Глава 1

ДОСТИЖЕНИЯ НАУКИ И ИСКУССТВА

Дьюла, как и обещал, позвал меня взглянуть на интересный люк, не обозначенный на городском плане. Люк находился на западной окраине, в безлюдном месте, на задворках какой-то мастерской, под большим ракитовым кустом. Как они на него наткнулись — Дьюла уточнять не стал. «Специалисты» сразу сказали, что это нестандартный люк, но с крышкой справились. Дьюла и двое пограничников, вооруженных до зубов и снаряжением, и оружием, полезли вниз, а меня с двумя другими парнями оставили сторожить снаружи. Я, конечно, тоже хотел сунуться в подземелье, но Дьюла зыркнул на меня сердито и велел думать о жене. Я понял, что спорить бесполезно.

Ходили они больше часа, а мы изнывали от скуки и любопытства. Я побродил по ближним окрестностям, полюбовался на сухие колючки, пыльную бетонку и расходящиеся от нее многочисленные тропки и дорожки. Любая из них могла вывести в глухие и безлюдные места. Хозяин мастерской, естественно, ничего не видел и не слышал. Люк находился позади его хозяйственного двора, у стены, где под навесами хранилась куча старых железяк — на всякий случай, про запас.

Наконец Дьюла и его ребята появились, забрали нас и провели по тоннелю до противоположного конца. Коридор был сухой, кирпичный, ни с какой канализацией не связанный. По ходу тоннеля обнаружились три интересные вещи. Сначала дверь в стене — железная, тяжелая, запор снаружи, но не заперто. За дверью камера с нарами, типичная и неприятная. Потом еще одна дверь, герметически пригнанная, тоже незапертая; за ней большое помещение, тоже с нарами, тоже пустое. В нем стоял странный запах — несильный, но какой-то душный и совершенно незнакомый, по крайней мере, мне.

— Чем это пахнет? — спросил я у своих спутников.

— Не знаю, — сказал каждый из них.

— Закройте дверь, и надо будет это выяснить.

— Зачем? — удивился один из ребят.

— Затем, — тяжко внушил ему Дьюла, — что всегда лучше знать, с чем имеешь дело. Не знать вообще опасно.

Третья интересная вещь обнаружилась на выходе. Люк выводил в подвал жилого дома — того самого, где у ребят был склад на случай осады. Этот выход мы бы снаружи не нашли. Дойдя до конца подземного коридора и поднявшись по крутой кирпичной лесенке, мы сначала откинули ровную квадратную плиту — изнутри металлическую, сверху покрытую неровным слоем бетона. И только за плитой увидели люк, почти стандартный. Все вместе создавало впечатление, что сначала люк куда-то вел, но ход давно замуровали за ненадобностью.

Ну что? Не так уж много я читал когда-то детективов. Мне всегда казалось, что расследование — дело нудное, грязное и неприятное. Но делать было нечего. Мы разыскали остатки кирпичного заводика, на котором, вероятно, делали материал для этого тоннеля — лет пять тому назад. Туда же, видимо, вывозили землю. Вокруг заводика остались странные горки, заросшие бурьяном. Толку от этого открытия не было ни на грош. Никому не возбраняется производить кирпич, пускать его в ход по своему разумению и уезжать неведомо куда, если кирпич ему вдруг опротивеет. Строго говоря, даже подземный ход строить еще не преступление — мало ли чем человек тешится?

Это о кирпиче. О запахе тоже негусто удалось узнать. Ну, газ. Вот формула. Никто ее сроду не видывал, и ни в каких справочниках она не засветилась. Как его синтезировать? Да кто же знает, но поработать можно. Успехи современной химии почти невероятны. А что он может, этот газ, — надо на мышках проверять, и это долгая работа, хотя успехи биологии сейчас вообще вне конкуренции. Этот результат я получил в университете.

На мышках проверять никому не хотелось, и за дело взялся Арве — дипломированный биолог. Ему сделали пару баллонов этой дряни. Впрочем, почему так сразу — дряни? Никто из нас, дышавших ею в подземелье, ничем не заболел, хоть Дьюла и ворчал, что следовало бы сразу надеть противогазы, а не пижонить в этих камерах. В личном зверинце Арве появились клетки с лабораторными мышами. Их все любили и жалели.

— Себя жалейте, — ворчал Арве, которому тоже все это не особенно нравилось. — Вот заставят вас дышать этой отравой, превратитесь незнамо во что, как вас потом спасать?

Его исследования не обещали принести скорых плодов, хотя помогать Арве взялась вся его научная школа — четверо местных ребятишек, разделявших его биологические интересы, ходивших за ним по пятам и присматривавших за его зверинцем, когда Арве отлучался. Я посмотрел на их эксперименты и снова пошел к Кроносу. Тот повертел в руках листок с формулой, послушал мой рассказ, нахмурился и заказал себе мышей и несколько баллонов газа. Мне оставалось ждать какого-нибудь результата и разрабатывать другие версии.

Я спросил Саньку и Андре, насколько часто их загоняли в этот дом или хотя бы в этот район. Да, это, видимо, была система: в том направлении оттесняли и их, и других ребят.

— А есть еще какие-то места, куда вас часто оттесняют?

Они показали еще две точки: тот новый квартал, где не было деревьев и карнизов, и северо-западную окраину. Я посоветовал им забыть про свой склад и обходить тот дом подальше, как они обходят бескарнизный пятачок. Потом Дьюла отправил своих «специалистов», которые теперь воочию видали, что искать, прочесывать указанные районы, но ничего там не нашли. У найденного раньше люка устроили засаду (со стороны мастерской). Дьюла разработал подробную инструкцию для своих бойцов по правилам военного искусства, которое спешно осваивал. В отличие от Ференца, он заказал Тонио гору книг, а не видеокассет.

— Может, нам хакера достать, чтобы посмотрел новейшие разработки серьезных контор? — предложил я, подумав почему-то об оставшемся в Москве Витьке.

— Пока не стоит, — ответил Дьюла. — Я еще не знаю, какие разработки нам нужны. А ты тоже вникай. Ты молодой, лучше соображаешь.

Тонио привез книги на английском и немецком языках, и Дьюла требовал, чтобы Дени переводил ему с листа труды по тактике и основам шпионского дела. Я ждал, когда Андре снесет мне голову за порчу его младшего друга. Андре, однако, был при деле и не замечал злостную милитаризацию Дени. Андре примеривался начать очень сложную работу в мраморе и для разминки, как он часто делал, отвлек сам себя парочкой совсем других проектов.

Сначала он взахлеб, в три дня, сделал обещанную ярмарку цветов (вид с крыши) — пастель, сияющую изнутри. Сделал и отдал мне с ворчливым комментарием:

— А то когда еще тебя на крышу заманишь?

Другой проект потребовал больше времени и работы.

В Лэнде был бассейн, и его глухая стена всех искушала. На ней, как на печке Турбиных, время от времени возникала перепалка в стихах, рисунках, афоризмах и так далее. Когда тема себя исчерпывала или чье-то терпение иссякало, стену красили заново. Народ рассказывал, что под скромным, но приятным «сливочным» покрытием, которое я застал, скрываются последовательно все цвета радуги (красили стену они сами, взрослые не вмешивались).

— Ты бы что-нибудь там изобразил монументальное, — предложил Зденек Андре, а то у них скоро опять руки зачешутся испортить стенку. А потом покрасят ее под попугая.

— Тебе что, жалко? — удивился Тим.

— Жалко. Я этот колер, знаешь, с каким вдохновением создавал? Он, можно сказать, сам произведение искусства.

Андре рассмеялся, потом задумался, пришел к стене с наброском, приставил лестницу и козлы, притащил краски, кисти и все прочее, а что забыл — за тем еще не раз сгонял кого-нибудь к себе в сарай.

— У меня вдохновение, — говорил он пробегавшему народу, — сбегайте кто-нибудь, пожалуйста.

Его и в самом деле посетило вдохновение. Он сделал во всю стену «Стирку на четвертой станции» — как бы набросок на листе бумаги. Эскизный, динамичный, радостный и до мельчайших деталей узнаваемый. Навстречу зрителям выплывал кораблик, усеянный народом. Кто стирал, кто пристраивал на верхней рее свою рубашку (рубашки, штаны и паруса создавали некий сложный летящий фон для человеческих фигур), кто висел над водой, уцепившись за борт и собираясь ухнуть вниз, кто замахивался друг на друга полными ведрами. Там была даже Кэт, выглядывавшая недовольно из окна каюты, и даже мы с Бет, подплывавшие на лодке.

О месте автора в этом произведении начался спор.

— Ты, как Веласкес, напиши себя, разглядывающим это безобразие, — предложил Зденек, рассмотрев эскиз.

— Я — как Веласкес? Это будет предельно скромно, — отвечал Андре.

— Ну и что?

— А главное — оригинально.

— Вечно ты… Только не рисуй себя со спины, это тоже неоригинально.

— Ладно, — согласился Андре и загнал себя куда-то за трубу.

У меня эта монументальная живопись вызвала чувство тревоги. Андре, сидевший под стеной и наблюдавший разные реакции (чтобы учесть пожелания публики, как он смиренно сообщал интересовавшимся), вычислил мое настроение не хуже Бет, подошел и стал утешать:

— Ты думаешь, это не к добру?

— Не то что думаю, а так… Боюсь мемориалов. У нас, ты знаешь, вся страна в мемориалах, и мы все время ждем беды.

— Мемориалы ставят там, где все уже закончилось. Ну, или чему-то окончательному. А я, наоборот, хотел поймать мгновение, которое вот-вот пройдет — и все. И, главное, в жизни его не надо останавливать.

Я улыбнулся. Может быть, не очень убедительно.

— Тебе виднее. И вообще не обращай внимания. Отличная работа, по-моему.

— Отличная работа не должна портить зрителям настроение, — вздохнул Андре. — Но тут уж ничего не сделаешь.

Тем временем в душе его зрел главный замысел, который я перескажу как дилетант, — и все претензии ко мне. Задумал он маленький барельеф (или медальон?) размером с детскую ладонь — головку Саньки, разумеется. Идея, как я понял, заключалась в том, чтобы даже при легком повороте лицо менялось, как живое. В один портрет он хотел уложить множество состояний и всю сложность характера — ни много и ни мало. Особенная трудность работы состояла в том, что, когда некая основа была сделана, каждая следующая линия могла испортить все уже созданное. А созданное он любил с истинной страстью. Для этого портрета делалось несметное количество набросков: Андре пытался ухватить почти неуловимую мелкую мимику. В общем, это была работа одержимого, действительно выматывавшая всю душу. Из-за нее — верней, по поводу нее — в нашем доме однажды вспыхнул скандал на почве ревности. И то сказать, давным-давно — с весны — все шло подозрительно тихо.

Наброски (целая пачка) как-то раз остались на моем столе. Андре забыл их и ушел, зато явилась Кэт, которой требовалась Бет, но и со мной нужно было обсудить что-то предпраздничное. Машинально взяв в руки пачку изрисованных листов, Кэт просмотрела их один за другим и с яростью бросила обратно.

— Далась ему эта вздорная мышь! — прошипела Кэт сквозь зубы. — Сколько ни рисуй, лучше она не станет. Собранье шестеренок с оловянными глазами!

Я и сам предпочел бы не слышать этот монолог, а тут еще с ужасом понял, что Санька сидит в смежной комнате. Они с Бет что-то обсуждали к ее следующему семинару. Бет оставила Саньку с одной книгой и пошла в библиотеку искать другую. Я подхватил свою свояченицу под локоток и вывел на нейтральную жилплощадь, придумывая на ходу, что ей сказать. Кэт, к счастью, прошла комнаты две-три, прежде чем осознала возмутительность моего с нею обращения и двинула локтем — вполне в стиле коленчатого вала.

— Кэтти, я не умею рисовать, но ты очень красивая, — сказал я первую попавшуюся глупость.

— Что ты вообще умеешь? — бросила Кэт.

— Молчать. Иногда это единственное, что можно сделать.

— Там был Андре?

— Нет.

— Кто там был?

— Неважно. Ты можешь посмотреть на них как на детей?

— Хочешь сказать, что я старуха?

— Девчонка ты, а не старуха! Девчонки вечно сочиняют всякий вздор, а потом мучаются сами и мучают других.

— Ах, надо же, какой ты умный!

— Да, я очень умный! Чуть не женился в девятнадцать лет на одной такой же вот… девчонке.

— Тебя что, гнали жениться?

— А как же? Дурь моя меня гнала.

— Почему ты думаешь, что это была дурь, а не любовь? — спросила Кэт уже без агрессии и с живым интересом.

— Да вот дожил до любви, узнал, какая она бывает на самом деле.

— А что твоя невеста? Она была красивая?

— Она и сейчас красивая. В стиле Стефани, только повыше ростом. Но главное, она оказалась умной.

— Почему главное? То есть почему умной? — удивилась Кэт.

— Потому что ей хватило ума дать мне отставку. За что я ей теперь бесконечно благодарен.

— Ладно, — Кэт слабо улыбнулась. — Ты действительно будешь молчать?

— Нет, пойду сплетничать. Со Стефани.

— А кто там был, в соседней комнате?

— Не знаю, — соврал я. — Будем надеяться, что никого. Да и кому какое дело?

Вернувшись к себе, я действительно никого не нашел в соседней комнате. Потом вернулась Бет (я, кажется, так и стоял столбом в сомнениях и раздумьях) и спросила:

— Что у вас произошло?

— У нас — это у кого? — уточнил я.

— Я увела Саньку к себе. Она сказала, что хочет уехать куда-нибудь подальше. И что она приносит несчастье… своими оловянными глазами. Я даже не поняла сначала, что она говорит. Стала рассказывать, что я придумала ей платье к празднику…

— Ох! — вздохнул я.

— Да, правда, «ох». Она на меня как-то странно посмотрела, сказала, что на праздник не пойдет, платье никакое не наденет и вообще видеть никого не хочет. Так что случилось-то?

Я понял, что отмолчаться не удастся, придется сплетничать.

— Тут Кэт зашла, увидела рисунки и высказалась по поводу Санькиной внешности… Насчет оловянных глаз, в частности. Я не успел зажать ей рот — не ожидал. Моя вина. Она не знала, что там Санька.

— А потом?

— Потом я вывел Кэт за дверь, чтобы она еще чего-нибудь не сказала.

— Что же теперь делать? — спросила Бет растерянно.

— Знаешь, я не очень понимаю Санькину реакцию.

— Чего же тут не понимать? Она верит всему, что говорит про нее Кэт.

— Почему?

— Считает, что все остальные ее жалеют, одна Кэт говорит правду.

— Нормальная девчонка в душе торжествовала бы, что довела соперницу до взрыва.

— Она, по-моему, не понимает, что Кэт — соперница.

— Да быть того не может!

— Может. Для нее мы с Кэт и Милица — примерно одно и то же.

— Тогда лучше этих детишек убрать! Куда-нибудь на Круг.

— Попробуй убери! Они на Круг не хотят подниматься даже в порядке ознакомительной экскурсии.

— Сильно! А почему, собственно?

— Чтобы потом не тосковать внизу. Они решили, что нужно прожить в полную силу человеческую жизнь — и хватит с них.

— Так поженились бы хоть, что ли! — с досадой высказался я.

— И не подумают — ближайшие лет пять. Ну, или года три, — вздохнула Бет. — Они сейчас в полную силу проживают начало юности. Жениться им пока неинтересно.

— Нам, старикам, жить все же проще, — сказал я, подводя итог. — Наверно, надо заложить ей Кэт. Кто будет говорить: ты или я?

— Тебе она не поверит. Мне тоже.

— А парню говорить нельзя. Слушай, скажи ей, пусть про Кэт вообще забудет. Пусть думает про парня. Раз для него она красивая — какая разница, что говорят другие?

— А за парня она боится, потому что Кронос ей сказал, что с ней опасно связываться.

— Да вы совсем ребенка затравили!

— Я не травила, — возразила Бет, и в глазах у нее появились слезы.

Я почему-то вспомнил Фамусова, причем с сочувствием.

— Так, — деловито сказал я, — тебя надо утешать?

— Немножко, — вздохнула Бет.

— Хорошо. Значит, сначала немножко тебя, потом взрослую дочку.

— Мне с первого взгляда показалось, что ты настоящий герой, — сказала Бет. — А Кэт ты тоже утихомирил?

— Ну, так, более или менее. Только надолго ли? А знаешь, Дьюла меня недавно за Кэт отругал.

— За Кэт? Почему?

— Он сказал, что я должен найти ей жениха, поскольку я старший (и единственный) мужчина в доме.

— Пожалуйста, найди, — сказала Бет с надеждой. — И Дьюла тоже мог бы присоединиться, раз его это так волнует. Чем искать какой-то люк, нашли бы, в самом деле, жениха, и все проблемы сразу разрешились бы. Ну, или почти все. Это же будет… я представить не могу, какое это будет счастье.

— Да, надо лишь заказать Кроносу индикатор. Или тест.

— Какой?

— На правильного жениха.

Бет рассмеялась. Можно было заняться Санькой.

Она сидела перед письменным столом, обхватив голову руками, но не плакала. Утешала ее главным образом Бет. Мой взнос был невелик. В какой-то момент я сказал Саньке, что Кэт вовсе не ее так злобно ненавидит, а свою собственную судьбу, и попал в «яблочко». Санька взглянула на меня с удивлением, а может, и с догадкой — в общем, с живой толковой мыслью, а не с глухим отчаяньем. Потом я еще травил какие-то анекдоты из своей университетской жизни с общей моралью: «перемелется — мука будет». В разгар веселья (вот уж не знал за собой клоунских талантов — а тут нашлись) нас разыскал Андре, потерявший и рисунки, и модель. Он нашел сначала пачку эскизов, потом нас, а потом набросок праздничного платья, сделанный Бет, и взвился чуть не до потолка:

— Кто ж это додумался?

— Я, — призналась Бет.

— Но, Бетти… Нет, ты в самом деле не видишь, что это никуда не годится?

— В самом деле, не вижу. По-моему, будет красиво.

— Да. Если ты наденешь — то, конечно.

Он перевернул лист на чистую сторону, вытащил из кармана карандаш и что-то быстро набросал, приговаривая понятные только ему слова:

— Допустим, если взять хотя бы… журавля… журавлика с японского рисунка… что может быть изящней журавля, танцующего… где они там танцуют?.. у бамбукового леса?

Я рассмеялся. Увидеть в Саньке журавля — на это не хватило глаза ни у Кэт, ни у Бет, ни даже у Милицы. Андре нарисовал наряд, в котором журавлиная ассоциация преломилась так, что, не скажи он это слово, никто бы о ней не догадался. Осталась угловатая грация, идея сильных крыльев и прихотливый бамбуковый орнамент по кайме.

— Так, — деловито спросил маэстро, — кто сможет это выполнить? Милица?

— Я сделаю, — сказала Бет. — Я уже вижу, что должно получиться.

— Для тебя тоже что-нибудь нарисовать? — спросил он, спохватившись.

— Нет, нет, — сказала Бет рассеянно, вглядываясь в рисунок, — мне уже сшили, оставим как есть… Ты не обиделся? Конечно, ты бы сделал лучше…

Андре занервничал.

— Я не обиделся. А что случилось? Я потом в цвете сделаю, а лучше сам распишу…

— Все в порядке, — улыбнулась ему Бет. — Я действительно не видела.

— Чего?

— Журавлика в бамбуке.

— Покажи Саньке, вдруг ей не понравится?

— Понравится, — сказала Бет сурово, но показала эскиз с интересным комментарием:

— Смотри. Вот это правда. А остальное — вздор и чушь.

Санька взглянула с изумлением на рисунок и на Бет, но ничего не сказала. Ребята скоро ушли, рисунок остался у Бет. Она сказала мне, будто я что-то понимал в происходящем:

— А я правда не видела, что она даже не просто красивая — необыкновенно красивая девочка. Думала, он просто фантазирует — по дружбе, из упрямства… Она, видно, на самом деле медленно растет.

— Не знаю, — сказал я честно. — Они мне оба как понравились в Москве, так с тех пор и нравятся. Скажи, а у Кэт есть друзья?

Она задумалась.

— Близких, наверно, нет.

— Тогда тебе бы нужно с ней немного поболтать, как мы тут с Санькой поболтали.

Вообще-то я бы предпочел, чтобы Бет легла. Она устала, и я тут же пожалел о своих словах. Но Бет со мной согласилась.

— Да. Я хотела у нее спросить, о чем они договаривались с директором цирка.

— Только недолго.

— Постараюсь, — кивнула Бет.

К счастью, у Кэт сидел добрый дядюшка Дьюла и занимал ее каким-то легким разговором, так что в тот вечер все как будто улеглось. Но когда Бет стала спрашивать про праздник, Кэт вдруг опять расстроилась и бросила свирепо: кому он нужен, мол, этот дурацкий праздник, зачем его устраивать, и пропади все пропадом…

Тут я с ней почти согласился. Не люблю шумных людных увеселений. Но деваться было некуда, приходилось терпеть.

 

Глава 2

ПРАЗДНИК УРОЖАЯ

Дня за три до праздника я зашел к Кроносу. Он сказал мне по телефону, что у него готов заказанный прибор. Заодно я прихватил прочитанный всеми первый том его трудов, чтобы обменять его на третий. Вечер был ветреный и темный, но без дождя. Случилось так, что мы с Кроносом оба находились в лаборатории, когда раздался негромкий сигнал — как далекий удар гонга. Кронос рванулся к стеклянному столбу, который показывал, закрыта ли граница. Рядом с ним красным огоньком мигала трубка, похожая на электрический фонарик, — прибор, сделанный для меня.

— Вот так все это и работает, — заметил Кронос с беспристрастной мрачностью. — Граница в горах открыта.

— А в море?

— В море — нет. Лампочка загорелась бы на другом конце и синим светом.

— Лампочка? — машинально повторил я, думая о другом. — Как часто их менять?

— Менять тут ничего не надо, — ответил Кронос. — Строго говоря, это не лампочки… Кто же, интересно, и зачем ее открыл?

— Мне тоже интересно. Я обязательно вам расскажу, когда узнаю, — пообещал я и поспешил домой.

Кэт хлопотливо носилась по дворцу, как ловкий дух, и, кажется, забыла про свое плохое настроение. Наоборот, я слышал ее смех, правда, немного резковатый. Бет тоже была дома, точнее, в саду, тихо гуляла, разговаривала с Милицей, поджидала меня к ужину. К границе она не прикасалась (я сумел выспросить об этом как бы в шутку, чтобы ее не волновать). А кроме Кэт и Бет открыть страну не мог никто. Такое дано лишь королевам, и никакой искусственной энергии не хватит, чтобы проделать этот трюк.

Я сразу предупредил Дьюлу об опасности, попросил патрулировать все подступы к столице, дать знать тем, кто присматривал за базой (утес отлично выполнял роль переговорного камня). Граница была открыта до шести утра, потом закрылась. Я мог убедиться, что Бет даже случайно не имела к этому отношения: в шесть утра она еще спала. У Кэт я решил ничего пока не спрашивать. Вдруг она шляпку себе из Парижа заказала? Лишь собрал ребят и попросил их выполнить две просьбы: если костюм не позволяет надеть щит (это касалось в первую очередь девочек), не отлучаться за пределы охраняемого, освещенного, забитого народом пространства, где будут проходить главные торжества. Если уж очень почему-то надо выйти из этого круга, то только под щитом и только со страховщиком.

— А еще лучше взять в компанию гвардейца, — предложил Зденек. — Гвардейцам будет скучно, им даже потанцевать нельзя, если они при исполнении. А тут подходит барышня и просит ее проводить…

— Прямо к какому-нибудь канализационному люку, — поддержал Арве эту мысль. — Гвардеец будет счастлив.

Я вдруг почувствовал, что мне очень не нравится предстоящее мероприятие.

— Знаете что, друзья? — сказал я «взрослым» голосом. — Лучше всего будет, если вы столпитесь где-нибудь в поле моего зрения. Играйте в жмурки или в ручейки, в чехарду, в конный бой — во что хотите. А я буду вас пересчитывать каждые полчаса.

— Ого, это серьезно! — сказал Тим. — Но ты же можешь так со скуки помереть.

— Наоборот. У меня будет хоть какое-то занятие.

— Не умеете вы отдыхать, ваше величество, — вздохнул Зденек, — совсем себя не бережете. Считать нас — это же рехнуться можно!

— Я выдержу. Я к арифметике привычный, — ответил я на этот выпад. — И не трепите мои королевские нервы.

Они пообещали сделать все, о чем я их просил, и уговаривали не волноваться.

— Все будет хорошо. Мы же не маленькие. Мы не полезем на рожон.

— Вы правда не волнуйтесь, — сказала миниатюрная химичка по имени Иванка (тезка моя). — Я их сама все время буду пересчитывать. А если что — сразу к вам.

Мне оставалось поблагодарить ее и надеяться на лучшее.

Если бы не фокусы с границей и не проблемы с Кэт, наверно, этот праздник показался бы мне милым и занятным. А так я изо всех сил улыбался, вычеркивая из мысленного списка каждый пройденный номер праздничной программы, и мечтал, когда же обо всех этих детских радостях можно будет подумать уже в прошедшем времени.

Конечно, нашлись развлечения и у меня, но чересчур экстравагантные. К примеру, я, как нарочно, вынужден был наблюдать внимательный, сосредоточенно-непонимающий взгляд Кэт, рассматривавшей Саньку в журавлином платье из светлого, хотя неотбеленного шелка-сырца (так это называлось, по словам Бет) и с ручной росписью великого художника. Судя по робкой грации и удивленным сияющим глазам, Санька сама оказалась потрясена своим новым образом. Художник был, конечно, тут как тут, за плечом своей дамы, что-то ей говорил и улыбался быстрой озорной пленительной улыбкой, не замечая взгляда Кэт. Впрочем, у той хватило выдержки повернуть голову и устремить свое внимание на веселящуюся толпу.

Пока было светло, я честно выполнял свою угрозу и пересчитывал народ раз в полчаса. Но когда начался бал с фейерверком на большой площади перед ратушей, я понял, что пора сдаваться. Среди толпы, в неверном освещении и в непривычных праздничных нарядах ребята сделались неузнаваемыми. Праздник тем временем вошел в стадию всеобщего восторга, быстрых танцев, шумной музыки и буйных игр. Мы с Бет сидели на специальном королевском возвышении, и Бет, естественно, не лезла в эту давку. Мне тоже было спокойней оставаться рядом с ней.

— Тебе необязательно все время сидеть со мной, — сказала Бет. — Ты можешь танцевать, это не будет нарушением правил.

— А если я останусь здесь — это будет нарушением?

— Да нет, конечно. На этот случай, по-моему, вообще нет правил. Все скачут, как хотят, даже Кэт. Видишь?

Я посмотрел в толпу. Потом, когда я вспоминал этот момент, я прямо-таки видел Кэт — красное платье, черный шлейф волос, сверкающая корона, — кружившуюся в быстром вальсе с мужчиной лет тридцати, во фраке с белоснежной накрахмаленной рубашкой, с умными залысинами на лбу. Но если я все это видел, то почему, спрашивается, спокойно отвернулся и забыл о них в ту же минуту? Мне следовало бы немедленно пристроить к незнакомцу «хвост» и выяснить множество интересных вещей. Так что, скорей всего, я все-таки его не видел, да и Кэт только промелькнула вдалеке.

Все это было уже после праздничного ужина, и Бет подумывала о том, чтобы уйти, а я посматривал, куда бы мне пристроиться для продолжения вахты. Играть со старшим поколением в карты мне хотелось еще меньше, чем отплясывать с молодым. Пожалуй, интереснее всего взять лошадь и присоединиться к гвардейцам, патрулировавшим город, но это могло шокировать народ. К счастью, к нам подошел дон Пабло и попросил почтить своим присутствием галерею его дома, как раз смотревшего на ратушу. Там накрыли несколько столов для избранного общества. Бет задержалась, чтобы побыть в компании самых родовитых подданных. Ее, конечно, вскоре отпустили, но меня дон Пабло стал серьезно уверять, что я, проводив Бет домой (всего лишь через несколько дверей), должен вернуться и остаться до конца. А то народу может показаться, что я проявил невнимание или даже немилость. Я не просил его подыгрывать, это была удачная импровизация. Бет признала его правоту, и я вернулся, так что главные события этой ночи меня не обошли.

Веселье оккупировало площадь ратуши и прилегающие улицы. Граница между праздничным и спящим городом обозначалась точно: повернешь за угол — и все. Темнота и тишина. По периметру этого праздничного пятачка ходил гвардейский патруль. Другой, конный, объезжал весь спящий город, а пограничники Дьюлы присматривали за окраинами. У Дьюлы, кстати, был джип, на котором он объезжал свои посты. Дьюла считал лошадей игрушкой и, вероятно, не особенно умел с ними ладить. Толпа иной раз выплескивалась в тихие улочки, а потом снова возвращалась в свои границы. Это происходило столько раз за вечер, что никто и внимания уже не обращал на нарушение порядка. Стихия есть стихия, ничего тут не поделаешь.

Когда мы потом восстанавливали ход событий, выяснилось, что все произошло во время такого всплеска, но не стихийного, а хорошо спланированного. В той части площади, где прыгали ребята, кто-то затеял быструю беготню цепочкой — то ли танец, то ли игру в путаницу — не разберешь. Забава понравилась. Несколько раз в бешеном темпе прокрутившись по площади и соседней улочке, эта развеселая змея так перемешала наших ребят с совершенно незнакомыми людьми, что пересчитать детей уже не было никакой возможности. Единственное, о чем они все-таки помнили, — это ответственность страховщика, хоть, как потом выяснилось, чужие руки много раз пытались разорвать наши пары.

— Я одному даже сказал, — припоминал Андре, — «пардон, мсье, но это моя дама, а вы тут совершенно ни при чем».

— Лицо запомнил? — спросил Дьюла.

— Какое там лицо? Сплошная маска.

«Мсье» в маске не стал с ним спорить, но когда они оказались на углу темной улицы, змею на большой скорости занесло на повороте, и фрагмент в десяток человек вылетел в неосвещенное пространство. Санька с Андре, пятеро за спиной и еще пятеро, отрезавшие путь к отступлению. Кричать — не услышат, драться — силы неравны. К счастью, цепь порвалась, и руки у ребят были свободны. Можно работать щитом и пробиться к спасительным карнизам. Охота рванулась с места и помчалась по улицам — только луна мелькала то справа, то слева и вероломно высвечивала в темноте предательское светлое платье (без щита). Как в страшном сне: пустые улицы, луна, со всех сторон погоня и, как назло, ни одного патрульного разъезда. Охотники целенаправленно отжимали их к тому дому, где в пустой квартире был склад, а в подвале люк (возле которого положено стоять гвардейцу). На подходе к дому ребятам удалось, наконец, немного оторваться от погони и спрятаться в густых зарослях возле дома на другой стороне улицы. Оттуда виднелись двор, подъезд, балкон на третьем этаже, окна пустой квартиры. Андре потом не смог сказать, что он заметил: движение, блик, огонек внизу — что-то неопределенно-тревожное, отпугнувшее ребят. Зато в свете луны вдруг ясно обозначилась фигура на крыше, к счастью, глядевшая во двор, а не на соседний дом. На улице тоже был часовой. Они услышали его шаги — тяжелые, размеренные, хозяйские.

То, что случилось дальше, Андре потом постарался рассказать без лишнего драматизма:

— Когда мы подбегали к дому, я заметил там на первом этаже грязное окно, как в той пустой квартире, да еще с разбитой форточкой… Она так странно расколола свет луны… Я оставил Саньке щит («Прикроешь меня из засады, если что. И не спорь, а то услышат»), влез в эту форточку, пока луны не было, и патрульный ушел далеко. Проверил квартиру — она действительно оказалась пустой и запертой, открыл окно, вылез через него, вернулся вместе с Санькой, закрыл окно…

Последнее движение — или блик вышедшей из-за облака луны — заметил тот, кто ходил вокруг дома. Шаги остановились. Ребята успели нырнуть на пол, под самое окно. Андре вытащил из ремня нож-огнемет, встал на одно колено так, чтобы опередить патрульного, если он сунется в окно. Но он не сунулся. Постоял и пошел дальше размеренным тяжелым шагом.

Когда Андре открывал форточку через разбитое стекло, он глубоко порезал руку — тыльную сторону левой ладони.

— Почему левой? — удивился Дьюла.

— Так уж там оказалось с руки, — пожал плечами Андре.

Кровь капала на подоконник, на пол, на праздничное платье Саньки. Кровь остановили, затянув руку большим чистым платком (частью праздничной экипировки). Под окном опять раздались шаги. Теперь двое шли навстречу друг другу.

— Здесь проходил кто-нибудь?

— Никак нет.

— А крыша?

— Я бы услышал.

— Опять ушли. Все, отступаем.

— До рассвета еще далеко.

— На рассвете мы должны быть в горах.

Возле соседнего дома послышался какой-то шум, потом за углом завелся двигатель грузовика, протопало множество ног, и грузовик уехал.

Один щит на двоих, слепящий, жесткий свет луны, пустая пыльная квартира, ночь, резко холодавшая к утру…

Ребята выскользнули из убежища главным образом потому, что вспомнили про гвардейца в подвале. Они нашли его лежащим возле люка — оглушенного, связанного, с кляпом во рту, к счастью, живого. У гвардейца был ремень-щит, которым он почему-то не воспользовался. Но охотники его не сняли с оглушенного. Значит, не знали, что это такое. Ребята гвардейца развязали, избавили от кляпа, вынесли во двор. В себя он не пришел, только жалобно застонал. Они положили его в тень кустов (чтобы не бросался в глаза), включили ему щит, решили, что тащить его наверх будет рискованно, а сами поднялись на свой тайный склад.

В квартире никого не оказалось. Санька все равно попросила закрыть ее колпаком, и Андре не стал спорить. На окно повесили спальник (заранее продуманная светомаскировка) и зажгли свечку. Лампочек в доме не было: ребята почему-то не захотели их ввернуть.

Санька порылась в коробках, нашла брюки, кроссовки и темный свитер.

— Ты не рисуй мне больше бальных платьев, — сказала она, облачившись в привычную одежду. — Хорошо хоть туфли надела на низком каблуке.

— Но разве платье виновато? — сказал Андре меланхолически. — Жаль, что оно испорчено.

Санька тем временем достала аптечку и разложила в круге света то, что требовалось для обработки раны. Андре сидел, привалившись спиной к стене. Свеча стояла перед ним на полу. Теплое желтое мерцанье как будто отделило их от всего злого и враждебного. Санька тихо ворчала на медицинские темы:

— Стекла в ране не чувствуешь?

— Нет. Там не было мелких осколков.

— Зашить бы…

— Можно стянуть края полосками пластыря. Давай помогу.

— Так, хорошо. Держи поближе к свету. Потом надо будет хирургу показать.

— Можно и показать. Хотя хирургу все это, как мне кажется, давно уже неинтересно. А на мне заживет, как на собаке.

Однако, несмотря на всю браваду, от резкого движения он вздрогнул и поморщился.

— Больно? — спросила Санька, подняла голову и угодила взглядом прямо в темные завороженные и завораживающие глаза.

Самое странное, что буквальный смысл происходившего они тогда так и не поняли. Только Андре почувствовал, что ему лучше не молчать, и после долгой паузы сказал с улыбкой, будто в шутку:

— Ах, госпожа добрая вила! Я, кажется, поймал тебя с третьей попытки. Хочешь прожить со мной жизнь?

— Хочу, — сказала Санька и зажмурилась.

Он понял это правильно: легонько потянул ее к себе, поцеловал. Как под крылом, спрятал в своих руках и от убогой комнаты, и от холодной ночи, и от всего, что еще притаилось впереди. Санька не стала с этим спорить. Про бинт, не закрепленный на руке, они забыли. Потом она все-таки с долей сомнения спросила:

— А ты уверен, что нам можно вот так сидеть?

— Уверен. Нам все можно. Спроси хоть у Ивана.

— Почему именно у Ивана?

— Потому что Бет, мне кажется, будет немного неудобно отвечать.

— Иван тоже застенчивый.

— Ну, это спорно… Я тут задумался однажды, как это застенчивому Ивану удалось обойти неприступную Бет, причем красиво так, в два счета. Дело, конечно, не мое, но, с другой стороны, как же учиться, если не на примере старших?

— И чему же ты научился?

— Я понял, что Иван всегда делает то, что считает нужным. Спокойно, тихо, без лишних разговоров. Наверно, с вами, вилами, по-другому и нельзя.

— Зачем ты дразнишь меня вилой?

— Я не дразню. Если бы ты видела себя — особенно свои глаза, — ты бы тоже так подумала. А, в общем-то, мне все равно. Я просто хочу удержать тебя — кем бы ты ни была.

— Но я же от тебя не убегаю.

— Ты улетаешь. Вот-вот улетишь. Так мне все время почему-то кажется.

— Нет. Все как раз наоборот, — сказала Санька. — Тебе, наверное, не понравится… Я бы хотела прожить с тобой тихую жизнь. Чтобы никому не было до нас дела и никто бы за нами не охотился… Если бы я на самом деле была вилой, ты сделал бы нам кольца, как Ивану и Бет, и я бы за тебя меньше боялась.

— Какой же я осел, однако, — ответил он на это. — Если бы у нас были такие кольца, я мог бы прикрывать тебя своим щитом на расстоянии. Причем всегда. Сделать-то ничего не стоит. Будешь носить мое колечко?

— Буду. Но я и щит буду носить.

— Да знаю я тебя! Носить, может, ты и будешь, а вот включать — это уж извините!

— Я забываю, — отозвалась Санька и улыбнулась ему, как проснувшийся ребенок.

Время для них еще послушно постояло, потом заговорила совесть.

— Между прочим, — вздохнула Санька, — там, внизу, лежит гвардеец. Хоть он и под щитом, ему все равно плохо, а мы его бросили.

— Да. И Иван сходит с ума, недосчитавшись нас. Что-то не получается у нас с тобой тихой жизни. Но вообще-то я согласен, в ней есть свое очарование. А что это за хвост болтается?

— Давай отрежу. Это бинт.

— У нас в аптечке есть нашатырь?

— Кажется, нет. У нас никто еще не падал в обморок.

— Значит, все впереди, — вздохнул Андре. — Ну, что поделаешь? Нет так нет. Давай возьмем спальник. Легче будет тащить этого парня, если он еще не очухался.

Тащить гвардейца не пришлось. Во-первых, он уже начал приходить в себя: сидел и ощупывал пострадавшую голову. Во-вторых, когда они тихонько вывели его на улицу, набросив спальник всем троим на плечи (как тигровую шкуру, по выражению Андре), им навстречу выскочил джип Дьюлы. Тут началась последняя часть праздника — разбор полетов.

 

Глава 3

РАЗГОВОР С КЭТ

В полпятого утра мы с Дьюлой и доном Пабло сидели на явочной квартире, пили кофе и подводили итоги бурной ночи. Для горожан праздник кончился только что. Они решили, что пора отдохнуть. Для нас с доном Пабло — когда испуганная Иванка нашла нас на крыльце его палаццо и сообщила, что пропали Санька и Андре.

— На крышах посмотрели? — спросил дон Пабло. — Ну, или… э-э… где-нибудь еще?

Я понимал, что посмотрели везде, где можно и нельзя, и что не стали бы ребята именно в эту ночь устраивать нам глупый дивертисмент. Я еле удержался, чтобы не спрыгнуть с высокой галереи прямо в толпу танцующих людей. Хорошо, вспомнил, что у Дьюлы в штабе есть телефон и надо звонить, а не бежать. Дьюла потом ворчал, что ему пригодился бы не джип, а вертолет. Он несколько раз исколесил весь город, проезжал даже мимо злополучного дома, но умудрился ничего не заметить. Про то, что в подвале должен стоять гвардеец, Дьюла забыл (к счастью, наверно).

Гвардеец сумел рассказать по дороге в больницу, что появления охотников он не видел, поскольку делал плановый обход двора. Вернувшись в подвал, обнаружил трех амбалов, пытавшихся открыть снаружи тот самый криминальный люк. Этот сподвижник Ференца (любимчик своего начальника, не иначе) стал задавать амбалам глупые вопросы, не включив щит. Почему? Да кто ж его знает…

Люк у охотников, между прочим, так и не открылся (что подтвердило правоту Кроноса), но гвардейца они уложили.

Подтвердилось и другое наше смутное и фантастическое предположение. Ребята слышали язык, на котором переговаривались охотники. Это была смесь английских, немецких и французских слов, нанизанных на очень странную грамматику. Где-то эти языки долго варились вместе и начали смешиваться. Впрочем, для серьезных лингвистических выводов материала не хватало.

Был еще грузовик, которого никто не видел. Дьюла связался со своими пограничными постами, но у них грузовик не проезжал, да и не мог проезжать. Все посты располагались слишком далеко от города, в западной глуши. А охотники собирались пересечь границу на рассвете. Послать погоню — знать бы куда.

Саньку и Андре Дьюла расспрашивал долго, с пристрастием и получил от них пару свежих идей. Во-первых, ребятам пришло в голову, что охотники могли отсиживаться в пустых квартирах. Или даже не в пустых, а занятых кем-то из них. Подобную идею, кстати, давно высказывал дон Пабло, но ей не уделили должного внимания.

— У вас, конечно, нет бюрократических сведений, кто где живет, давно ли, откуда взялся? — спросил Дьюла.

— Конечно, нет, — сказал дон Пабло с достоинством, — зато на каждой улице наверняка живет пожилая синьора, и не одна, которая все это знает. Я распоряжусь, чтобы всех таких синьор подробно расспросили.

Вторую мысль Санька бросила нам на прощанье, царственно (Кэт бы позавидовала) повернув усталую головку с тяжелым узлом кос:

— Я до конца не понимаю, в чем тут дело, но пока они не поймают кого-нибудь из нас, мы тоже до них не доберемся.

И удалилась в Лэнд, оставив нас раздумывать о тонкостях симметрии или о том, что этой девочке отныне и на всю оставшуюся жизнь больше не потребуется никаких особенных нарядов, чтобы быть и чувствовать себя красавицей.

На рассвете граница открылась, через час — закрылась. После этого мы разошлись по домам. Я не рассчитывал увидеть Кэт, но она встретилась мне на перепутье всех дворцовых переходов, у стеклянных дверей в зимний сад. Она тоже не ожидала никого увидеть в этот час и бродила по дому в синем бархатном халате, похожая на звездочета.

— Братишка, это ты? Откуда? — спросила она легким тоном, в котором мне послышалась тревога.

— С праздника. Точнее, с городской квартиры. Поил последних гостей кофе.

— Какой ты молодец! А у меня все силы уже кончились. Пойду, пожалуй, спать.

И Кэт — тоже царственно — удалилась. Мне показалось, что она хотела поскорей удрать от моих возможных расспросов (что так поздно да почему в таком месте), но я не стал ее задерживать. Расспросы могли подождать.

Я лег спать в своем кабинете на «научном» диване, добыв в безотказном шкафу подушку и плед. Когда проснулся среди дня, увидел, что наступила осень. За окном было серо и мрачно, по стеклам барабанил и струился беспросветный дождь.

— Здесь всегда так бывает, — объяснила Бет, зашедшая узнать, когда же я проснусь. — Проходит праздник, и приходит осень.

— Странно, что ночь оказалась довольно теплой, — сказал я, хлопая глазами.

— Ночь праздника? Она всегда такая. Это как раз к дождю. Будешь вставать?

— Нет. Буду лежать дальше, пока не впаду в спячку.

— Это, конечно, правильно, — сказала Бет задумчиво, — но мне кажется, что скоро ты захочешь есть.

Я смотрел на нее, улыбался до ушей и понимал, что не смогу рассказать о наших похождениях и подозрениях, по крайней мере, пока не попытаюсь поговорить с Кэт. Та как чувствовала: пришла к нам в ранних сумерках, устроилась в глубоком мягком кресле, стала перебирать детали праздника. Я уже начал подумывать, что поговорить с ней будет не так-то просто и мне придется изворачиваться и строить козни, чтобы поймать ее наедине, без Бет. Но все вдруг повернулось по-другому. Из Лэнда позвонила Иванка и попросила Бет прийти взглянуть на руку Андре — надо или не надо показывать ее хирургу. (Формулировка, за которой мы услышали до боли знакомые препирательства: зачем мне врач, да что со мной случится-то и так далее.) Бет поступила радикально и толково: вызвала хирурга и отправилась смотреть на руку вместе с ним. Мне же (какая умница!) доверила развлекать Кэт, о чем и заявила вслух.

— Что у него с рукой? — хмуро спросила Кэт.

— Порезался стеклом.

— Сильно?

— Похоже, да. Я рану не видал, только повязку.

— Как его угораздило?

— Уходил от охотников.

— Опять?

— А что ты удивляешься? Ведь границу открывала ты?

Кэт опустила веки, помолчала. Я ждал.

— Ну, я, — ответила она наконец.

— Зачем?

Кэт покачала головой.

— Хорошо, — сказал я. — Ты можешь просто обещать, что больше не откроешь горную границу?

Она вздохнула, приподняла ресницы — так, чтобы их тень легла на пол-лица, взглянула на меня, как бы прикидывая, стоит ли со мной говорить, и, наконец, решилась:

— Если не открывать границу, как я буду видеться со своим другом? Бет ведь открыла для тебя границу, когда ты ехал сюда с целой бандой.

— Да, морскую. И вам было известно, где, когда и как нас нужно встречать. Почему бы твоему другу не приехать морем?

— Долго и сложно. Он человек занятый. У него крупный бизнес, он не может неделями болтаться неизвестно где. Мы с ним заранее условились, что я открою для него границу, и он приедет на праздник, чтобы потанцевать со мной.

— Ты знаешь, где именно он пересекает границу?

— Где ему удобно, там и пересекает.

— Он не расспрашивал тебя про дорогу в город?

— Нет, но у нас есть перевалы, с которых и город, и дорогу хорошо видно. Он здесь не в первый раз.

— Откуда он?

— Из Франции.

— И он легко находит в горах дорогу к нашей границе?

— Наверно, он поставил себе знаки. Это не так уж сложно, правда? Не надо быть гением, чтобы додуматься, а он уж точно не глупей тебя.

— Экая невидаль! Глупей меня — это уже идиотизм в тяжелой форме. А вы давно знакомы?

— Да. Дольше, чем вы с Бет.

— Так, может быть, ты познакомишь нас с этим… братишкой?

— Он вам, может быть, и не братишка. А может, и братишка. Я не знаю.

— Ты не уверена?

— Я не проверяла. Хотела показать его Бет, но как-то все откладывала. А теперь ее нельзя волновать.

— Зато меня можно — сколько угодно. Давай, братишка, расскажи все с самого начала. Может быть, я тебе чем-нибудь и пригожусь.

— Может быть. Иногда мне кажется, что ты единственный, кто меня терпит и не злится. Действительно братишка…

Кэт еще помолчала (прикинула, достаточно ли такой обработки, — подумал я цинично), спросила:

— Скажи, а ты смог бы ради меня, как ради Бет, бросить всю свою жизнь? Ну, если б ты в меня, а не в нее влюбился?

— В том, что ты сейчас сказала, есть две ошибки, — ответил я со всем своим математическим занудством, — или одна и та же, сделанная дважды. Я не влюблялся в Бет и не бросал свою жизнь. Я увидел Бет и понял, что это и есть моя жизнь. Моя возможность быть самим собой. И если я не решусь ради этого (то есть ради Бет) бросить все остальное, я просто трус, пустышка, и вообще я сам себе не нужен, а уж другим — и подавно. В каком-то смысле Бет — это я. Может быть, душа моя, если уж очень сильно выражаться. Хотя, конечно, нагло думать, что моя душа может быть так прекрасна.

— Нет, почему? — сказала Кэт авторитетно и заинтересованно. — Душа не может быть уродкой, если ее не уродовать нарочно.

— Так что же, твой друг никак не выберет между тобой и бизнесом? — спросил я нахально.

— Не смей так говорить! — вспыхнула Кэт.

— А почему? Можешь расценивать это как родственную ревность. Не хочется мне отдавать тебя какому-то капиталисту, который к тому же слишком долго думает.

— Капиталисту? — Кэт расхохоталась. — Ты действительно мыслишь такими категориями?

— У нас теперь так принято шутить, — отмахнулся я нетерпеливо. — Так что у вас с ним за история? Рассказывай, не мучай. Я же умру от любопытства.

История была такая. Лет пять тому назад, во время фестиваля в Каннах, Кэт стало очень скучно на какой-то вечеринке — или приеме? (Для меня разница между этими мероприятиями несущественна.) И вдруг к ней ловко присоединился приличный незаметный молодой человек лет двадцати пяти. Он утверждал, что уже имел честь однажды быть ей представленным, что их знакомила некая герцогиня в некоем замке. Кэт знала герцогиню, знала замок, но молодого человека припомнить не смогла. Однако он действительно знал имя, под которым Кэт обычно куролесила в Европе, напомнил ей свое — Альбер де Шамбор (вот так! Что называется: хотите верьте…).

А главное, развлек ее каскадом умных, острых и неизбитых замечаний по поводу происходившего вокруг. Кэт поболтала с ним, получила от беседы удовольствие, как от американских горок. Было в нем что-то завораживающе опасное, но это ей больше всего и понравилось.

Альбер стал следовать за ней как тень и скоро начал не столько говорить, сколько расспрашивать, причем давал понять, что ему кое-что о ней известно.

— Но что он мог обо мне знать? — беспечно заявила Кэт. — Я морочила ему голову, сочиняла небылицы о своей родословной, о дедушкиных копях и бабушкиных поклонниках. Он ахал и всему как будто верил. Или не верил, а показывал мне, что понимает: это у нас игра, и он от нее в восторге.

И вот однажды Кэт начала рассказывать ему сказки про волшебную страну Иллирию и про бессмертных вил (я едва не застонал, услышав это).

— Он сказал, что фольклор южных славян ему чрезвычайно интересен, и даже стал записывать мои рассказы. Сказал, что хочет их опубликовать, спрашивал, как звали нянюшку, которая мне все это рассказывала, и сколько ей было лет.

Кэт надолго исчезала из поля зрения родовитого бизнесмена, и он стал уговариваться с ней о встречах.

— Вот, собственно, и все, — сказала Кэт растерянно.

— Положим, самое интересное ты мне не рассказала.

— Спрашивай. Я не знаю, что тебе еще рассказывать.

— Он как-то изменился за пять лет?

— Да, постарел, пожалуй. На лбу появились залысины. Он много работает.

— А твоим возрастом он не интересовался?

— Нет. Это же неприлично! И потом, дамы в обществе умеют выглядеть отлично и в сорок лет, и в пятьдесят.

— Отлично — да. Но девочкой… Хотя, конечно, я тут не специалист. Скажи, но если вы давно знакомы, почему ты не знаешь, кто он тебе? Он делал предложение?

— Нет. Не совсем. Он предлагал взглянуть ему в глаза.

— А ты ему и про глаза рассказывала?

Кэт смутилась и стала оправдываться:

— Ну, а что тут такого? У нас везде рассказывают эти сказки.

— Нет, не везде. Я выслушал тут сотни сказок, когда болтался с Тонио по посиделкам, но про глаза мне никто не сказал. По-моему, это секретная информация.

— Да все равно! Если он суженый, то уж так тому и быть, а если нет, то он не опасен.

— Я в этом не уверен. Вилы поддаются гипнозу, ты не знаешь?

— Никогда не слышала.

— Но ты не захотела посмотреть ему в глаза?

— Нет.

— Почему?

— Он очень настаивал, а я не люблю, когда на меня давят. И потом… я не хочу, чтобы он был моим суженым.

— Ну и пошли его подальше!

— Легко тебе говорить! А если это все-таки он?

— Но если ты не хочешь, чтобы это был он, значит, ты его не любишь, он тебе чем-то неприятен, и это точно не твой суженый.

— Да ничего это не значит! — сказала Кэт с усталой горечью. — Я же люблю чужого суженого, значит, вполне могу не любить своего. А потом меня, очевидно, отпустит это безумие. С чем я тогда останусь?

— Бедный мой братишка, — сказал я, — что-то тут не так…

— Тут все не так, — кивнула она безучастно. — Когда я вижу эти его лысины, да еще вспоминаю, что у других растет на голове… (Она покосилась на меня, то ли оценивая шевелюру, то ли ища сочувствия).

— Пять лет для человека очень много, — решил я чуть переместить акценты. — Его бы тоже надо пожалеть и отпустить на все четыре стороны, если он точно ни при чем. Ведь он совсем состарится, пока ты будешь сомневаться.

— И облысеет, — вздохнула Кэт. — Богатый человек, мог бы и полечиться как-то.

— Если ты ему скажешь что-нибудь подобное, он никогда тебе этого не простит. Знаешь, что надо сделать? Пригласи его приехать морем. Официально, по всем правилам, письменно, чинно. Пусть пройдет морскую границу, а «летучие голландцы» скажут нам, друг он или враг. У тебя есть его адрес?

— Есть.

— А ты не проверяла, что это за дом?

— Дон Пабло для меня однажды проверял. Сказал, что это частное владение в горах — поместье и какое-то очень секретное предприятие. Все охраняется так, что не подступишься. Но Альбер мне так и говорил, что у него имение в горах и что он занят сверхсекретным производством.

— Его поместье далеко от нашей границы?

— Любые горы близко от нашей границы. Ты же знаешь. Так думаешь, мне нужно посмотреть ему в глаза?

— Наоборот. Думаю, это опасно. Похоже, он нашел какой-то способ морочить тебе голову.

— С чего ты взял? — вскинулась Кэт. — Может быть, он просто любит меня преданно и верно?

— Он согласится приехать морем?

— Вряд ли. Он знает про «голландцев».

— Ох, Кэтти! Впрочем, ты сама себе ответила. Он же небось внушал тебе, что пора решиться да пора влюбиться, — сказал я наобум и угадал.

— Конечно! Он мне всегда это твердит.

— Причем вполне успешно. Пока, правда, не в свою пользу, но это он еще исправит. Он тебе, кстати, не твердил чего-нибудь насчет превосходства французской расы?

— Ты никогда его не видел, а уже уверен, что Альбер — злодей. Это что, тоже родственная ревность?

— Я все лето пытался выследить охотников…

— Ах да, канализация!

— …и узнал много интересного. Их кто-то предупредил заранее, что граница будет наглухо перекрыта. Альбер об этом знал?

— Знал, — согласилась Кэт.

— В день моего приезда открывались обе границы?

— Да. Мы тогда не делали различий.

— Альберу известно об этом дне?

— Да. Я в шутку пригласила его — к сестре на свадьбу.

— Про этот праздник я уж не говорю. На чем он приезжал-то? На «Роллс-Ройсе»?

— Зачем спрашиваешь, если знаешь?

— А я не знаю. Я модели строю. Вот видишь, угадал.

Кэт помолчала и спросила как-то неуверенно:

— Ты думаешь, я совсем дура, раз со мной можно так играть? А какая-то девчонка уводит у меня любимого… даже если я неправильно его люблю.

— Я думаю… А что я думаю? Нам это в самом деле интересно? Какая разница, в конце концов, что думаю я или кто-нибудь другой?

— Лучше знать худшее, — буркнула Кэт.

Я оценил ее мужество, и у меня появились две идеи: одна жестокая, другая интересная.

— Я думаю, во-первых, что эта твоя неправильная любовь — защитная реакция и показывает, что у тебя великолепный механизм обороны, — начал я развивать интересную идею.

Кэт собиралась расплакаться, но была так удивлена этим заявлением, что даже забыла про истерику.

— Как это? — спросила она, хмурясь.

— А так! Альбер внушает тебе: мол, давай, влюбляйся, что ты, хуже других? Да сколько можно прозябать, глупо быть старой девой и вообще…

Кэт недоверчиво на меня покосилась.

— Откуда ты знаешь? Ты сам, что ли, такое говорил?

— Нет, не успел. Это обычно говорят пошляки, которым за тридцать, молоденьким наивным девочкам. За такую тебя, видно, и держат. А ты говоришь — старуха… Ну ладно. А твой защитный механизм, во-первых, не дает тебе влюбиться в плохого человека — только в хорошего. Вот он и подставляет тебе парня, которого любят все без исключения: и Бет, и я, и даже Кронос. Почему бы его не любить? Хороший парень. Добрый, симпатичный, талантливый. Но при этом твой защитный механизм подсовывает тебе заведомо неподходящего парня, чтобы ты не выскочила замуж не за того. Пока нужный не нашелся. Это первое, о чем я подумал.

— Надо же… Ну ладно. А второе?

— Второе? После этой дикой ночи я вспомнил про настоящую войну, которая идет на моей родине. Там про порез стеклом не разговаривают. Там пленным руки могут отрубить, а глаза — выколоть. И это еще не самое страшное, что могут сделать.

— Ты нарочно это говоришь? — гневно спросила Кэт.

— Как тебе сказать? Я всю ночь ждал, чем кончится эта охота: все опять обойдется, или утром найдут изувеченный труп. Или не найдут, и мы никогда не узнаем, где и как пытали наших ребят.

— Прекрати!

— Я не могу это прекратить. Ведь не я открываю границу.

— Чего ты хочешь? Чтобы я стала считать Альбера врагом?

— По крайней мере, чтобы ты учитывала, что он может оказаться врагом. Ты королева, Кэтти, от тебя зависит жизнь многих людей! Что ты все-таки знаешь об Альбере?

Кэт долго думала и, наконец, честно сказала:

— Ничего.

— У него есть друзья в том обществе, где вы встречаетесь?

— По-моему, нет. Мне нравилось, что он такой же одинокий и загадочный, как я.

— А ты рассказывала ему про задачу, про щит, колпак и прочие штуки?

— Нет, — Кэт слабо улыбнулась. — Я хвалилась своим могуществом, а это как раз та область, где я потерпела поражение.

— Я тебя очень прошу, Кэтти, не говори ему об этом ничего.

— Хорошо, — кивнула Кэт, прищурясь, — о чем еще ты хочешь попросить?

— Я попросил бы, чтобы ты его отставила и выбросила из головы. Сходила бы на Круг, пока мы тут, потом поцарствовала бы в свое удовольствие. А там, глядишь, все как-нибудь уладилось бы.

— Ну да! Небось мечтаешь выдать меня за своего приятеля безродного?

— Какого? — изумился я.

— Да этого шкипера… Он имел наглость в меня влюбиться. Смотрит какими-то ополоумевшими глазами.

Я чуть не начал ржать и биться от такого поворота. С трудом сдержался и спросил невинным голосом:

— Но разве вам, вилам, мы все не кажемся одинаково безродными? Что шкипер, что бизнесмен, что математик? (Об украденном неведомо где художнике я промолчал: а вдруг Кэт тешит себя надеждой, что его украли в семье каких-то королей в изгнании?)

— В каком-то смысле ты, конечно, прав, — важно кивнула Кэт, — но все равно с его стороны это наглость.

— А ты уверена, что он влюблен? Может, у него это так — патриотический восторг? Вообще-то мне такая мысль в голову не приходила — сватать тебя за Тонио. Хотя, знаешь, у него есть одно очень важное достоинство — он замечательно танцует (на тему шевелюры я решил не выступать в интересах собственной безопасности. У Кэт горячий нрав, так легко и своих волос лишиться). Говорят, он отплясывает просто лучше всех.

— Кто говорит? — фыркнула Кэт. — Сестра считает, что ты танцуешь лучше.

— Ну, мало ли что… Бет пристрастна. В суде ее показания не приняли бы в расчет. А что, она не погнушалась танцевать с каким-то шкипером?

— Для нее все равны. Она не делает различий.

— Конечно, раз она королева, да еще вила, — повторил я свою мысль, стараясь издали поддеть и опустить Альбера, — ей все равно никто не равен.

— С другой стороны, в королеву на самом деле может влюбиться кто угодно, — сказала Кэт миролюбиво. — Даже шкипер. Это еще не значит, что он суженый.

— А знаешь, даже жаль. Он парень умный и надежный, красивый да еще веселый. Столько достоинств сразу редко у кого найдешь. Впрочем, тебе видней.

— Да я и не смотрела на него, — сказала Кэт с досадой. — При чем тут он?

— Не знаю. Что касается Альбера, ты все же не выскакивай за него сразу. Если он вдруг посватается. Даже если тебе покажется, что он твой суженый. Что-то тут все-таки не так.

— Нет, — Кэт устало откинулась в кресле. — Я за него не выйду, пока не разлюблю другого. Альбер, между прочим, это знает и согласен ждать. Потому, вероятно, и молчит, не лезет с предложением.

 

Глава 4

ОСЕНЬ

История с порезанной рукой закончилась благополучно, хотя тянулась долго. Хирург что-то с ней делал и ворчал, Андре тоже ворчал, так как повязка мешала ему в живописных начинаниях (бинт тотчас становился произведением абстрактного искусства) и в тонкой точной работе с мраморной миниатюрой. И за колечки для себя и Саньки он тоже взялся, только когда повязку сняли. Шрамы долго еще были очень заметны на смуглой руке, да и потом остались, не исчезли.

— Ну, значит, меня проще будет опознать после ужасной катастрофы, — сказал он как-то. Шутка народу не понравилась.

— Ты поимей в виду, — сказал тяжеловес Мартин вещь неоригинальную, но очень убедительную в его устах, — попадешь в катастрофу — я тебе так врежу, что костей не соберешь.

— А мы еще добавим, — кивнул Тим.

Санька без всякого жеманства надела обручальное кольцо, и никого это нисколько не шокировало — кроме Кэт, но тут все понятно. Свойства этих колечек Санька и Андре по-прежнему держали в тайне, тем более что нападения не повторялись. Кэт, видно, все же вслушалась в мои слова и не открывала горную границу. (У Кроноса состояние границ теперь фиксировалось автоматически.)

Жизнь в Лэнде, оставаясь внешне прежней, почти школьной, внутренне постепенно становилась взрослой.

Дженни почти решилась, наконец, отправиться к Петру на хутор. Свадьбу назначили на январь (после Рождества). Наше с Бет возможное отсутствие значения не имело: свадьба ведь «не повод для народных развлечений». В конце октября Петро снова приехал погостить, и для них с Джейн Снорри дал большой сольный концерт «без посторонних». Такие концерты проходили в совершенно невообразимой обстановке.

В школьном здании Лэнда был «серый» зал с замечательной акустикой, роялем, невысокой сценой, пюпитрами и стульями для музыкантов, но без единого кресла для слушателей и без единого окна. На пюпитрах горели лампочки, чтобы освещать ноты, на рояле так и вовсе зажигали свечи, но в зрительном зале во время концерта было темно (правда, не душно — и на том спасибо). Зрителям не возбранялось сидеть на полу вдоль стен или лежать на сером шершавом покрытии, которое умудрялось не гасить звук.

— Музыку и надо слушать в темноте, — объяснил мне Снорри вполне будничным тоном. — Тогда не видно слез, и вообще никто даже случайно не подсмотрит совсем незащищенное лицо. В городе на концертах всегда приходится следить за тем, чтобы лицо оставалось сдержанным, а это очень мешает восприятию музыки.

Для нас с Бет предлагали принести откуда-то цивилизованные кресла, но Бет сказала, что ей привычней слушать Снорри, сидя на полу, а я тем более не претендовал ни на какие излишества. Аккомпанировала тихая миниатюрная девочка по имени Камилла — Кэм, чем-то напоминавшая японку. Она вышла к роялю необыкновенно торжественная и строгая, с очень прямой спиной, в длинном концертном темно-красном платье. Снорри выглядел попроще. Он, как и Андре, предпочитал быть в темном. Белую манишку ему приладили чуть ли не силой — как малышу слюнявчик. К музыке все это не имело отношения. Музыка разом отменила внешний антураж. Я оценил идею темноты: мне любопытно было видеть, умеет ли Петро воспринимать скрипичные концерты, не скучно ли ему, но не увидел ничего. Потом я поделился с Бет своей тревогой, и Бет меня утешила:

— Когда Петро приехал в первый раз и услышал скрипочку Снорри, он вытирал слезы, не дожидаясь темноты. Ребята потому и приняли его как своего. И концерт для него устроили. Да ты за Джейн не беспокойся! Она не промахнется.

Порезы Андре имели еще одно косвенное следствие. Санька, продолжая преподавать математику, стала учиться медицине. Ее, видно, задело, что она не справилась с этой травмой. Вообще-то их всех учили первой помощи, но у Саньки, естественно, не было навыков хирурга. Она начала учиться, а потом работать то ли просто санитаркой, то ли медсестрой в приемном отделении одной из трех городских больниц. От нее никто не требовал пространных объяснений по этому поводу, но, в общем, как мы поняли, она хотела иногда кому-нибудь немедленно помочь. Квалифицированной медсестрой она стала довольно быстро (у них была очень серьезная школьная биология), а на врача если и училась, то как-то набегами. Видимо, не могла решить, действительно ли ей это нужно.

Я с долей родственной досады думал: вот бы Кэт нашла себе занятие вроде дежурства в травматологии. И благородно, и выматывает так, что, может быть, на дурь сил не останется, и очень воспитательно. Видишь, как хрупок человек и как легко разрушить его жизнь. Но Кэт совсем не интересовалась медициной. Она придумала и сшила себе еще два-три наряда (боюсь, в надежде перещеголять загубленное журавлиное платье), поднялась-таки на Круг, но очень ненадолго, вернулась и пребывала в каком-то неустойчивом раздумье, будто не знала, на что решиться.

— Мы ей теперь все время возим письма, — сказал мне Тонио.

Я сразу вспомнил все, что читал про эпистолярные диверсии против чувствительных девиц: то ли Стендаля, то ли Чернышевского — в общем, что-то очень тревожное, хотя явно выдуманное. Хотя кто мог знать, не окажется ли Кэт неравнодушной к этой литературщине?

Кроме того, я вспомнил обвинения Кэт, будто бы Тонио в нее влюблен. Взглянул на своего мрачного друга и испугался, что это может оказаться правдой. Вот ведь дуреха, подумал я не зло, а безнадежно, граф де Шамбор ей, видите ли, нужен. Или кто они там, Шамборы? Герцоги? В общем, только что не короли. Да и есть ли они вообще на свете? Впрочем, Тонио тут же вроде бы забыл про Кэт, развеселился, рассказал мне пару забавных случаев из своей последней поездки в большой мир, и я немного успокоился. Кэт не подарок, а Тонио не дурак, так, в конце концов, решил я, а жаль. Сколько проблем бы разом разрешилось… И выбросил это из головы.

Внешне жизнь наша протекала так же мирно, как до праздника. Даже еще уютней (под стук осеннего дождя) стали всякие посиделки, в том числе и за Кроносовыми трудами. Я добрался до пятого тома, Санька с Андре — до четвертого, а Бет сидела с нами просто так, за компанию с каким-нибудь своим нетрудным чтением, особенно пока Кэт поднималась на Круг. Андре однажды оторвался от ученой рукописи, долго смотрел на свою же пастель с цветочным рынком, потом сказал:

— Стена заполнена неправильно. Может быть, надо перевесить картинку, а может, лучше сделать ей пару. Если это не нахальство — навязывать сюда свою мазню в таких количествах…

— Да ладно тебе! В смысле — давай картину, какую не жалко.

— Мне никакую не жалко, но надо посмотреть, что подойдет. Ты что делаешь завтра утром? Там у меня лучше смотреть при дневном свете, хотя, в общем-то, все равно.

На другой день, не утром, но еще при дневном свете, я пришел в дом, где жили-поживали с давних пор Андре, Тим и Дени. У них была большая общая комната, у каждого по отдельной берлоге (тоже не тесной) и еще по некоему помещению, которое я по дачной памяти назвал для себя террасой. Только те дачные террасы отличались обычно сыростью, щелями в полу и зимой делались необитаемыми, а эти светлые пристроечки оказались достаточно уютны и теплы. Зачем нужна была терраска Тиму, я не знаю. Дени в своих владениях завел татами и упражнялся в боевых искусствах. У Андре там расположилась пахучая живописная мастерская (для скульптурных трудов предназначалось другое помещение — половина рабочего сарайчика, и попасть туда было не так-то просто). Здесь же лицом к стене стояло множество работ, главным образом, этюдов. Мы стали поворачивать холсты и оргалиты (на оргалите, говорил Андре, работать удивительно «с руки»), и я выслушал серию рассказов о состоянии воздуха, света, цвета, неба, зелени, снега (бывает же такая редкость), утра, сумерек, времен года и всего, чем они наполнены. Ни одна из более или менее законченных картин почему-то не годилась в пару к цветочной ярмарке. Наконец он вытащил этюд — один из садиков Лэнда весной — и сказал, уже примериваясь к работе:

— Там было очень интересно: под распустившимися яблонями прямо в траве цвели нарциссы. У вас такие вещи делал Борисов-Мусатов. А почему я ее недоделал, теперь трудно сказать. Только закончить я ее смогу не раньше будущей весны. У меня нет к ней никаких набросков, с которых можно попробовать доделать сейчас.

— Я подожду. Куда спешить? И до весны уже всего ничего, — ответил я, успокаивая главным образом себя.

Потом мы зашли в его жилую комнату, так хитроумно перегороженную, что она напоминала небольшой лабиринт, уютный, разноцветный, и каждый угол в своем стиле. Ко всему, как видно, были приложены хорошо выученные, неленивые и талантливые руки. Один из углов (кстати сказать, «восточный», китайско-японский) хозяин удостоил особого комментария:

— Вон там Санька отсиживается от своих медицинских подвигов. Ширму еще задвинет и сидит, в себя приходит.

— Почему?

— А ее в тоску вгоняют все эти стеклянные шкафы, бинты, пинцеты, интерьеры. И кто их делает, хотел бы я знать? От них здоровый заболеет.

Мысль о больничных интерьерах показалась мне глубоко правильной, но я спросил о Саньке, не о них:

— Зачем же она туда ходит, если ей все это так тяжело?

— Не знаю. Иногда мне кажется, из суеверия — чтобы «пронесло». Но она говорит: нечестно отгораживаться от страдания и от тех, кому плохо. Мы очень счастливо живем, значит, должны взять на себя какую-то часть боли. В общем, конечно, это правильно. Мне, кстати, уже скоро надо будет вести ее туда.

— А ты что в это время делаешь? У тебя пропадает день?

— Нет, почему? Я, как всегда, рисую. Мне разрешают заходить в детское отделение. Как раз в травматическое, к тем, кто не может двигаться. Когда у малышей ноги подвешены — это с ума можно сойти. Я им рисую на больших листах и рассказываю сказки. Перечитал тут гору сказок, чтобы репертуар не иссякал. Ну или если чем помочь… Опять же каждому необходим его портрет. Почему-то портрет всегда греет… А иногда с начальством спорю — тоже дело. Я им хотел стены несколько увеселить, как-нибудь не так топорно, как у них там столовая расписана.

— А им нравится то, что есть?

— Не в этом дело. Им запах краски сейчас не нужен. Говорят: где ты летом был? Мы как раз ремонт делали. В конце концов, договорились, что я приду к ним следующим летом малевать на стенках.

Кажется, в тот же день, когда мы уходили, к нам зашел Арве и поделился открытием, которого уже никто не ждал. Речь шла о газе и мышках.

Один из маленьких помощников Арве сначала подобрал (вернее, они вместе подобрали) ту максимальную концентрацию отравы, при которой мыши могли дышать и жить, а потом стал выяснять, сколько они протянут. Держал он их, держал под колпаком, они как будто адаптировались, перестали реагировать на газ, ели и пили с аппетитом и, в общем, жизнедействовали и процветали. Наконец у исследователя кончилась его доля газа, а так как с мышами ничего не происходило, ученый решил выпустить их с миром из-под колпака. Вот тут им стало плохо. И пока юный биолог бегал за Арве, пока они оба вернулись в лабораторию, мышки сложили лапки и отдали концы. Чтобы объяснить этот факт научно, Арве еще нужно было работать и работать, а по-житейски все было понятно: если долго дышать этим газом, потом не сможешь без него обходиться.

— Займись сразу противоядием, — посоветовал Андре.

— Легко сказать, — буркнули хором биологи.

Я попросил их связаться с Кроносом (а тот, если понадобится, мог поставить на уши хоть весь университет). Мне очень не понравилось это открытие.

Мы получили результаты и по другим линиям расследования. Во-первых, удалось установить маршрут грузовика. Праздничной ночью многие не спали и видели странный фургон, непохожий на те, что ездят у нас. Дьюла проследил его путь до последней деревни в горах, за которой шло дикое приграничье, и куда вела, как выяснилось, хорошо укатанная широкая дорога. Мы попросили Бет (ради эксперимента) на пять минут открыть границу. Дьюла с двумя своими бойцами вышел во внешний мир. Весь остальной погранотряд залег в засаде на случай появления охотников, а я сидел на связи в городе. Мы полагали, что на разведку может понадобиться время, и если Дьюла не вернулся бы через пять минут, то границу открыли бы снова через полчаса, через час и так далее. Но пяти минут оказалось больше чем достаточно. Дьюла с ребятами оказались в каком-то очень неприятном месте: наверху горного ущелья, больше напоминавшего котловину или кратер, — то ли карьер, то ли вулкан. По краям ущелья наблюдались вышки, забор, колючая проволока, дозор с биноклями, а потом раздались крики и, наконец, началась пальба, причем отличная. Если бы разведчики были не под щитом, мы никогда бы их больше не увидели. Так что они сделали три шага назад и попросили перекрыть границу от греха подальше. Успели лишь краем глаза заметить, что в котловине были какие-то промышленного вида строения, к нашей границе вела отличная дорога, а в чистом ярком небе кружил как будто вертолетик. Понять, в какой точке Европы находилось это место, не было никакой возможности: наша граница — дело темное. Мы запросили у метеорологов справку — в какой из сопредельных стран стояла такая ясная погода. Нам ответили, что в любой северней Альп и Пиренеев. Там царствовал большой антициклон. По крайней мере, в поместье Альбера было солнечно и ясно.

Следы грузовика мы обнаружили легко, а вот такая заметная машинка, как «Роллс-Ройс», исчезла — как сквозь землю провалилась.

Мы начали работать с другой версией, то есть опрашивать любознательных пожилых синьор и обследовать пустующее жилье. Эта идея посетила Саньку не иначе как в минуту большого вдохновения. Во-первых, мы отыскали еще три тоннеля, все три короче первого, без всяких камер. Все три начинались (или кончались) в пустых квартирах, которые оказались не то что совсем пустыми, а занятыми некими приезжими людьми. И эти люди здесь то живут, то не живут. По словам синьор, никак не решатся, жить им в столице или у себя в деревне.

— Почему именно в деревне? — интересовался дон Пабло.

Синьоры объясняли (каждая от себя), что в этих временных притонах обитали какие-то мрачные, неразговорчивые мужички — сразу видно, что деревенщина. Ни поболтать, ни рассказать о родственниках, о семье, да хоть о своей родной деревне — нет, молчок. Такая неотесанность, что даже диву даешься.

Все три подземных хода выводили в глухие места на окраинах и построены были одновременно с первым.

Кроме трех подозрительных квартир мы нашли загородный дом — почти дворец. Вообще-то он принадлежал одной известной, уважаемой семье. Там долго жил в уединенье один из пяти братьев, вместе составлявших основу целого клана. Потом хозяин дома стал хворать и перебрался в город, поближе к семье. В прошлом году старик скончался, а о загородном доме никто не подумал. Однако он не был запущен: за ним приглядывал немногословный человек, бывший там сразу садовником, сантехником, шофером и всем прочим. Он утверждал, что его пригласил покойный хозяин, чтобы за всем присматривать. Люков в усадьбе не нашли, но вообще-то, чтобы там что-нибудь найти, требовалось все перерыть. Зато в гараже обнаружился серебристый «Роллс-Ройс». Смотритель утверждал, что машина принадлежала покойному хозяину.

Можно, наверно, не рассказывать, что родственники оного сроду ее не видали и что на серебристом чудище нашлись следы от номеров — чего в нашей стране никто, конечно, и не думал заводить. Смотритель ничего не смог нам объяснить ни о машине, ни о номерах, ни о родной деревне, ни о том, где он учился водить машину, но расколоть и перевербовать его мы не сумели. Он смотрел на нас с мрачной тоской. И было понятно, что нам нечего противопоставить глубокому страху, в котором он пребывал.

— Давай мы тебя спрячем так, что ни одна собака не найдет! — предложил я.

— Найдет, — был единственный честный ответ.

— Может, в тюрьме посидишь, успокоишься? — спросил дон Пабло.

— Как скажете, — равнодушно отозвался резидент.

— Думаешь, тебя и в тюрьме достанут?

— Сейчас, может, и не достанут. А потом все равно найдут.

Ну, все равно так все равно. Мы пришли к выводу, что готовится захват страны, и выпустили мрачного садовника, разрешив вернуться хоть в поместье, хоть в свою деревню, если она существует в действительности. Он вернулся в поместье, которое за время его отсутствия только что не перепахали под картошку. Нашли там множество надежных помещений, куда при желании можно запереть пленных, и одну герметическую камеру, правда, без запаха нашего газа.

Ну что же… Потянули со следующего конца. Дон Пабло прочитал мне лекцию о том, что последний герцог, он же граф де Шамбор, действительно претендовавший на престол Франции (звали его Анри-Шарль — Генрих V), скончался в 1883 году. Потом дон Пабло ненадолго съездил навестить родню в Толедо и в Мадриде (он делал это регулярно), а заодно, вооружившись очень большими деньгами, дал кое-кому сверхсекретное задание узнать как можно больше о владельце таинственного производства в соседней Франции.

Первые сведения он получил еще во время своего визита, но их было немного. Место это глухое, экономически неинтересное, безлюдное. Хозяева поместья живут себе тихо, платят налоги и никого вроде не волнуют. Официально они производят газовые пистолеты, неофициально — может быть, даже запрещенное химическое оружие. Но кто они — узнать не удалось. Владение принадлежит фирме с конца XIX века. И уже в то время все сделки были так хитро оформлены, что имена владельцев (настоящие) вычислить вряд ли удастся. Нам еще повезло, что Альбер дал такой прямой и точный адрес. Обычно все переговоры идут через контору в Марселе. То ли он считал Кэт дурочкой, то ли хотел, чтобы эта переписка была более или менее тайной для подчиненных, то ли просто обнаглел. Более глубокая разведка требовала времени. Дон Пабло оставил заказ на информацию и вернулся домой.

И, наконец, в середине ноября, когда и листьев на деревьях не осталось и дождь зарядил почти без остановок, Кэт, встретив меня в дворцовой библиотеке, объявила (букет надменности, смущения, испуга), что, последовав моему совету, пригласила Альбера в гости. И он согласился приехать морем недели через две, к началу декабря.

— Ты передай Бет, — бросила она и ускользнула.

 

Глава 5

ВИЗИТ ЗАГАДОЧНОГО ГОСТЯ

Я побрел к себе, сел за письменный стол, обхватил голову руками и стал ругать себя почем зря за идиотский совет. Вошла Бет, положила руки мне на плечи, сказала, тяжело вздохнув:

— Ты напрасно думаешь, что если что-то от меня скрывать, то я буду меньше волноваться. Все как раз наоборот: я могу выдумать невесть что, и тогда меня совсем не успокоишь. Давай рассказывай, что у нас стряслось.

— Угу… Сейчас расскажу. Дай только усажу тебя как-нибудь поудобнее.

— Понятно, — опять вздохнула Бет. — Информация будет сногсшибательная.

Я честно поведал ей все, что узнал о художествах Кэт и о подозрительной личности ее приятеля. Бет задумчиво проговорила:

— Вчера Кэт попыталась выпроводить меня (то есть нас с тобой) на Круг прямо сейчас под тем предлогом, что потом мне будет трудно идти.

— А тебе не будет трудно?

— Зачем идти, если можно ехать? Взять маленькую горную лошадку — и вперед. Она даже Порог пройдет без моей помощи.

— А это не опасно? Мало ли что взбредет в глупую лошадиную голову?

— Ничего не взбредет. Меня все твари слушаются с радостью. С лошадкой мы управимся, тут и думать нечего. Вот с Кэт сложнее. Ты зря мне сразу не сказал. Надо подумать… Нет, это хорошо, что он приедет. Плохо, что мы с тобой должны будем уехать. Может, удастся выпроводить его раньше?

Мы с Бет договорились, что она выспросит у сестры в деталях, что та успела наболтать Альберу. Хотя бы для того, чтобы он сразу же не уличил ее в какой-нибудь дурацкой лжи. Кроме того, Бет постаралась внушить сестре, что жизнь ребят в опасности, а потому Лэнд и любая информация о нем для Альбера должны быть закрыты. Кэт согласилась — даже, кажется, охотно. Но Бет была удручена общим итогом их разговора.

— Я спросила Кэт, зачем она так много всего рассказывала. Ведь этот человек не связан никакими обязательствами ни с ней, ни с нашей страной. Кэт сначала взъерепенилась, потом расплакалась и, наконец, сказала, что сама этого не понимает. Просто когда она болтает с ним, ее так и тянет перейти грань, сделать что-то лихое. А он ее как-то умело подзадоривает.

— Но, может быть, это и правда ее суженый, вполне приличный человек? А вдруг его самого кто-то использует? — робко выступил я, стараясь быть объективным.

— Ладно, — вздохнула Бет, — там видно будет. Кстати, Кроноса от него тоже лучше спрятать. Напомни, чтобы я сказала об этом Кэт.

Встреча была организована по высшему разряду. Кэт приготовила для гостя в центре города апартаменты, устроенные на манер тех дорогих отелей, где он обычно останавливался. Набрала целый штат прислуги, включая повара какого-то невероятного класса. Дон Пабло извлек откуда-то лимузин, усадил за руль шофера и отправился к причалу встречать гостя. Мы ждали в бутафорском гранд-отеле и явились глазам Альбера небольшой семейной группой: Кэт опиралась на мою руку, Бет — на руку Дьюлы. Разговор шел по-французски. Я знал язык уже почти хорошо: начал осваивать еще весной и много болтал с Андре. Дьюла успел меньше, и его главной задачей было не столько слушать, сколько смотреть. Участие Дьюлы в параде Бет объяснила Альберу, мило улыбаясь:

— А это наш, по-русски говоря, посаженый отец. Вы знаете, родители моего мужа погибли, и Дьюла, как старый друг семьи, их нам заменил. Это такой обычай. Вы не слыхали?

Нет, он не слыхал. Даже я не слыхал, чего греха таить, но не моргнул и глазом.

Кэт не возражала ни против присутствия Дьюлы (он ей вообще-то очень нравился ласковым попустительством по отношению к ней), ни против того, чтобы вцепиться в мою руку и чуть ли не спрятаться за мою спину. Мне же этот предполагаемый жених не показался особенно страшным и вообще чем-то особенным. Черты лица, пожалуй, мелковатые. Глаза серо-зеленые, неяркие и небольшие. Манеры скромные, но солидные. И залысины, на мой взгляд, не угрожающие. Плащ, шляпа и блестящие ботинки. Серый костюм, неяркий галстук. Шпион, обозвал я его про себя, но беззлобно. Просто определил типаж.

Тонио высказался об Альбере гораздо темпераментнее. Во-первых, у него была гора чемоданов — огромных кофров, кожаных, шикарных, на колесиках. И еще слуга, который, вместо того чтобы грузить хозяйское добро, бдительно охранял хозяйскую спину, а кофры пришлось грузить команде. Это ладно. Всегда готовы удружить и услужить. Но, во-вторых, Альбер, не найдя на «Дельфине» салон первого класса, скорчил отвратительную мину и чуть ли не брезгливо озирался в чистенькой каюте, где я когда-то так беспечно растянулся и заснул. А уж когда ему потребовали завтрак на подносе, и он уплел его один, обслуживаемый слугой, да еще обложившись белыми салфетками, Тонио окончательно уверился, что это принц ненастоящий.

— Но почему, Тонио? — расспрашивала Бет с удивленным любопытством. — Дон Пабло тоже любит белые салфетки. И я люблю.

Тонио покосился на меня, правильно угадав, что я к салфеткам равнодушен, — не то чтобы до анекдота про разведчика, которому приятно вытереть нос занавеской, но почти. Тонио собрался с мыслями и сказал:

— Настоящий принц не думает, как он выглядит, и все равно выглядит принцем. А этот так старался, что смотреть противно. Опять же настоящий принц относится к людям доброжелательно и чутко. А нос задирают и рожи корчат лишь выскочки.

Бет задумчиво покачала головой и ничего не сказала. Потом я поинтересовался у нее, много ли Тонио видел в жизни принцев. Бет рассмеялась.

— Одного! Но ты произвел на него неизгладимое впечатление.

Я только рукой махнул. На самом деле я готовился к приезду Альбера, изо всех сил упражняясь в комильфо. Бет это надоело, и когда я обвинил ее в том, что она потакает моим плебейским манерам, она отослала меня к Андре. Его, мол, Кронос воспитывал, и вообще он тот еще пижон. Мы провели не самый скучный вечер втроем (с Дени), изображая светских львов, болтая по-французски и репетируя уничтожение (виртуальное) самых неудобно подцепляемых блюд. При этом мы, конечно, главным образом разыгрывали пантомимы, как эти блюда скачут, падают, плещутся, брызжут на нас и на гостей. И заходились детским хохотом. Дени очень понравилась эта игра (вот никогда бы не подумал), он прямо-таки в раж вошел и громче всех смеялся. В какой-то момент мне показалось, что я услышал еще чей-то тихий смех и увидел боковым зрением Саньку, выглядывавшую из-за двери мальчишечьей гостиной. Но стоило мне оглянуться, как она исчезла и больше не появлялась. А жаль. Нам очень не хватало дамы для отработки некоторых маневров.

Когда Альбер явился на торжественный обед в парадную дворцовую столовую (его привезли опять же на машине, без всяких коридоров), никто не поскользнулся и ничего не опрокинул. Так что прием прошел гладко и скучно: ни хохота, ни прочего мальчишества. Была, впрочем, достигнута некоторая определенность. Альбер довольно твердо дал понять, что он расчистил все дела, взял большой отпуск и приехал, чтобы добиться руки и сердца Кэт. Сколько продлится этот отпуск, он не уточнил.

Во время первого сурового обеда я даже стал сочувствовать Альберу. Мы изучали его вшестером (включая донну Марию, которая наверняка подкинула потом дону Пабло несколько свеженьких идей). А Альбер должен был изучить нас, понять, чего мы стоим, чего хотим, как его принимаем и какие готовим каверзы. Принимали его дружелюбно, он же, со своей стороны, изобразил некоторое смущение, которого, по-моему, не чувствовал. Острых вопросов никто не задавал, мы разошлись вполне мирно, и тут-то начались проблемы.

Никто из нас не смел соваться в личную жизнь Кэт и Альбера. И если он не хотел нас (остальных) видеть, то и глаза ему мозолить не было резона. А он нас видеть не хотел — ни Бет, ни меня, ни Дьюлу, ни дона Пабло с супругой. Мы составили иезуитскую программу мероприятий, так что не реже чем через день Альбер должен был появляться на людях: концерт, прием, премьера, домашний вечер, осмотр достопримечательностей, морская прогулка на яхте. Всю эту высосанную из пальца ерунду он честно отрабатывал — безукоризненный, приличный, ироничный. Но даже не скрывал, что главная его цель — не раскрыться, ускользнуть от наших любопытных и недоверчивых глаз.

Наружное наблюдение за ним Дьюла держал неотступно, невзирая ни на какую личную жизнь. Оно не дало почти ничего. Альбер приехал ради Кэт и никаких диверсий не устраивал. Один раз, правда, прокололся. Объезжая с Кэт пригороды и любуясь видами, он как бы случайно наткнулся на пустующую усадьбу, где в гараже стоял припрятанный «Роллс-Ройс», и стал небрежно интересоваться, нельзя ли снять этот загородный дом (а то и купить — на будущее) и устроить в нем резиденцию по своему вкусу. Ах, поторопился, засуетился!.. Ему бы перемигнуться со своим молчаливым резидентом, тот, глядишь, и предостерег бы его. Дворец ему отдали, однако Кэт знала, что там остался его «Роллс-Ройс». Она даже сама его видела до приезда Альбера. Но это оказалось его единственной оплошностью.

«Летучие голландцы» отозвались об Альбере сдержанно. Пересекая границу, он твердил про себя одно: «Еду к невесте, еду к невесте». И больше никаких намерений — по крайней мере, на время этого визита. И у «голландцев», и у нас эта уловка не вызвала доверия или симпатии — уж очень все выглядело недостоверно. Если бы не приказ пропустить гостя, «голландцы», вероятнее всего, оставили бы его во внешнем море. Но улик было маловато, одни подозрения.

Кэт убедилась, что Альбера никто не собирается обижать, и тотчас воспряла духом. Мы иногда смотрели из окна, с какой искренней радостью она выпархивала навстречу гостю, с какой грацией усаживалась в машину, и грустили. Меня, пожалуй, укоряла совесть: я думал, как же одиноко и пусто было Кэт в нашей компании. Мы, видно, поскупились или просто поленились на любовь к этому трудному подростку. Бет, кажется, чувствовала примерно то же самое. Она как-то сказала, что ей теперь трудно запросто явиться к Кэт, чтобы поболтать перед сном: Кэт может показаться, что у нее хотят что-то выпытать.

— А с другой стороны, бросать ее одну тоже жестоко и нечестно. Мне было очень трудно одной, когда ты появился — как снег на голову. Я каждый вечер чуть не кричала: «Кэт, приезжай немедленно!» А она так и не приехала.

И слава Богу! — подумал я. Только Кэт мне тогда не хватало…

Собственно, в этом было все дело: третий лишний. Кэт позарез требовалась своя жизнь. Однако визит Альбера проходил зеркально симметрично моему. Если мы с Бет сначала чинно выполняли «культурную программу», а потом запросто бродили где-нибудь подальше от любопытных глаз, то Кэт сначала увозила Альбера на далекие прогулки (интересно: мне и в голову не приходило, что гулять с девушкой можно на машине, да еще с шофером), а потом все с большим энтузиазмом стала ухватываться за изобретенную нами светскую жизнь. И когда Бет застенчиво и как бы мимоходом останавливалась в дверях ее гостиной, из которой незадолго перед этим убрался Альбер, Кэт сама буквально бросалась к сестре. А Бет уводила ее к нам, успокаивала, утешала, советовала, выслушивала… Потом являлся я, и Кэт сидела с нами весь оставшийся вечер — к общему удовольствию и успокоению. Кэт каждый раз с веселым любопытством спрашивала, откуда это я возник. Ее изумляло, что, оказывается, есть предостаточно мест, откуда я могу вернуться вечером домой. От Дьюлы, от дона Пабло, с которым мы после всех трудов иногда играли в шахматы, от Кроноса, который постепенно втянул-таки меня в свои исследования и потихоньку загружал все ощутимей, из Лэнда от ребят, от Тонио и его матушки Терезы и просто из университета.

Однажды Кэт вздохнула и признала:

— А Альберу ведь будет совершенно неоткуда возвратиться. В смысле — ему тут просто нечего делать. Интересно, как он проводит, бедняжка, эти пустые вечера?

Мне тоже было интересно, но Альбер умело хранил эту тайну. Окна он закрывал плотными шторами — и все. А жил то в городе, то в загородном доме, причем я был почти уверен, что в этом доме есть какой-то хорошо припрятанный подземный ход, которым Альбер вполне мог воспользоваться. Правда, Кэт иногда звонила ему вечером, и он всегда брал трубку сам и мило разговаривал с ней, сводя на нет все наши подозрения. Кэт поначалу рвалась его развлекать. Я собрался с духом и посоветовал Бет, чтобы она все-таки малость поостерегла сестрицу.

— С тобой, значит, можно гулять в темных аллеях, а с Альбером нельзя? — получил я ответ (но не то чтобы очень всерьез).

— Вообще-то даже с таким ручным медвежонком, как я, это достаточно опасно. А я не уверен, что Альбер ручной.

— У нее щит есть.

— При чем тут щит? Это вопрос убеждения.

Бет покосилась на меня очень неодобрительно.

— Ты что, и вправду такой… ловелас?

— Нет, я домашний мальчик. Уж можно было изучить. Но я немного знаю мир, из которого мы пришли. И подозреваю, что Альбер знает его еще лучше.

Однажды мне удалось поговорить с ним не так официально и кургузо, как обычно. Мы принимали его у себя («в кругу семьи»). Когда нам с ним обоим «полагалось» курить, а мы оба не курили, я спросил самым невинным тоном, чем он занимается в этой жизни. Альбер вскинул брови.

— А разве Кэт не рассказывала вам?

И повторил историю о производстве, которое не терпит любопытных.

— Конечно, конечно, — беспечно отмахнулся я от тайн. — Но Кэт говорила, что вы занимаетесь и чистой наукой.

— Да, я химик, — кивнул Альбер. — Но, к сожалению, подробнее об этом нам поговорить тоже не удастся: мои научные работы тесно связаны с нашим производством.

Я отвечал, что это, мол, логично, нет смысла распыляться и так далее. Он поглядел на меня, едва припрятав насмешку, и спросил в свою очередь:

— А вам удается продолжать научную работу?

— Да, как ни странно.

— Вы ведь математик? А вы не знаете случайно, занимается ли кто-нибудь исследованием… э-э… местных аномалий? Вас к этому не привлекают?

— Конечно, привлекают, — отозвался я с прежней жизнерадостной беспечностью. — Но, понимаете, боюсь, что это такая же закрытая тема, как ваш семейный бизнес.

Мы оба посмеялись, и я подкинул ему бомбу из кармана. Сначала дал понять, что здешний университет кажется мне немножко провинциальным — особенно по части химии, а потом вытащил бумажку с формулой подозрительного газа и невинно поинтересовался: вдруг, мол, Альбер, как специалист, разъяснит нам эту загадку.

— Что это? — спросил он, глядя на формулу, и тон его был холодней, чем следовало бы. Так, по моим приблизительным представлениям, он мог бы спросить у слуги, что значат не начищенные вовремя штиблеты.

— Если бы мы знали! — ответил я как ни в чем не бывало. — Вам не попадалось такое вещество?

— В первый раз вижу! — отрезал Альбер. — Если хотите, я наведу справки, когда вернусь. Да, кстати, как с вами связаться? Есть же какой-то способ до вас дозвониться?

Я понял, что попал в ловушку, но деваться некуда. В конце концов, пусть свяжется со мной.

— Да, есть, — ответил я достаточно спокойно. — Я запишу вам номер телефона, по которому вы можете до меня дозвониться. Он довольно длинный и непростой.

Альбер усмехнулся с откровенным торжеством и успокоил меня:

— Кэт тоже дала мне бесконечный код и объяснила, как им пользоваться. Но Кэт, по-моему, совсем не интересуется ни химией, ни физикой.

Мне захотелось объяснить эту усмешку как-нибудь в его пользу. Достали мы его, вот он и защищается, как может. Наверно, я бы и не так еще лягался, если бы мне не доверяли. Но доверять Альберу я не сумел себя заставить. Особенно меня насторожило то, как тщательно он избегал всяких контактов с Бет. Будто попросту ее боялся и ускользал даже от взгляда, не говоря уж о разговоре с ней. Видимо, Бет была для него здесь главным противником и главной опасностью.

Бет мне, естественно, не пересказывала все, что изливала ей Кэт в вечерних разговорах. Я получал уже краткие резюме.

Первым делом нам строжайше запретили заговаривать с Альбером про знаменитых Шамборов. Оказывается, все это была шутка, ответ на смешки Кэт, и Альбер вовсе не хотел всерьез ее морочить. Кто же поверит такой шутке?

А сам Альбер — скромный господин Невиль, химик в четвертом поколении. Нам с Бет показалось, что он несколько навязчиво подчеркнул параллель со мной: двое ученых в семье — это, мол, так логично и естественно, что дальше некуда. Впрочем, все это тонкости на грани мнительности.

Далее, разъяснился и «Роллс-Ройс». Тут Альбер сыграл очень решительно и дерзко. Заявил, что привез машину в подарок Кэт (в подтексте — свадебный подарок), оставил его здесь, в усадьбе, где провел время до начала праздника, заручившись обещанием садовника свято хранить тайну. Зачем — об этом Кэт его не спросила. Вернулся же он на лошадях, вместе со слугой-проводником, который доставил его к границе каким-то диким, но кратчайшим, как он говорил, путем. Сам Альбер маршрут, конечно, не запомнил, а слугу отпустил, но если случайно встретит, то обязательно расспросит, какими именно тропами они ехали. Что же до грузового фургона — нет, ничего подобного ему не встречалось, да и не могло встретиться на горных тропах. С «Роллс-Ройсом» же теперь он даже не знает, что делать. Может быть, Кэт все-таки примет его в дар — пусть не на свадьбу, а так — на память? (Не тащить же его обратно, в конце концов?)

Вопрос о свадьбе стал, конечно, главным, но никак не разрешился. Альберу можно было только посочувствовать. Кэт колебалась. То радовалась ему, то скучала с ним — причем чем дальше, тем больше скучала, и он не мог этого не заметить. Альбер еще раз предложил решиться на эксперимент, взглянуть правде в глаза — и дело с концом. Кэт не решилась, и вопрос опять «завис». Бет была удивлена и встревожена этой игрой. На ее взгляд, Альбер не имел никаких шансов, то есть он был «не тот» без всякого сомнения. Сам же Альбер, напротив, по-видимому, верил, что он — единственный законный претендент на руку Кэт. Чем он мог подкрепить свою уверенность, мы так и не узнали. И было совершенно непонятно, как он собирался проводить здесь бесконечно долгую жизнь. Известно лишь, что Альбер очень настойчиво просил, чтобы Кэт показала ему «соперника». Он так упрашивал, что Кэт сдалась и показала, причем на большом концерте в консерватории (додумалась, ничего не скажешь), так что Альбер легко мог вычислить и других ребят: они всегда держались вместе.

Больше никакой опасной информации он вроде бы из Кэт не вытягивал. Разве что спросил однажды, как обстоят дела с нашей границей в небе и под землей. Кэт честно объявила, что везде все глухо, так что Альбер, во-первых, мог понять, почему не открылся люк, а во-вторых, возможно, похоронил план воздушного вторжения.

Он не особенно давил на Кэт. Прожил дней двадцать и собрался в обратный путь, сказав, что к празднику должен быть дома. Уехал он с очень довольным видом, как будто получил все, за чем приезжал.

«Летучие голландцы», проводив Альбера, сказали, что больше они его к нам не пустят — не просите. Агенты дона Пабло ничего нового не узнали и еле ноги унесли от бдительной охраны Альберовых владений.

В целом же у меня осталось впечатление, что все опять произошло так, как сказала Санька: ни он нас не «поймал», ни мы его. Мы с Альбером посмотрели друг на друга, на том дело и кончилось.

 

Глава 6

ПРОЩАНИЕ

Мы проводили Альбера и поняли, что нам с Бет пора собираться на Круг. Иными словами, мы проделали огромную работу, стараясь оставить все в лучшем виде, чтобы без нас не случилось никакой катастрофы.

Был проведен секретный «совет безопасности». Секретный от Ференца. Мы совещались с дамами — Кэт и Бет, а с Ференцем решили встречаться исключительно в мужском составе. Таким образом, мы уберегли от лишних волнений Бет, Кэт и самого Ференца. К тому же на секретном совещании присутствовали Тонио, Тим, Арве, Андре и Дени — публика, которую Ференц не принимал всерьез, и совершенно напрасно. Жаль, нельзя было и Саньку позвать. Глядишь, обогатились бы парой новых идей.

А так идеями никто не блистал. Впрочем, хорошо уже то, что Дьюла в присутствии Кэт еще раз рассказал, куда привела его дорога, по которой проехал грузовик с охотниками. Больше того, он показал нам несколько фотографий, которые они успели сделать на чужой несимпатичной территории. Пока что трудно было сказать, на что нам могли сгодиться эти кадры — разве что для вразумления Кэт. Они прошли по кругу, все внимательно вгляделись в безрадостный пейзаж, и снимки вернулись к Дьюле.

Арве рассказал о свойствах неизвестного газа. Для Кэт и это стало неприятной новостью. Всех остальных Арве утешил тем, что более крупные звери (собаки, надо понимать), дышавшие предельной (дня них) концентрацией этой пакости столько же времени, сколько покойные мышки, сумели после этого продышаться и ныне здравствуют. Другие псы продолжали дышать зловредным газом дальше (у Кроноса), а на людях никто аналогичных опытов ставить не собирался — у нас. Камера в подземелье ясно говорила о том, что наши странные враги такие опыты делали. Возможно, это был один из способов держать в страхе и подчинении рядовых участников налетов.

Дон Пабло подвел итог муниципальной проверки жилого фонда. Ни в одной из брошенных квартир мрачные жильцы больше не появлялись. Вероятно, они, как и обитатели опустевшей базы, были заблаговременно выведены через границу и теперь их нет в нашей стране. Хотя, возможно, кто-то из них продолжает как ни в чем не бывало жить себе поживать, ничем не отличаясь от обычных граждан нашей страны. Никакого способа проверить это мы не придумали. Правда, дон Пабло составил список лиц, появившихся в городе лет пять тому назад и позже и отличавшихся нелюдимым нравом. Их набралось всего-то человек пятнадцать, никто из них не жил на первом этаже и про всех любопытные «синьоры» более или менее уверенно сообщили, откуда они прибыли. Кстати, у всех имелись семьи, так что, скорее всего, резидентов из подземного мира среди них не было.

Дьюла сказал, что на западной базе по-прежнему никто не появлялся. Все. Желающие могли успокоиться и тешить себя надеждой, что мы отсидимся за глухо закрытой границей и благополучно доживем до самого конца света, не ввязываясь ни в какие разборки.

— Но это наши соседи, — сказал Андре, — и все их планы рассчитаны на то, чтобы использовать нас. Чего они хотят?

— Пожалуйста, ответьте, — повернулся я к Кроносу, которого упросили прийти на это мероприятие.

— Власти над миром. Абсолютной власти, — бесстрастно ответил Кронос.

— Откуда вам это известно? — спросила Кэт недоверчиво и встревоженно.

— Я был одним из них, — ответил Кронос тем же тоном. — Разве Иван тебе не рассказывал?

Иван рассказывал, вот слушала ли Кэт?..

— Я потому спросила, — Кэт, можно сказать, оправдывалась, — что… Альбер сказал мне однажды, что хотел бы покорить весь мир. Но я не стала принимать это всерьез.

— Наверно, он добавил, — улыбнулся Дьюла, — что покоренный мир он хочет положить к вашим ногам.

Кэт начала краснеть.

— Конечно, такие слова во всем мире воспринимаются как… э-э… поэтическое преувеличение, — примирительно заключил дон Пабло.

— Мне теперь кажется, что он заявил это всерьез, — мужественно сказала Кэт.

— Ну, тогда он может получить эту власть только с твоей помощью, — ответила ей Бет.

— Так что же им нужно здесь? — вернулся к основному вопросу Дьюла.

Я повторил примерно то же, что уже говорил ребятам на восьмом посту:

— Им нужна та сверхъестественная сила, которая действует в нашей стране. Тут возможны варианты. Во-первых, их устроит человек, который знает секреты здешней физики. Альбер спрашивал, ведутся ли у нас такие исследования. Но отрицать это не было смысла. Если бы не нормальная человеческая физика, никто, кроме вил, не мог бы обладать щитом. Сами они не знают этой физики, не представляют даже, к счастью, как может выглядеть щит.

— Почему ты так уверен? — вскинулась Кэт.

— Когда они оглушили в подвале гвардейца, с него не сняли ремень, а этому ремню ведь цены нет.

— Вообще-то, — проворчал Тим, — они, скорее, предположили, что у гвардейца нет никакого щита. Потому что вряд ли им пришло в голову, что он такой непроходимый идиот — связался с ними, не включив щита.

— Тоже верно, — согласился я. — И, кстати, тем лучше. Я-то боялся, что они узнают ребят именно по щитам, то есть по ремням.

— А так выходит, они знают нас в лицо? — обрадовался Дени.

— Да, вот такой ты популярный! — фыркнул Арве.

— Ладно, хватит! — прервал их Тим. — Это первый вариант: отловить одного из нас и заставить расколоться. Это мы уже проходили. А второй?

Я вздохнул, покосился на Кэт, на Бет и, наконец, выдавил из себя:

— Про другой говорить непедагогично. Ну да ладно… Вы обратили внимание: охотники не пытаются захватить никого из самих вил. Видимо, подозревают, что могущество вил огромно и непредсказуемо. С вилой опасно враждовать. Но предположим, что найдется авантюрист, который попытается подчинить вилу своей воле. Не знаю как. Гипнозом, шантажом, обманом.

— Ну, это должен быть отчаянный смельчак, — покачал головой дон Пабло.

— А чем он рискует? — спросил я. — Вот он взглянул на нас — и что? Что мы с ним сделаем, если вдруг уличим в таких проделках?

— Да ничего, — сказала Бет. — Выдворим из страны и закроем границу.

— Подумаешь, напугали! — кивнул Тим.

— А что ты предлагаешь? — тут же встрял Дени.

— Камень на шею — и в море, — неожиданно высказался Тонио.

Он сидел в весьма картинной позе, скрестив руки на груди и откинувшись на высокую спинку старинного не то кресла, не то стула — одного из двенадцати, стоявших вокруг овального стола с тонким инкрустированным орнаментом по краю столешницы. Я быстро переглянулся с Бет и с Андре — уж больно хороша картина. Тонио больше, чем кто-либо из присутствовавших мужчин, соответствовал величию интерьера. Да разве что дон Пабло еще вписывался более или менее адекватно. Все остальные были несколько не в стиле — кто больше, кто меньше, — включая Кроноса в его хипповатом прикиде. Кстати, именно Кронос отнесся к словам Тонио серьезно и с большим сочувствием. Глаза у него так и вспыхнули, когда он энергично покивал в ответ. Все остальные промолчали и перевели разговор в другое русло.

— Не знаю, для чего нужна была та дальняя база, — сказал Дьюла, — но для захвата «языка» она явно не годится. Слишком далеко от города. Возможно, в горах есть еще базы. Мы ведь больше пока не искали.

— И хорошо бы выяснить, куда ведет дорога от той, западной базы, — вступила в разговор Бет. — Давайте пошлем туда разведку, а я еще раз подниму границу. Мне очень интересно, — повернулась она к Кэт, — и хочется узнать, прежде чем мы уедем.

Кэт кивнула, слегка пожав плечами. Андре сказал, ни к кому особенно не обращаясь:

— Закроем мы границу или нет, только эти охотники — наша проблема и расхлебывать ее, в конце концов, все равно придется нам.

Никто не стал с ним спорить, и заседание закрыли. Итак, мы решили поискать тайные базы по маршруту ночного грузовика и посмотреть, что у нас творится на западной границе. Дело в том, что расстояние внутри страны никак не связано с расстояниями во внешнем мире. У нас между двумя дорогами, ведущими наружу, было несколько дней пути. Во внешнем мире те же две дороги могли находиться в пределах одной усадьбы, а могли и в разных странах. Эту логику никто пока еще не исследовал.

Бет открыла границу на те же пять минут. Разведчики вышли наружу и попали в густой туман — или в облако, что для зимы вполне естественно. Их никто не обстреливал и, возможно, даже не заметил, но и они ничего не смогли рассмотреть. Единственное, в чем они были уверены, так это в том, что не попали в тот же кратер, что в первый раз.

Мы еще раз посовещались с Дьюлой и решили до лета (до нашего с Бет возвращения) больше разведок не предпринимать. Кроме того, мы сняли пост с той дальней базы, попросив бдительного Стояна — того, кто первым ее обнаружил, — иногда заезжать на утес и поглядывать вокруг. Мы дали ему щит и научили, как закрыть в случае опасности всю его усадьбу. Еще один щит мы оставили ему для того, кто в случае опасности поедет к Дьюле вестником. Мы постарались внушить Стояну и его домочадцам, что эти волшебные ремни ни в коем случае не должны попасть в руки врагов. Он мрачно покивал и спросил:

— Они от королевы?

— Да.

— Понятно. Сохраним. Мне еще дед мой говорил, что у границы жить опасно. А я не верил. Мы всегда тут жили, спросите хоть у соседей, в деревне…

Вообще-то я уже осторожно спрашивал, но и без этого поверил Стояну. Дьюла со мной согласился. Мы с ним попали в те края ненадолго, через пространственный тоннель, и перед тем как возвращаться заехали на джипе на эту брошенную базу и еще раз осмотрели там все помещения. Меня сверлила какая-то скользкая мысль, которую я никак не мог ухватить. Мы обошли казармы (без запаха газа — или он выветрился?), гаражи, ангары.

— Это не здесь, — сказал я Дьюле. — База внизу, а если у них ход прорыт через границу, то выход должен быть выше, в горах. Тот люк, о котором говорил Кронос.

— Мало мы тебе люков нашли? — удивился Дьюла. — Ты же сам решил искать их в городе.

— Да, но в городе все люки новые, — поймал я, наконец, свою идею. — Им лет пять, не больше, ты же знаешь. А Кронос мог говорить лишь про старый люк.

Дьюла подозрительно оглянулся по сторонам и потащил меня к выходу с базы.

— Знаешь, не нравится мне здесь, — сказал он. — А найти люк, спрятанный в горах, — сам понимаешь, дело безнадежное.

Я предлагал взглянуть хотя бы на подножие утеса, с которого мы присматривали за базой, но уже начинало темнеть, и Дьюла только что не пинками и затрещинами погнал меня домой — чтобы Бет зря не волновались («бедная девочка, за что ей достался этот бессердечный безответственный тип?»).

На обратном пути я согласился с Дьюлой, что люк, припрятанный в горах, найти немыслимо сложно (тем более что мы сами не знаем, зачем он нам нужен), и потому главная наша надежда на здравомыслие Кэт. Если ее хватит на то, чтобы не открывать границу, хотя бы горную, до нашего возвращения, значит, есть шанс, что все обойдется.

С Кроносом я поговорил отдельно. Спросил еще раз о люке — он не смог ответить. О газе — он не знал про этот газ, но вспомнил, что вся их лаборатория работала в основном с газами. Я задал еще довольно длинный ряд специально сформулированных вопросов (не стоит приводить этот выматывающий диалог) и выяснил, что мир подземных обитателей — очень закрытый мир, отрезанный от мира внешнего, и там предпочитают пользоваться лишь своими достижениями — чужим не доверяют.

— Почему?

— Любое внешнее открытие может стать ключом к свободе для тех, кто заперт внизу.

— Они занимались гипнозом или разработкой психотропных препаратов?

— Психотропных — нет. О гипнозе я что-то знал еще тогда. В те годы это было модно, — вдруг улыбнулся Кронос.

— Как вы заставляли Кэт и Бет слушаться?

— Да как все взрослые управляются с детьми! Не знаю. В голову не приходило, что дети могут не послушаться.

— А сейчас вы могли бы справиться с Кэт?

— Не знаю. Вряд ли.

— Но, по крайней мере, вы можете за ней присматривать?

— Присматривать — да. Вот вмешаться…

— Но вы единственный, у кого есть право вмешаться.

— С чего бы? — удивился он.

— Вы ее вырастили. Она не может просто игнорировать то, что вы скажете. Наверное, фыркнет или огрызнется, но все равно прислушается.

— Хорошо. Я обещаю сделать все, что в моих силах, — заверил меня Кронос. А на прощанье проворчал: — От этих расспросов мне иногда снятся подземные лестницы. Будто я пытаюсь лезть по ним наверх, а меня норовят затолкать вниз.

После такого радужного разговора мне самому приснился небольшой кошмар, словно мне позвонил Альбер и голосом киношного злодея (к тому же со зловещим хохотом) спросил:

— Ты хочешь знать, зачем нам нужен газ? (ха-ха-ха). Мы накачиваем им тех, кто к нам попадает, и они летят вниз (ха-ха-ха), по трубам (ха-ха-ха), прямо в красные котлы.

Вот так-то!

И какое-то красное зарево не то в тяжелых облаках, не то в тумане. Хорошо, что я решил проснуться прежде, чем Альбер схватил меня за шиворот и потащил в свой ад.

Совещание с Ференцем в теплой мужской компании было недолгим, но, конечно, очень эмоциональным. Мы (дон Пабло, Дьюла, я) еще раз показали ему снимки и доходчиво объяснили, что один из наших соседей — враг. Хитрый, жестокий, беспощадный. Пока страной правят две вилы, этот враг только мелко озорует. Но когда Кэт останется одна, он может попытаться захватить страну.

Первое, что предложил Ференц, — а пусть бы Иван остался! Тогда враг побоится нападать. Я со всей мыслимой серьезностью ответил, что не имею права оставить королеву Бет: без меня она умрет (и это было правдой, как ни странно). Тогда Ференц сказал, что надо хорошенько патрулировать границу, и если пограничников не хватает, то можно, так и быть, бросить в дело гвардию. Мы с доном Пабло объяснили этому патриоту, что наша граница чрезвычайно велика и на нее не хватит и гвардии тоже. Тогда Ференц предложил вооружить и обучить основам военного дела все мужское население страны. Сказал бы мне кто-нибудь раньше, что я с сочувствием отнесусь к этой идее, — не поверил бы. Так вот, идея мне очень понравилась. Но мы никак не успевали ее осуществить, а потому я попросил Ференца охранять Кэт и столицу со всей мыслимой доблестью и бдительностью.

— И не бойтесь стрелять, если что, — добавил я напоследок, сам внутренне похолодев от своих слов.

Еще одно совещание я провел в Лэнде, уже почти перед самым отъездом. Мы собрались в комнате с очагом, пристроенной к домику Петера вместо террасы. Петер вырос убежденным травником. У него вся комната была увешана чем-то пахучим, ломким и шуршащим. Он получил диплом фармацевта, но сам пока лекарства не готовил — работал с одним древним старичком, который считал, что Петеру еще есть чему поучиться. Кстати, Петер близко к сердцу принял смерть лабораторных мышек и всю газовую эпопею. Он помогал Арве в опытах и с нетерпением ждал весны. Ходили сказки про какой-то «дышащий корень», который может излечить от самого тяжкого удушья. А к сказкам здесь всегда относились серьезно.

Зимой логово Петера было самым уютным местом в Лэнде, и там чаще всего собирались на посиделки. Мне на прощанье спели все, что я особенно любил. Потом Петер, глядя в огонь, сказал:

— Интересно, какими мы станем, когда вы вернетесь?

— Дени подрастет, — улыбнулся Андре. — А я закончу медальон и успокоюсь.

Последнее время он с этой работой просто не расставался. Сделал для нее пластмассовый футляр, спрятал в замшевый мешочек, повесил себе на шею и носил. Ехидные люди спрашивали, не оттягивает ли ему шею этот булыжник, на что Андре, естественно, отвечал (по-русски):

— Своя ноша не тянет.

Я напомнил ему, чтобы он не пропустил совместное цветение яблонь и нарциссов. Он кивнул.

— Я запишу где-нибудь на видном месте. Хотя я и так не забуду. А если что, Зденек мне напомнит.

— Конечно. Королевский заказ — дело святое, — тут же отозвался Зденек.

На прощанье я оставил им одно распоряжение и попросил выполнить его буквально. Если появится Альбер или откроется горная граница (Санька с Андре сделали прибор вроде Кроносова, который тоже автоматически отслеживал состояние границ), — так вот, в любом из этих случаев им следует закрыть Лэнд колпаком и сидеть в добровольном заточении, пока мы с Бет не вернемся.

— А как же Джейн и Петро? — спросил кто-то.

— Вызовите их и дайте дальний коридор. И попросите дона Пабло — или хоть Ференца, — чтобы их доставили к вам под охраной.

Джейн ничего не сказала. Она еще жила в Лэнде. Мы с Бет и ребятами должны были проводить ее к жениху, присутствовать на венчании, потом вернуться.

— Так нельзя всю жизнь, — сказала тихая Камилла.

— Конечно. Я надеюсь, что скоро мы с этим управимся, — ответил я, а остальные заверили, что как-нибудь переживут такое приключение, которого еще, может быть, и не будет.

Припомнили и разыграли вслух историю про семерых козлят, которым велено было запереться от волка, обещали не повторять их ошибок — на том все и кончилось.

Было еще объяснение с кафедрой (дубль два), которая (какое у них всех, кафедр, единодушие, однако!) почему-то рассчитывала, что во втором семестре удастся увеличить мне нагрузку, хотя я честно предупреждал об обратном. Мы нашли аспиранта с неплохими данными, и я еще передавал ему свою преподавательскую мудрость, а Бет усиленно консультировала Саньку.

Был еще сбор поклажи и раздумья Бет о том, что если взять с собой те вещи для младенца, которые сделала тут Милица, то дом (тот, что на Круге) может обидеться, а если не взять — обидится Милица.

— А дому можно как-то объяснить? — спросил я.

— Попробую, конечно. Он горячий, но отходчивый, — сказала Бет.

Что и как Бет внушала на прощанье Кэт — этого я не знаю. Но, наконец, январским утром мы в самом деле оседлали (то есть нам оседлали) двух очень покладистых лошадок, и мы по коридору, а потом знакомой мне тропой двинулись в путь.

В горах недавно выпал снег. Его было не очень много. Не так, чтобы нам сбиться с тропы или чтобы лошадям стало трудно пробираться в сугробах, а так, чтобы все выглядело праздничным. Мы одолели свой путь как-то уж очень быстро и к полудню оказались у входа в дом, немного заметенного свежим неглубоким сугробом.

Я с интересом обнаружил, что в доме для лошадей есть стойла, овес и всякая полезная всячина. Развел огонь и разобрал поклажу. Дом не обиделся на Милицино рукоделье, но тут же вывесил нам деревянную колыбель с шерстяной перинкой в одном из белых внутренних покоев. У меня создалось впечатление, что дом довольно явственно предложил:

— А почему бы вам не завести собаку?

Но я поостерегся обсуждать эту идею вслух. Вдруг Бет против собаки, а дом, едва услышит про нее, так сразу и подбросит нам какого-нибудь зверя? Да я и сам не был уверен, что нам сейчас так уж нужна собака.

Во внутренней долине тоже лежал снег, легкий и мягкий. Мне пришлось протаптывать дорожки для прогулок, каждый день заново, потому что стоило нам приехать, как начались большие снегопады, и скоро все подступы к дому замело. Лошадки наши тоже бегали по снегу. Им это почему-то нравилось. Мы с домом дружно делали нехитрые хозяйственные дела, а Бет нам улыбалась, и постепенно меня «отпустило». Я перестал ждать беды, дергаться, волноваться и за тех, кто внизу, и за Бет. Все шло само собой, естественно и просто, и дом даже не представлял себе, как много всего разного может быть неладно в этом мире. Придет весна, растает снег, родится наш малыш, старшие дети станут совсем взрослыми, а Кэт найдет своего принца. Почему бы и нет? В сказках так обычно и бывает.