Последний звонок прозвенел по Теплому зимой. На следующий день после сходняка. Ужас Заполярья домотал последний срок. Он не зря считался легендой. Просидеть на вечной мерзлоте четверть века удавалось только полным отморозкам. Все же Колыма — не курорт с минеральной водичкой. Но на выпускной бал, даже по поводу законного освобождения, времени не было. Как и на долгие проводы. Где-то в далеком Петербурге Теплого уже ждал прокурор, приговоренный воровской сходкой к крайней мере. Суровый метеоритный бизнес требовал немедленного вмешательства.

Однако выпихнуть легендарного зека из родимого барака совсем не попрощавшись не позволял этот… ну, как его… типа этикет. Авторитеты зоны имени демократа Чернышевского долго совещались по щекотливому процедурному вопросу. Садиться за праздничный стол с воплощением кошмара народ шугался. Неизвестно, что могло прийти в отмороженную голову Теплого. По бараку шныряли нехорошие предчувствия. Матерые урки потихоньку дрожали за свои дубленые шкуры. Наконец «пустые базары» стали стихать. Все взгляды устремились на Моченого. Пахан наморщил лоб и поставил на дискуссии жирную точку, полную могильного оптимизма:

— Будем провожать в бане. Тама — кругом кафель. Если чё, отмоем влегкую…

Верный шестерка по кличке Гнида обреченно вздохнул и полез в общак. За баню нужно было отлистать спонсорскую помощь вертухаям. Жара на Колыме, конечно, продавалась, как и все в мире, но по очень жесткому тарифу.

Торжественное мероприятие состоялось вечером. Особо доверенные «чушки» до блеска вылизали парилку, накрыли стол в предбаннике и попрятали подальше мыльницы с острыми краями. Авторитеты расселись по углам и начали заранее бздеть в ожидании прощальной встречи. Теплый пришел последним. Его синяя от наколотых крестов рожа зверски кривилась. Или это просто казалось бодрящимся зекам с перепугу и в полумраке.

— Пойдем погреемся? — подобострастно улыбаясь, спросил Гнида.

— Базара нет! — тут же кивнул Моченый, надеясь побыстрее выпихнуть кошмар на волю, и начал стаскивать ватник.

— Штохать так штохать, — согласился жуткий киллер.

Остальные авторитеты вздрогнули и послушно приступили к вялому мужскому стриптизу. Их дрожащие руки то и дело замирали на полдороге, а косые взгляды невольно соскальзывали на обнажающегося Теплого. Открывшаяся перед ними картина впечатляла. На легендарного убийцу нельзя было смотреть без паники. Все пространство от щек до пальцев ног покрывала вязь сине-красно-черноватой росписи. Символика рисунков больно била по глазам абсолютной нереальностью. В убогие уголовные рамки она не помещалась. А непонимание рождало страх.

Браток Сева, несмотря на богатырское здоровье и крутые «завязки» на воле, блатные порядки понимал с трудом. Образ разрисованного киллера не влезал в накачанный ум. Мускулистый лоб вспотел от непоняток, и Сева натужным шепотом спросил соседей:

— Братаны, а чё у него на спине-то ни хрена картинок нету?

Харизматически мохнатые усы Шашлыка жалобно шевельнулись. Кавказец суетливо закашлялся, путаясь в спущенных штанах. Неприметно затаившийся в углу старый форточник Ваня-Шнифт ядовито прошипел, не снимая майки:

— Это ж Теплый! Он очком небось ни к кому не повернется!

Просветленный новым уголовным знанием, Сева оторвался от созерцания росписей на животе главного душегуба Колымы. И сразу же узрел разноцветные купола храмов, художественно выколотые во всю волосатую спину Моченого. Браток тихонько закрыл рот и порозовел, как начинающая проститутка. Уголовные понятия в очередной раз поставили его в тупик. Остальной народ, имеющий татуировки героического содержания на тыльных частях тела, как-то засмущался и начал бочком пробираться в сторону парилки. Последними уходили пахан с Гнидой. Шестерка робко извлек из заначки скромный подарок в честь праздника. От щедрот общака уходящему полагался прикид для воли. Теплый развернул полученный сверток. Внутри оказалось длинное демисезонное пальто, вышедшее из моды еще в позапрошлом веке. Подарок Теплому понравился, и он плотоядно протянул:

— Што-оха!.. — Матерый киллер явно хотел поговорить на прощание.

Рот между синими крестами на щеках приоткрылся, как могильник для потенциальных слушателей. В предбаннике стало зябко. Моченый чуть вздрогнул и, пригнувшись, заковылял в парилку. Даже вроде и не очень торопясь. Правда, напрочь забыв отстегнуть протез. Следом тенью метнулся Гнида. Поболтать с говорящей легендой тет-а-тет идиотов не нашлось. Гулко хлопнула дверь парилки. Авторитеты немного поборолись за место на дальней верхней полке и замерли. Несмотря на жар от раскаленных камней, по их шкурам ползли мурашки. Зеки чуяли, что париться с Теплым — развлечение смертельно опасное.

Прошло три минуты. Никто не вошел. Ваня-Шнифт посинел губами, готовясь к очередному инфаркту. Шашлык тихо заскулил. Страх докатился до полного ужаса.

— Кирдык! — пробормотал Сева, выражая общее мнение.

Время тянулось длинным плевком лагерного туберкулезника. Снаружи доносились приглушенные мокрые шлепки, похожие на удары кастетом по сырому мясу. Может, конечно, это был просто-напросто плеск воды в гулкой душевой. Но клясться мамой в этом никто бы не стал…

Оставшись в одиночестве, Теплый задумчиво почесал левую ногу. Татуировки, нанесенные немецким фломастером, почти въелись в кожу. В целях поддержания имиджа освежал он их часто, а потому мылся редко. Но теперь, перед освобождением, можно было и расслабиться. В конце концов, в свободном мире люди прекрасно обходились и без накожного импрессионизма. Вслед за левой ногой зачесался пупок, обрамленный непереводимыми иероглифами. Душ манил в объятия теплых водяных струй. Не в силах побороть искушение, легендарный киллер сделал шаг в сторону, словно собираясь совершить побег от криминальных условностей. Зуд покатился по всему телу. В раскрашенных руках хрустнула мочалка. Желание помыться перед выходом на волю стало нестерпимым. А терпеть Теплый не умел…

Через двадцать минут ожидания загнанные в парную ловушку авторитеты напарились до истерики. Моченый отстегнул раскалившийся протез, скинул его с верхней полки и прорычал, как загнанный зверь:

— Гнида! Глянь наружу!!!

Потная лысина шестерки жалобно сморщилась, став похожей на огромную пожилую мошонку.

— Папа, он же мне глаз высосет!

Остальные авторитеты заерзали, стремясь исчезнуть из поля зрения пахана. Шнифт для отмазки схватился за сердце и прилег. Но инфаркт случиться не успел. Нижняя половина старой воровской спины попала на протез Моченого. Вместо рубца на сердце вышел ожог на заднице. Древний зек ахнул и отключился. Запахло паленым мясом. Под гипнотизирующим оком смотрящего Гнида приоткрыл дверь парилки. Следом за ним в предбанник вывалилось облако пара, затрудняя обзор. Теплого видно не было. Только из душевой слышался шум льющейся воды, сопровождающийся омерзительным хрустом мочалки. Гнида поспешно вернулся назад. Дверь захлопнулась. Шестерка метнулся к уху Моченого и доложил:

— Моется, век свободы не видать!

— Беспредел, да-а?! — ошеломленно пробормотал Шашлык.

Зачем мыться перед тем, как вспотеть, было непонятно. А значит, опасно. Авторитеты посидели еще немного. Из душевой доносился едва слышный скрип мочалки о разукрашенное тело. Перегревшимся зекам он казался скрежетом перегрызаемой оконной решетки. Выходить никому не хотелось. Теплый не появлялся. Жара в парилке стала невыносимой. Очнувшийся Шнифт жалобно проскулил:

— Чтоб я так мылся!..

Первым не выдержал Сева. Новое поколение боялось как-то по-другому. Наверное, потому, что толком не знало легенд и мифов про Теплого. Браток напряг бицепсы и пополз к выходу. Пока камикадзе проталкивался из тесноты, Гнида не задумываясь, чисто по мнению, подсунул ему под пятку мыло. Сева поскользнулся, замахал руками, взлетел и приземлился рядом со Шнифтом на протез Моченого. Железная нога, лежащая отдельно от пахана, зашипела. Количество обожженных задниц удвоилось. Вой пострадавшего и вонь паленого мяса выплеснулись из парилки одновременно. Затравленно озираясь, браток вывалился наружу, с ходу прицеливаясь пятой точкой в тазик с холодной водой.

В окутанной клубами пара душевой затравленный взгляд дезертира выхватил основные детали пейзажа. Лилась вода, на полу синели пятна неясного происхождения, возле предбанника маячил незнакомый розоватый мужичок… Теплого не было! Сева втянул голову в бугристые плечи, с облегчением шлепаясь в таз. Жжение проползло от бедер к икрам и стихло. На место боли предательски влез страх. Теплый по-прежнему никак не выдавал своего присутствия. Браток уставился на розового мужичка. Судя по отсутствию наколок, тот был просто никем. Так сказать, ноль по шкале уголовной иерархии. Вроде начинающего «чушка». Сева вылез из тазика, продолжая бояться, и спросил:

— Эй! Ты Теплого видел?

— Нет, — мгновенно ответил мужик, но его быстрый взгляд непроизвольно метнулся к широкой зарешеченной дыре слива. Туда от разноцветной лужи на желтом кафеле, зловеще изгибаясь, стекали таинственные синие ручейки.

Сева походя пнул «пустое место» мужского пола, чтоб не путался под ногами:

— Брысь!

Розоватый мужик отлетел в сторону, послушно выпадая из сферы жизненных интересов братка. Потом до Севы дошел смысл происходящего. Он взвыл дурным голосом и рванул обратно в парилку. Дикий рык сотряс кафельные стены:

— Папа!!! Нету! Нету его!!!

Старенький Ваня-Шнифт, не успев осознать важность новой информации, услужливо подсунул Севе под пятку все тот же обмылок. Ворвавшееся в парилку тело воспарило и рухнуло. Рык братка превратился в вой. Авторитеты одобрительно замычали, и только затем до них дошла суть сообщения. Моченый скрипнул зубами и прошипел:

— Ша!

Вой и гул моментально оборвались тишиной. Народ оцепенел. В полном молчании они посидели еще немного. Негромко потрескивали красные камни в глубине печки. Чуть похрустывал протез пахана, воняя горелой кожей. Снаружи не доносилось ни звука. И тогда Моченый поднялся с верхней полки. Последний глаз смотрящего зыркнул на окаменевших соратников. Хриплый бас хлестнул по нервам:

— Сам пойду!

В полном молчании он сполз вниз. Дверь в преисподнюю, в смысле — в душевую, распахнулась как бы сама собой. Верный Гнида подставил плечо. Моченый героически сплюнул и вышел. Шнифт тоскливо промычал вслед потной спине пахана:

— Может, мы пока погреемся?..

Но жара, видимо, расплавила авторитетам инстинкт самосохранения. Они, как стадо лемуров, ломанулись за вожаком. Возможно, на убой. Лишь бы кодлой. Толпа выплеснулась навстречу смертельной опасности и замерла в изумлении… Душевая была пуста! В предбаннике тоже никого не наблюдалось. На полу валялись кирзовые сапоги и ватник Теплого. Сверток с цивильным шмотьем исчез. В зарешеченное сливное отверстие лениво уползала последняя синяя струйка.

— Мылся, мылся… и смылся! — ошарашенно прошептал Шнифт.

Гнида повернул недоумевающее лицо к Моченому:

— Прикинь, папа, он же и так на волю откинулся! На хрена ему вот так вот… сливаться?!

Пахан задумчиво поскрипел зубными протезами, соображая, на кой действительно хрен легендарному мокрушнику понадобилось исчезать не попрощавшись. В устойчивой системе мировоззрений Моченого подходящего объяснения не нашлось. Тогда он озвучил первое, что пролезло в глотку:

— Не сечешь, сявка?! Ему даже Хозяин до фени. Ему на волю просто так выйти — впадлу!

Получилось интригующе и убедительно. Стоящие за его спиной авторитеты гулко ахнули, потрясенные нечеловеческой глубиной нового понимания «крутизны». Даже многострадальный Сева выполз из дальнего угла парилки, обеими руками держась за обожженные ягодицы. Тихий стон прошелестел по бане и вылетел на простор зоны имени демократа Чернышевского, как последнее «прости» вслед испарившейся легенде Заполярья.

Колымская осень уныло швыряла серую морось на дырявые крыши бараков. В остывающей бане сидели потрясенные авторитеты. А по дороге к ближайшей станции шел человек. Его чистая розовая кожа чесалась и мерзла. Поднятый воротник старомодного драпового пальто натирал уши. В кармане человека шелестела справка об освобождении на имя Карла Ильича Теплова…

* * *

Средние Косяки были форпостом цивилизации посреди тайги. В отличие от окружающих деревень они имели собственную железнодорожную станцию. А посему жили суматошно, как и положено привокзальному поселку. Соответственно, здесь имелись и все основные приметы современности. Центральная площадь бугрилась асфальтом. Над местным двухэтажным «Белым домом» из красного кирпича болтался выцветший трехцветный флаг. И конечно, на каждом углу стояли ларьки с шавермой…

Жизнь в поселке Средние Косяки провинциально-старательно кипела. Местные жители плескались в суетливом потоке событий. Они как бы и не подозревали о существовавшем в нескольких километрах параллельном исправительно-трудовом пространстве. А оно все-таки существовало. Вырвавшийся из его липких объятий Карл Ильич Теплов добрался до окраины Средних Косяков в полдень. Он отвык от воли. Тем не менее вступать в новую жизнь было необходимо. В этом условно-свободном мире у него имелись очень важные дела. Перед решающим нырком в пучину цивилизации Карл Ильич присмотрелся и принюхался. На первый взгляд и нюх ничего подозрительного не обнаружилось. Но остальные чувства, особенно шестое и седьмое, подсказывали, что мир непоправимо изменился. Неизвестно, в какую сторону. Но сильно…

Теплов вошел в поселок и остановился. В окне ближайшего дома появилось и замерло за компанию его собственное отражение. Он немного подумал и оскалился. Однако зловещие кресты на щеках были отмыты. А без них оскал превратился в просто скептическую улыбку. Очищение кожи от уголовного наследия преобразило легендарного Теплого в никому не известного гражданина Теплова. В новой, изменившейся жизни он снова стал никем. Как много лет назад, еще до знакомства с органами государственной безопасности. Казалось бы, этот печальный факт должен был испортить новоиспеченному гражданину настроение. Однако за худощавыми плечами Карла Ильича была такая жизненная школа и такие знания о людских слабостях, что он даже без наколок чувствовал себя хозяином любого положения.

Карл Ильич перестал корчить рожи пыльному стеклу и сунул руки в карманы. У его ног лежала несколько запыленная и привычно грязноватая страна. И ее предстояло освоить и покорить. Для человека, ставшего легендой на Колыме, это не составляло проблемы. Единственная сложность заключалась в адаптации к современности. Ее нужно было завершить быстро. Желательно до встречи с прокурором, когда-то тоже носившим фамилию Теплов…

Первый контакт с эрой компьютеров и олигархов состоялся в грязноватом привокзальном переулке. Карл Ильич свернул туда в поисках дороги к железнодорожной станции. И остановился. Странно одетый подросток стоял возле плохо покрашенной металлической будки. Судя по знакомым очертаниям, это был киоск «Союзпечати». А судя по вывеске — нет. Теплов недоверчиво сложил буквы в слова. Буквы оказались заграничными. Слово — смутно знакомым. Пронзительный шепот стряхнул холодные капли осеннего дождя с ближайших кустов:

— Кока-кола?!

Подросток оторвался от изучения разноцветной витрины и обернулся на необычный звук. Теплов изумленно присвистнул. Вполголоса. Чтобы не испугать ребенка. Но здесь, на воле, его никто не знал. Его здесь не боялись. Вместо того чтобы ошалеть от столкновения с легендой Колымского края, прыщавый пятнадцатилетний акселерат равнодушно сплюнул и снова уставился на ядовито-красочный ассортимент. Карл Ильич облегченно расхохотался. Внедрение в современность стартовало неплохо. Жизнь начиналась с чистого листа! Он энергично потер друг о друга розовые, хорошо вымытые ладони и шагнул по направлению к идеологически взрывоопасной вывеске.

Навстречу ему услужливо распахнулся убийственно многообразный мир нерусских товаров. Потрясение оказалось велико. Уверенная поступь Теплова тут же превратилась в мелкие шажки. Из глубины души выполз полузадушенный хрип. Звериное рыло капитализма пялилось на Карла Ильича с витрины преступными этикетками «Марлборо», «Кэмел», «Наполеон» и той самой идеологически вредной кока-колы!!!

— Штоха! — просипел он, еще не веря в крушение социалистической морали.

Конечно, до зоны доносились разные слухи. В том числе и о победоносном возвращении на просторы Родины проклятого капитализма. Но легендарный зек никогда не прислушивался к пустой болтовне. Это его должны были слушать. Слушать очень внимательно. И бояться… И вот теперь он оказался не готов к переменам. Выйдя на свободу через каких-то двадцать пять лет, Теплов попал в чужую страну!

— Штоха! — машинально повторил он.

Прыщавый туземец покосился на странного дядьку и поддакнул:

— Стопудово! Тариться надо в маркете! Голимое палево!

Карл Ильич не понял ни слова. Но снисходительно кивнул, решив молчать, пока не овладеет незнакомым лексиконом. Туземец купил зажигалку и, шлепая по лужам вражескими кроссовками «Адидас», направился в загадочное марево современности. А Теплов остался. Странная мысль приковала его к заплеванному пятачку перед киоском. Воспоминания вылезли из четвертьвековой мглы и уверенно подтолкнули к невероятной догадке… Когда-то, давным-давно, в эпоху расцвета социализма, именно он, рядовой художник-оформитель, усердно внедрял западную культуру в массы. Ох, не зря всевидящее око КГБ выделило его из серой кучи советской интеллигенции! Гениальное прозрение пало на седеющую голову Карла Ильича с низкого осеннего неба. Ростки, посаженные им — подсознательным борцом за свободу выбора — успели дать всходы! КГБ спохватился поздно! Компетентные ведомства не уследили!!!

— Проросло! — потрясенно шепнул Теплов, невольно улыбаясь символам буржуазной идеологии, как старым знакомым.

Загадочная дымка новой эры начала рассеиваться. Многое стало понятно. Но кое-какие загадки все же оставались. Он нащупал в кармане пальто портмоне из кирзовой кожи, входившее в подарочный набор уходящему зеку. Внутри лежали рубли непривычного вида, выданные в качестве командировочных из недр общака. Продолжая знакомство с новым миром, Карл Ильич молча ткнул пальцем в потрясающее капиталистическое изобилие. Продавец так же молча сложил коньяк, лимонад и сигареты в полиэтиленовый пакет, потом отсчитал сдачу.

Дегустация реалий современности состоялась за кустами. На тризне по Советскому Союзу присутствовали двое. Рядышком с господином Тепловым — победителем коммунизма — пристроилось чувство радостного предвкушения. Оно гаденько хихикало и сладко причмокивало. Желтоватый коньяк булькнул в пластиковый стаканчик. По загаженной природе Средних Косяков поползли испарения «Наполеона». Некрупный нос не очень молодого человека втянул их в себя… Неожиданно волосы в трепетных ноздрях дрогнули и встали дыбом. Теплов задышал чаще, принюхиваясь, как пограничный пес Вялый. Запах был до боли знаком!

Боясь поверить в невозможное, Карл Ильич одним глотком покончил с «Наполеоном». Вместе с натужным выдохом из глубины побеспокоенной утробы вылетел ироничный смешок. В тот же стаканчик шипя пролилась кока-кола. И снова раздался смех. Потом кусты окутались едким табачным дымом. Настал черед «Марлборо»… Смех перерос в хохот. Вкус коньяка оказался знакомым до изжоги. Аромат дешевого молдавского бренди невозможно было спутать ни с чем. Кола отдавала полынью и ванилином, а американские сигареты источали родную вонь отечественной «Примы»!

Теплов перестал смеяться и глубокомысленно икнул. Истина открылась ему во всей ее гениальной простоте. У отечественного капитализма оказалось вполне человеческое лицо! Вернее — жуликоватая отечественная морда. Культовые западные символы превратились в обычное русское фуфло! Убегая от опостылевшего социализма, родная страна привычно рванула своей особой окольной дорожкой…

Карл Ильич гордо ухмыльнулся. Интуиция подсказывала, что в ТАКОМ новом мире ему отыщется теплое место. В конце концов, разве не он в далеком прошлом был первопроходцем национального прогресса, раскрашивая акварелью сигаретные пачки и бодяжа коньячный спирт во французские бутылки?! И вообще, раз страна превратилась в одно большое фуфло, то уж король мистификаций, иллюзий и подделок вполне мог чувствовать себя здесь как дома!..

Карл Ильич выбрался из кустов. Пора было внедряться дальше. Его ждали прокурор и метеориты. На встречу с ними следовало прибыть во всеоружии. То есть зная о современности все. Он аккуратно затушил окурок и зашагал в центр Средних Косяков.

Народу здесь было больше. Ларьки стояли гуще. А цивилизация лезла в глаза огромными рекламными плакатами с нереально грудастыми полуголыми девицами. Теплов даже не подозревал о революционной роли силикона в судьбе женщин. Но интуитивно хмыкнул:

— И тут — фуфло!

На центральной площади поселка клубился товарообмен. Все торговали всем. Вокруг очагов деловой активности кишели россияне. В основном — усатые брюнеты с хищными орлиными носами. Чем ближе к торговым точкам, тем гуще. Россияне громко смеялись и гортанно кричали не по-русски. Карл Ильич присмотрелся повнимательнее и перевел дух. Первое впечатление, что он случайно забрел на Кавказ, оказалось ошибочным. Скорее уж Кавказ не случайно забрел на бескрайние колымские просторы. Как проходящий мимо торговый караван. Коренных жителей все же было больше. Пусть и не намного. На театре торговых действий они играли роль покупателей.

Очутившись среди толпы, Теплов снова ощутил себя иностранцем. В пестрой мешанине людей, слов и событий разобраться без подготовки было невозможно. Знание нового языка требовалось немедленно. Времени на его неспешное изучение колымский сходняк ему не отпустил… И тут на глаза попалась вывеска из прошлого. На невысоком облупленном здании было написано: «Дом культуры». Карла Ильича неумолимо потянуло к островку советской жизни, будто потерпевшего кораблекрушение моряка к последней крысе, спасшейся с родного корабля.

Около приветливо распахнутых дверей толкался народ. Видимо, культурные ценности действительно были вечны. Тут же имелось окошечко кассы и афиша, исполненная в лучших отечественных традициях. То есть красным по желтому. Вот только название фильма оказалось каким-то странным. Карл Ильич недоуменно пожал плечами и прочитал вполголоса:

— «Матрица».

По многолетней привычке Теплов властно ухватился за первое подвернувшееся плечо. Ему были нужны разъяснения, и он собирался их получить! Внезапно его взгляд уперся в уже знакомое прыщавое лицо. Юный туземец стоял на ступенях Дома культуры и отрешенно пялился в пространство. Несколько ошалев от внезапного рывка, он шмыгнул носом:

— Что надо?

Теплов решительно кивнул, одновременно качая головой в разные стороны. Продвинутый абориген Средних Косяков озадаченно проследил за пантомимой и понимающе хмыкнул:

— Прикольно.

Карл Ильич тоже хмыкнул. Нужно было найти общий язык с современником. Но подходящих слов в запасе не находилось. Пауза неприлично затягивалась. Туземец подозрительно двигал нижней челюстью, будто собирался кого-нибудь укусить. Следовало немедленно втянуть подростка в разговор. Теплов отпустил его плечо и тихо спросил, тоном прожженного американского шпиона:

— Матрица? Это про что?

Внезапно губы парня раздвинулись, и между ними возник розоватый шар. Он мгновенно раздулся до размеров третьего номера бюстгальтера и с треском взорвался. «Жвачка!» — понимающе прищурился Карл Ильич. Из образовавшейся рваной дыры прозвучал ответ с непонятными ехидными интонациями:

— Про все! Ты сходи, оттопырься.

Теплов покосился на афишу и на всякий случай уточнил:

— А чье кино-то?

Туземец соскреб с подбородка остатки розовой пленки и невнятно пробормотал:

— «Молдова-фильм», веришь-нет?

Кроссовки «Адидас» сверкнули грязно-белыми пятками и унесли хозяина антисоветской обуви в рыночную круговерть. Лишь у окошка кассы осталось метаться странное эхо последнего «прости» от подросшего поколения:

— Отстой!.. Отсто… От… сто…

Карл Ильич решительно развернулся ко входу в кинотеатр. Фильм «про все» нужно было посмотреть в обязательном порядке! Наверняка там имелись подходящие современные словечки. Тем более что «Молдова-фильм» всегда отличалась серьезным подходом к животрепещущим проблемам общества. А «Матрица», очевидно, по-молдавски означало — мать. Лучшего пособия для внедрения в изменившуюся страну не придумаешь!..

Из кинотеатра гражданин Теплов вышел через три часа. Под черепной коробкой у него сумбурно колобродили мысли, отчего окружающая среда покачивалась в ритме файлового потока. Двадцать пять лет прогресса без полной перезагрузки постичь оказалось невозможно. Проще говоря, Карл Ильич впал в восторженный транс. Впечатление от «Матрицы» пробило даже стойкую психику, закаленную годами зон и лагерей.

На улице по-прежнему гудел рынок. Народ метался между ларьками, словно подчиняясь ритму безумной компьютерной программы. Теплов шагнул в толпу, не обращая внимания на толчею. Его волновал один-единственный вопрос. И он требовал конкретного ответа! В нем крылся весь смысл непостижимого нового мира. Просто обязан был крыться!!! Неожиданно, как по заказу, навстречу Карлу Ильичу попался все тот же беспредельно загадочный прыщавый абориген. Крепкие руки без единой наколки тут же небрежно ухватили воротник потертой синтетической куртки подростка. ВОПРОС жег язык и мозг. Он рвался наружу. Над Средними Косяками пронесся требовательный голос:

— Кто такой Нео?!!

Абориген, неспешно тащивший литровую пластиковую бутыль джин-тоника, притормозил. Немного осоловевшие глаза радостно сверкнули под жидкими бровями. Ответ прозвучал незамедлительно:

— Дык, это… Нео?! Порошок это… стиральный!!!

Могучая хватка на мгновение ослабла. Чуть треснула синтетическая ткань куртки. Туземец вывернулся и поплелся по своим делам. А Теплов остался, удовлетворенно посмеиваясь. В кипении мыслей посвистывал свежий ветер, уносящий его к новым горизонтам. Мир был непрост! Троящийся придурок в темных очках из молдавского фильма про маму оказался стиральным порошком!!! Такой лютой подставы от современности Теплов не ожидал!

Поезда до Ленинграда от Средних Косяков не ходили. Только до Санкт-Петербурга. И только не скорые. Очень не скорые. То есть — медленные. А куда торопиться посреди тайги? Старенький вечерний экспресс подполз к первой платформе точно по расписанию, за час до заката. Эта же платформа была и последней. Сразу за ней начинался лес. Поэтому перепутать было невозможно. Немного постояв, поезд приготовился отдать концы. В прямом и переносном смысле. В прямом — как пароход, уходящий в плавание по зеленому морю тайги. В переносном — как глубокий старик, ветеран и инвалид, собирающийся в последний путь.

За две минуты до отправления в двадцать первый вагон антикварной рухляди проник гражданин Теплов. После просмотра импортного кинофильма он поблескивал обезумевшими глазами и высокомерно уклонялся от разговоров, изображая глухонемого идиота с парализованным лицом. В тамбуре проникновение застопорилось. На пути к заветной боковой полке плацкарта возник тощий красноносый мужичок, одетый в грязную серую форменную рубашку без знаков различия. В руках мужичок держал два мятых подстаканника, что подтверждало его принадлежность к клану железнодорожных проводников.

— Льготники достали! — агрессивно рыкнул красноносый, пытаясь загородить Карлу Ильичу дорогу.

Тот в очередной раз не понял русского языка. Но билет из кармана достал.

— Страхполис есть?! — с затаенной надеждой спросил проводник, надвигаясь и постукивая подстаканниками друг о друга.

Пол под ногами дрогнул. Раздирая вязкий микроклимат Средних Косяков, колеса поезда жутко заскрежетали, намекая на способность к самостоятельному движению. Теплов небрежно сунул в район красного носа пачку разноцветных бумажек и категорически отрезал:

— Штоха не канает! А туманить надо!..

Недостаток словарного запаса не давал ему развернуться от души. За грудиной пылало желание поговорить с современниками. Но слов не хватало. И взять их было неоткуда… «Штоха» действительно «не канала». Тем временем загадочный страхполис и билеты оказались на месте. Проводник разочарованно нырнул к себе в купе. Внедрение в поезд завершилось. Карл Ильич стал полноправным пассажиром двадцать первого вагона. Не глядя на попутчиков, он сел на свое законное место.

Поезд со скрипом тронулся. Плацкарт обреченно звякнул посудой. За пыльными окнами тоскливо потянулась удручающе бескрайняя Родина. Теплов высунул голову в окно и смачно сплюнул через левое плечо в сторону Заполярья. Очевидно, в знак благодарности за годы, проведенные в состоянии трудного, но заслуженного счастья. Теперь нужно было возвращаться. Изучать родной, но странно звучащий язык и познавать окружающую среду. Среда пока сопротивлялась. Язык вообще не поддавался осмыслению. А без словарного запаса в новом мире было скучно. И тут судьба услужливо подсказала Карлу Ильичу выход из затруднительного положения.

— Кни-иги, журналы-ы! — затянул откуда-то со стороны местной параши визгливый женский голос.

Не прошло и минуты, как на столик перед бывшим политическим узником шлепнулась увесистая стопка пестрой глянцевой прессы.

— Эксклюзив!!! — взвизгнула торговка на ухо Теплову и потащилась в другой конец вагона.

Карл Ильич с любопытством взглянул вниз. Прямо под его носом лежал источник знаний! Просто неисчерпаемый кладезь информации о современном мире. Алчущий глаз Теплова впился в верхний журнал. Поперек обнаженной женской груди во всю обложку краснел заголовок: «Саммит „Большой восьмерки“».

— Не знаю, кто такой Саммит, а размер тут разве что на небольшую пятерку… — с сомнением протянул Карл Ильич.

Сомнения оказались напрасными. Все необходимые знания о современности податливо легли прямо перед ним, предлагая себя на широко распахнутых страницах. Ярко-желтая пресса и макулатура от лучших производителей сочились разнообразными сведениями. Теплов вытащил из кармана деньги и по-хозяйски овладел прессой… Всю дорогу он читал. Его швыряло от мистики женских романов к строго научным траекториям НЛО. Он проглатывал, газетные утки и всасывал комиксы для дефективных подростков. Даже в туалете он мельком пробегал надорванную периодическую печать.

На подъезде к Санкт-Петербургу поток информации иссяк. К десятым суткам все книги и журналы, попавшие в поезд, были куплены, отобраны или украдены. Карл Ильич захлопнул последний бестселлер и поднял голову. Попутчики копошились, собирая сумки и чемоданы. Теплов доброжелательно ухмыльнулся. Люди вновь стали для него открытой книгой. Он знал, о чем они думают, как говорят и чего желают. Карл Ильич познал смысл современного отечественного фуфла и возрадовался. Этот мир уже двадцать пять лет ждал его прихода…

— Граждане пассажиры! Не забываем вещи в вагонах поезда! — противно заверещал проводник из амбразуры своего купе. — Белье сдаем, мусор забираем с собой!

Теплов натянул пальто и поднялся с места. За прошедшие дни момент встречи с проводником в тамбуре несколько стерся из памяти. Но смутное воспоминание о попытке нахамить осталось. А в двадцать первом веке и одноименном вагоне это было недопустимо! Во всяком случае, в радиусе пяти метров от Карла Ильича. Приоткрытая дверь купе проводников скрипнула, впуская пассажира в демисезонном пальто.

— Ну здравствуйте, любезный! — произнес хорошо поставленный голос с отчетливо барскими интонациями.

— Виделись, — грубо рыкнул проводник, опознав невнятного «ботаника», всю дорогу не отрывавшегося от книжек.

— Потрудитесь предъявить налоговую декларацию, санитарную книжку, график подсадки и лицензию на торговлю алкоголем, — капризно и устало приказал Теплов, деловито усаживаясь к столу.

Опытный труженик полудохлого дорожного сервиса прочувствовал глубину своей ошибки мгновенно. То, что в купе вошел ревизор, не вызывало сомнений. А поскольку такими интонациями на родной Октябрьской дороге пользовались исключительно московские гости, выходило, что разнос будет полным. Вплоть до показательного уголовного дела. Как-то не к месту вспомнилась первая встреча с замаскированным ревизором. Проводник вспомнил начало своей гибели и застонал.

Карл Ильич хмыкнул и открыл рот:

— Налогообложение и гражданская позиция вступают в некоторый балансовый диссонанс…

Застоявшаяся вонь купе всколыхнулась, заволакивая нестойкий мозг не совсем почетного железнодорожника. Собственные прегрешения, до ревизии казавшиеся невинными мелочами, обрели густую черную окраску. Мутный поток убедительных, но плохо понятных фраз явно угрожал потерей рабочего места. А следом и свободы. Красный нос несчастного проводника сочился раскаянием. Остекленевшие глаза уставились на его кончик. Но и там не было видно выхода из топкого болота словоизвержения…

Наконец проводник не выдержал и жалобно завыл, перекрывая обличительную речь ревизора. Теплов слегка вздрогнул, словно приходя в себя. На его тонких губах промелькнула довольная улыбка. Он замолчал, вышел из купе проводников и закрыл дверь. А внутри, в луже искреннего раскаяния, остался сидеть тощий мужичок в серой рубашке. Шмыгая красным носом, он торопливо строчил на листке в клетку заявление об увольнении по собственному желанию. По содержанию идентичное явке с повинной.

За окном потянулись заболоченные огороды с домами, напоминающими сараи. Унылые дачные пригороды вокруг Петербурга походили на засиженную кем попало раму, обрамляющую окно в Европу. Карл Ильич вернулся на свое место. Новые знания, приобретенные из газет, журналов и книг, бурлили в голове, требуя применения. Теплов покосился на попутчиков. Ни о чем не подозревающие пассажиры обычного старенького плацкарта тоже посмотрели на необычного попутчика, промолчавшего десять дней. Пожилая женщина с малолетним внуком дружелюбно улыбнулась:

— Подъезжаем.

Молодожены с соседней полки дружно откликнулись в один голос:

— Да!.. Нет!..

Карл Ильич вальяжно оперся на потертый до дыр столик и загадочно шепнул:

— Как продюсер и где-то даже промоутер последних презентаций я могу оттопыриться и без тусовки… — Теплов доверительно наклонился вперед. — Но депозиты — путь к отвязанному беспределу…

Туман пополз по проходу, накрывая сознание слушателей ватным одеялом доверительности. Карл Ильич с наслаждением расходовал новый словарный запас. Для людей ему было ничего не жалко. Он мутил актуальные темы от всей души и искренне верил сам себе. В последние минуты пути молодожены вдруг поняли, что рядом с ними инкогнито ехал величайший деятель современности. Мнения супругов разошлись лишь в отношении псевдонима гения.

Пожилая женщина догадалась, что сосед — брат губернатора, почти сразу. Но никому не сказала.

И только ее внук не желал расставаться с Бэтменом. Пока тот не улетел…

Неизвестно, сколько еще человек могли найти свое счастье в двадцать первом вагоне. Но на пике куража Теплов остановился. Последняя, еще не прочитанная газета лежала у приоткрытого окна. Легкий сквозняк из немалых щелей в рамах шевелил листы. На развороте «Купчинской правды» деловито кривилось лицо олигарха. В момент многозначительной паузы, которая абсолютно ничего не означала, Карл Ильич вдруг зацепился взглядом за заголовки статей:

«Как сделать состояния на шапках?»

«Олигарх Лысинский — сапожник без сапог?»

«Лысинский не носит шапок!»

«Особняк шапочного короля — в поселке Шапки?..»

Фамилия под фотографией показалась знакомой до почечной колики. Физиономия на снимке — тоже. События двадцатипятилетней давности мгновенно всплыли в памяти.

Теплов перестал мести пургу и встал. Попутчики тоже поднялись. Но тут же осели, повинуясь властному жесту. Карл Ильич сунул руку во внутренний карман пальто, словно нашаривая нечто крайне важное, и направился к выходу.

Длинная непрямая кишка поезда втянулась в узкий проход между платформами. Локомотив издал короткий прощальный гудок, похожий на отрыжку романтики дальних странствий. На заплеванный перрон Московского вокзала ступила нога гражданина Теплова. Его никто не встречал.

Подняв до ушей воротник пальто, Карл Ильич подошел к ларьку. Он купил карту Ленинградской области. Потом развернул драную газету «Купчинская правда». Старенький синий фломастер ткнул в район, где должен был находиться особняк шапочного короля Лысинского. На карте появилось жирное синее пятно, словно испачкавшее чей-то покой и благополучие. План дальнейших действий родился у посланца грозного колымского сходняка почти мгновенно. И в нем было место и олигарху, и прокурору, и вагону отборных тунгусских метеоритов…