НАСЕЛЕНИЕ И ТЕРРИТОРИЯ МОСКВЫ

Цифру населения Москвы в XVI в. установить с какой—либо достоверностью очень трудно, так как писцовых и переписных книг по Москве не сохранилось. Герберштейн говорит, что в Москве было 41 500 домов, но и сам считает такое количество домов преувеличенным. Объясняя эту цифру, П. П. Смирнов справедливо замечает, что, по—видимому, речь идет не о домах, а о людях, взрослом мужском населении. Известно, что писцовые книги очень часто имеют в виду не только количество дворов, но и количество взрослых людей. Судя по территории, занятой Москвой, можно предполагать, что в среднем в ней жило около 100 тысяч человек. Примерно эту цифру указывает и один путешественник конца XVI в. По его словам, в Москве жило «не меньше 80 000 человек».

Ремесленники и торговцы составляли преобладающую часть населения Москвы, и во время больших восстаний, например, в 1547 г., они иногда являлись опасной силой, выступавшей против самодержавия. Московские черные люди, «чернь», как их иногда называли, порой решали судьбу правительства. Когда послы Дмитрия Самозванца прочитали его грамоты в Красном селе, одной из московских слобод, «чернь вся» вместе с дворянами арестовала царицу Марью и царевича Федора Борисовича и принесла присягу Самозванцу. «Шубники и пирожники» посадили Василия Шуйского на престол. Позже Красносельская слобода принимала участие в восстании Болотникова, выступая против Шуйского.

Москва была не только большим городом с развитой торговлей и ремеслом. Она была центром страны, резиденцией царя и средоточием управления государством. В ней жили многочисленные служилые люди, бояре, черное и приходское духовенство, большое количество боярских холопов. Во время восстаний холопы часто примыкали к посадским и ремесленным людям, в обычное же время составляли дерзкую боярскую челядь. Москва была столицей, государевым городом по преимуществу, «царствующим градом». Общественная верхушка выделялась среди остального населения своими нарядами, пышными выездами, но в обычное время она тонула среди массы посадского населения, мелких ратных людей и холопов. Это был город больших контрастов. Рядом с лачужками или просто бедными домами возвышались боярские усадьбы с их высокими светлицами и переходами. Представление о них дает модель Коломенского дворца XVII в., здания необыкновенного по красоте очертаний, которое можно было бы воспроизвести и в камне, если бы наши архитекторы не увлекались только иноземными образцами. Впрочем, такого же вида постройка и до сих пор красуется на Красной площади. Это собор Василия Блаженного с его галереями и башнями.

Иностранцы нередко описывают Москву XVI–XVII вв. как город с непролазной грязью, но такими были и многие средневековые города Европы того времени. Да и нельзя забывать о русской осени и весне, о русской распутице, с которой с трудом борются и наши современные города. Франция, Италия, Испания, большая часть Германии не имеют даже представления о русских трудностях, зависевших не от народа, а от той суровой природы, среди которой он жил и которую мужественно одолевал.

Впрочем, не все иностранные авторы изображают Москву в темных красках. Английский путешественник XVI в. так говорит о русской столице: «Москва – большой город: дома в нем большей частью деревянные и лишь немногие выстроены из камня с железными окнами, служащие для летнего времени. В Москве много прекрасных каменных церквей, но еще больше деревянных, отапливаемых зимой… Главные рынки, где торгуют всем, находятся внутри указанного замка [т. е. Китай—города], а для отдельных предметов есть особые рынки: для каждого ремесла отдельно. А зимой бывает большой торг за стенами замка на замерзшей реке: там продают хлеб, глиняные горшки, кадки, сани, и т. п.».

Характерно указание английского путешественника на немногие каменные здания, служившие для летнего времени. Обычай жить в деревянных помещениях как более здоровых и удобных для жилья по сравнению с каменными домами сохранялся в России долгое время, едва ли не до XX в. Даже в XVIII столетии богатые вельможи предпочитали строить обширные деревянные дворцы, наподобие того, который и теперь стоит в Кускове. Сады, «садишки» и огороды были постоянной принадлежностью городской усадьбы старого времени вместе с хозяйственными постройками, разного рода погребами и сараями. Недаром Москву еще в начале нашего века петербуржцы с пренебрежением называли «большой деревней». Но эта деревня уже в XVI столетии была украшена красивыми каменными церквами, башнями, стенами, была для русских «царствующим градом», средоточием политической и духовной жизни России, самым дорогим и любимым городом.

Известия о Москве XVI в. многочисленны, но пестры и разрозненны, так как писцовые книги по Москве этого времени не сохранились и относятся к более позднему времени. Имеются известия иностранцев, но они субъективны, неточны и зависели от взглядов на Россию и ее правительство того или иного приезжего посла или путешественника. Например, Павел Иовий Новокомский, писавший со слов русского посла Дмитрия Герасимова, описывает Москву, как город, тянущийся длинной полосой по берегу реки на пространстве пяти миль.

Герберштейн, приезжавший в Москву в качестве посла германского императора, говорит о нашей столице, опираясь уже на личное с ней знакомство, поэтому его описание Москвы заслуживает доверия. Герберштейн пишет о Москве: «Самый город деревянный и довольно обширен, а издали он кажется еще обширнее, чем есть на самом деле, ибо большую прибавку к городу делают обширные сады и дворы при каждом доме; еще более увеличивается он от растянувшихся длинным рядом в конце его домов кузнецов и других ремесленников, действующих огнем». Сведения Герберштейна относятся к первой половине XVI в., во второй половине этого столетия Москва уже сильно расширилась, сделавшись крупнейшим городским центром не только тогдашней России, но и всей Восточной Европы. В течение всего XVI столетия происходил почти непрерывный рост территории Москвы, сопровождавшийся постоянным расширением ее укреплений.

Представление о топографии нашей столицы в конце XVI в. дает роспись воевод по Москве, сделанная по случаю царского похода против татар. Воеводы оберегали следующие городские районы: 1) старый каменный город, или Кремль; 2) Китай—город; 3) Большой посад в новом каменном, или Цареве, городе, «от Неглинной по Яузу и по Москву—реку», а также Занеглименье, окруженное тем же новым каменным городом; 4) деревянный город, окружавший новый каменный город и разделенный на три части: от Москвы—реки до Тверской улицы, от этой улицы до Яузы, от нее до Москвы—реки; 5) Замоскворечье. Таким образом, к концу столетия Москва состояла из пяти районов. Общий план города напоминал окружность. Так и рассказывает о Москве Флетчер, посетивший ее в самом конце XVI в.: «Вид этого города имеет очертание кругловатое, с тремя большими стенами, окружающими одна другую, между коими проведены улицы».

 

МОСКОВСКИЙ ПОСАД

Городское население Москвы, посадские люди, пользовались некоторыми особыми правами, восходившими к далеким векам, когда «мужи москвичи», как их называет один летописец, так же, как и «мужи новгородцы», еще не были посадскими людьми, отягощенными государевым «тяглом». Это подчеркивалось существованием московских тысяцких. Сын последнего тысяцкого Иван Васильевич Вельяминов был в конце XIV столетия всенародно казнен на Кучкове поле, по словам летописца, оплаканный многими москвичами.

На месте тысяцких появились большие наместники, облеченные крупными полномочиями, но уже не имевшие той силы, какой обладали тысяцкие. Большие наместники ведали распорядком и судами в городе. Рядом с ними существовали «третные наместники», сидевшие на прежней «трети» города, когда—то принадлежавшей московскому удельному князю Андрею Ивановичу, сыну Калиты. Последний владелец трети Василий Ярославич Боровский умер в заточении, а его «треть» перешла к великому князю. Третные наместники существовали в Москве до конца XVI в. В одном московском синодике отмечен род «постелничева и наместника трети Московские Харитона Осиповича Безобразова». Впрочем, никаких указаний на то, что «третью» называлась в Москве какая—либо часть города, у нас нет. Третной наместник, вероятнее всего, ведал не частью города, а частью пошлин, раньше собираемых в Москве на удельного князя.

Самоуправление московских посадских людей в XVI в. сосредоточивалось на Земском дворе, который в этом столетии помещался на месте современного Исторического музея. В начале XVII в. появился «новый» Земский двор, стоявший на месте здания манежа. Время создания Земского двора неизвестно. Возможно, он возник во время опричнины на основе более раннего подобного же учреждения. На это отчасти указывает само его название «земский», в отличие от опричного.

Позднейшие документы XVII в. показывают, что Земский двор сделался одним из приказов. Он ведал делами столицы и столичного населения.

О значении Земского двора во времена опричнины рассказывает Штаден. Он называет его «судной избой» (Richthause) или «Hofe Semskouora». В этом испорченном названии угадываются два слова: Земско(й) и двор (uora). Немецкое «Hofe» только повторяет слово «двор» в переводе.

Земский двор рассылал недельщиков для вызова в суд; на Земском дворе разбирались дела о тайной продаже вина, пива и меда, сюда приводили пьяных и подозрительных людей, схваченных ночью на улицах, и т. д. Но это только та сторона деятельности Земского двора, которая особенно бросалась в глаза Штадену, изображающему московские порядки в явно карикатурном виде.

Главным судьей на Земском дворе во время опричнины был Григорий Грязной, брат одного из любимых царских опричников, но Штаден упоминает и других судей: Ивана Долгорукова и Ивана Мятлева.

Земский двор ведал не только посадскими тяглыми людьми, но и привилегированными корпорациями торговых людей: «гостями» и «суконниками». В 1593 г. после большого пожара в Москве гости, суконники и черные люди получили от правительства на дворовое строение заем в 5 тыс. рублей – сумму по тому времени очень крупную.

Городское население Москвы выступает как корпорация во время принятия важных правительственных решений. Начало опричнины в 1565 г. ознаменовалось тем, что Иван Грозный прислал в Москву свою грамоту, обращенную к гостям, купцам и ко всему православному христианству города Москвы, с заверением, что «гневу на них и опалы никоторые нет». Эту грамоту читали «перед всеми людьми». В дальнейших событиях принимали участие «гости, купцы и многие черные люди».

Московские гости и купцы составляли видную группу представителей на земском соборе 1566 г. Кроме них упомянуты просто «москвичи торговые люди». И позже московское городское население представительствовало на земских соборах, порою и от имени посадских людей других городов. Вместе с боярами, приказными людьми и детьми боярскими «гости, лутчие и середние торговые люди» били челом Борису Годунову о принятии им царской власти. Они же выбирали на царство Василия Шуйского, участвуя в земском соборе 1606 г., не отмеченном нашими историками. По Пискаревскому летописцу, «приговорили все бояре, и дворяне, и дети боярские, и гости, и торговые люди, что выбрать дву бояринов и на Лобном месте их поставити и спросити всего православного християнства и всего народу: ково выберут народом, тому быти на государьстве». Земский собор 1606 г., постановивший выбрать двух кандидатов, таким образом, включал и представителей от города. Хотя собор и отличался поспешностью и необычностью своих решений, он действовал, как и другие соборы: «приговорил», т. е. вынес свое решение, «приговор».

Составлявшие верхушку московского городского населения гости, суконники и смольняны были освобождены от посадского тягла и пользовались старинными привилегиями, потому что они исполняли всякие «государевы службы». Этот порядок возник очень рано, по крайней мере, с XV столетия. Из челобитной тяглецов Суконной сотни видно, что у них была грамота прежних царей и великих князей «такова жа, какова дана гостем и Гостиные сотни торговым людем, и та у них в Московское разоренье сгорела», видимо, во время пожара 1610 г. Указание на великих князей ведет нас, по крайней мере, к времени Ивана III и Василия III.

Льготы тяглецов Суконной сотни, или «суконников», были такими же, как и у гостей. Суконники подлежали непосредственно суду казначея, а не бояр и окольничих. При принесении присяги они сами крест не целовали, целовать крест должны были их люди. Впрочем, это правило в XVII в. распространялось только на «лучших» людей, тогда как «середние» и «молотшие» приносили судебную присягу сами. Тяглецы Суконной и Гостиной сотен были освобождены от постоев и некоторых поборов, имели право держать «питье» для себя и могли с черными людьми никаких дел не делать.

Гости и суконники принимали участие в торжественных царских встречах. Провозглашение Бориса Годунова царем было обставлено пышно и помпезно. При въезде в Москву он был встречен за Земляным городом гостями и другими московскими жителями. Встречали его с хлебом и солью, а в подарок подносили соболиные меха и позолоченные кубки. «Всенародное христианское множество» Москвы также принимало участие в таких встречах.

Посадские люди, жившие в черных слободах, составляли только часть городского населения. Наряду с черными сотнями в Москве существовали многочисленные слободы, где жили ремесленники и торговые люди на землях, принадлежавших боярам, монастырям и пр. В дворцовых слободах селились люди, связанные с обслуживанием царского двора, с его разнообразными хозяйственными заведениями.

Интересные сведения о населении Москвы сообщает С. К. Богоявленский. К сожалению, эти сведения большей частью относятся уже к XVII столетию, когда многое изменилось после разорения Москвы и междуцарствия. В конце XVI в. в городе насчитывалось восемь черных сотен: Дмитровская, Мясницкая, Новгородская, Ордынская, Покровская, Ржевская, Ростовская и Сретенская.

Названия черных сотен отчасти указывают на их происхождение. Так, Мясницкая сотня могла получить свое название от объединения мясников. Такая корпорация мясников существовала, например, в Пскове. В западноевропейских городах мясники также объединялись в цехи, выдававшиеся по своему значению среди цеховых организаций.

Названия других черных сотен по преимуществу связаны с некоторыми русскими городами, что, возможно, указывает на их первоначальное и древнее происхождение. Названия четырех сотен соответствуют как раз тем городам, с которыми Москва вела торговлю в XIV–XV вв.: Дмитров, Новгород, Ржев, Ростов. Название Ордынской сотни намечает еще одно торговое направление, связанное с Золотой Ордой. При этом названия черных сотен в XVI в. не связаны с городами, получившими торговое значение в более позднее время, как, например, Казань, Вологда, Архангельск и др. Таким образом, можно предположить, что древнейшие черные сотни объединяли людей, связанных торговлей с определенными городами.

В пользу предположения, что сотни XVI в. по своему происхождению восходят к гораздо более ранним временам, чем XVI век, говорит их топография. По наблюдению С. В. Бахрушина, «черные сотни, судя по их названиям и по данным XVII в., могут быть прослежены в виде сплошного поселения от Чертолья до Покровки». Значит, древнейшие сотни располагались на древнейшей территории Москвы, в пределах Белого города. Только Ордынская сотня находилась в Замоскворечье, на старой дороге в Золотую Орду, проходившей по трассе современной улицы Ордынки.

Наоборот, слободы находились на окраинах тогдашней Москвы, окружая территорию старинных сотен. Уже одно это обстоятельство указывает на их более позднее происхождение.

Наиболее старые слободы находились в Заяузье, где Котельническая слобода еще в XV в. принадлежала князьям Патрикеевым. Некоторые слободы были связаны с ямской службой; таковы ямские слободы у Тверских ворот, там, где позже находились Тверские—Ямские улицы, уже за пределами Белого города. Многие слободы носили старинные названия, показывавшие ремесленную специализацию их жителей: Гончарная, Кожевники, Бронная и пр.

С. В. Бахрушин справедливо отмечает, что прозвища посадских людей, принимавших участие в земском соборе 1598 г., соответствуют их ремесленной специализации: красильник, ножевник, пищальник, серебреник, масленик.

 

КРЕМЛЬ

В центре Москвы находился каменный Кремль, отделенный от остального города рвом со стороны Красной площади и прудами, образованными запруженной рекой Неглинной. Теперь на месте этих прудов находится старинный парк у кремлевских стен. В 1508 г. ров, шедший вокруг Кремля, был выложен камнем и кирпичом, а пруды исправлены. С наиболее опасной стороны, выходившей на Красную площадь, Кремль был укреплен тремя стенами, из которых теперь осталась только одна.

Кремль был средоточием политической жизни России. Вся западная часть его была занята обширными зданиями царского дворца, оконченного постройкой при Василии III, но достраиваемого при его преемниках. Важнейшей частью дворца были каменные терема и Грановитая палата, первоначально носившая название «Большой палаты, что на площади». К царскому дворцу примыкали дворы удельных князей, долго еще именовавшиеся по своим старым владельцам. Подробных описаний этих дворов мы не имеем, но можно предполагать, что они представляли собой небольшие дворцы, соответственно оформленные в архитектурном отношении.

В непосредственной близости к царскому дворцу располагались соборы, воздвигнутые еще в конце XV в., за исключением Архангельского собора, построенного в 1504 г. Строительство церковных зданий в Кремле продолжалось и позже, но в основном оно выразилось в создании большой колокольни на площади, известной под названием Ивана Великого, и некоторых церквей. Основное свое оформление дворец и соборы получили в первой половине XVI в. при Василии III, который был одним из крупнейших строителей дворцовых и церковных зданий Москвы.

В непосредственном соседстве с дворцом и собором находился митрополичий дом. И дворец, и соборы, и митрополичий дом, и дворы удельных князей группировались в районе площади «у колокольницы». Поблизости от нее находились здания приказов и различного рода каменные палаты служебного назначения. Остальная часть Кремля была густо застроена дворами по преимуществу бояр, духовенства, служилых и приказных людей. Особенно густо они заселяли «подол» Кремля, находившийся под горою, у берегов Москвы—реки.

Возле дворов московской знати располагались небольшие слободки их людей. Двор Василия Ивановича Ларионова, например, помещался у Фрола Великого «у великого князя конюшни». На дворе стояли хоромы, при них житницы «и иной всякой дворовый запас». В числе холопов Ларионова названы плотник, два сапожника, сокольник.

Крупные каменные строения стояли в Чудове и Вознесенском монастырях. Чудов монастырь был митрополичьим и пользовался особенным вниманием со стороны царей и князей. Вознесенский «девичий» (женский) монастырь служил местом погребения великих и удельных княгинь, а позже цариц. В нем обычно постригались московские аристократки. Оба монастыря имели каменные соборы.

 

КИТАЙ—ГОРОД

За пределами Кремля в первой трети XVI столетия находился посад, особенно многолюдный к юго—востоку от Кремля на высоком холме и в низине под ним, «на подоле».

Здесь непосредственно у кремлевских стен помещалась Красная площадь – место торжественных церковных и гражданских церемоний, где стояло Лобное место, а во второй половине XVI столетия и Покровский собор, получивший название Василия Блаженного, потому что в нем был похоронен московский юродивый Василий, провозглашенный святым при юродивом же царе Федоре Ивановиче.

Крупнейшим событием в истории посада в Москве было построение вокруг него каменных стен в 1535 г.

Об этом событии обычно рассказывается на основании так называемой Ростовской летописи, которая цитируется Карамзиным следующим образом: «Поставиша град около посада, сплетаху тонкий лес около большаго древия и внутри насыпаху землю к крепко утверждаху, и приведоша к каменной стене и на версе устроиша град по обычаю и нарекоша Китай». Это известие справедливо вызывало недоумение исследователей, так как земляное основание китайгородской стены должно было быть очень непрочным.

И. Е. Забелин полагал, что название свое «Китай—город» получил от слова «кит», обозначавшего сплетенную из травы веревку. Но существует и слово «китай», которое ближе объясняет название построенного в Москве деревянного города. По Далю, слово «китай» обозначает в русских говорах плетеную корзинку, наполненную землей. Это как раз сходится с известием Ростовской летописи, по которой около больших деревьев (бревен) оплетали тонкий лес и внутрь насыпали землю.

О характере и размерах деревянного города «китая» имеется следующее любопытное сообщение литовских лазутчиков. Рассказав о приготовлениях в Москве к отражению литовского нападения, один из них добавляет, что в Москве около торговых рядов срублен деревянный замок, начиная от каменной стены Кремля возле речки Неглинной, а от нее вплоть до Москвы—реки, вдоль же Москвы—реки до каменной кремлевской стены. Около деревянной новосрубленной стены был выкопан ров глубиною в рост трех человек, а шириною шести сажен. Здесь ясно показано направление деревянной стены, которая начиналась от кремлевской крайней башни у реки Неглинной, шла вначале вдоль Неглинной, а далее поворачивала к Москве—реке. От наугольной башни у реки стена тянулась вдоль реки, примыкая затем к Кремлю. Главной защитой для такого не очень прочного укрепления был ров глубиною в три человеческих роста, примерно в 2–2 1 / 2 сажени, и шириною до 6 саженей.

В Вологодско—Пермской летописи находим еще более точное указание на направление деревянной стены, в основном целиком соответствующее показанию литовских лазутчиков. В 1534 г., по рассказу летописи, «князь великий Иван Васильевич велел на Москве город Китай делати, торги все ввести в город». По словам летописи, от Никольских ворот в Кремле вели стену вверх по Неглинной «к Троице, где ся поля били», да по двор Ивана Ивановича Челяднина. Направление стены от Никольских ворот вверх по Неглинной определяется тем, что она доходила до церкви Троицы на Старых полях, стоявшей поблизости от того места, где теперь находится памятник первопечатнику Ивану Федорову. От Никольских ворот стена направлялась к Васильевскому лугу, место которого позже занял Воспитательный дом. Вдоль Москвы—реки она доходила до церкви Кузьмы и Демьяна на Остром конце, а отсюда поворачивала к Кремлю и смыкалась с ним у Свибло—вой башни. Таким образом, площадь, занятая Китай—городом, в основном соответствовала его современному пространству. Острым концом называлось то место, где китайгородская стена подходила к Москве—реке и поворачивала к Кремлю. Поблизости от этого места теперь стоит церковь Зачатия св. Анны, построенная в конце XV в.

Деревянный Китай—город простоял очень недолго и был заменен каменной стеной, за которой сохранилось ее временное название «Китай—город».

Каменная китайгородская стена была заложена 16 мая 1535 г., «по рву земленаго града». Таким образом, она шла по рубежам, уже установившимся раньше при строительстве деревянных укреплений. Строителем нового города был обрусевший итальянец Петрок Малый, сразу заложивший четыре башни с воротами: Сретенские ворота на Никольской улице, Троицкие у той же улицы по направлению к Пушечному двору, Всесвятские на Варварской улице и Кузьмодемьянские на Великой улице в Зарядье.

После построения китайгородской стены Кремль иногда стали называть «старым городом», а Китай—город «новым городом».

Китай—город пересекали три главные улицы: Никольская, Ильинская и Варварская, или Варварка. Все они носили названия по церквам: Никольская от монастыря Николы Старого, Варварская от церкви Варвары, построенной, впрочем, только в XVI столетии. Раньше эта улица называлась «Варьской» от «варей», где приготовлялись медовые и пивные напитки.

Четвертая магистральная и древнейшая московская улица за пределами Кремля тянулась под горой, по низменному прибрежью Москвы—реки, носившему название «Зарядье» (оттого, что этот район помещался за торговыми рядами). Ее называли Великой улицей. Она тянулась от Кремля к Острому концу и к церкви Кузьмы и Демьяна. Южные Кузьмодемьянские ворота выводили к Москве—реке. Вдоль реки располагался Васильевский луг, на месте которого в XVIII в. было воздвигнуто здание Воспитательного дома. В самом углу, в Остром конце, образуемом двумя сходящимися здесь китайгродскими стенами, помещалась каменная церковь Зачатия св. Анны.

Дворы в Китай—городе стояли очень тесно. Поэтому их площадь за исключением крупных боярских и купеческих дворов была очень незначительной. О размерах московского двора, находившегося в Китай—городе, дает представление купчая 1586 г. Торговый человек Воропаев, записанный в Гостиной сотне, продал игумену Соловецкого монастыря «двора своего поперег полсажени и две пяди земли» за 5 рублей. В данном случае речь идет только о полоске земли шириною в полсажени с лишним. Она тянулась рядом с двором, принадлежавшим Соловецкому монастырю, который хотел расширить свою усадьбу за счет соседней земли.

Вскоре Воропаев продал остальной свой участок тому же монастырю. Двор его стоял против Введенского монастыря в Китай—городе. На нем помещались «горенка да сени бревенные не покрыты, да погреб под сеньми, да мыленка ветха кругом, да городьба кругом». Двор торгового человека Гостиной сотни рисуется по этому описанию очень бедным, но в данном случае мы, возможно, имеем прикрытую кабальную сделку.

Несколько ранее дворовый дьяк Семен Дементьев дал вкладом в Соловецкий монастырь свой двор, оценив его в 80 рублей.

Многие строения в Китай—городе были каменными, притом не только церкви, но и гражданские постройки – «палаты». Из старых церквей XVI столетия в Китай—городе сохранилась церковь Максима Исповедника на Варварке, стоящая на краю холма, круто обрывающегося к низменному подолу, или Зарядью. В Китай—городе находился и древнейший московский монастырь, Богоявленский, построенный, по преданию, в 1292 г. при родоначальнике московских князей Данииле Александровиче.

Подобно тому, как Кремль был средоточием управления Россией, Китай—город являлся торговым центром Москвы и уже начинавшего складываться всероссийского рынка. Значительную площадь в нем занимали торговые ряды и «гостинные дворы». На Никольской улице помещался Печатный двор (с 1563 г.), а также, по свидетельству Штадена, – Денежный двор. Старый Соляной двор, позже переведенный на Солянку, по одной летописной заметке, первоначально стоял в Зарядье, поблизости от тюрем.

В Китай—городе во второй половине XVI в. помещался Английский двор. Мало понятные, мало говорящие нам, но понятные современникам записи называют владельцев дворов, почему—либо особо известных в городе, например, двор гостя Юрия Урвихвостова, двор Тютрюмов и т. д.

Улицы Китай—города были наполнены разным людом, приезжавшим в Москву по торговым и другим делам. Эта пестрая и необычная для нас жизнь хорошо отображена в житии Василия Блаженного, написанном на основании рассказов и припоминаний в конце XVI или в самом начале XVII столетия. Василий разгуливал по городу иногда без всякого одеяния, иногда прикрывшись рубищем, вызывая смех девушек. Один из его поклонников, некий князь, приближенный к царскому двору, видя наготу юродивого в жестокие морозы, накинул на Василия дорогую «княжескую» шубу. В этом наряде Василий расхаживал по городу, проделывая разные «юродства». То Василий идет в корчму, хозяин которой, «ропотливый и злой», отпускает пьяное зелье не иначе, как с ругательством: «бери пьяница, черт с тобою». То он ходит по улицам и прислушивается, в каких дворах творятся пьянство и другие мерзкие скаредные дела. У таких домов Василий останавливается, что—то бормочет, точно с кем—то о чем—то беседует, целует углы дома. Зато у домов, где люди живут тихо и богобоязненно, Василий входит в раж, собирает камни, бомбардирует ими углы дома с большим шумом. Такое блаженное хулиганство житие тут же объясняет прозорливостью юродивого. У богобоязненных домов стоят бесы, поджидая подходящее время, чтобы сделать пакость истинным христианам, их—то и прогоняет камнями «блаженный». А по углам домов, где живут скаредные люди, с печалью ютятся ангелы. Так разве в ангелов можно бросать камнями?

В Китай—городе стояли дворы иностранцев, а также подворья православных монастырей. Об одном из них, подворье сербского Хиландарского монастыря на Афоне, известно, что монастырь по царской грамоте 1556 г. «получил двор со всеми потребными хоромы в Новом городе Китае с правую сторону Богоявленского монастыря, возле Устужнаго двора». В конце Никольской улицы находился греческий монастырь Николы Старого, возникший в XIV в., его иногда называли «Никола Большая глава».

Кремль и Китай—город были особенно густо населенными в Москве XVI в.

 

БЕЛЫЙ И ЗЕМЛЯНОЙ ГОРОД

Известие о пожаре 1547 г. показывает, что к середине XVI в. территория Москвы вышла далеко за пределы обоих каменных городов. «Большой посад», как по традиции еще в середине века называлась та часть города, которая располагалась между Неглинной и Москвой—рекой, тянулся до Яузы, а вместе со слободами и далее, за пределы современного Садового кольца. Занеглименье, продолжавшее Большой посад к западу от реки Неглинной, простиралось в основном до нынешнего бульварного кольца. Координатами его могут служить указания на церковь Феодора на Арбате и село Семчинское у современных Кропоткинских ворот. Можно предполагать, что пространство, вошедшее в позднейший Белый город, уже в XV в. было огорожено рвом и частоколом. В конце XVI в. по направлению этого рва были сооружены новые каменные стены, построенные архитектором Федором Конем. В 1585 г. был заложен каменный город «подле валу», получивший имя «Белого» или «Царева города». Это новое каменное сооружение строилось несколько лет, по некоторым сведениям 7 лет, хотя летопись и уверяет, что он «совершен бысть вскоре».

К этому времени московский посад и слободы настолько расширились, что понадобилось сооружение деревянного города «кругом Москвы около всех посадов». Назначение этого нового укрепления заключалось в том, что он должен был охранять от «царя крымского, чающе впредь к Москве приходу».

Деревянный город, получивший название «Земляного», был воздвигнут в 1591–1592 гг. Деревянный город, по известиям иностранцев, получил название «Скородума», или «Скородома». Слободы, однако, не вмещались в пространство и Земляного города. Насколько велика была территория Москвы в конце XVI в., показывает замечание Флетчера, что «Москва немного более Лондона». Между тем Лондон конца XVI в. был одним из крупнейших городов Европы.

Топография московского посада, окруженного стенами Белого и Земляного города, представится, примерно, в таком виде. Река Неглинная делила московский посад на две части: Занеглименье и собственно Большой посад. С запада к Кремлю примыкала обширная площадь, находившаяся в черте Белого города. Ее называли общим названием «Чертолье», возможно, от перерезанности местности оврагами. Здесь помещались царские конюшни, которые иногда назывались «большими конюшнями». Они располагались поблизости от Пречистенских ворот, к которым выводила улица Пречистенка (теперь Кропоткинская). Далее на запад за пределами крепостных каменных стен стояло село Семчинское. Эта местность известна была в Москве под названием Остожья (старинное название луга или покоса). Тут когда—то находились обширные великокняжеские луга. Позже здесь помещалась Конюшенная слобода.

Значительно гуще был населен район Белого города, примыкавший к Кремлю с северо—запада. Одна из старинных улиц называлась здесь «Арбатом», что считают искажением слова «рабад», которым в восточных городах обозначали территорию предместья. Арбатом называлась не только современная улица с таким названием, но и б. Знаменка (теперь ул. Фрунзе). Находившиеся здесь ворота Белого города носили название не только Арбатских, но и Смоленских, так как далее начиналась дорога на Смоленск. За пределами каменных стен, непосредственно у Смоленских ворот, находилась местность, известная под характерным названием «в Плотниках». К ней примыкала Поварская улица и урочище «в Трубниках». Этот район был населен по преимуществу дворцовыми служителями, к числу которых принадлежали повара. Тут же помещалась Иконная улица. Еще далее у самого Земляного города стоял царский Кречетный двор, где держали ловчих птиц (кречетов и соколов) для царской охоты.

Три большие улицы выводили от Кремля и Китай—города на север и северо—запад. Одна из них называлась Никитской (ул. Герцена) по Никитскому монастырю, раньше на ней стоявшему. Она шла к Красной Пресне, местности еще слабо заселенной в XVI столетии, и была продолжена Волоколамской дорогой. Другая радиальная улица называлась Тверской (ул. Горького); она сливалась с большой тверской дорогой. Почти параллельно с ней шла Дмитровка (ул. Пушкина), выводившая к Дмитрову. Район между Арбатом и Дмитровкой был заселен еще сравнительно слабо, главным образом ремесленниками. У стен Белого города стояли два московских монастыря: Рождественский и Петровский, давшие свое название и улицам, на которых они были построены.

За Никитскими воротами находился главный центр ремесленников, занимавшихся производством оружия. Здесь существовала местность «в Бронниках» с Большой и Малой Бронными улицами. Тут же за Никитскими воротами отмечаются урочища с типичными средневековыми названиями: «в Старых Палачах», «во Псарех».

Занеглименье в XVI столетии было заселено довольно густо, в особенности те его районы, которые находились в непосредственной близости к Кремлю и Китай—городу.

Слободы и отдельные дворы не умещались в стенах Белого и Земляного города, но заселенность территории за их пределами была незначительной. Тотчас же за Земляным городом начинались пахотные поля, луга и рощи, и так держалось до начала нового строительства Москвы. Даже автор этой книги помнит еще, как он, будучи мальчиком, собирал землянику на окраине рощи у села Всесвятского. От рощи остались только немногие остатки в виде садов, а все кругом застроено новыми домами в хорошо известном для москвичей районе, который в просторечье называют Соколом, или Песчаными улицами.

Река Неглинная разделяла посад на две неравные части: Занеглименье занимало значительно более обширную территорию, чем юго—восточная часть посада.

Важной магистралью здесь являлась Лубянка, в самом начале которой находилось старинное урочище «в Лучниках». Происхождение его восходит, видимо, к раннему времени, хотя еще в XVI в. лук находился на вооружении русского войска. В непосредственной близости к Китай—городу находилось урочище, «что в Столешниках», позднейший Столешников переулок. Столешник – это ремесленник, делавший «столец», стул или сидение, в более широком смысле слова столяр. Тут же поблизости стоял Пушечный двор, происхождение которого надо отнести, по крайней мере, к XV в.

Продолжением Лубянки была Сретенская улица, поблизости от нее находилось урочище «в Пушкарях», известное также под названием Пушкарской слободы. В районе Сретенской улицы были поселены псковичи, переведенные из Пскова в Москву. Поэтому и местность здесь носила название «в Псковичех».

Мясницкой улица именовалась по урочищу «в Мясниках», находившемуся у нынешних Кировских, ранее Мясницких ворот. В непосредственной близости к нему располагалась местность, носившая название «в Басманниках». Здесь жили ремесленники, выделывавшие басму, металлические оклады с вытисненными на них узорами. Мясницкая улица выводила к дороге на Ростов и Ярославль – важнейшему торговому пути, связывавшему Москву с северными областями.

Другая радиальная улица – Покровка имела крупное значение и проходила по местности, густо заселенной ремесленниками.

У Варварских ворот Китай—города находилась местность «Кулишки», видимо, от слова «кулига» – заболоченное пространство. Поблизости от нее располагались «старые сады», оставившие о себе память в названии урочища в «Старых садех». От Кулишек шла большая и важная уличная магистраль Солянка, выводившая к Яузским воротам Белого города и далее смыкавшаяся со старинной дорогой на Рязань.

Поселения продолжались и дальше за пределами Белого города в виде отдельных слободок, часть которых возникла еще в удельные времена.

Многочисленное ремесленное население было сосредоточено за Яузскими воротами, за пределами Белого города. Там в XVII в. находились местности: «в денежных мастерах», «в серебренниках», «в Кошелях». Ворота Земляного города, выводившие на старинную Болвановскую дорогу, ведшую на Рязань, назывались «Таганными». Тут находилось несколько урочищ с названиями разных ремесленных специальностей. Кузнецы и котельники жили за Яузой на возвышенности, круто обрывавшейся к Москве—реке. О них напоминают урочища с названиями: «в Кузнецах», «в Котельниках», «в Таганной слободке», «в Старой Кузнецкой», «в Гончарех» и т. д.

За пределами Земляного города были разбросаны отдельные слободы: Сущова, село Напрудное, село Красное, Казенная слобода, Данилова слобода, Кудрина слобода, село Елохово, село Покровское—Рубцово и пр. Местности за пределами Земляного вала имели целиком деревенский характер. Даже в XVII столетии царь

Алексей Михайлович занимался в полях между Сущевым и Напрудным соколиной охотой на уток.

Территория в Замоскворечье, примыкавшая непосредственно к Китай—городу, называлась Балчугом, по правдоподобному предположению, от татарского названия «балчуг», грязь. Поблизости от этой улицы находилось урочище «в Ендове», или «в Яндове», т. е. в яме. Непролазная грязь отделяла Замоскворечье от города и в других местах, оставив о себе воспоминание в названиях «болото», «за болотом». Крупнейшую ремесленную слободу в Замоскворечье называли Кадышевской слободой – «в Кадышове», «что на грязи».

Дворы в Белом и Земляном городе стояли широко, обычно с садами и огородами. Тут жили просторно, потому что земли еще было много, и стоила она дешевле, чем в Кремле и в Китай—городе.

Интересные сведения о московских дворах или «подворьях» сообщаются в духовных завещаниях. Григорию Михайловичу Валуеву (1544 г.) принадлежал, например, двор в Москве напротив Чертолья за Москвой—рекой. Его соседями были некие Мансуровы. Другой дворянский двор стоял в Москве на Сивцевом Враге у церкви Вознесения. Наряду с такими краткими сведениями, имеются и относительно подробные, например опись московского двора князя Юрия Андреевича Оболенского (не позднее 1565 г.). Усадьба его была обширной и состояла из двух дворов. На переднем дворе располагалась столовая с комнатой на подклете (нижнем этаже), повалуша – высокое строение в виде башни, сени – летнее обширное помещение для приемов. Этот комплекс комнат был связан переходами и имел два крыльца, одно из которых выходило на задний двор. На переднем дворе возвышались две повалуши, стояли амбар, два погреба, конюшня, две сенницы и житница. На заднем дворе находились строения, предназначенные для хозяйского жилья. Тут были горница с комнатой и сенями, повалуша с сенями, а также хозяйственные постройки, две хлебных избы, пивоварня, поварня, баня. Все эти здания окружал забор с воротами.

Сохранились купчие на московские дворы XVI в. По документу 1559 г., Яков Степанович Бундов передал во владение Кирилло—Белозерского монастыря двор «на Орбате подле Савинского монастыря, а з другую сторону Субботина двор Осорьина». На дворе стояли три избы «да пристена, да клеть», мыльня, погреб, ледник с напогребицами. Двор был огорожен заметом.

 

МОСКОВСКОЕ РЕМЕСЛО

Москва XVI в. по своей ремесленной специализации напоминала такие крупные города Западной Европы, как Париж и Лондон, где сосредоточивались передовые, редкие и тонкие ремесла. Именно в Москве особое развитие получили ювелирное, иконное, железоделательное дело и пр., что прекрасно показано в статье С. В. Бахрушина о Москве как ремесленном и торговом центре XVI в.

Важнейшей отраслью московского ремесла было производство огнестрельного оружия и боеприпасов. О размерах изготовления пороха дает представление рассказ о пороховом взрыве в 1531 г. «Зелие пушечное» делали на Алевизовском дворе, расположенном на Успенском овраге. Зелье взорвалось (в летописи сказано «загореся внезапу»), и за один час погибло на дворе больше 200 человек.

Москва была в полном смысле арсеналом России, где изготовлялись предметы передового вооружения того времени, в первую очередь пушки и пищали. Центром изготовления огнестрельного оружия был Пушечный двор, помещавшийся у реки Неглинной (в районе современной Пушечной улицы). Здесь стояли «пушечные избы», сгоревшие в пожар 1500 г. и после восстановленные. Пушечный двор представлял собой государственное промышленное предприятие. Кроме пушек здесь выливались колокола. Делавшие их мастера так и именовались: «государевы колокольные литцы».

Как видные художники и мастера своего дела, пушечные и колокольные литцы подписывали свои имена на выпущенных изделиях. Крупнейшим таким мастером в XVI в. был знаменитый Андрей Чохов.

Особой специальностью московских ремесленников было производство холодного оружия и конских уборов. Ремесленники выделывали «тебеньки московские» (подколенники у седла), «зерцала московские», панцири московские. «Зерцалом» называлась дощатая броня без рукавов, составленная из двух половинок, соединяемых на плечах и на боках. Называлась же она так потому, что обе «доски» блестели и отражали в себе предметы наподобие зеркал. В описи казны царя Бориса Годунова упоминается несколько предметов с отметкой: «московское дело». В их числе названы 5 луков, украшенных черной буйволовой кожей, около 70 московских шлемов, 66 немецких и московских панцирей, московские зерцала, юмшаны (броня из мелких и крупных дощечек), 12 московских труб и т. д.

Некоторые из этих предметов отличались тщательной отделкой; шлемы были украшены серебром, имели по две или четыре грани. Железный щит имел украшение в виде золотых трав, среди которых выделялась «подпись»: имя Бориса Федоровича (Годунова). Буквы были наведены золотом среди трав на поверхности железного шлема. Такие изделия с царским именем обычно делались царскими мастерами. В Москву ехали и простые служилые люди для закупки оружия и конских уборов. Образцы некоторых изделий XVI в. сохранились в Оружейной палате и до сих пор восхищают своей красотой и тщательностью отделки.

Одним из крупнейших центров ремесленного производства в Москве была Кадашевская слобода. Здесь вырабатывались полотна, известные под названием «кадашевских». Их иногда обозначали терминами: «ровное», «которые ровны», «полотно кадашевское ровное». Из него выделывались простыни и другие постельные принадлежности для царского двора. По—видимому, это были узкие полотнища, которых шло на одну простыню штук по пяти. Некоторые полотнища были окрашены или покрыты узорами, как это видно из пометки – «три полотна кадашовских полосатых». Кадашевские полотна не только поставлялись непосредственно на царский двор, но и продавались на рынке.

В Москве как столице, где находились резиденции царя и митрополита, где жило много бояр, дворян и духовенства, естественно, получили развитие и другого рода редкие и тонкие производства. Среди них на первом месте надо назвать иконописание. Помимо митрополичьих и царских иконописцев существовали ремесленники—иконники, продававшие свои изделия в Иконном ряду. Как и другие мастера, иконники иногда делали записи о своей работе на обороте икон. Их имена порой отмечают и летописи, в особенности, когда речь идет о больших росписях. Иконный ряд в Москве, как отмечает С. В. Бахрушин, упоминается уже в 1601 г., но, конечно, существовал гораздо раньше. В Москве также продавались сусальное золото, краски для икон, иконные доски, «тябла» для иконостасов, требовавшие особого мастерства изготовления.

Значительный разряд ремесленников занимался перепиской книг, о чем свидетельствуют записи на рукописях. В 1553 г. в Москве началось книгопечатание. Как известно, первыми печатными мастерами были Иван Федоров «москвитин» и Петр Тимофеев Мстиславец (из города Мстиславля в Смоленщине).

О ремесленном производстве в Москве дают непосредственное представление записи о предметах обихода и оружия, сделанных «на московское дело», по образцу московских изделий. Так, в одной описи имущества 1614 г. (следовательно, составленной тотчас после разорения Москвы интервентами) отмечены следующие предметы: три самопала долгих с шведскими замками, а «стволы и ложи московское дело». Самопальные ложа были украшены костью «изредка». Тут же упомянуты удила «московское дело», ременье черное, жучки медные, а также «сабля московское дело».

Конечно, сказанным выше не исчерпываются сведения о московском ремесле. Производство одежды, бытовых и кожевенных изделий и прочее получило широкое развитие в Москве, как это будет видно из обзора московского рынка.

Ремесленный облик Москвы XVI в. хорошо подчеркивается названиями большого количества урочищ и слобод, указывающих на занятия их жителей. О московских слободах много говорится в ценных трудах С. К. Богоявленского и В. Снегирева. О более раннем времени даны материалы в моей книге о средневековой Москве. Поэтому здесь мы можем ограничиться только краткими замечаниями. В этом отношении Москва занимает среди других русских городов особое место, что резко бросается в глаза при сравнении названий ее местностей и улиц с названиями местностей таких больших городов, как Новгород и Псков. Обычно названия московских урочищ тесно связаны с приходскими церквами, но сами церкви обозначаются стоящими в «Плотниках», «в Мясниках» и т. д. Названия московских местностей показывают, что ремесленники и торговцы одной специальности объединялись по территориальному признаку, живя в черных сотнях и слободах.

Ремесленное население, жившее в пределах посада, окружавшего Кремль, постепенно отодвигалось все дальше от центра столицы. Еще в первой половине XVI в. слободки плотников, бронников и серебрянников тесно жались к воротам Белого города. Во второй половине того же столетия ремесленники расселились далеко за его пределами. Большинство ремесленных слобод было связано с дворцовым хозяйством, но это не значит, что их жители работали только на дворец. Основная ремесленная продукция шла на рынок, а для дворцовых нужд ремесленники обязывались выполнять те или иные повинности, о которых сообщают жалованные грамоты XVII в., восходящие к более раннему времени. Сила традиции была так велика, что еще в начале нашего века мещане города Москвы делились на слободы, правда уже только воображаемые. Автор этой книги сам по царскому паспорту до поступления в университет именовался «московским мещанином Барашской слободы», хотя в то время даже само слово «бараш» уже стало непонятным.

 

МОСКОВСКИЙ ТОРГ

Главная торговая площадь с давнего времени располагалась в Москве в непосредственном соседстве с Кремлем, на территории Китай—города. Из летописи узнаем, например, о пожаре торга и посада от Панского двора, стоявшего где—то у китайгородской стены между Никольской и Ильинской улицами (1508 г.). Церковь Введения на Варварке (теперь улица Разина) находилась уже за торгом. Территория, лежавшая у Москвы—реки, внизу под холмом, называлась Зарядьем, как находившаяся за торговыми рядами.

Четкое представление о расположении и количестве московских торговых рядов дает книга об их устройстве в 1626 г. Она была составлена после опустошительного московского пожара, случившегося в том же году. После пожара одни ряды были передвинуты «для уличного простору», другие заново устроены в каменных лавках, у третьих уменьшена занимаемая ими площадь. Под документом подписались представители торговых рядов, «выборные люди».

В Москве существовало множество торговых рядов. Вот их названия по книге 1626 г.: Иконный, Седельный, Саадачный, Сапожный, Скобяной (два ряда), Замочный, Котельный, Ветчинный, Масленый, Завязочный, Хлебный, Калачный, Свежий, Рыбный, Золяной, Семенной, Луковый, Чесноковый, Соляной, Медвяной, другой Медвяной, Москотильный, Железный, Судовой, Москотильный (другой), Подошвенный, Свечной, Мыльный, Хлебный (другой), Калачный («что в Зарядье»), Ряд столовых калачников, Щепетильный, Игольный, Пирожный, Харчевный, Ряд сдобных калачников, Яблочный, Дынный, Ряд становых квасников и калашников, Плетной ряд, Ряд белорыбицы, Ряд селедочников паровых, Ряд грешников, Ряд гороховников, Молочный ряд, Ряд квасников ячных, Ряд копустников. Всего насчитывалось около 50 рядов. Кроме того, в книге указаны «мелких скамей торговые всякие люди».

Однако перечисление рядов, сделанное выше, явно неполное. В самой же книге далее упоминаются ряды Ветошный, Жемчужный, Белильный, Орешный, Пушной.

Позднейшее описание 1693 г. прибавляет еще несколько рядов: Суконный старый ряд, Самопальный, Вандышный (вандыш – сняток). Самопальный и Вандышный ряды могли возникнуть в XVII столетии, но Суконный старый ряд, почему—то не отмеченный в книге 1626 г., наверняка существовал и в предыдущем веке.

Некоторые заметки «книги об устройстве» дают понятие о расположении рядов до 1626 г. Выясняется, что московский рынок занимал значительную территорию, прилегавшую к Красной площади. Ниже церкви Покрова (Василия Блаженного) до переустройства располагались Сапожный, Красный и Скобяной ряды. Территория между Покровским собором и Водяными воротами Китай—города, выводившими к Москве—реке, была густо покрыта хлебными, калачными и соляными лавками. Примыкая почти непосредственно к Кремлю в районе Покровского собора, лавки и скамьи простирались на громадную площадь, захватывая значительную часть Китай—города.

Городской рынок, или «торг», был средоточием ремесленной и торговой деятельности Москвы. Основные магистральные улицы Китай—города XVI в. (Никольская, Ильинка, Варварка) были заполнены торговыми помещениями. На Никольской улице помещались Иконный, Седельный, Саадашный, Котельный ряды. «До московского разоренья», т. е. до 1611 г., лавки находились и в переулках, соединявших Никольскую улицу с Ильинкой. Тут были каменные лавки, обращенные лицом к Кремлю; в них сидели пирожники и харчевники.

На Ильинке и Варварке помимо лавочных помещений находились также дворы для приезжих торговых людей: Купецкий и Гостиный. На Варварке помещались Москотильный, Железный, Судовой, Седельный и Масленый ряды. Торговые помещения спускались вниз, «под гору», в Зарядье. Тут помещались Хлебный и Калачный ряды; места им даны были «по—прежнему, как было до московского разоренья».

При перечислении рядов центрального московского рынка по «книге об устройстве» может создаться представление, что этот рынок был заполнен мелкими лавками и скамьями, что на нем преобладала торговля съестными припасами. Но это представление будет явно ошибочным. Существование большого количества рядов, торговавших различного рода съестными припасами, объясняется особенностями московской жизни XVI–XVII вв. Торговые ряды в Москве обслуживали город, куда съезжалось большое количество людей со всех концов России. Квасники, хлебники, рыбники, селедочники и т. д. обслуживали пестрое московское население и многочисленных приезжих в столицу, в том числе ратных людей.

Следует отметить еще одну особенность московского рынка: разнообразие тех товаров, которые на нем продавались. Прежде всего, бросается в глаза большое значение торговли различного рода металлическими предметами. Котельные, замочные, скобяные, игольные и железные изделия продавались в особых рядах.

Предметами вооружения и одежды заполнялись Седельный, Саадачный, Сапожный, Завязочный, Красный и Подошвенный ряды. Химическое производство было представлено Москотильным, Свечным и Мыльным рядами. Интересно существование особого Судового ряда, где продавались предметы, нужные для судоходства. В 1626 г. в нем находились лавки гостей Судовщиковых. Особенностью московского торга, как рынка большого города, было существование в нем таких рядов, как Иконный.

В целом московский торг XVI – начала XVII в. представляется крупным и значительным явлением. Впрочем, нельзя забывать и того, что о нем мы судим по документу 1626 г., который не может дать полного понятия о московском рынке XVI в.

Замечательной особенностью книги 1626 г. является отсутствие в ней каких—либо указаний на торговлю тканями и целым рядом других товаров, в частности иноземного происхождения. Объяснение этому найдем в том, что книга 1626 г. говорила о переустройстве рядов, оставляя в стороне те торговые помещения, которые этого не требовали.

В Китай—городе кроме рядов существовали Гостиный и Купецкий дворы для приезжих купцов. В них была сосредоточена торговля привозными товарами, в том числе суконными, шелковыми и хлопчатобумажными тканями. В 1648 г. Гостиный двор был соединен с Купецким «для того, что смежно сошлося то место с Гостиным двором».

Поздние документы о Купецком дворе (1638 г.) позволяют судить о его внешнем виде. Когда Посольский приказ взял в свое ведение старый Денежный двор, велено было его огородить, построить на нем хоромы и покрыть крышей так же, «как строен Купецкий двор». На Купецком дворе стояли каменные строения, «палаты». Царский указ приказывал на Денежном дворе «ворота и полаты поделать и покрыть из Большого приходу так же, как строен был Купетцкой двор». Местоположение Купецкого двора определяется тем, что он находился за Рыбным двором, в Зарядье, т. е. уже в низине под Китайгородским холмом. Там же находился и старый Соляной двор.

Купецкая палата ведалась в Посольском приказе, что указывает на ее назначение служить торговым помещением для иноземных купцов. В одном документе эта палата названа каменной. По книге 1626 г. Купецкая палата представляется обширным и красивым зданием. Строить Купецкий двор надо было «вскоре до приезду купетцких людей розных государств». Купецкий двор окружали деревянные лавки. В 1626 г. было велено вокруг Купецкого двора поставить низкие каменные лавки.

Несколько иной вид имел Гостиный двор, построенный для приезда купцов из других городов. Существовал особый «ряд на Гостине дворе», где торговали всякими «сурожскими товарами», т. е. по преимуществу шелковыми тканями, привозимыми из Турции и Персии. Кроме того, в Китай—городе на том же Варварском крестце стоял Устюжский Гостиный двор. Позади него находилось место, «что ставились на нем арменя и греченя». Это повелось с отдаленной древности, когда армянские и греческие купцы составляли крупный контингент торговцев, приезжавших в Москву из иноземных стран. В XVII в. армяне стали селиться и останавливаться за пределами Китайгородских стен, в позднейшем Армянском переулке. Греческие же купцы как особая прослойка торговых людей постепенно теряли значение в московской торговле. В Китай—городе находился Английский двор, принадлежавший английской компании. Он стоял поблизости от церкви Максима Исповедника на Варварке, где и теперь заметны старые строения, входившие в состав более нового дома. По старой памяти двор называли Юшковским, по имени купца Юшки (Юрия) Урвихвостова, а не Юрия Траханиотова, как думал Гамель.

В Китай—городе, а может быть, уже и за его стенами, находились также Литовский и Армянский дворы, как можно судить по распоряжению о маршруте сибирских цариц и царевичей. От Гребенской церкви на Лубянке они должны были ехать «полым [пустым] местом мимо Пречистые Гребенские и мимо Литовского двора (а в ту пору Литовской двор и Армянской не затворяти)» к Ильинскому крестцу, а оттуда к Фроловским воротам.

Громадное торговое значение Москвы четко показано в записях приходо—расходных книг Дорогобужского Болдина монастыря о покупке в Москве различных товаров. За один только год монастырь закупил в Москве 2 фунта перцу, 10 фунтов серы горючей, 1000 сапожных гвоздей, некоторое количество четок, образ на золоте.

Значительное количество лавок и погребов были каменными. На Гостином дворе каменные лавки стояли на каменных погребах. «А на Гостине дворе, – читаем в книге 1626 г., – лавкам велели быть по—прежнему, а погребом каменным, что под каменными лавками, к городу х Кремлю лицом, велели быть, покамест столбы каменные, как было до московского разоренья». Деревянные лавки и скамьи иногда просто именовались «шалашами».

При переустройстве 1626 г. обращалось внимание на порядок в городских рядах. Поэтому торговцы различного рода съестными припасами и мелочными предметами были переведены в другие места, подальше от больших улиц, чтобы они «больших улиц и площадей не займывали». Запрещено было также торговать котлами вне Котельного ряда с угрозой за нарушение этого запрета «чинить наказанье». Торговцам мелким щепетильным товаром предписано было торговать «мелким щепетинным товаром, приносом, а рубленых ящиков не делать» и пр. Все эти постановления не были новинкой. В большинстве случаев они опирались на более старую практику, как это видно из описания Китай—города, сделанного Маскевичем в начале XVII в. Вся крепость застроена домами, частью боярскими, частью посадскими, а более лавками, пустых мест мало. «Трудно вообразить, какое множество там лавок: их считается до 10 000. Какой везде порядок; для каждого рода товаров, для каждого ремесленника, самого ничтожного, есть особый ряд лавок, даже цирюльники бреют в своем ряду». На рынке, по словам Маскевича, стояло до 200 извозчиков; за грош извозчик скачет как бешеный и поминутно кричит во все горло: «гис, гис, гис». Предупредительный крик извозчиков, воспринятый Маскевичем, как «гис», это был обычный извозчичий окрик: «берегись!».

Торговые места в Китай—городе ценились очень дорого. В 1604 г. торговый человек Гостиной сотни продал пол—лавки в Москотильном ряду за 47 рублей. В 1608 г. за половину лавки в том же Москотильном ряду платили 75 рублей.

О московских торговых рядах дает представление еще один любопытный документ, составленный незадолго до разорения Москвы, в 1606–1607 гг. Это – расходная книга Денежного стола Разрядного приказа. В ней содержатся заметки о различного рода покупках в московских торговых рядах. В Оконничном ряду купили фонарь, в Тележном ряду – телегу, в Свечном ряду – 300 сальных свечей, в Коробейном ряду – новгородскую коробью и дубовый ящик и т. д.

Эти покупки хорошо очерчивают торговую деятельность специализированных московских рядов.

Однако далеко не все ряды по своим названиям соответствовали тем товарам, которые в них продавались. Так, бумага почему—то продавалась в Овощном ряду.

Там покупали стопы писчей бумаги, называемой то «бораборской», то «английской лучшей». В том же Овощном ряду продавалась не только бумага, но и деревянные фляжки для хранения чернил, а также чернила. В Котельном ряду продавались металлические предметы, имеющие весьма малое отношение к котлам, например, медные чернильницы и железные песочницы для посыпания песком бумаги взамен промокашки. В Железном ряду продавались подсвечники– «шандалы».

Записи приказных людей, покупавших канцелярские предметы для Разряда, однообразны. В них больше всего говорится о покупке различного рода канцелярских предметов: сальных свечей, бумаги, чернил. Но иногда приказным людям приходилось заниматься и не свойственным им делом, например, покупать белье для тюремных сидельцев, которые называются ими «изменниками», пойманными «на делех в языцех». Это немножко непонятное обозначение требует расшифровки. Речь идет о людях, выступавших против правительства Василия Шуйского своими действиями («на делех») и разговорами, пропагандой («в языцех»). Таких людей, посланных в Новгород в тюрьму, оказалось 120 человек. Для них были куплены рубашки «поношенные», а в Ветошном ряду – белый сермяжный «кафтанишко». Всего приказные закупили 117 рубашек, на которые было истрачено 7 рублей и 4 деньги, в среднем по 6 копеек за рубашку. Продавщицами рубашек названы женщины с различными уменьшительными именами: то Татьянка Иванова дочь, то Анница Яковлева, то А гафьица Михайлова и т. д. Это были мастерицы, работавшие на дому и торговавшие своими изделиями на рынке. Три рубашки куплены были у тюремного сторожа совсем уже по дешевке – по 4 копейки за рубашку. Вероятно, они достались сторожу в наследство от арестантов, умерших в тюрьме.

 

МОСКВА – ЦЕНТР ВОДНЫХ И СУХОПУТНЫХ ПУТЕЙ РОССИИ

Москва уже в XVI столетии сделалась центром важнейших сухопутных и речных путей России. Такое значение Москвы подчеркивается «Книгой Большому чертежу», составленной при Михаиле Федоровиче на основании ветхого чертежа, изготовленного давно, «при прежних государех».

Важнейшим водным путем была Москва—река, что доказывается древним расположением торга поблизости от нее. Этим объясняется и свидетельство Павла Иовия Новокомского о том, что Москва тянется на 5 миль вдоль Москвы—реки.

Значение Москвы—реки в XVI столетии как начального отрезка большой водной дороги от Москвы до Астрахани еще более увеличивается.

Судоходство по Москве—реке начиналось от «живого моста», соединявшего Китай—город с Замоскворечьем. Тут садились на речные суда и плыли вниз по реке. Так сделал царь Иван IV. 6 мая 1546 г. он отправился к Николе на Угреше в судах, а оттуда на Коломну, по замечанию летописи, «в судех же».

В нескольких километрах от столицы на противоположных берегах Москвы—реки, друг против друга стояли село Беседы и монастырь Николы на Угреше. Отсюда иногда и погружались на суда, потому что путь от Москвы до Угреши изобиловал песчаными мелями. Угрешский монастырь владел несколькими деревнями (Копотня и др.), стоявшими на Москве—реке. Свое название село Беседы, возможно, и получило от того, что тут была остановка для судов. На Дону также имелось урочище с названием Донская Беседа. По словарю Даля, «беседой» называлась клетка, устроенная на речном судне для работы на высоте. От этого слова произошло само название села. Эта догадка находит некоторое подтверждение в том, что от Бесед, точнее от монастыря Николы на Угреше, обычно начинали дальнее речное путешествие по Москве—реке. Монастырь существовал уже в XIV в. В 1570 г. он был разорен татарами и стоял «в пусте» несколько лет после своего разорения. В Беседах уже в 1584–1598 гг. была построена каменная шатровая церковь, сохранившаяся до нашего времени. В это время Беседы были вотчиной Дмитрия Ивановича Годунова. При нем на реке поставили каменную плотину.

По Москве—реке в столицу доставлялись на речных судах хлебные припасы, как это видно из рассказа об одном купце, прибывшем «от других градов со стругами, обремененными товары хлебными».

Москва поддерживала связи с волжским путем и через Дмитров, куда на протяжении 70 км шла сухопутная дорога. От Дмитрова начинался сплошной водный путь по рекам Яхроме, Сестре и Дубне до Волги. Мелкие суда во время половодья спускались вниз по Яхроме, и товары с них перегружались в более крупные недалеко от впадения Яхромы в Сестру, где стояло большое село Рогачево. В нем крестьяне торговали в лавках «солью и рыбой и всяким товаром», а на торгу – хлебом и животиною. По Сестре и Дубне спускались до Волги, где производили новую перегрузку товаров с мелких судов на более крупные.

С XVI в. водные пути начинают иметь уже меньшее значение для столицы по сравнению с теми сухопутными дорогами, которые расходились от Москвы и хорошо известны по «Книге Большому чертежу», которая ведет свое описание городов и дорог от «царствующего града Москвы».

Можайская дорога шла на запад, на Вязьму и Смоленск, Волоцкая выводила к Волоколамску и Ржеву, Тверская была дорогой по преимуществу новгородской. Особое значение в XVI в. получает дорога от Москвы на север к Холмогорам и Архангельску через Троицкий монастырь, Переяславль, Ростов, Ярославль и Вологду. В XVII в. ее обозначали довольно витиевато: «От царствующаго града Москвы дорога к Архангельскому городу к морской карабельной пристани, да дорога в Сибирские городы». Этот путь получил особое значение после создания большого торгового центра в устье Северной Двины – Архангельска.

Старой дорогой, постепенно терявшей свое значение, являлась Стромынка, выводившая на Юр ьев и Суздаль. По—прежнему большое значение имела Владимирская дорога на Владимир и Нижний Новгород, иногда ее называли Великой Владимирской дорогой. Она непосредственно вела к Нижнему Новгороду, от которого начинался судовой путь по Волге.

Несколько дорог вели на юг. Тут самое большое значение имела дорога на Коломну и дальше на Рязань. Важная дорога шла на юг через Серпухов и Тулу. До Серпухова считали 90 верст. Эта дорога заканчивалась в Крыму. Другой путь вел на юго—запад, в Калугу. Все эти дороги получили большое значение в XVI в., но существовали и ранее.

В целом Москва в XVI в. уже сделалась основным узлом всех сухопутных путей Европейской России, хотя развитие сухопутного транспорта в России того времени тормозилось бездорожьем.

О состоянии дорог, ведущих к столице России в XVI в., дает понятие летописное сообщение 1560 г. Иван Грозный «хотел ехати вскоре из Можайска к Москве, да невозможно было ни верхом, ни в санях, беспута была, кроме обычая, на много время». Летописец отмечает, что в это время царица Анастасия была больна. Грозный впоследствии в своих письмах к Курбскому отмечал это событие, обвиняя бояр в их недоброжелательстве по отношению к покойной царице. Как же не вспомнить, восклицает он, немилостивое путное прохождение от Можайска в царствующий град с нашей больною царицей Анастасией.

Возможность задержки в Можайске из—за беспутицы даже царского поезда показательна для характеристики русских дорог, притом больших проезжих дорог, подобных пути из Смоленска в Москву, на котором стоял Можайск.

 

МОСКВА – ЦЕНТР КНИЖНОСТИ И ОБРАЗОВАННОСТИ РОССИИ

Значение Москвы для России не ограничивалось только ее хозяйственной и политической ролью. Москва была крупнейшим центром книжности и образованности тогдашней России. О культурном значении Москвы можно было бы написать многие книги и все—таки не исчерпать того многообразия и того значения в духовной жизни страны, которое Москва имела в XVI в. Она бесспорно занимала первое место, была среди других русских городов передовой и ведущей.

В России XVI столетия крупными очагами книжности были в первую очередь монастыри. К числу крупнейших центров книжной переписки в Москве принадлежал Чудов монастырь в Кремле, начавший собирать книжную коллекцию уже вскоре после своего основания в XIV столетии. Этот монастырь был митрополичьим. Поэтому в его библиотеке попадаются книги, написанные самими митрополитами. Такова Степенная книга, написанная полууставом XVI в., на листах которой сделана запись: «Собранна смиренным Афанасием митрополитом». Афанасий занимал митрополичий престол в 1564–1568 гг. и покинул его, согласно официальным данным, «по немощи», а вероятнее всего по требованию Ивана Грозного.

Позже в библиотеку Чудова монастыря поступали также и книги царских приближенных. Среди них выделяется роскошная Псалтырь, принадлежавшая близкому царскому родственнику боярину Дмитрию Ивановичу Годунову. «Книгохранителем» Чудова монастыря, по московским сказаниям, был в начале XVII в. Григорий Отрепьев, этот «недостойный чернец Чудова монастыря», которого официальные русские документы считают самозванным царем Дмитрием

Ивановичем, называя его, как бывшего дьякона, презрительным названием «расстрига».

Другим митрополичьим собранием рукописей была библиотека Успенского собора в Кремле, куда поступили 12 громадных фолиантов, содержащих Четьи—Минеи митрополита Макария – эту своего рода церковную энциклопедию XVI в., включившую в свой состав жития святых и церковные поучения.

Значительные собрания рукописей имели и другие монастыри (Андроньев, Симонов, Новодевичий), но эти коллекции с течением времени были разрознены и от них сохранились только отдельные экземпляры XVI в. Записи на книгах позво ляют утверждать, что книги переписывались и при отдельных церквах. В частности, сохранились книги, принадлежавшие церкви Николы Мокрого в Зарядье и церкви Никиты Мученика в Заяузье.

В монастырях и при церквах по преимуществу переписывались церковные книги: евангелия, служебники, октоихи (сборники церковных песнопений) и т. д., а также летописи и различного рода сказания. Но кроме церковных переписчиков существовали писцы—ремесленники, готовившие рукописи для продажи и поэтому торопившиеся. Среди наших манускриптов немало найдется таких, которые испещрены ошибками и не отличаются тщательностью передачи текстов. Против них и были направлены строгие постановления Стоглавого собора. Но имеются и роскошные рукописи, тщательно выверенные по различным текстам. В предисловии к одной из таких рукописей (Беседы Иоанна Златоуста) ее заказчик, вологодский и великопермский архиепископ Иона, пишет, что текст писали для него «з добрых переводов, а трудов и потов много положено, как правили сию святую книгу». Действительно, красные галочки под отдельными словами и фразами показывают, что тут возможны разночтения, а на полях написаны тексты, взятые из других «переводов». Рукопись обошлась архиепископу в 30 рублей, что представляло собой в 1593 г., когда изготовили книгу, значительную сумму.

Историки литературы, как правило, ограничиваются указаниями на церковные центры переписки и составления книг. Но Москва обладала и гражданским центром, учреждением, которое занималось переводами с иностранных языков, преимущественно с латинского и немецкого. Это был Посольский приказ, при котором состоял штат писцов и толмачей. Как доказал А. И. Соболевский, толмачам Посольского двора поручалось составление переводов разных сочинений, главным образом, написанных на польском и латинском языках. Толмачи переводили и с восточных языков, в частности, с турецкого и татарского. Хорошие образцы таких переводов содержатся в посольских книгах XVI в., хранящихся теперь в Центральном государственном архиве древних актов (ЦГАДА).

Довольно внушительные библиотеки принадлежали некоторым боярам, судя по записям на отдельных экземплярах, оставшихся от этих книжных собраний. Мало известно нам о царской библиотеке, но таковая, несомненно, существовала. Иностранные и русские свидетельства сообщают о громадной библиотеке латинских и греческих рукописей, принадлежавшей московским царям. Теперь уже можно с определенностью утверждать, что рассказы иностранцев об этой библиотеке были основаны на действительном факте, а не только на легендах.

В Москве впервые зародилось русское книгопечатание. Настоящим годом его возникновения «при митрополите Макарии» надо считать 1553 год. Печатное дело нашло поддержку Ивана Грозного, тогда еще человека молодого и отзывчивого на новые начинания. В 1563 г. началось официальное печатание книг, которому предшествовал выпуск так называемых безвыходных изданий, книг, вышедших без обозначения времени и места их напечатания. В 1564 г. появился на свет первенец царской типографии – знаменитый первопечатный Апостол, результат трудов двух русских мастеров – Ивана Федорова и Петра Мстиславца.

Книгопечатание в Москве было трагически нарушено в 1565 г. отъездом первопечатников в Литовское великое княжество, но оно стояло на прочных ногах и возобновилось уже через три года. На этот раз печатниками были Никита Тарасьев и Невежа Тимофеев, может быть, ученики первопечатников. С этого времени книгопечатание долгое время находится в руках одной и той же фамилии. Невеже Тимофееву наследует сын его Андроник Тимофеев, работающий при царях Федоре Ивановиче и Борисе Годунове. Он выпускает ряд книг, в послесловиях к которым называет себя Андроником Тимофеевым Невежею. Ему наследует его сын Иван Андроников сын Невежин. Он так и подписывается на Апостоле 1606 г., напечатанном при Дмитрии Самозванце: «напечатана же бысть сия богодухновенная книга художством и труды многогрешнаго Ивана Андроникова сына Невежииа и прочих сработников, трудившихся любезными труды».

Печатный двор в Москве XVI в. занимал уже почетное место среди других учреждений столицы. По словам летописца, при Борисе Годунове «печатали книги: Еуангелья, Апостолы, Псалтыри, Часовники, Минеи общие, Триоди постные и цветные, Охтаи, Служебники. А печатаны в розных городех». К сожалению, издания, напечатанные в других городах России того времени, пока не обнаружены.

Печатное дело требовало не только технического мастерства, но и определенного литературного таланта. Большие и витиеватые послесловия к книгам, сочиненные первопечатниками и утвержденные царем и митрополитом, – источник очень своеобразный и пока еще не изученный. Чего стоит, например, изложение титула Лжедмитрия в Апостоле 1606 г., напечатанного «повелением благочестия поборника и божественных велений изрядна ревнителя, благовернаго и христолюбиваго исконнаго государя всея великия Росии крестоноснаго царя и великаго князя Дмитрия Ивановича всея Росии самодержца».

В Москве сосредоточивались лучшие художники и мастера тогдашней России. Они принимали участие в росписи московских соборов и церквей, расписывали Грановитую палату с ее аллегорическими изображениями, выполняли большие иконописные композиции, подобные изображению воинствующей церкви в Мироваренной палате в Кремле. Из Москвы посылали архитекторов для строительства городов. Сюда собирали лучших зодчих, подобных Барме и Постнику, строителям Покровского собора (Василия Блаженного). В Москве находились любители, своего рода болельщики того времени, восхищавшиеся новыми постройками. «Во дни благочестиваго царя и великаго князя Федора Ивановича всея Русии, – читаем в одном летописце, – зделаны верхи у Троицы и у Покрова на рву розными образцы и железом немецким обиты и от пожару от самаго не бысть верхов на тех храмех». Под пожаром, видимо, понимается большой пожар Москвы в 1571 г.

Как говорилось выше, Москва давала для страны лучших пушечных и колокольных мастеров. Странные и необычные замыслы различного рода технических усовершенствований предлагались иногда царскому двору. Об одном из таких любопытных случаев рассказывает летописец. Некий человек из Твери заявил, что он может делать золото. Его привели в Москву и заставили делать опыты, но «не дашася ему такая мудрость». Царь приказал боярам пытать тверского алхимика вместе с его учеником. Алхимик оправдывался тем, что он, как и раньше, кладет в сосуд зелье и водку, однако, ничего не получается. Не выдержав мучений, оба алхимика отравились ртутью «и в той муке и преставися».

Москва была своего рода законодательницей мод. По московским образцам старались одеваться щеголи того времени, карикатурные изображения которых дал в своих посланиях митрополит Даниил.

Лучшие образцы вооружения и конских уборов обозначались почтительным термином «на московское дело». В столицу собирались со всех концов страны для покупки различного рода товаров. Одним словом, Москва XVI в. была застрельщиком всего нового, что создавалось в стране. Недаром русские люди горько оплакивали разорение своей столицы интервентами. «Преславная, но и паче превеликая Москва, – восклицает Катырев—Ростовский, – коль немилостиво раскопана и тяжкими пореваема падении, и стрелницы твои высоки низу опровержеся». Тот же автор дальше добавляет: «Слышанна же сия бывшая победа во всех градех московских, яко превеликая Москва разрушена и раскопанна, и плакашеся о таковой победе вси людие».

 

ПОДМОСКОВЬЕ

В непосредственной близости к столице, на ее окраине располагались большие монастыри, служившие и оборонными фортами.

К Замоскворечью примыкал Донской монастырь, основанный в 1592 г. или несколько позже, когда в нем была построена каменная церковь Донской Богоматери, сохранившаяся до настоящего времени. Донской монастырь имел прозвание, «что в обозе», так как он стоял на месте русского лагеря (обоза) при войске, защищавшем в 1591 г. Москву от набега крымского хана Казы—Гирея.

Поблизости от Москвы—реки, на южной окраине столицы стоял Данилов монастырь, считавшийся старейшим московским монастырем, поставленным князем Данилом Александровичем. Впрочем, древность монастыря не соответствовала его бедной обстройке. Зато своими церквами, башнями и стенами выдавался Симонов монастырь, лежавший на другой стороне Москвы—реки. Женский Новодевичий монастырь прикрывал столицу с запада. Это была особо почитаемая обитель благодаря постригавшимся тут аристократкам – своеобразный московский Сен—Сир XVI в., за высокими стенами которого скрывалось множество разбитых женских сердец. В непосредственной близости к столице «на Крутицах», высоком обрывистом берегу Москвы—реки, возвышалась резиденция Крутицких епископов, позже митрополитов, с ее каменными церквами, сохранившимися до нашего времени.

На Яу зе стоял Андроников монастырь с каменным собором и кельями.

Таким образом, укрепленные монастыри окружали столицу с запада, юга и востока, тогда как на северной окраине стояли только небольшие монастырьки, которых в тогдашней Москве было немало. Они помещались и на окраинах столицы, и в ее центральных районах.

Высокие соборные храмы больших монастырей иногда служили своего рода ориентирами. Летописец записал о необычном небесном явлении, которое он видел из Кремля. Вокруг солнца появился круг, точно дуга из красных, зеленых, багряных и желтых лучей. Солнечный круг стоял вровень с верхом собора в Андроньевом монастыре. От него шли два луча: один простирался к церкви Ильи под Соснами (поблизости от Кремля), другой к церкви Никиты Мученика за Яузою.

В непосредственной близости к столице находилось несколько сел и деревень, теперь уже давно вошедших в состав городской территории. На северной окраине города к их числу принадлежало село Напрудское с каменной церковкой Трифона, построенной в XVI в. и сохранившейся до нашего времени, а также Красное село в районе нынешней Красносельской улицы. Эти села с давнего времени были дворцовыми. Из них Красное село особенно прославилось своей верностью восставшим крестьянам и холопам, осаждавшим Москву под предводительством Болотникова. На западной окраине города в его состав уже вошло село Дорогомилово, принадлежавшее раньше ростовским епископам. На южной оконечности города стояло село Хвостово, принадлежавшее в XIV в. крамольным боярам Хвостовым; теперь оно сделалось просто Хвостовым переулком в Замоскворечье. На высоком берегу реки Москвы, там, где открывается величественный вид на столицу, находилось село Воробьево с царским дворцом. Отсюда в мятежный 1547 г. молодой Иван IV со страхом глядел на горящую Москву. Место села и теперь обозначено церковью, стоящей на крутом берегу Москвы—реки на Ленинских горах. Свое название село Воробьево, вероятнее всего, получило от боярской фамилии Воробьевых, известной в XIV в.

На реке Сетуни, тогда в глухой и тихой местности, а теперь поблизости от университета, раскинулось село Голенищево – любимая подгородная дача московских митрополитов, куда они уезжали в тщетных поисках уединения.

На северо—западной окраине столицы возвышались Три горы, память о которых дошла до нашего времени в названиях Трехгорного переулка и Трехгорной мануфактуры. Когда—то здесь на живописном берегу Москвы—реки помещался двор серпуховского князя Владимира Андреевича, двоюродного брата Дмитрия Донского, сражавшегося вместе с ним на Куликовом поле против татар. Местность эта в XVI в. могла уже считаться московской окраиной.

Ближайшая подмосковная округа была усеяна селами и деревнями. Наиболее живописные уголки на реке Москве, выше и ниже столицы, с давнего времени принадлежали великим князьям, их родственникам, крупным боярам, высшему духовенству и монастырям.

К юго—западу от столицы на реке Москве стояло село Кожухово – вотчина крутицкого митрополита, а поблизости от него старинный монастырь Николы на Перерве. Ниже по реке находились села Коломенское и Остров, известные уже с XIV столетия. Коломенское было постоянной загородной царской резиденцией. Здесь на высоком речном берегу возвышались две каменные церкви – Вознесения и Иоанна Предтечи (в Дьякове) – замечательные произведения русского искусства XVI столетия. О шатровой церкви Вознесения точно известно, что ее построили в 1533 г. «на древеное дело», т. е. по образцу деревянных церквей. Поблизости от церкви в Коломенском располагался царский дворец с многочисленными деревянными и каменными постройками. Широкая река, необозримый простор заливных лугов, высокие холмы и глубокие овраги, заросшие вековыми липами и вязами, придают этой местности очарование и в наше время. В прежние же времена Коломенское с прилегающими деревнями имело особый интерес для царского хозяйства, так как на глинистой коломенской почве хорошо произрастали фруктовые деревья и ягодные кустарники – непременная принадлежность старорусских садов.

Другим дворцовым селением, особенно любимым царями, был Остров. И в наше время это селение с группами старых липовых деревьев кажется как бы островом среди окружающих лугов. Над деревьями подымается высокий шатер каменной церкви XVI в., как бы венчая лесной островок среди полей и лугов. Остатков дворца уже давно нет, но можно предполагать, что он стоял в непосредственной близости от церкви.

На другой стороне Москвы—реки, против Острова, и теперь еще сохранились остатки обширных лесов, тянувшихся вдоль реки Москвы до впадения в нее Пахры, где стояло село Мячково, известное своими каменоломнями. Белый мячковский камень нашел большое применение при строительстве. Мячковские каменщики пользовались привилегиями и имели особую жалованную грамоту.

К югу от Москвы, в живописных местностях по берегам прудов и речек, были разбросаны села и деревни, упоминаемые уже в грамотах XIV в.: Ясенево, Черная Грязь (теперь Царицыно) и др. В этой части Подмосковья долгое время держались остатки боярского землевладения, и многие села получили свое наименование по имени их владельцев, феодалов своего времени.

Большая часть этих сел и деревень входила в древний Васильцев стан. Это название восходит уже к первой половине XIV в. Так, в духовных Ивана Калиты говорится о медовом городском оброке «Васильцева веданья». Василий, или Василец, – это, вероятно, известный московский тысяцкий Василий, в ведении которого должны были находиться сборы, «оброки», собиравшиеся в городе и в предгородной территории. Сила традиции была так велика, что даже Иван Грозный в своей духовной, написанной в 1572 г., упоминает о давно исчезнувшем Добрятинском селе с бортью «и с Васильцовом столом». Впрочем, бортный лес с дикими пчелами еще долгое время мог существовать в обширном Лосином острове, носившем в начале нашего века полудикий характер, несмотря на его непосредственную близость к столице. Большие леса со всех сторон подступали к Москве XVI в., и их благословенные сени, точнее, их остатки, до сих пор украшают наше Подмосковье.

К западу от столицы, вверх по течению Москвы—реки также располагались царские и боярские села. Крупнейшим из них было Крылатское – одно из самых любопытных подмосковных селений по своему местоположению. Строения здесь расположены и по склонам холмов, и на своеобразных террасах, напоминая не равнинную русскую деревню, а крымские поселения. Еще ближе к Москве, тоже на берегу реки, стояло село Хорошево, само название которого напоминает о чудесном виде на Москву—реку, на окрестные луга и рощи. Здесь в конце XVI в. была поставлена каменная церковь, сохранившаяся до нашего времени.

На Москве—реке стояло село Тушино с монастырем Спаса на Всходне. Все церковное имущество в нем принадлежало вотчиннику Андриану Тушину «с братьею». По неизвестным причинам село Тушино перешло во владение Троице—Сергиева монастыря, оставившего на старом месте игумена с шестью монахами. Монастырь был для своего времени богато обстроен, имел две каменные церкви, одна из которых в конце XVI в. только еще строилась и стояла недоделанной.

В Тушине помещался монастырский двор и «задней» (коровий) двор. Главный свой доход монастырь получал от мельниц на реке Всходне (ныне Сходне). Тут работали четыре мельницы: мельница «подзаразная», мельница мостовая, мельница посельная, мельница «на усть Всходни реки». Каждая из них давала от 15 до 25 рублей дохода в год, доход очень немалый по тому времени.

Нелишне отметить, что и другие речки вокруг Москвы были перегорожены мельничными плотинами. Это вносит хорошую поправку к нашим представлениям о подмосковном пейзаже XVI в., который оживлялся многочисленными большими прудами с плотинами и мельницами.

К северной окраине столицы примыкали обширные и болотистые леса. Большие села здесь располагались по течению Яузы. В непосредственной близости к городу стояли старинные села на Яузе: Свиблово, Медведково, Тайнинское. Первое название произошло от бояр Свибловых, вошедших в крамолу к великим князьям в XIV в. и наказанных за это отнятием у них вотчин, носивших тогда общее название «свибловских сел».

Село Тайнинское, или Танинское, что может быть и более правильно, было дворцовым и упоминается в летописных известиях XVI в. В нем ночевал Иван Грозный во время своего возвращения в Москву после взятия Казани.

С севера Москва была окружена поместьями и вотчинами, которые принадлежали боярам, дворянам, а также монастырям и церквам. Вот неполные, выборочные сведения о подмосковных вотчинах и поместьях к северу от столицы: село Измайлово принадлежало Никите Романовичу Юрьеву, Рубцово – Протасию

Васильевичу Юрьеву. Эти села, стоявшие в непосредственной близости к Москве, вошли теперь в городскую территорию.

На Клязьме и Уче находились «старые вотчины» Вельяминовых (село Федосьино), князей Шуйских (село Степаново), Траханиотовых (село Козодавлево), Шеиных (село Курово). Тут же обзавелся вотчинами знаменитый временщик конца XVI столетия дьяк Василий Щелкалов.

В деревне Вантеево на реке Уче одно время стояла бумажная мельница – первое бумажное предприятие в России. В 1576 г. указывали место, «что бывало за Федором за Савиным, который бумажную мельницу держал».

Большие люди захватывали в свое распоряжение и поместные земли. В их числе находим, например, Никиту Романовича Юр ьева, брата царицы Анастасии, жены Ивана IV. Ему принадлежало село Чальиново на реке Лоби, где отмечена каменная церковь о 5 верхах во имя Троицы с приделом Алексея Божьего человека. Раньше это село принадлежало Григорию Степановичу Собакину, а еще раньше князю Ивану Юрьевичу Токмакову (до его опалы). Теперь – это село Чашниково, немножко севернее реки Клязьмы, по которой в XVI в. располагались покосы Романовых.

Подмосковные вотчины служили местами отдыха для их владельцев и порой насчитывали очень малое количество крестьянских дворов. В вотчине Траханиотовых (село Козодавлево на Клязьме) стояло два вотчинниковых двора, двор челядинный, четыре двора людских, крестьянских дворов не показано вовсе. Следовательно, это была типичная боярская усадьба. С небольшим количеством крестьянских дворов в подмосковных селах, принадлежавших крупным вотчинникам, встречаемся и в других случаях.

Дворы мелких землевладельцев, естественно, были гораздо скромнее. Сохранилось описание двора митрополичьего певчего дьяка. Двор стоял на реке Уче на большой Дмитровской дороге. Усадьба занимала площадь в 30 на 20 сажень. Тут стояли две избы, одна длиною в 3, а другая – в 2,5 сажени. Тут же находился сенник на подклете – низком деревянном сооружении, служившем как бы полуподвальным этажом. Была и другая изба с сенником и еще сенник на подклете; между сенников стояла конюшня. Двор окружал плетень, в него вели бревенчатые («брусяные») ворота. Строения были покрыты лубьем (липовой корой) и дранкой («драницами»). Такая усадьба имела назначение служить местом отдыха. Владелец ее не заводил пашни, но зато очень заботился о корме для скота, судя по количеству хранилищ для сена.

Северное Подмосковье усеяно было также селами и деревнями, перешедшими во владение монастырей и церквей. В непосредственном соседстве со столицей на речке Сосенке стояло Черкизово – село Чудова монастыря, которое упоминается уже в завещании митрополита Алексея как село Серкизовское, видимо, по имени боярина Серкиза, убитого на Куликовом поле.

Троицкому монастырю принадлежало село Ростокино на Яузе с церковью Воскресения. Угодья Ростокина составлялись главным образом из лугов. Доход в монастырь поступал от мельницы на Яузе (15 рублей в год) и от перевоза через эту речку (2 рубля). Мельница была такой прибыльной, что ростокинские крестьяне были освобождены монастырем от платежа оброков. Зато «ежевеснь» (каждую весну) они чинили плотину, возили для нее землю и навоз, готовили лесные материалы.

Митрополиту принадлежало село Пушкино на Уче с церковью Николы, а также мельница и перевоз на той же речке. Половиной села Пирогова на Клязьме владел Кириллов Белозерский монастырь, а селом Образцовым на Клязьме же – Спасо—Евфимьев монастырь в Суздале.

В селе Воздвиженском по дороге из Москвы в Троицкий монастырь находился царский дворец. Грамота 1526 г. была дана Троицкому монастырю в этом селе во время богомольного путешествия великого князя Василия III в Троицкий монастырь после его женитьбы на Елене Глинской.

Подмосковье было самым густонаселенным районом во всей России. Таким образом, Москва XVI в. выступает перед нами как город с обширной округой, имеющей крупное сельскохозяйственное, ремесленное и торговое значение. Этого мы не найдем ни в одной области России того времени, в том числе ни в Псковской, ни в Новгородской, ни в какой—либо иной русской земле XVI в.

 

ОБЩИЙ ОБЗОР

Границы Московского края очерчиваются приблизительно так: на западе крайними пунктами края можно считать Можайск и Волоколамск. Западные рубежи Подмосковья были устойчивыми и сложились уже в XIV столетии. К западу от Можайска начинались густые леса и болота и на большом, почти 100–верстном протяжении, между Можайском и Вязьмой, не было ни одного города. Дорога шла по местности, изрезанной речками и оврагами; польские послы насчитали между Дорогобужем и Вязьмой 140 мостов, отмечая, что здесь «дорога не слишком хороша».

Южная граница Московского края очерчивалась рекой Окой. Наиболее опасными местами на Оке были броды между Серпуховом и Каширой, через которые переправлялись крымские татары во время своих набегов на Москву и ее окрестности. При Василии III мерили броды, «сколь который глубок черезо всю реку или до половины, или до трети, и сколь те броды широки, и с которую сторону мель, с сю ли сторону или с ту сторону». По этим бродам татарам нередко удавалось переправиться через Оку и вторгнуться в южные уезды Московского края. Наиболее памятными были набеги крымцев в 1521 и 1571 гг., когда татары опустошили даже окрестности Москвы. Еще в 1526 г. приходилось давать льготу крестьянам

Коломенских и Боровских волостей, так много сел и деревень было «от татар выжжено и вывоевано».

На востоке границей Московского края служили лесные массивы верстах в 50–80 от Москвы. Это были остатки громадных лесов, в которых плутали княжеские военные отряды во время междоусобиц XII–XIII вв. Леса служили хорошей защитой от татарских набегов, настолько надежной, что за два столетия (XIV–XV) не было ни одного случая татарского нападения на Москву, совершенного с востока.

На севере границей Московского края служила река Дубна, впадающая в Волгу. Леса и болота отделяли Дмитровский уезд от соседней Переяславщины.

Климатические условия центра России, как известно, отличаются умеренностью и континентальностью: холодная зима сменяется жарким летом, с большой разницей температур самого холодного месяца (января) и самого теплого (июля). Между севером и югом эта разница меньше заметна, чем между западом и востоком. Континентальность климата в центральной полосе России усиливается по направлению на восток (вернее с северо—запада на юго—восток). Поэтому климат Тверского края более умеренный, чем Рязанского.

Большая часть Московского края была покрыта лесами. Растительный покров довольно резко отличен в северной и в южной частях. Север края входит в полосу хвойных лесов, юг покрыт лиственными лесами. Москва выросла на стыке двух лесных покровов. Это и порождает тот поразительный контраст между веселыми березовыми и дубовыми лесами к югу от Москвы и строгим обликом сосновых боров, обступающих Ярославскую дорогу.

Основной речной артерией Московского края была Москва—река с ее наиболее крупными притоками Истрой и Яузой. На севере особое значение имели Яхрома и Дубна, связывавшие Московский край с Поволжьем. Меньшее значение имела Клязьма, протекающая в Подмосковье только в своем верхнем течении. Что касается Оки, то она долгое время была, как говорилось выше, пограничной линией, но всегда являлась основной торговой артерией края, выводившей к Волге и Каспийскому морю, важной водной дорогой, связывавшей Подмосковье с Поволжьем.

Московский край изобиловал селами и деревнями. И города здесь располагались относительно близко друг от друга, гораздо ближе, чем в других районах страны. Крупнейшими из них были Коломна, Серпухов, Можайск и Волоколамск, находившиеся как бы на периферии Московского края. К юго—западу от столицы размещались второстепенные города: Звенигород, Руза, Верея, Боровск. Впрочем, и малые и большие города края одинаково были крепостями, защищавшими подступы к Москве со всех сторон. Безопасная восточная сторона края была в то же время и самой пустынной. На обширном протяжении от Москвы до Владимира не было ни одного города, кроме небольшого Коврова.

В Московском крае сосредоточивались крупнейшие монастыри—вотчинники: Пафнутиев Боровский, Иосифов—Волоколамский, Саввино—Сторожевский, Троице—Сергиевский. Каждый из них представлял собой настоящую крепость. Под ее стенами размещались слободки, заселенные монастырскими людьми и имевшие торговое значение.

В целом же центр Российского государства представлял собой старинный обжитой и густо населенный район с предприимчивым населением.

 

ПАШНЯ И ЛЕС

Как показывают сохранившиеся писцовые книги, Московский край в XVI в. был уже сильно распахан. Причину этого трудно искать в особо благоприятных почвенных условиях подмосковных районов, как это делал покойный П. П. Смирнов, так как почва Подмосковья не принадлежит к числу особо плодородных.

Лучшие земли лежали к югу и юго—востоку от Москвы, но и здесь «худая» и «середняя» земля преобладала над «доброй». Так, в некоторых селениях Васильцова стана, примыкавшего к Москве с юго—востока, считалось пашни «доброй земли» 100 четей, «середней земли» – 400 четей и «худой земли» – 400 четей. Следовательно, тут «середняя» и «худая» земля явно преобладала над «доброй». В северных же и западных подмосковных станах постоянно встречаем указания на «худую землю». В Рузском уезде, например, некоторые села обладали только «худой землей», у других количество «середней земли» не превышало 1 / 5 всей пашни.

Поражает и большое количество пахотных земель, лежавших в Подмосковном крае под перелогом или поросших лесом («пашни лесом поросло»). В описаниях про некоторые земли, покрывшиеся кустарниками, так и говорится: «кустарем поросло». Иногда вместо кустарника отмечается поросняк: «и поросником поросло». «Поросняк», по Далю, – мелкий кустарник с преобладанием ивняка.

В поисках новых пашен лесные пространства распахивались довольно безжалостно, и Н. А. Рожков, писавший на основании писцовых книг о недостатке леса в Московском крае, не был уже так далек от истины, как укорял его В. О. Ключевский. Ошибка Рожкова была в том, что относительный недостаток леса при некоторых селах он распространил на весь Московский край. Огромные лесные массивы еще стояли в XVI столетии в Московском крае в болотистых и малодоступных по тому времени местах, далеких от больших городов и селений. Но в более населенных местностях лес ценился высоко. Во многих случаях отмечалось качество леса: «у деревень рощи в бревно 20 десятин да в кол и в жердь 100 десятин». Это явный показатель того, что ценился не просто лес, а его качество. Многие территории Московского края были покрыты мелким лесом «в кол и в жердь» – следствие усиленной вырубки леса, а также оставления земли под перелог. Лес, принадлежавший Белопесоцкому монастырю под Каширой, описывается по всем его видам: «лесу пашеннаго кустарю 5 десятин, а непашеннаго лесу, болота, по реке по Оке по смете 15 десятин, да большаго лесу, бору, по смете и по сказке в длину на версту, а поперек полверсты».

Строевой лес ценился настолько дорого, что подарки лесными угодьями отмечались во вкладных книгах. В Махрищский монастырь, например, было дано по одному вкладу 7 десятин, по другому 10 десятин леса, «а цена 20 рублев». Значит, десятина леса стоила 2 рубля, столько же, сколько 20 четвертей ржи в урожайный год. Это прекрасная иллюстрация относительной дороговизны леса в Московском крае в XVI в.

Еще в конце XV в. районы к юго—западу от Москвы были покрыты густыми лесами. Межевые грамоты рисуют перед нами эту лесную сторону. Лес, принадлежавший селу Почап, по словам старожильцев, «пошел и до Колужского рубежа», т. е. до границы с Калужским уездом. Характер хозяйства в этом районе довольно четко определяется спором о селище Зеленово, считавшемся принадлежавшим к названному селу. Зеленово отдавалось в аренду, «в наймы сена косити», в пашню, а также для различного рода лесных промыслов: лес секли и драли бересту на деготь.

Громадный массив леса был расположен в излучине, образуемой Сестрой и ее притоком Дубной в том самом якобы «безлесном», по Н. А. Рожкову, Дмитровском уезде. Здесь и в начале XIX в. было очень мало селений, а монастырь, основанный при слиянии Дубны с Сестрой, получил характерное название Медвежьей пустыни. Обширные малопроходимые леса лежали на границе Московского края с Владимирским.

 

ЗЕМЛЕДЕЛИЕ, САДОВОДСТВО И ОГОРОДНИЧЕСТВО

Земледелие в Московском крае в XVI в. отличалось значительной прогрессивностью по сравнению с многими другими областями тогдашней России. Об этом можно судить по писцовым книгам, где земля измеряется обычно в трех полях. Уже в 1498–1499 г. писец, измеряя митрополичью землю, насчитал в одной деревне «пашни во всех трех полех» тридцать десятин. В 1555 г. в селе Орудьеве с деревнями Дмитровского уезда хозяйственные угодья измерялись пашней в трех полях.

Трехполье в Московском крае прочно установилось: «пашни девяносто одна четверть в одном поле, а в двух полех потому ж, сена восмьсот семьдесять пять копен». Что слова «в одном поле, а в двух потому ж» указывают именно на трехполье, видно из одного судного дела 1553 г., где читаем о пашне: «рожь сеяли наши крестьяне монастырские в 61 году, а ярь сего лета пахали силно те дети боярские». Речь идет о боярских детях, насильно захвативших чужую землю. Здесь ясно указывается, что в одно лето сеяли озимое (рожь), в другое «ярь». Поэтому и при перечислении имущества отмечались деревни «с хлебом, с рожью и с ярью».

Основными хлебами Московского края были рожь и овес, в меньшей степени пшеница и ячмень.

Примерный состав культурных растений, возделываемых в Московском крае, перечисляет документ, по которому князь Пожарский передал в Троицкий монастырь деревню Гущино в Звенигородском уезде. Эта вотчина перешла в монастырь вместе с хлебом земляным, с рожью и с ярью, «со княжим хлебом, опричь крестьянского хлеба». На княжеской земле были посеяны рожь, овес, ячмень, немного пшеницы, еще меньше гороха и конопли. Существовал и огород «с капустою и с овощи». Тут названы основные культурные растения, типичные для Московского края.

Пшеницу, впрочем, сеяли сравнительно редко, иногда указывалось, что ее не сеют, «потому что не родится». Пшеница в Московском крае давала небольшие урожаи, так как техника земледелия стояла на низком уровне.

В середине XVI в. вдова дворянка, происходившая из рода Сатиных, так перечисляла продукты, которые она получала по духовному завещанию мужа на свое содержание «оброком з году на год»: 13 четвертей ржи, 7 четвертей овса, 2 четверти пшеницы, 2 четверти солоду ячного, 2 четверти солоду ржаного, 1 четверть толокна, 1 четверть конопли, 1 четверть гороха.

Количество хлеба, производимого в различных селах, измерялось нередко возами. Например, Симонов монастырь имел право беспошлинно вывозить из своих вотчин жито на 100 возах; возы сопровождали пешие крестьяне, обычно зимой. Впрочем, в этом случае монастырь указывал 100 возов с большим запросом во избежание уплаты пошлин.

Средние урожаи ржи и овса по Московскому краю за ряд лет установить нельзя, но можно утвердительно сказать, что они сильно колебались из года в год. Об этом свидетельствуют записи о ценах на рожь и овес во вкладной книге Махрищского Стефанова монастыря, находившегося поблизости от Александровой слободы. Махрищский монастырь нуждался в хлебных запасах, о которых упоминается во вкладной книге под разными годами с отметкой о ценах на рожь и овес. В 1557 г. монастырь получил вклад: 50 четвертей ржи общей стоимостью в 10 рублей. Значит, каждая четверть ржи обошлась в 2 гривны (20 коп.). В 1564 г. четверть ржи стоила 5 алтын (15 коп.), а овса 2 алтына (6 коп.). В 1570 г. в неурожайный год четверть ржи стоила 1 рубль. В 1583 г. рожь опять ценилась по 2 гривны за четверть, а овес по 1 гривне. В том же году за горох платили по полуполтине (25 коп.) за четверть. Вкладная книга отмечает ходовую рыночную цену на продукты: «рожь того лета была» и пр.

Замечание о прогрессивности сельского хозяйства, сделанное выше, стоит в противоречии с выводом Н. А. Рожкова. По его мнению, в центральных уездах

России к концу XVI в. наблюдается упадок земледелия по сравнению с 60 – ми годами того же столетия. Но вывод этот сделан на основании статистических наблюдений над писцовыми книгами и сотными, которые привели Н. А. Рожкова и к выводу о безлесности Московского края. Между тем всякая повременная статистика имеет доказательную силу только при возможности сопоставить показания разных годов, а сделать это по разрозненным писцовым книгам XVI в. для Московского края невозможно. Основным признаком упадка земледелия Н. А. Рожков считал увеличение перелога и пашни наездом. Но эти показатели говорят не о способах обработки земли, а об увеличении площади, занимаемой под пашню. Пашня наездом была одной из стадий в распахивании лесных земель, и увеличение ее говорит не об упадке земледелия, а об его распространении на лесные угодья, где отыскивались лучшие земли, расположенные в отдалении от сел и деревень. К тому же нельзя забывать о своеобразии статистики XVI в., то отмечающей перелог и пашню наездом, то ее пропускающей. Так, из таблицы, составленной Н. А. Рожковым, со всей ясностью вытекает, что некоторые описания 60–х годов вообще пропускали указание на перелог, будто такого перелога не было вовсе, а хозяйство велось по всем передовым правилам трехполья.

К счастью, у нас есть возможность более детально ознакомиться с сельским хозяйством в Московском крае XVI в. на основании одного совсем почти не использованного источника – ужинных, умолотных и других хозяйственных книг Иосифова Волоколамского монастыря. Только в последнее время этот источник стал использоваться в научных трудах. Выписки из хозяйственных книг сделаны автором еще во время нахождения их в монастырском архиве, до разорения монастыря фашистскими войсками.

Размеры сельскохозяйственных предприятий Иосифова монастыря были весьма обширными. Все вотчинные земли монастыря были разделены сперва на три, в конце XVI в. на шесть приказов, каждый во главе с посельским старцем. В 1592 г. во всей монастырской вотчине было высеяно 6658 четвертей, а собрано ярового хлеба 16045 четвертей. Под пашни занимали не только прежние поля, но сеяли и «на новом раздоре».

Покупка и продажа хлеба производилась редко; свой хлеб обычно удовлетворял потребности монастырских вотчин. Громадные скирды немолоченого хлеба стояли в монастырских селах, дожидаясь голодных лет. В 1600 г. во всей монастырской вотчине по селам оказалось 7792 четверти молоченого и немолоченого хлеба. Немолоченая рожь стояла «в кладех» – в скирдах.

Особенностью Московского края было распространение в нем садоводства и огородничества. К XVI – началу XVII в. относятся названия различных сортов яблок, например, налив, бель можайская и др. Некоторые названия явно заимствованы из других стран: «аркат», «скруп», «малеты белые и красные», «штрюцель». Вероятно, эти сорта были вывезены для дворцовых и боярских садов из—за границы.

В документах встречаются указания на особых садовников.

Кроме того, немалое значение имели огороды. В Иосифове Волоколамском монастыре чеснок шел даже на продажу. В Обиходнике этого монастыря указываются в довольно изобильном, хотя и постном, питании монахов в числе постоянных блюд и приправ («в недели во все») «капуста белая в осень, а с весны новая, трава медуница, а здесь щемелица словет, или борщ молодой, или кислица, свекла с чесноком или с луком». Свежая, или «новая», капуста появлялась в монастырской трапезе очень рано, «с весны», самое позднее, в июне или июле.

 

СКОТОВОДСТВО

Земледелие в Московском крае было тесно связано с продуктовым скотоводством. В связи с этим в повинности крестьян нередко входила обязанность поставлять вотчиннику сметану и другие молочные продукты.

В документах XVI в. постоянно отмечается не только земля пахотная, но и сенные угодья. При этом заметен некоторый недостаток в лугах, в силу чего траву косили на лесных «сечах», полянах и просеках, образовавшихся после рубки леса. Имеется значительное количество документов на продажу и покупку лугов – «пожень». С какой тщательностью отмечались границы покосов, видно из межевых грамот XVI в., по которым границы покосов указывались ямами, у ям росли кусты, помеченные в межевых документах как особые признаки: ивовый куст, березовый, рябиновый.

В вотчинах Иосифова Волоколамского монастыря на скотоводство обращалось большое внимание. Посельские старцы и монастырские слуги внимательно следили за скотом и давали точные справки о его количестве и о заготовленных для скота кормах. Приведем выписки из книг монастыря за 1593 г., показывающие, какое значение имело скотоводство для монастырского хозяйства.

«Ко сту первому [1593] году во всей монастырской вотчине укошено монастырского сена на лугех и на пустошех и на всяких покосех 8908 копен мерных двусаженных и те мерные копны положити против летошних 8 немерных волоковых копен копну в полтары копны. И того 13062 копны. И тому сену росход: в приказе конюшево старца Арсения монастырских и служних лошадей, в большем стаде на дворце 120 лошади да у Алексея у Растегая в стаде 92 лошади, да в Луковникове у Степашка в стаде 80 лошадей, да в Трызнове у Мартынка 36 лошадей. И всего монастырских лошадей во всех стадех 328 лошадей, да служних лошадей, которые живут на дворце, 33 лошади, да поместных слуг 24 лошади. И всего служних лошадей, и дворцовых и поместных 57 лошадей, и всего в приказе конюшево старца Арсенья Тучина монастырских и служних лошадей 385 лошадей». Далее дается расчет, сколько необходимо сена, и приводится итог: «сена за росходы за всякими 5126 копен мерные».

Расчет сена для приказа старца Иякова Соколова сделан в таком виде: «Село Луковниково, а в нем моностырского сена 263 копны мерных двусаженных. А на дворе животины монастырской 14 коров да телица третьяка, да две телушки лонских, да три бычка лонских, да 49 овец, да боран. И на корову на одну копна сена мерная на двенатцать недель, да соломы яровой к тому. И всего в Луковникове животины монастырской: коров и быков и телиц 25. И на всю животину надобно сена на шесть месяц, от ноября месяца по май месяц 50 копен мерных, а на овцу на одну копна сена на десят недель, да мякина всякая, да к тому лист на них пасен. И на все овцы надобно сена на шесть месяц 125 копен. И всего корму в Луковникове на сена, за животинною прокормью, 88 копен. И то достолное сена в Луковникове на монастырские обиходы. А животине опришно того не давати, а приказщикова лошади авес три сотныцы отметны, а сена указ ему будет от конюшево со всеми с монастырскими лошедми ровно».

 

РЫБНЫЕ И БОРТНЫЕ УГОДЬЯ

Большое значение в центральном районе придавалось рыбным угодьям, в первую очередь различным озерам, которых, впрочем, здесь немного. Крупнейшим водоемом было Тростенское озеро, из которого вытекает река Озерна. В конце XVI столетия оно принадлежало трем владельцам: царю Симеону Касаевичу, Саввину Сторожевскому монастырю и Онуфриевскому монастырю, стоявшему на самом озере («под Онофреевским монастырем большое озеро Тростенское»).

Ближе к Москве находились два сельца Озерецких, стоявших на озерах. Одно из них лежало поблизости от дороги, шедшей из Москвы в Дмитров, и принадлежало дворцовому ведомству, оно служило местом отдыха царей.

Второе Озерецкое («на Галицком озерке») находилось на дороге из Дмитрова в Троицкий монастырь и перешло во владение этого монастыря в XVI в.

К числу значительных озер относили и озеро Ижво к северу от Москвы, в котором особенно отмечались щуки. Озеро принадлежало удельным дмитровским князьям, а после них перешло в дворцовое ведомство. При нем находились рыболовецкие деревни. В озере ловили щук и голавлей.

Но и озера небольшого размера считались завидным владением. Кроме того, с давнего времени устраивались пруды с мельницами, стоявшими на запрудах.

В писцовых книгах постоянно отмечаются даже небольшие озера и пруды с краткой характеристикой их рыбных богатств: «в речке и в озере рыба всякая белая», или «в селе ж в Черкизове пруд, а в нем рыба карасы, да два пруда за лесом, а в них рыба карасы же».

Рыбу, конечно, ловили и в реках и в речках, но в целом Московский край испытывал в XVI столетии явный недостаток в рыбе, которую привозили из Поволжья и Рязанской земли, богатых рыбными угодьями.

Некоторое значение для края имели охота и бортничество. Впрочем, ценный пушной зверь уже почти не водился в московских лесах, хотя по старой традиции некоторые села еще назывались «бобровничьими». Уставная грамота, данная в 1509 г. дмитровским князем Юрием Ивановичем «бобровым» деревням, указывает все повинности крестьян в обычных земледельческих и скотоводческих продуктах. Бобровники дают княжескому ловчему с пяти деревень полти мяса, хлеб, возы сена и т. д. Поборы с крестьян установлены в зависимости от того, сколько та или другая деревня имеет пашни и других угодий: «которая деревня болши пашнею и угодьем, и они [писцы] на ту деревню болши корму и поборов положат». Ловля бобров уже перестала быть главным занятием жителей бобровых деревень, перешедших в разряд обыкновенных пашенных поселений.

Значительно большее значение, чем охота, имело бортничество. В Каширском уезде «медвяный оброк» кое—где сохранялся еще в конце XVI в. Владелец села Есипова платил, например, в Большой дворец, ведавший царскими доходами, оброк медом по 7 пудов с четвертью. Иосифов монастырь иногда продавал воск на относительно значительную сумму. Тому же монастырю принадлежали деревни, где жили бортники, обязанные платить оброк со своих лесов «по своим старым знаменем», т. е. по отметкам на бортных деревьях. Но бортничество, постепенно отходя в прошлое, в целом уже не было характерным для Московского края XVI в.

 

ДЕРЕВЕНСКИЕ ПОСЕЛЕНИЯ

Обычным типом поселения в Московском крае было село с окружающими его деревнями. В селе стояли церковь, двор вотчинника, если село принадлежало землевладельцу, а также несколько десятков дворов. Деревни были поселениями небольшими, состоящими всего из одного – пяти дворов.

Интересные наблюдения можно сделать, изучая сотную выпись на села и деревни Иосифова монастыря в Волоцком уезде (1544 г.), где указывается только число дворов и «людей». Под последними понимаются только хозяева дворов и мужчины. В монастырских селах числилось по 12, 21, 10, 17 дворов. В селе Черленково крестьянских дворов не показано вовсе, хотя там была церковь и жил монастырский дворник. В деревнях стояло от 2 до 10 дворов, но деревни с 10 дворами были редкостью. Количество деревень, тянувших к селу («а деревень к селу»), равнялось, примерно, 10–15.

В черной волости Вохна, которую в конце XVI в. все еще называли «княж Володимерская вотчина Ондреевича», как принадлежавшую раньше князю Владимиру Андреевичу Старицкому, центрами были погосты. Из них три погоста названы живущими, а два пустыми. В погосте стояли одна, иногда две церкви (теплая и холодная), попов двор, кельи старцев или нищих.

Можно даже наблюдать, как возникали такие погосты. На реке Вохонке у деревни Климовы «на поле поставлен погост ново Парасковгеи, нареченные Пятницы, церковь древена, клетцки, стоит без пенья, да на монастыре келья, живет в ней старчик, да 2 кельи, да двор попов пуст. А строил тот погост деревни Климовы крестьянин Иванко Оксенов. Да под тою же деревней была мельница колотовка, и тое мельницу вода снесла». Кроме погостов в волости насчитывалось 119 деревень, а в них 535 крестьянских и 74 бобыльских дворов.

В вотчине Троице—Сергиева монастыря в селе Сабурове Коломенского уезда, стоявшем на берегу реки Москвы, располагались деревянная церковь, дворы попа и пономаря, монастырский и коровий двор, 27 крестьянских дворов. В прилегающих к селу деревнях насчитывалось по 16, 4 и 6 дворов.

Деревня с ее крестьянскими дворами имела неказистый, убогий вид. Случайно сохранилось описание деревни Черной в Хованском стане Волоцкого уезда. Она состояла из трех дворов, «а на дворех хором: по избе, да по клетке, да хлевы крестьянские». Значит, каждый двор состоял из теплой избы и «клетки», т. е. холодной избы. Подсобными помещениями были хлева.

В XVI столетии население Московского края жило более разбросанно, чем в последующие века, так что при первом поверхностном взгляде может создаться впечатление, что край был более населен в XVI столетии, чем в последующие. Но такое наблюдение было бы неправильным. Проведенное мной изучение топографии Ольявидовщины (округи села Ольявидова в Дмитровском крае) показало, что многие деревни и починки, тянувшие к Ольявидову по писцовым книгам XVI в., уже не существуют по писцовым книгам 1626 г. Однако их местоположение устанавливается и теперь по показаниям местных жителей, называющих соответствующие урочища. Зато количество дворов в селе и в существующих деревнях явно увеличилось, произошло как бы стягивание населения в села и деревни.

Таким образом, устанавливается интересный факт большей разбросанности населения Московского края в XVI столетии по сравнению с последующим временем.

 

ЗЕМЛЕВЛАДЕНИЕ

Московский край в основном был областью боярского и церковного землевладения. Только кое—где как остаток далекого прошлого еще оставались дворцовые и черносошные земли. Вотчины больших людей и монастырей плотно окружали столицу; они преобладали и в остальных уездах Московского края.

В Звенигородском уезде находились вотчины крупных боярских родов и служилых людей: князей Шуйских, Фуниковых, Мезецких, Палецких. Однако боярское землевладение тут все—таки отступало на второй план перед церковным. Церковные вотчины окружали город Звенигород тесным кольцом. На реке Москве, ниже Звенигорода, стояло митрополичье село Оксиньинское, а выше его село Луцыно, принадлежавшее Крутицкому митрополиту. В непосредственной близости к Звенигороду располагалась вотчина Саввино—Сторожевского монастыря, которому принадлежали села Корабчеево, Шерапово, Софьино, Дютково, Локотна, Покровское и др. Вотчинами в Звенигородском уезде обладал и Троице—Сергиев монастырь (село Андреевское). В конце века в Угожском стане были испомещены бояре и дети боярские царя Симеона Бекбулатовича. Земли получили 1 боярин и 32 сына боярских. Всего же царю Симеону служили 2 боярина и 172 сына боярских.

Большое развитие получило вотчинное землевладение и в Коломенском уезде. Здесь находились имения крупнейших московских боярских родов: Шереметевых, Романовых, Головиных, Яковлевых и других. Вотчины Шереметевых были сосредоточены в непосредственной близости к городу, в Большом Микулине стане. Федору Васильевичу Шереметеву принадлежало село Чиркино на речке Городенке («старая их вотчина»). В селе стояла каменная церковь, по—видимому, в это время только строящаяся (один придел «почет делать, а не свершен, камен»). Рядом находилось село Федоровское на речке Северке, принадлежавшее вдове Семена Васильевича Шереметева. Тут же была вотчина другого Шереметева, Федора Ивановича, состоявшая из трех сел, сельца и восьми деревень. В их число входило село Городна с каменной шатровой церковью, сохранившейся до нашего времени. Старая вотчина Федора Васильевича Шереметева помещалась и в Маковском стане (село Оксиньино на речке Большой Городенке), в Скулневском стане (деревня Рудино). Ранее Шереметевым принадлежало и село Прус в Похрянском стане, тоже с каменной церковью. Село было продано ими коломенскому епископу.

Для шереметевских вотчин характерно существование в них каменных церквей. Может быть, историкам искусства следовало бы заинтересоваться этими памятниками каменного зодчества, связанными с Шереметевыми. Ведь рассматривают же они особый «нарышкинский стиль» в конце XVII в. Сущ ествование каменных церквей в селах Коломенского уезда говорит о том, что в этом уезде каменное зодчество было относительно развито.

Вид богатой боярской вотчины имело село Степаново в Большом Микулине стане, принадлежавшее боярину Никите Романовичу Юрьеву. В нем находилась каменная церковь, а «середи села 2 пруда с рыбою», у прудов стояла мельница. К Степанову примыкали село Лысцово Цепово и четыре деревни.

Юрьевы—Романовы владели вотчинами в Коломенском уезде с давнего времени. Это видно из того, что Григорий Романович Юрьев дал Спасскому монастырю в Москве свою деревню Хлопенки на речке Коломенке.

В Коневском стане находилась старая вотчина Головиных село Игнатьево, принадлежавшая Петру Ивановичу Головину. Поблизости от нее была расположена старая вотчина Ивана Ивановича Головина.

В Большом Микулине стане писцовые книги отмечают «Семеновские вотчины Яковля» (Яковлевых) село Желивы у Оки. К нему примыкали пустоши, «что были в вотчине за Семеном Яковля». Старобоярское землевладение, впрочем, в конце XVI в. находилось в Коломенском уезде в упадке. Боярские вотчины переходили в руки новых владельцев. Тем не менее, и в конце XVI в. среди вотчинников Коломенского уезда найдем немало старинных дворянских фамилий: Копниных, Колтовских и др.

Крупнейшим среди церковных феодалов Московского края был Троице—Сергиев монастырь. В конце XVI в. только в одном Дмитровском уезде ему принадлежало 12 сел, 14 сельцов, 137 деревень и 2 починка. В них насчитывалось 917 крестьянских и 40 бобыльских дворов. Такие троицкие вотчины, как села Ольявидово или Синково с деревнями, были хорошо организованными хозяйствами. В Ольявидове стояла церковь «древяна вверх», дворы церковного причта и 8 келий нищих, монастырский двор, в котором жил «старец», 14 пашенных крестьянских дворов. К селу тянуло 25 деревень, представлявших собой небольшие поселения в два – четыре двора.

В селе Рождественском на реке Нудоле в Берендеевском стане монастырский двор представлял собой целую усадьбу. На нем стояли горница, а против нее повалуша с сенями, изба, против нее клетка, ледник, тут же две житницы, поварня, а на заднем дворе челядинная изба. Во дворе жили представители монастырских властей – «для пашни Давыд Перхушков», приказчик и доводчик.

В монастырском хозяйстве немалое значение имела десятинная пашня, «что крестьяне пашут на монастырь».

Троицкий монастырь успешно собирал земельные имущества и в других подмосковных уездах. В Оболенском уезде ему принадлежало село Пажа на реке Протве и 16 деревень, в которых числилось 13 бобыльских и 93 крестьянских дворов. Таким образом, здесь деревни представляли собой очень незначительные поселения, всего в пять—шесть дворов. В Боровском уезде Троицкий монастырь имел 2 сельца и 8 деревень – всего 120 крестьянских и 14 бобыльских дворов. Деревни здесь были более населенными, чем в соседнем Оболенском уезде.

В Ярославецком уезде в Холохолском стане Троице—Сергиев монастырь владел селом Почеп, «Завалье тож», а также 8 деревнями (90 крестьянских дворов). В Угодском стане тому же монастырю принадлежало село Передел поблизости от Протвы и 8 деревень с 71 крестьянским двором.

Троице—Сергиев монастырь был одним из крупных вотчинников и Верейского уезда. Ему здесь принадлежали 2 села и 20 деревень, около 300 дворов (из них 273 крестьянских). В селе Егорьевском стояла каменная церковь. Эксплуатация крестьян монастырскими властями достигла здесь таких размеров, что монастырская пашня была только в два раза меньше крестьянской: крестьянской пашни считалось 516 четей, а монастырской – 250, «середние земли». Кроме того, большое количество земли считалось «худой» и поросло лесом.

Но и помимо Троицкого монастыря земли жадно расхватывались как монастырями, так и епископами. В Коломенском уезде, например, на первом месте среди церковных феодалов стоял «владыка» (епископ). Основные его владения группировались поблизости от города на речке Коломенке. Тут стояло село Городище с каменным храмом. Всего в одном только Большом Микулине стане «в вотчине владыки Коломенского» числилось 5 сел, 2 погоста, сельцо, 17 деревень и 26 пустошей. Кроме того, владыка прикупил у Шереметевых село Прус. Значительные владения принадлежали также монастырям Голутвину и Бобреневу в Коломне, Богоявленскому и Данилову в Москве, Угрешскому и др. Большой вотчиной обладал Чудов монастырь. Ему принадлежала Высоцкая волость по реке Гуслице. Центром волости было село Высокое (теперь город Егорьевск), к которому тянуло 65 деревень и 29 пустошей.

В целом Московский край по своему землевладению резко шагнул в сторону развития крупного землевладения.

Поместное владение сохраняло особенно большое значение на юге Московского края, в непосредственной близости к Оке, к которой уже близко подходило дикое поле, – главным образом в Каширском и Коломенском уездах.

Судя по писцовым книгам, отдельные поместья часто меняли своих владельцев. Возьмем для примера Коневский стан Коломенского уезда. В нем деревня Семеновская была за Толстовым, «а преже того была в поместье за Григорьем Сухотиным». Поместье Бирево принадлежало раньше Ильину, поместье Зачесломского – Котеневу, Телешова – Баранову и т. д.

Интересной особенностью Коломенского уезда было испомещение в нем значительного количества татар, а также выезжих немцев, чухон и т. д.

 

КРЕСТЬЯНСКИЕ ПОВИННОСТИ

Самой распространенной формой крестьянских повинностей в Московском крае была барщина на земле вотчинника или помещика. Пахать барскую пашню, убирать барское сено, возить на боярский двор дрова было таким обычным явлением, что при перечислении доходов вотчинника иногда даже не считали нужным их особо указывать, просто замечая: «а доходов сбирают на монастырь [следует перечисление доходов], опричь пашни, и сена, и дров». В других случаях обязанность крестьян отбывать барщину изложена в таких словах: «а доходов с селца Олабышева и с деревни сказали крестьяне князю Ондрею оброку не платят никаких, а пашют на него пашню и сено косят и дрова секут и к Москве возят на своих подводах». Кроме барщины крестьяне платили продуктами: сметаною и яйцами. Крестьяне села Давыдовского в Сурожском стане давали своей боярыне 3 ведра сметаны и 600 яиц в год. В вотчинах Троицкого монастыря, как и в других монастырских деревнях, собирали «за масло, и за сметану, и за яицы», за выделанные овчины, посконные и льняные холсты. Кроме того, крестьяне платили монастырскому приказчику свадебные пошлины за выводную куницу, за «новоженной убрус».

В большом троицком селе Сабурове крестьяне также были обложены повинностями в пользу монастыря. Прежде всего, они платили денежный оброк за барщину («изделье»), затем со всякой окладной единицы («выти») давали по четверти ржи, по выделанной овчине, а с двух вытей по холсту. В Троицкой вотчине, находившейся в том же Коломенском уезде, в сельце Екиматово, крестьяне в монастырь денежных доходов «не дают никаких, опричь того, что пашут на монастырь пашню и сено косят, да тот хлеб и сено отвозят в монастырь и к Москве на Троецкое подворье». Пашню на монастырь крестьяне пахали и в других троицких вотчинах.

 

ЗАПАДНЫЕ УЕЗДЫ И ГОРОДА МОСКОВСКОГО КРАЯ

Западная окраина Московского края не отличалась богатством природных условий. В основном это была равнина, изрезанная долинами речек и ручейков, без особенно заметных повышений почвы, иногда живописная, с крутыми оврагами и холмами, покрытыми хвойными или смешанными лесами.

Большие села густо располагались по Москве—реке и по Истре. На реке Истреце (в печатном тексте ошибка – Кстреце) стояло село Лучинское с церковью

Николы, находившееся в конце XVI в. в поместном владении князя Семена Ардасовича Черкасского. К селу тянуло 18 деревень. Село Татищево на Истре принадлежало Татищевым. В их владении был и погост на реке Истреце, где стояла каменная церковь Рождества Христова с двумя приделами (Петра и Алексея митрополитов).

Крупными селами здесь были Бужарово и Пятница Берендеево. Бужарово, принадлежавшее Иосифову Волоколамскому монастырю, по сотной 1538 г. насчитывало вместе с приписными деревнями 45 дворов. Спустя 36 лет в тех же селениях отмечалось около 60 дворов. Еще крупнее было село Пятница Берендеево на Истре, где стоял Пятницкий монастырь. Окружающий его стан назывался Берендеевым.

Два больших села Буйгород и Ярополч носили названия, которые заставляют предполагать, что первоначально это были городки. В Буйгороде в середине XVI в., когда это село еще оставалось дворцовым, а не перешло во владение Иосифова монастыря, стояли две церкви. В селе насчитывался 101 крестьянский двор. Следовательно, это было крупное поселение. В селе Ярополч, также попавшем во владение того же монастыря, насчитывалось (вместе с деревнями) 67 дворов.

Западные уезды были краем небольших уделов, находившихся долгое время в руках потомков боковых ветвей московского правящего дома. Можайские и Волоцкие князья всеми правдами и неправдами додержали свои владения до конца XV– начала XVI столетия.

Можайский удел возник в конце XIV в., когда он достался во владение Андрею Дмитриевичу, сыну Дмитрия Донского. После смерти Андрея удел был разделен на две части между его сыновьями. Старший, Иван Андреевич, получил Можайск, младший, Михаил Андреевич, – Верею. Иван Можайский принял участие в междоусобной войне середины XV в. на стороне Шемяки и поплатился за это потерей своего удела (1454 г.). Он бежал в Литовское великое княжество, где получил во владение Чернигов и Стародуб.

Позже на короткое время Можайск был уделом князя Юрия Васильевича (1462–1473).

Верейский удел также просуществовал недолго. Михаил Андреевич скончался в 1486 г., а незадолго до этого (1484 г.) его сын Василий бежал в Литву. По вынужденному завещанию Михаила Андреевича его удел перешел во владение великого князя.

Дольше просуществовало Волоцкое, или Волоколамское, княжество. Оно возникло в 1462 г., когда Василий Темный передал Волоколамск, Ржев и Рузу своему сыну Борису, тогда еще мальчику. Борису наследовал его сын Федор, умерший в 1513 г., после чего Волоцкий удел был присоединен к великому княжению.

В западных уездах находились крупные и почитаемые монастыри XVI в.: Пафнутиев Боровский, Иосифов Волоцкий (Волоколамский), Саввино—Сторожевский. Все они возникли в прежних удельных княжествах, как, впрочем, и другие крупнейшие монастыри России XV–XVI столетий – Троице—Сергиевский и Кириллов Белозерский. Видимо, пребывание под властью удельных князей способствовало развитию монастырского землевладения и усилению феодальной мощи монастырей, так как власть удельных князей была слабее, и монастыри легче накапливали свои земельные владения под их эгидой, чем под сильной рукой великих князей.

О названных выше монастырях имеется большая литература, и это позволяет ограничиться здесь несколькими замечаниями.

Иосифов Волоцкий монастырь был основан в лесистой местности километрах в 20 от Волоколамска. О хозяйстве этого монастыря написано очень много, так как хозяйственные монастырские документы (приходо—расходные, ужинные и умолотные книги, акты, записи) сохранились довольно полно даже от XVI в. Монастырь был окружен крепкими стенами с башнями, в нем стоял каменный собор, великолепно украшенный иконами. Под монастырем находилась подмонастырская слободка. Иосифов Волоцкий монастырь на северо—западной окраине Московского края представлял собой значительную крепость. Ему принадлежало большое количество сел в ближайших уездах. «Презлые иосифляне» были постоянными участниками церковных соборов и яростными гонителями своих врагов. В то же время монастырь был крупным центром книжности и обладал большой библиотекой. Творения иосифлян многочисленны. Из их среды вышел такой видный писатель, каким был митрополит Даниил. При Василии III и Иване Грозном монастырь находился под особым царским покровительством и был связан с опричными кругами. В нем был похоронен Малюта Скуратов, ежегодно поминаемый монахами; «и цки есть», – замечает монастырский Обиходник о его могиле. Дцки («цки») – надгробные камни.

В нескольких километрах от Звенигорода находился Саввино—Сторожевский монастырь, основанный еще в XIV в. Название монастыря «на Сторожех» указывает на его значение как передового пункта, прикрывавшего доступы к Москве с западной стороны. Иногда монастырь обозначали как стоявший «в Звенигороде на посаде». Каменный собор в монастыре, созданный в начале XV в., был его главной достопримечательностью. Но та прекрасная обстройка, которая украшает монастырь в настоящее время, возникла позже, при царе Алексее Михайловиче.

Пафнутиев Боровский монастырь, основанный в XV столетии, находился поблизости от Боровска, который в годы основания монастыря принадлежал Серпуховскому княжеству. Из Боровского монастыря вышел Иосиф Волоцкий, бывший одно время его игуменом.

Наиболее значительными городами в западных уездах Московского края были Волоколамск и Можайск. Остальные города представляли собой небольшие крепости.

Самым ближним к столице был Звенигород на Москве—реке – когда—то столица князя Юрия Дмитриевича, оспаривавшего московский трон у Василия Васильевича Темного. В XVI столетии он находился во владении удельного князя Юрия Ивановича, а позже Владимира Андреевича Старицкого. Крепость в Звенигороде давно потеряла свое значение, а посад был, видимо, ничтожным. В начале XVII в. он насчитывал два—три десятка дворов. По росписи 1622 г. в Звенигороде считалось 23 двора «да 29 дворовых мест старые и новые пустоши». О прежнем значении города свидетельствовал только каменный собор начала XV столетия, стоявший на высоком Городище.

Боровск, столица удельного княжества в более раннее время, в XVI в. считался незначительным городом. В первой половине этого столетия в нем существовало пороховое производство – «зелейный амбар». Крестьяне соседних сел обязаны были поставлять для него с крестьянской выти по возу земли и возу дров.

Город Руза стоял па берегу реки Рузы, образующей тут большую излучину. Остатки прежней крепости ясно очерчиваются большим насыпным валом крутого речного берега. Крепость эта имела некоторое значение даже в начале XVII столетия, когда она оказала успешное сопротивление польским войскам.

Посад в Рузе XVI в. был довольно большим и насчитывал, по некоторым сведениям, 200 дворов. Правда, это указание позднее и, возможно, преувеличенное, но едва ли его можно полностью отвергать. В 1624 г. посадские люди указывали, что когда Руза была за царевичем Араслан—Алеем Кайбулиным, «было их в Рузе жильцов за 200 человек и больше». Точное время, когда Араслан—Алей владел Рузой, установить трудно. Вероятно, это было в конце XVI – начале XVII в., потому что Араслан с августа 1614 г. сделался уже касимовским царем. Араслан получал с посадских людей деньги за оброк на землю, полавочное, за рыбные ловли и сенные покосы на «Княжем лугу» на реке Рузе. В целом же Руза имела только местное значение.

Почти ничего не известно о Верее в XVI столетии, кроме указаний на закупку там одним монастырем хлеба. Как и соседние небольшие города, Верея уже сделалась местным рынком небольшого значения.

К числу относительно значительных городов на западе Московского края принадлежал Волоколамск, – старинный Волок Ламский. Город был расположен на двух речках – Городенке и Весовке, впадающих в Ламу. Крепость Волоколамска стояла на холме на берегу речки Городенки и была обнесена высоким валом. В XVII столетии на вершине вала возвышался город, срубленный из дерева, с проезжими воротами и башнями. Внутри крепости находился собор, построенный, по старым сведениям, в 1480 г. Старые планы Волоколамска показывают, что к кремлю с юго—восточной стороны примыкал посад, частично обнесенный валом. На посаде находился Возмицкий монастырь с каменным собором XV в., «Пречистая на Возмище».

Крайне интересны названия некоторых церквей Волоколамска. В нем находились церкви Николы Мокрого и Николы Гостунского. Никола Мокрый был покровителем путешественников по воде, Никола Гостунский – покровителем купцов, торговавших льном. Эти известия могут указывать на некоторые особенности в хозяйственной жизни Волоколамска.

О ремесле и торговле Волоколамска в XVI столетии известно очень немного. С. В. Бахрушин отмечает значительное развитие в городе кожевенного и отчасти кузнечного промыслов. Городской рынок имел чисто местный характер.

 

МОЖАЙСК

Самым значительным городом в западной части Московского края был Можайск, о котором дают ясное представление писцовые книги 1596–1598 гг.

Можайская крепость состояла из деревянных стен, обмазанных глиной, с деревянными башнями и большими каменными Никольскими воротами. Кремль стоял на высоком холме при речке Можае, отделяясь от посада рвом, через который был перекинут деревянный мост «на взрубех». Длина каждой городни в стене равнялась 3 саженям. В кремле стояло несколько церквей, в том числе каменный собор Николы Можайского. Внутренность кремля была к концу XVI в. почти пустой. Здесь находились присутственные места: избы городового приказчика, губных старост, целовальников, сторожей при Никольских воротах, а также две тюрьмы. В городе постоянно жили протопоп и церковный причт Никольского собора, а также 12 нищих в богадельне.

Основная масса населения Можайска жила на посаде, где стояло 205 дворов посадских людей (из них 175 дворов принадлежало «молодшим людям», а 30 – «середним»). Внешний облик города выглядел богато. На посаде стояло до 25 церквей, из которых многие были шатровыми, «древяны вверх». Существование на посаде большого числа шатровых церквей (не менее десяти) говорит не только о художественных вкусах посадских людей, но и об их относительной зажиточности, так как сооружение шатровых зданий требовало значительно больших затрат, чем создание церквей «клетцки» по образцу обычных строений.

На посаде непосредственно у крепости находилась торговая площадь и стоял царский двор. Кроме того, документы упоминают о «государевом саде», за которым ухаживали садовники, занимавшие на посаде два двора.

Церкви Можайска отличались значительным богатством. Бархатные и атласные оплечья, вышитые золотом, дорогие украшения на иконах существовали не только в ружных царских церквах, но и в приходских храмах, где были «образы и свечи и книги и всякое церковное строенье приходных людей». Это тоже показатель зажиточности посадских людей.

Общую картину Можайска дополняли довольно многочисленные для такого города монастыри. К их числу принадлежал монастырь Иоакима и Анны с каменной и с одной деревянной шатровой церковью. В монастыре стояли две игуменские и шесть монашеских келий. Менее значительными были монастыри Сретенский, Борисоглебский, Троицкий, Петропавловский, а также два девичьих монастыря: Петровский и Благовещенский. Самым крупным был Лужецкий монастырь Рождества Богородицы с каменной церковью о пяти верхах, про которую сказано, что в ней «подписано все стенным письмом». В монастыре стояла колокольница с боевыми часами, келья архимандрита и десять монашеских келий.

Главную массу населения Можайска составляли «черные» посадские люди, что отметил уже Н. Д. Чечулин. «В Можайске, – писал он, – очевидно, ремесленная деятельность находится именно в руках посадских людей». Основной специальностью можайских ремесленников было изготовление кожаных изделий. Среди черных людей отмечены 24 сапожника, 13 кожевников, 3 овчинника, 2 рукавишника, 2 подошевника, 2 скорняка, 2 сырейщика, 1 сыромятник, 1 башмачник. Общее же число ремесленников таких специальностей в Можайске доходило до 33. В целом, по подсчетам Чечулина, в Можайске занимались кожевенным и сапожным делом свыше 60 человек.

Среди других ремесленных специальностей выделялись кувшинники (5), горшечники (4), плотники (13), каменщики (2), серебряники (7), иконники (6), ножевники (3), гладильщики (6), «трушники» (4). Среди посадских черных людей находим немалое количество ремесленников, занимавшихся производством пищевых продуктов: хлебников, мясников, калачников, пирожников и пр. Эта группа по численности даже превышала остальных ремесленников, как и в других русских городах, но не придавала можайскому ремеслу какого—либо специфического оттенка. Только большое количество прасолов (10) позволяет говорить об особом значении мясного промысла, возможно, связанного с доставкой мяса в Москву.

Как видно, заметную группу населения в Можайске составляли посадские люди, которых насчитывалось 205 живущих дворов. Однако посадские люди в Можайске по численности явно отступали перед другими категориями городского населения. Здесь на первом месте выступают зависимые люди, жившие в разных беломестных слободках, населенных ремесленниками. «Слободки монастырские, – читаем в писцовой книге, – а в них живут торговые и мастеровые молотчие люди, а с посадцкими с черными людьми тягла не тянут, оприч городового дела». Таких монастырских слободок было несколько. В Сретенской слободке стояло 5, в Благовещенской 5, в Якиманской 22, в Лужецкой 13 дворов, а всего 45 дворов. В слободке, находившейся при самом Лужецком монастыре, было 25 дворов. Таким образом, в Можайске вместе с посадскими дворами насчитывалось по крайней мере 275 дворов. Раньше же количество дворов в беломестных слободах было еще большим, как это видно из сотной 1544 г.

Хозяйственное значение и состав населения монастырских слободок легко проследить на примере большой слободки Лужецкого («Лужковского») монастыря с церковью Ивана Богослова (по сотной 1544 г.). Слободка помещалась за посадом по реке Москве и была населена монастырскими слугами, «поварами и плотниками», которых насчитывалось 12. В той же слободе стояли «дворы хрестьянские тяглые» общим числом 61. Несмотря на название «крестьянские», дворы были населены и ремесленниками; там стояли дворы четырех кожевников, одного кузнеца, одного портного, двух скоморохов. Другая Лужковская слободка из 48 дворов находилась за Москвой—рекой при церкви Ильи Пророка. В ней также найдем кожевника и двух хлебников.

Слободки платили оброк в царскую казну, «а разводити им тот оброк тех слободок хрестьянам меж себя самим по животом и по промыслу». Следовательно, это были типичные пригородные поселения, где главное значение имело не земледелие, а промыслы. Они и платили вместе с городовыми людьми пищальные деньги, бражный оброк и выполняли городовое дело.

Очень заметную группу населения Можайска составляли дворяне, дети боярские, рассыльщики, пушкари и ямщики. В Стрелецкой слободке дворянам и детям боярским принадлежало примерно 13 дворов; в некоторых из них жили не владельцы, а дворники. В шести дворах жили рассыльщики, в двух – садовники при царском саде, в двух – рыболовы (на берегу реки Москвы), в шести дворах – пушкари и рассыльщики. Особенно была многолюдна Ямская слобода, где стояло 46 дворов ямского приказчика и ямских охотников. Следовательно, различного рода ратным людям и ямщикам принадлежало в Можайске не менее 75 дворов.

Как и в других русских городах, в Можайске жило многочисленное духовенство. Всего попам, дьяконам и остальному причту принадлежало 63 двора; тремя дворами владели патриарх и два ближайших монастыря: Иосифов Волоцкий и Колоцкий. Поражает обилие «нищих» при церквах, которые населяли 82 двора. В их число, возможно, входили не только люди, питавшиеся подаянием, но и поденщики—бедняки. Всего на церковных землях вместе с нищими находилось 146 дворов. Общее же количество дворов в Можайске превышало 500.

Торговля в городе, по—видимому, занимала второстепенное место по сравнению с ремеслом. Во всех рядах насчитывалось 239 лавок, не считая полков, скамей и т. д. Можайский торг состоял из следующих рядов: Большого, Пушного, Сапожного, Подошевного, Овчинного, Солодяного, Пирожного, Рыбного, Седельного, Масленого, Мясного, Кувшинного, Горшечного, Иконного. Вероятно, были и другие ряды, почему—либо не отмеченные в писцовых книгах. Большинство лавок принадлежало ремесленникам: шубному мастеру, пирожнику, сусленику и т. д.

Можайск был довольно крупным центром по торговле сукнами. Например, в конце XVI столетия здесь монахи Болдина монастыря в Дорогобуже купили сукон «монатейных и рясочных и свиточных» 1195 аршин на большую сумму в 40 рублей. Там же ими было закуплено 160 серых и белых овчин, крашенина и войлок. «Можайские сукна» упоминаются в приходо—расходных монастырских книгах как особый сорт; их покупали для изготовления монашеских ряс и мантий. Как думает С. В. Бахрушин, такие сукна производились окрестными крестьянами, судя по такой записи: «сукно сермяжное Можайсково уезду».

Особенностью можайского рынка было то, что значительное количество лавок принадлежало пригородным крестьянам; в них торговали «дворцовых сел крестьяне». По подсчетам Чечулина, 39 человек, торговавших в Можайске, прямо названы крестьянами восьми государственных сел, 13 человек показаны крестьянами Дягилевского стана.

Можайск имел и некоторое значение для внешней торговли. В нем находились два гостиных двора, «а ставятца на тех дворех литовские торговые люди и московских городов приезжие люди». В гостиных дворах стояли строения: на одном изба, мыльня и шесть амбаров, на другом изба и клеть. Судя по небольшим размерам построек на гостиных дворах, отпускная торговля Можайска была незначительной. Возможно, она имела главным образом посреднический характер – транспортировку грузов по реке Москве.

На гостиных дворах останавливались при поездках из Москвы в Смоленск и обратно. Некоторое значение имела и Москва—река. На это может намекать существование в Можайске церкви Николы Мокрого, почитание которого было связано с речным и морским транспортом.

Ремесленный характер Можайска подчеркивается сравнительно небольшой дифференциацией посадских людей. Среди них не было ни одного «лучшего» человека.

Можайск в конце XVI в., несомненно, уже переживал некоторый упадок. На это указывает резкое уменьшение количества посадских людей. На 205 посадских дворов насчитывалось 127 дворов пустых и 1446 дворовых мест. Одной из причин запустения указывается моровое поветрие 1570–1571 гг., от которого запустело 366 дворовых мест. Размеры бедствия, как видим, были исключительно велики, но этим все—таки нельзя объяснить общее запустение Можайска, которое неудержимо продолжалось и после поветрия. За короткий промежуток времени в 4–5 лет в конце XVI столетия запустело еще 126 дворов, причем причины этого запустения указаны тут же в писцовой книге – это смерть владельцев дворов или безвестный уход.

Дворы покидали не только мужчины, но и вдовы. «Сшол безвестно», «сошли безвестно» – таковы пометки. Таким образом, из 1446 пустых дворов около 500 запустели на глазах составителей писцовых книг. Об остальных дворах и сами посадские люди не могли сказать, «кто на тех местах имяны жили и сколь давно и от чево запустели».

 

СЕВЕРНАЯ ОКРАИНА МОСКОВСКОГО КРАЯ

Северная граница Московского края в XVI столетии обозначалась течением реки Дубны с ее притоком Велей. К северу от этой реки находился Переяславский уезд. Граница здесь была традиционной и соответствовала границам двух княжеств – Дмитровского и Переяславского.

Леса и болота покрывали обширные пространства на северной окраине Московского края, особенно в излучине, образуемой Сестрой и Дубной. Стоявший при слиянии Сестры с Дубной монастырь прозывался Медвежьей пустынью. Тут даже в середине XVI в. сохраняло значение бортничество, как видно из одной жалованной грамоты Песношскому монастырю. Игумен этого монастыря скупил борти у местного вотчинника, другие борти получил от детей боярских в виде вкладов «в селе и в деревнях и в пустошах». Монастырь выхлопотал освобождение приобретенных бортей от вмешательства царского чашника.

Лучшие земли находились к югу от Дмитрова, где проходила возвышенная Клинско—Дмитровская гряда. Эта часть Московского края была относительно густо заселена и обжита.

Главным видом поселения на северной окраине Московского края было село с прилегающими к нему деревнями, очень небольшими по размерам: в два – четыре двора. В основном заселение этого района закончилось к концу XVI в. Об этом нам говорит цифра починков на землях Троице—Сергиева монастыря в Дмитровском уезде, где на 137 деревень числилось всего два починка.

Межевая грамота 1504 г., отделившая владения дмитровского князя Юрия Ивановича от соседних волостей, ясно показывает отличия между северной и южной границей Дмитровского уезда. На севере граница тянется по рекам Веле и Дубне. Села и деревни находятся в отдалении от этих рек; их обозначают общими терминами: «на праве реки Вели села и деревни Мишутина стана, на леве реки Вели села и деревни Инобожские волости». Зато часто упоминаются болота – «великий мох мокряк». Прибрежье Дубны и Вели сохраняло этот характер глухой и болотистой местности еще и в начале нашего столетия. Совсем по—иному в меже вой грамоте 1507 г. обозначается граница между Дмитровским уездом и городком Радонежом. Она вьется по оврагам и речкам мимо сел и деревень, по давно обжитой и населенной местности.

Река Дубна с ее притоком Сестрой и впадающей в нее Яхромой имела в XVI в. крупное транспортное значение. По этим речкам вниз и вверх в летнее время плыли суда, нагруженные разными товарами. Их перегружали на более крупные суда у села Рогачева или при устье Дубны. В одной грамоте конца XV в. говорится о случаях застревания волжских судов при устье Дубны, когда груз из одного речного судна приходилось перегружать на три суденышка, чтобы доставить его в Дмитров.

От устья Дубны начиналось судоходство вверх по Волге к Твери и вниз к Нижнему Новгороду, но особенно крупное значение имел путь на север по Мологе к Белоозеру. Во второй половине XVI в. этот путь теряет свое значение в связи с установлением сухопутной дороги из Москвы на Вологду, а оттуда к Холмогорам и Архангельску. Тогда же начинается и падение дмитровской торговли, о которой с похвалой отзывался еще Герберштейн.

Крупнейшие поселения на севере Московского края располагались как бы цепочкой по водному пути, выводившему от Дмитрова на Волгу. По яхромской водной дороге везли соль и рыбу с Волги, с Мологи и Белого озера. По сообщению одной грамоты конца XVI в., соль, добытую или купленную в Поморье, «проводят Шексною рекою и Волгою и иными реками, и ту соль продают на Двине и во Твери и в Торжку и на Угличе и на Кимре и в Дмитрове, и в Ростове и на Кинешме».

На пути из Дмитрова к устью Дубны стояло торговое село Рогачево. Оно находилось у Яхромы, там, где эта река выходит из болот и лесов. В XVI в. Рогачево было видным поселением, о котором имеется ряд известий. Село принадлежало соседнему Песношскому монастырю, который получил его в дар от князя Петра Дмитровича, т. е. до 1428 г. В Рогачеве монастырские крестьяне («тутошние жилцы») торговали в лавках солью, рыбой, всяким товаром, а на торгу – хлебом и скотом.

Поблизости от Рогачева в низменной болотистой местности стоял Никольский Песношский монастырь, получивший свое название от речки, впадающей тут в Яхрому. Основанный еще в XIV столетии, монастырь особенно расширился в XVI в., когда в нем были построены две каменные церкви и колокольня. Монастырь, вероятно, тогда же был укреплен стенами, так как защищал подступы к Дмитрову – северному порту российской столицы.

Еще севернее, при слиянии Яхромы с Сестрой, стояла Медведева пустынь (Рождества Богородицы), от которой и до настоящего времени сохранилась каменная церковь XVI в. В непосредственной близости к монастырю располагались его владения. Монастырю принадлежали 6 сел, 2 погоста и 161 деревня, 40 починков – всего 434 крестьянских и 43 непашенных двора. Характерно, что все селения Медведевой пустыни (в том числе села Новое и Чернеево) представляли собой небольшие поселения в два – пять дворов.

Медведева пустынь была также одной из перевалочных станций на дороге из Дмитрова на Волгу.

Из других местностей, заслуживающих упоминания, надо отметить прежний удельный город Радонеж, успевший уже запустеть. В 1550 г. в Радонеже сидел сытник, ведавший царским бортным хозяйством. Остатки валов и до сих пор показывают место земляных укреплений, а соседнее село носит название Городок.

 

ДМИТРОВ

Крупнейшим городом на северной окраине Московского края, да и вообще одним из крупных русских городов первой половины XVI в. был Дмитров. Он считался настолько завидным уделом, что доставался в руки второго по старшинству сына из числа наследников великого князя. Одно время Дмитров был удельным владением Юрия Васильевича (умер в 1472 г.), а затем Юрия Ивановича Дмитровского, сына Ивана III. Позже некоторое время он находился во владении старицкого князя Владимира Андреевича, после его смерти на короткое время попал в руки его сына Василия Владимировича. Таким образом, это был район особого удельного владения в течение почти всего XVI в.

Долгое княжение Юрия Ивановича (1505–1533 г.) было периодом расцвета Дмитрова. К этому времени, видимо, относится построение величественного дмитровского собора, впрочем, впоследствии неоднократно реставрировавшегося. Юрий Иванович заботился об укреплении своей столицы. Кажется, этими заботами можно объяснить сооружение в дмитровском кремле необычного по своей мощности и высоте вала, сохранившегося до нашего времени.

Обладая богатым уделом, Юрий Иванович прославился своими благодеяниями монастырям, что в немалой степени было результатом нечистой личной жизни этого князя, старательно замаливавшего свои грехи. Из всех удельных князей XVI столетия Юрий Иванович был самым могущественным и популярным.

Житие Макария Калязинского дает кое—какие любопытные детали о дворе дмитровского удельного князя. Оно упоминает служившего Юрию Ивановичу «лебедьчика» Патрикея – ловца лебедей, возможно, особой породы, так как современные лебеди в пищу не идут. Об игумене Макариева монастыря Пимене сообщается, что он был «в Дмитрове у государя у князя Юрья Ивановича», т. е. употребляется совершенно такая же терминология, как и по отношению к великому князю. Во время пребывания Пимена у князя разболелся сын дьяка Ильи Шестакова; об его болезни сказано образно: болен «утробною болезнию, чрево пыщит». Юрий был инициатором открытия мощей Макария Калязинского.

Дмитров стоял на низменной равнине у берегов реки Яхромы. Громадный земляной вал окружает старинную крепость, где стоит каменный собор. Перед валом была расположена торговая площадь с находившимся здесь Пятницким монастырем. На окраине города стоял старинный Борисоглебский монастырь с каменным собором XV в., сохранившимся до нашего времени. Планировка старого города была еще заметна в Дмитрове до его переустройства в XVIII столетии.

Посад лежал в болотистой низменности, где дворы стояли разбросанно, окруженные громадными огородами.

Дмитровский посад XVI в., судя по сотной 1624 г., был довольно значительным. Общее число посадских и церковных дворов подходило к цифре 300. Но эту цифру следует несколько повысить, так как в ней не принято во внимание существование в Дмитрове большой Конюшенной слободы. В XVII в. в Конюшенной слободе жило около четверти населения Дмитрова (в 1625 г. 50 дворов). Она помещалась отдельно от посада, за рекой Яхромой, по дороге из Дмитрова в Рогачево. Слобода находилась в ведении Конюшенного приказа; ей принадлежали обширные луга на реке Яхроме. Тяглецы Конюшенной слободы обязаны были выкармливать царских лошадей, но эта феодальная повинность по обыкновению не мешала тяглецам слободы заниматься ремеслами и торговлей, подобно посадским людям. Вероятно, во время существования особого Дмитровского удела Конюшенная слобода обслуживала удельного князя.

Особая слободка принадлежала Медведевой пустыни. В ней находился монастырский двор, а рядом с ним мельница на реке Яхроме «о дву колесах». В слободке стояли дворы «молодчих людей», всего десяти человек, пять из которых бы ли калачниками, а один сапожником. Таким образом, это была типичная подгородная слободка, населенная ремесленниками.

Троице—Сергиев монастырь имел в Дмитрове двор, находившийся поблизости от Яхромы («место гостиное белое»). Раньше этот двор принадлежал Андрею Федоровичу Долгово. По – видимому, о нем говорит документ 1534 г., по которому Троицкому монастырю в Дмитрове принадлежали «один двор на посаде в берегу над Яхромою, а другой их двор внутри городе».

О ремесле Дмитрова известно очень мало. Одна из дмитровских улиц называлась Красильной, что может указывать на занятие ее жителей красильным делом.

Большее значение имела торговля. В Дмитров и в Кимры приезжали на речных судах торговать «со всяким товаром и с солью».

В конце XV – начале XVI столетия среди дмитровских жителей находим крупных купцов. Демид и Иван Шудебовы упоминаются в завещании дмитровского князя Юрия Васильевича в числе кредиторов князя. Они были сыновьями Шудеба, подарившего в 1455 г. Троице—Сергиеву монастырю двор «в городе в Дмитрове, тяглой, на посаде».

В XVI в. среди дмитровских купцов выделялся Михаил Воронцов. О нем в сказании о построении собора в Калязинском Макариеве монастыре говорится как о некоем купце, «кипящем именем довольно». На свои средства он воздвиг каменный собор в Макариеве монастыре – факт не исключительный, но много говорящий о богатстве Воронцова.

 

ТРОИЦКИЙ СЕРГИЕВ МОНАСТЫРЬ

Основанный в XIV столетии Сергием Радонежским в глухих лесах Троице—Сергиев монастырь уже в следующем веке сделался крупнейшим монастырем России. В XVI в. его окружали мощные каменные стены, постройка которых началась примерно с 1540 г. По более поздним описям длина стены равнялась 642 саженям, т. е. 1400 м, но первоначально их протяженность была меньшей, как и их высота. Неодновременная постройка стен подчеркивается их структурой в некоторых частях современной стены. Внутри монастыря стояли каменный собор Троицы и церковь св. Духа. Позже, во второй половине XVI в., был построен громадный каменный собор Успения.

Кроме многочисленных монахов («братии») в монастыре и под монастырем жило значительное количество работных людей, а также «слуг», или «служек», – мелких служилых людей, получавших от монастыря в держание села и деревни в качестве «приказчиков» и тиунов. Это был высший разряд монастырских послужильцев, выполнявших обязанности монастырских управителей и несших военную службу. Помимо них к слугам причислялись повара, кузнецы и другие ремесленники. Попадали в слуги различным путем. Один муромский дворянин в конце XVI в. отдал в монастырь половину своей деревни, а с другой половины он «у Троицы в Сергиеве монастыре служит». По документам XVII в. выясняется, что в слуги попадали подросшие сироты из числа разоренных боярских детей, которые воспитывались в монастыре. Слуги составляли довольно внушительный отряд, который при царе Федоре Ивановиче был расписан на три статьи: в первую вошли «лучшие» слуги (31 человек), во вторую – 69 человек, третью статью составляли молодые и пешие служки (43 человека). В монастыре числились и женатые слуги (16 человек), «за которыми монастырские деревни». В конце XVI в. монастырь держал более 150 военных слуг. По царскому указу молодые служки, которых нельзя было назначать в села для заведования ими, должны были получать по 2 рубля в год и ездить на монастырских лошадях.

Укрепленный Троицкий монастырь, как и всякий город, имел свой посад в виде подмонастырского села Клементьево. Ярмарка в Клементьеве была утверждена в 1595 г. по образцу таких же торгов в городке Радонеже и в дворцовом селе Воздвиженском. В селе стояли две церкви, одна шатровой постройки, другая «клетцки» – типа обычных хоромных строений. Все снаряжение церкви было «мирское», сделанное за счет самих крестьян. Многие дворы в Клементьеве были непашенными; с них шел оброк.

По монастырской справке конца XVI в., крестьяне села Клементьева давали в монастырь небольшой денежный и натуральный оброк помимо «изделья» – обязанности варить на монастырь пиво и квас. Основной обязанностью клементьевских крестьян была «ямщина», – они давали подводы для царских гонцов и для монастырских посылок. В первой половине XVI в. в Клементьеве насчитывалось 134 двора.

Троице—Сергиев монастырь был крупнейшим центром русской книжности XVI столетия. Монахи тщательно собирали рукописи и составили большую библиотеку. В ризнице монастыря хранились драгоценные предметы, подаренные в монастырь великими и удельными князьями, а также другими богатыми вкладчиками. В монастыре жили многие церковные писатели XVI в., в том числе знаменитый Авраамий Палицын, описавший памятную осаду монастыря поляками. Монастырь имел своих иконописцев и «доброписцев» – каллиграфов, переписывавших рукописи.

В той или иной мере Троицкий монастырь принимал участие во всех крупнейших политических событиях своего времени и был тесно связан с царским двором, был по преимуществу «царским богомольем».

Троицкий монастырь особенно усиленно собирал вотчины вокруг себя. Крупнейшими селами здесь были Зубачево, Копнино, Морозово, Панино, Рязанцы, Офонасьево, Глинково. Всего вокруг монастыря насчитывалось 43 села и деревни почти с 500 дворами.

В волостях Воре и Корзеневе монастырю принадлежали села Иевле, Петровское, Борково, Путилово, сельцо Богородицкое, Муромцево, Михайловское – всего 4 села и 3 сельца с 62 деревнями и 16 починками. Всего здесь насчитывалось 376 дворов. Кроме того, Троицкому монастырю были подчинены два подсобных монастыря: Троица в Березниках и Илья Святой на Воре. Таким образом, подмонастырская вотчина насчитывала примерно до 900 дворов.

В ряде сел стояли монастырские дворы. В Туракове находился «двор большой». Здесь жил дьяк Ивашко и двое монастырских людей. В некоторых селах сидели посельские старцы. На особом положении находилось только «село Иевле Ивана Иванова Ощерина». Тут было шесть дворов его людей и десять крестьянских дворов. Почему это село попало в опись под рубрикой «села и деревни боярские, их купли и вотчины», неизвестно. Может быть, по той причине, что оно было заложено в монастыре.

Троицкий монастырь сделался как бы центром особого удельного княжества, заменив собой соседний Радонеж.

 

ВОСТОЧНЫЕ ВОЛОСТИ МОСКОВСКОГО КРАЯ

Как уже говорилось выше, восточная окраина Московского края была покрыта густыми малопроходимыми лесами, среди которых там и здесь находились довольно многочисленные села и деревни. Наиболее значительным поселением к северо—востоку от Москвы был Киржач, где стоял Благовещенский монастырь, приписной к Троице—Сергиеву монастырю.

По описанию конца XVI в., в монастыре стояли две каменные церкви (Благовещения и Сергия), деревянная часовня и деревянная колокольня «с резью», каменная палата, кельи и хозяйственные постройки. Вокруг шла каменная ограда, на воротах возвышался «шатер каменной вверх», стояли две круглые башни. Всех келий было 21. Под монастырем стояли три двора служной слободки, монастырскую пашню пахали детеныши. На реке Киржаче работала на монастырь двухколесная мельница.

В Киржаче собиралась три раза в год местная ярмарка («а съезжаютца торговати многие люди, а торгуют всяким товаром»). Перевода этой ярмарки со своей земли монастырские власти добились в 1537 г.

На юго—восточной окраине Московского края начиналась «Мещера» – болотистый и лесистый район, лежавший на стыке Московской, Рязанской и Владимирской земель. И в настоящее время леса занимают больше половины Мещерской стороны. Здесь множество болот, озер, но нет сколько—нибудь значительных рек, если не считать Цны, впадающей в Оку несколько ниже Коломны. Но и Цна по спаде весенних вод превращалась в ничтожный ручей. Наиболее значительным поселением был погост Высокий, который значился в списке русских городов дальних и ближних как город Залесской земли, а в XVIII в. был переименован в город Егорьевск. Погост, а в 1578 г. село Высокое, представлял собой большое поселение с несколькими дворами причта и нищих. Оно принадлежало Чудову монастырю, считаясь родовой вотчиной митрополита Алексея.

 

ЮЖНАЯ ОКРАИНА МОСКОВСКОГО КРАЯ

Естественной границей на юге Московского края издавна была Ока, протекающая здесь на большом протяжении от Калуги до Коломны. Притягательная сила этой мощной реки была настолько велика, что вдоль нее на северном берегу стояли крупнейшие города Московского края Коломна и Серпухов, а также более мелкие городки вроде Тарусы и Каширы, первоначально основанной также на северном берегу Оки.

О характере южной окраины Московского края говорилось уже выше (см. с. 362). Здесь же следует только отметить, что в некоторых уездах южной окраины уже чувствовался недостаток пашенных земель и лугов, как это можно видеть из дела о потраве земель Троицкого монастыря в конце XV в. в Малоярославецком уезде. Соседние вотчинники пахали монастырские земли «силно». Таким же нападениям подвергались и обширные монастырские луга, на которых ставилось по 500 копен сена. На этих лугах паслись 40 коней князей Лыковых, которые «своими стады коневыми и коровьими» портили луга. Общая протрава на лугах была оценена в 1000 копен сена (по 2 деньги за копну).

Серпуховский, Коломенский и Каширский уезды принадлежали к числу самых населенных в Московском крае. Села и деревни были тесно расположены в окрестностях Серпухова и Коломны, хотя земля в этих уездах чаще всего оценивалась «середней» или «худой». Здесь встречались и такие поместья, где имелась только пашня и полностью отсутствовали луга и леса. В деревне Ветрилова Раменской волости, по писцовым книгам, «сена и леса нет». В соседнем починке «сена нет, лесу пашенного десятина».

О маленьких городках, подобных Малоярославцу (Ярославцу) и Тарусе, известно очень мало, главным образом по позднейшим сведениям. По писцовым книгам 1625 г., в городе Таруса находилась «осыпь» – вал, окружавший небольшое укрепление. В нем стояла деревянная церковь Николая Чудотворца. Другие церкви, тоже деревянные, находились на посаде.

Тарусский торг в XVI в., в сущности, был небольшим местным рынком, где торговали крестьяне медом, рыбой, хлебом, солью, сеном и дровами, торговля велась и домашним продажным хлебом.

Таруса, как и Кашира, принадлежала к числу тех городов, которые иногда давались в кормление.

В 1575 г. «воложский воевода Богдан Александровичь» владел Тарусой и дал Владычному монастырю в Серпухове свою жалованную грамоту на два сельца Искань и Волковичи («в моей вотчине в Торуском уезде»). Грамота заканчивается словами: «К сей грамоте воложский воевода Богдан Александровичь печать свою приложил. Лета 7083 марта в 28 день». Под Тарусой и в XVI столетии простирались большие поемные луга, один из них («против Тарускова посаду») принадлежал Владычному монастырю в Серпухове.

Незначительность наших сведений о небольших городках к югу от Москвы восполняют подробные сведения о крупных городах, стоявших на Оке: Серпухове, Коломне, Кашире.

 

СЕРПУХОВ

В XIV–XV вв. Серпухов был крупным удельным городом, принадлежавшим потомкам младшего сына Калиты – Андрея Ивановича. После ликвидации этого крупнейшего московского удела Серпухов никогда уже не выделялся во владение какой—либо другой княжеской ветви.

Большим событием в истории Серпухова было построение каменного кремля в 1556 г.

Стены Серпуховского кремля, сложенные из белого камня, еще в конце XIX в. сохранялись в относительной целости, хотя все башни уже были полуразрушены. В настоящее время от стен кремля, поставленного на старом городище, на высоком холме над рекой, осталось одно звено. Это звено показывает редкую по качеству отделку камня и дает представление вместе со старыми фотографиями о серпуховской крепости XVI в.

В XVI в. Серпухов был одним из значительных русских городов, с большим посадом.

Из описаний Серпуховского кремля XVII в. видно, что это была солидная крепость, внутри которой стоял собор Троицы, приказные и осадные дворы. Каменные стены и башни служили главным украшением крепости, тогда как остальные кремлевские постройки не отличались великолепием.

К городу примыкал посад, часть которого, расположенная непосредственно под кремлем, на берегу реки Нары, носила название «подола», как и в Москве. В XVI в. посад занимал гораздо большую территорию, чем прежний подол и разросся по холмам, примыкавшим к кремлю. Три главные посада назывались по церквам: Ильинская, Егорьевская и Фроловская. Переулки и просто группы домов обозначались различными терминами: «у Пятницы», «за Фролом святым» и пр. Отдаленные части города носили названия концов: «Острый конец», «Богоявленский конец». Эти названия не имеют никакого отношения к новгородскому влиянию, как предполагал П. Симсон, а являются общепринятыми в русском языке обозначениями частей города или большого поселения.

На обстройке Серпухова, по—видимому, отразилось московское влияние. Так, главные кремлевские ворота носили название Спасских, а торг располагался у церкви Фрола и Лавра (в Москве Красная площадь лежала у Фроло—Лаврских, позже Спасских ворот).

Представление о Серпухове в середине XVI в. дает сотная выпись 1552 г. письма князя Василия Семеновича Фуникова. Эта сотная, впрочем, дает неполное представление о населении Серпухова, так как она, включив тяглые дворы на посаде, молчит о дворах духовенства и беломестцев. Особенностью сотной является то, что она зачислила в посад и дворы, находившиеся в отдельных слободках. По—видимому, сотная была составлена в тот момент, когда производился сыск беломестцев и возвращение их на черные места в тягло.

Как уже говорилось выше, сотная пропускает описание собственно города, т. е. кремля, а начинается с перечисления дворов на посаде.

По исчислению сотной, общее количество «дворов в Серпухове на посаде» равнялось 623, «а людей в них 796». В это число включены не только собственно посадские дворы, но и дворы, стоявшие в слободках, не входивших в посадское общество. Таковой прежде всего была Благовещенская слобода за рекой Нарой, где насчитывалось 87 дворов. В Зелейной слободе стояло 3 двора (она также помещалась за Нарой). Малое количество дворов находим в слободах: Сокольничей и Пищальниковой. Значительно большими размерами отличались оброчные слободки, до сотной 1552 г. также не причислявшиеся к тягловому посадскому миру. К их числу принадлежали: 1) слободка, что была за татарами, 2) Ивановская слободка, 3) слободка Ключничья, или Подключничья, 4) бывшие оброчные бобровники, 5) дворы, что были оброчные конюшенные, 6) слободка Кузьмодемьянская, 7) на посаде дворы, что были оброчные.

Слободку, что была за татарами, П. Симсон справедливо считает принадлежавшей ранее казанским царям Магмет—Аминю и Шиг—Алею; в ней считалось 11 жилых дворов. В Ивановской слободке, помещавшейся за рекой Нарой, было 39 дворов. Здесь жили люди, занимавшиеся обработкой камня («тешет камень»). В Ключничьей (Подключничьей) слободке стояло 16 дворов. Вероятно, эта слободка возникла еще во времена самостоятельного существования Серпуховского княжества и была подчинена княжескому ключнику. Такое же происхождение, вероятно, имели оброчные дворы бобровников (10 дворов) и «оброчные конюшенные» дворы, которых насчитывалось 5. Кроме того, на посаде были разбросаны дворы, «что были оброчные».

Если сложить количество дворов, находившихся в слободках и приписанных заново к посаду, то общее число их превысит цифру 200. Иными словами, в Серпухове беломестные дворы равнялись по крайней мере 1 / 3 всех городских дворов. Таким образом, сотная 1552 г. обнаруживает в Серпухове примерно ту же картину, что и в других подмосковных городах. Здесь старина в виде Ключничьей, Бобровой, Конюшенной и других княжеских слободок сохранялась еще сильнее, чем в других городах, хотя Серпухов потерял уже значение удельного центра. Посад буквально оброс слободками, жившими на особом праве. «А оброку давали, – читаем в сотной, – великому князю городцкие люди по старому з земли за дань восмьдесят пуд меду, а оброчники, да Ивановская слобода, да Ключничья, да бобровники, да Кузмадемянская слобода давали великому князю оброку за дань и за посошной корм тритцат четыре пуды меду с полупудом, а Конюшенная слобода давали деньгами по дватцати алтын».

Таким образом, мы застаем серпуховский посад в очень интересное время – в момент приписки к нему слобод. Сотная прямо предусматривает возможность того, что посадские люди все—таки попытаются уйти от тягла путем перехода на церковные места: «а городцким людем торговым и мастеровым в тех дворех на церковных местех не жити, а которые городцкие люди торговые и мастеровые учнут в тех дворех жити, и серпуховскому сотцкому и всем городцким людем тех людей ис тех дворов вывозити да сажати в свои в старые дворы в тяглые». Сотная отмерила и городскую землю: «а земли у города, по обе стороны реки Нары, у всех городцких людей, и с оборочники и слободцкими, тысяча тритцат три четверти, сена три тысячи сто пятнатцат копен».

Сотная 1552 г. была своего рода уставной грамотой для серпуховского посада, и это подтверждается тем, что к ней приложена печать князя Фуникова, производившего описание города. Этим объясняется и сохранность сотной в местном городском архиве. Документ долго служил обоснованием городских прав на землю. Вместе с тем, этот документ бросает некоторый свет на политику избранной рады при Иване Грозном, которая, видимо, ставила вопрос о сокращении беломестного владения в городах.

Тем не менее, и сотная Фуникова при всей решительности писцов не уничтожила беломестное владение в Серпухове. При 20 городских церквах (их цифра дана с приделами) стояло 27 церковных дворов и 30 дворов попов и дьяконов («а поповских двадцать шесть, да попадья, да три дьяконы»). Таким образом, на церковной земле находились 57 дворов.

При церквах находилось 42 крестьянских двора, «которые у тех церквей на церковных местех живут без пашни». Таким образом, к 623 посадским дворам надо причислить еще до сотни дворов. Можно быть уверенным, что были и другие дворы, не попавшие в сотную. Так, при Высоцком монастыре наверняка существовала слободка, а в самом городе стояли дворы приказных людей и осадные дворы, не попавшие в сотную.

Серпухов середины XVI в. рисуется как крупный ремесленный и торговый центр, притом центр с довольно определенной ремесленной специализацией. Большое количество посадских людей Серпухова занималось ремеслами. Даже по неточным данным сотной, таких людей насчитывается 420 человек, больше половины учтенного населения посада. Основными ремесленными специализациями были обработка железа, кожевенное и гончарное дело.

Наибольшее развитие в Серпухове имело кожевенное дело. В городе насчитывалось 48 сапожников (и сапожных мастеров), 36 кожевников, 8 овчинников, 2 рукавишника, 1 чоботный мастер. Таким образом, около сотни серпуховских ремесленников, почти всех посадских людей, занимались обработкой кожи и производством кожаных изделий. На это обратил внимание уже Н. Д. Чечулин, отметив, что «в Серпухове заметно особенное развитие изготовления предметов домашнего обихода».

Кожевенное дело было распространено во многих русских городах, но все—таки не так, как в Серпухове. Этот город в XVI в. представляется до некоторой степени кожевенным центром, и только по недоразумению не отмечен С. В. Бахрушиным.

Вторая ремесленная специальность Серпухова – обработка железа. В Серпухове насчитывалось 63 кузнеца. Под словом «кузнец» понимался, конечно, не только кузнец в современном смысле слова, но и ремесленник, добывающий или обрабатывающий металл. Развитие этого производства в Серпухове объясняется тем, что поблизости от города находились залежи железной болотной руды. О железной руде в районе Каширы и Серпухова упоминает и Герберштейн. Здесь, по его словам, «даже и на ровном месте добывается железная руда».

Серпуховской «уклад», как и прутовое железо, имел большое распространение. По Далю, укладом называлась сталь, которую укладывают, наваривают на лезвия столярных и других орудий. Серпуховские железные товары пользовались широкой известностью и распространением, их везли в Сибирь, продавали в других городах, в частности, в Туле. Железоделательное производство держалось в Серпухове до конца XVI в., когда оно начинает перемещаться в соседнюю Тулу.

Третьей специальностью Серпухова было гончарное дело, которым занимались 29 человек. Серпуховские гончары, судя по их количеству, обслуживали не только город, но и ближайшую округу.

Большая группа ремесленников была занята производством продуктов питания. В Серпухове насчитывалось 19 мясников, 18 хлебников, 9 калачников, 4 ситника, 3 масляника, 2 пирожника, 2 солоденика, хмельник, соляник, рыбник, пивовар, кисельник. Тем не менее, количество ремесленников, занятых производством съестных припасов, значительно уступало числу кузнецов, сапожников и гончаров. Серпухов больше был ремесленным, чем торговым центром.

Среди других ремесленников бросается в глаза небольшая группа посадских людей, которые «камень тешут», их было 5 человек. К ним надо причислить еще посадского человека, занятия которого определены неясными словами «за каменем стоит». Это ремесленники—строители, почему—то названные не просто каменщиками, а иносказательно. Упомянут также «шаровной мастер», мастер, изготовлявший «шары» – краски, а не бубенчики, как думал Симсон. Среди ремесленников находим также 2 гусельников и доморника. Под последним, как и предполагал П. Симсон, следует видеть мастера, изготовлявшего домры. И гусельник, и доморник были ремесленниками, а не музыкантами, так как отдельно указаны скоморохи в количестве 5 человек.

Сотная 1552 г. сохранила нам описание серпуховского торга, к сожалению, только в виде перечисления лавок. Главный ряд, как и в других городах, назывался Большим. Кроме того, существовали Сапожный и Хлебный ряды, а также группы лавок без обозначения их рядов. Всех лавок было 250, но чем они торговали, неизвестно.

Сопоставление имен и прозвищ владельцев дворов и лавок позволяет сделать заключение, что торговым людям во многих случаях и принадлежали лавки в торговых рядах Серпухова. Таков был, например, Семен Бакшеев, живший в Остром конце и державший две лавки. Другой Бакшеев, Иван, может быть брат первого, также жил в Остром конце и имел пол—лавки. Торговый человек Роман Иванов, живший на Богоявленской улице, держал лавку. В той же Богоявленской улице жил другой владелец лавки и торговый человек Семен Кузьмин. Имел лавку торговый человек Андрей Омельянов, живший в Пищальной улице, а также Григорий Паршин, тоже торговый человек, живший во Фроловской улице.

Как видим, название «торгового человека» в основном присваивалось владельцам лавок в рядах, торговавшим разными товарами.

Среди владельцев лавок обычно находим ремесленников. Самое замечательное, что среди них чаще всего встречаются ремесленники, связанные с обработкой кожи. Так, среди владельцев дворов и одновременно лавок находим 4 кожевников, 3 сапожников, 2 овчинников. Среди владельцев лавок встречаем доморника. Очень интересны также указания на существование «железного скупщика» и «животинного прасола». В первом надо видеть скупщика железных изделий. Занятия второго понятны и без пояснений – это скупщик скота. Следует заметить, что эти немногие сведения о серпуховских торгах получаются только при помощи сопоставления по той же сотной 1552 г. имен владельцев дворов и владельцев лавок.

Сопоставления, систематически проведенные Симсоном, оставляют много неясного, потому что среди владельцев лавок встречаются чаще всего имена и прозвища, не совпадающие с именами к прозвищами владельцев дворов. Выходит, как будто, что владельцы лавок жили в таких дворах, какие не вошли в сотную, что допустить очень трудно. Поэтому приходится предполагать, что в сотной одни и те же люди выступают под разными именами. Например, Иван Алексеев владел лавкой, а Вешняк Алексеев имел двор в Благовещенской слободе. Вероятно, это одно и то же лицо, только под двумя именами, одно церковное – Иван, другое прозвище – Вишняк. Впрочем, и в этом случае среди владельцев лавок найдем таких людей, которые не упомянуты в числе владельцев дворов.

Из 600 с лишним дворов посадских людей на долю «середних» приходится более сотни дворов (109). Зато в сотной нет и упоминания о «лучших людях». Это тоже показатель того, что Серпухов был скорее ремесленным, чем торговым центром, так как среди средневековых ремесленников имущественное расслоение было меньшим, чем среди торговых людей.

Наиболее значительным серпуховским монастырем был Владычный монастырь, стоявший на окраине города, рядом с начинавшимся здесь обширным бором. Монастырь был основан в 1360 г. митрополитом Алексеем. Тогда же, в 1362 г., в нем заложили каменный собор Введения во храм и трапезу. С давнего времени при монастыре существовала подмонастырская слободка, но о количестве дворов в ней и о занятиях ее жителей ничего не известно.

Монастырю принадлежал луг «под Серпуховым по Наре реке» и мельница «в Серпухове на посаде». Эта мельница была подарена монастырю царем в 1572 г. «со всем на ходу изобрану без перекупки».

 

КОЛОМНА

Пожалуй, самым крупным из всех подмосковных городов была Коломна. Это определялось прежде всего ее выгодным положением при слиянии Москвы—реки и Оки. Уже в XIII столетии Коломна могла считаться как бы ключом к внутренним районам обширного междуречья Оки и Волги. После присоединения к Московскому княжеству Коломна всегда находилась во владении самих великих князей и не передавалась в удел кому—либо из великокняжеских родственников, как другие подмосковные города.

Коломна стояла на невысоком речном берегу при впадении в Москву—реку небольшой речки Коломенки. Свое название город, впрочем, получил не от этой речушки, а скорее сам дал ей свое наименование. В богатом русском языке существовало слово «коломище», обозначавшее могильник. Срезневский указывает на имеющиеся в финском языке слова kalma (могила) и kalmisto (гробище). Возможно, от этого слова и произошли многочисленные Коломны и Коломенские – названия довольно распространенные в России.

На берегу Москвы—реки возвышался каменный кремль. Его начали постройкой в 1525 г. и закончили в 1531 г.. Это было одно из самых мощных оборонительных сооружений в России, к сожалению, в настоящее время запущенное и разрушающееся без достаточного присмотра. К крепости примыкал посад с его слободками. На другой стороне реки стоял Бобренев монастырь.

Значение Коломны подчеркивалось существованием особой коломенской епархии, возникшей уже в первой половине XIV в. Коломенский «владыка» не принадлежал к первостепенной церковной иерархии, но пребывание такого крупного церковного феодала накладывало на город особый отпечаток; среди населения Коломны насчитывалось немало людей, зависевших от владыки.

Хорошее, хотя и дошедшее до нас в неполном виде, описание коломенской крепости имеем в писцовой книге 1577–1578 гг. В это время коломенский кремль имел в окружности 1020 сажен с толщиной стены в 1 1 / 2 сажени. Мощные башни, ворота и стены сохранились до нашего времени на некотором протяжении. В писцовых книгах названы ворота Молаховские («а в них не ходят»), Михайловские, Косые, Мельничные, Водяные, Пятницкие. Крепость была снабжена в достаточном количестве пушками и боевыми припасами.

Внутри кремля находилось немалое количество церквей. Тут стоял каменный собор Успения, который по иконе Донской Богородицы в XVI в. назывался «Успение Донская». Собор сохранился до наших дней и поражает своей громоздкостью и некоторой неуклюжестью – результат многочисленных перестроек. Нижний его этаж (подклеть) частью восходит к первому каменному собору XIV столетия. Собор Успения имел богатую библиотеку (до 100 рукописей).

В кремле стояло и несколько других каменных и деревянных церквей. На колокольне были устроены «часы боевыя большия». В стенах кремля стояли два монастыря: Девичий монастырь и Успенский «у Брусеные», т. е. у брусяной царской избы. Из числа построек Брусенского монастыря сохранилась до нашего времени шатровая церковь XVI в.

В кремле стоял государев двор с обширными хоромами, хотя в это время он был уже полуразрушен. Это было красивое и большое строение. Особенно выделялась столовая «брусяная» изба, сложенная из больших бревен, что придавало особую внушительность зданию. Брусяная изба стояла па подклети. В нее вели сени, а перед ними помещалось «красное крыльцо» с шатровым верхом. Переходы соединяли избу со сложенным из дубовых бревен «чердаком» – светлым летним помещением с 25 большими окнами. Под «чердаком» находилась каменная палата, а перед ним другое «красное крыльцо» с тремя шатровыми верхами.

«Брусяная изба» и «чердак» были окружены другими строениями, соединенными переходами. Тут возвышалась «повалуша» бочкою – высокое строение с крышей наподобие бочки. Особо стояли хоромы царицы и царевича. К дворцу примыкали хозяйственные постройки и дворцовая церковь Воскресения. Государев двор был обнесен забором и занимал большую площадь. Два других государевых двора (конюшенный и житничный) стояли рядом с дворцом.

Кроме царского двора в Коломне находился двор удельного князя Владимира Андреевича Старицкого, называвшийся так по традиции спустя несколько лет после смерти этого князя. Впрочем, двор удельного князя не отличался ни обширностью, ни богатством, а имел, по—видимому, чисто хозяйственное значение: на нем стояли хоромы, ледники, погреба, «портомойная изба» и пр.

В городе находился также двор коломенского епископа, «владычен двор», окруженный «заметом». Владычные покои состояли из брусяной кельи с комнатою и сенями, к которым примыкали «казенные» строения, служившие не для личных удобств епископа, а имевшие служебное или хозяйственное применение, в том числе каменная палата.

Коломна была типичным феодальным центром, где боярское и монастырское землевладение преобладало над посадским. По подсчетам Н. Д. Чечулина, в Коломне находилось 215 «осадных» дворов, которые заполнялись дворянскими семьями во время набегов крымских татар. Это все были «дворы бояр и князей и дворян и детей боярских осадные». В мирное время на таких дворах жили дворники, по крайней мере, на 188 дворах из общего числа 215 осадных дворов. Дворники занимались ремеслом и торговали на рынке. В их числе находим портных мастеров, сапожников, колпачников, овчинника, шубника и пр.

Дворян, владевших дворами на Коломне, по подсчетам Чечулина, насчитывалось не менее 280 человек. Часть их в мирное время жила на Коломне. Двор князя Ивана Вольского представлял собой сложное сооружение с множеством жилых и хозяйственных строений. Однако хоромы стояли пустыми и ветхими, при них жили только два дворника. Кроме того, в кремле насчитывалось девять дворов различных монастырей.

Крупнейшим феодалом—землевладельцем в Коломне был епископ. Ему принадлежали слободки и дворы, разбросанные по всему городу «на владычне земле».

Самая большая владычная слободка располагалась в непосредственной близости от крепости «у Пятницы святые на Ямках». В ней, по выражению писцовой книги, «живут лопатников 29 дворов». Термин «лопатники» неясен и оставлен без объяснения Чечулиным. Можно предполагать, что речь идет о строительных рабочих, от слова «лопатка» – приспособление для штукатурных работ. По словарю Даля, впрочем, лопатниками называли землекопов. Возможно, это название сохранялось за жителями слободы по традиции. По писцовой книге, слобода была населена ремесленниками разных специальностей (два калачника, пирожник, извозчик, квасник, колпачник, сапожник и пр.).

Другая владычная слободка находилась у Троицы на Репне. В ее 18 дворах также жили ремесленники. Вместе с другими дворами общее количество дворов, принадлежавших коломенскому епископу, достигало цифры в 50–60. Но эта цифра дает только отдаленное представление о количестве дворов коломенского епископа. По подсчетам Чечулина, «за владыкою разных людей в городе, в двух слободах на посаде и в числе владельцев лавок, перечислено 154 чел., дворов у них 123».

Документ более раннего времени, жалованная грамота коломенскому епископу Васьяну 1538 г., дает возможность установить, что обе владычные слободы были населены ремесленниками. В 1538 г. в 11 дворах владычных слободок жили подошевник, рожечник, животинный прасол, хлебники, пирожник, хлебник—пирожник, плотник, доморник. В других 14 дворах отмечены гвоздочники (2), хлебник, колпачник, портные (2), пирожник. В остальных 5 дворах, принадлежавших епископу, жили колпачник, скорняк, сапожники (2). Коломенский владыка выхлопотал для себя жалованную грамоту, поставившую его «владычных людей» в особое положение, выделив их из посадской общины.

Коломна была наполнена и другими беломестными слободками.

Отдельные слободки и дворы принадлежали государевым ратным и приказным людям. Самой большой слободой была Ямская с ямским двором, где стояли хоромы (три избы, два сенника, конюшни), во дворе жил дворник. В Ямской слободе помещались 73 двора ямских охотников, занимавшихся различными ремеслами (овчинник, кожевник, мыльник, гончар и пр.). Ямские охотники, кроме того, жили в трех деревнях. По писцовой книге, ямским охотникам принадлежал 81 двор, да 4 двора бобыльских.

Некоторые слободки были населены ратными людьми. В слободке Затинщиковой стояло 19 дворов затинщиков, в Михайловской слободке жили рассыльщики (2 двора), в Свищовской – плотники струговые, строители речных судов (10 дворов). Отдельными группами стояли дворы пушкарей (7 дворов), казенных кузнецов (8 дворов), дворцовых плотников (19 дворов), «у Спаса за торгом» жили сторожа (4 двора). Существовали также слободки каменщиков (9 дворов) и кирпичников (8 дворов).

В писцовой книге не указаны стрелецкие слободки, но о стрельцах говорится в самом тексте. Следовательно, надо добавить сюда и стрелецкие дворы. В описываемое время стрельцов в Коломне было, по—видимому, мало. В Степановской слободе Сухобокова (стрелецкой слободе) «в разных местех» считалось всего 20 дворов (28 человек). Стрелецкая слободка была почти пустой, в ней числилось 357 дворовых мест. Население всех этих слободок также занималось ремеслом.

Как и в других русских средневековых городах, значительную группу населения составляло духовенство. По подсчетам писцовых книг, в самой крепости 16 дворов принадлежали духовенству. На посаде стояло 12 дворов духовенства и 13 дворов нищих. Кроме того, на церковной земле находились 4 двора ремесленников и 12 дворов «богадельных старцев», 1 двор калачника. На церковных местах жили также «черкасы».

К этим цифрам надо добавить духовенство, жившее в монастырях. В Брусенском монастыре стояло 14 келий и 2 игуменских; в них жило 13 монахов. В Девичьем монастыре считалось 9 келий, «а в них 15 старцев, а питаютца с миру». В монастыре Спасском «на посаде за торгом» считалось 10 дворов да 3 двора ремесленников в слободке. За рекой Москвой находился Бобренев монастырь с одной игуменской кельей и остальными пустыми.

Самой незначительной группой населения в Коломне были тяглые посадские люди, им принадлежало всего 12 тяглых дворов, раскинутых по всему городу в улицах и слободках. На черных посадских местах жили «черкасы», всего 54 двора.

Изданные писцовые книги дают неполное представление о Коломне. Издатели подвергли сокращению как раз сведения о населении и его занятиях. Не вполне точны сведения о Коломне и у Н. Д. Чечулина, который насчитывает в Коломне 930 человек, замечая: «так что всего, с женщинами и детьми, тут было, несомненно, более 3000 жителей». Действительно, по писцовым книгам, в Коломне можно насчитать значительно больше 600 дворов.

Учитывая неполноту данных, цифру дворов в Коломне можно округлить до 700, считая же в среднем по пять человек на двор, получим почти ту же цифру, что и у Чечулина. Следовательно, Коломну надо отнести к довольно крупным русским городам того времени.

Коломна была типичным феодальным центром XVI в., где беломестцы подавляли своей численностью посадских тяглых людей. По сравнению с количеством зависимых людей, живших на «осадных дворах и в слободках», посад кажется совсем ничтожным. Посадских людей, как мы знаем, насчитывалось 14 человек в 12 дворах. Зато стояло 54 пустых тяглых двора и числилось 249 дворовых мест и 357 мест оброчных. Таким образом, примерно 650 пустых дворов, дворовых и оброчных мест приходились на 12 дворов посадских людей.

Тяглые люди, как видим, тонули в общей массе беломестцев. В 54 бывших посадских черных дворах жили «черкашене», под которыми, возможно, надо понимать не черкасов, т. е. украинцев, а настоящих черкесов, кабардинцев и других пришедших с Михаилом Темрюковичем и его сестрой царицей Марьей Темрюковной. Казалось бы, при таком маленьком количестве посадских людей Коломна как торговый центр должна была бы являть картину полного запустения. В действительности же так не было. Уже Н. Д. Чечулин отметил, что в Коломне велась значительная торговля.

Как же объяснить ничтожное количество посадских людей в таком торговом и ремесленном центре, каким была Коломна в конце XVI в.» По этому поводу в исторической литературе высказано следующее мнение. Указывая на огромное количество пустых мест в Коломне, Н. Д. Чечулин пишет, «что не менее заметно стремление населения отсюда из центра, чем стремление туда, ибо в пограничных городах по южной окраине мы находим приходцев преимущественно из подмосковных городов». Коломна, по его мнению, пустеет ввиду непрерывного отлива населения. В доказательство этого положения Чечулин указывает на огромное количество пустых тяглых дворов и особенно пустых дворовых мест. Мысль Чечулина была еще резче поддержана Платоновым, отметившим следующее: «Есть признаки, что народный поток, стремившийся к югу от Москвы, уносил с собой и население этих городов, расстраивая их общественное хозяйство и торг». Ту же мысль о «запустении Коломны и других русских городов в XVI в.» поддерживает П. П. Смирнов.

Если принять выводы Чечулина и других, то надо прийти к заключению, что к концу XVI в. почти все коломенские посадские люди покинули город, Коломна пустеет, посадские люди «бредут розно». Следовательно, надо допустить, что Коломна как город в какой—то период времени была богаче. Однако сведения о ремесле и торговле Коломны, приводимые той же писцовой книгой, не говорят о полном запустении города. Объяснение бегства посадских людей из посадской общины надо искать в другом. В Коломне происходили те же явления, что и во многих других русских городах конца XVI столетия: развитие беломестного феодального землевладения за счет посада.

Писцовые книги 1577 г. рисуют состояние города вскоре после набега на него крымских татар в 1571 г., когда Коломна была разорена. Посадские люди, потеряв имущество, поступали в дворники к служилым людям, имевшим на посаде осадные дворы, но продолжали заниматься ремеслами и промыслами. Таким образом, посад пустел, а посадские люди попадали в зависимость от феодалов.

Кроме того, не надо забывать, что само понятие «пустое дворовое место» представляет собой понятие, исторически сложившееся. С точки зрения писца и посадских людей формально считалось, что дворовые места в городе запустели с такого—то времени, но дворы ставили и на новых местах, принадлежавших посаду. Поэтому нельзя сказать, что, например, в 1510 г. коломенский посад был заселен полностью, а к 1577 г. он запустел.

Один документ середины XVI в. ярко характеризует господство беломестцев в Коломне. Стрелецкий голова жаловался на то, что в городе «многие люди и пошлинники держат корчмы великия», где пропиваются коломенские стрельцы. Эти «пошлинники», вероятнее всего, беломестцы.

Преобладание беломестных групп в населении Коломны не лишает ее черт крупного ремесленного и торгового центра. Мы видели уже, что дворники осадных дворов и жители слободок были ремесленниками самых различных специальностей. Однако найти какую—либо преобладающую ремесленную специализацию в Коломне очень затруднительно, так как сведения писцовой книги неполны. Впрочем, здесь, как и в других подмосковных городах, находим большие группы ремесленников, занятых производством одежды: сапожников (13), овчинников (5), по—дошевников (3), скорняков (3) и т. д. Бросается в глаза большое количество казенных плотников (30) и каменщиков (9). Есть основания предполагать, что в писцовых книгах упомянуты не все плотники и каменщики, жившие в Коломне. Во всяком случае, перед нами факт, заслуживающий упоминания, в особенности, если вспомнить, что Коломна и ее окрестности богаты памятниками каменного зодчества XVI в. Отметим также относительно значительное количество коломенских серебряных мастеров (6).

Ремесленный облик Коломны более или менее ясен. Перед нами значительный городской центр с большим количеством ремесленников разных специальностей, обслуживающих в первую очередь ратных людей и ближайшую городскую округу.

Коломна имела большое торговое значение, что определялось ее положением поблизости от впадения реки Москвы в Оку. Через нее шел речной путь из Москвы в Рязанскую землю и в Заоцкий край. Коломна являлась передовым портом Москвы и в этом отношении напоминает Дмитров.

Большие торговые ряды располагались на посаде в непосредственном соседстве с кремлем. Среди них в писцовых книгах отмечены: Большой ряд, Пушной, Колпачный, Чупрунный, Сермяжный, Овчинный, Щепной, Железный, Рогожный, Соляной, Иконный, Щепетинный, Рыбный, Мясной, Льняной, Масляной, Сапожный, Ветошный, Малый Щепетинный, Хлебный, Калачный, Овощной, Горшечный, Сырейный, Хмелейный, Шалашный, Солодейный. Из всех этих рядов наибольшее значение имел Большой ряд носивший также названия Большого Суконного ряда, в лавках которого торговали сукнами и шелком. В большом ряду насчитывалось 17 лавок с полулавкою, 5 лавок стояли пустыми, имелось еще 14 лавочных мест.

В Коломне находился также Соляной гостиный двор, стоявший на берегу реки, а напротив него «онбар соляной кладовой» Строгановых. У моста через Москву—реку стояла «зелейня» для порохового производства.

При изучении количества пустых лавок и лавочных мест в различных рядах коломенского рынка бросается в глаза то обстоятельство, что в Коломне пустели ко времени составления писцовых книг определенные ряды. В Большом ряду количество пустых лавок и лавочных мест несколько превышало количество лавок «живущих», действующих. В Чупрунном ряду (чупрун – женская верхняя одежда) остались 1 лавка и 4 лавочных места. В Сапожном ряду стояло 17 лавок, пустовало 2 лавки, насчитывалось 29 лавочных мест. Но существовали и такие ряды, где совсем не было пустых лавок и лавочных мест, или процент тех и других по отношению к действующим был ничтожен. Например, в Железном ряду считалось 36 лавок и 1 лавочное место. В Рыбном ряду было 20 лавок, 3 лавки пустых и 1 лавочное место, в Мясном ряду – 23 лавки, 2 лавки пустых и 2 лавочных места.

Являются ли приведенные здесь цифры чем—то случайным или они позволяют проследить некоторые сдвиги в коломенской торговле» Думается, что позволяют. В Коломне заметно уменьшается торговля сукнами, одеждой, сапожными изделиями, вероятно, по той причине, что усиливается торговля и ремесло в самой Москве. Рынки подмосковных городов начинают приобретать все более местное значение. Писцовые книги по Коломне отразили состояние города вскоре после разрушительных татарских набегов, после опустошительных эпидемий, но не этим объясняется относительно печальное положение Коломны как посадского центра. Запустение посада и захудание коломенской торговли к концу века вызвано было не временными несчастьями, а изменениями в экономике России во второй половине XVI в. Непрерывный рост Москвы как ремесленного и торгового центра приводил к сокращению ремесла и торговли в соседних с ней городах. Процесс, приведший к образованию всероссийского рынка, начал сказываться уже во второй половине XVI в. Поэтому пустеют посады подмосковных городов, в том числе и Коломны. Посадские люди бегут под защиту крупных феодалов, становятся дворниками дворянских и монастырских осадных дворов. По писцовым книгам Коломны, многочисленные дворники оказываются одновременно ремесленниками, торгующими на рынке.

Писцовые книги XVI в. позволяют заглянуть и в культурную жизнь города, нашедшую отражение в его церковных библиотеках. Конечно, сведения их неполные, так как писцовые книги отмечали только часть книжных богатств, хранившихся при церквах, но и такие сведения по—своему интересны. Приведем их выборочно для Коломны, имея в виду, что такие же сведения есть и о других городах.

Наиболее богат книгами был Успенский собор. В нем в двух сундуках хранилось более 100 рукописей, в том числе немалое количество «на хоротье», на пергамене. Эта отметка показывает, что пергаменные рукописи и тогда уже высоко ценились. Большинство книг принадлежало к числу богослужебных, но среди них находим «Маргарит», книгу Василия Великого, «Книгу новых чудотворцев» и т. д. Рукописи еще настолько преобладали в конце XVI в., что из старопечатных книг упоминается лишь одна Триодь Постная (безвыходное московское издание 1553–1555 гг.).

В Успенской церкви Брусенского монастыря хранилось также несколько десятков рукописей, в том числе и харатейных. Среди книг здесь указаны «Златоуст» и книга Ефрема (Сирина).

В Спасском монастыре за торгом подавляющее число книг были бумажными, в их числе указаны «Богородичник» и Ефрем Сирин. В библиотеке Бобренева монастыря хранились пергаменные рукописи, в их числе Лествица, книга Иоанна Златоуста и др. Среди других рукописей здесь следует отметить «Сергиево житие и иных». Особым богатством отличался Голутвин монастырь, библиотека которого насчитывала более сотни книг, бумажных и харатейных. В их числе найдем книгу «Криница» на пергамене, книгу «Зерцало» на бумаге, «Пчелу», две книги с житием Сергия и т. д.

Даже писцовые книги с их неполным итогом показывают, что в коломенских монастырях и церквах насчитывались не десятки, а сотни рукописей. Но все это остатки более богатого прошлого, от которого сохранилась известная коломенская Палея и о котором напоминает Повесть о Митяе – одном из коломенских попов, неудачном кандидате на русскую митрополию при Дмитрии Донском, но прославленном книжном знатоке.

 

КАШИРА

В XVI в. Кашира стояла уже на новом месте – на правом, или степном, берегу Оки. Писцовые книги 1578–1579 гг. застали город вскоре после его разорения татарами в 1571 г. В Кашире в это время находилось только «место городовое» длиной в 80 и шириной в 60 сажен. Раньше здесь стояли 8 башен, 2 ворот и 180 городен стены. Следовательно, в Кашире до разорения существовал хорошо укрепленный деревянный кремль. Все строения в Кашире были деревянными, и это само по себе в достаточной степени рисует состояние Каширы как второстепенного городского центра. Даже соборная церковь Успения была деревянной, да еще построенной «клетцки», стало быть, без претензий на красивую архитектуру.

Посадское население состояло, по писцовым книгам, из 18 дворов. Из них 4 двора находились в кремле («в городе»), остальные размещались на посаде, главным образом на церковных землях. Каширские люди занимались нехитрыми промыслами и торгами, среди них отмечены хлебники (5), сапожники (3), калачники (2), рыбники (1).

Кашира была типичным беломестным городом с большим количеством разного рода слобод. Самой крупной была Ямская слобода с ямским двором, где жили

два дворника. Она раньше состояла из 42 дворов, но ко времни составления писцовых книг запустела. Другая большая слобода размещалась за речкой Каширкой. Там стояли «дворы белые осадные князей и детей боярских помещиков». В ней насчитывалось 30 дворов, в которых жили рыболовы и ремесленники. В слободку сбежались и ямские охотники из запустевшей Ямской слободы, рыболовы из Рыболовской слободы, разные ремесленники, в том числе овчинник и плотник. Все они спасались под защиту беломестцев – дворян и детей боярских.

Запустела и слобода рассыльщиков, в которой раньше считалось 10 дворов. Рассыльщики разбежались и жили за помещиками и монастырями. Та же участь постигла названную ранее Рыболовскую слободу с ее 10 дворами. Кроме того, существовала слободка Каширского Белопесоцкого монастыря с несколькими дворами.

Кашира была таможенным пунктом, где собирали свальную и причальную пошлину с проходящих судов. Тут же ведались перевозы через Оку: в Сенкине, под Тешиловым, в Липицах, под Любвиным. В Кашире ловили рыбу на государя. Ловили «по старине» дорогую красную рыбу: осетров, стерлядь и белорыбицу. Посадские, церковные люди и ямщики были наделены большими землями вокруг города. Каширский торг состоял всего из 16 лавок, лавки были «плетены, пусты».

Интересны те сведения, которые писцовая книга 1578 г. дает о более раннем положении города. В Кашире до разорения считалось 315 дворовых мест, «дворы пожгли татарове». Если к этому числу добавить 42 двора в Ямской слободе, 10 дворов в Рыболовской слободе, 10 дворов в слободе рассыльщиков, то окажется, что до разорения в Кашире насчитывалось около 400 дворов, считая дворы на церковных землях и в Белопесоцкой монастырской слободе. Следовательно, Кашира до разорения была довольно населенным русским городом.

Этот вывод подтверждается указанием на то, что в Кашире стояло 104 пустых лавочных места. Лавки были тоже сожжены татарами. Во время составления писцовых книг в Кашире торговали два раза в неделю (в четверг и в воскресенье), причем на торги съезжались из сел с хлебом и мелким товаром. Лавки принадлежали стрельцам и казакам, но кому принадлежали названные выше 104 лавочных места, остается неизвестным. Надо предполагать, что ранее в торгах принимали участие и посадские люди.

О Кашире до разорения косвенно узнаем из одного судного дела. В нем прежде всего указаны посадские «тяглые» попы, под которыми следует понимать попов посадских приходских церквей. Всего указано девять попов, названных по церквам, одна из них, Пречистенская, была соборной. В деле также названо около 70 посадских людей с их детьми. Может быть, эта цифра не совсем соответствует ссылке «на всех посадцких и на черных людей на коширян». Но, во всяком случае, она довольно близка к цифре посадских людей в этом городе, имевшем значение передовой крепости. В деле упомянуты также шесть воротников и «Шатцкие слуги со своим десятником». Вероятно, в городе должны были находиться и другие ратные люди.

На другой стороне Оки, почти напротив города, стоял Троицкий Белопесоцкий монастырь, получивший несудимые грамоты от трех казанских царей, одно время владевших Каширой, и от великих князей. Между монастырем и городом шла долгая тяжба о посадской черной земле и о мельнице, поставленной монастырем под городом на реке Каширке. Мельница состояла из плотины, мельничной клети, двух житниц с запасом, молола двумя жерновами, не считая двух маленьких мельниц «мутовок». Стоимость мельницы оценивалась в 70 рублей. Монастырского запаса на мельнице оказалось: 400 четей ржаной муки, 600 четей овсяной, 230 четей солоду ржаного, 300 четей солоду овсяного, 50 четей круп гречневых, 30 четей толокна немолотого, 200 четей овса, 30 четей пшеницы, 70 четей солоду ячного, общей ценой в 80 рублей.

Борьба посадских людей с Белопесоцким монастырем дошла до такого ожесточения, что посадские люди вместе с «шатцкими слугами» разорили мельницу. Посадские люди вышли из города «с ослопы и рогатины». В это же время пищальники стояли на городских укреплениях с орудиями, «а хотели деи з города ис пищали игумена убити». Дело происходило в сентябре 1542 г., в малолетство Ивана Грозного, и прекрасно рисует порядки боярского правления.