Борис Тихомолов

Кряка

ДОРОГИЕ РЕБЯТА

Если вам случится побывать в Казахстане или Таджикистане и вы увидите там белых как снег уток, знайте: утки эти выращены пионерами Краснодарского края и переданы колхозникам Средней Азии.

Вот о, том, как пионеры помогли колхозу вырастить этих птиц, как они берегли инкубаторских утят, заботливо ухаживали за ними, спасали от грозы, добывали для них корм, сколько радостей и тревог доставила им эта работа и как потом их питомцы полетели на самолётах в Таджикистан и Казахстан, и рассказывается в этой повести.

С ЧЕГО ВСЁ НАЧАЛОСЬ

Вечерело. Сверху на голые ветви деревьев, на черепичные крыши хат сыпало мелкой дождевой пылью и снежной крупой. Изрезанные колеями широкие станичные улицы покрыты лужами. На улицах ни души. Будто вымерло всё, только где-то далеко, на окраине, слышались людские голоса и шум тракторов.

Возле правления колхоза гомонили люди. Председатель, рослый пожилой мужчина, размахивая руками, отдавал какие-то распоряжения. Колхозники тащили доски, длинные жерди, укладывали их в настил. Тут же крутились мальчишки, смотрели, как два мощных трактора, натужно рокоча моторами, барахтались в грязи. За ними нехотя скользили тяжело нагруженные, крытые брезентом сани.

- Тут будем выгружать! - крикнул председатель. - Разворачивай!

Тракторы закачались, развернулись на гусеницах и, свернув с дороги, поползли к устланной досками площадке.

Вечерние сумерки накрыли станицу густой темнотой. Тусклыми радужными пятнами засветились на столбах фонари. Председатель, зябко передёрнув плечами, провёл ладонью по влажной от мороси седой голове и сказал, обращаясь к длинному, как жердь, зоотехнику:

- Кажется, всё, Данило Фёдорович. Теперь нужно освобождать помещение, выносить канцелярское барахло.

- А может, завтра, Александр Спиридонович? - возразил зоотехник. - Люди заняты на разгрузке, рук не хватает.

Председатель усмехнулся, потёр руками, счищая с ладоней прилипшую грязь.

- Тракторы задерживать нельзя, - сказал он. - А людей... Тебе не хватает людей?

Сейчас будут... - Сложив ладони рупором, он крикнул зычно, перекрывая гомон: - Эге-ге-ге-е-ей! Мальчишки, девчо-он-ки-и-и!..

И сразу будто что-то изменилось в общей сутолоке. Шныряющие ребячьи фигурки замерли, остановились, услышав призыв.

- Ко мне-е-е!.. Ко мне-е-е!.. - кричал председатель.

Ребята под добродушные шутки взрослых сбежались к председателю, сгрудились гомонящей ватагой:

- Александр Спиридонович, вы нас звали?

- Звал, - очень серьёзно сказал председатель. - Ваша помощь нужна, ребята.

- Какая? - спросил кто-то звонким голосом. Председатель повёл плечами:

- Холодно здесь, замёрз я. Пошли в помещение. На крыльце, остановившись, он обернулся, разыскал глазами подвижную фигуру старшего утятника, крикнул:

- Моисеич, как разгрузите первые сани, зайди ко мне, скажи!

- Ладно! - донеслось в ответ.

Председатель ввёл ребят в свой кабинет, просторный, светлый, усадил на стулья по обе стороны длинного стола, покрытого малиновой суконной скатертью. Сам присел на подлокотник жёсткого кресла, окинул взглядом собравшихся.

Он знал их почти всех наперечёт. Вон сидят - два сапога пара - озорники и заводилы: рыжий, весь в конопушках, Юрий Комаров и его закадычный друг Петя Телегин. А вон им под стать две сестрёнки-близнецы Лида и Женя Захаровы, обе на одно лицо, круглолицые, курносые, веснушчатые. Вон Павлик Кра-марь, по прозвищу "Малыш". Вон Люба Карнаух. А это... ба-а-а!.. Председатель с трудом удержал улыбку: даже Гайдук здесь. Сонливый, неповоротливый. Шапка нахлобучена на лоб.

Сидит дремлет - при-грелся. Машинально сосчитал всех. Двадцать три человека. В основном из пятых и шестых классов. Хорошо, это уже сила.

Ребята сидели молча, ждали, что скажет председатель. Он не в первый раз обращается к ним с просьбой. В прошлом году, когда некому было ухаживать за клубникой, он пришёл в школу, собрал на большой перемене учеников и поговорил, с ними. Желающих нашлось хоть отбавляй. Обработанный школьниками гектар ягодника дал небывалый урожай - две тысячи с лишним килограммов первосортной клубники. А шефство над свекловичными полями! Вывозка удобрений, прополка. Тогда с обработанного школьниками участка колхоз взял урожай вдвое больше, чем с других.

Вот и сейчас - смотрит он на них каким-то задумчивым взглядом, а сам привычным жестом похлопывает рукой по карману пиджака.

Нащупав что-то в кармане, Александр Спиридонович не торопясь полез в него и вынул маленький блокнот.

Ребята тотчас же узнали блокнот. На его голубовато-серой обложке было написано:

"Пионерские дела". В этот блокнот председатель записывал всё что ими было сделано.

- Вот, - сказал председатель, - вы все видели - привезли инкубаторы. Завтра же мы начнём их устанавливать. Здесь, в правлении, - он махнул рукой, показывая на кабинет, - стену эту сломаем, чтобы просторнее было. Через две-три недели станция должна работать.

Открыв футляр, он не спеша вынул очки, надел их на крупный нос, отчего лицо его стало строгим и значительным.

- Вот тут, в вашем блокноте, у меня записано:

"Договориться с ребятами - провести закупку утиных яиц в станице".

- Только-то? - удивился Гайдук. - Это нам раз плюнуть!

- А сколько купить надо? - В один голос поинтересовались двойняшки. Тыщи две?

- Нет. Семьдесят пять тысяч! Слова председателя прозвучали жёстко, как удар. У ребят расширились глаза от изумления.

- Семьдесят пять тысяч?! - растерянно прошептал кто-то. - Вот тебе и "раз плюнуть"!

Александр Спиридонович снял очки, не торопясь вложил их в футляр.

- Трудно, конечно, столько собрать, - сказал он, закрывая блокнот. Особенно, если учесть погоду: грязь, дождь и всё прочее. Я, когда записывал этот вопрос, подумал: "А ведь задача-то эта пятиклассникам будет, пожалуй, не по плечу". И сейчас сомневаюсь. Пожалуй, мне с этим делом лучше обратиться к старшеклассникам.

Услышав шаги за дверью, Александр Спиридонович устало зевнул и поднялся, давая понять, что беседа окончена. Краем глаза он видел, как вскочил покрасневший от обиды Юрий Комаров, но в это время приоткрылась дверь и дед Моисеич доложил, что одни сани уже освободились и что пора их загружать "канцелярским барахлом", да некому. Как быть? Юрий Комаров выкрикнул дрожащим голосом:

- А мы-то! Мы на что? Ребята загалдели:

- Мы! Мы погрузим! Что мы, маленькие, что ли? Председатель улыбнулся:

- Ладно, ладно, ребята. Доверяю это дело вам... Юрий Комаров, ты будешь за старшего.

НОВАЯ ЭРА

Ребята вынесли шкафы, столы, стулья, погрузили в сани.

Дед Моисеич увязал всё верёвкой и сказал трактористу:

- Готово, поезжай!

Тракторист запустил мотор, зажёг фары, включил передачу. Трактор захлопал, зарычал и, лязгая облепленными грязью гусеницами, медленно пополз в темноту. За ним как бы нехотя поплыли сани с торчащими в разные стороны ножками стульев.

Сверху мягко падали невидимые снежинки. Ребята стояли и смотрели, как, то пропадая в темноте, то появляясь в освещённой полосе, сновали люди с тяжёлой ношей, как вырастала груда из ящиков и деревянных щитов, похожих на стены разборных ~* домиков.

Дед Моисеич сказал, вздохнув:

- Ну вот, начинается новая... эта, как её?..

- Эра, - подсказал Телегин.

- Вот, вот, новая эра. Раньше тут была контора эмтээс, потом правление колхоза, а теперь будет инкубаторная станция. Теперь мы станем не в пример богаче. Уток четыреста тысяч выведем, а то и все пятьсот. Во как!

- И всё без нас? - с обидой в голосе спросил Юра.

- Это как же - без вас? - удивился дед. - Без вас никак нельзя. Вы наши первые помощники.

- "Пе-ервые"! - передразнил Петя Телегин. - Стулья таскать...

- Будто от этого уток больше разведётся, - ехидно вставила Люба Карнаух. - А как яйца закупать, так нам "не по плечу", маленькие мы.

Дед Моисеич только руками развёл:

- Постойте, постойте, ребята! Это вы о чём? Как это - маленькие? А мне председатель сказывал, что пионерам это дело поручить собирается. Про тебя, Комаров, говорил. Ты же председатель совета отряда... Вам, вам поручить думает.

Только он хочет, чтобы вы сами сорганизовались.

- Са-ами? Это мы можем, - сонливым голосом проговорил Гайдук и, потянувшись, громко зевнул. - Спать что-то хочется, да и ноги озябли. Домой уж пора.

- А и правда, ребятки, - спохватился дед, - поздно уже, идите. Спасибо за помощь. А насчёт организации подумайте. Ведь председатель действительно и старшим может об этом сказать, так те быстрее соберутся.

- Это как сказать! - возразил Юра. - Это мы посмотрим. Аида, ребята, домой!..

Прощай, дедушка Моисеич, до завтра!

С минуту шли молча, прислушиваясь, как потрескивает под ногами подмороженная грязь. Темнота была такая, что ребятам казалось, будто идут они над глубокой пропастью, над пустотой. И от этого становилось немного жутко.

Юра крикнул в темноту:

- Малыш, где ты?

- Здесь я! - откуда-то издалека ответил Павлик Крамарь. - А что?

- Мимо Конарёва пойдёшь? Он из твоего звена, Если не спит, зайди. Скажи насчёт закупки яиц.

- Да завтра же можно, в школе.

- Завтра, это само собой. Пусть сегодня подумает. К Лиде Пугачёвой зайди. И чтобы вёдра с собой пустые взяли или корзинки... Петька, а у тебя кто по пути будет?

- Вася Чаленко, Миша Рябошапка, Серёжа Ов-сиенко, - ответил Петя Телегин. - Они рядом живут.

- Зайди.

- Ладно...

Петя ещё издали увидел: окна в хатах Чаленки, Рябошапки и Овсиенки светятся, значит, не спят. Поздний визит Пети не вызвал никакого удивления.

- Раз надо, значит, надо, - солидно сказал Чаленко, выслушав товарища. - Завтра же и выйдем закупать.

А Рябошапка даже обрадовался.

- Вот здорово! - воскликнул он. - Мы же боремся за звание "отряда спутника семилетки"! - И тут же придвинулся, подмигнул хитро, зашептал: Во, самый раз сейчас обогнать пятый "А" класс! Закупить побольше яиц. Хо! Завтра с двумя корзинами выйду!..

Серёжу Овсиенко Петя застал за решением задачи о бассейне с тремя трубами.

Взъерошив волосы, Серёжа сидел у стола, под низко опущенной лампочкой с газетным абажуром, и нудным голосом читал условие. Из соседней комнаты доносилось размеренное щёлканье канцелярских счётов, вздохи и ворчание: "И куда делись эти несчастные десять копеек?!"

Увидев Петю, Серёжа обрадованно вскочил:

- А, Петька! Вот хорошо, что пришёл! Понимаешь, задачка никак не получается. Ты решил её, да? Садись, вот тебе стул. - Серёжа сыпал, как горохом, хлопотал, лебезил, заглядывал в глаза. - Ну помоги, а? Чего тебе стоит. Ты же задачки эти щёлкаешь как орехи. Даже отец мой не может...

"А что, взять бы да и решить, - подумал польщённый Петя. - А то провозится и завтра снова двойку схватит, а мне, звеньевому, в ответе быть".

- Ладно, - сказал Петя. - Решу. Только я к тебе вот зачем пришёл...

И Петя рассказал про инкубатор и про закупку яиц.

Серёжа слушал внимательно, качал головой, поддакивал, а потом, взглянув на часы, заторопился:

- Ну ладно, поздно уж, давай скорее решай задачку.

Телегин опешил:

- А как же с закупкой яиц? Ты согласен помочь?

Овсиенко, колупнув пальцем приставший к скатерти кусочек яичной скорлупы, сказал уклончиво:

- Мне про это дело батя рассказывал. Он сам подсчитывал эти семьдесят пять тысяч. И вот что я думаю: с этой закупкой лучше не связываться. Что у нас, ноги казённые, что ли, по станице шататься?

Петя даже шапку выронил из рук. Откинувшись на стуле, он удивлённо заморгал глазами:

- Ты это что? Взаправду говоришь или как?

- А чего? Конечно, взаправду, - пожав плечами, спокойно ответил Овсиенко. - Не наше это дело - по грязи шататься. Пусть старшеклассники... И... потом, у меня мозоль на пятке образовалась...

Петя вскочил, опрокинув стул, придвинулся к Серёже нос к носу, спросил тихо:

- Не наше, говоришь?.. - Голос его, захрипев, сорвался до шёпота, кулаки сжались сами собой. - Не наше, да?!

Овсиенко побледнел, попятился, загородил лицо руками:

- Ну, ну, ты! Потише... Па-апа!..

В соседней комнате затарахтел отодвигаемый стул, заскрипели половицы, и в дверях показался Серёжин отец. Его маленькие глазки на круглом розовом лице строго уставились на Петю:

- Что это? Что?..

Петя нагнулся, поднял шапку:

- Эх, ты! Не на пятке у тебя мозоль, а на совести. А ещё пионер! - и вышел, хлопнув дверью.

"НЕОБЫКНОВЕННЫЕ" СЛОВА

Директор школы знал о планах председателя колхоза и обещал ему поддержку, но когда он, случайно взглянув в окно, увидел ребят с корзинками и вёдрами в руках, то сразу же поднялся, вынул из кармана носовой платок и стал вытирать запотевшее стекло. Да, действительно с корзинками и вёдрами. Что бы это значило? Ведь сбор пионерской дружины ещё только намечается на завтра и о закупке яиц никто не знает. Странно...

Директор снял трубку и позвонил в колхоз:

- Александр Спиридонович, ты?.. Слушай, чудеса в решете! Ребята идут в школу с корзинками и вёдрами. Ты говорил им что-нибудь?

Директор поморщился и отстранил трубку от уха. Мембрана, дребезжа, передавала раскатистый смех председателя.

- Дмитрий Андреевич, - кричал председатель, - чудес на свете не бывает! Просто твои ребята молодцы!

Председатель замолчал на несколько секунд, по' том, прокашлявшись, добавил:

- Раз такое дело, Дмитрий Андреевич, я пошлю вам сейчас кассира с деньгами.

Хорошо?.. Ну будь здоров!

Директор задумчиво повесил трубку.

- Инициатива снизу, - улыбаясь, проговорил он, - надо поддержать, - и пошёл в учительскую.

Вся школа в этот день гудела, как улей. На большой перемене звеньевые получали деньги. Ребята, которые близко живут, разошлись по домам за вёдрами и корзинками. Ходили слухи, будто Юрий Комаров хвастался, что пятый "Б" класс закупит яиц больше всех и получит звание "отряда спутника семилетки".

После уроков, пошумев в классах, распределили станицу по отрядам и, гремя вёдрами, разошлись.

Овсиенко тоже пошёл. Кто-то сунул ему в руки ведро, кто-то прошептал сзади:

- Ну ты, "мозоль", попробуй приди с пустым ведром!

Серёжа заморгал обиженно:

- Я что? Да я ничего...

- То-то, что ничего. Давай топай!

Погода была никудышная. Выпавший за ночь снег растаял, а сверху, из унылого, серого неба, сыпало и сыпало, как из сита, мелкой моросью. Земля не принимала больше влаги. Громадные лужи - хоть на лодке плавай! перегораживали улицы. Ни вброд перейти, ни вокруг обойти. Только гусям и уткам раздолье. Барахтаются в воде, чистят перья, смачно хлопают клювами в грязной жиже.

У Пети Телегина на ногах, как и у многих ребят, резиновые сапоги. В одной руке корзина, в другой палка - лужи прощупывать.

В первой же хате, в которую он вошёл, случилось у него странное недоразумение.

Стучится он в хату, а из-за двери голос такой неприветливый:

- Ну чего ещё! Кто там?

Петя отвечает:

- Тётенька, яиц утиных не продадите? Вдруг открывается дверь, и на пороге тётенька, ни старая ни молодая - так себе. Глаза горят, платок набок съехал, в руках кочерёжка.

- Ах, и ты за яйцами? Да ещё с корзиной!.. Петя удивился, но вида не подал.

Сдёрнул с головы кепку, вежливо поздоровался.

Тётенька тоже удивилась, ответила растерянно:

- Здравствуй! Чего тебе?

- Да вот для инкубатора яйца утиные...

- Знаю! - перебила тётенька. - Сегодня по радио объявляли.

- Вот-вот! - обрадовался Петя. - А мы, пионеры, закупаем.

Тётенька поставила кочерёжку в угол, сказала уже добрее:

- Ну ладно. Чисть ноги да заходи уж. Петя почистил о скребок сапоги, вошёл. И тут же увидел: стоит на столе в сенях эмалированная миска, полная утиных яиц.

Рядом золотится мякина рассыпанная. Догадался: "Только сейчас перекладывала, значит, продаст".

Хозяйка сняла платок, сказала обиженно:

- Тут до тебя стрикулист один приходил. Конопатый. Нос пуговкой. Шумит: "Бабка, давай яиц утиных, живо!" Кричит, будто дома. А какая я ему бабка? Я ещё молодая.

Так я его веником, веником!..

Петя подумал: "Это не иначе, как Овсиенко тут был. Что с ним делать? Испортит он всё таким обращением". А вслух сказал:

- Он шутник у нас большой, посмеяться любит. А вас он со свету не разглядел.

Хозяйка улыбнулась, придвинула миску:

- Вот, перекладывай. Три десятка тут. Петя сказал спасибо, стал перекладывать.

Хозяйка стояла и смотрела, склонив голову набок.

Хороший мальчишка. Вежливый, серьёзный, из-под куртки галстук красный выглядывает. Зря она его обидела. Вздохнула, подобрала передник, нагнулась и стала под столом шуршать мякиной:

- Я тебе, сынок, ещё два десятка прикину. Для ровного счёта. Соревнуетесь небось?.. Ну вот и хорошо. Бери.

Петя расплатился, поблагодарил и вышел. Ещё в двух хатах закупил он яиц, и везде ему на Серёжкину грубость жаловались.

У четвёртой хаты встретил Петя Серёжу. Идёт еле-еле. Весь в грязи вымазался, в руке пустое ведро позвякивает. Увидел Телегина, остановился, сдвинул шапку на затылок, вытер пот со лба:

- Да чтобы я ещё пошёл за этими яйцами! Да пропади они пропадом! Не даёт никто!..

Глядит, а у Пети корзинка почти полная, осекся:

- Где набрал?

Петя показал.

Овсиенко хмыкнул недоверчиво:

- Брешешь! Я там был.

Петя выбрал место, где грязи поменьше, осторожно поставил тяжёлую корзину:

- Был? А какие слова говорил? Овсиенко смутился:

- Какие, обыкновенные...

Петя придвинулся боком, сощурил глаза, проговорил угрожающе тихо:

- Вот иди сейчас и скажи другие слова - необыкновенные! И чтобы без покупки не выходил. Понял? Иди, я подожду.

Овсиенко не двигался. Он стоял и с опаской посматривал на хату.

Петя подбодрил:

- Ну!..

Овсиенко оглянулся, промычал растерянно:

- А я не знаю, какие слова говорить.

Петя рассмеялся:

- Голова! Как войдёшь, скажи "здравствуйте", потом - "пожалуйста". Будешь уходить, говори "спасибо". Ну иди!

Серёжи не было долго. И Петя уж подумал, не удрал ли он другим ходом, как дверь открылась и из хаты, пятясь, вышел Овсиенко. В вытянутой руке он бережно держал ведро, в другой - шапку. Кивая головой, Серёжа повторял одно и то же слово:

- Спасибо, спасибо, спасибо!.. В ведре его лежало десятка полтора яиц.

ДИНИНА ЗАТЕЯ

У Дины был грипп. Она целую неделю просидела дома и поэтому не знала никаких новостей. Правда, приходили девочки из её пятого "А" класса двойняшки Лида и Женя Захаровы, но в хату не зашли. Покричали, покричали через окно, Дина не разобрала о чём, и убежали.

Болеть было невесело. Целый день одна и одна. Мама в колхозной лаборатории, папа комбайны чинит, сеялки. Бабушка в правлении колхоза чистоту наблюдает, а Дина дома - с градусником под мышкой.

Сегодня Дине совсем хорошо. Температуры нет, и бабушка, уходя на работу, разрешила ей накормить кур и уток. Дина очень любит птиц, особенно уток. У неё их пять вместе с селезнем. Большие такие, белые, важные пекинские, крупнопородистые.

Это ей дядя Петя подарил. Он в колхозе "10 лет Октября" старшим зоотехником работает.

Дина мечтает развести пекинских уток. Мама сказала, что не надо, не до них.

Бабушка подтвердила, что и эти надоели, только папа поддержал: "Пусть, - говорит, - учится за утятами ухаживать. Подрастёт, будет знатной утятницей.

Самой лучшей во всём районе".

Так и решили: Дина будет собирать утиные яйца. Наберёт десятков пять и подложит под кур.

Чуть слышно потрескивали дрова в печке, прыгали по стенам отблески огня, тикали часы. За окном смутно серел рассвет. Дина, дожидаясь, пока посветлеет, сидела на кровати и расчёсывала свои волнистые каштановые волосы. Расчесав, заплела в длинную толстую косу, закрутила венчиком на голове, встала и пошлёпала босиком в сени. Там, пошарив в кухонном столе, достала краюху хлеба, отрезала кусок.

Потом, накинув на плечи мамину телогрейку, сунула босые ноги в глубокие, тоже мамины, калоши и, прихватив алюминиевую миску с зерном, вышла во двор.

На стук двери, махая крыльями, бежали с огорода куры; за ними, крякая, тянулись утки.

Курам Дина высыпала зерно на землю, уткам - . в длинное корытце. Куры клевали торопливо и часто, успевая по пути отогнать воробья или стукнуть по голове курицу-соседку. Утки, набрав полный рот пшеницы, толкаясь, спешили к чугунку с водой, чтобы запить. Но там был лёд. Утки, теряя зерно и сердясь, крутились вокруг чугунка, и было похоже, будто они танцуют в хороводе. Дина рассмеялась так звонко, что петух вскинул голову и, кося глазом, предостерегающе закококал.

Угостив уток хлебом, Дина пошла в куриный двор к сараю - разыскивать утиные яйца. Это было интересное занятие. Снесёт утка яйцо где-нибудь на земле. в самом неожиданном месте, и прикроет его мусором. Попробуй найди! Но Дина уже знала эту утиную хитрость. Увидит: веточки лежат, щепочки, соломинки. Тут кучечка, там кучечка. Подойдёт, присядет на корточки, разгребёт - пожалуйста, утиное яйцо!

Большое, чуть-чуть голубоватое.

Таких яиц Дина набрала двенадцать. Уже можно было бы и под курицу Пеструшку подложить, она как раз заклохтала, да бабушка сказала, - надо, чтобы было нечётное число.

И вот сегодня Дина нашла сразу три яйца. Два - так себе, самые обычные, а третье!.. Дина даже рот раскрыла от удивления, такое это было крупное яйцо.

Днна сразу же размечталась: какой из этого яйца получится хороший утёнок! Он будет, конечно, ручной-ручной. Будет дёргать её за платье, клевать из рук, ходить везде за ней. Она назовёт его... Крякой. Потом, когда Кряка вырастет и превратится в утку, Дина будет собирать от неё самые крупные яйца и выведет особую породу - "пекинскую крупную". Её успехи будут отмечены, и она поедет участником выставки в Москву.

Уложив осторожно яйца в миску, Дина поспешила домой. Дома, разыскав в портфеле огрызок красного карандаша, она написала на большом яйце имя будущего утёнка - Кряка - и положила его в фанерный ящик из-под посылки, где лежали, заботливо пересыпанные мякиной, остальные двенадцать яиц.

Вечером, когда все собрались к чаю, бабушка, которая всегда всё знала, поставив на стол кипящий самовар, объявила новость: колхоз приобрёл инкубаторную станцию на сто девяносто пять тысяч яиц.

Динин папа, пододвигая к самовару стакан, сказал:

- Наконец-то! Это хорошо. Теперь план четыреста тысяч уток - реальная вещь.

Только где же колхоз достанет столько яиц?

Бабушка, усмехнувшись чему-то, бросила взгляд на внучку:

- Сегодня утром сама слышала: председатель колхоза по радио обращение передавал, чтобы станичники продавали. А по дворам уже пионеры ходят, школьники. Семьдесят пять тысяч закупить надо.

Дина сообщение это пропустила мимо ушей, а папа, фыркнув в стакан с чаем, сказал:

- Придётся тебе, дочка, яйца-то утиные продать. Для колхоза же! Надо.

Дина опустила чашку на блюдечко и, склонив голову набок, уставилась на отца большими синими глазами.

- Не хочу продавать, - сказала она серьёзно. - Я их под клушку буду подкладывать.

Подняла чашечку, стала пить как ни в чём не бывало, только покосилась насторожённо на чёрный пластмассовый репродуктор, висевший на стене между окнами. Из репродуктора лилась весёлая музыка.

Немного погодя, когда все забыли о разговоре про инкубатор, репродуктор захрипел, прокашлялся и объявил всё то, о чём говорила бабушка.

Папа сказал, обращаясь к дочке:

- Ну вот, слышишь?

Дина упрямо сжала губы.

Потом выступали пионеры.

Всё было очень понятно. Дина соглашалась с ними и даже сама решила принять участие в закупке, но яйца от своих уток она никому не отдаст. Никому! Дина уже видела: бегает по двору вперевалку целая куча утят, и среди них, самый большой, самый красивый, Кряка! Разве можно такого отдать?

Динин папа, развёртывая газету, чтобы почитать после ужина, посмотрел насмешливо на дочку и сказал убиравшей посуду маме:

- Идёт борьба с пережитками капитализма. Частнособственнические настроения подвергаются давлению общественности, - и закрылся газетой.

Дина обиделась, надула губы. Любит отец говорить какие-то заковыристые слова:

"частнособственнические настроения", "пережитки капитализма". Какие тут пережитки, если она хочет вырастить особую породу уток?

Дина собиралась так просидеть долго, до тех пор пока отец не погладит её по голове и не скажет: "Ну, ну, дочка, не сердись, я пошутил". Но тут кто-то, хлопнув наружной дверью, завозился в сенях. Дина побежала смотреть. Это были двойняшки Захаровы. Сняв сапоги и стряхнув с синих байковых шаровар дождевые капельки, они вошли в комнату. Поздоровавшись в один голос, девочки размотали платки, шмыгнули носами и вытерли их ладонями. Всё это делалось размашистыми одинаковыми движениями, и от этого казалось, что пришёл один, курносый, веснушчатый -мальчишка, только он почему-то двоится в глазах.

Динин папа, опустив газету, с любопытством посмотрел на девочек.

- А мы утиные яйца закупали, - сказала одна из них. - Я сто двадцать набрала, а Женя - сто.

- Вот и неправда! - возразила Женя. - Я - сто три.

"Ага, - подумал Динин папа, - сейчас я разберусь наконец, кто из них Лида, кто Женя".

Но разобраться ему так и не удалось. Дина обняла обеих, закружилась с ними по комнате. Потом они уселись в углу, возле Дининого стола, и затараторили так, что папе пришлось уйти с газетой в спальню.

Девочки трещали долго. Потом стали шептаться, что-то высчитывать, о чём-то договариваться и, наконец, разошлись.

Дина, напевая песенку, уложила в портфель тетради, книги и, очень довольная проведённым вечером, улеглась спать.

УПАДЫШ

Утро было хоть и весеннее, но серое, холодное. Над голыми макушками акаций с прошлогодними, шуршащими на ветру стручками проносились лохматые облака, из которых нет-нет, да и заморосит мелкий дождичек.

Проезжая часть дороги с выбитыми глубокими колеями вся в мутных лужах, в комьях влажной грязи. Лишь по обочинам, вдоль палисадников и стен домов, вились просохшие тропинки. По ним, тренькая звонками, сновали взад и вперёд велосипедисты разных возрастов: закутанная в платок бабка с керосиновым бидоном на руле, спешащие на работу колхозницы, мальчишка с посиневшим носом, сзади на багажнике - сестрёнка, у сестрёнки под мышками по буханке хлеба.

Тут и там, вдоль изгородей, размахивая портфелями, шли стайками ученики. К ним из улочек и переулков, словно струйки ручейков, присоединялись другие, с тем чтобы слиться возле школы в шумный, звонкоголосый поток.

Из глухого переулка на главную улицу выбежала Дина в сером пальтишке, с непокрытой головой; в волосах - мелким бисером дождевые капельки.

Взмахнув портфелем, Дина перескочила через лужу, остановилась, выбрала место, где посуше, ещё раз прыгнула, легко, словно козочка.

А в это время из-за поворота на мосточек, гудя мотором, тяжело взбиралась машина с брезентовой крышей над кузовом. Брезент надувался от ветра, хлопал, и вместе с хлопками были слышны из кузова дружные пискливые крики:

"Пи-и! Пи-и! Пи-и!"

"Из Воздвиженки везут, - отступая от дороги, завистливо подумала Дина. - В соседний колхоз. А у нас ещё только яйца собирают".

Взобравшись на мосточек, грузовик перевёл дух и, расплёскивая колёсами воду, стал осторожно въезжать в лужу. Всё же на выбоине машину тряхнуло, в кузове что-то затрещало, и через распахнувшуюся сзади брезентовую занавеску на дорогу в грязь упал пушистый жёлтый комочек.

Дина вскрикнула, замахала портфелем. Но машина проехала, а жёлтый комочек, лёжа на спине, смешно и жалко дрыгал -красными перепончатыми лапками. "Пи-и! Пи-и!" - кричал он, силясь перевернуться на живо-т.

- Бе-едненький! - сказала Дина. - Как же тебя достать-то?

Достать утёнка не было никакой возможности. Лужа широкая, не дотянешься. Дина обернулась, ища глазами, нет ли веточки какой. Но кругом была вода и грязь, а из-за поворота уже гудела вторая машина с брезентовым верхом.

- Э, была не была! - сказала Дина, нагнулась, сдёрнула с ног туфли, носки и, приподняв полы пальто, решительно шагнула в лужу. Подобрала утёнка, подержала в ладонях и сунула за пазуху. - Грейся!

В школе Дина вымыла под краном ноги, села обуваться.

Подружки спрашивали удивлённо:

- - Что, Динка, упала?

- Ой, нет, девочки, что я вам покажу! Пойдёмте в класс.

В классе Дину тотчас же окружили. Утёнок уютно сидел у неё в ладонях, попискивал, закрывал глаза. Смешной, хороший. Девочки по очереди брали его в руки, рассматривали, словно видели впервые.

- Девочки, давайте будем уток разводить. Породистых, - предложила Лида. - А то жди, когда инкубатор начнёт работать.

- Вот, вот, я об этом и хотела сказать! - обрадовалась Дина. - Я даже план придумала: соберём клушек и посадим. У меня три клушки будут: курица Пеструшка, курица Чернушка, курица Хохлатка...

Овсиенко, взобравшись с ногами на парту, взглянул поверх голов, закричал насмешливо:

- Ха! Вот это пла-ан! Кудах-тах-тах! Куд-ку-дах!..

Спрыгнув на пол, Овсиенко вылетел за дверь и там, в коридоре, заорал во всё горло:

- Ребята! У Динки план имеется - утят разводить!

Смешно растопырив руки, он закружился, заклохтал, подражая клушке:

- Клу-клу-клу-клу!..

Его тотчас же окружили. Уж очень он здорово умел передразнивать. Поклохтав, Овсиенко показал, как курица разгребает ногами навоз, ищет червячков, подзывает цыплят. Ребята покатывались со смеху.

Продолжая кривляться, Овсиенко пропел своего собственного сочинения песенку:

И пеструшечки И чернушечки Нам утят разведут, Наш отряд не подведут!..

Дина, прислушиваясь, оглянулась на дверь, взяла утёнка, сунула за пазуху. Губы её дрожали.

- Вот дурак! - сказала Люба Карнаух. Кто-то из девочек крикнул:

- Эй, "мозоль", замолчи сейчас же! Овсиенко выглянул из-за двери, осклабился до ушей, показал язык:

- Утятницы какие объявились! Хе!

Девочки зашумели разом, бросились в коридор:

- Эх, вы, и не стыдно! А ты, звеньевой, чего смотришь?

- А что? - огрызнулся Петя Телегин. - И посмеяться нельзя?

Краем глаза он видел: стоит Дина в классе, возле окна, склонила голову, водит задумчиво пальцем по подоконнику. Обиделась. Нехорошо получилось. Очень. А ведь Овсиенко из его звена. Мог бы и приструнить.

Прозвенел звонок. Ребята молча собрались в классе. Начался урок. Учитель зоологии Павел Андреевич, высокий, полный, с круглой лысой головой, поблёскивая толстыми стёклами очков, насторожённо шагал в проходе между партами. Он любил тишину и порядок. Сегодня порядка не было. Стоявший у доски лучший ученик мямлил, отвечал невпопад. Какой-то едва уловимый шумок пробегал по классу, и снова тишина. Что случилось?

За спиной движение и громкий мальчишеский шёпот:

- Динка, пекинскую утку за лето можно вырастить на два пуда! Займись.

Учитель резко повернулся, и в то же мгновение кто-то дерзко пропищал на весь класс:

- Пи-и! Пи-и! Пи-и!..

Все сорок учеников вздрогнули, разом склонились к партам. Павел Андреевич вскинул голову, гневным взором окинул класс.

- Что такое? - строго спросил он. - Это кто безобразничает?

И снова по классу:

- Пи-и! Пи-и!..

Звук исходил от парты, где сидела Дина. Странно. Хорошая ученица...

Учитель шагнул, всмотрелся. У Дины из-за пазухи, сквозь расстёгнутую пуговичную петлю, смешно выглядывал жёлтенький утиный носик.

Круглое лицо учителя расплылось в улыбке. Класс дрогнул от хохота. Павел Андреевич подошёл к раскрасневшейся от смущения Дине, тронул пальцем клювик:

- Он голодный. Иди отнеси его в живой уголок. Иди, иди, мне нужно вести урок.

На перемене девочки гурьбой побежали в живой уголок. Утёнок был помещён в коробку из-под обуви. Топая лапками по шуршащему дну, он деловито обследовал свой маленький дом. Останавливаясь в углах, потешно наклонял голову, нацеливался и клевал металлическую скрепку. Потом, поёжившись от холода, бежал отогреваться в другой угол, где Дина сделала для него уютное гнёздышко из ваты.

Конечно, только что вылупившийся утёнок не был невидалью для девочек. В каждом дворе каждое лето хлопотливая клушка водила за собой непослушную стайку утят. Но то были обычные утята с матерью, которая грела их, растопырив крылья, и искала пищу. А этот, этот был особенный. Без матери и даже без братьев - подкидыш, или упадыш, как назвала его Люба Карнаух.

- Давайте его воспитывать, - сказала Женя, Захарова. - Все вместе. . Дина фыркнула:

- Представляю, столько мам! Нет уж, лучше я сама.

- "Сама, сама"! - передразнила Лида. - Что он, твой, что ли? Раз принесла в школу, значит, общий.

Дина обиделась. Разгорелся спор. На шум голосов заглянули девочки из девятого класса.

- Чего это тут пятый класс раскричался? - спросила одна из них. Утёнка не поделите? Тю! Нашли о чём спорить. Съездите вон в Воздвиженку, купите ему братиков и воспитывайте. Сколько у вас девочек?.. Семнадцать? Вот и купите семнадцать утят.

Аня Титаренко, высокая, полная девочка из девятого класса, явно издевалась. Дине стало смешно, когда она представила себе, как семнадцать учениц будут ухаживать за семнадцатью утятами.

Нет, так не пойдёт. Нужно что-то придумать другое. Первым долгом надо утереть мальчишкам нос. Доказать, что они, девочки, умеют не только вышивать и вырезать картинки.

На уроках Дина была рассеянна, а на переменах задумчива.

Павел Андреевич, встретив её возле учительской, поманил пальцем, сказал загадочно:

- Тут мальчишки что-то про двухпудовую утку шептали. Может, и правда займётесь?

- кивнув головой, добавил: - А ну-ка, пойдём в живой уголок.

Дина вошла и остановилась посреди небольшой комнаты, тесно заставленной цветочными горшками и клетками. У окна на подставке стоял аквариум. Две золотые рыбки, распустив шлейфы, важно прогуливались среди водорослей. В соседней клетке хрустел морковкой кролик. Рядом на стуле попискивал из коробки упадыш. Тут же лежала фанерка с мелкорубленым, видимо приготовленным для утёнка, крутым яйцом.

"И когда он успел нарубить? - подумала Дина про учителя и тут же вспыхнула, вспомнив, как они спорили из-за одного утёнка. - Не одного надо воспитывать, а сразу сто, а то и двести!"

- Ну так что? - спросил учитель. - Ничего не придумала?

Дина тряхнула головой:

- Придумала! Знаете, что я придумала? Мы, девочки пятого "А" класса, будем выращивать утят. Отберём самых крупных, чтобы на выставку...

Павел Андреевич иронически улыбнулся.

- Погоди, погоди, - перебил он её. - Это как же - только девочки и только из пятого "А"? И чтобы на выставку?

- Да, да! - подтвердила Дина. - Только из нашего. Ну... вы понимаете?

- Нет, - сказал Павел Андреевич, - не пони маю. И понимать не хочу. Только ты не обижайся, я тебе по-дружески, - заметил он, увидев, как насупились Динины брови.

- Ты, конечно, хорошо придумала - заняться выращиванием утят, но только делать это надо всем сообща, всей школой. Дина упрямо поджала губы:

- А я хочу, чтобы только девочки одни были. Из нашего класса.

- "Хочу, хочу"! - передразнил учитель. - А пионерскую заповедь забыла?

- Какую? - растерянно переспросила Дина.

- Один за всех и все за одного! Поняла? Надо всем браться за это дело. Тогда вы.

сможете вырастить... тысяч пять.

Дина широко раскрыла глаза:

- Тысяч пять?!

- Да. Для затравки.

- Как это - для затравки? Учитель улыбнулся:

- Ну, для начинания, что ли. Для запала. Это старинное выражение артиллеристов.

Вот вы возьмёте утят в апреле и сдадите их в мае, а за этот месяц научитесь за ними ухаживать.

- Тысяч пять... - задумчиво сказала Дина.

- Да, тысяч пять, - повторил учитель. - Ну, давай будем кормить нашего Упадыша.

ДВЕ ВЕРЫ

Подойдя к крыльцу, Александр Спиридонович снял фуражку, вытер платком вспотевший лоб и, прищурившись, посмотрел с интересом, будто видел впервые, на барахтающуюся в золе рыжую хохлатую курицу. Из полуоткрытой двери инкубатора, навевая сон, доносилось тихое жужжание вентиляторов. Дрались воробьи на крыше, где-то ворковал голубь, и на площади, возле просыхающей лужи, дремотно покрикивали гуси.

Наступала весна, а с ней подступали заботы. Через два дня нужно будет посылать людей в Воздвиженку получить двадцать тысяч утят, а ещё через два - начнёт выпускать продукцию свой первый инкубатор. Людей не хватает, помещений нет.

Задумался Александр Спиридонович, громко хлопнул по колену фуражкой. Курица, испуганно кудахтнув, сорвалась с места, побежала, махая крыльями.

Заглянув в инкубатор и поздоровавшись с молоденькой, робевшей перед ним заведующей, председатель направился в свой новый, переоборудованный из бывшей кладовой кабинет. Там уже его ожидали зоотехник по птице Замковой и старший утятник дед Моисеич.

Кабинет был тесный и необжитой. Да и не любил Александр Спиридонович сидеть в нём. Колхоз большой, некогда. Рабочий день проходил на полях да в машине.

Усевшись за маленький письменный стол, так не подходивший к его могучей фигуре, председатель надел очки и, морщась от дыма дедовой цигарки, принялся перебирать толстыми, неуклюжими пальцами круглые костяшки счётов.

- Смотрите-ка, что получается, - сказал председатель и взял со стола исписанный цифрами лист бумаги. - Если мы будем так дальше поворачиваться, съедят нас утята.

- Кто виноват, - проворчал зоотехник. - Инкубатор свалился как снег на голову.

Обещали в чет-. вёртом квартале, а дали в первом.

Председатель откинулся в кресле, посмотрел укоризненно поверх очков на говорившего:

- Странные слова твои, Данило Фёдорович. Никак не пойму я тебя. Ты вроде и не рад? Хлопот больше? Впрочем... да.

Председатель вгляделся в лицо Замкового и грустно вздохнул. Кажется, давно ли они вместе ходили в лиманы на рыбалку, разоряли воробьиные гнёзда, а теперь - вон как годы исполосовали их лица морщинами, покрыли головы сединой.

"Устал Замковой, это ясно, - подумал он. - На пенсию пора уходить".

Председатель положил на стол большие руки, стиснул замком пальцы.

- Так вот, - продолжал он, - без ребячьей помощи нам никак не обойтись.

- Вот, вот! - подскочил дед. - А я что говорил? Ты, Данило Фёдорович, не серчай на меня, если я поперёк скажу, но это чистая правда. Прошлый раз, когда мы насчёт закупки яиц соображали, ты что про ребят говорил? "Поколют, побьют, яичницу принесут". А они более ста тысяч закупили. И мне думается, Александр Спиридонович, что не мешало бы на лето школьные бригады организовать. Ну помочь им, конечно, курсы открыть. Да ведь они...

Замковой чмокнул губами. Его вытянутое морщинистое лицо с выпуклыми глазами и большим мясистым носом выражало скуку.

- Плетёшь ты, прости господи, Моисеич, чепуху какую-то. Да что я с ними делать буду? - Зоотехник поморщился, будто горькое проглотил. - Утята, сами знаете, - штука нежная, а вы...

И он махнул рукой.

Председатель тяжело повернулся в кресле, посмотрел пристально и с каким-то сожалением на Замкового:

"До чего ж постарел человек душой, - подумал он. - Вон Моисеич старше его на пять лет, а душой моложе".

- Моисеич правильно говорит, - сказал он тихо. - В этом наше спасение. Вот именно - школьные бригады! Человек семь из младших, человека два-три из старших классов, и над ними за бригадира - учителя. Вспомни-ка своё детство, Данило Фёдорович. Небось тянулся за топором хворост порубить. Молоток хватал, гвозди, мастерил что-нибудь. Так ведь? Сердился, наверное, когда тебе не доверяли, а теперь сам...

- Рано им доверять-то, Александр Спиридонович, - глухо проговорил Замковой. - Ведь это не молоток и не гвозди, а живые существа...

- Вот, вот, живые! - отозвался председатель. - А ребята не живые? Смешно. Вот собрались мы тут, в годах уже, а в молодость верить не хотим. Так, что ли?

- У нас две веры, Александр Спиридонович, - проворчал Моисеич. - Ставь, председатель, на голосование!

- Погубят, - стоял на своём Замковой. - Всех погубят! Не возьму я эту мелюзгу.

- Ну знаешь... - начал председатель и не договорил.

Из коридора, осторожно, словно боясь побеспокоить, постучали в дверь.

- Да! - сказал председатель. - Войдите! Дверь открылась чуть-чуть, и кто-то шёпотом проговорил:

- Ну, входи, чего ты? Давай!..

- Нет, ты входи!..

Послышалась возня. Кто-то хихикнул:

- А вы подеритесь!

Председатель посмотрел торжествующе на Замкового, поднялся и, подойдя к двери, распахнул её во всю ширь. Он ликовал. Крупное лицо его расплылось в широкой, улыбке, глаза блестели.

- Входите, ребята, входите! В самое что ни на есть время пришли.

ШЕСТЬ ТЫСЯЧ ДЛЯ "ЗАТРАВКИ"

Несколько дней Овсиенко ходил сам не свой. Общешкольное пионерско-комсомольское собрание постановило: "Вырастить в этом году сто двадцать тысяч уток, для чего в летние каникулы создать школьные бригады из успевающих учеников".

"Из успевающих"? А у него в табеле две двойки! Извёлся бы совсем мальчишка, да, спасибо, товарищи выручили, пожалели его, что он хоть и неуравновешенный, но всё-таки хорошо отличился по закупке яиц.

- Ладно, не горюй, - сказали ему ребята. - Мы тебя подтянем. Будешь утководом.

Только смотри, чтобы всё было, как надо!

- Ну что вы! Честное пионерское!.. - клялся Овсиенко. - Ну вот нисколечко не подведу!

Из колхоза в школу привезли фанеру, доски, гвозди. Мальчики надели фартуки, сунули за уши карандаши и превратились в мастеровых.

В школьных мастерских только и слышно было:

"Вжик-вжик!.." Летела стружка из-под рубанков, сыпались душистые опилки.

"Тук-тук!" - вколачивались гвозди. Росла горка ящиков для перевозки утят, укладывались в ряд кормушки и поилки. Дед Моисеич придирчиво осматривал готовую продукцию, надевал очки на нос, колупал обкуренными пальцами щели.

- Это что? - спрашивал он. - Поилка или решето?

Тут же разыскивался виновный, налагалось взыскание: на первый раз замечание, на второй - лишение фартука, на третий - перевод на подсобные работы: подметать пол, выносить стружки и опилки.

За хорошую работу присуждался вымпел - голубой флажок, за отличную красный.

Обладателями голубых вымпелов были Юра Комаров и Петя Телегин, красного - Коля Гайдук. Как-то у него всё ладно получалось. Да и не мудрено - отец его был столяром-краснодеревщиком.

Разжалованный за плохую работу, Серёжа Овсиенко выносил стружки, подметал пол, подавал гвозди и всё тянулся к пиле или рубанку.

- Дай стругануть разок, - приставал он к Телегину. - Ну, честное пионерское, я хорошо сделаю!

- Иди, не мешайся! - отмахивался Петя. - Провалял дурака, ну и таскай вот теперь опилки.

Овсиенко надувал губы, садился в углу на мешок со стружками и ворчал оттуда:

- Вот летом па утятах заработаю, куплю велосипед, никому не дам, хоть тресните!

Ребята смеялись:

- А мы сами купим!

Тогда Серёжа подумал: "Заработать бы на мотовелосипед! Небось попросили бы". И мысль эта у него засела прочно. Мотовелосипед! Здорово, а?

Девочки тоже не сидели сложа руки. Они мыли и скребли пол, законопачивали окна в спортивном зале, где с согласия директора было решено выращивать утят для "затравки".

Через три дня прибудет первая партия - шесть тысяч утят. Надо всё приготовить для них: перегородить зал на секции, устлать соломой пол, запастись дровами, посудой для варки кормов.

Утят привезли через семь дней. Встречать их собрались обе смены. Каждому хотелось подойти поближе, посмотреть, потрогать рукой, но Павел Андреевич"

поставил дежурных с красной повязкой. Дежурные тотчас же начали распоряжаться, сдерживать напирающую толпу, кричать и толкаться, отчего тут и там вспыхивали ссоры:

- Куда лезешь? Осади назад!

- Ну, ну, не толкайся!

- А чего?

- А ты чего?

- Вот смотри у меня! - Показывался кулак.

- А чего - смотри? - Противники, сближаясь нос к носу, становились в позицию. Но следовал строгий окрик учителя:

- Это что ещё? А ну прекратить!

Когда всех утят выгрузили, расселили по секциям, пришёл шофёр, посмотрел и сказал удовлетворённо:

- Хорошо оборудовали, молодцы! А что мало - не горюйте, через месяц девать некуда будет.

Дина сбегала в живой уголок, принесла утёнка и пустила его в общую компанию: "Ты будешь шесть тысяч первый. Гуляй, расти!" И тут же вспомнила про свою будущую Кряку, которая сидела себе спокойно в яйце и ждала своей очереди. А очередь её подходила. Дина решила собранные от своих уток яйца отнести в инкубатор.

На следующее утро едва начало светать, а в школе уже захлопали двери, и во дворе тонким столбом поднялся дымок от костра. Дежурное звено первой смены приступило к своим обязанностям. Нужно было до начала занятий сварить вкрутую яйца, очистить, мелко нарубить и накормить утят. Но всё не ладилось, ничего не получалось.

Незамокшие поилки текли, как решето. Костёр во дворе еле тлел. Привезённая из колхоза виноградная лоза для топки шипела, выпускала воду, корчилась, как змея, но гореть не хотела. Дым стоял коромыслом, а огня не было. И деда Моисеича, как назло, тоже не было. А ведь он учил ребят, как разжигать костёр из сырого валежника. Вертелись на занятиях по зоотехнике, играли в "морской бой", не слушали. А Петя Телегин на замечание Дины даже сказал:

- Подумаешь - костёр развести! Взял бумажку, поджёг, и вся недолга!

- Погодите, вот погодите, сорванцы! - урезонивал дед. - Он ещё вам покажет, этот костёр, где раки зимуют.

Вот они - "раки"!

Петя Телегин злился, чиркал спичками. Вырывая листы из старой тетради, кричал на неповоротливого Гайдука:

- Опять ты мне одну тетрадку принёс?! Да что мне с тобой делать? Из-за тебя вот не загорается!

- Чего это - из-за меня? - огрызался Гайдук. - Сам же на уроках приставал в "морской бой" играть.

- Ну ладно, поговори у меня! - ворчал Телегин, ожесточённо комкая бумагу.

Главный "кок" - Дина, стоя на коленях, словно древний человек перед идолом, кланялась закопчённому ведру, таращила глаза, изо всех сил дула в костёр. Нет, не загоралась лоза, хоть плачь!

Наблюдавший за всем этим делом из окна учительской Павел Андреевич не выдержал, вышел во двор и стал искать что-то возле мусорного ящика. Наконец, найдя, что ему нужно было, нагнулся, поднял старую, стоптанную туфлю на резиновой подошве и подошёл к незадачливым поварам.

- Ну что, не горит? - приседая на корточки, спросил он.

- Не горит, - ответил Телегин. - Ну хоть тресни! Павел Андреевич улыбнулся чуть-чуть, поправил очки:

- Ну, а... дед Моисеич разве вам не показывал, как надо разжигать костёр?

Петя смущённо опустил голову и принялся выковыривать щепкой ракушку из земли:

- Да показывал, а мы...

- ...плохо слушали?

Телегин молча кивнул головой.

- Ну и то ладно, что сознаётесь, - сказал Павел Андреевич и протянул Пете туфлю.

- А это средство вам не знакомо?

Петя вскочил, хлопнул себя ладонью по лбу:

- Ах, голова моя садовая! Да как же это я забыл? Настругать резинки, подложить под дрова - любое сырьё загорится!

Учитель кивнул головой, поднялся и зашагал к спортивному залу.

КАК СЕРЁЖА МАТЕМАТИКОМ СТАЛ

Установившаяся было тёплая погода через два дня снова испортилась. Стало холодно. Утята, намокнув у поилок, сбивались в кучу, жалобно пищали. Их писк и гомон смешивался с шумом ребячьих голосов и беспрестанным хлопаньем двери.

Серёжа Овсиенко и Коля Гайдук, раскрасневшись от усердия, носили вёдрами воду из-под крана. В углу зала, рядом со. шведской стенкой, устроились у длинного стола человек двенадцать ребят. Дробно стуча ножами, они мелко рубили круто сваренные яйца.

За окнами, царапая в стёкла мелкой крупой, уныло посвистывал ветер. Было зябко не только утятам, но и ребятам.

- Нет, так дальше не пойдёт, - сказала Лида, размешивая палкой корм в бочонке. - Надо печку истопить. - И к Жене: - Долей немного.

Женя подняла ведро с водой, стала лить потихоньку.

- А где дрова взять? - возразила она. - В школе давно кончились, а в колхозе пока допросишься...

- А я знаю где, - таинственно округлив глаза, сказал Овсиенко.

Лида замерла с палкой в руках:

- Где?

Овсиенко подошёл к защищённому сеткой окну, кивком головы показал на соседний, принадлежащий пекарне двор:

- Вон они, дровишки-то. Первый сорт! Лида сердито ткнула палкой в месиво.

- Тьфу, дуралей! - возмутилась она. - Вот взять бы да мешалкой тебе по шее за такие слова! "Дровишки"!

- А что? А что? - пятясь на всякий случай к двери, оправдывался Овсиенко. - Дроза-то чьи - государственные? А утята чьи? Тоже государственные.

- Женя, подержи-ка его, - сказала Лида, вынимая палку.

Овсиенко отскочил в сторону.

- Не буду! Не буду! - закричал Серёжа. Дурачась, упал на колени, молитвенно сложил руки. - Ну, Лидочка, ну, честное слово, я лучше своих принесу!

Ребята засмеялись.

- Свои? - задумчиво переспросила Лида. - А ведь это здорово! Если все, которые здесь, принесут по полену...

- Правда! Правда! - закричали ребята. - Принесём!..

- Ну тогда давайте быстрее! Кто ближе живёт?.. Серёжа, прощаю, вставай, кормить утят будем.

К началу занятий в печке затрещали дрова. Пришли четыре девочки из старших классов - подменить.

- Ого, печку затопили! - обрадовалась Аня Ти-таренко, потирая покрасневшие руки.

- Вот хорошо! Мы тут и уроки будем готовить.

Уходя, Серёжа Овсиенко насупил брови, сказал басом:

- Вы тут не очень-то прохлаждайтесь. За утятами смотрите. Видите, как они к печке грудятся? Подавят друг друга. Разгребать надо.

Аня фыркнула, встала по стойке "смирно", смешно вывернув ладонь, взяла под козырёк:

- Есть, товарищ командир, следить за утятами! Какие будут ещё приказания?

Овсиенко надулся, сердито повёл глазами.

- Никаких, - сказал он. - Вольно! Вам бы только дурачиться.

Девочки рассмеялись вдогонку:

- Ладно уж, иди, товарищ начальник. Серьёзный какой!

Забота Овсиенко об утятах не была лишена оснований. Он хотел добиться наибольшего процента сохранения утят. Мысль заработать этим летом на мотовелосипед клином засела в голове. Чем больше он вырастит утят, тем больше за них получит.

"Значит, так, - усевшись вечером за своим столом, принялся рассуждать Овсиенко.

- Если я выра-= щу... Сколько же я выращу? - задумался он. - Тьфу ты пропасть! И надо же им было написать условие оплаты в процентах! Ну ладно, я выращу две тысячи утят и получу за них..."

Овсиенко схватил карандаш и помножил две тысячи утят на шесть копеек. От полученного результата у него потемнело в глазах: "Двенадцать тысяч!"

Откинувшись на стуле, он долго смотрел зачарованным взглядом на эти волшебные цифры. Может, он ошибся? Неправильно помножил? Нет, всё равно двенадцать тысяч. Но почему же так много?

Долго смотрел, пока не догадался: да ведь это же копейки! Чтобы получить рубли, нужно... нужно...

Левая рука его сама по себе полезла к затылку, а правая - неуверенно зачеркнула один нулик. Ну вот, теперь, кажется, правильно будет - тысяча двести.

Овсиенко с недоверием поглядел на полученный результат: "Что-то очень много, - подумал он. - Если бы у нас кто из утятников получил столько, вся станица сразу бы узнала. Нет, много! Убавлю-ка я ещё нулик.

Серёжа и так и этак рассматривал полученное число. Долго думал и наконец скрепя сердце согласился. "Собственно, не так-то уж мало, успокаивал он себя. - А премиальные? Да тут можно заработать на мотоцикл!"

Овсиенко, счастливо улыбаясь, откинулся на спинку стула. Ему уж виделся наяву приземистый мотоцикл с никелированным рулём и фарой. Он мчится по станице, с шиком подъезжает к школе...

Но какое-то сомнение не давало покоя. Сколько же всё-таки будет семьдесят пять процентов? А девяносто шесть процентов? А потом: у него в табеле по математике двойка. Если он её не исправит, не видать ему утят как своих ушей. И мотовелосипеда не видать. Даже велосипеда паршивого!..

Поразмыслив немного, Серёжа полез под кровать и выдвинул ящик со старыми тетрадями. Копаясь, долго искал что-то. Ага, нашёл! Вот они, задачки на проценты! Их много, но... решались они другими. Он попросту "сдувал" их с чужих тетрадей. И вдруг - о, радость! - ему попалась под руку шпаргалка с записями, как найти проценты. Хлопнув себя по голове и обозвав её "кочаном капусты", Серёжа с жаром принялся за вычисления.

В первый день получалось туго, а во второй он неожиданно для себя решил задачку.

Сам! Без посторонней помощи. Решил вторую, и эта получилась легко.

Ободрённый успехами, Серёжа полез в портфель, достал тетрадь по арифметике и...

сделал домашнее задание.

Потом к нему стали ходить Юра с Петей. Они подолгу сидели вместе и решали задачки.

Пришёл день, когда Юра сказал:

- Теперь ты математик. Только, .знаешь, давай об этом никому не скажем. Вот будет открытие!..

Никогда так быстро не летело время в школе, как в последний перед каникулами месяц. Уход за утятами, уроки, экзамены, подбор бригад утятников, шум, споры, обиды, слезы. Желающих выращивать утят было хоть отбавляй, бригад же нужно было только восемь.

- Ну вы поймите, ребята! - прижимая руки к груди, объяснял председатель. - Рад бы создать больше бригад, да помещений нет.

Тогда началась борьба за право участия в бригадах утятников. Был объявлен конкурс на лучшую успеваемость и активное участие в общественно полезных делах.

Троечники безжалостно исключались. Вне конкурса пошли только те, кто отличился в закупке яиц. Но таких было немного: Павлик Крамарь, сестры Захаровы, Юра Комаров да Петя Телегин. Серёжа Овсиенко в счёт не шёл. В списке против его фамилии был нарисован красным карандашом большой вопрос. Серёжа хоть и закупил много яиц, но в табеле у него были две двойки, одна из них - по арифметике.

К удивлению всех, Серёжа носа не вешал. В школе каждую свободную минуту он возился около утят. которые росли как на дрожжах. Утром, принимая дежурство от старшеклассников, придирчиво осматривал утиную посуду: кормушки, поилки, кадку для размешивания кормов.

- Опять грязную посуду сдаёте! - кричал он. - Не приму!

И не принимал, пока не вымоют. Как-то получилось само собой, что "командовать парадом" стал... он. Серёжин лозунг "Сохраним девяносто шесть процентов утят!"

был написан на склеенном в длинную полосу листе бумаги и вывешен в спортивном зале. Это он добился, чтобы каждый день утята получали свежую траву. Но иногда, в дождливую погоду, ребята отказывались идти за травой, тогда он молча брал нож, надевал на голову мешок и шёл один.

Ребята злились, брали мешки, ножи и, плетясь сзади, ворчали:

- И чего ты стараешься? Всё равно тебе ни копейки не достанется.

- А вы на моё не заглядывайтесь! - огрызался Серёжа. - Я своё получу, когда нужно будет, вот вы смотрите - своё не прозевайте.

Ребята только плечами пожимали на такую загадочную самоуверенность. Смешно. О каком "своём" он говорит?

В бригаду утятников он не попадёт, это уже и так ясно, как дважды два. Завтра контрольная работа по арифметике, а у него двойка.

Но все эти расчёты были опрокинуты самым неожиданным образом.

На следующий день на урок арифметики директор школы привёл молодого сутуловатого парня в очках, практиканта педагогического института.

Расчесав пальцами густую шевелюру, практикант сказал:

- Я хочу познакомиться с вашими знаниями. Раскрыв журнал, он, не глядя, ткнул пальцем в середину списка:

- Овсиенко, к доске!

По классу покатился смешок. Кто-то шепнул достаточно громко:

- Вот угадал! Нашёл у кого знания спрашивать. Практикант сверкнул очками:

- Тихо, ребята! Разговорчики!.. Овсиенко вышел, одёрнул рубашку, дрожащими пальцами взял мел.

- Пиши... - сказал практикант и начал диктовать условие задачи.

По классу снова пробежал смешок. Задача была сложная, на проценты, а на них-то как раз и хватал Овсиенко двойки. Обычно он, записав условие, клал мел и, глупо улыбаясь, говорил, что у него болит голова и он не может решать задачку.

Учительница, укоризненно посмотрев на него, отправляла на место, а в журнале против его фамилии выводила жирную двойку.

Вот и сейчас, обернувшись к практиканту, Овсиенко широко улыбнулся. Класс замер.

Тот же голос громким шёпотом произнёс:

- Сейчас начнёт на голову жаловаться. Но Серёжа жаловаться на голову не стал.

Пожав плечами, он сказал обиженным тоном:

- Да такие задачки в третьем классе решают. У всех ребят раскрылись рты от изумления, а практикант, улыбнувшись, ответил:

- Ну вот и хорошо! Значит, мы её тоже решим. - И к классу: - Решайте все!

Серёжа бойко застучал мелом по доске. В этот день он получил первую, честно заработанную пятёрку.

ПЕРВАЯ ПОБЕДА

Сестры Захаровы, несмотря на воскресный день, поднялись рано. -У обеих много дел. Сегодня школа сдаёт колхозу утят. Лида - дежурная. Женя сядет заниматься.

Она- не выучила стихотворение, плохо знает историю, а завтра будут спрашивать.

Но Жене никак не хочется сидеть за книжками. Погода на дворе такая хорошая!

Совсем весна. И ещё, очень интересно в последний раз взглянуть на утят. Они уже большие. Дед Моисеич говорил, что утята - первый сорт и что в правлении колхоза никак не ожидали, что какие-то мальчишки и девчонки сумеют так хорошо вырастить утят.

Раньше Замковой только фыркал: "Жди от них добра, как же!" А потом стал говорить, что всё это случайно и что, конечно, если всей школой ухаживать, то ещё можно вырастить каких-то шесть тысяч штук, и то под неослабным наблюдением старших. А составлять самостоятельные бригады из ребят никак нельзя.

Председатель же и дед Моисеич говорили: "Ребята хорошие, справятся".

Вот сегодня утром все пионеры будут утят сдавать. Школьный духовой оркестр играть будет, а Женя - дома, за книжками. Как бы не так!

Женя ещё вчера решила: когда учительница по русскому будет вызывать, то пусть опять выйдет Лида. Но Лида сказала:

- Хватит обманывать учителей и папу с мамой! И вот, едва проснувшись, Женя начинает упрашивать сестру:

- Лидочка, ну, Лида! Ладно, и я пойду, а?

- Отштань! - зажав зубами ленту, сердито прошепелявила Лида. - Надоела. Школько можно за тебя к дошке выходить?!

Стоя перед висевшим в простенке небольшим зеркалом в почерневшей дубовой рамке, Лида торопливо заплетала тонкую рыжеватую косичку.

- Ну, Ли-ида! - снова затянула Женя. - Я успею ещё выучить, а? Вот увидишь!

Хочешь, я за тебя естествознание отвечу?

Лида вынула ленту изо рта, ловко вплела и завязала бантик.

- Не нуждаюсь! - буркнула она, принимаясь за вторую косичку. - Я все уроки выучила. И вообще ты за меня не беспокойся. Вот! Больше о себе думай.

Женя поковыряла пальцем дырочку в одеяле.

- Ну и не надо, - сказала она. - А вот когда ты будешь вертеться на уроках и мешать, и драться на переменах с мальчишками, и учитель попросит у тебя дневник, ты пойдёшь со своим. Вот!

На лице Лиды появилась кислая гримаса; пальцы, заплетавшие косичку, замерли.

Как-то всегда получалось, что замечания за плохое поведение на уроках доставались ей. И, если бы Лида подавала только свой дневник, он был бы весь испещрён красными чернилами. Но её выручала Женя. Зато, когда вызывали к доске Женю, выходила Лида.

Так и завелось. Меняясь дневниками, они по-братски делились замечаниями и хорошими отметками. Но Лиде это надоело. Кроме того, её мучила совесть.

Во-первых, это было нехорошо - обманывать учителей; во-вторых, она беспокоилась за сестру. Получая каждый раз за Лидин ответ хорошую отметку в свой дневник, Женя перестала готовить уроки.

Сколько раз давала Лида себе слово - не вертеться, не шуметь на уроках, не драться на переменах с мальчишками, но всегда это слово нарушалось самым непредвиденным образом. Вот позавчера, например: полез было на большой перемене мальчишка из шестого "Б" класса разорять ласточкино гнездо. Лида крикнула по-хорошему: "Слезь, а то сшибу!" Мальчишка обернулся и показал язык. Лида сшибла его с лестницы, придавила к земле и, сорвав с его головы кепку, отхлестала как следует по щекам. Насилу отбили. Кто это сделал? Она - Лида, а в дневник записали Жене, потому что Лиде никак нельзя было больше записывать.

Тогда бы могли и на педсовете вопрос поставить и вообще на лето в бригаду утят-ников не допустить.

Лида вздохнула, покосилась, глядя через зеркало на сестру, и сказала:

- Ладно, только это будет в последний раз. Давай собирайся скорее!..

Такой торжественной сдачи утят никто не ожидал. Пуская никелированными трубами солнечные зайчики, в школьном дворе, возле палисадника, бухал оркестр. Сновали празднично одетые ученики, распоряжались дежурные с красными повязками на рукавах.

Виновники торжества - утята, вытягивая шеи, толклись возле щелей дощатых перегородок, смотрели с любопытством на невиданное оживление.

В прохладной тени, возле спортивного зала, собрались родители учащихся и учителя. Тут же был и дед Моисеич в просторной белой рубахе, подпоясанной шёлковым пояском, и вечно скучающий Замковой в широкой соломенной шляпе, и чем-то очень довольный председатель колхоза. Потирая привычным жестом руки, он загадочно улыбался, подмигивал деду Моисеичу и что-то шептал ему на ухо. Дед Моисеич кивал головой и исчезал.

В точно назначенное время во двор школы одна за другой въехали три большие машины с ящиками. Капельмейстер Дима Огородник, ученик девятого класса, тряхнув огненно-рыжей шевелюрой, поднял руку с палочкой, подождал, пока машины, подъехав, остановились возле загородки с утятами, снова мотнул шевелюрой и, резко опустив палочку, обрушил на торжественно застывших слушателей бравурные звуки туша.

Начался подсчёт. Три пожилые колхозницы в белых платках, ловко подхватывая за шеи утят, бросали их в ящики:

- Пара! Вторая! Третья!.. Двадцать пять! Грузите в машину! Давайте ящик! Живо, живо!..

Руки колхозниц мелькали так быстро, что Серёжа едва успевал заносить в тетрадь пометки. Тут же с секундомером в руке стоял Павел Андреевич. Стёкла очков его восторженно блестели.

- Три ящика за двадцать секунд! Вот учитесь, ребята, как надо работать!

Петя Телегин, Дина, сестры Захаровы подносили тару. Ребята старших классов грузили утят в машины. Оркестр, сбиваясь в такте, играл недавно разученную песню о гордом "Варяге". Гости грызли семечки.

Ровно через двадцать пять минут Овсиенко, заикаясь от волнения, торжественно объявил:

- Всё! Девяносто шесть с половиной процентов!

- Уррра-а-а!.. - подхватили ребята. - Девяносто шесть с половиной! Уррра-а-а!..

Дима Огородник тряхнул шевелюрой, оркестр заиграл туш. Машины, пыхнув синеватыми дымками, торжественно выплыли со двора. Утята уехали, и всем ребятам как-то стало немного грустно.

- Что же мы теперь будем делать-то? - разведя руками, спросил Коля Гайдук. - Вроде пусто без них.

- Пусто, - согласился Юра. - Ну ничего, через полмесяца мы других примем, тысяч двадцать сразу. Сегодня нас по бригадам распределять будут. Аида в нашу бригаду.

Гайдук деловито вытер ладонью нос:

- Не-е-е. Я к бате, в деревообделочный. Там станки новые привезли. Фуговочный, долбёжный, строгальный. Если что надо будет, приходи.

- Ладно, - сказал Юра, - приду. - Хотя не представлял себе, за какой это надобностью он может обратиться в столярный цех.

Оркестр, игравший польку, замолк, и сразу же. стали слышны и говор и взрывы смеха.

- На построение! На построение! - закричали дежурные.

Все, толкаясь, бросились строиться по классам. За хлопотами никто и не заметил, как у палисадника, возле оркестра, появился стол. Аня Титаренко, щурясь от яркого солнца, стелила красную скатерть. Рядом стояли завуч, директор школы и председатель колхоза. Все втроём, уткнувшись в какие-то бумаги, с интересом рассматривали их.

- Готово! - сказала Аня.

Директор школы оторвал взгляд от бумаг:

- Спасибо! - И к председателю: - Давай, Александр Спиридонович, начинай.

Председатель положил бумаги на стол, придавил их широченной ладонью. Вся школа, выстроенная квадратом, затаила дыхание.

- Я говорить много не буду, ребята, - обводя всех взглядом, сказал председатель.

- Тут и так всё ясно. Вы хорошо поработали. Молодцы, ребята! И от правления колхоза вам большое спасибо!

Дима Огородник, воспользовавшись паузой, резко взмахнул палочкой. Пока оркестр играл туш, председатель разыскал глазами деда Моисеича, прищурился, кивнул головой. Моисеич скрылся за углом и оттуда сразу же выехал быстроходный газик с красным лозунгом на полотняном кузове: "Слава юным утководам!"

Машина подъехала к столу. Дед Моисеич, спрыгнув с подножки, откинул брезентовый полог, и все увидели большую картонную коробку с надписью:

"Телевизор "Кристалл".

Председатель взял со стола листки бумаги, не торопясь надел очки:

- Поскольку, ребята, ваш труд общий, мы и оплачиваем вам натурой общего пользования. Вот вы делали по нашему заказу ящики, кормушки и поилки, стаканчики бумажные для рассады, ну и ещё - вырастили нам утят. За всё это мы купили вам телевизор со всем оборудованием...

Оркестр рявкнул туш.

- И... десять швейных машинок! Девочки радостно захлопали в ладоши:

- Вот теперь мы организуем мастерскую!

Это была их давнишняя мечта - шить что-нибудь настоящее, полезное.

Потом директор школы объявил благодарность отличившимся в выращивании утят. На первом месте была фамилия Овсиенки.

Серёжа стоял, гордо выпятив грудь. Теперь-то уж он наверняка попадёт в бригаду утятников.

КРЯКА ПОЯВЛЯЕТСЯ НА СВЕТ

Весна опушила зелёной пеной деревья, расстелила ковры по полям и на пригорках, возле дорог разбросала щедро золотые цветки одуванчиков. По утрам, тревожа душу заморскими песнями, нежно щебетали ласточки, залихватски пересвистывались скворцы, и где-то высоко-высоко курлыкали журавли.

Но ни весны, ни птичьих трелей не слышал пока наш будущий герой Кряка. Он мирно дремал себе в яичной скорлупе, далёкий от ребячьих волнений и переживаний за его утиную судьбу.

Ящик, в котором лежал Кряка со своими братца-. ми, всё пополнялся и пополнялся.

Шли дни, недели, и всякий раз утром занимали своё место рядом с ним два, а то и три утиных яйца. Они аккуратно укладывались в ряд и сверху присыпались золотистой мякиной.

Когда их стало сорок, Дина сказала:

- Ну ещё немного потерпите, и я вас отнесу в инкубатор. - Пошептала, пошептала, подсчитывая в уме оставшиеся до каникул дни, и добавила: Третьего мая и отнесу. А пока спите! - и ушла в школу.

В тот же день подъехала к воротам машина с гостями. Высокий, широкоплечий мужчина в кожаной фуражке, расправив усы, обнял и расцеловал выбежавшую на улицу Динину бабушку.

- Маманя, мы ненадолго, - сказал он. - Закусить заехали. Проголодались с дороги.

- Сейчас, сейчас, сынок! - захлопотала бабушка. - Яишню на сале поджарю. Ты ведь любишь её. Заходите, гости, в хату.

Трое мужчин и четыре женщины, разминая затёкшие ноги, вылезли из машины и вошли в дом.

Через минуту весело затрещал камыш в печке, и на громадной сковороде, корчась, зашипело свиное сало.

Слазив в подвал, бабушка притащила н поставила на стол запылённую четверть вина.

- Откушайте, гости, нашего вина, - сказала бабушка. - Чистый мускат.

- Ого! - обрадовался дядя Петя, довольно потирая руки. - Спасибо, маманя. Под яичницу в самый раз! - и весело подмигнул гостям.

Сало, растопившись, громко забулькало на сковороде. Бабушка спохватилась, бросилась чистить лук, резать его кругляшками, потом вдруг вспомнила - яйца-то она не приготовила, уже колоть пора. Закрутилась от радости-то совсем.

Подхватила фартук, наклонилась, полезла под стол рукой. Подумала: компания большая - десятка три надо. Раздвинула мякину в ящике, быстро набрала яиц, переложила их в миску и уже пошла было к печке, как сзади громкий, испуганный внучкин крик:

- Бабушка, что ты делаешь?! Бабушка, вздрогнув от неожиданности, едва не выронила миску.

Дина подлетела, схватила:

- Зачем утиные яйца жаришь? Я копила, копила, а она!.. - и заплакала навзрыд.

В дверь, пригибаясь, шагнул дядя Петя:

- Что за слезы, отчего рыдает моя племянница?

- Да-а! Бабушка Кряку хотела зажа-арить! Дядя Петя взял миску из Дининых рук, поставил на стол, потрогал пальцем лежавшее сверху утиное яйцо с надписью "Кряка".

- Ого! - удивлённо сказал он. - Действительно, Кряка. Это от тех, от наших?

Хорошие утки. Мы за них первую премию получили. - И к матери: - Зачем же ты, маманя, племя изводишь?

Бабушка растерянно теребила передник:

- Да бес, видно, попутал, сынок. Со слепу-то залезла не в тот ящик.

Так избежал Кряка ужасной участи - быть заживо зажаренным на сковороде.

К тому времени, когда пришёл срок, у Кряки стало пятьдесят девять братиков.

Собрала их всех Дина в корзинку и отнесла в инкубатор. Там их, по её просьбе, чтобы не спутать с другими, отметили красным карандашом и положили в длинный металлический лоток с отверстиями.

Лежат в лотке сто двадцать шесть яиц, и те, что принесла Дина, крупнее всех, а Кряка - словно богатырь.

- Хорошие выйдут утята, - сказала работница, устанавливая лоток на верхний ярус.

А Дина взяла и незаметно написала на лотке карандашом: "Кряка".

Когда уложили целиком весь ярус - шесть с половиной тысяч яиц, включили электрическую печь, вентиляторы, и пошёл гулять вокруг тёплый воздух - тридцать семь с половиной градусов. Хорошо, тепло!

Кряке это пришлось по вкусу, и он принялся расти. На двадцать седьмой день стало ему тесно. Повертелся он, повертелся в своём помещении и пробил клювиком первую дырочку. Пробил, вдохнул свежего воздуха - понравилось. Хорошо! И принялся за работу. Стукнет, стукнет в одном месте, повернётся чуть-чуть, стукнет ещё раз - рядом. Опять пробьёт, опять повернётся. И так надкалывает по кругу. Надколол, опустил голову, сгорбил шею, поднатужился и шеей - рраз! - снял "шапку". Только скорлупка отлетела.

Вытянул шею, сидит. Смешной, жалкий, голова качается. Посидел немного, обсох, давай выбираться из скорлупы. Выбрался и... сразу же отправился путешествовать.

Сквозь мягкий гул вентилятора слышен шорох, возня, постукивание. Это работали клювиками Крякины братишки. Но Кряка не обращал на них никакого внимания. Он по их головам пробирался к свету.

Щель, сквозь которую проникал в лоток электрический луч, загорожена специальным щитком, чтобы утята не выпрыгивали. Потолкался, потолкался Кряка - никак! Нет такой дырки, чтобы пролезть. А пролезть хочется. Уж очень там внизу интересно было.

Стал Кряка кругом по лотку ходить. Ходит и в каждую маломальскую щель клюв засовывает, потом, голову, потом плечо. Мала - не пролезть!

И вот в самой задней части лотка, в кромешной темноте, нашёл Кряка место, где пролезть можно. Стал протискиваться. Еле-еле пролез, едва не застрял. Но всё же пробрался и... упал. Провалился, полетел, шлёпнулся на пол. Вскочил, осмотрелся:

"Ага, вон где свет!" - и побежал.

В это время открылась дверь. Работница в белом халате вошла в инкубатор. Кряка подумал, что это мама, бросился под ноги. Работница увидела, засмеялась:

- Ишь прыткий какой!

Кряка испугался, затормозил, проехался на лапках по скользкому полу. Но было уже поздно. Работница поймала его, выдвинула лоток и водворила Кряку на место: "Сиди тут, нечего бегать!"

Но Кряка был не из таких, чтобы сидеть. Он снова протиснулся в щель, снова упал...

В тот же день прибежала Дина с подружками: с Лидой, Женей и Любой Карнаух - они вместе попали в одно звено.

- Ну как, выводятся? - спросила Дина.

- Выводятся, - сказала работница.

- Можно посмотреть?

Посторонние в инкубатор не допускались, но заведующая разрешила.

- Пусть посмотрят, - распорядилась она, открывая тяжёлую дверь.

Что-то жёлтенькое мелькнуло по гладкому полу и скрылось под лотками в щели. :

- В котором лотке ваши утята? - спросила работница.

Дина, разыскав свою надпись, сказала:

- Вот в этом.

- Посмотрим.

Работница выдвинула лоток.

Большинство яиц были надколоты, у некоторых сняты "шапки", и слабенькие ещё утята, вытянув длинные мокрые шеи с торчащими в разные стороны волосиками, старались выбраться из тесной скорлупы.

- А где же Кряка? - забеспокоилась Дина. Кряки не было. Лишь там, где он лежал, валялась давно просохшая скорлупка с надписью "Кря..."

- Куда же он делся? - удивились Захаровы.

- А это мы сейчас узнаем, - сказала работница и, присев на корточки, постучала пальцами по фанерному полу: - Утю-тю-тю-тю!

Тотчас же из щели, из-под лотков, выскочил бойко утёнок. Подбежал, склонил головку, клюнул в палец.

Девочки захлопали в ладоши от восторга. Ну конечно, это был Кряка! Большой, шустрый, и на спине у него между кривыми отростками крыльев, вроде автомобильного номера, прилипший кусочек скорлупы с двумя красными буквами:

"ка".

- Дина, а как же мы будем различать своих породистых? - спросила Женя. - Ведь принимать-то будем двадцать тысяч!

Дина задумалась. Действительно, как? А потерять их из виду жалко. Собирались выводить породу, и вот теперь все утята смешаются.

- Ладно, девочки, не беспокойтесь, - сказала заведующая. - Мы ваших утят пометим. Помажем утятам затылочки краской, и будут они с красными хохолками.

Сразу различите. Ну, а Кряка ваш и так заметный. Самый большой. Таких утят я ещё не видела.

- Ой, всё равно помажьте! - попросила Дина.

- Хорошо, помажу, - согласилась заведующая. Девочки вышли и остановились на крыльце: завтра утят принимать, а они ещё не осмотрели помещение.

Дина сказала:

- Пойдёмте сейчас посмотрим.

Идти было далековато - шесть километров.

Люба поглядела на солнце, поморщилась:

- Поздно, давайте завтра.

- А завтра совсем будет поздно, - возразила Лида. - Пошли!

Станица стояла на высоком плато, и дорога, вильнув, стала круто спускаться вниз.

Солнце катилось к западу. Далеко на горизонте тонули в розоватой дымке водные просторы лимана. Зеленел камыш, порхали бабочки, тонко пахло чебрецом, морской водой и прелью. Под ногами звонко хрустела ракушка.

Девочки, взявшись за руки, бежали вприпрыжку, изредка останавливаясь, чтобы нарвать цветов, сделать букет и потом забыть его где-нибудь у дороги.

Скоро за поворотом показались два длинных, крытых черепицей коровника. Сверху они казались приплюснутыми красными гусеницами, застывшими на зелёном лугу.

Коров не было видно. Их перегнали на летнее пастбище. Крутился ветряк, качая воду, блестели на солнце стёкла многочисленных окон..

Двери коровника были открыты настежь. Девочки вбежали и ахнули: всё было готово, даже кормушки и поилки расставлены, и чисто кругом, только пахло немного карболкой.

- А что это такое? - удивилась Люба Карна-ух. - Какие-то печки чудные.

Посередине коровника, упираясь в потолок, стоя ли два недавно выложенных и ещё не просохших кирпичных борова. К ним с обеих сторон тянулись от сложенных плит толстые железные трубы метров по пятнадцать длиной.

- Ого, хитро придумали! - обрадовалась Лида. - Это я знаю для чего утят обогревать.

- В такую теплынь-то? - возразила Дина.

- А ты что, забыла? - Женя, смеясь, посмотрела на подругу. - Для утят до пятидневного возраста нужна температура... - начала она тоном учителя.

- Знаю, знаю! - перебила Дина. - Нужно двадцать восемь градусов. А для утят до десяти дней - двадцать два! Это мы будем ночью топить.

- А вот где мы будем спать, - сказала Лида, открывая дверь в жилое помещение.

Это была небольшая, свежевыбеленная комнатка с дощатыми нарами в два этажа. В углу, под потолком, использовав торчащий конец балочки, ласточка слепила себе гнездо. Когда девочки вошли, четыре желторотые головки с любопытством посмотрели вниз. Через открытую форточку влетела ласточка-мать. Не обращая внимания на девочек, она прилипла к гнезду, сунула в первый попавшийся разинутый рот какую-то козявку, циркнула на раскричавшихся птенцов и улетела. Девочки осторожно прикрыли дверь.

- Это к счастью, - шепнула Лида.

- А как же! - убеждённо ответила Женя. - Значит, мы вырастим хороших утят и поедем с ними на выставку.

ПЕРВЫЕ НЕПРИЯТНОСТИ

В чистом небе ещё мигали звёздочки, а на широкой станичной улице уже слышны были детские голоса:

- Елизавета Петровна! Елизавета Петровна! А дневник взяли?

- Взяла, взяла, Диночка, не беспокойся!

- Елизавета Петровна, а у меня лямка оборвалась!..

Хлопали крыльями и перекликались голосистые петухи. Тут и там вполголоса сонно мычали коровы и доносилось звонкое: "Ззз! Ззз! Ззз!" Пахло парным молоком и утренней свежестью.

Сбоку из переулка вышла ещё группа девочек. Одна из них вела за руль велосипед.

- Здравствуйте, Елизавета Петровна! Мы не опоздали? Давайте ваш рюкзак ко мне на велосипед.

- Нет, нет, Анечка, спасибо, я сама. Помоги вон лучше Юле Марьиной.

Аня Титаренко подошла к маленькой девочке в коротком белом платьице, взяла у неё рюкзак:

- Э, да у тебя лямка оборвалась.

- Ну вот, теперь мы все, - удовлетворённо сказала Елизавета Петровна. Придём к инкубатору - разделимся. Со мной останутся Дина, Женя и Люба. Остальные поедут с вещами на место. Нужно приготовить завтрак для утят.

Возле инкубатора уже фырчали машины и слышен был голос деда Моисеича:

- Сейчас девчата придут - утят принимать, так вы их тут поскорее обслужите.

Едва девочки подошли к зелёной изгороди, окружавшей инкубатор, как из-за кустов с криком выскочили мальчишки:

- Уррра-а-а! Обходи справа, атакуй слева, нале-та-а-ай!

Девочки с визгом побежали назад к учительнице:

- Юрка! Вот вредный, перепугал... А чего вы тут, вам же завтра принимать?

- А это я их попросила помочь нам, - сказала Елизавета Петровна. Чтобы поскорей.

Когда ребята стали принимать утят, они сразу же увидели Дининых породистых.

- Смотри, смотри, какие крупные! - кричали мальчики. - И с хохолками на затылках. Вот смешные!

- Это Крякина шайка, - завистливо щуря глаза, сказал Овсиенко. - Вот бы нам таких!

Кряка сразу же стал отличаться своим поведением. Когда утят погрузили в машину, он выпрыгнул из ящика и, махая кривыми крылышками, побежал к краю кузова. Дина поймала беглеца: "Ах ты, озорной!" - и посадила его обратно в ящик.

Солнце было уже высоко, когда погрузили последний ящик. Мальчики, накрыв кузов брезентом, запирали борта машины.

Уже и ехать надо бы, да куда-то шофёр запропастился. Елизавета Петровна, похожая в своём спортивном костюме на мальчика-подростка, прислонившись к крылу машины, нервно теребила кончик носового платка:

- Дина, сходи, пожалуйста, посмотри, куда шофёр девался!

Дина, мотнув косой, кинулась за угол и чуть не сбила с велосипеда раскрасневшуюся от быстрой езды Лиду Захарову.

- Ой, ты чего это? - удивилась Дина. Лида спрыгнула с велосипеда, сдёрнула косынку с головы и торопливо вытерла мокрое лицо.

- Елизавета Петровна! Елизавета Петровна! - тяжело дыша, проговорила она. - Беда-то какая! И в нашем, и в соседнем коровнике ни одной поилки, ни одной кормушки нет! Увёз кто-то...

Елизавета Петровна всплеснула руками.

- Как же это? - испуганно спросила она. - Зачем же вы отдали?

- А мы не отдавали! - оправдывалась Лида. - Мы поехали за соломой, а коровник открыли, чтобы проветрить.

У переносицы Елизаветы Петровны собрались морщинки. Лёгкий ветерок, щекоча лоб, трепал светлую прядь волос.

- Значит, увезли? - задумчиво переспросила учительница, пряча под берет волосы.

- Кто бы это мог сделать?

Подошёл шофёр, пожилой, сутуловатый мужчина с пышными светлыми усами, посмотрел с любопытством на учительницу:

- Э-э, да вы, никак, расстроены чем-то?

- Будешь тут расстроена с вами! - с сердцем сказала учительница. - То одно, то другое! Куда вы девались? Ехать надо, а вы пропали! А там, пожалуйста, поилки с кормушками увезли. Как мы утят поить будем?

У Елизаветы Петровны заблестели глаза от обиды, и она, чтобы скрыть подступившие слезы, полезла в кабину.

- Ну, ну, - сказал добродушно шофёр, - вы не расстраивайтесь. Плохо, конечно, что увезли, но ведь бед-то непоправимых нет! Что-нибудь придумаем.

Елизавета Петровна с надеждой посмотрела на шофёра:

- Правда?

- А как же! - Шофёр окинул взглядом двор гаража. - Да вон, например, лежат никому не нужные старые покрышки.

- Хе! Вы смеётесь! - отозвался из кузова Овсиенко. - Как же это из неё поилку сделать?

- А очень просто: разрезать покрышку вдоль - сразу две поилки.

- А чем же её резать-то? - усомнился Юра - Перочинным ножичком?

Шофёр сердито повёл усами:

- Циркульной пилой, вот чем!

- Хе! - перевесившись через борт, заорал Овсиенко. - Юрка, доставай скорее свою циркульную пилу!

Шофёр, сердито рванув дверку, забрался в кабину.

- Ни стыда, ни совести! - проворчал он, включая зажигание. - Ты им дело говоришь, а они всё в шутку превращают.

- Ой, постойте, куда же вы? - взмолилась Елизавета Петровна. - А как же с покрышками?

Шофёр засопел носом, рывком выключил зажигание.

- Мороки тут с вами не оберёшься! - проворчал он. - Посидите, я сейчас...

Вылез из кабины, сутулясь побежал в гараж.

А в это время наверху произошла ссора. Петя Телегин, разозлившись на дерзкую шутку Овсиенки, дал ему по затылку.

Овсиенко обиделся, полез было драться, но Юра сказал вполголоса:

- Ну, ну, смотри у меня, а то и я подбавлю!

Серёжины глаза налились слезами. Он молча спрыгнул с машины и зашагал прочь.

Было очень обидно. Кто отличился в закупке утиных яиц? Он - Серёжа Овсиенко! Кто добился девяноста шести и пяти десятых процента сохранности утят? Опять Овсиенко. Кому вынес благодарность председатель колхоза? Ему. Кому объявлена благодарность в приказе по школе? Опять ему. А тут дерутся. И слова не скажи.

Подумаешь, из-за какого-то шофёра! Если бы он директору школы или председателю колхоза нагрубил, тогда другое дело. И всё это, конечно, от зависти. Вот купит он себе мотовелосипед...

Серёжа хлюпнул носом, и мысли его приняли другое направление.

Подумаешь, подзатыльник! И не больно вовсе. Зря он всё-таки обиделся. Ну, ушёл, а дальше? Соберутся завтра ребята и скажут: "Нам такой не нужен. Катись отсюда колбасой!" - и всё. Не видать тогда ему мотовелосипеда. Надо как-то вывернуться незаметно, сделать вид, что он пошёл... посмотреть покрышки.

Серёжа был как раз возле раскрытых настежь ворот гаража. Около сложенных горой покрышек он увидел сутулую спину шофёра и рядом с ним щупленького, с обгоревшим на войне лицом - заведующего гаражом. Склонившись, он писал что-то в блокноте.

Шофёр топтался на месте и, словно ища кого-то, нетерпеливо посматривал по сторонам. Увидев Серёжу, он обрадованно закивал головой и, махнув неуклюже рукой, крикнул:

- Ну-ка, поди сюда, шустрый! Серёже только этого и надо было. Он даже подпрыгнул от радости. Подлетел, сказал весело:

- А вот он и я! Что надо делать? Завгар вырвал листок из блокнота и протянул его Серёже:

- Сейчас дам машину, погрузим покрышки, и ты отвезёшь эту записку на лесопильный завод Кручинину. Понял? Там их разрежут, и у вас будут на первый случай поилки.

Ясно?

- Ясно, - солидно сказал Овсиенко и с победоносным видом обернулся к ребятам, которые с нескрываемым удивлением и завистью смотрели на него.

Серёжа поднял записку над головой:

- Эге, ребята! Аида сюда, дело есть!.. Машина с утятами 'поехала на ферму.

Уезжая, Елизавета Петровна сказала мальчикам:

- Вся надежда, ребятки, на вас. Поилки нужно сделать во что бы то ни стало, и поскорей. Сами понимаете...

- Да вы не волнуйтесь, - успокаивал шофёр. - Ребята у вас шустрые, враз обернутся. Да и Василий Николаевич записку написал своему дружку. Вместе в одном танке воевали. Не откажет.

Но всё получилось не так. Утром сломался вал циркульной пилы. Кручинин уехал в район за новыми деталями. Шофёр, молодой парень в серой кепке, из-под которой фасонисто свешивался на глаза пушистый кучерявый чуб, куда-то торопился.

- Эй, огольцы! - крикнул он, высунувшись из кабины. - Долго вы там расхаживать будете? Сваливайте ваши покрышки!

- Да чего их сваливать-то! - чуть не плача от досады, огрызнулся Юра. Пила-то ведь не работает.

- Ну и что? - настаивал шофёр. - А я тут при чём? Может, она и завтра работать не будет, так я что - стоять должен? Сгружайте живо!

У Серёжи вертелся на языке дерзкий ответ, но он, памятуя о подзатыльнике, молчал.

А Петя Телегин, насупив брови, сказал:

- Вы как хотите, а я сгружать не буду. Не можем мы сгружать. Тогда утята без воды останутся. Надо что-то придумать.

А что тут придумаешь, если пила не работает. Ведь не будешь в самом деле автомобильную покрышку перочинным ножичком разрезать!

А тут ещё этот шофёр. Такой .противный. Трясёт чубом, словно козёл бородой, кричит:

- Кому я говорю?! Сгружайте, а то увезу обратно!

У Юры по веснушчатому лицу пошли зелёные пятна.

- Чего это вы увезёте? - тихо спросил он. - А завгар что вам говорил?

Шофёр прищурился, ловким движением воткнул в рот папироску. Достал спички, прикурил, пыхнул дымом:

- Плевать я хотел на вашего завгара! Тут калым хороший навёртывается, а вы со своими покрышками. Не хотите выгружать - выброшу сам.

Рванув дверку, он выпрыгнул из кабины, надвинул на лоб кепку и полез в кузов.

Овсиенко, взглянув на обескураженного Юру, сказал вызывающе:

- Ты тут, знаешь, не очень-то хорохорься!.. Василий Николаевич всё-таки мне дядей приходится! - не моргнув глазом, соврал он. - Я как скажу ему...

Шофёр, уже почти забравшийся наверх, неожиданно повернулся и сел на краю кузова, свесив ноги в щегольских хромовых сапожках.

- Ну ладно, ребята, - улыбаясь деланно-весёлой улыбкой, примиряюще сказал он, - я пошутил. Будем стоять тут до морковкиного заговенья. Вопросы есть? Нет?..

Облокотившись на кабину, он заложил ногу на ногу, глубоко затянулся и с безразличным видом принялся выпускать кольца дыма.

Ребята переглянулись.

- Ловко ты его отбрил! - облегчённо вздыхая, прошептал Юра. - Ну, а теперь слушайте: нам нужно поехать сейчас в столярную мастерскую, к Кольке Гайдуку, может, он как-нибудь разрежет.

В столярной мастерской тонко визжала циркульная пила. Коля Гайдук в брезентовом фартуке и в рукавицах, неторопливо нагибаясь, брал из штабеля заготовки и распиливал их по шаблону на четыре части - вдоль и поперёк.

Увидев товарищей, он выключил пилу и приглашающе махнул рукавицей.

В наступившей тишине необычно звонко прозвучал его голос:

- А-а, ребята! Идите сюда! Подошёл Колин отец, широкоплечий, кряжистый, недоуменно повёл чёрными лохматыми бровями.

- Чего это вы какие-то растерянные? - спросил он, здороваясь с каждым за руку. - Или что стряслось?

Ребята молчали, не зная, что сказать, потом вдруг заговорили разом.

Выслушав ребят, Колин отец нахмурился, задумчиво почесал подбородок.

- Ладно, - сказал он, - хоть нам и недосуг, но помочь надо. Давайте ваши покрышки, я сам напилю.

ОБОРОТЕНЬ

Конечно, поилки из покрышек для маленьких утят были не очень-то удобные.

Деревянные сделаны так, чтобы только голову просунуть, утёнок в ней не намокнет.

А эти были неудобны. Едва их расставили и налили водой, как утята пошли на приступ. Волна за волной, пища и толкаясь, переваливаясь через борта, плюхались в воду, пили, дробно хлюпая плоскими клювиками. Тут бы и побегать, побрызгаться, пошлёпать по воде лапками, но через борта покрышек шли, как на приступ, свежие силы, напирали, выталкивали намокших и уже дрожащих братцев.

Елизавета Петровна распорядилась закрыть окна, двери и затопить печи. Затрещал камыш в топках, защёлкали, нагреваясь, трубы. Мокрые утята, наевшись досыта, ложились на разостланную под трубами солому, блаженно прикрывали глаза. Девочки задыхались от жары, а для утят температура была в самый раз - двадцать восемь градусов.

Ночью девочки почти не спали - не хотелось. Всё было ново и так интересно! Да и работы хватало на всех. Аня Титаренко и Вера Бирюк девочки из девятого класса - варили в больших котлах яйца. На десять утят полагалось одно яйцо в день.

Нужно сварить сразу две тысячи, остудить, почистить, мелко нарубить. Нужно следить за утятами, чтобы не грудились, не давили друг друга. Девочки всё время ходили и разгребали руками тёплые копошащиеся кучки. Только разгребут, а они опять соберутся.

Висящие под потолком электрические лампочки мягко освещали устланный соломой пол, спящих утят. По углам коровника лежали таинственные тени, и в них чудились всякие страхи. То, шевеля гривой, вставал царь зверей - лев, то из яслей, .щуря зелёные глаза, выглядывал тигр. Возились воробьи на потолке, и девочкам мерещились драконы. Изредка в полуоткрытое окно влетит из темноты ночи звонкий голос перепёлки: "Пить-полоть!" - и все страхи исчезали, как дым. Какой же это лев? Это солома. А тигр - вовсе не тигр, а связка камышей. И драконов нет. Это всё сказки. Нет, не хочется спать. Ничуть.

Но спать надо. Завтра много работы. Утята будут выкачивать воду, как насосами, - только подливай. Кушать будут - только подсыпай. На второй день утёнку яйца мало - надо подмешивать размоченный жмых, добавлять рыбьего жира, свежей измельчённой травы.

- Спать, девочки, спать! - говорит Елизавета Петровна. - Уже поздно. Ложитесь, а мы с Верой подежурим.

Пока Вера разгребала утят, Елизавета Петровна пошла посмотреть запасы кормов.

Откинув крышку, Елизавета, Петровна удивлённо повела бровями: "Что же это такое?

Утят кормят яйцом три дня. Значит, на двадцать тысяч должно быть шесть тысяч яиц. Вчера за день скормили две тысячи, сварили на завтра ещё две, выходит - должно остаться две тысячи, а в ларе лежат десятка три, не больше!"

Елизавета Петровна тихо опустила крышку, постояла, кусая губы. Утром увезли поилки с кормушками, а сейчас не хватает яиц. Что бы это значило? Небрежность или злой умысел? Но чей? Кому это надо? До сих пор ей как-то в голову не приходило обдумывать эти факты, некогда было. А сейчас просто стало досадно и даже обидно. Затеяли новое хорошее дело - воспитание трудовых навыков у ребят, и вдруг такое отношение! И если она сразу же, с утра, , не примет меры, то послезавтра нечем будет кормить утят. А уж она-то знает, чем это грозит.

Начнутся всякие болезни, падёж, и злые языки скажут: "Разве можно доверять детям такое?"

Но покидать бригаду ей сейчас никак нельзя. От первых двух-трёх дней зависит здоровье и сохранность утят.

Елизавета Петровна, подкладывая камыш в печки, долго думала, кого бы послать к председателю колхоза с запиской. И наконец решила: Лиду и Дину. Первая побойчей, вторая похитрей.

Дина с Лидой поехали рано утром на велосипеде. Правда, им почти всё время пришлось идти пешком, так как дорога шла в гору. Но велосипед они взяли по совету Елизаветы Петровны. Мало ли там куда придётся съездить. Кроме того, по общей просьбе девочек они должны были привезти из дому патефон с пластинками и книжки.

Как и следовало ожидать, председателя колхоза они уже не застали. Он уехал чуть свет на силосные ямы. Дед Моисеич ещё не появлялся. Возле инкубатора стояли машины, толкался народ.

В узком коридоре, уставленном доверху тарой, девочки столкнулись с Юрой и Петей.

Они несли ящик с утятами.

- Э! Вы чего? - удивился Юра. - Ночевали дома?

- Да нет, - отмахнулась Лида, - утят кормить нечем. Яиц не додали, целых две тысячи!

- Эй, проходи там! Чего встали?.. - послышался голос Овсиенки. - А-а, девчата?

Помогать пришли?

- Помогать, - сказала Дина и, увидев Павла Андреевича, дёрнула подругу за юбку.

- Надо ему показать записку.

Павел Андреевич сказал:

- Девочки, извините - некогда. Вот приму утят, тогда, - и ушёл с работницей инкубатора.

Дина с Лидой переглянулись, пожали плечами. Кругом неудача. Что же делать? Куда идти?

Овсиенко, пробегая мимо, крикнул:

- Девчата, не ломайте голову! Наши кормушки и поилки Замковой увёз!

- А зачем? - спросила Дина.

- Не знаю.

- Ага, Замковой! - сказала Лида. - Я так и знала. Пошли искать Замкового...

Проходя мимо кабинета председателя, Лида по пути толкнула дверь. Она открылась.

В кабинете с мокрой тряпкой в руках стояла Динина бабушка.

- Дина? Ты чего здесь? - обрадовалась она. - Домой пришла?

- Да нет, бабушка, Замкового ищем. Ты не видала его?

- Да был, - недовольным голосом ответила бабушка. - Вот тетрадь свою оставил.

Сейчас небось ищет её. Всегда так, - махнула бабушка тряпкой, - то одно перепутает, то другое, то забудет чего. Как ребёнок маленький. Сегодня его председатель ругал. За какие-то кормушки с поилками. Увёз, что ли, у кого-то., Дина, торопливо заплетая распустившийся кончик косы, смотрела на бабушку во все глаза.

- Ой, бабушка, да это у нас! А где его тетрадь? - И к подруге: Помнишь, Лида, мы у председателя план составляли, когда утят получать? Замковой тогда себе в тетрадь записывал. Вот бы посмотреть, что он там записал.

- Да вон посмотри, на столе лежит, - сказала бабушка, вытирая тряпкой стул. - Может, и отнесёте её старику-то? Он сейчас на птицеферме должен быть.

- Отнесём, - охотно согласилась Дина. - Нам его всё равно искать. Схватив со стола толстую клеёнчатую тетрадь, она скомандовала: - Побежали!

Во дворе девочки принялись рассматривать тетрадь. Страницы её были густо исписаны неровным, старческим почерком. Записи были отрывистые, неразборчивые, и поэтому им пришлось покопаться, чтобы найти то, что нужно. На листке, датированном 25 мая, было записано: "Шк. бр. дев. № 1 пол. ут..." И дальше непонятно - то ли 3 июня, то ли 8-го.

- Ничего не разберу, - сказала Дина. - Тут какой-то гриб нарисован.

- И правда, что гриб, - подтвердила' Лида. - А ну-ка, давай посмотрим, что он мальчикам записал.

"Шк. бр. мал. № 2 пол. ут..." - и снова непонятный знак. Какая-то странная цифра, отдалённо напоминавшая четвёрку, но больше похожая на девятку.

Дина фыркнула:

- Сам-то он разбирается в своих записях?

- Ладно, это мы у него узнаем, - сказала Лида, засовывая тетрадь за пояс своих шаровар. - Садись на багажник, поехали!..

Замкового они увидели на окраине станицы. Надвинув на глаза широкополую соломенную шляпу, он шёл посреди дороги, тяжело загребая ногами пыль. Его длинная, сутулая фигура была видна за целый километр.

Лида свернула в сторону, подъехала к палисаднику и затормозила возле врытой между двумя тополями скамейки:

- Давай подождём его здесь. Прислонив велосипед к ограде, девочки уселись на скамью. К ним, важно кококая, подошёл петух, покосился круглым с золотым ободочком глазом, потряс бородой, явно выпрашивая подачку.

Дина нашла в кармане крошку от булки, бросила. Петух подошёл, наклонился, перевернул клювом крошку и стал звать кур.

Тотчас же, откуда ни возьмись, прибежала рыжая хохлатая курица, проворно склюнула крошку и укоризненно уставилась на петуха: "Подумаешь, чем угостил!

Стоило из-за этого крик поднимать!"

Петух не смутился. Он вытянулся во весь свой рост и, распустив крыло, пошаркал им по чешуйчатой, украшенной огромной шпорой ноге. Курочка нырнула в сторону, бросилась ловить кузнечика.

В это время во дворе сердито гавкнула собака. Рыжий мордастый кот, распушив хвост, пулей вылетел из подворотни. Увидев девочек, он сделал вид, будто за ним никто не гнался, присел, полизал шёрстку на спине и, нервно подёргивая хвостом, пошёл на другую сторону улицы.

Замковой, уже совсем было подходивший к тому месту, где сидели девочки, неожиданно остановился, проводил недовольным взглядом неторопливо шествующего кота и... повернул назад.

Девочки удивлённо переглянулись:

- Чего это он?

Дина фыркнула, зажав ладонью рот:

- Кошка дорогу перешла! .

Лида укоризненно посмотрела на подругу:

- Ну, это ты зря. Сейчас уж этому никто не верит.

- А он верит! - возразила Дина. - Мне бабушка рассказывала. В леших верит, в оборотней... - Лида вскочила, схватила велосипед.

- Чего же мы сидим? Уйдёт ведь. Надо догонять. Садись скорее!.. Данило Фёдорович! Данило Фёдорович! - закричала Лида, изо всех сил крутя педалями, - Подождите! Мы вам тетрадь привезли!

Замковой остановился, сдвинул шляпу на затылок.

- Тетрадь? - спросил он, подозрительно оглядывая выпуклыми глазами спрыгнувших с велосипеда девочек. - Какую тетрадь?

- Да вашу. Вот эту вот. Вы её у председателя забыли.

Замковой протянул руку, взял тетрадь и, не глядя, сунул её в карман поношенной полотняной блузы.

- У председателя? - поворачивая назад, хмуро переспросил он. - Обидел меня нынче председатель. Стариком обозвал. Сказал, что мне на пенсию давно пора, что я путаю. Обругал за кормушки с поилками. А чего ругать-то? Что я, без соображения, что ли?

Замковой зашагал размашисто, так что девочки едва за ним поспевали.

- И правильно он вас за поилки с кормушками ругал, - вставила Лида. Мы утят привезли, а поилок нет.

Замковой резко остановился, сердито выпучил на Лиду глаза:

- И ты, рыжая, о том же? Значит, я путаник? А в тетради у меня что записано?

Он полез трясущейся рукой в грудной карман, достал потёртый футляр с очками.

Водрузив на мясистый нос старенькие, перевязанные нитками очки, вынул тетрадь и, неторопливо перелистывая страницы, принялся искать записи.

- Да вы не там ищете! - потеряв всякое терпение, сказала Лида. - В своей-то тетради уж заплутались.

Замковой свирепо, сверху вниз посмотрел на Лиду.

- Ты!.. Ты... кто такая?! - задыхаясь от возмущения, еле выговорил он. - Ты...

чего мне указываешь?!

- Ну, а как же! - в свою очередь, обозлилась Лида. - Запись ваша сделана в мае.

а вы ищете в феврале!

Не в силах выговорить слово, зоотехник молча снял очки и, не попадая, стал совать их в карман. Лицо его побагровело, губы дрожали, шепча что-то непонятное.

- И правильно, правильно ругал! - разошлась Лида. В её голосе уже слышались слезливые нотки. - Вам и дела нет, что утятам не из чего пить, что яиц не запасли сколько нужно! А запись ваша... вы не цифры, а грибы какие-то нарисовали, поэтому и напутали... - Лида рывком закинула ногу через раму. - Поехали, Дина, к председателю!

Замковой остался один. Растерянно топчась и разводя руками, он долго смотрел вслед ершистым девчонкам и едва снова тронулся в путь, как перед самым его носом, гонясь за молодым воробышком, чёрной молнией промчалась кошка. Замковой плюнул сердито и, погрозив ей вслед кулаком, свернул в переулок.

С самого раннего утра ему сегодня положительно не везло, и это было, конечно, не к добру.

Председатель встретил его улыбкой. Кивнув на стул, сказал сочувственно:

- Садись, пожалуйста, Данило Фёдорович, я сейчас, - и снял трубку с зазвонившего телефона.

Это тоже было не к добру. Уж лучше бы он громыхнул этой трубкой по столу, обругал бы как следует, накричал, так как он, зоотехник, действительно виноват - спутал даты на целых пять дней и поэтому увёз кормушки в другое, более нужное, по его мнению, место.

Данило Фёдорович сел на краешек стула, положив большие руки себе на колени, и стал ждать, когда председатель кончит разговаривать по телефону.

- Да, да, всё сделано!.. - сказал председатель в телефонную трубку. Оркестр! А как же - будет, будет...

Потом он слушал некоторое время, бросая взгляды на Данила Фёдоровича, и вдруг, покраснев, откинулся на стуле, засмеялся деланным смехом:

- Да нет, Иван Тимофеевич, что вы! Не было, не было! Да, конечно, он и сам это понял...

Иван Тимофеевич - это первый секретарь райкома. Замковой хорошо его знал и очень уважал, хотя за последний разговор и был обижен на него. Стал расспрашивать: не трудно ли? Намекать на преклонный возраст, на пенсию. Про план говорил, который в этом году увеличился в восемь раз.

Положив трубку, председатель как-то смущённо почесал в затылке и сказал неуверенно:

- Там, Данило Фёдорович, машина стоит, с кормушками и поилками. Ящики с яйцами для кормления утят. Поезжай, отвези сам. Ну и... - председатель замялся, - по дороге подумай, может, тебе отдохнуть надо, а?

Замковой вытянул шею, руки его беспокойно задвигались.

- Ну, может, на курорт поедешь, - продолжал председатель. - Или как?..

Зоотехник моргнул выпуклыми глазами, нагнулся, подобрал с пола упавшую шляпу, хотел сказать что-то, но только махнул рукой, поднялся и, не оглядываясь, вышел.

На дворе было знойно. Серая клушка, растопырив крылья, раскидывала ногами конский навоз. Вместе с навозом отлетали в сторону неловко подвернувшиеся цыплята. Две буланые лошади, запряжённые в линейку, фыркая и позванивая удилами, звучно жевали в подвешенных торбах овёс. Под ногами у них дрались воробьи.

Подошёл шофёр, оскалил зубы в широкой улыбке, тряхнул пушистым кучерявым чубом:

- Ну что, дедуля, поедем, что ли? Мне вот так в одно место смотаться надо.

Данило Фёдорович свирепо посмотрел на нахального, парня, хотел послать его подальше, ко всем чертям, но не смог вымолвить ни слова, только кадыком задвигал.

"И этот тоже - "дедуля"! - с горечью подумал он, открывая дверку машины. - Как сговорились всё равно".

Сзади чей-то звонкий голос попросил:

- Данило Фёдорович, возьмите нас с собой! . Замковой обернулся. Перед ним с патефоном в руках стояла Лида, в белой кофточке, в синих шароварах; две рыжеватые косички топорщились в разные стороны.

Данило Фёдорович сердито ткнул пальцем чуть ли не в самое курносое Лидино лицо:

- Тебя? Ни за что! - залез в кабину, хлопнул дверкой.

Лида побледнела от обиды, но тут же пришла в себя.

- Ладно! - сказала она, сверля зоотехника взглядом. - Не нуждаюсь. Всё равно я буду на месте раньше вас. Поезжайте, дедушка!

Замковой раскрыл рот от изумления. Шофёр, замотав от смеха чубом, включил скорость, рванул машину. Он очень торопился, часто посматривал 'на часы. С крутого спуска слетел как на крыльях. Замковой и опомниться не успел, как машина уже стояла с выключенным мотором возле раскрытых дверей коровника.

Навстречу вышла .молоденькая учительница, выбежали девочки. Поздоровались хором.

Увидев поилки с кормушками, захлопали в ладоши и тут же стали выгружать.

Замковой прошёл в коровник. Поглядел на утят, потрогал рукой трубы отопления, заглянул в ларь.

Рядом, в большой пустой бочке, кто-то сопел и скрёб дно. Данило Фёдорович подошёл ближе. В бочке замолкло, показалась голова с косичками. Смахнув со лба пот, Женя сказала:

- Здравствуйте, Данило Фёдорович! Замковой отпрянул, замахал руками и опрометью бросился на улицу. В выпуклых глазах его светился ужас. Влетел в кабину, прохрипел удивлённому шофёру:

- Оборотень!.. Скорей! Скорей!..

А наверху, едва машина вскарабкалась на подъём, Замковой опять увидел проехавшую на велосипеде ту же самую девчонку, которая только что сидела в бочке.

- Скорей! - сказал он шофёру. - Скорей!.. - и привалился в изнеможении к спинке сиденья. В тот же день он сказал председателю:

- Всё, Александр Спиридонович, отработался! Оформляй на пенсию, - и, криво улыбнувшись, спросил: - А духовой оркестр будет?

КРЯКА СОВЕРШАЕТ ПОДВИГ

Из тех шестидесяти яиц, что собрала Дина, утят вывелось пятьдесят. Сначала девочки потеряли их из виду - они растворились в общем стаде. Лишь изредка мелькнёт где-нибудь красный хохолок и пропадёт. Но скоро они стали попадаться на глаза всё чаще и чаще. Едва выйдут девочки с полными вёдрами свежезамешанного корма, как в толпе утят начинается движение. Расталкивая встречных, со всех концов огороженного досками загона спешат к кормушкам красные хохолки. Кряка был первым. Вставая на цыпочки, он широко раскрывал клюв и, хрипло крича, требовал угощения.

Поведение Кряки и его братцев действовало возбуждающе на всех утят. Они тоже вставали на цыпочки и тоже кричали, прося есть. Поднимался такой галдёж, что из соседнего коровника прибегали ребята посмотреть.

Серёжа Овсиенко откровенно завидовал:

- Это Крякина шайка утят будоражит. Смотри, смотри, как лопают! Вот ненасытные какие! Конечно, ваши утята будут лучше расти. - И приставал к Дине: - Дина, дай нам хоть парочку! Ну что тебе - жалко? На обмен.

- Иди, иди отсюда! - прогоняли его Захаровы. - Ишь чего захотели! Отдай ему племенных. Да мы с ними на выставку поедем.

- У-у, жадины! - ворчал Овсиенко. - А я ещё вам поилки делал. Ладно. Не дадите по-доброму - выкраду!

- Мы тебе выкрадем! - сердились Захаровы. - Таких нададим, что и не захочешь.

Попробуй только!

Утята из Крякиной шайки стали баловнями всей бригады. То их угостят хлебушком, то зелёным луком, то варёным мясом. Особенно они любили мясо. А так как им перепадало угощение довольно часто, они держались рядом, далеко не уходили.

Кряка, развалившись где-нибудь поблизости в тени камышового навеса, дремал вполглаза, насторожённо вслушиваясь в разговор девочек. Конечно, он не понимал, о чём они говорят, но зато хорошо знал два слова:

"Кряка" и "шайка", так как эти слова всегда предшествовали кормлению.

- Надо пойти угостить Крякину шайку, что ли! - нарочито громко говорила Дина, кроша в тарелку мясо.

Этого было достаточно. Кряка вскакивал как ошпаренный и, выкатив глаза, с криком бросался к дверям. Вслед за ним вскакивала его шайка, затем шумливой волной поднимались все двадцать тысяч голов.

Девочки разом выходили с вёдрами и рассыпали горстями корм, а Дина и сестры Захаровы в это время угощали варёным мясом Кряку и его шайку.

Вольготная жизнь была у Кряки и его братиков! Кормят на славу, угощают разными лакомствами. Кроме того, Кряке удалось найти потайной ход в "лазарет", где находились больные и слабые утята. Каждый день после сытного обеда проникал он туда и наедался вволю мелкорубленным крутым яйцом. Поэтому зоб у Кряки был всегда набит до отказа, и он, чтобы сохранить равновесие, старался держаться вертикально, отчего выглядел очень важным и солидным. Кряке было от роду всего двадцать дней, а походил он по росту на взрослую утку. Хорошо выглядели и остальные его сорок девять братиков.

Жить бы да не тужить им, но вот одно отравляло их существование красные хохолки, привлекающие внимание других утят.

Только задремлет, бывало. Кряка где-нибудь в тени, как вдруг кто-то дёргает за хохолок, щиплется больно. Вскочит Кряка испуганно, поморгает глазами - может, крыса? Глядь, а перед ним утёнок. Разозлится, стукнет его по голове и снова ложится спать. Но сон перебит. Лежит, закрыв глаза, сердится. Вдруг опять кто-то: дёрг-дёрг!

Кряка вскакивает - стук! Летит кувырком изумлённый утёнок. Но ведь всех-то не перестукаешь - двадцать тысяч!

Так и выщипали утята у Крякиных братиков хохолки. И стали они теперь лысые и некрасивые. Только у Кряки осталось несколько пушинок с красными кончиками.

* * *

Глубокая ночь, тишина. Из-за полуоткрытой двери жилого помещения слышится сонное дыхание спящих девочек. Дина с книжкой на коленях сидит в яслях на соломе. Чутко прислушиваясь, она внимательно вглядывается в тёмные углы - нет ли где крыс?

Прошлой ночью, дежуря, Аня Титаренко уснула в яслях, и крысы утащили несколько утят. Только лапки нашли да клювики. Нахальные крысы, бесстрашные! Поэтому Дина, хоть она и не очень-то уверена в своей храбрости (она боится даже мышей!), держит возле себя палку.

Но всё спокойно, никого не видно. Может быть, потому, что девочки вчера забили кирпичами и замазали глиной все крысиные норы? Мерное посапывание за стеной навевает дремоту. Дина встряхивает головой и, чтобы развлечься, пытается читать.

Но строки прыгают перед глазами, расплываются.

Кряка в это время спал как раз под яслями, где сидела Дина. И ему снился сон, будто нырнул он в заветный ход к больным утятам и только было приступил к еде, как откуда-то из-за угла выскочил маленький утёнок и с ходу вцепился Кряке в хохолок. Кряка мотнул головой. Утёнок не отпускал и при этом щипался больно за самую макушку. Это было невозможной наглостью. Разозлившись страшно, Кряка вырвался, вскочил, бросил воинственный клич и, размахнувшись, изо всех сил стукнул противника клювом между глаз. Только после этого он проснулся окончательно, но так как всё ещё был очень зол, то, не разглядывая, кто потревожил его сон, размахнулся ещё раз - трах! и обмер. Перед ним сидела, удивлённо моргая глазами, громадная, седая от старости крыса. Голый хвост её тянулся змеей, а из открытой пасти устрашающе торчал длинный и острый, как бритва, единственный зуб.

Крыса не торопилась. Много ей пришлось перевидеть на своём веку, но такого, чтобы какой-то паршивый утёнок, которому и от роду-то всего двадцать дней, так щедро раздавал удары, она встретила впервые. Это её обескуражило, к тому же она знала, что у неё только один зуб. Будь у неё хоть ещё один снизу, она бы в два счёта перекусила горло этому нахалу.

Кряка инстинктом предков видел перед собой смерть: щетинистые обломки усов, холодные насторожённые глаза и длинный зуб. От страха у него вздыбился пух - отчего маленький утёнок вдруг стал величиной с утку. Крыса попятилась. Кряка, приняв это движение за подготовку к атаке, издал предсмертный крик и, не разбирая дороги, бросился вперёд.

Дина услышала этот крик. Нагнувшись, она увидела: волоча длинный хвост, бежит из-под яслей крыса, а за ней с разинутым клювом - Кряка. Дина взвизгнула, выронила книжку.

Из дверей одна за другой выбегали перепуганные девочки:

- Ой, что?.. Что случилось?!

- Кры... крыса! - только и могла сказать Дина. - Кряка гонялся за крысой!

СЕРЁЖИНА ПРОДЕЛКА

- Ты заметил, - тихо сказал хрипловатый мальчишеский голос. - У девчонок утята крупнее.

- А! - ответил с досадой другой. - Заладил одно и то же - "крупнее, крупнее"! Их утята старше наших на день, а то и на два. А потом, это всё их породистые перед глазами вертятся, вот тебе и кажется, что крупнее.

Молчание. Шелестят от ветерка метёлки срезанного камыша. Изредка нет-нет, да вспыхнет в небе звёздочка, прочертит, падая, голубой светящийся след. И даже от этого слабого света становятся на миг отчётливо видны ряды поилок и кормушек, низкие, крытые камышом навесы и спящие под ними утята.

- Нет, а всё-таки, как ни говори, у девчонок утята лучше! - убеждённо сказал всё тот же голос. - А почему? А всё потому, что у них этот Кряка. Всё лопает да лопает, аж еле на ногах держится. И кричит. И шайка его кричит. А глядя на них, и все остальные лопают и тоже кричат. Кряка, так тот сейчас с настоящую утку.

Вон, слыхал, за крысой гонялся. Вот это да-а!

Кто-то зашуршал камышом, и на фоне белой стены коровника появилась всклокоченная голова мальчика.

- Я говорю этим девчонкам - Динке и Захаровым: дайте нам штучек пять своих породистых для затравки. Куда-а-а там! И слушать не хотят. А разве это правильно? Когда мы им покрышки для поилок разрезали, утят принимать помогали...

Петька, ты спишь? Пе-еть!..

- Ну чего тебе? - сонным голосом ответил Петя. - Вот привязался! Болтает не зная что. Покрышки он разрезал. А для кого же разрезал? Для себя же! У нас ведь тоже поилок не было! Голова. Спи лучше!

Снова молчание. Падали звёзды, и где-то недалеко в камышах жутко стонала выпь.

- Слушай, Петька! - снова послышался тот же голос. - У нас сегодня сколько утят подохло, ты считал?

- Считал. Тринадцать. Отстань!

- А где они лежат?

- Вот как дам сейчас! - вскочил Петя. - И чего не спишь?

- "Да-ам, да-ам"! - передразнил голос. - Вы с Юркой только и знаете, что "давать". Чуть что - по шее. А чтобы девяносто шесть процентов сохранить - у вас голова не болит.

- У тебя зато болит! - огрызнулся Петя. - Сегодня вечером навес утятам ставить, а тебя нет - пропал куда-то... Спи лучше, а то действительно получишь.

Зашуршал камыш, и скоро ровное дыхание и даже похрапывание возвестило, что один из говоривших уснул крепким сном.

- Наконец-то угомонился, - засыпая, прошептал другой. - "Девяносто шесть процентов"!

Тихо светились звёзды. Выпь, крикнув последний раз, умолкла. Ничто не нарушало тишины, даже ветерок затих. И вдруг зашелестел камыш. Кто-то, поднявшись осторожно, встал с камышовой подстилки, постоял, как бы прислушиваясь, потом, крадучись, отошёл в сторону и быстро пробежал за угол коровника...

Утятники вставали рано - чуть свет. Первый, как и всегда, поднялся учитель.

Сбросил простыню, потянулся, посмотрел в открытое настежь окно. Высоко в сиреневом небе лёгкими мазками розовела прозрачная кисея облаков. Галдели утята, уже прося есть, и, вторя им, аппетитно похрапывал на соломенном тюфяке Дима Огородник.

Учитель долго шарил по карманам пиджака, ища футляр с очками.

- Дима! Дима, вставай! - сказал учитель, тряся Огородника за плечо. Буди ребят.

Дима встал, тряхнул шевелюрой, фыркнул, как кот, и, надев тапочки, выбежал наружу:

- Эй, где вы тут? Вставайте!

Найти спящих сразу не так-то легко. Желающих спать в помещении было мало.

Любимым местом была куча нарезанного камыша. Набросав сверху сена, ребята устроили себе хорошую постель.

Ребята поднимались нехотя, потягивались, зевали. Крепкий сон ещё туманил головы.

Учитель скомандовал:

- На зарядку становись!

Все выстроились по росту. На правом фланге - Дима Огородник.

- А где же Овсиенко?

Все посмотрели друг на друга с удивлением. Да, Овсиенки не было.

Павел Андреевич кивнул Огороднику:

- Дима, поищи-ка его! - и тут же скомандовал: - Делай... Рраз!..

Поиски Димы не увенчались успехом. Овсиенки не было нигде. Это было странно.

Сделав зарядку, ребята замешали корм утятам, накормили их, напоили. Дежурные повара Федя Рябошапка и Лёня Чаленко сварили душистую овсяную кашу на молоке, вскипятили чай. Уже и завтракать пора, а Овсиенки нет.

- Ты хорошо искал? - спросил учитель у Димы.

- Ну вот, не верите! - обиделся Дима. - Всё перешарил, нет нигде.

- А ну пойдём посмотрим. Где он спал?

- Да вот здесь, рядом со мной, - сказал Петя. - Всю ночь болтал о процентах.

Учитель забрался на кучу камыша, разгрёб сено и сверху укоризненно посмотрел на, Диму:

- Ну кто же так ищет?

У Димы глаза расширились от негодования.

- Павел Андреевич, честное слово, я тут всё перешарил! Вот даже снопы перекладывал. Не было его Здесь!

- Ну, а где же, по-твоему, он мог быть? Давай буди его.

Дима, обидчиво шмыгнув носом, взобрался наверх и, нащупав под сеном Серёжины ноги, с сердцем дёрнул их. Затрещал камыш, зашуршало сено. Спящий Овсиенко, как на салазках, скатился вниз к ногам ребят.

- А ну вставай! - сердито крикнул Дима. Серёжа приоткрыл один глаз, взглянул недовольно и, сделав плаксивое лицо, забормотал:

- Ну чего пристаёшь? Сам небось выспался! Ребята дружно рассмеялись:

- А ты где ночью был? Утят пас?

При этих словах Серёжа испуганно вскочил, протёр глаза и, как-то виновато заморгав ими, залопотал:

- Я? Да нет, да что вы?.. Честное пионерское, я всё время тут был! Почему не разбудили?

- "Пионерское"!.. - процедил сквозь зубы Огородник. Эх, если бы не было сейчас учителя, вытянул бы он у этого врунишки всю правду!

- Ну ладно, ладно, - сказал учитель, - не надо ссориться. Пойдёмте завтракать.

Отдуваясь после сытного завтрака, Овсиенко сказал:

- Ночью в этом вот болотце выпь орала. Страсть как жутко. Спать мешала.

- А может, у неё там гнездо? - поинтересовался Юра. - Вот бы посмотреть!

- А что? Давайте сходим, поищем, - предложил Петя. - Пойдёмте, Павел Андреевич, а? Учитель посмотрел на наручные часы.

- Минут на двадцать можно, - сказал он, вылезая из-за стола. - В девять часов машина должна прийти. Поедем е девочками на лиман - баз подготавливать.

- Уррра-а-а! - закричали ребята. - Баз! Баз! Наконец-то! Надоели эти коровники.

Что за интерес? Станица - вот она, рядом. Родители всё время ходят, надоедают:

"А как спали?", "А что ели?" Лиман же далеко, никто не придёт. Красота!

К болотцу пошли трое: Павел Андреевич, Петя и Юра. Овсиенко особого интереса не проявил, да и Дима не пустил бы его.

- Продрыхал? - сказал он. - Теперь вот давай мой кормушки с поилками. Да чтобы чисто было! Подстилку надо тоже заменить, навесы подправить ветром камыш растрепало.

- Ладно, сделаю, - согласился Серёжа и, посмотрев вслед удалявшейся группе, ухмыльнулся загадочно: "Будь я не я, если они сейчас не вернутся!"

И точно: минуты через три раздался крик:

- Дима-а! Дима Огородни-и-ик! Мы утят на-шли-и! Неси сюда я-ащик!

Дима удивлённо развёл руками:

- Утя-ат? Как они там оказались?

Однако схватил ящик, побежал. Действительно, утята! Семь штук. Сидят в саманной яме какие-то грязные, измятые. Как они туда попали? Яма обрывистая, с гладкими стенами. Утятам из неё никак не выбраться.

Юра недоуменно переглянулся с учителем, почесал в затылке:

- Нет, это не наши, Павел Андреевич, - большие очень. Но тогда чьи же? От девочек им сюда не попасть: ведь коровники перегорожены глубоким рвом.

- А, чего голову-то ломать! - сказал Петя. - Раз нашли, значит, наши. Давай, Дима, ящик!

Утят поймали, посадили в ящик и понесли. Идти на болотце уже расхотелось.

Утята охотно пошли в стадо, будто тут и были. Шлёп-шлёп! Пройдут плотной кучкой, остановятся, покричат - и к кормушкам: шлёп-шлёп!

Овсиенко принёс им корм. Самый крупный подбежал, крякнул и стал хватать прямо из рук.

Юра сказал:

- Что-то на Динкиного Кряку похож.

- Ну, чего это, на Кряку! - возразил Овсиенко. - Кряка у них лысый, и царапинка на затылке, а этот, смотри, голова пушистая какая! Наши утята, что и говорить.

К девяти часам пришли девочки с учительницей. Павел Андреевич с Елизаветой Петровной принялись прогуливаться по тропинке, девочки разбрелись кто куда. Были они молчаливы и явно чем-то расстроены. Ходили, присматривались, словно искали чего-то.

Дина, присев на пороге коровника, взяла камышинку и стала рассеянно чертить на земле прямые линии. Рядом толклись утята. Склонив голову набок, смотрели с интересом. Один утёнок, большой, жирный, - шлёп-шлёп! подбежал, клюнул кончик камышинки. Подбежал ближе, потянул за шаровары.

Дина рассмеялась. Точь-в-точь, как Кряка. Но не Кряка - у того лысина и шрам через всю макушку. Пропал Кряка, наверное, крысы загрызли.

Подошли Женя с Лидой, сели рядом.

- А у них утята мельче наших, - сказала Лида.

- Чего там - мельче! - возразила Женя. - А вон смотри - крупный какой. Как наш Кряка всё равно, и смелый такой же.

Утёнок, будто понимая, что говорят о нём, - шлёп-шлёп! Подошёл к Дине, вытянул шею, смотрит. То так повернёт голову, то этак. У Дины даже слезы на глазах навернулись. До чего Кряку жалко!

- Странно, - сказала Женя, - семь утят, все одинаковые, крупные и вместе держатся. Вот если бы они были лысые, то, значит, это наши.

- "Наши, наши"! - разозлилась Лида. - Чего мелешь, сама не знаешь! Как они сюда попадут-то? Перелетят, что ли?

- Ну не перелетят, так перенесут...

- Кто?

Женя смутилась, тоже взяла камышинку и стала водить ею по земле.

- Ну этот... Овсиенко, например. Он же говорил, что украдёт.

- Болтаешь не зная что! - прикрикнула на сестру Лида. - Ты же сегодня дежурила в первую смену, во вторую - Аня, а в третью - я.

Женя совсем опустила голову и повела камышинкой так, что та сломалась.

- Да я немного вздремнула, - сказала Женя. Подняла голову, посмотрела на сестру.

- Ну чуть-чуть, самую малость.

Лида вскочила, будто её укололи:

- Ты?.. Ты?.. Да как ты смела?!

Была бы тут Жене хорошая взбучка, да в это время подошли Павел Андреевич с Елизаветой Петровной и с ними ребята.

- Сегодня утром они подобрали в яме каких-то утят, - сказала учительница. - Может, это наши?

- Нет здесь наших! - сердито ответила Лида. - Наши лысые, и у Кряки шрам на затылке.

- Но вы же не могли осмотреть все двадцать тысяч! - возразила Елизавета Петровна. - Давайте поищем, может, и найдём.

- Не надо искать, - сказала Дина. - Я сейчас проделаю опыт. Если Кряка здесь, он отзовётся.

- А что это за опыт? - поинтересовался Юра.

- Вот сейчас увидите, - ответила Дина. - Дайте мне тарелку.

- Овсиенко! - скомандовал Огородник. - Ну-ка, живо тарелку!

- "Живо, живо"! - недовольно проворчал Овсиенко. - Подумаешь, раскомандовался!

Вот тарелки на столе стоят, пожалуйста, берите!

И, сделав безразличный вид, отошёл в сторонку.

Ему было явно не по себе. Насторожённо вслушиваясь в разговор, он проделывал руками какие-то судорожные движения: потирал их, прятал за спину, засовывал в карманы полосатых штанов.

Дина подошла к столу, взяла тарелку, столовый нож.

- Садитесь все, - сказала она, - и притворяйтесь, будто вы кушаете. Возьмите ложки.

Павел Андреевич и ребята, смеясь и пожимая плечами, сели за стол, загремели ложками по пустым тарелкам.

Лида, поднося ложку ко рту, внимательно смотрела на утят. Все занимались своим делом: кто хлюпал клювом в поилке, кто спал под навесом, кто ловил мух.

- Ну и опыт! - нервно захихикал Овсиенко. - Они и внимания не обращают.

Дина поднялась и, делая вид, что режет мясо, стала стучать ножом по тарелке.

Среди утят произошло едва заметное движение. Один из них, самый крупный, крякнул, насторожённо поднял голову, за ним и другие утята тоже подняли головы, стали прислушиваться.

- Ну давай, Динка, давай, чего тянешь! - нетерпеливо зашептала Лида. Видишь - головы подняли!

Дина, заикаясь от волнения, сказала громко:

- Надо пойти угостить Крякину шайку, что ли! И тут случилось непонятное: крупный утёнок подпрыгнул на месте, закричал и, расталкивая встречных, бросился бежать к столу, за ним хвостом потянулась свита из шести утят.

Дина стояла, широко раскрыв глаза. Это был тот самый - большой и смелый утёнок.

Подбежав, он вытянул шею и, топчась на месте, поднял такой крик, что взбудоражил всё стадо.

- А ну-ка, ну-ка! - Лида нагнулась, схватила утёнка и, зацепив ногтями болтающийся у него на затылке лохмоток, потянула.

Все ахнули от изумления - лохмоток легко отделился, и перед зрителями появился лысый, со шрамом на голове сам Кряка.

- Так, - сказал Дима, - понятно. Вот почему, значит, когда я искал Овсиенко, его там не было. Зато в яме, где сидели утята, я нашёл вот это!

И он протянул опешившему Павлу Андреевичу небольшой пузырёк с клеем, маленькие ножницы и кисточку.

Павел Андреевич смущённо поправил очки на но су. Лицо его покрылось красными пятнами.

- Серёжа, - не поворачивая головы, сказал он, - ну-ка, объясни нам, что всё это значит?.. Ответа не последовало. Овсиенко исчез.

НА ЛИМАНЕ

На лиман перебирались целый день. В помощь ребятам дед Моисеич прислал работниц из колхозных птицеферм и счетовода - принимать утят.

Овсиенко ни на шаг не отходил от щуплого, остроносого, с маленькими бегающими глазками человека. Вставая на цыпочки, тянулся из-за плеча, чтобы проверить запись.

- И що ты тут подсматриваешь? - хмуря белёсые брови, с одесским выговором спрашивал счетовод. - Що я тебе, шарамыжник какой, что ли? Иди, детка, иди, не мешай!

Но Овсиенко не отходил. Его тут поставили, тут он и будет стоять. После той злополучной истории с Крякой, когда Серёжу чуть не исключили из бригады, он стал особенно исполнительным. А тут ещё его личное желание добиться во что бы то ни стало девяноста шести процентов сохранности утят. У него уже было подсчитано, сколько он получит денег. Если к этой сумме да прибавить премию, то как раз получится мотовелосипед. Ну как тут было не стараться!

Результаты подсчёта превзошли все ожидания. Сохранилось девяносто восемь с половиной процентов. А у девочек - девяносто девять. Обидно немножко, почему у девочек больше. Ну да ладно! Уж и это хорошо. На лимане уток сохранить проще, так что всё в порядке.

Базы были одинаковые, но всё же, чтобы не было никому обидно, Павел Андреевич написал две записки, скрутил их в трубочку и дал Елизавете Петровне тянуть.

Мальчикам достался баз № 2, девочкам - № 1. Так и расселились они в двух километрах друг от друга.

Под кручей, на пологом берегу, огорожен проволочной сеткой загон с дощатым забором со стороны лимана. В заборе - разъёмный проход. Тут же стоит новая палатка на десять человек, рядом - врытый в землю стол, две скамьи и приспособленный под кухонный шкаф ящик с дверкой на ремённых петлях. Вдоль проволочной сетки - ящики с фуражом, бочки для месива. У берега - две плоскодонные лодки, в лодках - шесты, отталкиваться.

Лиман раскинулся километров на тридцать. Воздух свеж и прозрачен. Далеко слева сквозь нежно-голубую дымку белеют стены свинотоварной фермы соседнего колхоза.

Рядом с фермой, словно гриб боровик, застыла в задумчивой позе силосная башня с красной черепичной крышей. Километрах в семи, на противоположном берегу, тонули в зелени садов белые хаты станицы Ильинской. Справа, под крутым глинистым обрывом, уходил вдаль заросший чаканом и камышом пологий берег. Где-то там, в двух километрах, - баз мальчиков.

Дед Моисеич, уезжая, предупредил девочек:

- За утятами следите строго. Слева в трёх километрах - утиный баз соседнего колхоза. Смешаются - беда! Позор на всю Кубань. Учтите.

Наступал вечер. В теплом влажном воздухе звенели комары. Утята, вытягивая шеи, кричали, толпились у дощатого забора, заглядывали в щёлки на поблёскивающую рядом воду. В ответ из лимана, будто предчувствуя недоброе, надрываясь, кричали лягушки.

Девочки сидели у костра, ёжились, поводили плечами, хлопали ладонями по щекам - давили комаров. Комары в станице не редкость - кругом вода, лиманы. Но здесь - рта открыть невозможно! Дина, дуя на горячий чай, забывшись, потянула в себя воздух и тут же поперхнулась комарами. Аня Титаренко, словно в наказание за насмешливые глаза, была ужалена в веко. Глаз вздулся и заплыл.

- Ну вот, - засмеялась Аня, разглядывая себя в зеркальце, - как в сказке у Пушкина. Теперь я Повариха.

Не ложились долго - мешали комары, да и не хотелось лезть в душную палатку. А под утро, едва заснули, - суматошный крик в загоне.

Выскочившая первая Вера Бирюк увидела испуганно сбившихся в кучу утят и вдоль проволочной сетки тени двух каких-то бегущих животных, похожих на крыс, только крупных.

Вера взвизгнула, и ноги сами понесли её в палатку. Нырнула с разгона, налетела на Аню, и они пребольно стукнулись лбами.

Тревога так же быстро улеглась, как и поднялась. В наступившей тишине было слышно, как Вера и Аня, охая, растирали ушибленные лбы.

- Слушай, Вера! - сердито спросила Аня. - У тебя по зоологии какая отметка?

- П-пять, - чувствуя подвох, неуверенно ответила Бирюк. - А что?

- Я бы на месте учителя двойку тебе пожалела бы. Ондатры испугалась.

- Ну, теперь она хорошо запомнит ондатру! - засмеялась Елизавета Петровна. - Давайте спать, девочки, а то скоро вставать.

Утром поднялись измученные, вялые. У Ани - распухший глаз, у Жени губа, у Дины на лбу, между завитушками каштановых волос, - шишки от комариных укусов.

Елизавета Петровна, сидя на раскладушке, торопливо расчёсывала светлые, коротко подстриженные волосы.

- Аня, сегодня ты дежурная, - : сказала она.

- Да, да, я знаю, - ответила Титаренко. - Сегодня мне распоряжаться.

Надела тапочки, накинула косынку на голову, вышла из палатки. И тут же возглас:

- Ой, девочки, как тут хорошо-то! Выходите скорее!

Лиман спал. Никем не потревоженная ровная гладь воды, словно в зеркале, отражала розоватое небо, стволы камышей, зелёные пучки чакана. Солнца ещё не было, но первые лучи его уже нанесли позолоту на далёкий горизонт, на прибрежные холмы, на макушки деревьев.

Тут и там, словно пробуя горло, робко вскрикивали лягушки. Утята, задрав головы, топтались у проволочной сетки, просили есть.

- Ути! Ути! - закричала Аня. - Сейчас, сейчас накормим! - и тут же распорядилась: - Всем! Всем! Всем! Кормить и поить утят! Вера, Дина, Женя, несите воды, остальные - корм!

Сто двадцать наполненных кормушек опустели в пять минут. Наевшись, утята отходили в сторону, ложились, наводили порядок в своём нехитром туалете. Кому мало досталось, всё ещё бегали от кормушек к поилкам, стуча носами и хлюпая.

Больше всех трудился Кряка со своей шайкой. Набив себе зобы, они, толкаясь, бесцеремонно пробились к дощатой перегородке и принялись громче всех кричать, чтобы выпустили к воде.

Выпускать утят собрались все. Девочки волновались не меньше своих питомцев.

Такой торжественный момент!

- Прямо хоть оркестр выписывай, - сказала Аня, поднимая доски.

Утята качнулись, загалдели и всей массой ринулись в широкий проход. Началась давка. Мутный водоворот из жёлтых утиных носов, чёрных бусинок глаз, грязного клочкастого пуха забурлил, закричал. Слабые были тут же опрокинуты, смяты, сильные лезли по головам, топча своих товарищей.

Елизавета Петровна выронила ведро из рук:

- Ой, потопчат, потопчат! Загораживайте скорее!

Лида и Вера, перепрыгнув через загородку, закричали, замахали косынками, стали теснить возбуждённое стадо. Дина с Женей подбежали к выходу, присели, перегородили руками. Поток уменьшился. Поверженные, грязные, с выпученными глазами, утята поднялись, раскрыли рты, бросились к воде.

Порядок был восстановлен. В проходе, мелькая клювами, неслась, извиваясь, всклокоченная узкая лента. Вбегая в воду, утята принимались сразу же плескаться.

Становясь на дыбки, смешно махали кривыми отростками крыльев.

Держались утята дружно, плотным стадом. Плавая среди чакана, ныряли в мелководье, далеко не от плывали. Девочки едва успели привести в порядок палатку, приготовить мешанину для утят, завтрак для себя, как ровно к девяти часам, точно по привычному графику, у база раздалось: "Пи-и! Пи-и!" - пришли покушать.

Увидев утят, девочки ахнули: чистые, белые-белые, пушистые и даже важные.

Второй завтрак был куда вкуснее. Густая мешанина из отрубей, комбикорма и костной муки.

- Кушайте, уточки, кушайте! - раскладывая корм, приговаривала Юля Марьина.

- Растите, уточки, растите на два пуда! - смеялась Дина.

Поели утята и опять ушли: бултыхаться у берега, ловить лягушат, доставать с илистого дна червячков. Через три часа пришли снова.

Девочки встречали их с радостью. Они очень гордились, что приучили утят к дисциплине.

- Какие вы умненькие, хорошие! - умилялась Юля. - С вами ни забот, ни хлопот!

- Оказывается, совсем нетрудно утят на лимане выращивать, - сказала Дина. - Правда ведь, Лида?

- Правда, правда! - согласилась Лида, взяла Кряку на руки, прижалась к нему щекой.

Кряка вытянул шею и закричал: "Кря-кря!.." Дина захлопала от радости в ладоши, подбежала, затормошила утёнка:

- А ну ещё!

"Кря-кря!.." - прозвучало в ответ.

- Урра-а-а! - закричала Дина. - Наш Кряка будет уткой!

Известие это обрадовало всех. Девочки брали по очереди Кряку на руки и, смеясь от удовольствия, слушали её "кря-кря". Ну конечно, это утка! Селезни кричат совсем по-другому.

С этого дня Кряку стали ещё больше баловать:

кормить из рук, угощать всякими вкусными лакомствами. Вечером, во время ужина, Кряке разрешалось ходить возле стола, выпрашивать кусочки. И, когда ей вместо обещанного мяса, которое она очень любила, давали горелую корочку, Кряка злилась и норовила ущипнуть за голую ногу. Она была большой и важной, и на голове у неё рос хохолок. Как-то, в одно из своих посещений, дед Моисеич, прикинув Кряку на руке, сказал:

- Два кило будет, не меньше. Хорошая, очень хорошая утка, породистая! Берегите её на племя. И шайку её тоже берегите. На выставку пойдут...

Приехавший как-то к девочкам на лодке с уловом рыбы Серёжа чуть не лопнул от зависти.

- Конечно, - сказал он, - с такими утками на любую выставку возьмут! и зло посмотрел на Кряку.

"Противная утка! - подумал он. - Встретить бы где-нибудь в камышах да голову свернуть! Прославила на всю станицу. Только об этом и говорят. Хоть глаз не показывай".

Наверное, Кряка взгляд Овсиенки оценила по-своему.

"Кажется, он хочет чем-то меня угостить!" - подумала она и, дав сигнал своей свите, поплыла вслед удалявшемуся челноку.

Серёжа, толкаясь шестом, смотрел вперёд и не заметил, как за ним, пробираясь среди редкого камыша, тянулась белая верёвочка из утят.

Путь был непривычно большой. Так далеко Кряка ещё не заплывала, и поэтому она очень обрадовалась, когда увидела среди тёмно-зелёного чакана других уток.

Поклонившись несколько раз и сказав скороговоркой: "Кя-кя-кя-кя!" Кряка принялась знакомиться. Свита её - сорок девять утят подплыли и тоже стали знакомиться. Со всех сторон доносилось оживлённое:

"Кя-кя-кя-кя" (это кричали уточки), и что-то вроде звонкого шипения молодых селезней: "Кря-а-а-а! Кря-а-а-а!.."

Но хозяева не очень-то были расположены к пустым разговорам. Они, словно по команде, перевернулись вниз головой и замахали в воздухе лапками.

Кряка покрутила головой налево, направо, хотела обидеться", но передумала и только было примерилась нырнуть сама, как вдруг услышала своё имя.

Кто-то, ахнув, сказал:

- Кря-а-ка!..

Кряка повернула голову: на челне с шестом в руках стоял Овсиенко. Выражение лица его было не очень-то добрым, поэтому Кряка, сделав предупреждающий знак своей шайке, отплыла на всякий случай в сторону.

Серёжа задыхался от негодования. Два километра толкался он до девчачьего база да два обратно. Устал, натёр мозоли на ладонях, и вот пожалуйста - чужие утки да ещё эта вредная Кряка, из-за которой он уже пострадал.

Всё сводилось к тому, чтобы гнать их обратно. Это значит - к четырём проделанным километрам прибавить ещё четыре. Да и гнать их как-то неудобно. А если кто увидит? Сразу же подумает, что здесь дело нечисто. Опять шум, опять скандал - и пропал тогда на веки веков мотовелосипед!

У Серёжи от злости даже слезы на глазах навернулись.

- Противная, вредная утка! - застонал он, сжимая одеревеневшими пальцами шест. - Дать бы тебе сейчас по башке!..

Кряка насторожённо закрутила головой.

Крикнув тревожно: "Спасайся!" - она изо всех сил заработала перепончатыми лапками. Все сорок девять утят, мгновенно развернувшись, сразу же бросились удирать вслед за Крякой.

Если бы их движение было направлено в сторону своего база, то Серёже осталось бы только шлёпнуть шестом по воде раза два, присвистнуть вдогонку, и всё бы обошлось без лишних волнений. Но тут, увидев, что Крякина стайка мчится в самую середину его стада, Овсиенко, желая её опередить, сильно оттолкнулся шестом.

Раз! Два! Три!.. Чёлн полетел как стрела, аж в ушах засвистело.

И уж так водится у уток: им непременно хочется быть там, где их не ждут. Увидев погоню, Кряка нажала ещё сильнее. Серёжа, пытаясь прибавить скорости, яростно ткнул шестом в дно и вдруг почувствовал, как чёлн, словно взбесившаяся лошадь, мчится вперёд, ускользает из-под ног, а шест, застрявший в илистом дне, тянет назад. Серёжа и глазом не успел моргнуть, как бултыхнулся в воду. Освобождённый чёлн, звонко хлюпая днищем, помчался вперёд, пересек Кряке дорогу и, уткнувшись носом в заросли чакана, остановился.

Выдёргивая шест, Серёжа видел, как Кряка, резко изменив направление, повела свою стаю домой. Серёжа погрозил ей вслед кулаком:

- Ну погоди ж ты у меня! Мы ещё с тобой встретимся!..

КАК ЖЕНЯ ЛАПШУ ВАРИЛА

У лимана уток обслуживать легче, поэтому дед Моисеич предложил разделить бригады на два звена, по пять человек. Дежурить по три дня, потом сменяться. Все с радостью согласились, особенно девочки.

Хорошая Елизавета Петровна, очень хорошая! Она вместе с ними лазила по камышам, загоняла уток, замешивала корм, мыла утиную посуду, делила радости и невзгоды, но всё же она была старшая. А девочкам так хотелось самостоятельности.

Елизавета Петровна не возражала.

- И правда, - сказала она, - пора вам, девочки, всё уметь делать самим. И распорядок дня соблюдать, и обед вкусно сварить, и всё в чистоте держать.

Назначила учительница старшей первого звена Аню Титаренко, забрала особой четырёх девочек и ушла.

Проводив учительницу, Аня сразу же собрала подруг.

- Девочки, давайте сделаем, так, чтобы у нас в палатке было чисто-чисто!

- И красиво, - добавила Дина. - Чтобы как дома: вышивки были, на стенах картинки.

- Пол мы выровняем, утрамбуем, обмажем, - подсказала Лида. - Я умею.

- Ну, тогда за работу! - загорелась Аня. - Лида, тебе придётся съездить на велосипеде в станицу. Сейчас мы составим список, чего привезти.

- Ниток для вышивания, - попросила Люба. - Разных.

- А мне книжки, - сказала Женя. - Я сейчас напишу какие.

Лида очень любила выполнять такие поручения:

ездить в станицу на велосипеде. Поэтому она поспешно переоделась: надела лёгкие шаровары, кофточку, повязала голову белой косынкой, вывела велосипед, попробовала пальцем шины:

- Ну, давайте список. Я готова!

Лида уехала. Аня с Любой уплыли на лодках за утками, а Дине с Женей нужно было готовить обед:

суп-лапшу с тушёнкой и компот. Но Жене не хотелось. Она сидела за столом перед старой, истрёпанной книжкой и, придерживая ладонью от ветра листы, тряслась в весёлом смехе над проделками Братца Кролика'.

- Женя, давай разжигай костёр, а я пойду за водой, - сказала Дина, повязывая фартук.

Женя, прервав смех, недовольно повела плечом.

- Ну вот ещё! - возразила она. - Чего это ты вдруг взялась командовать? А может, я за водой хочу пойти!

Дина развела руками:

- Пожалуйста! Можешь идти за водой, а я костёр разожгу.

- Ну я сейчас, - снова поворачиваясь к книжке, сказала Женя. - Дочитаю вот, тут мне немного осталось.

- Ну и читай! - обиженно выкрикнула Дина. - Хоть до вечера! А я вышивать пойду.

Сорвала фартук, бросила на стол и ушла в палатку.

Женя вскочила, с треском захлопнула книгу:

- Подумаешь, и слова сказать нельзя! Чуть что - обижается. Повариха какая нашлась! И без тебя сварю!

Схватила висевшее на деревянной рогатине ведро, побежала к роднику за водой.

Женя была очень недовольна собой. Зря обидела подругу. Ну ни за что! Нет, всё-таки с учительницей было лучше. Что скажет, то они и делают. Скажет кому-нибудь: "Разожги костёр!" - сразу же разжигают. "Принеси воды!" - принесут.

"Засыпай макароны!" - засыплют и слова лишнего не молвят. А тут поссорились.

Конечно, обидно немного: чего это она вдруг командовать принялась? Фартук надела. Главным коком хотела быть.

В тени, под кручей, возле выкопанного родника, сидели лягушки, лупили глаза, ловили мух. Увидев Женю, пригнулись, подобрали ноги и - вжик-вжик! - полетели в заросшее тёмно-зелёной плесенью болотце. Плесень раздалась и тут же сомкнулась.

Женя опустилась на колено и, придерживаясь левой рукой за врубленную в родник деревянную коробку, правой зачерпнула прозрачной, дышащей холодом воды. Вытащив ведро, поставила его и стала смотреть, как из-под зелёной плёнки осторожно высовываются любопытные лягушачьи глаза.

Женя топнула ногой:

- Вот я вас!

Но любопытство сильнее страха. Зелёная плёночка в болотце покрылась кочечками.

Раздвигая лапками плесень, лягушки высовывали свои широкоротые головы.

- Ах, вы так?! - сказала Женя.

Нагнулась, отломила от подножия кручи кусок влажной глины, отщипнула крошечку, скатала шариком и бросила в лягушку. Лягушка выставилась до половины, начала ворочать глазами. Женя бросила ещё. Лягушка - хлоп! подскочила, шлёпнула ртом, поймала ловко и тут же с брезгливой миной стала выплёвывать глину. Глупая лягушка! Она думала, что это муха.

Женя расхохоталась, хотела бросить ещё, но, вспомнив, что нужно готовить обед, швырнула глину в болотце, схватила ведро и побежала, расплёскивая воду.

Разжигая костёр, Женя, чтобы привлечь внимание Дины, нарочно громко запела песню. Но Дина не появлялась. Тогда Женя начала сердиться, ворчать, громыхать посудой: "Что я, в самом деле, одна всё должна делать? И костёр разжигать, и картошку чистить?"

А Дина в это время в палатке чистила картошку. Дочистила последнюю, положила в тарелку, понесла.

Костёр уже горел. И Женя, поставив на огонь кастрюлю с водой, сыпала на неё лапшу.

Дина подошла сзади, посмотрела. Что-то уж очень быстро! Неужели вода закипела?.

Но кастрюля была холодная - на закопчённых боках висели прозрачные капельки воды.

- Зачем же ты сыплешь? - спросила Дина. - Вода-то не закипела!

Женя сердито тряхнула косичками:

- А тебя не спросили! Сказала - сама буду готовить, ну и сготовлю!

У Дины на глазах навернулись слезы. Хотела помочь, а она... Поставила на скамейку тарелку с картошкой и ушла бродить вдоль берега.

Женя покосилась на тарелку: "Ну вот, опять зря обидела! И чего я сегодня - не с той ноги встала, что ли? - Прикусив губу, почесала за ухом: - Что она насчёт воды-то сказала?.. Ну, подумать только, ведь не один раз с Елизаветой Петровной обед готовила, а как лапшу варить, в какую воду сыпать, не запомнила!"

Женя взяла деревянную ложку с привязанной к ней длинной палочкой и принялась мешать. Кажется, ничего, всё нормально. Лапша разварилась, надо картошку закладывать, а когда прокипит - тушёнку.

Сполоснула картошку, высыпала в кастрюлю и тут же спохватилась - надо бы порезать. Ну ничего, так вкуснее будет. Посмотрела торжествующе вслед удалявшейся Дине.

"Ну и пусть идёт. Подумаешь какая! Ещё сама будет есть да облизываться".

Подложив в костёр палок, Женя уселась за стол, раскрыла книгу. Ох, уж этот Братец Кролик[1]! Как он ловко провёл Братца Лиса! А как к смолистому Чу-челке приклеился!

Хохочет Женя, косички трясутся, а из кастрюли пар валит и чем-то подгорелым пахнет. Покрутила носом - да, пахнет. Вскочила, схватила ложку, заглянула в кастрюлю. Кипит что-то мутное, не поймёшь. Пузырики какие-то лопаются, а из них - дым. Странно! Что бы это могло быть? Сунула ложку, а там, на дне, какая-то вязкая масса - не провернёшь. Стала мешать - сломала ложку. Тьфу ты! Вот беда-то какая!

Что же делать? Долить воды?

Взяла ведро, долила, помешала палочкой. Попробовать бы, да ложки нет. Лизнула палочку, поморщилась. Невкусно и дымом пахнет. Да, она забыла посолить! Черпнула горстку соли, бросила в кастрюлю. Опять помешала, опять лизнула. Фу, какая гадость! До чего же невкусно, хоть плачь! Нет, плохо без учительницы и без подруги плохо.

Посмотрела, а Дина уже далеко. Всё равно никуда не денешься - надо звать. Скоро Лида приедет, девочки утят пригонят, а обед не готов.

Женя поднялась, сложила ладони рупором, крикнула жалобно:

- Ди-и-на-а-а!..

Дина сразу же оглянулась, словно ждала, что её позовут, помахала рукой и побежала назад. Ещё не добегая, крикнула:

- Вываливай всё из кастрюли, живо!.. Обед в тот день получился на славу. Девочки ели и хвалили, а Дина с Женей прыскали от смеха.

Кряка со своей шайкой тоже была довольна: им досталась варёная с картошкой тестяная масса.

АДОВА НОЧЬ

Дед Моисеич не был у девочек дней пять и вдруг заявился. Лицо его выражало некоторое беспокойство. Хоть он и сам предложил Елизавете Петровне разделить бригаду на два звена, но всё же сомнения тревожили его. Как-никак, а девчонки.

Глупые ещё, несмышлёные.

Подойдя к обрыву, дед жадно всмотрелся и тут же облегчённо вздохнул. Там - внизу - всё было в порядке. Утята белой пеной окутали редкий прибрежный камыш. Сейчас стало их вроде больше. Растут не по дням, а по часам. Уже покрываются пером. Не успеешь и оглянуться, как будут настоящие утки.

В загоне, и отсюда видать, тоже как будто бы всё в порядке. Кормушки с поилками стоят чинно - рядами. Значит, следят, не то что у мальчишек. Вспомнив ребячье звено, в котором он только что был, дед нахмурился, сердито покрутил носом. Ведь какие лодыри! Кормушки не моют, время кормления не соблюдают. Постели себе хорошо сделать не могут. Спят, как поросята, - стыдно смотреть! - на соломе.

Распалившись неприятными воспоминаниями, дед спустился по крутой глинистой тропинке вниз. Девочки сидели за столом, кончали обедать.

Увидели деда, вскочили разом, подбежали, обступили со всех сторон:

- Здравствуйте, дедушка Моисеич! Вот хорошо, что пришли! Мы вас накормим сейчас.

У нас и квасок есть холодный. Садитесь!

У деда на сердце тепло сделалось, приятно, но он, чтобы не подать виду, нахмурил брови, окинул придирчивым взглядом загон и принялся скрести-пожелтевшими от курева пальцами небритый подбородок.

- Нет, девочки, сперва я посмотрю, всё ли у вас в порядке. Если плохо, и есть не буду - уйду.

В загоне было чисто, в кормушках тоже. Покрутив носом, Моисеич заглянул в ящики с фуражом, в кадушки. Всё в порядке. Корм прикрыт и не рассыпан, как на других колхозных базах.

Девочки, молча переглядываясь, ходили за дедом:

- Ну как, дедушка, всё в порядке?

- Всё хорошо, всё в порядке, - признался дед и полез в карман за сигаретами.

Вынул одну, покрутил в пальцах, ткнул в рот: - А ну, посмотрим, как вы живёте!

Подошёл к палатке, откинул полу, да так и замер от удивления. Слева широкий топчан на двух человек раздулся от пышных соломенных матрасов. Подушки - горой, сверху - думочка. Белые простыни, покрывало с вышивками. Справа - прикоснуться страшно! - на трёх раскладушках пикейные одеяла, чистые наволочки. На глиняном полу - плетённые из чакана подстилки. У серой полотняной стены - столик, покрытый белой скатёркой, на столике книжки, патефон с пластинками, рукоделия.

Опустил дед полу, постоял, подумал. Вынул сигаретку изо рта, не стал закуривать.

Сказал только:

- Ладно живёте, правильно. Молодцы, девчата!

- Вот, а теперь садитесь обедать, - сказала Дина. - У нас борщ хороший, каша пшённая на молоке и с маслом.

Пообедав и испив кваску, дед достал сигаретку и, закурив, с наслаждением затянулся. День клонился к концу. Утки, розовые от заходящего солнца, вышли на берег, тоненькой верёвочкой потянулись к загону.

Девочки схватили вёдра, побежали кормить. Дед, щурясь от дыма, смотрел с удовольствием, как ловко управляются девчата. Намешали свежего корма, насыпали в кормушки, налили воды:

- Ути! Ути! Ути!..

В воздухе тихо, безветренно. Лиман застыл, превратился в зеркало, глубокое, бездонное. И, если приглядеться, там, в воде, можно рассмотреть обрывистую кручу, камыш с длинными коричневыми шишками, небо с розовыми облаками. Хорошо!

Даже комар как-то к месту. Вьётся, поёт разбойную песню:

"Ззз!.. Ззз!.."

Моисеич повёл ладонью по шее, раздавил с десяток:

- Вам, девчата, достаётся небось от комара-то?

- Достаётся, дедушка Моисеич, - откликнулась Дина, доливая в поилки воды. - Но мы уже привыкли, не замечаем как-то.

Моисеич усмехнулся, вставая:

- Это вы ещё того... адову ночь не испытывали.

- А что это за "адова"? - поинтересовалась Люба.

- Ну, когда комар злой, как сатана, и когда он валит и валит тучей и кусается, как собака. Спать невозможно. Это вот и есть адова ночь... Ну, девчата, спасибо вам, я пошёл.

Ушёл Моисеич, а комар, словно дед наколдовал, повалил, как из трубы. Тёплый влажный воздух звенел тонко и зло: "Ззз!.. Ззз!.." В ответ раздавалось:

"Хлоп, хлоп! Шлёп, шлёп!.."

Девочки, накрывшись простынями, ворочались на постелях, отбивались от комаров.

Кто-то стонал во сне, вздыхал, отплёвывался, кто-то твердил:

- Ведь это что? Едят! Живьём едят!..

- Нет, я больше так не могу! - сказала Дина. - Загрызут, честное слово, загрызут! И что это они сегодня?

Зашуршал матрас, скрипнул топчан. Белая фигура, поднявшись, встала, откинула полог, выскочила наружу. Вслед закричали:

- Динка, закрой полог, комара напустишь!

Снаружи было так же душно, как и в палатке. В небе, отбрасывая от яра чёрную тень, висела полная луна. В белесоватой воде скупо отсвечивались звёзды. Было тихо. Лишь изредка квакнет лягушка, ей лениво ответит другая - и снова тишина.

Только звон в ушах: "Ззз!.."

Глаза слипаются сами собой, и ноги подкашиваются. Так бы и уснула. А над ухом:

"Ззз!.. Ззз!..

Повела ладонью по лицу, посмотрела: на шершавых пальцах густо размазались комары. Нет, не уснуть сегодня!

Подошла к ларю, откинула крышку, погрузила ру ки в зерно. Колючий овёс, шурша, расступился, охватил ласковой прохладой и как-то сразу успокоил зуд. Подумала:

"Вот бы самой туда!.." - примерилась взглядом: ларь большой, как раз. Закинула ногу, перевалилась через край, раздвинула плечом податливую массу и сразу же уснула крепким сном.

Утки взбаламутились ни свет ни заря. Подняли головы, уставились на палатку и разноголосым хором:

"Кря-кря-кря-кря!.." Подождали, прислушались - не идёт ли кто? И снова:

"Кря-кря-кря-кря!.."

- Скаженные! Чтоб вам провалиться! Самый раз поспать бы. Комар пропал...

Девочки, словно по команде, натянули простыни, залезли головами под подушки. Но снова: "Кря-кря-кря!.." - требовательно, зло.

Лида встала и вышла. Светлело. Слабый ветерок, шелестя камышом, гнал по лиману мелкую рябь.

Розовая полоса на востоке, ширясь, оттесняла на запад звёзды. Утки зашумели, закрякали. Лида, почёсываясь и зевая, подошла к воротам, открыла загон. Пусть идут в лиман. Но утки словно и не видели открытого прохода. Побежали к кормушкам, забарабанили носами по дереву. Лида вспылила:

- - Ну не кормить же вас в такую рань! Ушла, снова легла, зарывшись головой в подушку. Утки покричали, повозмущались, не торопясь вышли из загона, стали бродить вокруг палатки. Более нахальные просовывали головы в щели полога, кря- .

кали.

Поднялась на раскладушке Женя, села, обняв руками коленки. Долго, качаясь, боролась со сном. Открыла глаза, увидела: прямо перед ней сквозь розовеющий проём входа, подмаргивая пуговичным глазом, торчала голова с разинутым клювом:

"Кря-кря!.."

Женя наклонилась, схватила чувяк, швырнула в глупую утиную голову:

- Чтоб тебе провалиться!

Девочки зашевелились.

Люба подняла голову, спросила:

- Ты чего мои чувяки бросаешь? - и, не дожидаясь ответа, снова уткнулась в подушку.

- Покормить бы их, что ли, да пустить в лиман? - сказала Женя.

- И поспать бы, - громко зевнув, добавила Люба. - Хоть с часок. Аня, Ань! Как ты думаешь, а?

- Давайте покормим, - согласилась Аня.

Девочки, ворча, поднялись.

Лида, всматриваясь в постели, спросила:

- А где же Дина?

Но ей никто не ответил. Спотыкаясь на ходу, девочки насыпали зерна в кормушки, налили воды. Подождали немного, ещё насыпали, ещё налили. Бросив пустые вёдра в кадушку, потянулись к палатке. Кто-то, проходя мимо открытого ларя с овсом, опустил крышку. Крышка, наткнувшись на ручку метлы, спружинила, да так и осталась полуоткрытой.

* * *

Дед Моисеич ещё издали увидел: большой утиный косяк, растянувшись на целый километр, торопливо плывёт к чужому базу, где в камышах белело стадо соседнего колхоза.

"А где же девчонки? - забеспокоился дед. - Что-то не видать никого. Неужто спят?

Ах, беда! Ах, беда! Смешаются, тогда доказывай, где наши, а где не наши!"

Дед скатился с обрыва, семеня ногами, подбежал к палатке, откинул полог. Так и есть - спят.

Затряс головой и, перейдя от волнения на украинский язык, закричал сердито:

- Подывись! Подывись на них, а! Поразляга-лись, як свинота, а качата порасплывались аж до косы!..

И тут сзади что-то хлопнуло громко. Дед обернулся и обмер от страха: из ларя с овсом поднималось что-то невиданное, клокастое и шершавое.

Дед попятился, замахал руками, но, узнав Дину, плюнул сердито, затопал ногами:

- Скорей, скорей, качат загонять! Рассыпая овёс, Дина выскочила из ларя, метнулась к лиману:

- Ой, ой, солнце-то высоко! Как же это мы?! Из палатки одна за другой выбегали девочки. Ругаться тут было некогда.

Дед схватил шест, побежал к лодке:

- Окружа-а-ай! Не пуща-а-ай!.. Аня и за ней девочки, крича и размахивая косынками, побежали вдоль берега.

Утиный косяк шёл клином, словно в наступление. Впереди - Кряка. Беспрестанно кланяясь, она крякала громко. И по стаду, как по войску, проносилось дружное:

"Кря-кря-кря-кря!.."

Утки плыли изо всех сил. Клин вытягивался, извивался, сверкая на солнце ослепительной белизной.

- Кряка! Кряка! - кричали девочки. - Ути! Ути!..

Кряка покосилась подозрительно и взяла правее, подальше от берега. Навстречу из камышей вытягивался другой белый клин.

Дед Моисеич, стоя в плоскодонке, изо всех сил напирал на шест, отталкивался.

Лодчонка, хлюпая днищем, летела как на крыльях.

- Не пуща-ай!.. Не пуща-ай! - кричал дед. - Забегай в во-оду-у!..

Поднимая брызги, девочки свернули в воду. Под босыми ногами податливо раздалась тина, захрустел камыш.

Мелководье тянулось метров на сто. Заросли редели постепенно и вдруг оборвались, открыв широкий простор лимана. На зеленоватой воде в золотых брызгах солнечных бликов - два вытянувшихся друг к другу косяка.

Стало глубже. Вода бурлила у колен, словно путами связывая ноги. Бежать быстро нельзя, плыть - невозможно.

Дина бежала из последних сил. В груди горело, и сердце колотилось так, что заглушало утиные крики. До уток ещё далеко - метров двести, а косяки всё ближе и ближе друг к другу. Нет, не успеть! Всё пропало! И Кряка пропала, и Крякина шайка. Не с чем будет поехать на выставку. А позор-то, позор - на всю Кубань!...

Мимо, обгоняя, пробежала Аня, вслед за ней Лида с Женей.

- Ути! Ути! Ути!..

Кто-то крикнул:

- Ox, сейчас сойдутся! Сходятся!.. Дина закрыла лицо руками, остановилась в отчаянии:

- Всё, всё пропало!..

И в это время рядом: "Бах! Бах!" - один за другим грохнули выстрелы. Дина вскрикнула, обернулась.

В узкой, ещё скользившей по воде плоскодонке, широко расставив ноги, стоял паренёк в голубой майке, в серых, закатанных до колен штанах. В руках у него слабо дымилось ружьё. Лежавший поперёк лодки длинный шест ронял в воду частые прозрачные капли.

- Разошлись! - облегчённо вздохнув, сказал паренёк. - Думал, не .поспею. - И, переломив двустволку, стал вынимать гильзы. - Проспали, что ли?

Паренёк улыбался широко и дружелюбно. Веснушчатое с вздёрнутым носом лицо его светилось участием.

- Комар заел?

- Заел, - сказала Аня.

- Я так и знал. Больно злой он был в эту ночь. Нам тоже досталось. Ну, гоните, девчата, своё стадо, я погоню своё.

Положив ружьё, паренёк взял шест, свистнул, подгоняя уток, и, сильно оттолкнувшись, заскользил по солнечной дорожке.

Девочки смотрели ему вслед, всё ещё не веря неожиданно благополучному исходу.

- Спаси-ибо! - крикнула вдогонку Дина и покраснела смутившись.

- Ла-адно! - глухо донеслось в ответ.

- Хоть бы обернулся, - обиженно сказала Аня. - Невежливый какой!

ПРИШЛА БЕДА - ОТВОРЯЙ ВОРОТА

В ту же ночь - опять беда. Девочки, проснувшись, вскочили с постелей; моргая, уставились в темноту. Мелко-мелко дрожала земля. Что-то перекатывалось, гудело.

Вспышка молнии блеснула ослепительно, очертив на мгновение открытый в палатку ход, вслед за тем гулко треснуло небо, и на землю с шумом обрушился ливень.

- Пришла беда - отворяй ворота! - сказала из темноты Аня. - Вчера комар, сегодня - вон что...

- Беда одна не ходит, - ответила ей Лида.

Гроза! До сих пор девочкам везло. Гроза пронеслась только однажды, днём. Тогда .утята вылезли на берег и стояли, подняв вверх клювы. Это в лучшем случае. В худшем им вдруг приходило в голову плыть куда-то. И девочки, дрожа от холода, вынуждены были лазить по камышам, бить, от страха перед змеями по воде палками, кричать изо всех сил.

Но это днём. А что же делать ночью, когда вот так шумит ливень? Держать в загоне уток нельзя. Начнут метаться, лезть на проволочную сетку, давить друг друга... И выпустить тоже нельзя. Ночь, темно. Расплывутся по лиману, ищи тогда, собирай.

Двадцать тысяч не двадцать штук. Моргай потом перед колхозом. отвечай. Выходить, конечно, надо, а страшно.

Снова глухое ворчание, перекаты и грохот над головой.

Аня встала, нащупала на столе спички. Вспыхнув, загорелся огонёк. Уродливые тени заметались по палатке и сникли. Аня подняла руку к висевшей на центральном столбе керосиновой лампе. Зажгла, вставила стекло. Желтоватый свет озарил перепуганные лица. Девочки, сидя в постелях, бросали встревоженные взгляды на прогнувшийся полотняный потолок палатки, вздрагивали при каждом ударе грома.

Вместе с ними вздрагивал язычок лампы.

Гремел гром, без перерыва лился дождь. Слышно было, как кипела вокруг палатки вода. Девочкам казалось, что они на разбитом корабле плывут по бурному морю.

Захотелось к людям, домой, под прочную железную крышу.

Дина, нагнув голову, торопливо заплетала косу. "Нашла время, когда заплетать!" - раздражённо подумала Аня. Накинула на голову косынку, завязала туго, сказала, ни на кого не глядя:

- Девочки, надо выпустить уток. Кто со мной? Дина откинула заплетённую косу.

опустила ноги на пол:

- Я!

Лида потянулась за сарафаном:

- И я!

Женя спрыгнула с топчана, хотела что-то сказать, но в это время снаружи свистнуло, хлестнуло, как бичом. От жуткого треска язычок лампы вытянулся и погас.

Аня не помнила, как очутилась под дождём. На некоторое время замерла, охваченная страхом. Казалось, не существует больше ничего, кроме ливня, шипящей под ногами воды и беспрестанного грохота. Ветвистые молнии, вспыхивая, рассекали небо, и тогда из черноты возникали на миг столбы с проволочной сеткой, дощатая загородка и в дальнем углу загона сгрудившиеся в кучу утки. Ане почудился сдавленный писк, крик о помощи. Острое чувство жалости моментально растворило страх. "Затопчут!

Затопчут друг друга!" - подумала она и, не разбирая дороги, побежала открывать дощатую перегородку.

Тут же она увидела - рядом, в темноте тоже двигалось что-то белое. Протянула руку, наткнулась на чьё-то плечо. Это была Дина. Аня обрадованно схватила подругу за руку./Теперь они вдвоём, теперь совсем не страшно. Только в груди вместе с всплеском молнии что-то трепещет восторженно, замирает, летит в пропасть, взмывает под облака, словно на качелях.

Небо вспыхнуло ярко. Ага, вот и ворота! Мигом подняли доски, закричали что есть силы:

- Ути! Ути! Ути!..

В налетевшем громе утонули ответные крики. Громадное белое пятно покачнулось, вытянулось, потекло к выходу.

Подбежали остальные девочки, встали рядом, чтобы регулировать. Утки шли густым потоком, скользили по ногам, царапались когтистыми лапами, кричали.

Когда проковыляли отставшие, девочки, уже привыкшие к шуму и грохоту, пошли за ними. Ничего не поделаешь, придётся пасти - лезть в кипящий от дождя лиман, торчать в воде, пока не рассветёт.

Уходя последней, Аня обернулась. В опустевшем загоне от вспышек молний - рябь пузырей по лужам и какие-то неровности, кочки.

От страшной догадки захватило дыхание.

- Ой, ма-ама!..

Это крикнула Женя. И ещё выкрик, это уже Дина:

- Девочки-и!.. Аня! Лида! Утята затоптанные!..

Аня нагнулась, пошарила руками вдоль проволочной сетки. Так и есть утёнок.

Скользкий, весь в грязи. Кажется, дышит! Положила его в подол, присела, разгребла руками жидкую грязь и сразу же наткнулась на другого. Уже не стала ощупывать, положила и его туда же. И ещё, и ещё...

Гроза ушла. Густые облака, клубясь и стреляя молниями, уползали на юг, за холмы.

На востоке, увеличиваясь на глазах, расплывалось оранжевое зарево. Лёгкий ветерок зарябил в лимане воду, принёс с той стороны, из станицы, дымок от кизяков и кочетиный крик.

Утро застало девочек за необычным занятием. Они стояли по колено в воде и, обмывая утят, складывали их в лодку. Жалкие, беспомощные тела лежали рядочками...

- Ну, дохлые, чего же их мыть?.. - сказала Женя.

Но Аня так посмотрела на неё, что Женя, поперхнувшись на слове, подобрала поскорее вымытых утят и побежала с ними в палатку, где хлопотали Дина с Лидой.

Они тотчас же уложили принесённых утят в постель, заботливо прикрыли простыней, а сверху - одеялом, оставив только кончики жёлтых клювов, чтобы дышать.

Палатка походила на лазарет. Широкий топчан и раскладушки - всё было занято "больными". Женя очень удивилась, когда услышала из-под одеяла хриплый, жалобный писк.

- Смотри-ка, оживают!

- А ты как думала? - торжествующе спросила Лида. - Утёнку первое дело отогреться. Давай неси остальных. Мы их сейчас всех выходим.

Женя, уходя, обвела взглядом палатку: "Беспорядок-то какой несусветный! И простыни, и наволочки, и одеяла - всё в грязи. Вот бы деда сейчас сюда!.."

ВРАГИ ВСТРЕЧАЮТСЯ ВНОВЬ

Кряка покрылась пером раньше других утят. Она стала совсем взрослой уткой, жирной и надменной. Впрочем, это не мешало ей успешно ловить лягушек, до которых она была большой охотницей. Ловила она их ловко, с ходу. Поднимая голову, подбрасывала добычу, перехватывала поудобнее и глотала. Менее ловкие её подруги подплывали, завистливо посматривали. Более смелые даже пытались схватить за ножку. Кряка сердилась. Наскоро проглотив, она догоняла смельчака и отпускала такого тумака по затылку, что бедная утка, прячась, залезала в самую середину стада.

Недобрая слава распространилась среди лягушек о Крякиной шайке. Едва они услышат шелест камышей и увидят уток с хохолками, как тут же, тревожно крикнув, прячутся куда попало. Кто ныряет поглубже и закапывается в тину, кто залезает в траву и сидит не дыша и не шевелясь. Но Кряку обмануть трудно. Нырнув, она быстро-быстро тычет носом в каждую подозрительную кочку и уж обязательно выгонит лягушку. Тут ей и конец. Схватит Кряка беднягу, вынырнет и проглотит с аппетитом.

Не стало житья лягушкам. Просто носа высунуть невозможно. Собрали они свои пожитки и перебрались в более глухие и отдалённые места. Не слышно здесь кряканья, не слышно подозрительного шелеста. Только птичка кричит небольшая, величиной с дрозда: "Карась-карась! Линь-линь-линь! Скребу-скребу! Ем-ем-ем!.."

Да камыши вверху - самые макушки - кланяются от ветра, перешёптываются. А внизу тихо, даже вода не плеснёт. Лишь стрекозы целлофановыми крыльями: "Ширрр!

Ширрр!"

Лягушкам любопытно. Там, где они жили, стрекоз подобных не было: громадных, с четырьмя прозрачными крыльями. Если одну такую проглотить, целый день можно сытой быть.

"Крррасота! Крррасота!" - сказала одна молодая лягушка и вылезла на кучу плавающего мусора, спряталась под длинным камышовым листом.

А в это время на неё из-под зелёной плесени вылупились испуганные глаза.

"Дуррра! Дуррра! - проквакала старая местная лягушка. - Берррегись! Берррегись!"

- и только:

бульк! - пропала.

А стрекоза - вот она рядом: "Ширрр! Ширрр!" - опустится до воды, повернёт глазастую голову - рраз! - и схватит комарика. Рраз! - и схватит другого.

"Здорррово! Здорррово!" - У молодой лягушки даже слюнки потекли. Подобрала она под себя длинные, упругие ноги с изящными, тонкими пальчиками, сжалась вся, как пружина, подкараулила самую толстую, самую жирную стрекозу - и хлоп! Привстала мгновенно, разинула рот - цап стрекозу языком. Готово - проглотила. Только крылья не уместились, торчат сбоку, мешают.

Лягушка присела на задние лапки, а передними стала поправлять, чтобы проглотить получше. И тут глаза её встретились с двумя колючими точечками. Смотрят точечки, сверлят, мороз по коже пускают. Стало лягушке не по себе. Хотела прыгнуть, да не тут-то было. Ноги, словно чужие, не слушаются. А колючие точечки всё ближе, ближе, и иногда между ними раздвоенный язычок, мелькнёт. Страшно так...

Задрожала молодая лягушка, закричала жалобно:

"Брра-атцы! Бррра-атцы!.."

Шепчут камыши, светит солнце, и от него вокруг золотые пятна. И камыш золотой, и вода изумрудная, а вверху, по голубому небу, облачка белые плывут и, расправив крылья, летит цапля. Так хорошо жить! Так не хочется умирать!..

А две точечки ближе, ближе. И язык раздвоенный, и над водой приплюснутая голова.

Тонкая шея чертит по воде волнистую линию, тащит за собой длинное, извивающееся тело...

Ужас сковал лягушку, с места не может двинуться. Смотрит в страшные точечки безумными глазами:

"Бррра-атцы! Бррра..."

Юра сказал шёпотом:

- Змея лягушку схватила...

И опять всё тихо. От лодки, если чуть шевельнёшься, бегут по воде мелкие волны, морщат изумрудную гладь, колышут поплавки. Серёжа ворчит еле слышно:

- Да ладно тебе вертеться! Крутится и крутится!..

Петя Телегин виновато моргает. Рыбалка - это дело такое: тут нужна тишина, осторожность. Сазан - рыба хитрая: насадил червя не так - не возьмёт, чуть шумнул - уйдёт, и не жди. Хоть целый день сиди - не клюнет.

Лодка притулилась боком к камышам. Перед ней небольшое - метров пять шириной - пространство воды. Дальше зелёные дебри. Кривые удилища замерли насторожённо. В лодке, нет-нет, забьётся, заплещет рыба. Юра косит глазом, сравнивает, чей же сазан больше. Ну конечно, Серёжкин. Он мастак. К нему рыба так и идёт. Вот и сейчас его пробочный поплавок дрогнул чуть-чуть и поплыл осторожно.

Серёжа весь внимание. Подался вперёд, глаза горят, рука насторожённо держит удилище. А поплавок ползёт, ползёт потихонечку.

- Голавль! - шепчет Юра. - Тяни! Серёжа дёрнул, подсек. Толстая жилка натянулась, как струна, зазвенела, побежала вправо:

"Вжжж-жик!" Влево: "Вжжж-жик!"

- Помори его! Помори!..

Петя с Юрой побледнели, замерли, в глазах искорки зависти: "Везёт же этому Овсиенке! Уже четвёртого тащит, и всё большого, а у них - тарань да окуньки, только у Юры сазан крупный..."

Серёжа откинулся, округлив глаза, держит: не тянет и не отпускает. Ореховое удилище дрожит, согнулось в дугу, вот-вот сломается. По воде волны от лодки и белые бурунчики от лески: "Вжжж-жик! Вжжж-жик!"

...У Кряки улов в этот день был совсем никудышный. Пяток лягушат только-то и всего. Куда они все подевались? Как в воду канули.

Плывёт Кряка изо всех сил. Где-то, вон там, в камышах, ей почудился голос лягушки: "Крррасота! Крррасота!.."

Плывёт Кряка, за Крякой - её свита, за свитой - остальные утки. Вытянулись белой дорожкой на целый километр. Дина хватилась, но поздно: голова стада в камышах, хвост в открытом лимане. Надо скорее ехать наперерез. Если сзади подойти, перервётся лента, и те, кто уплыл вперёд, могут потеряться.

Кряка плывёт по узкой тропинке. Слева и справа, пронизанная солнцем, зелёная стена, и рядом, ловко прыгая с камышинки на камышинку, дроздовидная камышовка выводит скрипучим голосом: "Карась-карась! Линь-линь-линь!.."

А впереди лягушка: "Здорррово! Здорррово!.."

Летают мошки, шуршат стрекозы, прихотливо вьётся водяная тропинка, и где-то совсем близко:

"Бррра-атцы! Бррра-атцы!.."

Тропинка оборвалась, камыш раздвинулся, и Кряка выплыла на чистое, покрытое кувшинками пространство. Ага, вот где лягушки. Хлоп! Кряка ловко уцепила лягушонка, подбросила его кверху, проглотила. А вон второй. Нырнула за ним, догнала, схватила за ножку, вытащила наружу, но проглотить не успела, кто-то щёлкнул клювом возле самого уха - и нет лягушонка!

Хотела было Кряка наказать нахала, да вдруг увидела - в воде, под обломанной камышинкой, бул-тыхается лягушка. Дрыгает задними ногами, поблёскивает животом.

Кряка только - раз! - схватила и принялась торопливо заглатывать.

...Вытащил Серёжа голавля, плюхнул в лодку.

- Ого, какой здоровый! - потрогал пальцем упругое тело, засмеялся. Пятый!

Юра с Петей отвернулись от зависти. Хотя чего тут завидовать? Рыба-то в общий котёл пойдёт! Даже девочкам отвезут, как в тот раз. Но всё равно завидно.

Вытащили скорее свои удочки, обновили наживку, закинули.

Серёжа дрожащими пальцами нанизал червяка и только хотел забросить, как совсем рядом, за спиной:

"Хлюп-хлюп-хлюп! Хлюп-хлюп-хлюп!" Утки! Откуда они взялись? Экая досада! Вслед за тем шуршание камыша и громкий окрик Дины:

- Ли-ида! Они здесь, давай сюда-а-а! Серёжа плюнул с досады, бросил удилище в лодку:

- Тьфу ты пропасть! Всю рыбалку испортили. Вон какой шум подняли!

И действительно, шум поднялся большой. Сначала послышался резкий, полный тревоги крик всего стада, затем что-то забилось, захлестало по воде, испуганно вскрикнула Дина.

Юра вскочил, схватился за шест:

- Мотай скорее удочки, там, кажется, что-то случилось!..

Лодка, раздвинув камыши, очутилась среди взбудораженного утиного стада. Дина, стоя в лодке, показывала куда-то пальцем и что-то кричала. Юра подтолкнулся шестом, стадо расступилось, и ребята увидели: какая-то утка, поднимая крыльями фонтаны брызг, бьётся, крутится на месте. Дина тоже подъехала ближе и в страхе попятилась: на белой утиной шее, мотая хвостом, обвивалась змея. Головы её не было видно. Длинное серое тело скручивалось спиралью, извивалось. В летящих в разные стороны брызгах невозможно было ничего разобрать: кто кого схватил - утка змею или змея утку.

- Гадюка! - сказал Петя. - Утка подавилась гадюкой. Вот обжора!

- Ыадо спасать, - добавил Юра и подтолкнулся к утке. - Хватай! крикнул он сидящему на носу Овсиенке.

Серёжа отпрянул:

- Что ты! А ну укусит!..

Юра сердито вспенил воду шестом:

- Хватай, говорю!

Овсиенко попятился, заморгал глазами:

- Боюсь!..

Юра бросил шест, оттолкнул очумевшего от страха Серёжу, наклонился, стал ловить утку. Лодка скрепилась, черпнула бортом. Овсиенко, потеряв равновесие, замахал руками, но не удержался - бултых! - полетел в воду. Встал на дно - вода по грудь, стоит, отфыркивается, протирает глаза. И в это время голос Юры:

- Держи!

Серёжа, жмурясь от бежавших по ресницам струек воды, протянул руки, взял тяжёлую, вздрагивающую утку.

- Крепче держи! - скомандовал Юра.

Левой рукой нащупал утиный разинутый клюв, правой зажал пальцами змеиную шею, потянул. Утка трепыхнулась, захлопала крыльями, вздохнула облегчённо и крякнула.

Серёжа, проморгавшись, пригляделся к утке, увидел хохолок, узнал своего старого врага, разинул рот от изумления:

- Опять Кряка! Вредная утка! - бросил её в воду, проводил сердитым взглядом. - Второй раз из-за тебя окунаюсь!

Петя покатывался в лодке от смеха.

ЗАБЛУДИЛИСЬ

Второму звену девочек тоже достался денёк на память. После гpoзы уток словно подменили. Носятся во все концы лимана. То туда помчатся, то сюда. Плывут быстро, будто там, возле других утиных базов, вкуснее трава и жирнее личинки. На крики не обращают внимания, от лодки удирают. Приходилось забегать вперёд, лезть в лиман.

Вооружившись палками, девочки гонялись за утками, били по воде, кричали до хрипоты, даже плакали от злости. Кряка, словно играя, огибала бредущих по пояс в воде своих незадачливых воспитателей и, устремляясь к чужому базу, уводила стадо чуть ли не к середине лимана.

Девочки ругали Кряку, грозили ей палками и всякими другими карами, а Вера даже пообещала сварить из неё суп.

Елизавета Петровна смеялась.

- Что же вы хотите? - говорила она. - Чтобы такая жирная утка, как Кряка, да сидела на месте! А ведь она оттого и жирная, что умеет места выбирать для выпаса. Вы посмотрите, какие хорошие утки у нас. И всё из-за Кряки, из-за её жадности.

Во второй половине дня резко испортилась погода. Налетели, заморосили мелким дождём низкие облака, и вдруг, откуда ни возьмись, пал туман. Всё вокруг приняло неясные, неопределённые очертания. Глинистый обрыв стал похож на стены древнего замка, редкий прибрежный камыш - на непролазные джунгли, лиман превратился в море - безбрежное, таинственное и немного страшное.

Елизавета Петровна распорядилась загнать уток домой. Не ровен час - и потеряются. Девочки загнали, дали им поесть и, уже закрывая вход, вдруг обнаружили, что нет Кряки и всей её шайки.

Вера забеспокоилась, побежала к лодке, хотела было поехать искать, но Елизавета Петровна не пустила. Видимость плохая, можно заплутаться, а Кряка не пропадёт.

И хорошо, что не пустила. Через некоторое время лиман накрыло таким густым туманом, что и в двух шагах ничего не было видно. Сделалось темно и неуютно.

Девочки забрались в палатку. Кто взял книгу, кто рукоделие. Но ни чтение, ни вышивка на ум не шли.

Вера, выглянув наружу, сказала:

- А ведь с Крякой ушло, наверное, сотни три, а то и больше. Может, пойти по берегу, походить?

- По берегу можно, - согласилась Елизавета Петровна. - Пойдёмте поищем.

И они ушли. Три в одну сторону, две в другую.

* * *

У Серёжи в запасе целых два свободных дня. Вчера он приглашал Юру и Петю съездить на Кушеватый лиман за сазанами, но друзья отказались. Юра собирался с отцом в Краснодар, а, к Пете приехал брат. Одному идти было скучно, и Серёжа взял с собой для компании соседского мальчугана Саньку.

Серёжа порядочно устал, пока, миновав Сладкий и Горький лиманы, дотолкался до Кушеватого, зато он знал наверняка - улов будет отменный. Здесь клевали сазаны и голавли.

Воткнув шест в дно и привязав к нему лодку, ребята размотали удочки. Против ожидания, рыба не клевала, будто её здесь и не было вовсе. Поплавки лежали не шелохнувшись, и на них, сгоняя друг друга, садились отдыхать стрекозы с фиолетовыми крыльями.

Санька заскучал, стал проситься домой. Маманя собиралась сегодня жарить пирожки с мясом, а Санька их очень любит.

- Домо-ой хочу-у-у! - канючил он, уныло глядя на неподвижные поплавки.

Серёжа беспокойно ёрзал на корме.

- Замолчи! - шипел он на мальчугана. - Вот тоже - взял на свою шею! "Домой хочу"! До дома, брат, далеко теперь. Часа два толкаться надо. Сиди, и всё тут!

Снова сидели и ждали, глядя, как над заросшим камышом Змеиным островом, расправив крылья, кружат цапли.

Клёв начался неожиданно, в середине дня. Серёжа одного за другим вытащил двух сазанов. Санька, повизгивая от восторга, перевалил (с помощью Серёжи) через борт здоровенного голавля. Домой ему больше це хотелось.

Увлёкшись, ребята и не заметили, как быстро испортилась погода, заморосил мелкий дождь. И, только когда опустился туман и всё вокруг стало неприглядно-унылым, Серёжа спохватился: уже поздно, надо плыть домой.

Смотали удочки; подсчитали трофеи. У Серёжи восемнадцать сазанов и три голавля, у Саньки девять голавлей, три сазана, штук восемь краснопёрок и столько же окуней. Это была знатная рыбалка. Будет чем похвастаться в станице.

Очень довольный собой, Серёжа выдернул шест, к которому была привязана лодка, встал на корму, поплевал на ладони.

- Ну, Санька, теперь нам придётся попотеть. Не нам, а мне... поправился Серёжа и осекся. - В какую же сторону плыть-то? Туман кругом, ничего не видать.

- Ну, знамо, вот в эту, - сказал Санька и махнул неопределённо рукой.

- "В эту, в эту"! - передразнил Серёжа. - Много ты знаешь! Мы откуда приехали?

Вон оттуда, значит, туда и ехать надо.

Санька был на язык бойкий и в карман за словом не лазил. Шмыгнув носом, он вытер его рукавом и, ткнув пальцем совсем в противоположную сторону, сказал:

- Приехали мы вон оттуда. Я в лимане не меньше твоего бываю. Там, куда ты показываешь, - Змеиный остров, а в той вон стороне - Кислый лиман.

От него рукой подать до Лебяжьего, как раз к вашему базу. Вот давай толкайся туда.

Серёже Санькин тон не понравился. Подумаешь - начальник какой нашёлся.

Развалился в лодке, командует.

- Ну-ка, сядь как следует! - строго прикрикнул он. - Да порядок в лодке наведи.

Ишь бумаги набросал. Убери сейчас же!

Санька бросился выполнять приказание. Собрал исписанные тетрадные листки, в которые был завёрнут завтрак, выкинул за борт. Листки, мелькнув, словно голуби, порхая, опустились на чёрную поверхность воды, ещё больше оттеняя и густоту тумана, и промозглый холодок. Серёжа зябко повёл плечами, упёрся шестом в дно, оттолкнулся. Листки побежали назад и пропали. Влажный ветерок, придавая ощущение скорости, заскользил по щекам, забрался под рубашку. Серёжа толкнулся ещё и ещё.

Лодка, шлёпая днищем, понеслась в клочкастую мглу, в ушах засвистел весёлый ветерок.

"Всё будет хорошо, - работая шестом, думал Серёжа. - Уж куда-нибудь да приплывём. Или в станицу, или на баз. Важно найти протоку".

Санька, ёжась от холода, уныло смотрел себе под ноги. Хотелось домой. Маманя, наверное, пожарила пирожки, сложила их розовой горкой в широкое блюдо, ждёт сына. Вот бы сейчас несколько штучек, горяченьких!..

Санька глотнул слюну и как-то сразу почувствовал, что очень хочется есть.

"Дурья голова! - ругал он себя. - Умял сразу ни за что ни про что весь хлеб и сало. И ведь не хотелось есть, а съел! Так просто, от нечего делать, да ещё в воду бросал, мелких рыбёшек кормил. А сейчас вот хочется, да нечего".

И оттого, что нечего, у него так засосало под ложечкой, что он не вытерпел и спросил:

- Серёжк, а Серёжк! У тебя там хлебушка не осталось? Что-то есть хочется.

- Осталось, - налегая на шест, сказал Серёжа. - Вон возьми в мешочке.

Санька достал кусок, отломил половину, принялся жевать. От холода сводило челюсти, по спине и босым ногам бегали мурашки.

- Чайку бы сейчас горячего, - дрожа посиневшими губами, сказал Санька.

- Вон чего захотел! - вытирая рукой пот со лба, сказал Серёжа. - Может, кофию тебе подать на тарелочке?

- Ик!.. - сказал Санька. - Не надо кофию - чаю бы. Ик!..

На бедного Саньку напала икота.

Серёжа толкался долго. И то, что до сих пор лодка не ткнулась в камыши, вселяло в него уверенность, что направление он всё-таки выбрал правильно прямо в Горький лиман. Протока там широкая, в таком тумане можно и не заметить камышовых зарослей. Сейчас они, наверное, уже проходят Горький лиман. Хорошо бы сразу найти протоку в Сладкий.

Санька совсем замёрз. Сидит дрожит, клацает зубами.

- Ик!.. Ик!.. Что-то долго камышей не видать. Едем, едем. Ик!..

Серёжа положил шест в лодку, снял с себя рубашку, бросил товарищу:

- На-ка вот, прикрой себе спину.

Санька взял рубашку, расправил, хотел накинуть на плечи, да так и замер, уставившись в воду голубыми, как лепестки незабудки, глазами.

- Ты чего? - удивлённо спросил Серёжа. Наклонился, глянул за борт туда, куда смотрел Санька, и тоже замер. Мимо, цепляясь за лодку, медленно проплывал размокший листик из ученической тетрадки.

- Мой, - тихо сказал Санька. - По арифметике. А вон ещё плывёт...

Серёжа поник головой. Вот тебе и Горький лиман, вот тебе и протока! Сразу почувствовалась усталость во всём теле, в руках и особенно в пальцах.

Туман клубился, словно пар над кастрюлей, густой, лохматый. Заметно темнело.

Надо бы плыть скорее. Но как плыть, как выдержать направление? И, если сейчас вот они не наткнутся на камыши, ночевать им в лимане.

СЕРЕЖА ПОПАДАЕТ В ГЕРОИ А ночевать им, конечно, никак нельзя. Санька замёрз совсем, даже икать начал, а Серёжка без рубашки - Саньке отдал. Правда, ему ничуть не холодно, даже жарко, но это оттого, что он толкается. А много ли можно толкаться? Пальцы у него уже и сейчас сводит судорогой, а что же будет дальше? Плохи, очень плохи дела.

Серёжа перестал толкаться, зажал шест под мышку и принялся разминать онемевшие пальцы. Стояла такая тишина, что было слышно, как с проплывающих мимо остроконечных листьев камыша звонко падают в воду дождевые капельки.

Серёжа устало опустился на корму. Под ногами, разбрызгивая воду, заворочался сазан. Плеснул хвостом, уткнулся носом в. переборку и стал тяжело двигать жабрами.

"Живучий какой!" - подумал Серёжа и, закрыв глаза, попытался представить себе расположение лиманов.

- Чего же мы стоим? - плаксивым тоном спросил Санька. - Ехать надо, протоку искать. Серёжа поднял голову.

- А? Что? - спросил он, очнувшись от задумчивости. - Какую протоку?

- А как же? Протоку в Кислый лиман. Она рядом тут, близко. Мы с батькой по ней в Лебяжий ходили.

- "Протока, протока"! - проворчал Серёжа. - Заладил. Что ж такое, что рядом? А попробуй найди её в этом туманище. - И, внезапно вскочив с места, закричал сердито: - Да вытри себе нос! Сидит хлюпает. Противно слушать!

Санька обиженно сложил губы:

- Чего ты разорался-то? Это у тебя хлюпает. У меня вон, смотри, чисто.

И Санька демонстративно высморкался.

Да, действительно чисто. Серёжа пощупал свой нос, и у него чисто. Тогда что же это такое хлюпает?

Прислушались оба. Санька молча указал пальцем по носу лодки. Серёжа, соглашаясь, кивнул головой. Хлюпающие звуки, очень знакомые и очень .слабые, доносились именно с той стороны. Что бы это могло быть?

И вдруг приглушённое: "Кря-кря!.. Кря!.." И снова хлюпанье.

- Утки!..

Серёжа так заорал, что чуть не свалился в воду. Схватив шест, он сильно оттолкнулся несколько раз, держа направление в сторону уже ясно слышимых звуков.

Это паслись утки - живые, родные, близкие. На душе сразу стало легко и весело.

Утки, если за ними плыть, приведут на баз. Значит, всё в порядке. Пусть они сегодня не приедут в станицу, зато им не придётся ночевать в камышах.

Слева, возле камышовой стены, разделённой протокой, раздался предостерегающий крик селезня, и в ту же секунду всё зашумело вокруг, закричало, пришло в движение. Белые комки, ещё неясные в тумане, уступая лодке дорогу, быстро заскользили по чёрной воде.

Серёжа затормозил шестом, и лодка сразу же остановилась среди плотной утиной стаи. Утки, пригибая головы к воде, крякали недовольно, отругивались:

"Кря-кря-кря!.." Селезни шипели сердито: "Кря-а-а-а! Кря-а-а-а!.."

Трудно сказать, сколько здесь было уток: задние ряды их растворялись в тумане, но было их много. Серёжа пытливо всматривался в стаю. Интересно, что это за утки? Как они сюда попали? Кислый лиман соединяется с Лебяжьим узкой заболоченной протокой, по обеим сторонам которой расположены утиные базы школьных бригад Павла Андреевича и Елизаветы Петровны. Чтобы утки не затерялись в густых камышах, их туда не пускают. Значит, эти утки чужие? С верхних лиманов?

Серёжа почесал в затылке. Если с верхних, то ему придётся толкаться всю ночь напролёт. А у него уж и так пальцы не разгибаются, и под лопатками колет.

И тут же у Серёжи возникла мысль: "Вот бы всю эту стаю да к нашим уткам!"

Пока он раздумывал, утки развернулись и поплыли куда-то вправо. Серёжа спохватился, крикнул:

- Геть! Геть! - толкнулся наперерез, стал загонять уток в протоку.

"Ага! - обрадовался он. - Значит, эти утки с верхних лиманов. Вот здорово-то! Я их пригоню и буду помалкивать. Только вот как бы Санька не проговорился".

Туман сгустился ещё больше, стал сырым и тяжёлым. Санькина голова и рубашка, прикрывающая плечи, покрылись мелкими дождевыми капельками. Мокрый шест скользил в негнущихся пальцах.

Утки плыли быстро, и Серёжа еле успевал за ними. Иногда, за крутыми поворотами, он терял их из виду, и тогда сердце его сжималось от страха.

Скоро камышовые заросли поредели, раздвинулись, растворились в тумане, и Серёжа понял, что они вошли в Кислый лиман. Утки переговаривались между собой. Серёжа, почти не видя их, толкался наугад.

Санька сидел молча, изредка поёживаясь и растирая руками голые коленки.

Хороший этот Санька! Другой бы раскричался, расплакался, всю душу вынул бы, а этот молчит. И, конечно, если его попросить, чтобы он никому не говорил про уток, то он и не скажет.

- Сань, а Сань! - начал Серёжа. - Давай, мы пригоним уток и никому не скажем, а?

- А почему? - поинтересовался Санька.

- Да не люблю я, чтобы обо мне говорили. А то начнут приставать, расспрашивать да хвалить. Ещё в газетах пропишут. А слава, знаешь, она портит человека.

- Ладно, не скажем, - согласился Санька. - Я, как приеду, наемся досыта и спать завалюсь, под тёплое одеяло.

Серёжа так и не понял, как они попали в Лебяжий лиман. Очнулся он только, когда увидел: стоят, уткнувшись в берег, две лодки, и сквозь туман просвечивают контуры палатки.

- Девчачий баз?..

Серёжу, как иглой, кольнуло подозрение: "Значит!.."

Да, конечно! Вот она - Кряка. Жирная, здоровая, как гусыня, вылезла на берег, стоит, чистит перья.

- Чтоб тебе подавиться лягушкой! - чуть не плача с досады, проворчал Серёжа. - Чтоб ты...

Кряка вытянула шею, посмотрела насторожённо:

"Кря-кря-кря!.."

Из палатки голос:

- Девочки, утки пришли!

Серёжа торопливо оттолкнулся от берега. Сейчас выбегут девчонки, увидят - подумают: воровать пришёл, и не оправдаешься.

Санька посмотрел на товарища васильковыми восторженными глазами, хотел сказать что-то, но в это время: "Блямм! Блямм! Блямм!.." - справа, спереди прозвучали редкие удары в рельс, хлопнул выстрел, вслед за ним другой.

Серёжа замер, прислушиваясь: что бы это могло быть? И эти размеренные тревожные удары, и выстрелы? А сейчас вот даже слышны голоса людей, шум работающего автомобильного мотора.

- Что-то там случилось, - сказал Санька. - Давай толкайся скорее.

Чёлн с разбегу почти весь вылетел на берег. Серёжа бросил в лодку шест, выпрыгнул и побежал к палатке. Здесь было как на ярмарке. Стояли две машины с зажжёнными фарами, суматошно бегали люди, и председатель колхоза отдавал им какие-то распоряжения. Оглушительно звонко раздавались удары: "Блямм!.. Блямм!..

Блямм!.." Чья-то фигура, длинная, как жердь, целилась вверх из двустволки. Языки пламени один за другим лизнули туман. "Бумм!.. Бумм!.."

Серёжа пожал плечами: "Ополоумели, что ли, все?" - схватил за полу пиджака пробегавшего мимо парня:

- Эй, что здесь за шум такой?

Парень выдернул пиджак, махнул рукой:

- Не до тебя тут!.. - и убежал. Навстречу Юра. Увидел, остановился, хлопнул себя руками по бёдрам:

- Серёжка?!

- Ну да, а что?

Юра подпрыгнул, завопил что было мочи:

- Он ту-ут! Он ту-ут! - и скрылся в тумане. Сразу же прекратились удары в рельс.

И в наступившей тишине прозвучал весёлый бас председателя:

- Где он тут, рыбак распронесчастный?! Я ему сейчас уши оборву!

И тут же звонкий голос Саньки:

- Больно вы прыткие - уши обрывать! Вы лучше ему спасибо скажите. Он девчатам уток пригнал.

"Это не я! Это не я!" - хотел сказать Серёжа, но не сказал, не успел. Его тотчас же окружили, стали хлопать по голым плечам, тормошить.

- Молодец! Молодец, Серёжа! В таком тумане дорогу нашёл!..

Среди гомона взволнованный женский голос:

- Где он тут? Где он тут? Дайте пройти! Растолкав людей, к Серёже подбежала высокая молодая женщина с толстыми косами через плечо - Санькина мама. Обняла, прижала, сказала дрогнувшим голосом:

- Милый ты мой Сергунька! Спасибо тебе за нашего сыночка. И смотрите-ка, рубашку свою отдал! На-ка, надень скорее, озяб небось.

Подошёл Санькин отец, протянул широкую, заскорузлую ладонь:

- Ну, Серёжка, ты герой. Не растерялся, не ударился в панику.

Сзади кто-то задышал порывисто, и перед Серёжей, как из-под земли, выросла тонкая фигура Веры Бирюк.

- Уфф! Всю дорогу бежали, - сказала она. - Аж в груди закололо.

Отдышавшись немного, Вера облизнула губы, выпалила скороговоркой:

- От нашего звена тебе большое спасибо! За уток. Пятьсот шестьдесят штук пригнал...

У Серёжи на миг закружилось в голове от удовольствия. Он даже глаза зажмурил. До чего же хорошо, приятно! Вот только если бы всё это было правда!..

И вдруг слащавый, дребезжащий тенор Серёжиного отца:

- Он у нас такой, Александр Спиридонович, - умеет социалистическую собственность охранять. Шутка сказать - полтыщи уток спас! Какой бы убыток был для колхоза!

Тут бы и премию можно смело дать. Хе-хе!..

Серёжа опустил голову, покраснел как варёный рак. Ему было мучительно стыдно за отца. Только и знает, что деньги, деньги! Всё ему мало, мало! На книжке уже пятьсот накопил, а на что они? Мать в рваном платье ходит, сам одевается кое-как. И его приучает за деньгами гоняться, за премиями. Только из-за этого и в бригаду утятников пустил...

Дима Огородник разжёг костёр, бросил в него вязанку камыша. Взвилось пламя, полетели искры. Всё кругом окрасилось в бордовый цвет: и туман, и палатка, и.

радостные лица людей. И от этой чужой радости Серёже совсем стало не по себе.

"Если бы они знали!.." - с отчаянием подумал он Чья-то тяжёлая рука легла Серёже на плечо. Серёжа поднял голову, посмотрел искоса, и сердце его упало. Это был председатель колхоза.

"Сейчас начнёт хвалить, - с каким-то страхом подумал Серёжа. - Чего доброго, ещё и премию назначит. А разве можно обманывать такого человека, любимца всех ребят?"

- Ну, герой, чего голову опустил? - спросил председатель. - Смелей, брат, смелей!

Его рокочущий добрый голос проникал в самую душу, будил какую-то неясную тревогу, волнение. Хотелось открыться такому человеку, сказать ему всё-всё...

И, если бы у него спросили сейчас, он, не задумываясь, рассказал бы, как хотел приобщить к своему стаду чужих уток, и что вовсе не он пригнал этих уток, а они его привели, и что, конечно, никакого подвига здесь нет, и хвалить его совсем не за что.

Но у него не спросили, потому что было уже поздно и люди собрались ехать по домам.

Председатель ласково потрепал Серёжу по голове, прижал его чуть-чуть к себе и потом, подтолкнув легонько в спину, сказал:

- Садись в "Победу", со мной поедешь. Мать там о тебе беспокоится.

Серёжа обрадовался: вот по дороге он всё ему и расскажет. Но в машине уже сидели двое каких-то незнакомых людей в чёрных глянцевитых плащах и с фотоаппаратами на груди.

"Корреспонденты, - догадался Серёжа. - Ну разве при них скажешь?" Он молча уселся на мягкое, податливое сиденье и как-то незаметно для себя уснул.

ЧЕМ ВСЁ ЭТО КОНЧИЛОСЬ

А на следующий день в колхозе развернулись такие события, что Серёжа был сразу забыт.

Сначала приехали кинооператоры в двух сверкающих лаком "ЗИМах", потом прикатили три автобуса, из которых вышли загорелые люди в пёстрых восточных халатах, тюбетейках и белых войлочных треугольных шляпах. Это были представители братских республик Средней Азии, колхозники из Таджикистана и Казахстана.

Александр Спиридонович целыми днями пропадал с ними на колхозных полях, фермах и утиных базах. Приехали они и на Лебяжий лиман, в бригаду девочек.

Дина как раз угощала своих любимцев остатками от обеда. Она сидела на ящике и крошила в подол кусочки хлеба. Возле ног её, вытянув шеи, толпились большие белые утки с хохолками. Кряка, злясь от нетерпения, дёргала Дину за платье.

Дина сразу оказалась в центре внимания гостей. Она и глазом моргнуть не успела, как затрещали кинокамеры и ловкие операторы в чёрных беретах, сказав ей "спасибо", принялись целиться объективами и на отдыхающих на берегу уток, и на лиман с камышами, и на золотую дорожку от заходящего солнца.

Кряка тем временем взобралась Дине на руки, потянулась к ней и клюнула широким жёлтым носом Динины зубы. Стоявший рядом оператор ахнул от восхищения. Он успел заснять "знаменитые" кадры.

К Дине, вежливо улыбаясь, подошёл человек в ярком полосатом шёлковом халате, в вышитой золотом тюбетейке.

Сверкнув зубами, гость спросил, показывая пальцем на Кряку:

- Это что, гусь?

Дина чуть не прыснула со смеха, но сдержалась, ответила так же вежливо:

- Нет, это утка.

- О-о!.. - сказал гость, удивлённо закатывая -глаза. - Я никогда не видал такой большой утка! Можно его взять на рука?

Дина вытряхнула крошки уткам, вскочила, протянула Кряку незнакомцу:

- Пожалуйста, возьмите!

Кряка, к радости операторов, стала передаваться из рук в руки. Рослый, в треугольной шляпе казах взвесил её на руках, изумлённо пощёлкал языком, хотел что-то сказать, но в это время Кряка - щёлк! - хлопнула его по губам.

От громкого взрыва смеха всполошилось всё двадцатитысячное утиное стадо.

Зашипели селезни, закрякали утки.

Гости, собравшись группами и часто показывая пальцами на уток, оживлённо переговаривались на своём языке.

- Хорошо! Очень хорошо, спасибо! - сказали они на прощание Елизавете Петровне. - Мы у себя будем тоже разводить таких же уток.

А через день приехал на баз к девочкам председатель колхоза, собрал обе бригады и сообщил новость.

- Ребята! - сказал он. - Приехавшие к нам гости из Таджикистана и Казахстана просят продать им на племя наших уток.

- Ох-хо! - воскликнул Юра. - Так далеко?

- Да, далеко. Я, например, буду гордиться, что слава о наших утках залетит на край нашей Родины... - Председатель наклонился к Дине. - И мы, конечно, должны поддержать эту славу. Правда ведь?

- Правда! - согласилась Дина. - А как же? Александр Спиридонович окинул весёлым взглядом ребят:

- Поэтому, мы должны что?..

- ...мы должны дать им самых лучших уток! - вставила Дина, вспомнив вежливого таджика в золотой тюбетейке.

- Молодец! Молодец! - растроганно воскликнул председатель, притянул Дину к себе, поцеловал в лоб. - Ну, - продолжал он, - а так как самые лучшие утки ваши, то мы их и продадим!

- Уррра-а-а! - закричали ребята. - Наши утки поедут в Таджикистан и Казахстан!

Уррра-а-а!..

Все хлопали в ладоши и радостно смеялись, только Дина не хлопала и не смеялась.

Она стояла, опустив голову, и пальцем смахивала со щёк слезы.

* * *

Уток решено было отправлять самолётами. Александр Спиридонович, проявив умение и настойчивость, договорился с начальством аэропорта, чтобы самолёты прилетели прямо в колхоз.

- Аэродром мы вам подберём хороший! - кричал он по телефону. - Можете не сомневаться!

В тот же день прилетел вертолёт. Покрутился над площадью и сел возле инкубатора.

Сразу же набежали мальчишки, окружили машину, стали щупать пальцами. Открылась дверка, и из просторной кабины вышел человек в синем кителе и в фуражке с золотыми украшениями.

- Ну, ребятки, здравствуйте! - весело поздоровался человек. - Где ваш председатель?

Из ребячьей толпы выступила девочка в платьице белыми горошками. Она так уважительно посмотрела на лётчика, что он, рассмеявшись, нагнулся, поднял её на руки.

- Полетать хочешь? - спросил он, глядя в восторженные, широко раскрытые синие глаза.

- Хочу! - смело ответила девочка.

- Ну вот и хорошо! Значит, полетаешь.

Подошёл председатель, поздоровался. Лётчик, всё ещё держа на руках девочку, объяснил, что прилетел посмотреть площадку для посадки самолётов.

- Очень приятно! - обрадовался председатель. - Я готов.

Прибежали запыхавшиеся Юра, Серёжа, Петя, Дина с сестрами Захаровыми и Коля Гайдук.

- Александр Спиридонович, вы к лиману? - привстали на цыпочки, жадно заглянули в кабину.

Лётчик улыбнулся, посмотрел на председателя, председатель на лётчика.

- Это наши знатные утятники, - сказал председатель. - Можно?..

- Ну конечно! - согласился лётчик. - Пожалуйста!

Улетели ребята.

А вот Саньке не повезло. Перед самым носом оторвалась машина. От великого огорчения Санька, к общей потехе, упал на землю и заревел. Ведь сказал ему Серёжа: "Аида вертолёт смотреть!" А он от пирожков горячих оторваться не мог...

* * *

Провожать гостей пришла вся станица. Ящики с утками уже были сложены в поле. Тут же играл марши школьный духовой оркестр. Дима Огородник с облупленным от солнца носом, отбивая такт ногой, весело махал палочкой.

Сверкали трубы, гомонили утки, смеялись люди. Гость в шёлковом халате и золотой тюбетейке учил Дину таджикскому языку:

- Зиндабод рафик Дина! - говорил он, махая указательным пальцем. Ну-ка, повтори!

- А что это будет? - спрашивала Дина.

- Нет, не скажу, сначала повтори!

- Хорошо, - согласилась Дина. - Зиндабод рафик Сабит Муханов!

Таджики дружно рассмеялись, а Сабит покраснел от удовольствия. Фраза означала:

"Да здравствует товарищ Сабит Муханов!"

Кто-то крикнул:

- Самолёты! Самолёты летят!

Сразу смолкли разговоры. Доиграв мелодию, затих оркестр. В наступившей тишине явственно слышался рокот моторов.

Четыре самолёта, сделав круг, один за другим мягко приземлились на скошенном лугу. Подрулили к ящикам, выстроились в ряд, заглушили моторы.

Началась погрузка.

Дина с подругами погрузили своих уток последними. Ящик, где сидела Кряка, Дина поставила около окошка, чтобы Кряка в последний раз могла взглянуть на свой родной лиман, на свою станицу.

Когда все вышли, Серёжа пробрался в самолёт, оглянулся и, развернув свёрток, вынул из него бумажный кулёк, поднёс к ящику. Кряка, вытянув шею, с удовольствием принялась склёвывать нарезанное кусочками варёное мясо. Потом Серёжа достал пустую консервную банку, налил в неё из бутылки воды.

- На, пей, дурочка! - ласково сказал он. Вздохнула добавил: - А всё-таки мне тебя жалко!

Кряка попила и в благодарность тронула мокрым клювом Серёжину ладонь.

Заскрипели половицы. Вошёл лётчик:

- Мальчик, выходи, сейчас моторы запускать будем.

Возле самолёта толпились девочки. Сабит, прощаясь, вежливо жал всем руки. С председателем он обнялся, а Дине подарил на память свою вышитую золотом тюбетейку.

Зашумели, заработали моторы. Приминая траву, самолёты порулили к старту. Дина смотрела во все глаза. Ну конечно. Вон она, Кряка! Вытянув шею, смотрит в окно.

Дина помахала ей рукой и отвернулась, чтобы скрыть слезы.

[1] Братец Кролик - персонаж из книги американского писателя Джоэль Чендлер Харриса "Сказки дядюшки Римуса".)