Я будто бы не засыпала. Под ногами мелькал песок дорожки, на дорожке лежали палые желтые листья, они мелькали в странной чехарде. Ног я не чувствовала под собой, куда я шла?! Это не важно, волновало меня другое, тот ли сон я вижу?! Может быть, это просто другой сон, это не пограничье, а просто какой-то другой обычный сон.

Я подняла глаза вверх и быстро успокоилась, не бывает такого неба в нашем мире. Угольное небо, черное с серым ночное небо, с точечками маленьких желтых звезд. Рваные облачка тонкой серой ватой лежали на поверхности неба, только если у него была поверхность, бездонное, черное небо. Я протянула руку, казалось, коснешься, и на кончиках пальцев останется черная краска, шершавая, как уголь, ее легко стряхнуть. Пальцы были чисты. Не доросла еще, мала. Руки мои вернули меня в реальность, я огляделась, глухой переулок, неподалеку канал, туда-то мне и надо. Я поняла, что мне легче управлять телом, говорить пока не приходилось, значит, это тот он, нужный. Я затолкала себя подальше, в любой момент готовая взять управление в свои руки. Я отпустила вожжи.

Она шла быстрым шагом к каналу. Вглядывалась во тьму, разбавленную желтыми холеричными пятнами фонарей. Во тьме никого не было. То есть совсем никого, ни ИХ, ни кого-либо еще. Это нервировало. Из черноты переулка в фонарный свет спокойно вышла Его фигура.

"Слава Богу! Ничего не сорвется". Она подошла к нему и ласково обняла, дрожь скрыть не смогла.

— Замерзла?! — спросил он, его голубые глаза тревожно рассматривали ее.

— Да, — ответила она.

Он быстро снял с плеч пиджак и накинул на нее.

— Я так и не понял, почему здесь и в такое время, ночь на дворе.

— Ты сам говорил, что любишь погулять ночью у воды.

— Здесь очень глухое место.

"Чертовски бдителен! Сколько еще месяцев надо, чтобы он начал верить?!"

В темноте она заметила несколько фигур, а именно три: два дюжих костолома и высокий тонкий силуэт. Она прижалась к его плечу и нежно что-то прожурчала на ухо. Он ничего не слышал. Вот оно, то, к чему она его вела, а он повелс, трижды кретин. Хотя, как знать, смерть иногда лучшее средство от всех болезней и невзгод. Раз и тебя уже ничто не беспокоит. Должно быть это даже не больно. Но… как он ни уговаривал себя, уммрать все равно не хотелось, и эта рыжая совершенно ни при чем, она так, довесок к его никчемному существованию. Жить хотелось. Просто хотелось жить. В конце концов, никто не принуждает его сию секунду вставать, раздирать на груди рубашку и чертить мишень для выстрела. Если и отдавать свою шкуру, то так, чтобы с этой охоты охотник ушел сам едва живой. Адреналин бурлил кровь, хотелось напоследок бравады, безрассудства, может быть даже и безумия, хотя последнего было и так предостаточно.

Молодчики перегородили узкую улочку. Она сделала вид, что испугалась и прижалась к спутнику всем телом.

Она действительно испугалась, потому что в свете желтого фонаря, глаза сообщника казались еще более холодными и неестественно зелеными. Спутники его были мерзкими жлобами, у каждого из которых вместо подбородка было по кирпичу.

— Разрешите вашу даму? — елейно с тонкой улыбочкой сказал сообщник.

Она удивилась, как ему удается из своих пухлых губ мастерить такие интересные тонкие улыбочки.

— Это с какой такой радости? — он прекрасно понял их игру и согласился на участие в ней, приобняв свою "даму", чтобы потом, если представится возможность толкнуть ее на пули. В конце концов, она тоже с ним не особо церемонилась и миндальничала, когда требовала встречи здесь. Так нагло с ее строны, вот пусть и получет теперь по заслугам.

Костолому пальнули в воздух. Он вздрогнул, оказывается к пальбе он был совершенно не готов. Дым от револьверов пах порохом, мерзкий запах. Костоломы стали палить в воздух, хаотично. Зачем? Наверное, чтобы потом, когда завтра его найдут застреленным, жители домов могли показать, что была пальба, а его выставят или прохожим, или одним и участников. Грубо, некрасиво.

Сообщник стоял и курил, хитро с прищуром глядя на них. Сколько пафоса, грубая игра, очень грубая.

— Будем так стоять и палить? — не выдержал он.

— Будем, — усмехнулся сообщник, — а куда ты денешься?

— Хочешь даму? Забирай, — он толкнул ее вперед. Она тоненькая невысокая полетела на одного и костоломов и сшибла его с ног. Костолом грубо скинул ее с себя.

— Пли! — залихватски крикнул сообщник, нисколько не беспокоясь, услышат его или нет в окнах домов.

Он подбежал к ярко-горевшей вывеске аптеки, там внутри горел свет. Они не посмеют убить его при свидетеле. Он стал дергать дверь, она была заперта. Пуля просвистела и шлепнулась о стену. Промах. Но если он так и будет стоять, они очень скоро попадут, он рванул к открытому окну, первый этаж, без сомнения он быстро в него залезет, а там спасение, телефон, полиция, служба собственной безопасности банка… А, черт, лучше СоБеБ, чем эти. Пули шлепались об стену, высвистывая даже какой-то мотив. Он уцепился за подоконник, стал подтягиваться, как три пули разом вошли в него, одна в раздровила позвоночное тело, вторая пробила колено и застряла в чашечке, третья навылет, в селезенку, смертельно.

Он отцепил руки и безжизненным куском мяса, упал на мостовую. Те боли, которые он испытывал, казались ему раем по сравнению с тем, что предстаяло, умирать он будет медленно, от потери крови. Впрочем, и болей-то особых нет, шок мешает прочувствовать все ощущения.

Он видел, как к нему подходят все четверо. Она опиралась на руку сообщника, в ручке у нее был револьвер, на руке перчатка. Сообщник присел рядом с умирающим и закурил снова.

— Ну, что? Умираешь? — с легкой улыбкой спросил он, знал что обреченный на смерть вряд ли ему ответит, только мычать и стонать может, не больше, — Умирай, ты заслужил. Сколько пуль? А, не важно, Сколько ни есть, все твои.

Сообщник не церемонясь, стал осматривать тело умирающего.

— Ох, в селезенку. Красивый фонтан. Отойдите на шаг, не-то он вас забрызгает. Я-то ладно сожгем рубашку. Хотя жаль, любимая рубашка.

Ладно, лежи, дорогой, отдыхай. Мы не будем тебя добивать, ты ведь и правда нам дорог… Очень дорого ты нам обошелся.

Как человек привыкший делать грязную работу, более того, любивший делать ее, он встал отряхнул руки и снова тонко улыбнулся.

— Дай сюда револьвер? — сказал он одному из костоломов. Тот послушно отдал ему револьвер. Раздался выстрел. Снова тревожно запахло порохом и кровью. Она едва успела отскочить, чтобы фонтан из черепа второго костолома не попал на нее, хорошо, что она была укрыта чужим пиджаком, кровь осела на нем.

Первый развернулся и уже занес над ним руку, чтобы ударить, она оказалась проворнее. Недавром училась стрелять, пуля в висок попала точно, в самый центр височной кости.

— Спасибо, — улыбнулся он. Взял у нее револьвер и вложил в руку первому костолому, свой револьвер вложил в руку умирающего, который мало уже, что соображал.

— Идем, — сказал он ей, делая последнюю затяжку, — А, стоп, забыл. Он вставил свой бычок в рот одному из только что убитых костоломов, — Так живописнее, — рассмеялся он.

Они пошли вперед в темноту.

Что я наделала?! Я очнулась, как от дурного сна. Я все еще была в ее теле. Но, что я наделала. Я должна была спасти его, а не помогать этому мерзкому Не-Виктору с холодными глазами и улыбкой ядовитой змеи.

Теперь все пропало, пропало. Я билась головой о стенки собственного черепа. Истерика, паника — они завладели мною. Жить теперь зная, что почти своими руками убила доктора. Я не выживу, так нельзя!

Я развернула ее голову назад и увидела сцену, убившую меня наповал. И окна вытянулись длинные руки, как шланги они спустились из окна и подхватили того, кто лежал на мостовой и умирал.

— Не оглядывайся, этого никогда нельзя делать, когда уходишь с места, — педантично заметил он.

— Она обернулась и прижалась у нему. Я снова отпустила вожжи, это было важно, она видела тоже, что и я. И ей казалось, это просто глюк, невозможны такие руки, что-то не так, что-то рушится, предчувствовала она. Хотелось еще раз обернуться, но нельзя: он запретил. Они свернули за угол, теперь оборачиваться уже нет смысла.

Он дошел до мусорного ящика, снял рубашку.

— Пиджак давай, — сказал он.

Она подала пиджак, он бросил его в мусорку следом за рубашкой. Наклонился куда-то и из темноты достал канистру, открыл вылил содержимое: керосин. Поджег. Протянул руку к ней, щурясь на огонь, обнял ее, повернулся, посмотрел на нее, как смотрят на любимцев, типа кроликов или кошек. Поцеловал, кровь на губах, чья кровь?! Не важно. Она быстро успокоилась, только чертовы руки не давали покоя.

— Окно было открыто. Ты не видел? Там никого не было?

Он задумался, даже холодный пот выступил на его лбу.

— Знаешь, там спал врач. Или фармацевт, я не знаю кто он там, ну, кто-то в белом халате. Там бутылок целая орда стояла, он пьян. Вернемся?

— Нет, возвращаться примет дурная, — я изо всех сил напряглась, чтобы направить поток ее мыслей в нужное нам русло. Она успокоилась, игра больного воображения, этот нелепый страх, что все рушится, это просто нервное.

— Вот и умница, — он легко слепнул ее по заду. Меня затошнило, — самолет утром. Сейчас пойдем ко тебе.

Они пошли по переулку вперед, на одном из углов из распахнутого окна несся какой-то разъяренный вальс. Она посмотрела в это окно, на подоконнике стоял граммофон.

— Он дома, — сказал он, — зайдем, — и потащил ее в подъезд.

Прокравшись по лестнице, они оказались возле старой двери, сквозь доски, которой была видна маленькая комнатка.

— Смотри, — шепнул он.

Она прильнула глазом к щелке, я с любопытством наблюдала, тоже, что и она. За столом сидел мужчина, в руках у него было не то перо, не то какая-то причудливая ручка. Тушью он вырисовывал на листках бабочек. Все стены были в этих монохромных бабочках. Кроме стола, лампы, кипы бумаг и стула, разумеется граммофона на подоконнике — ничего в комнате не было. Даже кровати. Я долго наблюдала за странным человеком, если следовать уже принятой классификации это был Не-Серцет. Здесь вообще все были не те. Внешне близнецы-братья, внутреннее наполнение совсем иное. Здесь Не-Серцет больше напоминал психа нежели в палате, эдакий маниак-энтомолог, предстал передо мной.

— Кто это? — она повернулась и посмотрела в его холодные узкие зеленые глаза.

— Заказчик. Он и есть. Ты же хотела его видеть?

— Но никогда не просила об этом.

— Я для того, чтобы угадывать твои желания, — таинственно произнес он и пронзительно посмотрел на нее, словно подозревал о моем существовании и пытался меня рассмотреть. Я забилась в самый дальний уголочек, неизвестно, что этот жуткий тип может сотворить. Когда ему надоего проводить рентген ее головного мога, он погасил свой особенный взгляд и усмехнулся. Она слегка дернулась, такой доброй и теплой усмешки она от него не ожидала.

За дверью раздался скрип отодвигаемого стула, они вскочили и побежали вниз, как два нашкодивших школьника.

Внизу они оглянулись на орущий граммофон. Она вдруг рассмеялась, он схватил ее за руку и побежал вперед в ночь, радуясь, как ребенок. Убийцы, радовались, как дети, бежали вперед в ночь, как будто там ждало их счастье и они предчувствовали его, были в нем уверены. И этот мерзацец с холодными зелеными глазами и эта сероглазая певичка с рыжими волосами любили друг друга.