"Я помню все, но все не точно,

Я вытираю слезы и точу перо!"

(гр. Ундервуд "Черный Пьеро")

 

Глава 1. Да здравствует чистый и светлый разум!

День, начатый в половину четвертого утра, можно считать оконченным, как только ты встал. Почему? Все очень просто. Ты его проспишь. И если в свое время ненавистный мне паровозик из Ромашково боялся пропустить лето, то сейчас его паровая душа была бы в шоке — проспать целый день, какая непозволительная роскошь!

У меня же такая роскошь ежедневна. С того мутного сентября прошла вся осень и вся зима, прошел даже первый месяц весны и несколько первых дней апреля. И почти год, а может быть и год с того времени, как на меня свалился Комрад. Где он сейчас? Хоть бы не сбылось мое проклятье. Из больницы, точнее из дома скорби, меня выпустили неделю назад и вот каждый день я ждала Его, но он не приходил.

Дела мои были не то чтобы плохи, но с работы меня попросили, как только узнали где я провалялась почти пол года, да и эпикриз с пометкой: "возможны рецидивы" тоже поспособствовал.

Логично полагая, что мне никто не поверит, я рассказывала свою историю врачам просто потому, что не с кем было поговорить, а поговорить надо было. Меня поили таблетками причем так интенсивно, что более менее связно я помню только февраль и март. До этого пустота! Что было? А какая разница. Его-то уже не было…

Обидно! Самое обидное, что я сама во всем виновата: кто же придумывает мужчину мечты с таким потенциалом, что одной женщины ему мало?! Дуреха!

Врачам, однако, я нравилась. Такого специфического бреда они не слышали. Ко мне даже водили студентов психиаторов, что-то на мне показывали. Я была не против. И кстати, надо ли упоминать, что издательство, которое взялось за напечатание романов о Тау, отказалось от выпуска книг. Оно не развалилось, не лопнуло, даже издатель не лежал со мной в одной палате, они просто отказались печатать романы. Добила мотивация: "Вы же сами понимаете, почему?"

А я не понимаю. Почему? Действительно, ПОЧЕМУ? За что? Если автор и безумен (а мы то знаем, что он безумен, даже если вовсе и не безумен), то за что страдает его детище, возможно, главное в жизни?!

Итак, на сегодняшний день я имела: выписку с пометкой "возможны рецидивы", какую-то бумажку о том, что я обязана проходить обследование каждые три месяца в районном психдиспансере, ибо поставлена на учет. У меня не было работы, знакомых (психи фатально одиноки, никто не хочет с ними дружить), почти не было денег. Еще у меня были сигареты (я курила их с тройным удовольствием, так как в психушке курить не давали) и херес. Хересу было много: мамины запасы. Кстати о маме. Ее тоже не было, она куда-то резко испарилась, как только "коханну доцу" забрали врачи. Всегда так. Обидно.

Херес пился осторожно, но легко и систематически. Не помогли мне ваши шаманские пляски, дорогой товарищ доктор Палашкевич. В больнице меня ежедневно допрашивали, и когда выяснилось, что в критической ситуации (а критические ситуации у меня каждый день, если не чаще) я прикладываюсь к бутылочке хереса, то за меня тут же взялся приятный доктор-нарколог Палашкевич. Крайне приятный и положительный товарищ, он что-то чуть ли не с бубуном выплясывал вокруг меня, путем психоанализа пытался излечить меня от ужасной тяги к спиртному. А мне-то что? Он не смотрел на меня, как на любопытного психа, я даже ему нравилась, кажется, и мне было приятно с ним поболтать.

Итак, вечером пятого апреля я выпивала херес за здоровье и долголетие товарища Палашкевича. Предавалась воспоминаниям, от которых, честно говоря, было не по себе. За окном накрапывал дождик, вечер был похож на густой кисель: тягучий, нескончаемый и противный. В такие вечера мне всегда хорошо писалось о Тау. В такие вечера я им жила. Интересно, а Тау еще жив? Я пошла в спальню и взяла ноутбук. Открыла папку с романами о Тау и стала читать. Было невыносимо. То, что раньше спасало, теперь выворачивало на изнанку и рвало на лоскуты. Не долго думая, я нашла выход из ситуации. Файл был закрыт и удален.

В следующую секунду мне стало ТАК плохо, как никогда еще не было. Я не могла понять: это боль душевная или физическая, стало дурно до потери сознания. Я попыталась встать, налить себе воды, но упала. Мне казалось, что я ползу. Не знаю, что было на самом деле, но корежило меня вполне серьезно. Когда в больнице у меня было время, я читала брошюры про наркоманов, чтобы не потерять хватку, редактировала их в зависимоти от жанра. У меня были брошуюры про наркоманов в стиле любовного романа, фантастики, фэнтези, бытового романа, постмодернистские, классические, детективные, в общем на любой вкус. Я много читала о ломке, и вот это состояние было очень похоже на то, что описывали в брошюрах. Только червей под кожей мне не доводилось ощущать (а все волшебные таблетки моего психиатора, их я принимала систематически, почти как херес). Проклинать себя мне было ни к чему, я только мысленно досадовала на то, что имею крепкую нервную систему, не склонную к обморокам. Что-то, а этот женский друг был как нельзя кстати. Сколько я так провалялась я не знаю, какой тут может быть счет времени?! Но нервная моя система надо мною сжалилась и вырубила сознание, чтобы его не слишком перегружать неприятным.

 

Глава 2. Безумие, здрассти!

Я плыла по мутной реке. Ее нельзя было назвать рекой боли, потому что болело где-то слева и не у меня. Боль была скорее звуком (света тут не было), чем физическим ощущением и воспринимала я ее, что подозрительно не ушами, а кожей. Это было что-то вроде раздражающего зуда или неприятной вибрации. Было до одури неприятно и хотелось курить. Я осознавала, что являюсь частью чего-то большого, даже нет, огромного. Точнее безразмерного, то есть настолько большого, что мерить его бесполезно.

— Ну, и что? — спросил меня чей-то голос, очень похожий на женский.

— А что? — спросила я, скорее подумав, чем сказав. У меня как-то дифицитно было с органами артикуляции.

— Не вежливо отвечать вопросом на вопрос.

— Не вежливо спрашивать так, что собеседник не понимает о чем речь, и потом: вы не поздоровались и не представились! — обиделась я.

— Хорошо, начнем с начала. Здравствуйте, Я — наша Вселенная, как вы себя чувствуете? Так лучше?

— Мрак! — честно ответила я, — Как ты можешь говорить?

— У себя дома могу позволить все, что угодно!

— Но я сейчас у себя дома! — пыталась протестовать я.

— Ты сейчас у меня дома. Все, кто падает в обморок попадают ко мне домой, — пояснила Вселенная.

— Так что ты хотела узнать? — спросила я.

— Я хотела узнать зачем ты сходишь с ума?

— Вот те раз! — удивилась я.

— Вот те два! — я ощутила тошнотворный поворот со спины на живот.

— Нет, это не смешно! — протестовала я, — Человек не может знать зачем он сходит с ума, он просто с него сходит и все!

— Может и знает, и вообще. У тебя очень ответственная миссия. Сумасшедший Демиург — это нонсанс. Ты не имеешь права на сумасшествие!

— Чего?!

— Что ты такая тупая! — разворчалась Вселенная, — Ты прокляла Комрада, на нем, можно сказать, мир держался, он умер. А теперь Тау настолько плохо, что у тебя два выхода: либо добить доходягу, либо спасти. Советую второй вариант.

— Почему? — весть о смерти Комрада совсем на мне не отразилась: ну, умер и умер, с кем не бывает.

— Погибнет Тау — умрешь сама! — улыбнулась Вселенная. Улыбки я не видела, но было и без того жутковато.

— Значит, я схожу с ума потому что Тау плохо?

— По мне они там все психи конченные, но, по сути, ты права. Точнее, ты сходишь с ума, чтобы Тау было плохо. Демиург создавший мир, все равно, что беременная самка, которой не суждено разродиться: плохо тебе — еще хуже миру, плохо миру — и тебе хуже.

Они там теорию создали, мол Вселенная может перенаселиться и убивать миры. Я-то могу, но убиваю тех, кто отжил, а Тау мир молодой, зачем ему умирать?! Молодым умирать конечно выгодно, но не весело. И раз уж ты ко мне попала, я тебя прошу спаси Тау.

— Тебе от этого какая выгода? — удивилась я.

— Вот чудная, — Вселенная усмехнулась, — тебе никогда не приходилось жить с дыркой в теле?!

— Нет!

— Вот поэтому тебе и не понять почему!

— Понятно.

— Ни черта тебе не понятно, не прикидывайся.

— А как мне спасти Тау? — спросила я.

— Ну, это твой мир, тебе виднее, как его спасать. Но я могу дать тебе направляющий пинок.

— Дай, пожалуйста, — как-то само вырвалось.

Пинок Вслеленной похож… на полет в космос без скафандра, корабля и проч., на сверхзвуковой скорости. Ты летишь куда-то вверх в пустоту. Воздух, как нождачка — дышать ты не можешь. Кожу с тебя содрало еще на первой сотне метров. В общем сказка!

Страшная такая сказка для начинающих психов. Во время полета приходили глупые мысли, что-то вроде: "Вот и скраб для лица больше не нужен, все лишняя экономия".

При таком кошмарном полете, все же как-то задумываешься: каким же тогда должно быть приземление? И оно наступило: я перышком приземлилась, и тут же перестала что-либо соображать, воспринимать и чувствовать, меня словно выключили из розетки.

 

Глава 3. Пропажа

Тамареск Патанда проснулся утром восьмого Таукина в собственной квартире в Пратке на площади Йодрика Скрипки. Точнее Тамареск думал так, пока не выглянул из окна.

Напротив его окна всегда висела медная начищенная до блеска табличка о том, что где-то вот тут на углу ударился головой Йодрик Скрипка и сочинил свою скандальную песню.

Тамареск, потягиваясь и почесываясь, выглянул в окно, чтобы как всегда взгляд его упал на набившую оскомину табличку. Взгляд его упал, и вдруг бешенно заметался: таблички не было и в помине. Тамареска дернуло. А где табличка? А какая это вообще площадь? И, кажется, здесь еще должен быть фонтан, который изображал какого-то человека. Тамареск старался припомнить имя, но никак не мог этого сделать. Что-то очень важное забылось, стерлось, исчезло из его памяти.

Господин Патанда, уже крупный библиотекарь, издатель и книгочей (он сильно поднялся за год с лишним) оделся в то, что было почище и занимало верхние слои на полу, спустился вниз на площадь. Когда он вышел из дома, то вокруг фонтана (который почему-то начал растворяться) уже собрались люди, и люди эти гадали: а что же за фонтан тут стоит и в честь кого?

Многие уже сделали вывод, что мэр Пратки настолько обнаглел, что ставит фонтаны первому встречному. Тамареск молчал, слушал и разглядывал фонтан: лицо человека ему были определенно знакомо, но вспомнить его он не мог.

— Простите, а, вы не подскажете, в честь кого назвали эту площадь? — спросил Тамареск у какого-то человека.

— Не подскажу, — раздраженно ответил он, — Представьте себе, какая наглость! Я живу здесь уже более двадцати лет, а они так и не смогли придумать название для этой площади!

Тамареск посмотрел еще раз на фонтан, моргнул, а когда снова открыл глаза, то фонтана уже не было. Патанда был удивлен и сбит с толку.

— Скажите, а фонтана тут никогда не было? — спросил Тамареск у того же гражданина.

— Не было, — фыркнул гражданин.

— А мне показалось, что был, — ошарашенно пробормотал Тамареск, и вдруг обнаружил, что находится чуть ли не в эпицентре конфликта, между теми, кто помнит, что фонтан был и теми, кто считал, что фонтана никогда не было.

Конфликт имел лавиноподобный характер и через пять минут развился до потасовки, через десять минут это уже был уличный бой с применением холодного оружия и подручных тяжелых предметов. За этим Тамареск наблюдал уже из своего окна. Вскоре прибыла полиция и попыталась угомонить драчунов, но драчуны объединились и погнали полицию по улицам Пратки вплоть до Ратуши, где всех уже встретила королева (крайне обеспокоенная), премьер-министр и президент. Они остановили толпу.

— Что за беспорядок? — спросил президент.

— Почему не названа площадь в центре Пратки?! Почему пропал фонтан на площади?! — и другие странные вопросы посыпались на властьимущих. Властьимущие призадумались.

Где-то слева прогремели фанфары. Народ, в едином порыве пал ниц: так бывало свегда, когда к месту большого скопления толпы прибывал архиепископ Пратский — Эток. Толпа падала как-то самопроизвольно, Эток никогда никого не принуждал себе поклоняться, но народ падал, видимо, из-за избытка благоговения.

— Что случилось, дети мои? — спросил Эток.

Кто-то посмелее изложил суть дела. Эток подумал, потом махнул хвостом по подушке, на которой его всегда носили носильщики.

— Это происки страшного Врага! — резюмировал он.

Из дальнего угла послышался легкий смешок. Эток посмотрел в ту сторону и увидел там Гая, Тамареска и Михаса: они были единственными, кто не пал ниц. Эток бросил в их сторону испепеляющий взгляд. Друзья стали корчиться от беззвучного и безудержного смеха.

— Врага?! — чувствуя, что начинает седеть, спросил президент.

— Да, Врага, — спокойно ответил Этого подмигивая левым глазом.

— Ах, Врага, — облегченно протянул премьер-министр и толкнул президента в бок локтем.

— Нам надо объединиться перед лицом Врага! — начал президент так, как будто отвечал на уроке известный ему материал, — Не время дремать, ведь Враг тоже не дремлет! Идите домой и предоставьте нам возможность бороться с ним. Но будьте бдительны, ибо в любой момент нам может понадобиться ваша помощь!!!

Пратские жители разошлись, но все, как один страдали от мучительного, как легкая головная боль, раздвоения личности. Оно, как простуда или грипп, передавалось от одного жителя другому. Симптомы были едины: головокружение и ощущение некой раздробленности головных полушарий: левое твердило, что точно помнит, что табличка с названием площади была и фонтан тоже, легкомысленное правое доказывало, что это все проблемы памяти, а не коры и думать об этом нечего: было не было, какая разница? К чему вообще все эти условности?! Никто же не беспокоится о том, что деньги в кошельке вчера были, а сегодня их уже нет! Хотя тоже загадка загадок: куда они делись?!

— И что, господа, происходит? — интересовался Михас у Гая и Тамареска, когда они сидели возле входа в Пратский нацинальный парк.

— Что-то определенно происходит, — глубокомысленно ответил Тамареск.

— Сначала время, теперь вот это! — заметил Гай.

— Все-таки зря ты так о времени, с ним ничего не случилось, — с сомнением сказал Тамареск.

— А у меня ощущение, что Гай прав: дни как-то стали длиннее. Иногда как будто целый год прошел, ан нет, всего один день, — возразил Михас.

— Ну, вам-то не мудрено, — улыбнулся Тамареск, — бездельники.

— Ничего себе бездельники! — вскипел Гай, — мы — Минестрели!

— Вот я и говорю, бездельники! — поплевывал семечки Тамареск, — нормальные люди дело делают, а не песенки поют.

— А мы с Михасом поем. Кто же знал, что у меня вдруг откроется талант еще и к музыке, а не только к стихосложению, — гордо заявил Гай.

— И кто же знал, что они будут по силе примерно равны, — заметил Тамареск.

— В смысле?

— Равны нулю, — продолжил Патанда.

— Ты не справедлив, Тама, — вступился Михас, — Гай пишет удивительные стихи, стоит только вдуматься в них, как сразу все становится ясно, да и мелодии его… люди слушают.

— Ну, да, согласен, — сказал Тамареск равнодушно, — алкоголь полезен — миллионы алкоголиков не могут ошибаться!

— Закрыли тему, — сказал Михас.

Подобный диалог за полтора года происходил не раз и не два, а почти каждый, когда друзья виделись.

По возвращении из путешествия Михас и Гай открыли в себе новые грани талантов, оба стали сочинять песни и играли их в парках и возле ресторанов. Сборы по-началу были небольшими, но потом странные песни "пошли в народ".

Тамареск к творчеству друзей относился скептически, но часто помогал им свой критикой. А диалог был скорее ритуалом, да и Гай обижался так, для галочки.

— И все-таки, фонтан был и я четко видел, как он растворился в воздухе, — задумчиво сказал Тамареск, — да и в голове раздвоенность какая-то нехорошая.

— У меня тоже, — почесал затылок Гай, — Помните мой фонтан возле ворот Ясве?

— Ну, помним? — с сомнением сказал Михас.

— Вот его там нет. Вчера вечером уже не было. Мы с Гайне гуляли там вечером, и фонтана уже не было. Я тогда не придал этому особого значения, вы же знаете, его часто воруют. Но оказывается все не так просто, — рассуждал Гай.

— Может Эток расскажет нам, что происходит, — улыбнулся Тамареск.

— У него всегда виноват Враг, — рассмеялся Михас, — вот к бабке не ходи.

— То есть, по вашему, лучше беспорядки и погромы? — обмахиваясь хвостом сказал Эток, запрыгнувший на оградку парка, — Я уже объяснял, это чисто политический ход. Пусть люди думают, что это происки врага, чем ищут ответ на вопрос, у которого нет ответа и никогда не будет. Зато теперь все будет тихо.

— Ты умен, — сказал Тамареск, почесывая в кота за ушком, — но что это все-таки было? Не бывает чтобы вот так фонтаны пропадали, таблички медные…

— Бывает. Их крадут, — улыбнулся Михас.

— И воспоминания тысяч людей тоже? Я знаю, что не мы с вами одни испытываем раздвоение, как будто что-то помним, но вспомнить не можем, — возразил Тамареск.

— Мне пора, — Михас встал и виновато улыбнулся, — семья все-таки.

— Ну да, три дочки, это вам не просто так! — улыбнулся Гай.

— Они требуют, чтобы ты явился. Они желают видеть дядю Таму, — подмигнул Михас.

— А дядюшка Эток им не пойдет? — спросил Тамареск.

— Нет, только не это, — возопил кот, — они опять будут дергать меня за уши и хвост. А Самира опять возьмет ножницы и будет играть в брадобрея!

— Ну, как хотите, — добродушно рассмеялся Михас, — а я пойду, надо еще заскочить куда-нибудь, купить по платьицу моим девочкам.

— Ты хорошо устроился, — рассмеялся Гай, — платья для дочурок и жены можно покупать в одном магазине для детей.

— Вот женишься, Гай, я на тебя посмотрю, — отозвался Михас.

— Мы с Гайне пока не торопимся, нам и без колец-браслетов хорошо живется.

Все разошлись. Михас пошел баловать семью, Гай заперся в подвале наедине с музыкальными инструментами и нотной бумагой, Тамареск побродил по городу, подышал воздухом, поболтал с Этоком, который сидел у него на плече. Потом пообедал в любимой харчевне и пошел на набережную, слушать концерт друзей. Он всегда приходил их послушать. Встретил Тауру, обвешанную дочками в новеньких платьицах. Девочки были все черноглазенькие брюнеточки, крупные и сильные. Самира — самая старшая, пошла по папиным стопам и даже дальше. В свой год с лишним она смело выдвигала гипотезу и шла ее проверять, вооружившись доступным подручным материалом. Тахина — средняя, была скромной, задумчивой девочкой, могла целый день просидеть на одном месте, наблюдая за сестрами. Аута — младшая, любимица Гая, мамина помощница. Во всем, чем могла в свой столь малый возраст, подражала матери, и всегда вместе с Самирой пыталась добраться до переносного Гаева клавесина. В данный момент, оттесненные толпой зевак Таура и Гайне пытались утихомирить разбушевавшуюся Самиру. Тахина ухватившись за локи Гайне сидела у нее на плечах, Аута держала в руках соску и прицелившись ловко всунула ее в рот сестре. Самира удивленно замолкла и зачмокала. Затем разобравшись что к чему, выплюнула соску и снова начала вопить, подозрительно попадая в ритм слышавшейся песне.

— И не трудно тебе, Таура? — спросил Тамареск, принимая на руки Самиру, которая тут же стала выдергивать из его бороды по волоску.

— Тут уже не до рассуждений о том, трудно не трудно, — улыбнулась Таура, усаживая Ауту поудобнее, — вот, всех распихала, можно и отдохнуть.

Концерт, после выпивка и посиделки. Долго вылавливали Самиру и Ауту из барабана. Тамареск шел домой уставший, но радостный. На площади не горел ни один фонарь, Тамареск передвигался на ощупь, но все-таки споткнулся и упал, прямо возле двери своего подъезда. Споткнулся он обо что-то большое и мягкое. Это было удивительно. В подъезде не было таверен, не жили в подъезде добрые пожилые женщины, которые гнали брагу, не было так же и оборотливых молодых людей с подозрительными физиономиями и пактиками белого порошка из сушеных радужных грибов. С чего бы честным гражданам тут валяться? А что если кому-то стало плохо? Тамареск рассудил таким образом и стал шарить руками в темноте. Случайно руки нашарили грудь. Тамареск задумчиво ее потрогал, затем отдернул руки. Подумал, поднял женщину на руки и понес в подъезд, где, к несчастью, было темно. Женщина была большая и тяжелая, но подозрительно не дышала.

С большим трудом Тамареск открыл дверь и занес находку домой. Включив свет, он всмотрелся в лицо женщины и обомлел.

 

Глава 4. Находка

— Ты как всегда в своем репертуаре, Тама, — задумчиво резюмировал Гай, глядя, на лежащую в ванне с землей женщину, — ты чего ее в одежде туда положил?

— Земля заговоренная, она к утру проснется, — ответил Тамареск, — и вот представь, просыпается она в ванне с землей, голая… Замучаетесь залоги в полицию за меня вносить, засудит.

— Она вообще кто? — спросил Михас, — На ардорку на похожа, на силлирийку тем более, на человека тоже не похожа, хотя вроде две руки, две ноги, да глаза и все такое.

— И все такое у нее очень даже ничего, — задумчиво отозвался Гай.

Тамареск бросил на друга подозрительный взгляд.

— Ничего-то ничего, но не в моем вкусе явно. Я высоких люблю стройных, как Гайне, — мгновенно ретировался Гай.

— Что мне с ней делать? — спросил Тамареск, уже третий раз за вечер. Как только он увидел лицо незнакомки, столь похожее на лик Ясве, за той разницей, что Ясве была блондинкой, а эта — рыжая, Патанда мгновенно оповестил друзей и положил женщину в ванную с землей, землю заговорил, и стал ждать. Друзья пришли быстро и теперь все думали, что со всем этим делать.

— Подожди до утра, — рассудил Михас, — надо бы узнать кто она такая и откуда взялась.

— А идей кто она такая у тебя нет? — скептически заметил Тамареск.

— Ну, вряд ли это Ясве. Хотя она на нее и очень похожа, — ответил Михас, — полубогиня??? Но тогда кто и когда ее родил? На вид-то ей лет… ну не девочка, в общем.

— А может это. Ну, та… — сказал Гай.

— Какая "та"? — не понял Тамареск.

— Комрад-то до сих пор не вернулся, и Боги молчат, значит ничего не поменялось. Значит, Тау как был в опасности, так и остался. А это Она, и Ее послали нас спасти, — развил свою мысль Гай.

Тамареск посмотрел на лежавшую в ванне. Лицо ее было строгим, даже угрюмым. С другой стороны его можно было бы назвать и мягким. Круглое лицо с острым, почти детским подбородком, некрупный носик, небольшой пухлый рот. Нижняя губа во сне была как-то оттопырена, как у детей, которые обижены на что-то. Рыжие волосы частично были перепачканы и спутаны. Все остальное было засыпано землей. Но у Тамареска ладони гореть начинали, когда он вспоминал, как нашел девицу.

— А посидите со мной, — как-то жалобно попросил Тамареск.

Друзья посмотрели на него с нескрываемым удивлением.

— Ты чего-то боишься? — спросил Михас.

— Нет, нет, — сказал Тамареск, смутившись, — просто мне не по себе.

— Знаешь-ка что, друг, — ласково сказал Гай, — ложись спать: день был не легкий, так что надо его отправить баиньки.

Спустя несколько минут друзья ушли, а Тамареск остался наедине со своей находкой. Он поставил стул рядом с ванной и сел, разглядывая лицо незнакомки. В голове всплывали сны годичной давности, от них стало душно и Тамареск пошел спать от греха по дальше.

 

Глава 5. Пробуждение

Я очнулась и удивилась.

Сам факт того, что я проснулась, был удивителен.

Сейчас вспоминая начало того дня я удивляюсь, как-тогда шарики за ролики у меня не заехали? Может это и к лучшему: сойти с ума вторично нельзя. Возможно тогда-то я и вошла в ум. Если с ума можно сойти, то и обратно можно тоже вернуться, войдя в ум.

Голова у меня побаливала, хотелось пить, но в остальном я чувствовала себя очень даже хорошо. Открыв глаза я увидела кремовую плитку и белый потолок. Такого у меня дома вроде бы не было. И очнуться я должна на кухне. Это что, больница? Судя по тому, во что я закопана, это грязелечебница. Или в наших моргах теперь в ваннах с землей тела готовят, чтобы, так сказать, клиенты привыкали?!

Я подняла руку, рыхлая земля посыпалась на пол. Я была одета, хотя теперь одежду можно на помойку выносить. Я меньше бы удивилась, если бы очнулась голой. Это логично. Меня нашли соседи, вызвали скорую. Пока я мило беседовала со Вселенной, врачи констатировали мою смерть и вызвали братьев по цеху. Меня увезли в морг и зачем-то засыпали землей, для консервации что ли? Ну, да, я не знаю, как у них все устроено в похоронных бюро. Но почему они труп в одежде положили?! Логично было бы его раздеть! Они меня и хоронить что ли так собирались?! Может еще и в братской могиле?! Я окончателно обиделась и стала выбираться, чтобы найти кого-нибудь, кто может ответить за все прегрешения человечества передо мной. Ох, и не повезло бы первому встречному!

Я выбралась из ванны и обнаружила, что нахожусь в просторной комнате, где была еще одна ванная, раковина и изящный писсуар. Обида вскипела с новой силой: ах, они меня еще и в общественной уборной положили! Недоумение же крепло и крепло, откуда-то выползло любопытство. Над раковиной, как у людей, висело зеркало. Я открыла кран. Он не работал. Под раковиной стояло ведро с водой, достаточно объемное. Кое-как я умылась из него. Вымыла руки и лицо, до всего остального пока не было особого дела. Важно было выяснить, где это я?

Я осторожно, оставляя жуткие грязные следы, вышла из ванной и попала в коридор. В коридоре, похожем на смесь классических коммуналок (по объему) и дворца какого-нибудь герцога (по отделке), я сначала и заблудилась. Повернув направо, туда где двери не было, я попала в столовую, за которой ясно читалась кухня. Все там было красиво, но по холостяцки не тронуто. То есть этими помещениями вообще не пользовались, так зачем и убирать. В холодильнике, больше похожем на тумбочку со льдом, продуктов не обнаружилось. Вспомнив о том, что полагается кушать, я прониклась духом Вселенной и поняла каково это — жить с дыркой в теле. В желудке образовывалась прямо-таки черная вселенская дыра.

Попутно я взглянула в окно. За окном рисовался совршенно фантастический пейзаж. Это точно была не Москва, нет в Москве такой архитектуры: и пряничных домов и мостовых, и острых шпилей, и люгеров — ничего этого в Москве нет. Прага? Но каким ветром я в Праге? Или похоронные конторы в Москве переполнены, и теперь всех посылают в Прагу?! Да, нет, бред это! Да и на Прагу не похоже. Я была там проездом. Нет, на Прагу это вообще не похоже. А вот фонтан на площади был бы как нельзя кстати. Вопрос, а я сейчас в центре города или на окраине? Хотя какая к черту разница, если я даже не знаю, как город называется?

— Утро доброе, уже проснулись? — голос, довольно высокий для мужчины, возник неожиданно.

— А как вы меня нашли? Здравствуйте! - ляпнула я, разглядывая то чудовище, что предстало моим глазам.

Мужчина мне был знаком, очень смутно, словно я видела его один или два раза в жизни, но с чем-то очень важным это было связано. С чем? Не могу вспомнить, позже.

Пронзительные карие глаза, высокие скулы, почти как у монгол, крупные черты лица, но сразу вы не сможете сказать, приятен он вам или нет. Передо мной стоял мужчина, о котором что-то можно понять только поговорив с ним, физиогномика тут бессильна. Он был среднего роста, крепыш, но слегка полноват, хотя это ему даже шло. Уже утром он был в свитере, в котором похоже и спал, и в каких-то штанах. Говор его был мне до боли знаком. В голове болезненно прорезалась мысль: "ТАУ????".

— По следам, — усмехнулся он, — разрешите представиться: Тамареск Патанда, потомок ардорских шаманов. С кем имею честь?

— Святослава… — я поперхнулась, надо же фамилию забыла. Хотя судя по лицу ему и фамилии не надо было: ишь как побледнел!

— Святослава?! — воскликнул он. Сейчас он очень похож был на соляной столб, если только они могут моргать, так часто.

— Да, а что? Это запрещено местными законами?

— Что запрещено? — отмер потомок.

— Носить имя Святослава.

— Нет, нет, нет, — быстро заговорил Тамареск, он присел на какой-то стул, — просто, понимаете ли… Как бы вам объяснить, но только я сам до конца не понимаю, что происходит. Нет, конечно я догадывался, что все может быть так, но. Ясве всесмогущая, разве так бывает?! — он закончил свою речь в упор гладя на меня круглыми от ужаса глазами.

"Не хватает, чтобы обо мне тут была легенда и я должна спасти мир, победив тучу злобных монстров", — подумала я, — "А я тут именно за тем, чтобы их спасать!"

— Так не бывает, но так есть! И если вопить, что так не бывает, то только время зря потратишь: ТАК уже есть! — резонно заметила я, садясь напротив.

— Добро пожаловать на Тау, — выговорил Тамареск, — вы — наш Создатель.

— Я знаю, уже догадалась, — спокойно ответила я, — Не волнуйтесь так, господин Патанда.

— Хорошо, — Ардог постепенно овладевал собой.

Какая-то милая мелодия, наигранная видимо на лютне прервала нашу содержательную беседу.

— Прошу прощения, — Тамареск встал и исчез из кухни. Минут пять его не было, затем он вернулся, приободренный.

— Госпожа, сейчас сюда прибудут мои друзья, люди надежные и толковые. Они нам с вами помогут.

— А нам нужна помощь? — недоумевала я.

— В некотором смысле, да. Вы же наверняка кушать хотите, это раз. А во-вторых, ваша одежда. Она, кажется, испорчена, — закончил он, смешавшись.

— Ну да, ну да. Не без помощи некоторых, — я хитро стрельнула глазами в Тамареска, — зачем вы меня в ванной зарыли?

— Эм. Госпожа возможно не знает, но я, как и все ардоги, владею земляной магией. Я остановился на созидательном, лечебном аспекте, хотя боевым владею так же хорошо. Когда я нашел вас, вы даже дышали еле-еле. Ходить и говорить вы можете только благодаря заговору, который я произвел, — авторитетно, но без апломба и чванливости сказал Тамареск.

— То есть вы мне жизнь спасли?! — обрадовалась я, — Мило, но почему все-таки в одежде?

— Я подумал, что будет неправильно раздевать вас без вашего согласия. Возможно, вы бы обиделись, если бы я так поступил, — Тамареск говорил, на меня не глядя, и вдобавок не знал куда руки девать. Это мне не понравилось.

— А где вы меня нашли? — спросила я.

— Возле подъезда. У нас вчера был страшный день. С утра пропал фонтан на площади, вместе с названием площади. Но это ладно, пропали воспоминания о том, в честь кого ее назвали, кому был фонтан и прочее. Я шел с концерта моих друзей, и вот споткнулся об вас, вы уж простите. А потом понял, что вам плохо и решил принести домой и подлечить. А теперь, я понимаю, вам даже жить негде?! — ему мучительно некуда было деть руки.

— К несчастью, видимо негде, — ответила я, понимая, что этот леший, возможно, теперь единственное мое здесь спасение. Подозрительно не хотелось, чтобы так было.

— Тама, мы пришли! — из коридора раздался бодрый, такой же высокий голос, но с другим говором.

— Это мои друзья, идемте я вас представлю, — Тамареск поднялся со стула и с облегчением пошел в коридор. Я последовала за ним. В коридоре меня ожидали еще два странных типа.

Первый светловолосый, очень высокий человек, на вид лет тридцати с лишним, кожа его была сероватой, а глаза круглыми и желто-зелеными. Черты лица были мягкими, но в целом создавалось впечатление, что человек этот жесткий, если не жестокий, но, с другой стороны, сердечный и добрый.

— Доброго утра, госпожа, — Он улыбнулся (и сделался молодым и очень смешным), — Рад представиться, Гай Кабручек.

Он протянул мне огромную ладонь, широкую и длиннопалую.

— Очень приятно, — улыбнулась я.

— Доброго утра, госпожа, — побасил второй товарищ без всякого акцента и говора, — к Вашим услугам, Михас Блакк, госпожа.

Руки Михас не подял, но слегка поклонился. Здоровяк был чуть-чуть ниже Гая, широкоплечий, крепкий, я бы даже сказала мощный. На мой вкус он был красив, но чувствовалась в нем такая сила, такая непробиваемая твердость, что я свое мнение о нем попридержала. Безусловно он был любимцем женщин: атлетичная фигура, плюс к всему выразительное лицо, с таким роскошным носом, что любо-дорого. Нос заслуживал отдельного рассказа-описания: он был динный, слегка крючковатый, но необычно красивой лепки, ноздри были так очерчены и имели такую удивительную форму, что трудно было сперва оторвать от них взгляд. Второе, что было удивительное в этом господине — его глаза. Обычно, я сразу обращаю на них внимание, но здесь особый случай. Из-под черных кудрей на меня смотрели круглые пронзительно голубые глаза очень непростого человека.

И если мне сразу стало ясно, что Гай, все равно что камень положенный в подушку, то Михас — это камень, на который вас уложат спать, не спросив вашего разрешения и спасибо, если голову не проломят. Что такое Тамареск Патанда и с чем его лучше всего употреблять, мне пока ясно не было.

— Рада знакомству, — выдавила я из себя и кивнула Михасу.

 

Глава 6. Завтрак

— Пойдем в комнату, — предложил Михас.

— Нет, — как-то поспешно и даже испуганно ответил Тамареск, — Будем кушать в столовой.

— Тама, ты не заболел часом? — заботливо осведомился Гай.

— Нет, — злобно ответил Тамареск.

— Но там же грязно, — заметила я.

— Госпожа, вы просто не знаете, что такое "грязно", — сказал Гай, обворожительно улыбнувшись, — что такое грязно знаем мы: друзья этого чудовища. Он же маг, без земли хиреет.

— Вы врете, — я подняла одну бровь, — я задумывала все несколько иначе. Маги не могут подпитываться от земли ее силой. Силой их наполняет тот лишь факт, что они явяляются "детьми разбитого сердца" бога Бега. Я не писала об этом, но такие мысли мне как-то приходили в голову.

Михас странно переглянулся с остальными.

Еще минут десять мы дружно убирались на кухне, ибо пыль была невозможна. Несколько раз Тамареск сетовал на то, что фонтана теперь нет и бегать за водой придется аж за два квартала.

— Почему вы не пользуетесь краном? — спросила я.

— Система есть у всех, но она не работает. С фонтанами наши лучшие умы кое-как справились, а вот с водопроводом никак не получается. Те, у кого он работает, счастливейшие из смертных, — пояснил Михас.

— Возможно, если это действительно Тау, мне стоит просто придумать, что он работает и тогда все смертные без исклчения будут очень счастливы, — сказала я и подумала. Представила для верности, что из крана в ванной Тамареска пошла вода. Минуты три спустя я сказала:

— Тамареск, проверьте, пожалуйста, — Тамареск ушел и скоро вернулся, пожимая плечами.

— Ничего, как не работал, так и не работает.

— Видимо, никакого чуда не достаточно, чтобы он заработал, — кривлялся Гай.

— Может и недостаточно, — с сомнением сказала я.

— Принимаю заказы, кто что будет? — улыбнулся Михас.

— Вы куда-то пойдете? — спросила я, — Я не знаю местных меню.

— Зачем мне куда-то идти? — удивился Михас, — У нас еда с доставкой на дом. Как думаете, госпожа, почему у нашего друга в холодильнике ничего кроме холода так и не завелось? Потому что друг Михас умеет творить еду.

— Творить?! — удивилась я.

Все ошарашенно посмотрели на меня. Я стала припоминать и, наконец, вспомнила, как очень давно, еще в дни, когда только начинала писать первый роман о Йодрике (имя это упоминать почему-то не хотелось), я мечтала обладать способностью сотворять еду из воздуха (сказалось голодное студенчество). Я даже хотела наделить таким даром кого-то из героев, но не давелось и идея отправилась на кладбище, ан нет! Вот передо мной стоит (уже теперь) полубог, владеющий магией моей мечты. Как же я завидовала! Вот он — идеальный кормилец. И конфетку из пальца высосет, и… нет, об этом лучше не думать.

— Мне, будь любезен, печеного голубка в вливочном соусе, — заказал Гай.

— Мне — ёжик, — вторил Тамареск.

— Не плотновато ли для завтрака? — засомневался Михас.

— Тебя никто не спрашивает, — хозяйским тоном заметил Гай.

— Вот будешь кушать одну морковку с репкой, тогда поговоришь, — беззлобно сказал Михас, устанавливая перед Гаем его блюдо, — А вы, госпожа?

— А что вы можете? — тупо спросила я.

— Все что угодно, если это мне известно, — улыбнулся Михас.

"Не факт, что он занет то же что и я, хотя набор знаний у нас должен быть одинаков", — подумала я.

— Хочу вареное яйцо с майонезом, — сказала я, — если можно.

— Яйцо можно, — сказал Михас, — вам уже очищенное?

— Нет, я сама почищу.

— А что такое майонез? — переспросил Михас.

— Эм, — я замялась, потому что не знала из чего его готовят, — это приправа такая. Соус… точно это соус.

— Жаль, я такого не знаю, — пожал плечами Михас.

— Ничего страшного. У вас соль есть? — улыбнулась я.

— Вот, — Михас жестом фокусника материализовал солонку в виде голубя, — А вот теперь ёж.

Я представляла себе простые фрикадельки "типа ёжики", которые любила готовить моя мама, однако Михас подал на стол натурального жаренного ежа. Я удивленно наблюдала, как блюдо передавали хозяину дома. Ежик был серенький, с хрустящей корочкой. Ежика было очень жаль.

— Это был живой ёжик? — спросила я.

— Формально его никогда не было, — пояснил Михас. Но взгляд мне его как-то сразу не понравился.

— Тамареск, — обратилась я, — а можно попробовать вашего ежа?

— Конечно, — Тамареск отрезал кусок от своего ежа и положил мне на тарелку.

На вид это было вполне себе мясо. Я представила себе ежика и вдруг удивилась: никогда не замечала в себе такого сентиментализма, на глаза навернулись слезы.

— Хотите голубя? — заботливо предложил Гай.

— Нет, спасибо, — меня подташнивало.

Чтобы не падать в грязь лицом, я попробовала кусочек ёжика и еще раз удивилась: ничего похожего на мясо и близко не было. Это был какой-то местный салат, очень вкусный. Меня отпустило.

— А голубь тоже салат? — приободрившись спросила я у Гая.

— Нет, с чего вы взяли?! — спросил Гай с самым искренним удвлением. Меня снова замутило.

— Итак, — сказал Михас, — Вы прибыли, чтобы нас спасти?

— В общем да, — ответила я, уплетая ежа за обе щеки, — но я не знаю, как это сделать.

— А разве Комрад не говорил вам? — спросил Тамареск.

— Комрад вообще мало говорил об этом. Я пыталась издать роман.

— И что? — все трое подались вперед и пытливо на меня уставились.

— Ничего, — я виновато улыбнулась, и в кратце пересказала всю историю моего проникновения в Тау.

— Все логично, — задумчиво изрек Михас, — дверь не закрылась. Комрад умер, но не на Тау, а… — он внимательно посмотрел на меня.

— Я не знаю где. Возможно, он просто исчез и все, растворился.

— И дверь оставил нараспашку, — поддакнул Гай.

— Вот вас сюда и занесло, — резюмировал Тамареск, — Но вот почему к моей двери?

— Знаешь ли. Сдается мне, что это, так сказать, повторениие пройденного, — медленно начал Михас, внимательно глядя на Тамареска, — Прошлый раз все началось именно с того, что ты и твой кот нашли букву.

— Какую букву? — спросила я.

Настал через всех троих пересказывать мне историю с открытием двери в мой мир и посылкой Комрада.

— Так это вы были?! — воскликнула я, вспомнив свой сон. Но тогда эти люди выглядели лишь подобием, карикатурой на самих себя.

— Мы, — удивленно ответил Тамареск, — а где мы были?

Я рассказала о своем сне.

— И хотели послать ко мне вас, Тамареск, но я во сне увидела Комрада и захотела, чтобы он вместо вас был посланцем, потому что придумала и создала, как мне казалось идеал мужчины. Ну, конкретно для себя, — закончила я.

Тамареск смотрел на меня не удивленно, не подозрительно, а просто с отвращением. Гай и Михас были в недоумении.

— Как он мог быть чьим-то идеалом? — спросил Михас.

— По-началу мне казалось, что это и есть тот, кого я ждала всю жизнь, но… я ошибалась, — резюмировала я.

Атмосфера, напряженна упоминанием Комрада, разрядилась.

— Миссия по спасению Тау снова продолжается, — радостно сказал Гай.

— И чему ты радуешься? — мрачно спросил Тамареск, — Мы, как всегда, не знаем с чего начать, и все, как всегда, держится на нашем голом энтузиазме.

— С каких пор ты стал таким занудой, стареешь брат, — ответил Гай беззаботно, — а я давно мечтал о всемирном туре, правда, Михас? И, думаю, смогу воплотить мысль в жизнь.

— Столько всего везти?! — воскликнул Михас.

— Наймем жуковозов?! — сказал Гай.

— Дорого, один погонщик стоит дороже самого жука, а покупать жука без погонщика смысла не имеет, потому что жук слушается того, кто его поймал, — здраво рассуждал Тамареск.

— Так проблем никаких нет, — просиял Гай, — мы поймаем жука. Порошок у меня еще остался!

Вот тебе раз, дорогая! Ты думала они вменяемые? А они просто собрались ловить "жуков" после "дозы" порошка. А "погонщиками" кого зовут? Торговцев что ли?

— Можно я не буду участвовать в охоте? — спросила я.

Все трое удивленно на меня посмотрели.

— Вы же хотите с нами ехать? — спросил Тамареск, в упор на меня глядя. У меня мурашки по спине побежали.

— Ехать, не лететь. И не то, чтобы очень хочу, но я так понимаю, это необходимо.

— Значит, вы должны перенестись с нами, — радовался господин Кабручек.

"Переноситься" я не хочу. С юности испытываю стойкую нелюбовь ко всякого рода "порошкам", "колесам" и "косякам".

— Но, не сейчас. Госпожа должна постичь тонкости жизни в Тау и преодеться, — улыбался Михас, — хоть вы и Демиург, но Тау, как я могу судить, живет своей жизнью и развивается самостоятельно в чем-то.

— Это было бы не плохо, но хотелось бы привести себя в порядок, — сказала я.

— Я сделаю ванну, — Тамареск встал из-за стола и куда-то ушел.

 

Глава 7. Магический потенциал

Мы доели, о чем-то переговариваясь. Просуда исчезла сама собой, так что мыть ее не пришлось.

— Ваша жена, навеное, счастливица, — сказала я.

— Не без этого, — подбоченился Михас.

— Зато его жена детей рожает, троих за раз! Представляете, и все девочки, — заговорщически подмигнул мне Гай, — как вы думаете, что легче: рожать детей или мыть посуду?

— Мыть посуду, пожалуй, — согласилась я.

— Вот и я о том же, — просиял Гай, — вот почему мы с Гайне не женимся: мыть посуду легче, чем рожать детей.

— Просто ты развратник и боишься нам в этом признаться, — проворчал Михас.

Я встала из-за стола и поблагодарила за завтрак. Сама же отправилась в ванную комнату, мне было интересно, как жители Тау выкручиваются без водопровода.

Тамареск Патанда во всю, что назывется колдовал. В ванной (во второй) была вода, а под ванной горел импровизиврованный костер. При ближайшем рассмотрении механизм оказался тот же, что и в духовке газовой плиты.

— А вы не боитесь, что может быть пожар? — спросила я.

Тамареск вздрогнул.

— Простите, не ожидал, что кто-то придет. Нет, не боюсь. У всех в ваннах есть такие. Удобнее подогревать воду прямо в ванне. Потрогайте, как вам вода?

— Я опустила руку в воду:

— То, что надо.

— Прекрасно. Пока вы моетесь, мы пойдем в магазин, купим вам одежду вместо старой испорченной.

— Но может не быть моего размера, и не стоит так беспокоиться, — от неожиданности я спутала преоритеты вежливости.

— Постойте, — сказал мне Тамареск и позвал: — Михас.

Михас явился тут же.

— Он у нас специалист по размерам женской одежды. По молодости он любил рвать платья на женах чужих мужей, потом шел в магазин и покупал подобное или такое же, точно так, как надо было. Вы бы видели, какими куколками ходят его жена и дочки, — разрекламировал Михаса Тамареск.

Я была в недоумении.

— Я все понял, — сказал Михас, едва посмотрев на меня.

Слава богу, обошлось без рукоприкладства, не люблю когда меня щупают.

— Прошу прощения, — замялась я, — вы потом покажете, как это все одевать. Не факт, что это тоже самое, что и у меня на родине.

— Мы пришлем к вам специалистов, — переглянувшись с другом скуазал Тамареск.

Они вышли. Я залезла в ваную. Вокруг стояло множество баночек и тюбиков. Я стала их рассматривать. В основном, это были шампуни бля волос на голове и для бороды. Были какие-то лосьоны, гели. Мыла я так и не нашла, поэтому вымыла голову и вымылась шампунной пеной, чего делать не люблю, но пришлось.

Полотенец в ванной не было. Помывшись, я встала перед проблемой: вода была уже грязная, я была еще чистая, но полотенца, чтобы вытереться и завернуться у меня не было. Судя по тому, что Тамареск не спросил меня о полотенце, то он был либо не гостиприимен (либо смущен и сбит с толку происходящим), либо на Тау банных полотенец не было. Это тоже что-то новенькое, потому что я банные полотенца люблю и ими не пренебрегаю. Это хорошо, потому что, если бы все было так, как я задумывала, было бы скучно. А так все интересно, каждые пятнадцать минут что-то новенькое.

Время шло, мои спаситеи не появлялись. Мне стало скучно в ванной и я решила выйти и пойти поискать что-нибудь вроде пледа, ибо холодно мне мокрой.

Я вышла из ванной, как и давеча, но пошла не направо — на кухню, а налево — в неизведанное. Передо мною были две двери: на одной ручка аж блестела, а на другой ручку похоже даже не трогали. Странный это Тамареск Патанда: живет всего в одной комнате, хотя мог бы раскинуться на большую площадь.

Я здраво рассудила, что стоит пойти в ту дверь, в которую не входят, чтобы не нарушать личное пространство хозяина и нажала на ручку. Ручка предательски отвалилась, а дверь сама собой открылась. Значит, он пользуется обеими комнатами. То место куда я попала, проще было назвать сараем, но это была лаборатория, а еще точнее, некая творческая мастерская, но все было в грязи, в какой-то земле. Ах, ну да, он же у нас земляной маг. Я помялась на пороге, но входить не стала. Все равно ничего не пойму, только испачкаюсь опять, а откуда брать воду не знаю.

Я вышла, закрыла дверь и кое-как приладила ручку — меня здесь не было.

Во второй комнате шалман был тот еще. Женщиной здесь не пахло, обычное жилище достаточно молодого холостяка. Не удивительно, что он не пользуется успехом у женщин. Мы женщины, как кошки: домовых и леших не любим, нечисть на дух не выносим.

На столе валялись книги, бумага и карандаши. Они пишут примерно тем же чем и я; почему-то это было мне очень важно.

Ничего похожего на плед я не нашла, а посему закуталась в свитер, какой был почище, и села на краешек кровати. Оперлась руками на стол, взяла какой-то клочок бумаги и стала черкать на нем карандашом. Получилось изображение какой-то насекомой твари, с лапами, как у льва, хоботом слона и крыльями бабочки. Рисую я, конечно, отвратительно, но, что еще хуже, насекомое отряхнулось, махнуло крыльями и потопало по бумаге куда-то по своим делам.

— Чего? Ты куда? — выкрикнула я и попыталась пальцем прижать тварь на бумаге. Поразительно она ходила, как бы внутри листа бумаги. И остановить мне ее не удалось: она лишь пощекотала мои пальцы и пошлепала дальше.

— Тебе ходить не положено! — воскликнула я.

Насекомое обернулось и посмотрело на меня своими кривыми маленькими глазками, и выражение было в них следующее: "Ну, и дура ты! Тебе может и нельзя, но я то хожу!"

— Да, стой ты! Дай я тебе хотя бы ноги получше нарисую!

Насекомое подумало и вернулось в исходную позицию. На столе нашлось местное подобие ластика. Я стерла лапы у насекомого (это ему было неприятно) и стала рисовать новые. На этот раз я очень старалась. Насекомое ушло от меня вполне довольное. На краю листа оно взмахнуло крыльями и исчезло. Появилось оно на другом листе и увлеченно всасывало в хобот буквы.

Я была, мягко говоря, в шоке.

"Плед" написала я на листочке. Буквы мгновенно исчезли.

В коридоре послышалось шуршание, пришли мои спасители. Как же не вовремя! Свитер Тамареска слегка прикрывал то, что у людей ниже спины. Я была в панике.

— Святослава? — кто-то меня звал.

— Госпожа, где вы? — взволнованный голос Тамареска у самой двери.

Ручка повернулась, дверь приоткрылась и хозяин дома заглянул внутрь. Что он увидел я не знаю, не видела его лица. На меня сверху свалился плед, укрыв с ног до головы.

— Я тут, под пледом, — быстро сказала я. Ловко стянула плед с головы и замоталась в него, — Прошу прощения, я ваш свитер взяла. Полотенец не было, а я замерзла.

— Что такое полотенце? — спросил Тамареск.

Все ясно.

— Ну, это тряпочка, которой вытираются, — как могла объяснила я. — Я ваш свитер взяла, ничего?

Тамареск соображал что-то, видно думал о скрытом смысле чудого для него слова "полотенце".

— Я сниму, если вы против, — отчего-то сказала я.

Тамареск был недвижим и в мою сторону не смотрел, словно завис.

Я начала снимать свитер, параллельно заматываясь в плед целиком.

Тамареск бросился ко мне. Я хотела дать отпор, но он, проигнорировав меня, схватил листок, где мирно паслось мое буквоедливое насекомое.

— Это что?! — спросил он. Судя по всему он был в гневе.

— Это… я еще не придумала ему имя, — нарочито легкомысленно ответила я, — это Буквоежка.

— Откуда он взялся? — Тамареск посмотрел на меня. О, если бы взгляды могли убивать.

— Я его нарисовала. Мне нечего было делать. Он взял и ожил.

— Но это невозможно! — Тамареск взмахнул руками.

Буквоежка полетел в угол страницы. Другая рука господина Патанды задела меня: плед предательски выскользнул из рук и упал на пол.

— Ой, — только и хватило меня.

Мы стояли, глядя друг на дурга вечность. Тамареск и о Буквоеде забыл. Тот уже вил себе что-то вроде гнезда в углу.

— Простите, — Тамареск резко развернулся.

Я принялась снова укутываться. Под бородой и волосами мне было не рассмотреть, покраснел он или нет.

— А откуда взялась эта материя, — наконец спросил он, не поворачиваясь.

— Я написала на листе бумаги слово "плед", спустя время он на меня свалился.

— И это чудище, что сожрало мою статью, тоже ожило, как только вы его нарисовали?

— Да, я его еще и перерисовывала, когда он уже двигался. По-моему, он все понимает.

— Зато я ничего не понимаю. Простите за беспорядок, — сухо отрапортавал он, направляясь к двери, — Сейчас к вам придут женщины, они помогут вам одеться.

Тамареск взглянул на меня. Мне показалось, что в его глазах блеснула злоба.

 

Глава 8. Мода на Тау

Я не чувствовала за собой никакой вины. Скорее я чувствовала, что нашла способ управления реальностью. Тау был создан на бумаге, так почему б мне не управлять им тем же путем?

В комнату вошли две дамы. Обе были красивы, но каждая по-своему. Первая высокая, с большими светло-карими, почти желтыми глазами, приятными чертами лица. Кожа ее была пергаментно серой, а волосы были заплетены… я не знаю как здесь, а в моем мире это называется дреды. Они были подхвачены цветастой повязкой, а на конце каждого лока был либо бубенчик, либо перышко, либо еще какая-то безделушка. Она была стройной, хотя и крупной девушкой, с грациозными плавными движениями царской особы.

Вторая была невысокой, на голову ниже меня (не самой высокой женщины в мире), круглолицая, с чудесными серо-зелеными глазами с карим "солнышком" вокруг зрачка, в которых блестел огонек уже готовой шутки или остроумного замечания. Черты лица были приятны и и лучились улыбкой, которая не сходила с ее губ. Каштановые волосы, похожие на волосы Комрада и Тамареска выдавали в ней дочь ардогов.

— Доброго дня, госпожа, — сказала строгая высокая дама.

— Добрый день… эээ… дамы, — ответила я.

Девицы посмотрели друг на друга и едва сдержались от смеха.

— Я — Гайне, — сказала высокая.

— Я — Таура, — сказала вторая.

— Я — Святослава, но зовите меня Свята.

— Ой, — расплылась в улыбке Таура, — а я думала мальчики нас разыгрывают.

— Я тоже не поверила, когда они сказали, что нам предствоит одеть ту, кого они так долго искали, — согласилась Гайне, ставя на пол какие-то пакеты и сумки.

Тут только я обратила внимание на то, во что они были одеты. Таура действительно выглядела "куколкой", какой ее описывал Тамареск. На первый взгляд одежда была мне привычной: простое черное платье в белый некрупный горошек, с декольте, которое в наилучшем свете выставляло все достоинства молодой матери.

"Повезло с мужем", — завистливо подумала я.

Пиджачок накинутый поверх кроем своим свел меня с ума. Ничего подобного у себя я не видела. В одежде я разбираюсь плохо и описывать ее, к сожалению не мастер, но тот черный пиджачок запал в мою душу навсегда. Обувь Тауры ввергла меня в пропасть недоумения… Как вообще на таком можно ходить?! Черные туфли на высокой шпильке, со скрытой платформой: это я и у себя до отрыжки насмотрелась (всегда о таких мечтала, но жаба душила купить). Но набойки и подошва (!!!) были из листового железа. Это же тяжело!!! Я перевела взгляд наверх. На шее Тауры никаких украшений не было, равно как и на руках. В ушах блестели голубовато-серые камушки в серебрянной оправе. Накрашена она была как-то второпях, но со вкусом.

Гайне была одета в строгое платье (по-моему это называется "футляр"), фиолетового цвета, шею ее украшало колье из каких-то камней цвет в цвет к платью. В ушах блестели тоненькие золотые ниточки. На запястья — плетеные браслеты из неизвестного мне материала. Ноги Гайне были обуты в элегантные лодочки, окованные (о ужас!!!) тем же железом.

— Мы решили, что все-таки стоит одеться по-наряднее, раз встретим вас. В любом случае, нарядно одеваться приятно, — сказала Таура.

— Здесь ваш гардероб. Мы поможем вам справиться со всем, что будет непонятно, — улыбнулась Гайне. Улыбалась она чрезвычайно привлекательно.

— Начнем с белья, — Таура полезла в какой-то пакет и выудила оттуда кружевное белье. Ничего особенного.

— А не кружевного нет? — спросила я.

— Есть, но оно не пользуется спросом, мы взяли вам пару, но… — Гайне порылась в пакете и выудила оттуда белье, ничем не отличавшееся от того, что я привыкла носить. Неожиданность была приятная.

— Вы предпочитает чулки или перчати? — спросила Таура.

— Какая связи между чулками и перчатками?! — удивилась я.

— Перчатки тут не при чем, — сказала Гайне, роясь в сумке, — Перчати.

Она достала из пакета самые обычные колготки.

— Сейчас жарко на улице? — спросила я.

— Достаточно тепло, — ответила Гайне.

— Тогда чулки.

— Под низ надо обяательно одевать панталоны, — поучительно сказала Таура.

Я невольно скользнула взглядом по девушкам в тех местах, где должны были быть панталоны. И где они их там спрятали?! То, что подразумевала под панталонами я, явно было что-то другое. Таура дала мне что-то вроде шорт из плотного материала, я еле-еле натянула их на себя.

— Так и должно быть? — спросила я.

— Да, так и должно быть. Через три минуты они сядут на вас и вы больше никогда не почувствуете дискомфорта. Зато эффект потрясающий. В панталонах любая попа смотрится аппетитнее, — заметила Гайне.

Вот от кого я таких слов не ожидала, так это от нее.

— Да, я никого не собираюсь соблазнять! — возмутилась я.

По лицам Гайне и Тауры было заметно, что так прямо они мне и поверили. Действительно: голая чужеземка в комнате хозяина. Еще неизвестно, с каким лицом Тамареск вышел отсюда. Я смирилась с судьбой.

— Вы можете не одевать белья, но панталоны вы одеть обязаны, — сказала Таура.

— Что вы больше любите? Брюки или платья? Тут всего много, можете выбирать! — Гайне кивнула на сумки.

— Эм, я не знаю. Всю жизнь я хожу в джинсах. Это типа брюки. Но сейчас… вы такие нарядные. Мне бы тоже надо соответствовать. Есть какие-то правила что можно одевать, что нельзя?

— Особых правил нет. Если хотите кому-то понравиться, одевайтесь по-наряднее. Если устали, наденьте что-то удобное, — улыбнулась Гайне.

— Это платье вполне пойдет, — Таура вытащила из пакета темно-синее платье. Я одела его.

Следующие минут семь все дружно искали ростовое зеркало, которого у Тамареска отродясь не было. Взяли зеркало из ванной. Вид мой показался мне слишком пафосным, и я взмолилась о чем-то попроще.

Попроще оказалась персиковая легкая юбка и зеленая блуза. Пришло время обуви.

Передо мной на выбор стояли серые сапожки с вышивкой, черные туфли с какими-то камнями и туфли на плоской подошве — все пары, как одна были подкованы листовым железом.

— А вот это обязательно, чтобы железо было на подошве? — спросила я.

— Мода такая, — пожала плечами Гайне.

Я выбрала сапожки. Они были непонятно из чего, но очень удобные и удивительно легкие. Каждый шаг в них отдавался очень интересным звуком.

Мы собрали раскиданные вещи в пакеты.

— Еще, если вам это интересно. Можно накрасить лицо, — сказала Таура.

— О, — вскликнула я, — Это мы не умеем, но очень любим.

Следующие пятнадцать минут были посвящены баночкам, коробочкам и прочим приятнейшим женским мелочам.

Из комнаты я вышла донельзя довольная собой.

— Ну, и где наши мужчины? — поинтересовалась Гайне.

— Опять куда-то смылись, — философски заметила Таура.

— Ну, как?… — из кухни выглянул Тамареск и застыл.

 

Глава 9. План по жуколовле

Немая сцена продолжалась чуть дольше, чем в прошлый раз. Тамареск оглядывал меня, а Таура и Гайне дружно хихикали за спиной.

— Оч-чень к-красиво, — выдавил из себя он.

— Мерси, — я сделала книксхен, очень уж захотелось повыпендриваться.

Тамареск пропустил меня в столовую, где Гай и Михас сидели за какими-то бумагами. Они тут же встали и оба легко поклонились.

— Рады снова приветствовать вас, — расплылся в улыбке Гай. — А мы вот тут с вашим зверьком забавляемся.

— Надеюсь вы ничего плохого ему не сделали? — спросила я.

— Нет, нет. Мы пытаемся загнать его в клетку, но он не хочет заходить, — задумчиво сказал Михас.

— Потому что это не та клетка, — я подошла к столу, взяла карандаш и нарисовала клетку, — Иди сюда, бука-а-а-ашечка.

Букашечка недоверчиво посмотрела на меня, на клетку, на Михаса, Гая, Тамареска и остальных и попятилась.

Тогда я написала на листе бумаги: "пирожное". Через полминуты откуда-то шмякнулось самое натуральное пирожное с кремом, какие я очень люблю.

— Э-э-э-э, видимо, что-то не так, — сказала я, — пока все обозревали пирожное, которое свалилось сверху я написала на листе: "а".

Букашка, которая чудом увернулась от неопознанного и летающего вкусного, принюхалась и подковыляла к букве, засосала ее и уставилась на меня: "еще давай". Я написала: "б". Букашка принюхалась и чихнула, буква "б" ей чем-то пришлась не по вкусу, так же как и все следующие буквы.

— Видимо, ей твой почерк не подходит, — сделал вывод Михас.

— Что?

— От моего почерка у нее такая морда, словно воняет, как при прорыве канализации, — огорченно сказал Гай.

— Мой она тоже не воспринимает, — сказал Михас.

— Зато мои каракули очень любит, — буркнул Тамареск, — выжрала пол статьи и не наелась.

— Пожалуйста, заманите ее в клетку, — попросила я.

Тамареск повиновался. Писал что-то, а у Буквоежки на морде написано было полное блаженство. Наконец, она оказалась в клетке. Биться не стала, утоптала себе страничку и улеглась спать.

— Спасибо всем большое, за то, что делаете для меня, — сказала я, садясь.

— В сущности, это пустяки. Вы для нас мир создали и ничего, — рассмеялся Михас.

— Так мы едем за жуком или нет?! — спросил Гай.

— Заодно навестим нашего милого знакомого, — сказал Михас.

— Михас, наверное ты не хочешь… — печально начала Таура.

— О чем ты, душа моя? — спросил Михас, — Я думал, мы все вместе поедем.

Таура встала:

— Выйдем на секундочку.

Они вышли.

— Что происходит? — поинтересовался Гай, — Гайне, ты знаешь?!

— Нет, — с видом чистой наивности ответила Гайне.

— По глазам хитрющим вижу, что знаешь! Давай, рассказывай.

— О таких вещах заранее не говорят, — улыбнулась Гайне.

— Да ну, Гай, не смеши меня. Неужели не видно?! — удивился Тамареск.

— Что видно? — спросил Гай.

— Тама, это видно пока только сведущим женщинам. И соотечественникам, — улыбнулась Гайне, в упор глядя на Гая, словно пытаясь силой взгляда передать ему свои мысли.

— Благо, у вас Ардогов чувства развиты куда лучше всех остальных, — поддакнула я.

Тамареск удивленно посмотрел на меня, криво улыбнулся и снова обратился к Гаю:

— Догадался, голова?

— Догадываюсь. Но в таком случае, Михас тоже не поедет. Он же сумасшедший! Когда он узнал, что у них с Таурой будет дочка, он три дня носил ее на руках. Потом, когда выяснилось, что дочка будет не одна, а две, вообще что-то страшное началось. Ты помнишь, Тама?

— Помню, — улыбнулся Тамареск.

— И ничего страшного не было, — пожала плечами Гайне, — он просто заботится о своей жене, как может. Ты никогда так обо мне заботиться не будешь.

— Это упрек?

— Нет, что ты?! — улыбнулась Гайне, — каждый любит так, как умеет. Меня вполне устраивает то, как ты меня любишь.

Гай недоверчиво покосился на спутницу.

— Хотя ты прав. Когда родились все, три Михас был не Михас, а стихийное бедствие, — констатировала Гайне.

Легкое на помине стихийное бедствие ворвалось с Таурой на руках.

— Мы едем! — радостно провозгласил Михас. Он аж светился изнутри.

— Ну, вот и славно, — резюмировал Тамареск, — поздравляю, Михас.

— Поздравляем, — Гай и Гайне от души поздравили друга.

— Бедная Таура, — сказал Гай, — Михас… Он же в малых масштабах ничего делать не умеет. Широкий человек.

Он хотел что-то еще сказать, но его прервали фанфары.

— О, котушка на подушке, — мрачно заметил Тамареск.

— В смыле, лягушонка в коробченке? — неудержалась я.

— Что-то вроде, — ответил Тамареск, — а что такое Коробчонка и лягушонка?

Я не успела объяснить, как дверь в коридоре отворилась сама собой и в комнату вошел очень низенький господин в костюме. На голове у господина покоилась подушечка, а на подушечке сидел кот, на голове которого покоилась корона не корона, но что-то очень похожее.

— Доброго утра, — поприветствовал кот.

— Привет, Эток, — поприветсвовали все, кроме меня.

— Тахар, можешь меня опустить и идти. — церемонно сказал кот.

Раб, или слуга, опустил подушечку на пол и, раскланявшись, удалился.

— Чего-то ты сегодня не при параде, — сварливо сказал Тамареск.

— Я понимаю, что событие сегодня и впрямь особенное, но не настолько, чтобы приехать сюда на великой подушке в парадной тиаре. Хватит с вас и малой тиары.

— Ну, подушечку можно было и получше выбрать, — чванливо проговорил Гай.

Я посмотрела на подушечку небольшого размера, из алого бархата, вышитого золотой и серебрянной нитью, по краям были пущены золотые кружева, на уголках кистоки, тоже золотые. Каждая кисточка собрана жемчужной заколкой. Это они называют "не достаточно хорошо"?!

Кот перебрасывался фразами с друзьями, это как раз меня не беспокоило. В мире, где под моим карандашом оживают разные насекомоподобные, говорящие коты не новость. Но вот говорящий кот, входящий в дом на слуге, это перебор!

— Тама, — кот смотрел на меня, выгнул спину и поднял шерсть дыбом, — зачем ты притащил Ясве к себе в хибару?

— Я не Ясве, — сказала я.

— А кто? — кот поуспокоился, но напряжения не терял.

— Я ее Создатель, — скромно ответила я, — я Создатель Тау. Я — Святослава.

Кот сел и задумался. Хвост его был подобен маятнику.

— И зачем ты ее притащил, Тама? — сурово спросил Эток.

— А лучше бы, если бы она умерла?! — вскинулся Тамареск, — Я случайно ее нашел. И не мог оставить. Она пришла, чтобы нас спасти.

— Помнится, мы для этого Комрада посылали, — сказал кот.

— Он умер, — опередила я Тамареска.

— От чего?! — удивился кот.

— Я прокляла его, — тихо сказала я.

— Эток, Комрада больше нет, так зачем вдаваться в подробности, — быстро сказал Гай.

— Нам надо снова мир спасать? — поинтересовался Эток.

— Ну, было бы не плохо, — поддакнул Тамареск.

— Мы вот на жуколовлю собрались, чтобы удобнее было передвигаться, — радостно собщил Гай.

— Это я знаю, поэтому я и здесь. Вы уже тысячу лет никуда не выбирались, и я в Пратке засиделся, хочу составить вам компанию. Дела свои я передал первому кардиналу, он хороший мальчик, способный, — зевнул кот.

— Даром, что ты архиепископ, Эток, — рассмеялся Михас, — вылитый король.

— Мальчик… Эток, ты знаешь, что твому "мальчику" чуть больше семидесяти?! — воскликнул Тамареск.

— Знаю, — довольный собой, ответил кот-архиепископ.

— Простите, Эток, у меня вопрос, чисто краеведческого интереса, — начала я, — а у вас тут все архиепископы, говорящие коты?

Таура и Гай не сдержались и прыснули от смеха.

— Я уникален в своем роде, — горделиво ответил кот, — я единтсвенный говорящий кот на Тау, котов-архиепископов до меня не было. А все благословение Ясве, великой и единтсвенной.

— Ох, приятно познакомиться, — я встала и поклонилась.

— Друзья моего бывшего хозяина, мои друзья, госпожа, — "улыбнулся" кот.

— Значит, компания намечается, более чем, теплая, — резюмировал Гай.

— Завтра утром можем выдвигаться? — спросил Тамареск.

— Ты сильно торопишься? — спросил Михас, — Мне еще девочек надо устроить. Жуколовля больше недели не занимает, но они же где-то должны жить.

— Так пусть поживут у моей матушки, она будет рада, — улыбнулся Гай.

— Об этом я и хотел тебя попросить, — замешался Михас.

— Итак, что мы решили, — попытался подвести итог Тамареск.

— А мы что-то решали? — встрял Гай.

— Вот потому, что мы уже битый час просто так трепимся, я хочу, чтобы мы уже что-то решили, — огрызнулся Тамареск, — отправимся завтра утром, все хорошо высплются, соберемся на площади… с площади и отправимся.

— Нет-нет-нет, — лукаво улыбнулся Михас, — ты скажи точное время. Мы знаем тебя, чудовище. Ты же ночь просидишь со своими земляными червяками, а потом будешь спать долго-долго, аж до следующего вечера.

— Я не виноват, что время активности червей приходится на ночь! — оправдывался Тамареск.

— Да-да, мы знаем, — с самым невинным видом поддакнула Таура.

— Тау, предательница! — отчаялся Тамареск.

— А что вы с червями делаете? — поинтересовалась я.

— Ничего неприличного, — после раздумий ответил Тамареск, — я могу вам показать парочку опытов, если вы не против.

— Будет очень интересно.

— А что касается времени, Михас, я думаю часов одиннадцать будет самое то, — все кивнули, — остановимся мы у Уша, я полагаю.

— У нас есть выбор? — развел руками Гай, — Или ты давно не испытывал на себе гнева божественного?

— Я его каждый день испытываю, когда пытаюсь что-то тебе объяснить, — ворчливо отозвался Тамареск, — и какой из Богов меня проклял? — добавил он, странно косясь на меня.

Я сделала вид, что абсолютно тут ни при чем.

— Жуколова нам нанимать не надо, — продолжал Михас, — Уш сам подскажет. Его твари, как никак.

— Изловим жука и уже на нем вернемся, — сказал Гай.

— Долго, — коротко ответил Михас.

— Порошка не хватит, — ответил Гай.

— Ну да. Тогда надо будет побыстрее со всем управиться, — сказал Михас, — Я не могу заставлять твою матушку долго нянчиться с моими девочками.

— Просто признайся, что ты не хочешь их оставлять, в этом нет ничего такого, — ласково сказала Таура, — все знают, что ты их очень любишь.

— Любит, это мягко сказано, Таура, — усмехнулся Гай, — он их боготворит, и избалует вконец.

— У тебя детей нет, мог бы и помолчать, — огрызнулся Тамареск.

— У тебя тоже нет.

— У меня хотя бы кот был. Я знаю, что такое ответственность.

Судя по тому, как вздрогнул и подавился Эток, прыснули Гай и Михас, Тамареска к детям подпускать было противопоказано.

— Вы не покажете мне город? — спросила я.

 

Глава 10. Пратка

Не даром пряничный городок своих снов я назвала Праткой. Странное слово, что-то среднее между маткой и Прагой, городом моей мечты, в который я мечтала попасть, как только узнала, что такой существует. И вот теперь этот плодовито хмельной, нежный и яркий город лег у моих ног, так как мне очень повезло с провожатыми, точнее с одним из провожатых, точнее с Этоком. Это он провел меня на вершину самой высокой башни — Архиепископской иглы. Я стояла на балконе, над колокольней и обозревала раскинувшийся цветастым бабушкиным одеялом город. Впереди блестела извилистая лента реки, веревочками русел разбивая центр города на островки. Веселый карамельный ветер, словно раскрашенный и наполненный вязким местным, цвета недокарамели, солнцем, ласкал мои волосы, задувал в уши, игриво пытался задрать юбку. Но нет, проказник, там панталоны, обломись. Но он словно пылкий нежный, молодой, а главное озорной мальчишка, снова и снова предпринимал попытки.

Под голубым шелковым небом изгибались крыши пряничных домов, где-то они были розовой, где-то голубой, где-то желтой, в общем, по вкусу, глазури. В некоторых районах крыши были как бы из песочного печенья, из бисквита. Бизе церковных крыш с цукатами религиозных символов поразили меня особенно.

Взгляд мой снова и снова возвращался к реке, к изящным мостикам, которых были несметные тысячи. Только через пятнадцать минут самого натурального оглушения я внезапно услышала Этока, который все это время распинался: "Посмотрите туда, посмотрите сюда, госпожа!"

— Простите, Эток, — как можно нежнее начала я.

— Вы не слушали, госпожа? — тут же раскусил меня кот.

— Да.

— То-то я смотрю, госпожа неадекватна. Но это не страшно, будем считать, что я только что повторил материал. Приступим к экскурсии.

Мы с вами находимся на самой высокой в Пратке башне, называемой — Игла Архиепископа, или Архиепископская игла. История этого названия уносит нас к Архиепископу пратскому Анргипату первому, Первому архиепископу, тому, кто первый начал поклоняться Ясве. Вы знаете его историю?

— Это имя мне не знакомо.

— Это был простой молодой человек, сын ткачихи и портного, слабоумный, к слову сказать. Он дожил до девятнадцати лет, и хоть был слаб на голову, но стал для родителей поддержкой и опорой. Он не говорил, но выучился кое-как обращаться с портняжными ножницами и мог разносить готовую продукцию по домам. Однажды, он понес платье на дом к одной очень распутной госпоже. Необходимо еще заметить, что при всем своем слабоумии, нрав Анргипата был тихим и мирным, а лицо необыкновенно привлекательным. Дама, увидев Анргипата, заманила его к себе на кухню и стала соблазнять. Но чистейший Анргипат не понимал, что хочет от него странная женщина. Женщина стала при нем переодеваться, а Анргипат увидел, что мать забыла вытащить из лифа иглу. Анргипат бросился к женщине, чтобы вытащить иголку, но она поняла его не правильно и в пылу борьбы Анргипат укололся иголкой и потерял сознание. Ему в беспамятстве явилась Ясве и поцеловала его в голову. Очнувшись Анргипат заговорил, на правельнейшем языке, выбил разрешение на строительство этой башни в честь Ясве, что даровала ему мудрость. Начинал он строить башню с той самой распутной дамой, которую тоже уколол, и очнувшись она стала олицетворять само смирение. Достраивали ее уже всем Миром, как говорится. Анргипат достроил башню, принял сан архиепископа, отслужил три службы и умер от старости. Но оставил много ритуальных догматических талмудов, книг по науке, религии и прочего. Умный был человек, не смотри, что дебил. Башню назвали в честь чудесного события.

— Очень любопытная легенда.

— Это не легенда, — возмутился кот, — это исторический факт.

— Ой, простите, я не знала.

— Вообще странно, что Создатель мира, знает о созданном крайне мало.

— Это как раз нормально. Мужчины, которые причастны к рождению детей, о своих детях до старости могут не знать и, ничего, живут же как-то.

— Это не одно и то же.

— Не знаю, Эток, не знаю. У меня все таки до конца идея о том, что я кого-то создала не совсем укладывается в голове. Просто потому, что всего этого я не создавала. Отдельные улицы, площади, общее настроение. Я создала, скажем так, предрасположенность. Развивалось все само. Но между мной и Тау есть связь. Я здесь и чувствую себя лучше, гораздо лучше.

— Я рад за вас, госпожа. Вам действительно феноменально повезло. А вот там слева жемчужина Пратки — Королевский дворец. У нас королевы не рождаются, а появляются в детской спальне дворца, когда предыдущей королеве останется жить не более семи лет. За это время старая королева обучит новую правильно править этой землей. Вся наша жизнь держится на том, что нами правит королева. Если королева пропадет, наступит хаос. Мой хозяин любил королеву.

— Это была романтическая история? — просто чтобы поддержать разговор, спросила я.

— Я бы не сказал. История скорее печальная. Но мой бывший хозяин, как истинный великодушный господин, отказался от ее любви, чтобы не обрекать королеву на участь обычной женщины.

— Мило. А я думала, что ардоги не такие чувствительные.

— Они разные, госпожа. Вот там справа и еще немного левее два дворца: резиденции президента и премьер-министра. Они идентичны. Единственное различие, золотой петушок, флюгер на крыше резиденции президента. Из-за этого флюгера судебная тяжба дилтся уже многие годы. Когда строились эти резиденции, президент и пемьер-министр соревновались, кто сможет отстроить дом больше и красивее. Это чуть было не привело к разушению Пратки. Тогда королева издала указ и повелела: отстоить одинаковые дома для президента и премьер-министра. Когда дома были построены, пезидент и премьер-министр закатили шикарный праздник для жителей Пратки и сами перепились до невминяемости. А когда возвращались домой, перепутали их и жен. Конфуз был огромный, поэтому королева повелела на доме президента установить флюгер. Премьер-министр много раз приходил к королеве с просьбой установить на его доме такой же, но она не разрешила. Теперь президент и премьер-министр судятся.

Я приходила к выводу, что Вселенная частично права. Жители в лицах: Гая, Михаса и их жен, Тамареска и этого милого кота-архиепископа были сами по себе хороши, но властьимущие у них, судя по всему, клинические идиоты… Ладно, хорошо: все властьимущие всегда клинические идиоты в любом из миров!

— Вот там у нас рынок, — сказал кот указывая лапой в даль, где, как драже или монпансье, рассыпались разноцветные палаточки.

— Там самые свежие овощи и рыба в вашем распоряжении.

— А вы и овощи едите?

— Я понимаю, что для кота это необычно. Я не сказал бы, что я в восторге от этого, но я архиепископ, а это ко многому обязывает, — ответил кот, — Идемте, нам пора! Час отданный нам на то, чтобы осмотреть Пратку с той высоты, с которой ее видят птицы, истек почти. Нам надо бы поторопиться: еще спускаться вниз, а заставлять ждать друзей не хорошо.

— Хотите, я вас отнесу вниз на руках?

— Эм, простите, но я боюсь, что это будет не вежливо.

— А что невежливого-то? Я сама предложила, да и быстрее так будет!

Эток забрался мне на руки и мы достаточно быстро спустились вниз, нас уже ждали друзья.

— Эток, скотина. Госпожа еще не успела освоиться, а ты уже на руках сидишь, это не вежливо! — разразился гневной тирадой Тамареск. Эток посмотрел на меня скептически: "Я же говорил!" и спрыгнул с моих рук.

Весь оставшийся день мы гуляли большой компанией по узким маленьким улочкам, нигде меня не оставляла навязчивая странная и приятная мелодия звона железных подошв и камней. Меня не покидало чувство радости и счастья. Можно сказать, что за всю свою жизнь я не была такой доброй, и уж точно мне никогда так ни нравилось мое такое состояние. Мне было по-настоящему хорошо. Я где-то вычитала, про чувство "Правильно", теперь я знала, что это.

Правильно, это когда в огромном парке дорожки засыпаны прозрачно-белесым речным песком. Правильно, это когда, в ветвях деревьев поют какие-то птицы. Правильно, это когда, можно прислониться с стене дома не с солнечной стороны и почувствовать тепло.

Правда, сначала меня очень напугали жуки. Их было не много, но поверьте мне: мокрица размером с Мерседес "брабус" — это вам не тест Роршаха, в смысле, не самое простое испытание для психики. Мокрицы были, пожалуй, самыми малыми формами местной насекомой фауны, были еще гусеницы, размером с икарус с гармошкой, и черви. О, черви!

Мы выходили из парка, когда Михас велел всем остановиться. Мы встали и из-под земли, задрожавшей, как при землетрясении, показалась огромная кишка. Кишка была чуть-чуть морщинистая, кожистая. Из нее спокойно вышли люди, некоторые прохожие зашли, после чего кишки убралась под землю.

— Что это было? — трясясь спрашивала я.

— Червь.

Гениально! А то я не поняла!

— Что в нем делали люди? — уточнила я.

Меня слегка покачивало, Тамаеск взял меня за плечи и усадил на ближайшую скамейку.

— Это долгая история, — начал он, — Недалеко от ФОЛМиТа раньше жил Черный колдун.

— Я знаю, я его придумала, и черные земли тоже.

— Эти земли уже не черные, — подолжил Гай, — Там теперь живет Уш — древний бог, тьма там почти рассеяна, земли принадлежат ФОЛМиТу. Не так давно, меньше года назад, выяснилось, что там водятся гигантские насекомые. Умельцы смогли их приручить и возить в их подкожных мешках людей.

— Это безопасно? — спросила я.

— Абсолютно, — авторитетно заверил Михас, — особенно если жук не голоден. Если он голоден, он может пустить пищеварительный сок в подкожную область, в природе они хранят там запасы еды. Но для человека это не страшно.

— Стоп! А мы это ловить будем???? МЫ НА ЭТОМ БУДЕМ ПУТЕШЕСТВОВАТЬ?! — я сорвалась на панику. Паникую я всегда одинаково: подтягиваю колени к подбородку и смотю в даль, молча.

— Ну, да, — нашелся первым Тамареск.

— Госпожа, милая вы наша, не беспокойтесь, — Эток (вот, что значит КОТ), как-то незаметно подлез под руку и учал на груди, — не беспокойтесь.

— В любом случае, лучший способ избавиться от боязни высоты, это залезть на эмпайр стэйт билдинг, — сказала я, поднимаясь.

— Что, простите? — не понял пытливый Михас.

— Я говорю: пойдемте прокатимся на ваших жуках, — я выдавила из себя улыбку.

— Вас всю трясет, в таком состоянии нельзя кататься, — протестовала Таура, — Жук может разволноваться и исторгнуть вас.

Я покатилась со смеху:

— Нет, быть "исторгнутой" я не хочу! Тогда идемте к реке, мосты меня всегда успокаивают.

— Тут есть прекрасный мост недалеко, — расплылся в улыбке Гай, — Мост разбитое сердце. Есть городская примета, что если, загадать за час до заката желание, то личная жизнь пойдет на подъем.

— А если я загадаю миллион монет, или большой дом? — спросла я.

— Не знаю, — пожал плечами Гай, — но личная жизнь все равно пойдет в гору.

— До заката час двадцать, идти тут минут пять. Успеем на мосту постоять, — сказал Михас.

— А тебе, чудесник, вообще туда нельзя! — изрек Гай.

— Это еще почему?!

— Где ты будешь брать столько денег для своей семьи. Если каждый год будешь плодить по тройне?!

— Найду. Прокомить я их всегда смогу, — улыбнулся Михас и сотворил каждому по мороженому.

Мост был шикарен. Поражала даже не ширина и не тонкая легкость кованой ограды, а особый рисунок мостовой. Мелкие красные камушки выложены были мозаикой, разбитые сердца бисером раскатились по мосту.

— Какая прелесть! Я не смогла бы придумать лучше! — воскликнула я.

Мы стояли на мосту лицом на закатное червонно-золотое солнце, чувствовалось что мы части соместного целого. Мне нравилось находится среди этих людей, на этом мосту, это было хорошо и правильно. Рыба плескалась в реке, радуя нас золотыми боками. Как-то внезапно для себя я заметила, что стою на мосту одна, все куда-то делись. Я оглянулась и увидела слева от себя Тамареска. Он еще не знал, что все остальные нас бросили.

В лучах закатного солнца он стал похож на льва. Темные волосы приобрели рыжеватый оттенок, на губах играла какая-то улыбка, то ли радостная, то ли просто умироворенная. Он почувствовал мой взгляд и обернулся, с минуту смотрел на меня, потом подошел и сказал:

— Если бы я был художник, то вместо вашего портрета, я нарисовал бы наше Солнце.

Комплемент я оценила, он был вполне в моем вкусе, расценивать его можно было как хочешь.

— Спасибо, — сказала я, — а вы на льва похожи, в вас сила есть!

ЧТО!???? Это я говорю?! ЧТО это я говорю?!

Тамареск наклонился к моему уху и тихо пошептал:

— Идемте.

Мы сошли с моста, где нас уже ждали друзья.

С меня мгновенно слетела поволока романтичности.

— Мост волшебный? — сурово спросила я у Гая.

— Да, — улыбнулся он.

— Ну да… Я так и поняла. Тамареск, у вас нет желания начистить господам рыльца?

— Есть, и еще какое.

— У меня тоже.

— Ой, ладно. Раскаиваемся, раскаиваемся, — хохотал Михас.

Пришло время ехать домой на жуке. Мы дождались в специально отведенносм месте зеленого в красную полосочку жука. С боку головы у гесеницы были какие-то жабры, Михас пояснил, что это второрты. Перворот находился там, где и у всех. В перворот гусеница ела, во второрты закладывала запасы еды. Из второтов повалил народ. Потом пришло наше время заходить. Мы зашли, каждый отдал по монете, Тамаеск две, и за меня тоже. Ходить под кожей у гусеницы было странно: как будто ты ходишь по полусдувшемуся матрасу для плавания.

— Просьба занять свободные скамейки! — крикнул возница.

Мы сели на скамью и спиной прислонились к оболочке пищеварительного тракта гусеницы. Возница прошел в конец "салона" и взял обычную метлу, из мягких прутьев. И легко стал "подметать" гусенице кожу. Она стала на лапы и побежала.

— Маршрут она знает, уже обучена, — объяснял Михас, — а вот когда можно бежать определяет возница, потому что ехать стоя в гусенице нельзя, черевато для здоровья.

Я заметила, сквозь кожу гусеницы было прекасно видно, куда мы едем. Двигались мы достаточно быстро и вскоре были у дома Михаса, потом у дома Гая, к площади мы тоже добрались очень быстро. Поездка на гусенице меня потрясла!

 

Глава 11. Трогательная

Мы вошли домой. Тамареск был еще мачнее обычного. Мне, кажется, удивительно не повезло с хозяином, такой хмурый человек!

— Будете спать в моей комнате? — спросил он.

— Мне все равно, если я вас стесню, я могу пойти на кухню.

— Не порите чепухи. Какая может быть кухня, когда есть лишняя кровать? Я вынесу оттуда грязные вещи и вполне можно жить.

— А хотите фокус? — улыбнулась я, села за стол и написала на бумажке: "Все вещи Тамареска чистые", "Водопровод у всех работает и не ломается, не протекает и не вызывает прочих нареканий". Выждав минутку, я сказала:

— Идите в комнату, — и сама засеменила следом. Разбросанные вещи были действительно чистыми.

— Это как? — Тамареск смотрел на меня со священным ужасом в глазах.

— Вот так, — улыбнулась я. — Мне до сих пор неловко за то, что Буквоежка лишила вас половины вашей статьи. Но это еще не все.

Я бесцеремонно схватила его за рукав и потащила в ванную комнату.

— Откройте кран.

Тамареск повиновался. Из крана полилась вода. На лице у хозяина вели борьбу ужас, удивление и сумасшествие.

— Водопровод теперь работает, как часы! — горделиво сказала я.

— Время показывает? — спросил оболдевший хозяин.

— Чего? — пришел мой черед недоумевать.

— Часы показывают время, — уточнил Тамареск.

— Это просто выражение такое, — улыбнулась я.

— Понятно, — ошалевший хозяин поплелся из ванной.

Мы шустро убрались.

— А вы где будете? — спросила я, вспомнив фразу про "лишнюю кровать".

— В лаборатории.

— Но там же земля и грязь, и вообще…

— Земля лучшая постель для ардога. Я уже месяц тут не сплю, а сплю в лаборатории, так что для меня ничего не изменится, — он улыбнулся широкой, очень доброй улыбкой.

— Вы мне обещали показать ваших червей, — вспомнила я.

— Они спят еще. По их мнению, у нас глубокая ночь. Они будут спать еще часа 4. Я как раз успею отдохнуть, попить чаю, — ответил Тамареск.

— Я не хочу спать. Просто понимаете… мне одиноко, — сказала я, — другой мир, далековато от дома немного.

— Могу понять. Мне было страшно отправляться к вам, тем более Боги сказали, что я вряд ли переживу это путешествие. Я даже и не знаю, что вам предложить…

— Я тем более не знаю.

Мы подумали немного и рассмеялись. Нелепая получилась сцена.

— Вы любите мороженое? — спросил он.

— Обожаю. И попробую еще кое-что для вас сделать. Вы любите кофе?

— Что?

— Ясно.

Мы пошли в столовую, где на клочке бумаги я написала: "Салатница, полная фисташкового мороженого. Две порции латте".

Через полминуты они возникли перед нами.

— Вот то, что я люблю. Точь-в-точь.

— Пахнет вкусно, — недоверчиво сказал Тамареск и попробовал, — немного необычно на мой взгляд, но вкус прияный.

— Вот и славно.

Мы кушали и нам совершенно не о чем было поговорить.

— Давайте перейдем на "ты", — вдруг сказал Тамареск. — Я тут подумал. Я столько о вас знаю, и в каком-то смысле, мы с вами друг перед другом состояли в долгу, это было бы уместнее…

Он совсем стушевался и замолк.

— Не вижу ничего плохого. Зови меня Святой.

— Тама, — Тамареск протянул мне руку. Я была удивлена: пальцы его были до того чудесной красоты, каких я никогда не видела. Мы пожали руки.

— Нет, прости, Свята, но мы сегодня не будем играть с червями, будет тяжелый день. Надо идти спать, — сказал Тамареск.

— Спокойной ночи.

— Спокойно ночи, Тама, — сказала я.

Дверь я закрыла на ключ, и не потому, что кого-то боялась, сам Тамареск попросил меня об этом.

Я долго не могла уснуть, но когда уснула, мне приснился странный сон, основанный скорее на ощущениях. Мне снилось, что кто-то гладит меня по спине. Большая теплая, даже горячая рука гладила меня по спине (спала в костюме Евы, ибо лечь было не в чем). Рука гладила без всякого намека на пошлость, согревала, обдавала нежностью, расслабляла. Мне было очень и очень хорошо, сон этот долго не заканчивался, а когда закончился, я заснула еще крепче.

 

Глава 12. Жуколовля

Мы естественно проспали. Я проснулась от того, что Тамареск колотился ко мне в дверь. Я наскоро оделась.

— Они меня съедят! — восклицал он.

— Кто?

— Те изверги, что называют себя моими друзьями!

В полдень мы выбежали из дома, там, позевывая, грызли семячки наши друзья.

— Какого лешего вы нас не разбудили? — вочливо начал Тамареск.

— Кто знал, что вы там делаете? — лукаво улыбнулся Гай.

— Спасибо за деликатность, которую вы проявили, — я хотела сделать комплимент Гаю, но получилось двусмесленно. Мысленно похохотав над собой, я решила добить эффект:

— Это было очень кстати, — добавила я.

Ошеломленная компания смотрела то на меня, то на Тамареска. Патанда, бросив на меня короткий, полный ненависти и восторга взгляд, горделиво улыбнулся и стал мне подыгрывать:

— Ты, Гай, теперь можешь смело повеситься: тебе меня никогда не обскакать.

— Ну, в качестве, положим да… Но я всегда гордился колличеством.

— Половина из этого колличества придумана, — лениво сказал Михас, — мальчишки, вам меня никогда не догнать!

— Хорош трепаться, — недовольно сказала Гайне, разговор ей судя по всему был неприятен.

— Да-да, моя принцесса, — спохватился Гай и достал какой-то мешочек, — обнимемся, господа.

Эток запрыгнул на плечо Тамареску, Михас усадил на плечи Тауру, Гайне обняла Гая и Тамареска, Тамареск обнял меня и Гайне, Михас с другой стороны обнял меня и Гая. Одна рука у Гая была свободна. Мне показалось знакомым теплое прикосновение ладони Тамареска, но я отогнала странное ощущение, завязав на пямять узелок, чтобы вернуться к размышлениям на эту тему.

— В замок Уша, в Сумеречных землях, — сказал Гай и высыпал порошок из мешочка нам под ноги.

Стало темно, как будто кто-то выключил свет, а потом включил и стало светло. Было пасмурно.

— Тут всегда так. Проклятье Ара до конца не исчезло, — сказал Михас, ставя жену на землю.

Мы стояли во дворе роскошнейшего из замков. Я и не думала, что он получится ТАКИМ.

— О, это я такое придумала?! — воскликнула я, — Боже мой, во мне умер архитектор!

Нам на встречу шел холеный темнокожий господин. Он приветливо раскинул руки, и перво-наперво полез обниматься к Михасу, Гаю и Тамареску. Перетискав Гайне и Тауру и потрепав Этока по голове, он уставился на меня, поморгал и изрек:

— Здравствуй, Святослава.

— Здравствуйте, — сказала я.

— Это вторая треть бога Уша, — шепнул мне Тамареск.

— Здравствуйте, уважаемая вторая треть бога Уша, — получилось нелепо, но я решила подстраховаться. Лучше показаться дурой, на них не обижаются… кровно. А еще говорят, Бог дураков любит.

Вторая треть задумалась, потом рассмеялась.

— Я не делю себя на трети. Уже отвык порядком. Зовите меня просто Уш, госпожа, — он галантно поцеловал мне руку, — пройдемте ко мне, ваши спальни ждут вас. Располагайтесь и через пол часа я жду вас на летней террасе на обед.

Замок изнутри был еще красивее, чем снаружи. Было интересно наблюдать, как холл перетекает из одного стиля в другой, начинаясь в барокко, а заканчиваясь в модерне.

Комната моя называлась "созвездие", и если и жить в созвездии то только в таком. Неширокая, мягкая постель, темные гобелены на стенах, вся мебель светлого дерева, почти что белая, инкрустирована перламутром и жемчугом. Особенно поразили меня хрустальные вазы и специальная хрустальная вставка в окне. Хрусталь классической алмазной грани разбивал слабый солнечный свет на спектры, отчего в комнате по стенам бегали цветные зайчики.

В гардеробе я нашла несколько платьев и отправилась за консультацией к кому-нибудь, желательно женского пола. В коридоре я столкнулась с Таурой и она милостиво согласилась мне помочь.

Мы выбрали черное платье с полупрозрачной накидкой.

— Мне такой чудной сон сегодня снился, — сказала я, вдруг вспомнив.

— Какой? Я умею толковать сны.

— Необычный, я раньше такого никогда не видела. Даже нельзя сказать, что я его видела. Я его почувствовала. Как будто кто-то теплой рукой гладил меня по спине.

Таура посмотрела на меня круглыми от удивления глазами.

— Вы никому не рассказывали о вашем сне?

— Нет.

— И не рассказывайте.

— Это что-то неприличное?

— Нет, — Таура улыбнулась, — вы, наверное, не знаете. В Пратке, и вообще в ФОЛМиТе принято, что гладить женщину по спине, значит признаться ей в верности, любви и желании остаться с ней, если не до конца жизни, то очень долго.

— Какой интересный обычай.

— Это не обычай. Это клятва.

— Но… я не знаю. Гладить по спине…

— Вас же по голой спине гладили?

— Да.

— Вы в точности описали этот ритуал. Мужчина может сколько угодно спать с другими женщинами, но если вас он гладит по спине, то можете даже и не ревновать.

"А Комрад меня по спине не гладил", — тут же подумала я.

— Странно. То есть, спать он может с кем угодно?

— Некоторые мужчины не могут без этого. Им скучно с одной женщиной.

— А если женщина не может этого вынести?

— Она ищет мужчину, который будет любить ее одну, — пожала плечами Таура, — или ищет другую женщину.

— Ах. Даже женщину. Любопытно.

Я устыдилась. Созданный в свое время обычай ардогов: их бисексуальность мужчин, граничащая с гомосексуализмом, теперь казался мне не таким веселым. Я это сочиняла с целью посмеяться, а все оказывается не так весело.

Таура убежала, а я отправилась отлавливать Гайне. Женское мое любопытство требовало удовлетворения. Гайне нашлась быстро и была одна. На ней было платье стиля ампир, нежного серо-жемчужного цвета. Я как бы невзначай снова задала ей вопрос о сне. И снова поймала удивленно-испуганный взгляд.

— Вы никому не рассказывали об этом?

— Нет, а что? Это что-то неприличное?

— Таура неплохо толкует сны, но тут и толковать ничего не надо. Если мужчина гладит женщину по спине, значит он признает ее своей половиной. Даже если мужчина женился на вас, если прожил с вами всю жизнь, но ни разу не погладил вас по спине… вы прожили свою жизнь без любви. Вы не можете точно знать, любит он вас или нет.

А вот тебе, дорогуша, и другая точка зрения!

Обед, состоявший из местных незнакомых мне блюд, прошел приятно. Я изредка ловила на себе удивленный взгляд Тамареска, словно каждый раз он видел меня впервые, при этом я проезжала на моноцикле голая и играла на барабанах.

— Так вы за чем-то приехали или просто так? — спашивал Уш.

— Мы за жуком, — отвечал Гай.

— Значит, сейчас после обеда, не рассусоливая и поедем, — сделал вывод Уш.

— Но нам тогда надо будет переодеться, — сказала я.

— Зачем? — удивился Уш.

— Мы на охоту едем?

— На жуколовлю, госпожа. Да не с простым жуколовом, а со мной, — горделиво сказал Уш, — Когда тьма здесь рассеялась, то выяснилось, что господин Патанда ошибся в расчетах. Но ошибиться было немудрено, так как земля повела себя неадекватно и породила жутких тварей. Вы уже видели жуков?

— Даже каталась на гусенице.

— Ох уж мне эти рейсовые Пратские гусеницы! — рассмеялся Уш, — Эти твари слушаются меня как хозяина и достаточно просто будет достать для вас жука. А вот господин Патанда проводит серию экпериментов, ему любопытно, что подвергло землю таким изменениям.

Тамареск засмущался и уткнулся в тарелку.

— Этока мы не мозьмем, прошу уж прощения, господин Архиепископ, — продолжал Уш.

— Не кошачье дело ловить червей. Вот если бы тут были огромные мыши или птицы, тогда… тогда я бы не взял вас, — ответил Эток.

— Почему?

— Потому что ловля мышей и птиц только кошачья привелегия, господа, — Эток поднялся и взмахнул хвостом, — с вашего позволения, я пойду в свою комнату.

— Кажется, он обиделся, — резюмировала Таура.

— И ничего страшного, — отозвался Тамареск, — лучше пусть ходит обиженный, чем мертвый.

Мы дообедали молча и прямо из-за стола пошли на охоту.

— Михас, мне нужны будут ваши творения, чтобы прикормить его, — раздавал указания Уш, — Гайне, Гай будьте на готове: не исключено, что жук может воспротивиться моей воле и тогда его надо будет связать. Тамареск, попробуй связаться с ними через землю, они ближе всех к земле.

— А мы с Таурой? — спросила я.

— Вы и Таура будете стоять и смотреть, простите дамы, — сказал Уш, — Но госпожа Таура не в том состоянии сейчас, а вам… Я не знаю, чем ваше вмешательство может закончиться.

Шли мы долго по однобразно серой степи с желтоватой травой. Выглядело это со стороны несколько по-идиотски. Господа в красивых одеждах на прогулке после обеда в безжизненной пустыне — та еще картинка.

Я начала уже уставать: сказалось отсутствие на прошлом месте жительства значительных пеших нагрузок. Когда почти уже совсем устала, Уш приказал остановиться, так как мы вошли на территорию "одной знакомой гусеницы".

Уш что-то долго гортанно кричал, Тамареск, приложив ладони к земле и закрыв глаза, что-то шептал. Михас творил какой-то мега салат. Мега-салат для мега-гусеницы. Нечеловеческих размеров огурцы и помидоры, листья салата, кочаны капусты ложились рядом с ним и скоро гора супер-овощей грозилась померяться высотой с Эверестом.

Земля под нашими ногами загудела.

— Это она, — сказал Тамареск, — она очень расстроена.

— Она очень эмоциональна, — кивнул Уш, — у нее тонкая душевная организация, к тому же она достаточно своевольна. Но человеческое общество будет ей только на пользу. Она единственная из всех местных тварей, с которой можно договориться.

— А если не получиться договориться? — спросил Михас.

— Значит, завтра пойдем на жука обычным способом.

Огромная зеленая, с голубыми разводами по бокам, тварь стремительно накатывалась на нас. У нее были умные черные глаза и умилительные, покрытые пушком, антенки. Перворот ее был окружен роговым наростом и сейчас это нарост угрожающе открывался и закрывался. Она набросилась на Уша и схватила его своими антенками.

— Все в порядке, — поспешил крикнуть Бог, — она здоровается.

Гусеница прижимала Уша к себе антенками и что-то по-своему лопотала.

— Он опять разбил тебе сердце? — спросил Уш сострадательно, когда его опустили на землю и закончили лопотать.

Гусеница вздохнула.

— Бедняжка. Тебе надо отвлечься.

Снова горячее, очень эмоциональное лопотание, похожее на трели соловья, мурлыканье кошки и работу реактивного двигателя одновременно.

— Милая, я понимаю, что здесь нечем заняться, но видишь этих господ? Это мои друзья, им необходимо отправиться в длительное путешествие по ВСЕМУ миру. Представь себе только!

Гусеница подумала, потом осмотрела нас всех, каждого. Когда очередь дошла до меня, с ней что-то произошло. Возможности мимики гусеницы исчерпывались только изменением выражения глаз и открытием рогового нароста. Морда Гусеницы, при взгляде на меня… стала не узнаваемой. Она была больше похожа на льва, тигра или маньяка-убийцу, чем на гусеницу! Она рванулась ко мне, сбила с ног Уша. Гай и Гайне отрагировали мгновенно, выпустив в гусеницу мощный заряд стекла. Но гусенице хоть бы что, она даже не затормозила, и вроде бы, не заметила. Я успела толкнуть в сторону Тауру и начать убегать, как сзади меня схватили антенки, да так сильно, то ребра мои захрустели.

— Тихо ты, — крикнула я.

Гусеница развернула меня к себе и поднесла к одному глазу. Сеточки большого черного глаза смотрели на меня с угрозой и интересом. В детстве мне всегда хотелось посмотреть в глаза двум тварям: гусенице и стрекозе.

Ну, что? Посмотрела?

— Свята, не двигайся, не вздумай ее бить, — услышала я голос Тамареска.

— Тама, я в прямом смысле связана по рукам и ногам, чем мне ее бить? Силой обаяния? — я сорвалась на визгливые нотки.

— Она тебя приняла за детеныша, — продолжал кричать Тамареск, — она думает, что мы захватили тебя. Все их детеныши ростом примерно с тебя и черного цвета!

— Но я же стою на ногах!

— Это не имеет смысла, она не более, чем разумная гусеница. Докажи ей, что ты не гусеница!

— А что я не верблюд, я не должна доказывать? — проворчала я.

Я попыталась высвободить руку, но тут, вдоволь налюбовавшись мной левым глазом, гусеница поднесла меня к правому.

— Как ее зовут? — спросила я.

— У нее нет имени!

— Значит, ты будешь Марлен, согласна? — спросила я у Гусеницы.

Хватка тем временем ослабла, и я высвободила руку.

— Вот, видишь, Марлен, у меня есть рука. Вот и вторая рука. У меня всего две руки, не как у тебя. Я слабенький, хилый кусочек мяска по сравнению с тобой. У меня даже есть талия. У меня даже нет усиков. Господи, что я несу!

Я погладила ее по антенкам:

— Отпусти меня, пожалуйста. Я не детеныш. Я уже лет пятнадцать, как не детеныш. А то может и больше.

Гусеница медленно отпустила меня на землю. Но я все равно не удержалась и упала.

— Я пока полежу, — сказала я Тамареску, который принялся меня поднимать.

Гусеница медленно развернулась и направилась к Ушу, который сильно ударился головой. Марлен погладила его по голове антеннкой и нежно заурчала.

— Она извиняется, — сказал Уш.

Таура прикладывала заговоренную землю к ране.

— Я сейчас пришлю вам третью треть, вторая сильно повредилась.

Уш пропал.

— Таура, простите, что я вас толкнула. Вы не сильно ударились?

— Она в земле все представление просидела, умница моя, — с гордостью сказал Михас.

— Я решила, что спрячусь. Вы же знаете, о чем я, — улыбнулась Таура.

О том, что говорила Таура, я имела лишь приблизительное понятие, так как описала механизм "землепрята" лишь однажды. Ардог при серьезной угрозе жизни и здоровья должен лечь на земь, тогда он сливается с землей и даже холмика на месте не остается.

Уш появился снова, живой и здоровый, но в другом костюме.

Гусеница радостно принялась его обнимать и лопотать.

— Она согласна с вами пойти, если вы будете хорошо ее кормить, — хрипел в объятьях Уш.

— Вот, еще одна дормоедка на мою шею, — ухмылялся Михас, — колличество растет. Сначала Гай и Тамареск, потом еще Эток, потом Гуугль (я все помню). Женщины за дармоедов не считаются, я люблю кормить милых дам. Теперь еще и эта.

— Михас, представь, что это дама, — сказала Гайне.

— Ахм… Большая такая дама, ничего не скажешь. Ну, налетай давай, Дама, — Михас аккуратно потрепал ее за антенку и подвел к груде овощей.

Следующие три минуты я помню плохо: ультразвук плохо влияет на память. Пищала Марлен долго и старательно. Сожрала она все в миг, и еще одну такую кучу, и еще, и еще две. На Михаса было жалко смотреть, он был бел как мел.

— Какое счастье, что это на неделю.

— Она давно не ела. Правда, радость моя? — сказал Уш.

Гусеница ласково мурлыкала.

— Кто будет жуковозом? — спросила Таура.

— Тама? — спросил Гай.

— Гай? — с той же интонацией спросил Тамареск.

— Михас? — быстро перевел стрелки Гай.

— Нет, нет, нет. Я и так кормилец, — отнекался Михас.

Марлен, наклонив голову что-то прожурчала.

— Она говорит, что ей все равно, она подчинится всем трем господам. Но, тот, что похож на лесного духа, ей нравится больше, — перевел Уш.

— Кто похож на лесного духа? — опешил Тамареск.

— Ты! — даваясь от смеха ответила я.

 

Глава 13. Интересные дела

В обратную дорогу мы отправились через день. Делать было нечего, смотреть было не на что, поэтому все сидели вместе на голове у Гусеницы, чтобы исполняющему обязанности жуковоза было веселее.

Перед Тамареском я извинилась, он меня простил, но продолжал дуться. В Пратку мы прибыли три дня спустя.

В путь решили отправиться через неделю, когда мужчины закончат свои дела. Марлен жила прямо на площади. Кормили ее все, скорее по доброте душевной, чем из необходимости. Марлен ела скорее из уважения, чем из-за того, что ей хотелось.

В один из вечеров я сидела у себя и пыталась дрессировать Буквоежку. Она отчаянно отказывалась прыгать через веревочку, но я пыталась ее научить. Под дверь мне подсунули конверт. Я взяла его, распечала и прочитала записку: "Соблаговолите, одеть ваше лучшее платье и следовать на улицу двадцати пяти роз в ресторан "Золотой дракон".

Почетки я различаю плохо, но у меня был крутой эксперт. Я дала Буквоежке записку, на морде ее написалось блаженство.

— Дам, если будешь прыгать, — сказала я.

 

"Жить бы мне здесь,

но прости, я поехал.

До свиданья".

(гр. Ундервуд, "До свиданья")

"Моя любовь, кто нас видел в этом городе вдвоем?"

(гр. Ундервуд, "Моя любовь")

 

Глава 1. Шок

Передо мной стоял статный, красивый Ардог. В карих глазах плясали отблески свечей. Я не могла понять, что в нем изменилось? Камзол по последней моде, весь расшитый цветными нитями и самоцветами, батистовая рубаха с кружевными рукавами и воротом. Волосы острижены по последней моде Пратки, бородка аккуратно подстрижена. Передо мной стоял, как минимум герцог, как максимум… если бы в Пратке были короли, они бы выглядели именно так.

— Здравствуйте, господин Патанда, — поклонилась я, когда обрела дар речи.

— Здравствуйте, госпожа, — он подал мне руку и усадил на маленький диванчик.

— Вы отлично выглядите, — сказала я.

— Вы крадете мои комплементы, — пытался шутить Тамареск, он чувствовал себя во всем этом ужасно неудобно.

— На мосту вы делали куда более изысканные комплементы, — заметила я.

— Неужели эта пошла чушь вам понравилась? — удивился он.

— Понравилась, потому что я не знала, что это пошлая чушь. Я все еще плохо знаю местные нравы.

— Понимаете, тот мост… он не обычный… Тау не обычный мир…

— Как он может быть обычным, если его придумали? Простите, продолжайте.

— Мы же на "ты"!

— Ах, да. Продолжай.

— Тау мир разумный. Чем больше я занимаюсь почвомодуляцией, тем больше в этом убеждаюсь. И периодически на Тау возникают вещи, предметы, постройки, которые обладают… собственным желанием. Понимаешь?

— Более чем. Я всегда верила в то, что предметы обладают своим характером, способностью воспринимать. А те, кто с человеком достаточно давно, еще и чувствовать, и мыслить могут.

— Ну, чувствовать-то вряд ли, — задумчиво сказал Тамареск, — Но не важно. Мост разбитых сердец может соединить двух людей. Если случайно двое окажутся на мосту, они могут влюбиться друг в друга.

— Это же замечательно, — улыбнулась я.

— Замечательно, да не очень. А если потом выяснится, что эти двое друг другу совершенно не подходят? Они из самых счастливых сделаются самыми несчастными на свете.

Я внимательно слушала, что он говорит. Смотрела в его глаза. В этих рыжевато-черных озерцах ничего, кроме огоньков свечи не было. Я понимала к чему он это все.

— Это сможет показать только время. Если вы стали несчастным, у вас два пути: либо убить себя, либо стать счастливым.

Тамареск посмотрел на меня удивленно.

— Я не несчастлив… Мне просто немного не везет.

— Конструктивная позиция.

— Наши с вами друзья специально оставили нас с вами на том мосту. Намерено, понимаете?

— Не очень, — олицетворяя собой вселенскую честность, ответила я.

— То, что мы с вами там говорили друг другу…

— Ни к чему нас не обязывает, если вы об этом. Даже то, что вы видели меня голой, тоже вас ни к чему не обяжет, — сказала я, рассмеявшись про себя, что я все не так поняла.

— А хотелось бы, чтобы обязывало, — задумчиво сказал Тамареск.

Меня хватило только на похлопать глазками, способность говорить куда-то пропала.

— Судя по всему, вы правильно меня поняли, Свята.

— Мы на "ты", — поправила я.

— А, подлый Хетс, — выругался Тамареск.

— Тама, у меня к вам вопрос. Я люблю его задавать и коллекционировать ответы, — я не знаю, кто дергал меня за язык.

— Задавай.

— Тамареск Патанда, что бы ты сделал, если бы тебе осталось жить три дня?

Тамареск ошарашено заморгал.

— Во-первых, устроил бы праздник, во-вторых, объяснился бы кое с кем, в-третьих, есть девушка, которой я должен сказать, что люблю ее.

"Кажись, второе и третье это одно и то же лицо? И кто меня за язык тянул? С чего я вообще это вопрос задала? Я же так развлекаться перестала курсе на третьем!"

Я кивнула.

— А к чему ты это спросила? — встревожился Патанда.

"А, подлый Хетс!!!!"

— Сама не знаю, — мило улыбнулась я, изобразив ту степени умиления, на которую была способна.

Возникла неловкая пауза.

— Вы пытаетесь мне что-то сказать, но я не понимаю что конкретно, — наконец сказала я, почти догадавшись к чему вся эта романтика.

— Пытаюсь, но… наверное, не время и не место, — рассмеялся Тамареск, — знаете, что я вот одного не понимаю. Мы поймали жука, мы собираемся в путешествие, ради спасения Тау. А как именно мы будем его спасать, вы знаете? И с чего вдруг все решили, что надо куда-то ехать? Вот чего я никак не пойму.

 

Глава 2. Господин Таугерман Шос

Похлопав друг на друга глазками, мы с Тамареском дружно рассмеялись, потому что более идиотскую постановку вопроса придумать сложно. Впрочем, и вопросы сами по себе были странными, но справедливыми. С чего бы нам ехать? И правда, кто решил, что надо куда-то ехать? С другой стороны, эта идея пришла как-то сама по себе. Да и как мне спасти Тау, если я никогда его своими глазами не видела? Надо сначала посмотреть на то, что ты будешь спасать, если конечно сможешь.

Это Если Сможешь нависло теперь надо мной гранитной скалой, стало страшно.

После ужина в "Золотом драконе" Тамареск предложил прогуляться с ним по набережной Пратки. Мы бродили по мостовым и слушали плеск воды. Мне было спокойно, тепло и уютно. Странно, но мне хотелось его обнять. Казалось, будто случись что, и он сможет меня укрыть от всех невзгод. Я не знала, откуда бралась во мне эта уверенность, но она была, сидела во мне и упорно нашептывала, что мол за ним, ты как за каменной стеной.

"Но я же совсем его не знаю! Возможно, мне придется покинуть Тау, и что тогда?" — сопротивлялась я.

"Комрада ты тоже совсем не знала, как оказалось, — отвечала уверенность, — а с ним тебе хорошо, ты же сама это чувствуешь!"

На одной из набережных Тамареск купил мне букетик цветов-бабочек.

— Можешь их кушать, — сказал он.

— Что? Я же не овца, цветы есть?!

— Это не простые цветы. Попробуй лепесток.

"Кто из нас двоих сумасшедший?!"

Я осторожно оторвала лепесток от сиренево-голубого цветка, похожего на ирис, и положила в рот. Лепесток моментально стал таять, рот наполнился ароматом мятного мороженого.

— Ух ты, — только и выдохнула я.

— Нравится?

— Да, очень вкусно.

— А какие они на вкус?

— Не понимаю. Ты что их никогда не ел?

— Ел. Я их очень люблю. Они разные на вкус, в зависимости от того, что тебе больше всего хочется. Иногда на вкус они как стейк, иногда как шоколад, у них множество вкусов.

— У меня лепесток, как мятное мороженое.

— Прохладно должно быть.

Я поняла, что меня действительно бьет дрожь. Близость воды, еще это мороженое цветочное. Тамареск снял с себя камзол и укрыл мне плечи. Руки его касались меня дольше, чем на то рассчитаны были приличия. Мне стало очень тепло.

— Ты не простудишься? — спросила я.

— Нет, — улыбнулся он.

В эту минуту на меня вихрем налетел какой-то господин и сбил меня с ног. Я больно ударилась о камни мостовой, да и еще сверху меня придавил этот ненормальный. Мужчина не спешил подниматься. Кто его знает, что с ним, может пьяный? Тамареск помог мне подняться. Мужчина тоже проявил жизнедеятельность и поднялся на ноги. Сначала я решила, что это Гай. Мужчина был даже выше, чем он. Длинные волосы обрамляли аристократическое лицо. Присмотревшись, в неверном свете фонарей, я поняла, что это не Гай, а кто-то совсем другой. Глаза мужчины были миндалевидными, не очень большими, но ярко-зелеными, прямой красивый нос, пухловатые губы, высокие скулы и вместе с тем круглое лицо и подбородок с трогательной ямочкой. На голове его била шляпа, во что он был одет, я рассмотреть не успела.

— Таугерман Шос, — протянул мне узкую длиннопалую ладонь господин.

— А извиниться? — раздраженно сказала я.

Господин Шос молчал.

— Не мешало бы извиниться перед дамой, — Тамареск смотрел на господина исподлобья, глаза его горели праведной яростью.

— Прошу простить меня, госпожа, — господин Шос низко поклонился мне, глядя крайне недобро на Тамареска, — я налетел на вас в спешке, и ударился коленом о мостовую. Потому не мог долго встать. Меня зовут Таугерман Шос.

— Я вас прощаю, — сказала я.

Я развернулась, чтобы уйти.

— Вы все еще обижены на меня, госпожа? Чем я могу искупить свою вину? — воскликнул господин Шос.

— Вы же куда-то торопились, — холодно ответила я, — вот и идите своей дорогой.

— Как вас зовут, о, прекрасная госпожа? — воскликнул опять господин торопыга.

— Послушай-ка, господин Таугерман Шос, — Тамареск встал между мной и господином, — я не стану звать полицию, чтобы они забрали тебя, но река близко, слишком близко. Я просто выкину тебя в воду, если ты будешь приставать к моей даме.

— Она не твоя дама, — тихо прошипел Таугерман, — и тебе лучше позвать полицию: разница в нашем росте около пятнадцати сантиметров, я могу просто тебя убить.

Я чувствовала, как напрягся Тамареск.

— Тама, не надо, — прошептала я, касаясь его локтя. Меня откинуло назад, достаточно прилично. Но на землю я не упала, а очень мягко приземлилась. Тем временем Тамареск разверз между ним и господином Шосом приличную яму.

— Иди куда шел, — крикнул Тамареск.

— Я просто хотел извиниться перед госпожой.

— Она приняла твои извинения. Чего тебе еще надо?

— Я хотел узнать ее имя.

— Зачем?

— Из вежливости.

— Прояви вежливость, господин, и катись отсюда.

Господин Шос, как-то неловко махнул рукой, но из-под рукава длинного плаща вырвалась тонкая струйка стеклянной нити. Тамареск отреагировал немедленно. Из ямы вырвался огромный ком земли. Стеклянная нить разбилась, а господин Шос получил хороший удар по голове. Таугерман не стал медлить, он вскочил с земли и совершил, с моей точки зрения, невозможное: он перелетел через яму и опустился аккурат на Тамареска. Под его тяжестью Патанда рухнул. О чем они говорили, я не слышала, но в конце Тамареск рассмеялся и исчез.

— Ваш кавалер трусливо бежал, — радостно улыбаясь, подошел ко мне Таугерман и снова подал руку.

Я поднялась сама, и, насколько могла, холодно сказала:

— Идите куда шли, я не намерена знакомиться с вами. Я не хочу.

Сзади на голову господина Шоса упал приличный пласт земли. Таугерман глупо ухмыльнулся и упал наземь. Тамареск бросился к нему и, посыпая его землей, что-то шептал. Когда он закончил, то поднялся, взял меня за локоть и мы быстро пошли прочь.

— Что случилось? — наконец спросила я.

— Я не знаю. Может он фанатик, может безумец, может просто влюбился с первого взгляда, какая разница?! Главное вот в чем: я заговорил землю, он очнется совершенно здоровым, но ни тебя, ни меня помнить не будет. Так для всех будет лучше.

— Пожалуй, ты и прав, — дрожащим голосом ответила я.

Все-таки я успела порядком напугаться. Но нехорошее предчувствие подсказывало мне: это только начало чего-то странного, и теперь вопрос "зачем мы уезжаем?" вообще не стоит. Мы не уезжаем теперь, это теперь я бегу под сильной охраной из трех мужчин, от незнакомого мне господина Таугермана Шоса.

 

Глава 3. Накануне

Я лежала в комнате Тамареска, которая отныне считалась моей, на листе мирно пасся Буквоежка. У него был уже и дом, и садик, даже небольшой парк развлечений. Я лежала и думала, сна не было ни в одном глазу. Меня беспокоило чье-то присутствие. Я явно его ощущала, но в комнате, кроме меня и Буквоежки никого не было. Звать Тамареска мне казалось невежливо и вдобавок не хотелось быть в его глазах назойливой.

Постепенно я стала засыпать, мне опять приснилось, что кто-то гладит меня по спине. Так нежно, убаюкивающе ласково. Я засыпала, но старалась не засыпать. Мне было интересно, кто же это. В свете последних дней, это должен был быть Тамареск. Эта его фраза: "А хотелось бы, чтобы обязывало", как ее можно понять по-другому? Во мне проснулось любопытство и охотничий азарт. Захотелось поймать за руку того, кто, как это говорила Таура, "клянется мне в верности, любви" и прочая, и прочая.

Я сладко поежилась. Рука перестала меня гладить, видимо, этот кто-то ждал, пока я угомонюсь. Значит, этот кто-то мне не снится.

Я дождалась, пока руки продолжили свою уютную клятву. Я резко развернулась и схватила его за руку. Точнее показалось, что я его схватила. Я очнулась: в комнате было темно и пусто.

Как-то странно я перепугалась, встала, прошлась, заглянула в листочек: Буквоежка мирно дремал в клетке. Я подошла к окну, меня била дрожь. Там на мостовой белой краской было написано: "Я люблю вас, Святослава!"

— Мы же на "ты"! — улыбнулась я, заворачиваясь в шторку.

— Святослава? — за дверью раздался голос Тамареска.

— Да, Тама, не заходи, я не одета.

— Свята, у тебя все в порядке?

— Да, спасибо, все в порядке. Не спится просто перед поездкой.

— Я слышал, у вас тут кто-то ходил.

— Я и ходила, — сказала я, подозревая, что Тамареск пытается выспросить видела я его или нет.

— Нет. Вы по-другому ходите. Это мужские шаги были.

То, что в следующие пять или десять секунд творилось у меня в голове, сравнимо разве что с листопадом в буран.

Он знает, КАК я хожу? Он Маньяк? Или он подслушивает? Если подслушивает, значит, фетишист! Если фетишист, значит извращенец. Извращенцев, если они не закоренелые еще, я, кстати, люблю. Но сам факт! Так, стоп, успокоиться и выключить панику! Что мы знаем об ардогах? Они от земли могу получить абсолютно любую информацию. Но тут пол! Успокоившись, было, я снова впала в панику. Он подслушивал? Нет, точно он подслушивал, потому что откуда иначе ему знать, что тут кто-то был.

Я быстро оделась и вышла из комнаты. Тамареск стоял передо мной, недоуменный.

— Мне страшно, — сказала я, — можно я побуду с тобой пока?

— Можно, — пожал плечами Тамареск, — мне не спится все равно. Хотите, можем червей посмотреть.

— Они не спят?

— Только что проснулись.

Мы вошли в лабораторию. Везде была земля, пахло сыростью. Посередине комнаты была протоптана дорожка.

— Иди строго по тропинке, — шепнул Тамареск, — черви на нее не выползают.

Я прошла и села на стул, который не был заляпан землей или грязью. Тамареск сел напротив.

— Скоро они появятся. Я накопал земли с огорода госпожи Кабручек, матушки Гая, и смешал с землей владений Уша, чтобы выявить способность последней к излучению энергии. Ее я назвал — Энергия Проклятья Ара (ЭПА). Излучение было, но не сильное. ЭПА заставила червей расти примерно на треть от их исходного размера. Сколько я не добавлял земли еще, черви больше не росли. Но сама структура земли стала изменяться. Теперь земля, которая соприкоснулась с ЭПА, стала изменяться по ночам, когда темно. За ночь ЭПА накапливается, под лучами солнечного света она выбрасывается в атмосферу и изменяет все живое, черви хорошо растут, но всем остальным я бы не рекомендовал сюда входить, пока идет высвобождение ЭПА.

Ноги моей коснулось что-то влажное, я заорала, что есть мóчи. Не переношу, когда ко мне прикасается что-то мягкое, холодное и мокрое. Тамареск метнулся и схватил моего обидчика. Им оказался простой кольчатый червь, похожий внешне на дождевого, но поражали размеры твари: толщине его завидовали анаконды, а длина была чуть меньше чем у порядочного питона.

— И сколько их тут таких? — дрожащим голосом спросила я, представив, сколько тут может быть таких тварей и чем это может кончиться.

— Он один. Как только они начали интенсивно расти, то я понял, что комнаты им скоро не хватит. Часть я поместил в банку и отправил к мадам Кабручек на историческую родину, а часть просто отпустил. Мадам Кабручек пишет, что черви стали изменяться в обратную сторону, ЭПА на них больше не воздействует, поэтому они уменьшаются. Когда я найду ответ, почему этого не происходит с тварями с владений Уша, тогда мои поиски буду окончательно завершены. Я хотел оставить себе двух червей, но потом оказалось, что они каким-то образом размножились. Мать с детьми я выпустил, а отца оставил себе.

— Может, он скучает по семье? — сказала я, поглаживая черв кончиками пальцев. Мне показалось, что он заурчал.

— Не знаю, сначала он, кажется, был даже рад, что его освободили от отцовства. У них очень сложная социальная система.

— У червей? Бред какой! А, кстати, почему ты говоришь о нем во множественном числе?

— Привык. Да и можно ли о такой зверушке говорить в единственном?

Я задумалась: логика была своеобразная, но, как мне показалось, верная. Хотя чего не примерещится около трех часов ночи после череды пугающих событий.

Тамареск спустил червя с рук.

— А что он кушает?

— Трудно сказать. Он просто пропускал землю через себя, пока ползал и получал оттуда полезные вещества, потом… потом, когда он стал достаточно большим, у него появилось что-то вроде сознания. Он понимает меня, знает мой голос, слушается редко, но слушается. Я бросаю ему в землю то, что ем сам, на утро это пропадает. Он даже выпрашивать научился.

Из угла послышалось шуршание. Червь, кажется, был недоволен.

— Молчи, жертва эксперимента, — усмехнулся Тамареск, — недавно начал общаться со мной при помощи шуршания: нашел где-то лист бумаги и шуршит им. Выражает свои эмоции. Я не понимаю как, но точно передать их ему удается. Так и живем.

Мы помолчали.

— А вы с ним так и спали? Пока я занимала вашу комнату?

— Да. Ардоги изначально должны спать на земле. Если шамана покидает сила, он спит на земле, и она к нему возвращается. От меня она не уйдет, это я точно знаю, раз такая профилактика. Он мне не мешает, шуршит себе и шуршит. Я ему тоже не мешаю.

— Все равно от меня неудобства, — смутилась я.

— Да будет тебе. Никаких неудобств. И потом, для моего дома это честь, — Тамареск сказал все это глядя в пол, низко опустив голову.

— Когда мы вернемся из путешествия, я сниму квартиру неподалеку. Сотворю себе денег и сниму, — сказала я, — нехорошо заставлять человека спать на земле с червем в одной комнате, — я встала со своего места.

Тамареск тоже встал, резко подался вперед и обнял меня.

— А можно я никуда тебя не отпущу? Просто не отпущу и все.

Он обнимал меня не сильно, но мне и уходить никуда не хотелось. Я не знаю, чего уж ляпнула про квартиру.

— Я подумаю, — сказала я, пытаясь высвободиться.

Тамареск не выпускал меня достаточно долго. Я не пыталась больше лишить себя его общества и приобняла его в ответ. Полное спокойствие и уют, я даже стала засыпать, так убаюкивающие действовали его объятья. После он разомкнул их, взял мою руку, легко и щекотно водил пальцами по моей ладошке.

— Это ты что такое делаешь? — спросила я, чувствуя, как таю, подобно маслу на разогретой сковороде.

— Уговариваю тебя остаться, — тихо ответил Тамареск.

 

Глава 4. Путешествие начинается

Утро наступило неожиданно, как всегда бывает в детстве. Смотришь ты как-нибудь сладкий сон, никого не трогаешь, спать бы тебе еще и спать… Но тут приходит мама, бесцеремонно включает свет на полную и начинает ворчать, что дескать всю школу проспишь, и так пять минут назад встать должна была. Вот так и сейчас: рассвет подкрался незаметно, и включил солнечный прожектор над нашими с Тамареском головами…

Не спросив, а хотим ли мы этого?

Ясное дело, нам этого не хотелось! В темноте было уютно и хорошо. Свет как-то резко полоснул по глазам, и романтическое настроение мигом ушло. Загадка всех миров: почему романтика любит темноту? Тамареск так же продолжал щекотать мою ладошку, но это выглядело неловко. Да и руке моей отчего-то вдруг стало неудобно, она сделала вид, что затекла.

— Хорошая была ночь, — стесняясь, сказал Тамареск, ловя последние нотки настроения.

— Волшебная, — призналась я.

Никогда ни одному мужчине, даже если мне и было с ним хорошо, я не говорила таких слов, а тут как-то само вырвалось. Вот и пойди, расскажи кому-нибудь, что мы всю ночь, как два школьника, сидели, держась за ручки и трепеща неизвестно от чего.

Где-то что-то запищало.

— Ох, дьявол, — Тамареск вскочил, но руки моей не отпустил, — нас уже ждут.

На площади нас действительно ждали в полном составе семейство Кабручек и семейство Блакк. Таура по обыкновению рассовала детей по рукам мадам Кабручек и Гайне. Михас по-очереди тутушкал напоследок всех троих. Гай о чем-то шептался с Гайне. Гусеница недовольно топталась, предчувствуя большую нагрузку для своих лапок.

— Ну, наконец-то, — расплылся в улыбке Гай.

— Можно подумать ты заждался, — рассмеялся Тамареск.

— Тама?! — воскликнул Михас. Он видел Тамареска впервые после того, как мы вернулись в Пратку.

— На тебя напал брадобрей-маньяк?

— А что? — не понял Тамареск.

— Ты же принципиально не любишь, цитирую: "всех этих паскудников с ножницами и другими инструментами времен доархаики"! — расхохотался Михас, — Ты добровольно не пошел бы к ним! Значит, один напал на тебя в подворотне, связал и жестоко надругался над бородой и волосами!

Тамареск только презрительно поднял бровь, изо всех сил сдерживая улыбку.

— Где, Эток? Обычно его фанфары слышно за пять кварталов, — вздохнул Тамареск, когда все вещи были положены в гусеницу.

Марлен мотнула подобием головы куда-то в сторону и одной из антеннок указала влево. Через три минуты оттуда появился носильщик с Этоком на подушечке.

— Ну, хвала Ясве, что не на носилках, — скептически заметил Тамареск.

— Я компенсирую тягу к роскоши, подавляющую всю мою кошачью жизнь, — ухмыльнулся Эток, — мы всегда жили небогато. Мне часто приходилось отказывать себе во многих радостях.

— Например, пожрать, — шепнул Гай.

— Или поспать, — поддакнул Михас.

— Или еще чего-нибудь, — авторитетно заметил Тамареск.

— А сейчас я просто наверстываю упущенное, — чванливо продолжал кот, — и не вижу в этом повода для шуток…

Эток не успел докончить, как его и носильщика, заодно, окатили водой из ведра. Гайне и Таура стояли вполне довольные собой. Дружный хохот заглушил все прочие звуки.

— Не считаю это смешным, — проворчал Эток уже не так чванливо.

— Зато спеси сразу поуменьшилось, — отсмеявшись, сказала Гайне.

— Госпожа, я стерпел бы это от господ или от прелестных деток Михаса, на крайний случай от госпожи Тауры (хотя она так никогда бы не поступила, если бы ее насильно не вовлекли, я уверен). Но вы! Вы всегда так хорошо ко мне относились, — Эток спрыгнул с подушечки, и ласково мурлыча слова, подошел к Гайне и потерся о ее шикарные сиреневые шаровары. Он долго говорил и долго терся, пока не стал почти сухим. Тогда то и обнаружился весь страшный замысел Этока. Чтобы очистить шаровары Гайне теперь потребовалось бы изрядно попотеть, потому что налипшая шерсть Этока свисала клоками то тут то там, а избавиться от кошачьей шерсти в любом из миров дело не последней сложности.

— Ну, ЭТОК, — Гайне прожигала кота взглядом. Это было воистину ужасно.

— Родная, ты дымишься, кажется, — с любопытством оглядывая возлюбленную, сказал Гай.

— Что? — Гайне отвлеклась.

Первой не выдержала я, и залилась смехом, ко мне скоро присоединилась Таура, а за ней и вся честная компания. Последней присоединилась Гайне. Эток был хоть и мокрый, но вполне довольный собой и своей выходкой.

Мы горячо попрощались. Особенно трогательным было прощание дочурок Михаса с папой и Гаем, который, оказывается, приходился всем троим крестным отцом. Самита, начинавшая уже говорить свои первые фразы, что-то неразборчиво лепетала.

— Не думал, что она заговорит на языке земель Ардора, — с упреком сказал Михас Тауре, как будто она была в этом виновата.

— Это все мои корни. Подумаешь, к твоему приезду она будет лопотать на человечьем, почти как ты.

— Я не собираюсь так долго ездить, — возмутился Михас, — Я очень хочу увидеть младшенького.

— Ага, точнее младших, — сказала заскучавший Гай, — точнее вторую партию.

— ГАЙ, — Михас метнул в друга такой взгляд, которого хватило бы, чтобы убить простого смертного. Но Гай то ли оказался бессмертным, то ли непростым, лишь пожал плечами и пробормотал что-то насчет шуток и отсутствия чувства юмора.

Мы погрузились в Марлен. Михас, дувшийся на Гая, взял управление гусеницей на себя, а мы сидели в одном из подкожных мешков.

— Свята, ты не будешь против, если будешь ночевать во втором подкожном мешке? Там, где багаж. Просто нас трое и места нам нужно больше. Но и с собой мы тебя поселить не можем, — сказал Тамареск.

— Мне все равно. Лишь бы вы меня не бросили, — рассмеялась я.

— Мой уважаемый друг хочет сказать, что стесняется ехать с вами в одном подкожном мешке, хотя очень бы этого желал, — перевел Гай.

— Твою мать, какого Хетса?! — взорвался Тамареск.

— Не ори, друг, скажи еще, что я не правильно перевел.

— Михас на тебя обижен, он тебя не спасет, — хищно улыбнулся Тамареск.

— Не угрожай мне, — пожал плечами Гай, — тоже мне — великий мститель.

— Я не угрожаю, я довожу до твоего сведения, чтобы ты попридержал язык, во избежание получения тяжких телесных повреждений!

— Свята, поднимитесь! — послышался сверху голос Михаса. Подняться наверх, не останавливая гусеницу можно было только одним способом: вычихнуться. Я подошла к тому месту, где заканчивались ноздри гусеницы, по-моему, это называется хоаны. Они были полностью в мой рост, я встала в них и легонько пощекотала стенку. Мощным потоком воздуха меня вынесло прямо на антеннку, я уцепилась за нее. Марлен мягко перенесла меня и усадила рядом с Михасом.

— У вас голова еще не болит от двух этих балаболов? — спросил Михас.

— Нет, если честно.

— Сейчас начнется самая красота, — улыбнулся Михас, — СтароФОЛМиТская дорога. Леса тут превосходные, не чета, конечно, силлирийским, но по местным меркам самое то.

Эток мирно спал на коленях Михаса, я смотрела по сторонам. Ворота Ясве были позади и пропадали за поворотом серебристой рыбной косточкой. Насыпную дорогу (других в ФОЛМиТе просто не было, я об этом позаботилась) обступал темно-зеленый лес, не шишкинский, как в моем родном мире, а Васнецовский, как с картины "Иван-царевич и серый волк" — зеленая пелена, за которой тьма непроглядная. Меня пробрала дрожь, вспомнились ни к чему белорусские и брянские партизаны.

— Нравится? — тихо улыбался Михас.

— Очень, — сказала я.

— Спасибо вам, — сказал Михас, — Мне очень хорошо тут живется, и всем хорошо живется. Спасибо, что придумали все это.

Меня передернуло. Михас спокойно смотрел вперед и улыбался одной стороной рта.

— Даже, если бы вы… не так. Особенно, если вы придумали всех нас троих и наши приключения, это здорово. Только вот как спасти Тау теперь?

— Я не знаю, я сама думаю. Даже задаюсь вопросом, а зачем нам куда-то ехать? Почему нам надо куда-то ехать? Мы же даже примерно не знаем, как Тау спасать.

— Прежде чем кого-то спасать, надо знать, от чего спасаем, — философски изрек Михас.

— Логично, — медленно произнесла я, любуясь елью, обсыпанной как новогодними игрушками, шишками.

— А кому, как ни вам знать, почему Тау погибнет. Заметьте, не "от чего" (это метеорит и так ясно), а почему?

— Вселенная говорила, что Тау молодой мир и именно поэтому его надо спасать. Она убирает только отжившие свое миры.

— Вселенная? — удивился Михас, — его голубые глаза аж вспыхнули.

— Да, я говорила с ней, перед тем, как попасть сюда. Это был интересный разговор, — я углубилась в воспоминания.

— Угу, — Михас углубился в размышления.

— Она говорила, что жизнь Тау это и моя жизнь, умрет он, умру и я. Даже сравнение какое-то красочное привела, — тут меня, как громом поразило.

До этого момента я и не представляла, что настолько плохо помню все, что было со мной в том мире. Я четко помнила Комрада, помнила его измену, даже цвет Надиного белья я помнила, но что было потом? Потом я его прокляла. Я стала последовательно развертывать события, чтобы найти то место, с которого я не помню. Потом он исчез… а я? Что было со мной? Бессвязные куски времени, расползающиеся по памяти, как гнилая ткань под иглой. Меня, как и не было, я сразу оказалась дома у Вселенной, а после здесь. Все скверно.

— Госпожа, — сказал Михас, — лицо его было озабоченным, — ты знаешь кто такой Йодрик Скрипка?

Лицо у Михаса было перекошено, он побледнел, но договорил имя до конца.

— Конечно, знакомо, — еще один удар мифической молнии в темя, — С тобой все в порядке, Михас?

— Я вспомнил его имя, но пока произносил, чуть не умер. Он всегда был с нами, но потом исчезло все, что о нем напоминало, даже воспоминания людей. Не пожелаю я еще кому-то вспомнить его имя. В тот же вечер появились вы, — мрачно проговорил Михас.

— Естественно. Я вспомнила очень важный кусок. Когда я вышла из дурки.

— Откуда?

— Из дома скорби. Там содержат психически нездоровых людей. Я как-то сидела дома, и мне было очень и очень грустно. Потом я решила почитать свой роман о Йодрике — это мой первый роман о Тау. Но мне вдруг стало еще хуже, и с дура ума я удалила это роман из компьютера, стерла, после чего встретилась с Вселенной, — честно призналась я.

— Угу, — Михас кивнул и стал еще более мрачным.

Он встал, легко прошелся по спине гусеницы до самого ее хвоста, оттуда после недолгой борьбы Михас вернулся с добычей.

В руках у Михаса был слегка потрепанный, бессознательный, но живой господин Шос.

 

Глава 5. Допрос

Бессознательную тушку господина Шоса сложили к Тамареску и Гаю под присмотр. Гай связал Таугермана покрепче. Мы с Тамареском были очень обеспокоены, потому что неожиданный визит того, от кого я собралась убегать, значил что-то больше, чем просто совпадение или случайность. Но кто же он такой, этот слащавый господин Шос, который преследовал меня на набережной, который, возможно, написал на мостовой: "Я люблю вас, Святослава!", а теперь оказался здесь?

Мне было любопытно, страшно и обидно одновременно. А все почему? Потому что господин Таугерман, простите за вольность стиля, псих.

Психи меня всегда любили, дурка это особенно показала. Ну, на что мне ненормальные в таком количестве, в каком они присутствуют в моей жизни?! Солить разве что… Может возникнуть вопрос: с чего вдруг я взяла, что Шос — псих? А, по-вашему, драться с первым встречным, дабы спросить имя дамы, которая не хочет знакомства — это нормально? По мне, так нет! Преследование я тоже считаю далеким от нормы проявлением.

Пока я размышляла, Тамареск рассказывал о том, как мы познакомились с уважаемым господином Шосом. Рассказ свой он почему-то завершил тем, что в комнате у меня кто-то ходил.

— Ты же помнишь, Свята? — спросил он, наконец.

— Помню, даже могу кое-что добавить, — мрачно сказала я.

— Что именно? — Михас пытливо посмотрел на меня. Пуаро и Мегре в одном флаконе, честное слово!

— Никто разве не видел на площади надпись: "Я люблю вас, Свята!" или "Святослава!", я толком не помню?!

— Нет, — на меня удивленно смотрели все трое.

Тамареск заметно побледнел. Странно, если даже Тама и сделал это, то почему никто этого не видел? А я еще удивлялась, почему Гай не шутит на тему надписи? Выходит только я ее видела…

— Хорошо, Хетс с ней с надписью. Ночью, когда Тамареск слышал, будто кто-то ходил в моей комнате, я чувствовала чье-то присутствие, но никого не видела.

Я чувствовала, что кто-то гладит меня по спине (я призналась честно, понимая, что этого интимного момента никак не избежать). Я хотела поймать за руку, того кто это делал. Я почти поймала его, ощутила руку, но она тут же растворилась. Потом я уже не могла заснуть и увидела надпись на мостовой, когда стояла у окна.

При упоминании поглаживаний Гай присвистнул, Михас выпучил глаза, Тамареск легко задрожал и метнул в Таугермана такой взгляд, что странно, что плащ господина Шоса не задымился. Судя по всему, для мужчин поглаживание по спине значит еще больше, чем для женщин на Тау.

— Странно, — сказал Михас, — Странно, что вы оба уверены, что все эти факты как-то между собой связаны. Он был на набережной, и он прикормил Марлен и уехал с нами, это да. Все остальное… Шаги и… гхм… поглаживания могли быть снами, проявлениями волнения…

— Галлюцинации, ага, — буркнула я, обиженная, что нам с Тамареском не верят.

Все посмотрели на меня, как будто я ругалась портовой бранью на приеме у королевы.

— Надпись. Раз только вы видите ее, — продолжил после паузы Михас, — я не знаю, как ее привязать ко всему этому. Нет такой краски, которую мог бы видеть кто-то один.

— А по мне, так все логично, — неожиданно сказал Гай. — Внимательно присмотритесь к этому лицу. Он такой же, как Свята, не от мира сего. Он ни на кого не похож, а точнее похож на всех сразу, и владеет двумя видами магии, что уже доказано, и это как минимум. Все складывается в картинку, если он не является обыкновенным жителем Тау. Он может обладать способностью являться во сне, например. То, чем он писал на мостовой может быть и не краской, и иметь иную природу, чем этот мир, но природу родного мира Святы, поэтому одна она видела эту надпись. Вопрос: чего он хочет добиться от Святы?

— Теория безумная, — недовольно сказал Михас, — но посмотрим, кто из нас с тобой прав.

— Господа, дайте пить, — слабо проговорил очнувшийся господин Шос.

— В морду тебе бы дать, — злобно ответил Тамареск, — какого Хетса ты тут забыл?!

— А что сразу "ты"? Мы не пили вместе и не признавались в дружбе.

— Зато мы славно подрались, тебе не кажется? — съязвил Тама.

— Ах, это ты? — тон Шоса мне совсем не понравился, — Господин, что вырубил меня, кажется, немного повредил мне голову.

— Было бы что вредить… — скептически пробормотал Гай, — На, пей!

Шос жадно выпил кувшин воды, потом еще один и еще.

— Он не лопнет? — спросил Гай и Михаса.

— Надеюсь, нет, нам еще допрашивать его придется. От него, лопнутого, мало пользы.

— Так какого Хетса ты тут делаешь? — снова спросил Тама.

— Я путешествую с любимой женщиной, — ответ парадоксальный, как логика шизофреника.

— Но ведь вы зайцем тут ехали, пока вас Михас не поймал, — воскликнула я.

— Я надеялся, что меня обнаружат, и я смогу продолжить путешествие с вами, — парировал Таугерман.

— Что вам от меня нужно? — спросила я.

— Ваша любовь. Настоящая чистая любовь. В ней я нуждаюсь, больше всего, — сейчас он не кривлялся, в глазах его стояли мука и боль.

— Только так вы сможете спасти меня. Я признаюсь: я чуть не убил вашего провожатого, я написал специальной краской на мостовой, что люблю вас, я был в вашей комнате, это я с самого начала гладил вас по спине, чтобы вы узнали, что я вас люблю и что вы обязаны полюбить меня.

Мне стало дурно, голова закружилась, даже не от пламенности речи, а от ее полной абсурдности.

— Обязана? Я никому не обязана, — во мне вскипала ярость, я вскочила, но не удержалась и упала.

— Стоп, Свята, подожди, — Тамареск спокойно наклонился к нашему пленнику, — сейчас, ты честно ответишь на наши вопросы, и не будешь нести чушь собачью. Как только мы узнаем все, что необходимо, мы оставим тебя на дороге. И упаси тебя Ясве следовать за нами!

— Хорошо, — Таугерман выглядел совсем забитым.

— Итак, кто ты? — спросил Михас.

— Я — Тау, — ответил Таугерман.

Голова моя шла кругом все быстрее, тошнота подкатывала к горлу. "Какой это все бред!" — подумала я перед тем, как упасть в обморок.

 

Глава 6. Говорит Вселенная

Уже знакомое ощущение собственной причастности ко всему сущему посетило меня и оповестило, что я в гостях у Вселенной.

— Снова здорова, — услышала я недовольный голос.

— Вселенная, миленькая, объясни, что происходит?! — взмолилась я.

— Тау воплотился, — скорбно ответила она, — изначально в мои задумки входило твое путешествие по Тау, ты бы полюбила его. Ты с самого начала полюбила Пратку и этих смешных людей и нелюдей. Тау был почти спасен. Проехалась бы по его селам и весям, полюбовалась всем, что возникло благодаря тебе. Погордилась бы собой и достаточно. Но с тобой же просто невозможно иметь дело!!!

"Хорошо, хоть ясно откуда ноги растут у нелепой мысли прокатиться по Тау", — подумала я.

— Учти, что я знаю, все, о чем ты думаешь, — предупредила Вселенная.

"Ну и что теперь? Не думать?" — по инерции подумала я.

— Воздержись от комментариев, — разъярилась моя собеседница.

— А что я собственно, такого сделала, что со мной дела иметь невозможно?! — обиделась я.

— Зачем влюбила в себя этого мальчика?

— Какого из?

— Несносная ты. Все-то тебе объясни. Не скажу, из вредности не скажу, — Вселенная тоже обиделась.

— Это как-то мешает? — спросила я, когда мы обе перестали дуться.

— Мешает и вполне существенно. Если тебе все удастся, я буду вынуждена убить его, иначе дверь между Тау и твоим миром никогда не закроется.

— Прискорбно, — ответила я, — а что с Тау?

— Тау воплотился в этого идиотского господина Шоса. Он очень привязан к тебе. Тау разумный мир, он боится погибнуть, очень боится, что ты не полюбишь его, раз единожды ты уже сделала ему очень больно. Поскольку он является частью тебя, то знает тебя лишь настолько, насколько ты в него вложилась. Он решил, что стоит тебе полюбить его воплощение, как все спасутся. Но ведь ты не сможешь его полюбить, я читаю это в твоем сердце. Разбить сердце целому миру, это надо же умудриться! — расстроенная было Вселенная, снова начала возмущаться.

— Сколько Тау лет? — почему-то этот вопрос был мне очень важен.

— По меркам меня, он еще ребенок. В переводе на твой возраст ему не более пяти лет, и нескоро будет шесть. Он принял облик мужчины, чтобы ты могла полюбить его, а образ мышления… он всегда зависит от того возраста в котором находится сам мир. Он еще очень маленький и о любви почти ничего не знает, потому так себя ведет. В сущности, в твоем мире очень мало любви. Ты вложила в Тау душу, потому он стал разумен, но не любовь, потому ему трудно поверить, что ты полюбишь его. Это все, что я могу тебе сказать. Не в моих правилах вмешиваться, но я боюсь, что вы наворотите еще черт знает что. Боги вам не могут помочь, хоть я проконтролирую, так что будь готова падать в обморок в каждой критической ситуации.

— Почему Боги не могут помочь? — обеспокоилась я.

— Слишком много творческой энергии на один мир, Боги просто ушли, чтобы не мешать, когда ты уйдешь — они вернутся.

— Ясно.

— Все. Кыш отсюда, итак заболтались, — недовольно сказала Вселенная.

Я очнулась.

 

Глава 7. Глобальные изменения

— Свята! — кто-то бесцеремонно тряс меня, как грушевое дерево. Судя по голосу, это был Тама.

— Я! С меня груши не посыплются, как ни старайся, — пыталась шутить я, открывая глаза.

— Что? — не понял Гай.

— Она бредит, — резюмировал Михас.

Объяснять я никому ничего не стала, ибо бесполезно.

— С тобой все в порядке? — спросил Тама. Он был взволнован не на шутку, и только тогда, когда я сказала "да", вроде бы успокоился.

— Мы стали допрашивать этого юродивого и даже не сразу заметили, что тебе стало дурно, — оправдывался Гай.

— Ничего страшного, — я была сурова и мрачна.

Я чувствовала, что все идет неправильно, что так быть не должно. Но на тот момент я считалась молодой и глупой, а потому совершила самую большую в своей жизни ошибку, предполагая, что творю благо. Короче я не ведала, что творила.

Таугерман, лежа в углу, задремал. Я присела на корточки перед ним и заглянула в лицо. Оно было слащавым, но милым, спящим он казался, чуть ли не двадцатилетним юношей.

— Он действительно воплощение Тау, — тихо сказала я.

— Свята. Этого не может быть! — воскликнул Тамареск и двинулся ко мне, но под моим взглядом остановился и даже подался назад.

— Так уже есть. И если есть, то зачем об этом спорить, — вздохнула я, на Тамареска смотреть я не могла, боялась, — Я снова виделась с Вселенной. Если бы тут были другие люди, я бы промолчала, но вам я могу сказать, — Гай и Михас слушали меня серьезно, — Спасти Тау я могу, лишь одним образом: полюбить, как в первые минуты, когда я его создавала. Тау — разумный мир, и он очень напуган возможностью исчезнуть, поэтому я должна его успокоить и… полюбить.

Последнее слово прозвучало так зловеще, что не хватало удара молнии на фоне для окончательной хрестоматийности. На Тамареска я взглянула искоса, он меня не слушал, или делал вид, что не слушает.

— Он будет жить с тобой, — в общей тишине голос Тамареска заставил меня вздрогнуть. Тама не спрашивал, он утверждал, даже приказывал. Я оглянулась, но он уже исчез в хоане.

— Тау, — я потрепала по плечу дремлющего, — Тау.

Он открыл глаза. Шос снова был похож на тридцатилетнего чудака, он расцвел, увидев меня.

— Пойдем со мной, — сказала я. Мы прошли из одного подкожного мешка в другой. Это было возможно, так как подкожные мешки сообщались между собой в хвостовой части Марлен, с ее разрешения мы прорезали тонкую перегородку и спокойно проходили из одного мешка в другой. При желании можно было закрепить перегородку, и никто войти уже не мог бы. Собственно это я и сделала. Предполагая, что как минимум одна пара любопытных ушей имеется на борту, я отвела Тау в самую широкую часть подкожного мешка, где-то в районе брюха.

Тау неловко, стыдясь сам себя, попытался меня лапать, что было пресечено раз и навсегда. Я быстро поняла, что он, скорее пятилетний мальчик, чем тридцатилетний мужчина. Причем мальчик этот желал любви к себе, не женской, но материнской.

— Тау, давай договоримся, что никаких обниманий и целований между нами не будет, — чувствуя себя начинающим педофилом, сказала я.

— Но также делают все люди, которые друг друга любят, — пытался возражать Тау, но по нему было видно, какое облегчение он испытывает.

— Тау, знаешь кто такие проститутки? Ну, или, господи, как я у вас это назвала…

— Ты о тех, кто продает любовь? — глаза у него расширились и заблестели.

— Ох, мужики! Да, о них родимых. Ты думаешь, они любят? А делают они вещи куда смелее поцелуев в щечку.

— Я понимаю. Не всегда любящие люди друг друга целуют.

— Я тебе больше скажу. Они могут всю жизнь друг к другу не прикасаться, это платоническая любовь. Вот такую любовь-дружбу я тебе предлагаю, — я протянула Тау руку. Он не смело пожал ее и умоляюще на меня посмотрел.

— Тау, Вселенная мне все объяснила. Я понимаю, что ты напуган, я понимаю, что ты просто маленький мальчик, который хочет, чтобы его любили. Я очень постараюсь тебя полюбить, но я не уверена, что ты выбрал правильный путь… Но ты еще маленький, — я обняла его, как обычно обнимают детей, и он прижался ко мне.

— И что мне теперь делать? — спросила я. Тау мне не ответил, он пригрелся и уснул.

На меня нахлынуло что-то материнское, я запела что-то тягучее и грустное, делая вид, что это колыбельная. Тау было все равно, он меня уже не слышал. Спустя полчаса я и сама заснула.

Проснулась я от того, что Марлен стояла. Тау тоже проснулся и смотрел на меня восторженно.

— Все хорошо, Тау.

Я встала и перешла в первый подкожный мешок. Гай и Михас накрывали на стол.

— Почему стоим? — спросила я.

— Мы на границе с Силлиерией, Марлен оказалась более прыткой, чем мы думали, — пояснил Михас.

Гай исподлобья на меня покосился и ничего не сказал.

— Где Тама?

— Тебе это важно теперь? — как-то враждебно отозвался Гай.

— Мне и сейчас это важно и потом. Что за детский сад?

— Он очень зол, сам не знает на что, но лучше тебе к нему не подходить, — сказал Михас.

— Если он зол, то тем более нам надо поговорить, — я пошла к хоане.

— Ради всего святого, Свята, — Гай ухватил меня за плечи, — не ходите…

— Я буду решать, что мне делать, — сказала я, прекрасно понимая, что разница в росте и силе слишком велика, и Гай при сопротивлении легко может меня убить. Случайно, естественно.

Гай посмотрел на меня, приподнял одну бровь и нарочито легкомысленно сказал:

— Ваша воля выбирать себе смерть по вкусу. Валяйте!

Через минуту я оказалась на голове у Марлен.

 

Глава 8. Тамареск Патанда

Тама сидел и смотрел на просторы Силлиерии: зелено-сизую скатерть, изрезанную на лоскуты реками. Где-то далеко сверкала жемчужиной двуединая столица — Силлирил и Гаутара.

— Тама, — позвала я. Тамареск на меня не обернулся, но легко кивнул.

— Я хочу с тобой объясниться.

— Чего тут объяснять? — спросил он. Голос его был холодным и отстороненным. Вряд ли это была сдерживаемая ярость, — Наш единственный шанс спастись, твоя любовь к этому Шосу (фамилию Тама как будто выплюнул, на столько она была ему неприятна). Что до всего остального… Прав был Гай, когда говорил мне: "Любить надо земных простых женщин, с простыми потребностями, и без закидонов". А у меня вечно, что ни любовь, то королева, что ни стра… привязанность, то… Все мы заложники этого мира и его законов, у вас своя дорога, у меня своя.

Я слушала и едва ли понимала, о чем Тама говорит. Мне очень хотелось бы его обнять, сказать, что он самый лучший, как минимум в двух мирах, потому что… да какая разница почему… просто он есть, просто он со мной и этого достаточно.

— Все что я хотела тебе сказать. Если я и буду спасать этот мир, то теперь знаю, ради чего я это делаю.

— И?

— Ради… таких людей, ардогов… Короче, ради всех вас, — я хотела сказать: "Ради тебя!", но слова странным образом застревали где-то в горле и уже образовали ком.

— Я понимаю, — мрачно отозвался Тамареск, — Иди и люби его, — печально продолжил он.

Слово "люби" он выплюнул так же, как и фамилию "Шос", от меня это не ускользнуло и неприятно резануло. Ревность? Странно, хотя, конечно, вся эта дешевая мелодрама (35 рублей ведро) шита белыми нитками. И то, во что превращается мой мир, мне совсем не нравится.

— Тама.

— Что?

— Посмотри на меня.

Тама обратил на меня глаза полные печали, если не муки.

— Я никогда не смогу полюбить Таугермана Шоса, слышишь, не смогу. И мне очень жаль, что воплощение Тау не ты…

Тамареск не дал мне договорить, он порывисто меня обнял и быстро зашептал:

— С Вселенной шутки плохи. Если ты не полюбишь Таугермана, то мы все погибли. Я тебя люблю, Свята! Я очень тебя люблю, ты прекрасная, лучшая во всех мирах, великолепная! Мне больно тебя отпускать, но люби его, это наш шанс остаться в живых…

— Знаешь поговорку, сердцу не прикажешь? — тихо спросила я.

— Знаю.

— Мое сердце, как-то незаметно перекочевало в твои ардожьи лапы. Это еще один трюк, о котором я не знаю?

Тамареск отстранил меня и погладил по голове.

— Это не трюк. Это твоя красота и любовь. Любовь всегда взаимна. Я всегда это знал, но боялся ошибиться.

Он еще раз прижал меня к себе.

— У тебя золотое сердце, Тама.

— Не думаю.

— Я знаю.

— Свята, но ты уйдешь, когда спасешь Тау?

— Может и не уйду, может и уйду. Сейчас не важно. Пока мы вместе, мы можем наслаждаться, тем, что у нас есть.

Тамареск прижимал меня и раскачивался, как будто баюкал, и было тепло и хорошо.

— Слава Ясве, а я думал, вы тут друг друга убили, — облегченно рассмеялся Гай, — У нас все готово, можем начинать кушать.

Марлен уплетала Михасовы яства, Тамареск спустился в отсек первым, Гай, чуть попридержал меня:

— Простите, что я так обошелся с вами, но я не хотел, чтобы вы делали ему больно. Он самый великодушный из всех кого я знаю, особенно по отношению к женщинам. Тама живет по принципу: "украсть, так миллион, любить, так королеву!". Ну, в вашем случае он совсем замахнулся, — Гай неловко рассмеялся.

— Все хорошо, Гай Кабручек. Боюсь, теперь ваш друг обречен на счастье, — кокетливо сказала я, и от полноты чувств чмокнула Гая в щечку.

 

Глава 9. "Прогорклое масло"

После сытного теплого ужина всей честной компанией, мы собрались на голове Марлен и любовались пейзажем Силлиерии на закате.

Ближе к вечеру Гай пустил Марлен в ход: тот полет я не забуду никогда. Гусеница подалась назад, разбежалась и, раскинув лапы, с нечеловеческим визгом полетела вниз. Мы все прижались друг к другу от страха и дружно вопили! Приземления никто не почувствовал. Земля приближалась, приближалась, а потом вдруг вокруг выросли деревья. Марлен сумела выбрать именно такой маршрут полета, чтобы не повредить ни одно из деревьев Таха, в лесу Серебряных птиц. На них, произведение своего воображения, я мечтала посмотреть всегда. Пока окончательно не стемнело, мы перекусывали хрустящими сухариками на голове гусеницы. Путь наш лежал мимо мелководной речки Чухуша, где водилась рыба Кауку. Серебристо-зеленые рыбки с голубыми полосами по бокам ходили косяками туда и обратно, плескались в закатных лучах солнца и распугивали осторожных Серебряных птиц. Они были не совсем такими, какими я их придумала. Осторожные небольшие птички с длинным лирообразным хвостом высовывали любопытные головы из-за листьев Таха то тут, то там. Хохолок на голове позванивал нежно колокольчиками, ярко-голубые глаза светились озорством. Одна из птичек пролетела совсем близко, серебряной молнией ослепив нас.

— Вот бы ее погладить, — в восхищении ляпнула я.

Тау протянул вверх руку и зацокал. Несколько серебряных птиц сели ему на руку.

— Я объяснил им, что ты не враг, птицы не клюнут тебя, — он протянул мне руку, на которой уместились три птички.

— Какие милые, — улыбнулась я и осторожно пальцем погладила одну птицу. Она вовсе не была покрыта перьями. Серебристой была длинная шерсть с блестящим подшерстком. Хохолок на голове был жестким, а на каждой ворсинке находился бубенчик, который звенел при каждом движении птички. Длинный хвост прелестного создания был жестким, каждая шерстинка была натянута, как струна. Правда, Гай, решивший поиграть на хвосте, получил решительный отпор от жертвы, но все же выяснил, что звук от хвоста пренепреятнейший.

В двуединой столице мы были затемно. Как оказалось, ночь для Силлирила (именно с его стороны мы въехали) была самым эффектным временем суток. Жители и жительницы Силлирила владели техникой окраски собственных стеклянных нитей, а потому, каждый домик, каждый столбик, заборчик, окошко, все, что составляло городской пейзаж, напоминало фруктовый лед. Начиная с радужной мостовой и заканчивая полупрозрачными крышами домов, все в Силлириле было наполнено цветом.

Улицы в городе были прямыми и пересекались строго под прямым углом, ибо Силлирил, первый большой город с Силлиерии, строил геометр и математик Ийарих Гордый. Который сбежал из родного племени из-под гнета своей матери, и чтобы доказать маман, что он чего-то да стоит (и заодно пару своих теорий) построил город. Силлирил — эталон упорядоченности и прямолинейности, однако, заблудиться в нем как нечего делать. Михас вспомнил, что когда-то давно бывал в хорошей гостинице в Силлириле, но найти ее мы так и не смогли. Среди разноцветных домов и разнообразного оформления мы достаточно быстро дезориентировались.

— Этот голубой домик мы проезжаем уже в третий раз, — заметил Эток.

— По-моему предыдущие были другие, — с сомнением сказал Гай.

— Нет, это другой голубой домик, — согласился с Гаем Тау.

— "Другой голубой домик", как звучит, — рассмеялся Михас, он вовсю наслаждался видами, — Все-таки не унылая Пратка: яркий, пестрый город.

— И веселый, — мрачно продолжил Гай.

— Я прям ухохотался, — продолжил Тамареск, зарываясь пальцами, в мои волосы.

— У Пратки свое очарование, — стала я защищать свой город.

— В ней очарования, как в дряхлой мельнице, — отмахнулся Михас.

— Ну, уж нет, — я впала в азарт спорщика, — разве мало обаяния в полуразрушенной мельнице, стоящей возле насыпной дороги, рядом с пшеничным полем? Колосья на поле налитые, колышутся под легким ветерком, и тот же ветерок поскрипывает ее крыльями.

— Слишком пасторально, — поморщился Гай.

— Кому и пасторально, — фыркнула я, — вы просто в моем мире не жили никогда, не цените простой сельской романтики.

— А в твоем мире этой романтики нет? — удивился Тамареск.

— Был бы Комрад, он бы тебе сказал. Хотя… он ценил другое. Мы живем в городе-улье, где полным-полно психов, нищих, богатых и разных людей. В городе все куда-то бегут, очень редко гуляют и стремятся к благополучию. На улицах много людей и транспорта и вообще как-то серо, мрачно, — я рассказывала и понимала, что совсем не скучаю и возвращаться в родные пенаты никоим образом не желаю! Более того, мне даже мысли об этом противны и навевают ненужную тоску.

— Я не могу себе этого представить, но могу предположить, что это ужасно, — посочувствовал Михас.

— Это даже хуже, чем ты можешь представить, — философски заметил Эток.

— Тебе-то откуда знать? — удивился Гай.

— Мне-то как раз и положено знать, как никому, — уклончиво ответил кот, — кошки видят больше людей, дальше людей и глубже. Кошки могут видеть сквозь миры, мы зрим их во сне, и мир Святы я созерцал у нее на коленях сегодня днем.

— Я думал ты дрыхнешь беспробудно, — хмыкнул Тамареск.

— Их святейшества не дрыхнут, оне миры созерцают, — елейно поддакнул Гай, вызвав всеобщее веселье.

— Да где же эта чертова гостиница?! — выругался Михас, отсмеявшись.

— Не та случайно? — Тау показал рукой куда-то вдоль улицы, где красовалась вывеска "Йепирова свадьба".

— Нет, это трактир, я в нем обедал. А гостиница должна быть неподалеку.

— Ты обедал??? — взвинтился от таких подробностей Гай, — в Трактире???

— А что такого? — поднял одну бровь Михас, — мне было лень тратить силы, и я обедал в трактире. Бесплатно, конечно, иначе я бы не стал обедать там.

— Ты меня удивляешь, — улыбался Тамареск, — Бесплатно, это как? Почему бесплатно?

— У меня свои пути, — тонко улыбнулся Михас.

— Знаю я твои пути, — хмыкнул Гай, — пришел, взял пива, возмутился, что дорого, набил морду хозяину и кушаешь три раза в день бесплатно.

— Тот случай в таверне в Пратке, просто случай, — потупил взгляд Михас.

— Это ты Святе можешь рассказать или Тау, мы-то лучше знаем тебя, наш друг, — лирически заметил Тамареск.

Тем временем мы свернули возле еще одного голубенького домика.

— Вот она! Наконец-то! — воскликнул Михас. Гулкий его бас оттолкнулся от стен домов и улетел ввысь, туда, где горела вывеска "Гостиница "Прогорклое масло".

— Прогорклое масло?! — поморщился Эток, — Господин Блак, я знаю вас, как прекрасного кулинара… Почему вы выбрали именно "Прогорклое масло"??!!

— У меня тогда выбора не было, — рассмеялся Михас.

Мы спешились и вошли внутрь светло-лимонного здания. Внутри было очень уютно. В голову закрались первые мысли, что спать на стекле, должно быть, очень неудобно. Отступать, однако, было уже некуда. Мы разместились следующим образом: Гай, Михас и Тау в одном номере, мы с Тамареском в другом. У меня было не много соображений и вариантов развития действий на этот счет.

Однако, потрепавшись всю ночь с Тамареском и глядя на луну, я поняла, что не бывает в мире проституток. Шлюха — женщина, встретившая сутенера, исключая случаи психических отклонений. Раньше я придерживалась легкого взгляда на жизнь: если мужчине это надо, я ему ЭТО дам. С теми, кому ЭТО было не надо, я почему-то долго не задерживалась, быстро расставалась. Все это были не те люди. Тамареску, как любому нормальному мужчине ЭТО безусловно было нужно, но он держал дистанцию. То ли пытался щадить мои "нежные" девичьи чувства, то ли придерживался своих принципов.

Ухаживать он стал обходительно. Все было нежно, тем не менее, я не могла бы сказать, что по-пионерски. Когда Тама меня обнимал, то крепко, порывисто, страстно. Но даже до поцелуев дело не доходило. Тама словно не был до конца уверен, что это с ним происходит.

В конце концов, мне это надоело. Когда первые лучи солнца проникли в комнату, я внимательно посмотрела на Тамареска и улыбнулась.

— Что-то не так? — спросил он.

— Да. Ты меня не целуешь.

Тамареск секунду смотрел на меня, как на умалишенную, потом рассмеялся.

— Ты, наверное, не знаешь, — извиняясь, сказал он, — на Тау поцелуй это… начало любовного акта.

— То есть вы целуетесь только перед сексом? — удивилась я. Чего-чего, а этого я не задумывала.

Тамареск ничего не ответил, он вдруг схватил меня за руку, чуть повыше локтя и порывисто поцеловал. Я не знаю, где и с кем он научился так целоваться, но это было прекрасно. Особенно меня поразило то, что поцелуй был не просто прикосновением губ друг к другу, поцелуй был во всем, это было что-то всеобъемлющее. В руке, сжимавшей мое плечо, в комнате, которую залил солнечный свет, в самом этом свете была какая-то магия. Я чувствовала, что большой мыльный пузырь вдруг раздулся, обнял весь Тау, а затем стремительно лопнул у нас на губах в тот момент, когда поцелуй кончился.

— Я решил попробовать по-твоему, — улыбнулся он, хотя видно было, что Тама хочет сбежать, то ли от стыда, то ли черт его знает!

— То есть правда, что после поцелуя все начинают… ну, спать, друг с другом?

— Сразу же после, — серьезно кивнул Тамареск.

— Ну, значит, давай спать, — расхохоталась я.

— Свята…

Глаза Тамареска хищно вспыхнули.

— Я говорю, спать хочется, нам еще по городу бродить сегодня, — рассмеялась я.

— Ах, ты, значит вот как! — в комичном гневе Тамареск накинулся на меня и стал щекотать. Щекотку я не переношу, а потому я сразу завизжала и засмеялась.

— Тамареск, сейчас же перестань тиранить нашего Демиурга, — зевая, сказал Гай, пришедший на шум, — пять часов утра, всем еще спать и спать, а ты тут звукоизвлечением из девушки занимаешься. Будешь буянить, я Михаса позову.

— Ага, и он до смерти закидает меня мороженым, — смеясь, сказал Тамареск, — потом, она сама виновата. Она меня целоваться заставляет.

— А тебя как будто заставлять надо, — Гай зевнул еще раз и закрыл дверь за собой.

— Значит, заставляю, — я сощурилась, и тоже накинулась на Тамареска со щекоткой: пришел его черед стонать, смеяться и умолять о пощаде.

 

Глава 10. Город из стекла и стеклянная улитка

Часа в два пополудни мы выползли из "Прогорклого масла" на свет божий. Свет был нестерпимо ярок, так как отражался от граней домов и бил по глазам. Марлен недовольно топталась на месте, ее раздражал яркий свет.

Вскормленные Михасом, мы взобрались на гусеницу и отправились на экскурсию по Силлирилу. Днем город был еще прекраснее, чем ночью. Солнечный свет заливал улицы, отражался в гранях, архитектурных излишествах, и отраженный, летел по улицам по своим делам. Я чувствовала себя, как тля, попавшая в коробочку с монпансье.

— Как же они красят стекло? — задавался вопросом Гай.

— Спроси у местных, — посоветовал Михас.

— Так они мне и сказали, — обиделся Гай.

— Странно, я думала, что на стекле спать очень неудобно, но оказалось это вполне уютно, — сказала я.

— Стеклянная нить подчиняется воле хозяина, — улыбнулся Гай, — из нее вообще все что угодно сделать можно. Можно выпустить нить толщиной с Марлен, а можно тоньше шерстинки Этока, можно очень жесткую, можно мягкую, как перышко. Местные умельцы активно этим пользуются, вот и весь секрет. Все, что мы видели в гостинице — это стекло, только вот, как они его красят?!

— Я знаю, — тихо ответил Тау, — все зависит от того, что ты съешь. Обычно, достаточно со специальным намерением съесть что-нибудь нужного цвета и в течении часа стекло будет этого цвета. Например, для желтого, нужно съесть лимон.

— А для голубого? — спросил Эток.

— Все тебе покоя не дает тот домик? — хмыкнул Гай, — Купи его и дело с концом, я не стану тебе строить такой же в Пратке. У тебя же денег немерено.

— Для получения голубого цвета в воду добавляют немного сока Цуавы и каплю крови, какого-нибудь мужчины, — ответил Тау.

— Слава Богу, они не убиваю свою аристократию, они же у нас голубых кровей, — рассмеялся Михас.

— Значит, у меня должно получиться, — мечтательно улыбнулся Гай, — мальчики, никто кровью не поделится?

— Обойдешься, у меня ее всего-то пять литров, — отвернулся Михас.

— Моя не подойдет, — улыбнулся Тама, — голубой краски не получится. Я безвозвратно влюблен, поэтому все будет получаться красно-розовым.

Тут Тама поцеловал меня на глазах у друзей.

— Эй!! Чудовище, ты же не собираешься заниматься этим прямо здесь, посреди города?! Спуститесь хотя бы вниз, обещаем не подглядывать, — запротестовал Гай.

Мы с Тамареском рассмеялись.

— И это все? — продолжал Гай.

— Чего тебе еще надо? — улыбался Михас.

— Мне ничего не надо, — заржал Гай, — Мне их, дурачков, жалко. Ладно, Свята, вы можете чего-то здесь на знать, но ты, Тама, ты же родился и живешь на Тау…

— Отстань от нас, — почти ласково сказал Тамареск.

Мы медленно продефилировали мимо памятника основателю города. Основателем оказался огромный мужчина с белозубой улыбкой и транспортиром подмышкой. Из левого рукава вырывалась стеклянная нить, образовывая окно.

— А почему у него в руках окно? — спросила я.

— Он совершил своего рода прорыв. Мужчина-силлиерих, основатель города, это немыслимо до сих пор, — тоном опытного гида отвечал Эток, — и окно символ его прорыва. Именно он предложил делать окна в домах, дабы не вводить в грех жителей.

— Это как?

— Понимаете, первые дома — они уже не сохранились — были из тонкого стекла, дабы не оставаться в темноте днем. Через такое стекло было хорошо видно все, что делается в доме. Первые попытки соблюсти личное пространство привели к появлению нового прикладного искусства: ткачеству из стеклянной нити. Но и это не спасало. Второй попыткой было изобретение цветной стеклянной нити, которая тоже не спасала. Ийарих Гордый предложил стены делать плотными и толстыми, с большим количеством цвета и ткани, но делать дырки или утончения для солнечного света, так и появились окна. Из Силлирила исходят лучшие стекольщики по всему Тау.

— Спасибо, Эток! Кто бы мог подумать, что ты столько знаешь, — удивился Михас.

— Господин Блак, до знакомства с хозяином я был простым котенком и родился здесь в Силлириле, а потому знаю его историю и множество местных обычаев.

— Как же тебя занесло на границу Ардора и ФОЛМиТа? — спросил Тамареск.

— Судьба, господин, — туманно ответил кот, жмурясь от удовольствия — я почесывала ему за ушком. Все-таки кот он и есть кот, даже если он говорящий.

Медленно мы выехали на мост, через главную реку Силлиерии, делившую двуединую столицу. Когда Ийарих построил свой город, то мужчины Силлиерии на время поверили, что они тоже чего-то достойны в этой жизни. И силлиерих по имени Атанаху Танако основал свой город и назвал в честь младшей принцессы клана Рыжехвостой пумы Гаутары. С моста Гаутара была похожа на гигантскую стеклянную улитку. Мне в голову пришел еще и Вавилон, каким его пишут классики маслом или еще чем.

Ийариху категорически не понравилось, что рядом с его городом строится другой и началась затяжная война между двумя городами. Истощив оба города, война готова была перекинуться на весь Силлирил, но мудрые матери кланов Рыжехвостой пумы (родом откуда был Атанаху) и Среброгривого тигра (откуда вышел Ийарих) собрались и решили вопрос между собой полюбовно. Атанаху и Ийариха помирили насильно, и утащили в родные кланы. Остались вольные города, где жители были в основном влюбленные, чьей любви мешал клановый строй, или кого хотели принести в жертву. Города быстро росли, были выбраны мэры, которые и положили начало двуединой столице: мост построен был общими силами жителей двух городов.

Мост был великолепен! Он соединил в себе традиции стекольщиков Силлирила и Гаутары. Переливался он цветным стеклом, а перила готовили мастера скульптуры из Гаутары. На ажурных перилах танцевали петушки и ангелы, пумы и тигры, девочки и мальчики — все стеклянные.

— А вон там мне зрится великолепная ажурная беседка, которая прекрасно подойдет, чтобы в ней поиграть, — игриво улыбнулся Гай, — а, Михас, что скажешь?

— Она не плоха. И я бы даже сказал, достойна, чтобы мы устроили в ней концерт, — так же игриво ответил Михас.

— Прямо сейчас? — спросил Тамареск.

— Нет, ближе к вечеру, когда станет темнеть, — сказал Михас, — насколько я помню из Силлирила в Гаутару и обратно идут с работы силлиерихи, вот и устроим работягам концерт. И влюбленные очень любят это место для прогулок, так что через часов пять можно будет возвращаться. Как раз хватит, чтобы познакомиться с Гаутарой.

— Это что-то невообразимое, — мечтательно проговорил Тау.

Мы въехали в город, и сразу же попали на узенькую улочку, ведущую вправо и влево от нас.

— Направо или налево, вот в чем вопрос? — задумчиво сказал Михас.

— Направо, у тебя жена и дети, и тебе нельзя налево, — сострила я.

— Чего? Неужели в твоем мире женатым мужчинам нельзя ходить налево? — удивился Михас.

— Ну, это не рекомендуется, и совсем не одобряется обществом. И может привести к разводу.

— Ужасно, — охнули все трое.

— А если мужчине необходимо пойти налево, потому что его дорога так лежит? — спросил Тау, смотревший на меня во все глаза.

Я рассмеялась: кто же знал, что они поймут меня буквально, пришлось объяснять, что значит "ходить налево" в моем мире. После того, как лингвистическое недоумение было исчерпано мы дружно приняли решение поехать направо. Дорога стала подниматься в гору.

Город был белым, точнее полупрозрачным. Но чем выше мы поднимались, тем светлее становилось. Тут не было такого хаоса и толкотни, как в Силлириле. В Гаутаре были только стекло и солнце, и тишина. Редкие прохожие неспешно брели вверх или вниз по своим делам.

— Гаутара держится на большом стеклянном стержне, на который настроены дома, — рассказывал Тау, — Со временем, когда жителей стало слишком много, то дома стали выстраиваться по спирали и с другой стороны дороги. Именно мэрия Гаутары блестит в свете солнца так, что ее даже видно со стороны ФОЛМиТа. Творцы Гаутары славятся тем, что творят из стекла восхитительные фигурки, ими украшают дома. Фигурные вазы, бра, светильники, поставляемые в Пратку, это произведение рук Гаутарских мастеров. Особых достопримечательностей, кроме лепнины и барельефов на домах, в Гаутаре нет. Каждый дом здесь индивидуален, так как каждый хозяин творит его по своему разумению. Двух одинаковых домов вы здесь не найдете.

— Почему именно такую форму для города выбрал Атанаху? — удивилась я.

— Потому что он стремился к своей Гаутаре, но не мог достичь ее. Когда он заложил свой город, то сказал: "Пусть он будет так же высок и стремителен, как моя любовь. И пусть он никогда не дотянется до солнца, как я не смогу дотянуться до Гаутары". К слову, он впоследствии женился на Гаутаре и свою старость они встретили в одном из домов сего славного города.

— Какая романтическая история, — вздохнул Гай, — Знаете, я, кажется готов жениться!

— Ты болен, Гай, выпей лекарство и все пройдет, — не оборачиваясь, ответил Михас.

— Нет, мой бедный скептический друг, я действительно по уши влюблен и более того, смертельно соскучился по суженной, — лирическим тоном проговорил Гай.

Тем временем мы поднялись достаточно высоко, чтобы можно было рассмотреть окрестности. Вид с высот Гаутары на Силлирил и всю Силлиерию был великолепен. Можно было рассмотреть реки, в ближних к городам лесах блестели капельками на солнце статуи божеств.

— Моя заслуга, — горделиво подбоченился Гай, — с того времени, как мне удалось заточить в стекло дух Рыжехвостой пумы, всех кровожадных хранителей лесов стали отливать в стекле, а не кровожадным просто ставят статуи. Странно, что за столько лет они сами не додумались до этого.

— Они много до чего не додумались, — скептически отозвался Эток, — но это не мешает им развиваться в своем особенном направлении.

— Прекратите, — фыркнул Тама, — мы здесь не для того, чтобы обсуждать своеобразный путь Силлиерихов и вам не кажется, что Марлен как-то уменьшилась?

— Нет, не кажется, — задумчиво почесал затылок Михас.

— А, по-моему, с нее уже не так высоко видно, как было, — поддакнула я.

— Из нее уходит энергия, — мрачно сказал Тау.

— Что? — хором воскликнули мы.

— Энергия проклятия, что была с ней все это время, теперь испаряется под солнечным светом, она не получает энергии и изменяется наоборот. Не исключено, что в Пратку она приедет уже вполовину не такой большой, как была.

— А что будет потом? — в ужасе спросила я.

— Потом она станет обычной гусеницей, — я почувствовала, как при этих словах Тау Марлен напряглась, — Может быть, разум ее и останется, но размером она ничуть не будет превосходить своих собратьев.

— Ничего сделать нельзя? — спросила я.

— Можно, — улыбнулся Тамареск, — я думаю можно. Пошлем ее обратно к Ушу, а если она будет совсем маленькой, то я взращу ее в своей комнате, а потом отправлю к Ушу.

— Не уверен, что такой выход возможен, — пожал плечами Тау, — но шанс есть, мне кажется.

— Вот и славно! — облегченно выдохнула я, — Марлен, мы не дадим тебе стать маленькой, — я погладила гусеницу по спинке.

Марлен тихонько завибрировала, это означало, что она довольна.

 

Глава 11. На закате

После прогулки по Гаутаре, мы пообедали на мосту. Солнце торопилось к закату, а Гай и Михас — к началу самопального концерта. Они пели недолго, где-то часа полтора, но как раз успели к началу заката.

Мы с Тамареском сидели в беседке, на самых почетных местах и слушали. Музыка Тау не была похожа на ту, что я слышала в родном мире. Хотя инструменты были похожи, и способ игры был такой же. Звуки были совершенно другие: живые, объемные, осязаемые, более того, цветные. В одних мелодиях похожие на мыльные пузыри, в других — на комья грязи, в третьих — на цветы, в четвертых на свинцовые шарики, в пятых — на капли весеннего дождя. Я могу сравнивать долго, метафор хватит. Эти звуки живут в моем сердце до сих пор.

Стихосложение на Тау было еще более далеким от привычного мне, и судить его не берусь, скажу лишь одно: чтобы понять стихи Тау, нужно обладать чутким сердцем, а не острым умом.

Песни песнями, и концерт сам по себе был прекрасен и породил во мне бурю чувств, но ко всему присоединился еще и закат. Это был первый закат, который я видела с высоты. На то время, что я им залюбовалась, мне показалось, что песни поет садящееся солнце, а не мои друзья.

Не верится, что это был закат солнца моего мира: его словно нарисовал какой-то местных художник. По, еще голубому, небу легкими разводами плыли лилово-розовые облака. Там, где солнце только что скрылось за горизонт, небо было лимонно-желтого и светло-салатового цветов.

Через пять минут небо рассекли на сектора вертикальные полосы всех цветов, от фиолетового до терракотового, как будто жар-птица раскрыла свой хвост. На мосту раздался возглас восхищения. Вспыхнув, полосы померкли с последними аккордами песни.

— Никогда не видел такого заката, хотя встречал их ни мало на своем веку, — выдохнул восхищенный Тамареск.

— Я никогда не видела такого заката, — я прижалась к Тамареску сильнее, хотелось укрыться в его объятьях от нахлынувших эмоций.

— Вот, мы опять что-то пропустили, — улыбался Гай. По его лицу тек пот, и выглядел он очень усталым.

— Вы пропустили лучший закат на Тау, — философски заметил Эток, — а где Тау, не знаете? Он отошел куда-то и сказал, что вернется, но так и не пришел до сих пор.

Мы стали искать Таугермана, но его нигде не было, его никто не видел. Марлен делала мне какие-то знаки, но я обратила внимание не сразу. Усиками она держала записку: "Свята! Кажется, вы сделали то, ради чего прибыли сюда! Я ухожу. Я многое понял, пока был с вами, пусть недолго, но мне этого хватило. В подарок вам впечатления, которые вы любите. Пусть все жители Тау знают, как я люблю вас и что вы сделали. Этот закат для вас.

И еще. Я постараюсь сделать так, чтобы вы подольше побыли с нами. Возможно, мне удастся устроить так, чтобы вы вообще не возвращались домой, если того не хотите. Захотите уйти, вас никто не станет держать, захотите остаться — я знаю, как минимум 13 человек, которые будут счастливы.

И последнее, берегитесь Вселенной, она вздорная, но я постараюсь устроить вашу судьбу. Ваш Тау".

Сначала я прослезилась, потом рыдала в голос, уткнувшись в плечо Тамареска. Плакала я от счастья и от горя одновременно, от того, что очистилась, от того, что в душе наступила тишина, долгожданное спокойствие. Я ревела, как дети ревут в мамино платье, когда она приходит домой, от облегчения, что теперь все будет правильно, что никто теперь не отнимет меня у Тау. Я дома и это понятно, это было ясно с самого начала.

Возможно, по какой-то причине мы рождаемся не в том мире, становимся заложником его, слабые, не способные вырваться, страдаем. Нам тяжело и не комфортно жить в мире, где все чужое, но самое первое — ты сам чужой в нем. Мы бьемся, как глупая муха о стекло, перебираем сигареты, алкоголь, наркотики, людей, чтобы найти что-то родное, и часто не находим до самой смерти. Части из нас везет: ощущая себя чужими для всего мира, они находят "своего" человека, и идут с ним по жизни, и счастливы. Я знала в "том" мире одну женщину, ей было около девяноста лет, она нашла своего мужчину и свою работу. Мудрее, и счастливее ее я никого не знала.

У меня же в том мире ничего не было, с самого начала — зеро. А в Тау я родная, я своя. И, черт побери, Тау не хочет меня отпускать! Желание мира много значит. В первую очередь это значит, что я остаюсь.

 

Глава 12. Путь в Ардор

— Наша миссия исчерпана? — печально сказал Гай, — теперь обратно домой?!

— Еще днем ты вешал нам лапшу на уши, что смертельно соскучился по Гайне и хочешь жениться, — ворчливо произнес Михас, он подсчитывал деньги.

— Я не отрицаю, и это не лапша, отнюдь. Я сделаю ей предложение, как только мы вернемся, — с видом оскорбленной добродетели произнес Гай.

— Вы же мечтали о мировом турне?! — улыбнулась я, — Так почему бы нам не выступить в Ынифе? Я с удовольствием посмотрела бы на местные рынки рабов.

По тому, как скис Гай, и засмеялся Тамареск, я поняла, что с Ынифой, по крайней мере, у этих двоих, связаны какие-то яркие воспоминания.

— Что-то не так? — спросила я.

— Ну, немножко, — смеялся Тамареск, — у ФОЛМиТа с Ардором никаких разногласий нет, разве что, Гаю Кабручеку, категорически запрещено появляться на территории данного государства, после того, как он чуть не устроил им революцию. Но если по приглашению Верховного шамана Гай еще может появиться в Ардоре и даже в Ынифе, то инкогнито ни в коем случае не на рынке рабов, вот как. Эту возможность Михас выиграл у Верховного Шамана в кости, было как-то дело.

— Было-было, — сосредоточенно поддакнул Михас.

— Переночуем в "масле" и в Ынифу? — спросил Тамареск.

— Но меня шаман не приглашал, — уныло сказал Гай.

— Замотаем твою голову в Этока, и будет тебе счастье, — мрачно отозвался Михас.

Мы с Тамареском взорвались смехом.

— Эй-эй, так не пойдет, — запротестовали оба.

— Они же ненавидят котов и кошек?! — воскликнул Эток. Я не выйду в Ардоре из брюха Марлен, даже если та превратится в гусеницу окончательно.

— Тогда ты порвешь ее изнутри, — назидательно заметил Гай, — и твоему хозяину некого будет выращивать.

— Что еще вероятнее, ты станешь микро-котом, Эток. То есть уменьшишься вместе с Марлен, в той пропорции, в которой это выглядит сейчас. То есть ты будешь раз в пятьдесят ее меньше, — улыбнулся Михас.

Кот недоверчиво посмотрел на нас, но ничего не сказал.

— На счет "замотаем", мне идея нравится, — сказала я.

Гай посмотрел на меня с невыразимым ужасом.

— Он же мне все лицо испоганит. Скотина боится высоты!

— Нет, послушай меня. Мы замотаем твое лицо и руки тряпкой. На границе скажем, что ты сильно обожжен и никто, кроме верховного шамана, не может тебе помочь. Верховный шаман адекватный человек? — спросила я у Тамареска.

— Тот, что сейчас вполне адекватен, — кивнул он.

— Поедем к шаману, он нас приютит, а там, может, и дадите концерт для него? — закончила я свою мысль.

— Это попахивает хорошим приключением, — бодро сказал Михас, — тем более, что у нас наберется около тысячи монет на взятку пограничникам.

— Да ты что?! — воскликнул Гай, — Тысяча? Ого-го, местная публика пощедрее Пратских снобов. Еще и закат такой красивый был, все одно к одному.

— Едем в гостиницу, завтра будет тяжелый день, — скомандовал Михас. Мы взобрались на Марлен, и та послушно потопала прямо.

В номере мы с Тамареском без сил упали на кровать и мгновенно уснули. Проснулись только утром, от того, что Гай колотил кулаком в дверь:

— Просыпайтесь, эй, давайте, просыпайтесь, пора ехать!

Марлен припустила так сильно, что находиться наверху было невозможно. Леса стремительно менялись, реки мелькали под нами и через несколько часов мы оказались на границе с Ардором.

Мы обмотали Гая тряпками и приказали молчать, Эток забился в какую-то сумку и отказывался выходить до прибытия в дом верховного шамана.

Маскарад и тем более взятки нам не понадобились. Увидев Марлен, стражник упал ниц и умолял "огромного червяка" не убивать его. Марлен презрительно оттолкнула атненнкой стража и горделиво протопала дальше. Выходило, что в Ардор пришла гигантская гусеница, без седоков (нас снаружи видно не было), просто гусеница.

— Это даже лучше, чем ты придумала, — улыбался Михас.

— А мне так и сидеть в этих тряпках? — восклицал Гай.

— Сиди пока, — сказал Тамареск, — мало ли.

— А она действительно уменьшилась, — продолжал Гай, — раньше было больше места.

— Я кормлю и вас и ее на убой, — пожал плечами Михас, — Просто не Марлен уменьшилась, а вы увеличились.

Я придирчиво себя осмотрела, как могла.

— Ничего не знаю, мне, кажется, я даже похудела.

— Солнышко, не слушай его, — ласково сказал Тамареск, — он не может не поддеть нас. Нас с Гаем он третирует уже не первый год: "Я вас кормлю! Я вас кормлю! Это вы так отъелись!" Не слушай его.

Михас выразительно исподлобья посмотрел на Тамареска, улыбнулся и промолчал.

 

Глава 13. Обед у Шамана

До Ынифы мы добрались очень быстро. Марлен торопилась, не хотела становиться маленькой, она надеялась вернуться к Ушу без дополнительного выращивания, которое может и не принести своих плодов.

Все потенциальные торговцы рабами разбегались при виде Марлен, поэтому не было никаких проблем.

В Ынифу мы вошли беспрепятственно.

— Кто-то должен вылезти наружу и направить Марлен в дому шамана, — сказал Михас, — Тамареск, это твоя историческая родина, все-таки.

— Верхом на гусенице, — задумчиво проговорил Тамареск, — Свята, ты не хотела бы посмотреть город с высоты Марлен?

— Это было бы интересно, — улыбнулась я.

Мы вылезли наверх. Ынифа с ее узкими улочками и глиняными домиками раскинулась перед нами — песчаный куличик ни дать ни взять.

— Милый город, но слишком уж провинциальный, одни рынки, только и всего, — комментировал Тамареск.

— А почему ты не стал Верховным Шаманом, а уехал учиться в Пратку? Гай мне говорил, что ты легко мог бы стать им.

— Я сильный земляной маг, но… мне это не интересно, что ли.

Я уловила фальшь, Тама что-то недоговаривал.

— Ты говоришь неправду, — в лоб сказала я.

Тамареск замялся и долго молчал:

— Я не совсем нормальный ардог. Понимаешь, все ардоги мужчины вольны любить и мужчин и женщин… А я… Меня не тянет к мужчинам… Здесь в Ардоре это не позор, конечно, но если Верховный Шаман не держит, а главное не пользует свой гарем юношей, то его еще вернее сместят с этого поста, чем в свое время сместили Комрада… Бред конечно, но я предпочел поехать учиться, чем пробовать добиться здесь поста Великого Шамана. Одна мысль о мужеложстве мне противна до омерзения.

— Я понимаю. Прости меня, пожалуйста. Это моя прихоть сделать ваш народ таким…

— Ты ни причем, здесь почти нет таких, как я. А всех остальных это вполне устраивает, даже радует. Сейчас внимательно, Марлен, притормози. Смотри, Свята, рынок рабов. Прямо на него мы не поедем, но из-за поворота посмотри.

По-началу, я решила, что вижу пляж. Огромное множество людей валялись в подобиях шезлонгов. Единственная деталь: часть из них была к своим шезлонгам прикована. Но цепи были длинные, некоторые рабы вставали и ходили. Одеты все были прилично и не похоже, чтобы их плохо кормили. Торговцы выглядели потрепанными и усталыми, однако, одеты были явно с иголочки.

— Не похоже, чтобы Ардор бедствовал? — сказала я.

— Он и не бедствует, уже несколько лет подряд. Странный феномен случился, когда вернулся Тарла. Плодородные земли отказываются порастать травой и деревьями. Ардор — пустыня по-прежнему, но когда Тарла вернулся, земля стала приносить сочные плоды, его назвали "почка земли". В некоторых "почках" только вода и оболочка и ничего больше, в других сочная мякоть сладкая или кислая, по вкусу. Сильному магу достаточно попросить землю и она даст ему тот плод, в котором он нуждается, — пояснил Тамареск.

— Почему же не растет трава?

— Лучшие умы Ардора бьются над этим, но не могут разрешить задачу. Я предполагаю, что самой земле комфортно в таком положении. На Тау все равновесно: Силлиерия — зеленый край, Пратка — умеренный, технологичный, Ардор — край солнца, Земли Уша — край сумерек, у всего теперь есть своя противоположность. У всего, кроме Моря Наеко…

— Ардорская пустыня, она и есть противоположность Наеко, — предположила я.

— Может и так, скорее всего так. Тебе виднее.

— Я так задумывала, — призналась я.

— Я всегда знал, что Ардор избран кем-то свыше, — рассмеялся Тамареск. — Там, недалеко, купол — это жилище Верховного Шамана.

Мы остановились у ворот шикарного дворца. Явно, что каждый из Верховных шаманов привносил что-то свое в архитектуру строения. Охрана вылупилась на нас полными священного ужаса глазами:

— Кто вы и куда ведете свое чудовище? — дрожащим голосом спросил один страж.

— Я — Тамареск Патанда, вы должны знать меня, рядом со мной Святослава. Мы едем к Верховному Шаману, дабы преподнести в подарок дивную чудо-гусеницу, — крикнул Тамареск.

Стражи посовещались недолго, затем один из них сказал:

— Может проходить, но чудо-гусеницу оставьте здесь.

— Мы не можем оставить ее здесь, без нас она разнесет пол-Ынифы.

Марлен грозно затопала лапами.

Стражи стояли видимо насмерть, они честно дрожали, но отступать не собирались.

— Она не причинит вреда Шаману, — убеждал их Тамареск, — Она поющая.

Марлен мотнула головой и удивленно заурчала.

— Я сказал, она поющая, — повторил Тамареск.

Тут зазвучали первые аккорды одной из песен Гая. Прослушав песню "чудо-гесеницы", стражи выглядели полумертвыми от страха и удивления. На звуки собрались зеваки, они аплодировали и бросали в Марлен мелочь и камни. Гусеница терпеливо ждала, когда Михас и Гай допоют, и взревела так, что зеваки мгновенно испарились, а вместе с ними исчезли и обидчики, бросавшие камни.

— Что за шум? — ворота открылись, и из-за них показался дряхлый старичок, которого несли на подушках.

— Доброго дня, Господин Ангикоха, — прокричал Тамареск.

— А, это всего лишь вы, господин Патанда, — сказал верховный Шаман, как-то разочарованно, — Проходите.

Носильщики развернули его и понесли вглубь двора, Марлен потопала следом.

— Располагайтесь, я прикажу приготовить вам комнаты. Могли бы и предупредить, что приедете, такие высокие гости, а во дворце со вчера не прибрано. Без Тауры совсем плохо, но может я просто к ней привык?! Через полчаса будет готов обед, — проговорил Великий Шаман, не оборачиваясь. — И кота и друзей приводите, я буду рад видеть всех снова.

За полчаса я успела только принять ванну по местному обычаю и приоделась в подобие тоги. В ней было не так жарко, как в Пратских нарядах.

Когда я вошла в залу, все были в сборе и весело о чем-то говорили. Верховный шаман встал, чтобы поприветствовать меня.

— Я рад, что вы посетили Ардор, — сказал он, — Это большая радость для нашей земли, с тех пор, как Тарла простил нас и вернулся.

— Мне самой очень интересно побывать здесь.

— Позвольте мне, по праву старика, немного поучить вас жизни, милая, — улыбнулся Ангикоха, — Я очень рад, что живу в такие интересные времена, и видел говорящего кота, восстание в Ынифе, прощение Тарлы, я успею еще поесть сладких "почек", и потрогать нежных юношей. Но самое удивительное видеть здесь вас и ощущать, что Тау стал лучше. Я чувствовал, что мир переживает глубокую катастрофу, я знал, что он может погибнуть, но теперь… даже я чувствую себя лет на пятьдесят моложе, не говоря уже о мире. Он чувствует себя прекрасно. Верховный Шаман знает и чувствует больше, чем все остальные, и вот, что я скажу вам, госпожа. Рано или поздно вы все равно покинете Тау. Но я знаю то, чего не знает никто, разве что, Эток. Однажды открывшаяся дверь никогда не закроется.

— Я смогу забрать с собой кого-то? — спросила я, мне стало не по себе от слов Шамана.

— Глупая, молодая Демиурга, — ласково улыбнулся старик, — ты не понимаешь, что забрать с собой весь мир невозможно, он все равно часть тебя, он всегда с тобой. Если ты конкретно говоришь о Тамареске, то забрать его ради его же блага ты не сможешь. В твоем мире он не выживет.

— Но ведь Комрад…

— Он был твоим произведением. А Тамареск дитя Тау. Нигде, кроме Тау, он не выживет. Сквозь открытую дверь сможешь ходить ты, Тау, раз он смог воплощаться, и кошки, и все, кого ты придумала. В твоем мире они не будут иметь никакой силы, кроме облика. Но я чувствую еще что-то, — шаман прикрыл глаза и замолчал.

— Что же? — нетерпеливо спросила я.

— Не так скоро, но уже близко. Близок тот момент, когда родится нечто невообразимое, новое, то, чего никогда раньше не было, то, что сможет закрыть дверь между твоим миром и Тау, — медленно сказал он, — не бойся, девочка, не все так страшно. Все будет так, как ты того хочешь.

— Я смогу попасть в Тау, если вдруг окажусь в родном мире?

— Я не знаю. Я не слишком знаком с Вселенной, но боюсь, она постарается тебя не пустить.

Мне стало совсем грустно, я ковырялась в тарелке, кушать совсем не хотелось.

— Не печалься, девочка, смотри веселее, — сказал Ангикоха, встал, раскланялся и вышел.

— Вот наговорил гадостей, а потом "Не печалься, девочка", — продребезжал Гай, пародируя великого шамана.

— Я все слышу, господин Кабручек, — раздался из-за неплотно закрытой двери голос Ангикохи.

— Ну, и что? — пожал плечами Гай, отправляя в рот кусочек шашлыка из баранины.

— Свята, ты не хочешь прогуляться? — спросил Тамареск.

— Хочу, — я быстро встала.

— Извините, друзья.

— Какие могут быть проблемы, Тама, все в порядке, — серьезно сказал Михас.

 

Глава 14. Горькое счастье

Мы гуляли по анфиладе, тягостно молчали и теснее прижимались друг к другу.

— Можем представить, что я просто скоро уеду ненадолго, — сказала я, — Глупая мысль, конечно. Но когда у меня крыса умерла, я так сделала. Я ее похоронила даже в кораблике из газеты. Страшно подумать, Тама, я в своей жизни до тебя любила только ручную крысу.

— Ну, я могу порадоваться, что чем-то лучше крысы, — улыбнулся Тамареск, — Боюсь это гнилой номер, из той поездки ты можешь и не вернуться… и я как назло не могу последовать за тобой. Почему ты не придумала меня?

— Хватит уже мне выдуманных молодых людей… плавали, знаем. Мне не понравилось, понимаешь ли, — кривлялась я, — обними меня крепче, пожалуйста, мне холодно.

— На улице жара, а мне тоже холодно, — удивлялся Тама, — Может, это хлад могильный простирает к нам свои потненькие ладошки?

— Ох, ну и метафоры у тебя. Я возьму себе, мне понравилось, — засмеялась я.

— Пойдем наверх, здесь действительно ужасно холодно. У нас с тобой солнечная сторона, там должно быть пекло.

— Ага, завернемся в фольгу и ляжем спать…

— Зачем? — вытаращил глаза Тамареск.

— Запечемся в собственном соку, будем все такие вкусненькие, печеные, — засмеялась я.

— Жуть какая.

— Зато умрем в один день.

— В твоем мире это какой-то особый шик?

— Любить до гроба проще, если быстро, — выдала я, — Это не шик, просто есть на родине у меня такая присказка: "Жили они долго и счастливо, и умерли в один день".

— Запеченные в фольге, — договорил Тамареск, — Но тогда тебя не заберет Вселенная.

— И тебе не придется меня терять.

— Странной притягательности вариант. Сомнительный, я бы сказал.

— В любом случае, давай-ка поднимемся к солнцу поближе.

Мы вошли в жаркую комнату, я сразу же открыла окно.

— Душно здесь, как в духовке, ей богу, — откомментировала я.

— Кошмар, — согласился Тама.

Он подошел ко мне и обнял, нежно пощекотал ушко губами. Моя тога поползла куда-то вниз, я не осталась в долгу и сдернула с одеяния Тамареска брошь. Кусок ткани, в который он был замотан, упал на пол. (Здесь необходимо отметить, что национальная тога в Ардоре носится без нижнего белья и мужчинами и женщинами).

— Ах, вот ты какая коварная, — возопил он в комичном гневе и толкнул меня на постель, — за это я тебя съем!

Съесть он меня, конечно, не пытался, не для того разворачивал он мой фантик, чтобы сожрать, как конфету. Веселость наша довольно скоро сменилась нежностью. Тамареск неповторимо сочетал все, что я люблю. Все, что было, было слишком восхитительно, чтобы остаться правдой. Но и сном это не было.

Мы стали единым целым, я впервые почувствовала не просто соединение мужчины и женщины, а единство двух душ. Словно огромный охранный купол объял весь НАШ мир, и его уже ничто не могло разрушить. Все закончилось, и только ощущение "купола" осталось с нами. Какое-то время мне казалось, что мы чувствуем одинаково: он чувствует тоже, что и я, я чувствую его чувствами. Словом, мы были очень и очень счастливы, и не верилось, что когда-нибудь расстанемся. Это уже невозможно.

— Вы все правильно сделали, дети мои, — раздался ехидный голос Великого Шамана.

— Уйдите, Ангикоха, — лениво отмахнулась я, — Я не одета.

— А я и не подсматривал, я почувствовал. Это весь Тау почувствовал. Боюсь, что и Вселенная, отвернувшаяся на секунду, тоже… почувствовала…

 

Глава 15. Немного о повадках Великих Бабочек

Утро, прекрасное утро. Почему его всегда сравнивают с младенцем? Теперь я понимаю, почему… Утро чистое, еще не испорчено словами, оно прекрасно само по себе. Нежаркое еще Ардорское солнце, которое имеет особый золотистый цвет, ласково пощекотало мой нос и ресницы. Я открыла глаза. Рядом лежал Тама, он смотрел на меня, в карих глазах искрились солнечные лучи.

— Почему говорят, что утром женщины не такие прекрасные, как вечером? — тихо спросил он.

— Потому что мне всегда так говорили утром. "Милая, вечером ты была прекраснее!", — тихо ответила я.

— Какие они были идиоты, — так же тихо сказал Тамареск. Он сгреб меня в охапку и крепко прижал к себе, — Святик, как же я тебя люблю!

Вдруг в дверь заколотили, мы одновременно вздрогнули. Тамареск что-то заворчал и пошел открывать, а из-за двери уже раздавались вопли Михаса:

— Друзья, проснитесь! Марлен окуклилась!

Я Быстренько натянула тогу, получилось криво, но зато нагота прикрылась.

Михас влетел бешеный, голубые глаза горели, волосы были растрепаны, он размахивал руками и бессвязно бормотал.

— Михас, успокойся, брат, — Тамареск усадил друга на стул, — Тебе дать попить?

Михас сотворил из воздуха бутыль вина и выпил ее залпом.

— Уже не надо, — хрипло проговорил он.

— Вот пьянь, — в дверях материализовался Гай, — утро не наступило, а ты уже пьешь. Как вчера начал так сегодня продолжаешь. Михас, мне не нравится эта тенденция.

— Дуралей, чтоб ты понимал, — буркнул Михас, — вчера у нас был научный диспут с мастером Ангикохой, он первым сказал, что Марлен окуклится сегодня утром.

— Ага, — перебил Гай, — диспут был настолько научный, что тебя принесли в стельку пьяного слуги. Бедный Шаман, надеюсь, он жестоко мучается похмельем!

— Я все слышу, Гай Кабручек, — раздался из-под потолка голос.

— Я волен говорить, что думаю.

— Как ваше самочувствие, мэтр? — спросила я.

— Спасибо, девочка, за заботу. Надежды господина Кабручека сбылись.

— Ты не так плохо выглядел даже тогда, когда родилась Аута, — заметил Тамареск.

— Чтоб вы понимали! — в сердцах воскликнул Михас, — Чтобы гусеница стала бабочкой, ей надо окуклиться. Если Марлен станет бабочкой, то в нашем распоряжении будет нечто невообразимое.

— Самолет, — сказала я.

— Что?

— В моем мире это называется самолет, — пояснила я. — Только они у нас летают железные. Михас, не спрашивай, я не знаю, как они это делают. В моем мире железный, а в этом мире будет первый альтернативный самолет Ма-1.

Шутка была понятна только мне, остальные отнеслись к известию более, чем серьезно.

— Это нам по воздуху, что ли теперь летать? — спросил Гай.

— Придется. Хотя глаголет истина, что рожденный ползать, летать не может. Но мы можем рискнуть, — подбодрила я.

— В конце концов, мы еще и не такое вытворяли, — улыбнулся Михас. Он уже был вменяем.

— Прошу прощения, а сколько она будет окукливаться? — спросил Тамареск.

— У обычной бабочки на это уходит пять или шесть недель, — задумчиво сказал Михас, — то есть от 35 до 42 дней. Тама, ты изучал рост насекомых при влиянии ЭПА, вот и давай, блещи знаниями.

— Я изучал только рост. Но у червей вроде бы метаболизм становился интенсивнее. Сейчас у последнего образца очень интенсивное пищеварение.

— Ну, предположим, что интенсивность процессов жизнедеятельности зависит напрямую от размера. Марлен в несколько тысяч раз больше своих собратьев, окукливание должно занять примерно час.

— Ну, это нас более-менее устраивает, потому что я хотел бы показать Святе море Наеко, — пробормотал Тамареск.

— Место твоей легендарной попытки утопиться? — хохотнул Гай.

— Это я его чуть не утопила, — сказала я.

— Как так? — все трое вылупили на меня глаза.

— Когда дверь открылась, я увидела во сне ваш ритуал отправки Тамареска ко мне. Тама мне ужасно не понравился.

— Вот видишь, чудовище, я говорил тебе перед отъездом побриться, — съязвил Гай.

— Но потом я увидела Комрада и очень сильно захотела, чтобы он пришел ко мне. Мое желание вытолкнуло Тамареска в воду, а Комрад попал ко мне.

— Вот оно что, — выдохнул Михас.

— Странный способ спасти жизнь, — задумчиво сказал Гай, — Попади к тебе Тама, он бы просто исчез, а так ты его чуть не утопила.

Возникла неловкая пауза.

— Я хочу посмотреть на куколку, — сказала я.

— О, прекрасная мысль, — Гай первым вылетел из комнаты, следом за ним вышел Михас и Тамареск. Я задержалась, оправляла тогу.

Куколка оказалась похожа на огромную порцию сладкой ваты, серовато-жемчужного цвета. Она лежала посреди двора и медленно "дышала". То раздувалась, то сдувалась. В ее тени на песке спал Эток.

— Вот кот, а?! Ему бы только миры посозерцать, — улыбнулся Тамареск.

Эток приоткрыл один глаз, окинул нас взором и изоразил на морде крайнюю степень недовольства.

— Что вы орете? — недовольно сказал он и закрыл глаза.

— Простите, Ваше Святейшество, — кривлялся Гай.

Я подошла к куколке и погладила ее рукой. Она оказалась очень жесткой и шершавой, но теплой. Чувствовалось, что внутри живое существо: оно шевелилось, вибрировало и дышало. Только теперь я поняла, что здесь гудит именно куколка.

— Не знаю, как вам, а мне кажется, что она прекрасна, — Михас прижался щекой к кокону и попытался его обнять.

— Друг, у тебя поразительная страсть ко всему беременному, — поднял одну бровь Гай.

— Это же прекрасно и таинственно. Вот оно есть такое большое, непрозрачное, а потом из него появляется что-то прекрасное и новое, — глаза Михаса лирически заблестели.

— Тебе в детстве всегда подарки запаковывали? — с видом штатного психиатра начал допрос Гай.

— Да, а что?

— Ничего, — заржал в голос Кабручек.

Куколка загудела, как маленькая трансформаторная будка и затряслась. Она пошла трещинами. Треск стоял, будто валят лес. Аккуратно от куколки отваливались куски. Мы отошли на безопасное расстояние. Этока разбудить не удалось и забрать тоже, гигантский кусок кокона чуть не раздавил Тамареска, когда тот пытался спасти кота. Эток спал спокойным сном младенца, среди бушующих родов.

Один из кусков "обшивки" все-таки упал коту на хвост. Эток завизжал и дернулся. С первого раза освободиться не получилось, он рвался, а когда вырвался, то с диким мявом понесся к нам. На его пути упал новый кусок. Обезумевший кот вскарабкался по нему, не выпуская когтей, и сиганул куда-то вверх. В клубах песка и лучах солнца Эток пролетел несколько метров и приземлился на меня. Тут он выпустил когти. Я не успела его поймать и он повис на тоге, полотнище под весом кота стало сползать. Когда Эток рухнул вниз, я оказалась совершенно голой. Благо поднявшиеся клубы пыли прикрыли меня, на время пока я спешно пыталась одеться.

Рядом с нами уже стояли все слуги и стража, сам Шаман, на дворцовых стенах сидели мальчишки.

— В Великие времена я живу. Великая гусеница обратилась с Великую бабочку и глаза мои узрели это. Я счастлив, во истину счастлив! — восклицал Ангикоха.

Марлен, тем временем, переминалась на высоких лапах, пробовала ходить, управлять своими курчавыми усиками. Крылья были сложены за спиной не как у привычных мне бабочек, а по типу веера.

Все, кто присутствовал при сем великолепном событии, хлопали в ладоши, но это действительно было великолепно!

Марлен обернулась к нам. Она раскрыла одно складчатое крыло, и кончик его оказался у наших ног.

— Мы должны лететь. Спасибо, за надежду, мэтр Ангикоха, — я обняла старика.

— Я счастлив был видеть тебя, девочка. Запомни хорошенько — все будет так как ты захочешь. Этот мир тебя никуда не отпустит, пока ты того желаешь.

Я ступила на крыло Марлен. Оно было достаточно жестким и составлено из маленьких чешуек. Окрас был коричнево-зелено-желтый. У местных бабочек не приняты были крылья с узором, в моде пятнистые разводы.

Возникла проблема с Этоком, он наотрез отказывался лететь.

— Я уже летал и продырявил дракона, я больше не хочу летать. Пустите меня, хозяин, пустите! Ну, отпустите, неблагодарный вы двуногий уродец! Я не хочу летать! Я — КОТ! Мне не положено летать! Моя паства без меня не сможет! — Эток извивался, вопил и царапался, еще он ругался, много и грубо.

— Ох, я и не знал, что Архиепископ Пратский знает столько бранных слов, — восхитился Гай, — Эток, скотина, не кочевряжься, давай к нам.

— НЕТ, господин Кабручек, помилуйте, я же никогда не делал вам ничего плохого, я любил вас больше всех, пожалуйста, не надо!

Кот уже рыдал в голос, он захлебывался, так ему было страшно.

— Ладно, скотинка, живи, — сказал Тамареск, которому это все надоело, — На до Пратки добирайся своими лапами!

— Лапами то оно вернее, — всхлипывая, сказал Эток.

— Мы отправим его в Пратку на дипломатической карете, на тройке Лезоков, — сказал Ангикоха, — Эток же все-таки мой коллега, не вежливо так обращаться с Архиепископом Пратским.

— Везунчик, — Тама потрепал кота по голове и поднялся на крыло.

Я сидела первой и держалась за жесткий ворс на спине Марлен, Тамареск сел сзади, его тепло поддерживало меня, я сама ой, как боюсь летать, но с ним это было не страшно!

 

Глава 16. Море Наеко

Сверху Ардор — великая песочница мира Тау.

Мы быстро и мягко взлетели. Я даже всплакнула, мне всегда были ближе ардоги — вспыльчивый, страстный народ.

— Свята, они счастливы! Не печалься и ничего не меняй в их жизни, — шепнул мне Тамареск.

— Я и не собиралась, — пожала плечами я, — даже если бы они жили плохо, я не стала бы ничего менять. Не все зависит от меня.

Мы летели над скучной пустыней, ветер дул в лицо, и нельзя было сказать, что мы летим очень быстро. Этого нельзя было даже предположить, пока не посмотришь вниз. Туда, где несутся пески и барханы с немыслимой скоростью.

Крылья мягко шуршали, Марлен размахивала ими очень лениво, даже нехотя. У гигантской бабочки и скорости соответственные.

Внезапно в голову мне пришла мысль. Если мы летим с большой скоростью, на определенной высоте, то почему не задыхаемся? По физике моего мира мы бы сразу задохнулись. Господи, да о чем это я?! Какая физика?! Когда в моем мире была физика?! И так даже лучше!

Очень скоро перед нами расстелились джунгли края света. Его я никогда не придумывала намерено, условие у меня было одно: край света должен быть материальным, и никак иначе. Тау прекрасно справился с воплощением: непроходимые мангровые леса то, что надо. Голубой ленточкой впереди искрилось море Наеко.

Марлен стала снижаться и приземлилась на песчаный пляж, пустынный, как само одиночество. Тишина, только хруст песка под ногами. Ни ветерка, только запах соли от моря. Ни тенька, кроме узкой полоски темноты, отбрасываемой камнем.

Море завораживало: спокойное, бескрайнее, сверкающее. Ни волны, ни шороха, ни плеска. Море, уходящее в бесконечность неба, фантастическое чувство!

— В такие минуты, я чувствую тягу к морскому делу, — задумчиво сказал Гай.

— Если бы оно еще было на Тау. Судоходных рек и тех раз, два и нету, — ответила я, хотя прекрасно понимала, что чувствовал Кабручек.

Я подошла к воде и потрогала ее рукой. Странно, но воды, как будто не было. Упрямо я пошла в легкий прибой, руки проходили сквозь поверхность, не ощущая ее.

— Свята! — окликнули меня с берега.

Я обернулась и чуть не умерла от ужаса!

Берег был очень далеко, плаваю я хорошо, но так далеко никогда не заплываю. Я стояла посреди моря и пыталась пощупать воду. В панике я побежала к берегу, но не могла добежать, ноги не слушались. Я кричала, но голоса не было. Тошнотворная волна ужаса застлала глаза мраком, я упала и почувствовала, как проваливаюсь в какую-то невесомую материю, чужую мне, от того неприятную. Я падала, падала, падала…