Доктор ван Чех опаздывал. Я скучала за чашкой зеленого чая, перечитывая, в сотый раз, написанный мною отчет о вчерашней беседе.

"Вчерашняя беседа с Виктором представляется мне набором архетипов, с помощью которых больной попытался рассказать мне, что с ним произошло. Думаю, место имел некий случай, сильно потрясший сознание пациента.

Возможно, мотивом к рассказу послужили сразу несколько событий: схожесть со мной некоего "ангела" и собственное ощущение пациента, императором, который сжег город. Данное обличье наиболее безопасно и комфортно для больного. Он защищен им от стыда за сотворенное и осуждения толпы.

Думаю, место имел пожар, из-за которого кто-то погиб…"

Тут меня посетила внезапная мысль, и я дописала:

"Не исключено, что это была та сама женщина в белом. Жена (?), дочь (?), любовница (?)".

Я прочитала то, что было написано следом:

"Ангел, с огненным мечом, разрубающий голову больного, не что иное, как угрызения совести. Возможно, это были галлюцинации (скорее всего), вызванные сильными переживаниями. Так же могли иметь место легкие психогенные травмы, которые привели к потере памяти.

Кажется, что больной много чего помнит, но не хочет возвращаться к прежней жизни.

Возможно, Виктор — человек творческой профессии, поэт или писатель. Не исключено, что он актер или художник, но скорее актер".

— Бред, — сказала я сама себе и стала переписывать начисто записку.

Доктор так и не появлялся. Я допила еще одну чашку чая и окончательно заскучала. Не каждый же день должен быть насыщенным, как вчера!

Да, вчера был явный перебор.

Я дописала отчет и решила прогуляться по больничным коридорам. Мне хотелось бы выйти в сад, но я боялась пропустить время возвращения доктора ван Чеха.

Дверь в палату Пенелопы Акнео ван Тащ была приоткрыта. Я хотела пройти мимо — зачем лишний раз себя расстраивать? Но из ее палаты доносились сдавленные рыдания. Я заглянула к ней и увидела, как Пенелопа, сидя на своей постели, рыдает над фотографией мужчины в оранжевой футболке.

Одна рыжая прядь выбилась из пучка, в этот момент Пенелопа была очень трогательна и беззащитна. Я, было, прониклась к ней сочувствием, но вовремя вспомнила, что за пиранья сидит передо мной.

— Добрый день, — сказала я, заходя в палату.

— О, Брижит, здравствуй, — утирая слезы, улыбнулась мне Пенелопа. Она была хороша собой, хоть и заплакана, — прости, что я так выгляжу. Я грущу с утра. Мне очень неудобно перед тобой и перед Октео, что Кукбара так вела себя. Вальдемар же тебе, небось, все рассказал. Хочешь чаю?

Меня подтошнило.

— Нет, спасибо.

— Это мой муж. Он — инженер, золотой человек. Сегодня годовщина нашей свадьбы. Я скучаю без него.

— Он вас не навещает?

— Я запретила ему приходить. Я не хочу, чтобы он расстраивался. Надеюсь, он нашел себе кого-нибудь и более-менее счастлив. Знаешь, бывает такое, когда находишь свою вторую половину. Должно быть, очень неприятно оставаться одному в такой ситуации, когда второй сошел с ума. Но это был мой эксперимент, мой выбор. Если хочешь, я добровольно сошла с ума, потому что для меня не было ничего дороже, ничего интереснее узнать, что там "за". Тебе не интересно?

Я помотала головой.

— А мне интересно. Там жутковато, но интересно. Теперь я достигла того, что хотела, и пути назад для меня нет. Не то, чтобы я сильно жалела об этом… Просто дверь в другое для меня открыта… а банальная дверь из клиники во внешний мир закрыта. Ирония судьбы. Злая, надо сказать, ирония.

— А зачем вам это все?

— А зачем люди пишут стихи, или романы, или картины, или снимают кино? Зачем создано искусство? Чтобы оторвать человека от реальности и преподнести ему ту же самую реальность под другим соусом, отразить ее в более привлекательных красках. Может быть, показать ее уродства, недостатки, не важно. Отразить — вот, что важно. Зачем люди гадают на картах, знаешь?

— Чтобы узнать будущее, — предположила я.

— Нет. Чтобы получить отражение реальности, чтобы управлять реальностью, программировать ее.

Мне было интересно оторваться от этого мира, выйти за его пределы и научиться им управлять. Теперь я могу выйти и даже увести кого-то за пограничье, и управлять реальностью пограничья, но здесь я никому, кроме мужа и Октео, не нужна. Это немножко печально.

— Вас никто не принуждал к этой судьбе.

Пенелопа задумалась, поднялась, закуталась в шаль, как будто ей было холодно, и выглянула в окно.

— Туман. Там туман за окнами, видишь? — спросила она грудным голосом. По интонации я определила, что это все-таки Пенелопа.

Я обернулась к окну. За окнами действительно было белым-бело. С вечера было пасмурно и дождливо, сегодня с утра легкий туман. Теперь за окном было молочного цвета облако.

— Вот так и вся моя жизнь. Сплошной туман. И солнце выглядывает только тогда, когда приходит Кукбара. Я не сдерживаю ее больше, как раньше. Она вольна приходить и уходить, когда вздумается. Я — Пенелопа, добилась всего, чего желала на этом свете, больше мне нечего тут делать.

— Но доктор. Он надеется вас вылечить, — пыталась возразить я.

— Октео? — Пенелопа мелодично рассмеялась, — Он знает, что я неизлечима. Просто у нас в свое время был маленький романчик. Бедненький Октео! Он был очень хорош собой в юности. Я предложила ему связь. Не то, чтобы я его любила. Иногда мне кажется, я никогда никого не любила, кроме себя. Но он был… аппетитным молодым человеком.

Я впилась глазами в спину этой женщины. Почувствовав мой любопытствующий взгляд, Пенелопа сделала паузу, повернулась и села на подоконник.

— Ты знаешь, что он тогда сделал? Он сбежал от меня. Он побледнел и убежал! — она звонко расхохоталась, запрокинув голову назад, — Потом мы уже не поднимали этот вопрос. Я ничего не предлагаю дважды. Позже, он может и хотел чего-то подобного, он даже ухаживал за мной, но… свой выбор он сделал раньше, будучи студентом. Это его проблемы.

Я была шокирована. Вот, оказывается, что связывает великолепнейшего доктора с этой больной. Я подозревала о нежных чувствах доктора, но чтобы все вот так было… Мне и верилось, и не верилось в это.

Пенелопа посмотрела на меня и тепло улыбнулась.

— Это было в прошлом. Но иногда мне кажется, он все еще переживает. Он трогательный — Октео.

— Ты звала меня, Пенелопа?

Я обернулась и увидела, как в дверях стоит доктор ван Чех в халате, но без шапочки. Он опирался плечом на косяк и скрестил руки на груди. Одна бровь была приподнята, по глазам доктора было заметно, что он в лирическом настроении.

— Октео, здравствуй. Брижит милостиво сидит и слушает мои бредни, пытается развеселить меня.

— Ты снова плакала? Ах, да. У тебя годовщина сегодня?

— Так и есть.

— Сочувствую, — плотоядно улыбнулся ван Чех, — Нам надо идти. Брижит, я прочитал твои записи.

Я поднялась и пошла вон из палаты.

— Спасибо, что зашла, — мягко сказала Пенелопа.

Так вот какая она в период ремиссии! Очень приятная женщина.

— Я рад, что тебе стало лучше, — доктор ван Чех ласково улыбался Пенелопе и даже подмигнул ей на прощание, прикрывая дверь.

— Идем, — заговорщически сказал он.

Доктор аккуратно занял свое кресло. По томной поволоке во взоре я поняла, что настроение у него самое что ни на есть благодушное и радостное. Он что-то басовито урчал себе под нос.

— Я прочитал твои записи, Бри. Ты умница. Твое толкование близко к тому, что я сам проанализировал. Сегодня тебе предстоит снова идти и разговаривать с Виктором, и, пожалуйста, на этот раз не филонь.

— Хорошо, не буду.

— Что, Пенелопа рассказывала, как домогалась меня? — широко улыбнулся доктор.

— Э-м-м… Не совсем. Она говорила о муже…

— Да ладно врать-то. Я же знаю. Я слышал конец разговора. Вот такой я ее помню и люблю. Всем сердцем, как доброго друга, не подумай чего-то плохого.

Вообще, я шел очень злым сюда, но теперь. Я как-то сразу раздобрел. Жить хочется, когда кому-то хорошо.

— Значит, это правда, — хихикнула я. Внутри меня вдруг стала натягиваться тугая струна ревности. С чего бы?!

— Что правда? — удивился ван Чех, — Она, между прочим, красивая женщина и была, и сейчас осталась. И годы ее не берут. Добрые люди вообще медленно стареют.

Она всегда мне нравилась, и сбежал я тогда… от страха. Просто потому, что это действительно страшно, когда тебя домогается зрелая женщина.

Вот представь, чтобы ты испытала, если бы я прямо сейчас стал тебя домогаться и всячески ухаживать?

Я подумала, и пришла к выводу, что с одной стороны, это конечно интересная мысль, а с другой, на рабочем месте, неудобно, да и страшновато как-то.

Доктор ван Чех улыбался, как кот объевшийся сметаны. И улыбался одними глазами, рассматривая меня.

— Хватит трепаться, — интимно сказал он, — Идем работать!

Доктор порывисто встал. Весь романтический налет мгновенно исчез. Порывистый ван Чех снова был в строю. Он рванул через коридор, а я еле поспевала за ним.