Глава 1

КОМАНДА ИДЕАЛЬНЫХ ВОСПИТАТЕЛЕЙ

Образцово-показательный лагерь продержался ровно две недели. Это потребовало беспримерного личного мужества, в первую очередь, от его начальника — Леонида Семеновича Степанченко. Ну, и от его команды тоже.

Никто из нас, конечно, не вникал в дрязги, интриги и другую повседневность той педагогической комиссии, которая курировала Лэнд, и потому для нас остался загадкой выбор воспитателей для этой акции. Если меня мучили имперские амбиции, я бы с гордостью отметил, что моя родина имела вес в этой комиссии и даже вытеснила из проекта лагерей другие страны. Степанченко, хоть и украинец по происхождению, но с российским гражданством, оказался моим соотечественником.

Что касается принципа, по которому отбирался педсостав, тут я вынужденно согласился с гипотезой Бет. Их отбирали нарочно, чтобы как можно сильнее нам досадить.

Они приехали 20-го июня, через пять дней после конца занятий. Я был так изумлен составом явившейся команды, что даже не сразу ощутил законную патриотическую досаду.

Степанченко оказался кадетом. В самом прямом смысле: он преподавал в новосочиненном кадетском корпусе и носил самодеятельную военную форму. Вместо погон на ней красовалось нечто невразумительное, зато ремни скрипели, а уж фуражку он лелеял, как сделанную из стекла. Был он на удивление молод — скорее всего, мой ровесник. Казачий чуб и черные брови вызвали в моей памяти поток украинских ассоциаций — и не только в моей.

— Ой, лышенько! Який же гарный хлопец! — прокомментировала Ганка его явление народу. Хамить она не собиралась, просто случайно угодила в паузу мгновенной тишины. Народ тут же опять зашевелился, тишина разбилась. Степанченко забегал по толпе серыми беспокойными глазами, ища обидчицу. На Ганку он не обратил внимания, зато Саньку, глядевшую на него с дерзким прищуром, заметил, запомнил и невзлюбил — взаимно, как и следовало ожидать.

Я понял, что отсутствие языковых проблем само превратится в проблему. Дети свободно говорили на всех европейских языках, включая украинский. Кэт и Бет добились, чтобы каждый язык стал для них родным. И достать они могли на любом языке вполне грамотно. Я бы предпочел, чтобы они общались с воспитателями на ломаном английском. Плохой язык — вежливый язык.

Кроме Лени Степанченко, приехали еще четыре человека, причем трое из них (если не все четверо) были по неписаной субординации важнее своего начальника. Я даже пожалел его, беднягу.

Во-первых, в делегацию входила дама лет пятидесяти, стриженая, уложенная, рыже-фиолетовая и с фиолетовой же помадой на суровых, несколько скособоченных губах. Последствия микроинсульта, подумал я, но сострадания не почувствовал, только опасность. Будь у меня шерсть на загривке, она бы на эту даму встала дыбом, как сказано в одной хорошей книге.

Впрочем, дама пока что лишь молча улыбалась своей кривой улыбочкой. Звали ее Тамара Викторовна Корнеева. Заслуженный работник просвещения, чиновница 15-го класса, то есть разряда (она сама похвасталась, не удержалась). Специалист по школам при посольствах — то есть заслуженный сотрудник КГБ. Что, в общем-то, понятно.

Третьим был солидный человек в костюме и при галстуке, с бородкой и уже немолодой, но полный энтузиазма — Евгений Николаевич Ермолаев. Он был в команде старшим воспитателем. Сказав приветственную речь, вполне советскую по пафосу, он начал цепко вглядываться в лица ребят, стараясь, видимо, их сразу раскусить. Мне это очень не понравилось, хотя, конечно, в этом ведь и состоит его работа — понимать детей. А может быть, меня насторожили чересчур прямолинейные славянофильские мотивы в его выступлении. В общем, я почувствовал, что не хочу пускать его к ребятам.

Четвертой была девушка всем известного позднекомсомольского типа, который неудобно описывать. Мини-юбка, макси-ноги на макси-каблуках и вообще макси-формы, взбитая челка, много краски, пухлый капризный рот. И ладно. Все это ее проблемы. Роль ее в воспитательном процессе заключалась в организации культмассовых мероприятий (на соответствующем уровне). Звали ее довольно-таки символично — Галочка. Она умела очень громко играть на аккордеоне, который не поленилась притащить с собой.

Пятым был молодец постарше и поумнее Степанченко — лет тридцати, наверно. Он числился физруком. Короткая стрижка и много мускулов, которые он перекатывал, как шарики. Понятно, что такой герой предпочитал ходить даже не в футболке, а в майке, но в первый день он, как и Ермолаев, оказался в рубашке и при галстуке. Он был действительно силен и ловок и производил такое впечатление, что к нему неплохо бы приставить постоянный неназойливый присмотр («наружку», как пишут в детективах). Звали его Славик. Я на глазок присвоил ему звание капитана.

Во время церемонии приветствий мне определили место чуть позади дона Пабло. Я не должен был пересекать условной границы и вступать в слишком близкий контакт с гостями.

— Ты еще не умеешь, — смеялась Бет. — У тебя нет в глазах должного величия. Поэтому стой, как на сцене, и смотри внимательно. Потом расскажешь, что увидел.

Я и стоял, как принц датский, с загадочно-туманной миной на физиономии. После официальной части делегация ринулась приступать к обязанностям, но их аккуратно завернули налево кругом и отправили на банкет.

Их величества королевы сумели провести свою роль так блистательно, что ни у кого даже предположения не мелькнуло, будто они могли бы присоединиться к неофициальной части. Больше того, все гости, даже Славик, по-моему, вздохнули с облегчением, когда наша четверка (включая дона Пабло) удалилась. Это при том, что во время церемонии Славик достаточно нагло рассматривал и Кэт, и Бет, так что у меня по ходу дела возникло желание врезать ему, да покрепче. Как на грех, впервые в жизни появился у меня и повод хорошенько подраться, и шанс выйти победителем, зато отсутствовало право на дуэль. У королей на это дело сухой закон. А жаль. По силе мы были, наверно, равны, зато я владел незнакомой ему техникой и был в хорошей форме. Ну да Славик свое в итоге получил, хоть, к сожалению, не от меня.

Пасти делегацию в ресторане отправились несколько героических «официальных лиц», среди них дама-секретарша дона Пабло — госпожа Илона. Ее седые волосы были уложены не менее тщательно, чем фиолетовая «химия» Тамары Викторовны. Величественную мину на лице она тоже держала мастерски. Именно к ней попросили обращаться приезжих воспитателей по всем насущным вопросам. А уж она выбирала, в какую инстанцию направить дело. У гостей, таким образом, создавалась иллюзия, что жизнь здесь такая же запутанная и бюрократическая, как везде. Они ни в коем случае не должны были даже заподозрить, как все на самом деле легко и просто.

Вторым связующим звеном между лагерем и нами оставалась бабушка Милица. К этому времени я уже разобрался в тонкостях внутренней иерархии Лэнда и знал, что добрая старушка-кастелянша здесь поважнее многих, если вообще не всех (не считая, конечно, Кэт и Бет). Именно ей было доверено остаться на посту и быть чем-то вроде резидента, в то время как всю молодежь категорически отправили в отпуск. Молодежь, впрочем, не протестовала: никому не нравилась эта предстоящая педагогическая нервотрепка.

Как я узнал, Бет глубоко и горько сожалела о том, что Милица не из рода вил. Ее чудесный, солнечный характер и непоколебимый здравый смысл по справедливости должны были увенчаться вечной юностью и ослепительной красотой. Но нет. Если красотой ее и в старости не обделили, то юность ее давно кончилась. Она даже успела овдоветь. А с Бет они дружили с самых юных лет, только Бет была лет на пять (или десять) постарше. Но это одна из тех вещей, которые я даже не пытался понимать и пока что просто о них не думал.

Работа Милицы в Лэнде была ответственной и интересной. Она учила ребят одеваться и обращаться с одеждой. При той легкости, с которой здесь добывалось все насущное, ребята выросли не расточительными, ничего зря не портили (только случайно, да и то редко). Даже я обратил внимание на то, что все они носили какие-то на редкость уютные и симпатичные вещи, которые, раз надев, стараешься не снимать. Милица научила ребят понимать, что им действительно нужно и как соединить желаемое с возможным. У нее был замечательный вкус, точный глаз, модельерский талант. И, видимо, педагогический тоже. Она сумела передать ребятам почти все, чем сама владела. К тому же эта мудрая женщина могла невозмутимо вынести педагогический эксперимент и вовремя подать сигнал к вмешательству. Да и сама вмешаться, если надо.

Отправив гостей пировать, мы собрались сначала узким кругом, чтобы обсудить увиденное: Кэт и Бет, Милица, дон Пабло и я.

Меня выслушали первым — как эксперта. Мои впечатления оказались настолько кислыми, что я вдруг очень усомнился, стоит ли нам все это затевать.

— Кто они? — спросили меня.

— Два бутафорских патриота-монархиста и два деятеля… э-э… госбезопасности (о девушке я промолчал, что называется, из этических соображений). Интересно, как они между собой-то уживаются?

— Да, интересно, — задумчиво сказал дон Пабло.

— Что значит госбезопасность, более или менее понятно, — заметила Бет, — но вот что значит «бутафорский патриот-монархист»?

— Да как бы вам объяснить, что это значит? Я сам толком не знаю. У меня больше ощущений, чем улик. На вид они романтики, но странные. Любят всех строить в три шеренги, маршировать, лозунги всякие произносить… Может, они и в самом деле патриоты и всерьез мечтают возродить у нас монархию — не знаю, но не верится мне что-то.

— Почему? — спросила Бет.

— У нас есть одна национальная черта — не бутафорская, а настоящая: мы не выносим громких слов и показухи. Уж сколько раз говорено, что наш патриотизм не требует знамен, погон и прочих атрибутов. А если кто-то очень громко кричит про то, какой он патриот, значит, он что-то хочет получить от родины. Или разыгрывает политический спектакль. Ну, например, вот мы славяне, и у нас монархия — они нам и подыгрывают. Да кто бы послал сюда не бутафорских монархистов? Что им тут делать? Опыт перенимать? По-моему, хорошему эти деятели не научат. Не говоря уж о тех, других. В одном они друг друга стоят: и те, и другие не терпят правды, хотя по разным причинам. Знаете, мне не хочется, чтобы они даже близко подходили к нашим ребятам. С ними очень неприятно иметь дело.

Все задумчиво помолчали.

— А тебе приходилось иметь дело с людьми такого толка? — спросила Бет.

— Да сколько раз!

— В школе?

— Конечно. Как же в школе без идеологов?

— То есть они занимались твоим воспитанием?

— По крайней мере, должны были заниматься. Директор моей первой школы была прямо-таки вылитая Тамара Викторовна. Только у нас они не делали погоды. Приличные люди старались держаться от них подальше.

— А неприличные? — полюбопытствовала Кэт.

— А неприличные, конечно, спешили пополнить их ряды.

— И ты боишься, что кто-нибудь из наших ребят тоже захочет пополнить ряды этих деятелей?

— Ну, это вряд ли, — сказал я. — Просто они соприкоснутся с грязью.

— Но тебя-то эта грязь не испортила, — Бет упрямо гнула свою линию.

— Не знаю. Может, и испортила, — ответил я. — Мне же не видно.

Тут все рассмеялись. Милица посмотрела на меня с такой лучезарной улыбкой, с какой даже бабушка не смотрела. Моя бабушка все больше посматривала на меня критически или озабоченно. А Милица всех любила открыто, с избытком, без меры и разбора, и поспешила излить на меня моря сочувствия и утешения:

— Пускай попробуют свои силы! Они не пропадут, или грош им цена. Надо же детям получать жизненный опыт!

— Но ведь другие дети в вашей стране обходятся без такого опыта, — слабо, уже сдаваясь, возразил я ей. — За что же этим такое счастье?

— Наверно, это им зачем-то будет нужно, — мудро ответила Милица. — Просто так ничего не бывает.

Дон Пабло вздохнул и добавил:

— В моей стране такие люди имели несколько иной… м-м… стиль. Но суть у них, по-видимому, совпадает, различия же определяются… м-м… национальными особенностями. И я в свое время тоже страдал от общения с ними. Но это дало мне ясное представление о том, что… м-м… есть добро и зло, так сказать, на практике. У меня была возможность выбора между этой страной и внешним миром. И я сделал свой выбор вполне сознательно. Как и вы, — улыбнулся он мне.

Я посмотрел на Бет. Она кивнула и сказала:

— Да. Они должны выбрать сами. И вряд ли их испортят эти люди.

На том мы все и согласились. И Кэт, и я не стали больше спорить, хотя я видел, что на нее делегация педагогов произвела сильное впечатление. Даже сильнее, чем на меня, — я-то их видел уже сотни раз. Потрясение Кэт выразилось в том, что она без всякого усилия промолчала все совещание. Я ее понимал: затея была ее, а признавать свои ошибки Кэт очень не любила.

После этого совещания мы отправились к ребятам. Они весело паковались по своим домикам, но мгновенно прибежали к большому школьному зданию. Сигнал общего сбора подавал все тот же щит-ремень. Он много ценного умел — всего не перечислишь.

Ребята были настроены весело и добродушно. Тим, за которым все признавали старшинство (хотя реальным лидером чаще всего оказывался кто-нибудь другой), изложил общую установку:

— Поскольку они гости, мы решили их не обижать и честно играть во все игры, которые они нам предложат. То, что откровенничать с ними нельзя, мне кажется, народ понимает (все покивали: не волнуйтесь, мол, не маленькие). Мы только просим разрешения остаться при ремнях — на всякий случай (тут покивали мы). Может быть, стоит им сказать, что это наша форма?

— Давайте все оденемся в камуфляж, — предложил Дени. — Будет логично.

— Даже чересчур! — фыркнула черненькая кокетка Лора. — Хочешь — одевайся, а за других не решай!

В Лэнде девочки обычно носили, кто что хотел. В брюках и при ремнях все были лишь в городе. Но Лэнд как раз решили закрыть наглухо: ведь некому будет присматривать за его границей. Для бабушки Милицы недалеко от лагеря нашелся замечательный уютный домик — избушка с печкой, садом и вполне комфортабельным внутренним устройством. Сам лагерь поставили не так уж далеко от Лэнда, но и не так уж близко, чтобы никто из чужаков случайно не наткнулся на закрытую границу. В лесу нашли поляну на высоком берегу реки, рядом с небольшим хутором, не так давно покинутом хозяевами (они соскучились в лесу и перебрались в город). Хутор еще не одичал, так что в нем разместили педагогов и разного рода полезные вещи вроде душа и прочих «удобств». Там же соорудили что-то вроде беседки для мероприятий.

Поговорили мы еще кое о каких технических вещах, например, о том, как держать с нами связь. Ребята предложили нам не появляться в лагере.

— Как-нибудь выдержим. Это даже интересно — поуправляться с ними на свой страх и риск.

Потом меня расспросили о приезжих типах и под конец поинтересовались:

— А чего они боятся?

Я подумал и сказал:

— Наверно, кляузных бумаг. У нас их называют «телегами». Это послание начальству с описанием безобразий, сотворенных подчиненными.

— Будем иметь в виду, — задумчиво проговорил Зденек.

 

Глава 2

ВЗВЕЙТЕСЬ, СОКОЛЫ, ОСЛАМИ

Мы с Бет перебрались из опустевшего Лэнда в старинный особняк на площади. Больше всего я почему-то обрадовался, когда увидел макушку деревца, весело зеленевшую над балконной решеткой. Мы сходили в университет, договорились о моей вполне щадящей нагрузке в осеннем семестре: две лекции и один семинар в неделю. Я познакомился с заведующим кафедрой и оставил где-то в недрах университета свой кандидатский диплом. Все отчего-то интересовались, как он выглядит. Саму диссертацию Бет уже показывала завкафедрой, когда уведомляла о том, что хочет заменить себя другим математиком. Завкафедрой — высокий, сухощавый, с мудрыми залысинами в почтенных сединах и проницательными серыми глазами — сначала посмотрел на меня недоверчиво, потом припомнил мою работу, поговорил о некоторых ее деталях, спросил, какие курсы я уже вел. Я стал перечислять свои нагрузки (год за годом). По ходу дела глаза у него из недоверчивых и проницательных стали азартными, руки автоматически нашарили на столе сетку часов с большим количеством пробелов и вопросов, и я почувствовал знакомую тоскливую уверенность, что мне опять не отвертеться от нечеловеческой нагрузки. Тут Бет с улыбкой поднялась из кресла, взяла меня под руку и откровенно увела, сказав на прощанье, что мы с ним, мол, еще наговоримся о математических проблемах, но без нее. (Я в самом деле начал излагать свои впечатления от «Ученых записок», читанных прошлым летом, и глаза у завкафедрой разгорелись ярким пламенем.) Совсем в дверях Бет сжалилась и пообещала отрядить на подмогу еще одного математика — но ближе к осени.

— Где ты возьмешь для него математика? — спросил я с любопытством.

— Саньку пошлю, — сказала она безмятежно. — Что ей в школе делать? Пусть учится учить. Со студентами это гораздо проще, чем с детьми.

— Не знаю. Твои дети отличались от моих студентов лишь скоростью соображения.

— Мои дети, — вздохнула Бет, — уже совсем не дети. У меня такое чувство, что детства им осталось чуть-чуть, на донышке.

У меня тоже появлялось такое чувство, но пока все текло тихо и даже почти мирно. Мы с Бет занялись делами, которыми и должны были заниматься: стали последовательно, без лишнего шума объезжать страну. Как прошлым летом, только теперь я понимал, что происходит. Бет ездила, чтобы страна не увядала без внимания и любви. Кэт тоже ездила так всю весну, пока мы привыкали к своей жизни. Теперь она хотела отдохнуть, пожить на Круге — но уже после лагерей. А я знакомился с людьми и искал базу, или люк, или тех, кто будет мне помогать выслеживать охотников и отбиваться от них. Но о наших поездках я расскажу чуть позже, а сейчас надо закончить про лагерь.

Не знаю, жалеть или радоваться, что до меня дошли уже только отзвуки этого приключения, а сам я ничего не видел. После того как лагерная эпопея закончилась большим скандалом (а кто сомневался, что все так и будет?), и супер воспитатели отправились восвояси, мы с Бет выслушали один большой коллективный доклад о лагерях, а потом еще много маленьких частных историй. Попробую свести их воедино.

Воспитательную экспедицию продумали до мелочей и поставили на научную основу. К примеру, было составлено меню на каждый день, и на нем стояли суровые медицинские печати. Это меню прислали нам за месяц до открытия лагеря, так что мы успели набить склад всем, что они потребовали. О молоке и иже с ним договорились в соседней деревне, равно как о зелени, овощах и хлебе. Хлеб мы обычно пекли сами — ну да ладно. А вот огорода своего почти и не держали — работали на соседей, а те делились урожаем. Этот порядок удалось сохранить, не то соседям пришлось бы трудновато без наших рук. Наряд на огород оказался счастливой отдушиной в лагерной жизни. Отчасти нас заменили несколько гвардейцев, отобранных для присмотра за гостями. В команде Ференца нашлись на редкость симпатичные и, главное, толковые ребята. И как они уживались со своим начальником? Гвардейцы изображали местных фермеров и, в свободное от наблюдений время, лихо махали косами, вилами, лопатами и другими почтенными инструментами. Их лица быстро примелькались приезжим педагогам, поскольку каждый день кто-нибудь из них привозил в лагерь продукты, весело правя фермерской лошадкой.

Особенности местной финансовой системы гостям, естественно, не разъясняли. Им выдали кредитные карточки на средне приличную сумму в долларах и предложили отовариваться где угодно и чем угодно. Они, однако, проявили такт и здравый смысл и самый непедагогичный продукт привезли с собой в каких-то засекреченных ящиках.

Распорядок дня тоже был утвержден чуть ли не министром здравоохранения. С него и начались трения между ребятами и педагогами. Вообще-то распорядок составили садистски, и если бы не особенности местного времени, которого, как известно, всегда хватает, бунт начался бы сразу.

— Десять минут на подъем! — бросила Джейн с презрительным негодованием. — Да за десять минут не то что косы расчесать и уложить — зубы почистить не успеешь!

Однако в десять минут все были готовы, и народу приказали выстроиться на зарядку. Ее Славик и Леня проводили по очереди. Начал Славик. Он совершил грубейшую ошибку, решив поразить всех своей «крутизной» и сразу загонять ребят так, чтобы кто-нибудь попросил пощады. Да к тому же во время выполнения каких-то упражнений («идиотских», по мнению Стефани) придрался к Зденеку: то ли он недогнулся, то ли руками недомахал. Зденек промолчал. В конце Славик радостно сообщил:

— За мной, бегом, пять километров! (Интересно, что бы подумало об этом министерство здравоохранения?) И «ломанулся» (по выражению Дени) по заранее продуманной им трассе с подъемами и спусками, леском и солнцепеком. Нашел кого гонять! Когда пять километров были пройдены, Зденек свеженьким голосом выкрикнул из колонны:

— Мало! Этак мы форму потеряем. Пошли второй круг!

И они пошли, не дав Славику ни секунды на размышления. Он понял, что попался, но решил рискнуть и пройти второй круг: понадеялся на свою выучку. И допустил вторую оплошность, замешкавшись и пропустив вперед тихого мальчика по имени Эрик — лучшего бегуна в этой неслабой команде. Эрик взглянул через плечо на Зденека, тот подмигнул, Тим кивнул, Джейн крикнула: «Давай!» — и Эрик задал темп, который счел достойным утренней разминки. Честно сказать, в начале своей здешней жизни я бы, наверно, на второй круг с ними не пошел. Но Славику осталось только выдержать характер. Они притормозили под конец, чтобы он потихоньку подтянулся к хвосту колонны. На финише кто-то спросил невинным голоском:

— Может быть, еще кружок?

— Завтрак остынет, — огрызнулся Славик сквозь зубы.

— При чем тут завтрак? — возразили ему не изволившие запыхаться изверги. — Теперь надо искупаться.

На завтрак они, в общем-то, почти не опоздали (Славик так и не понял, как это получилось). Однако Тамара Викторовна выразительно взглянула на часы, а Леня прошипел Славику:

— Вы почему пустили их купаться без разрешения и без инструктажа?

Леня наивно полагал, что сможет купать наших ребят по правилам: разбив на группы, десять раз пересчитав и по свистку выгоняя из воды. С этой иллюзией пришлось расстаться сразу.

До завтрака еще полагалась линейка, но ее пришлось отодвинуть. Линейку проводил сам Леонид Семенович. Он огласил распорядок дня, перечислил все, чего нельзя делать, и все, чем, наоборот, предстоит заниматься. Подъем, отбой, рапорты, построения, смотр строя, конкурс песни и перетягивание каната.

— Ты понимаешь, — объясняли мне потом, — весь день разбит на бестолковые кусочки. Чуть чем-нибудь займешься — всех зачем-то строят. С утра до вечера бессмысленная смесь суеты и безделья.

Выслушав инструктаж, Лиза спросила простодушно:

— У вас везде все так устроено?

— Да, — с гордостью ответил Леня (соврал ведь, между прочим).

— Какой кошмар! — сказала Лиза с чувством. — Бедные ваши дети!

Леня дипломатично ее не услышал. Потом им предложили разделиться на два отряда, причем по алфавиту.

— Зачем? — удивились ребята. — Нас ведь и так немного.

— Чтобы можно было проводить соревнования, — ответил Леня.

— Какие соревнования? — уточнил народ.

— По состоянию палаток, по уборке территории, по стенгазетам, ну, спортивные… и вообще. У нас много соревнований запланировано.

— А зачем? — допытывался народ, изо всех сил стараясь уловить в этом какой-то смысл.

Леня несколько растерялся. Ему на помощь поспешил Евгений Николаевич. С доброжелательной улыбкой он спросил:

— Разве у вас не бывало соревнований или конкурсов?

— Нет, никогда, — ответили ему.

— Но разве вам неинтересно, кто из вас самый сильный? Или самый быстрый? Кто лучше всех поет?

— Мы и так знаем, — ответили ему. — Самый сильный — Мартин, самый быстрый — Эрик. Лучше всех поет Снорри, а рисует — Андре. Ну и что дальше?

— Чем же вы занимались, если у вас не проводились никакие конкурсы и соревнования? — спросила Тамара Викторовна с негодующим недоумением.

— Наверно, мы просто жили, — ответил ей Андре.

Она взглянула на него, увидела длинные волосы, и в ней тотчас проснулся «стригущий инстинкт».

— Она пристала ко мне чуть ли не с ножницами к горлу, — рассказывал Андре. — И жарко, мол, и негигиенично. Я ей сказал, что заплету косичку. Она не поняла зачем. Я пошутил: чтобы быть похожим на китайца. Сказал, что мне китайцы очень нравятся. Она обиделась ужасно. А за что?

Пропасть непонимания углублялась с каждым словом. Ребята разбились на команды (по-своему, а не по алфавиту), но попросили объяснить, зачем нужно шагать строем — какой в этом смысл?

— Разве у вас в стране не бывает военных парадов? — спросил Леня.

— Нет, не бывает.

— Но вы, может быть, в кино видели, как проходят парады?

— А как же! В фашистской кинохронике. Это было чудовищно.

Евгений Николаевич стал сокрушенно качать головой, а Славик задал более существенный вопрос:

— Но армия-то у вас есть?

— Армия есть, не беспокойтесь, — ответил Зденек. — Она и нас, и вас бдительно охраняет от врагов, не отвлекаясь на бессмысленные парады.

— Так все-таки зачем нужны эти строевые фокусы? — задумчиво спросил Филипп. — Какой-то смысл в них должен быть.

— Строй вырабатывает осанку, — сказала Тамара Викторовна.

— Да у нас никто и не горбится, — ответили ей. — А самая прямая осанка бывает у старых фрейлин, которые сроду не маршировали.

— Походку дает красивую, — добавил Евгений Николаевич.

— Как у Галочки? — съязвила Стефани.

Все сдержанно фыркнули. Галочка ходила весьма вычурно, если не сказать вызывающе, и это бросилось в глаза даже нашим неискушенным деткам.

— В античности и в средние века строй имел смысл, — заметил Тим, чтобы выручить гостей.

— Даже в XIX веке еще имел, — добавил наш главный историк Чезаре. — Наверно, он еще не успел до конца отмереть.

— Ну и потом, конечно, это способ подавления личности, — размышлял вслух мрачный Петер. — Психическая обработка: будь как все. Не рассуждай, а только подчиняйся.

— Да брось, — сказал Петеру Арве, — все не так страшно. Скорее всего, это просто способ занять людей хоть чем-нибудь, чтобы они не спивались и не буянили от скуки и безделья. Строем занимаются лишь в мирное время. Когда начинается настоящая война, шагать парадным шагом ни один дурак не станет.

— Ну, дуракам закон не писан, — заметил Милош примирительно. — А может быть, кому-то очень нравится ходить, печатать шаг? Кого-то это воодушевляет. В истории бывали случаи, когда парады вдохновляли на победу. И вообще чего вы взъелись? Давайте пошагаем, доставим людям удовольствие — раз им так хочется. Трудно нам, что ли?

Леня позеленел от этих рассуждений, но смотр строя из программы не исключил. Да и чем он, в самом деле, занял бы столько освободившегося времени? Ребята ему что-то отшагали, но речевки говорить отказались наотрез.

— Представляешь, он предложил нам орать хором: «Промчимся по жизни орлами»! — с простодушным удивлением рассказывал потом Дени (признанный знаток птиц и их повадок). — Я ему говорил, что орлы никуда не мчатся — делать им нечего! Орлы парят, а мчатся только взбесившиеся ослы. Ну вот… А он обиделся.

Большая часть ребят отнеслась ко всему вполне юмористически. Всерьез огорчался, конечно, Петер. Он от всего впадал в мрачность — правда, ненадолго. Всерьез задумался Андре.

— Один день выдержали, три, четыре… Чувствую — все. Так больше жить нельзя! Как будто кислород из воздуха куда-то откачали: ни в чем нет жизни. Все пустое. Даже лес, травы, облака стали ненастоящими. Я чуть не задохнулся. Что, так происходит во всем мире?

— Да это еще что! — сказал я честно. — У вас был далеко не худший вариант.

И в самом деле, ничего особенного не происходило. Так, мелочи. Леня Степанченко оказался, например, очень обидчивым. Ему все время казалось, что над ним смеются, причем главным образом девочки. Бедняга… Лучше бы он хранил эту идею в тайне, а не останавливал то одну, то другую насмешницу и не выговаривал ей:

— Что вы себе позволяете?

Говорил он с трудом и отчасти безграмотно. Некоторые девушки слушали его спокойно, даже с жалостью. Лишь на Саньку он всегда вскипал, а она беспощадно щурила на него свои грозовые темно-серые глаза в пушистых ресницах и задиристо улыбалась. Но до поры до времени это противостояние никак не разрешалось.

Галочка ни во что не вмешивалась, аккомпанировала смотру строя и конкурсу песни, а больше занималась личной жизнью, в которую ребята, к счастью, не особенно вникали.

Деятельность других членов команды была куда занятней. Евгений Николаевич по вечерам проводил беседы («Все больше почему-то про войну», — сказали ребята). А в остальное время ходил, вздыхал, подсаживался то к одному из ребят, то к другому и заводил разговор «по душам».

— Он нам все говорил, какая у вас страна замечательная, — рассказывал мне Милош. — Я ему как-то ответил: «Это, конечно, очень хорошо, что вы так любите свою страну. Вы так о ней рассказываете, что хочется там побывать». Он сразу оживился и стал предлагать после лагеря пойти с ним в поход по каким-то очень красивым местам на севере России.

Евгений Николаевич предлагал этот поход не только Милошу, а всем и каждому. Кроме того, он часто заводил промонархические речи, которые ребят скорее удивляли, чем на что-то вдохновляли. У нас монархия была реальностью, а не идеей. Но, в общем, этот вежливый и вкрадчивый дяденька не вызвал у ребят резкого отрицания, даже наоборот, да и поход их заинтересовал, а я задним числом перепугался. Однако тут Евгений Николаевич сам себе все испортил, сделав неосторожный ход. Когда многие из ребят стали склоняться к мысли, что сходить на русский Север — это здорово (да кто бы спорил?), Евгений Николаевич, повздыхав, сказал, что им надо написать бумагу — заявление, в котором официально попросить, чтобы их отпустили в такой поход. Без этого, мол, власти могут как-то воспрепятствовать благому начинанию.

— Ты понимаешь, — сказал Милош, — с тобой мы бы пошли в такой поход без всякого сомнения. А с ним вдруг стало неуютно. Особенно когда он сказал про бумагу и про «власти». Ты, что ли, «власти»? Или Бет? Мы и ответили ему: мы, мол, и сами монархисты. У нас король есть родом из России — вот мы за ним и пойдем, куда он нас поведет. Все как один. А иначе выйдет немонархично. Король может обидеться, особенно если мы начнем писать всякие самочинные бумаги.

Я горько пожалел, что не могу взять их в такой поход. Для нас с ними этот маршрут был закрыт навсегда. Но речь сейчас не о том.

Итак, Евгений Николаевич потерпел поражение и как-то сразу сник, зато Славик повел первую скрипку. Он в основном отвечал за выполнение бестолкового режима. После первой пробежки Славик стал осторожнее и занимался в основном тем, что досаждал Лене Степанченко, которого презирал, как профессионалы презирают плохую самодеятельность. Но после поражения партии монархистов Славик рьяно взялся за дело. Он ужесточил режим: отнимал книги, свечи и фонарики, тянул по часу каждую линейку, заставляя по пять раз пересдавать рапорт. Юмор последней меры заключался в том, что вечером его нещадно ели комары, зато ребята были неуязвимы. Славик этого не знал и тешился садистскими мечтами, что кто-нибудь взвоет от его «комариков».

Несколько раз он бесцеремонно разгонял то Тима с Лизой, то милую застенчивую Машеньку и Арве. Однажды крепко досадил Джейн. Дело в том, что один из ее женихов вздохнул и отступился, а другой, наоборот, счел временный отказ хорошим знаком: раз девушка серьезно выбирает, значит, он в ней не ошибся. Этот парень, управившись с известной порцией крестьянских работ, устроил себе двухдневный отпуск и приехал навестить Дженни. Чтобы не забывала о его существовании. Он и раньше, оказывается, приезжал. Зимой прогостил две недели, и все к нему привыкли. Можно сказать, приняли в семью. Звали его Петро, и лично мне он очень понравился с первого взгляда. Ну, так вот. Петро явился в гости, но наткнулся на глухой колпак, порасспросил соседей, нашел лагерь и уже сказал Джейн первое застенчивое: «Здравствуй», — как вдруг, откуда ни возьмись, налетел Славик и начал его выгонять. При этом Славик и Петро не могли объясниться словами и чуть не пустили в ход кулаки. Вмешалась Джейн, быстренько отправила Петра к Милице, да и сама туда отправилась. Славик пожаловался Тамаре Викторовне, та стала пилить Джейн за самовольную отлучку и неприличное поведение.

— А это мой жених, — сказала Джейн высокомерно и бросила на Славика уничтожающий взгляд.

Петро, пожалуй, выиграл от этой заварухи. Джейн могла его еще год проверять, прежде чем объявить женихом.

Так или иначе, но Славик всех достал, особенно отбоем. Костры в синих ночах при нем, можно сказать, совсем не взвивались. Стоило Снорри, или Петеру, или Андре распеться, поймать настроение — являлся Славик и всех разгонял. Закручивание гаек длилось дней пять. Потом Славик стал «подкатываться» к некоторым избранным ребятам с любопытным предложением. Он пригласил их подойти к костру попозже, когда все лягут и заснут, — чтобы посидеть в теплой компании, приятно провести ночное время. На приглашение нарвалась Лора, которая автоматически строила глазки всем подряд (а Славик принял это за чистую монету). Позвал он Арве — тот все больше помалкивал да усмехался, позвал тихого тугодума Мартина, подчеркнуто элегантного мальчика Робби и почему-то Саньку.

По застенчивости или по какому-то особому инстинкту Санька и Андре в этом лагере затаились, как партизаны. Им и всегда для взаимопонимания не требовалось много слов, а тут они совсем перестали общаться сколь-нибудь видимым образом. Санька смущала Леню дерзким прищуром, но со Славиком не связывалась. Если и присматривалась к нему, то издали и исподлобья, одним коротким мрачным взглядом. Было ли у Славика особое задание добыть именно эту ценную птичку, или он истолковал ее мрачный взгляд в свою пользу — осталось тайной.

Ночной костер происходил, конечно, не посреди лагеря, а в сторонке. Ребята как-то потихоньку обсудили неожиданный сюжетный поворот и решили, что избранной публике стоит пойти и посмотреть, чем обернется дело. Славик заготовил шашлычки и жарил их, добродушно балагуря. Особого уюта, впрочем, не было: выпала сильная роса, да и комарики не прекращали свой концерт. Ребята слушали Славика, стоя вокруг костра и не зная, как реагировать на его поведение. Славик раздал угощение (его вежливо поблагодарили), намекнул насчет того, что можно и обмыть более близкое знакомство, но ребята как-то не поняли намек, и Славик его замял. Когда шашлык мира был съеден, Славик произнес весьма расплывчатую речь, в которой намекнул, что обстоятельства могут в скором времени сложиться по-иному и в этих новых обстоятельствах те, кто станет с ним сотрудничать, могут оказаться в очень выигрышном положении. И в любом случае рассчитывать на льготы. Например, на ночные посиделки, на незаметное отстранение от тяжелых работ — а там видно будет.

— А в чем будет заключаться это сотрудничество? — поинтересовался Арве.

— Ну, по обстоятельствам, — сказал Славик. — Может, я чего не знаю или не понимаю, а вы мне расскажете. Или кто-нибудь чем-нибудь недоволен, а вы меня вовремя проинформируете.

Все переглянулись, только Лора, как обычно, сначала похлопала глазами в сторону Славика, чем очень кстати отвлекла его внимание от молчаливого совещания остальных.

— Мы всегда рады вам помочь, — сказала Санька, — но сейчас нам лучше вернуться, а то ребята хватятся.

Славик их отпустил и сам уничтожил следы ночного сборища. А наутро действительно произошла обещанная перемена декораций.

 

Глава 3

ДРАКА В ЛЕСУ

На утренней линейке слово взяла Тамара Викторовна — для важного сообщения, как она заявила заинтригованному народу. До этого она не делала буквально ничего. Утречком с аппетитом принимала творожок и собирала землянику, днем отдыхала от трудов, а вечерами пила чаек с Евгением Николаевичем. Разница во взглядах не мешала им уживаться душа в душу. Но, наконец, Тамара Викторовна взялась за дело, решив продемонстрировать своей команде и прочим статистам, кто тут настоящий профессионал.

Надев очки, она раскрыла папку и, взглядывая то в какие-то бумаги, то — поверх очков — на выстроенных ребят, сделала сенсационное заявление. Сначала она сообщила, что воспитательное учреждение, коим является Лэнд, с самого начала существовало под эгидой международных общественных организаций с длинными неудобопроизносимыми названиями. Эти организации осуществляли контроль за деятельностью оного учреждения и все время находили в нем множество всяких нарушений и несовершенств. Но мудрые терпеливые общественные организации долго верили обещаниям школьного начальства, что все будет исправлено в соответствии с общими требованиями. (Вот бы взглянуть на эти требования, подумал я, это, наверно, перл.) Однако школьное начальство обмануло доверие общественных организаций. Детей воспитывали неправильно. Яркий пример: их даже не удосужились научить ходить строем; за все годы не был проведен ни один конкурс — или хотя бы смотр! А ведь затрачены большие средства…

— Кем? — спросили дети с изумлением.

— Общественностью. Международной, — веско ответила Тамара Викторовна.

— На что? — спросили с еще большим изумлением.

— На содержание комиссии, неужели непонятно? — объяснил Зденек.

— Разговорчики в строю! — прикрикнул Леонид Семенович.

Тамара же Викторовна не удостоила реплику Зденека даже движением бровей. Взглянула на свою бумажку и продолжала. Итак, комиссия, обеспокоенная этим вопиющим положением вещей, постановила: прекратить безобразную деятельность местного педколлектива, которая только разлагает детей, передать воспитуемых в ведение непосредственно комиссии, полномочным представителем коей является она, Тамара Викторовна Краковяк (так они почему-то интерпретировали ее фамилию). Детей в трехдневный срок надлежит вывезти из этого злокозненного места. А сами они должны подойти и расписаться под бумагой в том, что они с ней ознакомлены. По очереди. По порядку номеров.

В этом месте рассказа у меня сильно екнуло сердце. Конечно, подпись под бумажкой, да еще полученная обманом, не значит ровным счетом ничего. Но я бы не хотел, чтобы у кого-то где-то хранилась моя подпись под отречением от всего дорогого и составляющего сущность моей жизни. По-видимому, эти подписи под чем угодно должны были сыграть ключевую роль в какой-то хорошо продуманной бюрократической интриге. Возможно, Тамара Викторовна и впрямь получила задание отсудить ребят на основании якобы поданных ими жалоб, которые прежде вроде бы не доходили до мировой общественности. Сыграть такую партию — вполне в духе организаций, которые она представляла, а уж неприятности нам были просто гарантированы. К счастью, ребята выросли неприученными к бюрократическим процедурам. Для них любая подпись равнялась расписке кровью. Кроме того, их насторожила навязчивость этой идеи: Евгений Николаевич хотел получить их подписи, теперь Тамара Викторовна добивалась того же. Никто не шевельнулся и не подошел, чтобы расписаться, — ни по порядку, ни без.

Тамара Викторовна выдержала паузу, поняла, что ее первая кавалерийская атака не удалась, и добавила, заглянув в бумажку:

— Чуть не забыла сказать главное. Университетские дипломы установленного образца, а также аттестаты об окончании средней школы вы сможете получить только (повторяю: только!) через нашу комиссию. Без этих документов вы везде будете считаться людьми, не имеющими даже начального образования, и не сможете устроиться на работу ни в одной стране!

Тамара Викторовна торжествующе и в то же время вопросительно пробежала глазами сначала по лицам своих сотрудников (каково, а?), потом по лицам ребят. Не знаю, какой реакции она ждала от «воспитуемых», но не получила ровным счетом ничего. В волшебных странах бумажки не ценятся, а работы хватает на всех.

Не знаю, догадались ли ребята, что их «берут на пушку» (мне, например, было очевидно, что Тамара Викторовна Краковяк — или как там ее на самом деле? — не сможет диктовать Оксфорду, кому выдать диплом, а кому нет), но все равно никто не испугался. На Тамару Викторовну смотрели со смешанным выражением скуки и вежливого терпения. Умный и тонкий Ермолаев быстро понял, что в плане что-то не срабатывает, и бросился на помощь.

— Ребята! — сказал он, прищурив свои проникновенно-грустные глаза. — Я бы хотел сказать… Не забывайте. У каждого из вас есть родина. Страна, где вы родились. И перед этой родиной у каждого из вас есть святой долг. Вы много получили. И ваши знания, ваши таланты, ваши силы должны послужить благу той страны, где вы увидели свет. Неужели у вас нет желания послужить людям?

На него уставились ошеломленно.

— Я не знаю, в какой стране я родился, — сурово отрезал Филипп. — Моя родина здесь! И совершенно непонятно, какое вы имеете к нам отношение.

— Ты считаешь себя гражданином этой страны? — спросила Тамара Викторовна с какой-то опасной интонацией.

— Конечно, — дернул плечом Филипп.

— Ты получил здесь паспорт? — продолжала вкрадчиво выспрашивать Тамара Викторовна.

— Нет. Надо будет — получу, — сказал Филипп.

Он чуть не ляпнул, что паспорт тут и даром никому не нужен, но вовремя сообразил, что это, может быть, военная тайна.

— Так вот, — торжествующе заявила Тамара Викторовна, — пока у вас нет паспортов, вы не являетесь гражданами этой страны (юридически весьма уязвимое заявление, которое, впрочем, никто не стал оспаривать: охота была связываться).

То, что Тамара Викторовна произнесла потом, никто не смог повторить мне дословно — только в некотором приближении. И я не решусь записать это высказывание в виде прямой речи. Ребята утверждают, будто Тамара Викторовна им заявила, что, раз у них нет иллирийских паспортов, значит, они являются не гражданами этой страны, а собственностью международной комиссии.

И комиссия якобы имеет право делать с ними все, что сочтет нужным.

— И что вы считаете нужным делать? — спросили ее. — Вот прямо сейчас?

— Сейчас вы подойдете и распишетесь под документом. В том, что вы с ним ознакомлены.

— А потом?

— Потом мы отвезем вас в детские учреждения тех стран, которым вы принадлежите, — терпеливо объясняла Тамара Викторовна. — С нами в Россию, например, поедут Мария Тихонова и Александра Клементьева, которой тут пытались изменить имя, чтобы обмануть международную общественность.

— А если мы не захотим? — робко спросила Машенька.

— Тебя никто не спросит, — объяснил Зденек.

Тамара Викторовна ничего не возразила. Видимо, согласилась с его ответом.

— Ну, — сказала она, — вам не надоело тут стоять? Подходите, подписывайтесь и отправляйтесь в клуб. У вас сегодня конкурс на самую громкую песню. Галочка уже, наверно, заждалась.

— Тамара Викторовна, — сказал Тим, — мы вот так самодеятельно ничего подписывать не будем. Пригласите, пожалуйста… э-э… нотариуса и господина советника.

— Что за опереточная должность! — поморщился Евгений Николаевич.

— И капитана королевской гвардии! — выкрикнул Дени на весь лес. — Ференц, ау! Дон Пабло, где вы?

Его расчет оказался, между прочим, абсолютно правильным. Залегшие в кустах дежурные гвардейцы, к сожалению, не понимали ни слова, но видели, что происходит нечто непонятное и, вероятно, тревожное. Выкрик Дени развеял их сомнения. Один остался наблюдать дальнейший ход событий, а другой бесшумно отступил и рванул за подмогой.

Не знаю, на что рассчитывали педагоги-заговорщики. Возможно, они сочли нашу монархию слабой, глупой и неспособной дать отпор нахрапистым нахалам. Или хотели поторговаться и получить отступных — разве разберешь? Ребятам, по сути, ничего не угрожало, и они это знали. Никто никого никуда не смог бы вывезти из страны, особенно если учесть, что дети были при щитах, а границы перекрыты. Ребята могли просто взять да и уйти из лагеря, и никто бы не сумел их остановить. Но они не видели причин для паники и резких выступлений, а потому спокойно пошли к Галочке разучивать громкие песни. Только Санька подумала, что хорошо было бы известить Милицу об этом безобразии. Воспользовавшись тем, что Галочка в лицо их не запомнила, а пересчитывать ленилась, Санька тихонько выскользнула из беседки, которая считалась клубом, и партизанскими перебежками стала выбираться из лагеря.

Она увидела Тамару Викторовну и Евгения Николаевича, стоявших недалеко от беседки и оживленно обсуждавших результаты проведенной операции (прямо скажем, неблестящие). Санька осторожно обогнула беседку и зашла в лес с противоположной стороны. Ее маневр видели Джейн и Андре, который выскользнул наружу следом за ней, но менее удачно. Как раз в этот момент Тамара Викторовна и Евгений Николаевич стали перемещаться в пространстве. Андре пришлось сидеть под стеной беседки, пока они не удалились. После этого он тоже нырнул в лес и припустил по тропинке со всех ног, надеясь догнать Саньку. Однако он примчался к Милице, так Саньку и не встретив, и у Милицы ее тоже не оказалось. Наскоро рассказав, что происходит, он хотел рвануться назад, но Милица его задержала. Она сказала, что сама пойдет с ним в лагерь, вот только позвонит во дворец и дону Пабло, пусть что-нибудь немедленно предпримут (в ее домике был настоящий «проволочный» телефон). И Санька, глядишь, тем временем подойдет. Милица дозвонилась до дворца, никого там не застала, оставила сообщение для дона Пабло и начала всерьез тревожиться, не зная, где кого разыскивать. Санька так и не появилась.

Она не выскочила сразу на тропинку, а пошла напрямик, прячась в сквозной тени редкого светлого подлеска. Тропинка была от нее всего в нескольких метрах, но Андре пролетел по ней так быстро и бесшумно, что Санька его не заметила. Хуже было то, что она не заметила и Славика, который шел за ней от лагеря.

Их диалог реконструировать трудней всего: я знаю лишь то, что позже рассказал Андре. Итак, Славик догнал Саньку в лесу и спросил миролюбиво, куда это она направилась.

— К бабушке Милице, — сказала Санька честно.

— Зачем?

— За курткой.

— А почему без спросу?

Санька молча пожала плечами.

— Спросила бы меня, — продолжал Славик, — я бы тебя отпустил с этого дурацкого конкурса. Ты вообще-то не стесняйся. Чего ты такая скованная? Тебе, может быть, никто еще не говорил, что ты очень хорошенькая?

Санька пошла быстрее, стараясь выйти на тропу, но не побежала. Славик тоже ускорил шаги.

— Эй, постой! — встревожился он. — А зачем тебе куртка в такую жару? Или ты хочешь наябедничать этой бабке?

Тут он схватил Саньку за руку и резко повернул к себе лицом, да еще, видимо, пытался взять за подбородок. Реакция была мгновенной: у Саньки, как известно, рука тяжелая. Настолько тяжелая, что Славик инстинктивно попытался ответить таким же жестким ударом, но промахнулся. Саньке, конечно, следовало убегать, но она никогда не могла добровольно выйти из схватки. Упрямство это или гордость, упоение, азарт, — но она пьянела в битве, как берсерк. Так что Славика настиг и второй удар, похлеще первого. Он взвыл и тоже озверел. И вот в двух шагах от тропы, на мирной полянке в высокой траве у них пошла тяжелая и злая мужская драка — без слов и без пощады, зато с остервенением.

Как долго это продолжалось, сказать трудно. По счастью, к той лесной прогалине почти одновременно сбежалось множество народу.

Первым подоспел Леня Степанченко, который, видимо, присматривал за Славиком и потерял его из виду, а тут нашел. Как все потом рассказывали, Славик и Степанченко не ладили. Славик вел себя нагло, а Леня дергался и кричал на него и выглядел при этом жалко. По мнению народа, дело было в Галочке, но, естественно, это только видимая часть их борьбы за место под солнцем.

Увидев драку Славика и Саньки, Леня перепугался до смерти. Он заорал: «Отставить!» — и бросился их разнимать. Лучше бы он этого не делал. Санька в пылу сражения решила, что это новый враг. Со Славиком они дрались примерно на равных, Леню же она обезвредила одним удачным взмахом кулака. Кадет пролетел через поляну (ноги его запутались в траве, пока он пятился) и врезался в дерево, издав протяжный вой. Его крики заставили поторопиться трех других свидетелей: Милицу, Андре и Джейн.

Эта последняя видела и маневры Саньки, и Славика, шедшего за нею следом. Джейн это не понравилось. Она сидела, как на иголках, и успокаивала себя тем, что Андре — опытный страховщик и вообще все при щитах. Не успокоившись, Джейн тоже сбежала от Галочки, уже почти демонстративно. На вопрос: «Куда?» — только махнула рукой и помчалась по тропинке.

Увидев, как Санька отбивается от двух мужиков, Джейн, не раздумывая, бросилась на помощь — то есть на Славика. Андре сказал, что Джейн едва его не задушила, но, к счастью, не успела.

— Что здесь происходит? — строгим голосом воскликнула подоспевшая Милица.

Все замерли, лишь Андре рванулся в бой, но Милица удержала его, вовремя поймав за лохмы.

— Эти… набросились на Саньку, — объяснила Джейн. — Я сама видела! И напишу… как ее? — повозку… нет, «телегу» в вашу международную организацию!

Тут Лене стало совсем плохо. Он слабо застонал и стал оправдываться:

— Я хотел их остановить. Я ее не трогал!

— А вы что скажете, молодой человек? — спросила Милица у Славика.

— Я… ничего. Она сама полезла драться!

— Что она, сумасшедшая — ни с того ни с сего с тобой драться? — бросил Андре.

Ему, впрочем, было не до Славика. Он выхватил Саньку из свалки и крепко держал за плечи — то ли защищал, то ли удерживал. Санька не плакала — ее трясло тяжелой нервной дрожью.

— Уведи ее ко мне. Сидите там и никого не пускайте, пока я не вернусь, — скомандовала Милица (иначе говоря, закройтесь колпаком на всякий случай).

— А ты пойдешь со мной в ваш лагерь, — велела она Джейн. — Давайте разбираться, как теперь быть.

В лагерь они поспели как раз вовремя: прямо перед их приходом туда влетели конные гвардейцы во главе с Ференцем, нарядные и грозные — ну прямо как в кино. Они были совсем недалеко. Ференц как раз проводил конные учения в окрестностях заброшенного хутора.

Ребята высыпали из беседки. Кто-то присвистнул, кто-то расхохотался, все весело махали руками, а Дени взлетел на лошадь позади одного из гвардейцев — такого же легкого и отчаянного с виду паренька, как и он сам.

Ференц картинно спешился, намереваясь проводить дознание пока еще по факту утренних событий на линейке. Ему навстречу заспешили Евгений Николаевич и Тамара Викторовна, беспомощно оглядываясь в поисках хоть относительно лояльного переводчика, как вдруг из лесу появилась группа, затмившая явление Ференца. Леня с подбитым глазом, Славик с разбитым носом, растерзанный и весь в крови (своей), за ними Джейн с мрачным лицом и Милица в уютном длинном платье и чуть ли не в чепце, опирающаяся на крепкую руку суровой барышни.

— Ну, ничего себе! — воскликнул Зденек.

— Ужас какой! — поддержала его Лиза. — Что с ними стряслось?

— Наверно, разбойники напали, — предположил Арве самым серьезным тоном. — А Славик и Леонид Семенович спасли от них прекрасных дам, но сами пострадали.

Может быть, у кого-то и мелькнула тревожная мысль об охотниках, но никто ничего не успел больше сказать, так как в лагерь явился еще один всадник — дон Пабло, и картина стала полной. Жаль, я не видел, как он появился на своем чистокровном арабском жеребце, в безукоризненном костюмчике для верховой езды, с невозмутимо-официальным выражением лица и веселыми глазами. Но вообще-то мне ничуть не жаль, что в этот день нас с Бет не оказалось в городе, а потому мы не участвовали в тягостной разборке. Кэт тоже повезло. Она вернулась в город, когда все, в общем, было уже решено и сделано. А уж Ференца дон Пабло просто спас от непосильных умственных трудов: каково бы ему раскручивать эту кляузную историю на непонятном языке? А ведь дон Пабло, между прочим, просто так приехал — детей проведать. Никакие тревожные звонки его еще не достали. Он выслушал свидетелей, допросил обвиняемых и вынес предварительное решение: дело, мол, ясное, свидетелей хватает, дети должны немедленно вернуться в Лэнд, а господа приезжие воспитатели останутся на хуторе под стражей до вынесения окончательного приговора. Иначе говоря, вы арестованы, господа воспитатели.

— Но как же так? — пыталась возразить Тамара Викторовна. — Ведь это абсурд! Как может одна девочка избить двух сильных молодых мужчин? Все ваши обвинения сфабрикованы.

— Вы эту девочку не знаете, — доброжелательно объяснил Тим. — Она кого угодно побить может. Ее лучше не задевать.

— Все равно это ерунда! — страстно заспорила Тамара Викторовна. — Кстати, где девочка? И почему мы должны верить словам какой-то кастелянши?

— Вы можете не верить ничему, мадам, — спокойно отвечал дон Пабло, — но королевский дом ценит эту кастеляншу необыкновенно высоко как преданного и порядочного человека. И ее словам поверят безусловно.

— Я требую адвоката! — воскликнула Тамара Викторовна.

— Боюсь, что ваше требование невыполнимо. У нас суд королевский, без всяких адвокатов.

— И кто же будет нас судить?

— Да вот вернется кто-нибудь из их величеств и рассудит.

— По каким, интересно, законам?

— О, по законам совести и чести! В этом не сомневайтесь.

— Но это беззаконие! — вмешался вдруг Евгений Николаевич.

— Нет, что вы, — влез ехидный Зденек. — Это просто монархия, только не теоретическая, а прикладная.

 

Глава 4

РАЗГОВОРЫ О СУДЬБЕ

Арест воспитателей продлился до следующего дня. Кэт появилась вечером, довольно поздно, усталая и не расположенная к государственным делам. А мы с Бет рано утром следующего дня выгрузились с «Дельфина» и тут же были перехвачены доном Пабло, который выложил нам всю эпопею. Бет вздохнула и сказала:

— А зачем кого-то судить? Просто передайте, что королева просит их покинуть страну, а также приносит этим молодым людям извинения за нанесенные им побои. Скажите, что я знаю: эта девочка — ужасная драчунья, и с ней лучше не связываться.

— Издеваешься? — спросил я.

— Издеваюсь, — кивнула Бет. — А что еще остается делать?

Таким образом, самым тяжелым для арестованных оказались разборки в собственных рядах. Они, конечно, оказались бурными и едкими. Гвардейцы, караулившие педагогов, понимали только мимику и интонации, но и по этим косвенным признакам определили, что сказано было много неприятных вещей. И то сказать, «статья», под которую Санька подвела Леню и Славика, звучала убийственно, особенно для педагогов. Да еще Галочка, говорят, просто неистовствовала. Вероятно, на почве ревности или досады, что дрались не из-за нее.

Отчасти наказанием, как потом объяснила мне Бет, стало и то, что ни один из нас не удостоил воспитателей прощальной встречи.

— А я подумал, что ты просто хотела поскорей улечься досыпать, — поддразнил я ее.

Наша поездка оказалась такой насыщенной, что спали мы урывками. Тонио, впрочем, уходился меньше нас: он отдыхал, когда мы разговаривали с людьми. Ему хватило первой половины дня, чтобы доспать, собраться, прихватить дипломатическую «телегу», предусмотрительно изготовленную доном Пабло, взять на борт выдворяемых и снова выйти в море. А когда «Дельфин» вернулся, границы перекрыли, и жизнь стала спокойной и счастливой.

В Лэнде все тоже утряслось, хотя эта невинная встреча с внешним миром произвела на ребят сильное впечатление.

Андре рассказывал мне позже, как привел Саньку к домику Милицы. Он находился на опушке леса, который отделял лагерь от остального мира. Дальше был луг, излучина реки, за ней поля, деревни, мельницы, дороги, перелески — все в золотом солнечном свете, простое и спокойное.

Ребята не пошли в дом, а сели на лавочку у стены, дававшей тень. Санька на этот раз почти не пострадала: пара синяков на ногах да разбитые костяшки пальцев — вот и все трофеи. В бою она оказалась значительно быстрее Славика, да и выносливей, наверно. Всю дорогу Санька молчала, пытаясь справиться с нервным ознобом, попав же в мирную идиллию возле Милициной избушки, расплакалась, уткнувшись лбом в плечо Андре. Вообще это наверняка была сцена из тех, которые, по моему наивному предположению, в Лэнде не происходили (я, впрочем, все же понимал, что рано или поздно они начнут происходить. Разве жизнь остановишь?). Андре мне о таких деталях, понятно, не докладывал; когда мы вспоминали этот случай, нам была важна лишь суть сказанного.

— Хоть мне ты можешь объяснить — зачем? — сказал он ей. — Какого лешего ты полезла с ними драться? Надо было убегать, тебя бы никто не догнал.

— Такого, что их надо бить! — ответила она. — Всех вот таких! И Славика, и Леонида этого…

— А Леонида-то за что? Он вроде безобидный.

— Он безобидный?! Он трус, вот и прикинулся овцой! Учуял, что здесь ему при случае врежут, и неслабо. А дома он наверняка издевается над своими кадетами. Нас ему не достать, зато им некуда от него деться.

— Ну ладно, бить так бить. Но почему именно ты?

— А потому что больше никто их не бьет. Может быть, это судьба у меня такая — бить подлецов, сколько ни встречу этого отродья. Всю жизнь. Чтобы они ответили за издевательства над теми, у кого нет щита.

Ее опять стало трясти.

— Сань, так нельзя, — сказал он ей. — Ты все равно всех подлецов не перебьешь. У нас их нет, а в большом мире — легионы. Пусть сами разбираются. Те же кадеты, например, — они ведь парни.

— Как же! Ты что, не знаешь, что такое армейская дисциплина? Он старший по званию — так его и тронуть нельзя, будь он хоть двести раз мерзавец. «Господин подпоручик!» Наверно, там с ним тоже разбирались какие-то девочки, то-то он нас так боится.

— А может быть, — сказал Андре задумчиво, — кадетов и не надо защищать. Они же сами это выбрали, значит, им нравится и форма, и шагистика, и дисциплина.

Санька прерывисто вздохнула:

— Скажи мне, разве такое может нравиться нормальным людям? Вот чего я совсем не понимаю.

— И я не понимаю, но ведь многие охотно надевают форму. Даже у нас. И это кулаком не выбьешь, да и по какому праву за это бить?

— Если бы они делали, что им нравится, а к другим не лезли, то их действительно не за что было бы бить. Но им только дай волю, они весь мир оденут в форму, построят и обреют наголо.

Андре невесело усмехнулся.

— Ну, это далеко не худшее из того, что они сделают, если дать им волю.

— Вот видишь! Как же их не бить?

— Уговорила. Только знаешь, давай условимся: бить буду я.

Санька было утихла, но от этих слов ее словно током ударило:

— Нет! Только не ты. Они тебя убьют.

— Что же мне — ждать, пока убьют тебя?

— А меня не жалко, — сказала она. — Я все равно до старости не доживу — мне так кажется. Не могу представить себя старой. Кронос, наверно, прав: тебе опасно со мной связываться.

— При чем тут Кронос? Кто дал ему право лезть в нашу жизнь?

— Ты не сердись. Он не лез — просто сказал, что со мной опасно.

— С тобой как с грозой. По крайней мере, понимаешь, что живешь, а не отсиживаешься под крышей.

— Ты тоже не хочешь жить долго? — спросила его Санька.

— Не знаю. Мне, наверно, все равно сколько — лишь бы жить в полную силу. Понимаешь?

— Да, понимаю. Просто не хочу, чтобы тебя убили по моей вине.

Она подумала и покачала головой.

— Нет, дело не в том. Я не хочу оставаться здесь без тебя.

— Понятно. Хочешь, чтобы я здесь без тебя остался.

На этом содержательная часть их разговора, по-видимому, кончилась. Когда Милица наконец вернулась, никаких сильных сцен в окрестностях ее избушки не происходило. Дети дружно топили маленькую уличную печку и кипятили чайник. Милица отругала их за то, что они не закрылись колпаком, потом пересказала бурные события, произошедшие в лагере, потом они все вместе пили чай. Милица хотела оставить Саньку у себя — для психологической реабилитации, но потом решила отпустить обоих в лагерь — собираться и отправляться домой.

Самый заметный урон педагогическая эпопея нанесла, как ни странно, нашей гвардии. Двоим гвардейцам так понравилась жизнь фермеров, что они затосковали и запросились в отставку. Ференц был оскорблен, а я удивлен и спросил у Бет, чем так притягивает земля.

— Но ведь на самом деле это лучшее, что может выбрать человек, — сказала Бет убежденно. — Разве у вас не так?

— У нас это, наверно, самое тяжелое, что можно выбрать, — ответил я. — Это жизнь для героев и подвижников.

— Ну да, конечно. На земле это сказывается в первую очередь, — проговорила Бет задумчиво. — Здесь ведь на всем особое благословение, поэтому работать на земле гораздо легче, чем у вас. И очень радостно. Как втянешься — не оторвешься, поэтому ты лучше даже не пробуй.

Гвардейцы надумали снова поднять тот хутор, где жило руководство лагеря. Видно, эта земля успела их приворожить, когда они несли там караул.

Наши ребята не задержались в Лэнде. У них возникли разногласия по поводу дальнейших планов, точнее, по поводу того, как эти планы реализовать. Ребята хотели быть вместе, и им очень понравилось работать в море, но уезжать так далеко, как прошлым летом, в их планы не входило. Они надеялись, что мы тоже побудем с ними. По-моему, они скучали без Бет. Она подумала и предложила:

— Можно отправиться на четвертую станцию. Там будет все, что вам нужно: и теснота, и море, и жемчуг.

Я спросил, что это за станция такая, и Бет рассказала мне историю, в которую я поначалу не поверил. Решил, что это розыгрыш. История была такая.

Много лет назад один чудак по имени Георгий решил открыть свой жемчужный промысел. Только ему не нравилась возня с моллюсками, и он решил, что гораздо лучше, если бы жемчуг рос, как горох, в стручках — пускай, так и быть, под водой, на каких-нибудь водорослях. Тут я, конечно, недоверчиво засмеялся:

— И что, неужели получилось?

— Да, вот, представь себе, выращивает. Правда, он один и лишь в одной бухте. А работники ему действительно нужны каждое лето в неограниченном количестве. У него большая часть урожая пропадает — собирать некому.

Я покачал головой, а Бет рассказывала дальше. Этот Георгий перепробовал несколько бухт, его устроила четвертая по счету. Он так и зовет ее — четвертая станция. Это очень спокойное место, летом там и волн почти не бывает. И что особенно интересно — из этой бухты есть отдельный выход во внешнее море, и стережет ее свой «летучий голландец». Станция находится довольно далеко от берега, но это не проблема. Встаешь на доску, разгоняешься щитом — минутное дело для ловкого человека. Сама станция представляет собой большую старую баржу и несколько таких же катеров, пришвартованных к ней намертво. Этакий остров кораблей, как в старой детской книжке.

У Георгия есть дом на берегу, жена, дети (уже юноши), хозяйство, сад. Жена любит свою усадьбу так же трепетно, как Георгий — морскую плантацию. Самые тяжелые и необходимые работы на берегу он всегда делал из любви к семье. Сейчас, правда, сыновья справляются без него: все они оказались сухопутными людьми (их четверо). А Георгий является домой как из дальнего плаванья — набегами. На станции, конечно, тесновато и запущенно, хотя, с другой стороны, в чем проблема? Можно привязать к барже еще несколько списанных посудин. А привести в порядок старые каюты ребята как-нибудь сумеют.

— Ох, и пекло там, наверно, — сказал я, — в такую-то жару без тени, посреди воды.

Оказалось, пекла там нет. Георгий наладил систему то ли тентов, то ли парусов, и тени хватает. Вот с зеленью, конечно, хуже. Георгий выращивает себе в ящиках помидоры, лук-чеснок, укроп и прочее. Но это можно легко достать на берегу, и привезти недолго.

Народ действительно прожил на этой станции недели две, и мы с Бет появлялись там довольно часто. Для нас Тонио подогнал туда небольшую яхту. Мы продолжали ездить по стране и возвращались на плавучий остров, как люди возвращаются домой с работы. Обычно мы заставали на берегу лодку, в которую несколько ребят грузили корзины с чем-нибудь съедобным: каждый день небольшой десант работал на берегу, в садах и огородах. Радостная встреча, местные новости, закат и сумерки, ветер, плеск воды…

Как ни странно, жизнь на плавучем острове показалась мне очень спокойной и домашней. Возможно, эта жизнь соответствовала степени моей бездомности. Все мое при мне, а своего у меня — только Бет и компания украденных детей. А может быть, главное оказалось в тесноте, которой там действительно хватало. В лабиринте кают и палуб, где паруса закрывали заповедные бельевые веревки, каждый нашел себе экологическую нишу, но в то же время все были вместе и рядом. Именно там я осознал, что Снорри и его скрипка работают почти круглосуточно, с утра до вечера. Лишь волшебный трюк с изменением времени давал ему возможность купаться, собирать стручковый жемчуг и даже уходить иногда на рыбалку.

Там я в первый раз видел Андре в пятнистом разноцветном рубище, при холстах, кистях, тюбиках красок, ветоши, масле, растворителях и прочих атрибутах ремесла. А проходя мимо его каюты-мастерской и случайно громыхнув железом, я как-то раз поймал взгляд мастера, ушедшего в свою работу. Меня он, наверное, не заметил, только машинально поднял глаза, открытые совсем в иные дали, и я почтительно убрался прочь. Тогда я осознал, что Андре уже совсем не тот мальчик, которого я видел в Москве несколько лет назад. Тогда катался озорной подросток, с веселой дерзостью посматривавший на весь взрослый мир. Теперь же он во все пристально вглядывался и, видно, все через себя пропускал. Внутренней радости в нем не убавилось, но он как будто забывал быть озорным и дерзким. Или не успевал. А может быть, уже и не нуждался в этом. Каждый взрослеет в свое время. Андре повзрослел раньше других.

При этом выяснилось (для меня), что он был гораздо больше скульптором, чем живописцем или графиком. Но рисовал и писал Андре легко — «как птицы поют», по словам Бет, — а пластика выматывала из него всю душу. Рисунки и этюды он легко раздаривал, зато с глиной сражался в одиночестве и не любил показывать результат. «А уж когда до мрамора доходит…» — Бет тяжело вздохнула и махнула рукой.

Познакомился я и с хозяином острова — таинственным Георгием. Наполовину седым, наполовину черноволосым, горбоносым, смуглым, суховатым и вообще-то очень необщительным человеком. Как оказалось, я возбудил его любопытство еще в большей степени, чем он мое. Он не выдержал и пригласил меня как-то вечером распить бутылку вина в свою капитанскую каюту.

Георгия заинтересовали мои настырные расспросы. Бет продолжала знакомить меня со страной — или страну со мной. Мы объезжали в основном восточные равнинные области, земледельческие и густонаселенные. Они особенно нуждались в благосклонном внимании Бет. Я же, пытаясь отыскать гипотетическую базу, добился только двух сомнительных результатов. Во-первых, меня стали по-шахматному звать «белым королем» (о моем существовании, как выяснилось, уже слышали даже в довольно отдаленных селениях). Во-вторых, мне удалось навербовать некоторое количество добровольцев для предполагаемой схватки с охотниками. Мы договорились, что осенью волонтеры приедут на своего рода сборы (ох, как мне это не нравилось!). Георгий сообщил, наполняя стаканы темно-красным вином:

— Говорят, молодой король хочет узнать людей.

— Всех все равно не узнаешь, — ответил я в тон ему — несколько меланхолически.

— А еще говорят, молодой король что-то ищет, — продолжал Георгий.

— Ищу, — согласился я и под звон стаканов рассказал ему про охотников, базу и люк.

— Это, скорее, на западе, чем на востоке, — сказал Георгий. — Там мало людей, много диких мест и горы рядом. Они наверняка прячутся в горах. Я-то сам лучше знаю море.

Мы поговорили о том, где он плавал и что видел, и под конец Георгий вдруг сказал:

— Если бы не семья, я бы вообще ушел на сторожевой корабль.

— А что, семейных туда не берут?

— Семейные сами не идут. Это кораблики особые: они всегда в море.

— Как это может быть? Им же нужна вода, еда?

— У них все есть, им ничего не нужно. Ни на корабле, ни на берегу. Туда уходят либо те, кто любит одно лишь море, либо те, кто все потерял на земле. Туда судьба приводит, не иначе.

Мне стало жутковато от этого рассказа. Вернувшись к себе, я спросил у Бет про сторожевые корабли. Она легонько сжала мне виски ладонями и попросила:

— Ваня, пожалуйста, не думай о них. Им нравится — пусть плавают сколько угодно. А ты лучше не нарывайся на морские приключения.

— Да ведь я им не гожусь! Я же семейный человек.

— Вот-вот! Оставь, не искушай судьбу. Насильно их никто там не держит.

— Но, может быть, им нужно чем-нибудь помочь?

— Они не хотят, чтобы им помогали. Они сами плавают, чтобы помогать другим. Но я тебя прошу, ты лучше не смотри в ту сторону!

— Это что, суеверие такое?

— Считай, что суеверие.

В мои планы, конечно, не входило зря волновать Бет, и я уверил ее, что не собираюсь пополнять команду «летучего голландца». Но Бет все равно постаралась поскорее утащить меня с четвертой станции в старый городской дом.

 

Глава 5

ПОЕЗДКА В ГОРЫ

Ребята тоже недолго оставались на корабельном острове. В комиссии вдруг закрутились какие-то колеса (так же не вовремя, как прошлым летом в моей аспирантуре), и почему-то нам решили «ускорить аттестацию». Не иначе как в отместку за лагерь. Ребят пришлось оторвать от жемчужного промысла, вернуть в Лэнд и засадить за какие-то спешные дипломные работы и учебники. Ребята не обиделись, даже, кажется, не очень огорчились. Я часто видел их и просто в городе, где жизнь по-прежнему происходила на улицах и площадях, и в нашем доме — но об этом позже.

Пока ребята жили у Георгия, Кэт отсиживалась на Круге (чему я был рад), потом спустилась с гор и тут же уехала в Европу (чему я нисколько рад не был), но опять ненадолго. Ее возвращение приблизительно совпало с началом учебной лихорадки. Кэт предоставила Бет утрясать академические проблемы и сменила ее в других королевских заботах. Кэт, правда, не столько посещала провинции, сколько устраивала приемы и праздники в столице — тоже вполне королевское занятие.

А я собрался проверить версию Георгия и отправиться на запад. Без Бет и уж, конечно, без «официальных лиц». Бет согласилась на это довольно легко, только сказала:

— Один все-таки не ходи. В горах это всегда опасно — сам знаешь. Возьми кого-нибудь, с кем тебе легко.

Я задумался. Мне было легко с ребятами, но они аврально учились, с доном Пабло — но не таскать же его по горам, и он, к тому же, незаменим в государственных делах.

— Поезжай с Тонио, — сказала Бет. — Он будет рад такой компании.

— Но он морской человек! Охота ему лазить по горам?

— А почему бы нет? Спроси его.

Тонио согласился сразу, без возражений. Мы с ним продумали маршрут и подобрали снаряжение. Была в этой поездке одна особенность, которая меня несколько беспокоила: мы отправлялись в горы верхом. Это то, чего я совсем не умел в своей прежней жизни, и чему меня азартно обучали в Лэнде. Нельзя сказать, чтобы я стал уж очень хорошим наездником, но и Тонио держался в седле не слишком шикарно. Для самолюбия это было утешительно, для экспедиции вряд ли полезно, но как есть — так есть.

— Ну, ничего, — успокоил я Бет. — Я не буду представляться королем, чтобы не компрометировать королевский дом своей сомнительной посадкой.

— Можешь не представляться, если не хочешь, — улыбнулась Бет. — Не имеет значения. Горные жители от равнинных все равно не ждут особой ловкости. Да и не так уж вы плохи, не прибедняйся. Только лошадок возьмите поспокойнее.

Тонио, конечно, предложил сначала продвинуться на запад на «Дельфине», а уж потом углубляться в горы. Мы так и сделали.

В начале августа в горах ночами уже холодает. Селения в тех местах и вправду очень редки. Мы чаще ночевали под открытым небом, чем под крышей. Сидели вечерами у костра, смотрели на звезды, что-то рассказывали друг другу — не так уж много, но достаточно, чтобы я заново узнал своего первого на этой земле друга. Когда я заявил Кэт, что мне всегда есть о чем поговорить с Тонио, это была скорее декларация, чем правда. Мы с ним не так уж много разговаривали, и я считал его, пожалуй, своей удачной противоположностью. Он был весельчак и красавец, «первый парень» всех приморских деревень, классически черноволосый и черноглазый, с классическим профилем — лепи или чекань. На фоне моего северного математического занудства Тонио смотрелся очень выигрышно, хоть и шумно. Мне, правда, приходилось видеть пару раз, как он без лишних слов, одним движением бровей командовал своим экипажем или сурово укрощал портовое начальство. Так что образ шумного парня мог служить просто удобной маской.

Теперь, когда мы ехали пустынным горным краем, ему незачем было что-то из себя изображать, и он оказался замечательным спутником: спокойным, ровным и довольно молчаливым. Мы и так хорошо друг друга понимали. Настолько хорошо, что я вдруг догадался: Тонио поехал со мной, потому что вполне сознательно хотел подставить плечо под груз проблем, которые достались мне вместе с волшебным королевством. И я рискнул однажды, сидя у костра, высказать ему свою заповедную невеселую мысль:

— Похоже, я привез с собой все эти неурядицы. То, что я больше всего ненавижу: солдатчину, войну и прочие разборки.

Тонио подумал, пощурился на костер и ответил:

— Скорей наоборот. Эта охота началась задолго до тебя и обязательно кончится заварухой, помяни мое слово, — войной или другой разборкой, как ты говоришь. Не женским, в общем, делом. Так что ты как раз вовремя появился.

— Дело, конечно, не женское, но и я тот еще вояка…

— Вояка как вояка, — пожал плечами Тонио. — Как все, а может, и получше. У тебя голова варит — а это главное. И почему ты, собственно, так переживаешь?

— Не нравится мне, что я втягиваю простых парней в эту скверную историю. Тем более что я даже не знаю, сколько их понадобится для серьезной обороны.

Тонио посмотрел на меня, как на больного, и сказал:

— Не иначе я тебя сглазил. Что ты несешь? Во-первых, эти парни будут защищать свою страну от врагов — что же тут плохого? Они ведь сами вызвались. А во-вторых, когда придут все, кто захочет, как раз и будет столько, сколько надо. Так уж оно устроено на свете, — добавил он философски.

Я рассмеялся.

— Нет, на свете все устроено не так, но ты меня утешил. Знать бы еще, чему их нужно научить, этих парней, чтобы от них был прок на войне! И кто будет учить?

Тонио улыбнулся с видом заговорщика.

— А это уже забота Ференца. Он справится, не беспокойся. Я тут возил его во внешний мир, мы купили телевизор с видеомагнитофоном и кучу кассет по боевым искусствам, ну, и со всякими боевиками. Он сначала сам смотрел, потом гвардейцам показывал, а теперь они все это осваивают. Стараются изо всех сил, вроде получается.

Я ошалело посмотрел на него, рухнул на землю и расхохотался. Тонио эта история, видно, не показалась настолько уж смешной.

— Да ладно тебе, — сказал он почти смущенно. — У Ференца, может, с головой и не все в порядке, зато руки-ноги на месте.

— Ты диверсант, — сказал я ему сквозь смех. — Что же ты наделал? Испортил чистых патриархальных ребят этой грязной продукцией.

— Грязь к чистому не липнет, — неожиданно парировал Тонио. — Да хоть к тебе! Ты ведь тоже все это видел?

— Я и не такое видел, — простонал я, махнув рукой.

— Вот и я про то, — усмехнулся Тонио. — Я посмотрел, чтобы Ференц не покупал там ничего особенно грязного.

— Ты подолгу бываешь во внешнем мире? — спросил я.

— Как сказать… По-разному. Вообще-то у меня там и родня есть: всякие кузены троюродные, тетушки каких-то дядюшек…

— А помнишь, ты говорил, что можешь стать невидимкой?

— Ну, могу. И ты сможешь. Был бы щит — то есть энергия.

— А что ты там делаешь, если не секрет?

— Ты всерьез считаешь меня диверсантом? — он больше удивился, чем обиделся, и продолжал улыбаться чуть растерянной улыбкой.

— Нет, не считаю, — отмахнулся я. — Просто вдруг подумал, что ты, наверно, шишка поважнее Ференца. И знаешь больше, и работа твоя посложнее.

— Кто его знает, что сложнее, — ответил он. — Я всегда работаю на Бет — делаю то, что она скажет.

— Понятно: все вопросы к ней. Где работаешь, кем работаешь…

Он посмотрел на меня в упор, потом сказал как будто неохотно:

— Обычно я работаю страховщиком, как говорят ваши ребята. Но ты действительно лучше спроси у Бет. Вряд ли она что-нибудь станет от тебя скрывать.

Я кивнул. Собственно, спрашивать было уже не о чем. Он мне сказал вполне достаточно.

— Сейчас ты тоже работаешь на Бет? — спросил я, помолчав.

— Нет. Сейчас я поехал, потому что ты меня позвал, а Бет мне ничего не говорила, — Тонио покачал головой. — В такой поездке тоже без страховщика нельзя. Не с Ференцем же ехать, в самом деле. Хотя среди гвардейцев есть толковые ребята.

Наш маршрут не был особенно сложен. Главной опасностью казалось безлюдье. Сначала мы добрались до горного села, западнее которого на много километров шли совсем уж дикие места, а еще дальше начинались подступы к Уэльсу — чужая территория. От этого села до города, если не пользоваться коридором, пути дней пять-шесть. Но это по прямой, а мы часто сворачивали в сторону, чтобы заехать в ту или иную деревушку. На восток шла одна хорошо видная тропа, проложенная по краю плато. По левую руку начинались серьезные горы. Справа вниз уходили лесистые отроги. Я спросил Тонио, далеко ли до границы вил — до Порога. Он пожал плечами и ответил туманно:

— Везде по-разному. Зато граница с внешним миром совсем рядом.

— Как это? Разве Круг не отделяет нас от других стран?

— Нет. Это трудно объяснить. Круг всегда в центре, а горы по краям, и кое-где дороги ведут в большой мир — если граница не закрыта.

Я долго обдумывал эту неэвклидову географию, но нельзя сказать, что ясно ее понял. Мы ехали неспешно на своих тихих лошадках, ведя за собой запасную, вьючную. Сначала часто останавливались, рассматривали мир через бинокли, потом поняли, что не увидим базу, даже если она будет прямо под нами. Леса могли скрывать все что угодно.

В редких горных деревнях жили в основном пастухи. Селенья эти я бы не назвал бедными, просто в них мало что прижилось из благ цивилизации. Нас встречали радостно и радушно, охотно оставляли на ночлег, охотно показывали дорогу, но ничего не могли сообщить о подозрительных пришельцах и их базе. Так продолжалось приблизительно половину нашего пути, пока мы не явились в одинокую усадьбу, пристроившуюся довольно высоко, в горной долине. Мы свернули в нее под вечер, случайно заметив дымок. Усадьба прилепилась под защитой скалы и была укреплена, как настоящий форт.

Нас и тут пустили на ночлег. Хозяин — пожилой кряжистый мужичок с сивой гривой волос и такой же сивой густой бородой — долго расспрашивал, кто мы и откуда, чего ищем в его заповедной глухомани. Я честно и подробно объяснил, что мы из города и ищем, поэтически говоря, гнездо разбойников. Представляться по всей форме я не стал — побоялся, что хозяин мне не поверит и сочтет ненормальным. Хозяин выслушал, ничего не ответил, усадил нас за стол со своим многочисленным, таким же могучим и плечистым семейством и уложил спать в парадной горнице, на широких лавках, выдав по вороху овчин. Мы с Тонио заметили, как в сумерках один из сыновей хозяина вывел со двора оседланную лошадь и двинулся в какой-то дальний путь. По крайней мере, его не стали ждать: тяжелые ворота заложили здоровенным брусом и разошлись на ночлег. Мы и сами уже привыкли засыпать рано и подниматься на рассвете, и теперь, символически проведав своих лошадей, улеглись и в скором времени уснули. Только на всякий случай я закрыл нас колпаком. А то стала, на ночь глядя, вспоминаться история про семью вурдалака и прочая мрачная чушь. Но все было спокойно. Ночь пришла такая тихая, что мы без задних ног проспали до утра и даже не слыхали возвращения вечернего посланца. Утром, когда мы снова собрались перед очагом, хозяин строго меня спросил:

— Ты — белый король?

— Да.

— Как твое имя? Зовут тебя как?

— Янош. Или Иван.

— Что же ты сразу не сказал, что ты король?

— Мне нечем это доказать. Я не хотел выглядеть самозванцем.

— Вот оно как… Ладно. Мы слыхали о белом короле. Мой сын съездил в село, узнал там у людей, какой ты должен быть. Они видали тебя, когда ездили в город. Все правильно. Значит, ты ищешь, где скрываются разбойники?

— Ищу.

— Что же ты ездишь без охраны, раз знаешь про разбойников?

— Моя защита — королева. Никто не сможет на меня напасть, на моего спутника тоже. И если вам нужна защита, только скажите…

— Нет. Мы сами справимся. Да нас никто и не трогал. Но мы, возможно, знаем, где то, что ты ищешь. Если хочешь, можешь взять моего паренька (он кивнул на подростка лет четырнадцати), он покажет. Там сейчас пусто, не опасно.

Паренек оказался моим тезкой: его тоже звали Янош. Посовещавшись с отцом, он сказал, что нам лучше оставить лошадей и пойти пешком. Есть, мол, короткая тропа, но очень трудная. При этом он заметно сомневался, что мы вообще сумеем идти по горной тропе. Но мы пошли за ним и к полудню были уже на месте. Янош привел нас на скалу, отвесно возвышавшуюся над узкой лесистой долиной.

— Вон видите проплешину? Там у них все время горел огонь.

Мы подкрутили свои бинокли и стали потихоньку различать забор из бревен, низкие бараки. То там, то здесь блестела свеженькая колючая проволока, нигде ни души. Мне это напомнило опустевшие военные базы, оставшиеся после развала моей страны, — зрелище унылое, но не особенно зловещее. Я спросил парнишку, как туда спуститься, но он стал уговаривать нас не делать этой глупости — не соваться в самое логово.

— Чего ты боишься? Что там происходило? — допытывались мы.

Но он нам ничего толком не рассказал. Вроде бы ходили слухи, что в каких-то деревнях пропадали люди, но все это неточно и неясно. То ли они пропали, то ли сами куда-то ушли. Спуститься на базу он нам так и не дал. Сказал, что с этой стороны дороги нет, а идти в обход — засветло не обернемся. К тому же погода стала портиться. Янош уводил нас с этого утеса чуть ли не бегом, но мы все равно попали под дождь и вымокли до нитки. Беда, конечно, небольшая. Нам нагрели чан горячей воды, усадили у очага, накормили до отвала. Мы сидели с хозяином за кувшином вина и пытались выяснить, что за разбойники гнездились в той укромной долине, и чем они так встревожили эту семью отшельников. Ничего определенного он нам тоже не рассказал. Странные люди, обитавшие в этом лагере, никого не трогали, ни с кем не разговаривали, их почти никто не видел. Однажды они прошли ночью по дороге через горную деревушку. Наш хозяин в это время был там в гостях у родни. Ночью он встал от неопределенной внутренней тревоги, услышал легкий шум, взглянул в сердечко на воротах и увидел, как улицей прошел отряд каких-то одинаковых людей. Они шли строем и несли оружие (так ему показалось в темноте), и было в них что-то угрюмое, понурое, совсем чужое. Хозяин наш застыл, будто окаменел, глядя на пришельцев. Наутро он увидел в пыли их следы, но больше никто ничего вроде бы не заметил. Он осторожно расспросил родню, но нет, все спали. Стал изучать окрестности в том направлении, куда вела дорога, и однажды обнаружил потайную долину. Подойти к базе близко он не рискнул и детям своим запретил туда соваться. Время от времени он приглядывал за чужаками с того утеса, куда водил нас Янош.

— Откуда начинается дорога, по которой они шли? — спросил я.

— Из-за гор. От нашей границы, — сказал хозяин.

Да я и сам уже об этом догадался.

Тонио спросил о другом:

— А когда они ушли из лагеря?

Точной даты хозяин, конечно, не знал. Приложив некоторые усилия, мы установили, что лагерь опустел в начале июня, незадолго перед тем, как граница окончательно перекрыли.

При этой вести Тонио задумался и помрачнел, но ничего не сказал о своих печальных мыслях. Да и что было говорить? Я тоже мог задуматься, связать несколько дат и сделать выводы, которые не стал обсуждать вслух.

Утром хозяин (звали его Стояном) проводил нас до того места, где от главной тропы отходил окольный путь к брошенной базе. Общими силами мы начертили карту, обозначив на ней основные ориентиры и примерные расстояния. Самым заметным знаком был небольшой водопадик — бело-серебряная нить на фоне зелени и голых скал.

— Где это? — спросил я.

— На Круге, — отозвался Стоян.

— Далеко до него?

— Да миль пять будет. Может, и побольше. Никто не мерил.

— А там кто-нибудь бывал?

— Я как-то раз забрел случайно: коза отбилась, — пояснил Стоян. — Там никто вроде не живет, хотя тропа туда проложена.

Он показал на нашем плане, где начинается и куда выходит тропа от водопада, хотя я сам понятия не имел, зачем мне это нужно.

Мы распрощались с бдительным хозяином горной усадьбы и молча переглянулись. Нам обоим показалось, что на базу заезжать сейчас не стоит — лучше поспешить в город. Пока граница в горах перекрыта, пришельцы не вернутся.

— Ты сам скажешь Бет про то, о чем подумал? — спросил я.

— Скажу, только сначала кое-что уточню, — отозвался он хмуро.

— Поосторожней уточняй, хорошо?

— Да уж, конечно. Жить-то мне не надоело.

Мы ехали весь день, не встретив ни души. Правда, иногда видели вдали, на склонах гор, уединенные усадьбы, но сворачивать к ним не стали. К вечеру мы добрались до большого села, и дальше местность изменилась. Горы отступили, селений стало больше, и, наконец, пошли сплошные сады, поля, строения, изгороди, маленькие старинные городки. На третий день к вечеру мы вернулись в наш город, Заград. Оставили лошадей на конюшне в имении дона Пабло (мне даже жалко стало с ними расставаться: мы хорошо поладили в дороге) и были развезены по домам в машине, с ветерком.

Уже смеркалось, в старом доме на площади кое-где горел свет. Я попрощался с Тонио, взбежал по лестнице, чувствуя, что волнуюсь больше, чем когда шел в этот дом в первый раз и даже чем когда запрыгивал с крыши на балкон. Бросив в прихожей рюкзак и башмаки, повесив куртку и все равно продолжая пахнуть костром, я проскользнул в комнату, где в оранжевом круге света на низком диване пристроилась Бет. Она держала книгу и смотрела в нее, но, кажется, не читала, а к чему-то прислушивалась. Моих шагов она, однако, не услышала, вздрогнула, подняла глаза. Я не видел ее две недели. Мы расстались впервые с тех пор, как поженились. Мне показалось, что ее лицо осунулось, под глазами легли тени, а губы скорбно опустились вниз уголками.

Перепугавшись разом и наповал, я нырнул вниз, на пол у дивана, захватил ее ладони, выпустившие книгу, спросил панически:

— Что здесь случилось?

— Случилось? — Бет как-то отрешенно взвесила мой вопрос. — Наверно, да, случилось. У нас будет ребенок.

Я ничего умнее не придумал, чем сказать:

— И это все?

— А тебе мало? — удивилась Бет.

Я ткнулся лбом в ее ладони, бессвязно и бестолково изложил свой испуг и свою смущенную радость. Мне понадобилось минут десять, чтобы на самом деле осознать, что произошло. Проще всего это, наверно, объяснить через сравнение. Не успели мои плечи распрямиться и обрадоваться, избавившись от рюкзака, как на них плавно и неслышно опустилась многопудовая ответственность за всех и вся. По крайней мере, мое детство на этом кончилось бесповоротно — так я это понял.

— Мне долго объясняли, — говорила Бет, — что мне нельзя волноваться. А я, кажется, даже если захочу, не смогу сейчас разволноваться или расстроиться. Это похоже на эмоциональный колпак. Только хотелось, чтобы ты поскорей вернулся.

Я не стал экспериментировать и проверять надежность этого колпака. Про базу, которую мы, похоже, нашли-таки в далекой глухомани, я рассказал. Про мрачные мысли Тонио — нет. Лишь спросил, действительно ли он страхует Кэт в ее рискованных вылазках во внешний мир.

— Он рассказал тебе? — спросила Бет тревожно.

— Нет. Я сам догадался.

— Он давал слово, что никому не расскажет.

— Ты не волнуйся, слово он сдержал. Но, может быть, мне лучше знать хотя бы то, что знает Тонио. Он ведь мне ничего не рассказал даже после того, как я догадался.

Бет вздохнула и согласилась.

— Конечно, тебе нужно знать и то, что знает Тонио, и то, что знаю я. Дело в том, что мне не так просто сообразить, что я тебе еще не рассказала просто потому, что руки не дошли.

Бет посмотрела на меня умоляющими глазами и спросила:

— Ты там никому не обещал отдать то, чего не знаешь в своем доме?

Я улыбнулся ей в ответ.

— За кого ты меня принимаешь? Я не знаю даже, где у меня дом, не говоря уж о том, чем этот дом укомплектован.

Бет положила руку на мою макушку.

— Трудно тебе, Ванюшка, маленький мой? Как нарочно все на тебя валится. Словно ждало, пока ты подставишь плечо. Наш дом на Круге… Он очень ревнивый, поэтому кажется, что все другое как-то не всерьез. Я знаю это ощущение, но тоже забыла тебя предупредить. Жалко, что лето выдалось такое сумасшедшее, мы ни разу не навестили свой дом. И сейчас, наверно, лучше постараться все здесь уладить, а потом перебраться на Круг.

— Перебраться?

— Нет, не навсегда. Но рожать лучше там.

Я, видно, замер, и Бет правильно меня поняла.

— Да ты не бойся, вилы родами не умирают, и вообще нам все это легко… Со мною ничего плохого не случится, но только ты должен быть рядом.

— А иначе ты умрешь от тоски?

— Да, — ответила она вполне серьезно. — Так бывало, к сожалению.

 

Глава 6

ЕЩЕ О ПРИКЛАДНОЙ МОНАРХИИ

На другой день Бет вызвала Тонио и велела поделиться со мной информацией и впредь не делать между ней и мною различий в секретных государственных делах. Сделав это заявление, Бет предоставила нам возиться с вышеназванными делами и удалилась. Тонио взглянул ей вслед, и у меня мелькнуло подозрение, что ему все уже понятно. Но он сказал лишь, что ничего еще не успел уточнить, но мой прошлый заказ — несколько толковых людей, которые способны нести дозор в горах, — он выполнил. И мы можем с ними встретиться.

— Они нас где-то ждут? — спросил я.

— Не то чтобы ждут, — сказал он несколько смущенно, — они уже присматривают за границей, но не совсем там, где нужно. Я назначил им встречу с тобой на той неделе, в среду. Ты поимей в виду.

Мне стало весело от этого самоуправства, и я спросил:

— А что мне еще поиметь в виду?

Тонио задумался, покосился на меня с некоторым сомнением (всерьез ли я спрашиваю или это королевское ехидство) и сказал:

— Хорошо бы тебе как-нибудь узнавать, когда открывается граница. Сможешь?

— Попробую.

— Тогда, наверно, все.

— Удачи тебе, — напутствовал я его, и он отправился «уточнять» свои (и мои) зыбкие подозрения.

А моя жизнь, как ни странно, потекла спокойней и ровней, чем прежде. Мы обитали теперь во дворце. Он стоял за городом в окружении больших садов. Бет терпеливо приучала меня и Кэт уживаться под одной крышей. Это оказалось не так уж трудно, потому что дворец был немерено велик. Мне показалось, что Кэт, выставив нас весной из главной резиденции, скоро об этом пожалела. По крайней мере, теперь она все время была с нами, и от этого всем стало как-то легче. По утрам мы собирались за белым столиком на лужайке, которую окружали розы, вымахавшие чуть ли не в рост человека. Розами занималась Кэт. Увидев в первый раз мое изумленное восхищение, она осталась довольна и каждый раз ставила на стол новый букет, изысканный и замысловатый.

В начале октября планировался грандиозный праздник — своего рода день урожая, или дожинки. Кэт вдохновенно составляла программу увеселений, обсуждала с городским начальством детали иллюминации и фейерверка, с поварами — меню праздничного ужина и сочиняла наряды для Бет и для себя. На меня она только покосилась — как мне показалось, без воодушевления — и никаких дизайнерских предложений не высказала. Учитывая экстравагантность ее затей, я лишь порадовался тому, что не вызвал у нее вдохновения.

Глядя на Кэт, я отмел самые мрачные из наших опасений. Никакого сознательного вреда своей стране она, конечно, не причиняла. Если какой-то супостат и выуживал у нее информацию, то делал это с помощью хитрых уловок. И даже в такое мне трудно было поверить. Вечерами мы сидели в уютной маленькой гостиной каждый со своим тихим и спокойным делом — Кэт с шитьем или вышиванием (придуманный наряд она любила сшить сама — весь, до последнего стежка), Бет с книгой, я с трудами Кроноса (о них чуть позже). И мне тогда начинало казаться, что все мои тревоги — вздор и нам ничто всерьез не угрожает.

Идея Тонио о том, что мне бы лучше знать, закрыта ли граница, в любом случае была здравой. Помочь в этом мог Кронос, и я отправился к нему. На сей раз я предпочел постучать в дверь, ведущую прямо в его башню. Кронос встретил меня сначала с приветливой настороженностью. Я объяснил ему, что мне нужно, а потом вдруг решился и честно рассказал зачем.

Кронос задумался.

— Прибор я вам, конечно, сделаю. На это уйдет примерно месяц, — ответил он. — Хотите посмотреть, как он работает?

Я сказал, что хочу, и он повел меня в свою лабораторию и стал рассказывать о том, чем занимается, — сначала сдержанно и кратко, потом, по ходу расспросов, все более подробно и вдохновенно.

Физикой я никогда не восторгался — не тот, наверно, склад ума, но физика чудесного меня заворожила. Мы с Кроносом проговорили в тот раз часа четыре, и он был откровенно рад, что кто-то осознает суть и смысл его занятий хотя бы приблизительно. Я честно признался, что для меня его штудии — темный лес.

— Но это действительно темный лес, — улыбнулся Кронос. — Ведь этого никто в мире не знает и не понимает. Я работаю много лет, и у меня все время было двойственное ощущение. С одной стороны, я представлял, что результаты моих исследований ни в коем случае нельзя никому показывать. А с другой стороны, мне казалось, что когда-нибудь они будут необходимы. И я записывал то, до чего сумел дойти.

Он показал пачку толстенных рукописных книг с подробной записью его исследований. Я понял, что все это прямо касается лично меня, и попросил разрешения вникнуть в его труды. Кронос торжественно вручил мне два первых тома, назвал пару необходимых справочников (на немецком языке, естественно) и десяток монографий, которые, по его словам, наверняка хранились в старом доме. На прощанье он пообещал дать мне знать, если граница вдруг откроется, и просил, если что-то будет непонятно в его записях, спрашивать без стеснения, в любое время. Я вникал в эти труды и чувствовал, что мир становится для меня как-то нормальней. Последние полгода я слишком много бегал, прыгал, ездил верхом, и вообще нагрузка физическая сильно превышала умственную. Кронос подкинул мне серьезную работу. Не зная обобщенной формулы (которую знал я), он подробно исследовал процессы, связанные с перепадом энергий и фокусами времени, и это было захватывающе интересно. Кэт и Бет к моему чтению не присоединились. Кэт отмахнулась и сказала, что предпочитает жить, а не копаться в формулах. Бет виновато улыбнулась и призналась, что ей сейчас совсем не хочется о чем-нибудь серьезно, с напряжением думать, и она очень рада, что для этого есть я.

Тонио, как и обещал, в «следующую среду» отвез меня на конспиративную встречу с новоизбранными пограничниками. Кэт, к счастью, не особенно интересовалась моими поездками. Бет сказала, что два дня без меня, вероятно, проживет. Лишь бы не три.

Встреча происходила в очень замкнутой небольшой бухте, дикой и труднодоступной, если пробираться в нее сушей, поэтому никто нам не мешал. Для пограничников спуск в эту бухту казался своего рода развлечением: все они были альпинистами. Глава этой команды — дяденька лет пятидесяти, плотный, седой, с густой шевелюрой и шкиперской бородкой, показался мне мучительно знакомым. Когда Тонио представил его, все встало на места. Он, как и Ференц, был венгром, звали его Дьюла Вамош, и я знал его, потому что он когда-то вместе с моим отцом участвовал в одном большом и сложном восхождении, а когда они благополучно спустились вниз, Дьюла в составе всей команды заявился к нам в гости. Мне было лет десять, меня без конца гоняли в магазин, нещадно эксплуатировали на кухне и не особенно подпускали к взрослому застолью, но я запомнил этого дяденьку, причем лучше, чем всех остальных. Он довольно хорошо говорил по-русски и очень громко всему радовался — как ребенок.

Дьюла вспоминал меня трудней и дольше. Пока Тонио представлял других и объяснял, откуда они взялись и что успели сделать, Дьюла хмурился и растерянно косился на меня. Понятно, что припоминал он не меня, а отца, а ускользающее сходство — это пытка. Как только представилась возможность, я напомнил, где он меня видел. Это был обоюдный шок, тем более что он не знал о гибели моих родителей.

Его история стоила моей. Дьюла каким-то образом зимой оказался один высоко в Альпах (то есть он, конечно, рассказал во всех деталях, что там приключилось и почему его не смогли отыскать, но я эти детали опущу). Дьюла пытался выбраться из передряги и пересек нашу границу. Он оказался в горной деревушке, довольно сильно обмороженный, беспомощный и говоривший на непонятном языке. Его сумели вылечить, но он спустился в город уже поздней весной. Господин советник распорядился доставить его домой, уладив первый, самый авральный ряд формальных трудностей. Случилось это года три тому назад. Дьюла вернулся на родину и увидел, что возвращаться не стоило. Взрослые дети были заняты каждый своею жизнью. С женой они и раньше жили врозь. Она не одобряла (если не сказать — не выносила) всю эту альпинистскую мороку. На его место наняли другого человека, а друзьям-альпинистам было стыдно с ним встречаться, хоть он ни в чем их не винил. Дьюла вдруг понял, что ему, во-первых, тошно доказывать банде бюрократов, что он живой, и объяснять, где провел полгода, а во-вторых, просто до смерти хочется снова попасть в маленькую горную страну, где ему было хорошо. И он пустился в путь, дождался, когда «Дельфин» причалил в итальянском городке, и был безоговорочно принят в Иллирии. Тонио говорил, что на тоску Дьюлы собрался чуть ли не десяток «летучих голландцев», готовых взять его на борт.

Дьюла вернулся в наши горы и работал то пастухом, то спасателем. Он, как и я, привез с собой горное снаряжение, а здесь и новое сумел соорудить; набрал и выучил команду добровольцев, которых так же, как и его, тянуло вверх — и больше никуда. Теперь эта команда пришлась как нельзя более кстати, тем более что все они охотно взялись прикрыть границу от таинственных врагов.

Тонио уже рассказывал им про охотников, а я добавил неприятных подробностей. Все вместе мы составили программу действий. Во-первых, Дьюле и его команде нужны были щиты и тренер, который научил бы работать с ними профессионально. Щиты делались в Лэнде, тренером я предложил взять Дени. И мастерство его на высшем уровне, и все военное его пока что вдохновляло. Во-вторых, нужно было научить людей владеть обычным оружием — тут требовался Ференц. Я про себя прикинул, что ему надо подробно объяснить: новый отряд ни в коей мере не умаляет значения гвардии, просто гвардия должна быть в столице, а пограничники — в горах, вот и все. В-третьих, уже прямо сейчас необходимо выделить постоянный наряд (меняя его раз в неделю — или как будет удобно), который следил бы за базой. Это нельзя откладывать ни на день. Мы решили, что первая смена получит щиты (в Лэнде хранился небольшой запас) и научится их включать и выключать, остальное потом. И к базе они приближаться не будут: засядут на утесе с биноклями и постараются «не светиться». В-четвертых, прямо сейчас в городе надо бы поискать люк (об этом позже). В-пятых, недели через две начнут прибывать и мои добровольцы, которых решено учить по той же программе и передать в подчинение Дьюле. В-шестых, снаряжение, в-седьмых, продовольствие, в-восьмых, связь, в-девятых, транспорт — ну и так далее.

Когда мы остались вдвоем, я спросил у Тонио, насколько надежна рекомендация «летучих голландцев». Он ответил:

— Надежней не бывает. Спроси у Бет, если не веришь. Они не пропустят врага, разве что по особому распоряжению, как тогда твой конвой.

Мы взглянули друг на друга, и он добавил:

— Кэт не давала распоряжения пропустить Дьюлу, и никто не давал. «Голландцы» сами были за него, они меня, можно сказать, вытолкали во внешнее море, чтобы я его забрал. Я тогда первый год плавал шкипером. Да ты же сам его знаешь и веришь ему.

— Да. Но есть такие игры, где нельзя верить никому. Нужны гарантии, иначе можно все погубить. А его команда — откуда они?

— Из наших деревень, — озадаченно ответил Тонио.

Я кивнул.

— Хорошо. Возьми у Дьюлы список: кто, откуда, сколько лет от роду, что за семья осталась. Мамы, папы, сестры, братья…

— А дальше?

— Дальше попросим дона Пабло все это тихо проверить.

На самом деле мне хотелось выть, кусаться, бить кулаками по земле. Ну почему в этой стране, где не бывает ни отделов кадров, ни всяких «первых», «спец» и прочих жутких контор, я самолично должен использовать все эти гнусные достижения мировой цивилизации?!

Дьюла с пограничниками развели костер и готовили ночной пир, а мы с Тонио сплавали на шлюпке на «Дельфин», чтобы доставить нашу долю припасов и прихватить на пир большую часть команды (двух матросов). Гребли мы не особо рьяно. Тонио помолчал и неохотно выговорил:

— Когда я страхую Кэт, я не могу ходить за нею по пятам. Только присматриваю, безопасно ли она устроилась… так, издали. У нее есть один приятель, с которым она видится в Мадриде. Я не знаю, о чем они говорят, но он единственный, с кем она поддерживает знакомство уже несколько лет. Он всегда ждет ее за столиком в одном и том же ресторане, в очень дорогом отеле. Я проверял, торчит ли он там, когда Кэт здесь.

— Ну и как?

— Какое там… И след простыл. Я спрашивал портье, как мне разыскать этого господина. Портье мне прямо объяснил, что господин бывает несколько раз в год специально, чтобы встретиться с загадочной красавицей. А красавица в их отеле не живет. Приедет, потанцует с этим типом и исчезает. Но господин, похоже, точно знает, к какому дню нужно приехать.

— Портье так прямо все и рассказал?

— Да, очень прямо. Я сказал, что этот господин выручил меня в казино, и я хотел бы отдать долг. А для убедительности сунул ему хорошую купюру. И вообще, если надо, я могу выглядеть как джентльмен.

— Кстати, а этот джентльмен как выглядит?

— Он не испанец. Это мне и портье подтвердил. Ему лет тридцать. Брюнет, залысины на лбу такие… умные.

— Да, дурака бы Кэт не потерпела.

— Портье считает, что он из Эльзаса. То ли француз, то ли немец — там не разберешь. Наследник крупной фирмы, которая что-то добывает под землей — так он выразился.

Я тяжело вздохнул. Тонио продолжал:

— Он держится очень солидно и воспитанно, с этаким лоском… Как тебе сказать? Вот, например, дон Пабло держится как гранд — шикарно и красиво, может, даже чересчур. А ты похож на сказочного принца — только не обижайся, хорошо? Но у тебя глаза так и сияют. Вы оба, на мой взгляд, более настоящие, чем он. Но там, с той стороны границы, он выглядит как настоящий, а вы будете казаться неправдоподобными. Не знаю, как ты мог там жить. Вы оба легкие, а он чем-то прижат к земле. Мне показалось, будто Кэт его и дразнит, и побаивается. Играет, как с огнем.

— Кэт ездит туда морем или через горы?

— Она предпочитает горы. Ее отвозят на машине — понятно, что не я. Меня Бет отправляет проведать ее, если Кэт задерживается там слишком долго. У них есть договор: Бет всегда знает, где искать Кэт. На всякий случай.

— А кто ее возит?

— Да кто-нибудь из городских водителей такси. Он довозит ее до ближайшего отеля, выгружает багаж и возвращается. А там Кэт нанимает местных.

— И все время, пока таксист не вернется, граница открыта?

— Выходит, так. Таксист докладывает Бет, что все в порядке, и она закрывает дверь. А раньше и не закрывала.

Когда мы с Тонио, наконец, присоединились к общему застолью, мне было что обдумать. Хотелось узнать, где проходит дорога, которой пользуется Кэт, а, кроме того, в голове мелькнула нехорошая идея, что база может быть и не одна. Но если на дороге нетрудно поставить пикет, то для поисков второй гипотетической базы людей пока не хватало. С этим мы вынуждены были подождать.

Последнюю существенную деталь Тонио сообщил мне рано утром, когда мы возвращались в город.

— Чуть не забыл. Портье сказал, что этот тип звонил и заказал себе апартаменты на следующую неделю.

— Откуда звонил? — встрепенулся я.

— Да кто же его знает? — пожал плечами Тонио.

— Как хоть его зовут?

— И это неизвестно. Он регистрируется как некий Джон Смит.

— Банально. И нахально, — прокомментировал я. — Ну да что с ним поделаешь? Он хоть, надеюсь, не красавец?

— Да нет. Обычная физиономия, скорее незаметная.

— Ну и на том спасибо, — вздохнул я, хотя и понимал, что рассуждения Кэт о любви и красоте не значат ровным счетом ничего. Тем более что речь шла как раз не о любви, а о досаде, ревности, обиде и глупых выходках «назло».

 

Глава 7

ПРОГУЛКИ ПОД ОСЕННИМ НЕБОМ

Дьюла и его команда тоже отправились с нами в город. Пока что их насчитывалось всего лишь дюжина. Дон Пабло отвел им в пригороде пустовавшую с недавних пор усадьбу. Там Дьюла разместил свой штаб и проводил ученья с теми, кто не был в горах на дежурстве. Дени с разрешения Бет каждый день являлся туда давать уроки владения щитом, причем держал свою работу в тайне и очень всем этим гордился.

Я рассказал Бет и Кэт о Дьюле, а его пригласил в гости. Кэт почему-то очень заинтересовалась романтической историей нашего давнего знакомства и захотела обязательно присутствовать при Дьюлином визите. Прием происходил в старом городском доме, самым скромным и семейным порядком. По ходу дела выяснилась интересная вещь: Дьюла настолько плохо представлял себе государственное устройство Иллирии, что даже, кажется, не знал о монархии в стране. А уж кто правит, он и подавно не интересовался (с альпинистами это бывает). Не задавался он и вопросом, с какой стати я занялся устройством пограничной службы в этом государстве. Занялся — значит, мне это нужно. Он даже краем уха не слыхал, что я женат на королеве, и краем глаза эту королеву не видал. Все это сделало его чудесным гостем, веселым и ничуть не скованным. Мне кажется, встреча со мной вернула ему чувство собственной реальности. И он излил на нас водопад тепла и радости, на что хотелось немедленно ответить тем же. Меня он продолжал считать мальчиком, разве что чуть подросшим с тех пор, как мы виделись в Москве. За Кэт ухаживал шутливо и красиво. Он восхищался красотой Кэт, но потрясен был Бет — до слез, так что с ней или о ней вообще не мог сначала говорить. Уверившись, что «эта девочка» действительно моя жена, Дьюла только головой покачал:

— Какая смелая малышка! Так рано вышла замуж, да еще неизвестно за кого… Какая у тебя профессия, она хоть знает?

Бет рассмеялась и сказала, что я очень удачно заменил ее в преподавании математики. Дьюла опять покачал головой и промолчал, видимо, считая наши пограничные затеи опасным мужским секретом. Я был ему за это очень благодарен. Позже дон Пабло долго объяснял ему, кто есть кто, и убедил с большим трудом.

— Где же это королевы математику преподают? — таков был главный козырь Дьюлы.

Поверил он, как ни странно, когда дон Пабло сообщил, что Бет вообще не «девочка», а вила. С этим Дьюла тут же согласился: такая красота может быть лишь в сказке. Подумал и признал монархию. В сказке, понятное дело, должна быть и королева, это правильно.

Простые отношения у нас, к счастью, сохранились. Дьюла был из тех людей, которым в сказке жить, наверно, легче, чем без сказки. Он часто заходил к нам в гости (и не он один — гостей у нас хватало), и мне легко было с ним работать. Мы занимались в высшей степени некоролевским делом: исследовали городскую сеть подземных коммуникаций.

Мысль о люке не давала мне тогда покоя. Чем больше я думал, тем больше проникался уверенностью, что люк этот должен находиться прямо в городе. Тут существовало два варианта: либо они использовали городские люки, либо имели свои, с городскими коммуникациями не связанные. И те, и другие могли не открыться при закрытой границе, если их хотели использовать с недобрыми намерениями. Дело в том, что закрытая граница — это сопротивление земли, волевой акт, сознательный отпор чужим. Равно как и сопротивление щита, между прочим. Сам собой, «по умолчанию» он не действует. Я это ясно понял, начитавшись Кроносовых трудов.

Наверно, надо поделиться предварительной цепочкой умозаключений. Я испугался, что таинственное логово охотников находится прямо под нами. Потом подумал и решил, что у страха глаза велики. Будь оно так, зачем им держать базу возле горной границы, зачем в горах же ловить Кроноса и убегать куда-то не под землю, а за горный перевал? Зачем идти ночью по деревенской улице? Все это скверно, и все же их главное подземелье, по-видимому, находилось не под нами — и на том спасибо. Но если они привыкли к подземельям, то могли организовать себе подземный путь из города: вырыть свой или использовать имеющийся.

Для начала я призвал муниципального начальника, который имел план расположения всех легальных люков и ходов. Он дал мне копии своих бумаг и двух «специалистов» (то есть рабочих) в помощь. Я передал то и другое Дьюле, объяснив свою идею. Во-первых, методично прочесать весь город и поискать лишние люки — это простейшее решение задачи. Во-вторых, если лишних не будет, обследовать те ходы, что выходят на дальние окраины, в первую очередь, на западные. Ну, а потом все остальные. Я предложил брать в помощь и самих ребят из Лэнда, но Дьюла отказался.

— Нет. На них охотятся — им нечего туда соваться, в самое пекло. И ты тоже делай свои дела, а в канализацию не лезь. Если будет что-нибудь интересное, я тебе сразу сообщу.

Я и занимался своими делами. У ребят прошел пик экзаменационной лихорадки. Им выдали для начала каждому по диплому — кому какой интересней. Нельзя сказать, чтобы это как-то украсило или изменило их жизнь. Разве что заставило несколько целенаправленней подумать о будущих занятиях и вообще о месте в жизни. Мы с Бет в Лэнде больше не жили, но ребят видели постоянно. Обычно народ собирался на «явочной квартире» и стучался во дворец, мы открывали дверь — а дальше как получится: или мы к ним, или они к нам. Таким же образом я отправлялся в университет на свои необременительные «пары». Бет относилась к предстоящему выбору ребят очень спокойно.

— Здесь все находят свое место, — сказала она мне. — Зачем торопиться? Еще год или два им лучше побыть вместе, считая себя — как бы сказать? — несовершеннолетними, наверно. Попробовать разную работу, подыскать жилье. А может быть, они решат, что лучше не искать себе другого места, остаться в Лэнде. Будет еще один поселок, вот и все. Они уже сейчас устраивают там школу для соседских ребятишек. Ганка и Сьюзен, между прочим, специально учились обучать малышей.

Саньку она действительно отправила преподавать в университет. Завкафедрой, как я понял, знал, что это за дитя, и не протестовал (тут оксфордский диплом как раз и пригодился). Так, дал пару напутственных советов.

В один из дней (в четверг) мы с ней одновременно заканчивали наши «пары» на разных курсах, и это совпадение вылилось для меня в серию хулиганских приключений.

В сухой и теплый день в начале сентября мы с Санькой чуть не столкнулись в вестибюле и вышли из дверей, обмениваясь первыми университетскими впечатлениями. На лестнице, плавно спускавшейся навстречу каштановой аллее, Санька остановилась и внимательно оглядела ближайшие деревья. Я тоже их оглядел. Под одним из каштанов стояло, задрав головы, несколько детишек из тех, чьи мамы болтали на лавочках, в тени бульвара. В ветвях каштана что-то зашевелилось, и дети, как по команде, наклонились вниз, подобрали с земли каштаны и стали бросать их в крону дерева. Самое странное, что ни один каштан обратно не упал. Санька уверенно направилась к детской толпе, и я за ней. Подойдя ближе, мы увидели, в чем дело. На нижней ветке дерева непринужденно и естественно пристроился Андре. Каштанами, которые кидали ему дети, он жонглировал. Увидев нас, он свернул представление, спрыгнул вниз и раздал каштаны зрителям (они были довольны, но расходиться не хотели). Андре взглянул на Саньку, на меня и предложил:

— Не хочешь погулять немного с нами?

— Ну, если я не помешаю…

— Нет, не помешаешь. Нам все равно придется менять маршрут.

— Почему?

— Видишь ли, пока я сидел на дереве, мне пришло в голову, что мы неправы. Я каждый раз встречаю Саню — я ее страховщик, если помнишь, — и мы идем домой сначала по этим каштанам, потом по водосточным желобам — ну и так далее, до постоянного коридора или до «явочной квартиры». Это, конечно, самый безопасный путь, но, может быть, студентам будет странновато, что их преподаватель бродит по крышам. А уж начальству это точно не понравится. Поэтому я предлагаю отойти отсюда на несколько кварталов, замести следы, а там уж погулять на воле. Тебя Бет ждет как — с минуты на минуту или вообще, примерно ждет?

Я улыбнулся.

— Вообще. Примерно.

— Да мы недолго. Ты же знаешь: время не проблема. Давайте ваши папки в мой рюкзак.

Я посмотрел на Саньку. Она кивнула.

— Пошли. Начнем от той кирпичной стены. Тут есть глухая стена, — пояснила она мне, — нас никто даже не увидит.

И мы непринужденно повернули в боковую улочку, быстро добрались до кирпичного брандмауэра, воровато оглянулись, взлетели по стене и по плющу на крышу и начали «гулять на воле». Я сразу понял: если мне чего и не хватало в жизни, так это именно прогулок под осенним ярким небом с быстрыми белыми облаками. То от трубы к трубе, то с карниза на дерево, а с дерева на карниз, то безмятежно, то играя в прятки с прохожими. Первая прогулка показалась мне возмутительно короткой и неправдоподобно легкой. Когда весной меня учили, все было гораздо экстремальней. А тут я даже и рубашки не испачкал.

Санька с Андре учли мои замечания. В следующий раз (в понедельник) они специально поджидали меня на университетской лестнице. Второй выход включал в себя несколько чердаков, крыши сараев и прыжки под щитом через пару-другую переулков. Запрыгнув в «явочную квартиру» уже известным способом, я, прежде чем идти домой, заглянул в зеркало и понял, что надо срочно принять меры. Это было нетрудно: стирка происходит у нас по уговору со стиральным чаном, новая рубашка появляется по уговору со шкафом. А уж умылся я своими силами.

Вторник и среду мы пропустили, а в следующий четверг я предупредил Бет, что задержусь, и мы по крышам обошли все городские достопримечательности: старинные фигурные фронтоны, статуи и урны, вид сверху на фонтаны, на Павлиний сквер, на ярмарку цветов — в начале осени это такое море красок, что дух захватывает. Я взглянул на Андре, и он кивнул.

— Я это напишу отсюда, сверху. И еще тот фонтан с тремя старушками — помните? Этакое заколдованное царство. Они сидят там, как три парки, каждый день.

В тот день мы ушли очень далеко от «явочной квартиры» и несколько раз устраивали привал. Сначала мы облюбовали низкую, почти плоскую крышу флигеля, накрытую с одного бока старым кленом, как шатром. На крышу уже лег первый слой опавших листьев, но крона не казалась поредевшей. Мы сидели невидимками в разноцветном шатре, на теплой красной черепице. Андре свесился вниз, что-то высматривая, и шепотом воскликнул:

— Есть! Вон на углу мороженое. Я сейчас.

Он соскользнул по клену вниз и с той же легкостью взлетел обратно, держа в руке три больших вафельных рожка. Внизу слышался стук шагов, обрывки разговоров и другие городские звуки, приходившие издалека и звучавшие под сурдинку: то звон трамвая, то гудок в порту, то музыка в каком-нибудь окне — детские пальчики на пианино. Ребята смотрели на меня с открытым торжеством.

— В конце концов, что тут такого, если людям нравится ходить по крышам? — сказал Андре невинным тоном. — Когда идут дожди, конечно, хуже: все время смотришь под ноги, чтобы не поскользнуться. Но вот в такое время и весной, по-моему, ходить нужно только под самым небом.

Следующая остановка была не такой мирной. Нам встретилось несколько каштанов, и мои спутники с какой-то буйной деловитостью набили коричневыми плодами все свои карманы. Выбрали крышу со множеством труб и устроили бой. Я предпочел отсидеться на соседней крыше (все равно мне нечем было кидаться), как в партере, наслаждаясь зрелищем и размышляя о том, как им удается не стучать по черепице. Зато боевые выкрики иногда раздавались на всю улицу. Прохожие поднимали головы, ребята зажимали себе рты.

Третья остановка была в мрачноватом пятиэтажном доме вроде тех, которые в Москве и Питере назвали бы «доходными». Он стоял узким каменным «покоем», образуя внизу довольно чахлый и безлюдный дворик. Мы соскользнули по водосточной трубе на третий этаж и забрались на пустой балкон, на который глядели немытые окна какой-то квартиры.

— Здесь никто не живет, — сказал Андре, — очень странное место. Мы как-то раз запрыгнули сюда от настоящей погони, я толкнул форточку — она открылась. Ну, мы и влезли, пока нас не заметили снизу. Думали попросить прощения у хозяев, а там все оказалось заброшенно и пусто. Я потом сделал ключ от входной двери. И есть еще окна на улицу, но они наглухо заперты, будто их никогда не открывали.

Квартира оказалась почти пуста. В одной комнате стояли два сильно продавленных кресла, в другой — маленький круглый столик на гнутых ножках со следом от цветочного горшка. Вода и газ были в порядке, телефон отключен. Мои взломщики решили устроить в этом месте тайник на случай тяжелой погони или даже осады. В картонных коробках у них хранилась аптечка, сухой паек, три спальных мешка и сменная одежда — вдруг придется бегать под проливным дождем. Я выяснил потом судьбу этой квартиры. Ничего зловещего. Жили-были пожилые супруги, а потом взяли да переехали к дочке в соседний городок. Дочка очень звала. Вот и все.

Возвращались мы уже в сумерках, тихо скользя над золотыми и разноцветными огнями, над музыкой, смехом, белыми рубашками и запахами из кафе.

— Ну вот, — сказал Андре с заметным удовлетворением в голосе, — теперь ты кое-что увидел в жизни. А то обидно: столько тренировок, а взамен никакой радости.

Я появился дома в приподнято-умиротворенном настроении, и Бет сразу определила:

— Ты гулял с ребятами?

— С Андре и Санькой.

— По карнизам?

— Ну, в общем, да.

— И как? Они тебя не очень загоняли?

— Да нет. Мы гуляли осторожно. Я думаю, нас никто не видел.

Бет рассмеялась.

— Ты здесь на глазах молодеешь!

— Не знаю. Когда как, — ответил я, подумав, — а главное, мне кажется, что это ненадолго. Начнется осень, пойдет дождь, на крышах станет холодно и мокро…

— А зимой мы уедем. Знаешь, с тобой я вижу, как время идет, а без тебя оно как будто стояло.

Я не стал спрашивать, насколько это хорошо — что время пошло. Бет, кажется, этим довольна, ну и ладно.

По ходу нашего шального путешествия я рассказал ребятам о книгах Кроноса. Это их заинтересовало, и я своею властью (чувствуя, что у меня действительно есть такая) разрешил им приходить к нам и читать заповедные рукописи. Как ни странно, Андре заинтересовался даже больше, чем Санька. Он признался, что Кронос хотел втолковать ему очень важные и интересные вещи, а он, оболтус, все прослушал.

Они являлись вечерами лично ко мне — не заходя в гостиные, столовые и прочие места, где был риск столкнуться с Кэт. В комнате, которую, вероятно, следовало называть моим кабинетом, усаживались (с ногами) на большой диван (я без дивана не могу: люблю думать лежа) и читали первый том Кроносовых трудов, как дети читают книжки с картинками. Светлая головка, темная головка, шелест страниц, поджатые коленки, тихие комментарии. Сам я, если вообще находился в том же кабинете, а не где-нибудь еще, — штудировал уже вторую книгу или делал свою университетскую работу. Эта читающая пара вызывала у меня букет довольно странных впечатлений. Они казались моложе своих лет — или даже не так. В них было много возрастов, и все не шибко взрослые. Они являли оригинальную смесь состояний от детсадовской помолвки до юношеского испуганного прозренья, включая азартные драки подростков (вроде каштановой дуэли). И было бы безмерно жаль, если б они все это потеряли, не донесли до взрослой жизни. Я даже спросил Бет, не знает ли она какого-нибудь средства, спасающего первую любовь. Бет удивилась и встревожилась.

— А почему ты думаешь, что они могут потерять друг друга?

— Да почему-то так всегда и получается. Наверно, это закон природы.

— У вас неправильная природа, и законы у нее дикие, — сердито ответила Бет.

— А у вас как обычно бывает?

— По-разному бывает. Это зависит от людей: как они сами относятся к своей любви.

— Но хороших концов больше?

— Конечно! Их всегда больше. Возьми какой угодно сборник сказок.

Ссылка на сказки меня успокоила. Я уже знал, что сказки здесь — самая реалистическая литература.

Тем временем государственные дела шли своим ходом, тихо и тревожно. Дьюла наладил обучение новобранцев и нашел интересный люк. О нем я расскажу чуть позже. О новобранцах можно сразу сообщить, что все они, к счастью, оказались вполне «нашими» людьми. Дон Пабло изобрел весьма остроумный способ их проверки. Он отрядил своего полномочного представителя, который объехал города и веси, вооружившись грозными анкетами (на каждой фото: армия — дело серьезное) и везде спрашивал, не возражают ли родные наших новобранцев против их отъезда. Вернулся он с ворохом благодарных откликов. Родные хором прославляли нашу монархию за то, что молодой король наконец-то нашел дело, к которому можно пристроить этих отчаянных ребят. Все они были радостно опознаны родными, и ни одна из фотографий не вызвала сомнений, чему я безмерно обрадовался.

Кэт снова съездила в Мадрид, чтобы поболтать с таинственным джентльменом. Тонио их разговоры не подслушивал (и с чувством облегчения сообщил, что это технически невыполнимо), только услышал краем уха, что приятеля Кэт зовут Альберт — или Альбер, что, в общем-то, одно и то же. Граница в горах из-за Кэт была открыта больше суток. Кэт ни в какую не пожелала уплывать морем, но на базе никто не появился. К этому времени ее уже обследовали, но не нашли там ни улик, ни люков. По дороге, где ехала Кэт, тоже никто чужой не проходил — что, понятно, не исключало возможности пройти в каком-то другом месте. Вернулась Кэт по-людски, на «Дельфине».

А тут сентябрь стал подходить к концу, и всех нас чем дальше, тем больше затягивал грядущий праздник.