкви, на основании слов Апокалипсиса: хобот его (змия) отторг третью часть звезд небесных (Апок. 12, 4) гадали, что диавол увлек за собою третью часть мира ангельского. Но другие — наибольшая часть — держались той мысли, что «им отторгнуто, ему последовало и с ним ниспало бесчисленное множество подчиненных ему духов», не определяя, сколько именно.

Отходная

При конце жизни человека, при отходе его из этого мира, над ним читается особый канон, который в Требнике Малом озаглавливается так: «Канон молебный ко Господу нашему Иисусу Христу и Пречистей Богородице, Матери Господни, при разлучении души от тела всякаго правовернаго». При конце канона полагается особая молитва. Этот канон, читаемый «от лица человека, с душею разлучающегося и не могущаго глаголати», обыкновенно называется отходною.

Вот несколько тропарей из этого умилительно-трогательного канона.

«Се мя, Владычице, страх усрете, егоже и бояхся; се подвиг велик объят мя, в немже буди ми Помощница, Надеждо спасения моего».

«Устне мои молчат, и язык не глаголет, но сердце вещает: огнь бо сокрушения сие снедая внутрь возгарается, и гласы неизглаголанными Тебе, Дево, призывает».

«Нощь смертная мя постиже неготова, мрачна же и безлунна, препущающи неприготовлена к долгому оному пути страшному; да спутешествует ми Твоя милость, Владычице».

«Великой последней гласящей трубе, в страшное и грозное воскрешение Суда, воскрешающим всем, помяни мя тогда, Святая Богородице».

«Зря конец близу жития моего, и помышляя безместных мыслей, деяний же, Всечистая, душу мою делательницу, люте уязвляюся стрелами совести, но преклоншися милостивно, буди ми Предстательница».

В заключение всего от иерея глаголется следующая молитва на исход души.

«Владыко Господи Вседержителю, Отче Господа нашего Иисуса Христа, Иже всем человеком хотяй спастися и в разум истины приитй, не хотяй смерти грешному, но обращения и живота; молимся и молитву Ти деем: душу раба Твоего (имя рек) от всякия узы разреши, и от всякия клятвы свободи, остави прегрешения ему, яже от юности, ведомая и неведомая, в деле и слове, и чисто исповеданная, или забвением, или студом утаенная. Ты бо Един еси разрешаяй связанныя и исправляяй сокрушенныя, надежда нечаемым, могий оставляти грехи всякому человеку, на Тя упование имущему. Ей, Человеколюбивый Господи, повели, да отпустится от уз плотских и греховных, и приими в мире душу раба Твоего (имя рек), и покой ю в вечных обителех со святыми Твоими, благодатию Единороднаго Сына Твоего, Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа: с Нимже благословен еси, с Пресвятым и Благим и Животворящим Твоим Духом, ныне и присно, и во веки веков, аминь».

В Большом Требнике (глава 75) есть особый Чин, бываемый на разлучение души от тела, внегда человек долго страждет. Этот чин состоит из канона и двух молитв, из коих первая (Молитва о души судимей) по содержанию вполне сходна с молитвою в отходной, а вторая «о долгостраждущем умрети» читается так:

«Господи Боже наш, Иже неизреченною Твоею мудростию создавый человека, и от персти сего вообразивый в вид и доброту украсивый: яко честное и небесное стяжание, в славословие и благолепие Твоея славы и Царства, за еже по образу и по подобию сего привести: но понеже заповедь преступи Твоего повеления, прием образ и не сохранив, и сего ради да не зло безсмертное будет, человеколюбно повелевый разрешения сему, и нерушимей сей узе, яко Бог отцев, Твоим Божественным хотением отсещися, и разытися, и телу убо от нихже сложися разытися, души же тамо преселитися, идеже и еже быти прияла есть, даже до общаго Воскресения: сего ради молимся Тебе Безначальному и Безсмертному Отцу, и Единородному Твоему Сыну, и Пресвятому Твоему Духу, да от тела разрешение (имя рек) во упокоение сотвориши. И аще что в ведении, или в неведении приразися Твоей благости: или под клятвою священническою бысть, или своя родители преогорчи, или клятву преступи, или в мечтания демонская и волхвования студная впаде, завистию лукаваго демона, прощения от Твоея неизреченныя благости моля: ей, Владыко Господи Боже, услыши мене грешнаго и недостойнаго раба Твоего в час сей, и разреши раба Твоего (имя рек) нестерпимыя сия болезни и содержащия его горькия немощи, и упокой его, идеже праведных дуси. Яко Ты еси упокоение душ и телес наших, и Тебе славу возсылаем, Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и присно и во веки веков. Аминь».

Омовение и облачение умершего

Ни один народ не оставлял без попечения тел своих умерших: для всех был священ тот закон, чтобы погребение сопровождалось приличными обрядами. В своих погребальных обычаях каждый народ, сообразно с своим духом и характером, выражал свою заботливость о скончавшихся. Суеверные египтяне бальзамировали тела своих умерших, обвязывали их тонкими повязками, хранили их или в пирамидах или в других местах. Воинственные и жестокие римляне омывали тело умершего холодною водою, намащали его и сожигали на устроенном для этого костре. Когда пламя совершенно погасало, собирали пепел тела, кропили его вином и молоком и заключали со слезами и духами в урну. У народа Божия — иудеев — мы встречаем также погребальные обряды, но более кроткие, сообразные с природою, чуждые суеверия и бесчеловечия язычников. Иудеи не бальзамировали и не сожигали тел умерших, но намащали их благовониями, обвивали тонким полотном и погребали в пещере, или гроте (см.: Ин. 19, 39-41). В память умершего преломляли над ним хлеб (см.: Втор. 26, 14; Иер. 16, 7); для выражения своей скорби о скончавшемся посыпали голову пеплом, а иногда налагали на себя пост (см.: 1 Цар. 31, 13; 2 Цар. 1, 12; 3, 35). Святая вера Христова, сообщившая, между прочим, и высокое понятие о человеке-христианине, заставляет с почтением смотреть на него и тогда, когда он лежит бездыханен и мертв. Этот умерший христианин теперь — добыча смерти, жертва тления, но он член Иисуса Христа (ср.: 1 Кор. 12, 27); в развалинах этого, некогда величественного, храма носился, жил и действовал Животворящий Дух Божий (ср.: 1 Кор. 6, 15, 19); тело христианина освящено приобщением Божественного Тела и Крови Христа Спасителя.

Можно ли же не воздавать почтения Иисусу Христу, Которого умерший есть член? Можно ли презирать Духа Святого, Которого умерший был храмом?» Наконец, это мертвое и тленное тело христианина снова оживет и облечется нетлением и бессмертием (ср.: 1 Кор. 15, 53). Поэтому-то наша Православная Церковь, освящая своими священнодействиями все важнейшие случаи в жизни христианина, не оставляет сына своего без материнских попечений и тогда, когда он перешел из этого мира в далекую и неведомую страну вечности. Трогательные обряды, совершаемые Святою Церковию над гробом христианина — не пустые и пышные церемонии, которые часто изобретаются тщеславием и суетностью человеческою и которые не трогают сердца и ничего не говорят уму, напротив того — имеют глубокий смысл и значение и, будучи основаны на внушениях святой веры, ведут свое начало от богопросвещенных мужей древности.

Когда тело христианина лежит бездыханно, тогда с материнскими попечениями Церкви об умершем начинаются и заботливые попечения о нем дружбы, родства и знакомства. Тело, или по выражению Требника мощи, усопшего тотчас по смерти омывается — в знамение духовной чистоты и непорочности жизни умершего и из желания, чтобы он в чистоте предстал пред лице Божие по воскресении. Основанием этого благочестивого обычая служит для христиан пример Божественного нашего Искупителя, пречистое тело Которого, по свидетельству святого Иоанна Златоуста, по снятии с Креста было омыто, а также пример христиан времен апостольских, имевших обыкновение омывать тела своих усопших (см.: Деян. 9, 37). У писателей послеапостольских веков мы находим не только свидетельства об обыкновении омывать тела усопших, но и подробные описания самого образа совершения этого обряда в древней христианской Церкви. Так, из жизнеописания святой Макрины, сестры святого Василия Великого, мы узнаем, что омовение тела умершего простиралось на все части тела и что, при совершении этого обряда, петы были псалмы богодухновенного Давида. Сочинитель 2-го Слова на Иова, приписываемого обыкновенно святому Златоусту, представляя трогательную картину нежной родительской заботливости об умирающем сыне, упоминает, между прочим, и об омовении. «Когда сын испустит дух, то родители по повелению Того, Кто даровал им сына, заботятся о нем, распростирают его руки, закрывают глаза и омывают».

Но монахов и священников не омывают после смерти. «Егда кто от монахов ко Господу отыдет, понеже не подобает омыватися телу его, ниже видетися отнюдь нагу, на сие учиненный монах отирает мощи его теплою водою, творя прежде губою крест на челе скончавшагося, на персех, на руках, на ногах и на коленях, вящше же ничтоже».

«Егда кто от мирских священников отыдет ко Господу, приходят три священницы и снемлют его со одра, и полагают на земли на рогозинице. И понеже не подобает измовенну быти, обнажену от священников, отирают его со елеем чистым».

После омовения тела христианина его одевают в новые одежды. Этим заранее указывается на новое одеяние нашего нетления и бессмертия (ср.: 1 Кор. 15, 53). Одежды одеваются сообразные званию или служению умершего. Они изображают, что по воскресении человек должен будет дать отчет Богу, как он исполнял свой долг в том звании, в которое был призван; ибо вси оживут, кийждо в своем чину (1 Кор. 15, 22, 23). Итак, одевают в монашеское одеяние и обвивают его мантиею, для чего она разрезывается несколько, и усопший обертывается укроем, или пеленою (см.: Ин. 19, 40), крестообразно. Лицо его закрывается, в знак того, что умерший во время земной жизни удален был от мира. Умершего священника одевают сперва в обычные его одежды, потом и во всю священническую одежду и покрывают лицо его воздухом, в знак того, что он был совершителем Таин Божиих и, особенно — Святых Таин Тела и Крови Христовых. Этот воздух потом уже не бывает в потреблении, но опускается с умершим в землю. «Диакона же и прочих клириков такожде по облачении в обычных одеждах, в их чинови надежная одеяния облачении да будут». Усопшего архиерея облекают в архиерейскую одежду. Епископ, постригшийся пред смертию в схиму, в схиме и погребается, а обыкновенный — в ризах.

На умершего мирянина, одетого в новые и чистые одежды, полагают саван — белый покров, указывающий на те белые одежды, в которые облачают по Крещении, и потому знаменующий, что умерший сохранил до конца жизни обет, данный им при Крещении».

Белый покров, полагаемый ныне на умершего, заменил собою белые одежды, в которые имели обыкновение облекать умерших в древней христианской Церкви. Обычай этот восходит ко временам Самого Иисуса Христа, Которого тело обвито было чистым полотном (см.: Лк. 23, 53). Тела святых мучеников были облекаемы в чистые льняные одежды. О всеобщности этого обычая в древней христианской Церкви можно заключать из слов блаженного Иеронима (в жизни Павлы), который убеждает богачей своего времени не тратить богатства на погребальные одежды и не оставлять древнего и священного обычая облекать умерших в простые белые одежды. Святой Златоуст, объясняя значение белых погребальных одежд, называл их «одеждами нетления и бессмертия». Мы имеем самое осязательное свидетельство о всеобщности этого обычая в древней Церкви: в Риме и в других местах находили тела древних христиан в белых одеждах. Эти белые одежды состоят из рубашки, которую древние называли плащаницею (сикдоний). Рубашка завязывалась подвязками, как обыкновенно пеленают младенцев. Затем головная повязка, называемая убрусом (сударем), покрывала не только лицо, но и всю верхнюю часть тела до ног.

В руки как архиерею, так и священнику дается Евангелие, в знак того, что они возвещали людям учение Евангелия. Кроме Евангелия, в руки архиерея и священника обыкновенно полагается еще крест — символ спасения живых и мертвых; в руки монаху и мирянину полагают икону Спасителя, в знак того, что они веровали во Христа и предали Ему душу, что они в жизни предзрели Господа пред собою (ср.: Пс. 15, 8) и теперь переходят к блаженному лицезрению Его со святыми.

Когда наступит время полагать усопшего во гроб, тогда священник кропит святою водою тело умершего и ковчег его извне и извнутри и «абие влагает е в нем».

На челе умершего полагается венчик. Умерший христианин украшается венцом, как борец, с честию оставивший поле подвига, как воин, одержавший победу. На венчике находится изображение Господа Иисуса Христа, Пречистой Богоматери и святого Иоанна Предтечи, с надписью «Трисвятаго». Этим показывается, что окончивший свое земное течение надеется за свои подвиги получить венец (см.: 2 Тим. 4, 7, 8) только по милосердию Триединого Бога и ходатайству Божией Матери и Предтечи.

Когда явились венчики, полагаемые на чело умершего, в таком виде, то есть с изображением Иисуса Христа, Божией Матери и святого Предтечи и с надписанием «Трисвятаго», исторически определить нельзя, по недостатку свидетельств. В Требнике, употребляемом в настоящее время, и в Требнике Петра Могилы нет ни одного намека на обряд увенчивать умершего. Вероятно, обычай этот соблюдался из рода в род и был так всеобщ в Церкви, что не требовал положительных узаконений и правил, оставшись, таким образом, незамеченным в истории, по самой своей всеобщности и обычности.

Тело умершего покрывается священным покровом, в знак того, что умерший, как верующий и освященный Таинствами, находится под покровом Христовым.

Над умершим архиереем и священником читается Евангелие, по словам Симеона Солунского, — в умилостивление Бога. «Ибо, — говорит он, — какая другая может быть жертва Богу в умилостивление о предлежащем, как не сия, то есть благовествование о воплощении Бога, Его учении, Таинствах, даровании оставления согрешений, спасительных страданиях за нас, животворной Его смерти и воскресении». Евангельское слово выше всякого «последования», и его прилично читать над освященными.

Над умершим мирянином и монахом читается Псалтирь. Это чтение утешает сетующих об усопшем и располагает их к молитве о нем Богу. Так как чтение Псалтири по умершем назначается преимущественно для молитвы за него, то оно прерывается поминовением усопшего, с особенным молитвенным обращением к Богу, с произнесением самого имени покойного. Обычаем принято повторять такое молитвенное обращение к Богу по окончании нескольких псалмов, отделяемых в книге Псалтирь словом: «Слава». Эта молитва, начинающаяся словами: «Помяни, Господи Боже наш», печатается не между псалмами, а в «Последовании на исход души», которое находится как в Псалтири Малой, так и в Псалтири с последованием.

В древней христианской Церкви над гробом христианина пелись псалмы во все то время, доколе умерший оставался непогребенным. Трогательное зрелище представляет нам святой Григорий Нисский, описывая, как при гробе сестры его целую ночь пели псалмы и как эта торжественность напоминала собою те катакомбы, куда собирались первые христиане для совершения молитв над гробами святых мучеников. Иногда, впрочем, и в древности, как и в наше время, чтецы читали Псалтирь над умершим, как можно заключить из слов святого Златоуста: «Для чего, — спрашиваю я тебя, — призываешь ты пресвитеров и поющих псалмы? Не для того ли, чтобы и они тебе доставили утешение и почтили мертвого».

Не без причины и не без цели Церковь, с древних времен, положила читать над гробом умершего книгу псалмов, а не другую книгу Священного Писания. Христианин должен с радостию провожать брата своего из земли странствия, кровавых подвигов и трудов в блаженную страну вечности и петь торжественный псалом и гимн Богу, свободившему усопшего от уз мира. С другой стороны, смерть ближних наших возбуждает в нас столько разнообразных чувствований и мыслей. Что же лучше петь нам над гробом нашего ближнего, как не Псалтирь, которая воспроизводит все многообразные движения души нашей, так живо сочувствует и нашей радости, и нашей скорби, так много проливает утешения и ободрения в наше собственное скорбящее сердце?

Наконец, книга эта такова, что всякий молящийся и читающий ее может произносить слова ее, как свои собственные, что нельзя сказать ни о какой другой книге. Поэтому, слыша над гробом христианина уныло-томный голос чтеца, воображаешь, что молитва богодухновенного царя-пророка Давида как бы произносится запечатанными устами самого умершего: он как бы сам, из гроба, умоляет милосердие Божие о своем помиловании.

Панихида

Так как, по учению Церкви, душа человека проходит страшные мытарства в то время, когда тело его лежит бездыханно и мертво, то, без сомнения, в это время она (душа усопшего) имеет великую нужду в помощи Церкви. Чтобы облегчить душе переход в другую жизнь, над гробом православного христианина, тотчас по смерти его, начинаются молитвы об упокоении души его, или поются панихиды.

Начало панихид, или всенощных бдений, восходит к самым первым временам христианства. Гонимые иудеями и язычниками, христиане могли молиться и совершать Бескровную Жертву без помехи и тревог только в самых уединенных местах и ночью. Ночью же только могли они убирать и провожать на вечный покой тела святых мучеников. Это делалось так: истерзанное, обезображенное тело какого-либо страдальца за Христа они тайно, с большими предосторожностями и иногда с величайшими опасностями для самих себя, уносили куда-нибудь в далекую пещеру или в самый уединенный, безопасный дом; здесь, в продолжение всей ночи, они пели над ним псалмы, потом отдавали ему благоговейное целование и к утру предавали земле. Впоследствии точно так же провожали на вечный покой и тех, которые хотя и не страдали за Христа, но всю жизнь посвящали на служение Ему, как, например, проводил на вечный покой святой Григорий Нисский сестру свою Макрину (память ее 19 июня). Такое всенощное псалмопение над почившим называлось панихидою, то есть всенощным бдением. Отсюда молитвы и псалмопения над почившим или в память его и получили название панихиды.

Панихида начинается псалмом 90-м: «Живый в помощи Вышняго», и так далее. В этом псалме выражается мирная бестревожная жизнь человека, живущего под покровом Всевышнего, — до того мирная и бестревожная, что его не могут возмутить не только никакие страшные для других явления здешней жизни, но даже и переход из этой жизни в другую, столь ужасный для всех. Ничего не убоится он, — не только жизненных стрел, но и ужасов смертной ночи. Откуда же такая небоязненность? От несокрушимой ничем веры в слова Господа: За то, что он возлюбил Меня, избавлю его; защищу его, потому что он познал имя Мое. Воззовет ко Мне, и услышу его; с ним Я в скорби; избавлю его и прославлю его (Пс. 90, 14-15). Можно ли с таким Заступником и Покровителем бояться чего бы то ни было, хоть бы то было страшнее самой смерти?

После псалма следует великая ектения, в которой после каждого прошения молящиеся возглашают: «Господи, помилуй».

«Миром Господу помолимся».

«О свышнем мире и о спасении душ наших Господу помолимся».

«Помолимся Господу об оставлении согрешений скончавшегося, да незабвенна будет память о нем».

«Помолимся Господу об упокоении, мире и доброй памяти всегда незабвенного раба Божия (такого-то)».

«Помолимся Господу, чтобы Он простил ему всякое согрешение, намеренное и не намеренное».

«Помолимся Господу, чтобы он (скончавшийся) мог без осуждения предстать пред страшным Престолом Господа славы».

«Помолимся Господу о тех, которые плачут, скорбят, ждут утешения от Христа».

«Помолимся Господу, чтобы скончавшийся был избавлен от всякаго мучения, скорби и душевных страданий, и был вселен там, где все полно светом лица Божия».

«Помолимся, чтобы Господь Бог наш упокоил душу его в месте светлом, радостном, мирном, там, где праведники пребывают».

«Помолимся Господу, чтобы он (скончавшийся) вступил в среду Авраама, Исаака и Иакова».

«О избавитися нам от всякия скорби, гнева и нужды Господу помолимся».

«Заступи, спаси, помилуй и сохрани нас, Боже, Твоею благодатию».

«Испросив милость Божию, Царство Небесное и оставление грехов тому (скончавшемуся) и себе самим, поручим Христу Богу друг друга и всю нашу жизнь» (Тебе, Господи).

«Чтомым же ектениям, иереи вси, преклонше главы, чтут молитву сию тайно:

Боже духов и всякой плоти, победивший смерть, уничтоживший власть диавола и даровавший жизнь Твоему миру! Сам, Господи, упокой душу скончавшагося раба Твоего (такого-то) в месте света, блаженства, мира, где нет никаких мук, скорбей и душевных страданий. Как благий и человеколюбивый Бог, прости ему всякое согрешение, совершенное им или словом, или делом, или мыслию; потому что нет человека, который провел бы земную жизнь без греха: един Ты без греха; правосудие Твое — правосудие вечное и слово Твое — истина».

Первостоятель же возглашает:

«Потому что Ты, Христе Боже наш, воскресение, жизнь и упокоение усопшаго раба Твоего (такого-то), и Тебя прославляем с безначальным Твоим Отцем, и Пресвятым, и благим, и Животворяшим Твоим Духом, теперь и всегда и в вечные веки, аминь».

Затем Аллилуиа трижды и тропарь:

«Глубиною мудрости человеколюбно вся строяй и полезная всем подаваяй, едине Содетелю, упокой, Господи, душу усопшаго раба Твоего: на Тя бо упование возложи, Творца и Зиждителя и Бога нашего».

Слава:

«На Тя бо упование возложиша, Творца и Зиждителя и Бога нашего».

И ныне:

«Тебе и стену и пристанище имамы и молитвенницу благоприятную к Богу, Его же родила еси, Богородице Безневестная, верных спасение».

После этого поется 118-й псалом, или 17-я кафизма, обозначаемая в богослужебных книгах словом: Непорочны (словом, находящимся в первом стихе ее: «Блажени непорочнии, в путь ходящии в законе Господни»). В этой кафизме изображается блаженство ходивших в законе Господнем. Особенность пения ее состоит здесь в том, что она разделяется не на три славы, как прочие кафизмы, а на две половины, или стати и. В первой половине к каждому стиху прибавляется припев: «Помяни, Господи, душу раба Твоего». Окончательные стихи (92-й и 93-й) первой половины: «Если б не закон Твой был утешением моим, погиб бы я в бедствии моем. Вовек не забуду повелений Твоих, ибо ими Ты оживляешь меня», — поются трижды.

Потом ектения малая, собственно — заупокойная: «Паки и паки миром Господу помолимся».

«Еще молимся о упокоении души усопшаго раба Божия (имя рек) и о еже проститися ему всякому прегрешению, вольному же и невольному».

«Яко да Господь Бог учинит душу его, идеже праведнии упокояются».

«Милости Божия, Царства Небеснаго и оставления грехов его у Христа, безсмертнаго Царя и Бога нашего просим». (Подай, Господи.)

«Господу помолимся».

Иерей произносит «втай» (Типикон, гл. 14) молитву: «Боже духов». Лик же поет тихогласно (Типикон, гл. 14 и последование субботы мясопустныя): «Господи, помилуй» 40 раз, дондеже скончает священник молитву: «Боже духов» (Типикон, гл. 13).

Затем возглас: «Яко Ты еси воскресение и живот...»

После этого поется вторая статья кафизмы, начинающаяся словами (ст. 94): «Твой есмь аз, спаси мя; яко оправданий Твоих взысках», с припевом к каждому стиху: «Упокой, Господи, душу раба Твоего». В заключение поются трижды конечные стихи псалма: «Жива будет душа моя и восхвалит Тя; и судьбы Твоя помогут мне. Заблудих яко овча погибшее; взыщи раба Твоего, яко заповедей Твоих не забых».

Вслед за этими поются тропари непорочны, или тропари за упокой (числом 8), с припевом к каждому стиху из 118-го псалма: «Благословен Ты, Господи! Научи меня уставам Твоим».

«Лик святых обрел источник жизни и дверь в рай: да найду и я путь туда чрез раскаяние, я, потерянная овца. Спаситель! Воззови (подай мне голос, найди) и спаси меня».

«Святые мученики, проповедавшие Агнца Божия и сами закланные, как агнцы, и переселившиеся туда, где жизнь не стареет и вечно не изменяется! Молите Его усердно, чтобы Он даровал нам прощение грехов».

«Вы все, которые шли тесным и горьким путем, которые во время земной жизни наложили на себя крест, как ярмо, и верою последовали за Мной! Придите, насладитесь теми наградами, которыя Я приготовил вам, и венчайтесь венцами небесными».

«Хоть и ношу я на себе язвы грехов, но все же я — отражение Твоей невыразимой языком человеческим славы. Владыка! Окажи милосердие Твоему созданию, очисти по Своему человеколюбию и даруй мне желанную отчизну, делая меня снова жителем рая».

«Ты, вначале из ничтожества создавший меня и украсивший Своим Божественным образом, но за нарушение заповеди опять возвративший меня в землю, из которой я взят! Возставь меня, чтобы во мне отразилось прежнее совершенство».

«Боже! Упокой раба Твоего и всели его в раю, где лики Святых и праведники сияют как светила (небесные). Господи! Упокой скончавшагося раба, оставляя (ставя ни во что) все грехи его».

(Слава): «Благоговейно воспеваем Трисиятельное Единаго Божества, взывая: Свят Ты, Отец, безначальный и собезначальный Сын и Божественный Дух! Просвети нас, служащих Тебе верою, и избавь вечнаго огня».

(И ныне): «Радуйся, Чистая, родившая Бога плотию для спасения всех, Ты, чрез Которую спасся род человеческий!

Богородица Чистая, благословенная! Да найдем и мы чрез Тебя рай».

«Аллилуия, слава Тебе, Боже!» (трижды).

Затем заупокойная ектения, седальны, псалом 50-й и канон усопших, с припевом к тропарям: «Упокой, Господи, душу усопшаго раба Твоего».

По третьей песни ектения и седален:

«О, поистине все — суета, вся жизнь — тень и сновидение. Так напрасно ж суетится всякий житель земли (всякий земнородный), как говорит Писание: хотя бы мы приобрели и целый мир, все-таки переселимся в могилу, куда переселяются одинаково и цари, и нищие. Но, Христе Боже, упокой преставившагося, как человеколюбивый».

По шестой песни — ектения и кондак:

«Со святыми упокой, Христе, душу раба Твоего, где нет болезней, скорбей и страданий, но жизнь вечно блаженная».

Икос: «Сам Ты, Творец и Создатель человека, един безсмертен; а мы — все земные, из земли созданы и в ту же землю возвратимся, как повелел Ты, Создатель: ты — земля и в землю возвратишься. Туда-то все мы, земнородные, и пойдем, с надгробными рыданиями возглашая песнь: аллилуия, аллилуия, аллилуия».

По девятой песни — Трисвятое, «Отче наш» и заупокойная лития:

«Спаситель! Упокой с праведными духами душу раба Твоего скончавшагося, сохраняяй ее в блаженной жизни, которая у Тебя, человеколюбивый».

«Господи! Упокой душу раба Твоего в месте покоя, где покоятся все Святые Твои, ибо Ты един человеколюбивый».

(Слава): «Ты — Бог, сошедший во ад и освободивший содержавшихся там: Сам упокой и душу раба Твоего».

(И ныне): «Дева, единая чистая и непорочная, родившая Бога без семени! Моли, чтобы спаслась душа его».

Ектения и отпуст, в заключение которого возглашается: «Господи! В блаженном успении подай вечный покой скончавшемуся рабу Твоему (такому-то) и сотвори, чтобы незабвенна была память его».

«Вечная память!» — отвечают на это возглашение трижды молящиеся.

Вынос тела

Недолго мертвое тело православного христианина остается в том месте, где он преставился, но скоро выносится в храм для отпевания. Пред выносом тела из дома совершается над ним лития, сопровождаемая каждением вокруг него. Это каждение означает то, что душа умершего христианина, подобно кадильному фимиаму, возносящемуся вверх, восходит к небу, к Престолу Вышнего, или же знаменует приятность в очах Божиих молитв Церкви об умершем. Начало и основание священного обычая Православной Церкви кадить тело умершего можно находить в примере Иисуса Христа, тело Которого, при погребении, намащено было благовонными мастями (см.: Ин. 19, 39, 40). Подтверждением этой мысли служит то, что в священных обрядах, изображающих погребение Иисуса Христа, всегда употребляется каждение фимиамом, знаменующим те ароматы, которыми намащено было тело Спасителя.

Погребальная процессия христианская, несмотря на свой печальный характер, отличается священною торжественностью.

В воздухе раздается архангельская песнь в честь Святой Троицы: Святый Боже, в ознаменование того, что умерший при жизни исповедовал Живоначальную Троицу и теперь переходит в царство бесплотных духов, окружающих Престол Вседержителя и немолчно воспевающих Ему Трисвятую песнь. При выносе из дома в церковь усопших священников и монахов, обыкновенно — поются песнопения, положенные в Требнике при выносе их из церкви к могиле и имеющие отношение к их званию, — именно, при выносе священника ирмосы великого канона: «Помощник и Покровитель», а при выносе монаха — стихиры: «Кая житейская сладость пребывает печали непричастна...»

«И, вземше мощи усопшаго, отходим в храм, предыдущим священником со свещами, диакону с кадильницею».

И все, окружающие гроб и провожающие покойника, имеют в руках зажженные свечи, как бы торжествуя победу и выражая духовную радость о возвращении своего брата к вечному и неприступному Свету. Этот святой обычай восходит своим началом к глубочайшей христианской древности. Когда тело святого Иоанна Златоуста было перенесено из Коман в Константинополь, то у сопровождавшего это шествие многочисленного народа были в руках свечи, так что Босфор (пролив Константинопольский) казался огненным от отражения в волнах его света ламп. Святой Григорий Нисский повествует, что диаконы и пресвитеры провожали гроб блаженной Макрины с зажженными свечами. Когда святой Цезарий, брат святого Григория Богослова, торжественно несен был ко храму Мучеников, то мать его умеряла скорбь свою о сыне несением свечей пред гробом его.

При провождении умершего, священно- и церковнослужителям повелено идти пред гробом, младшим впереди, а старшим близ гроба, по два в ряд, и пред умершим нести крест. Иногда вместо креста несут икону.

При погребении священников и архиереев обыкновенно впереди гроба несут хоругви, крест и Евангелие. И несение тела священника сопровождается звоном.

Есть местности (в южных губерниях России), в которых от глубокой старины сохраняется обыкновение при выносе всякого умершего медленно ударять в колокол. Этот погребальный звон напоминает живым, погрязшим в суете земной, страшную трубу Архангела, зовущую на Суд. Прислушиваясь к нему, невольно припомнишь свой конец; невольно помолишься за почившего, хотя бы он был совсем для нас чужой. Нельзя не пожалеть о том, что этот прекрасный, умилительный обычай не везде соблюдается.

Погребальная процессия древних христиан, при торжественности своей, представляла вместе и трогательное зрелище любви, дружбы и признательности живых к умершему. Тело усопшего было несено ко храму, а не перевозимо. Друзья, родственники и облагодетельствованные несли тело своих умерших друзей, родственников и благодетелей. Так, святой Григорий Нисский сам нес тело сестры своей Макрины. Иногда сами первосвященники оказывали свое уважение к благочестивым умершим, подставляя свои святительские плечи под гробовые носилки. Впоследствии, впрочем, в больших городах учрежден был особенный класс людей для выноса тела умерших христиан. В Африке эта обязанность лежала на кающихся. 81-е правило IV Карфагенского Собора повелевает кающимся выносить мертвых и погребать их.

Благочестивый обычай — останавливаться с погребальною процессиею пред храмами, встречающимися на пути, и молиться здесь о упокоении усопшего, имеет древнее основание. Историк Созомен повествует, что когда тело Мелетия, епископа Антиохийского, несено было из Константинополя в Антиохию, то в городах при каждом месте, достойном уважения, процессия останавливалась, и пелись псалмы.

В Большом Требнике, в Последовании исходном монахов, сказано: «Вземше братия мощи умершаго, относят в церковь, и аще убо священник есть отшедый брат, полагаются мощи его посреде храма, аще же простец (то есть простой монах), в притворе». То же говорит и Симеон Солунский: «Усопших настоятельствовавших и освященных отпевают внутри храма, а монахов простых и мирян в притворе, что мы еще видим в некоторых святых обителях».

Но он прибавляет, что ныне этот чин оставлен. Поэтому в Требнике, в последовании погребения мирских человек, и читаем: «Егда же приидут во храм, мощи убо полагаются в паперти (или в храме), яко же зде в Велицей России обыче». По принесении в церковь тело умершего поставляется посреди храма с лицом открытым и обращенным к востоку (головою к западу, а ногами к востоку), а около гроба ставятся светильники. Таким положением тела умершего Церковь хочет выразить свое материнское желание, чтобы не только живые, но и умершие участвовали духовно в приношении таинственной Жертвы, и чтобы усопший, не имея возможности молиться Богу своими мертвыми и запечатленными устами, молил благого Бога о помиловании самым своим положением.

Отпевание

По совершении Божественной литургии начинается последнее молитвословие об умершем христианине, или совершается чин погребения.

Чин отпевания и погребения мирян по своему составу подобен панихиде или утрене и состоит из трех частей: во-первых, из чтения псалмов 90-го: «Живый в помощи Вышняго» и 118-го: «Блажени непорочнии»; во-вторых, из пения канона, стихир, блажен, чтения Апостола и Евангелия и ектении; в-третьих, из стихир при последнем целовании, отпуста, пения при несении тела умершего к могиле и литии на ней.

При отпевании мирян 17-я кафизма, или псалом 118-й, разделяется на три статьи, или части. В первой и последней статьях каждый стих псалма сопровождается пением «Аллилуия», а каждый стих второй статьи — пением: «Помилуй раба Твоего». Статьи же, или части кафизмы обозначаются в богослужебных книгах так: 1-я статья словами: «Непорочнии в путь», 2-я статья словами: «Заповеди Твоя» (то есть словами из первого стиха второй статьи: «Руце Твои сотвористе мя и создаете мя, вразуми мя и научуся заповедем Твоим», стих 73); 2-я статья обозначается словами: «Имя Твое» (которыми оканчивается 1-й стих 3-й статьи: «Призри на мя и помилуй мя, по суду любящих имя Твое», стих 132). Когда мы читаем в Требнике, в последованиях погребения мирян и священников, что поют «Непорочнии в путь», «Аллилуия», то должны знать, что эти слова, принадлежащие первой статье, поет сначала один певец на клиросе, и притом особым напевом (каждую статью на особый глас), и что затем всю ту статью должны петь и прочие певцы тем же напевом, с присоединением после каждого стиха статьи слова: «Аллилуия». Точно так же и пред второю статьею печатаются слова: «Заповеди Твоя», «Помилуй раба Твоего», а пред третьею статьею: «Имя Твое», «Аллилуия». Все это означает, что во 2-й статье, после каждого стиха, равно как и после слов: «Заповеди Твоя», должно присоединять: «Помилуй раба Твоего», а на 3-й статье, после каждого стиха и после слов: «Имя Твое», должно прилагать: «Аллилуия»; и, таким образом, певцы должны петь все стихи тем же напевом, каким предначал их петь один.

После 1-й и после 2-й статьи произносится заупокойная (малая) ектения. После 3-й статьи поются тропари непорочны: «Святых лик обрете источник жизни», с припевом: «Благословен еси, Господи». Затем следует заупокойная ектения и тропарь (называемый в 14-й главе Типикона «седален покоин»):

«Покой, Спасе наш, с праведными раба Твоего и сего всели во дворы Твоя, якоже есть писано, презирая, яко благ, прегрешения его, вольная и невольная, и вся, яже в ведении и в неведении, Человеколюбче».

(Слава, конец): «И вся, яже в ведении и в неведении, Человеколюбче».

(И ныне, Богородичен): «От Девы возсиявый миру, Христе Боже, Сыны света тою показавый, помилуй нас».

Затем начинается вторая часть отпевания. Читается 50-й псалом: «Помилуй мя, Боже» и поется канон, творение Феофаново, его же краестрочие (акростих): «Шестую припеваю отшедшему песнь». При каноне обыкновенно поется припев: «Упокой, Господи, раба Твоего».

Содержание канона: моление о почившем; объяснение, каким путем вошла смерть в среду людей, созданных для бессмертия; указание средств восторжествовать над нею и получить бессмертие, как восторжествовали мученики и все, угодившие Господу Богу.

По 3-й песни канона и малой ектении об упокоении, поется седален: «Воистину, суета всяческая...», а по 6-й песни и после малой ектении поется кондак: «Со святыми упокой» и икос: «Сам Един еси безсмертный».

По 9-й песни канона и малой ектении поются на 8 гласов восемь самогласных стихир, в которых изображается скоротечность жизни и тленность земных благ.

Стихиры самогласны — это вопль человека над развалинами жизни человеческой, вопль о суете, ничтожности, всех бедствиях и скорбях, вопль — следствие горького опыта и плод внимательных наблюдений над всеми сторонами жизни человеческой. Это — не ощущение только, но как бы осязание во всем земном тления, разрушения и смерти; это — картина жизни человеческой, не радующая и не пленяющая взора нашего, но возбуждающая болезненное сотрясение во всем нашем существе, — картина, при взгляде на которую рассеиваются все наши надежды на земное, разбиваются о камень все наши помыслы и мечты, ноет сердце и болит душа...

«К какой жизненной радости не примешивается скорбь? Какая слава держится непоколебимо? Все ничтожнее тени, все обманчивее ночных грез! Одно мгновение — и все уничтожается смертью! Но, Христе человеколюбивый, упокой того, кого Ты воззвал от нас, во свете лица Твоего и в наслаждении, уготованном Тобою избранным».

«О, как тяжко разлучение души с телом! О, как невыносима тогда ее скорбь! — и нет никого, кто бы разделил с нею эту скорбь. Обращается она к Ангелам, — и напрасно молится им; призывает на помощь людей, — и никто не является. Но, братья мои возлюбленные, вспомнивши свою мимолетную жизнь, будем просить у Христа упокоения усопшему и своим душам великой милости».

«Все человеческое — суета, что нейдет дальше смерти: богатство — ни к чему; слава — только до могилы. Предстанет смерть — все пропало. Но будем молить бессмертного Христа: Господи! Взятого от нас упокой там, где наслаждаются блаженством все, угодившие Тебе».

«Где есть мирское пристрастие? Где есть привременных мечтание? Где есть злато и сребро? Где есть рабов множество и молва? Вся — персть, вся — пепел, вся — сень. Но приидите, возопиим безсмертному Царю: Господи, вечных Твоих благ сподоби преставльшагося от нас, упокояя его в нестареющемся блаженстве Твоем».

«Вспомнил я слова пророка: я — земля и пепел. Потом всмотрелся в могилы и увидел обнаженные кости, и сказал себе: да кто ж тут царь, кто воин? Который богатый или нищий? Который праведник или грешник? Но, Господи, упокой с праведными раба Твоего!»

«Начаток мне и состав зиждительное Твое бысть повеление: восхотев бо от невидимаго же и видимаго жива мя составити естества, от земли тело мое создал еси, дал же ми еси душу Божественным Твоим и животворящим вдохновением. Темже, Христе, раба Твоего во стране живущих и в селениях праведных упокой».

«По образу Твоему и по подобию создавый в начале человека, в раи поставил еси владети Твоими тварьми. Завистью же диаволею прельстився, снеди причастися, заповедей Твоих преступник быв. Темже паки в землю, от нея же взят бысть, осудил еси возвратитися, Господи, и испросити упокоение».

«Плачу и рыдаю, егда помышляю смерть и вижду во гробех лежащую по образу Божию созданную нашу красоту — безобразну, безславну, не имущую вида. О, чудеса! Что сие еже о нас бысть таинство? Како предахомся тлению? Како сопрягохомся смерти? — Воистину Бога повелением, якоже писано есть, подающаго преставльшемуся упокоение».

После горького плача новозаветного Иеремии (святого Иоанна Дамаскина) о разрушении величественного Иерусалима — человека, слышится сладчайший голос Иисуса Христа о разных видах блаженства, уготованных христианину в будущей жизни. После мрачной картины земной жизни человеческой, в резкой противоположности с нею, представляется светлая и величественная картина будущей блаженной жизни, — и смерть, этот ужас земнородных, перестает быть страшною в глазах христианина.

Следующее затем чтение Апостола и Евангелия возвещает нам о будущем воскресении мертвых.

Чтобы не оставить в страждущем сердце места для печали и ни одного облака сомнения, могущего родиться в душе при виде разрушения прекраснейшего из творений Божиих, святой апостол Павел возвышает свой утешительный глас, переносит мысль нашу за пределы гроба и раскрывает пред нами дивные тайны будущего славного преображения тела человеческого.

Заупокойный Апостол — зачало 270, послания к Солунянам, глава IV, стихи 13-17:

«Братие, не хочу оставить вас в неведении о умерших, дабы вы не печалились, как и прочие, не имеющие надежды. Ибо если мы веруем, что Иисус умер и воскрес, то и умерших в Иисусе Бог приведет с Ним. Ибо сие говорим вам словом Господним, что мы живущие, оставшиеся до Пришествия Господня, не предупредим умерших; потому что Сам Господь при возвещении, при гласе Архангела и трубе Божией, сойдет с неба, и мертвые во Христе воскреснут прежде; потом мы, оставшиеся в живых, вместе с ними восхищены будем на облаках на воздух, в сретение Господу, и таким образом всегда с Господом будем».

Наконец, Сам Иисус Христос, устами священника, утешает и обнадеживает нас, как верный Друг, как милосердный и сострадательный Благодетель, осушающий наши слезы и проливающий отраду и радость в сердце, растерзанное горем и печалью.

Заупокойное Евангелие — от Иоанна зачало 16-е, гл. 5, стихи 25-30:

«Сказал Господь пришедшим к Нему (уверовавшим в Него) иудеям: истинно, истинно говорю вам: наступает время и настало уже, когда мертвые услышат глас Сына Божия и, услышав, оживут. Ибо как Отец имеет жизнь в Самом Себе, так и Сыну дал иметь жизнь в Самом Себе, и дал Ему власть производить и суд, потому что Он есть Сын Человеческий. Не дивитесь сему, ибо наступает время, в которое все, находящиеся в гробах, услышат глас Сына Божия и изыдут творившие добро в воскресение жизни, а делавшие зло в воскресение осуждения. Я ничего не могу творить Сам от Себя. Как слышу, так и сужу, и суд Мой праведен: ибо не ищу Моей воли, но воли пославшаго Меня Отца».

После чтения Евангелия произносится ектения об упокоении: «Помилуй нас, Боже». После этой ектении священник произносит вслух не только возглас: «Яко Ты еси воскресение и живот», но и всю молитву: «Боже духов», предшествующую этому возгласу. В Требнике сказано: «И по исполнении сего (ектении) глаголет первый от священников, или архиерей прилучився, молитву: «Боже духов» велегласно, пришед близ умершаго. Такожде и настоящии священницы вси. Ведомо же буди, яко глаголему коемуждо прошению от диакона, во елико глаголется прошение от него, глаголет выше реченную молитву кийждо священник, по чину своему, тайно, близ умершаго, и возглашает: “Яко Ты еси воскресение и живот”. Ныне же от первого священника или архиерея глаголется велегласно молитва: “Боже духов»”, якоже выше речеся. По возгласе же — бывает целование».

Последнее целование, или прощание с умершим совершается при пении трогательных стихир, которые в состоянии потрясти самую нечувствительную душу. Но Церковь прощальными песнями хочет только сильнее и живее напечатлеть в сердце живущих памятование о страшном дне смерти, а не возбудить в нас безотрадную скорбь. С другой стороны, снисходя к немощи нашей природы, она дозволяет страждущему сердцу излить скорбь свою и заплатить дань природе.

Вот некоторые из этих прощальных стихир:

«Братья! Придите — отдадим последний поцелуй умершему, благодаря Бога. Вот он оставил родных своих и спешит в могилу. Теперь у него уже нет забот о суете земной и о требовании плоти многострастной. Где теперь родные и друзья? Вот — разлучаемся... О, помолимся Господу, чтобы Он упокоил его».

«О, какая разлука, братья! Какая невыносимая скорбь, какая горечь слез в настоящие минуты! Вот придите — еще раз поцелуйте того, который мелькнул среди нас. Затем засыплет его могильный песок, закроет надгробный камень, и он, разлучившись со всеми родными и друзьями, в гробовой тьме соединится со всеми другими мертвецами. О, помолимся Господу, чтобы Он упокоил его».

«Теперь-то обличается обольстительное торжество суеты жизненной. Вот, дух оставил свою телесную храмину, и что ж из нее стало? — Почерневшее брение, пустой сосуд, безгласный, неподвижный, бесчувственный, мертвый. Провожая ее в могилу, будем молиться Господу, чтобы Он дал почившему вечное упокоение».

«Какова наша жизнь? Поистине — (скоро увядающий) цвет, дым, утренняя роса. Подойдем ко гробу и всмотримся пристально: где же стройность тела? Где жизненные силы? где красота глаз и лица? Все завяло, как трава, все пропало... Пойдем ко Христу и припадем к Нему с рыданиями».

«Видя перед собой труп умершего, представим себе все, что будет с нами в последние минуты жизни. Вот, он исчез с земли, как дым; отцвел, как полевой цветок; посечен, как трава; затем, покрытый гробной пеленой, засыплется землей. Оставляя его навсегда скрывшимся от нас, будем молиться Христу, чтобы Он дал ему вечное упокоение».

«О, поистине все — суета и пустота; все, что обольщало в жизни, обращается в ничтожество. Все мы исчезнем, все умрем: цари и сильные земли; судьи и притеснители, богатые и нищие, все, что только называется человеком. И вот — они, красовавшиеся жизнью, одинаково все повергаются в могилу. Будем молиться, чтобы Господь упокоил всех».

«Все телесные органы теперь ни к чему; так легко прежде приводимые в движение, они сделались теперь неподвижными, ничего не чувствующими, мертвыми: очи закрылись, ноги и руки, как скованные, слух закрылся, на язык наложена печать молчания, и все уже — достояние могильного тления. О, поистине все — суета у людей».

А вот и сам умерший, голосом церковной песни взывает к оставшимся живым:

«Братья, друзья и знакомые! Видя, как я лежу безмолвный и бездыханный, плачьте обо мне. Давно ли я беседовал с вами? И вот как скоро застиг меня смертный час. О, все вы, которые любили меня! Подойдите, отдайте мне последний поцелуй; больше мне уже не быть и не беседовать с вами, потому что я отхожу к Судии, у Которого нет лицеприятия, пред Которым предстоят наравне раб и господин, царь и воин, богатый и нищий, — все равны и каждый за свои дела будет или прославлен, или посрамлен. Но прошу всех и умоляю: непрестанно молитесь обо мне Христу, чтобы я не был, за свои грехи, ввержен в место мучения, но чтобы Он вселил меня туда, где свет жизни».

За пением стихир следуют молитвословия, составляющие литию за усопших, после которой бывает отпуст:

«Воскресый из мертвых, Христос, истинный Бог наш, молитвами Пречистыя Своея Матере, святых славных и всехвальных апостол, преподобных и богоносных отец наших и всех святых, душу от нас преставльшагося раба Своего (имя рек) в селениих праведных учинит, в недрех Авраама упокоит, с праведными сопричтет, и нас помилует, яко Благ и Человеколюбец, аминь».

Диакон молит Господа, чтобы Он «во блаженном успении подал вечный покой усопшему рабу и чтобы сотворил ему вечную память».

Архиерей или иерей сам произносит трижды:

«Вечная твоя память, достоблаженне и приснопамятне брате наш».

Затем певцы поют трижды: «Вечная память».

Симеон Солунский говорит, что это возглашение означает то, что отшедшие сочетались со святыми и удостоены наследия их.

Разрешительная молитва

После провозглашения усопшему вечной памяти, «Архиерей, аще приключится тамо быти, или иерей чтет молитву прощальную велегласно».

«Господь Иисус Христос Бог наш, Иже божественныя заповеди святым Своим учеником и апостолом давый, во еже вязати и решити падших грехи, и от оных паки мы приемше вины тожде творити: да простит тебе, чадо духовное, аще что соделал еси в нынешнем веце, вольное или невольное, ныне и присно и во веки веков, аминь».

Ныне, вместо краткой прощальной молитвы, обыкновенно — читается другая, пространная, печатаемая особо (на отдельном листе); она называется разрешительною молитвою. Вот эта молитва:

«Господь наш Иисус Христос, Божественною Своею благодатию, даром же и властию, данною святым Его учеником и апостолом, во еже вязати и решити грехи человеков, рек им: Приимите Духа Святаго; имже отпустите грехи, отпустятся им; имже удержите, удержатся; и елика аще свяжете и разрешите на земли, будут связана и разрешена и на небеси. От онех же и на ны друг-другоприимательно прешедшею (благодатию) да сотворит чрез мене, смиреннаго, прощенно и сие по духу чадо от всех, елика, яко человек, согреши Богу словом или делом или мыслию и всеми своими чувствами, волею или неволею, ведением или неведением; аще под клятвою или отлучением архиерейским или иерейским бысть, или аще клятву отца своего или матере своея наведе на ся, или своему проклятию подпаде, или клятву преступи, или иными некиими грехи, яко человек, связася, но о всех сих сердцем сокрушенным покаяся и от тех всех вины юзы и да разрешит его; елика же за немощь естества забвению предаде, и та вся да простит ему, человеколюбия ради Своего, молитвами Пресвятыя и Преблагословенныя Владычицы нашея Богородицы и Приснодевы Марии, святых славных и всехвальных апостол и всех святых. Аминь».

В настоящее время разрешительная молитва обыкновенно читается и дается в правую руку усопшему не после отпуста отпевания, но во время отпевания, по чтении Евангелия и самой молитвы. Чтение ее сопровождается (по крайней мере, должно сопровождаться) тремя земными поклонами всех молящихся.

Если ныне разрешительная молитва читается над всеми умирающими в покаянии, то это — с одной стороны — потому, что всякий православный христианин имеет в ней нужду, а с другой стороны — дабы этого благодеяния (как замечает блаженный Августин о молитве за умерших) не был лишен никто из тех, к кому оно может относиться. Ибо лучше преподать его и тем, которым оно ни пользует, ни вредит, нежели отнять у тех, коим оно полезно.

Обычай нашей Православной Церкви — давать разрешительную молитву в руки умершему, получил свое начало при святом Феодосии Печерском. В княжение Ярослава I пришел в русскую землю из земли варяжской некто Симон. Впоследствии он принял православную веру и отличался благочестием и особенною любовию к святому Феодосию. Однажды Симон просил святого Феодосия молиться о нем и о сыне его Георгии. Преподобный отвечал благочестивому Симону, что молится не только о нем, но и о всех, любящих обитель Печерскую. Но Симон не переставал просить святого Феодосия о том, чтобы он молился о нем и о сыне его Георгии, говоря святому Феодосию: «Отче! Не изыду тощь от тебе, аще написанием не известиши ми». Тогда преподобный Феодосий написал Симону разрешительную молитву такого содержания: «Во имя Отца и Сына и Святаго Духа, молитвами Пресвятыя Владычицы нашея Богородицы и Приснодевы Марии, и святых Сил Безплотных... Да будеши прощен в сем веце и будущем, егда приидет праведный Судия судити живым и мертвым». «Юже молитву, — замечается в Патерике Печерском, — оттоле начата влагати умершим в руцы, яко же первый Симон вложити себе повеле». Из Лавры Печерской обычай давать разрешительную молитву умершим легко мог распространиться по всей земле Русской, если вспомним, что монастырь Печерский пользовался большим авторитетом в Русской земле и Церкви. Из смиренных келий Киево-Печерской обители выходили святители русской Церкви, переносившие в свои епархии священные обычаи своей духовной воспитательницы.

Нельзя не упомянуть здесь об одном чрезвычайном случае, очень много содействовавшем распространению и утверждению обычая давать разрешительную молитву в руки умершему. Случай этот был следующий: когда отпевали святого благоверного князя Александра Невского и уже приблизилось время положить в его руки разрешительную молитву, тогда умерший, как говорит летопись, сам простер свою руку для принятия ее. Такое необыкновенное событие не могло не произвести сильного впечатления на всех, кто или сам был очевидцем чуда, или слышал о нем от других.

Примечание. Над костьми, вырытыми из могилы и потом снова погребенными, не повторяется чин отпевания. Чин отпевания умерших приспособлен ко времени недавней смерти усопшего. В молитвословиях чина погребения приглашаются родственники и знаемые для отдания последнего целования тому, который вчерашний день беседовал с ними, и который, находясь еще в среде живых, потому и просит молитв родных своих и знаемых. При погребении вырытого из могилы тела обыкновенно совершается лишь панихида. Если же бывал иногда совершаем дважды чин погребения над одним и тем же лицом, то это бывало над умершим, но еще не преданным земле, и притом в особых обстоятельствах. Так, например, святитель Димитрий скончался в Ростове 28 октября 1709 года и отпет на третий день, но тело его оставалось не погребенным до прибытия друга его, Стефана Яворского, митрополита Рязанского, который вторично отпел его 25 ноября и предал его земле. Два друга заключили между собою условие, по которому, в случае смерти одного из них, оставшийся в живых должен был похоронить усопшего.

Погребение

По окончании отпевания, «вземше мощи, отходим ко гробу (то есть к могиле), последующим всем людям, предыдущим же священником и поющим: “Святый Боже”, “Пресвятая Троице”, “Отче наш” и прочая». В могиле усопший обыкновенно полагается лицом к востоку, с тою же мыслию, с какою и мы молимся на восток, — в ожидании наступления утра вечности, или Второго Пришествия Христова, и в знак того, что умерший идет от запада жизни к востоку вечности. При опущении тела умершего в могилу совершается лития за усопшего. По окончании ее, архиерей или иерей, взем персть (землю) лопатою, крестовидно мещет вверху мощей, говоря: Господня земля и исполнение ея, вселенная и вси живущие на ней (Пс. 23, 1). Таким образом, мещут персть, предают земле усопшего, в знак покорности Божественному определению: земля ecu, и в землю отыдеши (Быт. 3, 19).

Кроме земли, метаемой на гроб, священник, как сказано в Требнике, — «наливает верху мощей елей от кандила, или сыплет пепел от кадильницы». То есть если над усопшим при жизни его было совершено Таинство Елеосвящения, то по кончине возливают на тело его крестообразно оставшийся от помазания освященный елей с вином. Это помазание есть знамение Христово и печать того, что отшедшие во Христе подвизались за Христа во освящение телес своих и благочестиво жительствовали здесь; равно как это есть и знак чести для самих подвижников, поживших по образу Христа. При возливании елея на усопшего монаха произносится тропарь: «Образом Креста Твоего, Человеколюбие, смерть умертвися». Иногда вместо елея посыпается пепел из кадильницы. Пепел знаменует то же, что не возжженный елей, — угасшую жизнь на земле, но жизнь благоугодную Богу, как фимиам кадильный.

В первые три века христианства не было каких-либо определенных мест для погребения умерших. Так, святой апостол Петр был погребен при Триумфальной дороге около Тибра, а святой апостол Павел — при дороге Остиенской. Обычай погребать умерших вне города был всеобщим в первые три века христианства не только у христиан, но и у иудеев и язычников. Уже с IV века начали погребать некоторых христиан не только при храмах, но и в самых храмах. Так, святой Константин равноапостольный и дети его были погребены в храме святых апостолов. Церковный историк Евсевий повествует о Константине Великом, что он повелел устроить в храме Мучеников 12 мест для погребения умерших. Впрочем, честь быть погребенным при храме, а тем более — в храме, и с IV века предоставлена была не всем, а только некоторым из христиан, как то: государям, епископам, клиру и мирянам примерной христианской жизни; прочие, даже и в VI веке, были погребаемы в открытом поле, вне города. С VI века позволено было и мирян погребать в городах при храмах, но не в самых храмах. С IX века мы уже не встречаем запрещений ни со стороны светской, ни со стороны духовной власти погребать мирян в самых храмах.

У нас главными местами погребения умерших служат в настоящее время отдельно устрояемые кладбища — эти нивы Божии, на которых сеется в тлении то, что имеет восстать в нетлении, сеется в уничижении то, что имеет восстать в славе, сеется в немощи то, что имеет восстать в силе: сеется тело душевное, а возстанет тело духовное (ср.: 1 Кор. 15, 42-44).

Крест — символ спасения — возвышается над могилою всякого христианина, умершего с верою и покаянием.

Умерший веровал в Распятого на Кресте, был крестоносцем во время своей земной жизни и покоится сном смерти под сению креста.

«Не знаем, братие, куда ваши мысли склоняются от сей плащаницы, а наши — к нашему собственному гробу. И наша жизнь, думается нам, так пройдет, как прошла теперь Четыредесятница; и для каждого из нас наступит потом великий пяток смерти, а за сим — великая суббота успокоения в недрах земли, — великая по самому продолжению ее для нас. Господь нисшел во гроб токмо на три дня; а нам долго надобно будет оставаться под землею.

Катакомбы — место погребения древних христиан

«Я — гражданин двух городов; имя мое — Леонид. Вот, что я говорю своим друзьям: будьте веселы, пируйте, живите, потому что некогда вам придется все-таки умереть».

Такова надпись на одном языческом надгробном камне в Малой Азии.

«Здесь покоится в мире Валерия, чтобы некогда воскреснуть во Христе». Вот эпитафия одной галльской христианки IV века.

Таков язык двух резко противоположных воззрений — языческого и христианского. Между тем, как для первого порог смерти представляет завершительный предел существования человека, последователи второго исповедуют: знаем, что когда земной наш дом, сия хижина, разрушится, мы имеем от Бога жилище на небесах, дом нерукотворенный (ср.: 2 Кор. 5, 1).

По надгробным языческим надписям смерть — конец всего, или последний день существования; место погребения — дом смерти, или вечный дом; надгробный памятник — напоминание об исчезнувшем существовании, не говорящий ничего другого.

Для христианина смерть — первый день жизни, или день рождения, а гробница — место временного упокоения его земного праха до дня всеобщего воскресения и Суда; почему древнехристианские кладбища и назывались усыпальницами, местом упокоения, а погребение — полаганием, то есть только на время и как бы на сбережение.

Чтобы иметь более наглядное понятие о резкой противоположности языческого и христианского воззрения на жизнь и смерть, приведем несколько надгробных надписей, языческих и христианских.

Языческие надгробные надписи:

«Хотя я нахожусь здесь, во гробе, но уже не существую более».

«Я не существовал до своего рождения, — не существую и теперь».

«Человек, еще недавно живший вместе с нами, теперь перестал быть человеком, так что никаких следов не остается от него, — стоит только камень с его именем».

«Из ничего человек снова возвращается в ничто, мрачный день смерти вдруг уничтожает цветущую жизнь, и от человека остается лишь одно пустое имя».

«Где нет бытия, там не может быть и страдания», — так утешает себя один овдовевший супруг.

«Она была дочерью смертного и потому должна была умереть», — с такими словами обращается к себе другой муж, лишившийся жены.

Холодное и бессильное утешение, за которым скрывается мрачное и безотрадное отчаяние!

Светлою надеждою и утешением веет, напротив того, от христианских надгробных надписей:

«Душа возвращена Христу».

«Ты будешь жить в Боге».

«Мир духу твоему».

«Почивай в мире».

«Ты жив. Врата небесные отверзлись для тебя. Ты живешь в мире».

Перенесемся или, лучше сказать, спустимся в одно из знаменитейших древнехристианских кладбищ.

Опоясывая город Рим полукругом, будто подкопами, на огромном расстоянии простираются подземные ходы, галереи и комнаты, известные под названием катакомб, или подземного Рима.

Около всего Рима, в первое время его существования, были вырыты большие ямы, которые вскоре, по мере того как обстраивался город, превращались в большие рвы. Из них добывали глину и особого рода землю, употреблявшуюся вместо цемента при постройке беспрерывно сооружаемых зданий. По мере того как вырывали землю, мало-помалу образовались под землею гроты и переходы от одного грота к другому. Первые христиане римские воспользовались ими и начали хоронить своих покойников в этих заброшенных подземных ходах и гротах. Рядом со своими подземными кладбищами они устроили небольшую церковь для совершения богослужений.

Эти катакомбы занимают в Риме, или, вернее, под Римом, такое огромное пространство, что если бы вытянуть их в прямую линию, то эта линия равнялась бы 1360-ти верстам. В них похоронены 74000 мучеников.

Римские катакомбы производят самое разнообразное впечатление на посещающих их. Для человека холодного, ищущего одного только приятного, катакомбы — не более как темные, сырые, однообразные коридоры, в которые спускаются со свечами. Эти длинные коридоры бесчисленное множество раз пересечены другими подземными четвероугольными и круглыми комнатами, — если словом комната можно назвать небольшое, вырытое под землею, не имеющее ни окон, ни дверей, пространство, к которому примыкает несколько коридоров. В этих коридорах легко запутаться, и очень опасно, хотя на шаг, отойти от проводника; один коридор похож на другой, одна комната на другую. В стенах коридоров христиане зарывали своих покойников, в комнатах устраивали алтари и служили Литургии, панихиды и все церковные службы. Позднее, когда начались гонения, они спасались в катакомбах от жестоких преследований и хоронили там своих мучеников, умерщвленных за веру по повелению римских императоров или растерзанных в цирках хищными зверями.

Человек холодный, сойдя под эти сырые и душные своды, увидит в них только сырые и душные своды. Человек мыслящий, чувствующий и понимающий увидит и испытает нечто другое. Эти темные коридоры, эти узкие комнаты расскажут ему великую и чудную повесть о горсти людей, которые любили и верили, которые умирали за то, во что верили, и за то, что любили, которые отдавали состояние, привязанности, семейство, жизнь свою и жизнь своих близких за свою веру — и умирали геройски, умирали, благословляя Бога, молясь за врагов. Эта горсть людей, скрывавшаяся в катакомбах, предназначена была произвести в мире великий переворот, уничтожить язычество, совершенно изменить все понятия и даже пересоздать основания общества. Сила первых христиан заключалась в их крепкой вере и пламенной любви; а с любовью и верою человеку все возможно.

Вот один трогательный эпизод из времен гонений. Однажды, по дороге Аврелиевой, стража вела на казнь Артемия, Кандиду, жену его, и молодую дочь их Павлину. На дороге вдруг показалась толпа христиан, во главе которой шел священник Маркелл. Стража испугалась и убежала. Молодые христиане бросились за воинами и стали их уговаривать и увещевать. Между тем, пока они толковали с воинами, священник увел приговоренных к смерти в подземную церковь, отслужил Литургию и причастил их. Вышедши оттуда, он подошел к воинам и сказал им: «Мы могли бы убить вас, но не желаем сделать вам ни малейшего зла. Мы могли избавить наших братьев, осужденных на смерть, но не сделаем этого. Исполняйте, если смеете, приговор нечестивый!» Воины смутились, однако не решились ослушаться данного им приказания и поспешили убить несчастных христиан. Тела их были взяты и похоронены в катакомбах.

Часто христиане с опасностью жизни уносили тела своих мучеников. Обыкновенно они делали это ночью и вывозили в крытых повозках из ворот Рима, потом спускали в свои подземные кладбища и хоронили их с большими почестями. В годовщину их кончины христиане собирались и праздновали память их торжественным богослужением. Все это делалось тайно; втайне хранили имена священников и клириков; втайне хранили входы в катакомбы и расположение их.

Случалось, что убежище христиан бывало открываемо во дни гонений. Тогда гибель их становилась неизбежною. Так, например, император Нумериан, узнав, что множество мужчин, женщин и детей ищут убежища в катакомбах около дороги Саллара, велел заделать камнями и засыпать песком вход в подземелья, — и все христиане, скрывшиеся там, погибли. Иногда римские солдаты, отыскав вход, сходили в катакомбы и убивали всех, кого там находили. Оттуда же — из катакомб — шли на смерть мученики, часто добровольно отдававшиеся в руки своих гонителей.

Таковы катакомбы, служившие и местом погребения, и местом убежища, и местом общественной молитвы для древних христиан.

Здесь встречаются возвышенно-красноречивые надгробные надписи. Приведем некоторые из них:

«Диоген, могильщик, в мире положен в восьмой день октябрьских календ».

Могильщики, или гробокопатели, хоронившие мертвых, рывшие могилы и ставившие памятники с надписями, были членами церковного клира. Многие из них были знакомы с архитектурою и владели резцом и кистью. Образцы произведений их уцелели до сих пор. На многих могильных камнях были найдены портреты самих могильщиков, высеченные на камне. Один из таких портретов открыт на кладбище святого Калликста. Он представляет могильщика во весь рост. На нем надето платье, спускающееся до колен, а на ногах сандалии. С левого плеча ниспадает кусок лохматой ткани; на правом плече и около колен видно изображение креста. В правой руке — заступ, в левой — зажженный фонарь, висящий на небольшой цепочке. У ног его лежат инструменты его ремесла. Над головою его находится надпись, приведенная нами выше. В языческом Риме не было в обычае упоминать на могильном камне о простом ремесле; но христиане не делали в этом отношении никаких различий: они все считали себя равными, братьями, и всякое ремесло почтенным, лишь бы оно было честно. На надгробных памятниках они обозначали имя и ремесло каждого почившего: консул и простой работник были равно почтенны в их глазах.

«В пятую календу ноября здесь был положен в мире Горгоний, друг всем и никому не враг».

«Здесь Гордиан из Галлии, зарезанный за веру со всем своим семейством, почивает в мире. Феофила, служанка, поставила памятник».

Итак, из всего семейства осталась в живых одна служанка, похоронившая господ своих и поспешившая поставить над ними камень с надписью, уцелевшею до нас и увековечившею как любовь ее к господам, так и мученическую кончину их.

«Клавдию достойному, ревностному и меня любившему».

Какое глубокое, сердечное красноречие в немногих словах!

«Дионисию, невинному младенцу. Он почивает здесь между святыми. Вспомните и помолитесь об авторе и гравере».

«Кукумий и Виктория заживо сделали себе сей камень».

«Живи в Боге и во Христе!»

Какая святая и возвышенная простота в надгробных надписях древних христиан! И как далеки от этой простоты наши многоречивые и широковещательные эпитафии, изобретаемые недостойною христианина и, в особенности, неуместною — в данном случае — суетностью и тщеславием!

Отпевание и погребение младенцев

Над младенцами, умершими по Святом Крещении, совершается особое отпевание как над непорочными, безгрешными: Святая Церковь не молится об оставлении грехов умерших, а только просит сподобить их Царствия Небесного, по неложному обещанию Христову. Хотя младенцы после Святого Крещения сами не сделали ничего, чем могли бы заслужить себе наследие Небесного Царствия, но они во Святом Крещении очистились от прародительского греха, соделались чистыми и непорочными и участниками заслуг Христовых, наследниками вечного Царствия Божия.

Отпевание младенцев совершается над умершими детьми до семилетнего возраста, с какового возраста они уже исповедуются, как взрослые.

Отпевание младенцев короче отпевания возрастных мирских человек и отличается следующим:

1) В нем не поется 17-я кафизма.

2) Не поются «тропари непорочны».

3) Поется канон с припевом: «Господи, упокой младенца». Для ознакомления с духом и сущностью этого канона приведем из него три тропаря:

«Не о младенцах будем плакать, — будем лучше рыдать о самих себе, мы, постоянно грешащие, чтобы избавиться нам геенны».

«Владыка! Ты лишил младенца земных наслаждений: удостой же его, как Правосудный, небесных благ».

«Не рыдайте обо мне, сродники и друзья! ибо я не сделал ничего, достойного плача; плачьте лучше о самих себе, потому что вы постоянно грешите, чтобы вам не подвергнуться мукам: так взывает умерший младенец».

4) Ектения об упокоении младенца отличается от произносимой об умерших в возрасте: в ней усопший младенец называется блаженным, и нет моления о прощении согрешений. И молитва, тайно читаемая священником после ектении, тоже совершенно иная, нежели при ектении об усопших возрастных.

«Паки и паки миром Господу помолимся».

«Еще молимся о упокоении блаженного младенца (имя рек) и о еже, по неложному Своему обещанию, Небесному Своему Царствию того сподобити».

«Яко да Господь Бог наш учинит дух его, идеже вси праведнии почивают».

«Милости Божия, Царства Небеснаго и со Святыми упокоения у Христа безсмертнаго Царя и Бога нашего тому и сами себе просим».

«Господу помолимся».

Священник (тайно):

«Господи, Иисусе Христе Боже наш, породившимся от воды и Духа и в непорочном житии к Тебе преставляющимся Царство Небесное дати обещавый и рекий: оставите дети приходити ко Мне, таковых бо есть Царство Небесное! Смиренно молимся, ныне от нас преставленному рабу Твоему, непорочному младенцу (имя рек), по Твоему неложному обещанию, Царствия Твоего наследие даруй, нас же безпорочное сподоби прейти и христианское скончати житие, со всеми Святыми Твоими в небесных чертозех водворитися».

Возглашает:

«Яко Ты еси воскресение, живот и упокоение всех рабов Твоих и ныне преставленному рабу Твоему младенцу (имя рек), Христе Боже наш, и Тебе славу возсылаем...»

5) По 6-й песни канона и кондаке: «Со Святыми упокой» с икосом:

«Сам един еси безсмертный», поются еще три икоса, изображающие скорбь родителей по умершим младенцам.

6) По 9-й песни малая ектения и ексапостиларий:

«Ныне упокоихся и обретох ослабу многу, яко преставихся от истления и преложихся к животу: Господи, слава Тебе» (трижды).

(Слава и ныне): «Ныне избрах Богоматерь Отроковицу, яко родися из Нея Христос, всех Избавитель: Господи, слава Тебе».

7) После канона читается Апостол и Евангелие иные, нежели при отпевании мирских человек.

Апостол — зачало 162-е (1 Кор. 15, 39-46) — о состоянии человека по воскресении.

Евангелие — зачало 21-е (Ин. 6, 35-39) — о воскресении мертвых силою воскресшего Господа.

8) После Евангелия «бывает последнее целование», при пении прощальных стихир (числом пяти): в этих стихирах выражается скорбь родителей об усопшем младенце и утешение им, что он вселился к ликам святых, как «непричастный житейских зол» и «чистый от тления грехолюбнаго».

9) После прощальных стихир — лития и отпуст:

«Воскресый из мертвых, и живыми и мертвыми обладаяй, Христе истинный Боже наш, молитвами Пресвятыя Твоея Матере и всех святых Твоих, душу от нас преставленнаго младенца (имя рек) в скиниях святых всели и с праведными причти, яко благ и человеколюбец».

По отпусте же глаголет иерей:

«Вечная твоя память, достоблаженне и приснопоминаемый младенче» (имя рек).

Лик же поет трижды: «Вечная память».

10) Вместо разрешительной молитвы, положенной при отпевании возрастных, священник читает следующую молитву:

«Храняй младенцы, Господи, в нынешнем житии, в будущем же веце уготовавый им пространство, Авраамово лоно и по чистоте ангельская светообразная места, в нихже водворяются праведных дуси! Ты Сам, Владыко Христе, душу раба Твоего младенца (имя рек) приими с миром. Ты бо рек еси: оставите дети приити ко Мне, таковых бо есть Царство Небесное. Тебе бо подобает всякая слава, честь и поклонение, со Отцем и Святым Духом, ныне и присно и во веки веков, аминь».

«И вземше тело, идут ко гробу (могиле), предыдущим иереем и диаконом и всему клиру, поющим «Святый Боже». Вложивше же мощи во гроб иерей начальствуяй, взем лопату, сыплет землю во гроб, глаголя: Господня есть земля, и исполнение ея, вселенная и вси живущии на ней. И отходят благодаряще Бога».

Примечание. Над умершими младенцами, которые не сподобились Святого Крещения, не совершается отпевания, так как они не очищены от прародительского греха.

Что же касается до судьбы младенцев, умирающих без крещения, то об этом известны два главных мнения древних учителей Церкви. Одни (Августин и Фульгенций) полагали, что такие младенцы терпят муку, хотя сколько возможно, легкую. Другие помещали их в каком-то среднем состоянии между блаженством и осуждением. Эту последнюю мысль высказывают: а) святой Григорий Нисский: «Преждевременная смерть младенцев не дает еще мысли, чтобы так оканчивающий жизнь был в числе несчастливых; равно как и чтобы наследовал одинаковую участь с теми, кои в сей жизни очистили себя всякою добродетелию». Святой Григорий Богослов: «Последние (не сподобившиеся Крещения по малолетству) не будут у праведного Судии ни прославлены, ни наказаны, потому что, хотя не запечатлены, однако же и не худы, и больше сами потерпели, нежели сделали вреда. Ибо не всякий, недостойный наказания, достоин уже и чести; равно как не всякий, недостойный чести, достоин уже наказания».

Общий взгляд на дух погребальных обрядов

Рассмотрев выше обряды, совершаемые Православною Церковию над умершим христианином, считаем не излишним сказать нечто о том общем духе, который выражается в этих священных обрядах.

Язычник почти ничего не знал о загробной жизни или представлял себе ее неясно и темно. Немногие из язычников только напряженнейшими исследованиями доходили до мысли о бессмертии души, но и эта высокая мысль, будучи шаткою и нетвердою в уме слепотствующего язычника, не могла проливать полной отрады в его скорбную душу над гробом собрата, не могла рассеивать всех его сомнений касательно загробной жизни. Неудивительно поэтому, что скорбь и сетования язычников при погребении умершего были так безотрадны и выражались такими неистовыми действиями: рванием на себе волос, терзанием лица, биением себя в грудь, бичеванием и тому подобным. Неудивительно, что и погребальные обряды языческие не выражали ни одной светлой мысли, напротив, носили на себе отпечаток суеверия, нелепостей и бесчеловечия. Мрачный взгляд язычника на смерть и будущую жизнь выражался и в символическом изображении смерти, употреблявшемся у язычников. Этот прекрасный юноша, с бледным лицом, с потухшим взором, с погасшим факелом в руках, этот гений смерти выражал не отрадную мысль о воскресении, как можно было бы подумать с первого взгляда, не ту христианскую истину, что в этом потухшем взоре некогда засветится жизнь и мертвый труп снова воспрянет к деятельности нескончаемой и бесконечной, — нет, здесь выражалась страшная мысль об уничтожении: вечная ночь — вот, что начертано было на бледном челе уснувшего юноши. Мысль, возбуждающая в душе болезненную скорбь, убивающая все наши святые надежды...

Но светло и ясно христианская вера представляет христианину его будущее состояние и успокоительно отвечает на все вопросы, возникающие иногда в уме человека и волнующие его сердце при мысли о могиле. Божественная вера приподнимает пред взором христианина край завесы, скрывающей от нас будущее, указывает ему на чудесное и величественное преображение тела человеческого, представляет нам новое небо и новую землю (ср.: Откр. 21, 1), где верующие будут жить в союзе с Богом и с бесчисленным сонмом Ангелов и святых. Владыка жизни, благоволивший умереть за нас, победоносно разрушил державу смерти и избавил нас от страха истления (ср.: Евр. 2, 14, 15), а потому — смерть в глазах христианина есть сон утомленного и усталого путника, после которого (сна) он опять пробудится для новой и лучшей жизни (ср.: 1 Кор. 15, 42).

При таком взгляде верующего на смерть и будущую жизнь ему неприлично скорбеть и печалиться о разлуке с любезными его сердцу; напротив, он должен радоваться и, провожая умершего брата в страну вечности, петь хвалебный торжественный гимн Победителю смерти: «Нам не должно, — говорит Киприан, — оплакивать наших братьев, оставивших мир по призыву Господа; так как мы знаем, что они не потеряны для нас, а только предупредили нас». Потому-то погребальные обряды нашей Церкви проникнуты утешением, служат символами, в которых выражается мысль о воскресении и будущей бессмертной жизни. Когда увлажненный слезами взор православного христианина видит во гробе добычу тления и разрушения и сердце уже готово бывает предаться безутешной скорби, — тогда Святая Церковь своими трогательными погребальными обрядами утешает, ободряет живущих, рассеивает все их сомнения, обращается в пламенных молитвах к Богу о помиловании умершего и прощении ему всех согрешений и, наконец, все свои молитвы завершает и запечатлевает разрешительною молитвою: умерший брат наш идет в другой мир в мире с Богом, Отцом своим, и с Церковию, материею своею.

Пред взором верующего, понимающего смысл погребальных обрядов нашей Православной Церкви, как бы повторяется чудесное видение Иезекииля, как иссохшие кости оживают, облекаются плотию, связываются жилами и, по гласу Всемогущего, начинает веять в них дух жизни (см.: Иез. 37, 1-10). Самые погребальные песни, которые поются над гробом нашего собрата во Христе, заключают в себе полное догматическое учение о воскресении и будущей жизни, выраженное только трогательным, сильным и пламенным языком сердца и прерываемое пламенною молитвою к Богу о помиловании умершего. Уже святой Иоанн Златоуст выразил общий дух погребальных обрядов нашей Православной Церкви. «Скажи мне, — спрашивает он своих слушателей, — что означают сии светлые лампады? Не то ли, что мы провожаем умерших, как борцов? Что выражают сии гимны? Не Бога ли мы прославляем и благодарим Его за то, что Он увенчал усопшего?». «Размысли, — говорит он в другом месте, — что выражают псалмы? Если ты веришь тому, что произносишь, то напрасно плачешь и скорбишь».

Но не должно думать, что Церковь запрещает нам всякое проявление нежной дружбы, сердечной привязанности к нашим усопшим братиям. Христианская вера не запрещает естественных и невинных движений и чувствований сердца, но только умеряет их, облагораживает и возвышает. Святая Церковь не запрещает умеренного плача по умершим: она «знает могущество нашей природы, знает, что мы не можем не плакать о тех, к которым при жизни их питали любовь и дружбу», знает, что запрещать умеренный плач по умершим есть то же, что запрещать дружеские разговоры и разрывать все человеческие связи. Она не допускает только безграничных и непристойных проявлений скорби, свойственных язычникам. «И я также плакал, — признается святой Амвросий Медиоланский, — но плакал также и Господь — Он о постороннем (Лазаре), а я — о своем брате». Поэтому-то Святая Церковь и поет трогательные прощальные песни над гробами наших собратий. Но, по намерению ее, наше сетование и плач должны растворяться радостию и упованием: пусть взор христианина, орошенный слезами, будет возведен на небо и последнее прощальное целование умершего и молитва о нем к Богу пусть будут заключены словами скорбящей сестры Лазаря: знаю, что воскреснет брат мой в последний день (ср.: Ин. 9, 24).

Таким образом, Православная Церковь в совершении погребальных обрядов является сердобольною матерью, которая то утешает и ободряет живых и сочувствует их горести, то в пламенных молитвах обращается к Богу о прощении согрешений усопшему, забывая все содеянное им злое, чтобы исходатайствовать ему у Бога Царство Небесное. Радуется сердце, когда представишь себе, что в то время, как мы оставляем все земное и все земное оставляет нас, у нас остается на земле нежная мать, которая любит нас, ходатайствует о нас и молится за нас Богу. А, с другой стороны — сердце наше не может не скорбеть об участи тех, которые до того разорвали союз с этою святою матерью, что она не дерзает уже молить о них Бога и заключает для них свое любвеобильное сердце.

Связь и общение живых с умершими

За смертию кого бы ни было из наших присных, как бы ни был он близок к нам в здешней жизни, для нас уже решительно порваны всякие нити или узы нынешних чувственных связей с ним. Смерть полагает и утверждает между живыми и умершими великую пропасть, разобщает между собою тех и других. Но она разобщает их только чувственно, а не духовно: духовная связь и общение не прекращаются и не прерываются между продолжающими жить в этом мире и переселившимися в мир загробный.

Живем ли, — говорит апостол, — живем для Господа; умираем ли — для Господа. И потому живем мы или умираем, мы Господни (ср.: Рим. 14, 8). Бог Авраама, Бог Исаака, Бог Иакова не есть Бог мертвых, но живых. Ибо у Него все живы (ср.: Лк. 20, 38). Все верующие составляют одно духовно-нравственное Царство Божие, одно духовное тело, Церковь Христову (ср.: Еф. 1, 23; Кол. 1, 18). Итак, основание связи и общения живых с умершими есть — Господь наш Иисус Христос и Его вседейственная благодать. Единый Бог, пред лицом Которого все живы, есть — Творец, Царь, Отец и Спаситель душ, как пребывающих еще на земле в своих телах, так и разрешившихся от уз и плоти и находящихся в загробном мире.

Вера и любовь — вот те духовные узы, которые соединяют живых с умершими. Вера соединяет настоящее с будущим, видимое с невидимым. Вера соединяет человека с невидимым Богом, с невидимым ангельским миром и с переселившимися в невидимый мир братиями его. Любовь, соединяющая нас здесь, на земле, часто до готовности жертвовать жизнию за любимое лицо, переходит за гроб. Любовь бессмертна, никогда не отпадает, не умирает (ср.: 1 Кор. 13, 8). А проявлением или плодом любви является живое сочувствие, принятие к сердцу состояния ближнего. Если только душа не потеряла божественной любви, то где бы она ни была — за гробом или еще в теле, на земле, она не может не принимать живого, деятельного участия в состоянии душ, ей близких, где бы они ни находились. При этом условии — умершие сочувствуют живым и живые должны сочувствовать умершим. Живые и умершие, как члены одного духовного тела Христова, находятся во взаимном между собою сочувствии: страдает ли один член, страдают с ним все члены; славится ли один член, с ним радуются все члены (1 Кор. 12, 26).

«Умершие всегда пребывают с нами своим духом, и мы, живые, верою всегда можем видеть наших усопших и слышать их голос».

«Можно быть далеко и близко к умершему. Чем сильнее любовь к умершему, чем сильнее и наша молитва о нем, тем ближе и умерший к нам. Молитва веры до такой степени может приблизить к нам умершего, что мы сами почувствуем его приближение, почувствуем дыхание души его около нас. Во время молитвы преимущественно сердце подает весть».

В притче о погибшей (пропавшей) овце Господь поучает, что святые Ангелы радуются на небе о каждом кающемся грешнике (см.: Лк. 15, 10).

Евангелие повествует, что в минуту смерти Христовой — многие тела усопших святых воскресли и, выйдя из гробов по воскресении Его, вошли во святой град и явились многим (Мф. 27, 52, 53). «Спрашивается: что привлекло этих воскресших святых (говорю о собственном движении духовном) во святой град и побудило явиться в нем многим? Не глубокое ли участие к бедному городу, не узнавшему своего и всемирного избавителя Христа? Не стремление ли вошедших в радость Христова воскресения отцов поделиться этою радостию, по возможности, со своими живыми детьми? Так может быть сочувственно состояние отшедших в другую жизнь состоянию еще живущих. И — таким образом — как мы, живущие, можем самою своею судьбою и деятельностию способствовать или препятствовать успокоению усопших, так и они, с своей стороны, своим состоянием и движениями, во свете лица Божия, заботливо соучаствуют в нашей судьбе. И — вот, оба мира, загробный и наш земной, находятся во взаимной связи и живом соотношении между собою».

Но не одни только умершие совершенные или святые сочувствуют остающимся на земле грешным собратиям. «По Евангелию Христову, даже дух богача немилосердого, сый в муках, и — притом — таких, что для него желанною и, однако, недоступною отрадой было бы хоть одно чувственное прикосновение к нему омоченным пальцем или что-нибудь, подобное тому в порядке и образе загробной жизни, озабочивается судьбою своих, еще живущих, братьев, — жалобно умоляет Авраама послать к ним Лазаря с предостережением, чтобы и они (путем своей жизни и мысли, конечно) не пришли на то же место мучения (см.: Лк. 16, 27-30). Положим, что жестокосердная душа богача умоляла об этом, отчасти, и по мрачному движению зависти к радостной судьбе Лазаря и бесчеловечного желания ему продолжения земных его озлоблений — как с глубокою духовною проницательностию замечает святой Златоуст (в толковании этого места). Но, судя по ответу Авраамову прямо на его мольбу, никак нельзя вовсе отрицать в богаче немилосердном и действительного беспокойства его за своих братьев. Что же сказать теперь о душах добрых, любящих, всегда на земле бывших в озабоченности судьбою своих возлюбленных?»

Вера спасает и живых и умерших. Совершенные умершие ходатайствуют за нас, живых, а мы, живые, молим Бога за умерших несовершенных, содержимых во аде. Так благоустроительно совершается наше спасение во Христе Господе нашем, взявшем на Себя грехи всех верующих в Него, находящихся как в этой, так и в загробной жизни. Он — Бог и Спаситель всех верных Ему.

Основания учения Церкви о ходатайстве живых за умерших в Священном Писании

Как праведники, вдруг — по смерти тела и частном суде над ними, восходят душами своими на небо и удостаиваются блаженства, точно так же грешники отходят душами своими во ад — место печали и скорби, хотя как первые не чувствуют еще совершенного блаженства, так и последние до всеобщего Суда не терпят совершенного мучения. Впрочем, преподавая учение, что все грешники, после смерти своей и частного суда над ними, равно отходят во ад, Православная Церковь в то же время исповедует, что для тех из них, которые до разлучения с настоящею жизнью покаялись, только не успели принести плодов, достойных покаяния (каковы: молитва, сокрушение, утешение бедных и выражение в поступках любви к Богу и ближним), остается еще возможность получить облегчение в страданиях и даже вовсе освободиться от уз ада. Такое облегчение и освобождение грешники могут получать не по собственным каким-либо заслугам или чрез раскаяние (ибо после смерти и частного суда нет места ни для покаяния, ни для заслуг), но только по бесконечной благости Божией; чрез молитвы Церкви и благотворения, совершаемые живыми за умерших, а особенно силою Бескровной Жертвы, которую, в частности, приносит священнослужитель для каждого христианина о его присных, вообще же — за всех повседневно приносит Кафолическая Апостольская Церковь.

Утешительное учение Православной Церкви о возможности для грешников, умерших с покаянием, получать облегчение и даже совершенное освобождение от мучения ада, по молитвам еще живущих братий и их благотворениям (цель этих благотворений есть также возбуждение в других молитвы о преставившихся) или, что то же, по молитвам Церкви, силою Бескровной Жертвы, — это учение имеет основание в Священном Писании.

Святой апостол Иаков заповедует нам молиться друг за друга (ср.: Иак. 5, 16); и святой апостол Павел просит совершать молитвы за всех человеков (ср.: 1 Тим. 2, 1). И тот и другой апостол заповедуют молиться друг за друга и за всех без ограничительного обозначения места, времени и других обстоятельств. Мы должны, следовательно, молиться за ближних наших и тогда, когда они находятся вместе с нами, и тогда, когда они бывают в отсутствии; и тогда, когда они живут еще на земле, и тогда, когда они чрез смерть переселяются в другой мир, потому что живем ли мы или умираем, мы всегда Господни (ср.; Рим. 14, 8), и умершие, как и живые, для Бога все — равно живы (ср.: Лк. 20, 38).

Предостерегая нас от молитвы за ближних, неугодной Богу и бесплодной для них, святой апостол Иоанн Богослов дает нам другую заповедь: Если кто видит брата своего согрешающего грехом не к смерти, то пусть молится, и Бог даст ему жизнь, то есть согрешающему грехом не к смерти. Есть грех к смерти: не о том говорю, чтобы он молился (1 Ин. 5, 16). Но все умершие с истинным раскаянием свободны от смертного греха уже потому одному, что они раскаялись: «ибо грех к смерти есть (говорят отцы 7-го Вселенского Собора), когда некие, согрешая, в неисправлении пребывают и жестоковыйно (упорно) восстают на благочестие и истину... В таковых несть Господа Бога, аще не смирятся и не истрезвятся от своего грехопадения» (правило 5-е). Следовательно, все умершие с истинным покаянием, хотя бы прежде и находились в смертных грехах, а тем более, если не находились, — принадлежат к числу тех ближних наших, за которых нам заповедано молиться без всякого сомнения и колебания. По этой заповеди апостольской, одни умершие в смертных грехах, в нераскаянности и вне общения с Церковию, не удостаиваются ее молитв.

По учению апостольскому, молитвы наши за ближних могут быть для них вообще благотворны даже в нравственном отношении (см.: 2 Сол. 1, 11, 12; Еф. 6, 18, 19), в особенности много может усиленная молитва праведного (Иак. 5, 16), и, в частности, наши молитвы за братий, не находящихся в смертном грехе, могут подавать им жизнь (ср.: 1 Ин. 5, 16). Следовательно, хотя мы не понимаем, каким образом действуют наши молитвы на ближних наших, пока они находятся еще в настоящей жизни, тем не менее — молитвы наши действенны и спасительны для них. Точно так же, не постигая и того, как могут действовать наши молитвы на братий наших, скончавшихся с истинным покаянием, мы не вправе сомневаться в действительности и спасительности для них этих молитв.

Если чего попросите во имя Мое, — говорит Христос Спаситель, — Я то сделаю (Ин. 14, 14). Итак, всякая наша молитва к Богу, а — следовательно — и молитва за ближних, как живых, так и умерших, может быть сильна и действенна только тогда, когда возносится во имя Господа Иисуса, Который есть единый Посредник между Богом и человеками (ср.: 1 Тим. 2, 5). Иисус Христос примирил нас с Богом и искупил от всякого греха, когда принес Ему на Кресте в умилостивительную жертву Самого Себя — собственное Тело и собственную Кровь (Евр. 9, 14, 26; 10, 10); и в Таинстве Евхаристии доселе приносится Богу та же самая умилостивительная жертва, преломляется то же самое честное Тело нашего Искупителя за жизнь мира (ср.: Ин. 6, 51) и проливается та же самая честная Кровь Его во оставление грехов (Мф. 26, 28). Следовательно, если когда наша молитва как за живых, так равно и за умерших братий наших, может быть угодна Богу и благотворна для них, то — преимущественно — в то время, когда она бывает соединена с приношением за них Бескровной умилостивительной Жертвы.

Господь Иисус Христос говорит: если кто скажет слово на Сына Человеческого, простится ему; если же кто скажет на Духа Святаго, не простится ему ни в сем веке, ни в будущем (Мф. 12, 32). Отсюда прямой вывод, что отпущение грехов грешникам возможно и по смерти их.

В Апокалипсисе говорится, что Господь Иисус Христос имеет ключи ада и смерти (Откр. 1, 18); следовательно — Он может отверзать ими затворы адовы и освобождать оттуда грешников.

Но так как по смерти для самих грешников не остается места ни для покаяния, ни для заслуг, то объяснить возможность отпущения грехов грешникам и освобождения их от уз ада нет другого способа, кроме того, что Господь совершает это по молитвам Церкви и в силу Бескровной умилостивительной Жертвы, приносимой за умерших! О скончавшихся с хулою на Духа Святого, или — что то же — в смертном грехе, и не раскаявшихся, Церковь не молится, — и вот потому-то, как сказал Спаситель, хула на Духа Святаго не отпустится человеку ни в сем веке, ни в будущем (ср.; Мф. 12, 32).

Во Второй книге Маккавейской повествуется о доблестном и благочестивом вожде иудейском Иуде Маккавее следующее: Выступил же Иуда с тремя тысячами пеших и четырьмя стами конных. Когда они вступили в сражение, случилось пасть немногим из иудеев... так как наступал седьмой день, то они очистились по обычаю и праздновали субботу. На другой день бывшие с Иудою пошли, как требовал долг, перенести тела павших и положить их вместе с сродниками в отеческих гробницах. И нашли они у каждого из умерших под хитонами посвященные Иамнийским идолам вещи, что закон запрещал иудеям: и сделалось всем явно, по какой причине они пали. Итак, все прославили праведного Судию Господа, открывающего сокровенное, и обратились к молитве, прося, да будет совершенно изглажен содеянный грех; а доблестный Иуда увещевал народ хранить себя от грехов, видя своими глазами, что случилось по вине павших. Сделав же сбор по числу мужей до двух тысяч драхм серебра, он послал в Иерусалим, чтобы принести жертву за грех, и поступил... хорошо и благочестно, помышляя о воскресении; ибо, если бы он не надеялся, что павшие в сражении воскреснут, то излишне и напрасно было бы молиться о мертвых. Но он помышлял, что скончавшимся в благочестии уготована превосходная награда, — какая святая и благочестивая мысль! Посему принес за умерших умилостивительную жертву, да разрешатся от греха (2 Мак. 12, 33-34, 38-45).

У евреев было в общем обычае преломлять хлеб над умершим (ср.: Втор. 26, 14; Иер. 16, 7). Существовал еще частный обычай — налагать на себя добровольно пост по случаю неблаговременной кончины кого-либо из близких (см.: 1 Цар. 31, 13; 2 Цар. 1, 12; 3, 35). Нет сомнения, что благочестивые из евреев соединяли с этими обычаями и молитвенные обряды.

Поминовение усопших существует в Церкви христианской со времен апостолов

Поминовение усопших, как предание апостольское, существует в Церкви христианской с самого ее начала. Доказательство этого мы находим в древних Литургиях и свидетельствах святых отцов и учителей Церкви.

Все древние Литургии, как те, которые употребляются или употреблялись в Церкви восточной православной, известные под именами: святого апостола Иакова, брата Господня, святого Василия Великого, святого Иоанна Златоустого, святого Григория Двоеслова, — так и Литургии Церкви западной: римская, испанская или мозарабская, галликанская и другие, наконец, Литургии различных неправославных сект, издревле существующих на востоке: яковитов, коптов, армян, эфиопов, сирийцев, несториан и прочих, как они ни многочисленны и ни разнообразны, содержат в себе молитвы за умерших. А это непререкаемо свидетельствует нам о том, что от дней самих апостолов, предавших Церкви чин Божественной литургии, не было времени, когда бы христиане не молились за своих усопших братий и притом при совершении важнейшего из своих Божественных богослужений.

Святой Дионисий Ареопагит говорит: «Священнослужитель творит молитву над усопшим и, по молитве, целует его, а затем все предстоящие; в молитве же просят бесконечную благость Божию, да простит усопшему все грехи, по немощи человеческой соделанные, и упокоит его в свете и стране живых, в недрах Авраама, Исаака и Иакова, в месте, откуда удалены всякая болезнь, печаль и воздыхание...», и спустя несколько: «Об упомянутой молитве, которую произносит священнослужитель над покойником, пришедшее к нам от наших богодухновенных наставников предание изложить необходимо».

Святой Афанасий Великий пишет: «Богоглаголивые апостолы, освященные учители и духовные отцы, по достоинству их, будучи исполнены Божественного Духа и по мере вместимости приявшие исполнившую их восторга силу Его, богодухновенными устами богоугодно учредили Литургии, молитвы и псалмопения и годичные воспоминания об усопших, каковое обыкновение, благодатию человеколюбивого Бога, даже доныне усиливается и распространяется от восток солнца до запад, на севере и юге, в честь и славу Господа господствующих и Царя царствующих».

Святой Григорий Нисский: «Ничего без рассуждения, ничего бесполезного не предано от Христовых проповедников и учеников и не принято повсеместно Церковию Божиею, но это есть дело весьма богоугодное и полезное — при Божественном и преславном Таинстве совершать поминовение об усопших в правой вере».

Святой Иоанн Златоуст: «Не напрасно узаконено апостолами творить пред страшными Тайнами поминовение об усопших: они знали, что великая бывает от сего польза для усопших, великое благодеяние». «Не напрасно бывают приношения за усопших, не напрасно моления, не напрасно милостыни: все это установил Дух Святой, желая, чтобы мы получили пользу друг чрез друга».

Святой Иоанн Дамаскин: «Таинники и самовидцы Слова, покорившие круг земной, ученики и божественные апостолы Спасителя не без причины, не напрасно и не без пользы установили при Страшных, Пречистых и Животворящих Тайнах совершать поминовение о верных усопших, что от конец до конец земли владычествующая Апостольская и Соборная Церковь Христа и Бога и содержит твердо и беспрекословно с того времени даже доныне и до кончины мира содержать будет. Ибо вера христианская, чуждая заблуждений, ничего бесполезного не приняла и не стала бы ненарушимо содержать вовеки, но все полезное, богоугодное и весьма спасительное».

Тертуллиан: «Приношения за умерших мы творим ежегодно в день их кончины».

Киприан: «Епископы, наши предшественники, благочестиво рассуждая и заботясь о спасении, определили, чтобы ни один умирающий брат не возлагал после себя попечительства и покровительства на священнослужителя; и если бы кто сие сделал, то не творили бы за того приношения, и жертва о успении его не совершилась бы: ибо не заслуживает именоваться в молитве священников, пред алтарем Божиим, тот, кто хотел отвлечь от него священников и слуг алтаря».

Евсевий: «Весь народ, вместе с священнослужителями, не без слез и глубоких воздыханий, возносил к Богу молитвы о душе Царя и этим исполнял желание боголюбезного».

Святой Кирилл Иерусалимский: «Поминаем и прежде почивших, во-первых, патриархов, пророков, апостолов, мучеников, чтобы их молитвами и предстательством принял Бог моление наше; потом молим о преставившихся святых отцах и епископах и вообще о всех из нас, прежде почивших, веруя, что превеликая будет польза душам, о которых моление возносится в то время, как святая предлежит и страшная жертва».

Святой Амвросий: «Даруй, Господи, покой рабу Твоему Феодосию (императору), тот покой, который предуготовал Ты рабам Твоим».

Святой Ефрем Сирин: «Если подзаконные священники служебными приношениями очищали грехи убиенных на брани, как оскверненных беззакониями, о коих упоминается в Писании (см.: 2 Мак., гл. 12), то кольми паче священники Нового Завета Христова могут, действительно, очищать долги отшедших от земли грешников святыми приношениями и молитвами уст своих». И в другом месте: «Неотступно будем молить Его (Бога), чтобы изгладить вины паствы Своей — чад избранной и святой Церкви Его и чтобы очистил грехи умерших, почивших в уповании на Него».

Не упоминаем об Арнобии, Епифании, Григории Богослове, Августине и многих других отцах и учителях Церкви, — тем более, что по сознанию даже иномыслящих (Кальвина, Бингама и других), все святые отцы и учители Церкви, в продолжение первых тринадцати веков, единогласно учили молиться за умерших.

Святоотеческие объяснения, почему и как наши молитвы могут быть благотворны для умерших

В писаниях древних отцов и учителей Церкви мы находим сообразные с Словом Божиим объяснения того, почему и как наши молитвы могут быть благотворны и спасительны для скончавшихся в вере и покаянии.

Святой Кирилл Иерусалимский, в 5-м тайноводственном поучении говорит: «Хочу я вас и примером уверить, — ибо, я знаю, многие говорят: какая польза душе, с грехами или без грехов отходящей от мира сего, если она поминается в молитве? — А что, если бы какой царь послал досадивших ему в ссылку, а их ближние потом, сплетши венец, принесли бы ему оный за терпящих наказание, — то не сделал ли бы он им облегчение наказания? Таким образом, и мы за усопших, если они и грешники, принося Богу молитвы, не венец соплетаем, но Христа, закланного за наши согрешения, приносим, умилостивляя за них и за нас человеколюбца Бога».

Святой Иоанн Златоуст, в беседе 3-й на Послание к Филиппийцам пишет: «Когда весь народ и священный собор стоят с простертыми к небу руками и когда предлежит страшная жертва, — как не умилостивим мы Бога, молясь за них (умерших)? Но это о тех только, которые в вере умерли». И в другом месте: «Есть еще, поистине, есть возможность, если хотим облегчить наказание скончавшегося грешника. Если будем творить о нем частые молитвы и раздавать милостыни, то хотя бы он был и недостоин сам по себе, Бог услышит нас. Если Он ради апостола Павла спас других и ради одних щадил других, то как не сделает того же самого и для нас?»

Блаженный Августин учит: «Не должно сомневаться, что молитвы Святой Церкви, спасительная жертва и милостыни, совершаемые за души умерших, вспомоществуют им к тому, чтобы Господь был к ним милостивее, нежели сколько заслужили они по грехам своим. Ибо вся Церковь соблюдает это, как преданное от отцов, чтобы за скончавшихся в общении Тела и Крови Христовой молиться, когда вспоминаются они в свое время при самом жертвоприношении, и выражать, что жертва приносится и за них. Кто также усомнится, что и дела милосердия, совершаемые для умилостивления за них, приносят пользу тем, за которых не всуе воссылаются Богу молитвы?»

Во всех приведенных отеческих изречениях раскрывается та мысль, что если Бог многократно благоволил являть милость Свою одним по вере и предстательству других (см.: Мф. 8, 13; 9, 2; 15, 28), то нет основания сомневаться и в том, что Он не отвергнет наших молитв за наших умерших братий, нуждающихся в милосердии Божием. Другие отцы указывали на то, что наши молитвы могут помогать и умершим точно так же, как они помогают живущим еще на земле, но разлученным с нами по телу братиям нашим, находящимся в путешествии, в плену, в заточении, в темнице, и как помогают молитвы родителей их немощным детям (см.: Флп. 1, 4, 19; Кол. 1, 9; 2 Тим. 1, 3; 2 Кор. 1, 11; Деян. 12, 5, 12).

Святой Епифаний пишет: «Живые и оставшиеся (на земле) веруют, что отшедшие и умершие не лишены бытия, но живы пред Богом. Как Святая Церковь научает нас о путешествующих братиях молиться с верою и упованием, что совершаемые о них молитвы полезны им: так надобно разуметь и о молитвах, совершаемых об отшедших от мира сего».

Святой Афанасий Великий говорит: «Приносящий жертву за усопшего должен то же иметь в мыслях, что имеющий малолетнего сына, слабого и немощного, который, когда сын его занеможет, с верою приносит за него в храм Божий свещи и фимиам с елеем и все сие сожигает за отрока, но не сам отрок все сие держит и приносит, как бывает с отрицаниями и обетами при общественном возрождении.

Так должно себе представлять, что и усопший сам держит и приносит свещи и елей и все дары, приносимые для спасения его: и, таким образом, благодатию Божиею не суетны будут усилия к достижению того, к чему он стремится с верою».

Наши молитвы могут действовать на души скончавшихся непосредственно, если только они скончались в правой вере и с истинным раскаянием, то есть в общении с Церковию и с Господом Иисусом, — так как в этом случае, несмотря на видимое удаление от нас, они продолжают вместе с нами принадлежать к одному и тому же Телу Христову (ср.: Еф. 1, 23; Кол. 1, 18), в котором точно так же не может не сохраняться сочувствия и взаимного влияния между членами, как естественно существует оно между всеми членами нашего тела (ср.: 1 Кор. 12, 26) и как обнаруживается оно и во внешней природе между существами одного рода, живущими хотя отдельно, но одною жизнию.

«Для умерших, — говорит святой Ефрем Сирин, — благодетельны поминовения, совершаемые святыми во время их жизни. Смотрите, вот и пример сему представляют некоторые творения Божии, как то виноград — его зреющие грозды в поле и выдавленное вино в сосудах: когда созревают ягоды на виноградной лозе, тогда вино, стоящее в доме неподвижно, начинает пениться и волноваться, как бы желая убежать. То же бывает, кажется, и с растением — луком: ибо как скоро начнет созревать лук, посаженный в поле, в то же время — дает отпрыски и лук, в доме находящийся. Итак, если и растения имеют между собою такое соощущение, то не более ли для умерших ощутительны молитвенные приношения? Когда же благоразумно согласишься на то, что сие происходит сообразно с природою тварей, то представляй себе, что ты начаток тварей Божиих».

Равным образом и другой святой отец замечает: «Как бывает с заключенным в сосуде вином, которое, когда цветет виноград в поле, слышит запах и цветет вместе с ним, — так думай и о душах грешников: они получают некоторое благодеяние от приносимой за них Бескровной Жертвы и благотворения, как знает и повелевает единый Владыка живых и мертвых, Бог наш».

«Как вещественная частица, усвоенная организмом, получает от него новые свойства и новую жизнь, так и верующий — в живом союзе с телом Христовым способен получить от него новые свойства и новую жизнь, лишь бы он не отторгался от Церкви своим личным неверием и нечестием. Поэтому молитвы в Церкви одних за других возвышают несовершенных между ними и помогают им духовно возрастать до блаженного состояния в Царстве Христовом. Это — не внешняя помощь богатых бедным, не внешнее заступничество сильных за слабых, не судебное зачисление заслуг одного лица другому, но внутреннее сообщение жизни и силы от целого к частям. Как на земле, так и за гробом — каждый верующий объемлется любовию Церкви, проникается ее духом и постепенно возрастает в любви Христовой, которая есть начало и верх совершенства христианского».

Наконец, наши молитвы могут быть благотворны для скончавшихся в правой вере и с истинным раскаянием потому, что, отшедши в другой мир в общении с Церковию, они — притом — в самих себе перенесли туда начаток добра, или семя новой жизни, которого только не успели сами раскрыть здесь и которое, под влиянием наших теплых молитв, при благословении Божием, может мало-помалу развиться и принести плод, как развивается доброе семя в земле под живительным влиянием солнца, при благорастворении воздуха, — между тем как для скончавшихся в нечестии и нераскаянности и совершенно погасивших в себе дух Христов (ср.: 1 Сол. 5, 19) ничего не помогут никакие молитвы живущих еще братий, подобно тому, как ничего не могут сделать для оживления гнилых семян, потерявших начало растительной жизни, ни влияние солнца, ни благорастворенный воздух, ни питательная влага.

Такого рода рассуждения мы встречаем у блаженного Августина и у святого Иоанна Дамаскина.

Блаженный Августин говорит: «Нимало не должно сомневаться, что молитвы Святой Церкви, спасительное жертвоприношение и милостыни приносят пользу умершим, — но лишь тем, которые прежде смерти жили так, чтобы по смерти все это могло быть для них полезным. Ибо для отшедших без веры, споспешествуемой любовию, и без общения в Таинствах напрасно совершаются ближними дела того благочестия, коего залога они не имели в себе, когда находились здесь, не приемля или всуе приемля благодать Божию, и сокровиществуя себе не милосердие, а гнев. Итак, не новые заслуги приобретаются для умерших, когда совершают за что-либо доброе знаемые, а только извлекаются последствия из прежде положенных ими начал».

Святой Иоанн Дамаскин пишет: «Каждый человек, имевший в себе малую закваску добродетелей, но не успевший превратить оную в хлеб, — поелику, несмотря на свое желание, не мог сего сделать или по лености, или по беспечности, или потому, что отлагал со дня на день, и сверх чаяния постигнут и пожат кончиною, — не будет забыт праведным Судиею и Владыкою, но Господь по смерти его возбудит его родных, ближних и друзей, направит мысли их, привлечет сердца и преклонит души к оказанию ему пособия и помощи. И когда Бог подвигнет их, а Владыка коснется сердец их, они поспешат вознаградить опущение умершего. А тот, кто вел жизнь порочную, которая была вся усеяна тернием и исполнена скверн и нечистот, который никогда не внимал совести, но с беспечностию и ослеплением погружался в мерзость похотей, удовлетворяя всем пожеланиям плоти и нимало не заботясь о душе, — которого все мысли заняты были плотоугодием и который в таком состоянии постигнут кончиною, — сему никто не прострет руки, но так будет с ним поступлено, что ему не подадут помощи ни супруга, ни дети, ни братия, ни родственники, ни друзья: поелику, Бог не призрит на него».

Ходатайство Церкви за умерших

Частные родительские дни

Поминовение усопших особ царского дома (царские панихиды)

В 1548 году, 21 июня, великий князь и царь Иоанн Васильевич, по благословению митрополита Макария, установил общую память «усопшим благоверным Князем и Боляром и Христолюбивому воинству и Священническому и Иноческому чину и всем православным христианом и оттоле повеле написати ту память в Соборныя книги», для чего в древности существовал в России особый панихидный приказ. Поэтому и список ежегодно, в известные дни, поминаемых «преставльшихся Великих Российских Императоров, Императриц, Царей и Цариц и прочих особ Высокой их фамилии» начинается с царя Иоанна Васильевича Грозного, скончавшегося в 1584 году.

Святейшим Синодом предписано, как отправлять царские панихиды в дни, назначенные для этого в Реестре поминовения царственных особ. «Поминовение чинить архиереям и монастырским властям и прочим священнослужителям так: 1) по великих Государях Императорах и Императрицах и по Государыне Цесаревне Анне Петровне панихиды служить архиереям, в монастырях монастырским настоятелям в числа, показанныя в Реестре, равно и в прочих кафедральных архиерейских и градских соборах протопопам соборне, и в ружных, приходских и городских церквах — священнослужителям. 2) По великих Государях Царях и Царицах и по прочих высоких персонах отправление панихиды оставляется на произволение архиерея; только она неопустительно должна совершаться если не архиереем, то прочими духовными лицами. В монастырях же настоятелям и во всех прочих соборах и церквах священнослужителям служить панихиды самим по всех членах Царствующаго Дома».

Только уважительные причины (благословные вины) освобождают архиереев и настоятелей от совершения царских панихид: это — болезнь, отсутствие по делам, не терпящим отлагательства, и другие, тому подобные обстоятельства. «Городских соборов, ружных и приходских церквей священнослужителям оное поминовение отправлять помесячно, то есть сколько в коем месяце тех персон по именам показано, но всех в последних числах каждого месяца за одною панихидою. Если бы, по какой благословной вине, в те числа исполнить оного не случилось, то в иной день исполнить неотменно.

Когда же кому-либо из членов Царствующего Дома поминовение случится во дни Великого поста или в воскресные и праздничные дни, тогда поминовение отправлять по субботам тех седмиц.

Если же поминовение по ком-либо из членов Царствующего Дома случится во дни между Лазаревою субботою и Фоминым понедельником, вообще в неделю Ваий, на Страстной и Светлой седмицах, то поминовение отправлять в Фомин вторник».

Частное поминовение умерших

Несколько примеров спасительности молитв за умерших

Святой Григорий Двоеслов, папа Римский, представляет замечательный пример действия молитвы и жертвоприношений за умерших, случившийся в его монастыре. «Один брат, — говорит он, — за нарушение обета нестяжания лишен был по смерти, в страх другим, церковного

погребения и молитвы в течение 30-ти дней; а потом, из сострадания к его душе, в продолжение следующих 30-ти дней за него была приносима Бескровная Жертва с молитвою. В последний из этих дней усопший явился в видении оставшемуся в живых родному брату своему и сказал: “Доселе худо было мне, а теперь уже я благополучен, ибо сегодня получил приобщение”».

Тот же святой отец, в разговорах своих с диаконом Петром, повествует о явлении одного умершего пресвитеру, которого он просил помочь ему молитвою о нем к Богу, и в заключение говорится: «Из сего видно, как полезно душам приношение священной Жертвы, когда и сами души (умерших) просят о том живущих и указывают на знаки, чрез кои они очищаются от грехов».

Блаженный Кир Лука рассказывает о самом себе, что когда умер родной его брат в крайнем небрежении, он просил Бога открыть ему участь умершего. Стоя однажды на молитве, старец увидел душу брата своего в руках бесовских. Тогда он послал некоторых из братий осмотреть келию умершего. Посланные нашли золото и дорогие вещи, которые старец приказал отнести в ближайший город и раздать бедным и нищим. Сделав это, старец опять стал молиться и увидел судилище Божие и Ангелов света, спорящих с бесами за душу его брата. Бесы вопияли: «Ты праведен, так суди же: душа наша, ибо она творила дела наши». Ангелы говорили, что она избавлена милостынею, розданною за нее. Бесы противились и восклицали: «Да разве он роздал милостыню? Не сей ли старец?» Устрашенный подвижник отвечал: «Да, я сотворил милостыню, но не за себя, а за сию душу». Тогда бесы исчезли, и видение кончилось.

Преподобный Макарий, сделав вопрос сухому черепу, узнал важные истины касательно состояния умерших. Он, между прочим, спросил: «Ужели вы никогда не чувствуете никакого утешения?» (Преподобный обыкновенно совершал молитвы за усопших и желал знать, служат ли они в пользу.) Милосердующий о душах Господь восхотел открыть об этом Своему угоднику и, чтобы уверить раба Своего, вдохнул иссохшему черепу слова истины: «Когда, — ответствовал череп, — ты приносишь молитвы за мертвых, то мы чувствуем некое утешение».

Святая игумения Афанасия завещала сестрам своего монастыря, незадолго до своей кончины, творить нищим трапезу в течение сорока дней после ее смерти, в память ее. Но сестры исполняли эго завещание только в течение десяти дней, и такое забвение ее воли вызвало святую из другого мира. Явившись, в сопровождении двух Ангелов, некоторым из сестер, она сказала: «Для чего преступили вы заповедь мою? Да будет вам известно, что творимая до сорока дней за душу милостыня, питание алчущих и молитвы священников умилостивляют Бога: если души усопших грешны, то чрез эго они получают от Господа отпущение грехов; а если безгрешны, то благотворительность за них служит ко спасению благотворителям».

Святая мученица Перпетуя, во время общей молитвы в темнице, нечаянно произнесла имя своего умершего брата Динократа. Вразумленная этою нечаянностью, она стала молиться о нем Богу и в следующую ночь удостоилась видения. Она видела брата выходящим из темного места, в сильном пламени, мучимого жестокою жаждой, нечистого видом и с раною на лице, с которою он умер. Между ним и святой мученицей была глубокая пропасть, так что они не могли приблизиться друг к другу; а подле того места, где стоял Динократ, был полный водоем (колодезь), край которого был гораздо выше его роста, так что брат ее никак не мог достать напиться из него. Из этого святая мученица уразумела, что брат ее находится в муках, и с сильным воплем и слезами стала ежедневно молиться о спасении его. Вскоре она удостоилась второго видения: темное место, в котором находился ее брат, сделалось светлым, и брат ее, чистый лицом и в прекрасной одежде, наслаждался прохладою; где у него была рана, там остался только след ее; край водоема был только по пояс ему, и на краю водоема стояла полная золотая чаша, из которой он пил, и потом стал веселиться. Этим и кончилось видение, из чего святая Перпетуя поняла, что он освобожден от мук.

Святой Иоанн Милостивый, патриарх Александрийский, часто совершал Божественную литургию об усопших и говорил, что она весьма много помогает душам их. В подтверждение этого он приводит следующее обстоятельство: «Один узник, за которого родители, почитавшие его умершим, трижды в год совершали Божественную литургию, — в день Богоявления, Святой Пасхи и Пятидесятницы, — по освобождении из плена, явившись неожиданно к своим родителям, вспомнил, что в эти самые дни приходил к нему в темницу со светильником некий славный муж: оковы спадали с ног его, и он делался свободным; в прочие же дни он опять содержим был в оковах, как узник».

Святой Иоанн Дамаскин повествует, что «у одного из святых мужей был ученик, живший беспечно. Что же? Смерть застигла его в такой беспечности. Милосердый Отец Небесный, подвигнутый слезами и воплями старца, открыл ему того юношу горящим в пламени даже до выи, подобно немилосердому богачу, упоминаемому в притче о Лазаре (см.: Лк. 16, 19-31). Когда же святой подверг себя строгим подвигам поста и молитвы, с крепким воплем умоляя Бога, то увидел его объятого пламенем до пояса; наконец, когда святой муж присоединил болезни к болезням (то есть еще более усилил свою молитву), то Бог в видении явил его (юношу) старцу изъятым из пламени и совершенно свободным».

Святой Григорий Двоеслов повествует, что во время жизни святого Венедикта были две постницы, имевшие неснастную привычку говорить много не в пользу ни себе, ни другим. Святой старец увещевал их оставить эту привычку и грозил за непослушание отлучением. Не исправившись, они умерли, подлежа отлучению, вследствие угрозы праведника; и хотя, как постницы, были похоронены в церкви, но, как отлученные, не могли остаться в ней. Когда диакон возглашал: «Оглашеннии, изыдите!» — они выходили из церкви, что было открыто многим из христиан. Узнав об этом, преподобный Венедикт послал в церковь, в которой они были погребены, просфору и повелел вынуть из нее часть за упокой души их и поминать их при совершении Христовых Таин. Так как после этого никто из верных уже не видал их выходящими из церкви, то из этого уразумели, что, вследствие заупокойных молитв Святой Церкви и жертвоприношений, преставльшиеся постницы получили от Бога прощение.

А вот еще два примера из весьма близкого к нам времени.

Один из афонских схимников открыл Святогорцу, известному отцу Серафиму, следующее: «Причиною моего поступления в монашество было видение во сне загробной участи грешников. После двухмесячной болезни я пришел в сильное изнеможение. В этом состоянии я вижу двух юношей, вошедших ко мне. Они взяли меня за руки и сказали: “Следуй за нами!” Я, не чувствуя болезни, встал, оглянулся на свою постель и увидел, что тело мое лежало спокойно на постели. Тогда-то я понял, что оставил земную жизнь и должен явиться в загробный мир. В лице юношей я узнал Ангелов, с которыми и отправился. Мне показаны были огненные места мучений, я слышал там вопли страдальцев. Ангелы, показывая мне, за какой грех какое огненное место, прибавили: “Ежели и ты не бросишь своих привычек к греховной жизни, то вот — и твое место наказания!” Вслед за тем один из Ангелов восхитил из пламени одного человека, который был черен как уголь, весь обгорел и с ног до головы окован. Тогда оба Ангела приступили к страдальцу, сняли с него оковы, — и вместе с ними мгновенно исчезла вся его чернота, он стал чист и светел, как Ангел; потом Ангелы облекли его в блестящее одеяние, подобное свету. “Что значит это изменение человека?” — решил я спросить Ангелов. “Эта грешная душа, — отвечали Ангелы, — быв отлучена от Бога за свои грехи, должна была вечно гореть в этом пламени; между тем, родители сей души много подавали милостыни, много делали поминовений при Литургиях, отправляли панихиды, — и вот, ради родительского ходатайства и молитв Церкви, Бог умилостивился, и грешной душе даровано совершенное прощение. Она избавлена вечного мучения и теперь предстанет пред лице своего Господа и будет радоваться со всеми Его Святыми”. Когда видение кончилось, я пришел в себя и что же увидел? — Вокруг меня стояли и плакали и готовили тело мое к погребению».

В одном селе скоропостижно умер дьячок-старик. У него был сын-чиновник. Нечаянная смерть отца поразила сына. Загробная участь умершего не давала покоя доброму сыну почти в течение года. Зная, что в Литургии самое важное время для поминовения умерших есть время пения: «Тебе поем, Тебе благословим...», печальный сын, находясь в это самое время в церкви (это было в Духов день), с особенным усердием стал молиться Богу об упокоении своего отца. И что же? В ночь на вторник он видит своего отца, который три раза поклонился ему до земли и при последнем поклоне сказал: «Благодарю тебя, сын мой».

Решение некоторых вопросов и недоумений

348

Нельзя оставить без разрешения некоторых вопросов и недоумений, которые или сами собою возникают в уме, при рассматривании церковного учения о молитвах за умерших, или предлагаются и высказываются неправомыслящими.

1) «О всех ли умирающих без покаяния и приобщения Святых Христовых Таин не должно молиться?» Нет, Святая Церковь строго различает тех, которые умирают в нераскаянности и без приобщения Христовых Таин по собственной вине и упорству, и тех, которые только не успевают пред своею кончиною сподобиться Таинства Покаяния и Евхаристии потому, что подвергаются, по независящим от них причинам, внезапной или насильственной смерти. Вследствие этого — тогда как, например, о вольных самоубийцах или нераскаявшихся еретиках Церковь не молится, — о всех чадах своих, скончавшихся напрасною смертию, она, с сокрушением истинной матери, умоляет Господа помиловать их.

2) «Для чего молиться за тех умерших, которые покаялись пред смертию и, следовательно, получили уже от Господа чрез Таинство Покаяния прощение и разрешение грехов своих?» Но, во-первых, все ли кающиеся пред смертию приносят надлежащее покаяние, искреннее, глубокое, живое, вполне достаточное для того, чтобы удостоиться от праведного Судии совершенного разрешения от грехов? Все ли даже бывают способны к такому покаянию в тяжкие и страшные минуты смерти? Для всех этих покаявшихся, очевидно, необходимо предстательство Церкви, которое бы могло восполнить то, чего у них недоставало. Во-вторых, от приступающих к Таинству Покаяния требуется, чтобы они не только исповедовали пред Богом свои грехи, но потом действительно обратились от них и принесли плоды, достойные покаяния (см.: Иез. 18, 21, 22; Мф. 3, 8; Деян. 3, 19; Апок. 2, 5). А все, умирающие вскоре после принесенного ими покаяния, не успевают самым делом оправдать и докончить то, чему в покаянии полагают только начало. Вот это-то недостающее у всех, умирающих вскоре после покаяния, и восполняет, мало-помалу, Церковь своими молитвами. В-третьих, для того чтобы удостоиться по смерти небесного блаженства, недостаточно только получить от Бога прощение грехов, а необходимо действительно очиститься от грехов и исцелиться; ибо грешник, и прощенный, но остающийся с грехами своими, чувствовал бы себя не на месте посреди праведных небожителей пред лицом Святейшего святых и был бы даже неспособен, по духовной расстроенности своей, ко вкушению райского блаженства. Но молитвы Церкви, благотворения, совершаемые живыми за умерших и, особенно, приношение Бескровной Жертвы, могут способствовать всем, скончавшимся с семенем новой жизни, чтобы это доброе семя мало-помалу раскрывалось в них, возросло в древо, принесло плод, и чтобы, таким образом, они всецело обновились и совлеклись ветхого человека.

3) «Как согласить предстательство Церкви и молитвы живых за умерших с учением Слова Божия, что Христос есть единый Посредник между Богом и человеками (ср.: 1 Тим. 2, 5) и принес совершенное удовлетворение за всех грешников (ср.: Гал. 3, 13; Евр. 7, 28)». — Точно так же, как соглашаются предстательство Церкви и молитва живых за живых, которые заповедует само же Слово Божие (ср.: Иак. 5, 16, 17)? Церковь предстательствует пред Богом за умерших, как и за живых, не собственным именем, а именем Господа Иисуса (ср.: Ин. 14, 13, 14) и силою Его же Бескровной Жертвы, которую не перестает приносить о спасении всех живущих и умерших. Церковь заботится своими молитвами и ходатайством только усвоить чадам своим бесконечные заслуги единого Посредника между Богом и человеками, предавшего Себя для искупления всех (ср.: 1 Тим. 2, 5, 6)».

4) «Как согласить учение о благотворном влиянии молитв церковных за умерших с учением Слова Божия, что человекам положено однажды умереть, а потом суд (Евр. 9, 27), и что на суде Бог воздаст каждому по делам его (Рим. 2, 6). По смерти, действительно, бывает для каждого суд Божий и мздовоздаяние еще нерешительное. И в этом-то снова обнаруживается бесконечная благость и милосердие к нам Господа, что даже по смерти, после частного суда, Он не окончательно наказывает грешников, а только предначинательно, и оставляет еще длинный период времени, в продолжение которого семя добра, с каким переходят покаявшиеся грешники в вечность, могло бы развиться в них и очистить их от всякой скверны, под благотворным влиянием молитв Церкви. По истечении уже этого периода, когда бесконечная благость Господа успеет, так сказать, совершить все, что можно совершить для блага искупленных Его честною Кровию, бесконечная правда Его произведет всеобщий и последний Суд, на котором окончательно воздаст каждому по заслугам».

5) «Если и по смерти отпущаются некоторым христианам грехи, вследствие молитв Церкви, то как же исполнится слово апостола, что в день последнего Суда каждый получит соответственно тому, что к делам, живя в теле (ср.: 2 Кор. 5, 10)». Слово апостола непреложно, и оно исполнится как на всех людях, так точно и на христианах, которые, по смерти, силою молитв церковных удостоятся получить отпущение грехов. Ибо эти христиане сами, находясь еще в теле, положили начало к тому собственным раскаянием во грехах пред своею кончиною и, таким образом, еще в теле сделались достойными молитв церковных и способными воспользоваться ими за гробом.

6) «Если и умершие с покаянием грешники находятся во аде, то как же вспомоществуют освобождению их молитвы Церкви, когда из ада нет избавления и на небо оттуда не переходят (ср.: Лк. 16, 27)». Правда, в одном месте Священного Писания говорится, что из ада нет избавления и перехода на лоно Авраамово; но в другом месте читаем, что Христос Спаситель нисходил, по смерти, душою Своею в ад, яко Бог, чтобы проповедать там избавление, и, как верует Церковь, извел оттуда всех ветхозаветных праведников, или всех уверовавших в Него (см.: Мф. 27, 51-53). Что же отсюда следует? То, что если для одних, каков был евангельский богач (см.: Лк. 16, 19-31), нет избавления из ада, то для других, именно верующих в Господа Иисуса, оно сделалось возможным после того, как Он уже разрушил ад и извел оттуда многих. Как на небе, соответственно нравственному состоянию праведников, есть обители многи и различные мздовоздаяния (ср.: Ин. 14, 2), так, без сомнения, и во аде, соответственно неодинаковому нравственному состоянию грешников, есть свои разные обители, затворы и хранилища душ (см.: 3 Езд. 4, 32, 35, 41); и тогда как в одной из этих страшных обителей, подобно евангельскому богачу, страждут во пламени умершие в нераскаянности и неверующие (см.: Лк. 16, 23), в других могли обитать, — конечно, без подобных страданий, — даже ветхозаветные праведники до самого пришествия к ним Христова, и могут обитать умершие с истинным покаянием и верою в Господа Иисуса грешники. Как из первых обителей или затворов адских нет избавления для узников по самому их нравственному состоянию, так из обителей последнего рода такое избавление уже было для праведников ветхозаветных и может быть для скончавшихся в вере и покаянии грешников. И в темницах обыкновенных бывают преступники такие, для которых, по законам, невозможно избавление и уже определена смертная казнь, и преступники — менее виновные, которые, при помощи ближних, могут получать и часто получают свободу: то же самое должно представлять и о темнице духов — аде (ср.: 1 Пет. 3, 19). Посему-то Православная Церковь молит Господа об избавлении — именно — из ада, а не из какого-либо другого места душ, отшедших из мира с покаянием, как это особенно видно из молитвы ее на вечерне дня Святой Пятидесятницы».

7) «Не суетны ли наши молитвы за умерших, когда мы с достоверностью не знаем, какая их постигает участь, и, может быть, многие, за которых мы молимся, находятся уже в Царствии Небесном, а другие, по частному суду Божию, принадлежат к числу отверженных». Несмотря на все это, наши молитвы об умерших несуетны. Церковь научает нас молиться за всех, скончавшихся в православной вере и с покаянием, исключая явных нечестивцев и нераскаянных; но о ком принять, о ком отвергнуть наши молитвы — это уже принадлежит Господу, Который знает сущия Своя и достойные Его милости (ср.: 2 Тим. 2, 19). Наши молитвы о тех, которые, быть может, находятся уже на небеси или в числе отверженных, если не полезны им, зато и не вредны. Но наши молитвы о всех, благочестиво скончавшихся, только не успевших принести плодов достойных покаяния и потому не удостоившихся еще Царствия Небесного, без всякого сомнения, им полезны. А, кроме того, молитвы за умерших — во всяком случае — полезны самим молящимся, по слову Псалмопевца: молитва моя в недро мое возвратится (Пс. 34, 13) и Спасителя: мир ваш к вам возвратится (Мф. 10, 13). “Если кто-нибудь, — замечает святой Иоанн Дамаскин, — хочет помазать больного миром или иным священным елеем, то сперва делается причастным помазания сам, то есть помазующий, а потом помазует больного: так всякий подвизающийся о спасении ближнего сперва получает пользу сам, потом приносит оную ближнему; ибо не правосуден Бог, чтобы забыть дела, по слову божественного апостола”».

8) «Если Церковь молится за всех, с покаянием скончавшихся, и ее молитвы сильны пред Богом и благотворны для них, то все, за кого она молится, спасутся и никто не лишится блаженства». На это скажем вместе с тем же святым Иоанном Дамаскиным: «Пусть так, и — о, если бы сие исполнилось! Ибо сего-то и жаждет и хощет, и желает, о сем радуется и веселится преблагий Господь, да никто не лишится Божественных даров Его. Ибо неужели Ангелам Он уготовал награды и венцы? Неужели для спасения духов Он пришел на землю, нетленно воплотился от Девы, соделался человеком, вкусил страдания и смерть? Неужели Ангелам Он скажет: приидите, благословеннии Отца Моего, наследуйте уготованное вам Царствие (Мф. 25, 34)? Ты не можешь сего сказать, противник; но все Он уготовал для человека, за которого и пострадал. Ибо кто, составив пир и созвав друзей, не пожелает, чтобы они все пришли и насытились благ его? Иначе для чего ему и пиршество готовить, как не для того, чтобы угостить друзей своих? И если мы о сем только заботимся, то что сказать должно о Великодаровитом, Едином по естеству, преблагом и человеколюбивом Боге, Который, раздавая и подавая, более радуется и веселится, нежели тот, кто приемлет и приобретает себе величайшее спасение. Надобно также не забывать, что обители у Отца Небесного многи и степени блаженства вечного будут весьма различны (ср.: Ин. 14, 2), соответственно самому достоинству тех, которые удостоятся этого блаженства.

9) Древние еретики, ариане, выставляли против пользы молитв за умерших следующее возражение: «Если молитвы, приносимые за усопших, для них полезны, то пусть никто не живет благочестиво и не творит добра, а снискивает себе друзей каким угодно образом — щедрым ли раздаянием денег или просьбою пред концом жизни — молиться за него Богу, чтобы ему не страдать в другой жизни и не подвергнуться казни за великие грехи».

Когда в землю брошено зерно, потерявшее начало растительной жизни еще в житнице и внутренно повредившееся до того, что не способно изникнуть из земли, тогда сколько бы ни орошали это гнилое зерно, сколько бы ни старались подвергать его влиянию животворного солнца и благорастворению воздуха, оно не разовьется и не сделается прекрасным растением. Так и молитвы друзей и сродников не могут помочь душе того умершего, который во время земной жизни пороками и нечестием погасил в себе дух Христов (ср.: 1 Сол. 5, 19), который, называясь христианином, был по душе язычник, а по жизни и делам — фарисей; не могут молитвы их помочь душе его выйти из вечной тьмы в царство святых, где присещает свет лица Божия, ибо отверженному нет части со святыми (ср.: 2 Кор. 6, 15).

Из Слова Филарета, митрополита Московского, о молитве за умерших

«Что есть душам усопшим польза от совершаемых за них молитв и жертвоприношений, о том не будет неуместно сказать несколько слов, ради общего нашего утешения и назидания.

Есть в христианстве люди, которые сами себя лишают утешения молиться за усопших. Какие это люди? — Без сомнения — те, которые, приметным и неприметным для себя образом, больше любят умствовать, нежели веровать. Почему не приемлют они молитв за усопших? Не видно другой тому причины, кроме той, что непонятно, как действие молитвы простираться может так далеко, даже из одного мира в другой, из видимого в невидимый.

Человека, рассуждающего таким образом, спросил бы я: понятно ли обыкновенному разуму действие молитвы человека живущего за другого живущего — особенно, если молитва приносится за отсутствующего или же и за присутствующего, но приносится для испрошения чего-либо нравственного и духовного, как то: прощения грехов, исправления от пороков, укрощения страстей, просвещения, утверждения в добродетелях? Две души, каждая с своим собственным умом, волею, склонностями, свободою, не суть ли одна для другой два отдельные мира, отдельные тем более, что преграждены телами? Как же молитва одной простирает свое действие на другую?

Пусть отвечают на сии вопросы, как хотят. Если возьмутся изъяснить, как отдельность существа и свободы не мешает действовать молитве за живых, сим самым изъяснится, как та же отдельность не мешает молитве за усопших. Если скажут, что действие молитвы за живых возможно, хотя необъяснимо разумом, то я скажу: не отвергайте же и действия молитвы за усопших потому только, что оно неизъяснимо или таковым кажется.

А по моему мнению, в предметах веры безопаснее то, чтобы меньше умствовать, а более верить и утверждаться не на мудровании собственном, а на Слове Божием. Слово же Божие говорит: о чесом помолимся, якоже подобает, не вемы (Рим. 8, 26). Следственно — по разуму, без благодати, не знаем, можно ли молиться за кого-нибудь. Но Сам Дух, — продолжает апостольское слово, — ходатайствует о нас воздыхании неизглаголанными (Рим. 8, 26), в молитве каждого, по его состоянию особенной, и Тот же Дух, для общего руководства в молитвах наипаче общественных, явственно изрекает, о чесом подобает молиться. Например: Молю убо прежде всех творити молитвы, моления, прошения, благодарения за вся человеки (1 Тим. 2, 1). Еще: Аще кто узрит брата своего согрешающа грех не к смерти, да просит, и даст ему живот, согрешающим не к смерти. Есть грех к смерти; не о том глаголю, да молится (1 Ин. 5, 16). И еще: молитеся друг за друга, яко да исцелеете: много бо может молитва праведного поспешествуема (Ин. 5, 16). Послушаем еще, как святой апостол Павел и молится за других, и требует молитвы других. Молимся всегда о вас, пишет он к Солунянам, да вы сподобит званию Бог наш и исполнит всяко благоволение благости и дело веры в силе, яко да прославится имя Господа нашего Иисуса Христа в вас, и вы в Нем, по благодати Бога нашего и Господа Иисуса Христа (2 Сол. 1, 11-12). А далее в том же Послании: Прочее, молитеся о нас, да слово Господне течет и славится, якоже и в вас (ср.: там же, 3, 1). И в другом Послании: всякою молитвою и молением молящеся на всяко время духом, и в сие истое бдяще во всяком терпении и молитве о всех святых и о мне, да дастся ми слово во отверзение уст моих, с дерзновением сказати тайну благовествования, о немже посолствую во узах (Еф. 6, 18, 19, 20).

Не собирая более свидетельств Священного Писания о молитве вообще как о деле известном, — приложим к особенному предмету настоящего размышления те свидетельства, которые доселе приведены.

Если мы не знаем, о чем молиться, а для вразумления нашего незнания дано нам Священное Писание, могущее умудрити во спасение, даже до того, что совершен будет Божий человек, на всякое дело благое уготован (ср.: 2 Тим. 3, 15, 17), то от премудрости и благодати Духа Божия, изглаголавшего сие Писание, надлежит ожидать, что оно не только удовлетворительно наставит нас, о чем молиться, но и предохранит запрещениями, чтобы нам не молиться о том, о чем молитва была бы неугодна Богу. Чаяние сие оправдывается самым делом. Теперь же видели мы, как Священное Писание, заповедуя молитву за вся человеки (ср.: 1 Тим. 2, 1), от молитвы, Богу неугодной и человекам неполезной, предохраняет верующего запрещением: Есть грех к смерти; не о том глаголю, да молится. Из сего следует, что если о молении за усопших и нет в Священном Писании особенной, определенной заповеди, а выводится оное только из понятий и заповедей о молитве, более общих; но если, притом, нет против сего моления в Священном Писании никакого запрещения, то самое сие незапрещение, самое молчание Священного Писания есть уже доказательство того, что моление за усопших Богу не противно и человекам не бесполезно.

Охотник до сомнений спросит: не излишне ли молиться о тех, которые умерли с верою и упованием? — Ответствую: не излишне ли, по-видимому, молиться о святых? Однако святой Павел велит молиться о всех святых. Не излишне ли молиться об апостолах, которые суть распространители благодати на всех прочих и первые из святых в Церкви: положи Бог в Церкви первее апостолов (1 Кор. 12, 28). Однако апостол Павел требует, чтобы молились о нем и не апостолы, и — притом — тогда, когда он уже приближался к венцу за подвиги апостольства. Есть молитва в пользу самого Евангелия: да слово Господне течет и славится, хотя, Евангелие само есть сила Божия во спасение всякому верующему (ср.: Рим. 1, 16): можно ли бояться излишества в молитве за верующих?

Или спросят, не тщетна ли молитва за умерших во грехе? — Ответствую: тщетна — за умерших во грехе смертном, смертию духовною, и в сем состоянии постигнутых смертию телесною, — за тех, которые внутренно отпали от духовного тела Церкви и от жизни по вере, своим неверием, нераскаянностью, решительным и конечным противлением благодати Божией. Где просвещенному и беспристрастному оку явны признаки сей горькой смерти, там нет места утешению молитвы: Есть грех к смерти; не о том глаголю, да молится (1 Ин. 5, 16).

Но что может сделать молитва о нашем брате, совершающем грех не к смерти? Может дать ему живот. Неужели и умершему телесно? Святой Иоанн, которого словами теперь мы руководствуемся, не говорит да; но не говорит и — нет. Он не запрещает молиться об умершем, тогда как запрещает молиться о грешнике отчаянном и безнадежном.

Всепрощательная премудрость Божия, в Божественном Писании, не провозглашает довольно громко заповеди молиться за усопших, может быть, для того, чтобы, в надежде на сие подобие, не обленились живущие ранее телесной смерти со страхом свое спасение соделовать. Но когда и не возбраняет сего рода молитв, не то ли сие значит, что еще позволяет бросать, хотя не всегда решительно надежную, но иногда — и, может быть, часто — благопомощную вервь отторгшимся от берега жизни временной, но не достигшим вечного пристанища душам, которые между смертию телесною и последним всемирным Судом Христовым зыблются над бездною, то возвышаясь благодатию, то низводясь останками поврежденной природы, то восторгаясь божественным желанием, то запутываясь в грубой, еще не совсем совлеченной, одежде земных помышлений?

И — вот, может быть, почему моление за усопших издревле существовало и существует в Церкви не как торжественно возвещенный, существенный член веры и строгая заповедь, но как благочестивое предание и обычай, всегда поддерживаемый свободным послушанием веры и частными духовными опытами. Приведем на сие некоторые свидетельства.

Благодать даяния, — пишет сын Сирахов, — пред всяким живым да будет, и над мертвецем не возбрани благодати (Сир. 7, 36). Что значит здесь благодать даяния? Если это дар алтарю, то слова: над мертвецем не возбрани благодати, очевидно, значат: принеси жертву по усопшем или, что то же, молись за усопшего. Если же кто хочет признать более вероятным, что благодать даяния значит благотворение бедному, то слова: над мертвецем не возбрани благодати будут значить: подай милостыню в память усопшего. Ту ли, другую ли мысль имел сын Сирахов, — они обе предполагают одно, общее им основание, — то, что живущий может и должен делать добрые и душеполезные дела ради усопшего.

В истории Маккавеев находим именно жертву и молитву за усопших. Иуда принес оную за воинов, умерших во грехе взятия военной добычи от даров идольских, которыми благочестивый не должен был осквернять рук своих (см.: 2 Мак. 12, 39-46).

С тех пор как образовалось общественное богослужение христианское, моление за усопших вошло в оное, как часть, постоянно к составу оного принадлежащая. Свидетельствуют о сем все древние чиноположения Божественной литургии, начиная от Литургии святого Иакова, брата Господня. Посему — нет никакого сомнения, что моление за усопших есть предание апостольское.

“Аще и грешен отыде, — говорит святой Златоуст, — елико возможно есть, помогати достоит: обаче не слезами, но молитвами и мольбами, и милостынями, и приношениями. Не просто бо сия умышлена быша, ниже всуе творим память о отшедших в Божественных тайнах, и о них приступаем, молящеся Агнцу лежащему, вземшему грех мира, но да отсюду будет им некая утеха. Ниже всуе предстояй жертвеннику, страшным тайным совершаемым, вопиет: о всех во Христе усопших и памяти о них совершающих». И далее говорит: «Не ленимся убо отшедшим помогающе и приносяще о них молитвы. Ибо общее лежит вселенныя очищение. Сего ради благонадежно о вселенней молимся тогда, и со мучениками, со исповедниками, со священниками именуем их. Ибо едино тело есмы вси, аще и светлейшия суть уды удов. И возможно есть отвсюду прощение им собрата, яко то от молитв, от приносимых за них даров, от святых с ними именуемых”.

’’Благочестивейший Государь, — пишет Евсевий о Константине Великом, — избрал местом своего погребения церковь апостолов, созданную им в Константинополе в надежде участия в молитвах, совершаемых там в честь святых, и для того, чтобы, соединяясь в церкви с народом Божиим, сподобиться иметь участие в Божественной службе, в таинственной жертве, в молитвах верующих, даже и после смерти своей”.

“Не должно отрицать, — говорит блаженный Августин, — что души усопших от благочестия ближних живущих получают отраду, когда за оных приносится жертва Ходатая или творима бывает милостыня в церкви: но сие полезно только тем, которые в жизни заслужили то, чтобы им сие после было полезно”.

Святой Григорий Двоеслов представляет примечательный опыт действия молитвы и жертвоприношений за усопшего, случившийся в его монастыре. Один брат за нарушение обета нестяжания, в страх другим, лишен был по смерти церковного погребения и молитвы в продолжение тридцати дней; а потом, из сострадания к его душе, тридцать дней приносима была Бескровная Жертва с молитвою за него. В последний из сих дней усопший явился в видении оставшемуся в живых родному брату своему и сказал: “Доселе худо было мне, а теперь уже я благополучен; ибо сегодня получил приобщение”.

Но остережемся, чтоб, после некраткого священнослужения, не продлить слова до утомления. Для внимательных довольно сказанного, чтобы каждый подтвердил себе следующие, не незнакомые, но нередко забываемые правила.

Первое: молись за усопших с верою и надеждою милосердия Божия.

Второе: не живи сам небрежно, а старайся чистою верою и неотлагательным исправлением от грехов упрочить себе надежду, что и за тебя по твоей кончине молитвы принесут душе твоей отраду и помогут ей в достижении вечного покоя и блаженства в Боге, присноблаженном и препрославленном во веки».

Взгляд на учение Римской церкви о чистилище

В заключение этого отдела считаем не лишним сделать сравнение между учением Православной Церкви о возможности для некоторых грешников освободиться из уз ада, по молитвам живущих, и учением Римской церкви о чистилище. Последнее имеет с первым некоторое сходство, хотя имеет и свое отличие.

Сходство между учением Православной и учением Римской церкви мы находим в основной мысли, или идее. Как Римская, так и Православная Церковь учат: во-первых, что души некоторых умерших, именно — умерших в вере и с покаянием, но не успевших при жизни принести плодов, достойных покаяния, и — следовательно — не успевших заслужить от Бога полного прощения своих грехов и самым делом очиститься от них, терпят мучения, пока не удостоятся, действительно, прощения и не очистятся; во-вторых, что для получения прощения и очищения помогают душам умерших молитвы о них живущих еще братий о Христе, милостыни и особенно приношение Бескровной таинственной Жертвы.

Несходство же мы видим в частностях этого учения:

Во-первых, по учению Православной Церкви, души означенного разряда умерших терпят мучения потому, что они, хотя и покаялись пред кончиною, но не успели принести плодов, достойных покаяния, и заслужить от Бога полного прощения грехов, действительно — очиститься от них и чрез то освободиться от естественных следствий греха — наказаний; а по учению Римской церкви, души этих умерших терпят в «чистилище» муки — собственно — потому, что не терпели на земле временного наказания за грехи для удовлетворения правде Божией и терпят именно для того, чтобы удовлетворить ей.

Во-вторых, по учению православному, души очищаются от грехов и заслуживают от Бога помилование не сами собою и не чрез свои мучения, но по молитвам Церкви, силою Бескровной Жертвы, и эти-то молитвы не только помогают страждущим, облегчают их участь, но и освобождают их от мучений; а по учению Римской церкви, души очищаются в чистилище и удовлетворяют правде Божией чрез самые свои страдания, в чем бы они ни состояли, а молитвы церковные только способствуют облегчению этих страданий.

«Обе указанные разности в римском учении о чистилище с учением православным о молитвах за умерших, хотя касаются частностей, тем не менее — важны и не могут быть приняты, потому что обе несправедливы и низвращают самую основную мысль догмата.

а) Несправедлива та мысль, будто грешники покаявшиеся должны еще принести некоторое удовлетворение правде Божией за свои грехи, потерпев для сего какое-либо временное наказание, и будто не претерпевшие такого наказания здесь должны потерпеть его в чистилище для той же самой цели: полное и даже преизбыточествующее удовлетворение правде Божией за всех грешников принес однажды навсегда Христос Спаситель, подъявший на Себя и все грехи мира, и все казни за грехи. А грешники, чтобы получить от Бога совершенное прощение грехов и избавиться от всяких наказаний за грехи, должны только усвоить себе заслуги Искупителя, то есть — уверовать в Него, истинно раскаяться во грехах и принести плоды, достойные покаяния, — добрые дела. Следовательно, если некоторые грешники, покаявшиеся перед своею кончиною, подвергаются по смерти мучениям, то потому, единственно, что не успели еще вполне усвоить себе заслуги Искупителя, по слабости ли веры в Него или по недостаточности покаяния, а главное — потому, что не принесли плодов, достойных покаяния, и самым делом не очистились от грехов, как и учит Православная Церковь.

б) Несправедлива и другая мысль, будто грешники очищаются в чистилище и удовлетворяют правде Божией чрез самые свои мучения. Как бы ни понимали огнь чистилищных мучений — в смысле ли буквальном или метафорическом, — ни в том, ни в другом случае нельзя приписывать ему таких действий. Если это огнь вещественный, то он, по самой природе своей, не способен очищать душу, существо простое, от скверн духовных. Если — огнь метафорический, то есть внутренние терзания самой души, при постоянном сознании своих прежних грехов и глубокое сокрушение о них, — и это все не может очищать душу в жизни загробной, потому что там нет уже места ни для покаяния, ни для заслуг, ни для какого-либо личного самоисправления, как веруют и римские католики. А пока человек остается во грехах, не очищенным и не обновленным, — до тех пор, сколько бы ни терпел мучений, он не может удовлетворить правде Божией одними страданиями своими и избавиться от этих неизбежных следствий греха».

в) «Если души некоторых умерших терпят в чистилище мучения потому собственно, что необходимо самим грешникам покаявшимся понести некоторое временное наказание за грехи для удовлетворения правде Божией, и если эти души чрез самые свои мучения в чистилище действительно очищаются и удовлетворяют за себя Богу: то спрашивается, к чему служат им молитвы и вообще всякое предстательство Церкви? Находящиеся в чистилище, очевидно, должны мучиться дотоле, пока сами собою не принесут требуемого от них удовлетворения и не очистятся чрез свои мучения; если же молитвы Церкви только ослабляют и облегчают эти мучения, то они (молитвы) не только не сокращают, напротив — еще продолжают период пребывания душ в чистилище и, следовательно, не столько полезны, сколько вредны. Не явно ли ниспровергается этим основная мысль догмата о молитве за умерших».

Указав на самые существенные разности учения Римской церкви о чистилище с православным учением о молитве за умерших, обратим теперь внимание на разности менее существенные, составляющие предмет богословских мнений. Из многих разностей последнего рода приведем две, более замечательные.

Во-первых, по учению Православной Церкви, по смерти нет среднего разряда людей: есть только или спасаемые, отходящие на небо, или погибающие, отходящие во ад; нет особого среднего места, где находились бы души людей, покаявшихся пред кончиною, за которых молится Церковь: все они также отходят во ад, откуда могут освобождаться только по молитвам Церкви. Между тем, большинство римских богословов принимают чистилище за особое — среднее место, которое помещают то в соседстве ада — во внутренности земли, то в соседстве неба, то на воздухе, — хотя другие признают чистилище только за особое состояние душ, а не за особое место. В последнем случае души могут нести свое временное наказание и очищаться в том же самом месте, где находятся и осужденные на вечные муки (то есть — во аде). Это можно уподобить тому, как в одной и той же темнице могут быть заключены люди двоякого рода — и осужденные на заключение только до известного времени, и осужденные навсегда.

Во-вторых, учение Православной Церкви решительно отвергает чистилищный огонь, огонь в собственном смысле, будто бы очищающий души. Между тем, очень многие римские богословы принимают этот огонь за действительный и вещественный (в самой массе народа римского исповедания это верование можно считать общепринятым) и, в доказательство своего учения, стараются собирать из Священного Писания и из писаний древних учителей Церкви места, в которых, по-видимому, упоминается о таком огне. Другие же римские богословы, напротив того, понимают чистилищный огонь в смысле не собственном, принимая его за духовные мучения и присовокупляя, что сами древние учители имели об этом огне только мнения, и притом мнения различные. Наконец, третьи богословы римские вообще замечают, что Церковь их не определила, в чем состоит чистилищный огонь, — вещественный ли он или не вещественный, и потому понимать его так или иначе — не относится к самой вере.

Допущение чистилища вызывает еще много других вопросов, каковы, например: долго ли находятся в нем души и все ли одинаковое время; наказания, испытываемые ими там, сильнее ли наказаний настоящей жизни и слабее ли адских; молятся ли там души за самих себя и за нас, еще живущих; упражняются ли они там в добрых делах и тому подобное. Мнения по этим вопросам весьма различны, и сами римские богословы не придают им почти никакой цены.

Примечание. Римо-католики основывают свое учение о чистилище на следующих местах Писания.

а) Иуда Маккавей принес очистительные жертвы за своих соотечественников, павших в битве за свой грех. Но здесь идет дело о принесении жертв живыми за умерших, а не о перемене умершими своего состояния при помощи наказаний в загробной жизни.

б) Святой апостол Петр говорит о преисподней, или о темнице духов (1 Пет. 3, 19). Но это место относится исключительно к положению ветхозаветных праведников, находившихся во аде, как бывшем единственном месте обитания их, ничего не говоря об удовлетворении правде Божией.

в) Каждого дело обнаружится; ибо день покажет, потому что в огне открывается, и огонь испытает дело каждого, каково оно есть... А у кого дело сгорит, тот потерпит урон; впрочем сам спасется, но так, как бы из огня (1 Кор. 3, 13, 15). Здесь святой апостол Павел говорит об участи учения и дел служителей проповеди, имеющих получить мзду по своему труду. Если учение и дела каждого назидающего на основании, которое есть Христос, будут плодотворны, то они будут чисты, как золото или серебро от огня; а если не хороши, то сгорят, как дрова, сено, хворост, то есть уничтожатся. Под днем (ст. 13) разумеется день обыкновенной жизни, в который обнаружится состоятельность или несостоятельность учения и дел.

Загробная жизнь есть продолжение настоящей земной жизни, только в новой сфере, при совершенно иных, новых условиях. Она есть дальнейшее продолжение в вечность нравственного развития добра — истины или зла — лжи. Переходя за гроб, душа уносит с собою все, что принадлежит ей; все наклонности, привычки добрые и худые, все страсти, с которыми она сроднилась и сжилась, сопровождают ее и за гроб. И как на земле жизнь или приближает человека к Богу, или отдаляет его от Бога, так и за гробом одни души пребывают с Богом и в Боге, а другие — в удалении от Него, одни переходят в место блаженства, а другие — в место мучения.

Первый период загробной жизни человека начинается тотчас по разлучении души его с телом на земле и будет продолжаться до воссоединения ее с воскресшим телом, для получения воздаяния за земную жизнь. В этот период загробного бытия для некоторых душ есть еще возможность избавления от адских мук до наступления Страшного Суда, как это раскрыто нами в предыдущем отделе.

Из временной жизни в вечную переселяются души двоякого рода — души людей добродетельных и души людей порочных. Вследствие этого в будущей жизни возможны только два состояния — состояние блаженное и состояние мучительное. Это видно из Священного Писания, которое нигде не указывает нам какого-либо среднего места между раем и адом и ясно учит, что там возможна только двоякая жертва; от плоти тление — и от духа — жизнь вечная (ср.: Гал. 6, 8). Но, с другой стороны, несомненно и то, что по различию и многообразию степеней нравственного совершенства и порочности людей, и степени блаженства и мучения различны и многообразны, находясь в самом строгом соответствии с первыми. Это необходимо требуется понятием о совершеннейшем правосудии Бога-Мздовоздаятеля.

Состояние святых

Состояние душ праведных на небе и их блаженство, хотя, без сомнения, не одинаковое, соответственно заслугам каждого, состоит;

в покое или успокоении от трудов (см.: Евр. 4, 3, 11; Апок. 14, 13);

в непричастности никаким печалям и страданиям (см.: Апок. 7, 16, 17);

в возлежании и, следовательно, в ближайшем общении с Авраамом, Исааком, Иаковом и прочими святыми (см.: Мф. 8, 11; Лк. 8, 28, 29);

во взаимном общении с тьмами Ангелов (см.: Евр. 12, 22, 23; Лк. 16, 22);

в состоянии пред Престолом Агнца, в прославлении Его и служении Ему (см.: Апок. 7, 9-17);

в сожитии (см.: Ин. 14, 3; Флп. 1, 26) и соцарствовании со Христом (см.: 2 Тим. 11, 12);

в лицезрении Бога (см.: 1 Кор. 13, 12; 2 Кор. 5, 8; Евр. 12, 14).

«Ты, божественная и священная глава, — взывает святой Григорий Богослов в надгробном слове брату своему Кесарию, — вниди в небеса, успокойся в недрах Авраамовых (что ни знаменовали бы оные), узри лик Ангелов, славу и великолепие блаженных или, лучше, составь с ними один лик и возвеселись... И да предстоишь великому Царю, исполняясь горнего света, от которого и мы, прияв малую струю, сколько может изобразиться в зерцале и гаданиях, да взойдем, наконец, к источнику блага, чистым умом созерцать чистую истину и за здешнее ревнование о добре, обрести ту награду, чтобы насладиться совершеннейшим обладанием и созерцанием добра в будущем!» — И вскоре затем, в другом надгробном слове — сестре своей Горгонин, говорил к ней: «Я уверен, что гораздо лучше и превосходнее видимого твое настоящее состояние — глас празднующих, веселие Ангелов, небесный чин, видение славы, а паче всего — чистейшее и совершеннейшее осияние всевышней Троицы, уже не сокрывающейся от ума, как связанного и рассееваемого чувствами, но всецело целым умом созерцаемой и приемлемой, и озаряющей наши души полным светом Божества. Ты наслаждаешься всеми теми благами, которых потоки достигали до тебя еще и на земле, за искреннее твое к ним стремление».

Впрочем, хотя души праведных, после частного суда, отходят на небо и удостаиваются блаженства, но это блаженство их не есть еще полное и совершенное, а только предначатие вечного блаженства.

Святой Григорий Богослов, вслед за тем, как выразил такое сильное благожелание скончавшемуся брату своему Кесарию — внити в небеса, упокоиться в недрах Авраама, возвеселиться в лике Ангелов и блаженных душ и предстоять пред Царем Небесным, — продолжает: «Для меня убедительны слова мудрых, что всякая добрая и боголюбивая душа, как скоро, по разрешении от сопряженного с нею тела, освободится отселе, приходит в состояние чувствовать и созерцать ожидающее ее благо, а по очищении, или по отложении (или еще, не знаю, как выразить) того, что ее омрачало, услаждается чудным каким-то услаждением, веселится и радостно шествует к своему Владыке; потому что избегла здешней жизни, как несносного узилища, и свергла с себя лежащие на ней оковы, которыми крылья ума влеклись долу. Тогда она в видении как бы уже пожинает уготованное ей блаженство. А потом и соприрожденную себе плоть, с которою упражнялась здесь в любомудрии, от земли, ее давшей и потом сохранившей, восприяв, непонятным для нас образом, и известным только Богу, их соединившему и разлучившему, — вместе с нею вступает в наследие грядущей славы».

«Награда на Суде (последнем), без сомнения, получит приращение. Ибо праведники ныне только по душе наслаждаются; а тогда и по телу будут наслаждаться блаженством, будут радоваться и в том теле, в котором они переносили болезни и мучения за Господа. Об этой сугубой славе писано: на земле своей сугубая стяжут (ср.: Ис. 61, 7). О душах же святых, пребывающих на небе до дня воскресения, написано: даны быша коемуждо их ризы белы, и речено бысть им, да почиют еще время мало, дондеже скончаются и клеврети их и братия их (Апок. 6, 11)... Праведники ныне сияют только славою душ, а тогда возрадуются славою души и тела».

Состояние грешников

Как праведники вдруг, по смерти тела и частном суде над ними, восходят душами своими на небо и удостаиваются блаженства, точно так же грешники отходят душами своими во ад — место печали и скорби.

Мучения грешников во аде состоят в том, что они — удалены от света лица Божия (Мф. 7, 23) и заключены в темницу духов (1 Пет. 3, 19), — а одно это отвержение от Бога есть уже величайшее наказание; лишены участия в Царствии Небесном, в блаженстве праведников, и ввержены во тьму кромешную (Мф. 22, 13); чувствуют угрызения совести за свои грехи, которая терзает их непрестанно, как червь неумирающий (Мк. 9, 44); находятся в обществе злых, отверженных духов; наконец, терпят разные продолжительные муки (Лк. 16, 23; Мф. 22, 13 и другие).

Должно, впрочем, помнить, что, во-первых, мучения грешников во аде не одинаковы, а соразмерны преступлениям каждого, и что, во-вторых, эти неодинаковые мучения их после частного суда не суть мучения полные и совершенные, а только предначинательные.

Святой Афанасий Великий говорит: «Самая радость, которую ощущают теперь души святых, есть наслаждение частное, как и печаль грешников есть наказание частное. И как когда царь призывает друзей своих, чтобы разделить с ними трапезу, равно и осужденных, чтобы наказать их, то званные на вечерю даже до часа вечери пребывают в радости пред домом царя, и осужденные, быв заключены в темнице, доколе не придет царь, предаются печали: так должно думать и о душах праведников, и грешников, ныне переселившихся туда от нас».

Святой Амвросий: «Пока ожидается исполнение времени, души (умерших) ожидают себе должного воздаяния. Одних ждет наказание, других награда, — и, однако же, ни те не остаются без страдания, ни эти без наслаждения».

Виды адских мук

Приговор, ужасный для одних, бесконечно сладостный для других, произнесен. В ответе на него праведников сказывается чувство истинного смирения и умаление своего достоинства; в ответе же грешников слышится дерзкий вопрос с оттенком упрека. Правосудный Судия остается верен раз высказанному приговору — как оправдательному, так и обвинительному.

Отверженные, несчастные грешники идут в муку вечную, идут безвозвратно, навсегда, навеки: таков приговор, хотя и бесконечно милосердого, но и всеправедного, непогрешимого, нелицеприятного Судии.

В чем же будут состоять муки грешников в месте осуждения — аде?

Первый и самый ужасный вид мучения для человека, созданного по образу Божию, будет — удаление от Бога: идите от Меня, проклятые (Мф. 25, 41); не знаю вас: отступите от Меня, делатели неправды! (ср.: Лк. 13, 27; ср.: Мф. 7, 21). «Для имеющего чувство и разум быть отверженным от Бога, значит — вытерпеть уже геенну». «Нестерпимая геенна и мучение в ней; впрочем, если представить и тысячи геенн, то все это ничего не будет значить в сравнении с несчастием лишиться оной блаженной славы, возненавидену быть от Христа и слышать от Него: не знаю вас, и обвинение, что мы, видя Его алчущего, не напитали (ср.: Мф. 25, 42). Ибо лучше подвергнуться бесчисленным ударам молнии, нежели видеть кроткое лицо Господа, от нас отвращающееся, и ясное око Его, не могущее взирать на нас». Вечное удаление от Источника жизни будет для грешников смертию второю (Откр. 20, 14), смертию лютейшею.

Затем, грешники будут лишены всех благ Царствия Небесного, которых удостоятся праведники. Многие придут с востока и запада и возлягут с Авраамом, Исааком и Иаковом в Царстве Небесном; а сыны царства извержены будут во тьму внешнюю (Мф. 8, 11-12; ср.: 22, 13) и, находясь в муках, будут видеть издалека Авраама и праведников на лоне его (ср.: Лк. 16, 23). «Это лишение благ причинит такую муку, такую скорбь и тесноту, что если бы и никакая казнь не ожидала согрешающих здесь, то оно, само по себе, сильнее геенских мук может растерзать и возмутить наши души... Многие безрассудные желают только избавиться геенны: но я считаю гораздо мучительнейшим геенны наказанием — не быть в оной славе; и тому, кто лишился ее, думаю, плакать должно не столько о геенских мучениях, сколько о лишении небесных благ; ибо это одно есть жесточайшее из всех наказаний».

Далее, грешников будут терзать положительные внутренние мучения, которые будут происходить от воспоминания протекшей жизни, безрассудно погубленной на порочные дела, от постоянных укоров совести за все соделанные беззакония, от позднего сожаления о том, что не воспользовались богодарованными средствами ко спасению, от мучительного, гнетущего сознания, что уже нет возможности покаяться, исправиться и спастись. И, раскаиваясь и воздыхая от стеснения духа, будут говорить сами в себе:...мы заблудились от пути истины, и свет правды не светил нам, и солнце не озаряло нас. Мы преисполнились делами беззакония и погибели и ходили по непроходимым пустыням, а пути Господня не познали. Какую пользу принесло нам высокомерие, и что доставило нам богатство с тщеславием? Все это прошло как тень и как молва быстротечная... так и мы родились и умерли, и не могли показать никакого знака добродетели, но истощились в беззаконии нашем (Прем. 5, 3, 6-9, 13). «Те, которые делали зло, воскреснут на поругание и стыд, чтобы увидеть в самих себе мерзость и отпечатление соделанных ими грехов. И, может быть, страшнее тьмы и вечного огня тот стыд, с которым увековечены будут грешники, непрестанно имея пред глазами следы греха, соделанного во плоти, подобно какой-то невыводимой краске, навсегда остающейся в памяти души их».

К этим внутренним мучениям присоединятся положительные же муки внешние, которые будут происходить, частью — от местопребывания грешников, потому что это будет место мрачное, смрадное и тесное; частью — от сообщества, потому что каждый грешник, безмерно удаленный от Бога и от святых Его, будет видеть около себя только подобно себе несчастных и, что хуже, злых духов, и не услышит вокруг себя ничего отрадного, а будет слышать только вопли отчаяния, хулы, ругательства, плач и скрежет зубов (ср.: Лк. 13, 28); частью, наконец, и больше всего — от ощущения всем существом страшной и невообразимо мучительной болезни от действия огня адского.

Если соблазняет тебя рука твоя, отсеки ее: лучше тебе увечному войти в жизнь, нежели с двумя руками идти в геенну, в огонь неугасимый, где червь их не умирает и огонь не угасает. И если нога твоя соблазняет тебя, отсеки ее: лучше тебе войти в жизнь хромому, нежели с двумя ногами быть ввержену в геенну, в огонь неугасимый, где червь их не умирает и огонь не угасает (Мк. 9, 43-46). Евангельский богач по смерти страдает в пламени (см.; Лк. 16, 24). Грешники на последнем Суде услышат: идите от Меня, проклятые, в огонь вечный (Мф. 25, 41). Господь Иисус Христос с Ангелами силы Своей в пламенеющем огне совершит отмщение не познавшим Бога и не покоряющимся благовествованию Господа нашего Иисуса Христа (ср.: 2 Сол. 1, 8). Кто не был записан в книге жизни, тот был брошен в озеро огненное (Апок. 20, 15).

Что такое огонь неугасающий и червь неумирающий, от которых грешники будут мучиться во аде? Слово Божие не определяет этого. Святой Иоанн Дамаскин выражается так: «Грешники преданы будут огню вечному, не такому вещественному, как у нас, но такому, какой известен одному Богу». Вообще же, древние учители Церкви представляли, что огонь адский не будет похож на здешний, какой мы знаем, будет жечь, но ничего не сожигать и не истреблять, будет действовать не только на тела грешников, но и на души и на самых духов бесплотных — демонов, будет какой-то мрачный, без света и таинственный. Некоторые только думали, что огонь неугасающий и червь неумирающий могут быть понимаемы в смысле переносном, как символы жесточайших мучений адских, что червь выражает преимущественно внутренние угрызения совести, а огонь — страшные мучения внешние.

«Потом (после Суда) к совершившему в жизни много худых дел приставляются страшные и угрюмые ангелы, у которых и взор огненный, и дыхание огненное, по жестокости их воли, и лица подобны ночи, по унылости и человеконенавидению; потом непроходимая пропасть, глубокая тьма, огонь несветлый, который во тьме содержит попаляющую силу, но лишен светозарности; потом какой-то ядоносный и плотоядный червь, пожирающий с жадностию, никогда не насыщаемый и своим пожиранием производящий невыносимые болезни; потом жесточайшее из всех мучений — вечный позор и вечный стыд». «Услышавши об огне — не думай, будто тамошний огонь похож на здешний: этот, что захватит, сожжет и изменит на другое; а тот, кого однажды обымет, будет жечь всегда и никогда не перестанет, почему и называется неугасимым. Ибо и грешникам надлежит облечься бессмертием — не в честь, но чтобы быть всегдашним напутием тамошнего мучения: а сколь это ужасно, того и представить ум никогда не может; разве из опытного познания маловажных бедствий можно получить малое понятие о тех великих мучениях». «Один и тот же огонь тою же самою силою будет и жечь нечестивых, и не сожигать; и сколько будет отнимать у них, столько же и возвращать и тем доставлять себе самому вечную пищу». Такое страшное и ужасное действие вечного огня будет тем сильнее, что ему будут соответствовать не только необычайные свойства телесного состава лиц, воскресших для осуждения, но и страшные состояния их душевные.

Святой Димитрий Ростовский так рассуждает об огне геенском:

«О, коль страшен тот огонь, которого и сам сатана трепещет! Если для бесов бездна геенская страшна, кольми паче для людей должна быть ужасна и трепетна. Если и здесь огненная казнь, на которую когда человек бывает осужден, страшна: то несравненно страшнее то наказание, которое последует в геенне огненной. Бесы не боятся здешнего огня так же, как и мы не боимся огня, изображенного на доске (на картине), — а геенского огня трепещут. Сей огонь сожигает только телесное вещество, а оный жжет и мучит и бесплотных духов. Сей огонь, при недостатке горючего вещества, угасает, а геенский никогда не угаснет, по свидетельству Самого Господа: червь их (грешников) не умирает и огонь не угасает (Мк. 9, 44). Здешний огонь, когда горит, светит: а пламя оного огня, когда горит, только жжет, но нисколько не освещает тьмы внешней; а если бы сколько-нибудь и осветило, то для большего страха и трепета осужденных, — для того, чтобы видеть страшные образы демонов, которых самое зрение страшнее всякой муки, — для того, чтобы видеть мучимые лица грешников, с которыми в жизни сей грехами своими вместе прогневали Господа. Здешний огонь, объявши человека, вверженного в него, тотчас умерщвляет и в один час сожигает и обращает в пепел; а оный геенский огонь жжет, но не умерщвляет: грешники, вверженные в геенский огонь, не умрут, будучи жегомы и мучимы вечно. И если один час быть жегомым мучение велико и нестерпимо, — помыслим, сколь ужасно будет мучение тех, которые будут гореть и не сгорать в бесконечные веки!»

При представлении вечного огня адского никак нельзя отрешиться совершенно от его вещественности, хотя эта вещественность и утончится соответственно тонкости и проницаемости наших воскресших тел. Новозаветное Писание дает ясные указания на эту вещественность будущего огня, представляя его, с одной стороны, местом мучений для грешников, облеченных плотию воскресения, а с другой — указывая, как на подобие его, на огонь Содома и Гоморры (см.: 2 Пет. 2, 6), или же называя геенною, по имени долины сынов Еннома в Иерусалиме, в которой постоянно поддерживался действительный огонь для очистки нечистот. Несмотря, однако, на свою вещественность, огонь будущих мучений будет резко отличаться от теперешнего огня. В том будущем огне совершенно утратится признак благотворности огня, освещающего и согревающего; напротив, качества вредоносности его возрастут в своей степени и силе. Так, огонь вечных мучений не будет давать света; почему место этих мучений называется тьмою кромешною, или внешнею (ср.: Мф. 8, 12). Хотя смысл этого наименования объясняют и образно, — однако нельзя отказать ему и в некоторой степени соответствия будущей горькой действительности для грешников; наименование неугасимого огня тьмою кромешною указывает на то, что этот огонь будет давить на грешников непроницаемою ничем извне тьмою, и это тем более, что закоснелые грешники удалены будут от истинного Света и Жизни — Бога. С другой стороны, будущий вечный огонь лишен будет такой теплоты, которая предохраняла бы от холода и цепенения: осужденные на пребывание в вечном огне испытывают скрежет зубовный — действие чрезмерного холода.

Тяжесть адских мучений

Совокупность всех адских мучений будет сопровождаться такою скорбию и теснотою (ср.: Рим. 2, 9), которую мы теперь не можем себе и представить, потому что на земле нет ничего такого, с чем бы можно было сравнить ее. Крайняя тяжесть и нестерпимость адских мучений понятна несколько из того, что, по словам Тайновидца, в те дни люди будут искать смерти, но не найдут ее; пожелают умереть, но смерть убежит от них (Откр. 9, 6). Душа, находящаяся в адских муках, будет томиться в терзаниях — и не истребляться, будет умирать — и продолжать жить, будет гибнуть — и оставаться, будет близиться к концу — и пребывать без конца... В аде нет надежды — нет жизни: здесь жизнь — вечные муки. Над входом в ад можно бы поместить следующую надпись:

Данте

Следующий рассказ может несколько приблизить к нашему пониманию невообразимую и неизобразимую силу и томительность адских мучений.

Один расслабленный, изнемогая в духе терпения, с воплем просил Господа прекратить его страдальческую жизнь.

— Хорошо, — сказал явившийся больному Ангел, — Господь, будучи неизреченно благ, соизволяет на твою молитву. Он прекращает твою временную жизнь, только с условием: вместо одного года страданий на земле, которыми каждый человек очищается, как золото в огне, согласен ли ты пробыть три часа в вечных мучениях? Твои грехи требуют очищения в страданиях собственной твоей плоти; ты должен бы быть в расслаблении еще год, потому что как для тебя, так и для всех верующих, нет другого пути к небу, кроме крестного, проложенного безгрешным Богочеловеком. Этот путь тебе наскучил на земле, — испытай, что значат вечные муки в аду, куда идут все грешники; впрочем, испытай эти муки только в течение трех часов, а после, молитвами Святой Церкви, ты будешь спасен.

Страдалец задумался. Год страданий на земле — это ужасное продолжение времени! Лучше же я вытерплю три часа в этих бесконечных муках, — сказал он сам себе, — чем год на земле.

— Согласен в ад! — сказал он наконец Ангелу.

Ангел тихо принял его страдальческую душу и, заключивши ее в преисподних ада, удалился от страдальца с словами утешения: «Чрез три часа явлюсь я за тобою».

Господствующий повсюду мрак, теснота, долетающие отовсюду звуки неизъяснимых грешнических воплей, видение духов злобы в их адском безобразии, — все это слилось для несчастного страдальца в невыразимый страх и томление. Он всюду видел и слышал только страдание и вопли и ни ползвука радости в необъятной бездне зла; одни лишь огненные глаза демонов сверкали в преисподней тьме, и носились пред ним их исполинские тени, готовые сдавить его, сожрать и сжечь своим геенским дыханием. Бедный страдалец затрепетал и закричал; но на его крики и вопли отвечала только адская бездна своим замирающим вдали эхом и клокотаньем геенского пламени, которое клубилось в виду трепетавшего заключенника. Ему казалось, что протекли уже целые века страданий; с минуты на минуту ждал он к себе светоносного Ангела, — но Ангела не было. Наконец страдалец отчаялся в его райском появлении и, скрежеща зубами, застонал; но никто не внимал его воплям. Все грешники, томившиеся в бездне геенской, были заняты собою, своим собственным только мучением, и ужасные демоны в адской радости издевались над мучениями грешников.

Наконец тихий свет ангельской славы разлился над бездною. С райскою улыбкою приступил Ангел к добровольному страдальцу и спросил;

— Что, каково тебе, брат?

— Не думал я, чтобы в устах ангельских могла быть ложь, — прошептал едва слышным, прерывающимся от страданий голосом заключенник.

— Что такое? — возразил Ангел.

— Как что такое? — произнес страдалец. — Ты обещался взять меня отсюда через три часа, а между тем — целые годы, целые века протекли в моих невыразимых страданиях.

— Помилуй, что за годы, что за века? — кротко и с улыбкою отвечал Ангел. — Час, один только час прошел со времени моего отсутствия, и два часа еще сидеть тебе здесь.

— Как, два часа? — в испуге спросил страдалец, — два часа? А это час только протек? Ох, не могу более терпеть, нет силы! Если только можно, если только есть воля Господня, — умоляю тебя; возьми меня отсюда! Лучше на земле буду я страдать годы и века, даже до последнего дня, до самого Пришествия Христова на Суд, — только выведи меня отсюда. Невыносимо! Ох, пожалей меня! — со стоном воскликнул страдалец, простирая руки к светлому небесному Ангелу.

— Бог, как Отец щедрот и утехи, — отвечал Ангел, — удивляет на тебе благодать Свою. Но ты должен знать и помнить, сколь жестоки и невыносимы адские мучения.

Степени адских мучений

Не все грешники подвергнутся мучениям в одинаковой степени: адские мучения, по роду и по степени их, будут различны. Вообще наказания будут определяться правилом: «Кто чем согрешил, тем и казнится», то есть наказание будет строго соответствовать роду вины. Следовательно — адские муки, распределяясь по степеням, будут столь же разнообразны, как разнообразны разветвления порока, сводящего человека в ад. Раб тот, который знал волю господина своего, и не был готов, и не делал по воле его, бит будет много; а который не знал, и сделал достойное наказания, бит будет меньше (Лк. 12, 47-48). Фарисеи, которые поедают домы вдов и лицемерно долго молятся; примут тем большее осуждение (ср.: 20, 47). Отраднее будет земле Содомской и Гоморрской в день суда, нежели тому городу, в котором не примут апостолов (ср.: Мф. 10, 15), а Тиру и Сидону отраднее, нежели Хоразину и Вифсаиде (ср.: 11, 21, 22). Праведный Судия на всеобщем Суде воздаст каждому по делам его (Рим. 2, 6).

Согласно с Писанием и святые отцы и учители Церкви учили, что будут различные роды мучений для грешников.

Святой Василий Великий говорит: «Надобно знать, что выражения: биен будет много и биен будет мало — означают не конец, а разность мучения. Ибо, если Бог есть праведный Судия не только добрых, но и порочных, воздающий каждому по делам его, то иной может быть достойным огня неугасимого или слабейшего или более пожигающего, другой — червя неумирающего, но опять или сноснее или нестерпимее причиняющего боль, по достоинству каждого, и иной — геенны, в которой, без сомнения, есть разные роды мучений, и другой — тьмы кромешной, где один доведен только до плача, а другой — от усиленных мучений и до скрежета зубов. Самая тьма кромешная, без сомнения, показывает, что есть в ней нечто и внутреннее. И сказанное: во дне ада (Притч. 9, 18) дает разуметь, что некоторые, хотя во аде, но не во дне ада, терпят легчайшее мучение. Это можно и ныне отличать в телесных страданиях. Ибо один болен лихорадкою с припадками и другими недугами; другой чувствует только лихорадку, и то не в равной степени с другим; иной же не имеет лихорадки, а страждет болью в каком-либо члене, и то опять более или менее другого».

Святой Ефрем Сирин рассуждает: «Разные есть роды мучений, как слышали мы в Евангелии. Есть тьма кромешная (Мф. 8, 12): а из сего видно, что есть и другая тьма глубочайшая; геенна огненная (Мф. 5, 22) — иное место мучения; скрежет зубов (Мф. 13, 42) — особое тяжкое место; червь неусыпающий (Мк. 9, 48) — в ином месте; озеро огненное (Откр. 19, 20) — опять иное место; тартар (ср.: 2 Пет. 2, 4) — также свое место; огонь неугасающий (Мк. 9, 43) — особая страна; преисподняя (Флп. 2, 10) — и пагуба (Мф. 7, 13) — на своих местах; дальнейшие страны земли (Еф. 4, 9) — иное место; ад, где пребывают грешники, и дно адово — самое мучительное место. На сии-то мучения распределены будут несчастные, каждый по мере грехов своих, или более тяжких, или более сносных, по написанному: пленицами своих грехов кийждо затязается (Притч. 5, 22), биен будет много и биен будет мало (ср.: Лк. 12, 47, 48). Как есть различия наказаний здесь, так и в будущем веке».

«Иначе мучится прелюбодей, иначе блудник, иначе убийца, иначе вор и пьяница».

Святой Иоанн Златоуст проповедует: «Кто большее получил наставление, тот должен вытерпеть большую казнь за преступление. Чем мы сведущее и могущественнее, тем тяжелее будем наказаны за грехи. Ежели ты богат, от тебя требуется больше пожертвований, нежели от бедного; ежели умен — больше послушания; ежели облечен властию, — покажи блистательнейшие заслуги. Так и во всем прочем ты дашь отчет по мере сил своих».

«Отходящий туда со множеством и добрых, и злых дел получит некоторое облегчение и в наказании и в муках тамошних; напротив, кто, не имея добрых дел, принесет только злые, тот, сказать нельзя, сколько пострадает, будучи отослан в вечную муку».

Вечность адских мучений

Различаясь между собою по степени и силе, мучения грешников во аде нимало не будут различны по отношению к продолжительности: для всех равно они будут вечны и нескончаемы. Это — ясное и несомненное учение Священного Писания, не допускающее никакого перетолкования. Оно основывается на следующих местах: Ис. 66, 24; Мф. 3, 12; 18, 8; ср.: Мк. 9, 43-48; Мф. 25, 41, 46; 2 Сол. 1, 9, 10; Апок. 14, 11; 20, 10.

Православная Церковь на Пятом Вселенском Соборе торжественно осудила лжеучение Оригеново о восстановлении (апокатастасисе) демонов и нечестивых людей: «Кто говорит или думает, что наказание демонов и нечестивых людей временно и что после некоторого времени оно будет иметь конец, или что будет после восстановление демонов и нечестивых людей, — да будет анафема». В символе Афанасиевом читаем: «Благая содеявшии пойдут в жизнь вечную, злая же — в огнь вечный».

Учение о вечности мучений есть общее учение святых отцов и учителей Церкви.

«Бессмертны все души и нечестивых, для которых лучше было бы, если бы они не были нетленны, потому что, мучась бесконечным мучением в огне неугасающем и не умирая, они не будут иметь конца своему бедствию».

«Ты грозишь мне огнем горящим временно и вскоре угасающем, потому что не знаешь об огне будущего Суда и вечного мучения, который уготован нечестивым».

«Что он (диавол) с своим воинством и людьми, последующими ему, будут посланы в огонь и будут там мучиться в бесконечные веки, — это предвозвестил Христос».

«Если кто грешен, получит вечное тело, долженствующее терпеть мучение за грехи, дабы вечно гореть в огне и не разрушаться».

«Господь то решительно говорит, что идут сии в муку вечную (Мф. 25, 46), то отсылает иных в огонь вечный, уготованный диаволу и ангелам его (ст. 41), а в другом месте именует геенну огненную и присовокупляет: идеже червь их не умирает, и огнь не угасает (Мк. 9, 47, 48), и еще древле о некоторых предрек чрез Пророка, что червь их не скончается, и огнь их не угаснет (Ис. 66, 24); потому, если при таком числе подобных свидетельств, находящихся во многих местах богодухновенного Писания, многие еще, как бы забыв о всех подобных изречениях и определениях Господних, обещают себе конец мучению, чтобы свободнее отважиться на грех, — то сие, конечно, есть одна из козней диавольских. Ибо если будет когда-нибудь конец вечному мучению, то и вечная жизнь, без сомнения, должна иметь конец. А если не смеем сего думать о жизни, то какое основание — полагать конец вечному мучению? И мучению, и жизни равно придается одно слово: вечный».

«Пусть будет так, что ты проживешь и много лет, и не испытаешь никакой перемены: что же это в сравнении с бесконечными веками и с тяжкими и несносными оными муками? Здесь и счастие, и несчастие имеет конец, и — притом — самый скорый: но там то и другое продолжается в бессмертные веки и своим качеством столько различно от здешних, что и сказать нельзя... Если кто скажет: как же душа может стать на такое множество мук, когда притом она будет терпеть наказание бесконечные веки? Такой человек пусть подумает о том, что бывает здесь, как часто доставало многих на продолжительную и тяжкую болезнь. Если они и скончались, — это не потому, чтобы душа совершенно истощилась, но потому, что тело отказалось служить, так что, если бы оно не уступило, то душа не перестала бы мучиться. Итак, когда душа получит нетленное тело, тогда ничто не воспрепятствует мучению продлиться в бесконечность».

Ответы на возражения против вечности мучений

519

Какой конец зла? — Зло физическое будет совершенно уничтожено. Какая же судьба зла нравственного? Что будет с людьми, осужденными на последнем Суде и не способными к блаженной жизни в Царстве славы? Господь Иисус Христос говорит о них: идут сии в муку вечную (Мф. 25, 46). Слова Господа так ясны и определенны, что невозможно никакое толкование их, кроме буквального.

Нет ни одной откровенной истины, против которой с таким упорством вооружался бы слепотствующий разум, с какою восстает он против вечности мучений. Различными вопросами и недоумениями он старается подорвать, или, по крайней мере, заподозрить сие учение. Неужели, говорят противники сего учения, для Всемогущего возможны цели недостижимые? Бог воззвал к бытию тварь ради славы Своей, и назначил человеку высочайшую цель — богоподобие и вечное блаженное общение с Собою. И, однако, несмотря на все средства и меры, и естественные и сверхъестественные, Бог не достигает Своей цели, или достигает ее не вполне. Вопреки Своей цели, Творец вынужден устроить темницу, в которую на всю вечность будут заключены существа, сотворенные и назначенные для блаженства. Ограниченной человеческой мудрости очень возможно предположить себе какую-нибудь цель, не соразмерив ее со средствами, доступными человеку, и потому или вовсе не достигать своей цели, или достигать ее не вполне.

Но можно ли думать, что бесконечная Творческая премудрость определила цель творений и предуготовила и не могла измыслить средств, достаточных для достижения этой цели? Правда, человек самовольно уклонился от своей цели, указанной ему Богом, и пал. Но Бог не отказался от Своей цели, и не восхотел оставить падшего человека на безвозвратную погибель. Человек восстановлен и спасен. Крестная жертва Христова не только равноценна ценности всех человеческих душ, но имеет бесконечно высшую цену. В искупление людей излиянная кровь Христова бесконечно превышает и ценность искупленных душ, и с бесконечным преизбытком вознаграждает количество долга, уплаты которого требовало за людей Божеское правосудие. Неужели же и сей бесценный выкуп еще не достаточен для покрытия всех человеческих долгов пред Богом? Неужели же и после жертвы, принесенной Искупителем за людей, еще найдутся между ними существа столь виновные пред Богом, что будут подвергнуты мучениям, и — притом — вечным? Будто тяжесть человеческих грехов может перевесить бесконечные заслуги Христовы? Вечные мучения противоречат свойствам Божиим. Согласно ли с бесконечною Божиею благостию — обрекать тварь на вечные страдания? Правосудно ли за грехи временной и краткой жизни подвергать наказанию вечному? Притом же, вечное наказание есть наказание бесцельное. Всякое наказание имеет целью исправление наказуемого. Наказание, не имеющее этой цели, — есть простое мщение. Неужели же Бог вечным мучением будет мстить твари? Бог от вечности провидел судьбы всех созданных Им тварей. Зачем же Он создал существа, которых Он видел последнюю страшную судьбу? Неужели для страданий, для геенны? Апостол говорит, что с откровением Царства славы Бог будет всяческая во всех (ср.: 1 Кор. 15, 28); а где Бог — там свет, жизнь и блаженство; где же будет геенна, если Бог будет всяческая во всех?

Все изложенные здесь вопросы кажутся имеющими силу только на первый взгляд. Они потеряют свою кажущуюся силу, если мы всем им противопоставим один только вопрос и если сможем отвечать на него положительно, именно — следующий вопрос: может ли существо ограниченное, как человек, вынеся из сей жизни нераскаянность и ожесточение во зле, оставаться в этом ожесточении на всю вечность, без всякого желания обратиться к Богу, без всякой нравственной возможности принимать какие-нибудь благие влияния или благодатную помощь? Может ли ограниченное существо, как человек, на всю вечность оставаться в ожесточении, которое, начинаясь здесь с отчаяния в своем спасении и с сомнения в действенность покаяния, постепенно возрастая и усиливаясь, неминуемо дойдет до упорного противления Богу? Есть основания отвечать на этот вопрос положительно.

Содрогается мысль человеческая, представляя вечность мучений. Невозможно представление, более ужасающее и потрясающее душу. И, действительно, трудно представить, чтобы Бог осудил на вечные мучения существа, хотя грешные, но покаявшиеся в грехах, хотя не успевшие оправдать своего покаяния делами, деятельным обращением к добру, но алчущие и жаждущие правды. Сам Спаситель обещает удовлетворение сей духовной алчбе и жажде (ср.: Мф. 5, 6). По крайней мере, несомненно, что душам, отшедшим с верою и покаянием, хотя и не запечатлевшим свою веру добрыми делами, до времени всеобщего Суда есть возможность освобождаться от уз ада, по молитвам Церкви, и — особенно — по силе Бескровной Жертвы, приносимой за умерших. Святой апостол Иоанн говорит о дерзновении молитв верующих пред Богом: вемы, яко послушает нас, еже аще просим.

Посему, Богослов внушает каждому верующему молиться о согрешениях брата своего с упованием, что молитва его будет услышана Богом. О прощении одного только греха не заповедует апостол молиться: Аще кто узрит брата своего согрешающа грех не к смерти, да просит, и даст ему (Бог) живот, согрешающим не к смерти. Есть грех к смерти: не о том, глаголю, да молится (ср.: 1 Ин. 5, 16). Сам Господь свидетельствует, что все согрешения сынов человеческих могут получить отпущение или прощение. Аминь глаголю вам, яко вся отпустятся согрешения сыном человеческим, и хуления, елика аще восхулят (Мк. 3, 28). За один только грех никогда не будет прощения: это грех или хула на Духа Святого, иже речет на Духа Святаго, не отпустится ему ни в сей век, ни в будущий, не имать отпущения во веки, но повинен есть вечному суду (Мф. 12, 32, Мк. 3, 29). Грех или хула на Духа Святого есть упорное противление очевидной истине Божией, совершенное неверие и нераскаянность, упорное отвержение благодати, соединенное с отвращением от всего, что свято и богоугодно (см.: Евр. 10, 26, 29); или, говоря иначе — грех против Духа Святого есть ожесточение во зле, злоба нераскаянная, окончательно потерявшая всякую приемлемость благодати.

Теперь вопрос в том: может ли сотворенное существо, именно — человеческий дух, оставаться в таком нераскаянном ожесточении на всю вечность? — Нет никакого основания отвечать на этот вопрос отрицательно. Дух человеческий сотворен со способностью нескончаемого развития, возрастания и преуспевания; и эту способность нескончаемого развития он может обращать как к добру, так и ко злу. Цель человеческого духа есть уподобление Богу, отражение на себе совершенств Божеских. Если свободное существо принимает правильное, или доброе направление, то в нем открывается возможность нескончаемого усовершения в добре, безостановочного и вечного стремления к своей цели — к уподоблению Богу и теснейшему единению с Ним. Точно так же, если свободное существо принимает превратное или злое направление, в нем открывается возможность безостановочного стремления по пути зла, безвозвратного и нескончаемого стремления от своей цели, удаления от Бога. И как любовь к добру, в своем нескончаемом стремлении к Богу, постепенно возрастает, крепнет и усиливается, так что, наконец, в свободном существе прекращается самая возможность зла, как прекратилась она в Ангелах и прекратится в душах, отшедших из сей жизни с верою и покаянием: так и злоба, в постоянном стремлении по своему пути, будет постепенно возрастать и усиливаться, так что в существе, погрязшем во зле, пройдет самая нравственная возможность добра, как прошла она в бесах и, конечно, пройдет в душах людей, отшедших отсюда и пребывающих там в ожесточении и нераскаянности.

Таким образом, по свойству человеческого духа, для него возможно и ему предназначено вечное преуспеяние и усовершение в добре; но возможно для него вечное коснение и нескончаемое возрастание во зле. Человеку даны силы для нескончаемого развития и деятельности, но путь для своей деятельности избирает уже человеческая свобода, и какой бы ни был избран путь, путь ли добра или путь зла, человек имеет возможность идти по избранному пути нескончаемо и безвозвратно. Правда, во время земной жизни обыкновеннее — человеческая злоба представляет собою страшную беспечность о спасении, а не сознательное отвержение ко всякой спасительной и благодатной помощи. Впрочем, и в настоящей жизни бывают примеры ужасающей силы зла. В продолжение жизни человек ничему не верит, живет так, как будто нет ни Бога, ни будущей жизни, издевается и ругается над верою, как над слабостью или мечтою, или, как говорит апостол, не почитает за святыню Кровь завета, которою он освящен, и ругается над Духом благодати (ср.: Евр. 10, 29). Приходит смерть, и при ее виде человек не вразумляется и остается нераскаянным: презрением отвечает он на советы и убеждения обратиться пред смертью с покаянием к Богу. Злоба, достигшая такой напряженной силы в краткое продолжение земной жизни, за пределами сей жизни, конечно, скоро может созреть и усилиться до нераскаянного ожесточения во зле. Судя по опытам настоящей жизни — естественно предполагать, что душа, вынесшая из сей жизни глубокое и закоренелое стремление ко злу, и за пределами сей жизни будет продолжать и постоянно усиливать свое стремление. Опыт неоспоримо свидетельствует, что нет для нас ничего труднее, как искоренение любимого греха, уничтожение в себе застарелой привычки; нет ничего труднее, как вырвать из души сроднившееся с нею убеждение и заменить его противоположным.

Чтобы верить в возможность нераскаянного ожесточения во зле, нужно вникнуть во внутреннее начало и в сущность этого ожесточения. Грех, который за свою нераскаянность будет осужден на вечные мучения, есть тот же грех, которым пал начальник зла и которым он увлек и человека. Это — духовная гордость, дерзкое стремление тварей к независимости от Бога, к равенству с Ним, самообожание или самообоготворение. Только грех этот, постоянно возрастая и усиливаясь в мире существ нравственных, пред началом вечных мучений откроется с особенною страшною силою и обнаружит в себе явную и открытую вражду на Бога, презрение ко всем Его дарам и обетованиям, и до безумия гордое притязание твари на Божескую честь и достоинство. Мир, по слову Спасителя, подобен полю, на котором до жатвы растут вместе пшеница и плевелы. Жатва есть кончина мира. Ко времени этой жатвы, на поле мира — и пшеница, и плевелы, и добро и зло, достигнут полной зрелости, — пшеница для небесных житниц, а плевелы для огня неугасимого (см.: Мф. 13, 24-30, 36-43).

Мрачными чертами описывает апостол нравственное состояние людей пред концом мира. В последние дни, говорит апостол, настанут времена тяжкие. Ибо люди будут самолюбивы, сребролюбивы, горды, надменны, злоречивы, родителям непокорны, неблагодарны, нечестивы, недружелюбны, вероломны, клеветники, невоздержны, жестоки, враги добра, предатели, наглы, напыщенны и прочее (ср.: 2 Тим. 3, 1-2, 3-4). Но эти гордые и надменные враги добра, не имея силы благочестия, будут еще носить вид или личину благочестия (ст. 5). Пред самым же концом мира злоба сбросит с себя всякий вид благочестия в лице Антихриста. Этот человек греха, сын погибели, явится открытым врагом Божиим, с богохульною дерзостью отвергающим всякую зависимость от Бога и всякое поклонение Ему (ср.: 2 Фес. 2, 3, 4). Таким же, конечно, духом горделивого богохульства и ненависти к Богу будут проникнуты и его последователи (Лк. 18, 8; Мф. 24, 12). В таком-то ужасном состоянии ожесточенной вражды против Бога и ненависти к Нему нераскаянные враги Божии сойдут в место мучения. Вся вероятность на стороне мнения, что такая злоба есть злоба нераскаянная, которая никогда не может смягчиться, но будет продолжаться целую вечность и постоянно возрастать и усиливаться.

Мы знаем, что и в продолжение здешней, краткой жизни, если человек всем существом отдается какой-нибудь страсти, она делается непреодолимою и совершенно овладевает умом и волею человека. А гордость, и особенно духовная, есть самая упорная и несокрушимая из всех человеческих страстей. И невозможно представить — по каким бы побуждениям закоренелая горделивая вражда на Бога могла перейти когда-нибудь в искреннее смирение и в смиренное сознание ничтожества твари пред Творцом. Существо, ожесточенное против Бога, презирает Его дары и обетования, издевается над верою и молитвою, почитая их постыдною слабостью. Возможно ли, чтобы такое существо, горделиво презирающее самые дары Божии, примирилось с Богом за те мучения, которым оно будет подвергнуто по праведному суду Божию? Конечно, наказание или страдание имеет смягчающую и вразумляющую силу, но только над душами, не загрубелыми во зле, которые, поражаемые в своих земных привязанностях, обращаются к Богу и в Нем ищут себе утешения и успокоения.

Но так ли действует наказание или страдание на человека глубоко порочного и нечестивого? Оно не смягчает его, а только ожесточает. Под гнетом страдания его прежняя холодность к Богу обыкновенно переходит в чувство враждебное, в ненависть, в богохульство. Такое же влияние будут иметь и адские мучения на ожесточенных грешников. И на земле видим примеры, что человек, объятый гордостью, не только отрекается от благ, но и обрекает себя на тяжкие лишения и нищету, из-за того только, чтобы не унизить своей гордости, или чтобы не стать в зависимость, в подчинение другому, которого он считает если не хуже, то и нисколько не лучше себя. В лишениях и бедствиях, претерпеваемых из гордости, есть для гордого своего рода удовлетворение, какое находит человек в дорогих и тяжких жертвах, приносимых своему самосознанию и убеждению. Если так упорна гордость и на земле, уступчивее ли она будет в аде, в существах, ожесточенных против Бога? Мысль о Божием всемогуществе не может также ослабить враждебного чувства к Богу в ожесточенных врагах Божиих. Эта мысль будет только усиливать их ожесточение. Они будут находить для себя пищу в сознании своего неподчинения и открытой вражды с тем, могуществу Которого нет пределов.

Таким образом, если разумное существо на всю вечность может оставаться в состоянии нераскаянной злобы и непримиримой вражды с Богом, то как существо, неспособное к блаженному единению с Богом, оно должно быть удалено от Него, а как существо злобное — должно быть ограничено в своей злой деятельности, заключено в темницу, и притом — на всю вечность, потому что и злоба такого существа есть злоба нераскаянная и непримиримая, которая никогда не прекратится, но будет продолжаться и усиливаться целую вечность. В царствах земных и временных — преступник, не показывающий надежды исправления, изгоняется из общества или заключается в темницу на всю жизнь, и обрекается на так называемую политическую смерть. Человеческое правосудие находит это совершенно законным и справедливым. Что же несправедливого, если в вечном Царстве Божием преступник нераскаянный и неисправимый изгоняется из сего Царства и обрекается на заключение в адскую темницу, на целую вечность? Итак, для вечных и нераскаянных врагов Божиих должны быть вечные мучения так же, как для неисправимых преступников на земле необходимы пожизненные изгнания или заключения.

Если дух человеческий, подобно падшим бесплотным духам, может на целую вечность оставаться в нераскаянном ожесточении и постоянно возрастать в своей злобе и ненависти к Богу — то при этой мысли уже не сильны делаются указанные выше возражения против учения о вечности мучений. Противники этого учения стараются поставить его в противоречие со свойствами Божиими — с Божиею премудростию, благостию, правосудием, всемогуществом, предведением и так далее; но нисколько не обращают внимания на природу человеческого духа, тогда как в этой-то природе и полагается человеком основание, условливающее неизбежность для него вечных мучений. Скажем по несколько слов на каждое из приведенных возражений.

Если будут вечные мучения, то Бог, говорят, не достигает цели творения, или достигает ее не вполне. Но такая недостижимость цели возможна ли для премудрости Всемогущего? — Правда, Бог воззвал к бытию разумные и свободные существа для вечного и блаженного единения с Собою; но если Бог творит существа свободные, то тем самым условливает Свою цель, или поставляет ее в зависимость от свободы тварей. Свобода есть высокий дар Творца и высокое преимущество твари. Без свободы невозможно и нравственное блаженное единение тварей с Богом, и их любовь к Нему, как стремление сердечное и непринужденное. Свободное существо свободно должно идти к указанной ему цели, не влекомое какою-либо постороннею, непреодолимою силою. И Бог, непреложный в Своих дарованиях, никогда не действует на свободу тварей силою одного только Своего всемогущества. Не насильно влечет Он и человека ко спасению. Следовательно, не падает вина на Божие всемогущество, если свободная тварь не хочет идти к предназначенной ей цели. Всемогущество все может, — но не разрушает нравственного царства, не превращает всего мира в машину, движимую силою необходимости, не отнимает у существ того преимущества, посредством которого они, как говорит Марк Ефесский, могут не только располагать и управлять сами собою, но и уподобляться Всемогущему, и которое так же необходимо для существ, одаренных умом и словом, как дыхание для животных. «Неужели же мы одни только из всех существ, — заключает святой Марк, — будем неблагодарны пред Богом, и станем порицать свою природу, потому что знаем и некоторым образом сами определяем свои обязанности? Это было бы похоже на то, как если бы кто-нибудь, быв поставлен царем над всем миром, снял с себя порфиру и диадему и вздумал вести жизнь низкую и развратную, а потом, когда бы его свергнули за то, стал бы жаловаться не на себя, а на того, кто дал ему власть».

Премудрость Божия требует, чтобы свободная тварь имела достаточные средства для достижения предназначенной ей цели. Совершенно достаточные средства даны были и человеку невинному, и с преизбытком достаточные дарованы человеку, по падении восстановляемому. Божественною силою Христа Иисуса Господа нашего, — говорит апостол, — даровано нам все потребное к жизни и благочестию (2 Пет. 1, 3). Следовательно, не Премудрость виновна, если свободное существо, имея все средства к спасению и блаженству, не принимает этих средств, а отвергает их (Евр. 10, 29), и тем лишает себя блаженства. Виноват ли отец, который дал сыну все средства для благоустроенной жизни, а тот изжил свое состояние блудно и впал в нищету? Таким образом, вечные мучения ожесточенных тварей нисколько не противоречат ни Божию всемогуществу, ни Божией премудрости. Бог достигает Своей цели творения в такой мере, в какой достижение ее делает возможным свобода тварей, следовательно — достигает ее вполне, потому что и первоначально в уме Божием цель эта была не безусловная, но условливалась свободою тварей.

Находят вечные мучения невозможными после искупления человека. Неужели, — говорят, — заслуги Искупителя не сильны еще покрыть пред Божеским правосудием все согрешения человеческие? Неужели и после искупительной жертвы, принесенной за людей Сыном Божиим, некоторые из них еще будут осуждены на вечные мучения? — отвечать на этот вопрос нетрудно. Искупительная жертва, принесенная за людей Спасителем, действительно, — превышает все человеческие долги пред Божеским правосудием. Как бы ни были тяжки и бесчисленны грехи человеческие, все же они, в сравнении с бесконечною полнотою искупительных заслуг Христовых, — то же, что капля в сравнении с морем. Идеже умножися грех, преизбыточествова благодать (Рим. 5, 20). Но благодать, приобретенная нам Искупителем, не есть сила, необходимо и насильно влекущая человека ко спасению. Благодать не действует насильственно, с непреоборимою силою. «Бог, — говорит Дамаскин, — не вынуждает добродетели и не силою похищает человека у смерти». Благодать требует со стороны человека свободного согласия, сочувствия и содействия. Путь ей в свою душу человек должен приуготовить желанием спасения и покаянием во грехах, принять ее с верою, по крайней мере, — не затворять дверей сердца (Откр. 3, 20), когда она приходит, не противиться ей; не угашать и не оскорблять ее, когда она пришла (Деян. 7, 51; 1 Фес. 5, 19; Еф. 4, 10).

Что же делать благодати с ожесточенными грешниками, которые не имеют ни веры, ни покаяния, но с гордостью отвергают благодатные средства, и снова распинают Сына Божия, поносят и попирают Его, не почитают за святыню Кровь завета, которою освящены, и ругаются над Духом благодати? (Ср.: Евр. 6, 6; 10, 29.) Кровь Искупителя, ими попранная, благодать Его, ими отвергнутая и поруганная, будут вопиять на них пред Богом, и только усугубят вину их. Таким образом, и бесценные заслуги Искупителя не принесут спасения ожесточенным грешникам, не потому, что искупительные заслуги Христовы не сильны спасти их, но потому, что сами они своим произвольным упорством делают себя неспособными к участию в дарах, заслугами Спасителя приобретенных.

Неверие в вечность мучений думают основывать на понятиях о Божием правосудии, благодати и всеведении. Правосудно ли, говорят, за кратковременные грехи земной жизни осуждать на вечные мучения? Но, скажем словами святого Златоуста, — «не по времени согрешения судимы бывают, но по естеству прегрешений».

Притом, в вечных мучениях будут казнимы не только временные грехи земной жизни, глубоко повредившие и ожесточившие душу, но гораздо более — нераскаянная злоба и непримиримая ненависть к добру, так что вечное мучение будет сопутствовать вечному ожесточению твари и ее нескончаемому пребыванию в греховности.

Бог есть благость и любовь. Как же согласить с благодатию Божиею вечные мучения тварей, по благости вызванных к бытию? Действительно, Сам Господь свидетельствует, что любовь Его к человеку сильнее, чем любовь матери к своему сыну (Ис. 49, 15), или любовь отца к своему сыну (Мф. 7, 9, 10). Все, что только может сделать земной отец для воспитания и образования своего сына, все это совершенно ничтожно в сравнении с теми средствами, которые употребил Бог для умудрения и спасения человека. При всем том, найдутся существа, которые отвергнут все сии спасительные и благодатные средства, подавят в себе семена добра, и на целую вечность останутся в ожесточенной злобе и во вражде против Бога. Ужели же и на такие существа благость Божия должна изливать свои дары и щедроты? Не значило ли бы это (что запрещает Господь апостолам), — давать святая псом, и пометать бисер пред свиниями (ср.: Мф. 7, 6). Еще могла бы низойти благость Божия, как и нисходит, к грешникам, которые грешили по человеческой немощи, по неведению, — к грешникам, которые каются в своих вольных согрешениях и просят прощения и помилования: но на вечные мучения будут осуждены нераскаянные грешники, враги Божии, презирающие дары и щедроты Божией благости. Конечно, не от Бога зависит их погибель: благость Божия спасла бы их, если бы они хотели только принять спасение. Если гибнут, — значит, отвергают спасение. Благость Божия есть такое свойство Божественной воли, по которому Бог сообщает столько благ каждой твари, сколько она только может вместить по своей природе. Что же благость Божия может сделать с такими существами, которые сами сделали себя неспособными к духовным благам и к благодатным дарам, и еще с гордостью отвергают их? Благость Божия может только оставить им бытие, которое сами они наполнили муками бессильной злобы и страданиями.

Но, говорят, Бог знал несчастную судьбу таких существ: зачем же Он создал их? Не лучше ли было бы им вовсе не существовать, чем существовать в вечных мучениях? — Представьте, что какой-нибудь отец имеет десять сыновей. Девять из них умны, благочестивы, совершенно счастливы, служат честью своего отца и украшением своего общества. Но один из десяти — человек потерянный, неисправимый, впал в пороки и преступления, и навсегда изгнан из общества. Несмотря на гибель этого несчастного, можно ли не назвать отца девяти умных и благочестивых сынов счастливым отцом? Конечно, горько отцу потерять и одного сына: но неестественно думать, чтобы отец, радуясь счастью и совершенствам девяти сынов и скорбя об одном, стал жалеть, что он родил их на свет, и если бы заранее знал судьбу сынов своих, из-за одного отказался бы и от рождения девяти. Пример этот представляет некоторое подобие отношения Творца к твари. Бог, конечно, еще до творения мира знал число людей, которые вместе с диаволами и ангелами его подвергнутся вечным мукам; но Бог также от вечности провидел, что бесчисленное множество людей будут наслаждаться вечною блаженною жизнью. Если бы провиденная Богом погибель ожесточенных грешников могла остановить творческую благость, восхотевшую создать разумных тварей, то почему же и блаженство праведных и спасаемых, также провиденное Богом, не могло подвигнуть Его к творению? Неужели хотят, чтобы из-за злых Бог отказал в бытии и во всех радостях и добрым? «В таком случае, — замечает Дамаскин, — зло победило бы благость Божию». «Бог знал, — говорит святой Златоуст, — что Адам падет; но видел, что от него произойдут Авель, Енос, Енох, Ной, Илия, произойдут пророки, дивные апостолы — украшение естества, и богоносные облака мучеников, источающих благочестие».

Что касается до того, будто вечные мучения ожесточенных тварей кладут пятно на творение Божие, то всякий благомыслящий без труда согласится, что вечные мучения нисколько не противоречат ни Божиему всемогуществу, ни Божией премудрости. Премудрость дала все средства человеку ко спасению; всемогущество не разрушает свободы тварей, без которой невозможно было бы и нравственное царство и блаженство тварей в союзе любви с Богом. И кто же из них, имеющих ум и свободу, захочет, чтобы Бог превратил его в бессознательную машину?

Говорят, что вечные мучения, как наказание, не имеющее целью исправление наказуемых, есть бесцельная жестокость и мщение, недостойное Бога. Но что бы сказало человеческое правосудие, если бы ему представили следующее соображение. В обществе есть преступники, ожесточенные и закоренелые; никакое наказание не исправит их: следовательно, всякое наказание, на них налагаемое, есть бесцельная и бесполезная жестокость. Следовательно, такие злодеи должны быть освобождены от всякого наказания и им должна быть предоставлена полная свобода действия. И человеческое правосудие, опираясь на непреложный и всеми сознаваемый закон правды, не только обрекает преступника на пожизненное изгнание или заключение, но за великие преступления осуждает злодея на смертную казнь. Причем, конечно, уже не имеется в виду исправление казнимого. Закон правды требует, чтобы нарушение этого закона было наказано, независимо от других целей, каковы, например, исправление наказуемого, устрашение других и прочее. Цели сии могут быть и не быть; но прямая цель наказания есть воздаяние за преступление, требуемое законом правосудия. И сам преступник, основываясь на собственном сознании, принимает назначенное ему наказание не в виде исправительной меры, хотя оно и может быть такою мерою, но принимает его как возмездие за нарушение закона.

Наконец, в словах апостола думают находить проповедь о всеобщем восстановлении всех тварей в состояние славы и блаженства. По откровении Царства славы Бог, — говорит апостол, — будет всяческая во всех (ср.: 1 Кор. 15, 28). А где Бог, там свет, жизнь и блаженство. Где же, говорят, будет геенна, если Бог будет всяческая во всех? Но что апостол не проповедник всеобщего восстановления, — об этом он сам свидетельствует, когда говорит, что на последнем Суде не знающие Бога и не покоряющиеся благовествованию Господа нашего Иисуса Христа в наказание подвергнутся вечной погибели, от лица Господня и от славы могущества Его (ср.: 2 Фес. 1, 7, 8, 9). Не противоречит же сам себе апостол? Правда, где Бог, там свет, жизнь и блаженство; но только для тех, которые имеют очи видети (ср.: Рим. 11, 8), имеют чистое сердце, способное жить в Боге и наслаждаться блаженством лицезрения Божия (ср.: Мф. 5, 8). И естественный свет для больных глазами бывает тяжел и невыносим: тем паче нестерпимо светение Божественного света для душ, омраченных грехом. Для чистых сердцем Бог действительно есть свет и жизнь; для омраченных грехом Бог есть огнь поядаяй (ср.: Евр. 12, 29). И тогда как первые будут вкушать неизреченное блаженство в лицезрении Божием, последних одна мысль о Боге будет приводить в ужас и трепет (ср.: Иак. 2, 19). Бог будет всяческая во всех: но от сего не будут блаженны неспособные к блаженству и недостойные блаженства. И естественный свет освещает все вещи видимого мира, но от этого не делаются прозрачными и светящимися тела темные и непроницаемые светом.

Праведники наследуют Царство, уготованное им от создания мира (ср.: Мф. 25, 34). В этом царстве, граде, доме Божием первым источником блаженства будет для них постоянное сопребывание, сожительство с Самим Богом и Господом Иисусом Христом и постоянное соучастие в Божественной славе, сколько это возможно и доступно для твари. Они удостоятся зреть Триипостасного лицом к лицу: Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят (Мф. 5, 8). В этом лицезрении Всесовершенного они будут находить полнейшее удовлетворение для всего своего богоподобного существа.

Ум, жаждущий истины, достигнет совершенного ведения. Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно, тогда же лицем к лицу; теперь знаю... отчасти, а тогда познаю, подобно как я познан (1 Кор. 13, 12). Тогда то, что отчасти, прекратится (ст. 10), вера прекратится и настанет одно непосредственное видение (2 Кор. 5, 7).

Воля, жаждущая добра, получит полное удовлетворение своему стремлению. Блаженны плачущие и жаждущие правды, ибо они насытятся (Мф. 5, 6). Возлюбленные! мы теперь дети Божии; но еще не открылось, что будем. Знаем только, что, когда откроется, будем подобны Ему, потому что увидим Его, как Он есть (1 Ин. 3, 2).

Сердце, жаждущее блаженства, найдет себе полное успокоение в единении с Богом, источником блаженства. Бог есть любовь, и пребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог в нем (1 Ин. 4, 16). На праведниках исполнятся во всей силе слова Спасителя: да будут все едино, как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино... Я в них, и Ты во Мне; да будут совершены воедино (Ин. 17, 21, 23).

К этому присоединится ближайшее, блаженнейшее общение праведников между собою и с Ангелами: они будут связаны узами чистейшей взаимной любви, как дети одного общего Отца, Который будет все во всем (ср.: 1 Кор. 15, 28).

Блаженному состоянию праведников по душе будет соответствовать в Царствии Небесном состояние их по телу. Кроме того, что тела их восстанут для будущей жизни нетленными, славными, сильными, духовными, они будут изъяты от всех назойливых нужд настоящей жизни. Они не будут уже ни алкать, ни жаждать, и не будет палить их солнце и никакой зной (Откр. 7, 16). И отрет Бог всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже; ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет (— 21, 4).

Вообще же блаженное состояние праведников на небеси будет таково, что теперь мы ни представить, ни изобразить его не можем: не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его (1 Кор. 2, 9).

Известный германский сатирический поэт Генрих Гейне представляет будущую жизнь бесконечно скучною, монотонною, и потому, с своей стороны, не желает достижения ее. Такое представление основывается на ошибочном перенесении в будущую жизнь несовершенных условий здешнего существования. Состояние наше в будущей жизни не будет состоянием бездеятельного, скучного покоя, мертвым квиэтизмом: оно будет представлять гармоническое, всецелое удовлетворение всех потребностей и стремлений нашей души путем непрерывного, бесконечного развития. Ум, сердце и воля человека найдут для себя много достойных предметов и обильную пищу в этом развитии. Один Бог — бесконечное море сущности — будет уже служить неисчерпаемо возвышеннейшим предметом для нашего ума в его коренном стремлении постигнуть виновника всего существующего, для нашего сердца с его ненасытною жаждою любви, для нашей воли в ее стремлении к нравственному совершенству, к богоуподоблению. Вот первый и главный предмет, который не будет давать покоя всем нашим душевным силам, будет держать их в постоянном напряжении и, в то же время, доставлять им бесконечно блаженное удовлетворение! Вторым предметом нашего духовного созерцания будет дело нашего искупления, совершенное Сыном Божиим, то великое и чудное дело, в которое желают проникнуть и ангельские умы. Третьим предметом нашего познания будет мир ангельский, мир совершенных духов, принимавших и принимающих благотворное участие в нашей земной судьбе и, в особенности, в нашем вечном блаженстве. Сам человек в его прошедших судьбах и настоящем его состоянии будет также предметом, размышление о котором будет представлять для нас величайший интерес и бесконечное удовлетворение. Наконец, преображенный и обновленный мир, во всей его красоте и разнообразии, будет, равным образом, привлекать умственный взор наш и возбуждать чувства удивления и благоговения к Сотворившему все премудростию. Какая необъятная область ведения и жизнедеятельности! Какой неисчерпаемый источник блаженства!

«Какая будет слава, какая радость — удостоиться того, чтобы зреть Бога и вместе со Христом, Господом Богом твоим, вкушать радость спасения и вечного света, приветствовать Авраама и Исаака и Иакова, и всех патриархов, и пророков, и апостолов, и мучеников, вместе со святыми и друзьями Божиими наслаждаться сладостью дарованного бессмертия и получить то, чего око не видело, ухо не слышало, и что на сердце человеку не приходило (ср.: 1 Кор. 2, 9)».

Приидите ко Мне вси труждающиися и обремененнии, и Аз упокою вы (Мф. 11, 28) в горнем граде, где все святые Мои упокояваются в великой радости... Там Авраамово лоно приемлет претерпевших скорби, как прияло некогда нищего Лазаря; там отверзаются сокровища вечных благ Моих; там Горний Иерусалим — матерь первородных; там блаженная земля кротких. Приидите ко Мне вси, и Аз упокою вы, — упокою там, где все тихо и безмятежно, где все светло и приятно для зрения, где нет ни обидящего, ни притесненного, где нет уже ни греха, ни покаяния, где свет неприступный и радость неизглаголанная, где нет ни труда, ни слез, ни заботы, ни попечения, ни сетования, где нет ни диавола, ни смерти, ни поста, ни печали, ни ссоры, ни рвения, но радость и мир, упокоение и восторг, где глас празднующих, где открываются недоведомые сокровища мудрости и ведения».

«Царство Небесное есть созерцание. Теперь, как в зеркале, видим тени вещей, а впоследствии, освободившись от сего земного тела и облекшись в тело нетленное и бессмертное, увидим их первообразы (ср.: 1 Кор. 13, 12). Увидим же, если жизнь свою управим по прямому пути, и будем заботиться о правой вере, без чего никто не узрит Господа».

«Думаю, что оно (Царствие Небесное) не иное что есть, как достижение чистейшего и совершеннейшего. А совершеннейшее из всего существующего есть ведение Бога. Сие-то ведение, частию — да храним, частию — да приобретаем, пока живем на земле, а частию — да сберегаем для себя в тамошних сокровищах, чтобы в награду за труды приять всецелое познание Святыя Троицы, что Она, какова и колика (если позволено будет выразиться так), в Самом Христе Господе нашем, Которому слава и держава во веки веков».

«Представь себе состояние той жизни, сколько возможно это представить, ибо к надлежащему изображению ее не достанет никакого слова; только из того, что слышим, как бы из каких-нибудь загадок, мы можем получить некоторое неясное представление об ней. Отбеже, — сказано, — болезнь и печаль и воздыхание (Ис. 35, 10). Что же может быть блаженнее этой жизни? Не нужно там бояться бедности и болезни; не увидишь ни обижающего, ни раздражающего, ни раздражаемого, ни гневающегося, ни завидующего, ни распаляемого гнусною похотью, ни мучимого заботою о снискании потребного к жизни, ни скорбящего о начальстве и власти: ибо вся буря наших страстей, затихнувши, перестанет, и все будет в мире, веселии и радости, все тихо и спокойно, все день и ясность, и свет, свет не этот нынешний, но другой, во сто крат светлее этого, во сколько этот (солнечный) ярче света от свечи. Ибо там свет не помрачается ни ночью, ни набегом облаков; не жжет и не палит тел, потому что нет там ни ночи, ни вечера, ни холода, ни жара, ни другой какой перемены времен; но иное какое-то состояние, такое, которое узнают одни достойные. Нет там ни старости, ни спутников старости; но все тленное изгнано, потому что повсюду господствует нетленная слава. А что всего этого важнее, — это непрерывное наслаждение общением со Христом, вместе с Ангелами, с Архангелами, с горними Силами... Ни в чем не будет тогда смятения и борьбы, потому что велико будет согласие в лике святых, по причине непрерывного взаимного между всеми единомыслия».

Степени блаженства праведников

Подобно мучениям грешников, и блаженство праведников будет иметь свои степени, соответственно нравственному достоинству каждого. В доме Отца Моего обителей много, — сказал Господь Иисус Христос (Ин. 14, 2). И еще Он же сказал: приидет Сын Человеческий во славе Отца Своего с Ангелами Своими и тогда воздаст каждому по делам его. Кто принимает пророка, во имя пророка, получит награду пророка; и кто принимает праведника, во имя праведника, получит награду праведника. И кто напоит одного из малых сих только чашею холодной воды, во имя ученика, истинно говорю вам, не потеряет награды своей (Мф. 16, 27; 10, 41-42). В притче о талантах верные рабы за различное употребление талантов получили от своего господина различные награды (см.: Лк. 19, 12-26). Каждый получит награду по своему труду (ср.: 1 Кор. 3, 8): таков закон строгой справедливости.

«Многими обителями у Отца Спаситель называет меры разумения водворяемых в оной стране; разумею же те различия и разности, с какими наслаждаются там, сообразно с своим разумением. Ибо Господь наименовал многие обители не по разности мест, но по степени дарования. —Как лучами солнца чувственного наслаждается всякий по мере чистоты зрительной силы и впечатления и как от одного светильника, освещающего один дом, каждый луч бывает различен, между тем как свет не делится на многие светильники: так в будущий век все праведные водворятся нераздельно, в одной радости, но каждый в своей мере озаряется единым мысленным Солнцем и по степени достоинства почерпает радость и веселие».

«Поелику многи обители в дому Отца и различные жребии назначены в земле наследия, которую наследят кротцыи (ср.: Мф. 5, 5), то явно, что иные упокоятся во светлости Божия явления, а иные под покровом Небесных Сил, другие же во славе света закроются как бы дымом».

«В сем (то есть в различии мздовоздаяния) убеждает нас не только наше умозаключение, но и Слово Божие. Ибо Сам (Иисус Христос) говорит: воздаст комуждо по деяниям его (Мф. 16, 27). Да не только в геенне, но и в Царстве найдешь множество различий: в дому Отца Моего, — говорит, — обители многи суть, и: ина слава солнцу, ина слава луне (1 Кор. 15, 41). И что удивительного в том, что (апостол) представил такое различие, когда еще говорит, что там будет и такое различие, какое есть между одною звездою и другою».

Вечность блаженства праведников

Как мучения грешников во аде представляются особенно страшными потому, что не будут иметь конца, так — с другой стороны — и блаженство праведников на небе становится еще вожделеннее оттого, что точно так же будет нескончаемо вовеки.

Я даю им (Моим овцам) жизнь вечную, и не погибнут вовек. Я есмь воскресение и жизнь; верующий в Меня, если и умрет, оживет. И всякий, живущий и верующий в Меня, не умрет вовек (Ин. 10, 28; 11, 25, 26). Обетование, которое Он обещал нам, есть жизнь вечная (1 Ин. 2, 25). И идут праведники в жизнь вечную (ср.: Мф. 25, 46). Так откроется нам свободный вход в вечное Царство Господа нашего и Спасителя Иисуса Христа (ср.: 2 Пет. 1, 11). Хотя Он и Сын, однако страданиями навык послушанию, и, совершившись, сделался для всех послушных Ему виновником спасения вечного. Он есть ходатай нового завета, дабы вследствие смерти Его, бывшей для искупления от преступлений, сделанных в первом завете, призванные к вечному наследию получили обетованное (Евр. 5, 8-9; 9, 15). Кратковременное легкое страдание наше производит в безмерном преизбытке вечную славу, когда мы смотрим не на видимое, но на невидимое: ибо видимое временно, а невидимое вечно (2 Кор. 4, 17-18). Приготовляйте себе влагалища не ветшающие, сокровище неоскудевающее на небесах (Лк. 12, 33). Вы и Моим узам сострадали и расхищение имения вашего приняли с радостью, зная, что есть у вас на небесах имущество лучшее и непреходящее (Евр. 10, 34). Когда явится Пастыреначальник, вы получите неувядающий венец славы (1 Пет. 5, 4). И так всегда с Господом будем (1 Фес. 4, 17).

«Если кто пойдет сими узкими вратами и сим тесным путем, то приимет он блаженное воздаяние, воздаяние небесное, которому не будет никогда конца».

«То, что будет после (всеобщего Суда), какое изобразит нам слово, то есть происходящую от сообщения со Христом сладость, пользу и веселие? Ибо душа, получивши опять свое благородство и пришедши, наконец, в состояние с дерзновением видеть своего Господа, нельзя сказать — какое обретет наслаждение, какую выгоду в том, что увеселяется не только обладаемыми благами, но и уверенностию, что сии блага никогда не окончатся».

Господи! Даруй нам живую память Твоего будущего, последнего, Славного и Страшного Пришествия, Твоего Страшного Суда над нами, Твоего праведного и вечного воздаяния праведникам и грешникам, чтобы мы, вспомоществуемые Твоею всесильною благодатию, целомудренно, праведно и благочестиво жили в нынешнем веке (Тит. 2, 12).

Изложив учение Православной Церкви о загробной жизни и последней судьбе человека, считаем нелишним дополнить это изложение кратким историческим очерком, в котором постараемся доказать, что учение о бессмертии души и будущей жизни принадлежит не исключительно только богооткровенной христианской религии, но составляет общее достояние и всех естественных, или языческих, религий.

Выше (в отделе первом) мы говорили, что непосредственное сознание бессмертия души присуще всем людям без исключения и что оно составляет отличительную, неотъемлемую черту, необходимое достояние человека, душа которого, по выражению Тертуллиана, по природе— христианка. Если это — действительно — так, в таком случае — нужно ожидать, что раскрытие и выражение этого сознания мы должны встречать у всех народов во все времена, что вера в бессмертие и будущую жизнь должна быть достоянием всего человечества. Это и подтверждается на самом деле: вера в бессмертие и будущую жизнь, составляя существенный элемент религиозного сознания, так же всеобща, как и вера в Бога. Нет и не было ни одного народа, который не ожидал бы будущей жизни, который ограничивал бы существование и цель жизни человеческой одною землею. Конечно, форма выражения этой веры, характер и степень ее развития не у всех народов (дохристианских и внехристианских) одинаковы, как неодинаково и всё вообще умственное и нравственное развитие их. Только уже христианство сообщило истине бессмертия души и загробной жизни полную достоверность и истинное выражение: до-христианские же религии представляют по большей части только, более или менее, ясные гадания об этой истине, более или менее верное предчувствие ее.

Обратимся, прежде всего, к языческим народам древнего мира.

Считаем нужным сделать, предварительно, следующее общее замечание. Язычество представляет нам собою не начало в истории религии, не первобытный вид ее, а уклонение от этого последнего, затемнение и искажение истинных религиозных понятий и стремлений. Следовательно — в языческих религиях мы не можем и не должны искать полного, ясного и истинного выражения идеи бессмертия души и будущей жизни. Но, с другой стороны, нельзя не видеть и того, что среди самого мрака изжитых человеческих заблуждений, по временам — светили лучи того света истины, который никогда совершенно не оставлял человека (Ин. 1, 5), что среди самых суеверий встречаются следы истины. «В этих призрачных мечтаниях языческой древности, в этих чарах, созданных воображением древнего человека, в этих мифах и легендах древнего мира, в этих причудливых образах фантазии по временам высказывалось искание истины, тяготение невольное, полусознательное к тому, что открыто нам; в них мы находим гадание об истине, ее предчувствие... Словом, в отживших верованиях язычества мы находим историческое свидетельство об истине христианства. Вполне справедлива, в этом отношении, мысль известного лингвиста (языковеда) Макса Мюллера, высказанная им в заключение его публичной лекции об индийских Ведах, читанной в Лондоне в 1865 году: “Изучение древних религий научает нас лучше ценить то, что дано нам нашею религией. Только тот, кто терпеливо и беспристрастно обсудил все другие исторически известные религии, может знать, что такое христианская истина, и с полным убеждением и уверенностию сказать вместе с апостолом Павлом: “Я не стыжусь благовествования Христова”».

В своей проповеди в Афинском ареопаге святой апостол Павел раскрывает ту мысль, что Бог и Его вечная истина близки человеку, потому что человек носит в своей душе образ Божий и в нем — некоторое таинственное откровение истины. От одной крови Он (Бог) произвел весь род человеческий для обитания по всему лицу земли, назначив предопределенные времена и пределы их обитанию, дабы они искали Бога, не ощутят ли Его и не найдут ли, хотя Он и недалеко от каждого из нас: ибо мы Им живем и движемся и существуем, как и некоторые из ваших стихотворцев говорили: «мы Его и род» (Деян. 17, 26-28). Неужели — говорит тот же апостол в другом месте, — неужели Бог есть Бог иудеев только, а не и язычников? Конечно, и язычников (Рим. 3, 29), которым Он также не переставал свидетельствовать о Себе (ср.: Деян. 14, 17) и которые, хотя и лишены были особенного положительного откровения Божия, какое дано было избранному народу Божию, но не лишены были естественного откровения Божия, данного в разуме и природе, и при помощи этого откровения могли познавать и познавали невидимое Божие — вечную силу Его и Божество (Рим. 1, 20), и вечную истину, лучи которой пробиваются сквозь тусклую оболочку их представлений.

Поищем же в языческих религиях древнего мира того, что может быть найдено в них относительно занимающего нас вопроса.

Китайцы

Начнем с крайнего Востока, и — именно — с древнейшего из существующих народов — китайцев.

«Миросозерцание Китая — сухое, механическое, безыдейное. Китаец — это реалист и практик в дурном, одностороннем смысле этого слова. Его мысль и чувство всецело привязаны к непосредственности явлений, к видимому и осязаемому; все идеальное, — все, что выходит за пределы действительности, ему, по-видимому, совершенно чуждо. Он руководится в своей жизни исключительно сухим рассудочным расчетом. У него незаметно стремлений к сверхчувственному, и можно бы подумать, что у него нет для этого даже органа: до такой степени он привязан к чувственному, видимому, осязаемому; до такой степени заглушено в нем всякое тяготение к идеальному... Его религия едва достойна этого имени даже по сравнению с религиями язычества: так она суха и несложна».

«Китаец и в решении вопроса о последней судьбе человека отличается особою сдержанностью и сухостию. В древних религиозных преданиях Китая нет слова о бессмертии. В И-цзин (книге превращений) о жизни и смерти всех существ без исключения говорится как о необходимом законе жизни; переход из состояния небытия, или рождение (циен), заканчивается превращением существа в ничто (Хоа). Везде, где говорится о наградах за добродетель, перечисляются только блага временные: долгая жизнь, богатство, счастие или благой и спокойный конец, а мудрым обещается только историческое бессмертие... Единственным следом бытия человека остается только его могила».

«Впрочем, позднее, мы находим и в Китае веру в бессмертие. В V столетии по Рождеству Христову отрицание бессмертия признавалось вольномыслием, противным религии. Один ученый, утверждавший, что душа относится к телу, как цветок к дереву, и умирает вместе с ним, был преследуем как противник религии. Еще позднее, мыслители Китая утверждали далее, что бессмертие — существенная принадлежность человека, и говорили, что смерть есть только отрешение от тела того начала, которое его оживляло, и что тело есть только дом, в котором обитает дух. Обитатель остается и по разрушении тела».

Таким образом, даже и таким сухим и грубым реалистам, каковы китайцы, во всяком случае не была совершенно чужда вера в бессмертие души.

Индийцы: народная вера, бравинизм и буддизм

Переходим к соседям китайцев — индийцам.

«В древний период религиозных верований индийцев, в гимнах Вед, проникнутых свежими чувствами, мы встречаем мысль о бессмертии и, по-видимому, личном, хотя Веды и редко обращаются к вопросу о будущей жизни. Кто дает милостыню, — говорит один стих Вед, — тот идет на высоты неба, восходит к богам. В другом гимне составитель высказывает надежду увидеть после смерти своего отца и мать».

Вот что, между прочим, говорилось в молитве при совершении жертвы в честь бога Сомы (посредника между богами и людьми): «Сома! Возведи меня туда, где светит вечный свет, в мир беспредельной славы, туда — в мир бессмертия, туда, где таинственное жилище царя Вивасваты (первого человека, или идеального, вечного человека); сделай меня бессмертным, Сома, и возведи в небеса, где желания находят себе успокоение, где живут светоносные существа, где пьют из чаши светлого живительного питья, где одно счастие и радость».

С другой стороны — существовала вера, что нечестивых в будущей жизни ожидает наказание. Вообще вера в бессмертие была так всеобща, что закон Ману запрещает приносить жертвы тем, кто не верит в будущую жизнь.

Но таково было собственно народное верование, принадлежащее ранней эпохе. Вместе с появлением браминства место его заступает иной взгляд на бессмертие — в смысле пантеистическом. «Уже в объяснениях на Веды мы встречаем характеристический в этом отношении рассказ о беседе бога смерти Ямы с одним из браминов по вопросу о бессмертии. Молодой брамин, посланный своим духовным отцом к богу Яме и не заставший его дома, в награду за терпение в ожидании бога получил от последнего предложение просить у него три дара, какие хочет. Брамин обратился к Яме с вопросом, ответ на который, по-видимому, всего скорее можно было получить от бога смерти: “Что делается с человеком после смерти? скажи мне! — сказал он Яме. — Одни говорят, что он исчезает, другие — что остается. Вот, что желал бы я узнать от тебя”. Вопрос этот смутил бога смерти. “Это трудно решить, это — тонкая вещь, — отвечал он. — Ибо боги в недоумении относительно этого вопроса, и они не знают об этом”. Затем бог смерти раскрывает брамину идею всепроникающего мирового духа, который, как огонь, распростерт по всему миру, как ветер, наполняющий воздух, проникает собою все разнообразные виды живых существ.

Брамины поставляли бессмертие и вечную жизнь в слиянии и тожестве с Брамою (великим духом, который есть единство и целость). «В Браме все живое и все миры пропадают. Как капля воды, брошенная в море, не выйдет на поверхность и не может быть узнана среди целой массы вод, так и единичный дух, соединившийся с Брамою, не покажется после, затеряется в этом целом. Дух наш — только капля из моря жизни Божественной. Как реки, текущие в океан, пропадают в нем, теряя свой вид и свои имена, так и отдельные живые существа, погружаясь в море беспредельной сущности, теряют свою отдельную форму бытия».

Если браминский пантеизм, отрицая личное бессмертие человека, допускал все-таки бессмертие его в смысле слияния с всеобъемлющею сущностию, с Брамою, то выродившийся из браминства буддизм, составляющий логический вывод и последнее его слово, является самым крайним нигилизмом (отрицанием) и атеизмом, отрицающим не только Бога, но и мир, проповедующим абсолютную пустоту, полное небытие.

«Между тем, этот атеизм стал религией, и притом одною из самых распространенных в мире религий. Явление, по-видимому, в высшей степени странное. Но сердце человеческое так устроено, что нашло Бога и среди этого отрицания. Самого проповедника этого всеуничтожающего учения последователи его признали своего рода богом — могучею, сверхъестественною силою. К тому же — и это главное — с отрицанием в теории в буддизме связано нравственное учение, очень строгое и во многом замечательное, вносившее в жизнь новый элемент, давно желанный и ожидаемый. В этой практической стороне буддизма — все его историческое значение и разгадка его первоначального распространения в Индии и за ее пределами».

Что касается специально занимающего нас вопроса, то основатель буддизма Шакъя-Муни (или Будда, то есть мудрый) не допускал ни личного, ни пантеистического бессмертия человека: последнею целью жизни, по его учению, является нирвана (бытие угасшее), то есть совершеннейшая пустота. Блаженство в нирване есть блаженство небытия, в противоположность бытию, с его неизбежными скорбями. Таково было учение самого основателя буддизма. Однако этот взгляд далеко не был всеобщим впоследствии. С самых первых времен появления буддизма понятие о нирване в самих буддистах возбуждало недоумение. Уже на третьем собрании буддийских духовных предложен был вопрос о ней и разрешен тем, что нирвана непостижима, что она есть тайна, в которую нельзя проникнуть. Вообще ни один предмет не возбуждал столько разнородных мнений у последующих буддистов, как нирвана. Различные школы представляли ее различно, и для некоторых она имела положительный характер и значила соединение со всеобщим, блаженство. В представлении же народных масс пустота нирваны обратилась в настоящий рай. Одним словом, общее понятие о нирване сводится к тому представлению, что она есть уничтожение скорбей, вместе с ними нынешних свойств бытия.

Таким образом, буддизм не может быть выставляем как возражение против всеобщности в человечестве веры в бессмертие. Ведь даже и в недрах христианства появляются мыслители, проповедующие буддийскую нирвану. Но метафизическая (философская) доктрина никогда не заменит собою для человека религии; а религия без веры в Бога и в бессмертие человека немыслима и невозможна. Вот почему и учение Будды, подавляющее чувство, отнимающее у человека Бога и будущую жизнь, не могло, в чистом своем виде, сделаться народною религией, оставшись достоянием только небольшого числа буддийских ученых.

Если бы допустить, что более 300000000 подобных нам людей исповедуют сознательно столь страшное учение, в таком случае, действительно, нельзя было бы и утверждать, что в глубине человеческой души есть инстинкт бессмертия. Но мы уже видели, что мертвящее учение Будды о нирване даже первыми последователями этого родоначальника пессимизма было признано неудобоприемлемым и получило затем совсем иное значение и смысл, возвративший сердцу человеческому его наилучшие чаяния и надежды.

Персы

От индийцев обратимся к последователям учения Зороастра, древним персам.

Особенно выдающуюся черту Зороастрова учения о человеке и о его достоинстве составляет учение о бессмертии. Ормузд, по воззрению Зороастра, одарил человека двумя благами: счастьем на земле и бессмертием в будущей жизни: «Дух человеческий, как дух, нисшедший с неба и существующий независимо от тела, живет и по разрушении его и исчезновении жизненной силы. После смерти тела он восходит на гору Альбарда, от которой к жилищу Ормузда, или месту блаженства, ведет мост Циквит или Сикват, страшный для нечестивых и безопасный для праведных. Только те проходят чрез него, кто верно служил Ормузду; нечестивый же низвергается в бездну ада».

При конце мира последует воскресение всех людей вместе с телами их. «Пред наступлением последней, решительной битвы между Ормуздом и Ариманом, или что то же, в последние времена мира, силы добра и зла будут проявляться в особенно напряженной деятельности. Ариман пошлет беды и горе на землю, откроются жестокие войны, кровь будет литься рекою... Наконец, явится последний из пророков и потомков или сыновей Зороастра — победитель дэвов (злых духов) Сосиош. Время его появления будет последним временем настоящей жизни. Ариман и его духи будут повержены и лишатся своей власти на земле и во всем мире. По одухотворении людей и победе над духом смерти — последует обновление или воскресение тел».

Египтяне

Перейдем теперь в таинственную страну мудрости и чудес — Египет.

«Учение о последней судьбе человека составляло один из самых выдающихся пунктов в религии Египта и служило предметом изумления для древних греческих писателей, знакомых с Египтом.

В самом деле, ни у одного из народов, исторически известных, вопрос о смерти не имел такого значения и важности, как у египтян, у которых с ним связаны были все религиозные верования и чаяния. Из Египта греческий историк (Геродот) изводил первую мысль о бессмертии, увлеченный тем, что нигде в древнем мире идея о бессмертии не была так полно и сложно раскрыта, как в Египте. С удивлением замечал о египтянах другой греческий историк, что они нимало не ценят настоящую жизнь, называя дома живых гостиницами, в которых человек останавливается только на время, как путешественник, и признавая истинными и вечными жилищами гробы мертвых. Но египетское учение о последних судьбах человека замечательно не этою общею мыслию о бессмертии, которая могла удивлять грека времен Геродота и которая далеко не чужда была и другим народам, не силою и всеобщностью веры в бессмертие, а своеобразными понятиями о жизни души по смерти тела, теми странными обрядами, какими сопровождалась смерть человека и которые придавали какой-то особый, загадочный смысл самому учению о загробной жизни. Изумительно, в самом деле, у древних египтян усиленное желание навсегда сохранить от тления тело умершего, чего не находим ни у одного из народов. Труп каждого умершего египтянина бальзамировали, пеленали и затем относили в некрополь (город мертвых). Эти города мертвых в Египте были зданиями, на устройство которых тратились и силы, и материальные средства; этому желанию сохранить храмину души мы обязаны такими гигантскими зданиями, каковы Хеопсова и другие пирамиды».

На смерть египтянин смотрел, как на закат жизни, после которого ожидал нового восхода ее. Умирая, человек уходил на время ваменти, то есть — в сокровенную, темную область жизни. Но это пребывание в аменти должно быть только переходною ступенью к новой жизни для умершего; за ним последует день явления, для жизни, откроется начало какой-то другой жизни.

Семитические народы

Одною из отличительных, выдающихся сторон в религии семитических народов служит слабое, сравнительно, развитие учения о бессмертии, что, в связи с грубыми, чувственными формами культа, ставит их на невысокую ступень в ряду других религий.

«Нравственный идеал в Вавилоне стоял очень невысоко. Народ был предан чувственности и не отличался гуманностию, как египтяне, например. Ясного и развитого учения о бессмертии не было.

Замечательно, впрочем, одно выражение в переведенном Смитом (английским ассириологом) рассказе о потопе. В заключение его упоминается о созданном «великим богом» блаженстве Ану, то есть — бога бездны, или нижнего неба, иначе — бога аида. Область, где царствует Ану, представляется, таким образом, местом блаженства. Трудно найти какой-либо иной смысл в этом отрывочно высказанном выражении. Погребальные обычаи ассириян и вавилонян, по замечанию Геродота, были подобны египетским».

«Нравственное воззрение мореплавателей и торговцев древнего мира — финикиян мало известно, но, по-видимому, как и вавилонское, не отличалось возвышенностию. Это был народ — материалист по преимуществу. Как и в Халдее, мы не находим у финикиян развития учения о бессмертии. Впрочем, в теогоническом отрывке у Санхониатона встречаются боги с греческими именами Плутона и Прозерпины. Это, по-видимому, служит доказательством, что идея бессмертия не была совершенно чужда и финикиянам».

Арабские племена

«Идея бессмертия не чужда была и арабским племенам, несмотря на сравнительную грубость их нравственного быта. Если некоторые из них думали, что со смертию все кончится, то другие верили в будущую жизнь и воскресение. Когда умирал родственник или друг, они зарезали на его могиле верблюда или морили его голодом, в убеждении, что он оживет вместе с умершим и будет служить ему в пути, когда он пойдет на суд Аллаха. Они думали также, что по смерти душа улетает из тела под формою птицы Ката или Зада (род ночной совы), которая не перестанет порхать над могилой умершего, испуская жалобные звуки, и приносит ему весть о его детях».

Греки

Мы дошли, таким образом, до греко-римского мира, которым завершилось развитие языческого человечества древности. Обратимся сначала к грекам и спросим у них ответа на наш запрос относительно веры в бессмертие и будущую жизнь.

Древнейшее, догомеровское, учение о смерти и бессмертии мало известно. О нем можно судить только по следам, которые остались от него в эпоху Гомера. «У Гомера есть смутное чувство человеческого бессмертия под формою бледной тени когда-то бывшей жизни. Об этом говорят также и сохранившиеся у него же следы древнего взгляда на умерших как на существа, не прекративших вполне своего бытия. Следы этого верования у него выражаются в почтительной памяти к умершим. Одиссей даже приносит им жертвы, по повелению Цирцеи: это, очевидно, остаток древнего обычая — приносить предкам жертвы, указывающий на присутствие некоторых, хотя и смутных, представлений о загробном их существовании. Этого мало: Одиссей вопрошает одного из умерших пророков, Тирсия, или Тирезия, о своем будущем. При гробах умерших, по свидетельству Павзания, действительно — издревле были оракулы. Таинственная область смерти была источником и вместилищем тайн самой жизни. Пророк Тирсий даже сохраняет, как мы видели, разум и в аиде. Но и это еще не все. Рядом с мрачным аидом стоит представление об Элизиуме и об островах блаженных. Менелаю и другим героям обещано, что они не умрут, как умирают другие, но, сохранив тело, переселятся на острова блаженных, где нет ни холода, ни зноя, ни ветра, ни бури. Гезиод также говорит о переселении на небо и о вечной жизни древних предков золотого века и героев... Очевидно, полного отрицания бессмертия никогда не было: напротив, всегда было смутное чувство какого-то таинственного бытия за гробом, что выражалось и в принесении жертв умершим. Гомер представляет уже своеобразное осмысление этого древнего верования, которое, исходя из непосредственного явления, смерти, не могло, конечно, признавать умершего живым, но с другой стороны, побуждаемое духовным инстинктом и чувством таинственного, не могло помириться и с мыслию о совершенном уничтожении человека и шло за пределы видимого факта смерти. У Гомера души умерших являются не исчезнувшими, но живущими под формою призрака, или утонченной сущности человека. Это — не пантеистическое учение о поглощении человека всеобщею сущностию и не грубое представление диких о душах умерших, которое приписывало им фантастические, страшные формы».

«В греческой мысли и жизни совершилась весьма значительная перемена в четыре века, протекшие между Гезиодом и Персидскими войнами: в этот период времени изменился также и взгляд на нравственный порядок жизни. С этой стороны возникла в сознании новая для древнего языческого мира вообще, и в частности — для греческого сознания, идея всеобщей греховности, отчуждения от Бога, первоначального падения, мера или степень которого представлялась тем большею, чем чище и возвышеннее становилось представление Божества. Восстановление этой первобытной чистоты, освобождение души от покрывающего ее зла, примирение с Божеством возможно только посредством особого порядка религиозной и нравственной жизни, элементами которого — в сфере религиозной — были известные очищения, посвящения и прочее, в сфере нравственной — соблюдение известных правил и предписаний, назначенных для нравственного очищения души, возвышения ее над чувственными пожеланиями и приближения к Божеству. Выражением этого зарождающегося сознания были в религиозной сфере мистерии, отличавшиеся от обыкновенной, народной религии тем, что вступление в них совершалось чрез особые посвящения».

Элевзинские и орфические мистерии посвящены были хтоническим (подземным) божествам — Деметре, Персефоне и Дионису и отвечали пробудившемуся в эллинском сознании чувству греховности и потребности в оправдании и очищении. Они направлены были к возбуждению и укреплению в душе веры в будущую жизнь и потому могут быть названы праздниками бессмертия. В этих религиозных мистериях греков выразились лучшие религиозные представления и лучшие чаяния греческого мира. «Счастлив тот, — поет Пиндар, — кто после этого таинства сходит в недра земли! Знает конец жизни, он знает ее божественное начало».

«Учение о бессмертии выросло и развилось у древних греческих философов, как это и естественно было, на религиозной почве, на религиозных основаниях, и имело характер более религиозного, традиционного догмата, нежели собственно-научного исследования. Но религиозные основы сами требовали прояснения. Надо было поставить их в связь со всем мировоззрением, ввести в общий план мирового порядка, согласить с высшими потребностями человеческого духа и осветить светом идеи мироправящего начала — Бога. Философское мышление не могло оставаться равнодушным к такому великому вопросу, как вопрос о бессмертии. Первый, перенесший этот вопрос на философскую почву, был Платон».

Платон излагает учение о бессмертии в следующих диалогах: «Тимее», «Меноне», «Федре» и «Государстве». Но специальное философское исследование о бессмертии изложено им в «Федоне», составляющем первый и важнейший опыт научного обоснования истины бессмертия духа человеческого. В нашу задачу не входит подробное изложение Платоновых доказательств бессмертия души человеческой: мы представим, в коротких словах, только самую суть его учения об этом предмете.

«Слово Платона остается последним и заключительным словом древней философии и древнего мира. На то, во что он веровал (религиозная сторона его философии), и чему учил (философский элемент его религиозного сознания), мы можем смотреть как на последнее слово, изреченное древностию о будущей жизни человека. Душа человеческая бессмертна. Все ее надежды и стремления перенесены в другой мир. Истинный мудрец желает смерти как начала истинной жизни. Потустороннее — предмет его созерцания, всех его помыслов. В том только мире открывается истинная сущность вещей. Здешний же мир, сам по себе, не имеет никакой цены, но имеет значение только по отношению к другому, как его отобраз, подобие. В этом заключается величие Платонова учения, возвышающего и устремляющего душу к свойственной ей свободе, к господству над всеми чувственными ограничениями».

Платонов «Федон» — это как бы заключительный аккорд, последний гармонический звук, которым разрешается и завершается стремление эллинского духа к бессмертию — стремление, прошедшее сквозь целый ряд всяческих противоречий: это гимн бессмертию и, вместе с тем, мастерское произведение диалектического искусства, возводящее к тому, во что в детской простоте верили и что исповедовали предки индогерманского семейства народов.

Однако, говоря строго, бессмертие, защищаемое Платоном, не есть чистое личное бессмертие: это есть бессмертие — вообще — духа, а не индивидуальных (личных) душ. Но, с другой стороны, нужно все-таки сказать, что сам Платон убежден — именно — в личном бессмертии и старается защитить его перед своими слушателями, что личное бессмертие, оставаясь у него без диалектически-научной опоры, утверждается на нравственных основаниях: те же нравственные навыки, те же сердечные привязанности, те же слабости и пороки, вообще — вся жизнь сердца — пойдут за человеком в тот мир, с ними он явится на Суд Божий и получит за них оправдание или наказание.

Нужно еще заметить, что душа представляется у Платона вечно-живущею по самой своей природе, и эта жизнь ни по своему началу, ни по своему вечному продолжению не возводится к высшему, то есть — божественному основанию; между тем как только это основание и может быть единственно твердым, положительным основанием бессмертия.

Философия Платона преимущественно пользовалась уважением христианских учителей. Это же предпочтение выразилось и в отношении к учению его о бессмертии. Так, например, Иустин Мученик говорит: «Платон прямо сказал: душа вся бессмертна... Платон ясно излагает учение о суде после смерти...»

Римский народ

Теперь нам остается еще выслушать голос римского народа — народа-победителя, стоящего в конце древней истории, подчинившего своей власти почти весь известный тогда свет.

Римлянин был создан не для интеллектуальных и идеальных стремлений. Это был характер чисто практический: утилитарные стремления составляли основу всей его жизни и деятельности. Призванием его была жизнь политическая. С точки зрения пользы и интересов гражданских он смотрел на все от начала до конца своей истории. От народа с таким антиидеальным характером трудно было бы ожидать чего-нибудь особенного, самобытного и возвышенного в идеальной области религии. Древние формы его религиозных верований рано начали смешиваться с греческими и другими культами. Его религия последнего времени представляет смесь древних национальных верований с чужеземными, преимущественно же — с греческими.

Как вообще религия римлян выражалась не столько в богатых мыслию и образами мифах, сколько в благочестивых обрядах и действиях, так и римская вера в бессмертие насколько богата практическими проявлениями, настолько же бедна идеями и представлениями. У римлян точно так же, как и у греков, был особенный бог — владыка подземного царства: это бог мрака — Оркус. К этой таинственной области принадлежала также и богиня — Dea Muta (немая богиня) или Tacita (молчаливая, олицетворявшая собою жизнь умерших обитателей аида, которые назывались taciti, или silentes, то есть молчаливые. Сюда же относилась богиня — Мана, названная так по имени умерших (manes), со сродными ей нимфами Оркуса — фуриями или фуринами. По верованию римлян, к каждому человеку приставлен свой гений, руководящий его судьбою при жизни и даже определяющий его состояние после смерти. Однако гения, этого существа, принадлежащего к царству света, не следует смешивать с душою, нисходящею в подземный мир. Души умерших, маны или лары, были почитаемы как божественные существа. «Когда я умру, — пишет знаменитая мать Гракхов своему сыну, — ты будешь приносить мне жертвы и призывать божество твоей матери». Погребальные обряды у римлян были многочисленны и весьма торжественны, свидетельствуя о высоком и почтительном уважении живых к умершим, переселявшимся для продолжения жизни в другой мир.

Закончим обзор языческих религий древнего мира по отношению к занимающему нас вопросу свидетельством Цицерона, ссылающегося, в доказательство истины бессмертия души, на согласие народов (Tusc. 1, 16): «Ut deos esse natura opinamur, qualesque sint ratione cognoscimus, sic permanere animos arbitramur consensu omnium nationum» («как в бытии богов мы уверяемся чрез природу, а свойство их познаем разумом, так о пребывании душ по смерти судим на основании согласия всех народов»).

Германцы

Древний мир совершил цикл своего исторического развития. На поприще истории выступают новые деятели — народы германского и славянского племен, вносящие новые элементы в общечеловеческую жизнь.

Что касается германцев, о языческой религии которых мы узнаем из Эдды, то и у них существовала, еще до принятия ими христианства, вера в будущую жизнь. По религиозным представлениям их, только храбрые, павшие в битве, переходили в Валгаллу, жилище Одина, чтобы продолжать там земную жизнь на высшей ступени, между тем как все прочие отправлялись в печальное жилище Гелы. Эта-то надежда на блаженную жизнь в Валгалле придавала непреодолимое мужество толпам кимвров и тевтонов в кровавой борьбе с римскими легионами. По позднейшему верованию — перехода в Валгаллу удостаивались не герои только, павшие со славою в битве, но все — вообще — добрые, а в мрачную Гелу отправлялись все злые. Германцы верили, что земля уничтожится некогда посредством огня, но из моря возникнет новая, лучшая земля, и тогда начнется новый, лучший и высший порядок мира, при котором не будет уже никаких зол и бед.

Восточные славяне

И наши языческие предки — восточные славяне, наравне с другими славянскими племенами, верили также в загробную жизнь.

«Религия восточных славян поразительно сходна с первоначальною религией арийских племен: она состояла в поклонении физическим божествам, явлениям природы и душам усопших, родовым, домашним гениям... При вере в загробную жизнь естественно было прийти к тому мнению, что душа умершего родоначальника и по смерти блюдет за благосостоянием рода: отсюда происхождение духов-покровителей для целого рода и каждого родича — рода и рожаниц... Младенчествующий народ не мог понимать духовного существования за гробом и представлял души праотцев доступными для всех ощущений этого белого света; думали, что зима есть время ночи, мрака для душ усопших, но как скоро весна начнет сменять зиму, то прекращается ночной мрак для душ, которые поднимаются к небесному свету, восстают к новой жизни... В непосредственной связи с верованием, что весною души умерших встают для наслаждения новою жизнью природы, находится праздник русалок, или русальная неделя. Русалки не суть речные, или какие бы то ни было нимфы (имя их происходит не от русла, но от русый — светлый, ясный): русалки суть не иное что, как души умерших, выходящие весною насладиться оживленною природою... Русальные игры в честь мертвых, на что указывает переряживание, маски, — обряд, который не у одних славян был необходим при празднике теням умерших».

«Самое олицетворение души умершего свидетельствует, что предки наши имели понятие о том, что не все оканчивается земною жизнью, и что свидетельство Титмара, говорящего, будто, по мнению славян, все оканчивалось временною смертию, показывает только, что у них не было христианского понятия о будущей жизни».

В таком же смысле нужно понимать и следующее место в нашей «Повести временных лет»: «Се же после, — говорил Владимир своим болярам и старцам, — придоша Грьци... и много глаголаша, сказующе от начала миру, о бытьи всего мира... и другий свет поведают быти: да аще кто, деет, в нашу веру ступить, то паки, оумер, станет, и не оумрети ему ввеки» (год 6495). Здесь речь идет не об общем веровании в бессмертие души, а о специально христианском учении о будущей жизни и о воскресении мертвых.

«Если в нравственной жизни и религии славян должно признать существование определенных понятий, то одним из важнейших должно быть понятие о будущей жизни, или бессмертии души: никакая другая мысль не была такою народно-психологическою необходимостью, как мысль бессмертия. Тогда как одни религиозные понятия стояли на высоте чисто нравственных идей, доступных и сознаваемых немногими, а потому лишенных силы общенародной необходимости и лишь случайно входивших в действительность, другие же держались в жизни по преданию, в образах безотчетного верования, часто заглохшего или готового заглохнуть, — понятия о загробной жизни, вытекая из неизбежного, постоянно деятельного закона смерти и чувства любви к близким усопшим, никогда не теряли живого значения, должны были сохраняться и поддерживаться непрерывно. Мы не хотим сказать, что каждое отдельное представление, каждый обычай, относившийся к области понятия бессмертия и загробного существования, всегда имел ясный и определенный смысл для язычника-славянина: нет, — традиционная безотчетность господствовала и здесь, как в представлениях, так и в образах; но в основании их лежало твердое, почти догматическое понятие о бессмертии. И когда послы князя Игоря скрепляли свой мирный договор с греками религиозно-юридическою клятвою, что нарушители его «да будут раби в сей век и в будущий», — они говорили совершенно в духе славянского язычества: когда воины Святослава, по свидетельству Льва Диакона, не надеясь на спасение, предавали себя сами смерти, они верили, что чрез это избегнут позорной повинности быть рабами своих победителей на том свете».

Народ израильский

Говоря о народах древнего мира, мы обошли молчанием один из семитических народов, именно — народ израильский — единственного носителя и представителя истинной, богооткровенной религии в дохристианском мире. Народ строго монотеистический, находившийся под особенным покровительством и руководительством Божиим, не мог быть поставлен рядом с политеистическими языческими народами, которым Бог, по Своим премудрым целям, попустил ходить своими путями, хотя и не переставал (и им также) свидетельствовать о Себе (ср.: Деян. 14, 16-17). Теперь мы считаем благовременным обратиться и к этому народу с тем же запросом, какой предъявляли прежде другим народам.

Если уже у языческих народов древности, имевших более или менее искаженные религиозные понятия, мы находили веру в бессмертие человека, то народ с чистыми, правильными понятиями о Боге и человеке тем более должен был иметь — и действительно имел — и более чистое и возвышенное верование в бессмертие и будущую жизнь. Между тем, некоторыми писателями отрицательного направления этот несомненный факт, — что, то есть, у народа еврейского существовала вера в бессмертие и будущую жизнь, — подвергался и подвергается сомнению. В наше время известный Ренан во всем Ветхозаветном Писании не находит никаких следов учения о бессмертии, утверждая, что это учение появилось в среде израильского народа только тогда, когда он почувствовал необходимость придать, чрез это учение, разумный смысл мученичеству, то есть — во время гонения Антиоха Епифана и появления маккавейских мучеников. Сообразно с таким предвзятым воззрением на происхождение библейского учения о бессмертии, Ренан видит первые ясные указания на вечную жизнь только во 2-й Книге Маккавейской и в Книге Премудрости Соломона, относя происхождение этой последней Книги, конечно, к эпохе, совпадающей с появлением Маккавейских книг. До этой же эпохи у иудеев не было будто бы не только какого-нибудь определенного учения, но и никаких вообще представлений о загробной жизни. Следуя совершенно невежественному, в данном случае, показанию Тацита, не имевшего достаточных сведений об иудейской религии, тому показанию, что иудеи приписывали бессмертие душам только тех людей, которые умерли в войнах или казнены, Ренан думает найти в свидетельстве Тацита твердую историческую опору для своей гипотезы о происхождении учения о бессмертии у иудеев под влиянием гонений за веру, воздвигнутых Антиохом.

Против этого ложного и неосновательного взгляда мы должны высказать следующее. Если бы даже во всем Ветхозаветном Писании не содержалось, так сказать, буквальных указаний на верование древних евреев в бессмертие, — и в таком случае человек не предубежденный не решился бы сделать априорного предположения о происхождении этого верования только со времен гонения Антиоха, потому что одного библейского сказания о падении человека, его последствиях и надежде избавления от них было бы совершенно достаточно для того, чтобы видеть, как глубоко заложена и вкоренена была идея бессмертия во внутреннем духе библейского воззрения. Отсутствие чаяния бессмертия возможно и мыслимо только в таком мировоззрении, где смерть представляется естественным явлением, свойственным природе человеческой в силу естественной необходимости. В Библии же смерть признается противоестественным, ненормальным явлением в роде человеческом, наказанием Божиим за грех падшего человека, и, вместе с тем, — относится к числу преходящих зол, долженствующих уничтожиться с восстановлением падшей природы человеческой. Там, где бессмертие представлялось изначальным назначением человека, где смерть рассматривалась как случайное и преходящее явление, где надежда на освобождение и избавление от зол падения служила одушевляющим началом всего религиозного мировоззрения, — там представления и чаяния бессмертия должны были существовать просто даже в силу психологической необходимости. Таким образом, вопреки гипотезе Ренана, уже первые страницы первой книги Библии заключают в себе ясное указание на идею бессмертия, твердое ядро веры в будущую лучшую жизнь.

Но в книгах Ветхого Завета есть и прямые, положительные указания на существование у ветхозаветного народа Божия веры в бессмертие и будущую жизнь гораздо раньше эпохи гонений Антиоха Епифана. Уже патриархи этого народа веруют в бессмертие, что видно из следующего:

а) они называли себя странниками и пришельцами на земле, ясно выражая этим, — по замечанию глубокого и авторитетного изъяснителя духа Ветхого Завета, святого апостола Павла, — что они ищут отечества лучшего, небесного (ср.: Евр. 11, 13-16);

б) Бога они называли, обыкновенно, Богом своих отцов, уже скончавшихся, что, по объяснению Самого Иисуса Христа, также служило доказательством их веры в бессмертие, потому что Бог не есть Бог мертвых, но живых (см.: Исх. 3, 6; Мф. 22, 32, ср.: Лк. 20, 38);

в) на смерть они смотрели как на приложение, присоединение к народу своему, причем — отличали это приложение от погребения тела во гробе и, следовательно, указывали на переселение другой части человека, души, в страну, где уже обитали прежде отшедшие души;

г) они действительно верили в существование шеола — места, куда переселяются души по смерти людей. Так, оплакивая потерю Иосифа, патриарх Иаков, несмотря на утешения со стороны всех сыновей и дочерей своих, не хотел утешиться и сказал: с печалью сойду к сыну моему в преисподнюю (Быт. 37, 35). Под словом «преисподняя» (шеол) патриарх разумел, без сомнения, не гробницу Иосифа, а место, куда отошла душа сына его, потому что Иаков не считал Иосифа погребенным в каком-либо гробе, а был уверен, что он растерзан зверем.

В позднейший период еврейской истории вера и надежда на бессмертие высказывается еще яснее и решительнее. В учительных книгах Ветхого Завета раскрывается мысль, что дух человеческий, по самой природе своей, есть начало неумирающее, что он должен возвратиться к Богу, Который дал его (Еккл. 12, 7), что смерть есть явление не необходимое, но привзошедшее в мир случайно, так как Бог смерти не сотворил, а создал человека для нетления (ср.: Прем. 1, 13; 2, 23). Наконец, в книгах пророков Исаии (26, 19) и Даниила (12, 2) высказывается мысль о воскресении тел для будущей загробной жизни и о вечности наград и наказаний.

Независимо от всего этого, истина бессмертия души и воскресения мертвых самым осязательным образом открывалась для ветхозаветного человека в некоторых наглядных, чудесных явлениях, каковы: взятие Еноха и Илии на небо живыми (см.: 4 Цар. 2, 9-11), а также воскрешение мертвецов пророками Илиею и Елисеем (см.: 3 Цар. 17, 17-24; 4 Цар. 4, 16-37). Здесь уже истина бессмертия находила свое предуказательно-фактическое подтверждение и осуществление.

Во времена Иисуса Христа только либеральная секта саддукеев, не знавшая ни Писаний, ни силы Божией, и не пользовавшаяся особою популярностью и сочувствием в народе, отвергла бессмертие и воскресение мертвых (Мф. 22, 23).

Знаю, что воскреснет брат мой в воскресение, в последний день (ср.: Ин. 11, 24), — эти слова сестры Лазаря Марфы представляют цвет и завершение ветхозаветной веры в бессмертие и будущую жизнь.

Известный нам петербургский профессор-гебраист Д. А. Хвольсон нашел в Крыму надгробные памятники евреев, умерших до Рождества Христова: в надписях на этих камнях ясно высказывается вера древних евреев в будущую вечную загробную жизнь.

Новоиудейство

Из начал древнего богооткровенного учения иудейского, но смешанных с началами языческой религии и философии и, потому, сильно искаженных и обезображенных, образовалась новая религия, так называемое новоиудейство. Искажение богооткровенной религии иудейской языческими воззрениями началось со времени плена вавилонского и продолжалось до VI века по Рождеству Христову. В это самое критическое время в своей истории народ иудейский постигнут был бедствиями, подобных которым он прежде не испытывал и которые даже угрожали полным и совершенным истреблением его с лица земли. В таком положении иудеи ухватились за свой закон, который прежде постоянно нарушали и в исполнении которого увидели теперь, на краю погибели, единственное средство спасения. Но, ухватившись за закон и вдумываясь в него, они решили, что доселе они не только не исполняли, но и не понимали закона как следует, что за это именно Иегова так сильно и разгневался на них, что впредь нужно иначе понимать и исполнять закон, чем как было доселе, и что только под этим условием Иегова снова помилует их. И вот, вследствие этого — явились многочисленные толкования закона, целые кодексы правил и наставлений, искусственно извлеченных из закона и приспособленных ко всем возможным отношениям жизни, ко всем случаям жизни еврея. Определяя каждый шаг еврея такими правилами, основанными будто бы на Божественном законе, учители иудейские думали этим, так сказать, обязать Бога к милости, вынудить у Него помилование себе. Эти толкования и правила составлялись частью — под влиянием фантазии иудейских законоучителей, частью — под влиянием языческой религии и философии, с которыми иудеи, по изменившимся обстоятельствам своей истории, теперь волею-неволею должны были познакомиться. Такие толкования и правила могли, конечно, только обезоруживать и искажать древнее богооткровенное учение; а, между тем — в глазах евреев они стали гораздо выше самого этого учения и, мало-помалу, совсем заменили его собою. Из них составились так называемые Талмуд и каббала, заменившие для евреев писания Моисея и всех древних пророков.

«Обращаясь к вероучению Талмуда, мы находим его страшно обезображенным сравнительно с ветхозаветным, откровенным. Учение о Боге искажено здесь самым крайним антропоморфизмом. Возможные снисхождения Бога в мир и Его отношения к человеку, имевшие особую видимость, необходимую для представления человека, Талмуд признал Самим Божеством и стал рассматривать божественную жизнь во времени и пространстве и Самого Бога представлять в образе человека громаднейшей величины. Этот Бог, говоря строго, не имеет ничего общего с ветхозаветным Иеговою, почему и получил в Талмуде особое имя Шехины, то есть божества видимого, чувственного, осязаемого. В Талмуде математически высчитывается мера и определяется рост Шехины, подробно рассказывается, какие у Шехины плечи, руки, ноги, какая шея, борода, как велико расстояние между его глазами, бровями и тому подобное. Такой Бог, очевидно, и занятия должен иметь человеческие: и в Талмуде, точно, говорится, будто Шехина несколько часов в сутки посвящает на изучение Талмуда, потом играет с Левиафаном; всякое утро кладет на себя тефилимы (те значки, что евреи кладут себе на лоб, когда молятся) и молится о том, чтобы гнев его не пересиливал его милости; часто плачет о разорении Иерусалима, рыкает, подобно льву, три раза в день... для того чтобы показать, что ночь должна быть делима на три стражи, а не на четыре, как думал рабби Иегуда, и тому подобное. В течение каждого дня есть мгновение, в которое Шехина необыкновенно гневается, и есть также мгновение, когда он бывает необыкновенно милостив, так что исполняет всякую молитву, в это время к нему обращенную, какова бы ни была эта молитва...

Миры творил Шехина от вечности, но они были несовершенны, и он разрушал их всякий раз тотчас после сотворения, пока, наконец, не сотворил настоящего мира, оказавшегося совершенным и вполне угодным ему. Он сотворен, собственно, для того, чтобы приложить к делу закон обрезания: без этого Шехине незачем было бы и творить мир. Шехина сотворил также и человека; но, собственно, только евреи должны считаться происходящими от Бога, все же прочие народы происходят от семидесяти низших божеств, живущих на семи планетах, — особенно же от Шатана (он же и Левиафан) и Лилиты. Души евреев сотворены Богом прежде создания мира, который назначался для их обладания, сотворены все вместе, в количестве 600 тысяч посредством особого процесса в самом божеском существе, весьма близкого к естественному рождению. Сотворивши души евреев, Бог и промышляет, собственно, только о евреях; все прочие народы состоят под управлением тех семидесяти князей, или богов, от которых они произошли. Хотя язычники взяли теперь верх над евреями и управляют ими, — но придет Мессия, и настоящий порядок вещей изменится. Воцарению Мессии будет предшествовать междоусобная война Гога и Магога, в которой будут истреблены все язычники, за исключением лишь некоторых, которые будут оставлены для того, чтобы служить рабами в царстве Мессии. Далее в Иосафатовой долине наступит воскрешение всех верных евреев, трупы же евреев, умерших вне Палестины, перекатятся к Иосафатовой долине, как бочки, подземными трубами. Ангел смерти будет воскрешать трупы евреев посредством удара палкой по устам. Каждого приведенного таким образом к сознанию ангел будет спрашивать об имени его, и каждый должен будет сказать свое имя текстом Библии, первая и последняя буквы коего соответствуют первой и последней букве имени спрошенного. Отсюда необходимо, как можно крепче, затвердить свое имя, еще при жизни подобрать такой текст и хоть по разу в день повторять его в своих молитвах. После воскрешения евреев (другие народы не будут воскрешены) последует восстановление Иерусалима и храма, всех жертв и обрядов. Наконец, воцарится Мессия и будет видимо и славно царствовать с верными израильтянами тысячу лет. После царства Мессии наступит Царство Небесное, которое уже будет продолжаться вечно».

По учению каббалистов, душа нисходит на землю чистою, разумною, и притом на некоторое малое время, для своего воспитания и укрепления в добродетели. Лишь только чистый и разумный дух приходит в соприкосновение с чувственным миром, он, вспоминая небесное и сверхчувственное, получает ясное сознание о самом себе, о своем высоком происхождении и назначении, и тем сильнее жаждет возвращения к своему божественному источнику. Если душа желает стремиться и делает только злое, то ее загробная жизнь — вечное мучение. Душа же, исполняющая волю Божию, по смерти получает вечную жизнь.

Для душ добродетельных, однако имеющих и свои падения, каббалисты принимают за гробом средством очищения душепереселение как педагогическую меру, как вразумляющее наказание как средство возвращения людей к Богу, как средство исправления и усовершенствования. В Адаме — так учили ученые раввины-каббалисты, — находилось 600000 еврейских душ, которые вместе с ним согрешили. Они должны, для исправления, постоянно вращаться в различных человеческих телах до самого пришествия Мессии. Душепереселение некоторые из раввинов подтверждали, между прочим, существованием одержимых нечистыми духами, считая последних душами злых людей. Весь мир веровал, что души преходящи и человек не имеет никакого преимущества пред животным, пока праотец Авраам не открыл всем, что души живут и по смерти и из одного тела переходят в другое. Душа Авеля — учили раввины, — перешла в Сифа, а душа Каина — в тело египтянина, убитого Моисеем. У Каина было три души: одна вошла в Иофора, другая в Корея, а третья в египтянина. Душа Иафета вошла в Сампсона, душа Фарры — в Иова, душа Евы — в Исаака и так далее. Души же обыкновенных людей, смотря по степени греховности и нужды в очищении, переселяются в животных — в львов, змей, ослов и тому подобных. Души евреев безбожных, убивших еврея или изменивших иудейской вере, по смерти переходят в растения и животных, потом мучатся в аду в течение 12 месяцев, а после этого срока мучения переходят, для исправления, сначала в неодушевленные предметы, потом в зверей, далее в язычников и, наконец, опять в евреев.

После всех переселений душа чистою восходит к Богу, Который принимает ее к Себе с поцелуем, после чего она восходит на высшую степень бытия, в седьмую палатку жизни, называемую Святое святых. Такое путешествие душ еврейских показывает милосердие Божие, имеющее целью сделать весь иудейский народ участником вечной жизни. Здесь все души соединяются с Высочайшею Душою, объемлющею и проникающею весь мир. Тогда все приходит в единство и совершенство, все смешивается в одной мысли, обнимающей и наполняющей вселенную. В этом состоянии тварь не может отличиться от Творца: у нее та же мысль, та же воля, она повелевает вселенною, и Бог исполняет ее повеления.

Магометанство

В VII веке по Рождестве Христовом в Аравии явился некто Магомет († 632), выдававший себя за пророка Божия, посланного в мир для окончательного восстановления в роде человеческом единой истинной религии, какой еще в раю Бог научил наших прародителей. Магомет приобрел себе много последователей, и новая религия быстро распространилась из Аравии по всему старому свету, сделавшись одною из господствующих религий в мире.

Магометанство, или ислам, признает единого Бога, Творца и Промыслителя всего, бессмертие человека и будущую загробную жизнь с ее наградами и наказаниями. Но эти здравые религиозные истины, заимствованные частью из древнего иудейства, частью из христианства, Магомет сильно исказил и обезобразил, примешав к ним много чуждых им элементов из талмуда, из христианских апокрифов, из арабских и других языческих преданий и, наконец, от своего собственного измышления.

Самый первый и основной догмат магометанства — о единстве Божием — имеет в системе Магомета такой своеобразный колорит, который лишает всякого достоинства это «естественное и разумное» (как величают его некоторые) учение о Боге и даже приравнивает магометанство к пантеизму. Слова Магомета: «Нет другого Бога, кроме Бога» — не только устанавливают собою единство Божие против языческого многобожия и христианского учения о Троичности, но содержат еще и тот смысл, что один только Бог есть деятель всего существующего, единственная действующая сила во вселенной; а все творения Его — от высших Ангелов до человека и далее до дерева и камня — суть только Его слепые орудия, не имеющие никакого самоопределения, никакой свободы. «Всякое дело, всякий предмет, все прошедшее, настоящее и будущее вселенной заранее предопределено Магометовым Аллахом и зависит вполне и исключительно от его безусловного и произвольного предрешения. На долю и распоряжение своих разумно-свободных тварей Аллах не оставил ничего, потому что и деяния и способности, которыми они, по-видимому, располагают, существуют только в нем одном, и что бы они ни делали, делают только чрез него, только по его определению.

Составив такое понятие о Боге, Магомет, естественно, должен был лишить его тех высоких нравственных качеств, которые обыкновенно заставляют человека любить Бога. Аллах Магомета не только в мире физическом, но и в мире существ разумных и духовных делает, что хочет и как хочет, не водясь при этом никакими другими мотивами, кроме одного своего безусловного произвола, или каприза. Это — тип восточного деспота, который делает все, что только ему вздумается, и только потому, что ему — именно — так захотелось. Аллах сам производит добрые и дурные дела в человечестве, вдыхает в людей “благочестие и безумие” (нечестие), “заблуждает, кого хочет, и направляет, кого хочет” — и “кого он направил, тот направлен хорошо, а кого он заблуждает, тот погиб”. Он сотворил великое число духов (джиннов) и людей для геенны и сам посылает этих духов к неверным, чтобы подстрекать их ко злу и тому подобное. Сам в себе он не столько благ и милостив, сколько грозен и мстителен, особенно по отношению к тем, которые посягают на его абсолютное единодержавие».

Каково учение Магомета о загробной жизни и будущем воздаянии?

«Если таково отношение Аллаха к свободно-разумным тварям, что все они суть только его слепые орудия и ничего более, то, казалось бы, что в Коране не будет учения о загробном воздаянии; потому что не за что же, в самом деле, наказывать того, кто не имеет своей воли и кому поэтому не должны быть нравственно вменяемы никакие действия и поступки. Тем не менее, однако же, Магомет как будто именно для того, чтобы еще больше показать чудовищность своего Аллаха, учит и о райских наградах, и об адских наказаниях в будущей жизни. После всеобщего Суда все неверующие (кяфиры), то есть язычники, евреи и христиане (вместе с джиннами), будут подвергнуты вечным мукам в геенне, или в аду. Они будут жариться на страшном огне, который будут постоянно мешать, чтоб лучше горел. Когда сгорит на них одна кожа, им будет дана другая, чтобы заставить их сильнее чувствовать боль, и так далее. Кроме того, здесь будут язвить их змеи, громадные, как горы, и скорпионы — как оседланные лошаки; а ангелы мучители станут еще бить их при этом железными дубинами. Все это будет так мучительно, что они пожелали бы отдать в два раза больше того, что содержит в себе небо и земля, лишь бы только избавиться от адских страданий. В самом верхнем отделении геенны (в ней — семь отделений) будут мучиться и грешники из магометан, но не вечно: по прошествии некоторого времени, они, по ходатайству Магомета, будут выведены отсюда в рай, где присоединятся к остальным магометанам, чтобы вместе с ними наслаждаться райскими утехами. Что такое рай Магомета — более или менее известно, так как рай этот обратился даже в пословицу. Это — сады, мускусная почва которых орошена потоками воды, катящимися среди зеленых берегов, усеянных цветами. Кроме водных источников, здесь текут реки молока, меда и вина. Тут растут также деревья с прекрасными плодами всех родов и сортов, и ветви их сами гнутся к руке, чтобы легко было срывать с них эти плоды, и даже — ко рту, чтобы можно было прямо есть их. В таких-то садах устроены великолепные шелковые беседки, в которых, собственно, и живут праведники. Одетые в штофные, атласные и парчовые одежды, украшенные драгоценными запястьями, они едят самые лучшие яства и пьют разнообразные напитки из серебряных и золотых сосудов. У каждого из них кружок прислужников — молодых людей или мальчиков, вечно юных, как низанный жемчуг. Кроме того, им даны будут в жены особые красавицы с большими черными глазами, также вечно юные и, притом, вечно девственные, подобные гиацинту и кораллу (гурии)».

Примечание. По учению Магомета, «мужчины выше женщин по качествам, какими возвысил их Бог, а женщины ниже мужчин». Женщины — существа несовершенные, созданные — собственно — для того, чтобы рождать детей и служить своим мужьям. Полнейшее бесправие мусульманской женщины совершенно лишает ее в этой жизни всякого человеческого достоинства. Но Магомет простер свое унижение женщины еще дальше: изображая свой рай, он говорит, что праведникам даны будут там в жены особенные существа — гурии; стало быть, нынешние мусульманские женщины или будут лишены в раю тех наслаждений, какие обещаются мусульманам-мужчинам, или вовсе не будут в раю, а будут где-нибудь в другом месте (только не в аду, потому что Магомет всем мусульманам обещает рай), или же и совсем не будут воскрешены для будущей жизни, как ненужные уже при существовании гурий. Как бы то, впрочем, ни было, несомненно только, что, увлекшись прелестными гуриями, Магомет вовсе и позабыл об обыкновенных, земных мусульманках и не отвел им никакого места в загробном мире; и его последователи, мусульманские богословы, до сих пор не решили еще, будет ли у женщин какой-нибудь свой рай с наслаждениями, соответствующими райским наслаждениям мужчин.

Дикари

Нам остается еще покончить в нашем историческом доказательстве, утверждающем всеобщность веры в бессмертие души и будущую жизнь в роде человеческом, с одним важным вопросом, именно — с вопросом о дикарях, или нецивилизованных племенах.

Когда ведется спор о религиозных и нравственных вопросах, то писатели отрицательного направления выставляли и выставляют, между прочим, как один из важнейших аргументов против внутренней необходимости и истинности идеи Бога и неразрывно связанной с нею идеи бессмертия человека — отсутствие этих идей у так называемых дикарей, или нецивилизованных племен. В лице дикарей думают наблюдать первобытного человека: дикари — это люди, которые, при полном развитии в телесном отношении, имеют рассудок детский, совершенно чуждый идей изобретенных и верований, составленных искусственно и навязанных массам пронырством жрецов. Еще Локк (английский мыслитель) первый указал на важность изучения мышления дикарей, как вел борьбу с Декартом (французским философом) по вопросу о «врожденности идей». Одним из доказательств прежней философии, на котором утверждали основные истины метафизики, естественной религии и морали, было согласие в признании этих истин всеми племенами рода человеческого. Локк обратился к описаниям путешествий и на основании их думал доказать, что идеи о Боге как Творце мира, о бессмертии души, об основных правилах нравственности совершенно чужды сознанию некоторых диких племен. Французская философия в XVIII веке пошла тем же путем. Дикари вошли в моду: их выставили против метафизического учения предыдущего столетия; их заставляли говорить почти все, что хотелось и требовалось тем, которые заставляли их говорить. Под знаменем Руссо они вооружились и ратовали против убеждений в пользе цивилизации; под знаменем Гельвеция они сражались за кодекс морали, основанной на эгоизме и чувстве удовольствия. И в наше время, с одной стороны — материалисты, с другой — дарвинисты (трансформисты), дающие нам в родоначальники, вместо Адама, обезьяну или троглодита, также обращаются к дикарям за доказательством того, что религиозные и нравственные истины не составляют необходимого и существенного достояния человека.

Против этого злоупотребления дикарями в пользу известных предвзятых мнений и шатких гипотез мы должны сказать следующее. Во-первых, печальное положение диких есть признак и следствие уклонения от прямого и истинного пути человеческого развития, а не натуральное свойство и не характер первого периода этого развития, как хотят видеть материалисты и дарвинисты. Следовательно — состояние дикости есть болезненное явление в истории человечества, вызванное разными неблагоприятными обстоятельствами; и, потому — делать его нормою человеческого существования, по меньшей мере, неосновательно и нелепо. А, во-вторых, не отрицая важности наблюдений, сделанных учеными путешественниками относительно диких народов, нельзя не признать возможности больших ошибок в передаче сведений о них и не допустить поспешности тех выводов, какие делаются из этих сведений. «Рассказы путешественников, откуда почерпываются эти сведения, иногда очень сомнительны. Если не вполне верными оказываются их описания орудий, жилищ, обычаев, племенных особенностей и естественных произведений местностей, обитаемых дикими, то с какою осторожностью должны мы принимать свидетельства путешественников о религиозном и нравственном состоянии племен, посещенных ими. Религиозно-нравственные идеи смутны и неясны в самых душах их, да и высказываются они ими на самых бедных и неразвитых наречиях; а на языке неразвитом трудно выражаются истины отвлеченные, как бы они ни казались нам просты. Притом, большая часть дикарей не любят, когда их расспрашивают об их убеждениях. Кажется, суеверные мнения диких делаются для них более страшными, когда они выражают их словами, и — вместе с тем — они боятся, чтобы насмешки белых людей не коснулись верований, которыми они дорожат более всего. Нужно присовокупить к этому особенную леность ума диких и почти положительную неспособность следовать в мышлении правильному, логическому пути. Поэтому они относятся почти совершенно безразлично ко всему выходящему из круга предметов, имеющих отношение к удовлетворению их физических потребностей. Самые верования, религиозные и нравственные, стали для них как бы обычаем, который они исполняют, не давая себе отчета в его значении и происхождении».

Таким образом, если где, то здесь в особенности — нужно с крайнею осторожностью пользоваться так называемым аргументом от молчания, чтобы не прийти к ложным выводам. Необходимо заметить, что число диких племен, не имеющих будто бы верований в будущую жизнь, весьма преувеличено. Новейшие исследования, все более и более, открывают такие верования у племен, которые прежде считались не имеющими их. Доктор Причард и особенно Альжер собрали в большом числе поразительные факты, свидетельствующие об убеждении диких племен в воздаянии по смерти. Нет сомнения, что убеждение в Высочайшей Правде, воздающей каждому по его делам в будущей жизни, так же древне и так же всеобще, как и вера в бессмертие души. Даже у неразвитых дикарей убеждение это поражает нас такою тонкостью нравственного чувства, которой нельзя не удивляться.

Дикари племени фежьян, которых путешественники представляют нам последними по развитию племенем рода человеческого, убеждены, что по смерти душа предстает пред судилище нденжей. Во всех мифологических сказаниях, под формой более или менее грубой, у всех почти народов есть представление о первоначальном испытании душ, предшествующем суду над ними. По представлениям гуроков, души умерших сначала должны испытать путешествие, исполненное всяких трудностей и опасностей. Им нужно перейти через быструю реку по утлой перекладине, дрожащей под их ногами, свирепый пес, находящийся на другом берегу, не допускает их переправляться и старается сбросить их в пучину. Далее они должны идти по тропинке, вьющейся между колеблющимися утесами, которые падают на них, сокрушая путников, не умевших избежать опасности. По мнению негров аниманов, души добрых людей, на пути к Божеству, должны испытывать преследования со стороны злых духов — дидис; отсюда у этого племени появился обычай приносить жертвы за умерших этим дидис. Гвинейские негры убеждены, что два духа — добрый и злой — сопутствуют душе по смерти. На пути встречается препятствие: стена заграждает путь. Добрая душа, при помощи доброго гения, легко перелетает через стену; злая, напротив, разбивается об нее. Это представление очень напоминает известный мост «Аль-Сират» у магометан, непереходимый для нечестивых. Ад, в большей части представлений о нем, находится под землей. Им управляет или царь, или царица. Так, у гренландцев адом управляет царица, напоминающая Прозерпину древности, восседающая на троне в глубине пещеры. Души людей порочных наказываются или тем, что отдаются в пищу демонам, или тем, что влачат печальное существование, питаясь змеями, насекомыми и ящерицами. Чаще других встречается убеждение, что души злых людей наказываются возвращением их на землю, где они должны блуждать около своих жилищ и наводить ужас на живущих. Души добрых людей, напротив, не возвращаются. По представлению некоторых негритянских племен, злые души под влиянием злых духов принуждены, в наказание за свои злые дела при жизни, наполнять воздух шумом и смущать сон тех людей, которых они ненавидели при жизни. Не показывает ли это верование особенно тонкого чутья нравственного закона, как убеждение, что величайшее наказание для человека — продолжать делать зло другим и после смерти!

Таким образом — мы видим, что представления дикарей о будущей жизни бывают, правда, подчас чувственны и низменны, но весьма редко нечисты и недостойны.