- Опаздываешь. Сильно опаздываешь, - мрачно сказал ван Чех, когда я вбежала в ординаторскую.

- Двадцать минут всего, - оправдывалась я, прикидывая, что случилось с доктором.

- Треть часа, - назидательно сказал ван Чех и поднял палец вверх.

- Простите, пожалуйста, - фыркнула я.

- Да ладно, - усмехнулся доктор, - Ничего страшного. Никуда от тебя твои алкоголики не разбегутся.

Я села на стул, внимательно разглядывая доктора.

- Решила сделать мне бесконтактную лоботомию? - флегматично отозвался доктор. Я промолчала, не понимая пассажа.

- Ты так на меня смотришь, что либо мои лобные доли просто сами отвалятся, либо я загорюсь, - пояснил доктор, усмехнувшись.

- Просто вы сам какой-то не такой сегодня, - сказала я.

- А… так сны страшные мучают, - вздохнул доктор и потер лоб рукой.

- Расскажете?

- Тебе что и твоих алкоголиков мало?

- Одним больше, одним меньше, - сказала я и тут же осеклась под выразительным взглядом доктора.

Не успел ван Чех приступить к рассказу, как дверь открыла медсестра:

- Вальдемар, вас вызывает главврач, - сказала она и закрыла дверь.

- Ну, да… Естественно… День же не мог просто так начаться и кончится. Жить он без меня, что ли не может… - бурча, доктор ушел.

"Доктор ушел" сами по себе эти слова вместе не вязались. Но сегодня с ним все было не так. Он был уставший и замученный чем-то. Какая-то мысль гложет его. Я уже давно знала доктора и прекрасно понимала, что что-то случилось. Вряд ли дело касается семьи. Когда у доктора болеют дети, а иных проблем у него просто нет, он нарочито безмятежен. Сейчас речь, скорее всего, шла о его снах, о нем самом, возможно даже речь идет опять о Пограничье.

Как странно порой бывает: пока не имеешь о каком-то явлении ни малейшего понятия, то оно тебя и не беспокоит. Но стоит что-то о чем-то узнать, как наваливается куча проблем, а с ними новое познание, а с ним новые и новые проблемы. Просто порочный круг какой-то. Интересно, можно ли вообще закрыть пограничье, а вместе с этим и решить все наши проблемы?

Что мы знаем о нем? Это коллективное бессознательное всех в мире людей. Пространство вполне материальное, между миром нашим и миром двойников - Ка. Пространство населяют люди больные душой, так как воспринимают реальность под призмой Пограничья, находятся внутри него.

Попасть туда можно либо сойдя с ума, либо если сумасшедший, могущественный настолько, что может управлять пограничьем, перетащит тебя туда. Такие больные могут навещать жертв во сне, состоянии наиболее близком к пограничью у здорового человека. Эти могущественные психи, условно нами с доктором названы - Властелинами Пограничья.

Первой описала работу Пограничья Пенелопа ван Тащ, наставница доктора. С нее-то у нас и начались проблемы. Она была последней владычицей пограничья и с ее смертью больше никто, кроме ее мужа, пограничьем не владел. Так вот если можно что-то открыть, то, наверное, можно это и закрыть. Вопрос как. Пенелопа этим не интересовалась. У нее были совершенно другие планы, но об этом уже не раз было сказано.

Нужно будет обсудить эту с доктором проблему. Ведь сколько мы уже с ним наблюдаем пограничье, тот, кто хоть раз с ним связан, уже никогда не расстанется с этим местом. Как и тот, у кого хоть раз возникал психоз, дальше живет с возможностью нового рецидива.

А ведь есть еще такие непостижимые существа, как наши Ка, воспоминания, живущие в каждом человеке. Как показало последнее (нет, в случае с нами не последнее, а крайнее) приключение от того, как часто мы занимаемся нашими воспоминаниями, зависит их жизнь. Воспоминания могут путешествовать через Пограничье и, видимо, частенько снуют там. Ка могут пробираться в наш мир, как это было, а мы можем через пограничье пробираться к ним… Все взаимосвязано и проводником всех этих фантастических перемещений является пограничье.

Я отвлеклась от своих размышлений, когда взгляд упал на портрет доктора. Долго разглядывая рисунок, я не могла понять, а что же с ним не так. То мне казалось, что он выцвел, то, что доктор в нем как-то сместился. Наконец, вплотную подойдя к картине, я поняла: портрет не выцвел и не изменился, он был написан неизвестной мне краской. С Виктором я научилась отличать все возможные краски друг от друга. Я знала, что портрет Виктор писал маслом, но это было не масло и не акварель, и не гуашь, это было все, что угодно, но только не краски. Текстура и то, как ложился цвет были мне не знакомы.

- Что соскучилась и любуешься на моего двойника, пока меня нет, - голос доктора был еще менее бодрым.

- Нет. Вам не кажется, что с портретом что-то не так? - спросила я обернувшись.

Впервые я видела доктора как бы обесцвеченным, он был бледнее, копна черных волос теперь была будто углем раскрашена. На бледной коже ярко выделялась новая гордость доктора - усы. Голубые глаза доктора стали серыми, что-то было не так.

- Не до него сейчас, - доктор бросил шапочку на стол и плюхнулся в свое новое кресло. Он долго молчал, оперевшись носом об руки, скрепленные в замок.

- В общем, последние недели дорабатываем, девочка моя, - сказал ван Чех, гулким голосом.

- Что?! - сначала я подумала, что доктор шутит.

- Пожалуйста… Я слишком расстроен, чтобы повторять несколько раз. Мы с тобой дорабатываем здесь последние две недели. Это нам на то, чтобы подготовить дела к архивации и эпикризы больным, на терапию времени нет, только медикаменты. Да, рецепты тоже необходимо выписать.

- Но…

- Я знаю, что то, что мы даем, некоторым даже по рецепту не отпустят… Попьют пустырничек, ты же у нас была за травки и против всякой химии, радуйся, - бросил устало доктор.

- Что произошло? - оторопела я.

- Ты слышала что-то о постановлении 67/б12?

- Нет.

- Ну, да. Кроме фон Бохеля и меня, о нем мало кто слышал. Хотя я сам распространял упорные слухи о том, что скоро нашу лавочку прикроют. Но общественное мнение так и не готово оказалось, - скучным голосом начал доктор.

- Больницу закрывают? - в ужасе спросила я.

- Если бы, - усмехнулся доктор, - Все еще хуже, милая. Отрасль закрывают! Нашу отрасль… По всей стране приказ: в кратчайшие сроки прикрыть все отделения психиатрии, клиники неврозов, стационары принудительного лечения и прочее, что в народе зовется "психушки".

Больных распустить на амбулаторное лечение, всех врачей на деквалификацию с последующим переобучением на другую медицинскую специальность по желанию. Те, кто не захотят менять сферу деятельности, будут реквалифицированы по специальности и войдут в новую систему помощи душевнобольным.

- Ужас…

- Все гораздо хуже, чем ты думаешь, душа моя, - задушевно ответил доктор, - Что хотят сотворить: разрушить до основания систему, считающуюся прочной, а на ее месте возвести новую, - ван Чех выразительно посмотрел на меня.

- А как же больные?! - спросила я.

- Не знаю, - доктор пожал плечами нарочито небрежно.

- Они будут строить эту свою систему в течение двух лет. То есть, два года мои алкоголики будут пить и мучиться паранойей и фобиями. Два года наши бедные шизофреники будут тяготиться своим состоянием… Не дай бог у кого-то ремиссия сменится острым психозом, даже скорая к нему не поедет!

Но это цветочки. Всех маниаков, насильников, серийных убийц, бывших на принудительном лечении, тоже отпустят. Вот они-то как раз самая большая опасность.

Да, увидеть на улице больного душою человека неприятно. Только когда вас в подворотне ночью, а то и днем зажмет насильник с гипербулическим синдромом… Вот тут вы поймете, что лучше безобидный эксгибиционист в парке, чем маньяк с ножом в подъезде.

Нашел бы я того, кто продвинул это постановление… Ему бы не поздоровилось… Меня бы оправдали… Сто процентов… - доктор шлепнул широкой ладонью по столу.

- А как жить?! - уже чуть не плача спросила я.

- Ты у меня спрашиваешь? - усмехнулся доктор, - Хотя да, больше не у кого.

Предполагается, что мы получим единовременную выплату в размере нашей с тобой двухгодичной зарплаты. Но только при условии, что пройдем реквалификацию и останемся врачами-психиатрами.

- Бред.

- Шизофренический, я бы сказал, - уточнил доктор.

- А что с новой системой?!

- Кто знает? - помолчав, сказал доктор, - Мне предложили стать, так сказать, вольным каменщиком новой эпохи отечественной психиатрии. Я могу помочь создать более совершенную систему, но меня вполне устраивает то, что есть. Ввести бы еще электронную базу данных и электронные карты, а больше мне ничего не надо. Плюс ко всему, мой жизненный опыт подсказывает мне, что у них там, наверху, уже все готово, и я ничего не смогу изменить, а участвовать в балагане я не хочу. В результате света белого не взвидишь с ними, - доктор откинулся и покачался в кресле, задумчиво достал из стола коньяк из стола. Я, молча поняв намек, принесла рюмочки из шкафа.

Доктор аккуратно налил по глотку коньяка и посмотрел на меня.

- И?

- Что "И?"? - не поняла я.

- Чего как не родная, бери и пей.

Я взяла рюмочку в руку.

- За систему, не чокаясь, - мрачно сказал доктор, - она была не идеальна, но хороша. Лучшее - враг хорошего, я так думаю.

Ван Чех опрокинул в себя рюмку и крякнул.

- Чем тебе не нравится портрет? - послед пятиминутного исследования картины спросил доктор.

- С ним что-то не так… Я приведу как-нибудь Виктора, чтобы он посмотрел.

- А надо ли? Мы через портрет ходили, может он от этого… Я не вижу изменений, не морочь мне голову, - отмахнулся доктор и круто развернулся обратно ко мне, - Значит, что у нас есть. Две недели, что бы сдать документацию в архив и написать эпикризы. Терапия в это время по возможности. Но… Знаешь, при всем моем уважении к человеческой жизни… именно исходя из этого уважения, я бы их расстрелял… Отменить постановление я не могу, а пристрелить, чтобы больные не мучили ни себя, ни своих родственников, вполне в моих силах.

Я смотрела на ван Чеха оторопело. То ли коньяк так на него повлиял, то ли доктор шутил. Но на вид ван Чех был трезв и печален, а, следовательно, говорил серьезно.

- Доктор, - с укоризной сказала я.

- Главное, меня признают невменяемым, а посадить не смогут, - хохотнул ван Чех, - всю систему же распустили, следовательно, я останусь на воле.

Я все еще доктору не верила.

- Эй, Брижит, дитя мое, ты чего?! - доктор как-то хитро поставил свои соболиные брови домиком, от чего все лицо его приобрело умильное выражение, - Дитя мое, ты что и, правда, подумала, что я на такое способен?!

Доктор расхохотался. Я смутилась, ван Чех меня порядочно напугал.

- Брижит, девочка моя, я не такой зверь, каким кажусь! - в восторге сиял доктор, - И все же… Значит, ты занимаешься больными, готовишь их к выписке, даже самых тяжелых. Я мудрю здесь с бумажками.

- А почему я с больными? Я же уже не раз архивировала карты.

- Потому что, милая, будь любезна, получи бесценный опыт. На твоем счету еще ни одного эпикриза, - отрезал доктор, - А заархивировать карты не такое простое дело сейчас. Мы должны выпустить их всех в кратчайший срок здоровыми… Единовременно. Это основное условие.

- Но это же…

- Бред, я знаю. А посему вставай и дуй искать у шизофреников и алкоголиков признаки ремиссии. Давай, давай. Как ты это будешь делать - твои проблемы. У тебя лицензия есть и все такое, так что вперед и можно с песней.

Я поднялась нерешительно.

- Еще быстрее, - уже не отрываясь, от возникшей из ниоткуда стопки бумаг бормотал доктор, - Будут трудности, приходи, но не вздумай носиться сюда каждые пять минут.

- Как будто я сама не справлюсь, - обиделась я.

- Справишься, но кто тебя знает, мало ли ты вдруг соскучишься и станешь бегать ко мне каждые 5 минут, - подмигнул мне доктор. - Ну, все, Брижит, иди, дитя, иди.