К ВЫХОДУ ПЕРВЫХ ТРЕХ ТОМОВ СОБРАНИЯ СОЧИНЕНИЙ В. О. КЛЮЧЕВСКОГО

[1141]

Среди русских историков конца XIX – начала XX столетия едва ли не первое место занимает Василий Осипович Ключевский (1841–1911 гг.). Громадная эрудиция сочеталась в его лице с неповторимым лекторским талантом. Его лекции, собиравшие большую и восторженную аудиторию, были глубоко продуманы и блестяще стилистически отделаны. Недаром знаменитый портрет Ключевского изображает его лектором, стоящим на кафедре и обращающимся к аудитории, ясно ощущаемой, хотя и отсутствующей на портрете.

Учениками Ключевского были многие видные ученые нашей страны, внесшие впоследствии большой вклад и в развитие советской науки. Они с глубоким уважением и любовью отзывались о своем учителе, хотя в своей практической работе давно уже порвали с основными положениями, выдвинутыми в его трудах. Больше того, ученики Ключевского выступили с опровержением его взглядов на ряд вопросов русской истории. В пылу полемики некоторые авторы стали вообще отрицать какое—либо значение исторических работ Ключевского, безоговорочно зачислив их в рубрику безусловно вредных.

Теперь, когда вышли в свет первые три тома Собрания сочинений В. О. Ключевского, уместно поставить вопрос о его работах, об их достоинствах и недостатках, определить место этого ученого в нашей историографии, пользуясь вечно мудрыми словами В. И. Ленина о необходимости судить о каждом историческом деятеле в свете той эпохи, когда он жил и работал.

Биография В. О. Ключевского – биография ученого, целиком посвятившего себя научной и педагогической деятельности. Ключевский как бы на своем собственном примере оправдывал ту характеристику, которую он дал своему предшественнику С. М. Соловьеву. В жизни ученого, говорил Ключевский, «главные биографические факты – книги, важнейшие события – мысли».

Труды Ключевского получили высокое признание уже при его жизни. В 1900 г. он был избран академиком сверх штата по русской истории и древностям, в 1908 г. – почетным академиком по разряду изящной словесности. Последнее избрание являлось своего рода беспрецедентным. Оно говорило о том, что труды Ключевского признавались ценными не только по глубоким историческим изысканиям, но и по высокому литературному мастерству.

Однако как общественный деятель Ключевский оказался в реакционном лагере. В 1894 г. в качестве председателя Общества истории и древностей российских при Московском университете он выступил с «Похвальным словом» императору Александру III. Эта речь вызвала справедливое возмущение передовых кругов русского общества, в особенности студенчества. Выступление Ключевского на совещании, обсуждавшем известный «булыгинский» проект Государственной думы, отражало позиции тех кругов русского буржуазного общества, которые искали соглашения с царизмом. Политическая деятельность Ключевского была кратковременной, и профессорская популярность не спасла его от провала на выборах в Первую Государственную думу.

По—иному развертывалась научная карьера Ключевского. Первоначально интересы молодого ученого влекли его в сторону источниковедения, и Ключевский выбрал для своей магистерской диссертации трудную и почти необозримую тему «Жития русских святых, как исторический источник». Уже эта первая большая работа выявила основные особенности его научного творчества – талант источниковеда, умеющего подметить даже мелкие особенности изучаемого памятника, дать его правильную характеристику, определить время появления. Можно только поражаться тому колоссальному трудолюбию, с которым Ключевский пересмотрел и изучил сотни рукописей. И читатель, мало знакомый со специальными историческими вопросами, с трудом поверит, что небольшая книжка Ключевского, пожалуй, не имеет себе равной во всей мировой историографии, изучающей такие виды источников, как жития святых, по своей полноте и исчерпывающей точности. Но в этой же книге сказались и все недостатки мировоззрения В. О. Ключевского. Насколько был богат собранный им материал, настолько же бедными оказались выводы автора о житиях святых как историческом источнике, т. е. как раз по тому вопросу, которому посвящена была сама диссертация. Ключевский обратил внимание главным образом на слабые стороны русской агиографии: ее условность и подражательность византийским образцам, хотя в своих работах он более, чем какой либо другой русский историк, приводил жизненные примеры как раз из житийной литературы. Здесь сказался скептицизм по отношению к русским историческим источникам, типичный для Ключевского и выразившийся в таких иронических словах: «Вообще авторство и простое переписывание в древнерусской литературе житий жили не дальше друг от друга, чем живут теперь в русской учено—исторической литературе».

Докторскую диссертацию В. О. Ключевский посвятил также относительно узкому вопросу «Боярская дума в древней Руси». В этой работе он выступил в первую очередь как эрудит, как знаток древнерусских источников. Однако общие выводы этой значительной даже по своему объему книги поражают односторонностью. Монография Ключевского не дает полного представления о самой Боярской думе и ее деятельности как правительственного учреждения. Тема о Боярской думе была для Ключевского своего рода основой для высказываний по русской истории XI–XVII вв.; она явилась как бы наброском значительного числа тех лекций, которые позже вошли в первые три тома «Курса русской истории».

В. О. Ключевский не ограничился только диссертационными темами. Он написал значительное количество статей по различным вопросам русской истории. Некоторые из них и до сих пор сохранили значение как ценные экскурсы в область русской экономики и общественных отношений: «Русский рубль XVI–XVIII вв. в его отношении к нынешнему», «Подушная подать и отмена холопства в России», «Происхождение крепостного права в России» и др.

Вершиной научного творчества В. О. Ключевского явился пятитомный «Курс русской истории», доставивший ему славу крупнейшего русского историка начала XX столетия. В первые десятилетия XX в. не прочесть «Курса русской истории», не усвоить его основные положения означало для многих студентов—историков то же самое, что расписаться в своей исторической малограмотности.

Необычно и ново само построение «Курса». В нем история России дана была не в форме повествования, которое систематически рассматривает важнейшие исторические факты, а в виде университетского курса, каждая лекция которого составляет в некоторой степени законченное целое, хотя и связанное с предыдущим и последующим изложением. Лектор имеет возможность с особенной полнотой останавливаться на одних вопросах и пропускать другие. Этой особенностью лекционных курсов удачно воспользовался В. О. Ключевский. Поэтому в «Курсе» тщетно было бы искать освещение всех важнейших вопросов русской истории. Читатель, например, не найдет здесь сведений о татарских нашествиях и татарском иге, о завоевании Казанского и Астраханского ханств, присоединении Сибири, восстании Степана Разина и т. д. Военная история осталась почти вне поля зрения В. О. Ключевского, хотя он и говорит о событиях, тесно связанных с войнами и внешней политикой России. Например, в «Курсе» подробно разбирается вопрос о реформах Петра I и слегка упоминается о Северной войне, на фоне которой осуществлялись эти реформы.

Таким образом, перед нами именно курс лекций по русской истории, а не систематическое изложение истории России. Эта особенность облегчила В. О. Ключевскому задачу создать произведение, оставившее глубокий след в нашей историографии.

В «Курсе русской истории» наиболее резко проявились те особенности научного мышления В. О. Ключевского, о которых говорилось выше. Сочетание глубоких знаний с непревзойденным популяризаторским талантом делает «Курс» выдающимся научным и литературным трудом. Характеристики политических деятелей XVI–XVIII вв. читаются как художественные произведения. На всю жизнь запоминается, например, ироническое изображение императрицы Елизаветы Петровны с ее весьма слабыми познаниями в науке управления государством и т. д. В той или иной форме мастерские характеристики В. О. Ключевского и до сих пор влияют на наши исторические знания, несмотря на то, что портреты исторических деятелей, нарисованные Ключевским, весьма далеки от действительности. Вряд ли, например, современный исследователь поверит «тихости» царя Алексея Михайловича, как его изображает Ключевский. Ведь с именем этого царя связано кровавое подавление «Медного бунта» 1662 г. и восстания Степана Разина.

«Курс русской истории» В. О. Ключевского в изданном виде, как известно, состоит из пяти частей: первая охватывает историю Киевской Руси, вторая – историю России XIV–XVI вв., третья – историю России XVII в., четвертая посвящена петровским преобразованиям и доведена до воцарения Екатерины II, неоконченная пятая часть охватывает вторую половину XVIII и XIX в. Таким образом, Ключевский поставил перед собой большую задачу, которая, однако, была выполнена им далеко не равноценно, в зависимости от интересов самого автора. Наибольшее внимание в «Курсе», как и в своих монографических работах, Ключевский уделил истории России XVII в. Наоборот, история XVIII и XIX вв. заняла в «Курсе» две части и осталась явно недоработанной не только источниковедчески, но и стилистически.

«Курс русской истории» вышел в нескольких изданиях еще при жизни автора. Затем он был напечатан в 1918–1923 гг. и в 1937 г.

Что же, собственно, определило успех «Курса» и привлекло к нему внимание относительно широких читательских масс»

Чтобы ответить на этот вопрос, нам придется вспомнить о тех общих сочинениях, которые существовали до «Курса русской истории». Читатель, интересовавшийся историей России, должен был обращаться к многотомной и крайне устаревшей «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина или к «Истории России» С. М. Соловьева, работе большой исторической ценности, но также многотомной и трудной для усвоения. Правда, существовал еще общий курс истории К. Н. Бестужева—Рюмина. Но собственно «русская история» в этом курсе представляла собой конспективное изложение политических событий, хотя автор и заявлял, что он «старался выдвинуть на первый план государственный и общественный быт».

Практически «Курс русской истории» В. О. Ключевского явился первым обобщающим трудом, в котором исследуется экономическая, общественная и культурная жизнь России. Изложение политической истории России в курсе Ключевского являлось уже не самоцелью, а дополнением.

Конечно, история русской экономической жизни представлена в «Курсе» неполно и крайне своеобразно. Недаром даже покойный академик М. М. Богословский, сам стоявший далеко от широких научных обобщений, отмечал, что Ключевский привлекал экономические материалы главным образом «для объяснения создавшихся на их основе юридических явлений». Однако и такое привлечение сведений по экономической истории России было для своего времени несомненным новшеством. Оно фиксировало внимание читателей как раз на тех вопросах, которые оказывались второстепенными в трудах Карамзина, Соловьева и других историков XIX столетия.

Новым было и то, что в «Курсе» подробно рассматривались вопросы географии, этнографии, культуры и быта русского народа. Ключевский тщательно анализировал этнографические материалы, которые до него, да, к сожалению, и после него почти не затрагиваются в исторических трудах. Так, с большим юмором он использовал русские приметы относительно погоды, вызывал неизменный смех слушателей поговорками, вроде – «Афанасий и Кирило забирают за рыло», «Месяц май не холоден, да голоден» и т. д. При этом этнографические наблюдения Ключевского– не плод кабинетных занятий, а следствие и некоторых личных впечатлений человека, родившегося и проведшего свои детские годы в деревне.

Новым было и стремление более подробно и глубоко изучить социальную жизнь русского народа, хотя Ключевский был далек от марксистского понимания исторического процесса. Понятие «класс» для него было однозначным с понятием отдельных социальных групп самого различного характера. Даже мощные народные движения почти не привлекали его внимание. Например, отведя полторы страницы характеристике кн. И. А. Хворостинина, интересного, но все же второстепенного деятеля XVII в., Ключевский в нескольких строках, как бы цедя сквозь зубы, говорит о народных «мятежах» второй половины XVII в.

Тем не менее «Курс русской истории» имел большое преимущество даже по выбору основной тематики по сравнению с современными ему историческими трудами. Его прежде всего выделяло глубокое, вдумчивое использование исторических источников, которое вообще характерно для трудов В. О. Ключевского. Теперь, когда вышли три первые части «Курса», мы имеем возможность заглянуть в ранее недоступный для нас процесс его создания. Наше внимание останавливает крайняя тщательность, с которой Ключевский изучал основные источники, на основе которых он создавал свои построения. Круг книг и источников, использованных для составления «Курса», сравнительно невелик, но в то же время показателен. Ключевский выбирал, так сказать, наиболее надежные источники, сведения которых не вызывали у него сомнения и не могли быть заподозрены в неточности. Например, для первого тома особо широко привлечены летописи, Русская Правда, церковные уставы, жития святых, византийские и западноевропейские свидетельства. Во втором и третьем томах с большой полнотой использован актовый материал, а также Псковская судная грамота, Судебник, Уложение и пр.

При этом сказалась особая источниковедческая добросовестность Ключевского, цитировавшего и русские, и иностранные источники по лучшим их изданиям. Он всюду брал сведения из первых рук, изучал в подлинниках не только русские, но и греческие и латинские известия. Отсюда и проистекала та «фундаментальность» исторической цитации, которая поражает историков—специалистов при чтении «Курса». Историческим фактам и цитатам, приводимым в «Курсе», можно верить. Характеристики тех или иных исторических источников, сделанные Ключевским, сохраняют свою ценность и в наше время.

Наконец, едва ли не главное очарование «Курса русской истории» заключается в языке, которым он написан. Ключевский в высокой степени понимал, что историческое сочинение требует особой заботы о литературной форме изложения, о чем так часто, к сожалению, забывают. Он постоянно думал о своей аудитории в широком смысле этого слова. Стремление к краткости, к афоризмам, которые запоминаются слушателям как своего рода крылатые слова, образные характеристики, не приглаженная, не стандартная фраза, а богатый русский язык с его непревзойденной гибкостью и образностью делают из «Курса русской истории», может быть, единственное в своем роде произведение, автор которого недаром носил звание академика не только русской истории, но и изящной словесности.

Было бы напрасно считать эту сторону научного творчества Ключевского чем—то второстепенным. «Легкое дело – тяжело писать и говорить, но легко писать и говорить – тяжкое дело». Этот афоризм Ключевского следовало бы усвоить нам всем, пишущим исторические, литературные, экономические и прочие и прочие сочинения.

Наконец, не забудем и того, что «Курс русской истории» появился в годы, когда в России господствовала реакция. В «Курсе» не было ничего крамольного, но он казался оппозиционным. Тонкая ирония в отношении прошлого, грустные размышления о печальных событиях русской истории, насмешка над самодержавными «папашами и мамашами» не могли нравиться официальным кругам царской России. И труд Ключевского нашел отклик среди передовых кругов русского общества. Как раз в те годы, когда он создавался, вышла в свет «История России» Д. И. Иловайского, жалкая попытка реакционера от науки воскресить традиции Карамзина. По сравнению с произведением Иловайского полнокровный и интересный «Курс русской истории» Ключевского, несомненно, имел прогрессивное значение.

Говоря о крупном значении трудов В. О. Ключевского, мы не можем пройти и мимо тех ошибочных положений, которые он и его последователи внесли в историческую науку.

На этом следует остановиться уже потому, что такие ошибочные положения иной раз поднимаются на щит, тем более что яркое и образное изложение, подкрепленное ссылками на источники, утвердило многие ошибочные взгляды В. О. Ключевского на историю России, и они порой дают знать о своем существовании. Ключевский впитал в себя некоторые отрицательные черты буржуазной исторической науки, в частности эклектизм, соединяющий самые противоположные точки зрения.

Остановимся на некоторых из положений Ключевского, вошедших в первые три части «Курса».

Одним из важнейших факторов русской истории, по Ключевскому, был непрерывный процесс колонизации. На место «Руси Днепровской», т. е. Киевской, появилась Русь Верхневолжская, полная противоположность первой. В Днепровской Руси главное значение, по Ключевскому, имели звероловство, рыболовство и бортничество. Это Русь городов, Русь, торгующая мехами, медом и воском со своими соседями. Совсем по—иному рисуется Русь Верхневолжская, земледельческая по преимуществу. «Двигателем народного хозяйства на верхней Волге становится вместо внешней торговли сельскохозяйственная эксплуатация земли с помощью вольного труда крестьянина—арендатора». И Ключевский набрасывает яркий и в то же время глубоко неверный очерк, долженствующий охарактеризовать великороссов.

Суровая русская природа в сочетании с влиянием «финских туземцев», как называет Ключевский мерю и другие неславянские племена, жившие в междуречье Волги и Оки, создали «психологию великоросса». А основной чертой этой психологии, по Ключевскому, является «каприз собственной отваги. Эта наклонность дразнить счастье, играть в удачу и есть великорусский авось».

Современный читатель легко заметит в этом определении скорее красивую фразу, чем подлинную «психологию» какого—либо народа, и тем более русского. Советская наука далеко ушла от примитивных психологических этюдов Ключевского. В трудах покойного академика Б. Д. Грекова и других советских исследователей раскрыты подлинный облик и исторический путь русского и других народов нашей страны, не имеющие ничего общего с этими психологическими этюдами. Советские историки доказали и то, что Днепровская Русь была земледельческой страной с развитыми феодальными отношениями, а не страной, где якобы имели место лишь звероловство, рыболовство и бортничество, как утверждал Ключевский.

Ошибочной стороной взглядов В. О. Ключевского, которую не всегда заметит неискушенный читатель, является его стремление рассматривать исторические факты прежде всего со стороны их юридической формы. Конечно, Ключевского никак нельзя безоговорочно причислить к так называемой юридической школе историков. В конце прошлого столетия, когда в основном складывался «Курс русской истории», так называемая юридическая школа не имела уже прежнего значения, но влияние ее все еще чувствовалось в исторической науке. И это влияние нашло свое отражение в трудах Ключевского: земские соборы XVI в. превратились под его рукой в орган центрального правительства. «Наш собор родился не из политической борьбы, как народное представительство на Западе, а из административной нужды», – пишет Ключевский, делая, таким образом, русское общество XVI в. безгласным свидетелем политических событий.

Этот взгляд Ключевского на русское общество с особой силой отразился в третьей части «Курса». Ключевский начинает свою вторую лекцию, посвященную крестьянской войне и интервенции начала XVII в., под заголовком «Последовательное вхождение в смуту всех классов общества». Он набрасывает искусственную схему участия «общественных классов» в том явлении, которое обозначает старым термином «смута». Вначале выступает боярство, «оно и начало смуту». Простонародье идет вслед за провинциальными служилыми людьми, «и за них цепляясь». Нет особой нужды доказывать всю порочность построения Ключевского, совершенно забывшего о движении Хлопка и фактически сведшего весь вопрос о широчайшем народном движении начала XVII в. к династическим спорам.

В краткой статье невозможно отметить другие неверные положения Ключевского, вошедшие в обиход буржуазных исторических сочинений начала XX в. Советская историческая наука давно уже отвергла ряд его положений, но одну их особенность следует подчеркнуть и теперь. Читая «Курс русской истории», мы нередко сталкиваемся с совершенно несостоятельными характеристиками, которые даны тем или иным сторонам русской действительности XI–XVII вв.

История русской культуры в «Курсе», например, в значительной мере сводится к западному и византийскому влияниям. Мы не найдем даже упоминания об Андрее Рублеве, об Иване Федорове и других великих деятелях родной культуры, тогда как Котошихин, Хворостинин и другие заняли не подобающее им место. Иными словами, хотел того В. О. Ключевский или не хотел, он замолчал лучшие достижения русской культуры.

Бедность и противоречивость философских взглядов Ключевского с особенной силой отразились в вводной лекции «Курса», рассуждающей «о идеальной цели социологического изучения». Справедливо отбрасывая мысль о неизменности «внутренних, постоянных особенностей того или иного народа», Ключевский тут же заявляет, что тайна исторического процесса заключается «в тех многообразных и изменчивых счастливых или неудачных сочетаниях внешних и внутренних условий развития, какие складываются в известных странах для того или другого народа на более или менее продолжительное время». Тут же делается и вывод: «Эти сочетания – основной предмет исторической социологии». Таким образом, изменчивое и случайное оказывается, по Ключевскому, основой социологии.

Тем не менее, было бы неправильно упрекать его в непонимании задач исторического исследования. Для научного творчества Ключевского характерен эклектизм его воззрений, способность соединить различные точки зрения. И этим объясняется то, что, красиво сказав об изучении счастливых и неудачных сочетаний, Ключевский на той же странице говорит, что «из науки о том, как строилось человеческое общежитие, может со временем – и это будет торжеством исторической науки – выработаться и общая социологическая часть ее – наука об общих законах строения человеческих обществ».

Так от изменчивых причин Ключевский вдруг переходит к признанию возможности создания подлинной исторической науки.

Современная историческая наука, основанная на методологии бессмертных трудов Маркса, Энгельса и Ленина, далеко ушла вперед по сравнению с предшествующим досоветским периодом исторической науки. Труды советских историков, археологов, этнографов, историков искусства открывают все новые и новые страницы в изучении нашей Родины. Сочинения В. О. Ключевского требуют поправок, дополнений и исправлений с точки зрения специалистов. Тем не менее, труды В. О. Ключевского – это наше наследство, лучшее достижение буржуазной науки конца XIX – начала XX в.; они заслуживают внимания и изучения.

Построения В. О. Ключевского нельзя с легким сердцем отбросить в сторону. Ведь как раз он первый нанес удар норманистской теории возникновения Русского государства, приведя данные о существовании государства на Руси уже в VIII в., задолго до появления варягов. Ключевский обладал редким даром выпуклой и образной передачи даже труднейших исторических фактов, создав, пожалуй, единственное по красоте своей литературной формы и языка историческое повествование о судьбах России.

Сейчас вышли первые три тома сочинений В. О. Ключевского из восьми. В первые томы (I–V) войдет «Курс русской истории», снабженный критическим аппаратом, позволяющим судить о той большой работе, которую провел Ключевский над текстом «Курса» в самом начале XX в. В VI–VIII томах будут напечатаны статьи Ключевского, в том числе по источниковедению и историографии. Возможно, понадобится и дополнительный – IX том.

Новое издание сочинений В. О. Ключевского отличается от более ранних изданий своим критическим характером и в то же время большей точностью передачи текста, в частности, большим вниманием к своеобразной пунктуации автора, с помощью которой он стремился оттенить свои мысли.

Комментарии к первому тому сочинений В. О. Ключевского составлены В. А. Александровым и А. А. Зиминым.

 

ДРЕВНЕРУССКИЕ МИНИАТЮРЫ КАК ИСТОРИЧЕСКИЙ ИСТОЧНИК (РЕЦЕНЗИЯ НА РАБОТУ А. В. АРЦИХОВСКОГО)

[1152]

Древнерусские миниатюры принадлежат к числу источников, изучение которых требует затраты громадного количества времени и труда, основанного на непосредственном знакомстве с рукописями, так как лишь незначительное число лицевых рукописей более или менее фототипически воспроизведено. Да и эти фототипические издания только отчасти передают краски и рисунок подлинников и служат скорее подсобными материалами, чем источником для суждения о древнерусской миниатюре. Добавим тут же, что история русской миниатюры – почти не разработанная область. Несмотря на отдельные исследования и замечания о русских лицевых рукописях, история и взаимоотношение школ русских миниатюристов, их связь с иконописными и живописными школами остаются неясными. Совсем слабо была изучена историческая достоверность изображений, помещенных в лицевых рукописях. В науке существовало представление о крайней условности изображений в русской миниатюре, говоря проще, о незначительной исторической достоверности рисунков русских художников—миниатюристов, дававших чисто условные фигуры людей и животных, пейзажа и домов («палатное письмо») и т. д. Тем более надо приветствовать появление книги А. В. Арциховского, который изучает древнерусские миниатюры как исторический источник. Тема, поставленная в таком разрезе, разрешается впервые в нашей науке. В дальнейшем все будущие исследователи русской миниатюры будут основываться на книге А. В. Арциховского.

Из громадного количества материала по миниатюрам автор выбрал для своего исследования пять важнейших лицевых сборников: Кенигсбергскую, или Радзивилловскую, летопись, Никоновскую летопись, «Житие Бориса и Глеба», «Житие Сергия» и «Житие Антония Сийского». Такой выбор имел основания: названные сборники принадлежат к числу выдающихся, они отражают развитие русской миниатюры, начиная с Киевской Руси и кончая XVII в. С необыкновенной тщательностью автор прослеживает рисунки названных рукописей, обращая внимание на историческую достоверность изображенных на них фигур, предметов и сцен.

Книга Арциховского – своего рода комментарий к нашим лицевым сводам, комментарий научный и, прямо скажем, одинаково полезный для историка, археолога, этнографа и даже историка литературы. Читателю становится совершенно ясно, какое большое внимание уделяли миниатюристы иллюстрируемому тексту. Так, рисунки, связанные с текстом о стране вятичей, всегда изображают лес, так как вятичи жили в глухих лесах, хотя в тексте летописи нет прямых упоминаний о лесе.

Автор предполагает, что «оригиналы рисунков возникли еще тогда, когда свежо было древнее представление о земле вятичей» (стр. 15). В миниатюре, изображающей уплату дани мехами, показана связка куньих мехов, называемая русскими охотниками «круглым бунтом».

Арциховский правильно замечает, что «дальнейшее изучение подобных особенностей позволит многое понять в некоторых древних хозяйственных документах, например, в новгородских» (стр. 25). Внимательное изучение миниатюр позволяет порой вскрыть неожиданные детали. Так, изображение символического льва на одной миниатюре Радзивилловской летописи, по мнению автора, является геральдическим изображением в гербе суздальских князей, начиная с Юрия Долгорукого (стр. 33–34), сохранившимся в гербе города Владимира—Залесского. Это наблюдение автора кажется весьма убедительным, с тем только, на наш взгляд, добавлением, что лев похож на барса. Вспомним первое упоминание о Москве, когда черниговский князь подарил Юрию «пардуса» (барса). Этот необычный дар становится понятным в свете наблюдений автора над миниатюрами.

Особенно много внимания Арциховский уделяет изучению изображений различного рода оружия. Большая осведомленность автора в этой области делает его книгу полезным комментарием для всех интересующихся древнерусским военным искусством. Некоторые неясные вопросы в истории русского оружия становятся понятными при изучении миниатюры. Например, автор дает небольшой, но ценный экскурс о московских щитах (стр. 63). Экскурс тем более интересный, что уже «Задонщина» восхваляет «щиты московские» наряду с различными иноземными предметами вооружения. Содержание книги, конечно, нельзя исчерпать немногими приведенными замечаниями. Потребуется дополнительное изучение не только многих рисунков, но и текстов, которые они иллюстрируют.

Конечно, такая большая работа, как исследование Арциховского, не лишена некоторых недостатков. Самый крупный ее недостаток заключается, на наш взгляд, в отсутствии ясных выводов о происхождении изучаемых сборников. Автор несколько сузил свою задачу, выбрав предметом изучения наиболее интересную для него сторону миниатюр, и не обратил достаточного внимания на вопрос о происхождении изучаемых сборников, что отразилось и на некоторых выводах работы. Автор, например, кратко замечает, что возвращаться к спорам о происхождении лицевого свода нецелесообразно, так как дата его возникновения доказана Н. П. Лихачевым, А. Е. Пресняковым и А. А.Шахматовым (стр. 42). Исследования пишутся для того, чтобы они оказывали влияние на развитие науки; результаты их должны быть приняты или отвергнуты; но ведь некоторые вопросы, специфически важные для темы, избранной Арциховским, были вовсе не затронуты названными исследователями. В частности, никто из них не касался сколько—нибудь подробно вопроса об источниках, которыми пользовались художники для воспроизведения некоторых деталей в рисунках. Согласимся с автором, что пушки и мечи художники миниатюр срисовывали с летописных рисунков XIV или XV в., что для других художников оригиналом служили боевые орудия кремлевских пушкарей (стр. 51), но в тех же лицевых сводах изображена перевозка турецких пушек на морских кораблях. Оригиналов для изображения кораблей в Кремле не было, в XIV в. морских кораблей в России не было, откуда же взяты эти изображения» Ведь выдумать их было нельзя. Во второй половине XVI в., когда стали возникать тома лицевых летописей, у русских художников возможны были различные, в том числе иноземные, пособия. Для определения исторического значения того или иного изображения мало сказать, что оно совпадает с таким—то типом предмета, следует объяснить причину подобного совпадения. Если изображение пушки Павла Дебоссиса 1488 г. совпадает с рисунком «ленивой Метты» 1411 г., то возникает вопрос: отчего произошло такое совпадение»

К числу более мелких недочетов работы Арциховского надо отнести чрезмерную лаконичность его стиля, отчего текст становится порой каким—то обрывистым. «Войско в „Житии Сергия“ изображается только конное» (стр. 184). Удовлетворит ли такая короткая фраза читателя, если он посмотрит хотя бы на прориси миниатюры на страницах 180 и 182» Даже на прорисях можно различать необыкновенно выразительные жесты сражающихся, мчащегося всадника с развевающейся во время езды одеждой и т. д. «В качестве свитков изображены типичные древнерусские столбцы, частично развернутые в руках переписчиков, частично свернутые в трубки и обвязанные (по три тесьмы). Тетради в виде книг» (стр. 191). Надо основательно знать палеографию, чтобы понять эти отрывочные фразы, напоминающие заметки в записной книжке. Автору следовало бы немного подумать о своих читателях. Наряду с этим встречаем не очень удачные неологизмы. Автор, например, говорит о «новгородизмах» (стр. 13). На этом же основании можно говорить о «московизмах», «киевизмах» и т. д., но зачем так «измить» русский язык»

Конечно, наши замечания преследуют только цель обратить внимание автора на некоторые недочеты его работы, которых лучше было бы избежать. В целом же необходимо признать, что Арциховский проделал трудную и в то же время совершенно необходимую работу, проложив пути для ряда исследований по истории русской миниатюры. Ценность всякой книги измеряется в первую очередь тем новым, что автор вносит в науку. В этом отношении право первого исследователя, поставившего во всей широте вопрос об изучении древнерусской миниатюры как исторического источника, всецело останется за Арциховским. Книга его – ценный и полезный труд. В заключение отметим, что книга издана Московским государственным университетом просто, но в то же время изящно, а прориси достаточно точно воспроизводят основные черты миниатюр лицевых сборников.

 

ЗАПИСКА О СОСТАВЛЕНИИ «МОСКОВСКОГО НЕКРОПОЛЯ»

[1153]

Москва является местом захоронения многих замечательных государственных, научных и общественных деятелей, писателей, художников, военных и т. д. Сохранение оставшихся могил видных деятелей нашей Родины, похороненных на территории Москвы, дело совершенно необходимое.

Для этой цели необходимо прежде всего взять на учет все существующие могилы видных деятелей нашей Родины, похороненных в пределах Москвы, сохранить памятники, поставленные на их могилах, и дать их описание. Последней задаче и должно отвечать издание «Московского Некрополя», что будет лучшим методом охраны могильных памятников.

Так как составление такого «Некрополя» – дело трудное и длительное, в первую очередь следует провести работы по описанию памятников и их охране там, где похоронены наиболее крупные деятели, перейдя затем к описанию памятников в других районах. Поэтому первоочередной задачей является составление «Московского Некрополя» на территории Кремля, Красной площади и остальной территории Китай—города. После этого можно будет перейти к описанию других мест захоронения в Москве. Работы по изучению и приведению в порядок могил выдающихся людей на территории Кремля, Красной площади и Китай—города можно осуществить в течение года. Следует иметь в виду, что объяснительные записки к именам похороненных в Москве уже составлены, поэтому речь идет об описании памятников и в нужном случае их фотографировании.

Основные работы по составлению «Московского Некрополя» представляются мне в следующем виде.

1. Составление полного списка захоронений выдающихся лиц, похороненных в Москве, памятники или могилы которых сохранились до настоящего времени.

2. Описание этих памятников с их надгробными надписями с сохранением особенностей их языка и формы, так как надгробные надписи имеют значение крупнейшего исторического источника по истории культуры и, в частности, Москвы как величайшего культурного центра нашей страны.

3. Фотографирование и издание некоторых наиболее замечательных могил (по тем лицам, которые похоронены в этих могилах, по эпитафиям и другим надписям, по художественному выполнению памятников).

4. «Московский Некрополь» должен быть своего рода охранным документом для московских могил.

5. Для издания «Московского Некрополя» должна быть создана особая комиссия, с обязательным включением в нее представителя Моссовета. Комиссия утверждается Моссоветом (в составе 5–7 лиц во главе с председателем, он же ответственный редактор «Московского Некрополя»).

6. В первую очередь издается 1–й том или выпуск «Московского Некрополя», посвященный Кремлю, Красной площади и Китай—городу. В дальнейшем работа проводится по отдельным кладбищам. Работа эта проводится постепенно, согласно планам и сметам, утверждаемым на каждый год.