Вначале мне показалось, что история с «Мустангом» ворвалась в нашу жизнь, как прилетевший вдруг откуда-то ветер, и все поменяла, все переставила по-своему.

Таня вновь была приветлива со мною, хоть все во дворе и считали, что мы с Диманом «наломали дровишек».

С Виталькой Таня держалась сухо и сдержанно, хотя я, честно говоря, не мог его ни в чем обвинить. Ну не захотел идти с нами, и не надо. Но Тане это почему-то не давало покоя. Она его не ругала, нет. Зато несколько раз спрашивала, что мы ему говорили, перед тем как пойти к гостинице, и что он отвечал, и когда появился он возле «Интуриста», и как там себя вел.

Я говорил ей:

– Да брось ты все это. Что вспоминать одно и то же!

– Нет, расскажи, – настаивала она, – я тебя прошу.

И я опять рассказывал, а она внимательно слушала. Прошло еще несколько дней, и вот встретился я как-то с Таней, и она, едва поздоровавшись, сразу же начала:

– Ты знаешь, Виталька мне все объяснил. Ты не думай, он вовсе не такой.

– Я и не думаю, – сказал я машинально. – Только ты о чем?

– Понимаешь, он не смотреть туда приходил, как вы будете бить камнями эту машину. Ты не думай, – повторила она. – Виталька хотел замести ваши следы, в случае чего. Он так и сказал – замести следы.

– Какие следы?

Таня досадливо поморщилась:

– Ну как же ты не понимаешь! Вот вы бы натворили дел, кругом суматоха – что да кто? А Виталька тут как тут. Он бы сказал: «Я все видел. Это один парень сделал. Он вон туда побежал». Ну и, конечно, придумал бы там всякие приметы и сторону неправильно указал бы. Вот видишь.

Таня просто светилась от радости, а я никак не мог понять, чего тут радоваться. Ну что было, то было, зачем же без конца вспоминать все это?

– Слушай, – сказал я, – сегодня отличный матч. Айда на стадион.

– Нет, – проговорила Таня, – мы с Виталькой сейчас в кино идем.

– А-а-а… – протянул я. – Что смотреть будете?

– Не знаю. Виталька билеты доставал.

– А-а-а… – И мне стало совсем грустно.

– Ты что? – спросила Таня и, помолчав, предложила: – Хочешь, идем с нами. Может, еще есть билеты.

– Да нет уж. Идите. А я на стадион. Пока. Я зашел за Диманом, и с ним мы отправились на стадион.

За матчем я почти не следил. Диман то и дело подскакивал на месте и толкал меня в бок.

– Во дает! – кричал он. – Ух, ты! Казалось бы, уж на что я люблю футбол, но теперь я равнодушно смотрел и на игроков, и на мяч, словно сквозь какой-то смутный сон. Я думал о Тане, и о себе, и о Витальке, конечно, тоже.

Порой я слышал, как по трибунам волной прокатывался рокот и затихал. Только меня он не захватывал, как обычно. Я будто бы окаменел, и эта волна ничего не могла со мной поделать.

Лишь когда на трибунах стало вдруг тихо-тихо и Диман, толкнув меня, прошептал: «Пенальти», – я как бы проснулся.

Футболист сделал короткий разбег… Удар!..

Это был пушечный удар. Вратарь прыгнул, но куда там! Мяч влетел в самую «девятку». И, как от выстрела, страшный грохот разорвал тишину – это в единый миг закричали, засвистели и захлопали тысячи болельщиков.

Теперь уже эта мощная и шумная волна подхватила и меня, и я тоже вскочил и закричал в один голос со всеми.

– Какой счет? – спросил я у Димана, когда рев на трибунах утих.

– Ты что, больной? – изумился Диман. Тут я и сам понял, как нелепо прозвучал мой вопрос: ведь сидел-то я здесь с самого начала игры – и вдруг ляпнуть такое.

– Ну ты даешь! – сказал Диман и потрогал мой лоб.

Матч продолжался, а я через несколько минут после пенальти опять стал чувствовать, как наползает на меня тот смутный сон, и вновь смотрю я на игру, а ничего не вижу.

После футбола мы пошли домой.

Во дворе возле своего подъезда Костик рисовал на асфальте ужасную рожу с трубкой во рту и пел:

– Идем ко мне пообедаем, – предложил вдруг Диман.

Я пожал плечами:

– Идем.

Пообедав, мы включили телевизор и стали смотреть передачу «Для дома, для семьи». Толстая тетка объясняла, как готовить слоеное тесто.

Я глядел на экран, а в голове моей вертелось:

Диман переключил программу, но и здесь было не интереснее: шел урок английского языка, преподаватель усиленно двигал губами и что-то писал на доске, но мне казалось, что он напевает:

– Диман, – сказал я, – выключай свой телек, надоело.

Диман щелкнул выключателем. А песенка все звучала.

– Диман, – сказал я, – ты не знаешь, что это за песня?

– Какая?

– «А нам все равно».

– Привет! – подскочил Диман. – Это же из «Бриллиантовой руки». Не видел?

– Нет.

– Темнота, – обозвал меня Диман.

– Хорошая картина?

– Полный блеск.

– Про что?

– Долго рассказывать. Но песенка!.. Никулин поет. А еще там драка – со стула свалишься.

Я поднялся.

– Куда ты?

– Смотреть «Бриллиантовую руку».

– А, ну давай, – сказал Диман. – Толковая картина.

Я пошел не в кино, а домой. Почему-то не могу я долго быть с Диманом. С ним я могу погонять в футбол, ну у телека посидеть немного – и все. Где же мне найти настоящего друга? Где?

Дома я взялся дочитывать «Кон-Тики».

Но тут вошла мама и сказала, что ко мне заходили Виталька и Таня.

– Зачем? – спросил я.

– Но знаю, мне они не доложили.

– Ты бы спросила.

Мама пожала плечами:

– То ты говорить, зачем я вмешиваюсь в твои дела, а теперь я виновата, что не расспросила. – И она вышла.

«Зачем же я им понадобился? – размышлял я. – Вместе заходили. И Таня, и Виталька. Лучше б одна Таня».

И вспомнились мне стена, и окно, и силуэт в расплывчатом, зеленоватом свете.

Стучат но рельсам колеса. Покачивается вагон. За окном мелькают в темноте огни: иногда одинокие, случайные, а иногда их много, целые россыпи – это поселки и города убегают куда-то назад.

И все это не в кино, не на экране, а на самом деле.

До чего же здорово, черт возьми! Ругаться нехорошо, я знаю. Мама бы мне сейчас сделала замечании. Но, во-первых, я это не вслух сказал, а во-вторых, я еду без мамы. Еду один! Ну разве но здорово?!

Я даже заснуть не могу, так здорово! Все кругом спят. В полутемном вагоне и храп, и какое-то бормотание сквозь сон, а я не хочу спать, не могу – лежу на верхней полке и смотрю в окно. Хотя смотреть-то без толку: ничего не видно. Кроме огней.

Темнота. Огни, огни, огни… Снова темнота. Даже чернота, как в пузырьке с тушью. А вот огонек. Один… второй… И все. Больше нет. Опять темнотища…

Я перевернулся на спину. Надо же такому случиться! Я еду в Москву. Напротив меня спит Виталька, а на нижней полке – Таня. Нет, я не из-за них поехал. Но из-за Тани. Я давно хотел увидеть Москву. А Таня – это так уж получилось, что едем вместе. Правда-правда!

Я, конечно, знал, что бывают в жизни неожиданности. Помню в третьей четверти контрольную по алгебре.

У отличника Ольмана одни ответы, а у меня – другие (мы алгебру всегда по Ольману проверяем). Все узнали, как он решал, стали скорей исправлять, бумажку передают друг другу. Но возле моей парты стоит Илья Васильевич как вкопанный и не отходит. Нинка Малявина глазом на меня косит, а передать бумажку эту самую боится. Что делать? И тут как раз звонок. Сдали мы тетрадки. «Ну, – думаю, – погорел». И вдруг на следующий день принес Илья тетради – у всех «пары» и «трояки», и лишь у меня пятерка. Это по алгебре! Я глазам своим не верил.

А еще как-то поехал с ребятами за грибами. Все полные корзины насобирали, а у меня на донышке две сыроеги перекатываются, раскрошились уже совсем. Ребята смеются, спрашивают, не буду ли я носильщика брать. А я молчу: не везет. Ничего не поделаешь. И вижу вдруг: у одного куста зажигалка лежит. Да такая красивая! Я поднял. Щелк – крышка отскочила, и заколыхался у меня в руке огненный язычок. «Made in Poland» на зажигалке написано. Польская, значит.

Виталька подскочил ко мне, тоже пощелкал, а потом говорит:

– Где нашел?

Я показал. Он чуть всю землю под кустом не перерыл. Только что искать! Зажигалка не гриб, одна возле другой не растет.

Подошел Диман, повертел в руках зажигалку, поджег сухой прут, проговорил:

– В порядке штукенция. Где нашел?

Я опять показал на куст, но Диман видел, как там шарил Виталька, и остался на месте.

Потом Виталька вновь принялся разглядывать мою зажигалку, без конца щелкал крышкой, хотел ножом отвернуть винтик. Но Диман предупредил:

– Сломаешь, не ковыряй. Виталька отдал мне зажигалку.

– Польская что!.. – сказал он. – Австрийские лучше.

– Ну и ищи себе австрийскую, – ответил я. – А мне эта сойдет.

– «Сойдет»! – передразнил Виталька. – Ее нужно хозяину вернуть.

– А где ж хозяина-то искать? – спросил я. Понятно, если б нашел я ее в трамвае, или в автобусе, или хотя бы в магазине, сдал бы – и все дела. А тут кому сдавать – лешему, что ли?

– Положи под куст, хозяин вернется и найдет, – сказал Виталька.

– Привет! – бросил Диман.

– Приветик! – повторил я за ним. Виталька промолчал: наверное, сам вспомнил поговорку про иглу в стоге сена.

– Тогда давай спрашивать у всех, – сказал он.

– У кого – у всех?

– А кто в лесу встретится.

– Давай, – согласился я.

– Ерунда, – сказал Диман. Он протянул мне корзину с грибами. – Махнемся: ты мне – зажигалку, я тебе – грибы?

– Нет, – покачал я головой.

– Точно, – вздохнув, признал Диман, – зажигалка лучше.

– Бери мои, – предложил Виталька, – у меня одни белые.

Но я меняться не стал. Мы пошли дальше и встретили старика. Палкой он отгибал нижние ветки у елочек.

– Вы зажигалку не теряли? – спросил я.

– Зажигалку?

– Ну да. – Виталька уже был тут как тут, рядом со мной. – Зажигалку.

– Нет, не терял. – Отогнув ветку, старик увидел гриб, наклонился, срезал его под корень.

– Польскую, – добавил Виталька.

– Что?

– Зажигалка, говорю, польская.

– И польскую тоже не терял. Я некурящий. – Старик положил гриб в ведерко и двинулся к поросли березок.

– Глухой хрыч, – выругался Виталька. – Еще за грибами ходит.

– А что, грибы пищат, что ли? Ему их слушать не надо, – сказал я.

Диман засмеялся, а Виталька поджал нижнюю губу.

Потом мы встретили женщину с девочкой.

– Спросить? – толкнул я Димана в локоть. Диман посмотрел на женщину, потом на девчонку и сказал:

– Не стоит.

– Бывает, что и женщины курят, – заметил Виталька.

– Бывает, – согласился я и спросил у нее про зажигалку.

Нет, она не теряла.

– А лопатку маленькую с синей ручкой вы не находили?

– Не находили, – сказали мы и пошли дальше.

Виталька все потешался:

– Надо же!.. С ручкой! А шляпу с перышком они не теряли?…

Долго нам никто больше не попадался. И вдруг, пожалуйста, настоящий мужчина, высокий, плечистый, да еще военный.

– Дядь, вы не курите? – спросил Диман. Военный пристально взглянул на нас.

– Курю. Но закурить не найдется. Малы еще.

– А зажигалку вы не теряли? – спросил я упавшим голосом.

– Не терял.

– Польскую, – вставил Виталька. – Отличная зажигалка.

– Нет, – пожал плечами военный.

Виталька прикусил губу, а потом сказал мне:

– Покажи зажигалку-то.

– Вот, – вынул я ее из кармана и дал военному.

Он поглядел на нее, попробовал, как она зажигается.

– Хорошо работает, – сказал он и протянул ее мне.

– Подари ему, подари, – громко зашептал Виталька.

– Возьмите ее, – сказал я, хоть и жаль было расставаться, но не забирать же ее назад после Виталькиного шепота: военный-то, конечно, все слышал.

– Спасибо, – сказал он, – у меня зажигалка есть. Правда, не польская, но работает не хуже. Сынишка сделал. – Он достал свою зажигалку, закурил. – Где ж ты таких белых насобирал? – спросил он у Витальки.

– Да там, – кисло ответил Виталька и махнул рукой.

Вот и осталась зажигалка у меня, потому что в лесу мы больше никого не встретили. Валялась она без дела в моем ящике (дома у нас курящих нет), а потом я взял да и подарил ее приятелю отца – полярному летчику…

Я опять перевернулся на живот и стал смотреть в окно. Темнотища. Ни одного огонька. Наверное, мимо леса поезд идет.

Нет, это были чепуховские неожиданности. И без той пятерки по алгебре вполне я мог прожить, и польская зажигалка тоже была ни к чему. А вот поехать вдруг в Москву – это да! Это чудо.

Если разобраться, может, и не очень-то чудо. Почти весь наш дом едет в Москву на гастроли. Взрослые, конечно. Ну, о Тане говорить нечего. Таня будет выступать в «Русалке». Но Виталька…

Здорово он все придумал!

Действовали мы по такому плану.

Я упрашивал своих родителей:

– Ну пустите меня… Всего на недельку… Раз, два – и я вернусь.

– Рано тебе самому разъезжать, – говорили родители,

– Ну да, рано! Все вон едут, а я нет.

– Кто это все?

– Таня едет, Виталька едет… – начинал перечислять я. – Им можно, а мне нельзя?

Виталька то же самое говорил у себя дома: «Все едут, а я нет». – «Кто все?» – «И Таня одет, и Эдька едет…»

Виталькины родители «сломались» раньше: у них в Москве были родственники, поэтому «глаз за ним был обеспечен» (так выразилась моя мама).

Я хотел было сказать, что мне никакой «глаз» не нужен, но вовремя спохватился.

– Ладно, – проговорил я, – пусть и у меня будет «глаз». Я на все согласен.

И тут выяснилось, что нет в Москве для меня подходящего «глаза».

– Ну к кому же ты поедешь? Ведь не к тете же Гекте, – сказала мама.

– Хотя бы! – воскликнул я, хватаясь за эту мысль как за соломинку. – Что она, не родственница, что ли?

– Весьма отдаленная, – вставил два словечка папа, оторвавшись от электробритвы.

– Сестра жены моего двоюродного брата, – уточнила мама. – Даже не знаю, как назвать эту степень родства.

– Короче говоря, некто Жуткина, – сострил папа.

В другом случае я бы тоже как-нибудь пошутил (фамилия тети Гекты была Уткина), но сейчас это могло лишь повредить мне.

– Старо, – заявил я. – И вообще тетя Гекта отличная тетка, и она меня любит, просто обожает.

– Особенно после того, как ты выкрасил губной помадой ее голубое пальто, – вспомнила мама давнюю историю.

Что верно, то верно. Но ведь мне тогда было три или четыре года. И пальто я стал перекрашивать не со зла, а как раз наоборот: хотел сделать что-то приятное этой нарумяненной тете, от которой вовсю пахло духами.

– Она давно об этом забыла, – сказал я. Папа опять отвел бритву от подбородка.

– Боюсь, – проговорил он, – что это твое заблуждение. По-моему, она настолько хорошо все помнит, что уже лет десять не показывается у нас.

– А письма-то шлет.

– Письма что! А приезжать не приезжает, – поддержала мама отца. – Да и мы у нее никогда не были.

– А в письмах приветы и поцелуи, – не сдавался я.

– Поцелуи имеют свой смысл не в письмах, – заметил папа.

– Виктор! – строго произнесла мама и переключилась уж на совсем другую тему. – Учти, – сказала она мне, – такая поездка дорого стоит. А ведь мы в отпуск собираемся.

Я видел, что родители уже готовы были признать тетю Гекту моим «глазом», – и вдруг все лопалось из-за каких-то денег.

– Деньги будут, – выпалил я, не подумав.

– Интересно откуда? – Папа даже бриться перестал.

Нужно что-то ответить. Но что?…

– Не покупайте мне подарки на день рождения, – придумал я и сразу же понял, как это нескладно: день рождения-то у меня зимой.

Папа и мама взглянули друг на друга и рассмеялись.

– Как ему хочется поехать, – сказала мама.

– Мне тоже хочется. – Папа никак не мог справиться со своими висками.

– Вот и поезжайте, – сказала мама. – Я без вас тоже отдохну.

– Отпустить его, что ли? – размышлял папа вслух. – Тогда и отдохнем вместе.

– Ура! – закричал я, выхватил у него электробритву и стал натирать ею отцовскую щеку с бешеной скоростью.

Когда я очень радуюсь, я могу выкинуть что-нибудь сумасшедшее.

– Не поедешь никуда, – отпрянул от меня папа. – Что за выходки?

Но я знал, что это он просто так, для пущей важности.

И вот я еду в Москву. Конечно, не из-за Тани еду. При чем тут Таня? Я ведь столько слышал и читал о Москве. Ну а если б Таня ехала в Магадан? Про него-то я почти ничего не читал и не слышал…

Поезд наш встречали цветами.

Во время пути я стал чувствовать себя частичкой поезда: все мы ехали, все мы чего-то ожидали, все волновались. И теперь мне казалось, что это и меня встречают люди, собравшиеся на перроне. И мне тоже они улыбаются, и мне тоже принесли они цветы.

Тане какая-то тетка с родинкой на пухлой щеке протянула букетик:

– Наверное, Русалочка, да? Какая прелесть.

Таня смутилась.

А тетка уже рассматривала нас с Виталькой.

– И вы из театра? – спросила она улыбаясь.

– Нет, – проговорил я. – Не из театра.

Тетка согнала с лица улыбку. Родинка на щеке шевельнулась и замерла.

– Проходите, ребята, проходите. Не мешайте, мы артистов встречаем.

– Так они же с нами, – вступилась Таня. Тетка опять попробовала улыбнуться.

– Что же вы меня разыгрываете? То с нами, то не с нами… – И она шагнула к другим. – Здравствуйте! С приездом вас… Здравствуйте…

И радость во мне потухла. Ну конечно, чего это я выдумал? Никто меня не встречает. Они сами по себе, а я здесь человек случайный, попутчик всего-навсего. И Виталька тоже. Всем «Здравствуйте! С приездом!», а нам с Виталькой – «Проходите, не мешайтесь».

– Пошли, – сказал я Витальке.

– Куда?

– На кудыкину гору, – рассердился я.

Зачем торчать здесь, если на тебя никто внимания не обращает. Стоишь, будто что-то выпрашиваешь. А мне ничего не нужно от них. У меня есть адрес и телефон тети Гекты. А уж Витальке и подавно делать здесь нечего: сам хвастал, что был в Москве сто раз и знает ее как свои пять пальцем. Но когда я еще в поезде спросил его, где Кривоколенный переулок, он засмеялся: «Нет в Москве такого. А Прямохребетный тебе не нужен? Или Косоглазастый?» Тогда я показал ему адрес тети Гекты. Виталька поморщился, а потом согласился, что где-то на окраине, может быть, и есть такой завалященький переулочек. Вот его-то родственники, сказал он, живут на Комсомольском проспекте, там и Москва-река рядом, и Парк культуры. Таня тоже знала, что будет жить в гостинице, а их, известное дело, в «завалященьких переулочках» не строят.

– Ну, идешь, что ли? – Я подхватил свою спортивную сумку.

– Подождем Таню. Договориться надо.

Я только сейчас заметил, что Таня куда-то отошла, поглядев по сторонам, я увидел ее возле худенького невысокого человечка в светло-сером костюме с красными переливами. Этого человечка я еще раньше приметил: он все порхал от одних к другим, как мотылек.

Чего договариваться? Обо всем вроде договорились. Обменялись телефонами. Таня нам завтра позвонит с утра: сегодня у них всякие встречи, приветствия, репетиции.

– Ребята, – подлетела Таня, – сейчас поедем. За нами автобусы пришли.

– Порядочек! – обрадовался Виталька.

– За вами пришли, – поправил я, – а не за нами.

– И вас возьмут, – сказала Таня. – Я уже поговорила со Львом Михайловичем. – Она важно кивнула в сторону порхающего человечка.

– Кто это? – спросил я.

– Лев Михайлович? Наш администратор в Москве. Будете приходить к нему за пропусками.

«Больно нужно», – подумал я, а Виталька сказал:

– Обязательно придем.

– Ну, идемте к нему, – пригласила нас Таня. Лев Михайлович мельком взглянул на нас, спросил:

– Вас куда подбросить?

«Да вот на дерево», – чуть не сорвалось у меня с языка.

– Комсомольский проспект, дом девятнадцать, – сказал Виталька.

– Дом девятнадцать… – повторил Лев Михайлович. – Отлично, а квартира какая?

– Восьмая, – машинально ответил Виталька.

– Не подходит, – ответил администратор. – Нам в другую сторону, к гостинице «Советская». А тебе куда? – Он скользнул взглядом по моей спортивной сумке.

Уж лучше бы совсем не спрашивал. Сейчас рассмеется. А может, сказать, что забыл?

– В Кривоколенный, – с вызовом проговорил я.

– А, – сказал Лев Михайлович, – в центр. Тоже не годится. – И он повернулся к Тане: – Вы уж извините, Танечка, но ничего для ваших друзей сделать не могу.

– Да мы сами доберемся, – сказал я. – Не маленькие. До завтра. – И, перекинув через плечо свою сумку, я зашагал как можно увереннее.

В самом конце перрона я обнаружил, что иду без Витальки. Я-то думал, он топает рядом, а он, оказывается, остался с артистами.

«Ну и пусть подлизывается к этому администратору. Я и без него разыщу Кривоколенный. Позвоню сейчас тете Гекте».

Я думал, что лишь на перроне столько народищу, но, когда вышел на привокзальную площадь, ахнул. Людей-то кругом, людей!.. И все спешат, бегут, суетятся – муравейник, и только.

Возле каждой телефонной будки целый хвост. Я тоже пристроился в одну очередь. Мне не повезло: в моей очереди подобрались сплошные болтуны. Даже старушка, что стояла передо мной, и то минут десять разговаривала. По-моему, она вспоминала всех родственников: «А как Нина?…», «А что Клава?…», «А Сережа?…», «А у Ивана как?». Конца им нет. Несколько раз она собиралась вешать трубку: «Ну до свидания. Я пошла. Поклоны Оле и Пете». Но тут опять кого-то вспоминала, и все начиналось сначала.

Сзади меня стоял плотный мужчина с прической «бобрик», он то и дело поглядывал на часы. Наконец он не выдержал, постучал в приоткрытую дверь монеткой.

– Мамаша, закруглялись бы.

Старушка радостно закивала и принялась расспрашивать про Антошку.

– Вот родственников развела, – сокрушался «бобрик». – Почитай, целая сотня будет.

– Ага, – согласился я. – Родственников навалом.

– Послушай, – сказал мне «бобрик», когда старушка повесила трубку. – Ты меня пропусти, а? Я очень спешу. – И уже взялся за дверь.

Я вдруг вспомнил мамин наказ: «Приедешь в Москву, сразу же позвони тете Гекте, без промедления». Зачем «сразу же», мама объяснить не могла. Так попросила тетя Гекта, когда узнала, что мой поезд прибывает в девять утра.

А «бобрик» уже наполовину втиснулся в будку.

– Нет, – сказал я, – пустите, я тоже очень спешу.

– И ведь небось в школе учиться, – стал стыдить меня мужчина. – Проблемы решаешь, теоремы, а к старшим никакого уважения.

– При чем тут уважение? – вступился кто-то за меня. – Вы без очереди лезете, да еще к вам уважение.

Я бы в самом деле пропустил его, если б он не хватался за дверь. Но уж тут позвольте! Тогда «бобрик» заговорил по-другому:

– Послушай, сынок. Никакой возможности ждать не имею, понимаешь?

Он взглянул на меня с такой надеждой, что и сказал:

– Ладно, идите.

Когда «никакой возможности» – это плохо. Может, у него в квартире газ не закрывается или, может, вдруг живот заболел. Помню, объелся я однажды зеленых слив…

– Сынок, – обратился ко мне из будки мужчина, – двушки лишней не найдется? – Взамен он протягивал пятак.

Приветик! Ломился-ломился, а теперь еще двушку ему.

В очереди зашумели, но я дал мужчине монетку. Пятак, конечно, не взял.

«Бобрик» набрал номер.

– Это я, – загремел он. – Ну что? Черт возьми! А я все сижу тут, как дурак с мытой шеей… У меня тоже времени нет. Через десять минут уезжаю… – Он бросил трубку, сердито взглянул на очередь и ушел.

Тетя Гекта взяла трубку сразу же после первого гудка. Я не успел ничего сказать, как услышал:

– Ну что еще?

– Ничего, – сказал я от неожиданности. – Я приехал.

– Эдик!.. – закричала она. – Беги скорее на левый угол вокзала. Там тебя ждет машина.

– Какая машина?

– «Волга» синего цвета. На ней написано «Учебная». Скорее беги… За тобой Дим Димыч приехал. А я тоже бегу – на работу опоздала.

– Кто приехал?

– Дим Димыч, мой муж, твой дядя Дима.

– Мальчик, нельзя ли побыстрее? – подгоняли меня из очереди.

А я что-то запутался.

– И муж, и дядя приехали? – спросил я.

– Да нет… Некогда объяснять. Он твой муж и мой дядя.

– Мой муж?! – воскликнул я.

– Твой дядя! – кричала тетя Гекта. – Что ты мне голову морочишь перед работой?

– Я не морочу. Вы сказали, ваш дядя.

– Дядя…

– Ну вот.

– Что – вот?

– А говорите, муж…

– Так о «мой муж!

– А вы сказали, он мой… – В дверь застучали монетками:

– Мальчик, дома разберешься, заканчивай скорее разговор.

– Мой… мой… понимаешь, мой! – кричала тетя Гекта, будто я хотел отобрать ее мужа.

– Ну конечно, ваш, – сказал я.

– Кто мой?

– Дядя, – неуверенно произнес я. – Чей?

– Мой, – сказал я наугад.

– Наконец-то! – обрадовалась тетя. – Теперь беги. – И трубка моя запищала коротенькими гудками.

Машину с надписью «Учебная» я нашел быстро. Я схватился было за ручку дверцы и вдруг замер. Ну и ну! За рулем сидел тот самый «бобрик».

Значит, неожиданности решили меня преследовать по пятам. Ничего, перезимуем, как говорит в таких случаях наш знаменитый на всю школу двоечник Витька Подшебякин.