Гости уехали, и Наташа сейчас же забыла о них и, торопливо одевшись, побежала опять на озеро. Солнце уже бросало последние косые лучи, и Наташа хотела воспользоваться оставшимся до обеда часом, чтобы вглядеться в солнечный закат, в движение теней от дома и деревьев парка.

Она подошла к ледяной горе. Санки стояли тут. Удобно уселась и, улыбаясь сама себе от удовольствия, ловко правя, скатилась на озеро к своей «мастерской» — стул, доски, солома под ноги, все, что принёс давеча сюда Сергей, оставалось на месте.

Солнце уходило за дальние деревья, там далеко, за плодовым садом, влево от дома. Местами розоватые полосы, розоватые пятна падали на голые ветви яблонь и на стволы тех немногих сосен, что стояли почти вплотную у дома. Вершины этих сосен горели ярким-ярким румянцем, точно радуясь поцелуям солнца, которое из-под набежавшего тёмного облака, широко развернувшегося над всем западом, все ещё ласкало их последним светом, последней лаской. А тёмное облако над солнцем было точно отражением чёрных дум тех чёрных вершин далёкого елового леса, вершин, которые его уже не видели и, как острые копья, врезывались на горизонте в багряное небо!

Ещё минута, и солнце ушло, и побледнели-затуманились и сосны парка. Точно из кованого золота опустилась над горизонтом узкой полосой занавесь, скрывшая тайну опочивальни ушедшего солнца, да уже и эта золотая полоса задвигается опускающимся ниже и ниже тёмным облаком. А на озере, под горой, и совсем стемнело.

Наташа пошла домой. И думала: «Да, да… непременно во всех освещениях!» Она обдумывала мелькнувшую у неё теперь мысль — написать уже не одну картину, при луне, а всю серию: рассвет, день, закат, ночь. Чтобы повторение одних и тех же контуров дома и пейзажа не вышло однообразным, взять его с разных точек. Но непременно все оттуда же, снизу с озера — дом, как замок, на горе. «Дом на горе…» Под этим названием можно будет и выставить в Салоне.

Мысли Наташи опять понеслись к Парижу. Она видит своего друга, своего учителя, своего «профессора», за работой… Он, вероятно, пишет уже теперь свою картину — «Альпийские снега»… Наташе видятся ясно-ясно все те этюды, которые им были сделаны, и ей страстно хочется теперь видеть, как он пишет с них по- настоящему. Он мечтал разработать их как-то особенно ярко.

…А она ещё и не поделилась с ним своим новым замыслом. Какое свинство: она целую неделю не писала ему ни строчки! Надо сегодня же написать…

«Дом на горе»… Это пожалуй, даже символично. Закутанный в белую заячью шубу, в белой шапке, полный тепла, полный жизни внутри, жизни, льющейся ярким светом из окон… Или нет… Седой старик… Снег на крыше, как шапка седых волос… Тёмные стены — морщины… И седая борода — снег на террасе, снег под домом. Много видал на своём веку старик. Стоит крепко, молчаливо, неподвижно, и только в глазах-окнах светится яркий молодой огонёк…

Солдат, заслышав её шаги, залаял. Наташа подошла к нему и, смеясь, стала гладить его и приговаривать:

— Что ты, что ты, служивенький! Не узнал меня. Не узнал? Ну вот — это я. Ну будет лизаться, будет. Ну, иди в свою конуру, иди, Солдатушка, иди, служивенький. Поди, поспи ещё. Ещё рано караулить, рано на часы — только смеркается.

Солдат издал ласковый звук, протяжный как «аауу», и, потянувшись, пополз в конуру.

За обедом бабушка спросила Наташу:

— Ну сто зе — все лисуесь?

— Рисую, бабушка.

— Покази зе мне-то.

— Завтра, бабушка. Побольше этюдов сделаю, да красками — тогда и покажу.

— Н-но!.. Холёсё. Не нацять ли мне уциться. А то сто все салфетки-то вязать.

— Давайте, бабушка, я вас живо выучу.

— Н-но!.. Ну, холёсё. А когда зе ты мой польтлет-то будесь писать?

— Завтра, бабушка.

— Ты, дусецька, холёсий написи — молоденький. Я на него смотлеть буду да думать: «Вот какая я слявная — спасибо Натке». А то сто — в зелькале-то смотлю на себя, на сталюю-то. Насмотлелясь усь. Надоело.

Наташа посмотрела на бабушку, на её живые глаза, на её милую, добрую улыбку, и через стол послала ей обеими руками воздушный поцелуй и воскликнула:

— Бабусенька моя, хорошая моя! Если бы вы знали, как вы правы! Именно так и надо все писать — чтоб радовало. Надо вот уловить хорошую, радостную черту и увековечить её на полотне. А то толкуй там про сходство. Что хорошего, если я вас спросонья изображу. Чем похожее, тем хуже. Нет, уж я мою бабусиньку нарисую холёсую-холёсую, — и, подмигнув, добавила: — молоденькую.

За вечерним чаем Наташа спросила Лину:

— Ты рано встаёшь?..

— В семь. Просыпаюсь раньше.

— Ещё темно?

— Да.

— Разбуди меня, пожалуйста, завтра. Я хочу видеть восход солнца.

— Хорошо.

Наташа, чтобы не быть ранним утром сонной, легла сегодня раньше своего обычного часа, легла, как все в усадьбе, в половине одиннадцатого. И как только до подушки — тотчас заснула.