Изложив учение Православной Церкви о загробной жизни и последней судьбе человека, считаем нелишним дополнить это изложение кратким историческим очерком, в котором постараемся доказать, что учение о бессмертии души и будущей жизни принадлежит не исключительно только богооткровенной христианской религии, но составляет общее достояние и всех естественных, или языческих, религий.

Выше (в отделе первом) мы говорили, что непосредственное сознание бессмертия души присуще всем людям без исключения и что оно составляет отличительную, неотъемлемую черту, необходимое достояние человека, душа которого, по выражению Тертуллиана, по природе— христианка. Если это — действительно — так, в таком случае — нужно ожидать, что раскрытие и выражение этого сознания мы должны встречать у всех народов во все времена, что вера в бессмертие и будущую жизнь должна быть достоянием всего человечества. Это и подтверждается на самом деле: вера в бессмертие и будущую жизнь, составляя существенный элемент религиозного сознания, так же всеобща, как и вера в Бога. Нет и не было ни одного народа, который не ожидал бы будущей жизни, который ограничивал бы существование и цель жизни человеческой одною землею. Конечно, форма выражения этой веры, характер и степень ее развития не у всех народов (дохристианских и внехристианских) одинаковы, как неодинаково и всё вообще умственное и нравственное развитие их. Только уже христианство сообщило истине бессмертия души и загробной жизни полную достоверность и истинное выражение: до-христианские же религии представляют по большей части только, более или менее, ясные гадания об этой истине, более или менее верное предчувствие ее.

Обратимся, прежде всего, к языческим народам древнего мира.

Считаем нужным сделать, предварительно, следующее общее замечание. Язычество представляет нам собою не начало в истории религии, не первобытный вид ее, а уклонение от этого последнего, затемнение и искажение истинных религиозных понятий и стремлений. Следовательно — в языческих религиях мы не можем и не должны искать полного, ясного и истинного выражения идеи бессмертия души и будущей жизни. Но, с другой стороны, нельзя не видеть и того, что среди самого мрака изжитых человеческих заблуждений, по временам — светили лучи того света истины, который никогда совершенно не оставлял человека (Ин. 1, 5), что среди самых суеверий встречаются следы истины. «В этих призрачных мечтаниях языческой древности, в этих чарах, созданных воображением древнего человека, в этих мифах и легендах древнего мира, в этих причудливых образах фантазии по временам высказывалось искание истины, тяготение невольное, полусознательное к тому, что открыто нам; в них мы находим гадание об истине, ее предчувствие... Словом, в отживших верованиях язычества мы находим историческое свидетельство об истине христианства. Вполне справедлива, в этом отношении, мысль известного лингвиста (языковеда) Макса Мюллера, высказанная им в заключение его публичной лекции об индийских Ведах, читанной в Лондоне в 1865 году: “Изучение древних религий научает нас лучше ценить то, что дано нам нашею религией. Только тот, кто терпеливо и беспристрастно обсудил все другие исторически известные религии, может знать, что такое христианская истина, и с полным убеждением и уверенностию сказать вместе с апостолом Павлом: “Я не стыжусь благовествования Христова”».

В своей проповеди в Афинском ареопаге святой апостол Павел раскрывает ту мысль, что Бог и Его вечная истина близки человеку, потому что человек носит в своей душе образ Божий и в нем — некоторое таинственное откровение истины. От одной крови Он (Бог) произвел весь род человеческий для обитания по всему лицу земли, назначив предопределенные времена и пределы их обитанию, дабы они искали Бога, не ощутят ли Его и не найдут ли, хотя Он и недалеко от каждого из нас: ибо мы Им живем и движемся и существуем, как и некоторые из ваших стихотворцев говорили: «мы Его и род» (Деян. 17, 26-28). Неужели — говорит тот же апостол в другом месте, — неужели Бог есть Бог иудеев только, а не и язычников? Конечно, и язычников (Рим. 3, 29), которым Он также не переставал свидетельствовать о Себе (ср.: Деян. 14, 17) и которые, хотя и лишены были особенного положительного откровения Божия, какое дано было избранному народу Божию, но не лишены были естественного откровения Божия, данного в разуме и природе, и при помощи этого откровения могли познавать и познавали невидимое Божие — вечную силу Его и Божество (Рим. 1, 20), и вечную истину, лучи которой пробиваются сквозь тусклую оболочку их представлений.

Поищем же в языческих религиях древнего мира того, что может быть найдено в них относительно занимающего нас вопроса.

 

Китайцы

Начнем с крайнего Востока, и — именно — с древнейшего из существующих народов — китайцев.

«Миросозерцание Китая — сухое, механическое, безыдейное. Китаец — это реалист и практик в дурном, одностороннем смысле этого слова. Его мысль и чувство всецело привязаны к непосредственности явлений, к видимому и осязаемому; все идеальное, — все, что выходит за пределы действительности, ему, по-видимому, совершенно чуждо. Он руководится в своей жизни исключительно сухим рассудочным расчетом. У него незаметно стремлений к сверхчувственному, и можно бы подумать, что у него нет для этого даже органа: до такой степени он привязан к чувственному, видимому, осязаемому; до такой степени заглушено в нем всякое тяготение к идеальному... Его религия едва достойна этого имени даже по сравнению с религиями язычества: так она суха и несложна».

«Китаец и в решении вопроса о последней судьбе человека отличается особою сдержанностью и сухостию. В древних религиозных преданиях Китая нет слова о бессмертии. В И-цзин (книге превращений) о жизни и смерти всех существ без исключения говорится как о необходимом законе жизни; переход из состояния небытия, или рождение (циен), заканчивается превращением существа в ничто (Хоа). Везде, где говорится о наградах за добродетель, перечисляются только блага временные: долгая жизнь, богатство, счастие или благой и спокойный конец, а мудрым обещается только историческое бессмертие... Единственным следом бытия человека остается только его могила».

«Впрочем, позднее, мы находим и в Китае веру в бессмертие. В V столетии по Рождеству Христову отрицание бессмертия признавалось вольномыслием, противным религии. Один ученый, утверждавший, что душа относится к телу, как цветок к дереву, и умирает вместе с ним, был преследуем как противник религии. Еще позднее, мыслители Китая утверждали далее, что бессмертие — существенная принадлежность человека, и говорили, что смерть есть только отрешение от тела того начала, которое его оживляло, и что тело есть только дом, в котором обитает дух. Обитатель остается и по разрушении тела».

Таким образом, даже и таким сухим и грубым реалистам, каковы китайцы, во всяком случае не была совершенно чужда вера в бессмертие души.

 

Индийцы: народная вера, бравинизм и буддизм

Переходим к соседям китайцев — индийцам.

«В древний период религиозных верований индийцев, в гимнах Вед, проникнутых свежими чувствами, мы встречаем мысль о бессмертии и, по-видимому, личном, хотя Веды и редко обращаются к вопросу о будущей жизни. Кто дает милостыню, — говорит один стих Вед, — тот идет на высоты неба, восходит к богам. В другом гимне составитель высказывает надежду увидеть после смерти своего отца и мать».

Вот что, между прочим, говорилось в молитве при совершении жертвы в честь бога Сомы (посредника между богами и людьми): «Сома! Возведи меня туда, где светит вечный свет, в мир беспредельной славы, туда — в мир бессмертия, туда, где таинственное жилище царя Вивасваты (первого человека, или идеального, вечного человека); сделай меня бессмертным, Сома, и возведи в небеса, где желания находят себе успокоение, где живут светоносные существа, где пьют из чаши светлого живительного питья, где одно счастие и радость».

С другой стороны — существовала вера, что нечестивых в будущей жизни ожидает наказание. Вообще вера в бессмертие была так всеобща, что закон Ману запрещает приносить жертвы тем, кто не верит в будущую жизнь.

Но таково было собственно народное верование, принадлежащее ранней эпохе. Вместе с появлением браминства место его заступает иной взгляд на бессмертие — в смысле пантеистическом. «Уже в объяснениях на Веды мы встречаем характеристический в этом отношении рассказ о беседе бога смерти Ямы с одним из браминов по вопросу о бессмертии. Молодой брамин, посланный своим духовным отцом к богу Яме и не заставший его дома, в награду за терпение в ожидании бога получил от последнего предложение просить у него три дара, какие хочет. Брамин обратился к Яме с вопросом, ответ на который, по-видимому, всего скорее можно было получить от бога смерти: “Что делается с человеком после смерти? скажи мне! — сказал он Яме. — Одни говорят, что он исчезает, другие — что остается. Вот, что желал бы я узнать от тебя”. Вопрос этот смутил бога смерти. “Это трудно решить, это — тонкая вещь, — отвечал он. — Ибо боги в недоумении относительно этого вопроса, и они не знают об этом”. Затем бог смерти раскрывает брамину идею всепроникающего мирового духа, который, как огонь, распростерт по всему миру, как ветер, наполняющий воздух, проникает собою все разнообразные виды живых существ.

Брамины поставляли бессмертие и вечную жизнь в слиянии и тожестве с Брамою (великим духом, который есть единство и целость). «В Браме все живое и все миры пропадают. Как капля воды, брошенная в море, не выйдет на поверхность и не может быть узнана среди целой массы вод, так и единичный дух, соединившийся с Брамою, не покажется после, затеряется в этом целом. Дух наш — только капля из моря жизни Божественной. Как реки, текущие в океан, пропадают в нем, теряя свой вид и свои имена, так и отдельные живые существа, погружаясь в море беспредельной сущности, теряют свою отдельную форму бытия».

Если браминский пантеизм, отрицая личное бессмертие человека, допускал все-таки бессмертие его в смысле слияния с всеобъемлющею сущностию, с Брамою, то выродившийся из браминства буддизм, составляющий логический вывод и последнее его слово, является самым крайним нигилизмом (отрицанием) и атеизмом, отрицающим не только Бога, но и мир, проповедующим абсолютную пустоту, полное небытие.

«Между тем, этот атеизм стал религией, и притом одною из самых распространенных в мире религий. Явление, по-видимому, в высшей степени странное. Но сердце человеческое так устроено, что нашло Бога и среди этого отрицания. Самого проповедника этого всеуничтожающего учения последователи его признали своего рода богом — могучею, сверхъестественною силою. К тому же — и это главное — с отрицанием в теории в буддизме связано нравственное учение, очень строгое и во многом замечательное, вносившее в жизнь новый элемент, давно желанный и ожидаемый. В этой практической стороне буддизма — все его историческое значение и разгадка его первоначального распространения в Индии и за ее пределами».

Что касается специально занимающего нас вопроса, то основатель буддизма Шакъя-Муни (или Будда, то есть мудрый) не допускал ни личного, ни пантеистического бессмертия человека: последнею целью жизни, по его учению, является нирвана (бытие угасшее), то есть совершеннейшая пустота. Блаженство в нирване есть блаженство небытия, в противоположность бытию, с его неизбежными скорбями. Таково было учение самого основателя буддизма. Однако этот взгляд далеко не был всеобщим впоследствии. С самых первых времен появления буддизма понятие о нирване в самих буддистах возбуждало недоумение. Уже на третьем собрании буддийских духовных предложен был вопрос о ней и разрешен тем, что нирвана непостижима, что она есть тайна, в которую нельзя проникнуть. Вообще ни один предмет не возбуждал столько разнородных мнений у последующих буддистов, как нирвана. Различные школы представляли ее различно, и для некоторых она имела положительный характер и значила соединение со всеобщим, блаженство. В представлении же народных масс пустота нирваны обратилась в настоящий рай. Одним словом, общее понятие о нирване сводится к тому представлению, что она есть уничтожение скорбей, вместе с ними нынешних свойств бытия.

Таким образом, буддизм не может быть выставляем как возражение против всеобщности в человечестве веры в бессмертие. Ведь даже и в недрах христианства появляются мыслители, проповедующие буддийскую нирвану. Но метафизическая (философская) доктрина никогда не заменит собою для человека религии; а религия без веры в Бога и в бессмертие человека немыслима и невозможна. Вот почему и учение Будды, подавляющее чувство, отнимающее у человека Бога и будущую жизнь, не могло, в чистом своем виде, сделаться народною религией, оставшись достоянием только небольшого числа буддийских ученых.

Если бы допустить, что более 300000000 подобных нам людей исповедуют сознательно столь страшное учение, в таком случае, действительно, нельзя было бы и утверждать, что в глубине человеческой души есть инстинкт бессмертия. Но мы уже видели, что мертвящее учение Будды о нирване даже первыми последователями этого родоначальника пессимизма было признано неудобоприемлемым и получило затем совсем иное значение и смысл, возвративший сердцу человеческому его наилучшие чаяния и надежды.

 

Персы

От индийцев обратимся к последователям учения Зороастра, древним персам.

Особенно выдающуюся черту Зороастрова учения о человеке и о его достоинстве составляет учение о бессмертии. Ормузд, по воззрению Зороастра, одарил человека двумя благами: счастьем на земле и бессмертием в будущей жизни: «Дух человеческий, как дух, нисшедший с неба и существующий независимо от тела, живет и по разрушении его и исчезновении жизненной силы. После смерти тела он восходит на гору Альбарда, от которой к жилищу Ормузда, или месту блаженства, ведет мост Циквит или Сикват, страшный для нечестивых и безопасный для праведных. Только те проходят чрез него, кто верно служил Ормузду; нечестивый же низвергается в бездну ада».

При конце мира последует воскресение всех людей вместе с телами их. «Пред наступлением последней, решительной битвы между Ормуздом и Ариманом, или что то же, в последние времена мира, силы добра и зла будут проявляться в особенно напряженной деятельности. Ариман пошлет беды и горе на землю, откроются жестокие войны, кровь будет литься рекою... Наконец, явится последний из пророков и потомков или сыновей Зороастра — победитель дэвов (злых духов) Сосиош. Время его появления будет последним временем настоящей жизни. Ариман и его духи будут повержены и лишатся своей власти на земле и во всем мире. По одухотворении людей и победе над духом смерти — последует обновление или воскресение тел».

 

Египтяне

Перейдем теперь в таинственную страну мудрости и чудес — Египет.

«Учение о последней судьбе человека составляло один из самых выдающихся пунктов в религии Египта и служило предметом изумления для древних греческих писателей, знакомых с Египтом.

В самом деле, ни у одного из народов, исторически известных, вопрос о смерти не имел такого значения и важности, как у египтян, у которых с ним связаны были все религиозные верования и чаяния. Из Египта греческий историк (Геродот) изводил первую мысль о бессмертии, увлеченный тем, что нигде в древнем мире идея о бессмертии не была так полно и сложно раскрыта, как в Египте. С удивлением замечал о египтянах другой греческий историк, что они нимало не ценят настоящую жизнь, называя дома живых гостиницами, в которых человек останавливается только на время, как путешественник, и признавая истинными и вечными жилищами гробы мертвых. Но египетское учение о последних судьбах человека замечательно не этою общею мыслию о бессмертии, которая могла удивлять грека времен Геродота и которая далеко не чужда была и другим народам, не силою и всеобщностью веры в бессмертие, а своеобразными понятиями о жизни души по смерти тела, теми странными обрядами, какими сопровождалась смерть человека и которые придавали какой-то особый, загадочный смысл самому учению о загробной жизни. Изумительно, в самом деле, у древних египтян усиленное желание навсегда сохранить от тления тело умершего, чего не находим ни у одного из народов. Труп каждого умершего египтянина бальзамировали, пеленали и затем относили в некрополь (город мертвых). Эти города мертвых в Египте были зданиями, на устройство которых тратились и силы, и материальные средства; этому желанию сохранить храмину души мы обязаны такими гигантскими зданиями, каковы Хеопсова и другие пирамиды».

На смерть египтянин смотрел, как на закат жизни, после которого ожидал нового восхода ее. Умирая, человек уходил на время ваменти, то есть — в сокровенную, темную область жизни. Но это пребывание в аменти должно быть только переходною ступенью к новой жизни для умершего; за ним последует день явления, для жизни, откроется начало какой-то другой жизни.

 

Семитические народы

Одною из отличительных, выдающихся сторон в религии семитических народов служит слабое, сравнительно, развитие учения о бессмертии, что, в связи с грубыми, чувственными формами культа, ставит их на невысокую ступень в ряду других религий.

«Нравственный идеал в Вавилоне стоял очень невысоко. Народ был предан чувственности и не отличался гуманностию, как египтяне, например. Ясного и развитого учения о бессмертии не было.

Замечательно, впрочем, одно выражение в переведенном Смитом (английским ассириологом) рассказе о потопе. В заключение его упоминается о созданном «великим богом» блаженстве Ану, то есть — бога бездны, или нижнего неба, иначе — бога аида. Область, где царствует Ану, представляется, таким образом, местом блаженства. Трудно найти какой-либо иной смысл в этом отрывочно высказанном выражении. Погребальные обычаи ассириян и вавилонян, по замечанию Геродота, были подобны египетским».

«Нравственное воззрение мореплавателей и торговцев древнего мира — финикиян мало известно, но, по-видимому, как и вавилонское, не отличалось возвышенностию. Это был народ — материалист по преимуществу. Как и в Халдее, мы не находим у финикиян развития учения о бессмертии. Впрочем, в теогоническом отрывке у Санхониатона встречаются боги с греческими именами Плутона и Прозерпины. Это, по-видимому, служит доказательством, что идея бессмертия не была совершенно чужда и финикиянам».

 

Арабские племена

«Идея бессмертия не чужда была и арабским племенам, несмотря на сравнительную грубость их нравственного быта. Если некоторые из них думали, что со смертию все кончится, то другие верили в будущую жизнь и воскресение. Когда умирал родственник или друг, они зарезали на его могиле верблюда или морили его голодом, в убеждении, что он оживет вместе с умершим и будет служить ему в пути, когда он пойдет на суд Аллаха. Они думали также, что по смерти душа улетает из тела под формою птицы Ката или Зада (род ночной совы), которая не перестанет порхать над могилой умершего, испуская жалобные звуки, и приносит ему весть о его детях».

 

Греки

Мы дошли, таким образом, до греко-римского мира, которым завершилось развитие языческого человечества древности. Обратимся сначала к грекам и спросим у них ответа на наш запрос относительно веры в бессмертие и будущую жизнь.

Древнейшее, догомеровское, учение о смерти и бессмертии мало известно. О нем можно судить только по следам, которые остались от него в эпоху Гомера. «У Гомера есть смутное чувство человеческого бессмертия под формою бледной тени когда-то бывшей жизни. Об этом говорят также и сохранившиеся у него же следы древнего взгляда на умерших как на существа, не прекративших вполне своего бытия. Следы этого верования у него выражаются в почтительной памяти к умершим. Одиссей даже приносит им жертвы, по повелению Цирцеи: это, очевидно, остаток древнего обычая — приносить предкам жертвы, указывающий на присутствие некоторых, хотя и смутных, представлений о загробном их существовании. Этого мало: Одиссей вопрошает одного из умерших пророков, Тирсия, или Тирезия, о своем будущем. При гробах умерших, по свидетельству Павзания, действительно — издревле были оракулы. Таинственная область смерти была источником и вместилищем тайн самой жизни. Пророк Тирсий даже сохраняет, как мы видели, разум и в аиде. Но и это еще не все. Рядом с мрачным аидом стоит представление об Элизиуме и об островах блаженных. Менелаю и другим героям обещано, что они не умрут, как умирают другие, но, сохранив тело, переселятся на острова блаженных, где нет ни холода, ни зноя, ни ветра, ни бури. Гезиод также говорит о переселении на небо и о вечной жизни древних предков золотого века и героев... Очевидно, полного отрицания бессмертия никогда не было: напротив, всегда было смутное чувство какого-то таинственного бытия за гробом, что выражалось и в принесении жертв умершим. Гомер представляет уже своеобразное осмысление этого древнего верования, которое, исходя из непосредственного явления, смерти, не могло, конечно, признавать умершего живым, но с другой стороны, побуждаемое духовным инстинктом и чувством таинственного, не могло помириться и с мыслию о совершенном уничтожении человека и шло за пределы видимого факта смерти. У Гомера души умерших являются не исчезнувшими, но живущими под формою призрака, или утонченной сущности человека. Это — не пантеистическое учение о поглощении человека всеобщею сущностию и не грубое представление диких о душах умерших, которое приписывало им фантастические, страшные формы».

«В греческой мысли и жизни совершилась весьма значительная перемена в четыре века, протекшие между Гезиодом и Персидскими войнами: в этот период времени изменился также и взгляд на нравственный порядок жизни. С этой стороны возникла в сознании новая для древнего языческого мира вообще, и в частности — для греческого сознания, идея всеобщей греховности, отчуждения от Бога, первоначального падения, мера или степень которого представлялась тем большею, чем чище и возвышеннее становилось представление Божества. Восстановление этой первобытной чистоты, освобождение души от покрывающего ее зла, примирение с Божеством возможно только посредством особого порядка религиозной и нравственной жизни, элементами которого — в сфере религиозной — были известные очищения, посвящения и прочее, в сфере нравственной — соблюдение известных правил и предписаний, назначенных для нравственного очищения души, возвышения ее над чувственными пожеланиями и приближения к Божеству. Выражением этого зарождающегося сознания были в религиозной сфере мистерии, отличавшиеся от обыкновенной, народной религии тем, что вступление в них совершалось чрез особые посвящения».

Элевзинские и орфические мистерии посвящены были хтоническим (подземным) божествам — Деметре, Персефоне и Дионису и отвечали пробудившемуся в эллинском сознании чувству греховности и потребности в оправдании и очищении. Они направлены были к возбуждению и укреплению в душе веры в будущую жизнь и потому могут быть названы праздниками бессмертия. В этих религиозных мистериях греков выразились лучшие религиозные представления и лучшие чаяния греческого мира. «Счастлив тот, — поет Пиндар, — кто после этого таинства сходит в недра земли! Знает конец жизни, он знает ее божественное начало».

«Учение о бессмертии выросло и развилось у древних греческих философов, как это и естественно было, на религиозной почве, на религиозных основаниях, и имело характер более религиозного, традиционного догмата, нежели собственно-научного исследования. Но религиозные основы сами требовали прояснения. Надо было поставить их в связь со всем мировоззрением, ввести в общий план мирового порядка, согласить с высшими потребностями человеческого духа и осветить светом идеи мироправящего начала — Бога. Философское мышление не могло оставаться равнодушным к такому великому вопросу, как вопрос о бессмертии. Первый, перенесший этот вопрос на философскую почву, был Платон».

Платон излагает учение о бессмертии в следующих диалогах: «Тимее», «Меноне», «Федре» и «Государстве». Но специальное философское исследование о бессмертии изложено им в «Федоне», составляющем первый и важнейший опыт научного обоснования истины бессмертия духа человеческого. В нашу задачу не входит подробное изложение Платоновых доказательств бессмертия души человеческой: мы представим, в коротких словах, только самую суть его учения об этом предмете.

«Слово Платона остается последним и заключительным словом древней философии и древнего мира. На то, во что он веровал (религиозная сторона его философии), и чему учил (философский элемент его религиозного сознания), мы можем смотреть как на последнее слово, изреченное древностию о будущей жизни человека. Душа человеческая бессмертна. Все ее надежды и стремления перенесены в другой мир. Истинный мудрец желает смерти как начала истинной жизни. Потустороннее — предмет его созерцания, всех его помыслов. В том только мире открывается истинная сущность вещей. Здешний же мир, сам по себе, не имеет никакой цены, но имеет значение только по отношению к другому, как его отобраз, подобие. В этом заключается величие Платонова учения, возвышающего и устремляющего душу к свойственной ей свободе, к господству над всеми чувственными ограничениями».

Платонов «Федон» — это как бы заключительный аккорд, последний гармонический звук, которым разрешается и завершается стремление эллинского духа к бессмертию — стремление, прошедшее сквозь целый ряд всяческих противоречий: это гимн бессмертию и, вместе с тем, мастерское произведение диалектического искусства, возводящее к тому, во что в детской простоте верили и что исповедовали предки индогерманского семейства народов.

Однако, говоря строго, бессмертие, защищаемое Платоном, не есть чистое личное бессмертие: это есть бессмертие — вообще — духа, а не индивидуальных (личных) душ. Но, с другой стороны, нужно все-таки сказать, что сам Платон убежден — именно — в личном бессмертии и старается защитить его перед своими слушателями, что личное бессмертие, оставаясь у него без диалектически-научной опоры, утверждается на нравственных основаниях: те же нравственные навыки, те же сердечные привязанности, те же слабости и пороки, вообще — вся жизнь сердца — пойдут за человеком в тот мир, с ними он явится на Суд Божий и получит за них оправдание или наказание.

Нужно еще заметить, что душа представляется у Платона вечно-живущею по самой своей природе, и эта жизнь ни по своему началу, ни по своему вечному продолжению не возводится к высшему, то есть — божественному основанию; между тем как только это основание и может быть единственно твердым, положительным основанием бессмертия.

Философия Платона преимущественно пользовалась уважением христианских учителей. Это же предпочтение выразилось и в отношении к учению его о бессмертии. Так, например, Иустин Мученик говорит: «Платон прямо сказал: душа вся бессмертна... Платон ясно излагает учение о суде после смерти...»

 

Римский народ

Теперь нам остается еще выслушать голос римского народа — народа-победителя, стоящего в конце древней истории, подчинившего своей власти почти весь известный тогда свет.

Римлянин был создан не для интеллектуальных и идеальных стремлений. Это был характер чисто практический: утилитарные стремления составляли основу всей его жизни и деятельности. Призванием его была жизнь политическая. С точки зрения пользы и интересов гражданских он смотрел на все от начала до конца своей истории. От народа с таким антиидеальным характером трудно было бы ожидать чего-нибудь особенного, самобытного и возвышенного в идеальной области религии. Древние формы его религиозных верований рано начали смешиваться с греческими и другими культами. Его религия последнего времени представляет смесь древних национальных верований с чужеземными, преимущественно же — с греческими.

Как вообще религия римлян выражалась не столько в богатых мыслию и образами мифах, сколько в благочестивых обрядах и действиях, так и римская вера в бессмертие насколько богата практическими проявлениями, настолько же бедна идеями и представлениями. У римлян точно так же, как и у греков, был особенный бог — владыка подземного царства: это бог мрака — Оркус. К этой таинственной области принадлежала также и богиня — Dea Muta (немая богиня) или Tacita (молчаливая, олицетворявшая собою жизнь умерших обитателей аида, которые назывались taciti, или silentes, то есть молчаливые. Сюда же относилась богиня — Мана, названная так по имени умерших (manes), со сродными ей нимфами Оркуса — фуриями или фуринами. По верованию римлян, к каждому человеку приставлен свой гений, руководящий его судьбою при жизни и даже определяющий его состояние после смерти. Однако гения, этого существа, принадлежащего к царству света, не следует смешивать с душою, нисходящею в подземный мир. Души умерших, маны или лары, были почитаемы как божественные существа. «Когда я умру, — пишет знаменитая мать Гракхов своему сыну, — ты будешь приносить мне жертвы и призывать божество твоей матери». Погребальные обряды у римлян были многочисленны и весьма торжественны, свидетельствуя о высоком и почтительном уважении живых к умершим, переселявшимся для продолжения жизни в другой мир.

Закончим обзор языческих религий древнего мира по отношению к занимающему нас вопросу свидетельством Цицерона, ссылающегося, в доказательство истины бессмертия души, на согласие народов (Tusc. 1, 16): «Ut deos esse natura opinamur, qualesque sint ratione cognoscimus, sic permanere animos arbitramur consensu omnium nationum» («как в бытии богов мы уверяемся чрез природу, а свойство их познаем разумом, так о пребывании душ по смерти судим на основании согласия всех народов»).

 

Германцы

Древний мир совершил цикл своего исторического развития. На поприще истории выступают новые деятели — народы германского и славянского племен, вносящие новые элементы в общечеловеческую жизнь.

Что касается германцев, о языческой религии которых мы узнаем из Эдды, то и у них существовала, еще до принятия ими христианства, вера в будущую жизнь. По религиозным представлениям их, только храбрые, павшие в битве, переходили в Валгаллу, жилище Одина, чтобы продолжать там земную жизнь на высшей ступени, между тем как все прочие отправлялись в печальное жилище Гелы. Эта-то надежда на блаженную жизнь в Валгалле придавала непреодолимое мужество толпам кимвров и тевтонов в кровавой борьбе с римскими легионами. По позднейшему верованию — перехода в Валгаллу удостаивались не герои только, павшие со славою в битве, но все — вообще — добрые, а в мрачную Гелу отправлялись все злые. Германцы верили, что земля уничтожится некогда посредством огня, но из моря возникнет новая, лучшая земля, и тогда начнется новый, лучший и высший порядок мира, при котором не будет уже никаких зол и бед.

 

Восточные славяне

И наши языческие предки — восточные славяне, наравне с другими славянскими племенами, верили также в загробную жизнь.

«Религия восточных славян поразительно сходна с первоначальною религией арийских племен: она состояла в поклонении физическим божествам, явлениям природы и душам усопших, родовым, домашним гениям... При вере в загробную жизнь естественно было прийти к тому мнению, что душа умершего родоначальника и по смерти блюдет за благосостоянием рода: отсюда происхождение духов-покровителей для целого рода и каждого родича — рода и рожаниц... Младенчествующий народ не мог понимать духовного существования за гробом и представлял души праотцев доступными для всех ощущений этого белого света; думали, что зима есть время ночи, мрака для душ усопших, но как скоро весна начнет сменять зиму, то прекращается ночной мрак для душ, которые поднимаются к небесному свету, восстают к новой жизни... В непосредственной связи с верованием, что весною души умерших встают для наслаждения новою жизнью природы, находится праздник русалок, или русальная неделя. Русалки не суть речные, или какие бы то ни было нимфы (имя их происходит не от русла, но от русый — светлый, ясный): русалки суть не иное что, как души умерших, выходящие весною насладиться оживленною природою... Русальные игры в честь мертвых, на что указывает переряживание, маски, — обряд, который не у одних славян был необходим при празднике теням умерших».

«Самое олицетворение души умершего свидетельствует, что предки наши имели понятие о том, что не все оканчивается земною жизнью, и что свидетельство Титмара, говорящего, будто, по мнению славян, все оканчивалось временною смертию, показывает только, что у них не было христианского понятия о будущей жизни».

В таком же смысле нужно понимать и следующее место в нашей «Повести временных лет»: «Се же после, — говорил Владимир своим болярам и старцам, — придоша Грьци... и много глаголаша, сказующе от начала миру, о бытьи всего мира... и другий свет поведают быти: да аще кто, деет, в нашу веру ступить, то паки, оумер, станет, и не оумрети ему ввеки» (год 6495). Здесь речь идет не об общем веровании в бессмертие души, а о специально христианском учении о будущей жизни и о воскресении мертвых.

«Если в нравственной жизни и религии славян должно признать существование определенных понятий, то одним из важнейших должно быть понятие о будущей жизни, или бессмертии души: никакая другая мысль не была такою народно-психологическою необходимостью, как мысль бессмертия. Тогда как одни религиозные понятия стояли на высоте чисто нравственных идей, доступных и сознаваемых немногими, а потому лишенных силы общенародной необходимости и лишь случайно входивших в действительность, другие же держались в жизни по преданию, в образах безотчетного верования, часто заглохшего или готового заглохнуть, — понятия о загробной жизни, вытекая из неизбежного, постоянно деятельного закона смерти и чувства любви к близким усопшим, никогда не теряли живого значения, должны были сохраняться и поддерживаться непрерывно. Мы не хотим сказать, что каждое отдельное представление, каждый обычай, относившийся к области понятия бессмертия и загробного существования, всегда имел ясный и определенный смысл для язычника-славянина: нет, — традиционная безотчетность господствовала и здесь, как в представлениях, так и в образах; но в основании их лежало твердое, почти догматическое понятие о бессмертии. И когда послы князя Игоря скрепляли свой мирный договор с греками религиозно-юридическою клятвою, что нарушители его «да будут раби в сей век и в будущий», — они говорили совершенно в духе славянского язычества: когда воины Святослава, по свидетельству Льва Диакона, не надеясь на спасение, предавали себя сами смерти, они верили, что чрез это избегнут позорной повинности быть рабами своих победителей на том свете».

 

Народ израильский

Говоря о народах древнего мира, мы обошли молчанием один из семитических народов, именно — народ израильский — единственного носителя и представителя истинной, богооткровенной религии в дохристианском мире. Народ строго монотеистический, находившийся под особенным покровительством и руководительством Божиим, не мог быть поставлен рядом с политеистическими языческими народами, которым Бог, по Своим премудрым целям, попустил ходить своими путями, хотя и не переставал (и им также) свидетельствовать о Себе (ср.: Деян. 14, 16-17). Теперь мы считаем благовременным обратиться и к этому народу с тем же запросом, какой предъявляли прежде другим народам.

Если уже у языческих народов древности, имевших более или менее искаженные религиозные понятия, мы находили веру в бессмертие человека, то народ с чистыми, правильными понятиями о Боге и человеке тем более должен был иметь — и действительно имел — и более чистое и возвышенное верование в бессмертие и будущую жизнь. Между тем, некоторыми писателями отрицательного направления этот несомненный факт, — что, то есть, у народа еврейского существовала вера в бессмертие и будущую жизнь, — подвергался и подвергается сомнению. В наше время известный Ренан во всем Ветхозаветном Писании не находит никаких следов учения о бессмертии, утверждая, что это учение появилось в среде израильского народа только тогда, когда он почувствовал необходимость придать, чрез это учение, разумный смысл мученичеству, то есть — во время гонения Антиоха Епифана и появления маккавейских мучеников. Сообразно с таким предвзятым воззрением на происхождение библейского учения о бессмертии, Ренан видит первые ясные указания на вечную жизнь только во 2-й Книге Маккавейской и в Книге Премудрости Соломона, относя происхождение этой последней Книги, конечно, к эпохе, совпадающей с появлением Маккавейских книг. До этой же эпохи у иудеев не было будто бы не только какого-нибудь определенного учения, но и никаких вообще представлений о загробной жизни. Следуя совершенно невежественному, в данном случае, показанию Тацита, не имевшего достаточных сведений об иудейской религии, тому показанию, что иудеи приписывали бессмертие душам только тех людей, которые умерли в войнах или казнены, Ренан думает найти в свидетельстве Тацита твердую историческую опору для своей гипотезы о происхождении учения о бессмертии у иудеев под влиянием гонений за веру, воздвигнутых Антиохом.

Против этого ложного и неосновательного взгляда мы должны высказать следующее. Если бы даже во всем Ветхозаветном Писании не содержалось, так сказать, буквальных указаний на верование древних евреев в бессмертие, — и в таком случае человек не предубежденный не решился бы сделать априорного предположения о происхождении этого верования только со времен гонения Антиоха, потому что одного библейского сказания о падении человека, его последствиях и надежде избавления от них было бы совершенно достаточно для того, чтобы видеть, как глубоко заложена и вкоренена была идея бессмертия во внутреннем духе библейского воззрения. Отсутствие чаяния бессмертия возможно и мыслимо только в таком мировоззрении, где смерть представляется естественным явлением, свойственным природе человеческой в силу естественной необходимости. В Библии же смерть признается противоестественным, ненормальным явлением в роде человеческом, наказанием Божиим за грех падшего человека, и, вместе с тем, — относится к числу преходящих зол, долженствующих уничтожиться с восстановлением падшей природы человеческой. Там, где бессмертие представлялось изначальным назначением человека, где смерть рассматривалась как случайное и преходящее явление, где надежда на освобождение и избавление от зол падения служила одушевляющим началом всего религиозного мировоззрения, — там представления и чаяния бессмертия должны были существовать просто даже в силу психологической необходимости. Таким образом, вопреки гипотезе Ренана, уже первые страницы первой книги Библии заключают в себе ясное указание на идею бессмертия, твердое ядро веры в будущую лучшую жизнь.

Но в книгах Ветхого Завета есть и прямые, положительные указания на существование у ветхозаветного народа Божия веры в бессмертие и будущую жизнь гораздо раньше эпохи гонений Антиоха Епифана. Уже патриархи этого народа веруют в бессмертие, что видно из следующего:

а) они называли себя странниками и пришельцами на земле, ясно выражая этим, — по замечанию глубокого и авторитетного изъяснителя духа Ветхого Завета, святого апостола Павла, — что они ищут отечества лучшего, небесного (ср.: Евр. 11, 13-16);

б) Бога они называли, обыкновенно, Богом своих отцов, уже скончавшихся, что, по объяснению Самого Иисуса Христа, также служило доказательством их веры в бессмертие, потому что Бог не есть Бог мертвых, но живых (см.: Исх. 3, 6; Мф. 22, 32, ср.: Лк. 20, 38);

в) на смерть они смотрели как на приложение, присоединение к народу своему, причем — отличали это приложение от погребения тела во гробе и, следовательно, указывали на переселение другой части человека, души, в страну, где уже обитали прежде отшедшие души;

г) они действительно верили в существование шеола — места, куда переселяются души по смерти людей. Так, оплакивая потерю Иосифа, патриарх Иаков, несмотря на утешения со стороны всех сыновей и дочерей своих, не хотел утешиться и сказал: с печалью сойду к сыну моему в преисподнюю (Быт. 37, 35). Под словом «преисподняя» (шеол) патриарх разумел, без сомнения, не гробницу Иосифа, а место, куда отошла душа сына его, потому что Иаков не считал Иосифа погребенным в каком-либо гробе, а был уверен, что он растерзан зверем.

В позднейший период еврейской истории вера и надежда на бессмертие высказывается еще яснее и решительнее. В учительных книгах Ветхого Завета раскрывается мысль, что дух человеческий, по самой природе своей, есть начало неумирающее, что он должен возвратиться к Богу, Который дал его (Еккл. 12, 7), что смерть есть явление не необходимое, но привзошедшее в мир случайно, так как Бог смерти не сотворил, а создал человека для нетления (ср.: Прем. 1, 13; 2, 23). Наконец, в книгах пророков Исаии (26, 19) и Даниила (12, 2) высказывается мысль о воскресении тел для будущей загробной жизни и о вечности наград и наказаний.

Независимо от всего этого, истина бессмертия души и воскресения мертвых самым осязательным образом открывалась для ветхозаветного человека в некоторых наглядных, чудесных явлениях, каковы: взятие Еноха и Илии на небо живыми (см.: 4 Цар. 2, 9-11), а также воскрешение мертвецов пророками Илиею и Елисеем (см.: 3 Цар. 17, 17-24; 4 Цар. 4, 16-37). Здесь уже истина бессмертия находила свое предуказательно-фактическое подтверждение и осуществление.

Во времена Иисуса Христа только либеральная секта саддукеев, не знавшая ни Писаний, ни силы Божией, и не пользовавшаяся особою популярностью и сочувствием в народе, отвергла бессмертие и воскресение мертвых (Мф. 22, 23).

Знаю, что воскреснет брат мой в воскресение, в последний день (ср.: Ин. 11, 24), — эти слова сестры Лазаря Марфы представляют цвет и завершение ветхозаветной веры в бессмертие и будущую жизнь.

Известный нам петербургский профессор-гебраист Д. А. Хвольсон нашел в Крыму надгробные памятники евреев, умерших до Рождества Христова: в надписях на этих камнях ясно высказывается вера древних евреев в будущую вечную загробную жизнь.

 

Новоиудейство

Из начал древнего богооткровенного учения иудейского, но смешанных с началами языческой религии и философии и, потому, сильно искаженных и обезображенных, образовалась новая религия, так называемое новоиудейство. Искажение богооткровенной религии иудейской языческими воззрениями началось со времени плена вавилонского и продолжалось до VI века по Рождеству Христову. В это самое критическое время в своей истории народ иудейский постигнут был бедствиями, подобных которым он прежде не испытывал и которые даже угрожали полным и совершенным истреблением его с лица земли. В таком положении иудеи ухватились за свой закон, который прежде постоянно нарушали и в исполнении которого увидели теперь, на краю погибели, единственное средство спасения. Но, ухватившись за закон и вдумываясь в него, они решили, что доселе они не только не исполняли, но и не понимали закона как следует, что за это именно Иегова так сильно и разгневался на них, что впредь нужно иначе понимать и исполнять закон, чем как было доселе, и что только под этим условием Иегова снова помилует их. И вот, вследствие этого — явились многочисленные толкования закона, целые кодексы правил и наставлений, искусственно извлеченных из закона и приспособленных ко всем возможным отношениям жизни, ко всем случаям жизни еврея. Определяя каждый шаг еврея такими правилами, основанными будто бы на Божественном законе, учители иудейские думали этим, так сказать, обязать Бога к милости, вынудить у Него помилование себе. Эти толкования и правила составлялись частью — под влиянием фантазии иудейских законоучителей, частью — под влиянием языческой религии и философии, с которыми иудеи, по изменившимся обстоятельствам своей истории, теперь волею-неволею должны были познакомиться. Такие толкования и правила могли, конечно, только обезоруживать и искажать древнее богооткровенное учение; а, между тем — в глазах евреев они стали гораздо выше самого этого учения и, мало-помалу, совсем заменили его собою. Из них составились так называемые Талмуд и каббала, заменившие для евреев писания Моисея и всех древних пророков.

«Обращаясь к вероучению Талмуда, мы находим его страшно обезображенным сравнительно с ветхозаветным, откровенным. Учение о Боге искажено здесь самым крайним антропоморфизмом. Возможные снисхождения Бога в мир и Его отношения к человеку, имевшие особую видимость, необходимую для представления человека, Талмуд признал Самим Божеством и стал рассматривать божественную жизнь во времени и пространстве и Самого Бога представлять в образе человека громаднейшей величины. Этот Бог, говоря строго, не имеет ничего общего с ветхозаветным Иеговою, почему и получил в Талмуде особое имя Шехины, то есть божества видимого, чувственного, осязаемого. В Талмуде математически высчитывается мера и определяется рост Шехины, подробно рассказывается, какие у Шехины плечи, руки, ноги, какая шея, борода, как велико расстояние между его глазами, бровями и тому подобное. Такой Бог, очевидно, и занятия должен иметь человеческие: и в Талмуде, точно, говорится, будто Шехина несколько часов в сутки посвящает на изучение Талмуда, потом играет с Левиафаном; всякое утро кладет на себя тефилимы (те значки, что евреи кладут себе на лоб, когда молятся) и молится о том, чтобы гнев его не пересиливал его милости; часто плачет о разорении Иерусалима, рыкает, подобно льву, три раза в день... для того чтобы показать, что ночь должна быть делима на три стражи, а не на четыре, как думал рабби Иегуда, и тому подобное. В течение каждого дня есть мгновение, в которое Шехина необыкновенно гневается, и есть также мгновение, когда он бывает необыкновенно милостив, так что исполняет всякую молитву, в это время к нему обращенную, какова бы ни была эта молитва...

Миры творил Шехина от вечности, но они были несовершенны, и он разрушал их всякий раз тотчас после сотворения, пока, наконец, не сотворил настоящего мира, оказавшегося совершенным и вполне угодным ему. Он сотворен, собственно, для того, чтобы приложить к делу закон обрезания: без этого Шехине незачем было бы и творить мир. Шехина сотворил также и человека; но, собственно, только евреи должны считаться происходящими от Бога, все же прочие народы происходят от семидесяти низших божеств, живущих на семи планетах, — особенно же от Шатана (он же и Левиафан) и Лилиты. Души евреев сотворены Богом прежде создания мира, который назначался для их обладания, сотворены все вместе, в количестве 600 тысяч посредством особого процесса в самом божеском существе, весьма близкого к естественному рождению. Сотворивши души евреев, Бог и промышляет, собственно, только о евреях; все прочие народы состоят под управлением тех семидесяти князей, или богов, от которых они произошли. Хотя язычники взяли теперь верх над евреями и управляют ими, — но придет Мессия, и настоящий порядок вещей изменится. Воцарению Мессии будет предшествовать междоусобная война Гога и Магога, в которой будут истреблены все язычники, за исключением лишь некоторых, которые будут оставлены для того, чтобы служить рабами в царстве Мессии. Далее в Иосафатовой долине наступит воскрешение всех верных евреев, трупы же евреев, умерших вне Палестины, перекатятся к Иосафатовой долине, как бочки, подземными трубами. Ангел смерти будет воскрешать трупы евреев посредством удара палкой по устам. Каждого приведенного таким образом к сознанию ангел будет спрашивать об имени его, и каждый должен будет сказать свое имя текстом Библии, первая и последняя буквы коего соответствуют первой и последней букве имени спрошенного. Отсюда необходимо, как можно крепче, затвердить свое имя, еще при жизни подобрать такой текст и хоть по разу в день повторять его в своих молитвах. После воскрешения евреев (другие народы не будут воскрешены) последует восстановление Иерусалима и храма, всех жертв и обрядов. Наконец, воцарится Мессия и будет видимо и славно царствовать с верными израильтянами тысячу лет. После царства Мессии наступит Царство Небесное, которое уже будет продолжаться вечно».

По учению каббалистов, душа нисходит на землю чистою, разумною, и притом на некоторое малое время, для своего воспитания и укрепления в добродетели. Лишь только чистый и разумный дух приходит в соприкосновение с чувственным миром, он, вспоминая небесное и сверхчувственное, получает ясное сознание о самом себе, о своем высоком происхождении и назначении, и тем сильнее жаждет возвращения к своему божественному источнику. Если душа желает стремиться и делает только злое, то ее загробная жизнь — вечное мучение. Душа же, исполняющая волю Божию, по смерти получает вечную жизнь.

Для душ добродетельных, однако имеющих и свои падения, каббалисты принимают за гробом средством очищения душепереселение как педагогическую меру, как вразумляющее наказание как средство возвращения людей к Богу, как средство исправления и усовершенствования. В Адаме — так учили ученые раввины-каббалисты, — находилось 600000 еврейских душ, которые вместе с ним согрешили. Они должны, для исправления, постоянно вращаться в различных человеческих телах до самого пришествия Мессии. Душепереселение некоторые из раввинов подтверждали, между прочим, существованием одержимых нечистыми духами, считая последних душами злых людей. Весь мир веровал, что души преходящи и человек не имеет никакого преимущества пред животным, пока праотец Авраам не открыл всем, что души живут и по смерти и из одного тела переходят в другое. Душа Авеля — учили раввины, — перешла в Сифа, а душа Каина — в тело египтянина, убитого Моисеем. У Каина было три души: одна вошла в Иофора, другая в Корея, а третья в египтянина. Душа Иафета вошла в Сампсона, душа Фарры — в Иова, душа Евы — в Исаака и так далее. Души же обыкновенных людей, смотря по степени греховности и нужды в очищении, переселяются в животных — в львов, змей, ослов и тому подобных. Души евреев безбожных, убивших еврея или изменивших иудейской вере, по смерти переходят в растения и животных, потом мучатся в аду в течение 12 месяцев, а после этого срока мучения переходят, для исправления, сначала в неодушевленные предметы, потом в зверей, далее в язычников и, наконец, опять в евреев.

После всех переселений душа чистою восходит к Богу, Который принимает ее к Себе с поцелуем, после чего она восходит на высшую степень бытия, в седьмую палатку жизни, называемую Святое святых. Такое путешествие душ еврейских показывает милосердие Божие, имеющее целью сделать весь иудейский народ участником вечной жизни. Здесь все души соединяются с Высочайшею Душою, объемлющею и проникающею весь мир. Тогда все приходит в единство и совершенство, все смешивается в одной мысли, обнимающей и наполняющей вселенную. В этом состоянии тварь не может отличиться от Творца: у нее та же мысль, та же воля, она повелевает вселенною, и Бог исполняет ее повеления.

 

Магометанство

В VII веке по Рождестве Христовом в Аравии явился некто Магомет († 632), выдававший себя за пророка Божия, посланного в мир для окончательного восстановления в роде человеческом единой истинной религии, какой еще в раю Бог научил наших прародителей. Магомет приобрел себе много последователей, и новая религия быстро распространилась из Аравии по всему старому свету, сделавшись одною из господствующих религий в мире.

Магометанство, или ислам, признает единого Бога, Творца и Промыслителя всего, бессмертие человека и будущую загробную жизнь с ее наградами и наказаниями. Но эти здравые религиозные истины, заимствованные частью из древнего иудейства, частью из христианства, Магомет сильно исказил и обезобразил, примешав к ним много чуждых им элементов из талмуда, из христианских апокрифов, из арабских и других языческих преданий и, наконец, от своего собственного измышления.

Самый первый и основной догмат магометанства — о единстве Божием — имеет в системе Магомета такой своеобразный колорит, который лишает всякого достоинства это «естественное и разумное» (как величают его некоторые) учение о Боге и даже приравнивает магометанство к пантеизму. Слова Магомета: «Нет другого Бога, кроме Бога» — не только устанавливают собою единство Божие против языческого многобожия и христианского учения о Троичности, но содержат еще и тот смысл, что один только Бог есть деятель всего существующего, единственная действующая сила во вселенной; а все творения Его — от высших Ангелов до человека и далее до дерева и камня — суть только Его слепые орудия, не имеющие никакого самоопределения, никакой свободы. «Всякое дело, всякий предмет, все прошедшее, настоящее и будущее вселенной заранее предопределено Магометовым Аллахом и зависит вполне и исключительно от его безусловного и произвольного предрешения. На долю и распоряжение своих разумно-свободных тварей Аллах не оставил ничего, потому что и деяния и способности, которыми они, по-видимому, располагают, существуют только в нем одном, и что бы они ни делали, делают только чрез него, только по его определению.

Составив такое понятие о Боге, Магомет, естественно, должен был лишить его тех высоких нравственных качеств, которые обыкновенно заставляют человека любить Бога. Аллах Магомета не только в мире физическом, но и в мире существ разумных и духовных делает, что хочет и как хочет, не водясь при этом никакими другими мотивами, кроме одного своего безусловного произвола, или каприза. Это — тип восточного деспота, который делает все, что только ему вздумается, и только потому, что ему — именно — так захотелось. Аллах сам производит добрые и дурные дела в человечестве, вдыхает в людей “благочестие и безумие” (нечестие), “заблуждает, кого хочет, и направляет, кого хочет” — и “кого он направил, тот направлен хорошо, а кого он заблуждает, тот погиб”. Он сотворил великое число духов (джиннов) и людей для геенны и сам посылает этих духов к неверным, чтобы подстрекать их ко злу и тому подобное. Сам в себе он не столько благ и милостив, сколько грозен и мстителен, особенно по отношению к тем, которые посягают на его абсолютное единодержавие».

Каково учение Магомета о загробной жизни и будущем воздаянии?

«Если таково отношение Аллаха к свободно-разумным тварям, что все они суть только его слепые орудия и ничего более, то, казалось бы, что в Коране не будет учения о загробном воздаянии; потому что не за что же, в самом деле, наказывать того, кто не имеет своей воли и кому поэтому не должны быть нравственно вменяемы никакие действия и поступки. Тем не менее, однако же, Магомет как будто именно для того, чтобы еще больше показать чудовищность своего Аллаха, учит и о райских наградах, и об адских наказаниях в будущей жизни. После всеобщего Суда все неверующие (кяфиры), то есть язычники, евреи и христиане (вместе с джиннами), будут подвергнуты вечным мукам в геенне, или в аду. Они будут жариться на страшном огне, который будут постоянно мешать, чтоб лучше горел. Когда сгорит на них одна кожа, им будет дана другая, чтобы заставить их сильнее чувствовать боль, и так далее. Кроме того, здесь будут язвить их змеи, громадные, как горы, и скорпионы — как оседланные лошаки; а ангелы мучители станут еще бить их при этом железными дубинами. Все это будет так мучительно, что они пожелали бы отдать в два раза больше того, что содержит в себе небо и земля, лишь бы только избавиться от адских страданий. В самом верхнем отделении геенны (в ней — семь отделений) будут мучиться и грешники из магометан, но не вечно: по прошествии некоторого времени, они, по ходатайству Магомета, будут выведены отсюда в рай, где присоединятся к остальным магометанам, чтобы вместе с ними наслаждаться райскими утехами. Что такое рай Магомета — более или менее известно, так как рай этот обратился даже в пословицу. Это — сады, мускусная почва которых орошена потоками воды, катящимися среди зеленых берегов, усеянных цветами. Кроме водных источников, здесь текут реки молока, меда и вина. Тут растут также деревья с прекрасными плодами всех родов и сортов, и ветви их сами гнутся к руке, чтобы легко было срывать с них эти плоды, и даже — ко рту, чтобы можно было прямо есть их. В таких-то садах устроены великолепные шелковые беседки, в которых, собственно, и живут праведники. Одетые в штофные, атласные и парчовые одежды, украшенные драгоценными запястьями, они едят самые лучшие яства и пьют разнообразные напитки из серебряных и золотых сосудов. У каждого из них кружок прислужников — молодых людей или мальчиков, вечно юных, как низанный жемчуг. Кроме того, им даны будут в жены особые красавицы с большими черными глазами, также вечно юные и, притом, вечно девственные, подобные гиацинту и кораллу (гурии)».

Примечание. По учению Магомета, «мужчины выше женщин по качествам, какими возвысил их Бог, а женщины ниже мужчин». Женщины — существа несовершенные, созданные — собственно — для того, чтобы рождать детей и служить своим мужьям. Полнейшее бесправие мусульманской женщины совершенно лишает ее в этой жизни всякого человеческого достоинства. Но Магомет простер свое унижение женщины еще дальше: изображая свой рай, он говорит, что праведникам даны будут там в жены особенные существа — гурии; стало быть, нынешние мусульманские женщины или будут лишены в раю тех наслаждений, какие обещаются мусульманам-мужчинам, или вовсе не будут в раю, а будут где-нибудь в другом месте (только не в аду, потому что Магомет всем мусульманам обещает рай), или же и совсем не будут воскрешены для будущей жизни, как ненужные уже при существовании гурий. Как бы то, впрочем, ни было, несомненно только, что, увлекшись прелестными гуриями, Магомет вовсе и позабыл об обыкновенных, земных мусульманках и не отвел им никакого места в загробном мире; и его последователи, мусульманские богословы, до сих пор не решили еще, будет ли у женщин какой-нибудь свой рай с наслаждениями, соответствующими райским наслаждениям мужчин.

 

Дикари

Нам остается еще покончить в нашем историческом доказательстве, утверждающем всеобщность веры в бессмертие души и будущую жизнь в роде человеческом, с одним важным вопросом, именно — с вопросом о дикарях, или нецивилизованных племенах.

Когда ведется спор о религиозных и нравственных вопросах, то писатели отрицательного направления выставляли и выставляют, между прочим, как один из важнейших аргументов против внутренней необходимости и истинности идеи Бога и неразрывно связанной с нею идеи бессмертия человека — отсутствие этих идей у так называемых дикарей, или нецивилизованных племен. В лице дикарей думают наблюдать первобытного человека: дикари — это люди, которые, при полном развитии в телесном отношении, имеют рассудок детский, совершенно чуждый идей изобретенных и верований, составленных искусственно и навязанных массам пронырством жрецов. Еще Локк (английский мыслитель) первый указал на важность изучения мышления дикарей, как вел борьбу с Декартом (французским философом) по вопросу о «врожденности идей». Одним из доказательств прежней философии, на котором утверждали основные истины метафизики, естественной религии и морали, было согласие в признании этих истин всеми племенами рода человеческого. Локк обратился к описаниям путешествий и на основании их думал доказать, что идеи о Боге как Творце мира, о бессмертии души, об основных правилах нравственности совершенно чужды сознанию некоторых диких племен. Французская философия в XVIII веке пошла тем же путем. Дикари вошли в моду: их выставили против метафизического учения предыдущего столетия; их заставляли говорить почти все, что хотелось и требовалось тем, которые заставляли их говорить. Под знаменем Руссо они вооружились и ратовали против убеждений в пользе цивилизации; под знаменем Гельвеция они сражались за кодекс морали, основанной на эгоизме и чувстве удовольствия. И в наше время, с одной стороны — материалисты, с другой — дарвинисты (трансформисты), дающие нам в родоначальники, вместо Адама, обезьяну или троглодита, также обращаются к дикарям за доказательством того, что религиозные и нравственные истины не составляют необходимого и существенного достояния человека.

Против этого злоупотребления дикарями в пользу известных предвзятых мнений и шатких гипотез мы должны сказать следующее. Во-первых, печальное положение диких есть признак и следствие уклонения от прямого и истинного пути человеческого развития, а не натуральное свойство и не характер первого периода этого развития, как хотят видеть материалисты и дарвинисты. Следовательно — состояние дикости есть болезненное явление в истории человечества, вызванное разными неблагоприятными обстоятельствами; и, потому — делать его нормою человеческого существования, по меньшей мере, неосновательно и нелепо. А, во-вторых, не отрицая важности наблюдений, сделанных учеными путешественниками относительно диких народов, нельзя не признать возможности больших ошибок в передаче сведений о них и не допустить поспешности тех выводов, какие делаются из этих сведений. «Рассказы путешественников, откуда почерпываются эти сведения, иногда очень сомнительны. Если не вполне верными оказываются их описания орудий, жилищ, обычаев, племенных особенностей и естественных произведений местностей, обитаемых дикими, то с какою осторожностью должны мы принимать свидетельства путешественников о религиозном и нравственном состоянии племен, посещенных ими. Религиозно-нравственные идеи смутны и неясны в самых душах их, да и высказываются они ими на самых бедных и неразвитых наречиях; а на языке неразвитом трудно выражаются истины отвлеченные, как бы они ни казались нам просты. Притом, большая часть дикарей не любят, когда их расспрашивают об их убеждениях. Кажется, суеверные мнения диких делаются для них более страшными, когда они выражают их словами, и — вместе с тем — они боятся, чтобы насмешки белых людей не коснулись верований, которыми они дорожат более всего. Нужно присовокупить к этому особенную леность ума диких и почти положительную неспособность следовать в мышлении правильному, логическому пути. Поэтому они относятся почти совершенно безразлично ко всему выходящему из круга предметов, имеющих отношение к удовлетворению их физических потребностей. Самые верования, религиозные и нравственные, стали для них как бы обычаем, который они исполняют, не давая себе отчета в его значении и происхождении».

Таким образом, если где, то здесь в особенности — нужно с крайнею осторожностью пользоваться так называемым аргументом от молчания, чтобы не прийти к ложным выводам. Необходимо заметить, что число диких племен, не имеющих будто бы верований в будущую жизнь, весьма преувеличено. Новейшие исследования, все более и более, открывают такие верования у племен, которые прежде считались не имеющими их. Доктор Причард и особенно Альжер собрали в большом числе поразительные факты, свидетельствующие об убеждении диких племен в воздаянии по смерти. Нет сомнения, что убеждение в Высочайшей Правде, воздающей каждому по его делам в будущей жизни, так же древне и так же всеобще, как и вера в бессмертие души. Даже у неразвитых дикарей убеждение это поражает нас такою тонкостью нравственного чувства, которой нельзя не удивляться.

Дикари племени фежьян, которых путешественники представляют нам последними по развитию племенем рода человеческого, убеждены, что по смерти душа предстает пред судилище нденжей. Во всех мифологических сказаниях, под формой более или менее грубой, у всех почти народов есть представление о первоначальном испытании душ, предшествующем суду над ними. По представлениям гуроков, души умерших сначала должны испытать путешествие, исполненное всяких трудностей и опасностей. Им нужно перейти через быструю реку по утлой перекладине, дрожащей под их ногами, свирепый пес, находящийся на другом берегу, не допускает их переправляться и старается сбросить их в пучину. Далее они должны идти по тропинке, вьющейся между колеблющимися утесами, которые падают на них, сокрушая путников, не умевших избежать опасности. По мнению негров аниманов, души добрых людей, на пути к Божеству, должны испытывать преследования со стороны злых духов — дидис; отсюда у этого племени появился обычай приносить жертвы за умерших этим дидис. Гвинейские негры убеждены, что два духа — добрый и злой — сопутствуют душе по смерти. На пути встречается препятствие: стена заграждает путь. Добрая душа, при помощи доброго гения, легко перелетает через стену; злая, напротив, разбивается об нее. Это представление очень напоминает известный мост «Аль-Сират» у магометан, непереходимый для нечестивых. Ад, в большей части представлений о нем, находится под землей. Им управляет или царь, или царица. Так, у гренландцев адом управляет царица, напоминающая Прозерпину древности, восседающая на троне в глубине пещеры. Души людей порочных наказываются или тем, что отдаются в пищу демонам, или тем, что влачат печальное существование, питаясь змеями, насекомыми и ящерицами. Чаще других встречается убеждение, что души злых людей наказываются возвращением их на землю, где они должны блуждать около своих жилищ и наводить ужас на живущих. Души добрых людей, напротив, не возвращаются. По представлению некоторых негритянских племен, злые души под влиянием злых духов принуждены, в наказание за свои злые дела при жизни, наполнять воздух шумом и смущать сон тех людей, которых они ненавидели при жизни. Не показывает ли это верование особенно тонкого чутья нравственного закона, как убеждение, что величайшее наказание для человека — продолжать делать зло другим и после смерти!

Таким образом — мы видим, что представления дикарей о будущей жизни бывают, правда, подчас чувственны и низменны, но весьма редко нечисты и недостойны.