— Здравствуйте, мои дорогие, я заждалась вас, — навстречу нам из своего кресла поднялась Кукбара фон Шпонс. Правда она не совсем была на себя похожа, скорее это все-таки была Пенелопа. Я не могла понять, я звериным чутьем определяла, кто передо мной: Кукбара или Пенелопа. Неуловимая разница присутствовала в их обликах. Кукбара была какой-то злобной, в ней словно вот-вот должна была разжаться пружина ярости. Пенелопа была спокойной, мягкой, даже движения ее были плавными и интонации пластичными. Кукбара была несколько резка и голос ее был громче и ниже, хотя она очень старалась пародировать Пенелопу в этом отношении.

Словно две сестры-близнеца они были очень похожи, но все-таки Пенелопа и Кукбара были разными, очень разными. Но верить, ни одной, ни другой мне не хотелось.

Доктор Октео ван Чех стремительно прошелся по палате и сел возле окна на кресло, где только что сидела Пенелопа. Он размашисто положил ногу на ногу и забарабанил пальцами по подоконнику. Долго доктор смотрел в окно и молчал.

— Что за… дела ты творишь? — сурово сказал он.

Пенелопа грациозно села на кровати, тоже закинула ногу на ногу и расправила широкую черную юбку. На лице ее было написано выражение святой невинности. Она посмотрела на меня и улыбнулась только краешками губ. А потом вдруг подмигнула мне правым серо-зеленым глазом.

— Я не понимаю тебя, Октео. Врываешься, не здороваешься, занимаешь мое любимое кресло, задаешь странные вопросы, — она расправила складочку на юбке. Я приметила, что для ее пухлых рук пальцы у нее изящные. Она ими любовалась.

— Перестань называть меня вторым именем, — пробормотал доктор ван Чех, — я тебе не мальчик! — он резко вскочил на ноги и стал расхаживать по палате, — Что ты творишь, Пенелопа?!

— Ты не боишься вести такие разговоры при девочке? — невозмутимо поинтересовалась Пенелопа.

— Это напрямую меня касается, — возмутилась я.

— Кто из нас троих сошел с ума? — рассмеялась Пенелопа, — вы или я? То, что ты девочка видишь странные сны, еще не означает, что я тут в чем-то виновата.

— Вот ты и попалась, — медленно проговорил ван Чех, — мы ничего не упоминали о снах.

— Это просто вычислить. Посмотри на девочку, она же сновидец, как пить дать, — Пенелопа улыбнулась и левый глаз, теперь ярко-голубой зловеще сверкнул.

— Не морочь мне голову, Пенелопа, — прорычал доктор и схватил больную за плечо, — Ну-ка, быстро объясняй нам, что происходит?!

— Ты сам все понимаешь, поэтому так и злишься, — улыбнулась болезненно Пенелопа, мощная рука доктора не отпускала ее.

Я смотрела на них и вдруг совершенно неожиданно какая-то залетная мысль пронзила меня.

— Вальдемар, доктор, — я сорвалась на крик, — В больнице наверняка умерла женщина, или пропала, но наверное она умерла. Щуплая, такая не очень высокая, у нее короткие седые волосы. И руки очень костлявые и сильные. Глаза серые.

Ван Чех резко на меня обернулся, в глазах его читался смертельный страх.

— У нее в руках или где-то рядом будет ваш шарф… По-моему, это был ваш шарф, — тихо закончила я.

— Откуда? — прошептал он.

— Я же рассказала вам сон, сейчас я поняла к чему он.

Доктор вылетел из палаты белым вихрем, оттолкнув меня с дороги.

— А ты молодец, — низкий грудной голос вывел меня из ступора, — Не думала, что ты так быстро раскусишь свой сон. Вообще-то все это было на самом деле. Только не в больнице, а в пограничье. Пограничье там, где и я. Настоящая я.

Если хочешь, я расскажу с самого начала, все, что тут происходит. Садись и слушай.

С детства я мечтала о психиатрии. Ко мне всегда липли люди с нездоровой психикой, мне было их жаль, и я хотела их лечить. Когда цель моя была достигнута, я, будучи уже женой уважаемого человека, поступила рядовым психиатром в эту больницу. Долгие годы работы и быстрая профессиональная деформация привели к некоторым последствиям. У меня всегда была теория, что люди сходят с ума не просто так. Некоторые выходят из этого мира за его рамки, за грани, другие, наоборот, как бы выворачиваются наизнанку, все гадости вылезают наружу.

Я защитила две научные работы по этой теории. Одна до сих пор считается слишком вольной и спорной, но я свято уверена, что так оно и есть. У первых всегда выше коэффициент IQ. Это люди, занимающиеся интеллектуальным трудом высокого уровня, они много знают, умеют мыслить, творческие люди, которые всю жизнь стремятся выйти за рамки обыденного.

В какой-то момент они находят свою зеленую дверь и выходят. Такие редко возвращаются, только если за дверью их ждет собственные демоны и кошмары безумия. Оно всегда жутковато на вкус — можешь мне поверить.

Вторые простые обыватели, как правило, заводские рабочие и их жены и дети, спивающиеся под тяжестью собственной никчемной жизни. В них нет полета мысли, и радости самой простой жизни. Они рано или поздно доходят до делирия — как сегодняшний твой знакомый, и тогда-то их и выворачивает наизнанку. Главная их черта: как один, они все хотят владеть как можно большим количеством этого мира. То есть, они банально жадны до безобразия. Это пауки — самые жадные из всех тварей на земле. Всю жизнь они плетут паутину, но в конце сами попадаются в нее. Лечить их — пустая трата времени. С определенного момента своей жизни они пауки, генетический мусор, — последние слова Кукбара (а это была именно она) произнесла громким голосом, оба глаза ее яростно сверкали. Она силой сжимала свой хлыст, лицо было бледным, черты как-то хищно заострились.

Дверь распахнулась, доктор ван Чех монохромным пятном ввалился в палату. Он устало прошелся, не глядя на нас, упал в кресло и закрыл лицо руками. Подобный каменной статуе он сидел недвижим.

— Доктор, — я присела возле него на корточки и легко коснулась рукой его колена, — что случилось?

Ван Чех оторвал руку от лица. Щеки и бородка были мокры, голубые глаза выцвели, сам он стал какой-то на удивление черно-белый, черты лица болезненно заострились, а под глазами залегли иссиня-черные круги.

— Ее нет, — тихо сказал доктор, — Она умерла примерно тогда, когда ты проснулась. Мне не сразу доложили, потому что мы с тобой ушли сюда. В руке она зажала мой шарф.

— Где нашли тело? — холодела я, зная ответ заранее.

— Возле душевых кабин. Сердечный приступ ее убил. Но Алиса Дебри фон Ярик никогда не страдала сердечнососудистыми заболеваниями, — ван Чех утер лицо платком, — она была хорошей женщиной, несчастной, но доброй, у нее была надежда.

— Плачешь о шарфике? — гортанно рассмеялась Кукбара, оба ее глаза горели святой ненавистью и торжеством. Я обернулась к ней, посмотрела в это круглое лицо и возненавидела ее. Такую бурю эмоций я еще никогда не испытывала.

— Ты убила ее, — я бросилась на Кукбару и с размаху прижала ее к стене, — Ты превратила ее в паука, а потом убила.

— Я показала только лишь истинную сущность, — злобно и спокойно усмехнулась Кукбара и оттолкнула меня. Я цеплялась за нее. Ненависть двигала мной, хотелось убить это чудовище, за все ее речи и убийство странной, но, ни в чем не повинной Алисы.

— Когда я превращала ее в паука, она вовсе не казалась тебе милой и беззащитной, — Кукбара отбросила меня от себя.

Я упала и больно ударилась спиной об пол. Тут же вскочила, чтобы броситься и придушить эту гадину, но теплая, очень тяжелая цепкая рука остановила меня. Доктор ван Чех тряхнул меня и от души дал мне пощечину.

— Никто и никогда не давал тебе никакого морального права желать смерти тому или иному существу, каким бы мерзким оно тебе не казалось, — глаза доктора ярко сверкали, — идем, успокоишься.

Он грубо выпихнул меня из кабинета, а сам притормозил возле Кукбары, вольготно раскинувшейся на своей кровати. Она мило салонно улыбалась.

— У тебя никогда не было права судить других людей. То, что ты делаешь, мерзко. Мы трое знаем, что Алиса умерла не своей смертью.

— Ты этого не докажешь, — ласково прожурчала Кукбара.

— Это и спасает тебя, — ван Чех холодно кивнул и пошел к выходу.

Уже на пороге его настиг голос Кукбары:

— Ты же всегда неровно ко мне дышал, Октео. Будь откровенен сам с собой.

Доктор вздрогнул, опустил глаза и долго стоял сгорбившись.

— Тебя я ненавижу, — прошептал он и захлопнул дверь.

Еще долго по коридору раскатывалось эхо от смеха Кукбары фон Шпонс — директора уникальнейшего цирка говорящих пауков.