ДМИТРИЙ САМОЗВАНЕЦ

Замечательным и до сих пор мало объясненным событием в истории средневековой России было появление Самозванца, носившего имя Дмитрия Ивановича, сына царя Ивана Грозного.

Вопрос о самозванстве нередко рассматривается историками как своего рода несерьезная тема, какой—то случай в жизни того или иного государства. Но в действительности это не так.

Самозванцы появлялись в разных странах и притом в определенное время – в дни великих общественных потрясений. Не случайно и первый Самозванец появился в России в начале XVII века, как бы знаменуя этим начало страшнейших потрясений и разорений, названных современниками коротким, но выразительным словом «смута».

Многие историки считают, что утверждение Самозванца на русском престоле было прямым следствием доверия народных масс к различного рода темным слухам, в особенности это приписывается русскому народу, будто бы столь невежественному, что он не мог разобраться, где вымысел, а где истина. На самом же деле самозванцы периодически появлялись в разных странах. Например, и такой «рассудочный» народ, как англичане, испытали тоже своего рода эпопею само—званчества в конце XV века, то есть на столетие раньше, чем подобный же самозванец появился в России.

Английский самозванец Перкин выдавал себя за сына короля Эдуарда IV. Некоторые считают, что Перкин был побочным сыном Эдуарда IV. Он и на самом деле поразительно походил на своего предполагаемого отца.

Различного рода таинственные случаи происходили в разных странах в связи с похищением детей. Всем известна сцена, изображенная с такой яркостью Виктором Гюго в его романе «Человек, который смеется», когда английская палата пэров торжественно признает похищенного в детстве аристократа своим членом, наследником древнего рода.

Почти с таким же случаем встречаемся мы в России XVI века. Вот как в старинном летописце рассказывается об одном из князей Шуйских. Во время опалы на его отца воспитатель молодого князя увез его на север, и тот долго скрывался там под видом пастуха. Много лет спустя царь Иван Васильевич Грозный признал в этом пастухе знатного князя Шуйского, вернул ему вотчины и прежнее положение.

Неожиданный успех первого Самозванца, овладевшего царским престолом, окрылил других авантюристов. Они называли себя различными именами: то это были сыновья Ивана Грозного, то царя Федора Ивановича, то царя Василия Шуйского и т. д. Наглый обман поддерживался такими же наглыми людьми. Так, после гибели первого Лжедмитрия появился второй. Он говорил, что спасся от гибели. Самозванец основался со своим войском в укрепленном лагере у села Тушина под Москвой, поэтому его прозвали «Тушинским вором». И хотя второй Лжедмитрий был явным самозванцем, его сторонники делали вид, что они верят, будто бы первый и второй самозванец – одно и то же лицо. Больше того, жена первого самозванца Марина Мнишек жила со вторым самозванцем как со своим мужем и родила от него сына. Она тайно обвенчалась с новоявленным мужем, тем самым подчеркнув свое участие в обмане.

 

ТРАГЕДИЯ В УГЛИЧЕ

В 1602 году в Литовском великом княжестве, составлявшем в это время вместе с Польшей обширное и могущественное государство Речь Посполитую, появился неизвестный человек, выдававший себя за царевича Дмитрия, сына Ивана Грозного.

Появлению Самозванца предшествовали различного рода слухи о той трагедии, которая за два десятка лет до названного года произошла в Угличе.

Царь Иван Васильевич Грозный умер скоропостижно, оставив после себя только двух сыновей. Старший из них, слабоумный Федор Иванович, сделался царем. Младший, Дмитрий Иванович, получил в удел город Углич, точнее, был сослан в Углич под присмотр царского воеводы вместе с матерью Марией Нагой и ее братьями.

Грозный царь прославился своей распутной жизнью, настолько распутной, что он, отвергая тогдашнее церковное правило, согласно которому человек имел право только трижды жениться, – был женат семь раз. Федор Иванович родился от первой жены Грозного, царицы Анастасии Романовны, а младший, Дмитрий – от седьмой жены, Марии Федоровны Нагой.

По тогдашним понятиям Дмитрий Иванович был незаконным сыном, что, впрочем, не вызывало никаких сомнений у современников о правах царевича на престол. Всем было ясно, что Федор Иванович недолговечен, что он является царем и правителем только по титулу, а всеми делами правит Борис Федорович Годунов – брат царской жены Ирины Федоровны Годуновой.

Уже в это время наблюдательный английский путешественник Флетчер предсказывал возможную гибель царевича Дмитрия Ивановича, как единственного человека, мешавшего Борису Годунову вступить на престол после смерти царя Федора. И трагедия действительно совершилась.

15 мая 1591 года в Угличе раздался набат. Услышав колокольный звон, народ устремился на двор царевича, где лежал зарезанный Дмитрий. Бросились на царских чиновников, некоторых из них избили до смерти, но ни народный гнев, ни плач царицы Марии, ни буйство ее братьев не могли уже воскресить умершего.

До сих пор еще ведется спор о том, как погиб царевич Дмитрий Иванович. Сохранилось следственное дело о смерти царевича Дмитрия в Угличе, но факты в нем явно подтасованы, потому что главной целью следователей было запутать все дело, сделать так, чтобы создать версию о случайной смерти царевича, которому в то время исполнилось всего десять лет.

Официальное следствие ссылалось на то, что царевич страдал падучей болезнью (эпилепсией), а припадок этой болезни с ним случился как раз в тот момент, когда он играл в тычку. Игра была незамысловатая, но по—своему опасная. Бросали нож с тем, чтобы он торчком воткнулся в землю. Тут—то с царевичем якобы и произошел припадок падучей – «черной немочи». Он случайно напоролся на нож и скончался от такой «случайности», какую, видимо, предугадал Флетчер. Следствие вел князь Василий Иванович Шуйский. Сделавшись впоследствии царем, он сам отверг заключение о смерти царевича Дмитрия, торжественно провозгласив убиенного Дмитрия мучеником.

Народ мало верил в такое счастливое для Бориса Годунова совпадение обстоятельств. К тому же всех поражало, что в зажатой руке убитого мальчика нашли орешки. Дело криминалистов – сопоставить эти орешки с теми случаями эпилепсии, которые наблюдаются и в наше время.

Ученые царского времени, склонные чересчур рационалистически подходить к объяснению всякого рода событий, верили в рассказы о падучей и о случайности смерти Дмитрия. Забыли они только об одном – почему Борис Годунов так щедро наградил всех участников этого «несчастного случая», из которых один только дьяк Андрей Клешнин получил в подарок целый небольшой город Печерники.

История в Угличе как будто бы была забыта в годы царствования Федора Ивановича (1584–1598 гг.), когда Россия, казалось, жила безмятежно, не тревожимая внешними врагами. Внешние успехи подчеркивались учреждением патриаршества, а города, отданные шведам по невыгодному перемирию, заключенному при Иване Грозном, были возвращены России, и вновь открылся прямой путь в Западную Европу через устье Невы и Финский залив. Но внешние успехи только еще сильнее подчеркивали глубокий внутренний кризис, разъедавший Российское царство. Ведь в это время царское правительство усиленно проводило закрепощение крестьян.

После смерти Федора Ивановича на престол вступил Борис Годунов (1595–1605 гг.) как брат царицы Ирины Федоровны, остававшейся единственной наследницей угасшей династии. Вспомнили об углицкой трагедии только тогда, когда на смену Федору Ивановичу пришел новый царь, бывший боярин и опричник.

 

ГРИШКА ОТРЕПЬЕВ

Царские власти всячески поддерживали слух о том, что появившийся претендент на московский трон, называвший себя царевичем Дмитрием Ивановичем Углицким, на самом деле был безвестным монахом (чернецом) Григорием Отрепьевым. Создана была целая биография Григория, или Гришки Отрепьева, закрепленная различного рода документами. Впоследствии родственники Гришки Отрепьева, которого в просторечье называли также Юшкой, даже выхлопотали для себя право переменить фамилию Отрепьевы на другую.

По официальным сведениям, Отрепьевы принадлежали к числу костромских дворян. Одного из них прямо называли дядей Григория. Но в рассказах о Гришке Отрепьеве действительные и вымышленные факты перепутаны в какой—то странной амальгаме.

Правительство Бориса Годунова не скупилось на краски, чтобы обрисовать прежнюю жизнь Григория в самых черных тонах. Гришка с юных лет воровал («крал»), бражничал, обманывал, – захлебываясь от собственных вымыслов, сообщало польскому правительству русское посольство в 1604–1605 годах, когда Самозванец стал уже грозной силой. Однако, по заявлению того же посольства, Гришка занимал выдающееся положение среди монахов Чудова монастыря в Кремле. Он состоял келейником при архимандрите Пафнутии, который держал его «для письма».

Уже после гибели Самозванца возник такой рассказ о Гришке Отрепьеве, получивший название «извета» (донесения) монаха Варлаама.

Варлаам рассказывает о своих похождениях в 1602 году, когда он вместе с монахом Мисаилом Повадьиным и Григорием Отрепьевым ушел за рубеж. Эта монашеская троица ярко изображена А. С. Пушкиным в его известной сцене в корчме.

По извету Варлаама, Юшка, то есть Гришка Отрепьев, был воспитан его вдовой матерью и научился грамоте. Один из очевидцев и историков «Смуты» добавляет, что родители Отрепьева жили в костромской волости Борки. Позже Гришка прятался от преследований в Железноборском монастыре.

Отрепьев сделался монахом уже в ранние годы. Он был пострижен в монахи, когда ему было 14 лет от роду, Трифоном, игуменом монастыря в Хлынове (Вятке). Удивляться такому раннему возрасту, в котором Григорий Отрепьев принял монашество, не приходится: Трифон в это время собирал людей со всех сторон в свой монастырь.

Позже Гришка Отрепьев начал жить в Чудовом монастыре в Москве. Этот монастырь считался патриаршим.

В Чудовом монастыре Гришка Отрепьев выдвинулся, видимо, своими способностями и вошел «в великую славу», потому что сопровождал самого патриарха Иова. Но в Чудовом монастыре он задержался ненадолго. По неясным причинам он покинул свое место и стал скитаться по различным монастырям. Опять вернулся в Чудов монастырь, бежал в Литву вместе с монахом Варлаамом.

В различных сообщениях об Отрепьеве поражает нас смешение каких—то разных обстоятельств, которые очень трудно объединить вместе в единый рассказ.

В самом деле, если Отрепьев находился непосредственно при патриархе Иове, то его должны были знать московские церковные круги. Ведь вновь появился он в Москве в 1605 году, всего через три года после того, как покинул Чудов монастырь. Однако нет никаких сведений о том, чтобы люди, принадлежащие к московскому духовенству, опознали в новом царе прежнего чернеца Чудова монастыря.

Извет Варлаама, таким образом, довольно шаткая основа для определения того, был ли Гришка Отрепьев тем лицом, которое впоследствии называло себя царевичем Дмитрием.

Но существуют и другие свидетельства о Гришке Отрепьеве, помещенные в повести о том, как Борис Годунов «восхитил» царство. По этой повести за рубеж бежали монахи Мисаил Повадьин, Венедикт и Леонид, а с ними Григорий Отрепьев. В Киеве (бывшем тогда в составе Речи Посполитой) Григорий велел Леониду назваться Отрепьевым, а сам объявил себя царевичем Дмитрием Ивановичем. Это неожиданное сообщение, как мы увидим дальше, бросает свет на дальнейшую историю Самозванца. Возникает предположение, уже высказанное ранее, что Самозванец и Григорий Отрепьев – разные люди. И сам Варлаам в своем извете как бы теряет нить рассказа о Григории Отрепьеве с того времени, как тот появился у Адама Вишневецкого. Невольно возникает мысль, не был ли Григорий Отрепьев только гонцом из Москвы, возвестившим, что пришло подходящее время для появления Самозванца.

 

ПОЯВЛЕНИЕ «ЦАРЕВИЧА»

Здесь мы подходим к тому самому моменту, когда впервые появляется человек, усыновленный «тенью Грозного», как говорит о себе Дмитрий Самозванец в бессмертной трагедии А. С. Пушкина. Рассказы о появлении Самозванца повторяют одну и ту же версию: московский беглец Гришка Отрепьев поступил на службу к знатному пану Адаму Вишневецкому, заболел, послал за священником и в беседе с ним объявил себя наследником московского престола, истинным царевичем Дмитрием Ивановичем, спасшимся от смерти, предназначенной ему агентами Годунова.

Некоторые горячие головы готовы поверить тому, что Самозванец и впрямь был царевичем Дмитрием, настоящим сыном Ивана Грозного. Но это противоречит прежде всего тому обстоятельству, что сам Самозванец не мог никогда более или менее точно рассказать о своей жизни после предполагаемого спасения, отделываясь фразами без всякого конкретного содержания. Это, пожалуй, самый поразительный факт, доказывающий то, что он не мог рассказать своей биографии.

Иногда ссылаются на то, что Самозванец с удивительной решимостью отстаивал свое законное происхождение от царя Ивана Грозного, но количество такого же рода совершенно уже явных самозванцев, до конца жизни отстаивавших свои права даже под пытками, довольно велико, как бы нелепы ни казались претензии таких людей на их царственное происхождение.

Гораздо интереснее те нити интриги, которые и до сих пор не вполне выяснены в исторической литературе, и значение которых и для других случаев самозванства и убийств остается и до сих пор интересным.

Историки, например, до сих пор не задумывались, почему Самозванец появился именно у пана Адама Вишневецкого, а это находит свое объяснение в истории и Вишневецких, и царствующего дома Ивана Грозного.

Вишневецкие принадлежали к числу родовитой знати русского происхождения; они, впрочем, приняли уже католичество. Они происходили из рода тех Вишневецких, которые состояли в родстве с Иваном Грозным. Бабушка Ивана Грозного княгиня Анна Глинская принадлежала к сербскому роду Якшичей. Якшичи считались одним из крупнейших владетельных домов Сербии первой половины XVI века.

Воевода Якшич имел трех дочерей. Одна из них вышла замуж за князя Федора Владимирского; другая – за князя Вишневецкого, третья – за украинского князя Глинского. Эта третья, Анна Глинская, была матерью Елены Глинской, вышедшей замуж за Василия III. От брака Василия с Еленой и родился Иван Грозный.

Таким образом, как мы видим, появление Самозванца у Вишневецких, может быть, и не было совершенно случайным.

Родственники Елены Глинской, князья Глинские, жили в Москве, и даже по какой—то причине дом князя Василия Глинского отмечен на так называемом Петровом чертеже города Москвы, составленном в начале XVII века.

 

КЕМ МОГ БЫТЬ САМОЗВАНЕЦ

Из какой же среды вышел человек, объявивший себя царевичем Дмитрием Ивановичем Углицким»

На этот вопрос можно ответить только предположительно, так как никаких документов, которые рассказывали бы о жизни Самозванца до его появления в доме князя Адама Вишневецкого, не сохранилось.

Надо только заранее сказать, что он был русским человеком. Это доказывается тем, что сохранились некоторые бумаги, написанные лично Самозванцем. К их числу относится прежде всего письмо Дмитрия к папе Клименту VIII, в котором он говорит о своей преданности католической церкви.

Письмо написано на хорошем польском языке, но изобилует некоторыми небольшими погрешностями, и характер этих погрешностей обнаруживает, что письмо переписывал не поляк, а русский человек. Подчеркиваем, что русский человек, потому, что поспешные заверения некоторых историков, что это был «московский» человек, не могут быть доказаны. В сущности, московский язык того времени еще недостаточно изучен, чтобы можно было с такой уверенностью говорить об ошибках, сделанных именно москвичом.

Пожалуй, наиболее достоверное предположение заключается в том, что Самозванец вышел из среды военных людей, может быть, из числа мелкого дворянства. Во всяком случае, он отличался хорошим знанием военного дела, привычен был к различного рода военным упражнениям.

Повторяя официальную версию о том, что Самозванец был Гришкой Отрепьевым, историки не обратили внимания на те общественные круги, среди которых появление разного рода самозванцев было явлением обычным, – на запорожских и донских казаков. Источники рассказывают «о утеснении» донских казаков при царе Борисе. Против казаков направлены были такие меры, как построение на границе Донской земли города Царева—Борисова, в котором сидел воеводой боярин Богдан Яковлевич Бельский, хитрый авантюрист, пытавшийся сделать из нового города нечто вроде особого удела. Преследования против донских казаков сочетались с опалой Бельского, которого Борис Годунов лишил должности воеводы и велел «бесчествовати» (опозорить). Как запорожские, так и донские казаки и явились воинской силой, с самого начала поддержавшей Самозванца. Ведь как раз из среды казачества и выходили разные самозванные «царевичи» и «цари». Казаки и сами прекрасно знали, что их «цари» – самозванцы, иногда даже знали их происхождение. Это не было следствием «царистской психологии» русских людей XVI века, как писал И. В. Сталин, а своего рода политическим маневром для придания авторитета всему движению. Например, во время восстания Болотникова «царем» Петром называл себя гончар из Звенигорода, а всему делу «заводчиком» был Иван Болотников, как об этом сообщается в одном малоизвестном хронографе. «Цари» нередко появлялись и в других странах во время крестьянских восстаний.

Возможно, Самозванец происходил из мелкой дворянской среды, жившей на Северщине, в непосредственном соседстве с Речью Посполитой. В частности, впоследствии он показал довольно хорошее знание жизни в Северской Украине, откуда и начал свой поход, опираясь на владения Вишневецких на Переяславщине.

Вокруг Самозванца с самого начала его появления на Украине складывалась молва о нем как о настоящем царевиче Дмитрии, чудесно спасшемся в Угличе. Мы знаем, что подобные же самозванцы во множестве появлялись и впоследствии, главным образом, на окраинах Российского государства. Смелость и отвагу в пределах тогдашней Северской Украины искать особенно не приходилось. Жившие здесь «севрюки» прославились своим мужеством в постоянной борьбе с крымскими татарами.

Здесь мы еще раз подчеркиваем практическую невозможность того, что Дмитрий Самозванец и Гришка Отрепьев были одним и тем же лицом.

Поражает и другое – необыкновенная быстрота, с которой Самозванец сделал свою карьеру. Уже в 1603 году он присутствовал на свадьбе Ивана Вишневецкого с Урсулой, дочерью знатного пана Юрия Мнишка. Потом он женился, как известно, на второй дочери Юрия Мнишка – на Марине Мнишек.

Вишневецкие с самого начала признали законность притязаний Самозванца. Ведь именно Вишневецким принадлежали большие владения на Левобережной Украине.

В сущности, Вишневецкие и Мнишки и ввели Самозванца в круг тогдашней польской знати, хотя отнюдь не первого разряда. Тем не менее, в самой Польше нашлись скептики, которые не признавали подлинности нового царевича.

Неслыханная карьера Самозванца привлекла к нему внимание католических кругов Польши. Иезуиты в это время пользовались в Речи Посполитой большим влиянием. В своих планах они готовы были опираться прежде всего на господствующие круги тех или иных стран, наивно предполагая, что эти круги во главе с царем могут заставить Россию, большую и богатую страну, испокон веков враждебную католичеству, подчиниться римскому престолу. Католические духовные лица обучали Лжедмитрия правилам католического («латинского») вероисповедания.

Историки нередко подчеркивают, что Самозванец официально признал себя католиком в упомянутом раньше письме к папе Клименту. Но письмо это, по—видимому, было одним из маневров, к которому прибег Самозванец. Так, по некоторым сведениям, он сделал богатый вклад в православную церковь во Львове, что отнюдь не вяжется с представлением о яром католицизме Самозванца.

Впоследствии Самозванца укоряли за нежелание следовать православным обрядам, укоряли даже в том, что свадьбу свою он затеял в канун праздника Николая Чудотворца, что москвичами считалось недопустимым. Однако серьезных доказательств того, что Самозванец готов был сделать Россию католической, у нас до сих пор не имеется. Мы вправе говорить скорее о том, что Самозванец пытался примирить обе церкви – православную и католическую. Он смотрел на различие в обрядах этих церквей более или менее снисходительно и понимал, что изменить церковные порядки в России нелегко.

В этом отношении очень интересно, что в царствование Самозванца выпущена была книга «Апостол», в тексте которой нет изменений по сравнению с ранним московским изданием в сторону сближения с текстами католических церковных книг.

Для иезуитов поддержка, оказанная ими Самозванцу, оправдывалась стремлением утвердить в «еретической» России католицизм. Для Самозванца поддержка католических кругов означала усиление его позиций. Настоящей же силой, которая помогла Самозванцу овладеть московским престолом, были внутренние затруднения России. Народная ненависть направилась против господствующих крепостнических кругов. Она и свергла правительство Бориса Годунова.

 

РОЗЫСКИ В МОСКВЕ

Известие о появлении Самозванца пришло в Москву сравнительно поздно. Царь Борис всполошился с самого же начала и увидел в этой тени погибшего царевича самого опасного врага для себя и для своей династии. Он стал подозревать, что интрига созрела в среде ненавистных ему московских бояр.

Историк С. Ф. Платонов связывает выдвижение Самозванца с некоторыми боярскими родами, к числу которых в первую очередь относит Романовых. Страницы, посвященные Романовым как предполагаемым покровителям Самозванца, написаны Платоновым увлекательно. Но, присмотревшись поглубже к этим увлекательным страницам, мы сразу заметим некоторые недостатки построения Платонова. В сущности, никаких данных, кроме подозрений, царь Борис не мог выдвинуть против Романовых. К тому же нельзя игнорировать тот факт, что по «Новому летописцу», являющемуся одним из важнейших источников истории Самозванца, преследования Романовых начались раньше того, как Самозванец стал известен в Москве.

Конечно, «Новый летописец» мог перепутать последовательность тех или иных событий, но и сам царь Борис не мог представить никаких доказательств вины Романовых, у которых некоторое время жил Гришка Отрепьев. Романовы были обречены на преследования и на возможное уничтожение уже в силу того, что они были наиболее опасными претендентами на престол.

Права Романовых держались на том, что Анастасия Романовна, дочь родоначальника всей фамилии, была замужем в первом браке за Иваном Грозным, и от нее родились царевичи Иван Иванович, убитый отцом, и Федор Иванович, впоследствии царь.

Таким образом, братья царицы Анастасии Романовны имели права на московский престол в случае, если династия Калиты совершенно угаснет. Впоследствии царь Михаил Федорович Романов, бывший племянником царицы Анастасии Романовны, и подчеркивал свое право на престол именно тем, что он мог считать себя племянником самого царя Ивана Грозного.

Михаил Федорович в своих грамотах опирался на это родство или, точнее сказать, свойство с Иваном Грозным в доказательство своих прав на московский престол. Но как раз такие же права на московский престол имел и сам Борис Годунов, а также его сын Федор. Борис был братом царицы Ирины Федоровны, жены царя Федора Ивановича, и в силу этого царевич Федор Борисович приходился племянником последнему царю из династии Калиты – Федору Ивановичу. Именно этим правом родственности, или свойства, с угасшей династией оперировал и сам Борис Годунов.

И Романовы, и Годуновы, таким образом, имели совершенно одинаковые права на престол по московским понятиям. Практически же ни те, ни другие не были связаны кровным родством с Иваном Грозным и его сыновьями.

Однако после воцарения Романовых в официальных документах всячески подчеркивались права Романовых на престол, тогда как Бориса Годунова называли «похитителем» царского престола. Этот исторический подлог проходит красной нитью во всех сочинениях по истории смутного времени, написанных в царское время. К сожалению, этот подлог не опровергнут и в некоторых работах ученых нашего времени.

Понятно, что уничтожение Романовых при этих условиях казалось для Бориса Годунова предпосылкой прочности его власти. Это прекрасно понимали и сами Романовы, когда они в ссылке сетовали по поводу будущей участи их малолетних детей.

Появление Самозванца было на руку Романовым, вызывая надежду на уничтожение ненавистной династии Годуновых. Именно в сторону Романовых и других крупных боярских фамилий царь Борис и обратил свой гнев. Здесь сказалось старинное соревнование между боярскими родами, в силу которого и царь Борис в душе остался тем же самым боярином Годуновым, каким он был в годы царствования Ивана Васильевича Грозного.

Между тем успех Самозванца был гораздо выгоднее не для Романовых, а для Нагих, из рода которых происходила мать царевича Дмитрия. Существует предание, записанное уже в XVII веке, согласно которому царица Мария Нагая даже дала Самозванцу крест покойного мужа, как бы в подтверждение того, что Самозванец является настоящим сыном Грозного.

Хотя это предание записано сравнительно поздно, оно, тем не менее, имеет какое—то основание. Впоследствии Мария Нагая всенародно признала Дмитрия Самозванца своим сыном. Удивляться, что она могла согласиться с подлогом, в сущности, особенно не приходится, потому что при воцарении Самозванца она делалась вдовствующей царицей, тогда как при Годунове она должна была остаться на вечные времена в монастыре, хотя была еще сравнительно молодой и отнюдь не чужда была, по всем рассказам, мирской жизни.

Надо сказать, что Борис Годунов и сам обратил свое внимание на царицу Марию Нагую. Он ее допрашивал вместе со своей супругой царицей Марией Григорьевной. Царица была дочерью самого жестокого человека всей опричной братии, не кого иного, как Малюты Скуратова. Она и показала себя достойной Малютиной дочерью во время этого допроса. Царица была так обозлена, что готова была выжечь свечкой глаза матери убитого царевича. Но по—своему она была более права, чем сам царь, подозревая возможность интриги именно со стороны Нагих.

Здесь мы, собственно, и подходим к концу нашего повествования. Дальнейшее хорошо известно и многократно описано. Окончательный поворот в судьбе Самозванца произошел, как известно, под Кромами, где к нему присоединились царские воеводы, изменившие царю Борису.

Царь Борис к этому времени уже умер, а молодой царевич Федор Борисович оказался совершенно беспомощным на своем троне, как и «злая» царица Мария Григорьевна.

Поразительна участь семейства мудрейшего, хитроумнейшего царя Бориса. Ловкий авантюрист сел на московский престол. И никто из ближайших к Борису Годунову советчиков не помог молодому царю Федору Борисовичу укрыться за крепкими стенами какого—нибудь крепкого монастыря, например, Кирилло—Белозерского или Соловецкого. Федор Борисович с матерью остался в Москве, которая глухо волновалась.

Участь царя Федора Борисовича была поистине плачевной: он погиб от руки московских палачей, и даже не заговорщиков.

Так расправились московские люди с последним отпрыском Малюты Скуратова.

Позже москвичи свергли и самозванного царя Дмитрия Ивановича.

 

ЛЕКЦИЯ ПЕРВАЯ

Мой курс посвящен документальным источникам XVII в.

Как известно, письменные документы делятся на две основные группы – повествовательные источники и акты.

Не приходится доказывать значение повествовательной литературы, к которой относятся летописи, хронографы, сказания, жития святых, записки и т. д. На этих видах источников держится описание громадного количества фактов, происходивших в России XVII в. В основном это тот материал, который рассказывает о политических событиях, о том, что и позволяет нам составить политическую историю.

Но если присмотреться к повествовательным источникам, то сейчас же можно заметить некоторые их особенности, которые необходимо учитывать каждому историку.

Как правило, повествовательные источники отдалены во времени от описываемых в них фактов. Даже сказания, ставившие своей задачей рассказ о тех или иных фактах своего времени, все—таки отдалены каким—то промежутком времени от описываемых в них событий.

А между тем, даже короткое время, отделяющее сказание от описываемых в нем фактов, создает условия для того, чтобы описываемые факты отчасти были переиначены, отчасти искажены.

Мы встречаемся постоянно с одним и тем же явлением, когда два или три свидетеля рассказывают об одних и тех же событиях как очевидцы, но по—разному.

Отсюда понятны пестрота и своеобразие повествовательных источников.

В них мы встречаем то рассказ, допустим, о патриархе Филарете, в котором восхваляются его действия, то рассказ, где те же самые действия рассматриваются критически и даже осуждаются.

Здесь мы встречаемся со второй особенностью всякой повествовательной литературы, – с тем, что эта повествовательная литература субъективна. Она передает факты и дает объяснение этих фактов всегда с какой—то субъективной точки зрения. Это отношение к фактам неизбежно, как бы автор ни хотел быть беспристрастным, а очень часто автор даже не желал быть беспристрастным или не мог быть таковым.

При этих условиях мы всегда, отводя почетное место повествовательной или, как принято теперь называть, нарративной литературе (от слова «narrare» – «рассказывать»), придавая этой литературе громадное значение, все—таки должны говорить о некоторой ее субъективности.

Иное значение имеют акты, т. е. те непосредственные документы, которые связаны были с жизнью: указы, отписки государственных учреждений, памяти, записи, челобитные и т. д. Конечно, и здесь возможны условия, при которых подобные акты могут быть заподозрены в подложности или субъективности.

Вот почему при изучении актов необходимо отличать подлинник от копии, хотя очень часто копия заменяет с полным правом первоначальный подлинник. Отдельные различного рода подлоги, искажения текста возможны и в копиях. Не будем отрицать возможность таких подлогов.

Мы знаем о существовании в XVI в. людей, которые умели делать подложные подписи даже на сставах в столбцах, на тех местах, где столбцы склеиваются друг с другом. Для этой цели нужно было расклеить столбцы и сделать так, чтобы верхние части буквы совпали с нижними. И тем не менее, подобного рода подлоги существуют. Вот почему обязателен палеографический и дипломатический анализ актов.

Всем известна узость актов как памятников, – крупнейшие памятники этого характера с трудом могут быть сравнимы с повествовательными памятниками, рассказывающими о тех или иных событиях: как правило, акты не передают каких—либо эмоций, взглядов тех или иных составителей этих актов, даже в завещаниях мы видим обычную форму. И все же именно акты представляют собой вещественные памятники, непосредственно сохранившие на себе следы тех или иных событий.

Акты в этом отношении привлекают наше внимание: и само содержание актов, и подписи на этих актах, и следы подложности актов. Ведь человек, составлявший акт, как правило, стремился отразить то время, те события, которые происходили именно тогда, когда писался этот акт.

Пишет какой—нибудь человек «пожилую» запись о крестьянине, который садился на новое место, вносит в эту «пожилую» запись различного рода обязательства крестьянина. И вот перед нами памятник совершенно определенного порядка. Он, допустим, имеет запись, показывающую, что он составлен 11 декабря 1626 г. Это и есть непосредственно памятник 11 декабря 1626 г., если у нас нет каких—либо доказательств его подложности.

И хотя историк пользуется самыми различными памятниками, все—таки он поставлен перед тем фактом, что акты представляют собой вещественные остатки прошлого, которые тем самым не могут быть опровергнуты и заподозрены в искажении факта, если они являются подлинными. А всякий памятник повествовательный может все—таки считаться какой—либо интерпретацией событий со стороны его составителя.

Вот почему в своем курсе я остановлюсь главным образом или, вернее, основным образом на актах.

Я должен сказать, что целый ряд областей жизни именно и охватывается актами. Это области экономической и социальной жизни, которые мы больше всего изучаем и которые, тем не менее, с трудом изучаются при помощи одних только актов, так как всякий акт – как отражение непосредственной жизни – представляет собой в известной степени узкий памятник.

Надо сказать, что в нашей истории, в истории СССР, как, вероятно, и в истории других народов, существует разница между значением повествовательных памятников, с одной стороны, и актовых памятников, с другой стороны, для изучения отдельных столетий нашей истории.

В самом деле, возьмите хотя бы историю Киевской Руси. Что является основным для изучения истории Киевской Руси» В первую очередь летописи, сказания, отчасти Русская Правда, которую очень трудно причислить к документам, подобным, например, позднейшему Соборному уложению 1649 г., так как мы спорим до сих пор о том, что представляет собой Русская Правда, является ли она памятником юридическим, официальным или неофициальным.

Что касается актов X–XIII вв., то их очень небольшое число, и важнейшие из них, подобно договорам Руси с греками X в., дошли до нас в составе летописей, т. е. они являются копиями и такими копиями, которые могли быть искажены и интерпретированы летописцем при внесении их в летопись.

Для XIV–XV вв. – иная картина. Летописи, сказания, отдельные юридические памятники будут составлять здесь для историка, можно сказать, основные источники для изучения политической истории. Количество актов – купчих, завещаний, договоров и т. д., – растет из столетия в столетие. Появляются целые их коллекции, составленные в XIV–XV вв. XV век представлен уже большими коллекциями актов, по преимуществу монастырских, не считая договорных и духовных великих князей, прекрасное издание которых было осуществлено недавно Л. В. Черепниным.

Если вы пойдете дальше, в XVI–XVII вв., вы будете видеть, как постепенно значение актового материала увеличивается для историка. А в XVII в., собственно говоря, основным историческим материалом, на котором строится история, являются уже акты. Для XVII в. можно говорить об обилии актов, до сих пор не изученных, до сих пор не освоенных. Однако именно для XVII в. существует резкая грань, которая позволяет как бы подвести итог тому, что сохранилось до этой грани, и тому, что сохранилось после нее.

Этой гранью, как ни странно, является московский пожар 1626 г. Громадное количество актов в московских архивах, существовавших до пожара 1626 г., переживших занятие Кремля поляками, сгорело в 1626 г. Этот год сделался своего рода памятной датой. Акты, датированные временем до 1626 г., – сравнительная редкость. Документы, которые появляются после пожара 1626 г., существуют в значительном обилии.

Что же это был за пожар»?

«Новый летописец» пишет так: «Загорелся верх от Живоначальныя Троицы, что на рву, и от того сотворися великий пожар в Кремле граде… и в Китае граде…» И дальше пишет: «… и не остася ничто от онаго пожара, и вся казна в монастырех со всею церковною утварию, и в приказех все дела и в житницах хлеб, все погибе. Того ради царь Михайло Федорович посла писцов во всю Московскую землю».

Это последнее – о писцах, посланных «во всю Московскую землю», – говорит о том, что погибли документы даже писцовых дел, по которым производился расклад повинностей, налогов, учитывалось тяглое крестьянское и посадское население.

И в приказах проводились большие работы по возможному восстановлению погибших памятников. Так появились в это время уставные книги приказов – Холопьего, Разбойного, Поместного и т. д., – где были вписаны различного рода документы, относящиеся к более раннему времени. Пожаром 1626 г. можно объяснить гибель многих ранних документов. Лишь духовные и договорные грамоты, которые хранились, как зеница ока, сохранились почти полностью.

О гибели документов приказов свидетельствуют, в частности, акты писцового дела, которые были изданы в свое время академиком С. Б. Веселовским. Напри мер, в докладе из Приказа Устюжской чети (четверти) от 19 сентября 1626 г. говорится так об этом пожаре, происшедшем 3 мая 1626 г.: «…те новые писцовые книги, каковы было им отдати в четверти, и чорные, и приправочные книги, и государев наказ, каков им дан в четверти, и государевы указные грамоты у князя

Ивана Волконсково на дворе все згорело майя в 3 день. А у подьячего уцелело с вяземских книг одна перечневая роспись».

Здесь прямое указание, что погибло в этом пожаре. И становится совершенно понятным, почему этот пожар 1626 г. для наших приказных дел является своего рода катастрофой.

Этим и объясняется, в частности, что в делах Бронной слободы документы позже 1626 г. есть, а до этого времени – нет. Они сгорели.

Что же представляют собой громадные залежи актового материала, оставшиеся и накопленные после 1626 г.»

Нам приходится здесь придерживаться в основном иного деления актов, чем деление на государственные и частные. С виду это деление как будто чрезвычайно удобно. Практически же оно не предусматривает существования в России XVII в., например, земских изб. Все, что сделано в земских избах, относится к частным документам. И наоборот, какой—нибудь документ Царицыной мастерской, о пошивке платья, о пуговицах, которые надо ставить на царский кафтан, – это как бы государственные акты. Формальный принцип этот, как мне кажется, себя не оправдывает. Вот почему, я думаю, проще разделить актовые материалы на дела государственных и земских учреждений, дела монастырские и боярские, и частные акты. Такое деление, конечно, может быть подвергнуто сомнению и очень большой критике, но для нашей лекции оно значительно более удобно.

Несомненно, работающие над историей XVII в. – и до пожара 1626 г., и после пожара 1626 г. – больше всего пользуются приказными делами. Вот почему нам надо остановиться раньше всего на приказах и рассмотреть эту приказную систему, которая, к сожалению, описана очень слабо в наших исторических трудах – как нечто второстепенное, хотя в действительности она имела колоссальное значение для XVII в. и особенно для источниковедения XVII в.

У нас есть для изучения приказов середины XVII в. прекрасное пособие – это сочинение Григория Котошихина. Григорий Котошихин был очень своеобразной фигурой в XVII в. Вначале он был подьячим в московских приказах. Что у него произошло в приказах, до сих пор точно не известно. Сам он в своем жизнеописании жалуется на то, что его обижал князь Юрий Долгоруков. А князь Юрий Алексеевич Долгоруков был действительно человеком чрезвычайно жестоким и придирчивым. О нем великолепные строки написал в своих «Посадских людях XVII в.» покойный П. П. Смирнов. Но, во всяком случае, известно, что Григорий Карпович Котошихин, по выражению наших документов, «заворовал», т. е. сбежал вначале в Польшу. В Польше он не удержался. Из Польши переправился в Любек, затем в Нарву и оттуда в Стокгольм. По дороге он переменил имя и стал называться Иваном Александровичем Селицким. В Стокгольме он поселился в доме королевского переводчика Анастасиуса и помогал при переводе русских писем. Известна следующая история, которая ярко его характеризует как человека. Он, по—видимому, вступил в связь с женой своего хозяина Данилы Анастасиуса. В припадке ярости убил своего хозяина и был в Стокгольме казнен. Котошихин является автором сочинения о России XVII в. На рукописи этого сочинения, в библиотеке Упсальского университета, имеется надпись: «Григорья Карпова Кошихина Посольского приказа подьячево, а потом Иваном Александром Селицким зовимаго, работы в Стохолме 1666 и 1667». Надпись сделана почерком XVII в., но очень неуверенно, по—видимому одним из шведских переводчиков, а может быть, просто человеком, который жил в Швеции и интересовался русскими делами. Швеции особенно часто приходилось иметь дело с Россией. И вот этим объясняется большое количество документов, которые сохранились в Стокгольме.

Надо сказать, что отношение к сочинению Григория Котошихина у нас за последние годы было несколько неправильным. Поскольку Котошихин был изменником, признавалось, что и его сочинение является яростным памфлетом против Русского государства, против России XVII в. Присмотрясь к сочинению, мы видим, что сочинение не является памфлетом. Иногда в нем имеются высказывания против бояр, но в целом перед нами предстает настоящий русский человек, который не только с большим знанием, но и с большим интересом и участием описывает то, что происходило в это время в России. Причем он описывает то, что почти никогда не описывалось, т. е. приказы, распорядок при дворе и т. д., называет имена, фамилии и пр., с большим знанием дела. А вот поэтому, мне кажется, что слова, которые написаны шведским переводчиком рукописи Григория Котошихина, – а слова эти такие: «Так кончил жизнь свою Селицкий, муж русского происхождения, ума несравненного», – заслуживают внимания.

Как бы мы ни расценивали жизнь этого настоящего авантюриста, очень нечистого в своей личной жизни человека, надо все—таки признать, что сочинение он написал превосходное, которое в отдельных своих частях перекликается с такими произведениями, как «Житие протопопа Аввакума».

Это, конечно, не памфлет, а пособие – чрезвычайно важное для изучения деятельности приказов. Я приведу пример, как описывается Устюжская четверть, о которой говорилось выше: «Приказ Устюжская четверть. А в нем сидит боярин да два или три дьяка. А ведом в том приказе город Устюг Великий со всякими податми с посацких людей и с волостных и уездных крестьян, и с кабаков, таможень, и со всяких откупов. А соберется тех доходов в год больши 20 000 рублев». Краткое, очень точное описание, показывающее великолепную осведомленность человека. Однако, хотя мы и имеем такое подробное описание приказов, это не значит, что материалы приказов, которые описывает Котошихин, дошли до нас в сохранном и полном виде. Дела целого ряда приказов погибли в силу различных причин. Наиболее полно сохранились дела трех важнейших приказов – Посольского, Разрядного и Поместного. Причем количество материалов, сохранившихся от этих приказов, настолько большое, что, например, дела Разрядного приказа в столбцах до сих пор еще полностью не описаны, а столбцы Поместного приказа стали развертываться только в недавнее время. До сих пор мы толком не знаем, что же хранится полностью в этих делах.

Сохранились, но в гораздо меньшей степени, дела и других приказов: Тайного приказа, Приказа Большой казны и т. д. А дела некоторых приказов погибли. Так, погибли документы Приказа Казанского дворца, ведавшего территорией Казанского и Астраханского царств. От него уцелели случайные остатки.

Хорошо сохранились дела Сибирского приказа. Они до сих пор служат неисчерпаемым источником, откуда берутся разнообразные материалы по истории Сибири XVI–XVII вв.

Надо отметить, что сохранились документы Дворцового приказа. Я не случайно выделяю этот приказ. Дело в том, что Дворцовый приказ представлял собой приказ особого характера. Его материалы скорее можно причислить к таким документам, как документы отдельных бояр, или приказа, подобного Аптекарскому, который ведал и крупными делами, и иногда очень незначительными.

Обратимся к самому устройству приказов и посмотрим, что оно собой представляло.

Во главе приказа стоял, как правило, боярин или окольничий, иногда для небольших приказов мог быть и думный дворянин. Эти начальники приказов назывались также судьями приказов. Они говорили о себе, что сидят в судьях. Часто мы изображаем дело так, будто эти начальники только формально возглавляли приказы. Но в действительности это не так. Мы знаем, что в практике существовали судьи двух родов: одни действительно ведали делами и направляли их, другие только верховодили. Из числа первых напомню имя Афанасия Лаврентьевича Ордина—Нащокина, которого никто не считает человеком бездеятельным. Я мог бы назвать несколько других имен, хотя бы начальника Стрелецкого приказа князя Ивана Андреевича Хованского, который был убит во время восстания стрельцов 1682 г.

В целом надо сказать, что наиболее постоянным составом в приказах являлся дьяческий и подьяческий персонал. В приказе сидел дьяк. Если приказ был большой, то во главе стоял думный дьяк, который имел право заседать в Думе. В больших приказах – думный дьяк, один или два дьяка, как бы начальники канцелярии. В менее крупных – два дьяка или один дьяк. Ниже их стояли подьячие, писцы, сторожа, рассыльщики, в Посольском приказе – переводчики.

Сами подьячие, которые составляли канцелярию, подчиненную дьякам, делились обычно на «старых», «средних» и «молодых» подьячих. Иногда подьячие выделялись, получали право подписи на документах, и в этом случае назывались подьячими «с приписью». Подьячие представляли собой крупные фигуры. Слово «подьячий» не должно вас смущать. В XVII в. подьячий – крупное лицо. Это совсем не то, когда в XVIII–XIX вв. подьячими называли тех же канцеляристов, но только в презрительном тоне. Хотя, конечно, и для XVIII–XIX вв. эти канцеляристы имели важное значение.

Обычно приказы делились на столы. Например, Разрядный приказ делился на восемь столов. Стол ведал какой—нибудь значительной территорией или ему поручалась какая—нибудь определенная отрасль управления.

Надо сказать, что приказы были неоднородны. С одной стороны, были приказы такие, как Сибирский, Казанского дворца, Устюжской, Новгородской четвертей, которые ведали определенной территорией, а с другой стороны, существовали приказы, подобно Разрядному, Посольскому, которые ведали отдельной отраслью.

Существовали еще приказы такого характера, как Патриарший или Дворцовый, которые ведали особыми отраслями управления и землями.

Столы в отраслевых приказах ведали иногда определенной территорией. Так, в Разрядном приказе известны столы: Московский, Владимирский, Белгородский, Новгородский, Севский, Приказной, Денежный, Поместный.

Столы делились на повытья. Повытья охватывали только определенную часть территории, рассматриваемой в столе. Отсюда название, в XVII в. очень распространенное, – «повытчик», т. е. человек, который ведает определенной территорией.

Количество людей, сидевших в приказах, было различным – от одного десятка до 100 человек. А. В. Чернов, который изучает историю государственных учреждений, утверждает, что в Поместном приказе было до 900 человек. Я этой цифре не очень доверяю.

Основная масса дьяков и подьячих были средними, нетитулованными, но некоторые из них очень часто выходили в разряд наипервейшей знати.

По настоящему своему значению думные дьяки представляли собой крупнейших лиц государства. В середине XVII в. был дьяк Посольского приказа М. Волошенинов. Шведский резидент в Москве в своем письме королеве его называет не иначе, как канцлером. Другой дьяк Посольского приказа Н. Чистой, убитый в Московское восстание 1648 г., был правой рукой боярина Бориса Ивановича Морозова, правившего государством в первые годы царствования Алексея Михайловича Романова.

Наряду с центральными приказами существовало большое количество приказных изб в городах. Иногда их называли съезжими избами. Приказные, или съезжие, избы представляли воеводскую канцелярию XVII в. Вопреки обычным представлениям о том, что в России XVII в. эти учреждения не были оформлены, мы можем прямо сказать, что приказные избы были настоящими канцеляриями. Споры о том, были ли приказные учреждения или нет, я слышал в своей молодости между самыми почтеннейшими профессорами Московского университета. Теперь они кажутся странными.

Тогда же совершенно серьезно спорили – настоящие это учреждения или не настоящие, потому что неизвестно, были ли там присутствия в такие—то дни или не были. Теперь мы знаем, что присутствия в съезжих избах были, но, конечно, несколько другого типа, чем в XX в.

Итак, приказные, или съезжие, избы представляли собой настоящие учреждения, которые в больших городах делились точно так же на столы, а в других городах – на повытья. Например, по смете 1655 г. в Псковской съезжей избе было четыре стола: Разрядный, Денежный, Поместный и Судный. Из этого перечня видно, что приказные избы уже делились по отраслям: Разрядный – значит военный; Денежный связан с доходами и расходами; Поместный связан с поместным землевладением, вотчинами; Судный разрешал различные судные дела. Общее количество подьячих было довольно значительным: их было 24 человека, не считая того, что еще существовало два дьяка, но дьяки сюда уже не входили, они шли по особой рубрике.

Такие города, как Псков, Новгород, Казань, Астрахань, Смоленск, имели обычно воеводу с одним или двумя товарищами и двух дьяков. Причем дьяки ставили себя очень высоко и большей частью служили дольше, чем воеводы. Я напомню вам о том, что в Пскове уже в XVI в. дьяки представляли собою людей, фактически правивших Псковской землей. И это вызвало, между прочим, даже у летописца очень ядовитое замечание. Он сказал, что, мол, после такого—то дьяка и был дьяк мудрый, и был дьяк честный, Господь милостив к своему созданию, а земля пуста.

По смете 1655 г. мы можем уследить, как резко различались подьячие даже по жалованью: «В Розрядном столе: 30 рублев – Володимер Самойлов, 8 рублев – Филип Емчужников, 5 рублев – Герасим Володимеров, по 4 рубли – Фадейко Савин, Ондрюшко Максимов, по 2 рубли – Стенка Федоров, Брошка Воинов».

Перед вами разница между старыми, средними и молодыми подьячими. Старый подьячий Владимир Самойлов получал 30 рублей, а Брошка Воинов, молодой подьячий, – 2 рубля, в 15 раз меньше.

Архивы приказных изб велись очень тщательно. Примером этого является архив Псковской приказной избы, о документах которой я уже говорил. Особенно в хорошем состоянии акты по Якутской приказной избе. Как раз здесь мы и находим громадное количество дел, относящихся к Якутии XVII в. Теперь все эти дела перевезены в Москву и хранятся в ЦГАДА.

Если вы посмотрите общее количество архивов приказных изб в ЦГАДА, то там имеются архивы по крайней мере 80 приказных изб.

Компетенция воевод была самая различная, а, следовательно, были самые различные дела. Здесь и дела по установлению и взысканию налогов, поместные дела, споры различного рода и дела о «непригожих» речах. Особенно распространены дела чисто бытового характера.

Часто подобные дела поступали и в центральные архивы в виде, например, отписок. Эти отписки сохранились в центральных учреждениях, а черновики отписок в большинстве своем до нас не дошли.

Переходя от приказных учреждений, государственных, к архивам других, негосударственных учреждений, на первое место следует поставить прежде всего акты, сохранившиеся в архивах церквей и монастырей. Как следует до сих пор еще не изучены эти дела в монастырских и церковных учреждениях. Но в основном они велись так же, как и в государственных учреждениях. Причем всякий крупный монастырь или епископский дом имел у себя приказных, тщательно заботившихся о сохранении этих дел. Например, в Архангельском архиве имеются документы Антониево—Сийского и Николо—Карельского монастырей. Документы Антониево—Сийского монастыря сохранились в виде хозяйственных книг с XVI в. вплоть до начала XX в. Такого собрания хозяйственных документов я нигде больше не видел. Из года в год все это сохранялось до настоящего времени.

В состав монастырских и церковных архивов входили документы двух видов. Это, во—первых, купчие, дарственные, вкладные и прочие документы земельных владений. Эти документы наиболее изучены. Причем некоторые монастыри, например, Троице—Сергиевский, отличались громадными архивохранилищами.

Как раз эта часть документов (купчие, вкладные, дарственные и др.) больше всего подвержена различного рода вставкам, изменениям и пр. Теперь доказано, что некоторые древние грамоты Троице—Сергиевского монастыря являются подложными. Эти подлоги были сделаны еще в XV–XVI вв. Но таких документов – подложных, очень мало. Больше встречаются акты, где в старый текст внесены изменения. Но громадное большинство, конечно, является документами подлинными, не подвергнутыми никаким изменениям в позднейших копиях.

Вторая часть документов – это хозяйственные документы: приходо—расходные книги, книги записные, различного рода писцовые документы, описи казны. Таких документов XVII в. сохранилось значительное количество.

По—видимому, крупнейшие бояре точно так же имели архивы. И хотя эти архивы относились к частным архивам, практически они строились по типу государственных приказных учреждений.

Наиболее известным является архив боярина Бориса Ивановича Морозова – воспитателя царя Алексея Михайловича, фактически правившего государством в первые годы его царствования. Управление вотчинами находилось в Москве, при дворе самого боярина Б. И. Морозова. И отсюда рассылались «грамоты» и «памяти»; эти названия имеются в самих документах боярина Морозова. Например, начало такой грамоты: «От Бориса Ивановича в нижегородцкую мою вотчину в село Новое Покровское, человеку моему Клементию Винюкову». Прямое подражание приказному документу – царскому указу. Если переложить текст на формулу царского указа, получится примерно так: «От царя и великого князя Михаила Федоровича в нашу нижегородскую вотчину, в село Новое Покровское, приказчику моему…».

Эти документы интересны тем, что материалы в них иные, чем в приказных документах. Это документы по преимуществу хозяйственно—управленческого порядка, касающиеся вотчин.

Земские избы. Они представляли собой не что иное, как управление посадскими общинами в городах. Посадские люди объединялись в общины во главе с выборным земским старостой. Один земский староста или два земских старосты в больших городах. В таких городах, как Псков и Новгород, он назывался всегородным старостой. Посадские общины ведали распределением налогов, повинностей. Они исполняли в некотором роде функции государственных учреждений, хотя и были выборными.

Опять вы видите, как трудно проводить принцип разделения на государственные и частные акты.

В ЦГАДА сохранились 34 архива земских изб и, кроме того, архивы земских старост – Бежецкий, Галицкий, Дмитровский и Муромский.

Надо сказать, что по—настоящему дела, которыми ведали земские старосты, не изучены. Иногда пытаются представить дело так, что земские старосты чуть ли не назначались правительством. А мы знаем, что в XVII в. происходили постоянные споры при выборах земских старост. Классовая рознь развивалась до такой степени, что иногда дело доходило до прямых доносов и жалоб со стороны «лучших» посадских людей на выборы земских старост, если они исходили от «меньших» посадских людей.

Кроме того, существовали еще и земские дьячки. Сохранились их небольшие архивы, главным образом, в мелких мирах. Земские дьячки ведали волостью, сбором определенных денежных повинностей.

Когда мы были со студентами в Каргополе, то нашли несколько таких материалов XVII в., где было указано, сколько с кого собрано средств. Там были интересные сведения о том, что те же земские дьячки занимались сбором денег на взятки воеводам, которые были тем самым как бы узаконены. Есть такая книга, изданная давно и очень интересная, которая включает материал о том, сколько кому раздавалось взяток. Например, какому—нибудь дьячку привозили две бочки груздей, – грузди не нужны, нужны рыжики, тогда подаются рыжики.

Земский дьячок был иногда человеком влиятельным и достаточно грамотным. Одну записку земского дьячка XVII в. я издал в журнале «Исторический архив».

М. М. Богословский в работе «Земское самоуправление на русском севере в XVII в.» приводит дело, согласно которому подаются жалобы на одного земского дьячка, который оказывается дьячком очень властолюбивым и недобросовестным. Там указывается, что «тот Андрюшка бывает в земских дьячках и по нем де все скажут», т. е. как он хотел бы сказать, так и скажут.

Наконец, существовала еще одна разновидность приказного племени, которая известна под названием площадных подьячих.

Во всех городах на площадях сидели эти площадные подьячие. В Москве – в Кремле у Ивановской колокольни. Отсюда, от этих подьячих, идет, как некоторые полагают, выражение: «кричать во всю Ивановскую».

Я сейчас издаю запись такого площадного подьячего, который о всей своей жизни рассказывает, что он, мол, 30 лет был подьячим в разных городах. Эти подьячие, архивов которых до нас никаких не осталось, писали различного рода бумаги на площади. Кто из вас помнит начало оперы М. П. Мусоргского «Хованщина», тот может представить себе этого площадного подьячего.

Некоторые площадные подьячие были видными людьми. Например, во время Псковского восстания 1650 г. староста площадных подьячих Томила Слепой написал известную Псковскую челобитную. Памятник очень яркий. Томила Слепой был человеком не без литературных способностей. Находясь в тюрьме, он пишет грамотку, где насмешливо описывает псковичам свою жизнь в тюрьме. Он говорит: я, мол, сижу в тюрьме и жду себе «терема вечного», и такую же подушку под голову, как у меня, в виде камня, и вы ждете.

Эти площадные подьячие и еще целый ряд приказных людей были авторами громадного количества отдельных частных актов, о которых я буду говорить особо, когда мы рассмотрим общую характеристику этих приказных документов.

Если вы теперь все сказанное сведете воедино, то перед вами встанет картина несколько иная, чем обычно представляют. Вы будете с некоторым уважением к этим приказам относиться.

Государство дворянское – оно в значительной мере опиралось на эту приказную компанию, которую, надо сказать, жгуче ненавидело население. От них шла возможность изменений в приказных документах, они производили различного рода волокиту, которая в XVII в. даже в царских документах носила название «московская волокита». Царь часто предписывал вершить дела определенные без «московской волокиты». «Московская волокита» представляла собой весьма большое явление.

Весь этот процесс для XVII в. был прекрасно показан в «Повести о Ерше Ершовиче». И вот этих подьячих часто разоряли во время восстаний, иногда они и гибли. С XVII в. они носили очень поэтическое название «крапивное семя».

Конечно, не надо преувеличивать значение приказов в государстве. Но если принять во внимание, что 90 % документов, и государственных, и частных, и других, дошли через руки приказных людей, то нам с вами, как историкам, следует проникнуться некоторым уважением к этому «крапивному семени».

 

ЛЕКЦИЯ ВТОРАЯ

Сегодня я буду рассматривать с вами вопрос о самом приказном делопроизводстве, о внешней форме тех документов, которые выходили из наших приказов, поступали в приказы и в конечном итоге были распространены и в частной практике.

В приказном делопроизводстве XVI–XVII вв. употреблялись две внешние формы документов: во—первых, столбцы и, во—вторых, книги. О книгах я буду говорить позже. Отмечу только, что книги, применявшиеся очень часто для описания местностей, записей налогов и т. д., по своему характеру мало отличались от рукописных книг того времени. Иной характер имели так называемые столбцы.

Что собой представляли столбцы» Столбец представлял собой не что иное, как длинный листок бумаги или некоторое количество листов бумаги, скрепленных вместе и свернутых.

Возникает вопрос: когда началось употребление столбцов» Если вы поищете ответа на этот вопрос в специальной литературе, то ответа не найдете. В особой статье архивиста профессора И. Ф. Колесникова мы встречаем название одной части его статьи: «Происхождение столбцов…». Но, кроме этого названия, в ней ничего о происхождении столбцов не говорится.

В свое время я предполагал, что столбцы вошли в обиход с начала XVI в., может быть, существовали в XV в. В настоящее время я считаю это неправильным. Думаю, что столбцы существовали по крайней мере с XIV в.

Правда, доказать такое раннее существование столбцов очень трудно. Дело в том, что даже в XVI в. грамоты не имели характера столбцов, а носили примерно такую форму. Это тоже своего рода как бы столбцы, но скрепленные по другому совершенно принципу. Это длинный широкий лист бумаги. Обычно грамота и была такого характера – на пергамене, на бумаге. Это широкий лист, на котором писали иногда с полями, иногда без полей. Подлинная грамота, которую вы видите, точнее выпись, сделана в 1565 г., как раз в год опричнины. Именно такой характер имели наши грамоты вв.

Можно сравнить обе формы документов и увидеть различия между ними. Ясно можно показать и различие между позднейшими документами, которые представляли собой не что иное, как листы бумаги, потом сшитые вместе в тетрадь.

Каким образом получился столбец» Путем того, что большой александрийский лист бумаги резался на две или три части и получались длинные полосы бумаги – иногда шире, иногда уже. Замечается уширение столбцов к концу XVII в. А потом – в начале XVIII в. – переход к листам бумаги, которые сшивались в тетрадь и складывались в вязки.

Итак, когда же возникли столбцы, каково их происхождение» В грамотах уже XIV в., например, в духовной Ивана Калиты, написанной около 1339 г., мы встречаем некоторые указания на столбцы, но под другим названием. В этой грамоте написано: «А что мои люди куплении в великом свертце, а тыми ся поделять сынове мои», т. е. следовательно, все холопы, купленные люди, записаны были в «великом свертке». Название «сверток» подходит к слову «столбец», потому что столбец свертывался таким образом из листьев бумаги. «Великий сверток» – это не был маленький сверток, а это был большой сверток. Предполагается, что, вероятнее всего, этот сверток состоял из нескольких столбцов, склеенных вместе. Обращаю ваше внимание, что эти купленные люди были записаны именно в великом свертке так, как в XV–XVII вв. писались те же холопы или те же дворовые в таких свертках, в выписях.

Сверток упоминается и в докончании великого князя Дмитрия Ивановича Донского с двоюродным братом Владимиром Андреевичем Серпуховским около 1367 г. В этом докончании читаем следующее: «А ординская тягость и протор дати ти мне, брату своему старейшему, с своего удела по давным свертком». «А ординская тягость и протор…», которые даются младшим удельным князем старшему «по давным свертком», потому что выходы платил великий князь. Если вдуматься в эти слова, то тогда вы, пожалуй, согласитесь опять, что эти «давние свертки» могут относиться к понятию столбца.

Слово «сверток» употребляется в постановлении великого князя Василия Дмитриевича, которое было вынесено вместе с митрополитом Киприаном в 1402 г. Там мы читаем: «Списан бе бысть сии сверток из великого и старого Номоканона на Москве, в лето 6911, индикта 11, месяца ноября 11». Номоканон, или кормчая, представлял собою собрание церковных правил, канонов, и рядом с этим – различных византийских законов, отчасти и русских, так как в некоторый разряд кормчих была внесена и Русская Правда, начиная со знаменитого списка конца XIII в., составленного в Новгороде.

Самое интересное то, что свертки и столбцы употреблялись не только в нашей практике, но и в практике прежде всего Казанского царства.

Вот перед вами единственный, уникальный памятник – знаменитая грамота казанского хана Сахиб—Гирея первой половины XVI в. Найдена она была в годы революции у какого—то муллы, считалась памятником священным и оказалась не чем иным, как ярлыком хана Сахиб—Гирея с пожалованием льгот феодалам.

Следовательно, мы можем предполагать, что в первой половине XVI в. в Казанском ханстве употреблялись столбцы.

Мало того, в среднеазиатских ханствах употреблялись точно такие же столбцы. Эти столбцы хранятся у нас в архивах.

Это позволяет думать, что наши столбцы, если не были заимствованы, то во всяком случае принадлежат к восточной традиции. Ведь мы не знаем ничего о таких документах византийских, болгарских. Характерно, что подобного рода столбцы были во всеобщем употреблении на Востоке и у нас. Это, следовательно, какая—то общая традиция, которая позволяет думать о том, что столбцы не появились как—то внезапно. Может быть, это связано с тем, что на Востоке бумага хлопчатная употреблялась раньше, чем в Западной Европе. Во всяком случае, такую мысль я позволю себе высказать, потому что ничего в противовес ей я не имею.

Обратимся непосредственно к тому, что представляли собой столбцы. Я говорил вам, что лист бумаги обычно разрезался.

И. Ф. Колесников, изучавший специально столбцы, доказывает, что бумажный лист разрезался на три—две части. В первом случае мы имели столбец длиной примерно 34 см на 15 см ширины, во втором случае, когда лист резался на две части, мы имели столбец длиной 45 см на 17 см ширины.

Такой столбец заполнялся обычно с одной стороны. Обратная сторона употреблялась только для помет. Но это в приказном делопроизводстве. В практической жизни было несколько по—иному. У меня, например, имеется столбец сибирского происхождения, принадлежавший, видимо, архиву служилых сибирских людей второй половины XVII в. Мне и продали его в свое время, более 25 лет тому назад, с некоторыми другими документами как раз как столбец из Сибири. Если на него взглянуть, то он написан с двух сторон. Но это не официальный документ. Такие частные письма служилых людей писались с двух сторон. Приказное делопроизводство этого не знало. Текст в приказном делопроизводстве писался с одной стороны. Оборот документа использовался для помет и для черновых вставок.

Сами столбцы состояли из целого ряда сставов. Сставом называлось то место, где столбец склеивался. Вот видите – склейка. Это называлось «сстав». По количеству таких сставов или склеек измерялась длина столбца.

Иногда длина эта была очень большой. Обычно приводится в пример подлинный столбец Соборного уложения – 959 склеек. Раскрытый он по длине составляет 309 м. Но это – не предел. Существовали и существуют нерасклеенные столбцы в архивах, которые имеют еще большую длину.

По этим сставам на оборотной стороне шла подпись дьяка или подьячего с приписью – того подьячего, который, не имея звания дьяка, пользовался правами подписи на документах.

Подпись делалась следующим образом. Когда документ склеивался, то по нему делалась подпись, которая захватывала верх и низ склейки.

Это делалось для того, чтобы в случае, если кто—нибудь попытался бы заменить данный сстав другим сставом, необходимо было бы подделать почерк, найти подходящие чернила, т. е., попросту говоря, такая подделка была чрезвычайно трудной.

Что же писалось на обратной стороне» На обратной стороне делалась обычно подпись дьяка или подьячего с приписью. Или, если документ был меньшего значения, – помета человека, скрепившего подобный столбец.

Например, на этой выписи, которая называется выписью с отказных книг 1691 г., расписался подьячий Ерошка Седов. Он написал на сставе: «подьячий Ерошка Седов руку приложил», а выше, поскольку нужно было засвидетельствовать документ, а на нем только один сстав, написано: «К сей выписи отказчик приказной избы…» Начал он запись выше сстава и кончил на нем. Один и тот же почерк.

Бывало так, что столбец оказывался чрезвычайно длинным. И в этом случае надпись растягивалась на сставах по слогам, т. е. можно было писать так: «К сей вы… пи… си от… каз… чик» и т. д. Когда он кончал писать на сставах эти все обозначения, он начинал опять свое: «К сей вы… пи… си…» и т. д.

Некоторые наивные издатели придают этой скрепе громадное значение. У нас есть такое издание, в котором писцовая книга прерывается посередке, потому что идет текст писцовой книги, а потом скрепа, продолжается текст, а потом вновь скрепа. Следовать этому примеру не нужно. Но отмечать данные надписи нужно, потому что это позволяет установить подлинность дела.

На обратной стороне столбца писались и различного другого характера пометы. Прежде всего, на тех документах, которые отправлялись в провинцию, обычно воеводам, вернее воеводским канцеляриям, ставились пометы такого, например, характера: «128–го июня в 24 день подал отписку казанец Роман Бартенев». Это имеем, например, на отписке казанского воеводы князя Лыкова. Пометы имеют чрезвычайно важное датирующее значение. Приведу несколько таких помет. Вот перед нами грамота 1667 г. из Приказа Казанского дворца астраханскому воеводе князю Хилкову. Надо сказать, что название этого документа, опубликованного в издании «Крестьянская война под предводительством Степана Разина», неправильное. Надо было написать не грамота, а указ. Я потом объясню, почему и чем отличается грамота от указа. Этот указ получен был воеводой, и на нем имеются надписи и пометы на обороте. По склейке приписано: «диак Андрей Немиров». Внизу на обороте: «справил Левка Меньшов». Это указывает на то, кто писал, кто составлял указ в приказе. Дальше помета: «175–го апреля в 29 день подал государеву грамоту сотник астраханских стрельцов Филипп Веригин». Это тот, кто доставил указ. Ниже – помета. Помета имеет чрезвычайно важное значение, указывает на распорядок в приказе: «Записать в книгу и отписать к великому государю к Москве, что по вестям за воровскими казаками посланы ратные люди на море судами и сухим путем. И против сего государева указу на Черной Яр отписать». Такого рода пометы имеют чрезвычайно важное значение, и при издании документов они должны быть отмечены.

Пометы и распоряжения делаются и на документах, не имеющих дат, например, на челобитных. Большое значение имеют пометы о получении челобитных или о разрешении тех или иных дел по челобитным.

Очень важное значение пометы имеют для отписок, так как отписки часто не имеют дат в тексте, или дата в тексте бывает неясной. Такие пометы позволяют установить решение Боярской думы, а иногда – самого государя. Бывают пометы с надписью: «Государь указал и бояре приговорили». Это значит, что дело рассматривалось в Боярской думе.

Значение Боярской думы как государственного совета было значительно большим, чем обычно предполагается. Но так как протоколов Боярской думы практически не велось, то о деятельности Боярской думы мы больше всего узнаем или можем узнать из различного рода помет.

Какие выгоды были в хранении таких столбцов и какие невыгоды» Почему утвердилась такая форма, совершенно своеобразная и, может быть, неудобная»

Удобство столбцов заключалось прежде всего в относительной легкости хранения, в том, что он занимал сравнительно немного места. Столбец хранился в свернутом виде. Это первое. Я еще молодым видел (и сам отдавал в музеи некоторые столбцы XVII–XVIII вв.), как, например, дворянин Дмитровского уезда хранил фамильные столбцы. Это был круглый, из дерева, окованный ящичек, куда вкладывались столбцы.

Второе. Была известная трудность подделки и возможность установить эту подделку. Я говорил о том, что заполнить сстав новой надписью было чрезвычайно трудно. Если столбец был не очень большим, разрыв этого столбца был виден при всех условиях. И все—таки находились вставщики, которые ловко подделывали подобные столбцы. Мы знаем дела XVI–XVII вв., в которых эти подделки имелись.

Неудобство столбцов. Оно заключалось в том, что такие столбцы невозможно было подвергать настоящей описи и в большом количестве такие столбцы хранить было трудно. Дьяки на память помнили, вместе с подьячими, что имелось в том или ином столбце. Значит, при желании любой столбец можно было скрыть. Отсюда приказная неразбериха, приказная волокита и мошенничество, которые постоянно существовали.

Этим, между прочим, и объясняется то, что столбцы чрезвычайно трудны для современного описания. Обычно ведь столбцы составлялись постепенно: склеивались, писались надписи на сставах. При этом склейка иногда делалась заранее, когда готовился целый столбец. Но для того чтобы понять, что представлял собой столбец, что в нем написано, необходимо было его развернуть и потом читать лист за листом.

Есть такой столбец Каширской приказной избы. Это обычные дела о различных поместьях. Для того, чтобы прочитать, надо было развернуть огромный столбец и читать. Часто случается, что столбец рассыпается. И сложить его очень трудно. Я никогда не в состоянии сложить так, как полагалось бы складывать, потому что я не научился быть подьячим и, вероятно, не научусь. Представляете, какая трудность возникает при пользовании подобного рода документами.

Вот почему и в самих приказах, наряду со столбцами, составлялись записные книги, потому что записные книги могли иметь оглавление, и ими было пользоваться легче, чем столбцами. Вопросы описания столбцов в наших архивах и хранение их не получили еще полного разрешения.

Эти вопросы поднимались упомянутым мною профессором И. Ф. Колесниковым. Способы хранения столбцов различны. Есть возможность расклеивать приказные дела. Так были расклеены столбцы Посольского приказа. В этих условиях столбцы хранятся в виде целого ряда листов в папках. Но вследствие этого теряется вид столбца.

Если присмотреться к внутреннему содержанию столбца, то оказывается, что оно еще более сложное.

Столбцы Разрядного приказа представляют собой соединение различных дел, которые подьячий или дьяк соединил вместе. И этим объясняется то, что в столбцах Разрядного приказа Московского или Новгородского стола встречаются в одном столбце самые разнообразные дела. Стоит только посмотреть описи дел Разрядного приказа, как вы можете столкнуться с неожиданностью: начинается столбец о беглых крестьянах, а в середину вставлен какой—нибудь другой частный документ.

Это привело профессора И. Ф. Колесникова к очень неверному замечанию, что «таким образом, фактически единицей хранения (и следовательно, учета, обработки и использования) является каждая отдельная часть столбца», т. е. он разбивает столбец на отдельные части.

Но такая разбивка далеко не всегда точна. Перед вами столбец, написанный одним почерком. Это – одно письмо. Вот черновой столбец, но представляющий частное письмо, и еще третье письмо. Это все соединили вместе. Что между ними общего» А что общего бывает у нас, когда мы кладем в одну папку письмо к письму»

Единицы хранения различны. Но разделите и положите письма в разные архивы, и вы не узнаете, что это письма, которые получал и рассылал один и тот же человек. Вот почему при описи архивов правильно, не мудрствуя лукаво, пользоваться столбцом как единицей хранения, имея в виду, что столбец делится на отдельные документы, так как установление, что является отдельным документом, может быть очень произвольным.

Столбцы являлись основной формой документов, не считая книг. Но существовали и применялись другие формы документов, в частности для царских грамот.

Царские грамоты писались на развернутых листах александрийской бумаги, и в конце XVII в. они представляли собой уже печатный документ, в который вписывались различного рода пожалования. И таких печатных документов, начало которых восходит к Алексею Михайловичу и которые стали распространены при Федоре Алексеевиче и при Иване и Петре Алексеевичах, сохранилось порядочно. Их как реликвии хранили в дворянских семьях, и некоторые коллекции их у нас имеются.

Вот перед вами жалованная грамота. Она написана на склеенных листах бумаги, таким образом это напоминает столбец. Шелковая материя – тафта, как бы покрывает эту грамоту. Грамота печатная с богатым орнаментом. В печатный текст вписано, кому дана жалованная грамота – Матвею Ивановичу Батюшкову, что дано, т. е. дается перечень земель, и т. д. Под текстом – подпись, которую иногда неопытные люди принимают за царскую подпись, которая никогда не ставилась на грамотах. На грамоте – печать государева: с одной стороны – двуглавый орел, а с другой стороны – Георгий Победоносец.

Те документы, с которыми мы обычно встречаемся в настоящее время в архивах, различаются по двум группам: беловики и черновики. Это относится, конечно, не только к столбцам, но и к книгам, но в столбцах должно быть особо подчеркнуто.

Черновик – черновые письма. Когда в приказах составлялась какая—нибудь царская грамота, то она прежде всего составлялась в виде чернового письма или черновика, который подвергался правке. Составлял подобные письма обычно подьячий, правил дьяк, иногда и сам думный дьяк.

В делах псковских и новгородских 1650 г. мы встречаем правки думного дьяка Посольского приказа Алмаза Иванова – одного из знаменитых приказных деятелей середины XVII в., который наследовал еще более знаменитому М. Волошенинову. Эти приказные правки дьяка для чтения чрезвычайно трудны. Дьяки, как большие начальники, и писали так, как большие начальники, самым сквернейшим почерком. Нужен очень большой навык для их чтения.

Такие черновые письма были тем, что называют в настоящее время «отпуск». Они и оставлялись в приказах.

Отсюда вытекает вывод, что в наших приказах царские указы, памяти и т. д. дошли до нас в виде «отпусков», черновиков.

Отписки, получаемые в приказах с мест, – это отписки беловые. И, наоборот, те отписки, которые имеются в съезжих избах, чаще всего являются черновиками, а царские грамоты – беловиками.

Это отличие нужно иметь в виду, потому что И. Ф. Колесников делает неправильный вывод, что «отпуск», черновик, и беловая грамота – одно и то же.

Дело в том, что черновая грамота в некотором отношении ценнее, чем беловая. Она позволяет установить работу приказа, а работа приказа отражает работу не только самого приказа, но и правительства. Однако, с другой стороны, мы никогда не можем быть уверены, что беловая грамота с такого—то чернового «отпуска» была действительно отослана на место.

Как составлялись эти грамоты» Это можно проследить по документам. Я остановлюсь на документах о восстании 1650 г. в Пскове и Новгороде.

Здесь, в этих документах, отложившихся в различных приказных делах, мы встречаем целый ряд пометок и поправок к первоначальному тексту. Сравнивая дела между собою, мы видим, что эти поправки представляли, в сущности, отражение той большой правительственной работы, которая велась над подобного рода документами.

То же самое происходило и на местах. Когда 15 марта 1650 г. в Новгороде произошло восстание, митрополит Никон, воевода князь Ф. А. Хилков и дьяк В. Сафонов спрятались от восставших, и дьяк написал немедленно отписку в Москву. Причем эта отписка имеет ту замечательную особенность, что она вся исчиркана. Что это явилось следствием восстания, видно из того, что в конце сказано: «… а переписать, государь, начисто не успели, стало вскоре, а писал я, холоп твой Васька». Это, собственно, единственный документ, который вы найдете в приказах, когда дьяк осмелился послать такой документ в приказ.

Когда вы его читаете, вы видите перед собой все новгородские события: восставшие посадские люди и стрельцы заняли Кремль, воевода с Никоном спрятались, дьяк вместе с ними, дьяк пишет и т. д.

Вставки делались в черновике, во—первых, на полях и, кроме того, очень часто на обороте. Они обозначаются так называемым «крыжем». Это крестик в кружке, означающий, что по этому знаку надо смотреть вставку. Иногда – два крестика.

Эти различия беловиков и черновиков чрезвычайно важны для историка. К сожалению, следует отметить, что даже в наших хороших изданиях вы часто не получите ответа, что это такое: черновик, «отпуск» или подлинный, т. е. беловой, документ. Когда вы будете работать, вы всегда отмечайте «черновик», «отпуск», и всегда отмечайте эти поправки, которые внесены в текст.

 

ЛЕКЦИЯ ТРЕТЬЯ

В прошлой лекции мы с вами рассмотрели по преимуществу характер делопроизводства, сложившегося в приказных учреждениях.

Сегодня мы попытаемся взглянуть поглубже: какие документы выходили из этих приказных учреждений и поступали в них из местных, или провинциальных учреждений, т. е. приказных изб и прочих изб, существовавших в то время в России.

Следует сказать, что в XVII в. формуляр приказных бумаг сложился довольно точно, и подьячие и дьяки этого времени, можно сказать, не ошибались в том, как строить ту или иную бумагу, с чего ее начинать, как излагать и чем кончать эту бумагу.

Формуляр приказных бумаг складывался постепенно. В основном его сложение падает, как мне кажется, на XVI в. В XVII в. это уже вполне сложившееся канцелярское делопроизводство. Сломано оно было только в начале XVIII в., когда введен был новый канцелярский порядок при Петре I.

Нельзя утверждать, что все петровское делопроизводство и последующее делопроизводство XVIII в. было более четким, чем в XVII в. Оно приняло более, так сказать, ученый характер, известную ученую видимость: вместо «памяти» XVII в. при Петре I писали «промемории», вместо «отписки» появились «репорты» и т. д. Но если присмотреться к делопроизводству более раннего времени, то мы увидим, что многое из того, что сделано при Петре I по типу голландских, французских, немецких учреждений, собственно, могло бы и не делаться, необходимости такой в этом не было.

Остановимся теперь на тех основных, как бы мы сказали сейчас, входящих и исходящих бумагах, которые господствовали в приказных учреждениях XVII в. Здесь мы остановимся главным образом на бумагах делопроизводства приказных учреждений. Я это подчеркиваю.

Дело в том, что и в настоящее время существует еще такая терминология, согласно которой всякая бумага, выходящая от имени царской власти в XVII в., именуется грамотой. И в документах само слово «грамота» употребляется постоянно.

Но, если вы присмотритесь, как употребляется слово «грамота», то увидите, что словоупотребление это чрезвычайно широкое. В отличие от жалованных царских грамот, которые выдавались на поместья, вотчины, на пожалование угодий, – в отличие от этих грамот существовали другого вида грамоты, которые, по—моему, надо обозначать другим именем – «указ», т. е. те грамоты, которые выходили из приказных учреждений от имени царя Алексея Михайловича или какого—нибудь другого царя XVII в.

Вся путаница в терминологии происходит главным образом потому, что целый ряд документов, исходивших от имени царя, были практически документами, исходившими от приказов. Начинались они одними и теми же словами: «От царя и великого князя Михаила Федоровича всея Руси…» и т. д. Присмотревшись к этим указам, вы увидите отличие большое в самом их построении.

Уже с самого начала подобие грамот и указов заключается в том, что они пишутся от имени царя, но титул царя в указах дается совершенно по—иному, чем в царских грамотах. Там начинается обычно словами: «Божиею милостью мы, великий государь царь Алексей Михайлович, всея Великие и Малые и Белые России самодержец…». А указ начинается более простыми словами: «От царя и великого князя Михаила Федоровича всея Руси в Великий Новгород воеводе нашему…».

Строится указ обычно по—другому, чем грамота – та же жалованная или какая—нибудь другая. В конце указа имеется дата следующего характера: «Писан на Москве лета 7130–го майя в 3 день». Следовательно, «писан на Москве» может относиться не к слову «грамота», а к слову «указ».

Эти различия между грамотой и указом имели место в приказном делопроизводстве XVII в. Надо отметить, что это отличие грамоты от указов не является просто формальным, – оно, как мне кажется, должно отражать самую суть этого приказного делопроизводства.

Дело в том, что указ – это, собственно говоря, бумага, написанная от имени государя в каком—нибудь приказе или другом учреждении, близком к царю, но не от самого царя.

Присмотревшись к указам, вы увидите, что указы собственно состоят из двух частей. Первая часть представляет собой изложение дела, вторая – резолютивная часть – что надо делать. Первая часть чаще всего является ответом на какую—нибудь бумагу, которая была раньше: отписку, челобитную, память, где кратко излагается ее содержание. Во второй части указывается то, что надо сделать по тому или иному документу.

Как пример приведем один из указов, относящийся к 1635 г. Его начало: «От царя и великого князя Михаила Федоровича всеа Русии в Сибирь воеводе нашему Ивану Федоровичу Еропкину да подьячему Ивану Селетцыну». Дальше: «Писали к нам из Сибири с Верхотурья воевода Данило Милославский, да ты, Иван Селетцын, и прислали под отпискою своею Верхотурского уезду наших ясашных людей, сотника Гришка Кузмичева с товарищи, челобитную, а в челобитной их написано…» Дальше следует изложение челобитной, где говорится о бедности ясашных людей, что появляются среди них русские люди, которые уничтожают леса, и животных становится все меньше и меньше. И заявляется следующая просьба: «И нам бы их пожаловати, велети им в наш ясак и в поминки соболи платить без хвостов». Почему «без хвостов»" Потому что хвосты продают сами на базарах и тем кормятся.

На это идет ответ, который всегда начинается словами: «И как к вам ся грамота придет…», далее следует указание на то, что надо сделать. В этой резолютивной части делается в данной грамоте (указе) полный отказ в челобитье. И формулировка: «…чтоб они с верхотурских ясашных людей наш ясак и поминки потому ж имали с хвостами».

Рассмотрим обе части указа с точки зрения исторической: как ими надо пользоваться, что они могут дать»

Несомненно, первая часть имеет большое значение в том случае, если вы не имеете предыдущего документа. Перед вами прямое указание на то, что такая—то тогда—то существовала отписка, челобитная, память, иногда словесное обращение, на которые последует ответ. Если у вас имеются документы такого характера, на которые поступает ответная грамота (указ), то краткая запись имеет интерес только с точки зрения того, как в приказе поняли, например, челобитную и на что обратили внимание.

Далее. Если у вас не имеется определенной датировки обращения, которое изложено в грамоте (указе), то вам придется обратить внимание на дальнейшее распоряжение и на датировку самой грамоты (указа).

Основное в грамоте (указе) заключается именно в той резолютивной или распорядительной части, которая и отвечает на первоначальный вопрос. Эта резолютивная часть отражает собственно деятельность приказа или в более широком смысле слова – правительства. И в данном случае, следовательно, показывает определенную правительственную практику своего времени.

Указы – наиболее распространенные бумаги в делопроизводстве наших центральных архивов. Чаще всего они сохранились в черновиках. Сохранились с теми документами, которые вызвали их, в первую очередь с отписками. Что же касается подлинных указов на местах, то их осталось сравнительно немного. Большинство из них по тем или иным причинам погибли. В частных руках такие указы могут оказаться только чисто случайно, если они были взяты из соответствующего архива.

Обратимся ко второму виду документов – к так называемой «отписке». Под отпиской понимался, вообще говоря, документ, который поступал в приказ от какого—нибудь официального лица: от воеводы, отписку мог послать епископ, посол и т. д. Все это будут отписки. Если этого вида бумаги шли от более мелких людей, то они назывались другим названием – «сказкой». Причем эти сказки потом сохранились и в XVIII в. и получили очень большое развитие.

Отписка XVII в. составлялась по определенному формуляру. Начинается она с обращения: «Государю царю и великому князю Алексею Михайловичу, всеа Великия и Малыя и Белыя России самодержцу, холоп твой Мишка Лодыженской челом бьет…». И далее: «По твоему государеву цареву и великого князя Алексея Михайловича всеа Великие и Малые и Белые России указу и по наказу, каков дан мне, холопу твоему, да дьяку Федору Тонково на Москве за приписью дьяка Григорья Протопопова велено мне, холопу твоему, збирать на тебя великого государя… ясачная, и поминочная, и десятинная, и всякая мяхкая рухлядь в Якутцком уезде и по иным сторонным рекам и в новых землицах». Далее – сообщение о выполнении поручения.

Следует отметить, что подобного роду формуляр иногда имел отклонения. Обычно же в отписке после титула имеются две части.

Первая часть – изложение причин, почему написана отписка. Иногда в этой части дается изложение царской грамоты, которая поступила раньше и на которую надо дать ответ. Иногда излагается поступившая челобитная. Иногда – другие причины, вызвавшие написание отписки.

А дальше идет распорядительная, резолютивная часть, которая обычно начинается словами: «И в нынешнем, государь, во 153–году …». Заканчивается отписка чаще всего словами: «И о том нам, холопем твоим, что ты, государь, укажешь …». Иногда просят посоветовать, как поступить, чтобы, мол, «твоему государеву делу прорухи не было» или чтобы «нам, холопам твоим государевым, в опале не быть». Если вы присмотритесь к отписке, то увидите, что она по своему формуляру как бы заключает в себе то же самое, что имеет и царская грамота.

Но между отпиской и царской грамотой есть прежде всего одна существенная разница. Грамота или указ имеет точную дату. Отписка никогда даты не имеет. Иногда о ней, т. е. о дате, можно судить по тому, что написано, какая последняя дата имеется в отписке. Последняя дата – это есть возможная дата этой отписки. Но только возможная, потому что отписка могла и залежаться.

На помощь, до некоторой степени, вам приходит помета. Помета на обороте листа обычно обозначает время, когда получена данная отписка. Когда имеется помета о времени получения отписки в приказе и времени отсылки грамоты, то перед вами две даты, до и после, в пределах которых до известной степени вы можете разобраться.

Часто вопрос точной датировки большого значения не имеет. Но когда речь идет о политических событиях – о восстаниях, о военных действиях и т. д., – отсутствие даты отписки чрезвычайно неудобно.

Надо заметить, что как указ, так и отписка, как я сказал, в крупных фондах центральных и местных архивов чередуются друг с другом.

Причем необходимо обратить внимание на то, что в центральных архивах черновиками будут царские грамоты, а отписки подлинными, и наоборот, в провинциальных, царские грамоты будут подлинными, а отписки черновыми. Очень часто на эту особенность не обращается никакого внимания. Вот ценный сборник «Колониальная политика Московского государства в Якутии XVII в.» Там указываются столбцы, откуда что взято, а черновик это или подлинник, не указывается, как будто перед нами сплошные подлинники.

Нужно вам сказать, что работающие над указами и отписками пытаются иногда наивно все написанное принимать на веру. Между тем сами царские грамоты крайне необъективны.

При изучении вопросов Псковского восстания 1650 г. я убедился, что существуют царские грамоты, у которых пять или шесть черновиков и которые между собой очень сильно различаются.

Что касается отписок, то они еще больше искажают действительность. Так, в тех же делах 1650 г. (я на них останавливаюсь потому, что документы о восстании 1650 г. прекрасно сохранились в разных столах, в разных приказных учреждениях) мы встречаемся с очень любопытным документом – отпиской князя Хованского. Хованский пишет, например, подойдя к Пскову, что ему, мол, удастся быстро взять Псков. Но когда он видит, что ему посылают мало подмоги, он начинает жаловаться. И, наконец, жалобы его доходят до наибольшей высоты; мол, люди разбредаются розно, есть нечего, и в постные дни, государь, едим мы мясо. Дальше пишет, что псковичи часто делают вылазки и они, мол, нас грозятся в котле сварить и съесть. Но как только Хованский узнает, что Псков «замирился», что сюда едет делегация Земского собора, – он берется за перо и пишет, что не нужно было посылать делегацию, что Псков и так бы сдался. И как, мол, было ему не «замириться», когда Хованский здесь с такими силами стоял.

Представляете, в какое положение попадает человек, который относится к отпискам этим без критики или имеет одну отписку. Перед вами будет совершенно неправильная картина.

Приказные ухищрения и искажения действительности особенно сильны в военных отписках. Здесь чаще всего, если даже потерпели поражение, стараются это поражение скрыть или как—то уменьшить, – если это победа была какая—то, то она расширяется до чрезвычайных размеров.

Обратимся теперь к другим видам приказных документов. Наиболее распространенным, кроме указов и отписок, видом приказных документов были памяти. Название «память» – очень расплывчатое. Но, в сущности, это документ, которым ссылаются учреждения между собой. Приказ Холопьего суда не имеет права Посольскому приказу указать, а написать «память» имеет право. Воевода другому воеводе не имеет права написать отписку, указ, но он имеет право написать память.

Формуляр памяти всегда один и тот же и очень удобный для историка. Он начинается точной датой, когда написана память.

Возьмем хотя бы память 1645 г.: «Лета 7153–го февраля в 5 день по государеву цареву и великого князя Михаила Федоровича всеа Русии указу и по приказу воевод… память Ленского волоку таможенным целовальником… велено на Ленском волоке в таможне у государевых дел быти в подьячих Лалетина на Сенькино место Плехана подьячему Семену Ермолину. И как к вам ся память и подьячий Семен на волок придет…». Дальше следует распоряжение о передаче дел новому подьячему.

Следовательно, память – это напоминание, что делать следует, со ссылкой на царский указ. Здесь обратите внимание на то, что между собой переписываются и употребляют выражение «указ», а не «грамота», что подтверждает правильность, собственно говоря, разделения указов и грамот.

Виды памяти самые различные, и не всегда их легко различить. Особенно распространенной является так называемая «наказная память» с указанием, как поступить, выполнить то или иное поручение и т. д.

Такая наказная память – это очень распространенный провинциальный документ, или документ человеку, отправляемому в командировку, – там указывается, что следует делать.

Другой характер имеет «доездная память». Доездная память – тоже своего рода командировка, в которой кратко говорится, как надо выполнить поручение на месте. Например: «Лета 7121–го марта в 23 день по государеву… указу от столника и воевод… пушкарю Петруше Никифорову… ехати ему в Вологоцкой уезд Прилуцкого монастыря в село Выпрягово и в Дедюкову пустынь доправити на крестьянех под зелейную казну десять подвод тотчас». Такого рода поручений могло быть множество, поэтому в различных архивах мы встречаем довольно большое число доездных памятей.

Кроме указов, отписок и памятей, существовали и другие виды приказных документов, очень распространенные и требующие пояснений.

Конечно, я отнюдь не ставлю задачу исчерпать перед вами все виды приказных документов. Но остановиться на наиболее типичных, дать их характеристику – это стоит сделать.

Очень распространенной формой приказных документов являлись так называемые «наказы». Наказ представлял собою, собственно говоря, перечисление того, что нужно сделать в случае назначения на новую должность.

Особенно распространен был наказ воеводам, где указывалось, как воевода должен принимать новый город и как он должен был поступать на новом месте.

Наказ начинается обычно, как память, датой: «Лета 7134–го генваря в 23 день государь… велел стольнику и воеводам… быти на своей государеве службе во Пскове… И столнику и воеводам, приехав в Псков…». Далее следует наказ, как им поступать. Они должны взять городовые ключи и принять город. Причем дается предписание, как поступать в дальнейшем в этом городе, на что обращать особое внимание.

Наказы воеводам до некоторой степени однообразны, и они писались по определенному формуляру. Но все—таки в целом ряде наказов мы встречаем чрезвычайно важные и интересные сведения, относящиеся к определенному городу.

Я сошлюсь на такой знаменитый наказ, относящийся к 1555 г., который дан был казанским воеводам и в котором были указаны те мероприятия, которые эти воеводы должны были провести на месте в только что завоеванной Казани.

В других случаях имеются сведения, иногда очень важные для понимания обстановки, внутренней или внешней, в порубежных городах.

При всем стремлении к централизации, которая проводилась очень рьяно в XVII в., при всем разнообразии таких наказов, даже самому царскому правительству и приказным дельцам XVII в. было совершенно ясно, что все предугадать в наказе невозможно. Вот почему в отдельных случаях добавлялись слова о том, что надо действовать, «как вам милосердный Бог поможет» или «как вас милосердный Бог известит». Смысл этих слов заключался в том, что в случаях, которые наказом не предусмотрены, надо действовать по собственному разумению.

И вот здесь мы подходим в наказе к интересным вопросам. Обычно, когда изображают Россию XVI–XVII вв., говорят о великой централизации России, потому что пользуются в основном приказными документами, сосредоточенными в наших учреждениях. Когда вы разворачиваете эти приказные документы, перед вами картина всеобъемлющей деятельности приказов. Но когда вы присмотритесь, как эти наказы на местах проводились в жизнь, и в какой мере это приказное делопроизводство связывалось с тем, что было на местах, у вас останется очень невысокое представление о централизации XVII в. Наказы воеводам в этом отношении представляют подлинное приказное творчество XVII в., которое, как правило, на местах не выполнялось. Если читать наказы, то у вас останется чрезвычайно высокое представление о XVII в. А если вы почитаете, как воеводы жили в XVII в. на местах, у вас останется обратное представление. И разница будет примерно такая же, как между чтением учебника Иловайского, с одной стороны, а с другой стороны – «Истории города Глупова» Салтыкова—Щедрина.

Действительность совершенно не сочетается с тем, что дают наказы. В наказах мы читаем о том, как воевода должен прийти в город, принять ключи, как должен отправить старого воеводу. А действительность такова, что когда являлся новый воевода и уезжал старый, то в городе происходила суматоха: люди старого воеводы начинали с того, что вывозили все добро из тех палат, в которых жил этот воевода, вплоть до заслонок и дверных петель; и когда сюда въезжал новый воевода, то первым делом приглашались мастера и заново все делали. Таким образом, наказы воеводам представляют большой интерес, но к ним надо относиться с очень большой осторожностью.

Обычно вместе с наказом составлялся так называемый «расписной список», или «роспись», которая составлялась воеводой на то хозяйство, которое он принял в свое распоряжение. Например: «Роспись псковскому пушечному наряду и сколко х которой пищали ядер и всяким пушечным запасом, и зелейной и свинцовой казне».

Обычно такая роспись представляла собою опись того, что воевода принял: печати в приказных избах, ключи от ворот с росписью ворот, наряд артиллерии. Причем наряд не просто поминается, а перечисляется, сколько ядер и кто из пушкарей прикреплен к данному орудию.

Списки такие очень часто не имеют дат. И в этих случаях для датировки росписного списка необходимо пользоваться или тем наказом, который воевода получил и который имеет определенную дату, или отпиской, которую воевода послал вместе с росписным списком, или, наконец, пометой. Такая помета имеется на росписи псковскому пушечному наряду: «141–го февраля в 25 день псковский помещик Стахей Вельяминов. Написать в роспись и в книгу». Значит, роспись составлена в феврале 1633 г.

Очень важным провинциальным документом являлись годовые сметы. Годовая смета составлялась в городе и начиналась обычно датой. И дальше шло предписание прислать ратных людей и запасы. В порубежных городах иногда сообщалось и о заставах, которые стояли перед зарубежными городами. Например, берем хотя бы годовую смету того же Пскова за XVII в., которая издана в шестом томе «Сборника Московского архива Министерства юстиции». В ней мы найдем сведения о всех ратных людях, которые были в Пскове в XVII в. в определенном году. Причем эти ратные люди пишутся по статьям. О них так и написано: дворяне и дети боярские идут по городам, сотники и стрельцы по приказам, расписываются и посадские люди и т. д. Это важнейший источник, показывающий, правда, только количество ратных людей. Иногда сведения в них даются заниженные, заниженные потому, что воевода не старался представлять блестящим то, что он получил.

Особый и очень интересный документ представляют доклады и докладные списки. Это название «доклад» сохранилось в настоящее время в названии «докладная записка», т. е. записка с изложением какого—нибудь дела и иногда с предложением, что делать по этому делу.

Происхождение таких докладов очень раннее. Уже в документах XV в. мы встречаемся с докладами тех или иных бояр великому князю.

Доклады начинаются чаще всего датой и изложением того или иного мероприятия. Причем эти докладные списки представляют большой интерес тогда, когда имеют на себе пометы о том или ином исполнении, в частности о докладе Боярской думе или царю.

Один из таких докладов напечатан в сборнике «Крестьянская война под предводительством Степана Разина». К сожалению, как и в некоторых других документах, опубликованных в этом сборнике, там допущены кое—какие ошибки. Но в целом этот документ дает полное представление о докладе.

Начинается этот доклад так: «В нынешнем во 174–м году августа в 16–м числе салдацкого строю полковник Матвей Кровков в Розряде подал роспись за своею рукою. А в росписи написано у него 14 человек колодников».

На самом докладе написана помета: «Выписать к великому государю в доклад». И дальше следует роспись с пометами, что делать с этими 14–ю колодниками; одного наказать, другого бить нещадно батогами, третьего освободить. Пишется, например, так: «Степановы люди Федорова сына Жданова Андрюшка Иванов, Пронька да Якушка Ефимовы, пойманы на дороге, как Матвей Кровков ехал с Тулы к Москве, а бежали от Степана с Москвы к донским казаком, а с собою свели 4 лошеди». Помета: «Бить батоги нещадно и отослать их в приказ Холопья суда для отдачи ему по крепостям».

Конечно, не надо думать, что формы доклада этим ограничивались. Но большое количество документов более или менее с разными вариациями укладывается именно вот в эти формы.

Возьмем хотя бы посольские дела. Для посольских дел характерны статейные списки. Статейный список о посольстве включает обычно указ о посольстве, памяти, отписку о том, что сделал посол. Иногда в статейный список включали и доклад.

Следовательно, статейный список, содержащий материал по тому или иному посольству, если разобрать его на отдельные документы, будет состоять из документов разных видов, не считая царского указа, с которого начинается, и не считая тех или иных грамот, которые посылались иноземным, т. е. иностранным государям.

Если бы мы взяли другого рода документы, то убедились бы, что в них можно видеть те же основы приказного делопроизводства, но с некоторыми изменениями.

Среди документов, которые особенно часто встречаются в делах о политических преступлениях XVII в. и о восстаниях, особенно распространены расспросные и пыточные речи.

Расспросные речи начинаются обычно: «В таком—то году в такой—то день допрошен иноземец Иван Петров и в распросе сказал…» И дальше следует его расспрос. Пыточные речи являются разновидностью расспросных, но составляются они при пытке. Расспросные речи с точки зрения исторической, когда они относятся к военным делам, делам о восстаниях, к различным политическим событиям, являются важнейшим источником. Они представляют интерес потому, что в них человек рассказывает непосредственно о том, что он видел сам и что он сам слышал. Они, как правило, и отличаются даже в приказных документах своим более народным характером при изложении.

Почему? Потому что подьячие, записывавшие расспросные речи, боялись пропустить то или иное выражение, которое употребляло данное лицо, так как их самих могли обвинять в небрежении к тому или другому человеку.

Вот почему расспросные речи во всех документах XVII в., на мой взгляд, важнейшая часть этих документов. И в следственных делах они важны, важнее указов и отписок, потому что они отображают взгляды восставших, взгляды участвовавших в сражениях, каких—либо политических событиях и т. д. Особенно важны расспросные речи тогда, когда речь идет о каких—либо обвинениях политического порядка. Всякое дело о непригожих речах против царя в основе своей держалось на расспросных речах, отписка воеводы – на расспросных речах, царская грамота – на отписке воеводы, на расспросных речах. Подлинным протоколом речей этих и будут расспросные речи или пыточные речи.

Конечно, и здесь возможны описки, неверные указания. Но в целом все—таки под угрозой пыток и тяжелого наказания чаще всего старались давать более или менее точные показания.

Иногда расспросные речи давали и люди, не подвергавшиеся никакой опасности. Например, Ф. Емельянов, в псковское восстание бежавший из Пскова и приехавший в Москву. Расспросную речь с него сняли. Рядом с ним А. Л. Ордин—Нащокин. Он начал карьеру с того, что примчался из Пскова, чтобы объявить государю о псковском мятеже и «бунтовании».

К расспросным речам примыкает еще один документ, так называемые «изветные челобитные». Чтобы понять, что представляли собой изветные челобитные, надо остановиться на самом понятии «челобитная». Под челобитной понимался очень пестрый документ, прежде всего жалоба или просьба. Если человек хотел получить жалование, или получить милостыню какую—нибудь, или поместье, он составлял челобитную, – от слова «челом бить» – кланяться.

В XVI в. существовал специальный Челобитный приказ. Один из моих учеников – С. О. Шмидт – доказал, какое значение имел Челобитный приказ, когда во главе него стоял А. Адашев.

В XVII в. челобитная – это определенный документ, который вы сейчас же отличите от отписки. Если отписка начиналась словами: «Государю царю и великому князю…», то челобитная: «Царю государю и великому князю…» Самое большое неудобство челобитной заключается в том, что челобитная не имеет даты, и поэтому ее приходится обычно датировать по помете, которая имеется на челобитной. Она писалась, когда челобитная поступала адресату.

Надо иметь в виду, что челобитчик предстает перед нами обычно в виде человека нищего, до конца разоренного, которому жить нечем и который умирает голодной смертью. Иногда мог «умирать голодной смертью» и боярин, имеющий значительное количество поместий. Бывают челобитные такого сорта, что плакать хочется – до того жалостно они написаны. Но если будете жалостно относиться, то, вероятно, ошибетесь в челобитчике.

В челобитной указывались подвиги челобитчика, что он всегда государю радеет и всегда выступает против его недругов. За это радение ему и полагалось соответствующее вознаграждение.

К челобитным примыкает так называемая «изветная челобитная» или «извет». Изветная челобитная представляет собою не что иное, как донос (извет).

Некоторые из этих доносов шли по чисто доносительской линии, другие делались иногда из страха, чтобы ему не приписали какой—нибудь опасной вещи.

Изветная челобитная была большим и страшным оружием в XVII в., когда с необыкновенной внимательностью присматривались к делам политического свойства, к так называемым «непригожим речам», особенно когда в непригожих речах имелось что—нибудь политическое, потому что события начала XVII в. показывали, что очень многие дела начинались вроде бы с пустой вещи. Существует целый ряд дел начала XVII в., смысл которых заключался в том, что люди провозглашали здравицы за царя и великого князя Дмитрия Ивановича. Это были своего рода лозунги, протест против существующего гнета.

 

ЛЕКЦИЯ ЧЕТВЕРТАЯ

Сегодняшняя лекция будет посвящена другому виду документов XVII в., вернее, тем же самым документам XVII в., но в ином оформлении: не в виде столбцов, а в виде книг.

Следует сказать, что различие здесь мы имеем прежде всего в форме. Книга могла быть превращена в столбец, и обратно столбец мог быть превращен в книгу.

Доказательство этого мы видим в том, как было напечатано Соборное уложение 1649 г. В предисловии к Уложению мы читаем: «…К тому Уложенью на списке руки свои приложили. И с того Уложенья списан список в книгу, слово в слово, а с тое книги напечатана сия книга». Подлинный список Уложения в столбце с подписями нам хорошо известен. С него была сделана рукописная книга, и с этой книги было напечатано Соборное уложение в том же 1649 г.

И, тем не менее, несмотря на отсутствие различия в содержании, несмотря на то, что книга могла быть превращена в столбец и наоборот – столбец в книгу, мы находим между тем и другим видом документов различие в форме и некоторое различие в содержании.

В книгу писали такие документы, которые требовали постоянных справок, для чего столбцы, особенно большие столбцы, были неудобны. Этим и объясняется та особенность, что в приказах составлялись указные книги, т. е. книги, в которых записывались царские указы, – для скорейшего приискания отдельных указов.

Столбец, особенно большой столбец, представлял собою несколько хаотическое собрание различного рода документов.

В отличие от этого книга представляла собою документы, приведенные в систему.

Выше уже говорилось, что столбцы имели определенное удобство для работы. Но это удобство превращалось в совершенно обратное качество – неудобство, когда в столбцы выписывались большие и разнообразные статьи. Этим объясняется, что в налоговых делах, главным образом, пользовались книгами. Вероятно, это имело и еще одну причину – то, что книги, в конечном итоге, были больше предохранены от возможности подделок. Для установления подделки в столбце надо было развернуть весь столбец и посмотреть все его сставы. Для того чтобы изучить книгу, достаточно было перелистать ее страницы. А если имелась предварительная запись по листам, то можно было в какой—то мере знать, что подделок и подчисток в этой книге не сделано.

Конечно, мелкие документы, так сказать, текущего порядка, делались на столбцах. Поэтому если писцовые книги, как само название показывает, представляли собой книги, то выписи из писцовых книг по преимуществу в XVII в. писались на столбцах.

Эта еще не принципиальная, но важная для понимания особенность книг XVII в. как сборника документов, станет понятна, если вы вспомните, что собой представлял столбец.

Столбец представлял собою в сущности соединение ряда документов: расспросных речей, царских указов, отписок, явок, памятей. Крупные следственные дела, подобно следственному делу о восстании Степана Разина, оставляют странное впечатление, потому что они составлены из отдельных документов, склеенных вместе и потом не приведенных в достаточную систему, а имеющих только хронологический порядок.

Обратимся к вопросу, что собою представляет книга. Обычно рукописные книги XVII в. представляли собою целый ряд сшитых тетрадей. Тетрадь и составляла ту основу, из которой сшивалась книга.

Книги различались по четырем важнейшим форматам, которые, по старинным понятиям, были обозначены так: в полный, или дестный, лист, в лист, в четверку – формат в четверть листа, в восьмушку – половина этого листа.

В приказной практике, как правило, употреблялась наиболее удобная книга в четверку. Были, впрочем, и такие книги, которые делались в лист, а иногда даже в большой лист. Большой лист – это развернутый лист большой александрийской бумаги. Но это все—таки редкость. Обычно приказная и хозяйственная практика использовали формат в четвертку. Восьмушка, еще меньший формат, в приказной практике употреблялась очень редко. Это понятно. Восьмушный формат – совсем маленький, это домашний формат, который для приказной практики не имел значения.

Книги, составленные из отдельных тетрадей, как правило, переплетались. Список с переписных книг Владимирского уезда 1650 г. имеет такой переплет. Это – картон, обтянутый кожей. Обычно употреблялась деревянная доска, обтянутая кожей, по краям досок имелись застежки.

Приказные книги отличались одной особенностью: гораздо большей бедностью, чем книги, написанные для чтения.

В Посольском приказе и в других приказах во второй половине XVII в. употреблялся переплет, который принято называть «в сумку». Переплет «в сумку» построен по типу портфеля, т. е. одна сторона его вытянута и имеет такой хлястик, который закладывается дальше в сумку. В Посольском приказе эти переплеты «в сумку» часто употребляются. Название «в сумку», – старинное. Мой покойный учитель академик В. Н. Перетц употреблял другое название: «переплет портфелеобразный». Такой переплет портфелеобразный вы можете увидеть в Государственном историческом музее.

Надо сказать, что книги, в которые записывали документы, имели совершенно определенное назначение. И поэтому нам с вами надо будет остановиться на этих книгах как видах документов, как документов приказного происхождения, так и документов, относящихся к боярской, монастырской и просто частновладельческой практике.

На первом месте стоят книги, относящиеся к налоговой практике. Это прежде всего писцовые книги, переписные книги, дозорные книги, приправочные книги.

Писцовые книги существовали уже в XVI в. При этом надо отметить, что они в XVI в. были значительно богаче, чем писцовые книги XVII в., составленные вскоре после Смутного времени.

Какие же особенности писцовых книг? Писцовые книги ставили задачу дать для налоговых целей описание земельных владений, земельных угодий и тяглецов, т. е. плательщиков тягловых податей в городе и уезде.

Описание уездов велось по отдельным станам. Этому описанию предшествовала посылка писцов на место, обычно с писцовым наказом. Сохранились такие писцовые наказы, особенно от XVII в., говорящие, каким образом писцы должны составлять писцовые книги.

Писец обычно представлял собою крупного уполномоченного. Приезжал он вместе с подьячими, и здесь, на месте, уже происходило описание уезда. Начиналось оно обычно с описания города как центра уезда, а потом описывались отдельные станы.

Надо сказать, что описание это было далеко не стандартным, и на эту черту писцовых книг следует обратить серьезное внимание, потому что очень многие при работе над писцовыми книгами исходят из представлений о каком—то единстве писцовых книг и единстве писцовых наказов.

Что же входило в XVII в. в описание»

Перед нами Углицкая писцовая книга, относящаяся к 20–30–м годам XVII в. Описание следует в таком порядке: «Стан Городцкой, а в нем села, и деревни, и починки, и пустоши за дворяны, и за детьми боярскими, и за приказными людьми, и за вдовами, и за недорослями, и за иноземцы в поместьях». Далее идет описание этих поместий. За описанием поместий следует описание монастырских и церковных владений.

Что собою представляло описание поместий» Чаще всего это краткие сведения, но тем не менее имеющие значительный интерес для историка. Например: «За Логином за Федоровым сыном Козиным в поместьи, по ввозной грамоте, за приписью дьяка Неупокоя Кокошкина 135 году, отца его поместье, три четверти деревни Харитоновы на реке Волге, а четверть тое деревни в поместье за Криком да за Нехорошим Тимофеевыми детьми Дедюрнева. На Логинову три четверти: двор помещиков, да крестьян: во дворе Федька Артемьев с братьею, с Климком да с Куземкою; да бобыли; во дворе… пашни пахатной середней земли 8 четвертей с осминою да перелог 3 четверти в поле, да лесом порозшие 8 четвертей в поле, а в дву потому ж, сена 19 копен, леса непашенного десятина…» А дальше идет описание пустошей. После этого подводился итог: «И всего за Логином Козиным в поместьи…» и т. д.

Надо отметить, что такое описание писцовых книг XVII в. далеко не характерно. Существовали писцовые книги, включавшие значительно большие подробности. И эта особенность писцовых книг, представляющая собою большую ценность, к сожалению, недостаточно изучена.

В писцовых книгах XVI в. мы встречаем, помимо хозяйственных описаний, описания, имеющие громадное значение для истории искусства и культуры вообще.

Дело в том, что писец описывал церковь и при описании делал некоторые указания о том, что собою представляла церковь. Если эта церковь была каменной, что было редкостью, это всегда отмечалось. Деревянная обычно обозначалась в трех видах: деревянная – верх шатром; клетская – построенная по типу дома; и «на каменном деле» – по образцу каменных церквей, последнее – не вполне ясное обозначение, по моим предположениям, по типу каменных церквей, – пять куполов. Некоторые считают, что выражение «на каменном деле» означает, что церковь стояла на каменном фундаменте.

Дальше описывался «Бог милосердный», т. е. иконы. А затем – книги. И благодаря этому мы в состоянии представить себе довольно точно библиотеки отдельных монастырей и церквей в XVI в. Благодаря этому могли установить существование печатных книг XVI в., которые не известны были нам и которые, по—видимому, надо причислить к изданиям XVI в., не имеющим выхода, т. е. листов, обозначающих время их издания.

Можно только пожалеть, что указания на эти книги не были использованы в свое время, когда традиции более раннего времени существовали сильнее, чем теперь, через 100 лет.

Но я могу отметить, что еще 30 лет назад мне пришлось встретиться с очень любопытным явлением: в церквях Дмитровского уезда сохранились иконы, относящиеся к XVI в. и даже описанные в писцовых книгах. Это очень интересно, потому что на этом основании можно сказать, как они описывались в XVI в., в XVII в. и т. д.

Если теперь вы перейдете к вопросу о том, что собой представляли переписные книги, то вы обратите внимание, что к середине XVII в. в налоговой политике российского правительства произошли большие изменения.

В основу переписных книг был положен учет всего податного населения. Переписные книги первоначально служили основанием для крестьянской крепости. Но одновременно они служили налоговым источником. К этому времени основной фискальный интерес сосредоточился на самих тяглецах, поэтому угодья в переписных книгах описывались гораздо слабее и с точки зрения только доходов. Вообще переписные книги гораздо беднее писцовых книг по содержанию. Но для учета населения они полнее, потому что туда вносилось обычно все тягловое население.

Кроме того, существовали еще дозорные и приправочные книги. Дозорные книги делались иногда по требованию населения, которое просило «дозорителя», т. е. составителя книги, составить дозорную книгу, которая исправила бы то, что накопилось со времени составления писцовой книги. Ведь между переписями проходило длительное время, и для исправления сведений необходимо было составить дозорную книгу.

Приправочные книги составлялись как справки к писцовым и переписным книгам.

Необходимость составления дозорных и приправочных книг станет понятна для вас, если вы учтете, что большинство населения к началу XVII в. после Смутного времени пользовалось писцовыми книгами XVI в. Между тем, во время польско—шведского, так называемого литовского, разорения многие города были разорены целиком. Необходимо было составлять новые писцовые книги, это было чрезвычайно длительно и, кроме того, дорого, – в этих случаях и составлялись дозорные книги.

Такие дозорные книги составлялись и между валовыми переписями помимо требований по ряду других причин. Дело в том, что подобные книги нужны были, так как население всегда обладает текучестью. А вы сами знаете, что в XVII в. нередко были такие случаи, когда тяглецы бежали из города и уезда, а взимание налогов проводилось по той же переписной или писцовой книге, как было установлено раньше.

Я должен отметить, что сами по себе все писцовые, переписные, дозорные, приправочные книги отличаются очень большим разнообразием. И это их разнообразие заставляет внимательно относиться к некоторым видам книг. Иногда оказывается, что по каким—либо причинам составляется новый документ, включавший и чрезвычайно любопытные сведения, которых мы не найдем в обычных переписных или писцовых книгах.

Обратимся теперь к вопросу о том, что дают писцовые книги и чего в писцовых книгах искать нельзя, т. е. проведем то критическое рассмотрение источника, которое мы проводили раньше с вами по отношению к другим приказным документам.

Прежде всего, нельзя требовать от писцовых книг полноты сведений. Иногда неполнота писцовых книг зависела от условий, при которых полагалось описывать ту или иную местность. И этим объясняется то, что исследователи, которые верят целиком писцовой книге как источнику, безусловно верному и точно изображающему картину населения того или иного времени и района, нередко ошибаются.

Приведу очень яркий пример такой неполноты, с которым мне пришлось встретиться в мои молодые годы. В 1624 г. в сотной выписи был описан город Дмитров. В этой сотной 1624 г. вы находите указание, что в Дмитрове было всего 108 тяглых дворов. А когда возьмете другие документы, то вы найдете еще описание Конюшенной слободы, находящейся в Дмитрове за рекой. Еще во время моей молодости эти две части города резко различались. В Конюшенной слободе, которая находилась в дворцовом ведомстве, было 60 дворов. Если сложить, то город представляется в 168 дворов; он становится, следовательно, гораздо больше, вполовину больше. Если возьмете переписную книгу 1705 г., то окажется, что в Дмитрове 188 дворов. Из других источников известны 87 дворов Конюшенной слободы и 25 дворов Борисоглебской слободы. Опять одна треть города оказалась неописанной.

Этим, между прочим, объясняется очень большая ошибка, которую делают наши исследователи, когда говорят о городах конца XVI в. как о городах запустевших.

Мы встречаемся с явлением чрезвычайно странным. Возьмем хотя бы Коломну конца XVI в. По писцовым книгам, там мы встречаем ничтожное количество посадских людей. А когда сосчитаем всех людей в городе, то оказывается, что город не запустел. Произошло большое явление, произошло не запустение города, а переход посадского населения в беломестцы. Совершенно естественно представить себе, что монастырская слобода имела ремесленников, среди которых были и повара, и сапожники, и продукция их не могла быть рассчитана на монастырь, где жили 50 человек братии. Этот уход ремесленного человека под другую юрисдикцию особенно распространился в XVI в. Поэтому и Рязань, по рязанским писцовым книгам, кажется совершенно пустынной с точки зрения посадского населения, а когда вы сосчитаете все население, которое можно отметить как городское, то оказывается, что население Рязани было довольно значительным.

И вот эта особенность писцовых книг иным историкам очень мешает дать реальную картину русского города XVI в. и, вероятно, XVII в., так как по целому ряду причин в писцовых книгах описание некоторых слобод не помещали.

При изучении писцовых книг необходимо иметь в виду и большую пестроту описания. Были писцы, которые по тем или иным причинам умалчивали некоторые интересные для нас подробности в описании. Другие, наоборот, были чрезмерно словоохотливы и вносили такие данные и названия, которые не были как будто вызваны непосредственной необходимостью этого описания.

Наконец, не надо забывать о прямой утайке и населением, и писцами различного рода объектов описания. Утайка могла производиться простым путем – достаточно было в писцовом наказе не написать, что нужно заняться такой—то слободой, и она оказывалась пропущенной. Какой—то элемент неточности всегда был в писцовых книгах.

Это прекрасно знало правительство. Так, в 1614 г. правительство Михаила Федоровича, посылая своих писцов в уездные города, дало одному из писцов следующий наказ: «А вы будете учнете дозирати не прямо ж, и от того учнете посулы и поминки имати, а после про то сыщетца, и вам от нас быти в великой опале. А однолично б есте дозирали прямо и учинили нам перед прежним прибыль, а не учините прибыли, и мы пошлем с Москвы иных дозорщиков, а вам за то от нас быти в великой опале».

Это уже крик совершенно бесполезный. Никаких других дозорщиков посылать не могли, а первого дозорщика подозревали в возможном жульничестве. Это постоянное явление, с которым приходится сталкиваться в писцовых наказах.

Итак, писцовые книги отличаются, во—первых, неполнотой сведений; во—вторых, неясностью, потому что те или иные угодья или какие—нибудь статьи дохода не вошли в книгу. То же самое, в сущности, относится и к переписным, приправочным и дозорным книгам.

Поэтому очень важно предостеречь заранее, что можно найти в писцовых и переписных книгах, а что нельзя, и какие ошибки может сделать исследователь.

По этому поводу есть очень интересная статья Г. Е. Кочина «Писцовые книги в буржуазной историографии». Г. Е. Кочин последовательно рассматривает, как буржуазная историография относится к писцовым книгам.

Следует сказать, что до середины прошлого века писцовые книги были чрезвычайно мало известны в нашей исторической литературе. и это, конечно, не случайно, потому что даже для людей XVIII – первой половины XIX в. писцовые книги более раннего времени были не просто историческим документом, а документом, на котором нередко основывались владельческие права.

Когда впервые началось печатание в большом масштабе писцовых книг, чему в высокой степени способствовал Н. В. Калачов, тогда вообще в связи с общим повышением интереса к экономической истории стало развиваться изучение не столько писцовых книг, сколько экономической истории на основании писцовых книг.

И такие авторы, очень крупные, как и. Н. Миклашевский и А. С. Лаппо—Данилевский, были чрезвычайно заинтересованы писцовыми книгами и представляли себе, что на основании писцовых книг можно дать яркую картину прежнего состояния страны.

Но несколько позже началось более скептическое отношение к писцовым книгам. Д. и. Багалей в своей рецензии на книгу и. Н. Миклашевского, книгу, до сих пор представляющую значительный интерес, заявил, что книга и. Н. Миклашевского «представляет нечто среднее между исследованием и статистическим описанием». Тем не менее, этот неумеренный восторг и стремление свести все к таблицам, к статистике, очень ярко проходит в нашей исторической литературе.

Своего рода вершиной такого отношения можно назвать книгу Н. Ф. Яницкого, посвященную так называемому кризису в Новгородской земле в конце XVI в. Я нарочно это подчеркиваю, потому что в отличие от М. Н. Покровского Б. Д. Греков полагал, что в это время существовал кризис. Я думаю, что то, что считал Борис Дмитриевич показателем кризиса, представляет собою другое явление, представляет – революцию цен в XVI в. Здесь не стоит об этом говорить. и вот Н. Ф. Яницкий составил книгу почти целиком из одних таблиц. и в конце концов он ничего на этих таблицах не показал и ничего не доказал.

Поэтому такие крупнейшие исследователи, как В. О. Ключевский, Н. А. Рожков, С. Б. Веселовский – автор колоссального двухтомного труда под названием «Сошное письмо», – относились к этим книгам весьма критически. По словам С. Б. Веселовского, писцовые книги «не представляют достаточного материала для сколько—нибудь полного изображения экономического строя Московского государства».

Ясно, что в этой критической оценке, с одной стороны, есть то, что правильно отмечалось, – недостатки писцовых книг, которые не позволяют смотреть на них как на статистический источник, имеющий полную достоверность, а с другой стороны, все—таки нужно признать, что на основании писцовых книг может быть сделана некоторая условная статистика, как она делается всегда. И хотя эта условная статистика никогда не будет точной, она в некотором приближении дает представление о явлении.

Как это понимать» Просто. Книга Н. Д. Чечулина, посвященная московским городам XVI в., позволяет установить все—таки некоторые закономерности по количеству ремесленников, ремесла, торговли и т. д., которые отражены в писцовых книгах. Не следует только думать, что это может быть оформлено в такие таблицы, где все будет являться совершенно точным по отношению к действительности. Эти таблицы будут отражать только то, что имеется в нашем источнике, а то, что будет отсутствовать в нашем источнике, может быть лишь в какой—то мере, приближенно, установлено на основании писцовых книг.

И любопытно, что Н. А. Рожков, который к писцовым книгам относился довольно критически, сделал знаменитую ошибку, о которой потом нам рассказывали наши учителя в то время, когда мы, как и вы сейчас, сидели на университетских скамьях. Дело заключалось в следующем: Н. А. Рожков, пользуясь писцовыми книгами XVI в. и увидя, что там не упоминается о лесных угодьях, пришел к такой мысли, что леса на Руси в конце XVI в. были уже вырублены, эти колоссальные леса, которые, несмотря на варварское истребление их, стоят до нашего времени, почему, конечно, не случайно Л. М. Леонов в своем «Русском лесе» призывает к охране леса как одного из наших богатств. Эту ошибку Н. А. Рожкова отметил В. О. Ключевский.

Книги также употреблялись и в других сферах, главным образом в налоговой и финансовой политике, а также в хозяйстве крупных феодалов. Среди таких книг особое значение имеют таможенные книги и приходо—расходные книги.

Таможенные книги сравнительно поздно вошли в обиход историков. Да и в настоящий период таможенные книги частично только используются, несмотря на новейшие публикации. Большая публикация под редакцией покойного А. и. Яковлева в значительной мере показала, как трудно, в сущности, работать с материалом таможенных книг.

Книги эти представляют собою таможенные записи, которые производились в таможенных избах, и, как всякие записи о продаже и покупке товаров, они носят в некоторой степени случайный характер.

Тем не менее, таможенные книги представляют собою материал первостепенной важности и неоднократно подвергались обработке. В особенности это надо сказать про московскую таможенную книгу конца XVII в., недавно изданную Государственным историческим музеем под редакцией С. и. Сакович.

Но, как и другие материалы с такого рода записями, таможенные книги дают материал весьма разрозненный, так как сохранились они еще более случайно, чем писцовые книги.

Писцовые книги, как правило, имеют копии, хотя многие уезды совершенно пропущены, тем не менее, мы имеем и подлинные книги и копии, сделанные по ним для различного рода потребностей, в том числе и такие книги, которые находятся в частном владении.

Таможенные книги испытали другую судьбу. В сущности, это книги временного порядка. и, конечно, эти таможенные записи не могли иметь такого распространения, как писцовые книги. Сама работа над таможенными книгами до сих пор не получила еще сколько—нибудь широкого распространения. Вот почему этот материал ждет еще новых исследователей.

На мой взгляд, несколько ранее таможенных книг в обиход вошли другие книги финансового порядка, – это так называемые приходо—расходные книги.

Приходо—расходные книги представляют собою книги, в которых записывался приход и расход. Такие приходо—расходные книги составлялись в приказах, составлялись в дворцовых ведомствах, в монастырях, в церквах, в епископской резиденции, наконец, у крупных феодалов, бояр. Тип такой приходо—расходной книги можно представить по тем записям, которые имеются в книге 1662 г., составленной в вологодском епископском доме.

Надо заметить, что обычно приход и расход писался раздельно. и эта особенность чрезвычайно ценна, потому что можно до некоторой степени представить себе приход и расход того или иного учреждения. и приход, и расход, конечно, в значительной мере зависел от того, что представляло собой то учреждение, где составлялась приходо—расходная книга. Например, приходо—расходная книга в дворцовом хозяйстве нередко представляла собою книгу на покупку красок, на покупку одежды, на отпуск денег за изготовление того или другого изделия. Таким образом эту книгу скорее можно было назвать расходной книгой дворцовых ведомств.

Книги приходо—расходные в особенно большом количестве сохранились за XVII в. Но некоторая часть осталась и от века XVI.

Среди наиболее известных, пока еще не изданных книг, – книги [Иосифо]-Волоколамского монастыря конца XVI в. Так как Волоколамский монастырь был чрезвычайно близок к царскому двору, то в этих книгах, помимо прихода и расхода, мы найдем некоторые отголоски политических событий, особенно когда приезжали те или иные большие лица в монастырь, в том числе сам Иван Грозный. В книге за 1581 г. рассказывается о службе в монастыре по смерти царевича, убитого царем Иваном Грозным. Иван Грозный приезжал в монастырь каяться и внес большое количество различного рода подарков. Иногда бывают записи очень любопытные, в частности рисующие своеобразный быт дворца того времени. Например, в Волоколамском монастыре в записях мы встречаем ссылку на то, что в расход записали камчатную скатерть, «а взяли государевы люди».

В наших архивах есть замечательные собрания приходо—расходных книг. Наиболее замечательные из них находятся не в Москве, а в Архангельске. Это собрание книг Антониево—Сийского и Николо—Карельского монастырей. Собрание Николо—Карельского монастыря начинается книгами XVI в. и кончается книгами начала XIX в. Все эти книги сохранились в большом порядке.

Возникает опять вопрос о том, что можно получить от этих приходо—расходных книг и чего от них ждать нельзя.

В книгах встречается самый различный материал. Наиболее важным является в них тот материал, который относится к товарам и ценам. Для книг конца XVI в. очень большое значение имеют ссылки на зависимость крестьян, мастеровых, работающих на монастырь, и, наконец, ссылки на некоторые политические события.

Далеко не все сохранилось. Но некоторые уникальные книги изданы. Напомню об издании, которое недавно вышло под моей редакцией, – «Книга ключей и Долговая книга Иосифо—Волоколамского монастыря XVI в.», где имеется роспись ремесленников на протяжении 30 лет и роспись ключей, т. е. феодальных пожалований, которые получали приказчики. Книга эта осталась без должного рассмотрения. Конечно, как и всякий материал, подобная книга может подлежать известной статистической обработке. Но надо сказать, что статистическая обработка зависит здесь, собственно говоря, от самого материала.

Скажу об одном явлении, с которым мне пришлось столкнуться. Если взять приходо—расходную книгу Иосифо—Волоколамского монастыря конца XVI в., вам бросится в глаза, что продажа сельскохозяйственных товаров: ржи или какого– нибудь другого зерна, скота, – там чрезвычайно незначительная. Если бы на этом основании я сделал вывод, что они сами все целиком съедали, то это оказалось бы совершенно неверным, потому что, оказывается, составлялась особая книга прихода и расхода хлеба. В приходо—расходную книгу вошли случайные записи, главным образом, такого характера: кто—нибудь подарил монастырю столько—то мешков ржи, и эту рожь продали. А настоящие приход и расход хлеба сюда не вошли, потому что они записывались отдельно.

По приходо—расходным книгам, старцы больше всего съедали рыбы. Это так и должно быть. Но опять—таки нужно иметь в виду, что в приходо—расходные книги некоторые статьи не входили. Например, статьи на покупку вина, хотя по другим материалам, по обиходнику Волоколамского монастыря, мы знаем, что вино пили «на великие кормы», а когда было «братии утешение великое», пили пиво и квас без меры.

Наряду с приходо—расходными книгами составлялись ужинно—умолотные книги. Что такое ужинно—умолотные книги» Это книги, в которых обычно записывалось, какие производились полевые работы.

Кроме такой финансовой, налоговой учетной сферы, книги употреблялись в значительной мере в посольских делах. И о них также в какой—то мере надо сказать.

Если вы обратитесь к делам Посольского приказа, то увидите, что посольские книги сохранились начиная с конца XV в. А вот столбцы – это по преимуществу XVII в. Хотя посольские книги относятся также и к XVII в.

Содержание посольских книг, в сущности, по характеру документов однообразно. Это статейные списки, царские грамоты, списки с грамот иностранных государей, отписки и расспросные речи. Они отличаются в зависимости от того, с какой страной происходили сношения. Такие посольские книги мы встречаем в турецких, крымских, польских и других делах.

Следует отметить, что материал этот очень важный и по своему качеству, потому что в посольских книгах мы встречаем изложение целого ряда событий, которые происходили за границей, и поступили к нам в виде отписок послов. Послы, как правило, занимались разведывательной деятельностью. Послы должны были дать характеристику того, что происходило при них в стране.

В этом отношении чрезвычайно интересны турецкие дела. Есть замечательная отписка, в которой рассказывается о войне Карла V с Турцией, так что можно составить представление о положении народа, о восстаниях в Турецкой империи и т. д. Такой же характер носят, например, английские дела. Знаменитое дело Эссекса в Англии и связанное с этим волнение передано нашим послом очень тщательно.

Я невольно думаю, ведь у нас тоже были послы от других стран, неужели от этих послов даже в XVI в. ничего не осталось в иностранных архивах. Мне не приходилось видеть издания таких документов, относящихся к нашей истории.

Пользуясь своим положением, послы иногда давали целый обзор того, что представляла собою та или другая страна. Так, Бухара XVII в. интересна по отпискам послов, которые показывают, какими богатствами отличалась Средняя Азия, и чего там не было.

При таком большом значении посольских дел как исторического материала не следует, однако, забывать о необходимости критического подхода к посольским делам. Сам характер посольской переписки исключает возможность думать, что в этой посольской переписке совершенно точно переданы все события, которые происходили внутри государства. Возьмем хотя бы с вами посольские дела, там постоянные наказы послам: «А будут спрашивать вас об опричнине», – послы должны были отвечать неопределенными словами: «Захочет царь – опричнину сделает, – это дело государево». Никакого официального объяснения не находим.

Вообще говоря, посольские дела в достаточной мере у нас не изучены или изучаются чрезвычайно узко. Хотя в некоторых случаях они могут дать и такой совершенно исключительный материал, как письмо Василия Грязного к Ивану Грозному и ответ Ивана Грозного, которые мы находим в крымских делах.

Кроме этих книг, мы должны обратить внимание еще на книги, которые составлялись в виде сметы для строительства городов, так называемые «строельные книги», а также на десятные списки служилых людей – материал чрезвычайно однообразный, но имеющий свое значение, особенно для военного историка.

И, наконец, следует обратить внимание на так называемые разрядные книги, которые представляли собою росписи полкам и воеводам. На них подробно останавливаться сейчас я не буду. Отмечу только, что на эту тему моим учеником В. И. Бугановым защищена интересная диссертация.

Разрядные книги составлялись в приказах. Но следует отметить, что большинство их дошло до нас не в приказных фондах, а в частных. Объясняется это простым явлением. Разрядные книги сделались основным документом для доказательства дворянского происхождения. И уже в XVI–XVII вв. они служили доказательствами в местнических спорах.

Такой же характер имели и родословные книги, большинство из которых дошло до нас в частных коллекциях, хотя в конце XVII в. и была составлена так называемая «Бархатная книга», основанная на более ранних «Государевых родословцах».

Следует заметить, что родословные книги и разрядные книги включают иногда важные и ценные материалы, но они требуют особенно большой осторожности. Это объясняется тем, что родословные и разрядные книги, как я уже говорил, служили для доказательства дворянского происхождения. И на основании этого появились, например, такие разряды, которые являются часто разрядами подложными. Таковы некоторые ливонские разряды, таковы разряды казанского похода, которые составлены по типу других разрядов, но сведения их очень смутные.

Что касается родословных книг, то и здесь, особенно в XVII в., многое вызывает недоверие.

Одна из таких книг была составлена родовитым подьячим по поручению определенных дворянских родов. Эта книга ставит своей задачей опорочить многие другие дворянские роды. И делается это довольно просто; например, рассказываются различные случаи, видимо, бывшие и не бывшие, говорится, что такой—то родственник такого—то или предок такого—то состоял в службе при царе Иване Васильевиче и тогда—то получил оплеуху. Оплеуха всегда будет записана в этой книге. Есть там другие показания, чисто сплетнического порядка, которые, видимо, очень тщательно собирались и записывались. Об этом имеется очень интересная работа Н. П. Лихачева «Разрядные дьяки XVI в.» и целый ряд других работ Н. П. Лихачева, который показал много интересных моментов.

В заключение я должен сказать, что этот короткий обзор книг XVII в., во—первых, не претендует на полноту, а во—вторых, он лишний раз подчеркивает, что в области источниковедения XVII в. нам предстоит провести еще громадную работу, которая только начинается.

 

ЛЕКЦИЯ ПЯТАЯ

Предметом сегодняшней лекции является деловое письмо XVI–XVII вв.

Деловое письмо этого времени отличалось своими особенностями, своеобразием, так как по преимуществу деловая бумага XVI–XVII вв. была написана скорописью.

Нет никакого сомнения, что скоропись произошла из полуустава. При сравнении полууставных и скорописных букв можно видеть большое сходство – можно объяснить происхождение скорописных букв из так называемых полууставных.

Но при этом можно заметить и отличие. Главным отличием скорописного почерка является то, что этот почерк гораздо более круглый, чем полууставный. Самый беглый полуустав отличается все—таки некоторой печатностью букв, некоторым подобием повторения одних и тех же букв в одном рисунке. Скорописный почерк отличается разнообразием начертаний и тем, что буквы как бы круглые.

Постепенный переход к этой округлости составляет типичную черту скорописи. В силу этого мы имеем даже некоторые переходные почерки или начерки: рядом с полууставом мы имеем беглый полуустав, приближающийся уже к скорописи.

Вторая главная особенность скорописи – это преимущественное употребление выносных букв по сравнению с полууставом. Полуустав также выносит буквы наверх, там мы имеем также значки сверху строчки. Но в настоящую систему это приведено только в скорописи.

Поэтому необходимо читать скоропись как бы в двух планах, т. е. скользить не только по самой строке, но и по верху этой строки, где показаны выносные буквы. При достаточном навыке чтения эти выносные буквы служат как бы сигнальными знаками.

Увеличение количества выносных букв продолжается постепенно до самого конца XVII столетия, когда почерк начинает деформироваться, от скорописи XVII в. переходя к петровской скорописи, где количество выносных букв будет меньше. Но еще в письмах и бумагах первой половины XIX в. мы все—таки эти выносные буквы находим, и, в частности, в письмах престарелых людей XIX в., которые были обучены грамоте в XVIII в. и не могли отучиться от этих выносных букв. Это надо иметь в виду при чтении и скорописи XIX в.

Возникает вопрос о происхождении скорописи, почему и как появилась скоропись»

Надо сказать, что здесь мы не можем искать никаких влияний ни с Запада, ни с Востока. По—видимому, происходило постепенное развитие письма и стремление как можно быстрее писать, так как полууставный почерк, конечно, отличался известным пределом для быстроты письма. Мы знаем, что, чем связнее мы пишем, тем быстрее, хотя иногда получается несколько неразборчиво.

Если вы присмотритесь к самому процессу писания XV–XVI вв., то вы увидите, что первоначально получалось так: писец сначала писал основное слово, а конец выносил наверх. Это видно из того, как расположены эти выносные буквы. Они расположены над буквами строки. Если мы вообразим такой процесс писания, то нам станет понятно, что первоначально выносные буквы употреблялись в конце слова, а потом – в конце слогов.

Надо иметь в виду, что титло, стоящее вверху, обозначает какой—то пропуск, пропуск определенного звука или определенной буквы. Какой же это пропуск»

Бывает так, что установить это очень трудно. При выносе буквы, когда она превращалась в неразборчивое титло, два разных слова бывали одинаковыми в написании.

Как правило, в скорописном письме имеется пропуск твердости или мягкости – «еръ» или «ерь». Под титлом, которое показывает вынос буквы, скрывается пропажа какого—то звука или буквы, в данном случае «еръ» или «ерь», и это оказывается фактом достаточно большой важности. Вот почему существуют такие звуки, которые как будто выносные буквы не передают.

И возник спор, который покойный Б. Д. Греков очень остроумно назвал спором о «Ваське» или «Васке».

В самом деле: вот перед нами начертание «Васка». Как его надо читать – «Васька» или «Васка»" Дело заключается в том, что в одних и тех же документах вы можете встретить и «Васька», и «Васка». Разрешался вопрос, мне кажется, Борисом Дмитриевичем совершенно правильно, в частности я всегда к нему примыкал. Если написано «Васка» с выносным «с», то надо расшифровывать «Васька», потому что здесь, в выносе, уже скрывается какой—то другой звук, твердость ему не для чего показывать. Но «Васька» или «Васка» – это элемент, который имеет большее значение для произношения, чем для понимания текста. Но есть такие начертания, которые связаны, вообще говоря, с пониманием текста.

От выносных букв необходимо отличать титла, ставившиеся на словах, которые всегда обозначались титлами, что свидетельствовало о правилах сокращенного написания этих слов.

Если у нас привыкают сравнительно легко к выносным буквам, то к этому титлованию приучаются сравнительно слабо. Между тем в азбуках XVI–XVII вв. мы всегда находим перечисление основных слов, находящихся под титлами. Это помещено в грамматике 1574 г. Ивана Федорова и в азбуке Бурцева, где имеются слова, поставленные под титлами.

Менее известны обозначения в кружках, которые встречаем в писцовых книгах и сотных выписях. Это не выносные буквы, а условные обозначения.

Если представить все это и некоторые другие условные обозначения, которые существуют, тогда становится ясно, что скорописное письмо XVII в. иногда имеет большие трудности для чтения. И ничего нет удивительного, что если научали по псалтырю хотя бы скверно читать, то скорописная бумага оставалась грамотой за семью печатями. Поэтому всякий земский дьячок представлял собой серьезную фигуру – от него зависело, прочитать какое—нибудь письмо или нет.

Я не ставлю сейчас задачи научить давно научившихся людей скорописи, но показать значение и историю ее – это представляется довольно интересным.

Если мы полуустав и устав определяем довольно точно благодаря работам В. Н. Щепкина, А. И. Соболевского и др., то скоропись изучена хуже. Мы по—настоящему не имеем ни одной работы, которая показывала бы развитие скорописного письма. И в этой области до сих пор последнее слово принадлежит В. Н. Щепкину, хотя он специально никогда скорописью не занимался.

Объясняется это прежде всего тем, что не было нужды большой для определения этих бумаг – большинство бумаг датированы. Если они не датированы, то сомнение в принадлежности к тому или иному времени чаще всего уничтожается просмотром бумаги, тогда как уставный почерк, которым писали на пергамене, не может этим методом пользоваться. Наконец, сама скоропись различалась между собой настолько, что на глаз мы можем сказать примерно, что это XVI в., первая половина, вторая половина XVII в. и т. д. Я укажу, однако, несколько таких особенностей скорописи, которые должны в какой—то мере помочь разобраться в этом.

Прежде всего, чем больше мы знакомимся с письмом XVII в., тем у нас оказывается, с одной стороны, больше выносных букв, а с другой стороны – все большее и большее пропадание титла для выносных букв. И когда вы увидите, что писец не употребляет или мало употребляет титла, то всегда можете быть уверены в относительно позднем происхождении памятника.

Вторая особенность. Если вы присмотритесь к письму XVI в., вы увидите, что там существовали некоторые характерные буквы.

Пожалуй, самой характерной буквой XVI в. является «д» с длинными хвостами. Довольно широко распространяется в это время буква «юс» с четким, правильным написанием.

Для XVII в., особенно конца века, пожалуй, самой распространенной характерной буквой является буква «ж» с ярко выраженным полукругом в передней части.

Надо сказать, что как в XVI, так и в XVII в. мы отличаем различного рода почерки. Но для XVII в. характерна для делового письма не только округлость, но и чрезвычайная связанность букв между собой.

И как бы в противовес тому, что я сказал о чрезвычайной связанности почерка, со второй половины XVII в. в скорописи появляется разделение на слова, то разделение, которое отсутствует в XVI в., когда каждое слово пишется без разделения, в силу чего нам трудно написать даже строчку в стиле XVI в.

Если вы присмотритесь в целом к начертаниям всех букв скорописи XV–XVII вв., то увидите, что к концу XVII в. почти все буквы уже принимают те начертания, которые мы имеем в скорописи нашего времени.

Теперь, если от этого общего рассмотрения скорописи мы обратимся к вопросам археографии, то мы увидим, сколько трудностей встанет перед нами – и не только в смысле письма и передачи его, но и в смысле издания текстов XVI–XVII вв.

Первый вопрос, который возникает прежде всего: как издавать документы» Если вы возьмете старые издания, допустим «Акты Археографической экспедиции», «Акты исторические» и т. д., то увидите, что каждый документ издавался целиком.

Если вы возьмете современные издания, то к своему удивлению увидите, что эти современные издания полны пропусков. Я бы высказался за издание полностью.

Второй вопрос, который возникает здесь с чисто археографической точки зрения: как поступить с самим текстом»

Этот вопрос, интересный и важный, вызвал большую дискуссию. Если встать на точку зрения некоторых публикаторов, то окажется, что, если у вас имеется какое—нибудь в тексте слово, для вас непонятное, которое вы считаете искаженным, вы должны этот текст тотчас же исправить. Причем вы имеете право исправить его без сноски, без того, чтобы в этой сноске показать, почему вы должны текст исправить.

Например, вы встретили такое слово: «гдру», вы его исправите на «гдрю». В чем тут загвоздка» Если написано «гдру», это могло быть указанием, что писал белорус или украинец – для него характерна отверделость «р». Исправив лишь одну букву, вы выбросите то, что может дать указание на автора письма, обращавшегося с такими словами.

Что же в этих случаях делать» По—видимому, текст надо издавать таким образом, как делается, например, при издании летописей. Написано: «приехал въ Москтву». Обозначить сноску: В рукописи: въ Москтву.

Почему это нужно соблюдать, хотя с виду это археографическая мелочь» Потому что, особенно в документах ранних, встречаются такие слова, такие выражения, которые нам кажутся ошибочными, но которые в действительности дают указание и на писца, и на то, откуда он произошел.

В частности, в документах новгородских даже XVII в. мы встречаем обмен «ять» и «и». Человек мог написать вместо «на св]т]» – «на свит]». Вы, имея такой документ, в котором могут быть заменены и «ц» на «ч», можете быть уверены, что это – новгородский документ, из Новгородской области.

Видимо, следует учитывать и то, что наши познания документов, их смысла, еще несовершенны, хотя мы думаем о себе, что мы во всеоружии науки. А я уверен, что лет через пятьдесят наши издания будут так же критически разбираться, как мы проделали это с изданиями наших предшественников.

Третий вопрос – вопрос чрезвычайно важный, вопрос о том, как расставлять знаки препинания.

С виду вопрос этот кажется как будто незначительным. Он связан с другим вопросом, который неоднократно ставился, – где не только расставлять знаки препинания, но и ставить абзацы. Но вот перед вами документ, который написан без единого абзаца, и без абзаца документ идет на двух—трех—четырех—пяти страницах. Абзац не делается. Создается чрезвычайная трудность для чтения такого документа.

Не меньшая трудность создается тогда, когда вы в документе не знаете, где надо употреблять знаки препинания. Если вы меня, по совести, спросите: А Вы можете точно сделать это» Я скажу, что точно не знаю.

Если вы присмотритесь к вопросу распределения знаков, в тексте ныне имеющихся, то увидите, что и здесь перед вами встают значительные трудности. Особенно хочется предупредить, чтобы меньше было двух современных знаков, которые мы употребляем. Точка с запятой: ставить ее чрезвычайно трудно, предпочтительно надо употреблять точку. И две черточки.

Вопрос об абзацах.

Вопрос об абзацах кажется чрезвычайно простым. Но когда вы будете издавать документ, для вас он станет чрезвычайно трудным. Где сделать абзац, как поступить с теми документами, которые мы издаем в настоящее время»

В частности, возьмем хотя бы издание летописей. В летописях рассказ идет непрерывно: «Лета 7054 майя в 5 день приидоша татарове на нашу украйну… В то же лето…» И такой текст идет на протяжении целого ряда страниц.

Что вы должны делать» Как издавать» По—видимому, при издании документов летописных или других (издавая какой—то текст) необходимо иметь общий принцип для издания данного документа.

Я сегодня говорю о тех вопросах, которые для меня являются спорными, и до некоторой степени то, о чем я говорю, это крик больной души. Мне хотелось бы, что когда вы будете работать, писать, чтобы вы на это обратили внимание.

Теперь дальше. Следующий вопрос. При издании документов возникает вопрос о том, как отмечать при издании документ. Перед вами большой столбец. В этом столбце ваш документ занимает определенное место. Хорошо, если столбец этот перенумерован и разобран на части. А если перед вами большой столбец» И из этого столбца на 40 метров вам нужно взять лишь одну середину столбца. По—видимому, в этих случаях вам также придется отмечать, что столбец не нумерован, но, рассчитав по сставам, отметить, что с 40 листа начинается та грамота, на которую вы ссылаетесь, и она занимает листы 40–43.

Для вас, между прочим, особенно важно это отметить, потому что первая ошибка, которую вы все делаете, заключается в том, что вы не отмечаете ни номера документа, ни того листа, откуда вы сделали запись. Я сам эту ошибку делал, поэтому у меня есть такие выписки, которые использовать я не могу.

Я поставил некоторые проблемы именно в виде вопросов, а не в виде какого—то разрешения, чтобы вы видели, что люди, всю жизнь занимавшиеся ими, проявляют известную «нищету философии», чтобы вы над ними посерьезнее задумались и поставили бы в будущем задачу заняться посерьезнее теми делами, о которых я говорю.