Ни на одном из объектов, которые мы должны были испытывать на Семипалатинском полигоне, не было стабилизаторов вооружения. Поэтому заняться своим профильным делом я не мог. Но специфическая работа мне нашлась. На большинстве объектов были установлены инфракрасные приборы ночного видения, испытания которых были предусмотрены программой. Во-первых, я изучал эти приборы в Академии, и они записаны в моём дипломе, во-вторых, лаборатория по испытаниям этих приборов входила в состав нашего отдела на Полигоне в Кубинке. На меня эту задачу и возложили.
Объём работ по этому направлению был небольшой. Надо было перед взрывом включить приборы, а после взрыва проверит их работоспособность. Технические же характеристики приборов, подвергшихся воздействию ядерных взрывов, должны были впоследствии проверяться уже на Полигоне в Кубинке.
Но в этом деле была одна закавыка. Сами приборы были тогда ещё мало изучены в условиях реальной эксплуатации. Считалось, что при включении их в работу в дневное время суток возможен выход из строя основного элемента этих приборов – электронно-оптического преобразователя (ЭОП). Он преобразовывал невидимое глазом инфракрасное изображение, попавшее через объектив на чувствительный фотокатод, в видимое изображение на экране, подобном экрану телевизионной трубки. Во всех действовавших наставлениях и инструкциях рекомендовалось не включать приборы днём, а если такая необходимость возникала, то максимально лимитировалось время их работы в этих условиях.
На Семипалатинском полигоне действовало правило, согласно которому за два часа до взрыва все должны были покинуть зону испытаний. Контролировалось это простым способом. На контрольно-пропускном пункте (КПП) висели две большие доски с номерными индивидуальными жетонами. Каждый, кто направлялся в зону испытаний, если допуск в неё был разрешен, перевешивал свой жетон на соответствующую доску. При возвращении в испытательный городок жетон возвращался на прежнее место. За всем этим следили офицеры КПП. Всегда можно было определить, сколько человек находится в зоне испытаний. Таких КПП было несколько, но каждому участнику испытаний было определено, через какой КПП он проходит. После взрыва в зону испытаний разрешалось отправляться не ранее, чем через два часа. Таким образом, если действовать по правилам, то наши приборы были бы включены заведомо более 4 часов. За два часа до взрыва надо покинуть зону, но включить прибор надо раньше, чтобы доехать от места будущего взрыва до КПП. И после взрыва надо выдержать два часа, но ещё надо доехать от КПП до объектов, которые ставились под взрыв. В лучшем случае получалось около 5 часов. А это считалось недопустимым. Была опасность запороть приборы, и не получить результатов вовсе.
Работа испытателя экстремальна по своей сути. Это касается испытаний любых объектов. И она, естественно, часто связана с риском. Вот и в описываемой ситуации пришлось рисковать. Надо было сократить время работы приборов ночного видения. После взрыва этого сделать было невозможно. На испытательное поле начинали пускать только через два часа после взрыва. Да раньше и ехать туда не хотелось. Мы и так, выезжая через два часа после взрыва к своим объектам, нарушали порядок, заезжая за красные флажки, которые выставляла служба дозиметрического контроля. Здесь просится вставка, которую я сейчас и сделаю.
После взрыва заезжать в ту зону, где стояли наши объекты, до конца дня вообще нельзя было. Там уровень радиации был очень высокий. А я обычно с тремя солдатами, не считая механика водителя, подъезжал на бронетранспортёре к объектам, радиометром измерял уровень радиации над гусеницами. Гусеницы обладают самой сильной наведенной радиацией из-за каких-то легирующих металлов (по-моему, из-за марганца). Для себя я сделал на миллиметровке, наклеенной на картон, номограмму, позволяющую сразу без расчёта определить допустимое время нахождения в этой зоне. Мы подъезжали к первой машине, один солдат спрыгивал на неё. Он должен был открыть люк механика-водителя, выключить прибор ночного видения, взять с сиденья датчик для измерения дозы радиации и закрыть люк. То же самое надо было проделать на башне. Но там было два прибора и три датчика, по числу членов экипажа. А я за этот время должен был высадить второго и третьего солдат на следующие объекты. Потом возвратиться к первому объекту, где солдат уже должен стоять снаружи и сразу прыгать на мой бронетранспортёр. Так же забирал двух следующих солдат и переезжал к остальным объектам для повторения всех этих процедур.
Все это мы много раз репетировали ещё в испытательном городке в полной безопасности. Я дотошно рассказывал солдатам, чем им грозит промедление при выполнении этой работы. Не всегда помогало. Делаешь круг, подъезжаешь к объекту, чтобы забрать солдата, а он ещё не вылез из танка, хотя уже должен был это сделать по времени. Простые команды, оклики и т.п. действовали плохо. И я быстро установил, что в подобных ситуациях самым эффективным, если не единственным способом, является грубая матерная ругань. Приходилось пользоваться, так как здоровье своё и солдат было дороже. Никогда раньше и никогда позже мне не приходилось так ругаться.
Возвращаюсь к приборам ночного видения. Если после взрыва ускорить их выключение было невозможно, то оставалось одно – позже включать их перед взрывом. Но для этого надо было договориться с офицерами КПП и решить вопрос с жетонами на досках. Я уже отмечал, что на время проведения испытаний на Семипалатинском полигоне вводился строгий “сухой закон”. За его соблюдением следили сотрудники КГБ и политотдел. Но у нас был спирт, полученный официально по директиве Главкома Сухопутными войсками. И с помощью спирта можно было договориться обо всем.
Маленькое отступление по поводу спирта. Старшим нашей группы был подполковник Т. из Главного бронетанкового управления. Когда поехали получать спирт, наши три кубинских подполковника сразу сказали ему, что самым надёжным в вопросах хранения спирта из всей группы являюсь я. Об этом знал по предыдущим командировкам весь наш Полигон. Чтобы получить спирт на складе, заявку пришлось подписывать у начальника тыла, которому подчинялся склад, у соответствующего сотрудника КГБ, отвечавшего за вопросы безопасности и режима, у начальника политотдела, не отвечавшего ни за что, и утвердить у начальника Полигона. Вместе со спиртом нам выдали сейф (железный ящик) для его хранения.
В офицерской гостинице вся группа села за стол и начала составлять план использования спирта. У одного из нас попадал на время командировки день рождения – отвели небольшую дозу. Чтобы получить на группу не только грузовую машину, которая была положена по директиве, но и “газик”, отвели ещё дозу какому-то автомобильному начальнику. Впереди, через месяц был общенародный праздник 7ноября, тоже доза. Так составился длинный список, в котором был предусмотрен и небольшой резерв на непредвиденные обстоятельства. Т. подписал список и вручил его мне. При этом предупредил, что он сам, возможно, будет иногда требовать корректировки этого списка и выдачи доз, не упомянутых в нём. И добавил, что при этом он будет ругаться, угрожать мне наказанием после возвращения в Кубинку, приказывать по-военному, а я не должен на это поддаваться и могу посылать его, куда подальше. Наши кубинские офицеры группы при этом смеялись.
Как старший группы обещал, так всё и происходило в течение всей командировки. А в конце командировки я удостоился его похвалы. А он отметил, что впервые за все его командировки на этот полигон спирта хватило до конца срока и на все запланированные мероприятия. А остальные офицеры группы опять смеялись. Они и не сомневались, что так и будет.
Опять возвращаюсь к приборам ночного видения. С помощью некоторой дозы спирта из резерва нам удалось договориться с офицерами КПП, что я с одним механиком-водителем буду ездить к нашим объектам, поставленным под ядерный взрыв, позднее, чем за два часа до взрыва. Они поставили только условие, чтобы я проезжал не через ворота КПП, а ехал в объезд ограды, которая отделяла испытательный городок от зоны испытаний и уходила влево и вправо на несколько километров. Как и во многих других случаях, с которыми мне приходилось уже встречаться ранее, ограда не была круговой, а была чисто символической. Круговую ограду зоны испытаний и невозможно было сделать. Эта зона простиралась на неопределенное расстояние от городка. Так было и на Полигоне в Кубинке. Сплошной забор там тянулся вдоль Наро-Фоминского шоссе. Потом уходил в лес и на некотором расстоянии от шоссе просто обрывался. И со стороны Минского шоссе было также. Правда, на Семипалатинском полигоне машину, объезжающую ограду, легко было заметить по огромному шлейфу поднимавшейся пыли, так как земля была сухая и покрытая слоем пыли, а дождей в это время не было. Но на это нам обещали закрыть глаза. Попутно скажу, что в тех местах, где были ядерные взрывы ранее, особенно маловысотные или наземные, пыли не было. Там верхний слой земли был покрыт мелкими спекшимися стекловидными шариками, образовавшимися под действием высокой температуры ядерного взрыва.
Включать ночные приборы я ездил один с механиком-водителем на БРДМ (боевая разведывательно-дозорная машина). Подгадывал время так, чтобы последний прибор включить уже менее чем за час до взрыва, и успеть вернуться в испытательный городок. По жетону на доске учёта, все это время я не числился находящимся в поле. Наши с механиком-водителем жетоны висели на той доске, где висели все остальные жетоны. Всё шло хорошо до определенного момента.
В один из таких заездов, когда я закончил свое дело на последнем объекте и сел в БРДМ, механикводитель пожаловался мне, что перегревается двигатель, что стрелка прибора, показывающего температуру в двигателе, лезет в красную зону даже на холостом ходу, и ему приходится всё время глушить двигатель. Я к тому времени был уже опытным танкистом, хотя двигателями и не занимался. Мы открыли крышку моторно-трансмиссионного отделения, и я быстро определил, что в системе охлаждения двигателя нет охлаждающей жидкости. Вытекла по неизвестной причине. А времени до взрыва оставалось менее часа, да еще несколько минут мы уже провозились с двигателем. До испытательного городка около 15 километров. По пути спрятаться негде.
Первой мыслью было – бросить всё и бежать, сколько сил хватит. Но, по действующим на полигоне правилам, мы были в резиновых сапогах на портянку. В такой обуви далеко не убежишь. Босиком по сухой степи с засохшей жесткой растительностью тоже бежать трудно. На помощь рассчитывать не приходилось. Связи с испытательным городком не было. Минут на пять я сел в машину, чтобы успокоиться и подумать. Решение было единственно возможное. Ясно было, что босиком убежим дальше, чем в резиновых сапогах, хотя и раздерем ноги в кровь. Поэтому для начала разулись. Дальше я решил, что хоть какую-то часть пути надо проехать, пока не запорем двигатель, а потом уже бежать. Больше вариантов не было.
Если бы у нас был танк или гусеничный БТР, то за рычаги я бы сел сам. Навыки вождения этих машин у меня были хорошие. Но на колесной БРДМ я на месте механика-водителя ни разу не сидел. Поэтому доверился солдату. Должен сказать, что мы решили спасаться не в сторону конца ограды, откуда заезжали в поле, а напрямик к КПП. Дело было не в том, что здесь короче, главное, что здесь было много накатанных транспортом дорожек. И бежать здесь было бы легче. Договорились с механиком-водителем, что он разгонит машину очень быстро, и будем ехать, пока не заклинит двигатель. Так и начали. Машина поехала, а я невольно смотрел на стрелку прибора. Когда стрелка довольно быстро подползла к красной зоне, пришла в голову свежая мысль. Я заорал: “Глуши двигатель! Ставь нейтраль!” Реакция у механикаводителя оказалась хорошей, да и кричал я, видимо, очень выразительно. Машина на скорости катила по твердой и ровной поверхности довольно долго, а стрелка чуть отползла от красной зоны. Дальше механик-водитель сам сообразил, что надо делать. Я неотрывно следил за стрелкой прибора, а он четко выполнял мои команды. Захотелось петь, но я не умел. Нам повезло, или механик-водитель действовал очень умело, но мы через некоторое время увидели ворота КПП.
Наша группа обычно встречала нас у края ограды, где мы заезжали в поле. Когда же мы в назначенное время не вернулись, они выждали некоторое время, поняли, что не всё пошло, как надо. Сообразив, что по-аварийному мы будем возвращаться по короткому пути через КПП, они туда и переместились. Поэтому там нас встречала вся наша группа, включая солдат, офицеров КПП и несколько человек, которые случайно проходили мимо и, конечно, поняли, что происходит. Правда, если бы начальником был я, и мои подчинённые вовремя бы не вернулись, рискуя попасть под взрыв, я бы сел в первую попавшуюся машину (танк, бронетранспортер, автомобиль), а их у нас на ходу было несколько, и помчался бы навстречу, выручать ребят. Но, Бог с ними, с начальниками. Мы на БРДМ проскочили ворота, и сразу раздался треск и скрежет – заклинило двигатель нашей машины. Минут через пятнадцать мы наблюдали гриб ядерного взрыва на том самом месте, где находились совсем недавно.
А что касается инфракрасных приборов ночного видения, то после этих наших испытаний из официальных инструкций и наставлений было исключено ограничение на время их включения в дневное время. Дело в том, что ранее это ограничение было введено после того, как выяснилось, что при встречном свете даже простой автомобильной фары прожигается точка на фотокатоде электроннооптического преобразователя инфракрасного света в видимый для глаза диапазон света. Это происходило из-за того, что при затемнённой остальной части фотокатода, весь электрический ток, вырабатываемый источником питания высокого напряжения, проходил через точку, соответствующую изображению фары, создаваемому объективом прибора на фотокатоде. А при работе прибора днём, изображение формируется на всём экране, и электрический ток, величина которого всё-таки ограничена мощностью источника питания, распределяется по всей поверхности фотокатода и не вызывает на нём местных точечных прожиганий. По этой же причине, как мы и выяснили, приборы ночного видения не боятся и светового излучения ядерного взрыва, так как при этом также засвечивается весь фотокатод.