По дороге домой, с работы, в автобусе я снова перечитала записочки.
И если бы можно было убить Бога,
То для этого не потребовалось бы слишком много,
Только нить шерстяная и кроткий взгляд,
За который иной глупец помочь был бы рад.
В любви всегда живешь, как на войне,
И в бочке пороха лежит непониманье,
Как искрой вспыхнет ненависть во мне,
Когда ты ревности достигнешь знанье.
Это не могли быть части одного стихотворения. Полноценные зарисовки, может быть куски из разных стихов. Но никак не единое произведение.
Значит, рассматривать их совместно не стоит.
Стих первый. Поймем, кто такой Бог, найдем ключ к пониманию. Кто может быть Богом, кого можно убить? Бог… как символ, всемогущий создатель. Некто, кто созидает и управляет. Убить Бога… Это же невозможно! А Автор твердит, что "не потребовалось бы слишком много". Нить шерстяная. Внутри все похолодело. Я привязывала шерстяную нитку к раме картины, когда шла в пограничье за Виктором.
Кукбара… Бог, которого мы убили…
И Пенелопу вместе с ней. А "глупец", это получается, доктор?
Но кто так осведомлен? Только участники истории, потому что больше никто не знал… Британия? К чему ей присылать мне стишки в стиле "я знаю, что вы сделали прошлым летом"?
Судя по общему оформлению, это делал кто-то кто и был в домике в мертвый сезон, и кто мог подложить мне бумажку в карман и на стол…
Кто у нас гениальный поэт? Ну, уж точно не я. И как быстро Виктор проникся логикой подложившего бумажки… И Виктор отсутствовал, пока мы втроем были в баре…
Но в халат… Халат я стирала и принесла из дома… Как ни силилась я вспомнить, как бумажка оказалась в кармане, мне не удавалось. Если предположить, что это Виктор, все объясняется. Один вопрос, и существенный: Зачем?
Но тогда не вписывается последний стих. Откуда бумажка с ним на моем столе? И надпись "Для Брижит Краус дер Сольц" наклеивали впопыхах, небрежно.
Она была в руках у доктора… И он мог подложить бумажки до того, как спуститься в бар. Он пришел позже меня в тот день.
Боже, да о чем я вообще думаю?! Виктор, ван Чех, будут подкладывать мне какие-то стишки дурацкие!
Я рассмеялась.
С другой стороны, мне не просто так тревожно. Я чую угрозу, а со времени той практики, о которой, не смотря ни на что я не жалею, ощущение грядущей бури у меня развилось сильно.
О чем второй стих? Пришлось вчитаться. Слова упорно теряли смысл. Наконец, я решила пойти от существительных. Стих, судя по всему, о любви и ревности. То есть, когда влюбленные не понимают друг друга, то теряется понимание, которое, как искра в бочке пороха… Разобрались… И надо же было так накрутить?
Ревность… Прошлый раз мы это уже проходили. Совсем недавние впечатления, когда Виктор с каменным лицом допрашивал меня, сидя на железном ящике, на балконе, кто лучше в постели: он или доктор?…
Кто так осведомлен о моей личной жизни? Кому известно все и зачем мне об этом напоминать? Только мы четверо можем знать… И то Британия не в счет, она не очень-то знает о том, что было со мной и Виктором…
Я сунула листки в карман и откинулась на спинку автобусного сиденья, взглянула в окно… волосы мои зашевелились. Я проехала аж три квартала от дома! На первой же остановке я сошла и пошла домой почему-то пешком. Доктор всегда говорил, что прогулка улучшает мозговую деятельность.
Если не они, то кто? А, может, они сговорились? У Виктора же была сверхценная идея, он же писал проклятья докторам? Может это психоз? Или моя паранойя? У меня разболелась голова.
Дома меня ждал неприятный сюрприз. Виктор был мрачен настолько, что мне на секунду показалось, что это и не Виктор вовсе.
- Милая, объясни, пожалуйста, что это такое? - отчеканил он.
В первой нашей комнате стоял шикарный букет, в незнакомой мне вазе.
- Ну… Букет… - ответила я.
- Я вижу, что не щенок Хаски… - отрезал Виктор, - Там записочка была… Стишки любовные.
- Я, честно, не знаю, что это…
Виктор сунул мне исписанную корявым почерком бумагу:
Мой быт, разрезан легкой рыжиной.
Небытия, порвав тугие ткани,
Я вышел в свет, со снятой пеленой,
И с глаз моих упало наказанье.
Мой мрак прорезан ярко-рыжим солнцем,
Но просьбу я имею не тая,
Не обнажай души своей пред агнцем,
Заколотым ножом у алтаря.
И помни лишь одно тебе порукой,
Лишь истина одна - невспомненный изъян,
Любовь не жизнь, моя любовь не мука,
Но от нее я, как от битвы пьян.
В любви всегда живешь, как на войне,
И в бочке пороха лежит непониманье,
Как искрой вспыхнет ненависть во мне,
Когда ты ревности достигнешь знанье.
Последняя строфа не слишком шла, но по мне не просто пробежали мурашки, а меня мелко затрясло, я стала оседать. Виктор подхватил меня. Я засунула руку в карман и будто бы выхватила листочки в последний момент. Бросила их на пол перед Виктором и заплакала.
***
Этот бред со стихами продолжался. Виктор внимательно прочел стихи, некоторые буквы отклеились, но он и так знал второй мой стишок.
- А я-то смотрю, что за странные стихи. Будто конец писан вперед начала, и весь стих подогнан…
- Только скажи честно, - взмолилась я, - Это же не ты пишешь эти стихи?
- Нет, конечно.
- А букет? Он был тут, когда ты пришел?
- Был… В том-то и дело. И вазы у нас такой нет… - Виктор меня обнял, - Прости, я больше так не буду. Я что-то совсем развинтился… Прости…
- Ну, что теперь, - я гладила его по светлой, но несколько дурной голове.
- Позвони ван Чеху, мне кажется, он должен знать, что у нас тут происходит…
- Не стоит. У него и так своих забот невпроворот…
- Завтра на работе скажи…
- Скажу…
Утром следующего дня нас с Виктором ждал шок. Хотя утречко было прелестным, наверное, чтобы окончательно нас добить.
Пока я готовила завтрак и наслаждалась ярким солнышком и свежими весенними запахами, Виктор разбирал свои нотные рукописи, сегодня он шел на собеседование. Спустя долгое время, какой-то его знакомый, снова пригласил моего возлюбленного писать музыку к кинофильму. Виктор сильно волновался, отбирал лучшее из последнего написанного им.
- Бри, я вчера положил эти твои листочки на шкаф, ты не забирала? - чуть лохматая его голова высунулась в кухню.
- Нет. К незнакомым листочкам теперь близко не подойду, - ответила я.
Наши взгляды встретились. Виктор смотрел на меня круглыми перепуганными глазами, я заразилась его нервным испугом. Возлюбленный мой сделал несколько больших шагов и сел за стол, оперся локтями о крышку стола и сжал ладонями виски. Взгляд был направлен строго перед ним на красное яблоко, напечатанное на клеенке.
- Ты пугаешь меня! - сказала я, не отрываясь от приготовления завтрака.
- Я сам себя только что напугал, - усмехнулся он.
- Рассказывай, - уловила я себя не нотках доктора, даже руку бы на отсечение положила, что сейчас прищурилась, как он.
- Мне сегодня снится сон, - Виктор приободрился и сел совсем, как на приеме, - Что к нам в квартиру пришел мужчина, и забрал листочки со шкафа. Я как будто проснулся и видел его сквозь сон. Утром болела голова, ну, ты помнишь, а потом замотался и только сейчас вспомнил. Я подумал эти стихи попробовать положить на музыку, а их нет…
- Вот тебе всякую ересь на музыку класть…
- Стихи-то ничего. Могла бы песня получиться, - Виктор тряхнул светлыми волосами.
- А как выглядел этот мужик?
- Я не помню, в этом дело. Я лица не видел, только руки. Ну, мощный такой дядька, меня пониже, но мышечной массой не обделен. И кулон у него на шее… Точно, кулон был, - Виктор болезненно оживился.
- Успокойся, радость моя. Какой был кулон? - тихо спросила я, садясь напротив.
Виктор бледнел и ежился от воспоминаний.
- Паук, - тихо сказал он.
- Чего?
Виктор резко встал и пошел в спальню. Я бросилась за ним. Он потрошил свой рюкзак.
- Ну, где ты, где? - шептал он, - Нет, - Виктор растерянно смотрел на меня.
- Чего нет, объясни толком? А то я буду думать, что у нас с тобой на двоих одно обострение!
- Я купил тебе кулон… - краснея, отвечал Виктор, - Ну, просто хотел подарить, скоро ведь уже два года, как мы победили Кукбару. Для доктора я приготовил сюрприз, а тебе кулон нашел… случайно…
- Ты не сбивайся с мысли.
- Заметный такой кулон, с камнем… Паук в центре паутины… Тебе, как победительнице пауков… Так бездарно посеял, - Виктор был очень расстроен, - Я, конечно, понимаю, что ужасно глупо это, но может тот мужик его унес. Я же с цепочкой вместе купил… А… Черт…
- Так вот куда заначка ушла… - улыбнулась я.
- Если честно, да. Еще на струны… - смущаясь, сказал Виктор.
Я обняла его со спины.
- Ничего страшного, родной. А знаешь, я тоже думаю, что кулон мужик забрал. Это многое бы объясняло.
- Не издевайся, пожалуйста, и так над больными смеяться грех.
- А где ты тут больных нашел? Больные все по больницам, - рассмеялась я, хотя на душе скребли кошки, - Этот человек связан с Кукбарой. Я помню из рассказов доктора, что к Пенелопе Андрес тоже во снах сначала приходил. А поскольку ты у нас слегка… ну, ты сам знаешь, бывает, проваливаешься, куда не надо… Может тебя специально использовали, чтобы злоумышленник мог показаться, чтобы я, таким образом, узнала о нем?
- Может и так, - Виктор повеселел, но не сильно, - Со следующего заработка я тебе обязательно куплю такой же, или похожий… - он поднялся, - Мне уже пора…
- Поешь.
- Нет времени, я бумаги не все собрал… Все эти листки чертовы! - Виктор засуетился и засобирался, через пятнадцать минут я пожелала ему удачи и закрыла за ним дверь.
Подозрение мое крепло. Оставалось понять, зачем это Виктору? Очередной психоз? Хочет, чтобы я бросила работу? Не понятно…