Дух лейтенанта Попова пребывал в смятении. Родион Семенович возненавидел деньги! Причем не их безмятежную экономическую сущность, а сам факт. То есть бумагу. Ее форму, цвет, размер, а главное — вес. То, что деньги не пахнут, он знал. Вернее, слышал. И верил. Хотя нюхал много раз и всегда удивлялся разнообразию ароматов. Зарплата позволяла нюхать в основном мелкие купюры, а потому Попов пребывал в уверенности, что обонятельный спектр билетов Госбанка России находится где-то в диапазоне: общественный туалет — бескостная свинина импортного производства. И вот теперь он познал доступное не всем. Деньги имели вес! Два миллиона триста сорок пять тысяч восемьсот долларов, тщательно пересчитанные мамой трижды, потянули в итоге килограммов на пятнадцать. Мешок больно давил угловатыми пачками на почки и провоцировал радикулитные прострелы в пояснице.

Когда Родион добрался до автобусной остановки, силы его были на исходе. Он с тоской смотрел вслед пролетающим мимо такси и вздыхал. Денег на транспортную роскошь не было. Такие же, как он, простые люди, хоть и не в военной форме, но тоже плохо одетые, кучно столпились под козырьком, согревая друг друга ненавистью к общественному транспорту. По славной северо-западной традиции снег превратился в дождь. Родион мог встать рядом с народом, но не решался. Тем временем дождь разошелся не на шутку. Мешок становился все тяжелее. Усталые руки скользили по мокрой холщовой упаковке. Изредка крупные холодные капли падали с края фуражки прямо за шиворот, отчего пальцы на ногах сводило судорогой. Родион Семенович ежился и тихо поскуливал.

— На службу едет, — вздохнула толстая тетка в недрах толпы и сочувственно покачала головой.

— Точно. В ночное… — со знанием дела согласился не совсем трезвый пролетарий. Он тоже стоял под козырьком, но все равно держал над собой наполовину провисший зонтик, — Зуб даю: в мешке подушка, одеяло и пайка. Я тоже так, когда-то…

Окружающие посмотрели на него с недоверием и снова обратили взор на мокрого офицера. Родион Семенович на всякий случай перестал скулить.

— Однако, мокро, — вдруг ни с того ни с сего произнес стоящий в углу маленький человеке раскосыми чукотскими глазами.

Люди молча с ним согласились и снова посмотрели на Родиона. Тот по привычке улыбнулся им в ответ.

— Однако, дождь, — не унимался человек, внешне напоминающий чукчу.

— А знаете, товарищи, ведь и правда! Давайте все-таки его позовем. Он так совсем промокнет и заболеет, а ему еще всю ночь нас защищать… так сказать, — солидно высказался мужчина интеллигентного вида и принялся с усердием протирать очки.

— Вот я так и знала! — взвилась вдруг толстая тетка. — Без вас, умников очкастых, никак не обойтись. Вечно во все нужно свой нос засунуть. Начитались книжек и учат всех. Уж как-нибудь без вас разберемся, кого звать, а кого и послать…

Она с намеком посмотрела на очкарика, и толпа вокруг него сразу как-то расступилась.

— А ну позови его! — Тетка ткнула в бок пролетария, и у того провисла вторая половина зонта. — Видишь, мокнет бедненький. Совсем военных замордовали. За людей не считают. Хоть бы плащик какой выдали.

— Вы меня, конечно, извините, но откуда им его взять, плащик-то? — Интеллигент снова надел очки и смело взглянул в лицо опасности в лице скандальной тетки. — У них сейчас, я слышал, финансирование хуже, чем в науке. Выживают кто как может. Подрабатывают по ночам. Ларьки охраняют…

— Однако, дождь и холодно, — негромко, но настойчиво донеслось откуда-то снизу.

На этот раз туда никто не посмотрел.

— Ладно. Зови, говорю! — Тетка снова ткнула гегемона в бок.

— Солдатик, иди сюда, — ласково пропел тот и призывно помахал зонтом, при этом обрызгав всех соседей по остановке.

— Спасибо! Огромное спасибо! — затараторил Родион Семенович, залезая под спасительную крышу и закрывая спиной гадкую надпись. — Дождь, знаете ли. И холодно.

Все посмотрели куда-то в угол. Родион тоже посмотрел, но ничего там не увидел и пожал плечами.

— Ладно, все будет хорошо. Намаялся, защитник. Давай поклажу-то твою, пристроим здесь где-нибудь.

Пролетарий по-хозяйски ухватился за поповскую ношу и, прежде чем тот успел что-нибудь сказать, ухнул мешок на край скамейки. Холщовая ткань не была рассчитана на столь грубое обращение, а потому издала злобный треск и лопнула всем своим нижним швом. Толстые пачки зеленых денег хлынули из мешка сказочным киношным водопадом…

Люди стояли молча. Они смотрели на Родиона Семеновича без уважения. Всем почему-то было ясно — деньги не его. А если не его, то и нечего ими бросаться, как своими. Приближаться к очагу финансового благополучия нечестного лейтенанта никому не хотелось, и народ сбился в злобную кучку у самого угла остановки.

Тем временем Родион Семенович, извиняясь всем телом сразу, собирал в мешок вещественные доказательства. Он старался делать это быстро, отчего движения его стали размашистыми, неточными и, по мнению общественных обвинителей, омерзительно алчными. Купюры никак не хотели укладываться назад в мешок в том же порядке, в котором их утрамбовала мама. И когда Попов закончил, мешок стал почти в два раза больше, чем раньше, что окончательно расстроило людей. А больше всех — толстую тетку и пролетария.

— Зарплату выдали? — ехидно спросил работяга и призывно повращал глазами, приобщая тетку к разговору.

Она с удовольствием выпустила жало:

— Небось сразу за два месяца. Хорошо хоть зелеными получил! А то в рублях-то и не унести. Всей частью перли бы…

Родион Семенович растерялся. Объяснять людям, что в мешке вовсе не деньги, а всего-навсего вещественные доказательства, не имело смысла. Ему бы никто не поверил, а вот побить могли.

— Это не мое, — тихо произнес Попов и взялся за край мешка.

— Само собой! — согласился пролетарий и хватко уцепился за другой край.

— Тогда чье? — Толстая тетка обняла мешок посередине.

— Народное! — патетически произнес интеллигент и на всякий случай убрал очки в карман.

Слово, как известно, не маленькая жадная птичка. Оно вылетело и, как всегда, все испортило. Тихая революция на одной отдельно взятой автобусной остановке споткнулась о него на самом интересном месте. Практически подошел к концу этап «отнять». Оставалось только «поделить». Но тут традиционно влезла бессмысленная интеллигенция. Не сказать чтобы людям стало стыдно, но откровенно «дербанить» чужое на мелкие части уже не получалось. Отдавать все очкастому лейтенанту тоже было нельзя. И тут прозвучало еще одно слово, которого так долго ждали:

— Оборотень!..

Громкий шепот донесся откуда-то из самого угла бурлящей остановки. В наступившей тишине над Поповым зависла карающая справедливость. Толпа отшатнулась, будто он и впрямь мог покрыться шерстью и кого-нибудь укусить. И только пролетарий и его подельница демонстрировали полное отсутствие суеверий. Они уверенно продолжали считать мешок своим. Вместе со всем его содержимым. Даже если бы Родион Семенович внезапно начал рычать и демонстрировать клыки, они бы вряд ли испугались. Скорее всего, сноровисто придушили бы животное без сожаления, и все. Но Попов оставался простым офицером, а душить военных прилюдно у нас пока еще как-то не принято.

Над остановкой плотным невидимым колпаком застыла тишина. Каждый думал о своем, но в основе этих размышлений, как обычно, лежали чужие деньги. Деньги большие, мысли тяжелые.

— Милиция-я-я! — тихонько воззвал к разуму окружающих Родион Семенович.

Инстинкт сработал. Зеленый туман с изображением господина Франклина внезапно рассеялся.

— А ведь он прав, товарищи, — радостно произнес очкарик-интеллигент. — Ситуация, прямо скажем, не простая. Тут без милиции не разобраться.

— Ага! Они там быстро разберут… ся. — Тетка еще крепче обняла мешок, и он начал угрожающе потрескивать.

— А вот и нет! — Интеллигент с торжествующей улыбкой достал из кармана изрядно подмоченную газету и забегал по строчкам глазами. — Вот, слушайте! «Нет! Это еще не конец! Общество смело может смотреть в будущее, пока на защите его интересов стоят такие люди, как Павел Карлович Холодов! Надежда и опора нашей ослабевшей, но не сломленной правоохранительной системы! Новый прокурор города с первых дней своего назначения вступил в решительную схватку с преступностью и уверенно одерживает одну победу за другой! Ничто не может скрыться от всевидящего ока Холодовской Фемиды! Безупречный послужной список нового прокурора, беспощадность к любым проявлениям лжи и бескомпромиссность к нарушениям закона — вот принцип его жизни! Вот он, свет в конце нашего тоннеля!»

Интеллигент аккуратно сложил газету и снова засунул ее в мокрый карман поношенного пальто. Несмотря на двусмысленность концовки, общий тон статьи всем оказался ясен.

— В отделение, понятно, вести его нельзя — откупится, — рассудительно сказал пролетарий, не выпуская из рук край заветного мешка. — А к прокурору города вот так запросто не пройдешь. Там все по записи, по пропускам. Уж я-то знаю…

Все снова с интересом осмотрели его с ног до головы и как-то сразу поверили.

— А мы взятку дадим! Швейцару на входе! — Ушлая толстая тетка, от которой за версту тянуло рынком мелкорозничной торговли, убедительно мигнула обоими глазами.

— Там не швейцар, там часовой! — с сомнением поправил ее пролетарий.

— Значит, на полтинник больше дадим! — ни на секунду не задумавшись, подсчитала тетка разницу в стоимости.

— И где мы возьмем? — Интеллигент всем видом демонстрировал обычную для своего класса неплатежеспособность.

— Поищем! — Женщина уверенно хлопнула по мешку, и тот отозвался недовольным треском.

Через полчаса у здания городской прокуратуры остановился КамАЗ, наполовину груженный щебенкой, поверх которой копошились перепачканные мокрые люди с умопомрачительно одухотворенными лицами. Все они дружно держались за холщовый мешок, подозрительно надорванный в нескольких местах. В дальнем углу кузова на корточках сидел лейтенант Инженерно-Космических войск и затравленно глядел прямо перед собой.

— Приехали! — ворчливо сообщил водитель КамАЗа, поглаживая в кармане новенькую стодолларовую купюру. — Кузов поднимать, или сами слезете?

— Без сопливых! — огрызнулась женщина, крепче всех вцепившаяся в мешок. Не выпуская его из рук, она двинулась на выход, утопая в щебенке. Народ послушным молчаливым стадом последовал за ней. У края кузова женщина остановилась: — Оборотня забыли!

Люди остановились, как хорошо организованная группа зомби, и невидящими глазами уставились на Попова. У здания прокуратуры внезапно всем стало ясно, что денег они не получат. Опыт подсказывал, что вмешательство правоохранительных органов, как правило, сильно уменьшает количество денежных знаков на единицу населения. Но сделать уже ничего было нельзя. Никто не хотел останавливаться. Руки народа будто прилипли к заветному скоплению нерусских ассигнаций. А ноги сами несли их вперед. Если деньги нельзя присвоить единолично, значит, они не должны достаться никому.

Родион Семенович тяжело поднялся. Как утомленный путник в пустыне, он преодолел несколько метров зыбучей щебенки и неуклюже перевалился через металлический борт КамАЗа.

— Кидайте, — обреченно произнес он и протянул руки вверх в последнем интеллигентском порыве помочь людям.

— Во! — дружно донеслось из кузова, и на Родиона посмотрели около десятка фигообразных композиций разной степени тяжести.

Павел Карлович Холодов сидел в своем кабинете и напряженно всматривался в портрет, висящий напротив. Твердый проницательный взгляд президента, казалось, смотрел в самую душу, профессионально налаживая там агентурную сеть. Прокурор не сопротивлялся. Ему нечего было скрывать. Но легче от этого не становилось. Какая-то мысль грызла его изнутри, вот уже второй час не давая покоя. Холодов еще раз открыл папку с данными последней инвентаризации здания прокуратуры. Длинный крепкий палец с беспощадно коротко остриженным ногтем снова замер на подозрительной строчке. «Портрет Президента РФ одна шт. в металлической рамке под стеклом» при всем уважении к главе государства никак не мог соответствовать заявленной стоимости в тысяча триста пятьдесят шесть рублей семьдесят три копейки. Здесь явно было что-то нечисто. Рука сама потянулась к блокноту с надписью «На вечную память». Щелкнул кнопкой черный прокурорский «Паркер». Вылезло наружу карающее жало стержня… и вдруг раздался негромкий стук в дверь. Холодов поморщился. Во-первых, он не любил, когда между ним и правдой что-то вставало. А во-вторых, он терпеть не мог такого негромкого стука, будто визитер надеется, что его не услышат. В этом стуке было что-то нечестное.

— Войдите! — решительно произнес Павел Карлович и с сожалением захлопнул блокнот.

— Можно? — раздалось из-за двери.

— Еще повторить?! — Холодов взялся за край стола.

Дверь медленно открылась. Прокурор снова поморщился.

В проеме стоял лейтенант Инженерно-Космических войск. В руках он держал большой грязный мешок, надорванный в нескольких местах. На заднем плане можно было рассмотреть хаотично двигающуюся группу людей, несмело подталкивающих лейтенанта в спину.

— Извините, — тихо произнес офицер и поставил мешок на пол.

— А есть за что? — Пара темно-серых, почти стальных глаз тяжело уперлась лейтенанту в грудь.

— Есть, есть! — донеслось из коридора.

Кто это сказал, понять было невозможно, но этот человек заранее Холодову не понравился.

— Что в мешке?

— Деньги. — Лейтенант застенчиво покраснел, словно произнес что-то неприличное.

— Много?

— Два миллиона триста сорок пять тысяч восемьсот… — Родион Семенович вспомнил водителя КамАЗа и старшего сержанта на входе в прокуратуру и поправился: —…Триста сорок пять тысяч шестьсот долларов США.

В кабинете стало тихо. Движение в коридоре тоже прекратилось.

— За что? — Прокурор цепко впился глазами в лейтенанта, отчего у того забурлило в животе.

— Не знаю, — честно ответил Попов и опустил голову.

Павел Карлович Холодов вздрогнул. Пожалуй, впервые за последние несколько лет перед ним стоял человек, который говорил чистую правду. Прокурор это знал точно. Он почувствовал правду каждой клеточкой своего измученного ложью тела. Его мозг принял ее и раскрылся ей навстречу. Серо-стальные глаза приняли более мягкий алюминиевый оттенок.

— Лейтенант, пройдите в кабинет. Остальные — ожидайте в приемной.

Через час дверь прокурорского кабинета распахнулась. Мимо ожидающих торжества справедливости людей быстро прошел сам Холодов, а за ним, еле успевая, с мешком в руках почти бежал Родион Семенович. Все разрывы на мешке были аккуратно заклеены скотчем, отчего тот сильно напоминал мумию, обмотанную бинтами.

— Все свободны! — бросил на бегу прокурор.

— И то слава богу, — негромко прокомментировал интеллигент.

— Однако, странно, — согласился с ним человек с раскосыми глазами чукчи.

— Все они тут оборотни! — поставила точку толстая тетка и взяла под руку пролетария: — Есть предложение…

— Согласен, — отозвался тот.