Глава 1

ИСТОРИЯ ВОПРОСА

1

Вначале география. О существовании вил известно во многих странах мира. О них рассказывают на Балканах, в Прибалтике, в Карпатах, а также — под другими именами — в Уэльсе, Шотландии, Ирландии, Бретани, в Китае и Японии. Все эти страны прямо соседствуют с владениями вил. Во всех случаях это соседство либо через горы, либо через море, либо через то и другое вместе.

Есть два пути в волшебную страну. Во-первых, можно заплутать в горах. Если граница вдруг окажется открытой, то пересечь ее очень легко. И будешь плутать дальше уже по ту сторону реальности. Надо сказать, по ту сторону больше шансов выбраться из передряги живым: владения вил всегда населены, кто-нибудь да придет на помощь. Но это ненадежный и опасный путь. Граница может быть закрыта, до нее можно не дойти, а горы — это горы, с ними шутки плохи.

Второй путь — море. Здесь все проще. Всякое море погранично с землей вил. Если кораблик вышел в море и капитан решил плыть в волшебную страну, он приплывет — если он сам из этих мест. Или если его решимость сделает его фанатиком идеи. Вилы всегда приветствуют таких героев. Бывает, что к волшебным берегам выносит шторм, — но очень редко, особенно в последнем веке.

Никто не скажет, как велик этот чудесный мир, живущий параллельно с Балканами, Шотландией, Китаем и другими странами. Очень велик и в то же время легко доступен в каждой своей точке. Когда Бет сказала, что отправила ребят «как бы в Японию», она как раз имела в виду такую параллельную провинцию.

Вилы действительно живут на Круге, в границах горного Порога, а главным образом во внутренней долине. Много ли их и как устроена их жизнь — об этом говорить не принято.

2

Теперь история. О вилах рассказывает и фольклор, и письменная авторская литература. Взять хоть сказку Гофмана про крошку Цахеса. Впрочем, взять можно много разных книг. Вилы всегда рады соседствовать с людьми, которые сами хотят жить в их владениях. Для иммигрантов дверь открыта (для эмигрантов тоже — только их, кажется, не бывает). Вилы не любят закрывать границы и отгораживаться от человечества. Кроме вполне понятных личных причин есть и другие. Вилам не нравится, когда в них не верят. И они любят помогать. Во времена бедствий и войн волшебная страна всегда оказывала помощь тем, кто способен принять ее из такого своеобразного источника. Всякую помощь: одежда, продовольствие, побег военнопленных, убежище для тех, кто попал в беду, иногда и вполне активную защиту. Легенды рыбаков правдивы.

Однако был период, и довольно долгий — около двухсот лет, — когда страна почти исчезла из поля зрения внешнего мира. По крайней мере, ее «европейская» часть. Так длилось с середины восемнадцатого века и до начала двадцатого. Причина заключалась в человеке, который в это время правил волшебным королевством.

3

О государственном устройстве в стране вил придется рассказать отдельно. У страны нет названия (Иллирия — условный код для внешнеполитических сношений). Строго говоря, это не одна страна, а множество провинций. Отдельные достаточно крупные области считают себя самостоятельными королевствами, и в каждой из них должна быть королева-вила. Это условие, без которого страна не сможет жить и процветать. Пока в стране есть королева, там действует тот самый замечательный закон, благодаря которому всем и всего хватает, поэтому монархия в стране чрезвычайно популярна. Никто никогда и не думал бунтовать, тем более что вилы не притесняют подданных и не берут с них никакой дани. У вил все, что им нужно, есть волшебным образом.

На Круге никакого государства нет вообще, и власть для вил не привилегия, а трудное служение. Каким образом вила попадает в королевы, никто толком не знает. Законов на сей счет не существует, и выборов уж точно не проводят. Это, по-видимому, такая же судьба, как встреча с суженым.

Так вот, примерно с середины восемнадцатого века и до первой мировой войны в стране была некая вила-королева, и вместе с ней правил король. Такой порядок вещей всех устраивал, но дело в том, что король, убежав от века Просвещения, довольно жестко перекрыл границы. Если до него страну иногда закрывали, то при нем ее иногда и ненадолго открывали. Больше всего это напоминало то, как открывают в доме форточки, — чтобы проветрить, но не выстудить. Король объяснил подданным, что мир становится жестоким и враждебным по отношению к чудесам, и подданные не роптали.

Этого короля в стране очень любили. Он был хороший человек, веселый и красивый, и легко нес свою долгую молодость. Короля звали Томаш, а королеву — Елена.

Когда началась первая мировая война, никто в стране не мог толком понять, что происходит на границах. Как всегда, больше всех знали о происходившем те, кто жил на самом Круге. Именно там проходит горная граница. И там начали гибнуть люди, а вместе с ними вилы. Король не захотел рисковать жизнью подданных; он сам отправился через границу посмотреть, что же творится в большом мире. Королева осталась ждать его на Круге. Оба они в город больше не вернулись.

4

Правление в стране не принято передавать по наследству. Никто не пытался разыскать потомков этой королевской четы и заставить их занять престол. Хотели бы — сами нашлись. Какое-то время (лет десять или чуть больше) страной управлял своего рода регент.

Это была самая таинственная, на мой взгляд, фигура во всей истории. Бет называла его прозвищем, которое они с сестрой придумали еще в детстве, — «дядюшка Кронос». Если у вил все получалось по наитию, само собой, то этот странный человек каким-то образом следил, чтобы волшебные законы выполнялись механически, не допуская нарушения всяческих равновесий. Известно, что он получил свои полномочия и возможности на Круге. Упорно говорили, что их ему передала сама королева Елена, чтобы он хранил страну, пока его не заменит новая королева. В народе этого старика называли «хранитель времени», и никто ничего о нем не знал. Он был уже немолод в начале века, таким же и оставался по сей день. Бет обещала нас однажды познакомить. Я не пришел тогда в восторг от этой перспективы.

Времена регентства — не самые веселые в истории страны. Всего хватало, но как-то в обрез. Границы были перекрыты наглухо, жизнь текла тихо и провинциально. Довольно долго сохранялись старомодные привычки: свечи и газовые рожки, лошади в городах и экипажи к ним, длинные платья и балы. И все эти милые вещи никого особенно не радовали.

Вообще же, как я понял, синхронность в жизни большого мира и волшебной страны достигается сама собой. Возможно, потому что страна вил — все же лишь отражение большого мира. Не все тут приживается (особенно не везет наиболее пакостным достижениям цивилизации: тут они быстро чахнут), но, в общем, внешне волшебную страну никак нельзя назвать отсталым захолустьем, застывшим в каких-то давно прошедших веках.

5

Никто не знал, откуда этот Кронос привез двух крошечных девчушек, и кем они ему на самом деле приходились. Он говорил, что никем (а зачем бы ему врать?) и что он обещал позаботиться о них. Еще он говорил, что девочек нашли на Круге, и что о них на самом деле ничего неизвестно. На Круге всякое могло случиться; странно лишь то, что вилы отдали детей. Для любой вилы дети — пусть и человеческие — драгоценность, с которой трудно расстаться. Впрочем, кто знает, что и как произошло. Чьи это были дети, никто так и не выяснил.

Хранитель времени устроил для них жилье (тот самый бельэтаж), нанял нянюшек и гувернанток, потом учителей. Кое-чему он учил их сам: точным наукам, рисованию, истории. Держался суховато и придирчиво. Весь дом при нем ходил по струнке. Барышни росли, учились, умнели, хорошели и превратились в двух красавиц. Когда им было лет по шестнадцать (точный их возраст все равно никто не знал), Кронос стал вывозить их на балы. Вернее, поручил это одной почтенной даме, бывшей фрейлине. Успех превзошел все ожидания.

6

В волшебной стране фотография не прижилась. Технически она возможна, но здесь предпочитают рисовать (своими силами) или заказывать портреты. Я видел акварели тех времен, когда девочки едва появились на балах. Но гораздо большее впечатление на меня произвели другие работы. На них были все те же девочки, только художник знал их лучше и глубже понимал людей. Вообще это — работы совсем другого класса. Я бы сказал, что мирового, но я не знаток живописи. Бет подарила мне альбомчик репродукций работ этого мастера — как будто сувенир на память о стране. Пейзажи, уличные сценки, много играющих детей и на каком-то празднике их величества королевы крупным планом и во всем великолепье. Я видел множество других рисунков, слишком домашних для официального альбома, и на всех бросалось в глаза одно: если Кэт и Бет сестры, то такого поразительного несходства и нарочно не придумаешь. Разве что ростом и сложением похожи, а больше, кажется, ничем. У Кэт были черные волосы, и она не заплетала их в косы. Волосы падали роскошной волной по плечам и по спине. У нее были темно-голубые глаза. Она носила высоченные каблуки и, кажется, подкрашивала губы. Бет затмевала свои драгоценности и платья, Кэт подчеркивала их. То есть они и Кэт оттеняли друг друга. Бет улыбалась мягко, Кэт — уверенно. Кэт не сумела бы остаться в тени или раствориться в толпе. Наверняка многие ею восхищались. Художник ее не любил, и мне стало ее жалко. Я спросил, кто автор рисунков.

— Андре, — сказала Бет. — Твой давний знакомый.

7

Успех, поклонники, балы не мешали барышням учиться дальше, тем более что у поклонников царил жесткий карантин. Ни один не осмелился бы явиться на порог с букетом роз и сердечными признаньями, рискуя встретить дядюшку Кроноса. Тот хладнокровно подождал, пока красавицы вошли во вкус увеселений, а потом предложил им сделку. Если они сумеют вывести закон, описывающий свойства этой страны (ту самую «задачку»), он сделает их королевами и подарит вечную молодость. А нет — старейте на здоровье. Отношения сестер с Кроносом никогда не были особенно теплыми, и он довольно часто задавал им очень сложные задачи. На этот раз девочки оказались просто ошарашены, отчасти обижены, но поработать над задачей согласились. Никаких договоров не подписывалось, даже не составлялось, слова чести тоже никто никому не давал.

В то время сестры мало что знали о вилах. Дядюшка Кронос умудрился воспитать их в самом позитивистском уважении к науке. Хорошо хоть сказки слушать не запрещал. Да и вообще они мало знали о жизни — что в других странах, что в своей. У них накопилось больше вопросов, чем ответов, но задавать их барышни решили не Кроносу. Кэт начала работать энергичнее, чем Бет, но года через два впала в уныние.

Бет и теперь считала, что Кронос сыграл с Кэт непорядочную шутку, которая до сих пор мешает ей жить. Кэт испугалась старости. Через два года ей стало казаться, что жизнь проходит мимо, счастье ускользает, и если дальше тратить время на задачу, то можно, не заработав вечной молодости, упустить свою единственную. Особенно огорчали поклонники. Все они обожали Кэт (по крайней мере, она так считала), но ей самой никто из них не был нужен. А просто так морочить людям голову, в конце концов, надоедает, да и не очень порядочно так развлекаться…

Бет же хотела тогда одного — справиться с задачей: сначала сформулировать, потом решить. Чем дальше, тем больше ее затягивал этот поединок с непонятным миром. Каждое утро она позволяла себе ни о чем не думать полчаса. Пока поливала цветы в комнатах и на балконе. Если сестра тащила ее вечером на бал или на какое-нибудь другое светское мероприятие, она ехала, но не думать уже не могла. Балы мелькали у нее в глазах, как рябь на воде.

После того как задача была сформулирована, она еще год не решалась. Кэт сначала возликовала, получив от сестры формулу, потом совсем упала духом. Бет к этому времени уже ничего не ждала от решения — ни вечной юности, ни королевства. Решение было нужно ей само по себе. Работала она из чистого упрямства. На четвертый год все получилось.

8

Бет поступила с результатом примерно так же, как и я: сгребла бумаги и отправила в камин. Даже сестре не показала, как решается задачка. Больше всего ее тревожил Кронос и его уловка. Решение задачи давало в руки власть. Очень большую власть. Но оно не давало вечной молодости, да и сам дядюшка Кронос этим даром не владел.

Упрямые девчонки не докладывали своему опекуну, как продвигается работа. Он и условия не видел, не то что решения. К тому времени как задача была решена, Бет уже много слышала о Круге и относилась к этим сказкам все серьезнее. Решив задачу, она предложила Кэт устроить каникулы: уехать в горы, остановиться где-нибудь в деревне и попробовать найти границу вил — Порог. Бет надеялась, что, если они будут настойчиво стучаться, кто-нибудь выйдет навстречу и можно будет попросить совета. А если Круг — просто горная цепь, на которую можно подняться, и никаких вил нет в природе… Что ж, отрицательный результат — тоже результат. Тогда решение пришлось бы принимать самим. Кэт согласилась на поездку и даже на попытку восхождения на Круг. Границу они просто не заметили и поднялись довольно высоко, когда их, наконец, встретили те, кто живет в горной стране.

— Вообще-то границу видно, — сказала Бет. — Мы удивились, но не поняли, в чем дело. Когда смотришь на Круг снизу, он кажется невысоким. А перейдешь Порог, и земля вдруг резко уходит вниз. Порог снизу — небольшой каменный выступ. А сверху — отвесная скала в несколько сотен метров. Сверху понятно, почему его бывает невозможно перейти.

9

История, с которой девочки явились к вилам, тех чрезвычайно взволновала. Не то чтобы для обсуждения новостей собрались все жители горной страны или какой-нибудь парламент — собрались те, кто оказался рядом. Вероятно, это были не те вилы, что когда-то поручили Кроносу воспитывать Кэт и Бет. Конечно, девочкам очень обрадовались. Для них устроили жилье (у каждой вилы есть свой дом на Круге), научили их владеть своею сущностью. Выслушали их рассказ, призвали Кроноса (с ним был способ связаться — какой-то «спецканал»), потребовали у него ответа: зачем он заставлял маленьких вил переводить волшебство в формулу. Он утверждал, что в целях обороны (тут я развеселился: до чего все узнаваемо на свете). Об этом долго спорили, но ни к чему, конечно, не пришли. Впрочем, Кроноса как будто убедили, что, с тех пор как появилась формула, жизнь стала куда опасней даже в волшебной стране. Ему пришлось с этим согласиться, и из хранителя времени он превратился в хранителя тайны: зорко следит, чтобы больше никто не формулировал закон этой страны и не решал волшебную задачу.

— Ты показала ему решение? — спросил я у Бет.

— Конечно, нет. Я и задачу ему не показала.

— А как же он следит?

— Кто его знает! Я спрашивала вил, кто он такой. Они не говорят. Вероятно, даже не понимают, о чем я спрашиваю. Он для них просто живет — как данность. Вот есть такое существо, значит, с ним нужно как-то уживаться.

10

Гораздо больше, чем задача, вил волновал другой вопрос. Они беспокоились, что в стране так долго нет королевы, и регент явно не в силах ее заменить. Вилы стали просить Кэт и Бет взять эту заботу на себя — раз они выросли среди людей. Вилы не любят жить вне Круга и заниматься скучными житейскими делами. И раз уж девочки умели жить «по-человечески», им легче, чем другим, взять на себя бремя королевской власти.

Девочки в самом деле не представляли себе жизни без людей и согласились занять трон. Кэт воцарение далось легче, чем Бет. Та не любила шума, блеска и всеобщего внимания. Зато страна очень обрадовалась, поскольку жизнь в ней стала ярче, веселее и богаче.

— Тут не надо ничем командовать, — сказала Бет. — Надо просто быть и желать блага, вот и все.

К сожалению, проблемы Кэт остались нерешенными. Ей по-прежнему казалось, что настоящая жизнь от нее ускользает. Теперь Кэт часто и подолгу путешествует: появляется инкогнито в разных странах большого мира, знакомится с людьми.

— С какими людьми? — спросил я с тревогой.

— Боюсь, что в основном с богатыми бездельниками и богемой. Кэт любит их дразнить.

Тут испугался даже я.

— Это очень опасно. Она может нарваться на таких мерзавцев… И обязательно нарвется. Вы ведь как дети. Всем доверяете, а людям доверять нельзя.

— Ты так думаешь?.

— Да тут и думать нечего! Уговори ее заняться чем-нибудь другим. Она задачу-то решила?

— Нет. А зачем ей теперь это?

— Ну, хорошо. А с ребятами кто у вас возится?

Бет тяжело вздохнула и рассказала про ребят.

 

Глава 2

УКРАДЕННЫЕ ДЕТИ

1

Машина с детьми — грузовой фургон — классическим образом заблудилась в горах. Туман, дорога в никуда, водитель-албанец, с трудом объяснявшийся даже со своими клиентами. Неясно, сколько времени они плутали после того, как пересекли границу. Тем более неясно, кто они, откуда, куда везли детей и где их взяли. В машине потом отыскались кое-какие бумаги, но далеко не на всех. На Андре, например, нашлась какая-то сомнительная и невразумительная бумажка, на Саньку — ничего. Детишки были очень маленькие — от двух до четырех лет. Многие даже еще не говорили, но уж, конечно, громко плакали. Машина встала недалеко от горного села (кончился бензин). На шум сбежались жители. С горы, заслышав детский плач, спустилась вила, грозно спросила, кто посмел мучить детей, и топнула ногой на тройку злоумышленников, которые пытались нагло заявить, что ее это не касается. Тройку эту больше никто в стране не видел.

То ли их ветром унесло через границу, то ли они очень быстро убежали — никого это не интересовало.

Водитель кое-как сумел объяснить, что у его хозяев такой бизнес: украсть детей, а потом продать. А у него свой бизнес: он возит все, что подвернется. Лишь бы платили. Албанца вместе с его фургоном проводили до границы, а детей отдали королеве, которую немедленно позвали для разборки. Это, конечно, оказалась Бет.

На долю Кэт тоже нашлась работа. Она пыталась осторожно выяснить, не нужно ли вернуть этих детей туда, откуда их украли. Тут пригодилось ее знание внешнего мира. Кэт поездила по разным странам (а детей как будто специально собирали по всей Европе), но не нашла концов. Детей украли на совесть. Никто нигде их не хватился, никто не жаждал получить назад.

Бет, в свою очередь, не жаждала их и отдавать. Эта ревущая компания приворожила ее намертво. Для них нашелся клок земли — маленькое детское княжество. Конечно, были и люди, которые с ними работали (не так уж много), но, по существу, они стали детишками Бет. Кэт заинтересовалась ими, когда они превратились в подростков. До этого рядом с ними она скучала.

2

Странное дело: Бет считала детей своими, любила их, как, может быть, не всякая «человеческая мамаша» любит родных детей, но упорно намеревалась когда-нибудь вернуть их «большому миру». Она старалась дать им идеальное образование и, на мой взгляд, перестаралась.

— Когда им будет лет по восемнадцать (через два года), они будут сдавать экзамены экстерном, чтобы иметь на всякий случай два-три университетских диплома, — сказала Бет.

— И где будут сдавать?

— Я думаю, в Оксфорде. Сорбонна мне не нравится.

Я усмехнулся и спросил:

— А зачем им европейские дипломы? Им что, здесь плохо? Они хотят уехать?

— Нет, не хотят. Они не очень любят внешний мир.

— Еще бы! Зачем тогда их выгонять отсюда?

— Не выгонять… Но, понимаешь, у всех есть некое родство со своей землей — такое же, как кровное родство. С ним нельзя не считаться, его нельзя разорвать или отменить. Оно всегда останется жить в человеке. И, может быть, кому-то из ребят очень важно иметь шанс вернуться на свою первую родину. Тебе ведь трудно и не хочется расставаться со своей страной, разве не так? И ты о ней все время думал.

— Я много о чем думал… Но я ведь вырос в ней. Там сейчас почти все, что вообще привязывает меня к миру.

— Иногда человек всю жизнь чувствует себя как на чужбине.

— Мне кажется, это никак не связано с землей. Это чистая психология. Кроме того, ребята ведь, наверно, тебя любят. А в большом мире для них все будет чужим.

— Вот пусть и выбирают, где им лучше. Но я не имею права за них решать.

Бет была так уверена в своей правоте, что я не стал с ней спорить — до поры до времени. Однако продолжение истории о детях меня очень встревожило.

3

В двадцатом веке было несколько кратких периодов, когда страна жила почти совсем открыто и даже официально заявляла о своем существовании. Впервые это произошло после второй мировой войны, когда пришлось получать какие-то благодарственные послания и дипломы от соседей, которые не могли не заметить, что кто-то им весьма активно помогал. Кэт и Бет появлялись на приемах, поставив одно условие: никаких кинофотосъемок. Им, впрочем, ничего не стоило автоматически засвечивать ту пленку, на которую их втихую пытались снять.

Спустя лет сорок Кэт и Бет ради детей снова появились «в свете». Припомнить их было уже некому (а если кто и вспомнил, то, наверно, подумал, что они — следующее поколение королев). Пленки засвечивались с тем же постоянством. Кэт и Бет провели сложнейшие переговоры, чтобы в будущем иметь возможность вернуть детям гражданство по их выбору. В этом Кэт преуспела больше Бет. Она легко сумела очаровать международную общественность, вероятно, потому, что самые большие начальники, принимавшие принципиальные решения, — мужчины. Зато комиссии, время от времени пытавшиеся проверять, как воспитывают детей, состояли обычно из дам, причем весьма несимпатичных.

— Нарочно нам, что ли, таких присылают? — сказала Бет с недоумением.

— Нет. Они все такие. Наверно, это естественный чиновничий отбор, — поделился я знанием жизни.

Комиссии всегда были чем-то недовольны и грозили вмешаться и навести порядок. К счастью, они любили подарки — совсем как маленькие дети (прокомментировала Бет с простодушным удивлением). После подарков их сердца смягчались, и все оставалось по-старому. Самая крупная неприятность, спровоцированная комиссией, — отправленная на наш конкурс известная задача.

4

— Не знаю, с чего это началось, — рассказывала Бет, — но Кэт и Санька крупно не поладили. Они обе бывают, знаешь ли, не сахар. И вот уже, наверно, года два, как их приходится все время разнимать.

Кэт и Бет многому учили ребят сами, в том числе математике. Не то чтобы по очереди, но иногда Бет по месяцу и больше уроков не давала. У Кэт была своя метода обучения. Больше всего она любила подкидывать головоломные задачки и дразнить народ: а вот, мол, не решите, не получится!.. С год назад у нее, видимо, иссяк запас таких головоломок. И когда Санька показала ей решение какой-то конкурсной задачи — возможно, с дерзким комментарием, — Кэт «задала решить» ту формулу, которую Бет ей когда-то показала и с которой она сама не справилась.

— И сколько человек решило?

— Решила одна Санька.

— А Андре?

— Он говорит, что не решал. Он ведь художник. Математика его не особенно интересует. Думаю, больше вообще никто не решал. В отличие от тебя, они сразу поняли, о чем идет речь. А Кронос им внушил, что такими вещами заниматься не стоит.

— Ты разрешила Кроносу общаться с детьми?

— Он учил их рисовать. Он это делает лучше других.

Я только головой покачал. Бет продолжала:

— И вообще ребятам эта распря между Кэт и Санькой надоела. Они, по-моему, давно уже бросили решать то, что Кэт приносит «назло».

5

— Да, с педагогикой у вас неладно, — заметил я. — Начинаю понимать несимпатичных тетенек.

— Тетеньки этого как раз не видят. Но среди них нашлась одна, которая, совсем как Кэт, стала дразнить народ. К тому же она агитировала их посылать задачи на ваш конкурс. И все пыталась доказать, что у нас уровень не тот.

— А ей какой нужен? Или у тебя есть отстающие?

— Конечно, нет. Хороший у них уровень. Но ребята тоже умеют подразнить того, кто их заденет. Санька сначала аккуратно посадила эту тетеньку в большую лужу — тут много не потребовалось. А уж потом, вдогонку ей, послала на конкурс задачу. Наверно, хотела оставить в дураках хваленый МГУ.

— И тебя, конечно, не спросила?

— Меня в то время под рукой не оказалось. А у Кэт она, конечно, спрашивать не стала… Хотела бы я знать, что они не поделили.

— Обычно в таких случаях делят не что, а кого. Может быть, тебя?

Бет покачала головой.

— Да нет, при чем тут я? Меня на всех хватает. Не знаю. Ладно. Ты еще насмотришься на все это, когда вернешься. Кстати, Саньке очень понравилась твоя задача — та, что ты прислал в ответном письме. Она хотела «подлечить» условие. Не знаю, вышло у нее или нет.

— Она хоть поняла, что натворила?

— Конечно, поняла, только из упрямства не хотела соглашаться, когда я ей стала объяснять популярно, что к чему.

— Даже с тобой?

— Просто со мной она бы сразу согласилась. Но тут пришлось бы согласиться с Кроносом.

— Что, с Кроносом она тоже не ладит?

— Да еще как! Санька видеть его не может.

— Какая яркая девочка! Умеет выбирать сильных противников. И за что она его так не любит? Тоже не знаешь?

— Знаю. За Андре. Ей показалось, будто Кронос хотел втянуть его в какие-то свои манипуляции со временем. Выучить себе на смену, что ли.

— А он хотел?

— Возможно. Но Санька победила: Андре перестал заниматься с Кроносом даже рисунком.

— И тебе не рассказал, в чем было дело?

— Нет. Сказал, что это тайны Кроноса и что он сам ничего толком не знает. Не захотел узнавать.

— Да. Мальчик тоже яркий. Тайну узнавать не захотел, задачу решать не стал. А кстати, смог бы?

— Думаю, что да. Здесь это сделать проще, чем у вас, к тому же я сама их и учила. А еще думаю, что он решил, но не стал об этом говорить. У него принцип такой: надо просто жить, никому ничего не доказывать.

— Он бы свою подружку научил такому принципу.

— Да он пытается. Но это очень трудно.

6

Безоблачная жизнь Иллирии постепенно стала напоминать мне оживающий вулкан, но это была только часть картины. Комиссии, как бы они ни ворчали, конечно, поняли, чего стоят ребята, воспитанные в полусказочной стране. И, похоже, чудесные способности «украденных детей» привлекли внимание таких организаций и кругов, с которыми лучше не связываться. Вот уже года три есть подозрение, что на детей идет какая-то странная охота. Время от времени в страну откуда-то проникают подозрительные люди и провоцируют здесь безобразия, которых прежде не бывало. Причем мирное население они, как правило, не задевают, упорно рвутся в Лэнд и нападают на ребят, которых спешно пришлось снабжать щитами и учить самозащите. В городе вот уже три года тянется сериал «Ну, погоди!» с прыжками по карнизам и балконам («карнизная охота», по выражению самих ребят). И хотя до сих пор никто еще не пострадал от рук таинственных налетчиков, народу, живущему в столице, это развлечение не нравится.

— Народ не требует, чтобы ты выселила своих деток за границу?

— Конечно, нет. У нас предательство не в обычае.

— И то хорошо. А народ не просит перекрыть границы?

Бет вздохнула.

— Когда границы перекрыты, всем, конечно, спокойнее.

— Знаешь что? Если тебе дороги ребята, забудь про всякие гражданства и комиссии, про Оксфорды и Сорбонны и перекрой границы намертво. Твоих детей нельзя выпускать в «большой мир»: они видели формулу. Наверняка многие ее помнят. А уж решить задачу — это дело техники.

— Да, у тебя замашки короля, — вдруг улыбнулась Бет. — А ты бы перекрыл границы?

— Без разговоров. Лет на пять — десять. А там бы посмотрел.

— Ты плохо думаешь о людях?

— А как еще о них думать? Я знаю их… нас довольно близко. И ваш прежний король знал, потому и закрыл страну. У него, кстати сказать, было гораздо меньше оснований для паники, чем у тебя. На вас действительно пошла охота.

— Я не уверена, что это так. Пока никто не пострадал.

— И никто из «охотников» не попался?

— Нет, не попался, хоть их и ловили. У нас есть небольшая гвардия — из тех, кто любит драться. Такие всегда есть, и они по-настоящему хорошие воины. Но эта банда умеет уходить. Кажется, это для них очень важно.

— Ты думаешь, они из внешнего мира?

— Они не наши — это точно. Откуда же еще?

— Тебе виднее. В сказках у такой страны, как твоя, должен быть антипод. Такой же сказочный, но очень скверный. У вас о таком не рассказывают?

— Нет, никогда не слышала.

— Эти люди не появлялись здесь при закрытой границе?

— Нет. Когда граница перекрыта, у нас все тихо и спокойно. Как сейчас.

— Мне в голову пришло… А Кэт сможет вернуться?

— Да. Она ведь вила. К тому же она всегда в силах меня вызвать, и я ее впущу.

— А кто-нибудь еще способен кого-нибудь впустить?

Бет задумалась.

— Через Круг — через Порог — можно провести кого-нибудь с той стороны гор. Но это большой путь, неблизкий. Так не придешь и не уйдешь за час. Да и не станут вилы проводить через Порог шайку разбойников.

— А кого станут?

— Через Порог проводят лишь близких людей. Таких, в ком уверены.

— Проводить нужно в обе стороны?

— Нет. Спуститься можно самому, но, говорят, это довольно страшно. Кажется, что шагаешь в пропасть.

7

Наш разговор вконец испортил Бет и без того нерадужное настроение. Она мрачно задумалась, потом сказала:

— Ты строишь очень точные модели. Если ты прав, нас ждет война.

— Нет, только не это! — взмолился я. — Закрой границы, и живите хоть вы по-человечески!

— Закрою — насколько это сейчас возможно. И пограничников, пожалуй, надо будет завести.

— А там, где сейчас ребята, эта банда не объявлялась?

— Нет. Там правит другая королева. Она старше и, наверно, мудрее: ее границы перекрыты.

— Но тебе что-то мешает сделать так же?

— Понимаешь, получается, что я краду ребят у мира. Вот, например, Андре — художник. Ты же видел: таких, как он, мало. И у других нашлось бы, что отдать людям. Вот и тебя я тоже отнимаю у твоей страны…

— Моя страна по мне точно не заплачет.

— Ну и зря! Ты стоишь гораздо больше, чем эта несчастная задачка.

— Да проку-то от меня?

— Проку? Тебе можно доверить что угодно — по крайней мере, все будет честно.

— Поэтому мне не доверят ничего. Еще пришлось бы поискать работу.

— В самом деле? У вас действительно не понимают, чего стоит твоя голова?

Бет помолчала и сама себе ответила:

— Хотя, вероятно, твоей голове уже действительно назначили цену.

— Ну, хочешь, я останусь?

— Конечно, хочу, но это будет неправильное решение. Оно на нас же самих плохо потом отзовется. Но надо продумать для тебя какую-то страховку. Прямо сейчас.

 

Глава 3

ВОЕННЫЙ СОВЕТ

С голоду я не умер и свой ужин получил, но это было совсем не то элегическое мероприятие, которое предполагалось изначально. Кофе мы пили с доном Пабло и его помощницей — то есть начали пить, а продолжали уже с Тонио и Кроносом. Последний объявился сам (по телефону), спросил, нельзя ли ему познакомиться с Иваном Николаевичем, пока тот еще не уехал. Бет посмотрела на меня, я кивнул. Не знаю, что подвигло меня согласиться: то ли гордость (еще никто из нас, Иванушек, не уклонялся от Кащеевых проверок, а я чем хуже?), то ли любопытство.

Совет собрался в очень своеобразной комнате. Она располагалась в глубине квартиры и оказалась чрезвычайно многоугольной, многостенной и многодверной. Посередине стоял стол с офисным (и еще каким-то) оборудованием. Окон не было вовсе. Посетители являлись в нее после вежливого стука прямо из многочисленных дверей, явно минуя площадь, лестницу, звонок и прочие условности.

С доном Пабло мы в тот же вечер нашли общий язык, а позже замечательно сработались и вообще стали друзьями. Кроме всего, он единственный известный мне человек в этом мире, с кем интересно играть в шахматы. Возможно, дело в том, что дон Пабло и сам однажды иммигрировал в эту страну из Испании. Он рассказал мне, улыбаясь и покачивая головой (как будто ему уже и не верилось), как это вышло. Юный Пабло, сын испанского дипломата, попал однажды на прием, который посетили Кэт и Бет. После приема он всерьез обдумал свое будущее, решил, что совершенно не согласен с той политикой, которую ему предстояло представлять, и для начала устроил себе каникулы в Иллирии (совсем как я). Там он пытался убедить ее величество Елизавету, что будет любить ее вечно, то есть до своей глубокой старости. Эта блажь, к счастью, потихоньку развеялась. Дон Пабло на очередном приеме, уже в Иллирии, встретил очень милую девушку из хорошей семьи, и жизнь его сложилась счастливо. К тому же он оказался поистине государственным человеком, и ее величество Елизавета сумела найти наилучшее применение его талантам.

Когда дон Пабло говорил не по-русски (русскому он учился очень давно у некоего князя-эмигранта), речь его была остроумной, емкой и изящной. Его помощница — седая чопорная дама — ловила на лету каждое указание начальника и тут же ловко претворяла в те самые документы, которые в Иллирии почти никто не умел делать.

Тонио пробыл на совещании недолго. С ним обсуждался только завтрашний отъезд и детали аварийной эвакуации — в случае, если мне закроют выезд из родной страны.

— Это нестрашно, — сказал Тонио. — Где самое близкое от твоего дома море?

— В Питере. Это Балтика, Финский залив.

— Ты сможешь найти повод, чтобы съездить в этот Питер?

— Насколько мне известно, — заявил дон Пабло, — для поездки в Санкт-Петербург никакого специального повода не требуется. Этот город принято осматривать как… э-э-э… жемчужину архитектуры.

— Так пусть все время, пока ты будешь у себя в стране, там подежурит наш кораблик, — предложил Тонио. — Чуть что не так — едешь осматривать жемчужину архитектуры.

— Ты думаешь, ваш кораблик сможет прямо так запросто болтаться в нашем порту? — усомнился я.

— Еще как сможет! Не волнуйся. Ты считаешь, «Дельфин» ходит в Италию легально? Его там никто и не видал. А увидит — так не узнает.

— А я как найду этот ваш кораблик? И как узнаю?

— «Ты узнаешь его сразу», — сказала Бет и рассмеялась. — Это у вил такой пароль. Просто узнаешь — и все. Искать его не надо, он сам тебя найдет. Иди себе вдоль моря.

— Команда не устанет там болтаться?

Тонио замотал головой.

— Нет. Это такой кораблик… Можно идти вдоль берега любого моря и ждать его. Кораблик и придет.

— «Алые паруса», да и только, — заметил я.

— Ну, в частности, и это тоже, — важно кивнул дон Пабло.

Мы с Тонио договорились, что я буду писать в Иллирию на его адрес и на имя его матушки, синьоры Терезы, и он ушел готовиться в дорогу.

С Кроносом они разминулись. Хранитель времени не торопился. Он пришел, когда мы почти все уже успели обсудить.

Моя легенда была почти правдива. Я приехал в Иллирию, а Лэнд закрыли на каникулы, и ребят увезли далеко, на край света. Обычная бюрократическая неувязка. Хорошо, кто-то (господин советник) в последний момент вспомнил обо мне, прибежал встретить, добрая душа, определил в хороший пансион и, чтобы я не скучал, приставил ко мне барышню, упражнявшуюся в русском языке, молоденькую будущую учительницу — со всеми логически вытекающими последствиями. А ко двору меня, естественно, не приглашали. С какой стати всяких аспирантов приглашать ко двору? Я и дворца не видел (истинная правда). Он где-то за городом, я туда не добрался.

Теперь мои дела обстоят так. Невеста согласилась подождать, пока я (так и быть) расправлюсь с диссертацией. А местный университет (самое главное, чуть не забыл!) попросил вызвать меня из Москвы. Им понадобился математик. Они бы взяли меня прямо с сентября, но возьмут и попозже. Им не к спеху, они хотят отправить кого-то на пенсию, но с этим можно не пороть горячку. Бумаги от университета прилагаются. Имя и данные будущего шефа я записал, чтобы потом разучить. А с чудесами я, конечно, не встречался, да и не до чудес мне было, это всякому понятно.

Дон Пабло уже отпустил свою помощницу и сам собрался уходить, когда явился Кронос. Дон Пабло сделал вид, что никуда не собирался, и стал настороженным и задиристым, будто ему предстояло хорошенько подраться за ее величество Елизавету.

Кронос походил скорее на римлянина, чем на грека (хотя никто и не говорил, что он грек). Высокий, смуглый, темноглазый человек; высокомерно-ироничный взгляд, патрицианские морщины на худом бритом лице. Черные джинсы и черная чересчур свободная и длинная футболка. (Вот ведь пижон, подумал я с неодобрением.)

Он оглядел нас, улыбнулся, раскланялся с учтивой легкостью, смутно напомнив мне мальчика на льду.

— Нет, право, господа, я вас не понимаю, — заявил Кронос после сложных приветствий. — Зачем смотреть на меня так, будто вы оба сейчас схватитесь за шпаги? Смею уверить: я не враг ни вам, ни королевству, ни ее величеству (отдельный поклон Бет). Как раз наоборот. Я делаю все, что могу, для безопасности всех… вышеперечисленных субъектов. У меня есть свои обязанности — я их выполняю. Но вашим интересам это никак не противоречит.

Я внимательно следил за церемонией приветствий и пришел к выводу, что Кроноса мне не представили — только меня ему. Не отвечая на выпад, я спросил его об имени — то есть как к нему обращаться.

— Имя? — он очень удивился, и на редкость театрально. — У меня сейчас нет его — как бы сказать? — с собой. Я сдал его в некотором роде на хранение. Девочки называют меня Кронос — я не против. Вас это не устраивает?

— Нет, — ответил я.

— Понимаю. Не обижайтесь на меня. Может быть, когда-нибудь мы и решим эту проблему.

— Откуда вы узнали, что я здесь и собираюсь уезжать?

Кронос прищурился насмешливо и, как ни странно, дружелюбно.

— А я и не знал ни того, ни другого. Я позвонил сюда, разыскивая Бет. Это третий или четвертый мой звонок. А то, что вы должны вскоре уехать, я просто догадался. Дело в том, что в самом начале вашего визита в эту страну я спросил у Бет, кто вы и не нужна ли помощь. Бет честно объяснила. От помощи она, конечно, отказалась. Когда в нашу игру вступает новая фигура, да еще с таким потенциалом, как у вас, я буквально вижу, как начинает колебаться равновесие… Это довольно трудно объяснить.

— Наверно, я читал про это равновесие. Фантасты часто строят на нем всякие интриги.

— Вот-вот. Но вы нового хаоса сюда не привнесли, зато старый слегка утихомирили. У меня создалось впечатление, что вам покой и безопасность нашей страны дороже, чем кое-кому из… м-м… коренных обитателей.

— Возможно. Я всю жизнь жил в мире, где ни покоем, ни безопасностью и не пахнет. И я вообще не люблю хаос.

— Весьма отрадно слышать, — Кронос улыбнулся и продолжал: — Так вот, если вы впрямь заботитесь о равновесии, вы не позволите себе просто исчезнуть из большого мира и спровоцировать скандал, расследование, розыск, сугубый интерес к нашей стране и прочие нежелательные последствия. Вы постараетесь исчезнуть тихо и естественно.

— Именно это мы обсуждаем.

— Позвольте и мне добавить несколько советов?

Бет и дон Пабло синхронно кивнули. Наверно, хотели предупредить меня, что советы Кроноса стоит послушать. Да я и сам бы выслушал их с интересом.

— Там, в большом мире, многие хотят иметь в нашей стране своих людей. «Агентурную сеть», да? Так это называется? Видимо, когда вам придет время возвращаться в нашу землю, вам будут навязывать нежелательных спутников. Или попытаются вас завербовать. Мой совет: соглашайтесь на все.

— Нет, — сказал я довольно резко. — «Двойным агентом» я не буду.

— Вот как? Жаль. А почему? Представляете, какую интересную партию можно было бы разыграть?

— Нет, мистер Кронос. Не получится. Не королевское это дело, — заявил я нагло.

Кронос расхохотался. Бет слушала нас, нахмурясь, дон Пабло легонько барабанил пальцами по столу.

— Ну, все равно, — сказал Кронос миролюбиво. — Не отказывайтесь от спутников. Вам они не опасны, по крайней мере, здесь, у нас.

— А как я сумею отказаться? Люди едут, потому что им так хочется.

— Вам виднее. А у вас есть ко мне какой-нибудь животрепещущий вопрос?

— Один есть. Для чего вы спровоцировали Кэт и Бет вывести формулу?

— Не знаю, поверите ли вы мне, — сказал Кронос серьезно, глядя на меня в упор, — но я ученый. Как Бет, как вы. Только, в отличие от вас, я физик, а не математик. Я верил в то, что всякое чудо можно понять и просчитать. И в то, что его можно использовать во благо всему человечеству. Так сказать, «сказку сделать былью». Я человек своего времени, если хотите. Я был моложе вас на весь двадцатый век. Но мне эта задача оказалась не по силам. Вот я и подумал: а если научить точным наукам вил, да еще дать им стимул для работы…

Теперь Бет смотрела на него, прищурившись, а дон Пабло выбивал сложную дробь всеми десятью пальцами.

— Простите, — сказал я. — Вопрос был крайне бестактным.

Кронос коротко кивнул мне, потом откланялся с тем набором церемоний, который, как мне показалось, сам для себя определил, и ушел.

Бет уточнила:

— «Двойной агент» — тот, кто работает на две страны?

— Или против двух стран. В любом случае он канал для лжи, — сказал дон Пабло.

— Ты думаешь, я должен на это согласиться? — спросил я, обращаясь к Бет.

— Конечно, не должен. Я до сих пор никогда не думала о двойных агентах. Они делают бесчестную работу?

— Да, обычно за деньги. Им более или менее безразличны обе страны. — Я подумал и закончил: — А мне обе небезразличны.

Дон Пабло все-таки поднялся и откланялся. Он выбрал одну из многочисленных дверей и, прежде чем уйти, выразил мне замысловатым образом свою симпатию и уважение — вполне взаимные.

Я самым плебейским образом плюхнулся на один из стульев и уронил на стол руки, а на них голову. В голове звенело от избытка информации. Была уже глухая ночь. Мне предстояло вернуться в гостевой домик и собрать рюкзак, а утром погрузиться на «Дельфин» и отправляться восвояси.

Бет подошла ко мне, положила руку на затылок, легко взъерошила давно не стриженные волосы. Я замер, чтобы не вспугнуть ее. Бет еще не привыкла считать меня своею собственностью.

— Хочешь, останься сейчас здесь, — предложила она. — Поспишь хотя бы часа три, потом тебя разбудят.

— Кто разбудит? — спросил я ошарашенно и даже поднял голову.

— Да кто-нибудь. Тут полон дом народа. И завтраком накормят.

— В пять утра?

— Ну, не захочешь — не накормят. Зачем тебе сейчас куда-то брести в темноте?

— А тебе?

— А мне брести особенно не надо. Открою эту дверь — и буду во дворце. А вон та ведет на мою половину этого дома.

Бет толкнула одну из дверей. За ней открылся темный коридор, а дальше, еще за одной дверью, узкий фрагмент другой комнаты: клетчатый плед на чем-то низком и уютном, в тени стеллажи с книгами, круг света от оранжевого абажура. Все это потянуло меня к себе неотразимым обаянием.

— Если я сейчас туда вселюсь, — сказал я, — то ты меня уже не выселишь ни в пять утра, ни в десять, ни через неделю. Из той комнаты я добровольно не уйду.

Бет улыбнулась растерянно и грустно.

— А я с самого начала хотела тебя там поселить, но ты прижился в домике и не хотел переезжать.

— Вот видишь, все к лучшему. Там тоже было хорошо: море близко.

— Море везде близко, — вздохнула Бет. — Что ж, иди в свой домик вон через ту дверь.

Я помнил, что вокруг полно народу, и через две минуты открыл дверь, спустился по лестнице, вышел на улицу и оказался в двух шагах от гостевого домика, на углу, у соседского забора.

Ночь была короткой. Я чувствовал себя каким-то выключенным — то есть почти ничего не чувствовал. Собрался в считанные пять, от силы десять минут, заснул без всяких осложнений, все еще чувствуя затылком ладошку Бет, вскочил, как пионер от горна, по звонку будильника, нисколько не усталый, очень легкий и почти веселый. И так же бесчувственно и невменяемо спустился в порт.

 

Глава 4

МОСКОВСКАЯ ЗИМА

На пристани, под боком у «Дельфина», спорили Бет и Тонио. Тонио что-то говорил по-итальянски, изображая в лицах не иначе как шайку разбойников. Бет грустно улыбалась и отрицательно качала головой после каждого криминального эпизода. Видимо, речь шла о моем щите. Наконец Тонио пожал плечами и обиженно отвернулся. Едва я подошел, он тут же оказался на борту, подхватил у меня рюкзак и исчез в машинном отделении. И все наше прощание промелькнуло, как остаток сна. Бет, кажется, мне ничего и не сказала. Разжала руки и исчезла, и я уже стоял на палубе, а наш «Дельфин» бежал посреди моря, и даже берегов не было видно.

Мне пришло в голову, что именно так случаются необъяснимые провалы в памяти у сказочных героев: вернулся в свой обычный мир и вдруг забыл все, что с ним происходило по другую сторону моря. Я спросил Тонио, насколько безопасно для него пребывание в большом мире и не забывает ли он, куда должен вернуться.

— Нет, не опасно. Я становлюсь человеком-невидимкой, а мой «Дельфин» — кораблем-невидимкой, — объяснил Тонио, — но я ничего не забываю.

— А в Москве ты тоже стал бы невидимкой?

— Если нужно, то и в Москве. А что, у тебя есть какой-то план?

— Я вспомнил сказки про забывчивых молодых людей и думал, кто бы смог меня вытащить, если я тоже влипну.

— О! Без проблем. Давай свой адрес, и я вытащу тебя оттуда.

Я написал ему свой адрес и почти серьезно попросил:

— Если через год я не вернусь, сходи туда, узнай, что случилось. Хотя ты ведь не знаешь языка.

— Подумаешь! Возьму с собой кого-нибудь, кто знает, — пожал плечами Тонио. — И ты там будь поосторожней, не ввязывайся в драки. Ты ведь без щита.

Я улыбнулся. За всю свою более или менее взрослую жизнь (класса с седьмого) я, кажется, ни в одной драке не участвовал, хотя и занимался в университете самбо — в порядке физкультуры. На том мы и простились с Тонио.

Обратная дорога показалась мне легкой и короткой. Я ее толком даже не запомнил. Вернулся вечером, лег спать, а утром начал бегать и улаживать свои дела.

Проще всего мне далась защита диссертации — вполне посюстороннее мероприятие без всякой мистики и неожиданностей. Разве что кандидатский диплом я каким-то чудом успел получить, хотя нисколько о нем не заботился.

Решать квартирные проблемы было менее уютно. Я чувствовал себя хуже чем авантюристом и почти верил, что сошел-таки с ума. Довести дело до конца мне помогло одно соображение: уж если мне место под замком в какой-нибудь психушке, пусть хоть мои квартиры достанутся хорошим людям. Их (квартир) было, как известно, две, и с каждой вышла отдельная история.

В родительской квартире, на девятом этаже, жила семья старого, еще студенческого друга моего отца. Когда они там поселились, я их почти не знал, но чем дольше мы были знакомы, тем больше мне хотелось, чтобы они жили в моем доме без всякой платы.

Говорить об этом с Олегом (отцовым другом) раньше не имело смысла. Его устраивала квартира (недорого, надежно, нескандально), и никакой благотворительности от меня он бы не потерпел, хотя положение у них, по сути, стало безысходным: Олег надеялся со временем купить себе жилье, да разве купишь на «ученую» зарплату? А в той трехкомнатной квартире, где они были прописаны, и так ютились две семьи и старенькая бабушка. Теперь я мог отыграться за свои моральные страдания и подарить ему квартиру, хоть это и непросто. Больше всего Олегу и всему их клану не понравилось, что я собираюсь переехать за границу. Я предложил коварное условие: если я вдруг вернусь и окажусь бездомным, они немедленно подарят мне мое жилье обратно. Такой возможный (я-то знал, что невозможный) благородный жест их несколько успокоил и примирил с моей авантюрой.

С другой квартирой все сложилось даже проще, хотя вначале я и поломал над нею голову. Мне вдруг очень не захотелось, чтобы эта наша «вотчина» стала чужой. Наверно, на меня повлиял пример Бет. Я тоже хотел иметь «явочную квартиру», куда бы мог явиться в любое время — даже если я никогда не вернусь.

Выход нашелся сам собой. В последний год (перед поездкой) у меня появился друг, с которым мы виделись не так уж часто, зато отлично друг друга понимали. Звали его Виктор. Аспирант физфака и мой ровесник, он числился в общежитии и мыкался по подмосковным дачам, которые брался сторожить. Витьке тоже нужна была квартира, как выяснилось, очень нужна. Этим летом он завел жену (чуть позже они собрались завести вдобавок и ребенка). Я встретил Витьку в университетском коридоре, бегая по своим бюрократическим делам. Он рассказал, что его выселили с очередной дачи (хозяева приехали в отпуск), и они с женой стали кочевниками. Вот уже две недели скитаются по приятелям. Я дал Витьке свой ключ и предложил немедленно вселяться. Когда я вечером добрел до дома, они усердно обживали мою кухню, поскольку постеснялись занять большую комнату, а в маленькой обитал я, и это было очевидно. Мы легко поделили жилплощадь и зажили душа в душу.

Витя с Таней оказались очень легкими соседями, и, кстати, именно Витя довольно быстро уловил в моей истории странные полутона. Он не особенно расспрашивал, видя, что я не склонен изливать душу в подробностях, но слушал и смотрел со странной — понимающей и в то же время озадаченной улыбкой. Мне захотелось рассказать ему все полностью, с начала и без купюр, но зачем? И он, кажется, все понимал и не обижался.

Когда они прожили месяц или два (время бежало вприпрыжку), я предложил оформить доверенность, чтобы ребята спокойно жили у меня, по крайней мере, до тех пор, пока у них не появится другое жилье. Кстати, теоретически у них имелось больше шансов заработать на квартиру, чем у Олега: Витька был «крутой» программист. Выслушав деловое предложение, он опять посмотрел на меня с пониманием и удивлением, потом спросил, неужто я ему настолько верю. «Да кто ж тебе не поверит?» — процитировал я Бет. Витькина честность иногда переходила в мнительность, с ним не всем и не всегда приходилось легко, а Таня старалась сглаживать углы.

Ребята согласились взять доверенность. При этом они не сомневались, что я еще вернусь в свой дом. Вслед за ними и я начал в это верить, хотя представить себе, как все это будет выглядеть лет через десять, я боялся. В общем, квартиры я пристроил.

Самыми серьезными трудностями грозило объяснение с кафедрой и научным руководителем по поводу моего трудоустройства. Работа в МГУ — все-таки вещь, от которой добровольно не отказываются. А мною, несмотря на скоропалительную защиту, продолжали затыкать дыры в расписании, и даже я сам не представлял себе, как можно без меня обойтись. Но оказалось, очень даже можно.

Уже после защиты, в конце первого семестра, народ стал говорить со мной как-то неуверенно и торопливо, только что не пряча глаза, особенно Пашка. Тот просто исчез с моего горизонта. Наконец ко мне подошел первый смельчак и выразил свое возмущение тем, что на кафедре решили оставить Пашку, а не меня. Я пожал плечами. Пашка был худшим из возможных вариантов, даже среди первокурсников находились ребята посильнее. Так ведь на то у Пашки и папа.

Очень болезненно переживал эту новость мой руководитель. Он, вероятно, поборолся где-то в кулуарах, потерпел поражение и лишь тогда вызвал меня к себе. Ходил вдоль пыльноватых стеллажей, курил и нервно говорил, что университета скоро не будет, если… и так далее. Я постарался как можно скорее вклиниться в его монолог и объявить, что я не пропаду, что у меня есть предложение от одного из европейских университетов — маленького, но вполне серьезного. Пока что поработаю, мол, а там посмотрим. Это его немного взбодрило, он спросил, не там ли я заканчивал диссертацию (то, что сделала Бет, произвело на него сильное впечатление), и успокоился. То есть, конечно, не совсем. Не тот он человек, чтобы легко пережить подлость, но ведь и подлость оказалась такая бытовая, семейная, почти простительная, что не стоило уж слишком убиваться. Случались вещи и похуже.

Мне по-прежнему было неловко. Я-то понимал, что Пашкино возвышение спасло меня от тяжелейших сцен. Даже представить страшно, что бы я говорил тому же руководителю, отказываясь от работы на родной кафедре, которая в его глазах, безусловно, — лучшее место в мире.

А так я мог спокойно уезжать хоть сразу же после сессии. Чтобы закрыть этот сюжет, скажу, что кафедра все-таки, кажется, морально не была готова к нашему расставанию. Диспетчер Леночка начала выпытывать у меня, сколько часов ставить мне в следующем семестре. Когда я предложил по всем вопросам обращаться теперь к Пашке, она заспорила и даже собрала какую-то молодежную делегацию, которая смело пошла защищать мои интересы у высокого начальства. То есть пошла бы, но начальство вовремя куда-то укатило. Этот героический эпизод и особенно почти (или не почти?) влюбленные глаза, которыми смотрела на меня диспетчер Леночка, заставили меня торопиться лихорадочно. В ту зиму я вообще стал замечать на себе множество любопытных взглядов. То ли раньше не обращал на них внимания, с возмущением игнорируя «глазки» барышень в разгар сессии, то ли на мне всю зиму держался отсвет моих летних приключений и притягивал молодой романтичный народ мечтою о несбыточном.

В любом случае, я спешил: оформлял бумаги, зарабатывал деньги, которых требовалась прорва, развозил старые долги (зажившиеся у меня чужие книги и кассеты), прощался с людьми и не давал себе простора для ностальгии. Отчасти для того, чтобы не оставалось времени на сентиментальный вздор, отчасти из соображений пользы я стал ходить в свою старую секцию самбо (не буду рассказывать, как удалось это устроить) и занимался итальянским языком. Времени, как ни странно, мне хватало, но силы таяли. И все равно иногда какая-то деталь: красный бок трамвая, вынырнувший перед носом из метели, или голос старого приятеля, не виденного много лет, — вдруг приводили меня в шок. Странным казалось не то, что я готов был потерять их навсегда, а то, что они в этот предпоследний миг откуда-то взялись. Иногда я переставал понимать, который из миров менее реален: Москва, из которой я ускользал, или сказочное королевство, где меня ждала Бет.

Я приползал домой, валясь с ног от усталости, но и дом не был для меня оазисом реальности. Он теперь мало походил на мой привычный дом.

Зимой Таня стала рано ложиться спать. Они с Витькой шептались, на ночь глядя (я часто этого уже не заставал), а потом он вылезал на кухню, где стоял его компьютер и жила гитара. И там мы коротали поздний вечер. Кухня у нас настолько велика, что в ней легко расположился Витькин кабинет. Мы подобрали на свалке останки дивана и еще кое-какую мебель, отреставрировали в меру нашей лени и талантов и вечерами проводили время то за работой, то за разговорами, а то Витька пел свои песни. Он и меня иногда заставлял браться за инструмент. То «немного», что я умею в музыке, — это как раз классическая гитара (если не считать совсем уж убогого «общего фортепьяно»).

— Слушай, — сказал как-то раз Витька (видно, музыка сделала меня доступнее для расспросов), — мне кажется, или твоя поездка может быть опасной?

— Все может быть опасным, — ответил я уклончиво. — А что тебя насторожило?

— Тут заходил какой-то тип — вроде бы искал квартиру по объявлению. Расспрашивал, кто живет да кто сдает. Не понравился он нам.

— Не итальянец случаем? — усмехнулся я.

Витя тоже усмехнулся и покачал головой.

— Если он итальянец, то я, наверно, чукча (вообще-то он хохол родом из Киева). Он такой тихонький, незаметненький сотрудничек. Тане он очень не понравился, она расстроилась, разволновалась.

— Этот тип искал меня?

— Похоже, да. Ты знаешь, чего им от тебя нужно?

— В лучшем случае им нужен свой человек в той Гаване, куда я еду.

— А у них мало там своих людей?

— Вообще нет. Ни души.

— Так не бывает, — сказал Витька и посмотрел на меня своим фирменным взглядом. — А в худшем?

— Про худший меньше знаешь — крепче спишь, — вздохнул я. — Не бери в голову. Я не торгую родными секретами, наркотиками, крадеными шедеврами, драгоценностями — чем там еще торгуют? Ты хоть раз слыхал, чтобы торговали математикой?

— Нет. Торгуют физикой, химией, биологией… ну и, конечно, всякой инженерией. Но хорошего математика почему бы не купить?

— Тогда придется их послать. Вить, если я исчезну ненароком, а по мою душу придет подозрительный итальянец (с переводчиком, я думаю), ты расскажи ему все, что будешь знать. Это мой друг.

— Вань, ты уверен?

— Все в порядке. Я думаю, что ничего такого не будет: ни итальянца, ни дяденьки из органов. Кому я нужен-то?

Однако на другой же день меня вызвали в маленький кабинетик в недрах МГУ для неприятного разговора.

Патриотическую часть (о том, что ни к чему отечественному математику работать на чужую страну, когда можно надеть родные погоны) я пропущу: в ней ничего интересного не было. Но постепенно разговор перешел на мою летнюю поездку и задачу, присланную из Иллирии. Оказалось, та тетенька, которая спровоцировала Саньку на безответственную выходку с задачей, вернувшись, доложила кому следует, что девочка собиралась прислать что-то экстрасложное и архиважное. Я сделал кислую гримасу и усомнился в тетенькиной компетентности. На самом деле я замер и похолодел. А если они видели задачу еще до того, как она попала ко мне? Если кто-нибудь им ее решил? Не я же самый умный, в конце-то концов. Не знаю, сколь заметно я напрягся, но дальше, по ходу разговора, потихоньку расслабился. Нет, они не видели задачи: не успели. Они не предупредили Пашку из соображений конспирации, а я возьми да утащи конвертик из-под носа. Да еще сколько времени прошло, пока они окольными путями узнали, что письмо уже пришло, что оно было у меня, но я его забраковал… Они бы, может быть, и успокоились, если бы не моя поездка. И опять они опоздали: мое письмо в Иллирию, видимо, проскочило мимо них каким-то чудом (одним из многих в этой сказке). Ответное письмо их, надо думать, всполошило, но не пускать меня было неинтересно: не проследишь — так ничего и не узнаешь. Однако «хвост» (если он, конечно, был — а я уже не сомневался, что он был) не смог пробраться на «Дельфин» и просто потерял меня в Италии. Сказал же Тонио, что «Дельфин» умеет становиться невидимкой.

Все это я продумал в темпе вихря. Меня тем временем допрашивали дальше. Вопрос следующий: где Санькина задачка?

Да где ж ей быть? В коробке с остальной макулатурой.

— Нет, — сказали мне. — Ее там не нашли. Куда она могла исчезнуть?

Я успокоился и обнаглел.

— Вам уточнить куда? В лучшем случае, ее использовали как тарелку или салфетку во время сабантуя. Ну а в худшем — сами понимаете…

— Но почему именно эту? — оборвали меня строгим голосом.

— А почему именно эту? — я даже удивился (уж не знаю, насколько натурально). — Вы их считали? Неужели все на месте? Я думаю, там сотни листов не хватает. И правильно. Чего бумаге зря пропадать?

Мой собеседник заявил, что несколько моих коллег видели листок, когда я его возвращал, и смогли приблизительно восстановить текст задачи. Не смогу ли я сделать то же самое? Да с удовольствием! И почему приблизительно? Я могу точно восстановить. Красивая задачка, жаль, что с ошибкой. Я записал формулу своей школьной работы, ее сверили с другими листками, попросили показать, в чем ошибка, и, наконец, подозрительно спросили, чего же я так долго ее держал у себя.

— А хотел смухлевать, — заявил я наглее прежнего.

— То есть как?

— А так. Задачка мне понравилась. И девочка понравилась: я ее видел по телевизору. Вот я и думал: нельзя ли ей хоть третье место дать? Но потом понял, что не выйдет. Было много вполне удачных работ.

Мой собеседник клюнул и с азартом спросил, видал ли я эту девочку на каникулах.

— Нет, — бодро отвечал я истинную правду. — Вся школа уехала куда-то в Японию… или в Корею? Но не в Китай, это точно. Так что девочку я не видел, да теперь это и неважно.

Тут речь сама собой зашла о невесте. Меня расспрашивали долго, настойчиво и безрезультатно. Под конец ехидно поинтересовались, почему она мне не пишет.

— А чтобы вы не читали, — не менее ехидно ответил я.

Я не назвал имя своей невесты, и мне было сообщено (с оттенком триумфа), что ее зовут Тереза, а живет она в Портовом переулке, дом 17. Я поздравил их (мысленно) с этим сенсационным открытием и на всякий случай промолчал, изобразив каменное лицо. Пусть и дальше думают в таком же роде.

Далее речь пошла о моей новой поездке. Тут мы с трудом пришли к взаимопониманию. Кончилось тем, что мне было приказано ехать с пятью спецспутниками и ни под каким видом не уходить из поля их присмотра. Или пусть я пеняю на себя. В заключение мне сообщили, в какой кассе и на какой рейс следует выкупить билет на самолет — и все. Я был свободен.

После такого разговора все встало на свои места, и я почувствовал себя легко и весело. Те, с кем я разговаривал, не верят в сказки. Мой мир реален и чудесен. Качаясь вместе с вагоном метро, я обдумывал то, что сумел узнать.

Бет в самом деле не писала мне. Мы так договорились — ради моей же безопасности. Кто знает, что за игры бы здесь затеяли, узнав, насколько я ей нужен. Сам я писал на адрес Тонио раз в месяц, коротко и безлико. Только о том, что жив и обязательно вернусь. В ответ каждый раз приходила открытка с городским пейзажиком — наброски, сделанные уже знакомой рукой мастера. Витька однажды увидел у меня эти рисунки и вперился в них таким несытым и влюбленным взглядом, что я пообещал оставить их ему в наследство, даже вместе с заветным альбомчиком. Я знал, что расстанусь с ними легко. Мне не хватало Бет, и никакие рисунки не могли ее заменить. В тот день я вдруг почувствовал ее близкую и реальную поддержку.

Меня вполне могли бы и не выпустить, но, судя по всему, им требовался некий пропуск, чтобы попасть в страну. Им подыграли так, чтобы этим пропуском мог оказаться лишь я. Моим суровым собеседникам пришлось стерпеть мой наглый тон и нежелание сотрудничать: я был им очень нужен. Наверняка они уже продумали, как будут скручивать меня на месте (того и гляди возьмут в заложники тетушку Терезу), но ведь их будут ждать. Перед отлетом я отправил телеграмму: «Вылетаем 2-го марта, встречайте» — и надеялся, что телеграмму получат и правильно поймут.

В тот вечер я явился к нам на кухню такой счастливый, будто не с комитетчиками пообщался, а с любимыми друзьями. Витька предложил погулять перед сном, выслушал мой отчет, улыбнулся и сказал:

— Ну и отчаливай спокойно. Я знаю, мы еще увидимся. Куда тебе писать?

— Портовый переулок, дом 17. А куда ехать, я тебе потом скажу.

 

Глава 5

МОЙ ПЕРВЫЙ БОЙ

Меня вели плотно и жестко от Шереметьева и до причала, где нас ждал «Дельфин». В Москве как раз похолодало, мело снежной крупой, было градусов семь-восемь мороза. В Италии все уже зеленело. Прилетев в Рим, мы с конвоирами дружно сменили куртки с зимних на летние. Этим, впрочем, наша дружба ограничилась. Ребята, как я понял, боялись, что я опять уйду от них в сутолоке европейской жизни и проберусь в Иллирию один.

Хотя в Европе весна оказалась в разгаре, море встретило нас не особенно приветливо. Поднялся ветер, небо затянуло облаками, и бурая волна подбрасывала катер так, что нас заботливо поддерживали при посадке. Вот тут герои-разведчики потеряли бдительность. Едва лишь Тонио сжал мою руку и веселым («мотивированным», как пишут в детективах) жестом обнял меня за плечи, как их миссия с треском провалилась, а они этого даже не заметили. Тонио, не снимая левой руки с моего плеча (то есть держа меня под своим «щитом»), радостно сообщил:

— Ты молодец, быстро вернулся. Я даже волноваться еще не начал.

Правой рукой он ловко передал мне связочку ключей на металлическом колечке. И объяснил на случай, если я чего-нибудь не понял:

— Это твоя защита. Она уже работает. Тебя теперь ничем нельзя достать.

Для убедительности (а возможно, и для проверки) он щелкнул пальцами у меня перед носом, и его пальцы отскочили от преграды. Со стороны это вполне сошло за экспрессивную южную жестикуляцию.

Я всячески приветствовал его по-итальянски и тоже поделился информацией:

— Ты бы предупредил свою матушку, а то эти ребята слишком хорошо запомнили ваш адрес. Как бы сдуру не начали там стрелять.

— Не волнуйся, — сказал Тонио, — у матушки глухой «колпак». Она не выйдет, пока я не вернусь. И за нас тоже не переживай. Мы все под щитом. А ты же вроде не говорил по-итальянски?

— Раньше не говорил, а теперь говорю. Надо же было как-то провести зиму?

— О! — Тонио не нашел слов от восхищения.

Мои спутники (двое из них) почти всунули между нами свои головы, но, вероятно, они провели зиму без пользы и теперь не врубались в нашу смесь иллирийского с итальянским. Тонио рассеянно скользнул взглядом по их физиономиям, будто перед ним выросла какая-то мебель, и продолжал инструктаж:

— Когда причалим, к нам на борт поднимутся «таможенники», начнут смотреть багаж. Тебе не надо обращать на них внимания. Оставь здесь свой рюкзак, я потом его доставлю, куда надо. Он, кстати, тоже под щитом. А сам сразу прыгай на берег и отправляйся в дом на старой площади, тот, где мы были в твой последний вечер. Тебя там ждут. Ну, как, все понял?

— Да, вполне, — кивнул я.

На этот раз во время плаванья мне не удалось ни выспаться, ни пообедать. Мои несчастные «сопровождающие лица» мучились от морской болезни. Трое — сильно, двое — терпимо. Едва я начинал задремывать, как кто-нибудь из них с топотом и лязгом бросался наружу — страдать через борт. Кроме того, я опасался, что, стоит мне по-настоящему заснуть, у меня профессионально стянут ключи, то есть обзаведутся щитом. И как их тогда брать? Не говоря уж о том, что из меня они устроят решето. Они и раньше меня не любили, а когда увидели, что я невосприимчив к качке, стали смотреть, как очень злые волки.

Обедать в такой скорбной обстановке было совсем неинтересно. Пожалуй, вздумай я жевать при этих страдальцах, я бы и в самом деле доказал им, что я свинья и враг народа. Я мог бы сменить компанию и перебраться к команде, но ведь и конвой потащился бы за мной. А отравлять жизнь команде «Дельфина» — еще большее свинство, чем хамить ребятам с Лубянки.

Старший из них (в душе я обозвал его «полковником») в промежутке между приступами морской болезни провел со мной встречный инструктаж. Сначала он пытался требовать, чтобы я говорил с Тонио по-русски.

— С итальянцем? — уточнил я. — Я-то по-русски говорю свободно, но он ни бельмеса не поймет.

«Полковник» прошил меня тяжелым взглядом, но промолчал. Ближе к берегу он процедил сквозь зубы, что, если я вздумаю рыпаться, огонь будет открыт на поражение. Я кивнул. В Риме мы задержались часа на два — специально, чтобы ребята, простившись с бдительным авиационным контролем, смогли вооружиться до зубов. Поскольку при посадке на «Дельфин» их не проверяли, они решили, что имеют дело с лопухами.

В конце концов, мне стало совсем тошно в обществе соотечественников. Я вылез на верхнюю палубу и стал смотреть, как приближалась земля. День оставался пасмурным, но небо будто поднялось повыше. Прямо перед нами появился город в полураскрывшейся зеленой дымке, особенно уютный оттого, что проступил на сероватом фоне. А золотая маковка над городом сверкала так, будто на нее падал персональный луч солнца.

В порту нас ждали. Я все сделал, следуя инструкции Тонио, и даже сумел выиграть две-три минуты. «Полковник» со товарищи как-то непрофессионально растерялись от моей наглости, да и «таможенники», видно, оказались ребята крепкие. Их все-таки смели с дороги, но не сразу. Я спрыгнул на бетон причала и бросился в портовые закоулки — благо знал их наизусть. Когда «полковник» выполнил угрозу, и они начали пальбу, я и без всякого щита был бы уже вне опасности и даже вне поля зрения моих преследователей. Проскочив несколько знакомых переулков (слишком пустынных — на мой беглый взгляд), я выбрался на бульвар — прямой путь к дому Бет — и перешел с бега на быстрый шаг. Открытых пространств я еще избегал, но был уже в состоянии нормально видеть, слышать, даже чуять то, что меня окружало: запахи прибитой дождем пыли, влажного морского ветра и горьких тополевых почек. От этих запахов, а может, от удачного побега я ошалел и чуть с разгону не попал в ловушку.

На перекрестке из пустого переулка на меня вылетели четверо ребят. Мне самому странно, как я смог в одно мгновение увидеть и понять столько вещей. Как в медленном киноповторе, я опознал знакомый профиль, темные глаза и длинные волосы Андре, резкие, странные движения ребят, вынужденных уклоняться на бегу от струек жидкого огня, которыми в них били «охотники» (как будто прямо из ладоней, обтянутых перчатками). Понял и то, что на ребятах не оказалось ремней — то есть щитов. И еще заметил, что далеко внизу, в устье бульвара, вдруг появились мои преследователи. Они деловито топали наверх, и только их нам сейчас не хватало.

Я бросился в зазор между охотниками и ребятами, крича: «Скорее! К стене! Я вас прикрою! У меня есть щит!»

Андре соображал быстрее меня. Схватив за руку, он потащил меня в глубь переулков. Остальные бежали чуть впереди нас — закрытые моим щитом. На этот раз балетный номер был исполнен в сумасшедшем темпе. Мало того что мы бежали — нам еще приходилось крутить пируэты, то отбрасывая щитом струи огня, то делая обманные выпады и повороты. «На карниз вспрыгнуть сможешь?» — спросил меня на бегу Андре. «Нет!» — крикнул я, ловя ртом воздух. «Ладно, так пробьемся», — сказал он и потом уже не отходил от меня ни на шаг: тащил, командовал, а пару раз, наверно, прикрывал, ныряя прямо под струю огня и заставляя меня поворачиваться под немыслимым углом.

Я сразу перестал понимать, где мы находимся. Все мои силы уходили на то, чтобы выдержать темп. Так что не знаю, каким чудом мы оторвались от погони, влетели в дом напротив дома Бет, промчались по лестнице, взбежали на чердак и замерли там в ту же самую минуту, когда наши преследователи тоже достигли площади. Мы вышли на нее с разных сторон. Наша пятерка пробиралась через длинный пыльный захламленный чердак, а они сразу бросились на площадь — нам наперерез.

Один из лэндовских ребят — самый маленький по росту и по возрасту — встал возле пыльного окошка и прокомментировал:

— Они закрыли все подходы к двери. Даже ко всем дверям. И там еще какие-то другие появились. О, гляньте-ка! У них «Калашниковы». Вот это да! Класс!

Ему не отвечали.

— Ты кто? — спросил меня Андре, дав отдышаться две минуты.

— Я с «Дельфина», — ответил я, не зная, как представиться.

Лица мгновенно вытянулись, глаза сделались круглыми и по-настоящему испуганными.

— Так ты тот русский парень, с которым обручилась Бет? — спросил высокий темно-рыжий мальчик (я счел его старшим в команде).

Я кивнул. Все молча вздохнули. Младший парнишка поднял руку и стал зализывать рваную рану на ребре правой ладони.

— Огнем задело? — мрачно спросил четвертый из ребят, почти такой же длинный, как я, и почти такой же белобрысый.

— Нет. Здесь ободрался.

— Твое счастье. Хотя какое уж тут счастье? Но если выберемся, будешь дежурить до… до…

— До зимы, — рассеянно подсказал рыжий.

— До совершеннолетия, — отрезал мой почти двойник.

— Ладно, ребята, все, не мучьте Дени, с него уже довольно, — вдруг вступился за малыша Андре, занявший место у окошка. — Все не так плохо. Тебя Иван зовут?

— Да.

— А меня Андре. Он Тим (кивок в сторону рыжего). Это Дени (я и так понял). Это Петер.

Светленький мальчик поклонился, будто его представляли в гостиной, под взглядами чопорных старушек. Я ответил ему тем же.

— Ну, так вот, — продолжал Андре, — все не так плохо. Иван пройдет в любом случае. Можно взглянуть на щит?

Я протянул ему ключи, и он возликовал:

— Отлично! Этим щитом можно менять гравитацию. Смотри: сдвигаем эту штуку — и ты прыгаешь, как на луне. Попробуй.

Я попробовал. Никто почему-то не засмеялся, а зря. Такое только в цирке показывать.

— Видишь? Все получается, — сказал Андре буднично и деловито. — Сейчас мы с тобой вылезем на крышу, перемахнем через переулок (я бы и без щита там прыгнул, так что не бойся). Ты спрыгнешь на балкон и бросишь ключи вверх. Я их поймаю, вернусь и прикрою ребят. А ты сразу, как бросишь мне щит, прыгай с балкона в зал. И лучше кувырком — и в сторону. Наши «охотники» стрелять в этот дом не будут, а те, с «Калашниковыми» — не знаю.

— Те — запросто. Они тут ничего не знают и не понимают. Все окна разнесут да еще пристрелят того, кто ненароком выглянет на улицу.

— Исключено. Эти окна ничем не пробьешь. А дверь должна тебя впустить. Ты там бывал?

Я кивнул.

— Вот и отлично. Дом помнит, что ты друг. Ну, все. Пошли. Времени мало: они еще пару минут постоят и начнут обыскивать соседние дома.

Андре крепко сжал мою руку, будто вложил в меня свою легкость и силу, и мы полезли через полукруглое окошко на жестяной скат крыши. Все это дольше рассказывать, чем сделать. Я не заметил, как перемахнул через переулок (сам удивился — но потом), и мы легко и быстро провернули предложенную операцию. Щит лег в ладонь Андре, а я влетел в зал (хорошо — без кувырка) и через полсекунды услышал за спиной автоматные очереди. Окна, к счастью, и впрямь остались к ним совершенно равнодушны.

Зал не был пуст. В качалке сидела Кэт с книжкой в руках и с равнодушно-ироничным видом покачивала узенькой ступней вышитую туфельку без пятки.

— Герой-любовник вспрыгнул на балкон, — сказала она, глядя на меня прищуренными ярко-синими глазами. — В его честь вспыхнул фейерверк. Привет, братишка! Что там происходит?

— Там ваши ребята — в соседнем доме. А внизу те, кто на них охотится. И еще те, кто охотится на меня, — с автоматами Калашникова. Отсюда фейерверк. Где Бет?

Вообще-то я не ждал от Кэт толковых действий, потому и спросил о Бет. Но я ошибся.

— Бет за той дверью, у себя, — бросила Кэт, махнув рукой в глубь зала.

В то же мгновенье она ракетой вылетела из качалки (я знал, как непросто оттуда выбраться) и ринулась на балкон. За нею шлейфом взвились ее черные распущенные волосы.

Я мельком видел, как местные охотники бросились врассыпную, а приезжие — вслед за ними. Отличная у парней реакция, ничего не скажешь. Кэт так же яростно метнулась обратно в зал, схватила мобильник, стала отдавать команды «всем постам». Я повернулся и ушел, не дожидаясь продолжения этого детектива. Не видел я и появления ребят. Никто не посмел сунуться в ту комнату со стеллажами и уютным пледом, куда я так и не вошел теплой июльской ночью и где теперь, поймав в охапку Бет, пытался убедить ее, что я живой и настоящий, что я действительно вернулся и больше никуда не денусь.

В конце концов, мы снова стали говорить какие-то осмысленные вещи. Я рассказал о своем бурном возвращении — без лишнего драматизма, но честно.

— А где сейчас ребята? — спросила Бет, словно тоже возвращаясь в этот мир.

— Думаю, что здесь. Хотя не знаю.

— Ну, хорошо. Пойдем посмотрим, чем у них все кончилось. Заодно узнаем, как они попали в город.

Ребята в самом деле были в доме. Они сосредоточились в приятной светлой комнате, явно имевшей отношение к еде (потому, наверно, она и казалась мне такой приятной). Все четверо стояли в ряд, прикрыв собой какие-то шкафы и полки, а Кэт вышагивала перед ними, как полководец перед провинившимся полком. Полк, правда, не особенно перед нею трепетал. Парни слушали Кэт со снисходительным терпением — только что без улыбочек. Один Дени принимал все всерьез, но и тот выглядел не слишком огорченным.

По ходу разборки я понял (в общих чертах), как было дело. Бет отобрала у ребят ремни и заперла их под замок. А потом велела закрыть Лэнд колпаком и не высовываться до особого распоряжения. Но Дени проигнорировал все эти строгости и утром, до официального подъема, ушел в город один, воспользовавшись каким-то «дежурным коридором». Так вот взял и ушел без щита и без «страховщика», что особенно бесило Кэт и Петера. Все остальные, как я понял, отправились в спасательную экспедицию.

— А Санька где? — первое, что спросила Бет.

— Сидит в дежурке на восьмом посту, держит нам «коридор», — сказал Андре.

— Ну, твое счастье, — вздохнула Бет.

— А как тебе, кстати, это удалось? — поинтересовался Петер с отчетливым ехидством в голосе.

— Довольно просто, — Андре проигнорировал ехидство (видно, уже привык) и рассказывал, как ни в чем не бывало. — Во-первых, я попросил ее держать коридор на случай, если надо будет резко хлопнуть дверью перед носом у чужих. А во-вторых, сказал, что буду страховать Дени, поскольку все другие отказались с ним работать. Что, между прочим, истинная правда.

— Ну да, — буркнул Дени. — А так как с Санькой остальные тоже отказались работать, она осталась без страховщика.

— Да и вообще мы же не сумасшедшие — тащить в город девчонку без щита, — авторитетно заявил Тим.

Все почему-то фыркнули.

— Насчет того, что вы не сумасшедшие, я бы на вашем месте помолчала, — отрезала Кэт. — Чего тебя, скажи на милость, в город понесло ни свет ни заря? Хотел всем показать, какой ты храбрый?

— А я не знал, что в город нельзя, — простодушно отвечал Дени. — Я с вечера дежурил. Потом лег спать. Проснулся — ремня нет, ребята спят. А я хотел пойти в Павлиний скверик, присмотреть пару птиц. Я встал и пошел. Птиц таких не было, как я хотел, я еще зашел в пару мест, с дедом Марко поболтал, мы с ним перекусили… Потом ребята появились. Мы почти вышли к коридору, когда наткнулись на этих… охотников. Если б не Иван…

— Прогулка была бы последней, — подвел итог Петер.

— Постойте. А при чем тут Иван? — удивилась Кэт.

Андре быстро взглянул на Бет. Та проворчала:

— Да знаю я, все знаю. Лучше не ври.

Андре кивнул и коротко ответил:

— Иван вклинился между нами и охотниками. Прикрыл нас всех своим щитом. И дальше прикрывал, пока мы уходили. А потом мы перебрались по крышам…

— По крышам? — Кэт уставилась на меня. — Ты прыгал с ними по карнизам, по водосточным трубам, чердакам, крышам, деревьям?..

— Куда уж мне! Только по чердакам и крышам, — ответил я с видом скромного героя. — Я не умею прыгать по карнизам.

— Ты зря поскромничал, — сказал Андре. — Ты так здорово работал внизу, что у тебя и на карнизе не оказалось бы проблем. Я бы запросто тебя туда забросил. Ну, ничего. Еще попробуем.

— Отлично! — выдохнула Кэт.

Я не понял, что это было: возмущение или восхищение. Она еще искала, чем нас припечатать, а нахальная четверка уже перехватила инициативу.

— Есть хочется, — сказал Дени. — Можно?

— С каких пор ты такой вежливый? — съехидничала Кэт.

Тем временем Петер вытащил из белого шкафчика, похожего на микроволновку, один за другим четыре здоровенных сэндвича, судя по всему, даже теплых. Вид и запах еды вогнал меня в шок.

— А мне? — спросил я машинально.

Андре открыл ту же дверцу и вытащил пятый сэндвич. Бет рассмеялась. Кэт осталась без союзников, взъерошенная и сердитая.

— Понимаешь, — сказал я ей проникновенным голосом, — на «Дельфине» невозможно было есть. Эти герои… с большой дороги выбросили за борт все съестное.

— Что, прямо так и выбросили?

— Нет, не прямо. Но выбросили.

Кэт посмотрела на меня в упор, фыркнула и расхохоталась.

— А как же ты? — спросила она сквозь смех.

— Да мне-то что? Тонио выучил меня на морского волка. Но есть хочется зверски. Особенно когда побегаешь по крышам.

— Все, — заявила Кэт решительно. — Чего вы тут торчите? У вас есть «коридор» — и отправляйтесь по нему. А мы будем обедать.

— Понятно. Нас, значит, оставляют без обеда, — заметил Тим в пространство.

— А вы легко отделались, — сказала Бет серьезно, и они тут же опустили головы. — Вас, между прочим, Санька ждет. С ума, наверно, уже сходит. Обедом вас и там покормят.

Ребята вышли в прихожую, выбрали дверь. Андре легонько выбил по ней какую-то морзянку, прислушался, наверно, уловил ответ и распахнул дверь перед носом у друзей — чем не швейцар в римском отеле? Прежде чем уйти, он обернулся, сверкнул на меня быстрыми веселыми глазами, улыбнулся:

— Удачи! Bon courage!

И исчез в своем неведомом «коридоре».

 

Глава 6

ПРОГУЛКА В ГОРЫ

Семейный обед (перед которым мне великодушно разрешили смыть с себя дорожно-чердачную грязь) — так вот, обед мог стать очень напряженным мероприятием. Перед Кэт стояла классическая проблема трудного подростка: выбор из двух зол. С одной стороны, она не хотела чересчур легко со мной смириться и сдружиться, с другой — не хотела из-за меня портить отношения с сестрой. Мы с Бет во время воспитательной разборки уже продемонстрировали ей такое дружное взаимопонимание, что тут всякий бы призадумался. А с третьей — ссориться со мной пока что было не из-за чего. Кэт все-таки сделала небольшой героический выпад в мой адрес, сказав, что, не успел я появиться, как тут же рискнул жизнью Бет (подразумевая, что моей глупой жизни ей ничуть не жаль). Я мирно возразил:

— А что мне оставалось делать? Ведь вы бы никогда мне не простили, если б я не помог вашим ребятам.

Кэт фыркнула, но возражать не стала. К счастью, обед сопровождался беспрестанными звонками на мобильник (он лежал возле Кэт, она и отвечала на звонки). Со «всех постов» докладывали о ходе операции «перехват». Это заметно разрядило обстановку. Местные охотники опять ушли — как сквозь землю провалились. Зато моих охотников сумели потихоньку отловить — всех, кроме одного. Главный («полковник») ускользнул и где-то затаился.

— Знаете что, братишки? — сказала Кэт, глядя на Бет и на меня поверх вазочки с мороженым. — Сейчас еще не вечер. Отправляйтесь-ка на Круг — целее будете. Не нравится мне этот тип.

— Чем он тебе не нравится? — спросил я с любопытством.

— Он дурак. Явился в чужую, совершенно неизвестную ему страну, наверняка с важным заданием. Ему стоило держаться скромненько, вежливо, по-джентльменски. А он бегает и палит из автомата. Что, разве не дурак?

Мы с Бет расхохотались. Кэт еще больше распалилась:

— Терпеть не могу глупых мужиков! Небось устроил где-нибудь засаду и будет там не есть, не спать, чтоб подстрелить тебя, братишка! По принципу: «Не доставайся никому!»

Мы с Бет дружно вытирали слезы.

— И, кстати, не так уж это и смешно, — буркнула Кэт. — Где твой щит?

— У Андре.

— Вот видишь! Уберитесь вы отсюда — от греха подальше! А мы с доном Пабло как-нибудь отловим этого идиота и устроим такой международный скандал…

Кэт улыбнулась плотоядно и мечтательно. И торжествующе закончила:

— Ведь это покушение на жизнь наших величеств! Идите, а?

— Не путайтесь тут под ногами, — озвучил я подтекст и поглядел на Бет. Она кивнула.

— Мы уберемся. Дай нам полчаса на сборы.

— Зачем так много? Ну ладно, собирайтесь.

Мы обошлись одним рюкзаком на двоих. Я вытряхнул из моего рюкзака все лишнее (при этом осознав, что не взял с собой на чужбину почти ничего, кроме испытанного и потрепанного походного снаряжения). Поклажа Бет если и впечатляла, то своею невесомостью и малым объемом. Бет объяснила, что на Круге у нее свой дом — не дом, но жилье, где есть все, что нам может понадобиться. А то, что она прихватила (коврик, спальник и небольшой пакет), пригодится, если мы сегодня до этого дома не дойдем. Кэт от себя добавила еще пакет с едой и радостно нас выпроводила через одну из множества таинственных дверей.

За дверью была лестница, внизу — выход на улицу, но я не понял, на какую. Бет все время держала меня за руку и вела странной дорогой: вроде бы по обычным улицам мимо живых домов (я видел цветы на окнах, а под ногами, на асфальте, — красные тополевые сережки), потом по шоссе, потом узким проселком. И все это сменялось вокруг нас как-то уж очень быстро и чуть не в фокусе. Я видел и не видел ту дорогу, которой мы за час прошли весь город и еще немаленькое расстояние до гор. И вот мы уже оказались на опушке леса, в предгорьях Круга, на тропе, с которой начинался подъем.

Здесь мы ненадолго задержались. Бет присела на какую-то колоду, чтобы потуже завязать шнурок, и я немного огляделся.

Начинался вечер — между семью и восемью, — светлое и как будто пустоватое время. День кончился, темнота еще не спустилась. Где-то кричал петух, по небу бежали облака, по земле — тени: солнце, в конце концов, пробилось. Я чувствовал кожей лица, что по пути успел легонько обгореть. Подъем еще не начался, но лес был северный, холодноватый: березы, елки, белые поля цветущей заячьей капусты, еще свернутые молодые папоротники, похожие на ящериц. Подлесок только начинал распускаться, земля пружинила под ногами, кое-где стояла вода. Глаза искали нерастаявший снег, но его уже не найдешь. Пахло прелью и чем-то зеленым.

Тропинка уходила вверх крутым зигзагом. У первого же поворота стоял стоймя здоровенный белый камень вроде тех, на которых богатырям писали инструкции: «Направо пойдешь… налево пойдешь…» На этом камне ничего написано не было, только одна из его граней оказалась ровной — вроде бы стесанной.

— Это переговорный камень, — кивнула Бет. — Через него можно поговорить с теми, кто в состоянии принять вызов. С Кэт, например.

— Он что, набит электроникой?

— Нет. Чтобы поговорить, годится всякая ровная поверхность. Нужен только источник энергии.

Она сидела на колоде, натянув рукава куртки до кончиков пальцев, и трогательно напоминала обычных «человеческих» девчонок, которые ходили с нами в горы. Я протянул ей руку, помог встать и сказал:

— Веди.

— Да что вести? Тропинка тут одна.

Подъем оказался легким и недлинным. Порога я бы мог и не заметить. Бет вспрыгнула на желтоватый валун, вросший в тропу, и протянула мне руку. Лес в этом месте так смыкался над тропой, что, сделав два шага, я уже не увидел того, что осталось за Порогом. Земля не ушла вниз — сзади были все те же ветки: елки да орешник. Бет посмотрела на меня и промолчала. Мы продолжали подниматься, и постепенно я почувствовал, что все стало другим. Я бы сказал, что в мире наступила тишина, но дело в том, что вокруг нас галдели птицы. Они всегда орут весной так, что звенит в ушах, — и тут орали. А тишина жила внутри. К тому же я стал по-другому видеть. Как будто там, внизу, все было в сероватой дымке, и лишь здесь я, наконец, увидел настоящие краски мира. Я повернулся к Бет и ее тоже увидел вдруг по-настоящему — во всей ее волшебной лучезарной сущности.

Но наши приключения на Круге не представляют интереса для сюжета. Это ровно та часть жизни, которая наша — и больше ничья. Мне нужно рассказать только про сам Круг — как я тогда его увидел.

Слева от нас бежал ручей. Вначале я его не слышал за птичьим гвалтом. Как ни странно, чем выше мы поднимались, тем ручей становился заметней. Внизу он просто уходил куда-то в землю, а наверху это была почти горная речка. В одном месте лес вдруг расступился, и перед нами открылась ровная площадка — небольшая терраса, со всех сторон окруженная деревьями. На этой террасе ручей впадал в каменный бассейн, похожий на широкий колодец. Впадал и снова вытекал чистым маленьким потоком. На этой закрытой горной поляне я поставил в тот вечер палатку — дойти до жилья засветло мы бы не успели. Меня, конечно, потянуло залезть в бассейн.

— Залезь, — сказала Бет. — Здесь вода не холодная. Я тоже, может быть, потом искупаюсь.

Вода была именно не холодная — и не теплая. Невесомая. Вынырнув из нее, я чувствовал себя примерно так же, как когда прыгал «под щитом» с крыши на крышу. Больше того. Возясь с костром и котелками, я умудрился крепко обжечь себе палец — даже не до волдыря, а до раны. Я обругал себя и приготовился терпеть все стадии ожоговых неприятностей. После купанья в каменном колодце от ожога остался маленький шрам. Утром исчез и он.

— Это у вас та самая живая вода? — спросил я у Бет.

— Не совсем. Та самая должна оживлять умерших, а эта только заживляет небольшие раны и лечит от усталости. Мы с Кэт отдыхаем тут по очереди от жизни там, внизу.

— У этого колодца отдыхаете?

— Не обязательно у этого. Здесь вся вода такая. И воздух, и земля. Здесь легко жить.

Глядя в огонь, в переливающиеся березовые угольки, я отважился спросить:

— Мне никогда не будет двадцать пять?

— А разве тебе еще нет этих твоих двадцати пяти?

— Нет. Я апрельский.

Бет улыбнулась:

— Хорошо. Всю жизнь люблю апрель. Не думай пока о возрасте, ладно? Поверь мне. Мы с тобой можем в любой момент решиться и прожить короткую человеческую жизнь. Так почти никто никогда не делает, но технически это вполне возможно. Но это не обязательно решать сию минуту…

Я посмотрел на нее и ответил, удивляясь тому, что говорю:

— Пока ты это объясняла, я вдруг понял, что мне все равно. Пусть будет так, как ты захочешь.

— Нет, — она резко качнула головой. — Теперь все решать будешь ты. А я иногда буду тебя о чем-нибудь просить.

Я не стал спорить. Подумал, что со временем все само утрясется. Такие вещи, как командование в семье, по заказу не решаются.

На другой день мы дошли до горного жилища, хотя не очень спешили. Бет даже пожалела, когда я сворачивал палатку. Сказала, что ей нравится жить в моем доме. В нем, к сожалению, нашелся один принципиальный недостаток: еду мы съели, а другую взять было негде. Пришлось двинуться в путь, опять в гору, вдоль легкого ручья. Конечно, палаточку стоило бы потом поставить где-нибудь у входа в дом, но мы, конечно, не поставили.

Путь оказался хоть и нетрудным, но неблизким. Бет объяснила, что на Круге пространство обмануть нельзя: у него там свои законы, причем довольно странные. Если бы мы карабкались наверх строго по вертикали, наш путь стал бы коротким — пара сотен метров. Чем более пологим был подъем, тем больше удлинялось расстояние — в какой-то чуть ли не астрономической прогрессии. Мы прошли километров десять, а может, и чуть больше. Да впрочем, почему бы не пройти? Весенним лесом и весенними полянами, под солнцем, ветром, быстрыми светлыми облаками идти, болтать, смеяться…

— Там, далеко на западе, — рассказывала Бет, — а в общем-то, не так уж далеко, если идти не здесь, а понизу, — так вот, там живет вила по имени Рён. Совсем, как бы у нас сказали, дикая. Живет одна, вдали от всех, носит зеленый плащ и только иногда спускается вниз, но и то лишь затем, чтобы в глухом лесу у своего ручья посидеть вечером на этаком замшелом валуне.

— Это начало сказки? — спросил я.

— Не знаю. Может быть. Так вот, там, где она живет, наверх ведет отвесная скала и никакой дороги нет вообще. Есть только водопад. И Рён спускается по нему, как по тропе.

— Так я читал про нее.

— Где?

— В одной китайской сказке. Бедная Рён…

— Почему бедная?

— А ты не знаешь эту сказку? Она очень печально кончается. Рён встретила своего суженого, а он ушел от нее. Он был врач, у него внизу умирал больной. Он и наверх-то залез за какой-то травкой. Кажется, она называлась «горный чай».

— Нет. Эта сказка не про Рён. Во-первых, Китай на востоке, а Рён живет на западе. Во-вторых, этот парень мог бы полечить больного и вернуться. А в-третьих, все сказки очень старые — особенно те, что попали в книги, — а Рён совсем еще девчонка. У нее и родители есть, то есть они живы, я их знаю довольно хорошо, но она от них ушла и живет теперь в своей глуши. Вот уж типичный трудный подросток!

— Вроде Кэт?

— А тебе Кэт не понравилась?

— Наоборот. Я ждал гораздо худшего. Она хороший друг, с ней будет легко.

— Ты не боишься, что я сейчас начну ревновать?

— А тебе хочется ревновать?

— Оказывается, не без этого. Никогда не думала, что из меня выйдет ревнивая жена.

— Действительно. Зачем это тебе? Тем более ревновать к Кэт нет никакого смысла. Да и к другим тоже.

— Да. Я знаю. Но я сегодня поняла, что не хочу делить тебя ни с кем. Мне нужно, чтобы ты был только мой. Всегда мой, всякую минуту.

— Так вот он я! Не хочешь — не дели.

— А так бывает — чтобы не делить?

— Почему же нет? Хотя… Знаешь, к кому мы будем друг друга ревновать?

— Знаю, — вздохнула Бет.

— И я знаю: к твоим ребятам. Это классический любовный треугольник. Я же влюбился в них раньше, чем узнал о твоем существовании. И с тобой было то же самое. Мы будем из-за этого страдать?

— Да ни за что! — развеселилась Бет. — А знаешь, кто мы с тобой такие?

— Чего же тут не знать? Мы многодетные родители. И детки у нас — ох!

Мы снова рассмеялись. И в таком вот беспечном настроении добрались, наконец, до дома.

Каждый раз, говоря «дом», я чувствую досаду от неточности. Дома как раз и не было. Мы поднялись к тому месту, где зеленый склон горы переходил в отвесную скалу, венчавшую Круг каменной короной. В этой скале и жили вилы. Весь Круг был домом, где им всем хватало места.

Жилье вил всегда устроено так, чтобы иметь два выхода: один на внешний склон горы, другой — во внутреннюю долину.

Между ними располагались анфилады или лабиринты комнат — кому что больше нравилось. Через дом протекал ручей, в центральном зале находился очаг (и никаких проблем с дымоходом). Каждый горный дом подлаживался под свою хозяйку, кормил ее, обогревал, освещал, одевал — если у нее не доходили руки самой создать себе одежду, — и охранял. Существовало лишь несколько обычаев, общих для всех таких домов. Во-первых, вход в жилье, когда оно закрыто, никак не отличишь от сплошной скалы. Разве что иногда тропинка выдаст. Чтобы открыть каменную дверь, Бет положила руку на скалу в определенном месте. Потом она и мою руку научила находить «замок» и, прижав мою ладонь своей, велела дому меня знать, любить, помнить и слушаться.

Второй принцип устройства дома — своего рода двухкамерность. В покои, что глядят в закрытый мир долины, можно попасть только тогда, когда наружная входная дверь закрыта — то есть заперта наглухо. Иначе будешь сидеть в «приемном зале» и даже не догадаешься, что это еще не весь дом.

Открыв внешнюю дверь, мы оказались в небольшой пещерке, вполне естественной на вид, разве что в ней по правой стене виднелся выступ вроде каменной скамьи. Бет нашла еще один «замок», теперь на внутренней стене, и повторила ритуал знакомства. Снова открылась дверь, и мы вошли в темноватый зал, тоже похожий на естественную пещеру, довольно большую. В центре зала был очаг, утопленный чуть ниже каменного пола и окруженный чем-то вроде закругленного дивана. Сверху на нем лежал какой-то белый мех — довольно жесткий. Зато сам диван казался замечательно хорош для долгого лежания. В этом «приемном зале» по стенам были выступы и ниши, темные сундуки с коваными украшениями, котлы, кувшины, глиняные обливные миски, ковры из разноцветной шерсти (ковры виднелись везде) — в общем, фольклор, чем-то привычный и знакомый. Зал был старинной, обязательной частью жилья, душою дома. Свет в него проходил через какие-то специальные окошки — как через щели в ставнях, — и его оказалось маловато. Бет объяснила, что, когда хозяева дома, в очаге всегда горит огонь. У входа в зал была пещерка — дровяной сарай. Я притащил охапку сухих дров, развел огонь, и зал преобразился. Теплые блики легли на всю эту старину и сделали ее живой.

Сбросив с усталых ног кроссовки, я растянулся на белом меху, заложил руки за голову и философически спросил:

— А что вон в том кувшине?

Бет повернула голову (она еще стояла возле входа) и ответила как-то рассеянно:

— Вон в том? Наверно, молоко.

— А я думал — вино, — сказал я без особого разочарования.

— Ну, пусть будет вино, — кивнула Бет.

— Что, серьезно? Ладно. Пусть уж будет молоко.

Бет рассмеялась и отвела локтем со лба золотую прядку.

— Ну, хорошо. Пусть в этом будет молоко, а в том, соседнем, — вино.

— А в третьем — мед. Все как в стихах.

— В каких стихах?

— В стихах про здешние места, — заявил я и процитировал Мандельштама:

Бет села рядом, заглянула мне в лицо.

— Это твои стихи?

— Смеешься?

— Нет. Хорошие стихи.

— Да уж. Еще бы. Я вообще не пишу стихов, а уж таких мне никогда не написать.

— Ну и не надо! Зачем тебе писать стихи, если ты в них живешь?

Ну, впрочем, хватит вспоминать… Я хотел сказать, что в зале можно было жить, а в давние времена, наверно, никаких других апартаментов в горном доме не существовало — разве что мелкие соседние пещерки, через которые текли ручьи. Но мы-то как раз поселились во внутренней части дома, где было много воздуха и света и в обстановке заметно столько современного пижонства, что я, увидев, например, бассейн, который, как ручей, был выложен по дну цветными камешками, просто расхохотался.

— И что же, у всех вил в домах такое легкомыслие?

— Да нет. Кому как больше нравится. Мы с домом согласились, что так будет хорошо.

— Вы с домом, я смотрю, друзья. А дом не будет ревновать тебя ко мне?

— Не будет. Ты ему понравился. Или стихами приворожил. Стихи, они, знаешь…

— Да, они волшебные. А ты откуда знаешь, что дом про меня думает?

— А я проверила, что же оказалось в кувшинах. И все вышло по-твоему, даже мед. Ты любишь мед?

— Не очень.

— А зачем заказывал? Теперь любишь-не любишь, придется есть, а то дом обидится.

Не помню, чтобы с уничтожением меда возникли какие-нибудь трудности. Примерно таким же образом из сундуков можно было извлечь еду и одежду. Я спросил у Бет, не по тому ли принципу устроена микроволновка в их городской столовой.

— Какая микроволновка? — удивилась Бет.

— Та, из которой ребята вытащили бутерброды.

— A-а, это… Да, конечно. Только вряд ли это микроволновка. Просто шкафчик такой — с едой.

— Интересно, когда вы были маленькими девочками под присмотром дядюшки Кроноса, все эти самобранки уже работали?

— Нет. Тогда у нас жила кухарка, тетушка Феодора, она ходила за продуктами на рынок. Она и потом готовила, когда мы научились пользоваться, как ты говоришь, самобранками. Она бы обиделась, если бы поняла, что нам больше не нужна ее работа. Когда тетушка Феодора совсем состарилась, мы уговаривали ее просто пожить у нас, но она захотела вернуться в свою деревню. Но боялась, что мы возьмем на ее место плохую кухарку. И мы пообещали, что будем готовить сами. А знаешь, я действительно умею готовить, даже на очаге. Нас и этому учили.

— Да, по всему видно, что тебя прочили замуж за добропорядочного дяденьку с большим хозяйством, а не за какого-то бездомного бродягу.

— Почему это бездомного?

— Так ведь после той пальбы, которую устроили мои приятели с «Калашниковыми», вряд ли я когда-нибудь еще увижу свой дом.

— Еще чего! Ты думаешь, Кэт зря нас выпроваживала? Международные скандалы — это ее любимое развлечение. Она боялась, что мы отобьем у нее хлеб. Вот увидишь, она отстоит твое гражданство, и ты еще покажешь мне свой дом и познакомишь с друзьями.

Но я рассказывал про горный дом. Одна из самых впечатляющих деталей его интерьера — стена a la Лe Корбюзье, смотревшая в цветущее ущелье (во внутренней долине все уже цвело, особенно по южным склонам). Сказать, что там была стеклянная стена, нельзя. Там не было стены вообще, и в то же время она не пропускала в дом ни дождь, ни ночной холод, ни мошек, которые уже вовсю толпились вечерами. При всем том мне ничего не стоило выйти из комнаты на деревянное крыльцо и запросто спуститься по ступеням то ли в сад, то ли в дикий закоулок рая. Эта вторая дверь в горный дом тоже закрывалась наглухо. Ее можно было открыть лишь тогда, когда вся внутренняя часть жилья была отрезана от внешнего мира.

Другая особенность внутренних покоев — длинные мягкие кулисы. Они спускались с высоких сводов, спадали с темных балок свободными потоками — обычно светлыми, а чаще просто белыми — деля пространство на отдельные не то что комнаты — фрагменты. У меня создалось впечатление, что, когда хозяйке приходило на ум устроить себе в доме новое помещение, сначала с потолка падали эти кулисы, а уж потом, под их прикрытием, появлялись стены, двери и откуда-то шел мягкий рассеянный солнечный свет. Но я не стал выспрашивать у Бет, так ли все это происходит. Решил: пусть чудо останется необъясненным и неназванным.

Так и не знаю до сих пор ни свойств белых кулис, ни того, сколько же времени мы оставались в горном доме. Я в очередной раз понял сказочных ребят, которые не замечали, как идут века. Впрочем, у нас прошла всего одна весна — да и та не прошла, а просто длилась.

У меня осталось в памяти множество ботанических открытий. Раскрыв глаза, как плошки, я с изумлением смотрел на все, что зеленело и цвело (перечисляю в произвольном, не хронологическом порядке): абрикосы, айва, алыча, вишни, яблони, груши, нарциссы, анемоны, подснежники, первоцветы, крокусы, ирисы и, естественно, одуванчики.

У меня иногда мелькала непорядочная мысль — а что там, внизу? Конечно, Кэт отлично справится без нас со всеми «королевскими делами», но я не стал высказывать эту идею вслух. Шуточка про многодетных родителей, строго говоря, была не шуточкой, а правдой. Внизу нас ждали дети.