Распутин блевал, как положено бывшему офицеру, — широко расставив ноги. Головной убор он держал в стороне, на вытянутой руке. В роли фуражки на этот раз был мотоциклетный шлем с надписью «Мементо море». Питье и закуска покидали организм в панике. В утробном рычании военнослужащего запаса гремела ненависть к врагам. Как внутренним, так и внешним.

Высокий мужчина крепкого телосложения бился в последнем, знакомом каждому, самом жестоком спазме, когда желудок вот-вот выскочит наружу, а по губам издевательски стекают тонкой струйкой десять грамм горькой коричневой желчи. Дома он, конечно, выпил бы пару литров воды с содой. Дело пошло бы легче. Но теперь до дома было уже не добраться. Время позднее, деньги кончились.

Помогая измученному организму, Клим надавил кулаком на желудок. Не помогло. Стало только хуже, а вот документы вылетели из кармана и нырнули в плохо пережеванный салат. Паспорт утонул тихо, без пузырей.

— Кирдык, — без выражения произнес Клим Васильевич. — Завтра на работу не иду.

Двумя длинными пальцами он достал из внутреннего кармана платок и брезгливо вытер лицо и руки. Затем извлек из лужи свою «краснокожую паспортину», аккуратно уложил его в полиэтиленовый пакет и патетически произнес:

— Смотрите, завидуйте. Я — гражданин!.. А не какая-нибудь — гражданка.

Клима никто не услышал. Ему было одиноко. Северный город спал.

— Кирдык, — снова повторил он и двинулся нетвердой походкой по разделительной полосе Московского проспекта, напевая:

А мне все по фиг.

Я сделан из мяса.

Самое страшное, что может случиться,-

Стану пидорасом.

Распутин шел довольно ровно, стараясь не сходить с белой полосы, чего нельзя было сказать о настигающей его милицейской машине. Обшарпанный «воронок» 108-го отделения милиции марки «УАЗ» бросало из стороны в сторону, как мыло в банном тазике. Сотрудники милиции мчались на задержание опасного преступника сломя голову, не разбирая дороги. Крепкие руки сжимали стволы автоматов, сердца бились в унисон с судорожно хрипящим двигателем машины. В глазах двоилось, изо рта вырывался невидимый огонь. Трехглавый дракон в милицейской форме с визгом затормозил крыльями автомобильных покрышек на пересечении Московского проспекта и улицы Благодатной. Машина остановилась как вкопанная и замерла, освещая преступника ярким светом одной мутно-желтой фары.

— Оп-пачки, менты! — не то радуясь, не то удивляясь, обозначил ситуацию Распутин, оборачиваясь.

— Будем брать, — убежденно произнес старший группы — младший сержант Мудрый. — Толик, давай!

Рядовой милиции Толик чувствовал себя плохо. В 108-м отделении он служил всего полгода, а потому «семьсот пятьдесят на рыло» пока держал с трудом. Он еще сильнее вцепился в ствол своего незаряженного автомата и храбро произнес:

— Угу

Так они просидели еще пять минут. Время в машине тянулось медленно, как водка через соломинку для коктейля. На улице тоже все оставалось по-прежнему: Санкт-Петербург, правда, время почему-то — московское. Час тридцать ночи. Нарушитель правил дорожного движения, нагло пересекающий разделительную полосу. Да еще и без транспортного средства. И тишина с легким шорохом дождя. Настолько тоскливая, что хотелось выпить последние двести грамм и упасть в забытьи.

Распутин, решив, что здороваться с ним никто не собирается, отвернулся и продолжил путь.

— Уходит! — взвился в машине Мудрый, и Толик с водителем сразу проснулись. Пальцы нашупали курки табельного оружия.

— Что будем делать, командир? — Водитель всем телом повернулся к Мудрому. Левый глаз его при этом начал часто моргать.

— Брать будем! — смело отозвался младший сержант.

— Здоровый, гад, — тихонько произнес с заднего сиденья Толик.

— Мы тоже не больные, — не очень уверенно ответил Мудрый.

Он смело схватил в руки микрофон и тоном, не терпящим возражений, рявкнул:

— Водитель, остановитесь!

Коллеги с удивлением посмотрели на своего товарища. Распутин огляделся в поисках провинившегося водителя. Кроме милицейского «уазика», в пределах видимости транспортных средств не наблюдалось. Клим решил, что люди в машине разговаривают между собой. Он остановился и подсказал:

— Он уже не едет, мужик! Это у тебя перед глазами плывет!

— Поднимите руки вверх и подойдите к машине! — прохрипел громкоговоритель.

— Я?

— Вы!

Распутин задумался на несколько секунд, потом убежденно произнес:

— Нет! — И снова зашагал по правительственной полосе.

Машина медленно двинулась вслед за ним.

— Приказываю остановиться, — не унимался микрофон.

— Отстань! — отмахнулся Клим, как от большой мухи.

— А я говорю, остановитесь!

— А смысл?

— Проверка документов!

— Они тебе не понравятся.

— Подрезай его! — решился наконец Мудрый.

Толик до боли в суставах сдавил цевье автомата, будто пытался его задушить. Трезво оценив глубину собственного опьянения, рядовой милиции немного занервничал. В задержании опасного преступника он участвовал впервые. Водитель пошел на обгон нарушителя. Взвыла сирена, распугивая сексуально озабоченных кошек. Могильным ультрафиолетом забрезжила мигалка на крыше уазика.

Лихо заложив вираж, машина остановилась в нескольких метрах от Клима, перекрывая путь. Хлопнули дверцы, с автоматами наперевес выскочили решительно настроенные сотрудники. Мудрый продолжал движение, водитель остался в машине. Толик занял позицию, привалившись к капоту. Стоять оказалось значительно труднее, чем сидеть.

— Руки! — сходу завопил Мудрый, угрожая оружием.

— Где? — Клим снова начал оглядываться по сторонам.

Толик икнул. Мудрый передернул затвор автомата.

— Круто! — Распутин восхищенно похлопал в ладоши. —Чего надо-то?

— Ваши документы.

— Это будет непросто, — Клим достал из кармана пакет с паспортом. — Грязные документики. Отмыть бы надо.

Паспорт под майонезом действительно выглядел довольно странно. Толик снова икнул, его затошнило.

— Вам придется проехать с нами, — наконец принял решение Мудрый и в качестве аргумента пошевелил оружием.

— А если я не поеду?

— Мы применим силу.

Толик опять икнул. Его затошнило еще больше.

Клим поднял голову и посмотрел в небо. Широко расправив могучие плечи, он набрал в легкие воздуха:

— Арестовать меня хотите? Сильные, да? Знаете, почему вы сильные? Потому что оружие в руках. А у кого оружие в руках — тот и прав. Так? Вы ведь за этим в милицию работать пошли? Без оружия никто вас слушать не хотел? Старшеклассники били? Хулиганы с танцев выгоняли? Учителя, гады, почему-то одни двойки да тройки ставили? Но вы-то, конечно, здесь ни при чем. Вас просто не поняли. На самом деле вы — цвет нации! Надежда Отчизны! Светлое будущее страны!

Клим протянул вперед длинные волосатые руки.

— Давайте, вяжите! Окольцуйте свободную гордую птицу! — Он задрал голову вверх и негромко добавил: — Мне все равно сегодня ночевать негде. И, похоже, будет дождь. У вас, кстати, отдельные номера есть?

Толика наконец стошнило, и ему сразу стало легче. Теперь он счастливо улыбался, не вдаваясь в смысл услышанного. Мудрый тоже ни черта не понял. В странной речи мата не было. А оскорбление было. Такой парадокс его разозлил.

— Умный, да?! — грозно зарычал младший сержант.

— Да, — честно ответил Клим.

Щелкнули наручники. Бить его не стали. Толика снова затошнило. А Мудрый боялся получить сдачи. Машина с мигалкой взревела и вместе с добычей поползла в родное отделение.

* * *

За неповиновение сотрудникам милиции, до выяснения личности, Клим был водворен в небольшое душное помещение с железной дверью и окошками из «толстого оргстекла. Одиночество его не пугало. На улице пошел-таки дождь, а в камере было тепло и сухо. Запах, почти такой же, как в родной больнице, навевал спокойствие и создавал атмосферу промозглого рабочего уюта.

Ему понадобилось всего несколько минут, чтобы выбрать удобное положение на неудобных нарах и уснуть. Могучий храп безмятежно спящего хирурга пробивался сквозь толстые окна и двери «аквариума», превращаясь в убаюкивающее урчание довольной кошки.

Снилось ему зубоврачебное кресло, и в нем — Люда. А он, Клим Распутин, перебирает на столике инструменты, большинство из которых — отвертки и плоскогубцы. На лице спящего появилась сладкая улыбка.

— Не любишь мужчин, говоришь? — Он поднес огромные щипцы к Людиному лицу и открыл ей рот. Оттуда сверкнули острые, как ножи, крепкие акульи зубы. Щипцы звонко клацнули в воздухе.

— Нет, Клим, только не это! — послышалось где-то совсем рядом.

Он оглянулся. Рядом стояла Людина подруга. Ее глаза, многократно увеличенные толстыми линзами очков, смотрели с мольбой. Клим отвернулся. Но взгляд продолжал преследовать его.

— Отстань, лесбиянка мерзкая! — закричал он и, бросив щипцы, побежал.

За спиной откуда-то появился парашют, а на ногах — лыжи. Внезапно он оказался на улице. Бежать по асфальту на лыжах было трудно, а умоляющие глаза ехали следом на милицейском автомобиле марки «УА3» и подмигивали самым похабным образом. Последним усилием воли Клим нащупал кольцо парашюта и рванул изо всех сил. Дыхание сбилось, будто почва исчезла из-под ног. Затем на мгновение стало легко и свободно. Потом тяжелый удар о землю заставил открыть глаза. Клим лежал на грязном бетонном полу, а сквозь толстое органическое стекло окошка на него продолжали смотреть все те же глаза из-за толстых линз.

— Клим, это ты? — произнесли они мужским голосом.

— Альберт? — с трудом вырываясь из мира грез, пробормотал Распутин.

Товарища по несчастью он узнал сразу. Сказалась старая хирургическая привычка — просыпаться в состоянии полной боевой готовности. Глаза улыбнулись. Распутин решил, что дурдом еще какое-то время поживет без него.

— Сейчас я тебя выпущу, друг, — сказали глаза и исчезли.

— Нет! — завопил Распутин, прислушиваясь к шуму дождя на улице.

— Все нормально! Не волнуйся! Протокол я порвал. Сержант! Откройте камеру.

Мудрый, к тому времени набравший все-таки дозу, долго искал ключ. Дверь отворилась с противным скрипом,

— Руки, — привычно произнес Мудрый.

— Где? — тем же тоном отозвался Клим.

— А-а-а, — шутливо погрозил ему пальцем сержант и отошел в сторону.

— Клим! Ты свободен! — гордо произнес Альберт, пожимая ему руку. — Что я еще могу для тебя сделать?

— Достань из урны протокол. Меня запри в камере. Никого туда не пускай! — выпалил Распутин, чувствуя, что если сейчас же не уснет, голова его разорвется на тысячу мелких осколков, забрызгав отделение мозгами.

— Не расстраивайся так, друг. Мне тоже тяжело, — тихо произнес Альберт, потупив взгляд. — Поверь, это не выход.

Альберт взял его под руку и подвел к двери.

— Темницы рухнут, так сказать, и свобода, — он распахнул дверь, и оттуда ворвался холодный ветер с крупными вкраплениями дождевых капель, — нас встретит радостно у выхода! — закончил Альберт, счастливо улыбаясь. — Тебе повезло, что сегодня я дежурю. А то просидел бы до утра в камере. Всего доброго. — Он еще раз пожал Климу руку и посторонился, освобождая проход.

Распутин оглянулся на железную дверь и окошко камеры, ставшей почти родной. Затем посмотрел на Потрошилова. Алик был очень горд собой. Впервые в жизни он испытал счастье злоупотребления служебным положением. Причем не в мелко корыстных целях наживы, а ради спасения друга от заточения. Клим не мог лишить его праздника. Он грустно вздохнул и шагнул в дождь.

* * *

Под узким козырьком у 108-го отделения милиции сидел мрачный экстремал Распутин. Мимо ходили люди. Некоторые из них были в серой форме. А некоторые — нет. Клима это разнообразие удручало. Он ждал появления капитана Потрошилова, а посторонние менты его постоянно отвлекали. Распутин то и дело дергал головой, реагируя на чужие шаги. При каждом резком движении у него мутнело в глазах и мозгу. Но он не уходил и ждал. Впервые в жизни его спасли от тюрьмы. Пусть выгнав под дождь, но спасли! Впервые ради него кто-то жертвовал служебным положением. Причем после вражды на личном фронте. Это означало, что у доктора Распутина появился друг. Он сидел и ждал. Ему так хотелось, значит, так было правильно.

Козырек над головой от дождя не защищал. За ночь Клим промок до ботиночных стелек. Мелкая дрожь сотрясала крупное тело, отчего скамейка вибрировала, будто отбивая на стене 108-го отделения сигналы далекому другу.

Альберт Степанович Потрошилов ни о чем не догадывался. Молчаливые призывы из-за пределов дежурки до него не доходили. О появлении нового друга он не подозревал. Даже смутно. Несмотря на развитую дедуктивную интуицию. Изможденный нереализованной любовью капитан вообще не желал ни о чем подозревать или догадываться. Он страдал. Одиноко и гордо. Между выполнением служебных обязанностей и частыми звонками маме.

Дежурство заканчивалось трудно. Менял Алика старший оперуполномоченный с милицейской фамилией Сизов (СИЗО — следственный изолятор (мент.).). С вечера сменщик принял на грудь килограмм коньяка. Но далеко его не унес, растекшись по узкому служебному дивану пухлым телом. Для того чтобы уйти домой, Альберт Степанович произвел шесть холостых попыток реанимации Сизова. Тот контактов не хотел, будучи переполнен вчерашним алкоголем. Устав от бесплодных усилий, Алик подложил журнал сдачи дежурств под мясистую щеку храпящего оперуполномоченного, шепнув:

— Дежурство сдал. Извините.

Он вышел под дождь. Душа сыщика сочилась тоской в такт безостановочной мороси. Хотелось бросить все и уйти, уехать, убежать. Все равно куда. Лишь бы подальше от женщины Люды, которая не любит мужчин. Всех подряд. И даже капитана милиции. Судьба остальных его не волновала. А вот за себя было обидно от всей души.

— Эй, Альберт! — окликнул его осиплый простуженный голос.

Потрошилов вздрогнул от неожиданности. Так его называла только мама. Он обернулся. На скамейке сидел мокрый экстремал. «Распутин», — вспомнил Алик одиозную фамилию бывшего соперника, а ныне товарища по несчастью.

— Ты и вправду — Потрошилов? — прохрипел тот, поднимаясь со скамьи.

Огромное тело подрагивало. При каждом его колебании территорию 108-го отделения накрывала густая волна запахов. В ней была вся романтика Большого Мира для Настоящих Мужчин. От Распутина пахло перегаром, табаком, туалетной водой французского происхождения и плохо переваренным шашлыком. Особый шарм ему придавал аромат камеры временного содержания, исходящий от мокрой одежды.

Альберт Степанович оценил представшее перед ним явление комплексно. Непроизвольное напряжение дедукции подсказало сыщику примерную длину шага и ширину ступни экстремала. Тело интеллигентного мента рефлекторно подалось назад, подальше от физически превосходящего объекта. И, наконец, душа заныла еще больше при воспоминании о вчерашнем совместном крахе надежд.

Алик пристально всмотрелся в мрачное лицо Распутина, одновременно с подозрением принюхиваясь. Судя по виду и запаху, большой доктор тоже страдал. Это было немного странно и в то же время порождало чувство единения. Он вежливо отступил еще на шаг и ответил:

— Несомненно. — Путем несложного логического построения из восьми пунктов Алик вычислил корни случайной встречи. — Вы меня ждете?

Клим если и удивился невиданной прозорливости нового знакомого, то виду не подал.

— Точно! Мы ж теперь с тобой почти братья. Мучаешься?

Альберт Степанович вздохнул от всей израненной души. Так могут вздыхать лишь тяжело и безнадежно влюбленные мужчины. Распутин внимательно прослушал стон брата и кивнул:

— Аналогично. — Он с хрустом потянулся, разминая затекший позвоночник, и прохрипел: — Ладно. Слушай, пойдем поговорим? Есть предложение облегчиться друг на друга душами.

Абсолютно неожиданно для самого себя Алик вдруг кивнул. Ему страстно захотелось хоть на секунду избавиться от боли в груди. Захотелось хоть что-нибудь изменить в своей тоскливой обыденной жизни. Тем более что судьба подарила ему товарища по несчастью. Способного на мужскую солидарность. Испытывающего те же человеческие чувства. Пусть даже врача.

— А, пойдемте! — бесшабашно махнул рукой Альберт Степанович, вовремя поймав соскользнувшие с носа очки. — Надеюсь, вы не психиатр? Я, знаете, их как-то…

* * *

Перед зданием отделения бурлила жизнь. Не очень интенсивно, учитывая раннее утро. Скорее, вяло и сонно. Под дождем на ближайшей автобусной остановке роились потенциальные пассажиры. У ларька с кривой, в арабском стиле, надписью «Шаверма» стояла очередь. По тротуару спешили прохожие. На скамейках сидели сугубо мужские компании и дружно читали газеты.

По странному совпадению в середине каждого печатного листа красовалась дыра. Через нее читатели наблюдали за 108-м отделением милиции. В этом была какая-то странность. Может быть, потому что обычно в дождь прессу принято просматривать в помещении. А может, потому что ранним утром нормальные люди спешат на работу, а не сидят с дырявой и мокрой газетой по два часа без движения. И вообще за милицией у нас обычно не следят. Скорее, наоборот.

Альберт Степанович и Клим на причуды окружающих внимания не обратили. Им предстоял серьезный мужской разговор о женщине. В сравнении с этим остальное меркло. Они перешли через дорогу и направились к ближайшему скверику. В невысоком заборе приглашающе зияла дыра. Ворота располагались на тридцать метров дальше. Поэтому через них никто не ходил. Бывшие претенденты на мускулистую руку и функционально безупречное сердце доктора Люды, не оборачиваясь, исчезли в проломе чугунной ограды. Им было о чем поговорить. Тема личных переживаний всегда трепещет живо. И нуждается в заинтересованности посторонних.

С их уходом окрестности внезапно оживились. Как будто невидимая пружина начала выбрасывать со скамеек разных людей. Первым вскочил невзрачный мужчина в кожаной куртке. В городском дурдоме и воркутинских зонах он был известен как Чегевара. По плану слежки, рожденному в тихой и страшноватой квартире Рыжова, ему отводилась роль лидера наблюдения. Он воровато огляделся, словно собирался совершить что-то неприличное. Газета полетела в урну. При этом на лице бывшего зэка отразилось явное облегчение. Читать Чегевара не любил в принципе. Тем более что маскироваться пришлось «Вестником судостроения» — как самым дешевым изданием.

Перед началом преследования он нащупал в кармане справку от Скворцова-Степанова. Ощущение полной безнаказанности его успокоило. Чегевара пригнулся, стараясь слиться с природой, и нырнул в дыру. На прощание он четырежды причесался, дважды кивнув. Это был установленный заранее сигнал для остальных.

Сидящий на крайней скамейке Артур Александрович Кнабаух достал из кармана блокнот и, отыскав нужную запись, перевел себе под нос загадочную для непосвященных жестикуляцию:

— Начинаю наблюдение. Объектов двое.

Худощавая корма бывшего зэка зацепилась за отогнутый прут решетки сквера. Его ноги судорожно дернулись, и Чегевара наконец скрылся из виду целиком.

— Идиот, — без выражения констатировал Кнабаух.

Вторым стартовал бывший доктор Рыжов. Экстрасенс действовал намного естественней своего подельника. В том смысле, что не прикидывался шпионом, а оставался самим собой. Он с видимым сожалением сунул за пазуху журнал «Магическое обозрение» и щедро снял порчу и сглаз с окружающих. Заодно Игорь Николаевич продул себе чакры и приоткрыл третий глаз. Дело предстояло серьезное и неосвоенное. Приходилось напрягать энергию Чи до посинения ауры. Размашистые пассы не прошли зря.

— Отчихнись, потрох тухлый!!! — зарычал мощным басом неблагодарный сосед по скамейке.

Самого его не было видно из-за «Урюпинской правды», но грозный рык донесся до Кнабауха без искажений, заставив вздрогнуть. Артур Александрович панически боялся мест лишения свободы и их обитателей. Он попытался рассмотреть лицо скандалиста с уголовной дисфункцией речи. Но мокрая пресса надежно закрывала того от праздного любопытства.

— Кругом тюремный жаргон! — прокомментировал Кнабаух инцидент. — Похоже, курсы углубленного изучения фени не прошел только я.

Рыжов рванул к скверу, интенсивно причесываясь и дергая себя за воротник.

— … пять, шесть, семь…— тихо считал Кнабаух, стараясь не сбиться.

Экстрасенс скрестил руки на груди и юркнул в пролом ограды.

— Наблюдение затруднено, меня поймали, спасайся кто может, все идет по плану, — озадаченно перевел Мозг. Он немного подумал, покачал головой и добавил к переводу от себя: — Обнаружил Тунгусский метеорит и фараона Рамзеса.

Следующим в сквер вошел Коля-Коля. Он с трудом оторвался от «Советского спорта», размялся серией быстрых ударов и скрылся, не причесываясь. Артур Александрович покосился на раскрытый блокнот. Аналогов сложным боксерским движениям там не нашлось.

— Импровизирует, —решил он и поднялся.

Пора было возглавить слежку. Кнабаух быстрым шагом дошел до ворот. Он не любил толпу. И никогда не шел проторенными путями. Если народ ломился с черного хода, значит, он должен идти с парадного.

На этом исход наблюдателей не закончился. Обладатель мощного баса и знаток фени аккуратно сложил сырую газету. Стеклянный глаз мрачно сверкнул, отражая в искаженном виде 108-й оплот правопорядка. Моченый поднялся.

— Санек, трое сбоку на теленке, — шепнул он своему спутнику.

— Секу, папа, — ответил Гнида, вскакивая, — смайнаем без кипежа

В руке его блеснула финка и снова скрылась в рукаве. Два благообразных господина двинулись на прогулку в сквер. После них осталось два номера «Урюпинской правды» и несмываемое ощущение опасности.

Сократ и Диоген дождались, пока все преследователи старшего брата скроются в убогой городской тайге. Такое количество народа, гуляющее за будущим тойоном, их озадачило. Якуты вылезли из клумбы, задумчиво пожевывая анютины глазки. Местный ягель им нравился. А ситуация — нет. Вокруг брата роился человечий гнус. На непроницаемые лица оленеводов легла тень.

— Однако, за нашим вождем тянется народ, — философски заметил Сократ.

— Однако, мутные люди. Зачем идут, непонятно. Вождь-то наш? — глубокомысленно отозвался Диоген.

Они стремительно пересекли дорогу и нырнули в кусты по другую сторону ограды. Якуты в тайге чувствовали себя почти так же хорошо, как в родной тундре.

Последним от 108-го отделения милиции ушел серебристый «лексус». Тихо урча мотором, машина тронулась с места, по дуге огибая сквер. Она идеально подходила для слежки. Практически как табуретка в качестве стола для пинг-понга. Незаметней ее мог быть разве что мамонт на Дворцовой площади. Рулил сам Бай. Рядом сидел Краб. На заднем сиденье затаился Ахмет. Его загипсованные пальцы смутно белели в полумраке тонированного салона.

Отбытие Алика под присмотром бригады Кнабауха, Моченого с Гнидой и загадочной японской мафии потрясло устои мыслительной деятельности бывших спортсменов.

— Во, крутые! — прошипел Краб. — Не успели приехать, а уже мутят темы. Такую толпу собрали, что не разберешь, кто за кого болеет.

— Якудза. Базара нет, — постукивая гипсом по коленке, сказал Ахмет, обращаясь к затылку шефа. — Интересно, а зачем им мент?

— Однозначно, нас на нашей же поляне разводят! — невнятно высказался Бай.

Ситуация складывалась абсолютно левая. Надвигался международный саммит криминала. Без якудзы кворум мог стать ущербным. А самураи бродили по городу, будто только за этим и приехали. И ответственность за провал грандиозного проекта собиралась лечь на нехрупкие плечи Бая. Такой исход Андрея Яковлевича Буркова совершенно не устраивал. В разговоре с ним по телефону куратор мероприятия от очень деловых кругов города был краток:

— Припрешь самураев по-доброму — ты в шоколаде. Не припрешь — в жопе.

Альтернатива беспокоила Бая неумолимой одномерностью. Он посмотрел на качающиеся ветки кустов, за которыми скрылись иностранцы, и рявкнул, пугая спутников, а заодно и самого себя:

— Ну, ниндзя, блин!

Смысла в словах было негусто. Не больше чем в поведении японцев. А в чем он вообще есть? Разве что в ритуальном харакири?…

«Лексус» подкатил к воротам сквера. Команда выскочила из машины. Первым бежал президент концерна «Буллит», в память о спортивном прошлом красиво работая руками. За ним имитировали галоп Краб и Ахмет. Якудзу следовало доставить на саммит любой ценой. Они старались, как на первенстве города по первой группе.

* * *

Объект горячего неполового вожделения ни черта не подозревал. За Альбертом Степановичем следили разные асоциальные элементы сомнительного качества. Рядом брел хирург-экстремал, что само по себе было жутко. Сжимая в руке финку, на перехват шел Моченый — гроза и легенда Туруханского края. Из кустов за Аликом наблюдали якуты… А Потрошилов вышагивал по влажной узкой дорожке сквера и рассуждал:

— Гипотетически цивилизованное либидо подразумевает гетеросексуальность…

Распутин старательно кивал, несмотря на головную боль. Мысли нового друга упрямо не желали проникать в мозг. Они застревали в волосатых ушах Клима и оттуда щекотали похмельную душу. «Конченый ботаник! — подумал про себя Распутин. — Как будто и не мент». Он покосился по сторонам в поисках хоть какого-нибудь ларька. Засуха внутри организма доктора называлась дегидратацией. То есть была еще противней, чем у любого другого смертного.

Вместо ларька на глаза Климу попался хромой господин. Он стремительно приближался со стороны входа в сквер. За ним трусил невысокий плешивый старик, воровато оглядывающийся назад. Что-то в поведении этой пары показалось Распутину странным. Видимо, нехарактерная для прогулки целеустремленность. Или пронзительный взгляд хромого, неотрывно нацеленный прямо на них с капитаном Потрошиловым.

— Потенция самореализации тонет в эротогенном болоте, — тонко подчеркнул Альберт Степанович свое, наболевшее.

Он увлеченно вел беседу к вершинам познания неразделенной любви. Окружающее расплывалось в пелене дождя и чувственной мути.

«Точно ботаник, — успел подумать Клим, — и точно не мент».

Хромой господин приблизился на расстояние хорошего плевка и явно не собирался тормозить. Неожиданно из рукава льняного костюма выскочил нож, тускло блеснувший на фоне зеленых кустов. Распутин вдруг отчетливо осознал, что впереди старика распространяется ледяная волна тихого ужаса. Действуя на интуиции, он согнул колени и выставил перед собой полусогнутую руку.

Потрошилов, продолжая бубнить себе под нос, сделал несколько шагов по мокрой дорожке. Моченый ощерился, заходя ему за спину. Гнида тихо зашипел, как атакующий хорек…

И тут Клим узнал старика! Недавняя встреча у «Ленфильма» вспышкой пронеслась в памяти. Правда, на месте повязки застыл жутковато неподвижный глазной протез, да и костыли куда-то пропали. Но предложение «опустить» по-прежнему жгло сердце Распутина, не давая забыть злобное существо с Петроградки.

— Вот и встретились, дед! — радостно улыбаясь, сказал Клим будто в специально подставленное морщинистое ухо.

Моченого словно ударило током. В его возрасте случайных совпадений давно не существовало. А в его деле любая встреча таила опасность. Пахан развернулся и, на секунду замешкавшись, прищурил зрячий глаз. На зоне врагов не забывают. Тем более если враги не забывают тебя.

— А! Ты, фраерок?! — ласково шепнул Моченый. — Значит, помнишь меня?

Четыре человека, целеустремленно гуляющие следом за Аликом Потрошиловым, как по команде плюхнулись на ближайшую скамейку. Им вдруг срочно захотелось почитать газету. Одну на всех. С большой дырой посередине.

* * *

Якуты сидели в кустах. Раскосые глаза пристально следили за старшим братом. Пока что потенциальный тойон ничем положительным не блистал. Для чего племени Белого Оленя мог понадобиться вождь из ментов, было неясно. Они наблюдали, пытаясь отыскать в поведении Альберта хоть что-нибудь фамильное. Время шло, оставшиеся панты в чемодане начинали подозрительно пахнуть, кандидат в вожди вел себя непонятно. Моченого и Гниду первым увидел Диоген. Он тихо присвистнул и сказал:

— Однако, сейчас брата освежуют, как олешка.

Сократ покосился на стариков-разбойников. Финка в руке Моченого навевала нехорошие предчувствия. Но папа советовал всегда мыслить позитивно.

— Однако, отец таких волков просто затоптал бы, — не очень уверенно ответил он и добавил: — Как олень.

Старики явно преследовали их брата. И, похоже, не для вручения бесплатного завтрака. Оленеводы машинально поднялись. Наблюдение наблюдением, а резать Потрошиловых в племени Белого Оленя запрещалось настрого. В тундре детей Степана Степановича называли полярными чеченцами. У них не существовало понятия «хороший — плохой». Только — «свой и чужой». Что поделаешь! Дикие, нецивилизованные люди.

Вмешаться они не успели. Внезапно за спиной братьев раздался топот. Хриплое дыхание бывших спортсменов заполнило лужайку за кустами. Якуты резко развернулись. В нескольких метрах от них стояли запыхавшиеся квадратные люди.

На память Сократ и Диоген не жаловались. Тем более что загипсованные пальцы Ахмет держал на виду. Если неожиданное появление людей из аэропорта и удивило Потрошиловых, то понять этого по их непроницаемым лицам было невозможно.

— Хау ду ю ду? — переводя дыхание, спросил Бай.

— Плохо, — по-русски ответил Сократ, — нам все время кто-то мешает.

— Во якудза дает! — изумленно брякнул Краб.

— Мне поручено, типа, проводить вас на саммит, в натуре, — пытаясь изобразить светскую улыбку, изрек Бай.

Сократ сделал шаг вперед. Широкоскулое лицо оказалось почти вплотную к трудно улыбающейся физиономии Андрея Яковлевича. Тихий свистящий голос словно заморозил на месте отчаяннее радушие братвы:

— Оставьте нас в покое!

Этикет этикетом, а терпение в число добродетелей хозяев не входило. Даже если дело касалось гостей из Японии. Краб чуть подвинул шефа и, выпятив грудь, накачанную до хорошего третьего размера, попер на наглую якудзу.

— Ты че? На нашей поляне будешь лохов окучивать, а мы, типа, соплю пожуем?! — Руки борца за место под хилым питерским солнцем сами вылетели из карманов и сложили первосортную «козу». Растопыренные пальцы замелькали, наводя сложнейший веер фирменной распальцовки высшего класса.

— Панты? — вдруг спросил Сократ.

— Панты! — фанатично подтвердил Диоген.

— Краб, они опять че-то… — шепнул Ахмет товарищу и убрал руки в гипсе за спину.

Глаза якутов внезапно округлились, одновременно наливаясь кровью. Их кулаки с хрустом сжались. В следующее мгновение по скверу пронесся душераздирающий треск. Крабу пообломали пальцы в доли секунды. Крупное, хорошо откормленное тело отбросило от боли на Бая с Ахметом. Образовалась куча-мала. Краб в ужасе и болевом шоке замолотил руками и ногами пространство, сгоряча попадая по двоим. Те рефлекторно дали сдачи. Якуты ушли по-японски. Незаметно, спиной вперед. Из кустов еще долго неслись вопли и стоны. Потом они стали удаляться в сторону выхода и стихли.

— Потому что мы — якутса! — шепнул Сократ.

Уж очень ему нравилось новое слово.

* * *

Пока в кустах происходили интересные встречи, Моченый добрался до цели. Обнаружив рядом с «телком», сыном «коровы», старого и не в меру наглого знакомого, пахан мгновенно развернулся. Его выпад был быстрее броска кобры. Финка вспорола воздух, стремясь погрузиться в живот жертвы.

Но экстремал в состоянии похмелья действовал исключительно на рефлексах. Еще не успев осознать, что происходит, Распутин поставил блок. Его нога в ботинке класса «Терминатор» с хрустом врубилась в район хромого колена не в меру агрессивного старика. Нож улетел в траву. Немецкий протез отменного качества и немалой цены жалобно лязгнул суставом и оторвался, упав в лужу. Кулак Клима с размаху вошел прямо в ослепительный голливудский оскал Моченого. Фарфоровые зубы брызнули, разлетаясь веером. Следом выскочил стеклянный глаз, игриво запрыгав по траве.

Пахан упал тяжело. Грузное тело в льняном костюме улетело на обочину дорожки, погребая под собой подбегающего Гниду. Моченый выбыл из игры. Окрестные кусты дрогнули, роняя на землю крупные капли, как слезы по его ушедшей силе и удали. Клим мутным взглядом осмотрел плоды своей подсознательной реакции и удивился. Впереди, шагах в трех, маячила спина Альберта Степановича. Сквозь дождь доносились слова монолога:

— Тенденция к самоутверждению через физиологию пагубна!

Потрошилов почувствовал отсутствие слушателя и обернулся. На траве лежал безногий одноглазый старик. Из приоткрытого рта угрожающе торчали железные штыри. Алик протер очки. Распутин стоял на месте, явно прослушав последние, самые важные выводы. Пришлось прервать разговор и вернуться. Долг служителя закона заставил его склониться над телом.

Моченый приподнял веки. В поле зрения единственного глаза влез сын «коровы» в ненавистной ментовской форме. Круглощекая физиономия издевательски плавала в воздухе, мерцая очками. В голове пахана что-то оглушительно гудело и булькало. Слова телка донеслись, словно из другого мира:

— Вам плохо?

— Да-а-а!!! — заорал Моченый беззубым ртом и отключился.

Альберт Степанович выпрямился. Вообще-то он верил людям. И слова старика сомнений не вызывали.

— Ему нехорошо? — спросил он Клима.

Распутин подумал, что врачебный долг вполне способен призвать его к оказанию помощи падшему. Заглушая не успевшую проснуться совесть, он поспешно сказал:

— Возможно.

— Что же делать? — с надеждой глядя на профессионала, спросилАльберт.

— Надо срочно вызвать «скорую»! — ответил доктор.

Крепкая рука ухватила Потрошилова за плечи и развернула к выходу.

Четыре человека отбросили окончательно размокшую за время чтения газету с дырой. Они встали со скамейки и рассредоточились по аллее. Так волки уходят в погоню за лосем. Осторожно и неуверенно. Проходя мимо лежащего Моченого, Кнабаух изрек на ухо Коле-Коле:

— Упавший конкурент — это к удаче!

* * *

Когда все закончилось, из кустов вышли якуты. В конце аллеи маячили спины, уходящие вдаль, сливаясь с дождем. На обочине валялся стонущий человек. Тот самый, что гнался за старшим братом с ножом. Над ним согнулся второй, охая и держась за сердце. Сократ посмотрел под ноги. На мокром газоне лежали человеческие клыки. Поломанные и много. Среди плохо постриженных одуванчиков белел глаз. Стеклянный протез Моченого, вылетевший от удара, пялился в серое небо, навевая благоговейный ужас. Диоген тоже опустил взгляд.

— Однако, он смотрит, — медленно и с глубоким чувством произнес он.

— Однако, не видит, — не очень уверенно отозвался Сократ.

Якуты подняли головы. Рядом с поверженным врагом валялась оторванная нога в английской туфле. Модный острый нос ботинка торчал в сторону, указывая на путь нового тойона. Они проследили за уходящим братом и дружно закряхтели. Такие разрушения не мог произвести даже отец в состоянии куража,

— Однако, затоптал! — задумчиво констатировал Сократ.

— Тойон! — восторженно поддакнул Диоген.

«Скорая помощь» приехала быстро. Трясущаяся «Газель» с красными крестами втиснулась в промежуток меж мокрых кустов. Из кабины вылез довольно упитанный фельдшер. На родной подстанции его звали Димон. Отчества молодому человеку не полагалось. Ему много чего не полагалось. Поэтому Димон все брал сам. Когда давали.

Вид обочины и разбросанного по ней пенсионера привел фельдшера в уныние. Дедушки по старой коммунистической привычке никогда не платили. И при малейшем намеке на платные услуги жаловались в райздрав. Наличие выбитых зубов, оторванной ноги и свободно лежащего на траве глаза Димона не удивило. Он горько вздохнул, предчувствуя чужую халяву:

— Что, ветераны, разлагаемся?

— Сгреби клыки, лепила, — прошипел Гнида, — и буркалу прицепи. Пакуем папу.

Фельдшер понял каждое слово. ТАКИЕ слова, сказанные ТАКИМ тоном, входят сразу в спинной мозг, минуя уши. Но пугаться не стал. Наоборот, после банального пролетарского мата феня ему понравилась.

— Классно! — хохотнул Димон. — Ногу тоже брать?

— Грузи. Бакшиш с меня.

Фельдшер был чуток. В том смысле, что даже намек на материальное выражение людской благодарности заставлял его совершать благородные поступки. Особенно по факту предоплаты. «Скорая» встала задом к месту происшествия. Моченого собрали в кучу и сложили на носилки.

— Трогай! — тихо сказал Гнида.

— Что трогать? — с намеком спросил Димон, косясь на карманы клиента.

Вместо ответа оттуда выглянула наборная рукоять заточки. Старому зэку понадобилась секунда, чтобы доказать свою преданность пахану. Водитель просунул усатую голову в салон. Он увидел кучку зубов, глаз на салфетке, оторванную ногу и над всем этим — замершего Димона с ножом у горла. После чего втянулся обратно в кабину и замер, держа руки на руле.

— Семеныч, поехали ко Всем Святым! — скомандовал хрипловатый голос фельдшера. — Клиенты нервничают.

— Слышь, таракан, не трону я твоего лепилу! — тягуче прошипел Гнида.-Трогай!

«Скорая» вздрогнула, выползла из сквера и покатилась в больницу. Семеныч ехал, боясь обернуться. Из салона доносились неясные хрипы. Казалось, что кого-то режут на куски. Или ритмично насилуют в противоестественной форме. Машина неслась по улицам, панически завывая сиреной, словно пытаясь заглушить ужас шофера.

На самом деле Гнида отключился сразу со старта. Схватившись за сердце, он выронил заточку и осел на пол. Димон философски подпер ладонью свою пухлую, плохо выбритую щеку:

— Ты чего, террорист, сам, что-ли, испугался?

— Сердце, — захрипел из-под носилок старик. — Папу спасай, лепила! Я сам как-нибудь…

Даже в суровом сердце фельдшера «скорой» есть место человеческим чувствам. Димон расстегнул замки на укладке неотложной помощи. Неуверенная улыбка прошмыгнула у него между носом и подбородком.

— Хлипкий какой террорист! — хмыкнул он. — Треснутый Орешек-два.

Кислородная маска легла на морщинистые щеки Гниды. Брызнула тонкая струйка, вылетая из шприца. Всю дорогу до больницы имени Всех Святых шла успешная борьба за жизнь шестерки. Димон кряхтел и не сдавался. Моченый хлюпал беззубым ртом и никому не мешал. Так их и сдали в приемное отделение. Пару бессознательных татуированных тел. В комплекте с ногой, глазом и зубами отменного качества.

На прощание Гнида извлек из-под подкладки комок мятой зеленоватой бумаги и сунул фельдшеру в карман.

— Держи, толстый! Если что, мы с Моченым — должники. — Тусклые глаза старого зэка липко прошлись по лицу Димона, словно ощупав душу чувствительными пальцами карманника.

Гниду унесли. А желание никогда больше с ним не встречаться осталось. Димон поежился и шепнул:

— Я не толстый. Я милый! — Он развернул полученный от странного клиента комок. Приятное предчувствие, как ни странно, сбылось. Благодарность оказалась нормального стодолларового размера. Димон облегченно хмыкнул: — Если нужно будет, заезжайте еще!

* * *

Кафе «Старый Дятел» встречало гостей одноименным чучелом на входе. С него периодически сыпались нафталин и перья. В клюве у птицы торчал ерш. Видимо, обозначая фирменный коктейль заведения. Возможно, в паре с рыбой какой-нибудь пеликан смотрелся бы правдоподобнее. Но это был дятел. И с этим уже ничего нельзя было сделать. Впрочем, в кафе щедро наливали. Поэтому интерьер, антураж, дизайн и прочие еврейские выкрутасы никого не интересовали.

Клим Распутин брезгливо стряхнул трухлявое птичье перо с плеча и устремился к стойке. Следом за ним потрусил Алик.

— Есть кто живой?! — рыкнул экстремал.

Ему было плохо. Головная боль стала невыносимо гнусной. Терпение истощилось. Похмелье было смерти подобно. Он упал грудью на стойку, шумно втягивая воздух. В ответ на отчаянный призыв откуда-то снизу проклюнулась плешь. Она сияла в лучистых огнях кофеварки и бликовала зайчиками. Обладатель столь колоритной особой приметы сам в глаза не бросался. Он и торчал-то из-под прилавка как запрещенный товар. Чуть-чуть. Исключительно для тех, кому очень надо.

— Да-а? — донесся ленивый ответ на вопль страждущего.

— Давай водки! — облегченно выдохнул Клим.

Мучениям наступал вожделенный каюк.

— Водки-и? — робко пискнул сзади Альберт Степанович.

— Какой?! — немного бодрей спросил бармен.

— Хорошей, — тут же уточнил Распутин, — и запить.

Они заняли угловой столик. Между ними возникло лучшее, что было в «Старом Дятле», — ледяная бутылка имени Менделеева.

— Давай, друг, выпьем за родство душ, — провозгласил Клим, — нам, нормальным мужикам, надо держаться вместе. И подальше от розовых фламинго!

Альберт Степанович поднял пластмассовый стаканчик повыше, повинуясь неистребимому инстинкту коллективизма. Тут же глубоко изнутри маминым голосом зашипела совесть: «Альберт, не пей!» Он заметался. Душа ныла и требовала радикальных средств. Но мама есть мама.

Однократно булькнув, в доктора Распутина первая доза пошла по адресу. Пошла хорошо. Мутновато-красные глаза вдруг сверкнули, приобретая позитивное энергетическое свечение.

— Уф-ф! Отпустило, — сытым тигром зарычал Клим. — А у тебя что, не идет?

Последний раз Алик искушал себя зеленым змием после института. После чего общение с однокурсниками прекратилось навсегда по неизвестной причине.

— Не знаю, — честно бтветил Потрошилов, опасливо нюхая стакан.

Холодный «Менделееев» притягательно пах пороком. Алик выдохнул, как это делали настоящие киногерои, и припал к истокам отечественного менталитета.

— О! — хлопнул его по плечу Клим. — А говорил, не помнишь!

Потрошилов неуверенно запил отраву соком. В животе стало непривычно тепло. Грехопадение оказалось довольно приятной штукой. Голова закружилась от собственной смелости.

Двери «Старого Дятла» приоткрылись. К стойке скользнули две бесплотные тени, тихо ступая по полу унтами. Если бы у друзей было желание приглядеться, они бы заметили широкие скулы, виднеющиеся из-за-слегка оттопыренных ушей. Но Клим продолжал старт. Вторая порция пролилась в стаканы с шелестящим бульканьем. В тон дождю и настроению.

— Предлагаю проводить последнюю пулю, пролетевшую мимо! — туманно завернул доктор.

Взаимопонимание у них с Аликом, что и говорить, зародилось. Потрошилов сгреб со стола стакан и задушевно продолжил:

— За несовершенную глупую ошибку!

Два кадыка метнулись вверх и резко опустились, словно проталкивая пыж ледяной водки по жерлу накаляющейся судьбы. В противоположном углу кафе понимающе кивнули. Якуты ценили красоту фразы.

— Однако, пьет, как папа, — сделал умозаключение Сократ под аналогичную дозу «Менделеева».

— Тойон! — с блаженной улыбкой поддержал его Диоген.

Двери снова открылись. Вошли Рыжов и Чегевара. У них денег на водку не было. В оперативных целях они взяли пива и сели у окна. Чегевара поправил воротник и трижды высморкался. Экстрасенс шесть раз причесался, меняя направление зигзагом.

Артур Александрович Кнабаух, оставаясь незаметен в тени фонарного столба, достал блокнот и перевел:

— Объект на месте. Аура сиреневая. Чакры закрыты. — Он аккуратно спрятал шпаргалку в карман и добавил тем же тоном: — Зачем он ушел из дурдома?

По другую сторону столба Коля-Коля синхронно выразил недоумение крюком слева.

* * *

Альберт Степанович Потрошилов сидел за стаканом алкоголя в обычной забегаловке. Для большинства землян это было заурядным явлением. Для его мамы, бывшей учительницы биологии, приравнивалось к катастрофе. Сам Алик открывал горизонты. После второй порции все вдруг встало на свои места. Розовая пелена упала с глаз. Прямо на Люду. Окрашивая ее в нетрадиционный цвет. Альберт снял очки. Его интеллигентное лицо неожиданно, как молния, прорезала ехидно-ироничная улыбка. Капитан Потрошилов расправил плечи и сказал дружественно настроенному пятну напротив:

— Лесбиянка мерзкая!

Доктор Распутин, ничуть не смущаясь тем, что расплывается на глазах у окружающих, тут же отозвался:

— Мо-ло-дец! Прозрел, на…конец?

— Клин вышибают Климом!

— Поедем к цыганам?

— К цыганкам, — строго поправил его Алик.

— Тогда предлагаю плеснуть в душу за прекрасных дам.

— И за то, что мы их — АМ! — плотоядно зарычал Потрошилов.

Он почувствовал себя уходящей в небо ракетой. Внутри бурлило реактивное топливо, сопла ноздрей извергали пламя, а бортовой компьютер логично выстраивал новый курс жизни. Алик нахально откинулся назад, на спинку стула, и нескромно расхохотался. Такое он позволял себе один раз в год. На День милиции. Оставаясь один в комнате дежурного. Ибо его постоянно ставили в праздник на смену как единственного непьющего сотрудника.

К вечеру под второго «Менделеева» выяснилось, что цыган в Питере мало. А те, что есть, никак не вызывали желания к ним ехать. Особенно к цыганкам. Тем временем, по мере опорожнения тары, Альберт Степанович взлетал все выше. Алкоголь проникал в поры, окончательно, преображая его личность. Даже мешковатый милицейский мундир неожиданно оказался узок в плечах. Отчего был залихватски расстегнут на две пуговицы.

— Без женщин мир теряет смысл, — Потрошилов огляделся.

Якуты мгновенно исчезли под столом. Рыжов сотворил пентаграмму для отвода глаз, защищая себя и Чегевару от непрошеного внимания. Алик укоризненно моргнул. Даже без очков было видно, что слабого пола в «Старом Дятле» нет. Он в один прием допил остатки «Менделеева» и закусил. Бутерброд со шпротами, от неприцельно-близоруких тычков пальцами в тарелку превратившийся в пюре, застрял во рту. Полкильки осталось висеть снаружи. Альберт Степанович склонил голову набок, став похож на символ кафе.

— Женщины просто так в природе не встречаются! — сказал Клим. — Я лично знаю только одно место, где они есть.

— Панель? — искушенно спросил Алик, надо сказать, без ханжеского презрения. Скорее, с любопытством.

— Это не женщины. Они притворяются, — шепотом открыл другу страшную тайну Распутин. — Женщины работают у Всех Святых! Пойдешь?

Алик подумал и ответил твердо:

— Побегу!

Они покинули «Старый Дятел». В темноте осталась светиться потная плешь бармена. На прощание дверь жизнеутверждающе хлопнула, как выстрел из стартового пистолета. С чучела несчастной птицы сошла нафталиновая лавина, засыпав Чегевару. В коротких волосах Рыжова застряло черное перо. Скользнувшие мимо якуты с уважением присели. В тундре перья носил исключительно шаман. И то по большим праздникам.

* * *

Алик и Распутин целеустремленно брели по аллеям сквера. За ними двигался целый эскорт. Якуты крались кустами. После литра местной огненной воды их качало. Кусты трещали, будто сквозь них шли лоси. Экстрасенс Рыжов тайно следил за милиционером и хирургом, не сходя с дорожки. Он не прятался. После пива Игорь Николаевич вышел на пик биотоков, лишь иногда отлучаясь в кусты. Его внимание целиком поглощала аура объекта. Полбеды, что она играла серыми красками. Вдобавок у нее была красная кайма!

Шедший рядом Чегевара шпарил молча. Только тонкие губы борца за правду беззвучно шевелились. Он сочинял на ходу письмо в комитет общественного питания. По его мнению, такими чебуреками, как в «Старом Дятле», должна была заинтересоваться прокуратура. Следом за ним прыгал Коля-Коля. Красная майка «Трудовых резервов» полыхала сквозь дождь. От резких хуков свистел воздух. На воле ему было хорошо. Хотя пасмурным вечером исчезли все тени. То есть биться было решительно не с кем.

Подслушанный в кафе разговор позволил Мозгу заплести интригу. Кнабаух, тонко просчитав ситуацию, доехал до больницы на автобусе. Он прибыл раньше всех, избежав прогулки по раскисшим дорожкам. Это было очень хитро. Вот что значит развитой интеллект!

Да, противники у Алика были достойными. Тучи сгущались. Все ближе падали снаряды. Вот-вот должна была грянуть буря. А он даже не подозревал, как близка опасность. Не предупрежден — значит не вооружен. Знание — сила, незнание — счастье. И лишь Белый Олень простирал над ним свои большие рога, защищая нового сына от неприятностей.

* * *

Больница имени Всех Святых крепко сидела посреди кое-как облагороженного пустыря. Фундамент утопал в потрескавшемся асфальте. Пандус приемного отделения припал к земле, демонстрируя неразрывную связь пациентов с почвой, как намек на конечный результат лечения,

— Альберт, — сказал Распутин, — вот место крушения надежд!

Потрошилов остановился. Остроносые туфли казенного образца чавкнули, вкапываясь в глину. Капитан встал как монумент. Без очков больница казалась гробницей фараона. Окна приемного отделения светились глазами печального сфинкса. Здесь покоилась прошлая жизнь великого сыщика. Алик обнажил голову в память о наивных заблуждениях. Он стоял, держа фуражку на сгибе локтя, и многозначительно молчал. Потому что не мог говорить. Язык устал и не ворочался.

Неподалеку изумленно хрипел Рыжов. Внезапное и полное исчезновение серой ауры его потрясло. Таких казусов история паранормальных явлений еще не знала.

— Абзац! — наконец выдавил Алик. — Пойдем дружить с женщинами.

— Против кого? — озадаченно спросил Распутин.

— Против всех!

Двое разочарованных мужчин выдернули ноги из глины и зашагали к больнице.

* * *

Гардероб больницы имени Всех Святых никак не походил на ворота рая. Скорее, наоборот. Судя по наличию церберов. Охрану, несомненно, возглавляла гардеробщица.

— Куды-ы?! — встретила она появление грязных ботинок Потрошилова.

Отреагировав поначалу на рефлексах, старушка подняла голову. Дальше шла милицейская форма. Она осеклась, но было поздно. Потрошилов ощутил женское присутствие и двинулся к ней. Без очков он ничего не видел, а потому двигался на голос. Между пересохших губ вылез язык. Свежая красная слизистая, выращенная после ожога с помощью Люды и «Олазоля», завораживающе блестела. Плотоядное движение слева направо вышло на славу. Гардеробщица ощутила горячее желание нырнуть под стойку. И не только от испуга. Почему точно, ей не вспомнилось. Видимо, в силу возраста.

Альберт Степанович тихо заурчал и пошел в атаку. Но Клим Распутин был силен и проворен.

Он сцапал друга за плечо и гаркнул на весь вестибюль:

— Туды-ы! Со мной это!

Бабушка выдохнула с видимым облегчением и затаенным разочарованием. Алик недоуменно тряхнул головой. Чего он хотел от старушки, Потрошилов не понял и сам. Хотя какие-то приятные ощущения разливались по телу от груди до… колена.

Кнопки в лифте были расписаны по названиям отделений. Длинный палец Распутина уверенно ткнул в «Хирургию». Алик присмотрелся и попытался отковырнуть надпись «Психиатрия». У него почти получилось. Жаль, пришлось выходить.

Якуты вошли в больницу легко. Перед стойкой гардероба они опустились на четвереньки и, скрываясь от гардеробщицы, быстро проползли к дверям, ведущим на лестницу. Охранник моргнул и принялся усиленно тереть глаза. Признать, что в конце смены он видит ползающих по вестибюлю очкастых оленеводов, значило расписаться в умственной неполноценности. Проползая мимо, Сократ поднял голову и приложил палец к губам. Диоген показал язык. Охранник нервно отвернулся, убеждая себя, что унты и полушубки долго мерещиться не могут. Так оно и было. Когда он отважился снова посмотреть вниз, от якутов остался только стойкий аромат свежевыпитого «Менделеева».

Очутившись внутри, Потрошиловы похитили со стены схему пожарной эвакуации. Упускать брата из виду было нельзя.

— Однако, большая яранга, — оценил масштаб поисков Сократ.

— Найдем, — успокоил его Диоген, — главное, чтобы он нас не заметил. Пройдем каждый этаж и найдем.

Якуты поднялись с четверенек и начали прочесывать больницу. Брат Потрошилов не мог затеряться среди Всех Святых. Он оставлял следы.

* * *

Мокрый капитан милиции источал запах, чуждый лечебному учреждению. От него пахло застенками КПЗ, казематами 108-го отделения милиции, а также водкой и шпротами. Клим вошел в ординаторскую и принюхался. Диссонанс был налицо. Гармония ароматов прокисшего пенициллина, гнойных ран и содержимого больничных суден рушилась. Распутин подозрительно ткнул пальцем в сырой китель Алика. На пол упали серые милицейские капли. Чужеродный запах усилился.

— Тебя надо переодеть, — заявил доктор, — у нас так не пахнут.

Альберт Степанович наморщил нос. После литра «Менделеева» обоняние увяло. «Да-а, теперь я не ищейка», — печально подумал сыщик.

Щедрой рукой Клим зачерпнул из шкафа ворох операционных костюмов. Целых два. Белый и зеленый.

— Выбирай! — предложил он другу.

Потрошилов с любопытством осмотрел гардероб. На зеленой хирургической рубашке опытный глаз тонко подметил обильные пятна бурого цвета, похожие на…

— Портвейн? — с робкой надеждой спросил Алик.

— Кровь! — зловещим шепотом ответил Клим, и неожиданно захохотал.

«Менделеев» активно попросился на выход. Потрошилов судорожно сглотнул. Клим с сожалением вернул испачканный костюм на место.

— Надевай чистый, — скомандовал он, с головой исчезая в шкафу.

Когда Распутин вылез, Алик уже стоял в облике хирурга. Рукава и штанины были подвернуты в три оборота. Клим со стуком водрузил на стол бутылку виски.

— «Блэк Джек»! — гордо объявил он.

— Ай эм э доктэ! — не менее гордо ответил Потрошилов.

В тон ему громко чавкнули промокшие милицейские ботинки. За что и были заменены на тапки. В плане обуви ничего похожего на потрошиловский размер у Клима не нашлось. Только белые шлепанцы врача-консультанта Инны Георгиевны. Зато вышло в цвет.

— И на какого доктора я похож? — с интересом рассматривая себя в кривое зеркало над раковиной, спросил Алик.

Клим честно попытался сфокусировать взгляд. Потрошилов с закатанными рукавами и штанинами смотрелся жутковато.

— Менгеле, — ответил хирург правду, только правду и ничего… хорошего в такой прямолинейности, в общем-то, нет.

— Выпьем? — огорченно спросил Алик.

Еще вчера подобные слова, не говоря уже о действиях, он мог произнести только по решению суда. Тем более воплотить.

— Могу! — твердо сказал Распутин.

И они «уипили уиски». Как должны бы говорить англичане. «Блэк Джек» проскользнул без закуски. Три раза. И все три удачно. Алик покрутил головой. В организме происходили изменения. Ему явно чего-то не хватало.

— А в гости сюда никто не заходит? — тонко намекнул он.

— Пей спокойно, — небрежно отмахнулся Клим.

Периодически на хирургию с инспекцией заглядывал главврач Крумпель. Но на такой случай имелась договоренность с дежурной сестрой. Их бы предупредили заранее.

— Может, тогда мы куда-нибудь сходим? — сделал еще одну попытку Алик.

Потрошилову хотелось перемен. Как интеллигентный человек он не мог сформулировать четко, каких. Но хотелось сильно. Папины гены требовали. Клим туманных намеков не понимал. Ему нужно было выговориться.

— Понимаешь, друг, — начал он долгую застольную беседу, — мы, хирурги, — портные из материала заказчика,..

Альберт Степанович замер на вдохе. Откровение Распутина заслуживало того, чтобы его запомнить. Он наморщил лоб и постарался. Крылатая фраза вошла в Потрошилова, отпечатавшись почти дословно где-то в глубине полушарий.

— Мы, хирурги, и с женщинами так. Знаешь, сколько у нас в больнице женщин? Возьмем, например, Люду.

— Не возьмем, — неожиданно возразил Алик, — она точно против!

— Против кого? — удивился Клим.

— Против нас!

— Пожалуй, — согласился Распутин, потрясенный мудростью друга.

Они снова выпили. Причем Клим — экстремально. Стакан без содовой. Виски оказало на него положительное действие. То есть положило на диван. Оттуда доктор ощутил себя полиглотом. Удобно устроившись головой на деревянной спинке, он без труда перевел надпись на бутылке.

— Черный Джек! — Клим многозначительно всхрапнул. — Сделал свое черное дело!

Стресс, ночь на скамейке под дождем и полтора литра спиртного сломили Распутина. Он прикрыл глаза и спрятался от проблем и забот на пятьдесят процентов. То есть — он их видеть перестал. Могучее тело доктора содрогнулось. Ординаторскую огласил богатырский храп.

* * *

На крыльце специального выхода больницы имени Всех Святых топтался человек. На город на двигалась ночь. Одинокие девушки либо спешили домой, перебежками от остановок общественного транспорта, либо застыли на обочинах проспектов. В зависимости от профессии. Народ потянулся к ларькам на вечернее пиво, В малогабаритных квартирах двенадцать телепрограмм открыли стрельбу по плохим американским парням, интеллектуально развлекая нацию. Человек у больницы стоял в одиночестве и темноте. Он ждал.

Черный микроавтобус с московскими номерами подъехал почти бесшумно. Иосиф Моисеевич Крумпель влез в круг света неоновых фар, мелко кивая в знак приветствия. Номенклатурное брюшко подпрыгивало в такт движениям головы. Таких гостей главврач еще не встречал. Поэтому опасливо косил глазами по сторонам. По его мнению, следом мог явиться и губернатор, и министр здравоохранения. Что там министр! Мог даже лично районный прокурор, товарищ Чанахия.

Однако, кроме микроавтобуса, ни одна машина не потревожила тишину больничного двора. Специальный выход с табличкой «Морг» и не предполагал лишней толкотни на входе. Приглушенно щелкнула дверь. На оскорбительно плохо подметенный асфальт ступила нога в штиблете крокодиловой кожи. Крумпель надул щеки, подчеркивая значимость своего присутствия.

Из микроавтобуса вышел крайне респектабельный господин. Безупречный темный костюм сидел на нем, как бикини на топ-модели, без единой складки. На руках у него красовались тончайшие лайковые перчатки, матово блестящие в полумраке. На Иосифа Моисеевича он обратил внимания не больше, чем на больничную помойку. Благородное лицо мимолетно скривилось при виде обшарпанных стен. Высокий гость сделал шаг вперед и сказал:

— Любезнейший, это и есть больница?

Крумпель перестал кивать. Вопреки собственной воле он развел руками, как бы извиняясь за все:

— К сожалению!

— Мда-а…— глубокомысленно изрек господин.

«Снимут!» — панически решил главврач. Но сказать, а тем более сделать ничего не успел. Да и что тут сделаешь? При убогом финансировании родимой медицины средств едва хватало на строительство сауны при физиотерапевтическом отделении. Что уж тут говорить о стенах больничного морга. Тем более усопшим интерьер был до лампочки.

— Работаем! — вдруг звучно скомандовал респектабельный господин.

Крумпель застыл от неожиданности, потрясенный резким изменением обстановки. В одно мгновение двор заполнили люди, чемоданы и коробки. Будто в микроавтобусе привезли рог изобилия. На загаженный асфальт у последнего порога медицины хлынул поток невероятно качественных вещей и идеально одетых господ. Пришельцы явно принадлежали к элитной породе небожителей. Во всяком случае, ничего подобного, например, среди высших медицинских кругов города, Иосифу Моисеевичу встречать не доводилось.

— Отомри! — небрежно щелкнув пальцами перед крупным носом главврача, сказал старший из гостей. — Показывай, куда идти.

Крумпель встрепенулся и распахнул дверь перед москвичами. Сам он суетливо проскользнул во главу процессии. Путь оказался недолог. В небольшом зале морга он закончился.

— Здесь, — виновато прошептал Иосиф Моисеевич.

— Мда-а, — повторил господин в крокодиловых туфлях, — низший уровень. Хуже только в могиле.

«Точно снимут!» — понял Крумпель.

— Где клиент? — Вопрос заставил его подпрыгнуть на месте.

— Везут! — быстро ответил он.

И солгал. На самом деле до утра итог лечебного процесса вниз не спускали. В морге водились крысы. А выдача тел с подпорченными носами и ушами подрывала авторитет руководства. Главврач всем телом изобразил готовность к сотрудничеству и юркнул к выходу.

— Пойду, потороплю-ю-ю! — донеслось убегающее эхо.

Группа начала подготовку. Задача перед ними стояла конкретная, четкая и очень не простая. Они были лучшими в своей специфической профессии. Никто в стране, а то и в мире, не мог конкурировать с элитным подразделением последних имиджмейкеров ритуальной фирмы «Московская недвижимость».

Они недоуменно, с легким презрением посмотрели вслед Крумпелю. В столице такое безобразие невозможно было даже представить. Но вслух никто не сказал ни слова. Предстояла Работа. Следовало подготовиться по высшему классу. Впрочем, иначе они и не умели.

В углу мгновенно появилась складная стойка вешалки. Переодевались быстро. Через несколько минут группа стала похожа на отряд космонавтов. Одноразовые костюмы салатного цвета отличались от скафандров лишь отсутствием прямой связи с Байконуром. Перчатки и капюшоны с пластиковыми щитками усугубляли сходство. В ноздри были вставлены специальные фильтры. Обслуживаемый контингент имел привычку пахнуть. Это было интимное дело клиента. Но мешать Работе никто права не имел.

Влажный потолок и стены ритуального зала покрыли специальной пленкой. На объект не должно было упасть ни одной лишней пылинки. Не говоря уже о пластах отваливающейся штукатурки. Поверх ультрасовременного покрытия каждый укрепил собственное подтверждение профессионализма. Дипломы международных конкурсов и престижных соревнований среди парикмахеров, визажистов, стоматологов, модельеров и прочих рыцарей чужого имиджа были запаяны в пластик. Клиенты должны были знать, что имеют дело с профессионалами высочайшего класса.

Электронную швейную машинку установили в углу. Рядом поместили столик с маникюрным набором и аппаратуру стационарной стрижки. Зал превратился в эксклюзивный салон красоты. Прощальной. А значит — безукоризненной.

Клиент, разумеется, принадлежал к ВИП-классу. Особенно после безвременной кончины. Председатель совета директоров крупнейшего банка города, депутат и личный друг кого-то из родственников президента был молод. Если бы не внезапный сердечный приступ после непродолжительного месячного застолья, он мог бы жить и жить. В гроб такой человек не мог попасть абы в каком виде. Исключительно в лучшем. Чем при жизни.

Закончив приготовления, группа, по традиции, присела. Старший имиджмейкер установил на пустой пока стол фото клиента. Пятилетней давности. Таким его хотели видеть безутешные родственники. Рядом встала бутылка «Мартеля». Работа с покойниками — стресс. А лучшего средства от него не было даже в столичных аптеках.

Под тихий звон хрустальных рюмок прозвучал ритуальный тост:

— За клиентов, которые никогда не возвращаются, господа! За мертвых, которые дают нам жить!

* * *

Альберт Степанович дотронулся до плеча павшего друга. Клим отозвался оглушительным раскатом храпа, но оживать не стал. Победа «Черного Джека» была полной. Алик сел и немного погрустил под стакан виски. Пить одному не хотелось. Он прислушался к себе. Внутри рычал лев, требующий выхода на волю. Ощущение было новым. После рюмки шампанского под строгим маминым контролем такого никогда не случалось. От изучения собственного внутреннего мира Алик перешел к внешней среде.

За дверью ординаторской ему мерещились призывные нежные голоса и манящий женский смех. Там, снаружи, кипучим гейзером била бурная жизнь. Она звала в свои страстные объятия. Смутные желания проснувшегося льва толкали Потрошилова к выходу. Он еще раз посмотрел на тело Клима. И даже совершил контрольную попытку продолжения дружбы. Распутин дружить не хотел. Несмотря на вопли в самое ухо и поливание холодной водой.

Алик обиделся, но навязываться было не в его характере. Он расправил плечи и шагнул навстречу новой жизни. Решительное просовывание головы в приоткрытую дверь выявило пустоту в коридоре. Потрошилов смело протиснулся в узкую щель целиком. Отсекая себе пути к отступлению, он потянул за ручку и закрыл ординаторскую.

Вопреки ожиданиям, признаков бурной жизни в коридоре не наблюдалось. Никаких. Абсолютно никаких. Очевидно, эпицентр активности медицинского персонала находился где-то в другом месте. Алик широко улыбнулся и отважно качнулся в сторону лифта. Этаж был выбран наугад. Для хорошего человека везде найдется компания.

* * *

Неврологическое отделение пребывало в растерянности. Тяжелый пациент поступил под вечер. Как раз после скромного банкета по поводу дня рождения Авиценны. Инвалида положили на только что освободившуюся койку в коридоре. Рядом на стуле разместили глаз и зубы, почему-то прибывшие отдельно от хозяина. Старик периодически постанывал, не шевелился и на вопросы не отвечал. Он застыл поверх одеяла, скрестив на груди руки. Правая нога была неестественно вывернута в сторону, словно ее просто засунули в штанину, приставив к колену.

Профессионализм не зависит от настроения и степени опьянения. Поступивший больной должен быть осмотрен, невзирая ни на что. И он был осмотрен. Доктор тщательно обстучал пациента молоточком, стараясь дышать в сторону В принципе, диагноз был ясен. Сотрясение мозга сомнений не вызывало. Но, помимо классических симптомов, обнаружился досадный феномен. Коленные рефлексы на правой ноге отсутствовали напрочь! На левой, все было как обычно. А на правой — отсутствовали и все! Несимметричность была вопиющая.

Разбудили заведующего отделением. Тот Авиценну уважал больше рядовых сотрудников. Поэтому долго просыпался и фокусировал взгляд. Необычное расположение обследуемого колена ввело заведующего в транс. Надо отдать должное опыту старого клинициста. Молотком он владел виртуозно. Раз за разом он бил в одну заветную точку и не промахнулся ни на сантиметр. Пока его вежливо не оттащили за халат.

Ситуация складывалась серьезная. Несовпадение реакций слева и справа тревожила коллектив. Консилиум состоялся в ординаторской. Споров было достаточно.

— Парез?

— Паралич!

— Ваше здоровье!

— Ушиб?

— Инсульт!

— Ну, будем здоровы!

— Бабинский?

— Россолимом!

Заведующий глубокомысленно поставил точку:

— Меня настораживает необычная локализация. Зовем хирургов!

В ожидании консультанта с хирургии помянули великого врача древности, вспомнив, что он был еще и Ибн-Синой. Тоже какая-то путаница. Но пытливые светила неврологии больницы Всех Святых любили сложные задачи.

* * *

Алик наткнулся на консилиум случайно. Небольшую толпу в коридоре неврологического отделения обойти было невозможно. Он интеллигентно полез в обход, но зацепился за ножку больничной койки и чуть не упал. Невропатологи разом смолкли. Ближайший к Алику доктор впился цепким взглядом в бейджик на кармане и прочитал вслух самые крупные буквы:

— Хирургическое отделение.

— Наконец-то! — шумно обрадовались коллеги и потащили Потрошилова к койке. — Вот пациент!

Историю с ногой и коленными рефлексами Алик выслушал, не моргнув глазом. Признаваться в том, что настоящий хирург спит с «Черным Джеком», он и не подумал. В нынешнем состоянии Альберт Степанович мог все что угодно. Кроме предательства друга. Он многозначительно покашлял. Ему тут же предъявили феномен.

Коллеги вокруг смолкли и расступились. В больнице Всех Святых хирургов побаивались. Альберт Степанович мог работать без помех. Невропатологи тактично отошли подальше. Он склонился над Моченым и спросил:

— Товарищ! Ау! Вам плохо?

Авторитет приоткрыл левый глаз. Голос был знаком до боли. Слова всколыхнули воспоминания тридцатилетней давности. Он словно спинным мозгом почувствовал приближение сына ненавистной «коровы». В голове гудели колокола и мельтешили болезненные обрывки мыслей. Вдруг из белесой мути вынырнула гадостная физиономия в обрамлении медицинского прикида. Услышав издевательский вопрос, Моченый собрал волю в кулак и заорал изо всех сил в лицо врагу:

— ДА-А-А!!!

От непосильного выброса энергии сознание его вспыхнуло прожектором на вышке зоны и угасло. Авторитет впал в кому.

Алик собрал морщины на лбу. По его мнению, каждое движение больного могло означать нечто важное. Его мутноватый взор наткнулся на вывернутую ногу. По спине потек холодный пот. Оторванные конечности были его очень слабым местом. К горлу подступила тошнота.

В последнем отчаянном скачке интеллектуального напряжения Потрошилов внезапно осознал, что крови нигде нет. Преодолевая себя и думая о Климе, он аккуратно взялся за пятку. Протез легко вылез из штанины. Крепежный механизм располагался в районе колена. Алик вспомнил далекое инженерное прошлое, сунул ногу обратно и пристегнул на место одним движением. Раздался легкий щелчок. Внешняя симметрия восстановилась.

Раздался дружный вздох восхищения. Свидетели подлинного чуда остолбенели. Нетерпеливые руки с молоточками потянулись к пациенту. С чувством выполненного долга Алик сделал шаг в сторону. Невропатологи застучали как стая дятлов. Моченый лежал безучастно, в глубокой коме. Рефлексы отсутствовали с обеих сторон. Вожделенная симметрия внутренних реакций была достигнута. Одновременно с внешней. И все — одним непринужденным движением!

По этому поводу установилась восторженная тишина. Потрошилов почувствовал, что плывет в лучах уважения и славы. От него ждали каких-то специальных слов. Престиж ронять было нельзя. Но и как его нести, Алик не знал. Он выпятил грудь и, не задумываясь, изрек:

— Мы, хирурги, — сапожники без сапог!

Возможно, в цитату «от Распутина» и вкралась ошибка. Это было неважно. Он победил. Симметрия восстановилась. Невропатологи бурно зааплодировали профессионализму коллеги. Альберт Степанович важно развернулся и пошел к выходу. Он уходил с чувством выполненного долга. Сделав свое трудное дело. Затащив престиж хирургии на недосягаемую высоту. Вдогонку ему неслась овация. Невропатологи хлопали молотками по своим ладоням и качались вслед Алику.

Юркнув в лифт, он обессиленно прислонился к стенке и порывисто сорвал с себя предательский бейджик. Снова оказаться хирургом ему не хотелось. Пора было возвращаться назад. Больше бродить по больнице ему не хотелось. «Блэк Джек» стремительно всасывался в кровь, вызывая головокружение. Створки лифта раскрылись. Альберт Степанович вернулся на хирургию.

Куда можно пойти вечером, если ты вдруг попал на хирургическое отделение? Можно направо. А можно налево. Алик покрутил головой. Разницы в маршрутах не было никакой. Он хотел было тронуться с места. Хотя бы вперед. До противоположной стены. Чтобы вспомнить алгоритм передвижения по ровной поверхности. Но не успел. На отделение вошли четверо. После закрытия левого глаза их оказалось двое. После закрытия правого люди неожиданно исчезли. Вместе с коридором и стенами.

Алик постоял в темноте. Легкие шаги звучали все громче. Он открыл глаза и гениально изобразил приветливую улыбку. Приближающиеся люди выглядели светлыми размытыми пятнами. Потрошилов привычно занялся дедукцией. «На хирургическом отделении ночью ходят или в туалет, или по делу. Вчетвером в туалет не ходят. Значит — по делу. Дела на хирургии могут быть только у хирургов. Значит…»

Якуты искали брата. Результаты прочесывания семи этажей и подвала удручали. Никто не видел милиционера в очках. Как и без очков. И вообще выяснилось, что большинство персонала видело стражей порядка исключительно «в гробу и белых тапках».

На восьмом этаже одиноко стоял белый человек. Весь белый. Как тотемный олень родного племени. В смысле, одетый в белое. Вплоть до тапочек.

«Хирург», — подумали якуты.

«…хирурги», — закончил логическую цепочку собственного изготовления Алик.

Расстояние сократилось почти до интимной близости. Потрошилов открыл рот. Из пересохшего горла трудно полезли слова приветствия. И застряли. Он остолбенел, синея от мгновенного удушья. Шок был велик и внезапен. Перед ним стояли до боли знакомые чукчи в очках!

«Поймали!» — дрогнул душою Алик.

«Поймал!» — изумились Сократ и Диоген.

Старший брат оказался хитер. Сначала вычислил наблюдение, потом устроил засаду с переодеванием! Он играл с ними, как песец с полевкой!

Альберт Степанович трезво оценил ситуацию. Восточные лица с раскосыми глазами явно принадлежали азиатам. Пытаясь выиграть время, он спросил без надежды на откровенность:

— Вы кто?

— Якуты, — уклончиво ответил Сократ. Время правды еще не пришло.

Потрошилов задумался. Странные чукчи в очках оказались якутами. Это было понятно, но ни черта не проясняло. Зачем они преследуют его днем и ночью, оставалось загадкой. Никакой прозорливости не хватало для. нахождения причины. В то же время почему-то стало страшно. Он вежливо кашлянул, показывая, что никого не боится.

«Решает, что с нами сделать», — поняли Сократ и Диоген. Они переглянулись. В памяти еще свежи были воспоминания о растоптанном в сквере старике с ножом.

«Решают, что со мной делать», — догадался Алик. Он вспомнил, как безжалостные якуты мчались за «Запорожцем», и вздрогнул. В пустынном коридоре зловеще запахло трагедией.

Потрошилов немного сдвинулся влево. Якуты — вправо.

— Что вам от меня нужно? — строго спросил Алик.

«Может, скажут?» — появилась вдруг у него глупая и жалобная мысль.

По тону брата Сократ с Диогеном поняли — сейчас произойдет страшное. «Может, сказать?» — подумали они.

— Ничего, — с невинной улыбкой ответил Диоген. Открываться было рано. Приходилось играть с огнем.

А расстояние между братьями увеличивалось. Как три положительных заряда они отталкивались друг от друга. Кто-то должен был.напасть на кого-то. Это было ясно, как полярное сияние. Причем каждый из Потрошиловых не сомневался в кандидатуре жертвы. Звенящая тишина сгустилась. В клубах густого перегара затрещали голубоватые искры ужаса. Паника разрослась грибом атомного взрыва.

Альберт Степанович не выдержал первым. Его было меньше. Значит, физически он проигрывал точно. Алик набрал в легкие воздуха, начиная разворот. Якуты отступили на шаг, одновременно поворачиваясь.

«Сейчас начнет!» — за мгновение до конца со страхом осознали якуты.

«Сейчас!» — скомандовал себе Алик и заорал:

— МА-МА!!!

Он метнулся в сторону раненым зайцем и, петляя, понесся по коридору. Тапки Инны Георгиевны звонко шлепали по пяткам. Пол под ногами качался. Его бросало от стены к стене. Сзади раздавался топот злобных якутов. «Уйду!» — упрямо твердил про себя Альберт Степанович.

Как только оглушительный вопль хлестнул в подставленные уши, Сократ с Диогеном отпрыгнули назад. Они еще в полете повернулись спиной к жуткому в гневе брату и помчались вдаль, думая одинаково: «Уйдем!» Хлопнули двери по разные стороны коридора. На крик выскочили сестры и встрепенулись больные. Но отделение уже опустело.

Алик вырвался из застенков хирургии на просторы лестницы. Вниз бежать было легче. Но он поскакал вверх, хитро петляя от перил к стене. Эхо собственных шагов неслось по лестнице, подстегивая беглеца. Альберт Степанович страшно рычал, уходя от погони, как раненый зверь. «Блэк Джек» в желудке переливался и булькал. Постепенный процесс всасывания превратился в массивную атаку алкоголя, невероятно ускорившись. Долго такое продолжаться не могло. На восьмой ступеньке бегства Потрошилова накрыла тугая волна беспамятства. Мозг окутало мутью.

В последнем усилии он ввалился в первый попавшийся дверной проем. Инстинкт гнал его вперед, подальше от погони. Потрошилов рухнул на четвереньки и вполз на кардиологию. Силы стремительно убывали, догоняя уже убывшее сознание. На он полз, по дороге забыв о цели путешествия, борясь с нечеловеческой усталостью и тошнотой. Кардиологическое отделение давно отошло ко сну, соблюдая режим и избегая стрессов. Поэтому рейд Алика прошел незамеченным.

Судьба подарила ему краткие мгновения. Она часто делает подарки начинающим алкоголикам. Нужно только суметь ими воспользоваться. Альберт Степанович боролся до конца. Поэтому ему повезло. Первая же палата на кардиологическом отделении была открыта. Это была единственная в больнице элитная палата-люкс.

Потрошилов проник внутрь и захлопнул дверь, почти теряя сознание. Вот-вот снаружи должен был раздаться топот преследователей. Последними проблесками угасающего сознания он зацепился за действительность. Остатки интеллигентности выдавили из Алика вопрос во тьму палаты:

— Есть кто живой?

Живых в палате не было. Никто ему не ответил. Он поднялся, пытаясь хоть на что-то опереться. «Что-то» поехало в сторону. Вдруг совсем рядом раздались громкие тревожные голоса. «Догнали!» — понял Альберт. В глазах у него потемнело. Гулкие и частые толчки сердца болезненно ударили по ушам. Он бросил взгляд вокруг. Прямо перед ним стояла каталка. Потрошилов нырнул под простыню, укрывшись с головой, и застыл. Страх моментально исчез. Так в детстве улетучивается придуманная нечисть, стоит только спрятаться под одеяло.

Громкие голоса за дверью стали ближе и сердитей. Алик замер, перестав дышать. Послышался топот, и все стихло. «Пронесло», — подумал пьяный сыщик. Но вставать не стал. Подниматься не хотелось совершенно. «Блэк Джек» продолжал струиться по венам и артериям, даруя покой. Веки Альберта Степановича слиплись. Последние капли коварного виски всосались и дошли до мозга. Такой же эффект достигается ударом кувалды в лоб. Алик дернулся и обмяк. Наступившая кома была полной. Он уснул как убитый. То есть, говоря простым человеческим языком, Потрошилов был мертвецки пьян.

* * *

Главврач Крумпель примчался на кардиологию за ВИП-клиентом лично. За ним рысили два дюжих санитара. От скорости прибытия, похоже, зависела дальнейшая карьера Иосифа Моисеевича. Поэтому каталка с телом Потрошилова ракетой унеслась к лифту. Банкир остался мирно лежать в палате. Последний путь пока откладывался. Впрочем, спешить клиенту было некуда.

Вместо него в морг ехал Альберт Степанович. Ему было все равно, куда и кто его везет. Смертельно бледное окаменевшее лицо капитана милиции выражало полное умиротворение. Рефлексы отсутствовали. Даже дыхание почти исчезло, убитое «Черным Джеком». Собственно, на роль покойника Потрошилов подходил идеально. Существовало, конечно, одно маленькое «но». Алик был еще немного жив. Но настолько немного, что на это не стоило обращать внимания.

«Мартель» пах солнцем и виноградниками Франции. Он дарил оптимизм и легкость. Под него даже общение с обмякшими телами покойников протекало в духе творчества. Клиента не было долго. Поэтому «Мартелей» было два. То есть заряд оптимизма удвоился. Что ни в коей мере не сказывалось на профессионализме. Лишь вдохновение мастеров своего дела подросло вдвое.

Крумпель с санитарами прибыл в суете. Для морга это чуждо. Старший группы небрежно изъял каталку с клиентом из немытых рук дилетантов и легким движением вкатил ее в зал. Иосиф Моисеевич выглядел неприятно. Санитары с открытыми ртами — тем более. Холеное лицо москвича брезгливо дернулось. Он медленно опустил на лицо пластиковое забрало щитка, отгораживаясь от внешнего мира, и глухо рыкнул:

— Брысь!

Марсианин в морге был страшен. Крумпель вдруг обмяк и окончательно понял: «Снимут!» Хотелось что-то возразить и повозмущаться. Но за спиной уже раздавался топот подчиненных. Те спешили к спасительному лифту, забыв про начальство. «Уволю!» — мстительно решил главврач и помчался следом.

До утра оставалось не так много времени, работать предстояло в сложном графике. Имиджмейкеры откинули простыню и дружно уставились на объект. Все решали вот эти первые минуты. Потом начиналась Работа, больше похожая на искусство. Но ее объем определялся сейчас, в краткие мгновения. Они замерли, отмечая каждый для себя все нюансы превращения покойника в шедевр.

— Мда-а, — первым нарушил тишину старший, — эк его…

По сравнению с фотографией клиент явно проигрывал.

— А что вы хотите, господа?! — экспансивно среагировал стоматолог. — Говорят, он месяц не слезал со стакана! Я, извините, на третий день себя не узнаю!

— Зато уже в белых тапочках! — хмыкнул визажист. — Местные кадры начали делать имидж раньше нас.

— Эта деталь в образ не впишется. Будем менять, — серьезно возразил стилист.

— Очень запущенный клиент! — горестно шепнул парикмахер.

— А что вы хотите, господа? Петербург! — глубокомысленно произнес старший и скомандовал: — Работаем!

Алик пребывал в глубокой отключке. Непривычный к алкоголю организм превратил его в идеальный объект. Рефлексы отсутствовали напрочь. Дыхание не прослеживалось. Тело остыло почти до комнатной температуры. Потрошилова водрузили на уникальный стол, предназначенный для обслуживания покойных. Срезанный в одно мгновение операционный костюм Клима Распутина упал в специальный герметичный контейнер. Профессионалы обычно не отвлекались по мелочам. Но тут они все же крякнули от удивления. На голого Потрошилова стоило посмотреть.

— Да-а…— протяжно прокомментировал старший. — Дамы потеряли в его лице… вернее не в лице… ну, понятно, в общем, потеряли.

Альберт Степанович предстал перед москвичами в нагом варианте. Во всей потрошиловской природной стати. Фамильная особая примета вольготно лежала вдоль бедра, восхищая размерами. Имиджмейкеры замерли. В тихом зале последнего приюта прошелестел дружный выдох. По моргу расползся выхлоп «Мартеля» пополам с изумленным восторгом. Как многие люди творчества, визажисты… знали толк в корнях мужской красоты.

— Грандиозно! — шепнул стилист, выражая общее мнение.

Старший кашлянул, вежливо напоминая о Работе. Впечатление было сильным. Поэтому он непрорекаемым тоном озвучил общее мнение коллектива:

— Будем делать из него мачо! Клиент это заслужил.

Собравшиеся согласно кивнули. Возразить было нечего. Создание ВИП-имиджа началось.

Откинутую назад голову и руки погрузили в пластиковые ванны. Лицо покрыл густой слой пены. Стремительной змейкой замелькал метр модельера, обвивая плечи, талию и бедра, С негромким жужжанием заработала бормашина, шлифуя желтоватые зубы Алика.

Пока клиент отмокал, парикмахер, ловко орудуя специальным агрегатом, выбрил волосы из недвижимых ноздрей и оттопыренных ушей. В углу застрекотала швейная машинка, подгоняя погребальный костюм. Захрустели пакеты, являя на сумеречный свет морга элитное белье и обувь. Каждый из последних имиджмейкеров отвечал за свой участок работы. Отвечал буквально головой. Работали молча и слаженно. По отточенному графику. Так, чтобы не мешать друг другу. И в то же время — над каждой доступной частью тела.

Стрижка и укладка с помощью замысловатого аппарата закончились фиксацией спецлаком. Зубы покрыла белоснежная паста, сохраняющаяся веками. Растительность со щек была убрана с осторожностью сапера. Царапины на клиенте подрывали престиж фирмы. Визажист склонился над идеально подготовленным лицом и принялся колдовать. Тончайшие нюансы теней и гармония кремов убирали лишнее и добавляли объем, создавая немеркнущий прощальный образ для безутешных родственников и друзей.

Маникюр походил на чудо. Цепкие руки сыщика превратились в щедрые, ухоженные длани банкира. На ногти лег шелковистый бесцветный лак. Мягкий ароматный крем окутал кожу. Тут же ювелир подогнал по размеру золотую оправу очков, перстенй и браслет часов. Символы вкуса и богатства не бросались в глаза, но для людей понимающих говорили о тонкой художественной натуре усопшего.

Последним штрихом стала одежда. Клиента облачили в безупречно подогнанный гардероб от лучших модельных домов Европы. Через несколько часов работы Алик лег в гроб в статусе идеального совершенства. Имиджмейкеры отступили на шаг, потирая мокрые, занемевшие от длительного напряжения спины.

— Да. В таком виде не стыдно даже в могилу! — восхищенно сказал старший.

Он подошел к последнему банкирскому дому из красного дерева. Родственники настаивали на соблюдении воли усопшего. В таких случаях спорить не принято. В нагрудный карман клиента нырнул мобильный телефон. Лучшая модель фирмы «Сименс». Роуминг в любой точке земли. С маленькой буквы. Тариф «Элит-бесконечность».

В зале погас свет. Фирма «Московская недвижимость» сделала свое дело и удалилась с чистой совестью. Их ждал заключительный «Мартель». До утра еще было время. Сдача объекта родным и близким планировалась на семь тридцать.

* * *

Альберт Степанович проснулся внезапно. Вокруг было темно и тихо. «Как в гробу», — подумалось ему сквозь дрему. Потрошиловский организм понемногу осваивал лошадиную дозу спиртного. Сознание толчками возвращалось на место. Голова немного трещала, тонко намекая на грядущее похмелье. Темнота перед глазами разноцветно качалась. Но Алик был жив. Назло имиджмейкерам. На счастье маме… и папе. На горе криминалу.

Он натужно попытался вспомнить, где лег спать. Кроме чучела дятла, из памяти ничего не вылезло. Давить себе на мозг было больно. Насиловать ум не хотелось. Тогда Альберт Степанович решил просто встать и посмотреть. Он снял руки с груди и оперся на что-то совершенно странное и необычное. Потрясение обрушилось на него страшным откровением. Кровать была с бортиками!

Алик лег обратно и задумался. Логика зашевелилась между хитроумных извилин сыщика, выдавая нежеланный ответ. Такие койки существовали на кораблях. Других вариантов на ум не приходило. Организм чутко отреагировал на последние новости из внешнего мира. Потрошилов почувствовал качку. Куда и зачем он плывет, по-прежнему оставалось тайной. Его замутило.

Логически получалось, что пить вредно. Но пересохший рот настаивал на обратном. В любом случае следовало вставать и принимать жизнь такой, какой она стала. Альберт Степанович набрал полные легкие воздуха, борясь с тошнотой, и героически поднялся. Койка оказалась узкой, а бортик высоким. Но он справился, со второй попытки громко рухнув вниз.

Лежа на полу, Алик немного помахал руками в поисках хоть какого-нибудь ориентира. Стен обнаружить не удалось. Зато в кромешной тьме забрезжил свет. Далекий и мертвяще-синеватый. Тем не менее Потрошилов обрадовался ему, как восходящему солнцу. Он встал. Пол под ногами закачался в полную силу. «Море, — решил Алик, испытывая легкую оторопь. — Или океан!»

Утром предстояло попасть на работу. Но в душе зарождалось смутное подозрение, что катер за ним не пошлют. Свет впереди приобрел форму щели в неплотно приоткрытой двери. В таких случаях нужно рассчитывать только на себя. Потрошилов тронулся с места, широко расставив ноги. Качка усилилась. Преодолевая сложности морского путешествия, он добрался до двери и выглянул наружу.

Узкий коридор, освещенный мерцающей неоновой лампой, был пуст. «Трюм», — понял Алик. Он повертел головой, отыскивая трап. Слева обнаружился выход. Тут логика его не подвела. Если уж над дверью висит табличка «Выход», значит, так оно и есть.

Потрошилов пополз в неизвестность. Штормило сильно. «Атлантика. Девятый вал», — безошибочно вычислил он. В трюме властвовал запах романтики дальних странствий и тухлых кокосов. Как они пахнут, Алик не знал. Ни в свежем, ни в испорченном виде. Но похоже было очень.

Он протянул трясущиеся руки к дверной ручке. И застыл. Руки были не его! Конечно, он стриг ногти. Последний раз совсем недавно — пару недель назад. Но так — никогда! Каждый миллиметр был отполирован до идеального состояния. Кожа на кистях мягко поблескивала, как и покрытые лаком ногти.

Алик поднес чужие руки к глазам, одновременно рассматривая собственный живот. Выяснилось, что на нем надет пиджак, абсолютно незнакомый по прошлой жизни. Как и брюки с туфлями. В довершение всех бед на безымянном пальце красовался перстень, а на запястье — часы. Подозрительно желтого металла. С настораживающе безупречными камешками на циферблате. Малоизвестной Альберту Степановичу фирмы «Картье».

От таких стрессов можно было получить инфаркт. Если бы не волны бродящего по артериям и венам «Блэк Джека». В полном недоумении Алик все-таки вышел из коридора. Легче не стало. Трап действительно имелся. Правда, короткий. А сразу за ним была небольшая площадка с двумя дверями. Обе явно вели в лифты. Сверху мирно горели панели с указанием этажей. Корабль с лифтом никак не мог оказаться обычной баржой. «Титаник?!» — панически подумал Потрошилов.

Он прислонился к холодным металлическим створкам и спросил тишину:

— Мама, кто я?

Неожиданно в районе сердца появилась нарастающая вибрация. Следом за ней возникла мелодия. Мотив был до боли знаком. В «Московской недвижимости» желания клиентов исполняли педантично. В груди Потрошилова заиграл величественный «Траурный марш».

Алик вздрогнул и машинально полез в карман. В его чужой руке вибрировал и гудел трубами мобильный телефон. Кнопка «Ответ» мягко утонула в загробно черной панели. Потрошилов поднес трубку к уху и сказал:

— Алло?

— Ты? — после небольшой паузы спросил незнакомый женский голос.

Отпираться было глупо. Он ответил честно:

— Я.

Телефон хрипло помолчал. Когда он, наконец, ожил, голос женщины приобрел явственно дрожащие интонации.

— Ты… где?

Альберт Степанович поднял голову и осмотрелся. Ему и самому было интересно собственное местонахождение. Ответ нашелся сразу. Потрошилов никогда не заставлял себя ждать. Это казалось ему неинтеллигентным. Он ответил не задумавшись, прочитав табличку над дверью:

— В морге.

Получилось — под стать моменту и отзвучавшей музыке.

В трубке кто-то судорожно охнул. Послышался глухой стук, как от падения с высоты мешка гипса. Потом пошли короткие сигналы отбоя. Алик пожал плечами. Одной странностью больше, одной меньше. Разницы для него уже не было.

Смутные догадки бродили в мозгу, взывая к логическим выводам. Он поковырял пальцем обвалившийся кусок стены. Истина открыла ему свои объятия. Стена была каменной! Версия о морях-океанах рухнула, погребая под собой разум.

— Мама, где я?! — крикнул Алик низкому потолку.

— Я-а! Я-а! Я-а? — отозвалось циничное эхо.

Он достал не свою дрожащую руку и ткнул чужим пальцем в кнопку вызова лифта. Створки разъехались в стороны. Перед ним открылась панелъ с указателями возле цифр. Надписи гласили: «Терапия», «Травматология» и тому подобное. Дедукция Потрошилова напряглась и выдала: «Больница!» Идеальный указательный палец застыл над кнопкой «Психиатрия». Потом уверенно двинулся вверх и отправил лифт с Альбертом Степановичем на «Хирургию». Он нашелся! Огрызки памяти полетели вспять, разбрызгивая крохи нужной информации.

Потрошилов вошел на хирургическое отделение, как домой. Здесь его ждал друг. Это он уже помнил. Но где конкретно, пока не приходило в голову. К счастью, способность к дедуктивному мышлению лезла из закоулков души, оживая с каждой секундой. В помощь ей на дверях синели таблички. Алик прищурился и начал читать. Разнообразия было мало. В основном по пути попадались палаты.

Если мыслить логически, там обязаны находиться больные. А доктор — нет. Вариант отпал как бесперспективный. Перевязочная и туалет тоже не годились. Алик прошел мимо, не задерживаясь. Он брел в тишине, понемногу тоскуя о простом человеческом общении. Вдруг его остановил жизнерадостный девичий смех. Потрошилов поискал глазами табличку. Надпись гласила: «Сестринская».

Смех повторился. Альберт Степанович спросил совета у своего внутреннего голоса. Тот без паузы, сразу и уверенно сказал ему: «Ищи там!» Вышло очень убедительно. Не послушаться было нельзя. Алик постучался и вступил в новую эру своей биографии.

Сестер было трое. К Чехову, правда, они не имели никакого отношения. Разговор скользил по главной женской теме. Смех шел о мужчинах. В самый пиковый момент дверь открылась, и возник Потрошилов, вышедший из морга. Он был безупречен, идеален и великолепен. Раздался общий дружный АХ!

Медсестры онемели, оцепенели и остолбенели. Не каждую ночь перед вами распахивается дверь в другую жизнь. Не каждую ночь на пороге возникает сказочный принц. Алик явился в ореоле таинственности и перегара виски. Он вежливо улыбался. Идеальная прическа, зафиксированная навеки спецлаком, блестела строгим пробором и безукоризненно уложенными прядями. Великолепно выбритое лицо дышало силой и мужественностью. Выигрышно оттененный подбородок потрясал и сводил с ума.

Про костюм и сорочку с галстуком можно было писать поэмы. Безупречней на живом человеке сидит только собственная кожа. Да и то не на всяком. Элитный шелковый галстук свивался в английский узел, способный заставить рыдать от зависти весь британский парламент.

Под всеобщий стон восхищения Альберт Степанович смущенно кашлянул:

— Выпить есть?

«Свой!» — поняли сестры. Алика втянуло в сестринскую, как пылесосом. Через три минуты оттуда снова послышался смех. Только на этот раз в нем сквозили теплые нотки. Очень теплые. Даже горячие. Через восемь минут звякнули стаканы. Хорошо. Дружно. Через пятнадцать минут раздался двусмысленный смех с элементами взаимопонимания; Через двадцать — смех стих и наступила многозначительная тишина. Свет в окошке над дверью погас через сорок пять минут. Как после первого урока. Прошедшего интересно и познавательно. Папины гены под коньяк бурлили и требовали выхода.

* * *

Сократ выглянул из-за массивных медицинских весов. Свет в сестринской не горел. Он тихо ухнул полярной совой. Ему ответил вой голодного серебристого песца. Следом за этим из ведра показалась голова Диогена. Братья выбрались из засады и неслышно подкрались к фанерной двери. Изнутри доносились ритмичный скрип и вздохи восторга, умноженные втрое.

— Однако, Потрошилов! — с уважением сказал Сократ.

— Тойон! — согласился Диоген.

* * *

Он очнулся в ординаторской больницы имени Всех святых, на видавшем разные виды диване где-то в районе одиннадцати утра. Тяжесть похмелья навалилась сразу и целиком. Все, что хотя бы отдаленно имело отношение к абстинентному синдрому, а проще говоря, бодуну, легло на покатые плечи Альберта Степановича. В помещении он был один, что резко усиливало чувство тревоги. О событиях прошедшей ночи рассказать было некому. И, честно говоря, нечего. Он практически ничего не помнил. Правда, ощущения от этого «ничего» остались довольно приятные.

Нарастающее похмелье сдерживал и успокаивал только потолок. Такой же серый и облупившийся, как дома. Алик сфокусировал на нем глаза и приступил к решению самого главного вопроса. Как легче встать с дивана? Сначала поднять голову с подушки и посмотреть, какой из кусков его тела остался в живых? Или опустить по очереди ноги на пол и потом уже пробовать поднять голову?

Логика просыпаться не желала. Без нее решение не приходило. Через десять минут мучительных размышлений он пошел на компромисс и перевернулся на живот. Теперь можно было отрывать организм от поверхности. Альберт Степанович с трудом приподнялся на согнутых руках и прислушался к себе. Тошнота подступала, но с ней еще можно было бороться. Он скинул с дивана ноги и медленно сел. Желудок держался с трудом, напоминая плотину гидроэлектростанции в паводок. Оперативник плавно встал и подошел к зеркалу. Себя в отражении он не узнал и равнодушно отвернулся. Еще через пять минут бессмысленных перемещений по ординаторской он наткнулся на телефон.

Альберту было не по себе. Опасность подстерегала на каждом шагу, но беспокоило не это. Не безжалостная якутская мафия и даже не кошмарная головная боль с тошнотой, каких он ни разу не испытывал за всю свою трезвую жизнь. В любом состоянии капитан Потрошилов сильно игнорировал недомогания и внешние угрозы. Нет! Дело было в другом. Все обстояло гораздо серьезней и страшней — он не вышел на работу!

Впервые в жизни его не разбудило свербящее чувство долга или, на худой конец, грохот посуды на кухне. Впервые в жизни он не приступил к охране спокойствия граждан района ровно в девять утра. К счастью, пока об этом еще не знала мама. Также об этом не знали его сослуживцы, начальство и сами граждане района. В детском счастливом неведении оставался и преступный элемент. Потому что в принципе не подозревал о существовании оперативника Потрошилова. Единственный, кому было известно о позорном прогуле, был сам Альберт. И ему было стыдно.

«Надо позвонить на работу», — подумал Алик, и мысль, словно обретя плоть, стала шевелиться в мозгу, вызывая настоящую боль. Он поднял трубку. Зуммер ввинтился из микрофона в ухо, как шуруп-саморез. Алик положил трубку на место. Стоять становилось все тяжелее. Ноги слабели, в руках появилась странная дрожь.

«Нет. Надо позвонить маме!» — Эта мысль оказалась глубже, чем первая, и вызвала еще большую боль.

Альберт Степанович сел на стул и уставился прямо перед собой. Жизнь кончилась. Впереди ждал разговор с мамой, увольнение и безработица. И это если организм справится со странной болезнью, что мучила его с самого утра. Оставалось молить Бога, чтобы не попасть в больницу.

Глаза, как подслеповатые прожекторы сторожевой вышки, обшарили ординаторскую, мутно сконцентрировавшись на поверхности стола. Взгляд медленно, сантиметр за сантиметром, пополз от одного края до другого, пока не наткнулся на препятствие. Опорожненная до половины бутылка водки возвышалась, как памятник вечным ценностям. Рядом находился ее друг — стакан. Они стояли на листке бумаги. Крупными буквами на нем было написано: «Выпей!»

Альберт Степанович с трудом успел добежать до умывальника. Его рвало долго и болезненно. Струя воды унесла в канализацию останки вчерашнего веселья. Как ни странно, Альберту стало легче. Он умылся, высморкался и прополоскал рот. Вода стекала по лицу крупными каплями, как по тефлоновой сковородке. Зато в глазах появился фокус. Алик подошел к столу и вытащил бумагу из-под посуды. Ниже на листке было написано: «Переверни!» Он послушно заглянул на обратную сторону.

«Вырвало? Теперь обязательно выпей!»

В самом низу листка была приписка: « Р.S. Ну ты даешь!!!»

В неразборчивой закорючке, шедшей под текстом, просматривалось: «Распутник» — или что-то типа.

Логические цепочки в голове Потрошилова превратились в кандалы, сковавшие мозг. Смутные воспоминания событий прошедшей ночи больше напоминали картинки порнокомиксов. Тоска и тревога усилились, снова исподтишка начала подкрадываться тошнота.

«Клим — врач. Он давал клятву. Значит, плохого не посоветует…» Альберт Степанович вдруг вспомнил, что именно Распутин первый предложил выпить, но тут же постарался забыть эту мелкую помеху для аутотренинга. «Сейчас — я больной, а он — врач. Я должен!»

Он налил в стакан из бутылки и, стараясь опередить подкатившую рвоту, вылил содержимое прямо в горло. Настал момент истины. Дыхание остановилось. Водка замерла в пищеводе, решая, куда двинуться дальше. Алик зажмурился. Часы над дверью глухими ударами отмеряли секунды. И вдруг свершилось. Водка провалилась в желудок. В нем будто лопнула грелка, и ее содержимое растеклось, согревая и успокаивая. Из самой середины организма живительное тепло устремилось на периферию. Руки перестали дрожать, ноги обрели силу, в голове прояснилось.

— Вот это медицина! — восхищенно произнес Потрошилов, с интересом рассматривая волшебную бутылку. — Хорошо, мать не в курсе.

Алик подошел к зеркалу. Волосы все так же отливали несокрушимым блеском. Лак от «Московской недвижимости» сохранил прическу, казалось, навсегда. Элегантные очки в золотой оправе придавали красноватым глазам выражение многозначительной усталости. Он весело рассмеялся, глядя на отражение незнакомца. В отличие от кривых собратьев из комнаты смеха, больничное зеркало шутило тонко, превратив капитана милиции в приличного человека.

Через несколько минут Потрошилов снова сидел за столом.

— Если не любишь, если не любишь, ты письмо напиши, — пропел он строчки из забытой песни и положил перед собой лист бумаги.

Перед Аликом встала непростая для любого интеллигента задача — найти оправдание себе. При других обстоятельствах он признал бы собственную вину без оговорок. Но сегодня…

Да! Он не пошел на службу. Да! Вел себя, как законченный секретный агент, — пил алкоголь и скрывался от преследователей в объятиях обнаженных красоток. Но! Разве не за ним ходила по пятам жуткая якутская мафия?! Или не он прятался в морге от ее длинных холодных рук?! Чтобы разобраться в накопившихся загадках, действительно нужен был по-настоящему тайный сотрудник. Как в любом американском кино. И что-то подсказывало Альберту Степановичу имя подходящего кандидата.

«Объяснительная записка» :— размашисто вывел Алик и посмотрел на буквы, словно прицениваясь. Скомканный листок полетел в корзину, стоящую возле двери, но не попал, покатался по полу и замер. Альберт налил в стакан еще пятьдесят грамм живительного напитка и выпил уже без затруднений.

«Пояснительная записка» — вышло из-под пера. Этот листок постигла та же участь, что и предыдущий.

Альберт Степанович встал, сложил руки за спиной и прошелся по кабинету от стены к стене, боковым зрением охватывая пачку листов, бутылку и стакан.

— Не верю! — с чувством и невпопад проговорил он, налил и выпил.

«Докладная», — почти твердо вывела его рука. — «Многоуважаемый господин подполковник…» — Алик в очередной раз яростно скомкал бумагу и метнул мимо корзины. Бойкое перо запрыгало по новому листу.

«Глубокоуважаемый товарищ подполковник». Рычание льва — лист на полу.

Альберт Степанович Потрошилов рвал и метал. Он рвал в клочья непослушную бумагу и метал комки в корзину. В шести попытках он набрал ноль очков. Яростно скомканные листы валялись на потертом линолеуме. Корзина оставалась девственно пуста. Алик не знал и не мог знать, что все так сложится. Что судьба повернется к нему именно этим местом. И в этом месте, несмотря на запах и темноту, он должен будет сохранить лицо… Причем какое-то чужое.

Несмотря ни на что, Альберт Степанович фанатично боролся с судьбой. Он подливал себе в стакан и упорно склонялся над докладной в поисках судьбоносного решения. Рука становилась все тверже, а стиль эволюционировал на глазах.

«Довожу до вашего сведения, что вот уже несколько дней за сотрудником 108-го отделения милиции Потрошиловым А.С., то есть мною, ведется наблюдение со стороны мафиозных структур неевропейского происхождения».

Алик отвел от себя лист на вытянутой руке и с удовольствием посмотрел. Потом он крепко расцеловал бумагу, положил на стол и продолжил ее марать.

«Вышеуказанные лица, скрываясь под неброской внешностью якутов-оленеводов, преследуют капитана Потрошилова, то есть меня, не выпуская из вида ни на минуту. Обладая отличным зрением, они ведут наблюдение за моей квартирой непосредственно из яранги, построенной для конспирации в короткие сроки на детской площадке прямо перед подъездом. Исполняя ритуальные танцы вокруг костра, они пытаются деморализовать капитана российской милиции, то есть меня. В связи с вышенаписанным прошу перевести меня в штат сотрудников отделения, работающих под прикрытием, и присвоить мне кодовое имя АЛИКС (от имени Альберт, для простоты). Следующие докладные буду посылать на позывной ЮСТИС (от латинского „юстиция“). Способы передачи и обмена информацией предлагаю обсудить на следующем сеансе связи или при конспиративной встрече с нашим сотрудником», — Альберт Степанович подумал и дописал: — «или сотрудницей. АЛИКС».

Альберт сдержанно улыбнулся. При мысли о конспиративной встрече с сотрудницей появилась вера в успех невыполнимой миссии. Он вступит в борьбу с мафией, как рыцарь без страха и упрека. Зло должно быть наказано, и оно будет наказано! А главное — теперь было что сказать маме.

* * *

Распутин входил в ординаторскую частями. Сначала появилась большая рука и изнутри постучала по двери. Не дожидаясь ответа, появилась голова. Любопытные глаза стрельнули до дивану, пробежали по полу и в конце концов разочарованно обнаружили Альберта за столом.

— Ну, я так не играю! — Клим скорчил обиженную гримасу. — Один! За столом! С ручкой! На тебя это не похоже.

Альберт Степанович от удивления опешил. Всю свою сознательную жизнь он провел как раз за столом и с ручкой.

— А что на меня похоже?

Распутин целиком зашел в ординаторскую и, двусмысленно улыбаясь, похлопал ладонью по дивану.

— Неважно. Не бери в голову. Тут такое дело… сваливать надо.

Он подошел к окну и открыл форточку. Свежий воздух питерских окраин, насыщенный солями тяжелых металлов вперемешку с угарным газом, ворвался в ординаторскую. Сквозняк вырвал из-под руки Альберта листок и потащил по столу. Коротким и точным ударом Потрошилов остановил его на самом краю и вернул на место.

— Выпить хочешь?

— Могу, — не задумываясь ответил Клим, восхищенный такой резкостью. Он еще раз посмотрел на друга и добавил: — Как-то ты изменился в последнее время.

Они разлили по стаканам все, что оставалось в бутылке.

— Предлагаю — за дам! — Потрошилов встал, держа перед собой стакан.

— Я почему-то так и думал. — Клим устало приподнял зад и выпил.

Закусить было нечем. Водка всосалась и легла «на старые дрожжи», как родная.

— Валить надо, Альберт, — вернулся Распутин к тому, с чего начал.

— Кого? — заинтересованно встрепенулся Потрошилов.

— Ты здесь уже всех «завалил», — Распутин махнул рукой, — теперь отсюда валить надо. Ищут тебя.

— Кто? — Альберт Степанович принялся равнодушно рассматривать остатки жидкости на дне бутылки.

— Все. — Распутин пожал плечами и тоже уставился на бутылку.

— У тебя еще выпить есть? — спросил Потрошилов, посмотрел на Распутина и сам же кивнул.

Отпираться было бессмысленно. Сквозь линзы золотых очков на Клима смотрели глаза, которым нельзя было солгать. Да и, честно говоря, не хотелось.

— Есть, — признался Клим и добавил, — но валить надо!

Они выпили еще. Помолчали. Каждый о своем.

— А конверт у тебя есть? — Алик сложил вчетверо секретное донесение.

— Есть. — Распутин послушно полез в ящики стола. — Держи.

Агент, работающий под прикрытием, с подозрительным придыханием долго облизывал липкую поверхность. Когда наконец послание было запечатано, Потрошилов вскинул голову и энергично провел рукой по волосам, поправляя прическу. Лак «Последний путь» чуть не порезал ладонь. Алик недовольно поморщился.

— Что у меня с головой? Ты что думаешь как врач?

— Думаю — сваливать надо. Ты вчера в морге вместо одного банкира на тот свет оделся. Теперь на тебе одних шмоток тысяч на пятьдесят «бакинских». И это не считая работы! Ты себя в зеркале видел?

— Да. Жуткое зрелище, — честно признался Алик. То, что он утром увидел в зеркале, не могло называться Альбертом Потрошиловым.

— Вот именно. Теперь их крыша считает, что коль уж они тебя подготовили, надо и отправлять…

— Куда? — Альберт Степанович непроизвольно поправил галстук.

— Туда, — махнул рукой Распутин.

Они выпили еще, и тут свершилось предугадываемое чудо. Ждать его пришлось недолго. Концентрация алкоголя на кубический сантиметр тела Альберта быстро достигла критической величины. Инстинкт продолжения рода перед лицом смертельной опасности мгновенно приобрел глобальный характер. Водка начала выдавливать наружу потрошиловское семя. Процесс, как это часто бывает, сопровождался резким ослаблением могучего потрошиловского интеллекта. Альберт нерешительно пошел на поводу у физиологии.

— Знаешь, Клим, уходи один. Вдвоем нам, наверное, не уйти.

В коридоре послышались шаги. Мимо ординаторской прошла женщина. Потрошилов понял это генами. Клим — по стуку каблуков и взгляду Альберта. Глаза милиционера жгли дверь, как гиперболоид инженера Гарина. Распутин убрал под стол початую бутылку.

— Альберт, ты меня пугаешь. Декретный отпуск всей больнице не оплатят. Боюсь, если так дальше пойдет, декрет придется оплачивать и мужикам.

— Причем здесь декрет? — Потрошилов был искренне удивлен.

— Не бери в голову, — Клим снова махнул рукой. — Уходить надо, Алик.

Лицо Потрошилова внезапно изменилось. На какую-то долю секунды он вновь стал похож на прежнего Альберта. Подбородок его задрожал, на глаза навернулись крупные слезы. Он встал, подошел к другу и неуклюже обнял его.

— Знаешь, Клим, меня никогда так никто не называл. Я ждал этого от Люды, а оно — вон как получилось. Ты настоящий друг. Спасибо тебе за все. Теперь уходи. Я чувствую — здесь моя судьба. — Альберт Степанович достал из кармана пиджака платок с элегантным лейблом «Армани» и шумно высморкался. — Ты, кстати, не знаешь, что за помещение рядом с нашей ординаторской? Мне кажется, я слышал там женские голоса. Может, взять бутылочку и зайти к девчонкам на огонек?

Распутин с любопытством посмотрел на своего нового друга. Тот не боялся абсолютно искренне. Клим представил себе экстремальные ощущения от пробега по больнице с похоронной командой за спиной. Более смертельный риск придумать было трудно. В какой-то момент он даже позавидовал Альберту. До такой «безбашенности» любому экстремалу пришлось бы долго тренировать волю. А здесь — все от природы. Натур продукт!

— Альберт, боюсь, не получится. Восемь утра. Девчонки еще ночью по полной программе оттянулись. Поверь мне на слово. Как бы к нам на огонек не заглянул кто. В худшем смысле этого слова.

Распутин приоткрыл дверь и посмотрел сквозь щель в коридор. Там было тихо, как перед грозой. Тем временем Алик нашел под столом бутылку и решительно вцепился в пробку зубами. Попытки откупорить ее отполированным ногтем результатов не дали. Потрошилов обиделся. Еще несколько минут Клим смотрел, как друг пытается отковырнуть пробку дужкой золотых очков. Он явно собирался продолжать веселье. Из больницы надо было сматываться, но Алик, судя по всему, думал иначе.

Клим в отчаянии окинул взглядом ординаторскую, и тут на глаза ему попался график дежурств. В мелких клетках расписания не было ничего особенного. Кривые цифры, проставленные простым карандашом, символизировали однообразную серость врачебных дежурств. И только кое-где, красным, как поощрительный приз в унылой картине будней, стояли круги с вписанной в них крупной буквой «Б».

«Б» передавалась из рук в руки, как переходящее знамя. «Б» была наградой за низкую заработную плату и тяжелый труд. «Б» была отмечена заботливой рукой хирургов в графике красным и символизировала радость от выполнения профессионального долга. «Б» должна была заступить на смену.

— Ты, вот что, Альберт, Посиди здесь. Только тихо. И никуда не уходи! — выпалил Распутин, обрадовавшись удачному совпадению, и скрылся за дверью.

Алик пргнул-таки золотую дужку очков, но пробку отковырял.

* * *

Галина Булкина работала в больнице имени Всех Святых вторую неделю. После скоропостижного увольнения из Скворцова-Степанова. В скованном сознании психиатров не нашлось места для маленьких девичьих слабостей. Ее участие в побеге больных из стен заведения администрация расценила как пособничество. Копнуть глубже, в поисках истинных мотивов неординарного поступка, они не захотели.

Новым местом работы опытной медсестры стало отделение хирургии больницы Всех Святых. Больших отличий от дурдома она здесь не заметила. Разве что буйных было побольше. Появление Галины Булкиной с воодушевлением было воспринято коллективом, что быстро нашло свое отражение в графике дежурств. Выражение «на работу, как на праздник» приобрело смысл и стало лозунгом мужского неограниченного контингента. Жизнь потекла своим чередом.

Обиды Булкиной забылись быстро. Остались только воспоминания о спасителе, вытащившем ее буквально из дерьма. Он, молчаливый и энергичный, приходил к ней по ночам, брал на руки и целовал… Ну и еще его друг, который так красиво говорил.

— Галочка, здравствуй! — Распутин вошел вовремя. Как обычно.

Булкива переодевалась, в глубине души надеясь, что кто-нибудь войдет. И он вошел: В сестринской сразу стало меньше места от распирающей эротичности момента. Полный комплект. Раннее утро, полуголая медсестра, торопливый доктор и шаги в коридоре за дверью. Галя напряглась. Распутин остановился, его дыхание сбилось. Минимум белья открывал максимум тела. Крепкая круглая попка манила всей своей поверхностью одновременно. Булкина повернулась, и ее грудь проделала несколько затухающих колебаний из стороны в сторону. Мозг Распутина заволокло порнотуманом — он был с похмелья.

— У меня к тебе дело, — Клим с трудом произнес слова и нервно сглотнул слюну.

— Сейчас? — Галя удивленно посмотрела на часы. — Скоро смена.

— Ты не поняла, мне нужна твоя помощь. — Клим старался смотреть в сторону. Не получалось.

— Да бросьте, Клим Василич, я с четырнадцати лет все понимаю.

Булкина послушно расстегнула лифчик. Грудь, к удивлению доктора, осталась на месте, несмотря на размеры и угрожающий вес. — Дверь будем запирать?

— Будем! — не задумываясь рявкнул Распутин и тут же осекся. — Нет! Ни в коем случае!

— Согласна. — Булкина пожала плечами и направилась к дивану: — Приляжем?

— Ни в коем случае! — снова завопил Клим и до крови прикусил себе губу. — Зайди в ординаторскую. Срочно. Покажу кое-что.

Он выскочил из кабинета и привалился спиной к двери. Разум торжествовал. Инстинкты потерпели поражение. Обидно было жутко! Но ради друга приходилось терпеть.

— Вот так! — сказал он куда-то вниз и, не торопясь, направился в ординаторскую.

К его возвращению Альберт дошел до половины бутылки и находился в прекрасном расположении духа.

— Ты где пропал? Я уже собирался идти тебя спасать.

— Спасибо, друг, — устало ответил Клим и сел напротив.

— Знаешь, а я тебе завидую. — Потрошилов энергично вскочил и принялся ходить по кабинету. — Вы! Герои в белых халатах! Стоящие на пороге между жизнью и смертью! Борцы и победители, не знающие покоя ни днем, ни ночью!

Альберта растащило на патетику, и Распутин снова убрал бутылку под стол.

— Вы! Неутомимые творцы! Удивительные мужчины и женщины… — Он вскинул ладони вверх, жестами расставляя акценты, и в этот момент в ординаторскую вошла Галя.

— Можно? — невинно произнесла она с порога.

— Нужно! — плотоядно ответил Алик.

Ничего подобного Галина Булкина в жизни не видела. Зафиксированное навсегда лицо и прическа отливали в буквальном смысле вечной красотой.

Принц, запросто распивающий спиртные напитки в ординаторской, смотрел на нее и явно не остался равнодушен. Узкая короткая юбка и полупрозрачная кофточка, застегнутая на одну пуговицу, мало что скрывали.

Галя и Альберт синхронно облизали губы.

— Потрошилов, — с достоинством представился Алик, и добавил, — Альберт Потрошилов.

Офицер милиции кивнул и резко стукнул друг о друга пятками. Ботинки он с утра не надел, потому получилось очень больно. Зато ни один волос на голове не шевельнулся, и только очки немного съехали на нос.

— Галя. Булкина Галя, — в тон ему ответила девушка и поправила юбку. — Что будем делать, мальчики?

— Осмелюсь предложить вам отведать нашего напитка. — Альберт Степанович элегантно качнулся, подавая даме стул;

Распутин закрыл лицо ладонями.

Еще через полчаса в ординаторской начали появляться люди. Это означало, что утренняя пятиминутка длиною в два часа закончилась. Усталые уже с утра врачи равнодушно взирали на устроенный Потрошиловым пир плоти. Красивая женщина, пусть даже вкупе с водкой, не произвела на них особого впечатления. Галю все уже знали, а водку они пили вчера. Поэтому доктора равнодушно облачались в свои халаты и шли «к станку» работать в поте лица, пачкаясь по самые локти Бог знает в чем.

Тем временем Альберт Степанович окончательно покорил сердце доверчивой девушки. Ухоженная длань легла на круглое колено. Галя кротко улыбнулась.

— Галина! А не устроить ли нам в честь знакомства маленький фуршет? — Альберт дернул головой, закидывая назад намертво уложенные волосы, и полез рукой под Галину юбку.

— Здесь нельзя, — произнес за спиной чей-то голос.

— А в чем, собственно, дело? — Потрошилов, оборачиваясь, резко дернул головой, и дужка очков соскочила с одного уха.

— Это больница, и тебя ищут. — Клим заботливо поправил сбившийся на бок аксессуар. — И потом, девушку нельзя компрометировать на рабочем месте.

Алик посмотрел вокруг в поисках девушки, которую нельзя компрометировать, потом сообразил, что речь идет о Гале, и приложил к губам указательный палец:

— Понял. И что делать?

— Выпьем, — твердо предложил Распутин.

— Согласен, — ответил Альберт.

Галю не спросили. Она всегда пила, когда наливали. Алик вернулся рукой на гладкое бедро и жарко произнес:

— Галя. Я хочу познакомить вас с одним моим другом…

— Я согласна, — ответила Булкина, даже не дослушав.

— Его зовут Доктор Ватсон, — закончил предложение Альберт.

— Он с какого отделения? — Галя перебрала в уме всех докторов, которых знала. Их набралось немало, но Ватсона среди них не было точно. Шпательсон и Пенисман были, а вот Ватсона не было. Булкина вопросительно посмотрела на Клима. Тот пожал плечами и снова налил,

— Это хомяк! — гордо произнес Альберт. — Мы живем вместе.

Галина округлила глаза. Такой подлянки романтически настроенная девушка никак не ожидала.

— Как же это? — только и смогла она произнести.

Клим протянул ей стакан. Медсестра выпила залпом. Альберт продолжил:

— У моего друга сегодня день рождения. Я имею честь пригласить вас на торжество!

— Вот это разговор. — Клим сразу оживился. — Я уж думал, ты здесь решил навеки поселиться. А ты не переживай заранее! — Он по-дружески ткнул в бок Галину. — Примем предложение. Пойдем посмотрим, что к чему. Как говорят в хирургии, «Ворвемся — разберемся!» Только вот тебе, Алик, так по больнице ходить нельзя. Вещи отнимут, морду набьют. Надо переодеться.

С этими словами Распутин полез в шкаф. Через минуту из недр антикварного монстра на свет появилась кожаная косуха, вся в заклепках, такие же штаны и огромные ботинки с железными пряжками. В довершение ко всему с верхней полки он достал шлем. с тонированным стеклом-забралом и надписью «Мементо море!» Распутин бережно обтер его чьим-то халатом и протянул другу:

— Носи! В этом тебя бить не станут!

* * *

В больничном холле загадочный мотоциклист под настороженными взглядами московских имиджмейкеров и местных мордоворотов из службы безопасности крупнейшего банка города подошел к почтовому ящику. Его покачивало. Ботинки рокера звякали пряжками в такт шагам. Из-за темного стекла щель для писем была почти неразличима. Но он уверенно попал в нее конвертом с первой попытки. Докладная ушла по адресу. На утреннем совещании в 108-м отделении милиции ее прочитали с чувством. И с выражением. Под несмолкающее натужное хрипение личного состава. Начальник отделения закончил художественное чтение в одиночестве. Остальные сотрудники лежали под столом, переживая приступ дикого хохота. Он усилием воли свел расползающиеся в улыбке губы и недоуменно спросил коллектив:

— То есть я теперь — Юстис?

Из-под стола донеслось сдавленное мычание.