Глава 1

ДОРОГА В ЛЭНД

На закате «неизвестно которого дня» у нас заговорила совесть. Одновременно у обоих и ни к селу ни к городу, как нам сначала показалось. Мы-то задумали подняться на хребет и по нему пойти «в сторону Рён», вооружившись рюкзаком и взяв с собой припасов дней на пять. Дойдем до Рён — отлично, не дойдем — тоже не беда. Я уже думал, что бы выложить из рюкзака и что, наоборот, надо бы погрузить, как вдруг почувствовал, что все… Идиллия кончилась. В голову полезли непрошеные мысли про «полковника», про охотников, про их оружие…

— А чем они стреляют, эти ваши орки? — спросил я.

Бет вздохнула и сказала:

— Это… как бы тебе сказать?.. Наверно, экологически чистый и довольно слабенький напалм.

Я даже присвистнул.

— Ничего себе! А он бывает чистый? Это что, их изобретение?

— Ну, нет. У нас в стране всегда умели стрелять огнем. У ребят тоже есть такая штука — когда они при арсенале. Только они в людей из этого не бьют.

— А в кого бьют?

— Да ни в кого. В мишень, на меткость. Хотя это им мало что дает. Струя огня — это два-три метра, максимум пять. В таком ближнем бою они бы и так не промахнулись.

— Мне кажется, ребят нельзя разоружать, — сказал я, погружаясь в мир забот. — Идея была неудачная, и больше так делать не надо. С оружием они за себя постоят.

— Они и без оружия вон… постояли. Нет, я не спорю, ты, конечно, прав. Слишком опасно оставлять их безоружными.

Мы обсудили, как так получается, что эти странные охотники неведомо откуда появляются и неизвестно куда исчезают. Я бы сейчас сказал, что вяло обсудили. Легкомысленно. Этот вопрос напрашивался на энергичное вмешательство, но мы еще не совсем очнулись от сказочной безмятежности. К тому же вся эта история тянулась не один год, а вреда от нее вроде бы нет. В общем, мы безответственно прикрыли эту тему.

— Ты хотел уложить рюкзак? — спросила Бет.

— Хотел. Нам ведь пора идти обратно?

— Пора. А жалко, правда?

Мне тоже было жалко — слов нет как. Мы умудрились потянуть со сборами и так прощались с домом, что на обратный путь у нас осталась только вторая половина дня.

Уже смеркалось, когда мы спустились по лесной тропе туда, откуда начиналась дорога в город. Мы задержались у переговорного камня. Бет слегка погладила его ладонью, и на его поверхности, за темноватой рябью, проступил не очень ясный, но узнаваемый силуэт. Кэт сидела за каким-то столом, подперев одной рукой голову и держа в другой небольшую чашечку. Она подняла голову, вглядываясь в неведомый экран.

— Братишки? Это вы?

— Мы, Кэтти, — отозвалась Бет. — Мы решили, что пора возвращаться.

— Здравая мысль. По-моему, давно пора. Идите сразу в большую резиденцию. И слушайте внимательно. Этот маньяк с «Калашниковым» сидит в кустах напротив входа и ждет там Ивана. Поэтому поосторожнее. Входите побыстрей, а мы его возьмем.

— Как он там с голоду не помер? — задал я праздный вопрос.

Кэт повернула ко мне голову и усмехнулась.

— Нашлась одна добрая старушка. Она носит ему еду и разрешает прятаться в своем крыжовнике. Он там сидит и днем и ночью.

— Бедняга… Что ему неймется?

— Кто его знает? Поймаем — спросим. Так вы поняли меня? Идите побыстрей и не выпендривайтесь, ладно?

Камень посветлел и затих. Бет взяла меня за руку и потянула за собой. Пока мы жили на Круге, здесь, внизу, все тоже расцвело. На этот раз мы шли по какой-то деревенской улице, и с двух сторон за каменными оградами белели цветущие деревья, в сумерках похожие на облака.

Внезапно путь окончился. Мы оказались на краю какой-то площади. В центре ее виднелся куб очень большого здания. Может быть, он чем-то и напоминал замок, но я толком не разобрал: было темно. На углах здания горели фонари, скорее, создавая тени, чем освещая его темный монолит.

— Теперь внимание, — сказала Бет. — Справа бабушкин огород с крыжовником, прямо перед нами ближайший вход. Бежать не стоит: это будет не по-королевски. Просто идем вперед.

Мы просто и пошли. Все произошло так быстро, что я толком ничего не успел понять. Видимо, наш «полковник» выждал, чтобы мы с Бет попали в свет фонаря у двери. Но тут Кэт вышла вдруг из тьмы и встала между нами и автоматным дулом. Она пошла прямо вперед, вся в черном, развевающемся и блестящем, взмахнула на ходу руками, и автоматная очередь ушла вверх, словно салют. Кэт сделала еще шаг и вдруг крепко схватила «полковника» за руки. Он почему-то замер и не дернулся, даже когда шестерка дюжих молодцов упаковала его в наручники. Потом они его без приключений увели куда-то в дом.

— Что вы с ним сделаете? — спросил я, чувствуя себя виноватым.

— Да ничего, — пожала плечами Кэт. — Покормим. Вымоется. Одежду ему надо дать чистую, а то он одичал на этом огороде. Хоть бабушка ему и предлагала располагаться у нее с удобствами.

— Такая нелояльная старушка? — удивился я.

— Почему нелояльная? Она все сделала, как я ей велела. Даже психологическую обработку провела.

— Какую обработку?

— А такую! Я ей велела каждый вечер рассказывать ему истории пострашнее. Про всяких ведьм и злых колдуний.

— А он знает язык?

— Нет. Бабушка знает. Она раньше преподавала русский и французский. У нее очень приличный выговор. С таким, знаешь, одесским акцентом.

Мы все посмеялись.

Сразу скажу, что разговор с «полковником» вышел неинтересный. Ему показали паническую бумагу из МИДа России. Да он и сам уже знал, что он международный террорист, имевший глупость напасть на королевский дом. Его просветили соратники, с которыми он трогательно воссоединился под замком. За это преступление всех их всего-навсего выдворили из страны. Кэт раздобыла где-то небольшой линкор (не буду выдавать военных морячков одной из соседних стран, сделавших для нее эту халтурку), и моих горе-конвоиров передали в нейтральных водах в лапы родному начальству. Тонио помог линкору невидимкой ускользнуть в неведомые воды, а после вывел куда следует, уже неузнаваемым.

Кэт в тот же вечер попыталась расспросить «полковника», зачем он в нас стрелял. Я тоже присутствовал при этом разговоре. «Полковник» отвечал такою черной бранью, что Кэт яростно сверкнула на него глазами и удалилась, бросив через плечо:

— Отлично. Больше ты меня не увидишь.

— Чего? — опешил «полковник».

— Не «чего», а «кого». Никогда.

Как ни странно, это подействовало, и сильно. «Полковник» замолчал, взглянул на меня волком и с досадой упрекнул:

— Ты что, не мог сказать, что ты король? Мы бы все по-тихому провернули, а потом бы тебя и охраняли. И брали бы недорого.

А как удобно было бы шпионить… Но об этом он благоразумно промолчал.

Я отметил про себя, что «полковник» так и не понял, что никому здесь не нужна охрана. Но ответил с грустью в голосе:

— Ты бы мне не поверил.

— Почему? Я в Африке и не таких видал.

Он ехидно осклабился, да и я расхохотался некоролевским образом.

— А эта — кто тебе? — спросил он.

Я подумал и сказал:

— Свояченица, кажется. Сестра жены.

— A-а… Ну и правильно, что ты выбрал другую. В твою я, может быть, и стрелять бы не стал. А эта сама нарвалась, и пусть не обижается.

— Она на ругань обижается, а не на пальбу. Ты поимей в виду, если надумаешь стать королем — где-нибудь в Африке. И удачи тебе, — добавил я вполне искренне.

Я был уверен, что мужика дома ждут большие неприятности, но помочь ему не мог. И чувствовал себя особенно неловко оттого, что знал: в меня больше никто и никогда стрелять не будет.

Сестры сидели за столом в какой-то комнате, напомнившей мне ту, где мы совещались перед моим отъездом, но разговаривали о сугубо домашних делах. Кэт в своем маскарадном платье вертелась на высоком круглом стуле посреди пультов и экранов. Бет смотрела на нее снизу вверх, уткнувшись подбородком в сцепленные руки.

— Кэтти, какая разница, где жить? — как раз спросила Бет, когда я к ним вернулся. — Нам все равно нужно завтра быть в Лэнде.

— Вам, может быть, и все равно, а для меня есть разница! — вспыхнула Кэт.

— Вот ты и выбирай. Разве здесь тесно?

— Ты ничего не понимаешь!

— Понимаю. Но все уладится. Ивану сейчас придется труднее, чем тебе.

Она, не глядя, поймала мою руку и потянула вниз — чтобы я сел, и продолжала:

— Ты дома, Кэтти, для тебя тут все свое.

— Зато вас двое! — бросила Кэт, встала и ушла.

Бет покачала головой, но утешать ее не побежала.

Эту огромную резиденцию я осваивал несколько месяцев и все равно долго еще не чувствовал себя в ней дома. Она считалась, как я понял, главным дворцом. Тут были покои Кэт и Бет, залы для приемов, балов, обедов, помещения для работы, зимний сад, каток, бассейны и много еще чего. Мы с Бет в нем в ту весну по-настоящему не жили — так, «останавливались» иногда. Или Бет нарочно уступила дворец сестре, чтобы та легче пережила мое вторжение. Для самой Бет, как я скоро понял, домом был Лэнд, куда мы в самом деле отправились на следующее утро.

Я понял, что ребята все это время находились, по сути, под арестом. Кэт запретила им бывать в городе. Мера пресечения отнюдь не жестока. Лэнд — большая земля, там не бывает скучно. И дела у ребят хватало, но все-таки пора было выпустить их на волю. На сей раз, кстати, все сидели тихо и не высовывали нос наружу, хотя им и вернули ремни. Последняя «охота» произвела на всех сильное впечатление.

— Сейчас Лэнд закрыт «колпаком», — сказала мне Бет. — Может быть, я и смогу через него пройти, а может быть, и нет. Как-то не приходило в голову попробовать. Мы лучше попросим у них коридор и пойдем короткой дорогой.

Я смутно догадывался, что такое коридор, и не стал вдаваться в подробности. Бет, впрочем, пояснила, что на границах Лэнда есть несколько сторожевых постов, где всегда кто-нибудь дежурит — хотя бы на одном из них. Именно таким дежурством пригрозил Дени сердитый Петер, а вовсе не мытьем котлов.

— Это, наверно, очень скучно — сидеть и ждать неведомо чего. Особенно в их возрасте, — подумал я вслух.

— Наверно. Но это серьезное дело. Они сами решили посадить таких дежурных и ни разу не пожаловались. Дежурный держит под контролем коридор, если он есть. Особенно когда нужно, пропустив своих, захлопнуть дверь перед носом у чужих. Это опасная игра. Да и вообще коридор нельзя оставлять без присмотра. А если его нет, он может вдруг кому-нибудь понадобиться. Вот как нам.

Утром мы попросили коридор у девочки по имени Сьюзен. Она обрадовалась Бет буквально так, как дети радуются маме, которая куда-то надолго уезжала. На меня Сьюзен только застенчиво покосилась, и мне тут же стало не по себе. Это, видимо, было предчувствие шока, который ждал меня в Лэнде. Мне-то казалось, что я знал ребят уже много лет. Но сам я для них оказался неведомым пришельцем.

 

Глава 2

КОЛЕЧКИ С КРАСИВЫМ ЭФФЕКТОМ

От поста № 2, где нас встретила Сьюзен (светло-карие глаза, прямые русые волосы до плеч), до волейбольной площадки перед каким-то домиком тропинка шла в тени больших деревьев. Они стояли редко и просторно, раскинув ветви во все стороны. Свет, тень, зеленая трава, в ней одуванчики.

Еще за два шага до встречи я не думал, что это будет так страшно, когда на меня со всех сторон уставятся глаза ребят — внимательные, прищуренные, любопытные. За два шага до встречи я сам с интересом смотрел, как они резались в обыкновенный волейбол. Удары по мячу, свисток судьи, вскрики болельщиков, высокие — ракетные — прыжки. Лихо играли. Мощно. И вдруг игра оборвалась, и все уже смотрели на меня. Бет не успела рта раскрыть, чтобы представить меня своей банде, как чей-то слишком невинный голосок спросил:

— Вы наш новый дежурный воспитатель?

Все лица тотчас слились в моих глазах в сплошную рябь. Преподавательским инстинктом я почуял, что мне не рады и готовится расправа. За что? Я же хороший! — мелькнула в голове паническая мысль. При этом я застыл растерянным столбом, запретив себе краснеть, заикаться (я, впрочем, ничего и не говорил) и оглядываться на Бет. Не хватало только прятаться за ее спину!

Тут, к счастью, вдруг послышался знакомый голос:

— Отбой, народ! Это не воспитатель, это Иван.

Андре встал за моим плечом в позицию «плотного прикрытия» (как я потом узнал, это называлось именно так). Тим тоже поспешил мне на выручку, оторвавшись от какого-то разговора в боковой аллее, чуть в стороне от волейбола.

— Нашли об кого когти точить! И вообще что-то мы долго прохлаждаемся. Пошли, поучимся чему-нибудь полезному. Дайте Ивану отдышаться от вашего приема.

И он сумел их увести. Мы остались втроем: Бет, Андре и я. Андре снял руку с моего плеча и вдруг сказал с быстрой и торжествующей улыбкой:

— Ты будешь у нас дежурным воспитателем. Похоже, уже завтра.

— Почему завтра? — удивилась Бет.

— А потому, что вчера у нас дежурного воспитателя не приключилось. Мы кое-как воспитывались своими силами, но это непорядок.

— А сегодня?

— Но… разве сегодня не ты?

— Куда же они все подевались? — спросила Бет растерянно.

— Ябедничать нехорошо, — быстро отозвался Андре. — Спроси лучше у Кэт.

— На кого ябедничать? — Бет посмотрела на него в упор. — Она что, перессорилась со всеми?

— Ябедничать нельзя ни на кого, — улыбнулся Андре своей волшебной улыбкой и перевел разговор на другую тему:

— Пойдемте ко мне в мастерскую. Пока мы тут сидели взаперти, я придумал одну вещь для вас. А Санька ее просчитала. В общем, это что-то вроде обручальных колечек с таким красивым эффектом, чтобы Иван всегда был «под щитом». Если нет другого источника энергии, он будет просто под твоим щитом.

Он посмотрел на Бет, она кивнула. Ей все было понятно в этом монологе. Мы двинулись куда-то между домиками и деревьями. Андре объяснял дальше:

— Я тут подумал, что Иван уже несколько раз рискнул собой, и все могло кончиться плохо. Вам больше нельзя рисковать. Ему нужен постоянный щит, такой же, как у вил. А еще мы решили: пусть это будет тайна. Все будут думать, что у него обычный щит, от ремня. Никто, кроме вас, не будет знать, что это за кольца. Ну, еще мы с Санькой. Но мы люди неболтливые.

Между тем мы отошли от жилых домиков и уже подходили к мастерской — бревенчатому сарайчику в каких-то колючих, цветущих, жужжащих пчелами зарослях. Солнце заглядывало в него пыльными полосами через узкие оконца, и я не рассмотрел деталей интерьера.

— Наверно, придется переделывать, — сказал Андре, впуская нас в мастерскую, усаживая на лавку и доставая с верхней полки коробку с колечками. — Руку Ивана я не очень-то запомнил.

Это были простые гладкие колечки. Зная об их назначении и сущности, я бы не стал утверждать, что они из золота. Колечко Бет соединилось с рукой идеально, мое чуть-чуть болталось. Конечно, никуда б оно не делось, не проскочило за сустав, но Андре потребовал его на доработку.

— Это недолго, — сказал он. — Пускай Иван немного посидит со мной, пока я подгоню.

Бет посмотрела на меня и встала.

— Если тут второй день нет взрослых, я бы, пожалуй, в самом деле, посмотрела, что у них творится.

Я кивнул. Андре взял мою руку, пробежал по ней внимательными пальцами, спросил:

— Ты гитарист?

— Ну, так, немного.

— У тебя гитарные мозоли, — кивнул Андре.

— А я не догадалась, — Бет обернулась в дверях и покачала головой.

— Я бы тоже не догадался, — утешил ее Андре, — но у меня тоже такие были, когда я осваивал гитару и бренчал день-деньской.

— Нет, день-деньской я не бренчал, — сказал я, спасая свой светлый образ серьезного ученого.

— Все равно. Сыграешь нам? Русские песни — это, наверно, самое интересное из того, что вообще поется на свете.

— Не знаю… Я действительно не музыкант. Потом как-нибудь, ладно?

— Да ты не бойся. У нас умеют слушать. У нас вообще народ хороший, тебе будет легко. Сегодня просто так сложилось… На тебя напали по ошибке.

Я все равно не обещал, что буду петь, и он не стал настаивать. Какое-то время мы молчали. Он что-то делал в ярком, направленном свете лампы, а я смотрел на его ловкие движения, на узкое сосредоточенное лицо, потом спросил:

— Тебе волосы не мешают? Надел бы ремешок на лоб.

— Мешают, — кивнул он. — Сейчас надену. Спасибо, что напомнил.

Он действительно вытащил из кармана ремешок и натянул его на лоб, еще немного поработал молча, быстро взглянул на меня и сказал:

— Ты прямо прирожденный воспитатель.

— Издеваешься?

— Нет. К нам без конца приезжают разные педагогические комиссии. И в каждой находится тетенька, которая спрашивает, зачем мне волосы, и, конечно, предлагает их отрезать.

— Да, это точно, — согласился я. — У всех педагогических начальников какое-то мистическое отношение к волосам. Или даже магическое. Они всерьез, что ли, считают, что в волосах сила? Не острижешь — так с детьми и не справишься? Я еще понимаю, если бы это было в армии.

— А в армии что? — фыркнул он, не поворачивая головы.

— В армии вши, — сказал я благодушно. — Может быть, в школах тоже?

Мы весело переглянулись и дружно рассмеялись.

— Я никогда не видел живой вши, — сказал Андре задумчиво. — Я «тепличный» мальчик, да?

— Не мне тебя судить: я тоже их не видел. К счастью.

— Ну вот, готово.

Он протянул мне колечко. Теперь оно тоже слилось с рукой, и я перестал его чувствовать. Андре проверил, действует ли щит, попросту запустив в меня какой-то гайкой. Потом добыл откуда-то из-под рабочего стола солидный кожаный ремень и стал знакомить меня с «арсеналом». Это было очень интересно и очень сложно. Андре закончил лекцию здравым предложением:

— В общем, запомни, как включать и выключать щит, а с остальным все равно надо будет тренироваться.

— Вы всегда ходите под щитом?

— Нет. Лэнд закрыт наглухо, тут не стоит ничего опасаться. Ты тоже можешь не включать защиту на ремне. А та, другая, всегда будет с тобой. Ну что, пошли знакомиться с ребятами?

— Пошли. Да, кстати, а зачем вам воспитатели? Тебя, по-моему, уже не воспитаешь.

— Ну, не скажи. Не такой уж я безнадежный. У меня даже совесть есть — иногда.

— А все-таки, если серьезно, — для чего вам воспитатели?

— Да просто чтобы был при нас нормальный взрослый человек. На всякий случай.

— Спасибо, что выручил меня из их когтей. И за колечки спасибо, — сказал я, выходя из мастерской.

— Да ладно, — он махнул рукой. — Считай, что мы квиты.

Вторая попытка познакомиться с ребятами прошла гораздо легче. Бет наблюдала за ней «из задних рядов», не пытаясь меня опекать, и я был ей за это благодарен. В тот первый раз я рассказал им о задаче и попутно немного о том, кто я такой и откуда взялся. Хотя, конечно, они об этом уже слышали. Мы устроились на просторной поляне под большими деревьями (тут везде росли такие). Кто сидел на траве, кто на бревне, кто на скамейке, кто прямо на ветках. Я их всех не запомнил, но хоть разглядел. Да, впрочем, я и так знал, что они хорошие ребята, еще не видев их физиономий.

Только я не сразу узнал Саньку. Это был главной шок нашей второй встречи. Я помнил высокую девочку — очень высокую, чуть выше того паренька, каким был когда-то Андре. Он и сейчас не впечатлял габаритами. Рядом с Тимом, Петером и мной Андре выглядел щуплым подростком. Но теперь Санька и ему едва дотягивала до середины уха. Такая тоненькая, хрупкая русалочка в сандалиях, свободных бриджах и ковбойке навыпуск. Говоря о задаче, я пару раз обратился прямо к ней. Она кивнула, прищурив серые глаза, и я поймал себя на том, что жду подвоха.

Бет потом спросила меня:

— Ты и студентов так пугаешься? А мне казалось, у тебя очень крепкие нервы.

— Студентов я не пугаюсь. Я прихожу к ним с математикой и знаю свою силу. А эти твои детки как-то очень профессионально высмотрели все мои слабые места.

— Ничего они не высмотрели, тебе показалось со страху. Твои слабые места даже я еще пока не знаю. Ты очень осторожный. Но вообще идея хорошая — заняться с ними математикой.

— Какой именно?

— Я покажу тебе программы, по которым они будут сдавать. Кое-что мы уже переложили в билеты и задачи, кое-что нет. Посмотришь?

— Посмотрю. У меня тоже есть запас. Я скинул на дискеты все, что было в моем компьютере. А я много что принимал на экзаменах.

— Ну вот. Прими у них эти курсы, погоняй как следует.

— Всех по всему?

— Нет. Я покажу тебе, кому что нужно сдать и в каком объеме.

Мы говорили на ходу, и скоро я узнал, что в Лэнде это самый распространенный тип общения — идти куда-нибудь и говорить. Лэнд в самом деле «княжество», как выразилась Бет: большой кусок земли с рекой, лугами, лесом и болотом. Он показался мне менее южным, чем тот берег моря, где я жил прошлым летом. Что-то среднее между Белгородом и Полтавой. Тепло, светло и зелено. Дома и службы были разбросаны по Лэнду в просторном беспорядке.

— Детям полезно двигаться, — сказала Бет, — раньше они целыми днями бегали из дома в дом.

— Неужто они у вас с младенчества так и жили в домиках по три-четыре человека?

— Конечно, нет. В младенчестве они все жили в одном доме, иначе мы бы замучились с ними. Вон видишь вдалеке большой дом? Там сейчас школа.

Из всей архитектуры Лэнда самое сильное впечатление произвели на меня парадные ворота. Кованые, массивные, очень красивые, они стояли нараспашку, и никто их не охранял. Казалось, входи, кому не лень. Как я потом узнал, через эти ворота почему-то входили исключительно комиссии. Когда я увидел эти сиротливые створки, через них весело пропрыгала птичка-трясогузка.

— А что, на зверей колпак не действует? — спросил я.

— Да как тебе сказать? Колпак и щит мешают злым намерениям. Если к собаке привязать взрывчатку, собака здесь не пройдет. А просто так — пожалуйста.

Надо ли говорить, что у ворот не было и намека на забор? Впрочем, густой кустарник создавал в этом месте видимость преграды. Но вообще-то граница Лэнда, как и горная граница вил, оказалась вполне невидимой.

— Так куда мы идем? — спросил я, наконец.

Бет удивилась:

— Как — куда? Разве я не сказала? Мы идем домой. Только заглянем к Милице. Тут работает кастеляншей замечательная бабушка Милица, она мне кое-что объяснит. У нее нет предрассудков насчет того, что ябедничать нехорошо.

Домик кастелянши тоже стоял сам по себе, небольшой и уютный. Я был представлен почтенной Милице — круглой старушке с пышными серебряными волосами, — но при разговоре не присутствовал, чтобы не мешать. Посидел на крылечке, под навесом, поглядел вокруг себя. Пока они говорили, перепал короткий невесомый дождик. Он даже пыль не промочил, лишь оставил в ней отпечатки капель. И трава заблестела на солнце.

— А в дождь они тоже бегают из дома в дом? — спросил я у Бет, когда она вернулась ко мне.

— Еще бы! Их хлебом не корми — дай побегать в дождь, — кивнула Бет. — Вон видишь крышу в зарослях сирени? Это наш дом.

— Твой и Кэт?

— Нет. Наш с тобой. Кэт здесь подолгу не живет, но все равно у нее есть свои отдельные апартаменты.

Мы поднялись на крыльцо. Бет распахнула дверь, и я вошел в привычный мир — в свалку из книг, которые не помещались на стеллажах, и множества других вещей, пестрых, случайных, с первого взгляда даже непонятных. Здесь тоже, как и в городском доме, был низкий диван, и на нем тоже валялся плед.

— Вот так и живут дежурные воспитатели, — прокомментировала Бет. — Ну что? Берешься за эту работу?

— Я уже понял, что мне не отвертеться, — ответил я, оглядываясь по сторонам.

— Это мой главный дом, — сказала Бет серьезно. — И моя настоящая жизнь. Дело даже не в том, что мне страшно надолго оставлять ребят без присмотра. Я живу вместе с ними, понимаешь?

— Хорошо, — кивнул я. — Попробую и я так жить. Может быть, что-нибудь получится.

— Они ведь скоро вырастут, — сказала Бет, — и все изменится.

История с разбежавшимися воспитателями оказалась простой, но неприятной. Взрослых людей, все время живших в Лэнде, было немного, из них воспитателей — всего четверо, если не считать самих Бет и Кэт. Раньше их насчитывалось больше, но у всех своя жизнь. В Лэнде обычно работала молодежь, которая с годами остепенялась, обзаводилась семьями, младенцами и, наконец, искала себе более тихой жизни, чем жизнь «украденных детей». Из нынешних четверых воспитателей двое действительно круто поговорили с Кэт, которая устроила им разнос за самовольную вылазку великолепной четверки («Как будто она сама смогла бы их остановить», — возмутилась Бет). Педагоги — люди гордые. Они хлопнули дверью и ушли. Кэт заявила, что попросит у комиссии прислать взамен каких-то экстра-воспитателей (комиссия давно грозилась это сделать).

— Все понятно, — обрадовался я, обучаясь извлекать из шкафа те вещи, которые мне в данный момент нужны (например, носки).

— Что тебе понятно?

— То, что было дальше. Дети обиделись за своих воспитателей и поклялись сжить со свету этих пришельцев.

— Откуда ты знаешь? — рассмеялась Бет.

— Я бы тоже так сделал. И даже без «бы». Нашу школу однажды громили. То есть на моей памяти однажды, а вообще начальство громило ее регулярно.

— Почему? — удивилась Бет. — Тебя же хорошо учили в твоей школе?

— Очень хорошо. В нашей школе вообще было хорошо, гораздо лучше, чем в других. За это и громили.

Бет посмотрела на меня серьезно и внимательно, будто хотела понять что-то важное, но ничего больше про школу не спросила.

— Если хочешь, — сказала она, — можем устроить другой дом.

— Нет, не хочу. Мне этот нравится. Если, конечно, нам вдвоем не будет тесно.

Бет посмотрела на меня устало.

— Вообще-то в этом домике есть три самостоятельных жилья, даже с отдельными входами. Можно еще гостей поселить, все равно тесно не будет.

— Есть три отдельных входа, и ни одна дверь никогда не закрывается?

— Но зато и без стука никто никогда не входит. Хотя постучать могут в любое время.

 

Глава 3

НАЧАЛО КАРНИЗНОЙ ОХОТЫ

Бет потихоньку уладила педагогический скандал. Два воспитателя вернулись: молоденькая химичка (Кэт сказала ей что-то настолько обидное, что у нее были все еще красные глаза) и такой же юный астроном. Он, видимо, ушел из солидарности. Мое дежурство состоялось не так скоро, как пророчил Андре, — не раньше чем через неделю, уже после математического дебюта. К тому времени сама идея дежурства стала для меня пустой формальностью. Я запросто сидел с ребятами на их вечерних посиделках и, когда Андре передавал мне гитару, брал ее недрогнувшей рукой. Витькин репертуар меня очень выручил. Бет смотрела на это из-за ребячьих спин и чуть заметно улыбалась. К счастью, у ребят не было заведено сидеть до утра. Они уже знали, что бессонная ночь — штука не столько романтичная, сколько выматывающая. Да и пели не каждый вечер. Существовало много других занятий, поутонченней, поинтеллектуальней, повеселей — когда как. Перечислять все, что происходило в Лэнде, — никакого времени не хватит, тем более что все это не походило на «мероприятия». Если одни устраивали струнный квартет, то другим в это время не возбранялось сидеть дома с книжкой, купаться или печь пирог. Дети любили собираться вместе, но желание побыть в одиночестве здесь тоже считалось законным, и разница во вкусах никого не раздражала. Их в самом деле хорошо воспитали.

И стоял еще только апрель, а мы учились до середины июня. Трудно сказать, кто из нас больше учился. Я не заботился о сохранности своего педагогического авторитета, так как отлично понимал, что уступаю этим деткам практически во всем. Я бросился наверстывать упущенное, немилосердно эксплуатируя возможности местного времени.

Особенно серьезные занятия происходили на небольшом полигончике, где отрабатывались приемы карнизной охоты. Все там было: и деревья, и стены с карнизами, и всякая прочая «пересеченная местность». Мне это напомнило полигоны пожарников. Карнизные упражнения — это наука ускользать, удирать, выходить и выводить из-под удара. Но и врезать при случае ребята могли неслабо. Описывать подробности нет смысла (все равно никто в них не поверит), скажу разве что о самых экзотических.

Работали они обычно в паре: страховщик и ведущий. Страховщик движется в основном по земле, а ведущий — как Тарзан. Его с земли и не видно. Ведущим обычно идет девочка, оставаясь все время вне опасности. К тому же девочку легче подсадить или забросить — с земли и на второй этаж (так мне на полном серьезе объяснили).

— Почему легче? — удивился я.

— Потому что парень не захочет выходить из драки, — ответил кто-то с героической серьезностью.

Девочки делились на две неравные группы. Одних (их было больше) приходилось подсаживать и закидывать, и они не любили эти игры. Других забрасывать не требовалось. Они, как мальчишки, запрыгивали на карниз сами. Учили карнизным наукам всех без исключения, так что никто не жаловался, все тренировались. Ведущий должен был выводить своего страховщика на безопасный маршрут — желательно в пространственный тоннель или коридор.

Довольно часто тем и другим приходилось скакать вверх-вниз, подсаживать друг друга и показывать такое фигурное катание на карнизах, что даже смотреть страшно. Но когда сам все это делаешь, бояться уже некогда.

Ребят было чуть больше, и отношения между ними казались проще. Среди девочек всякие контрасты бросались в глаза. К примеру, миниатюрная, очень женственная Лиза терпела все это, насколько я сумел понять («Чего ж тут не понять!» — фыркала Кэт в подобных случаях), только потому, что ее страховщиком был Тим. Работала она чрезвычайно осторожно и в город выходила неохотно.

Сьюзен дружила с Ганкой. Они были похожи друг на друга так, как умеют быть похожими разные, но с детства дружные девчонки. Ганка была чуть повыше, чуть посветлее, с веснушками, с зеленовато-серыми глазами. У них обеих оказались очень крепкие руки, и они часто тренировались в паре, без ребят, хотя, конечно, в город их всегда сопровождали — и часто разные страховщики. Ребята относились к ним с товарищеским уважением.

Одна девушка — Джейн — была явно постарше остальных, покрупнее, даже поплотнее. Свои изумительные каштановые волосы она заплетала в две косы и укладывала в «корзиночку» (моя мама так ходила в школу — я помню фотографию). С Джейн работал Петер, и, по-моему, она забрасывала его на карниз легче, чем он ее. Она, впрочем, в помощи и не нуждалась. И вот уж у кого были действительно стальные нервы и феноменальный глазомер! Все девочки были достаточно хорошенькими, и Джейн в том числе, но эта матушка-командирша, как я понял, не вызывала у ребят никаких романтических эмоций. Тут требовался кто-нибудь постарше, посолиднее.

Про Саньку я услышал множество легенд. Их стоит пересказать. Когда-то, на заре карнизной охоты, Санькин стиль считался эталоном, своего рода классикой. Ее саму держали за инструктора и позволяли вмешиваться (ради пользы дела) в чужие тренировки. Она работала тогда с Тимом, и в королевстве все шло спокойно. Зато у Андре была репутация каскадера, клоуна и головореза, который все делал неправильно, рискуя, во-первых, своей талантливой головой, а во-вторых (он утверждал, что это клевета), головой своей «пары» Лизы (их тогда соединили в пару, учитывая рост), которая не выносила его лихих импровизаций. Однажды Лиза разревелась во время тренировки и заявила, что лучше никогда вообще больше не выйдет в город, чем еще хоть раз окажется в «связке» с этим ненормальным гастролером. Санька согнала Лизу с тренажера и попробовала поработать с Андре сама. Часа два (говорят, но я не очень верю: дети всегда преувеличивают время и расстояние) все стояли, раскрыв рты, и ждали (как болельщики в Москве), когда же они поломают себе шеи. Остановить их никому не пришло в голову.

Это еще не все. Естественно, пары сменились, и теперь у Саньки вместо классики был в голове один сплошной авангард. В ней тоже проснулся головорез, не уступавший в дерзости Андре, и они разработали «для внутреннего пользования» такую технику, что в дело вмешалась сама Кэт.

Мне объяснили, что Кэт приложила руку к первоначальной разработке этой диковинной и опасной самообороны и до поры до времени авторитетно диктовала, что можно и чего нельзя делать в этой игре. Увидев как-то раз, как эта парочка работает на полигоне, Кэт попыталась, говорят, исполнить партию Саньки. Вообще-то Кэт не пострадала, даже не потеряла равновесия. Андре сумел спустить ее с третьего этажа в рекордный срок и без потерь, но приземление сопровождалось, по словам очевидцев, сильной сценой. Кэт вперилась в упор в глаза растерянного парня (ему тогда было четырнадцать), международным жестом покрутила пальцем у виска и заявила:

— Ты рехнулся?

— Это же безопасно, Кэтти, — ответил Андре миролюбиво. — Хочешь, повторим еще раз медленно, а потом уже на скорости? У тебя все получится.

— Нет, с меня хватит, — отрезала Кэт, повернулась и ушла.

К этой яркой картине следует, конечно, добавить Саньку, сидевшую в сторонке на высоком гимнастическом бревне и болтавшую ногой.

Впоследствии их технику освоили все (до какой-то степени). Андре по доброте душевной научился, когда надо, действовать то ли медленнее, то ли отчетливей. Сумел же он провести без потерь такого «чайника», как я. Санька, по общему мнению, добротой душевной по отношению к «чайникам» не страдала. Андре был единственным страховщиком, который рисковал с нею работать. Я, конечно, сделал для себя логичный и циничный вывод о том, насколько интересно ей было бы в городе без него, но обсуждать это не стал — на всякий случай.

Нашелся в этом обществе еще один головорез, который не побоялся бы работать с Санькой, — мой давний знакомый Дени, мальчик, немного похожий на ежика. Он не боялся вообще ничего — такая о нем шла молва. Но зато он стеснялся девчонок, избегал их общества и ни за что не хотел работать с ними в паре, даже с отчаянной Санькой. На полигоне он любил попрыгать вместе с Андре — хоть ведущим, хоть страховщиком. Эти жуткие игры могла спокойно наблюдать одна лишь Санька («Должен же кто-то их подстраховать?»). В город Дени любил уходить в одиночку — ведущим без страховщика. Водился за ним такой грех, и все про это знали.

Пока я был сторонним наблюдателем карнизной охоты, я негодовал и говорил, что это не решение проблемы, а вопиющая глупость. Надо же додуматься: скакать по крышам и карнизам, вместо того, чтобы выследить этих охотников и обезвредить! Но едва я сам оказался на полигоне, меня втянуло в этот странный спорт как сверхмощным пылесосом. Со мной работали Тим и Андре, а когда я научился сам взлетать на карниз, бывало, что меня «водила» и Санька — хрупкая девочка с железной хваткой.

Бет до поры до времени моих упражнений вроде бы не замечала. Она зашла на полигон как раз тогда, когда я выдержал последний тест на выживание и рухнул мокрой спиной в теплый спружинивший вереск, раскинув руки и закрыв глаза от яркого прямого солнца. Бет встала надо мной так, чтобы своей тенью прикрыть мою разгоряченную физиономию. Я открыл глаза, улыбнулся ей до ушей и заявил:

— Завтра я пойду в город.

— По карнизам? — уточнила Бет.

— Разве тебе не нравится?

— Ну, понимаешь… вообще-то я тоже умею все это делать. Но если я пройдусь немного по карнизу, боюсь, народ этого не поймет. Такого даже Кэт себе не позволяет. Ты вообще-то кем себя считаешь?

— Дежурным воспитателем. А что?

— Нет, — улыбнулась она, присаживаясь рядом, — жалко тебя расстраивать, малыш, но ты король.

Она достала из кармана свежайший платок, вытерла с моей королевской физиономии пот и грязь (оба мы при этом хохотали), потом вскочила на ноги, взяла мою протянутую руку и подбросила меня вверх, как пушинку.

Я отсмеялся и смирился с тем, что по карнизам в городе мне не гулять. Незадолго перед тем у меня уже был повод задуматься о своем статусе в этой стране. Бет, как и обещала, вскоре после нашего возвращения с Круга представила меня народу, устроив во дворце большой прием. Накануне приема она собрала свою детвору и сурово объявила, что с ними нужно в очередной раз проводить инструктаж о правилах приличного поведения.

— Да, кстати, и со мной тоже, — сказал я озабоченно.

— С тобой — это отдельный разговор. Ты же не спрыгнешь в толпу гостей с галереи второго этажа, чтобы тебя не осалили? И не выхватишь заодно из-под носа у старой фрейлины конфетку?

— Что, неужели все так скверно? Вроде большие ребята…

— Большие! С тех пор как они стали большими, я вообще не знаю, чего от них ждать.

Но, в общем, церемония представления взрослому народу прошла для меня гораздо легче, чем знакомство с «украденными детьми». Прием не оказался ни трудным, ни длинным, ни даже скучным.

Бет провела-таки со мной предварительный инструктаж, рассказала вкратце, кто есть кто. Мы даже обсудили, с кем мне обязательно следует потанцевать — «по протоколу». Я честно выполнил программу и удостоился удивленного комплимента Кэт:

— Ничего себе, братишка! Да ты танцуешь, как Казанова! Теперь хоть понятно, за что сестра в тебя так по-черному влюбилась.

— Влюбляются ни за что, — ответил я, не собираясь сказать нечто оригинальное, — это непредсказуемый процесс.

Кэт посмотрела на меня с недоверием.

— Ну, ты-то в нее влюбился, потому что она редкостная красавица.

Я внутренне опешил. От Кэт я никак не ожидал наивности в таких вопросах.

— Вряд ли, — ответил я небрежно. — Она так испугалась меня, что на ней буквально не было лица. Поэтому я влюбился просто в очень испуганную девочку, а уже потом увидел, что она редкостная красавица.

Кэт выслушала меня, кажется, не поверила и задала другой вопрос:

— А это правда, что ты не хотел становиться королем?

— Правда.

— Почему?

— Боюсь ответственности.

— Но все-таки согласился?

— Разве? Мне кажется, я пока еще частное лицо.

— Пока что, может быть, и частное, но все равно ты будешь королем, — сказала тогда Кэт как будто даже мстительно.

И вот теперь Бет напомнила мне об этой угрозе, а заодно и о многом другом. Лежа на жестком и упругом вереске, я подумал, что до короля еще не дорос. А может, и до воспитателя не дорос. Но у меня все равно накопилось изрядное количество наблюдений и соображений, которые, на мой взгляд, пора было пускать в ход.

 

Глава 4

ПРОБЛЕМЫ ПЕДАГОГИКИ И ВНУТРЕННЕЙ ПОЛИТИКИ

Придя домой, смыв грязь и убедившись, что никуда спешить не надо, я растянулся на диване. И стал выкладывать Бет то, что, на мой взгляд, требовало вмешательства или, по крайней мере, внимания. Ход моих мыслей для меня самого был еще смутен, поэтому я начал с дальнего конца:

— Скажи, а как комиссии относятся к карнизной охоте? Или вы им ее не показываете?

— Мы, разумеется, стараемся не показывать, но они все равно до нее добрались. Устроили скандал, причем какой-то очень глупый и ненужный.

— А что, бывали нужные скандалы?

— Конечно, нет. Но я-то думала, они начнут скандалить о том, что дети свернут себе шеи. Они нам без конца высылали бумаги о детском травматизме. Мы им на это отвечали, что травматизм у нас бывает редко. И вдруг они пришли на полигон в разгар занятий.

— Ну, понятно. И вместо травматизма вам вменили аморалку.

— Что? — Бет посмотрела на меня с недоумением. Она замерла посреди комнаты, держа в руках вазу с цветами.

В комнате было прохладно и даже чуть сумрачно, но Бет всегда казалась мне освещенной лучом солнца. Или наоборот, смотрела она так, что в свете ее глаз я себя чувствовал, словно в луче солнца. Мне не хотелось ее огорчать.

— Ты замечательно смотришься с этими пионами, — пошел я на попятный, решив, что чересчур шокировал ее нежную душу. — Скандал касался совсем другого? Вам посоветовали всех построить и заорать: «Физкульт-привет!»? Или велели форму завести одного цвета?

— Нет. Я не знаю того слова, которое ты сказал сначала. Что такое «аморалка»?

— Это самое что ни на есть педагогическое слово: аморальное поведение, разврат.

— Да, — Бет поставила пионы на письменный стол и пристроилась рядом со мной. — Они так и сказали, что мы провоцируем разврат. Сначала устраиваем эти тренировки, а потом учим детей целоваться по углам.

Я пошлым образом расхохотался.

— Нашли учителя! Не умеешь сам — научи другого!

— Ванька!

— Да ладно, чего там! А то я не знаю, какое у тебя образование в этой области.

— Образование?

— Ну да. Верней, его отсутствие. Зато способности блестящие.

— Тебя побить?

— Как хочешь. Я не против. Вообще-то даже странно, что я угадал. У педагогов это, как мне кажется, давно уже вчерашний день. Сейчас никто как будто и не ратует за строгость нравов. До вас добрались ископаемые экземпляры. Но, в общем, эти вредные тетки не то чтобы совсем были неправы.

— Ты тоже считаешь, что у нас по углам происходит всякое безобразие?

— Ни в коем случае. Ребята у нас очень строгие и по углам не целуются. Даже эти две кокетки, по-моему, никого не подбили попробовать.

— Какие кокетки?

— Ну, эта черненькая — Лора. И Стефани, которая ходит в соломенной шляпке и воображает себя парижанкой.

— Почему ты решил, что они кокетки?

— М-м, как тебе сказать? У меня весьма университетское образование, и вообще, по-моему, это очевидно.

— А мне казалось, что ты тоже строгий, — сказала Бет сердито. — По крайней мере, с посторонними.

— Ну, в общем, правильно казалось. И, кроме того, кокетство — по-моему, дурной тон. Скажи мне лучше, эта строгость — лично ваше педагогическое достижение или местный обычай?

— Обычай, то есть норма. Там, где любая девушка может оказаться вилой, в любовь играть не принято. Это вопрос жизни и смерти.

— Логично. Хотя внешняя строгость всех проблем все равно не решает. Можно вести себя вполне корректно, а страсти все равно будут кипеть, — вздохнул я и решился, наконец, спросить о том главном, ради чего затеял этот трудный разговор:

— Так ты все еще не знаешь, что Кэт не поделила с Санькой?

Бет замерла, и глаза у нее стали такими же испуганными, как при нашей первой встрече.

— Не может этого быть, — сказала она шепотом.

— Почему не может?

— При чем тут Кэт? Он ей никто… С чего ты взял?

— Например, наблюдал несколько раз, как он не хотел смотреть не то что в глаза — просто на Кэт. В упор не видел. Отвернулся в сторону — и все.

— Где ты это наблюдал? Кэт в Лэнде не бывает.

— Зря ты так думаешь. Бывает, и довольно часто, но почему-то исключительно на полигоне. Может быть, потому, что туда не ходишь ты? Посмотри как-нибудь сама.

— Я посмотрю, но этого не может быть. Они сто раз смотрели друг на друга, ругались, спорили. Нет, он не тот…

— А если Кэт просто захотелось влюбиться? По своему желанию и выбору?

— Но почему в него?

— А почему бы нет? В кого же, если не в него?

— Да хоть в тебя! Ты все-таки постарше. И тоже там крутился без конца, на этом полигоне.

— В меня неинтересно: я обыкновенный. Такой, как все.

Бет покосилась на меня совсем сердито.

— Когда ты в первый раз это сказал, я подумала, что ты рисуешься.

— Разве я говорил такое?

— Да. Ты мне сразу заявил, что не ты самый умный на свете.

— Конечно, не я. И я не художник, и волосы у меня не до плеч, и вообще рядом с этим героем я скучен, как осенний дождь. Кстати, Кэт на приеме интересовалась, за что ты меня любишь.

— Час от часу не легче! Что, так прямо и спросила?

— Совсем не прямо, но спросила.

— И что ты ей сказал?

— Да ничего. Как-то проехали. Зато она уверена, что я тебя люблю за красоту.

— Ты — меня?

— Да. Я пытался ей внушить, что я тебя люблю исключительно ни за что, люблю — и все тут! И что всякий нормальный человек на моем месте поступает так же, но Кэт мне не поверила. А уж потом я вспомнил, что для Кэт красота — больной вопрос. Знаешь, как у Пушкина мачеха пытает зеркальце:

— Мачеха… — сказала Бет, припоминая. Но не сказку. — А я все не могла понять, почему Санька считает себя чуть ли не уродиной, а Кэт эту легенду всячески поддерживает.

— Да, лихая у вас педагогика, — сказал я легкомысленно и тут же пожалел об этом. У Бет в глазах стояли слезы, а на лице было отчаяние.

— Это катастрофа, а не педагогика, — сказана она мрачно. — Мы же взялись вырастить детей. Бедная Санька!.. И вообще он еще мальчик.

— Бедная Кэт, — ответил я. — У Саньки, как я понимаю, все в порядке. А Кэт, возможно, изначально хотела восстановить справедливость, как она ее понимает: художник должен любить красоту, а не какую-то невзрачную девчонку. Ну и влипла.

— Ты тоже считаешь, что невзрачную? По-моему, нормальная девочка.

— По-моему, тоже. Это я просто модели строю. А мальчик, может быть, и сейчас уже старше меня. Слишком многое он понимает, когда рисует.

— Все равно с этим надо что-то делать. Я попробую поговорить с Кэт.

— Вот из-за чего мне не хотелось быть ни королем, ни воспитателем. Тот и другой вмешиваются в чужую жизнь, когда их об этом не просят. А нельзя ли ребят на лето куда-нибудь упрятать? Что они у вас летом делают?

— Обычно где-нибудь работают. Прошлым летом жемчуг собирали на японских плантациях. Ну, знаешь, там в моллюсков специально закладывают кусочки раковин — чтобы жемчуг нарастал. А потом собирают урожай. И в большом мире, и у нас тоже так делают. Вот мы ребят туда и отвезли — на такую плантацию. Им понравилось. Но чаще они где-нибудь поближе. Некоторые любят пасти в горах коз, другие — с рыбаками плавать. И на фермах они отлично уживаются.

— Да? Кто бы мог подумать…

— Почему? Джейн, например, хочет выйти замуж за фермера и командовать большим хозяйством.

— Так ты найди ей хорошего парня с большим хозяйством.

— Сама найдет. К ней уже двое сватались.

— И оба не понравились?

— По-моему, наоборот: оба понравились. Но Джейн пока не хочет расставаться с ребятами.

— Это опасный образ мыслей. Она не боится остаться вообще без жениха?

— Нет, не боится. У нас тут женихов на всех хватает. И невест тоже.

Я рассмеялся.

— Да, все время забываю. А это не опасно: отпускать ребят малыми партиями?

— Когда мы отпускаем их «малыми партиями», как ты говоришь, страну приходится закрывать. Но этим летом не получится их никуда отправить. Комиссия собирается прислать к нам каких-то своих воспитателей, чтобы устроить летний лагерь.

— Скаутский или пионерский?

— Не знаю. Только лагеря нам не хватало…

— Зачем же вы согласились?

— Кэт согласилась. Ей показалось, что это довольно безобидный способ познакомить ребят поближе с внешним миром и его обычаями. Они собираются поставить палатки где-нибудь в лесу. Велели заготовить два горна и четыре барабана.

— Ох, чует мое сердце, лето у нас будет веселое! Хоть, впрочем, веселее всех придется этим воспитателям, но все равно обидно. Я тут поймал себя на том, что мне не хватает прошлого лета. Тишины, одиночества, ожидания, песочка, камушков, моря… Устройте, что ли, этот лагерь где-нибудь на морском берегу.

— Зачем? У бедных воспитателей и так жизнь будет тяжелая, а тут еще придется заводить войну против ночных купаний, штормовых купаний, серфинга, лодок… И потом, неужели ты хочешь во всем этом участвовать? Это же, как ты говоришь, не королевское дело. Давай лучше мы поживем с тобой вдвоем где-нибудь у моря.

— Но как-то все-таки нехорошо бросать друзей в беде.

— Во-первых, они сумеют за себя постоять. Ты помнишь, как тебя встречали? А это была легкая разведка. И потом, кто нам мешает навещать друзей хоть каждый день? Я думала недавно, что, может быть, напрасно затащила тебя жить в Лэнд. Ты, наверно, хотел жить в городе. Или у моря. Или в горах.

— Я думал, мы будем жить в том старом доме. Он меня чем-то приворожил.

— Правильно. И университет оттуда в двух шагах.

— Про университет я забыл. А что там, кстати, происходит?

— Да ничего. Просто те курсы, которые должен читать кто-то из нас, перенесли на следующий семестр. От этого никто не пострадал.

Я был рад, что разговор постепенно отошел от педагогических неурядиц и карнизной охоты, хотя о последней у меня имелись еще кое-какие соображения. Наш разговор их только подтвердил. Точнее сказать, я лелеял лишь одну очень простую мысль: так жить нельзя. Что делать Джейн, если на нее станут охотиться? Бегать по крышам своей фермы с младенцем на руках? Но донимать Бет разговорами на эту тему я не стал. Все уже не один раз проговорено и с ней, и с Кэт, и с доном Пабло, и с господином Ференцем Эстергази — главарем местной гвардии, потомком венгерских аристократов и истинным головорезом лет тридцати пяти. Какой-то из отчаянных младших сыновей этого знаменитого рода сбежал в Иллирию на поиски романтических приключений еще во времена наполеоновских войн. Родные, видимо, сочли его погибшим, а он был живехонек и основал в волшебной стране династию гвардейских капитанов.

С доном Пабло капитана Эстергази роднили невероятно изощренные манеры, но при этом их версии карнизной охоты оказались противоположны.

Охотники ни разу не попались, хотя их, разумеется, пытались выследить. Они вбегали в дверь жилого дома (каждый раз это вроде бы в другой) и исчезали.

Капитан Ференц считал, что у охотников есть свои коридоры и держат их профессионалы высочайшего класса, вроде Саньки, которые захлопывают коридор сразу за спиной своих «десантников». Так что коридор даже приборы не успевают засечь.

Нам с доном Пабло эта версия не нравилась. Во всех смыслах. Если у них есть коридоры, значит, им известна и заповедная формула — и плохо наше дело. Однако в этом случае наши щиты и колпаки от них бы не спасали, а все пока выглядело не так уж скверно.

Дон Пабло мрачно подозревал, что охотникам помогает кто-то внутри страны, причем, возможно, не по злому умыслу, а по доброте душевной — как бабушка с крыжовником помогала моему «полковнику».

Кэт слушала нас с раздражением, особенно капитана Ференца. Этот рыжий вояка был кудряв, ловок, храбр, силен, метко стрелял, ловко скакал, и гвардейцы его чуть ли не боготворили. Но у него нашлись недостатки, причем, с точки зрения Кэт, совершенно непростительные. После первого же совещания с его участием я понял, что готов встать на ее сторону. Во-первых, пламенный Ференц не воспринимал чужих идей — он мог только с горящими глазами до бесконечности излагать свои. Во-вторых, он точно так же не воспринимал никакой критики в свой адрес. Он так и не понял, почему ни Кэт, ни я, ни дон Пабло не захотели согласиться с его версией.

Когда-то, в первый день нашего знакомства, Кэт заявила, что не выносит глупых мужиков. Тогда я не очень вник в ее слова — не до того было. Теперь я мог воочию увидеть, какую бурю гнева и презрения вызывал в ней разглагольствовавший Ференц. Даже величие королевы не спасало от избытка отрицательных эмоций. Кэт высочайшим образом разгневалась на капитана, и он не мог этого не заметить.

В душе Ференц очень на нее обиделся (это было заметно), но не позволил себе никаких непочтительных выпадов — не то воспитание. И все равно не понял, чем он вызвал монарший гнев, причем явно не в первый раз.

— Кэтти, — сказал я, когда все посторонние ушли, и нас осталось трое: Кэт, Бет и я, — неужели ты так сердишься на всех мужиков, которые глупей тебя?

— А что, разве я не имею права разгневаться на идиота? — ответила она, сверкнув глазами и даже раздувая ноздри, как сердитая лошадка.

— Насчет прав я не специалист, но мне тебя жалко. У тебя, знаешь ли, недюжинная голова. Если мерить тобой, то три четверти мужского населения придется казнить за идиотизм.

— Нет, не придется! И вообще таких болванов стоеросовых, как этот, еще надо поискать, а уж потом казнить.

В душе я с нею согласился и осторожно спросил:

— А нельзя ли поставить в начальники гвардии кого-нибудь поумнее?

— К сожалению, нельзя, — ответила, вздохнув, Кэт. — Это у них наследственная привилегия, они к ней очень серьезно относятся. И дурь тоже наследственная — я теперь припоминаю. Наверно, к нам сбежал какой-то неудачный отпрыск. А может, он вообще самозванец? Раньше наша гвардия не сталкивалась с серьезным противником, поэтому никто не обращал внимания на капитанскую дурь.

— Что же с ним делать? — спросил я.

— Да что тут сделаешь? Есть одна слабая надежда: Ференц все еще не женат и, кажется, не рвется заводить семью. А если все же заведет, то, может, девочка родится?

Я подумал и предложил запасной вариант:

— Если все станет очень плохо, я могу симулировать больное честолюбие и назначить себя генералиссимусом. Не потерплю, мол, чтобы кто-нибудь командовал в обход меня. А я, по крайней мере, умею слушать, что мне говорят. Такой вариант пройдет?

Кэт посмотрела на меня с сочувствием и согласилась:

— Да, должен пройти. Но тебе надо будет научиться изображать военную выправку.

— Чего не сделаешь для блага королевства, — вздохнул я. — Но пока, мне кажется, еще рано применять такие крайние меры. К тому же я боюсь, что в этом деле от гвардии все равно проку не будет.

Кэт грустно кивнула в ответ. Вообще мы с ней неплохо ладили, и потому мне было особенно трудно «заложить» ее сестре. Бет полагала, что Кэт простит мне что угодно за качество соображения, но я все же попросил ее, чтобы мой донос остался анонимным.

На том военном совещании я, впрочем, не особенно высказывал свою сообразительность. Больше приглядывался и прислушивался. Мероприятие это проходило неделей раньше, чем наш разговор с Бет, во дворце, в роскошном кабинете, отделанном и обставленном с версальскими замашками. Костюмы тоже выбирали не абы как. В прошлой жизни я привык всюду бывать в джинсах, но тут не подошел бы даже посткомсомольский костюмчик с верноподданническим галстуком. От военных мотивов в одежде я отказался наотрез — может быть, чересчур поспешно. В конце концов, Бет (подозреваю, что не без помощи Андре) изобрела для меня несколько комплектов парадной сбруи на разные случаи жизни, в частности, для заседаний госсовета. И сама оделась хоть и просто, но с такой королевской убедительностью, что я, увидев ее при таком параде, чуть не упал от неожиданности и восторга. Пообщавшись с капитаном Эстергази, я оценил весь этот шик как очень умный ход. Если бы не Бет, с Ференцем не было бы никакого сладу. Все-таки бриллианты — очень сильный аргумент для монархистов его толка. Кэт, конечно, тоже оказалась ослепительна, но ее гневные вспышки свели на нет эффект от наряда. Ей лучше было бы промолчать.

Во время совещания Бет не проронила ни слова. Сидела, улыбалась, излучала благосклонность и внимание, а заодно сияла красотой. И, надо признать, если на кого неистовый Ференц и бросал иногда почтительно-вопрошающий взгляд, то только на нее. И, в сущности, решение, в конце концов, приняла Бет. А остальные молча его приняли.

Вот и я помалкивал. Смотрел, слушал и думал — в первую очередь, про Бет. Когда-то я самоуверенно объявил, что я старше ее, и Бет охотно с этим согласилась. Сейчас я все увидел по-другому. Бет, мягко улыбаясь, отвечала здесь за все: и за страну, и за взбалмошную безответственную сестру, и за меня, пока что ничего не понимающего в государственных делах, и за детей, и за глупого Ференца (кроме всех прочих). Она несла эту ношу очень плавно, с мягкой осторожностью, чтобы ничего не повредить резким движением. Я и десятой части, может быть, не видел из того, о чем ей приходилось постоянно думать, помнить, волноваться. И при этом она еще умудрялась выглядеть нежной и чуть ли не наивной девочкой. Класс, ничего не скажешь, но теперь я не посмел бы заявить, что я, мол, старше.

У меня существовала своя версия наших неприятностей, и позже я обсудил ее и с Бет, и с Кэт, и с доном Пабло. Хотя по-настоящему тут нужен был именно военный специалист. По моей версии, мы имели дело действительно с профессионалами высочайшего класса. Таких готовят во всех спецназах мира. Им не нужен никакой мистический коридор, чтобы исчезнуть в закоулках старинного города. Отследить их могли бы лишь такие же профессионалы, но где их взять? Мы не могли ни пригласить крутых парней со стороны, ни, тем более, отдать своих людей на выучку чужим спецслужбам.

Были у меня и другие соображения (о них чуть позже), и вообще вся эта история представлялась мне очень опасной. Однако я не впадал в панику, помня, что здесь всегда найдется все необходимое. Просто, на мой взгляд, местные жители, включая Бет, слишком привыкли к тому, что все здесь утрясается само собой. И стали чересчур беспечными. Я промолчал, но не согласился с принятым решением: посмотреть да подождать.

Обдумав ситуацию, я пришел к выводу, что обсуждать проблему охотников нужно не с большими начальниками, а с теми, на кого охотятся. Так что я, учинив донос на Кэт и возмутив спокойствие в своем доме, постарался в меру сил утешить и успокоить Бет, а потом отправился туда, где, по моим расчетам, следовало провести самое дельное совещание, — на дежурный пост № 8.

 

Глава 5

РАЗГОВОР НА ВОСЬМОМ ПОСТУ

Это был самый дальний от жилья и самый суровый пост. Достаточно сказать, что находился он на краю болота и представлял подобие блиндажа в березовом перелеске. Там приходилось держать оборону от комаров и заботиться о сухих ногах. Коридоры с восьмого поста вели на северные окраины города, и выход из них часто выглядел не очень уютным. Не всякий коридор удавалось вытянуть на сухую полянку перед блиндажом, некоторые обрывались в мрачной и мокрой чащобе. Уходили по этим коридорам отчаянные люди, и дежурили там тоже любители острых ощущений.

Вот я и отправился туда под вечер, когда к дежурству приступила Санька. По логике вещей Андре сидел где-то рядом и если не рисовал ее, то, значит, трудился над чем-нибудь другим, чем можно заниматься без отрыва от личной жизни. Третий человек, который был мне нужен, к сожалению, как раз воспользовался этим аскетичным коридором и уже гулял по городу — ведущим без страховщика, как всегда у него в заводе. А Санька внимательно смотрела на экран, ожидая неприятностей. Андре действительно что-то набрасывал в альбом.

Я сел на нижнюю ступеньку лесенки, спускавшейся в блиндаж (чтобы не застить остатки вечернего света). Немного поболтал о предстоящих лагерях.

— О! «Взвейтесь, соколы, орлами», или «Взвейтесь кострами, синие ночи»! — весело подхватил Андре. — Надеюсь, больше двух недель эти господа не выдержат. Ну, трех, в крайнем случае — вдруг им у нас очень понравится. Но нельзя же все лето бить в барабаны!

— Сдайте их охотникам, если совсем достанут, — посоветовал я.

— Очень нужны они охотникам! — сверкнул он быстрой улыбкой.

— А кто им нужен и зачем — вы это как-нибудь определили?

Андре захлопнул свой альбомчик и глянул на меня внимательнее.

— Что, у нас военный совет?

— А у вас были другие планы?

— Какие у нас планы? Вон Дени пошел в гости к Ференцу, то есть в казармы, на взрослый полигон. Сегодня стрельбы, а ему только дай в руки настоящее оружие! После стрельб наверняка праздновать будут, и хорошо, если Ференцу хватит вредности прогнать Дени домой. А то он там до ночи проторчит. Еще начнут спаивать малыша. Гусар, мол, должен уметь пить.

Санька улыбнулась — тихо, про себя.

— Не переживай, — сказала она, — если Дени кого и слушается, то тебя, а не Ференца. И пить он с ними не будет.

Санька вообще казалась неразговорчивой, особенно в моем присутствии. То ли из-за истории с задачей, то ли просто дичилась нового человека. Но тут она, наконец, как будто успокоилась и разговорилась. У нее был довольно низкий голос, странно не совпадавший со светлой легкостью внешнего образа.

— Все. Теперь можно разговаривать спокойно, — сказала она, поворачиваясь к нам лицом. — Он уже там, на полигоне. Вряд ли кто-нибудь нападет на него у Ференца.

— Так что ты хотел узнать? — спросил Андре.

— Все, что знаете вы. И плюс еще все, что вы думаете об охоте. На вас ведь охотятся, не на кого-нибудь.

— Странное дело, — ответил он, помолчав, — ты спросил, и я понял, что мы о ней, об охоте, вообще не думаем. Или это я один такой беспечный? — он быстро повернулся к Саньке. Она тоже помедлила с ответом, да и потом как будто сначала проговаривала слова про себя, а уж потом — вслух.

— Мы к ней привыкли. Это уже образ жизни, — сказала она. — Мы не солдаты, как гвардейцы Ференца, но мы все время на войне. Да, вот: мы на войне, а они просто играют в армию.

Я понял, что Ференца здесь тоже не жалуют, но он меня сейчас не интересовал. Пока у нас происходила эта словесная разминка, в блиндаж пролез еще один гость — мальчик по имени Филипп. Когда я их запоминал, Филипп отождествился для меня с каким-то флорентийским аристократом с фрески. Тот же смуглый и точеный профиль, черные волосы и черные глаза. Я повернулся на ступеньке, чтобы пропустить его внутрь, и понял, что лучше сменить позицию. За Филиппом пришел Петер и притащил с собой гитару. За Петером — большой скандинав Арве (он очень нравился мне добродушным, чуть медлительным юмором). За ним — Ганка и Сьюзен, потом и Тим, а при нем, конечно, Лиззи. В процессе разговора появился мальчик, которого все звали Снорри, и я долго не знал, что это не имя, а прозвище. На самом деле его звали Александр — уж не знаю, на каком языке. Снорри был настоящий музыкант, в его руках пело все. Он отобрал у Петера гитару и стал тихонько аккомпанировать разговору, а когда разговор принял совсем военный оборот, Снорри вытащил из кармана какую-то дудочку и стал на ней подсвистывать. Хотя вообще-то он был скрипачом.

По ходу дела на ступеньках возникли и осели еще трое: симпатичный улыбчивый парень, которого на местный лад звали Милош, веснушчатый ехидный Зденек и тихий, очень сильный Мартин. Дверь в дежурку стояла нараспашку. Ее как-то специально обрабатывали от комаров, поэтому нас не ели. Лишь изредка, в неожиданной паузе, слышался их упорный дружный звон. Если ребята собрались, чтобы послушать Снорри, то я испортил им вечер, но никто не роптал и не уклонялся от разговора про охоту. Наоборот, обсуждение сопровождали азарт и юная горячка, которые сами по себе создают эйфорию: раз пошумели, значит, что-то получилось. А, в общем-то, ни до чего серьезного мы тогда не договорились.

Сначала я выложил им свои соображения. Если наш противник — спецназ, то это очень интересно. Во-первых, охотникам не обязательно каждый раз переходить границу, чтобы напасть. У них могла быть база в каком-нибудь укромном углу.

— Но они всегда нападают при открытой границе, — возразили мне.

— Сколько времени проходит с того момента, как открывается граница, до нападения?

— В последний раз почти нисколько. Открыли с вечера, чтобы «Дельфин» мог выйти во внешнее море, а утром они уже оказались в городе.

— Все-таки прошло несколько часов, — подумал я вслух, а мне тут же возразили:

— Но до границы довольно далеко — если не пользоваться коридорами, а коридоров у них нет (здесь это все понимали).

Пообсуждали этот вариант; выяснилось, что никто толком не знает, как далеко от Лэнда до горной границы. Но почему-то все решили, что несколько дней пути (мнение, как потом выяснилось, не основанное ни на чем).

— А может быть, они приходят с моря? — неуверенно предположила Лиззи.

От нее тихо отмахнулись. Даже я уже знал, что как раз с моря в страну тайком не попадешь. Это еще один трюк местного пространства, очень выгодный с точки зрения обороны. Внутренние моря волшебных стран перетекали в моря внешние, как песок в песочных часах: через узкую горловину. У каждой страны была своя лоция и свои «капитаны дальнего плавания», которые умели находить этот мистический пролив. К тому же когда кто-нибудь собирался войти в него извне, навстречу чужому кораблю (откуда ни возьмись) выходил один из «летучих голландцев» — тех загадочных корабликов, о которых мне когда-то уже рассказывали. Если какой-нибудь из внешних кораблей терпел бедствие или всей душой рвался к нашим берегами, им помогали пройти через воронку между мирами. Если их появления тут не ждали, «летучий голландец» преграждал проход. Он возникал с той же неотвратимостью, с какой в зеркале вырисовывается отражение, а значит, никакой чужак не мог оказаться в нашем море втихаря.

— Граница проходит в горах, — повернулся ко мне Тим, — и если у них база недалеко от города, то как они узнают, что граница открыта?

— И зачем им нужно, чтобы она была открыта? — добавил кто-то из ребят.

— А что им вообще тут нужно, вы понимаете? — спросил я.

Повисла тишина.

— Им нужно нас переловить, — сказала Санька, поглядывая на экран.

— Правильно. А дальше? — спросил я так, будто мы решали на доске задачу.

Опять молчание.

— Продать нас, — предположил ехидный Зденек, — да подороже.

— Или сдать тому, кто их послал. По долгу службы, — мрачно добавил Петер.

А Санька тихо сказала:

— Второе вероятнее.

— Почему вероятнее? — озадаченно переспросили с лестницы.

— Потому что ради денег кого-нибудь бы уже обязательно поймали, — усмехнулся Арве.

— Мне кажется, они чего-то выжидают, — снова вступила Санька. — Не столько ловят, сколько смотрят, что мы можем и как будем отбиваться. Они не торопятся. Вероятно, ждут команды, или им здесь неплохо и не хочется возвращаться туда, откуда они пришли.

— Так чего же проще? — усмехнулся Зденек. — Сдались бы Ференцу, и никаких проблем.

— Не скажи! Все не так просто. Они могут быть чем-то повязаны так, что им нельзя не вернуться, — ответил я ему. — Такой вариант тоже реален.

Худший из вариантов. Одно дело пикироваться с разведкой, которая так просто интересуется и треплет нам нервы. Другое дело, если все-таки где-то притаилась страна-антипод, которая нас пока что изучает, а потом возьмется за дело всерьез. Эта мысль мне давно не давала покоя. Но ребятам она показалась скорее забавной, чем зловещей.

— О! Тогда все понятно, — заявил Арве. — Пока граница перекрыта, они отрезаны от своего начальства и ничего не делают. Рыбку ловят, птичек слушают. А как только граница откроется, они выходят на охоту.

— А то приедет ревизор и всех разгонит, — вставил Милош.

— И стараются они изо всех сил, но так, чтобы никого не поймать, — подхватил Филипп, — не то их отзовут отсюда.

— А потом пишут отчеты о проделанной работе, — добавил Зденек.

— Ага. Под пенье птичек, — заключил Арве.

Снорри взял заключительный аккорд, и все дружно засмеялись. Для жителей страны, где никто сроду не писал отчетов и не боялся ревизоров, они неплохо знали жизнь.

Я покосился на Андре, чей голос ни разу не вступил в эту импровизацию. Он вновь уткнулся в свой альбом и, кажется, вообще нас не слушал. Ганка и Сьюзен тоже молчали, но они часто помалкивали на шумных сборищах.

— Да, но кто мне все-таки объяснит, — спросил Тим, — как они узнают, что граница открыта? И почему им это важно — если не брать в расчет ревизора?

— Наверно, узнают они просто, — ответил Милош. — Допустим, держат в горах пост, который зажигает им костер в условленном месте. Да еще так, чтобы огонь видели лишь с базы.

Об этом я уже думал. Мне, конечно, пришло в голову, что у них связь по рации, но радиосигнал тут, как известно, не проходил. На всякий случай я даже послушал эфир, но ничего не поймал. Однажды я спросил у Кэт, почему же в таком случае работает ее мобильник.

— Потому что это мой мобильник, — отрезала Кэт. — Хочу, и работает.

— А можно поискать этот условный огонек? — спросил я. — Вооружившись биноклями?

— Нет. Это несерьезно, — сказали все (каждый по-своему). — Наша граница бесконечна. Ее никак не отследишь.

— Но почему? Хотя бы тот кусок, что виден из окрестностей города?

— Джонни, ты не представляешь, на что похоже твое королевство, — доброжелательно съязвил Зденек. — Оно немерено, разрозненно, разбросано и беспредельно. Это еще чудо, что у него вообще есть какая-то граница.

— В конце концов, поискать да порасспрашивать можно, — неуверенно сказал Милош. — Но наших сил на это не хватит, нужна помощь. От Ференца проку — сами знаете…

— Ты бы поговорил с Тонио, — вдруг вставил Андре. — Он знает много разных людей, и вообще он толковый парень.

Я кивнул и с грустью подумал, что это я должен бы знать многих людей и мне придется этим заняться — чем скорее, тем лучше.

— А все-таки зачем мы им? — робко спросила Лиззи.

Все посмотрели на меня.

— Не знаю, — сказал я честно. — Могу предложить для начала три версии — какая больше понравится. Во-первых, вас, говорят, уже крали. И кто-то знает, для чего. Видимо, этому кому-то вы по-прежнему нужны. Если заняться этой версией, нужно разыскать сначала тех людей, которые видели в лицо ваших похитителей. Потом поискать этих темных личностей по окрестным странам, а если очень повезет, и мы кого-нибудь найдем, то задать им вопросы.

— На которые они не ответят, — закончил кто-то из ребят.

— А если еще учесть, что прошло почти пятнадцать лет, что вокруг идет бесконечная война, все страны перекроились, перемешались, перессорились… — добавил я.

— Да, это безнадежно, — решили все.

— Ладно. Вторая версия. Комиссии, которые у вас гостят, бодренько доложили по начальству, что тут растут чудесные ребята. Они столько всего знают и умеют, что недурно бы как-нибудь прибрать их к рукам — в интересах национальной безопасности, к примеру. Меня так усиленно расспрашивали о Санькиной задачке, что я чуть не поверил в этот вариант.

— Нет-нет, не то! — вмешался Петер. — Твои охотники не были похожи на наших. Они совсем другие, из другого мира.

— Твои ничего о нас не знали, — уточнил Тим. — Ни о щитах, ни о коридорах, ни вообще о стране. А эти знают. Трудно, конечно, сказать, что именно, но все-таки им известно немало.

— Да. И стараются вызнать побольше, — добавил Зденек.

— Это значит только то, что они раньше начали узнавать, — опять подумал я вслух. — А этнически — кто они? Арабы? Чечены? Албанцы? На каком языке говорят?

— Западные европейцы, наверно, — сказали ребята, — но при нас они молчали.

— Один ругнулся по-английски, — сказала Санька. — Я ему палец чуть не откусила.

Она смотрела на экран с заметным напряжением.

— Сколько их? Вы знаете их в лицо?

— Знаем, — сказал Андре (другие лишь пожали плечами — лица охотников их, вероятно, не очень интересовали). — Их человек тридцать. Они меняются, но большинство все те же. Они довольно часто носят маски. А третья версия какая?

— Плохая, — сказал я. — Страна ваша была неуязвима, пока волшебство оставалось волшебством, и владели им только вилы. Теперь его может использовать любой — нужно просто узнать, как это делается. Больше всех волшебством пользуетесь вы — собственно, одни вы и пользуетесь этой техникой. Значит, и отловить нужно вас. Вывезти из страны. Заставить говорить.

— Еще чего! — возмутился Филипп.

Я тяжело вздохнул:

— Не сомневайся, это в их силах. Заговоришь как миленький. Если они знают, о чем спрашивать, информацию они получат.

Все помолчали, обдумывая эту перспективу.

— А дальше? — спросили они тихо.

— Дальше — смотря по аппетитам. Можно захватить эту страну. Можно весь мир.

— Но на Круг им все равно не подняться, — сказал Петер с мрачным торжеством.

— И из страны нас не вывезти, — добавил Арве. — Ведь если кого-нибудь из нас поймают, граница тут же будет перекрыта.

— Вас можно использовать как заложников, но это вряд ли, — сказал я.

— Почему вряд ли?

— Потому что в заложники можно взять любого тихого обывателя, причем безо всяких проблем. Нет, им нужны вы! Все-таки хотел бы я понять, что они собой представляют.

— Ну, началось, — сказала Санька, глядя в экран, и все умолкли.

— Да что же он… Кто же так делает? — Санька ничего не объясняла, да никто ни о чем и не спрашивал. Те, кто был поближе, тоже уставились в экран, остальные молча нервничали и тянули шеи.

— Быстрей! — с досадой шипел Петер. — Где коридор?

— Внизу, — бросила Санька.

— Нет, не успеет оторваться, — сказал Тим, — они пройдут за ним.

— Посмотрим… Или будете встречать их на нашей границе, — отрезала Санька.

Все замерли, глядя, как точечный Дени пробился к входу в коридор и бросился в него, но за ним бросился и самый быстрый из преследователей. Санька щелкнула клавишей — захлопнула вход перед носом у охотников.

— Поздно, — вздохнул Тим. — Один прошел.

— Ладно, попробуем на выходе, — кивнула Санька.

Ждали недолго. Санька снова щелкнула клавишей, и весь блиндаж взревел:

— Ушел!

Санька еще прошлась по клавиатуре — отключила коридор. Дени с охотником при этом оказались разделены пространством в километр — или даже меньше. Ребята бросились наружу, в хлюпающий комариный и уже темноватый лес — встречать Дени. Мы остались в блиндаже втроем: Санька, Андре и я. Санька сидела, сжав ладонями виски, и было от чего. Только что она дважды проделала смертельный трюк: если «хлопнуть дверью» раньше времени, можно в лепешку раздавить того, кто находится в коридоре. Легко понять, почему Санька предпочла впустить в коридор охотника.

— Теперь он, наверно, увидит нашу границу, — сказала Санька устало.

— Он сейчас в лесу, ему далеко возвращаться. Может, поискать его? — предложил Андре.

— Не стоит. В лесу вы с ним не справитесь, а он с вами — запросто, — ответил я.

— Ты спрашивал, какие они, — вдруг опять вступила в разговор Санька. — Они настоящие враги! Им нужно все разрушить и всем… вроде как отомстить за что-то. Еще мне кажется, мы что-то упускаем, но я не знаю что именно.

Она передернула плечами, как от холода, и замолчала. Я взглянул на часы.

— Мне лучше бы вернуться домой, — сказал я им. — Ребята не обидятся, если я их не дождусь?

Андре, тихо звеневший брошенной гитарой, тоже встал.

— Давай я провожу тебя немного, — сказал он мне. — Ребята не обидятся.

Санька молча взглянула на него, и он добавил:

— Потом вернусь и додежурю. А ты иди спать. Хорошо?

Она кивнула. Было видно, что после этих двух щелчков ей, в самом деле, не стоило больше сидеть за пультом. Пока что, правда, Лэнд наглухо закрыт и коридора никто не просил. Наступила тишина.

Мы с Андре по очереди выбрались из блиндажа в сырой вечерний сумрак. Толпа ребят, возвращавшихся из леса, прошла в двух шагах, но нас не заметила. Андре, как и Кронос, обычно ходил в темном, и на мне тоже оказалась синяя футболка. Мимо нас пронеслись обрывки возбужденного рассказа:

— Отжали от домов, не дали вспрыгнуть на карниз… окружить не успели…

— Вот, кстати, — прокомментировал Андре, — они отлично знают, что на карниз им не взлететь, и стараются лишить нас преимущества. Тактику отрабатывают.

Главный секрет карнизной легкости ребят был не в том, что они снимали щитом силу земного притяжения, а как раз наоборот. При охотниках, по общему решению, щиты включались только в самых крайних случаях. Секрет имел прямо противоположную подоплеку: дома, на полигоне, тренировались с перегрузками. Когда-то Бет на это очень рассердилась, пугала всякими болезнями и даже тем, что ребята якобы перестанут расти и останутся коротышками. Народ покорно покивал, нагрузки снизил, с девочек так и совсем все сняли (на словах; не знаю уж, как там на деле). Когда я начал заниматься вместе с ними, ребята некоторое время сочувственно смотрели на мои тяжелые прыжки, а потом сжалились и объяснили, почему они летают, а я плюхаюсь, как жаба на асфальте.

Бет больше ничего не говорила про эти тренировки — даже мне, хотя, конечно, видела, что происходит.

Мы посмотрели вслед ребятам, услышали, как в блиндаже кто-то спросил:

— Иван уже ушел? Надо будет ему завтра сказать…

Гвалт голосов и звон гитары перекрыли окончание фразы. Мы медленно пошли через лес в глубь Лэнда, к дому.

 

Глава 6

СЕМЕЙНЫЕ ПРОБЛЕМЫ

Дорожка меж белых стволов без конца петляла, обходя низкие и мокрые места. Мы шли небыстро, чтобы не спотыкаться о корни. Я отмахивался от комаров, Андре они не трогали.

— Зачем они меня едят? — пожаловался я.

— А ты включи щит — и не будут есть, — отозвался Андре. — Так вот… Мы можем поискать их базу: это трудно, но реально. Особенно если нам действительно помогут.

— Можно поискать, — согласился я, — и нужно порасспрашивать людей. Но ведь база — это лишь гипотеза. Не факт, что она существует. Мы что-то упускаем, Санька права. И чересчур легко смотрим на то, что происходит. Вы все как дети: Ференца ругаете, а сами тоже играете в войну. Зато охотники, кажется, не играют.

— Не играют, — согласился он. — Мы с ними как-то раз подрались врукопашную — Санька и я. Их тоже было двое. Это тогда один из них ругался по-английски. Мы забрели в новый квартал за университетом. Там все дома стеклянные: ни балконов, ни карнизов, даже деревьев нет — одни кусты, то есть обзора никакого. Нам бы бежать оттуда поскорее, а мы себе болтали и смеялись — не помню уж над чем — как дураки… Они выскочили очень близко, из-за спины — один на меня, другой на Саньку… Все произошло быстро, в несколько секунд. Я своего хорошо так, удачно бросил, а Санька с тем, другим, сцепилась намертво… Вообще-то в ярости она боец без правил, и ему здорово досталось, но больно силы оказались неравны… Я сразу бросился на помощь, щитом его шарахнул, выхватил Саньку из драки и утащил в ближайший коридор. Но все равно у нее был шок. Она три дня ни с кем не говорила. Сидела тут, на восьмом посту, и если кто совался с расспросами, отвечала: «Уйди, а то буду кричать». Хотя она никогда не кричит — и говорит-то мало.

— Ей сильно досталось?

— Да, в общем, нет. Но Санька всегда старалась быть сильней ребят. Или хотя бы не слабей. Она во всем держалась с нами наравне, и я считал, что так и надо. Ну, то есть, что она лучше всех девчонок.

— А разве нет? — спросил я по возможности без выражения:

— Для меня — да, — ответил он серьезно, — но не потому, что здорово дерется. Я тогда понял, почему девочек нужно охранять и нельзя, чтобы они попадали в такие передряги.

— А из шока ее ты вывел?

— Да, наверно. Я сидел на лестнице и рассказывал ей, какая она — в моих глазах. И мы с ней тогда во второй раз обручились.

— Во второй?

— Да. Но первый — это давно, еще почти в детстве. Я подумал, что, может быть, она забыла или ей кажется, будто это случилось не всерьез. Решил на всякий случай уточнить.

Подробностей он рассказывать не стал, и я не расспрашивал. Не знаю, что было для него важнее: рассказать мне про охотников (без Саньки, чтобы не напоминать об этом шоке) или про обручение. Он никогда не скрывал своего отношения к этой девочке, но, видимо, не хотел, чтобы я истолковал это превратно. Выговорившись, Андре оборвал себя почти на полуслове, быстро простился и поспешил назад своим неслышным, невесомым шагом.

А я дошел до дома и обнаружил, что у нас гости. Вернее, одна гостья — Кэт. Они с Бет мирно и уютно сидели за столом и вспоминали детство. Обе в превосходном настроении.

— Девчонками мы воображали, что мы дочери северного ветра, — рассказывала Кэт. — Сидели каждая в своей качалке, что-нибудь шили или даже штопали и сочиняли небылицы о своем могуществе.

— Мы тебя ждали и не ужинали, — пояснила Бет. — Даже чай не пили.

— Да. Где ты пропадал, братишка? — спросила Кэт с любопытством.

Под чайную церемонию я рассказал им про разговоры на восьмом посту и про нападение на Дени. Бет сразу поймала мое настроение и посмотрела на меня с тревогой. Кэт осталась безмятежно спокойной и, наоборот, постаралась показать, что моя тревога кажется ей чем-то несерьезным.

— Подумаешь, детки немножко побегают! Им полезно.

— Они не могут всю жизнь бегать, Кэтти. Они взрослые люди, им нужно жить по-человечески. Ведь там уже сейчас есть семейные пары — по сути дела.

— Это ты про Лиззи с Тимом? — фыркнула Кэт.

Я посмотрел на Бет, не зная, стоит ли продолжать. Она кивнула и сама вступила в разговор:

— Не только. Я, например, точно знаю, что Андре сделал Саньке предложение по всей форме. И она его, конечно, приняла.

Я уткнулся в свою чашку, а заодно в блюдечко с вареньем, чтобы не заметить реакцию Кэт. Но она молчала лишь секунду и отозвалась тоном легким и пренебрежительным:

— Ну, в данном случае форма, скорее всего, мало что значит. Это просто девочка.

— Слово есть слово, — ответила Бет, — оно очень много значит.

Я еще не поднимал головы от своего варенья, но чувствовал, что Кэт закипает, и подкинул ей повод спустить пары.

— К тому же, — сказал я, изображая глубокую задумчивость «о чем-то другом», — где гарантия, что охотники не начнут гоняться за тобой?

— Ну, это будет слишком! — Кэт взвилась, как я и предполагал. — Такую наглость я не потерплю!

— А то, что они делают сейчас, разве не наглость? — ответил я спокойно. — Если ты знаешь, как с этим покончить, так давай покончим, наконец.

Кэт уставилась на меня в молчаливом негодовании, и я ответил ей таким же нахальным прямым взглядом. Неожиданно Бет рассмеялась.

— Ты чего? — буркнула Кэт.

— Вы сейчас были так похожи — и вправду как братишки!

— Мы? — теперь Кэт вскипела на нее.

— Да, вы. У вас обоих вид упрямый и глаза такие — ярко-синие. Только у Кэт ресницы черные, — добавила она поспешно, предчувствуя бурю.

— А у Ивана белые, — отрезала Кэт и рассмеялась, но не очень весело. — Да ладно, Джонни, ты не обижайся. Наверно, у нас, в самом деле, есть что-то общее.

Я пожал плечами: чего мне обижаться? Понятно же, что я не вила и не могу сиять волшебной красотой. Я даже на «Джонни» не обижался, хотя эту кличку прилепила мне именно Кэт, а с ее легкой руки иногда повторяли и другие.

Мы вышли немного проводить Кэт. Она сначала собиралась ночевать у нас, но теперь передумала и отправилась в свои апартаменты. Мы прошли всего ничего, когда дорогу нам пересекла толпа ребят, возвращавшихся с восьмого поста. В светлой летней ночи мы легко узнали каждого из них, в том числе и Саньку, которую прихватили в свою надежную компанию Ганка и Сьюзен. А нас опять никто не заметил: мы остановились в тени большого куста сирени.

— Ты вроде говорил, что Санька дежурит? — спросила Кэт.

— Она дважды «хлопала дверью» за спиной у Дени. С нее на сегодня хватит.

— Кто же там остался?

— Андре, — сказал я не подумав. — Он собирался додежурить до утра.

Кэт посмотрела вслед ребятам.

— Знаете что, братишки? — сказала она. — Идите-ка вы домой. Поздно уже, а я хочу еще немного побродить.

— Конечно, — кивнула Бет. — Но если соскучишься — возвращайся к нам.

— Хорошо. Вы не обижайтесь.

— Да что ты! С какой стати нам обижаться? — откликнулся я. — Спокойной ночи.

Но меня уже настигло запоздалое озарение. Я посмотрел, как Кэт исчезла меж темных зарослей и зданий, и тихо cпросил:

— Может быть, мне стоит вернуться на восьмой пост? Вдруг я там что-то забыл?

— Не стоит, — вздохнула Бет. — Ты ничего не в силах изменить.

— Но ты же сама говорила, что он еще мальчишка! Не лучше ли развести их сейчас, а там, глядишь, как-нибудь обойдется?

— Не обойдется. Если ты помешаешь ей сегодня, она достанет его завтра. Ему придется с этим как-то справиться. Она от него не отстанет. Я знаю Кэт.

О том, как проходил этот тяжелый разговор, я, как ни странно, все-таки узнал. Гораздо позже и в общих чертах. Деталей ни один из них не захотел бы вспоминать, что называется, под дулом пистолета. Насколько я мог догадаться, Кэт «понесло», и она, видя перед собой растерянного и даже, наверно, испуганного мальчишку, все равно выговорила (если не выкрикнула) свои главные — и ненужные ему слова. Ответ скорей всего звучал смятенно, но все-таки определенно:

— Нет, Кэтти, я не тот… ты же сама видишь… мы просто все друг друга любим… и тебя, и Бет…

Кэт и тогда еще решилась что-то возразить — пронзительное и невыносимое. Пыталась рассказать, что делается с ее сердцем, стоит ей где-нибудь заметить знакомый легкий силуэт, или когда ей вдруг перепадет немного света от его улыбки, или тепла от глаз, рисунка, шутки… Да просто два слова в пересменок между алгеброй и английской словесностью. Но тут она получила бесповоротный и решительный отказ:

— Да нет же! Твой жених будет лучше меня! А я все равно… все равно что женат. Я дал слово и не возьму его назад. И не хочу брать! Ты ведь знаешь…

Кэт хватило на то, чтобы не расплакаться прямо в дежурке. Она вылетела оттуда вихрем и убежала прочь. А утром уехала в неизвестном направлении — куда-то подальше от счастливой Иллирии. Андре же «мрачно пошел спать», как сообщил мне пробегавший мимо Милош. Услышав это и прикинув, что к чему, я позволил себе, вытянувшись на диване, уткнуться носом в подушку и тихо взвыть:

— Ох, как все плохо!

Я думал, что Бет меня не видит и не слышит. Однако она тут же явилась на мой вой, села рядом, спросила с тревогой:

— Тебе плохо?

От неожиданности я перевернулся на диване.

— Нет. Мне-то что? Мне, в общем, хорошо. С Кэт плохо. И плохо то, что я вмешался и еще больше все испортил.

— Как это ты все испортил?

— Да так! Не говоря уж о том, что спровоцировал ее на это никому не нужное объяснение… Но раньше, до моего появления, вы с Кэт были в одинаковом неясном положении. А теперь, как она сама говорит, нас двое. И я даже не знаю, что она может натворить с горя и одиночества.

Бет помолчала. Я чувствовал, что у нее наберется не так уж много сочувствия для сестры. Бет, в самом деле, ответила довольно жестко:

— Мне кажется, тебе досталось сполна и одиночества, и горя, но ты же ничего не натворил. И никто над тобой, наверно, не причитал. Кэт любит считать себя очень сильной. Вот пусть ей это и поможет!

— Мне все-таки, наверно, было проще.

— Чем? Тем, что тебя предавали?

— Ну и что? Я мужик, у меня шкура толще.

— Оно заметно.

Бет помолчала, потом объяснила, сцепив пальцы в нервный замок:

— Принимай это, как хочешь, но у меня не получается иначе. Я всегда думаю сначала о тебе, а потом уже обо всех остальных. Когда ты чем-то огорчен, мне тоже плохо. Поэтому я знаю, какая у тебя шкура. Кэтти интересовалась, за что я тебя люблю? Могла бы спросить у меня. Я бы ей объяснила, что за морщинки.

Тут уж я сел: больно крутой пошел разговор. Бет расстроилась не меньше, чем я, и потому ее, наверно, «понесло», почти как Кэт:

— Ты тоже совсем еще мальчишка, особенно когда скачешь с ребятами по карнизам. Но у тебя морщинки возле глаз, и на лбу, и здесь, у рта.

— Они уже давно.

— Я знаю. Они были, когда ты появился в первый раз. Издали их не видно. А вблизи кажется, что ты прячешь какое-то горе. Я пришла тогда домой, села у зеркала, но видела в нем не себя, а тебя — твое лицо. И я подумала, как это просто и понятно: полюбить — значит, увидеть морщинки.

Я не нашел ответа. Да и при чем тут слова?

Скажу сразу, что Кэт вернулась дней через десять. Внешне она выглядела очень спокойной и даже как будто повеселевшей. Что за этим скрывалось, знала только она сама. Как ни в чем не бывало она деятельно и толково занялась организацией обещанного лагеря. Меня это отчасти успокоило. По крайней мере, пока здесь будут жить чужие воспитатели, границы перекроют, и на некоторое время восторжествуют тишь да гладь, а я получу передышку для каких-то осмысленных действий.

 

Глава 7

ЗАГАДКА КРОНОСА

Совет Андре поговорить с Тонио я не забыл и постарался выполнить как можно скорее. Мы с Тонио и раньше встречались: я не хотел его потерять. Однажды Кэт увидела, как он уходил от меня (буквально спину в дверях), и спросила с пренебрежительным удивлением:

— Что ему нужно от тебя, братишка?

— Ничего. Скорее, мне нужно видеть его хоть иногда. Он мой друг.

— Но он же совсем простой парень! Из рыбаков, по-моему?

— А в чем проблема? Я тоже простой. Из математиков. Ну, то есть если даже из дворян, то из служилых, худородных.

— И тебе есть о чем с ним говорить?

— Конечно. С ним очень интересно. У него совсем другой жизненный опыт — не такой, как у меня. А что, для королевского семейства есть какие-то ограничения на дружбу?

— Да нет, дружи с кем хочешь, — отступила Кэт.

Мы говорили с Тонио на его территории, у синьоры Терезы (с которой встретились с горячей радостью). Накормленные «под завязку», мы уселись в садике, возле взлелеянной хозяйскими руками цветочной горки («альпийской», как мне кто-то объяснил). Косясь на диковинные белые колокольцы, я рассказал ему все, что знал и думал про охотников, и попросил помощи. Тонио задумался.

— Тебе действительно пора узнавать людей, — сказал он, наконец. — Помощников надо искать в горах, а я-то как раз лучше знаю побережье. Ладно, спрошу кое-кого. Дай мне неделю, хорошо?

В сад залетел порыв морского ветра, и Тонио внимательно, даже с прищуром посмотрел, как жадно я его вдохнул.

— Хочешь пройтись немного на «Дельфине»? — спросил он.

— Хочу. Но пока что не могу, — вздохнул я. — Есть еще дело.

То дело, которое держало меня на берегу, радовало примерно так же, как встреча с бормашиной. Обдумав еще раз все наши неприятности, я понял, что давно пора задать вопросы Кроносу. Я был почти уверен, что он понимал в происходящем гораздо больше нашего. Бет выслушала мои соображения, кивнула и сказала:

— Ты прав. Сейчас я позвоню ему, и он, конечно, тебя примет.

— В прошлый раз мне показалось, что ему проще самому явиться, чем впустить к себе чужого человека.

— Пускать к себе он, конечно, не любит, но и сам выходит редко. Особенно если граница открыта — тогда он сидит дома, как в крепости.

Бет замолчала, обдумывая свои слова.

— Надо же, — сказала она после паузы, — я это знала, но почему-то никак не связывала с охотой. Ладно, поговори с ним. По-моему, он хорошо к тебе относится.

Бет созвонилась с Кроносом, и он действительно предпочел принять меня в своей домашней крепости. Бет показала мне дорогу: кратчайшую — через старый дом и комнату со множеством дверей, а кроме того, и обычную, так что я смог взглянуть на эту крепость со стороны. Глухая каменная ограда, за нею сад, шумевший на ветру, а в глубине дом — башня, этакий донжон из небольшого замка. Я предпочел позвонить в колокольчик у ворот и долго ждать, пока какой-то молчаливый немолодой человек посмотрел на меня через окошко в тяжелой двери, поклонился, впустил внутрь и провел в большой мрачноватый зал, где у камина в кресле меня несколько картинно поджидал Кронос. Пожилого человека отпустили первым движением бровей. Вторым движением Кронос, поднявшийся мне навстречу, изобразил большое удивление.

— Разве Бет не показала короткий путь? Вам пришлось долго ждать.

— Бет показала, но мне понравился ваш дом снаружи и захотелось увидеть сад.

— По-моему, в нем нет ничего интересного. Одни старые тополя. Прошу, садитесь. Чем обязан столь высокому визиту? Не каждый день ко мне заходит сам король.

Мы заняли два кресла у камина — тяжелые, резные, с кожаной обивкой. Кронос по-прежнему был в черном, только на сей раз он надел рубашку с длинными рукавами, а поверх еще кожаный жилет. Правда, в зале у него оказалось нежарко, но его костюм меня позабавил: человек XIX века дорвался до рок-культуры. Отвечал я, впрочем, по возможности нейтрально:

— Полно вам. Вы прекрасно знаете, что я самый обычный человек, а никакой не король.

Он поднял брови еще выше, чем при встрече.

— Вы шутите, Иван Николаевич? Это слишком серьезная вещь, чтобы ею шутить.

— Я не шучу. Король, насколько мне известно, должен быть коронован и принести присягу на верность стране.

— Конечно, чаще всего так и бывает, — сказал Кронос задумчиво, — но вам-то зачем короноваться и приносить присягу? Вы отдали за эту страну и за свою королеву всю вашу прошлую жизнь. Вы уже, как я понимаю, подставили плечо под бремя королевских дел и будете нести их, покуда живы. Не сбежите, не отступитесь, не предадите. Это и так понятно, без всяких корон. Кэт и Бет носят их как украшения. А вам на что?

Я рассмеялся:

— В самом деле, только, короны мне не хватало. То есть здесь и таких формальностей не признают?

— Коронование вообще-то не формальность, как и бракосочетание. Это существенные и таинственные вещи. Но здесь они творятся напрямую, без посредников. Это земля такая, — сказал Кронос уже без вызова и без насмешки. — И вы король без всяких скидок. Держитесь, это дело непростое.

— Да, я как раз по непростому делу. Мне хочется покончить с охотой на ребят. Я думаю, что это очень серьезная угроза. И, кроме того, мне без всяких оснований кажется, что вы об этом деле знаете больше, чем все остальные вместе взятые. Это так?

— Так, — улыбнулся Кронос. — И вам, как королю, я эту информацию готов отдать. Но есть одно условие: вы должны правильно формулировать вопросы. Тогда я смогу на них отвечать.

— Я постараюсь, хотя, по-моему, это не повод для интеллектуальных игр. Мне как-то не до шуток.

— Постарайтесь, — спокойно кивнул Кронос. — Дело не в игре. Спросите — я расскажу в чем.

— Ну, хорошо. Кто вы? Откуда? Как здесь оказались? Почему вам нужны вопросы, чтобы говорить?

— Кто я? Я человек с образованием физика или инженера и навыками художника. Откуда? Да, судя по всему, оттуда же, откуда ваши враги. Как здесь оказался? Точно не скажу — не знаю. Во мне довольно много разных… м-м… повреждений, в частности, я помню далеко не все из того, что со мною случилось. Например, не помню, как попал к границе вил, в горах, у самого Круга. Меня нашли там связанным, изувеченным, расстрелянным и, в общем, скорее мертвым, чем живым. Но нашли меня вилы, а они не любят смерть. Если эта часть моего рассказа вызовет у вас сомнения, то ее есть кому подтвердить. Те, кто меня спасал, и сейчас живут и здравствуют. Правда, не так уж близко от здешних мест, но и не слишком далеко. Спасти меня в принципе было невозможно, но вилы знали, где добыть настоящей живой воды. И добыли — возможно, в пику тем, кто меня убивал. Когда я пришел в себя, мне смущенно объяснили, что я получил немереную дозу жизни и теперь никто не скажет, сколько она (то есть моя жизнь) продлится: век, два, десять. Но не подумайте, что я этим огорчен. Кроме того, тут важен один нюанс. В той прошлой жизни, из которой я сбежал, я был чем-то связан: присягой, клятвой, шантажом — и должен был служить своим… м-м… хозяевам. Но та жизнь кончилась: хозяева ее забрали. Мою нынешнюю жизнь мне подарили вилы, и я считаю, что она принадлежит им. Точнее, я теперь у них на службе — как и вы, без лишних формальностей.

— Вилы узнали что-нибудь о тех, кто вас убивал?

— Что-нибудь узнали. Они довольно быстро обнаружили, что с моей памятью происходят странные вещи. Она как будто нарочно попорчена и как-то заблокирована, но иногда, отвечая на вопросы, я рассказываю вещи, о которых за минуту до этого ничего не знал. Вилы терпеливо задавали мне множество вопросов и выяснили, что, судя по всему, я пытался откуда-то бежать и пересек границу страны. Мои преследователи прошли за мной. Потом они убрались восвояси.

— Куда убрались? Где находится их страна?

— Не знаю. Не могу вспомнить.

— На западе?

— Нет. Не то.

— На востоке?

— Не то. Неправильный вопрос.

— Она вообще-то на земле?

— Нет. Под землей.

Он изумленно взглянул на меня своими темными глазами. Теперь я видел, что они скорей печальны, чем надменны.

— Под землей? Под всей нашей страной? — продолжал я.

— Нет, не под всей.

— Это большая страна?

— Нет. И это не страна. Другое слово.

— Попробуйте увидеть — что в ней было?

— Трубы. Коридоры и трубы.

— Металлические трубы?

— Да. Всякие. Стеклянные тоже.

— Лаборатория?

— Да, я работал там в лаборатории, но это не все…

— Где вход в подземелье?

— В горах.

— На нашей территории?

— Не знаю.

— Близко отсюда? Далеко?

— Довольно далеко.

— Но как же они попадают к нам в считанные часы, а исчезают вообще мгновенно?

— Не знаю.

— Они могут попасть сюда при закрытой границе?

— Нет.

— Почему?

— Люк не откроется.

Он снова взглянул на меня с изумлением. Я кивнул.

— А где люк?

— Не знаю. Ведь я ушел оттуда так давно…

— А им о вас известно? Например, что вы живы?

— Мне кажется, да.

— И потому не выходите, когда граница открыта?

— Да. Мне кажется, что я им нужен. Я много знаю и не хочу, чтобы меня заставили говорить. Но, может быть, это просто мой страх.

— Как вы узнаете, что граница открыта?

— У меня здесь своя лаборатория. Такой большой перепад энергии всегда можно измерить.

— А Бет говорила, что ее личный щит приборы не фиксируют.

— Конечно. Это ведь очень маленький щит.

— У охотников может быть прибор, который фиксирует этот перепад энергии? Они знают, что и как измерять?

— Я разработал датчик уже здесь. Но я не в курсе, что сделано у них за эти годы. Не помню, чем мы занимались раньше.

— Кто этим руководит?

— Не помню. Я никаких имен не помню. Даже своего.

— Чего они хотят?

— Власти. И силы.

— Там, под землей, много людей?

— Много.

— Откуда они?

— Не знаю.

— Они там добровольно?

— Нет. Там никто бы добровольно не остался.

— Охотники могли бы убежать, сдаться, остаться здесь. Почему они этого не делают?

— Боятся. Там все боятся. Они уверены, что рано или поздно их настигнут. Или они боятся чего-то другого? Не помню.

— Значит, они придут сюда?

— Как только сумеют.

— Если закрыть сейчас границу наглухо, это поможет?

— Думаю, что да. Но именно наглухо. Тогда страна исчезнет для других — в том числе и для них.

— Вы будете мне помогать?

— В чем? Я способен лишь отвечать на вопросы, но не в силах прямо пойти против этих врагов. У меня не получится.

— Значит, люк, а не база, — сказал я скорей для себя.

— База? — встрепенулся Кронос.

Я пересказал ему свою идею.

— Может быть, — отозвался он. — Такое тоже может быть. Вы начали искать? Ищите.

Кронос откинулся в кресле. Мне показалось, что он очень устал.

— Наверно, я не должен больше спрашивать, — сказал я ему. — Вы много вспомнили. Я кое-что понял.

— Я тоже, — он вдруг улыбнулся, — хотя для меня это в самом деле тяжкий труд. Зато я могу без особых усилий рассказать вам о вещах, которые происходили уже здесь. Это я помню ясно.

— Как вы удерживали законы равновесия, пока девочки были маленькими?

— Никак. Они сами их и удерживали, только не знали об этом.

— Как они к вам попали?

— Боюсь, что их отец пытался помешать тем, кто меня убивал. Вилы не захотели рассказывать мне об этом. Так, обмолвились однажды. Они попросили меня вырастить девочек среди людей, чтобы им легче было править. И учить, учить их всему человеческому знанию. Я и сам все время учился, пока они росли. Да и теперь учусь. Это мое главное занятие. Здесь, в этом доме, у меня собралась серьезная библиотека и много всякого… м-м… лабораторного оборудования. Мне показалось, что вы тоже не чужды этой жажды знаний.

— Наверно. Но пока что мне не до того. А вам, видимо, нужно видеться с Кэт и Бет чаще?

— Не стоит. Между нами нет доверия. Во мне, наверно, сохранилось нечто от прежней жизни — нечто неприятное и чуждое здешнему миру. Но я не страдаю от одиночества.

— И вы никого не хотели бы видеть чаще?

Он быстро улыбнулся закрытой (для себя) улыбкой.

— Хотел бы, но не увижу. Оставим это. У вас вряд ли получится перекрыть границу. Кэт не позволит.

— Почему?

— Она все время рвется в большой мир. И что-то ее сильно беспокоит в ее жизни. Вы знаете что?

— Знаю, — кивнул я.

— Если можно, расскажите мне. От поступков Кэт очень многое зависит. Она расшатывает равновесие больше, чем все остальные вместе взятые.

— Вам я скажу, хоть это больше похоже на обыкновенную сплетню. Кэт кажется, что она любит Андре.

— Почему кажется? — опять улыбнулся Кронос. — Андре стоит того, чтобы его любили. Другое дело, что ей следовало бы отнестись к этому бескорыстно. Он не ее суженый. Его нужно просто любить — не для себя, а из благодарности.

— Благодарности за что?

— За то, что он есть среди нас. И еще его нужно охранять. Постарайтесь его уберечь, хорошо?

— От чего именно?

— От всего. На таких, как он, у судьбы всегда припасен лишний нож, или взрыв, или снайпер. А он к тому же связался с девчонкой, которая еще похлеще его самого.

— Это она вас поссорила?

— Отчасти. Он приходил ко мне учиться и приводил ее с собой — тоже учиться.

— Рисованию?

— Всему. Она очень талантлива в точных науках — настолько, что ее больше нельзя учить: слишком опасно. Она и так чересчур много знает и умеет. Может открыть еще что-то такое, чего не нужно открывать.

— Да все равно, наверно, уже поздно. Мне кажется, от вас ничего больше тут не зависит. А как она рисует?

— Да неплохо. Не будь рядом Андре, можно было бы позаниматься с ней художеством. А так сразу понятно, что в этом нет серьезного смысла.

— А его не было смысла поучить всему остальному?

— Не то чтобы не было смысла… Ведь он не учился! А когда я велел больше не приводить с собой эту девочку, просто хлопнул дверью.

— Любопытно… Я слышал другую версию: будто бы вы учили его управлять свойствами времени.

Кронос опять поднял брови.

— Нет, я, конечно, занимался изучением времени и сейчас занимаюсь. Оно меня очень интересует. Учить этому мальчика я, вероятно, тоже пытался. Но если все учение заключается в том, чтобы украдкой рисовать заветную головку барышни… Да, кстати, я старался сделать так, чтобы он не вырос женским баловнем. Внушал ему, что это недостойно и постыдно. Вы последите, чтобы этот образ мыслей в нем как-то удержался. Если получится, конечно. Неприятности из-за женщин ему все равно гарантированы — они, собственно, уже начались и идут полным ходом. Так пусть хоть его характер сохранится цельным.

— Мы все вас обижаем недоверием? — спросил я.

— Нет. Я не чувствую обиды. Я вижу себя самого как будто не изнутри, а откуда-то со стороны. Со мной, наверно, очень трудно говорить?

— Да, нелегко. А вы рисуете когда-нибудь просто для себя?

— Нет, — покачал он головой, — у меня нет никакого «для себя», мне незачем рисовать.

— Знаете, чего я совсем не понял? Почему Кэт и Бет не знают того, что вы рассказали мне? Они видят все это иначе.

— Все всегда все видят по-разному. Очевидно, дело в том, что они расспрашивали обо мне не меня, а вил. Те решили, что это мое дело — рассказывать свою жизнь, и не стали особенно распространяться. А еще вероятнее, что у нас с девочками классическое взаимное непонимание отцов и детей. Я воспитывал их по тому образцу и в том стиле, который, видимо, остался во мне с детства. Сейчас это называется муштрой и совсем не практикуется. При таком воспитании между детьми и взрослыми не возникает душевной близости. Теперь это уже не исправишь.

— Вы совсем не помните свое детство?

— Нет. Ничего не помню. Как глухая стена. Это то, что я больше всего хотел бы вспомнить.

— Может быть, вас порасспрашивать? Как-нибудь в другой раз?

— Может быть. Но действительно в другой раз. Не горюйте обо мне, Иван Николаевич! Я ведь жив, живу, и вы живите. Думайте, действуйте!

— Странно, — сказал я, поднимаясь из кресла и словно впервые увидев перед собой огонь. — Я отвык от этого имени.

— Да, оно вряд ли будет часто к вам возвращаться. Народ станет звать вас король Янош и забудет, откуда вы родом.

Я еще раз взглянул на огонь, попрощался и вышел той же дорогой, которой пришел. Пожилой слуга опять проводил меня под тополями к тяжелой двери в глухой каменной стене. Я подумал, что, случись беда, все это не спасет. Только даст Кроносу немного времени, чтобы уничтожить важные записи и, если хватит сил, умереть самому.

Я рассказал Бет, что нам с Кроносом удалось выудить из глубины его поврежденного сознания. Боясь показаться чересчур доверчивым, я робко заметил:

— Мне показалось, что он говорил правду. По-моему, Кронос не враг. Хотя, конечно, что я о нем знаю…

Бет покачала головой:

— Конечно, Кронос не враг и говорит правду. Те вилы, что его спасли, не стали бы отдавать детей — да еще своих детей! — на воспитание плохому человеку. Они наверняка успели его изучить, пока он приходил в себя.

— Ты видела кого-нибудь из этих вил?

— Да, даже двоих. Кронос не лжет. Он, в самом деле, честно служит миру, который его спас. Правда, по-своему. Мне кажется, идея осваивать чудеса через науку пришла вместе с ним из той лаборатории. Она так глубоко в него въелась, что он, как запрограммированный, уже не в силах остановиться: все изучает и изучает. Нас вот втянул… И вообще его сознание может оказаться очень ненадежным свидетелем.

— По крайней мере, если он не уверен или не помнит чего-то, он так и говорит: «Не знаю». Вот разве что про время он, по-моему, не все рассказал. Но так ведь я и не расспрашивал.

На этом мы с Бет согласились. Труднее оказалось принять решение о закрытии страны.

— Сейчас-то мы ее закроем без разговоров, — размышляла Бет, — но все равно эта история однажды нас достанет. Знаешь, мы ведь даже на вторую мировую не закрывались.

Но что тут говорить? Мы оба понимали, что подземная угроза — это наша задача и вряд ли ее кто-нибудь за нас решит. С другой стороны, ни в коем случае нельзя в пылу схватки открыть им доступ к нашим секретам. Это было бы катастрофой и для нас, и для всего внешнего мира.

— Ну, значит, надо искать люк и базу, — решительно сказала Бет, — а все контакты с внешним миром будем держать только через морской коридор. Я всегда предпочитала морскую дорогу. Это Кэт любит пробираться горными тропами и объявляться сразу где-нибудь во Франции или в Испании.

Закрыться совсем — это и я уже понимал — довольно сложно. Страна сейчас вполне ощутимо «существовала» для множества организаций и людей во внешнем мире. К тому же детские дипломы, о которых Бет рассказывала мне год назад, сопряжены с такой уже проделанной работой и морокой, с таким количеством бумаг, уже написанных, отосланных, проверенных работ, оплаченных счетов, сданных зачетов и экзаменов, что бросить всю эту волынку на финишной прямой и впрямь было бы обидно. Мы решили продолжать.