Ночь прошла беспокойно. Им постелили на полатях — место хоть и почетное, но не слишком удобное. От близких — руку протяни — жердей крыши пахло копотью и пылью, от подложенных под спину овчин — сыростью. Очаг вскоре затух, дым развеялся, дышать стало легче. Где-то рядом запилил свою песню сверчок. Всю ночь путники ворочались, то один, то другой просыпался и долго хлопал глазами в темноту. Возможно, оба просто успели отвыкнуть от сна в переполненной чужими людьми избе. Возможно, оба опасались каких-то непредсказуемых действий со стороны хозяев. Времена стояли хмурые, всякое случалось на бесконечных дорогах. Убивали и за несколько медяков, а блеск серебра подчас лишал рассудка самого забитого и богобоязненного крестьянина. Впрочем, возможно, оба всего-навсего утомились после целого дня верхом или переели натощак. Уже засопели в углу дети, начал похрапывать хозяин, затихли коза и нежданно наевшийся младенец, даже сверчок закончил свое выступление, а путники все ворочались и хлопали глазами в темноту…

Шагалан проснулся первым, когда в мутных окошках еле брезжило. У его плеча мирно дышал Йерс, свернувшийся калачиком и подложивший ладонь под щеку. Жалко было нарушать сладость его сна, а долгое расставание наверняка грозило превратиться в пытку, причем не столько для разведчика, сколько для парнишки. Осознав это, Шагалан вытянул на свободу котомку и мягко спрыгнул с полатей вниз. Дом, чья убогость и ветхость проявились в утреннем свете куда отчетливее, еще дремал, лишь печальная коза подняла голову. Юноша осторожно прокрался к дверям, где на узком топчане спал Лекстес. Спал тоже беспокойно: судорожно подрагивали переплетенные венами руки, хриплое дыхание сотрясало грудь, колыхалась задранная кверху борода. Гость едва успел приблизиться, как под его взглядом крестьянин вздрогнул, распахнул глаза, испуганно вытаращился. Шагалан, жестом наказав не шуметь, наклонился и прошептал:

— Тихо, хозяин, утро уже, вставать пора. Выйдем, разговор серьезный назрел.

Дверь скрипела немилосердно. Юноша предпочел приоткрыть ее, а дальше проскользнуть боком. Следом выбрался Лекстес, босиком, с накинутым на плечи кожушком. Прошли до самого плетня. Опустились на корявое сухое бревно, от которого крестьяне понемногу отсекали куски для очага. Шагалан покосился на спутника, что покашливал и ежился в утреннем холодке, нервно оглаживая растрепанную бороду.

— Значится, так, хозяин. Ужин, ночлег — это все хорошо. Теперь же о главном. Дай руку.

Он ухватил широкую мужицкую ладонь и, прежде чем Лекстес успел испуганно отдернуть, сунул в нее три серебреника.

— Чего это? За что это? — оторопел землероб. — Зачем это, милостивый господин…

— Плата тебе за основную услугу. Точнее, и не плата даже, задаток. Слушай внимательно, хозяин: мальца оставлю у тебя. Будешь его кормить, поить, крышу давать — труд немудреный. Содержать две недели, денег тут с избытком. Через две недели за ним вернусь. Если все ладно, ребенок сыт и здоров, получишь еще столько же, тогда исключительно для себя. Ну, а плохое застану… не взыщи, собственной шкурой ответишь.

При последних словах крестьянин втянул голову в плечи. Ему, определенно далекому от любых авантюр, злосчастные серебреники жгли руку, однако выпустить их было немыслимо. Шагалан на то и рассчитывал. Минуту Лекстес собирался с духом, затем спросил:

— А что ж делать, милостивый господин, коль не воротитесь через две недели? У меня, видели, самого ртов…

— Постараюсь вернуться. А если все-таки в срок не удастся… Я оставлю также лошадей. Кормежка и уход опять на тебе, парнишка всегда поможет в меру сил. Так вот, хозяин, задержусь — сведи к барышнику. Начинай с каурого, выручишь никак не меньше полудюжины золотых. Во всяком случае, парень должен дожить здесь хотя бы до весны.

— И ведь озорник небось? — с обреченным видом покривился крестьянин.

— Не без этого. Впрочем, полагаю, за такие деньги можно присмотреть за любым озорником. На большую дорогу не пустите, языком болтать не дадите — и славно. Про его появление тоже придумайте что-нибудь. Да, лошадей моих на время уберите, лишний раз на люди не показывайте.

— Неужто… краденые? — охнул Лекстес.

— Не совсем. Но тебе, хозяин, лучше про это не знать. Меньше знаешь — крепче спишь.

— Оно, конечно… Только выходит же: я вообще ничего не ведаю. Так и голову в петлю сунешь, не подозревая ни о чем. Кто ж потом поверит, что ни сном ни духом?…

Шагалан глянул на Лекстеса с прищуром. Внутреннюю борьбу тот, похоже, закончил, принял нежданную заботу как неизбежность и сейчас оценивал дело своей простонародной сметкой.

— Какой-то риск есть, однако выгода гораздо больше. Так по рукам? Вот и договорились.

Разведчик поднялся с места, потянулся, закинул на спину котомку.

— Куда ж вы теперь, милостивый господин? Не по-людски как-то, даже имени вашего не знаю…

— Меньше знаешь — крепче спишь, — напомнил юноша. — Могу лишь сказать, что иду в Галагу. Здесь миль восемь осталось, не так ли?

— Пожалуй, вполовину дальше.

— И болтают, где-то по пути кузня?

— Есть, как не быть. Коль по тракту пойдете, мили через четыре она и стоит. Перед огромным таким холмом.

— А чего за кузня?

— Да, одно слово, сударь, никудышная. Год назад там неплохой мастер трудился, даром что бирюк. Потом вроде сгинул куда-то, и объявился этот… нынешний. Гонору много, цены безбожные, а работа — так себе. Ума не приложу, как еще концы с концами-то сводит? На безрыбье и наша кузня поднялась, почитай, все проезжающие тут останавливаются. Посему, если в чем, сударь, надобность, советую у нас делать, от той заимки проку не будет.

— Понятно. — Шагалан незаметно поморщился: все сильнее болела голова, вероятно, после бессонной ночи. — Слышал, и разбойники у вас шибко озоруют?

Крестьянин понурился:

— Озоруют, сударь. По тракту несколько раз проходили, да сами видите, что у нас взять? А вообще, грабят и душегубствуют частенько, купцов потрошат. Большой Ааль — поди, слыхали. На всю округу теперь гремит.

— А за ним небось стражники толпой носятся?

— Ну… я бы не сказал. Тоже наведываются, конечно, но пупок не рвут. По крайней мере, за те полгода, как Ааль здесь обосновался, больших облав еще не выпадало. Так, изловят одного-другого, у дороги повесят, и все.

— Ясно. Ну, спасибо, хозяин. Пойду я, пожалуй, а то как бы парнишка не проснулся.

— Неужто попрощаться не хотите?

— Лишнее это. Он уже в курсе, а слезы и сопли радости не добавят.

Дом Лекстеса стоял на самом краю деревни, поэтому, едва покинув двор, Шагалан сразу очутился в поле. Дело развивалось неплохо, однако настроение было мерзким. Снова зарядил мелкий холодный дождь. Упругая боль настойчиво пульсировала под темечком, отдавалась при каждом шаге. Такое случалось и раньше: боль приходила по утрам, обычно после недосыпа и обычно ближе к зиме, мучила весь день и незаметно растворялась к вечеру. Течению жизни она мешала мало, зато настроение портила исправно.

Тракт сохранял прежнюю пустынность. За два часа пути навстречу проехала только вереница подвод, груженных лесом, да простучал галопом одинокий всадник в одежде гонца. Разведчик даже не шарахался от них в кусты. Безлюдные и запущенные пошли места, в самый раз для недоброго промысла. Темневший всю дорогу впереди холм наконец приблизился, растекся в полгоризонта, запестрел листвой деревьев, уже подкрашенной осенним разноцветьем. За этими картинами юноша чуть не пропустил кузницу — длинную покосившуюся избу, тонувшую задом в лесистом склоне.

Он сошел с тракта и высмотрел неподалеку высокую сосну. Потребовалось несколько минут, чтобы забраться на нее почти до макушки. Здорово перепачкался в смоле и сухих иголках, зато теперь мог оглядеться поверх враз просевшей щетины леса. Добегая до холма, ленточка дороги, ровно хлипкий ручеек, начинала обтекать его, причем не в самую короткую сторону. Судя по смутным, терявшимся в дымке деталям, она опоясывала холм подковой и удлинялась при этом мили на три. Уже совсем на пределе видимости Шагалан различил серые башни города. Несколько букашек шевелились вдали на большаке, вокруг же все словно вымерло. Кузница у изгиба дороги казалась если не покинутой, то спящей беспробудным сном: ни людей, ни живности, ни звука, ни дымка из труб.

Удовлетворенный тем не менее осмотром, Шагалан слез на землю, извлек на свет купеческий кошель, капельку отощавший накануне, и засунул в него пару медяков. Затем решительно направился вперед. Накатанная колея, отворачивающая от тракта, выдавала наметанному глазу обманчивость запустения. Просторный, убитый копытами и колесами двор огораживали только сгнившие остатки частокола да заросли бурьяна высотой с человека. Такой же бурьян подступал к самым стенам, выше по бревнам полз вьюнок, а на тесинах крыши угнездились подушки мха. Все вместе они превращали избу в зеленый холмик, теряющийся на фоне большого собрата.

Юноша едва приблизился к почерневшему от времени крыльцу, как дверь избы без скрипа распахнулась. Появившийся на пороге мужик вполне гармонировал со своим домом, напоминая скорее лешего из сказки. Круглое, заросшее до глаз шерстью лицо, копна сбившихся волос, непонятного цвета дерюга на широких, но ссутуленных плечах. Под мышкой мужик держал внушительной величины медную ступу, в которой монотонно орудовал пестом, способным уложить быка. Черные глаза глянули из глубин черных же волос весьма сурово.

— Чего надо? — глухим голосом спросил леший.

Шагалан подумал, что следовало бы улыбнуться, но голова по-прежнему болела, а настроение портилось. Все, что смог сделать, — хмуро буркнуть:

— Водицы бы испить, хозяин.

Бородач, не двинувшись с места, продолжал изучать его взглядом. Только пест мерно стучал по дну ступы.

— И поесть чего-нибудь не мешало бы, — все так же хмуро добавил юноша.

Новые запросы неожиданно развеселили лешего:

— Может, и переночевать негде? — Он оскалил крупные желтые зубы. — Так ты, парень, не стесняйся.

— Я ж не просто. Я заплачу.

— Заплатишь? Ишь ты. Да тут ведь не трактир.

— Хорошо, видать, живешь, хозяин, раз деньги не нужны. — Шагалан не намеревался уступать кузнецу в самоуверенности.

Бородач постоял еще, усмехаясь, потом остановил пест:

— Нешто у такого голодранца деньжата водятся?

— Водятся.

— Покажи.

Шагалан, пожав плечами, выудил из-за пазухи кошель, подкинул на ладони. Туго звякнувший мешочек притушил у кузнеца ухмылку.

— Ворованные, поди? — сощурился он.

— А тебе не все ли равно? — холодно отозвался юноша.

— Это верно. Ну, тогда милости прошу.

Внутри горница оказалась совсем маленькой комнаткой с единственным окном. Стоило войти туда вдвоем, как сразу почувствовалась теснота. Большая печь, стол, пара сундуков по стенам, лампада. Поперек комнаты под потолком натянуты веревки, увешанные пучками трав, чей тонкий сладковатый дух встречал уже с порога.

Кузнец отправил в угол ступу и принялся расчищать стол от таких же пучков вперемежку с позеленевшей медной посудой.

— Лекарством балуешься? Или алхимией? — Шагалан растер в пальцах иссохший листок, понюхал.

— Не тронь, — строго буркнул леший, подняв голову. — Собирался перекусить, так садись.

Разведчик опустился на колченогий табурет:

— Тесно живешь, хозяин.

— А на кой мне хоромы? Лучшее место — кузня, она меня и кормит, и греет.

— Ну да. И то сказать, зачем одному огромный дом?

— Ничего не одному, при мне сынишка, от жены-покойницы подарочек. Здесь где-то должен слоняться. — Мужик, наклонившись, глянул в подслеповатое оконце. — Извини, гостюшка, не ждал тебя, так что чем богаты…

На столе возникли пяток яиц, шмат сала и хлеб. Нагулявшему с утра аппетит Шагалану грех было жаловаться.

— Много запросишь с меня?

Кузнец извлек откуда-то страшноватого вида тесак и несколькими быстрыми взмахами рассек на куски хлеб и сало.

— Три гроша. А еще один накинешь — принесу молока парного или пива.

Безумные получались цены, однако юноша кивнул и, снова вытащив кошелек, щедро сыпанул деньги себе на ладонь. Весьма внушительная горка. Сбоку прекратил стучать по столешнице нож, Шагалан скосил туда глаза: как и ожидалось, бородач зачарованно уставился на кучу серебра, забыв про все на свете.

— Неплохой улов, — наконец хрипло выговорил он, сглотнув.

— Творец знает, кому помогает, — хмыкнул разведчик, выловил из кучи медный пятигрошевик, а остальное отправил обратно.

Приняв монету, кузнец повертел ее в больших пальцах, потом вздохнул:

— И где ж такие сокровища-то откапывают люди?

— Не любопытствуй зря. Если будет ладно, к вечерне и сюда слухи докатятся. Ты, хозяин, лучше молока бы принес обещанного — всухомятку еда не впрок.

— Ну да, ну да… — Мужик, погруженный в печаль, вышел во двор.

Ходил долго, и Шагалан успел неплохо осмотреть избушку. Выглянул даже через маленькую дверцу в соседнее помещение, где располагалась собственно кузня. Горн оказался холодным как лед, сваленные в беспорядке инструменты покрывала застарелая пыль и паутина.

Возвратился кузнец, все такой же задумчивый и молчаливый, поставил перед юношей кринку молока, правда не парного, а стылого, только из погреба. К финалу желанной, хоть и скромной, трапезы Шагалан капельку повеселел, попытался разговорить замкнувшегося хозяина, однако тщетно. Так же немногословно простились на крыльце избы. Уже поворачивая к большаку, разведчик обнаружил в стороне мелкую, но весьма важную для него деталь — горку лошадиных шаров. Замедлил ход, сделал вид, будто подбрасывает на плече котомку, устраивая поудобнее, и неловко оступился на край горки. Сочно выругавшись, наклонился очистить башмак. Помет был совсем свежим, еще теплым. Обернулся напоследок — кузнец хмуро глядел ему в спину. Озорная искорка сверкнула в голове юноши.

— А как полагаешь, хозяин, не удастся ли срезать здесь путь? Черт знает, сколько петляет дорога вокруг дурацкого холма. Кучу времени можно выгадать, если напрямки пуститься, верно?

Загорелое лицо бородача вытянулось и побледнело.

— Э-э… оно, конечно… э-э… — Суетливо подбирая слова, кузнец затеребил лохматую бороду. — Дорога того, петляет… но срезать… не стоит. Э-э… не советую…

— А что так? Вон и тропка виднеется прямо в лес. Ходят, стало быть, люди.

— Люди-то, бывает, ходят, да ведь… э-э… самые отчаянные… или бесшабашные. Гнилые там места, мил человек, опасные.

— Да ну? — Шагалан скептически ухмыльнулся.

— Истинный крест, так! Пропасть народу сгинуло, войдет путник и исчезнет. Ни следов, ни вещей, ни останков. Кто на болота грешит, кто на зверье дикое, а кто на нечисть лесную.

— А на людей диких, случаем, не грешат? — фыркнул юноша.

— Кто ж их знает, все может статься. Только настоятельно не советую, мил человек, тут с тракта никуда сворачивать. Час-другой потеряешь, зато буйную головушку сохранишь.

— Ну, хорошо, хозяин, уговорил — и впредь буду петлять с трактом. Спасибо тебе за совет да за угощение… Бог даст, еще свидимся.

По-прежнему чувствуя на спине тяжелый взгляд, юноша покинул странный двор. Продолжал пульсировать, отдаваться при каждом толчке болезненный шар под темечком, настроение тоже не спешило улучшаться. За время завтрака притихший вроде дождь опять объявился и даже понемногу усиливался, тучи, пухнувшие у горизонта, обещали знатное ненастье. Едва изогнутая вправо дорога плавно вела вдоль склона, обросшего глухим ельником. По другую сторону от холма располагались мокрые, тускло-зеленые луга, в полумиле от большака вяло бродило стадо коров. Поблизости не было видно пастуха, словно такому сонному скоту он был без надобности. Вдали темнела за пеленой мороси грузная зубастая челюсть замка. Рассказывали, при завоевании Гердонеза мелонги неожиданно наткнулись на сопротивление некоторых сеньоров. Те просто-напросто заперлись в своих крепостях и отказывались подчиняться новой власти. Геройство совершенно бессмысленное, тем не менее доставило захватчикам немало хлопот. Всю ту осень варвары переползали со своими осадными машинами от одного логова бунтовщиков к другому, месили грязь раскисших дорог, холодали ночами под непокорными стенами. Многие сдавались, едва завидев колонну карателей, но находились и такие, кто отбивался отчаянно, до последнего человека, безумно и бесстрашно. По слухам, некий маркиз в высокогорьях Хамарани сумел выстоять больше месяца, дотянув до зимы. Естественно, всякое сопротивление в конце концов подавили, однако потом завоеватели, раскинув мозгами, рассудили, что мятежей с волнениями впредь не избежать, а многократно повторять проделанный осадной техникой маршрут желания нет никакого. Посему все крепостные стены в стране, ограждающие частные владения, повелели срыть, причем силами самих хозяев. Заодно разрушили и наиболее грозные донжоны, а в качестве защиты дозволили исключительно земляные валы да частоколы. И вот теперь из дымки дождя торчали зубья башен, нелепые в своем одиночестве.

Дорога пошла по-настоящему безлюдная. Скоро перед Шагаланом открылась и причина этого: маленькая деревенька, дворов на десять, была выжжена дотла. Обугленные руины уже начали порастать бурьяном, в стороне белел костями конский скелет. Юноша чуть замедлил шаг. Вероятно, все произошло не позднее нынешней весны, в крайнем случае, на закате прошлого года. Ни запахов гари, ни падалыциков, хотя присутствовала уверенность, что где-нибудь подальше в траве можно найти останки не только животных. Сразу за деревней обнаружилась еще одна знакомая картина: четыре иссохших тела на придорожных сучьях, стекали с лохмотьев капли воды, безглазые лица скалились под ноги. Прочие тела, обезображенные зверьми, валялись тут же на земле — их веревки успели перегнить. Шагалан мог лишь догадываться, чем провинились несчастные крестьяне. Редкий сеньор, если не свихнулся от жестокости, стал бы уничтожать деревню за какие-то недоимки. Деревня обязана кормить своего господина, а не лежать в развалинах. Массовая порка, грабеж, один-два висельника — тем наказание обычно и ограничивалось. В данном же месте пахло скорее беспощадной рукой закона, усмирением строптивых или острасткой для недовольных. Как раз на таких полях сражений прославились губернаторские стражники и особенно фригольдерские дружины.

От страшноватой находки минул еще час пути, прежде чем тракт наконец отважился окунуться в лес. Здесь дождь почти не ощущался, только неясное шипение гуляло по верхушкам крон. Вязкий кустарник сомкнулся и надвинулся на дорогу, навис над ней так, что приходилось отводить мокрые ветви руками. Приспела пора держать ухо востро: одно дело — открытое нападение, другое — стрела из моря листвы. Во втором случае не всегда выручит и самое совершенное мастерство. Постепенно в шум дождя вплелись новые звуки, дорога пустилась под уклон — впереди ждала река.

Разведчик ступил на пологий раскисший берег. Свинцово-серый поток набух, уплотнился и мало напоминал мирный брод. Если б не колея, смело нырявшая в него, да покосившиеся опоры сгинувшего моста, юноша еще подумал бы соваться. Постоял, переминаясь с ноги на ногу, шагнул вправо-влево и неожиданно ухнул в глубокую лужу, надежно скрытую палой листвой. Матерясь, снял башмак, неспешно вытряс воду. «Куда же вы попрятались, выжиги? — Глаза чутко ощупывали заросли на противоположной стороне. — Какую подлость приготовили?» По-прежнему шуршал по листьям дождь, качались на ветру ветви, лес был безжизненным.

Ничего не оставалось, как снять и второй башмак, закатать штанины да переходить реку вброд. Тугой поток ударил по ногам, моментально выморозил их настолько, что острые камешки на дне почти перестали чувствоваться. Уже на третьем шаге вода достигла подвернутых штанов и рост прекращать не собиралась. В иное время, пожалуй, скинул бы и штаны, тогда хотя бы имелось что надеть потом сухого. Но если засада… Принимать бой с голой задницей не стыдно, а, скорее, несподручно. Плюнув, он пошел дальше, и ледяная волна докатилась до пупа, перехватило дыхание. Борясь с неугомонным потоком, на вконец онемевших ногах он все же выбрался на берег. Башмаки не надевал, лишь растер ноги, отжимая заодно истекающие водой штаны. По логике момента полагалось что-нибудь громко спеть, возвещая о своем приближении, но настроение было совершенно другим, и вместо этого юноша длинно, цветисто выругался.

— Вылезайте же, сукины дети, — добавил себе под нос хриплым шепотом. — Уж если вас и тут нет… До города рукой подать. Что же мне, обратно топать? Снова купаться? Бегать за вами по лесу в мокрых портках? Вылезайте, родимые, пока я совсем не рассердился.

Равнодушный лес молчал. Шагалан, мрачно сплюнув, пустился к придорожным кустам. И это случилось. Он почти обрадовался, услышав впереди шелест раздвигаемых веток. Позволил шуму приблизиться вплотную. Сперва обдало крепким ароматом чеснока и пива, затем из кустов вывалились двое мужиков. Коренастый бородач в овчинной безрукавке на голое тело ухватил за левый локоть, молодой статный парень со сбитым набок носом — за правый. У обоих за поясами длинные ножи. Дальше, судя по звукам, подтягивался еще народ.

— Ох ты! Вот и попалась пташка в хитрые сети! — заголосил парень с довольной донельзя физиономией. — И кто ж это сегодня к нам наведался? Кому нас развлекать-потешать выпало?

Шагалан не сопротивлялся. Показалась новая пара, бородачи, одетые небогато, но добротно. В руках дубины, за спинами — снаряженные колчаны. При их появлении кривоносого парня окончательно захлестнули гордость и счастье:

— Гляньте, мужики, какого зверя изловили! По виду прост вроде малец, но, чую, порадует он бедных лесных жителей. Шибко порадует!

— Заткнись, Багер, — рыкнул бородач слева, однако Шагалан обернулся не к нему, а к его развеселому напарнику:

— Отчего ж не порадовать? — Он широко улыбнулся, хотя догадывался, что улыбка получилась не слишком доброй. — Обязательно порадую. Да еще как! Выходит, поймали меня?

Губы парня растянулись едва ли не до ушей, обнажив неполный набор зубов:

— Знамо поймали!

— Понятно. И схватили хорошо?

— Чего?

— Держите, спрашиваю, крепко? — Разведчик продолжал улыбаться.

— Не бойся, малец, от нас не удерешь. — Голос парня слегка дрогнул.

— Уверен?

Уверенности у нападавших заметно поубавилось. Явное спокойствие и даже некое добродушие юноши сбивали с толку — обычная жертва так себя вести не должна. Бородачи впереди нахмурились, переглянулись. Один из них мотнул головой, и второй, шагнув ближе, тоже цапнул пленника железными пальцами за плечо.

— Ну, теперь-то уж совсем надежно держите? — откровенно хохотнул Шагалан.

— Ты… это… ты… — Улыбка Багера заглохла, он нервно задергался, но мысль оформить не успел.

Разведчик чуть качнул корпусом, проверяя прочность захватов, потом стремительно отступил, закрутился на месте, подныривая под собственную руку. Аккуратно выверенный толчок, и три беспомощных тела полетели на траву. Четвертый лиходей какое-то время ошарашенно озирал копошащихся внизу товарищей, затем с утробным рыком взмахнул дубиной. Шагалан, пританцовывая, наблюдал за всеми этими приготовлениями. Он даже не счел нужным защищаться, а просто в последний момент вышагнул в грудь бородачу, и того, ломая ветки, унесло в кусты.

— Поднимаемся, ребята, поднимаемся! — оскалился юноша. — Веселье только начинается.

Поверженные противники вставали медленно, будто нехотя. Их вера в победу сильно поколебалась, но, как выяснилось, не угасла. Ощетинившись оружием, начали мало-помалу обходить неприятеля с боков. Юноша окончания маневров дожидаться не стал, рывком подскочил к крайнему разбойнику. Побледневший бородач, напарник того, что никак не мог продышаться сейчас в кустах, в ответ неуклюже, но яростно махнул дубиной сверху вниз. В пустоту. Шагалан мягко сопроводил удар до земли, потом гораздо энергичнее повел обратно. Глухой стук дерева о кость, ноги бородача подкосились, и он опрокинулся навзничь. Разведчик, взвесив на ладони добытую дубину, развернулся к оставшимся противникам:

— Есть желание продолжать, господа хорошие?

Палка в его руках вдруг стремительно завертелась, жужжа и сливаясь в размытую полусферу, затем так же внезапно застыла, вытянулась в сторону разбойников. Эффект был полный. Стоявшие на ногах лиходеи попятились, прочие — попытались отползти подальше.

— Ну… ты… парень, брось, — неуверенно заговорил мужик в безрукавке. — Черт с тобой! Иди, куда шел.

Шагалан перевел на него тяжелый взгляд — сегодня он пребывал откровенно не в духе.

— Это как же? Неужели вы меня отпускаете?

— Отпускаем, отпускаем. Связались с окаянным, на свою голову…

— Как славно, — сощурился Шагалан. — Да только вот ведь беда — я вас пока не отпускаю.

Новый всплеск испуга в глазах. Бледный как полотно Багер даже судорожно заозирался, ища пути для бегства.

— Чего тебе-то от нас надобно? — покашливая, наконец поднялся из кустов разбойник, заработавший удар ногой. Похоже, именно он верховодил в группе.

— Совсем немного. Как понимаю, вы из ватаги Большого Ааля?

— С чего взял? — насторожился вожак.

— Сообразить нехитро. Вы промышляете в его лесу, причем достаточно дерзко. Навряд ли Ааль потерпел бы подобную наглость от пришлых татей.

— И что с того?

— Отведете меня в лагерь Ааля.

— Никак быстрой смерти захотелось, удалец? — скривился вожак.

— Это уж моя забота.

— Верно. Однако по какому такому резону нам тебя туда вести? А не согласимся?

Шагалан ухмыльнулся:

— Головы оторву. Сомневаетесь?

Вожак попытался смело встретить его взгляд, но не выдержал и опустил глаза.

— И откуда ты только взялся такой? — сердито буркнул он себе под нос.

— Ну так как? Проводите?

— Ладно, куда деваться. Пускай атаманы с тобой разбираются… Если б наперед ведали…

Шагалан внимательно посмотрел на разбойника:

— Про меня узнали от кузнеца?

— Какого еще кузнеца? — Тот вжал голову в плечи, словно от удара.

— Брось, дядя. Прекрасно разумеешь, о чем говорю, потому не зли меня. Стало быть, от кузнеца?

Дубина в руках юноши угрожающе приподнялась.

— От него. Парнишка прискакал, сказал, идет, мол, в город одинокий бродяга, да с полным кошелем серебра. Работа ерундовая, а барыш велик. И ведь, выходит, как удружил, подлюга!…

— Кузнец, как я понял, от вас кормится? И за что же?

— Это не те вещи, о которых можно болтать. Поверьте… сударь. Да и на кой вам?…

— Раз спрашиваю, значит, надо, — оборвал Шагалан жестко. — Я тебе помогу. Про осведомительство уже уяснил, про сбор откупных наслышан. Что еще?

Собеседник долго мялся.

— Ну… это… случалось, поставлял нам… потребное…

— Травку?

Вожак вскинул округлившиеся глаза, помедлив, кивнул.

— Добро, — удовлетворился Шагалан. — Для начала неплохо. А теперь двигаться пора. Далеко тут?

— С пару миль.

— Ведите. Я замыкающим. Не то чтобы вам не доверял, господа, но присмотреть не лишнее. Шутить или играть в зайцев не советую. И не горюйте! Меньше часа под конвоем, и вы снова свободные дети лесов. Дабы не волновались, скажу — намерения у меня исключительно мирные. Да и не съем же я в одиночку всю вашу славную ватагу?

— Кто тебя ведает… — покосился притихший Багер.

— Молодец, — Шагалан улыбнулся, — быстро соображаешь. Тронулись.

Путь лежал по едва заметным, прерывистым стежкам, через заросли и буреломы, овраги и ручьи. То ли сказались эти препоны, то ли разбойники предпочли не самую короткую дорогу, но заняла она почти полтора час. Шли молча, сосредоточенно. Изредка кто-нибудь оборачивался и бросал на юношу взгляд, исполненный боязливой неприязни. Они не были связаны, остались при оружии, если не считать отобранной дубинки, однако никаких попыток неповиновения не предпринимали. Когда спускались в очередной овражек, дождь наконец припустил вовсю, забарабанил по спинам холодными косыми струями. Чертыхаясь, взобрались по раскисшему вмиг откосу.

На какую-то секунду почудилось, будто они по ошибке забрели в маленькую деревушку. За невысоким частоколом на лесной прогалине кучились десятка полтора бревенчатых домиков. Скромные, но добротно срубленные избушки, крытые тесом, последние из них едва виднелись в тени листвы. И жизнь в деревушке текла самая обыкновенная: над крышами поднимался дымок, вяло брехали собаки, мычали коровы, шумели куры, бабы деловито развешивали белье. Здесь не водилось огородов, дома буквально прижимались стенами один к другому, образуя подобия улочек. Короче, на первый взгляд пусть и зажиточная, пусть и влезшая глубоко в чащобу, но заурядная деревня. Между тем от глаза внимательного не могло укрыться, что деревня заурядной отнюдь не была. Слишком много оседланных коней топчется у крылец, слишком хорошо вооружены слоняющиеся взад-вперед мужчины, слишком мало, в конце концов, женщин и детей.

Пока Шагалан изучал поселение через тын, вожак группы не без злорадства поинтересовался:

— Не раздумал идти, удалец? А то самое время.

— Еще чего, — буркнул юноша, стряхивая воду с волос. — Не для того сюда тащился.

Неподалеку обнаружились распахнутые настежь ворота. Около них под кустом притаилась завернувшаяся в плащ тень. Группа уже входила внутрь, когда тень зашевелилась и высунулась к ним сбоку, оказавшись тощим, жилистым стариком с кудлатой бороденкой.

— Здорово, дед, — кинул вожак.

— С охоты, Куля? — Старик оживился, видимо только что распознав гостей.

— С охоты, — поморщился разбойник. — А ты чего под кустами хоронишься?

— Так поливает-то как знатно. Промок весь, понимаешь, насквозь. И вам никак тоже досталось?

Вожак предпочел не заметить вопроса.

— Атаманы здесь?

— Ряж с утра не воротился, остальные у себя. А кто с тобой?

— Неважно.

— Ага… Слышь, Куля. Ты скажи там, чтобы мне чего с обеда принесли, а? Совсем живот подвело, а тут еще дождь этот проклятый. Мне б, понимаешь, согреться чего…

— Страж? — хмыкнул Шагалан, когда миновали ворота.

— Какое, — отмахнулся Куля. — Так, пес привратный.

Из-под сапог с обиженным гоготом разбежалась стая гусей. Несколько человек повернули головы в сторону вошедших и, признав своих, продолжили прежние занятия. Местные псы ими вообще пренебрегли. Почти пересекши небольшую утоптанную площадку за воротами, вожак остановился:

— Вот что, ребята. Я парня отведу к атаманам, а вы топайте по домам. Нечего зря слоняться. Да смотрите не болтайте про сегодняшние дела, слава вам от того невеликая, а вот стыда не оберетесь. Это перво-наперво тебя касается, Багер.

— А почему меня? — оскорбился кривоносый парень.

— Языком молотить больно любишь, вот почему. Ступай!

Не оглядываясь, Куля уверенным шагом повел юношу к самому приметному в деревушке дому. Двухэтажное бревенчатое строение Шагалан принял поначалу за церковь, настолько выделялось оно из своего окружения аляповатой роскошью. Гонтовая крыша была хитро изломана, там и тут из нее торчали крохотные башенки, в свинцовых переплетах окон переливались разноцветные стекла. Резные доски обильно покрывали весь фасад, еще больше сгущаясь вокруг высокого крыльца. На нижней, непросохшей от дождя ступеньке сидел лохматый полуголый мужик и сосредоточенно возился со снятым сапогом. Рядом — прислоненное к стене копье. Как и привратник, мужик обратил внимание на посетителей, когда те уже подошли вплотную.

— Привет, Маглис, — заговорил Куля.

Лохматый вытащил изо рта кусок дратвы.

— Здорово. Быстро обернулись.

— Нам к Аалю. Он там?

— Там. А с тобой кто? Новенький?

— Новенький, — нехотя кивнул Куля. — Одарил Господь встречей…

Поднялись в дом, прошли полутемные сени. Обширная светлица пахнула крепким теплом — у стены в камине пульсировал огонь. Через всю комнату тянулся, оставляя место только ряду лавок, громоздкий стол. Сейчас он был девственно пуст, лишь на дальнем конце грудились тарелки, кувшины и прочая посуда. Сидевший там мужчина неспешно потягивал что-то из кружки. Средних лет, худощавый, с резкими чертами гладковыбритого лица, черные волосы острижены в жесткий ежик. Одет по-городскому, в дорогой, с шелком, камзол. К вошедшим метнулся пронзительный цепкий взгляд. Разведчик почувствовал, как подобрался и напрягся под этим взглядом спутник.

— Здравы будьте, господин Бархат! — Куля отвесил глубокий поклон.

Человек не шелохнулся, вперился в Шагалана, кланяться не торопившегося.

— Дело до вас, выходит, господин Бархат. Вот этот молодой господин…

— Кто это? — Голос у Бархата оказался глуховатый, но на удивление мягкий.

— Я говорю, парнишка… тот, на которого мы вышли… вот он, то есть… пожелал прийти и побеседовать с вами.

Бархат наконец перевел глаза на совершенно смешавшегося разбойника;

— Пожелал? Он пожелал? А ты послушался… Разве тебя посылали для переговоров?

— Нет, но…

— Так какого черта ты его сюда притащил? — Сквозь мягкость голоса, почудилось, прорезался металл.

Бледный Куля с шумом набрал в грудь воздуха.

— У меня… не было выбора.

— ?

— Отметелил он нас с ребятами там… в засаде.

Бархат внимательнее окинул взором щуплую фигуру Шагалана.

— Он? Один на четверых? Вы что, бездельники, по дороге напились в дым?

— Клянусь, господин Бархат, ни капли! — заспешил Куля. — Сам не пойму, как все приключилось. Я человек бывалый, потасовкой не удивить, но такого еще ни разу не видывал. Ей-богу, парень не прост! Раскидал нас четверых, ровно котят. Потребовалось — прикончил бы без труда. Что нам оставалось?

Какое-то время Бархат косился на него с нескрываемым сомнением.

— Ну, положим. Тогда вопрос к вам, юноша. Кто вы и зачем захотели явиться к нам?

— Мое имя Шагалан. На самом деле никаких хитростей: прибыл с юга, много слышал о ватаге Ааля. Специально пошел через эти леса, надеялся наткнуться на кого-нибудь из ваших людей. По счастью, так оно и случилось. Убедил господина Кулю с товарищами не грабить меня, а мирно проводить в лагерь. И все.

— Цель?

— Хочу осмотреться у вас. Если понравится — остаться. Так сказать, вступить в ряды.

— Ишь ты. — Бархат прищурился. — С гонором. «Если понравится…» А с чего ты взял, малец, что сам тут понадобишься? Где драться научился?

— С детства талант, — хмыкнул Шагалан.

Тонкие губы разбойника недобро скривились:

— Крутишь, парень. И о себе толком не говоришь. Каково настоящее имя? Откуда родом? Сословие? Чем занимался раньше?

— Бросьте, господин Бархат, — отмахнулся Шагалан. — Неужели вы знаете это обо всех своих людях? У каждого небось сохраняются маленькие тайны. Просто у меня их будет чуть больше.

— О своих людях я знаю все, — с нажимом изрек атаман.

— Тогда я стану исключением. По крайней мере, до поры.

Бархат надолго замолчал, посматривая на юношу исподлобья. Замерший Куля вовсе превратился в беззвучный призрак.

— Так что решим, господин атаман? — нарушил тишину Шагалан. — Погостить мне у вас или как?

— Лучше бы молился, чтоб сразу на суку не подвесили, — медленно отчеканил Бархат. — Откуда известно, кто ты по правде? С какой стати рисковать, доверяя тебе? Сам ты таким умным вылупился или подослал кто? Если лазутчик, то чей? А ведь можно пройтись по спине железом каленым, вдруг выплывет что-нибудь любопытное.

— Хм, чувствую, не ко двору я здесь… Жаль. Тогда прошу извинить, если чем обидел, а я, господа, пожалуй, пойду восвояси.

— Пойдешь, когда отпустят! Если отпустят.

Улыбка разведчика захолодела:

— Попробуйте сдержать.

— Полно, Бархат. Оставь парня в покое, — вмешался низкий властный голос.

Все подняли головы. По массивной лестнице с верхнего этажа сходил дородный высокий мужчина в длинном красном кафтане до пола. Уже немолодой, седые прядки прорезались в окладистой черной бороде. Все в молчании ждали, пока новый участник беседы неторопливо, вразвалку спустится и подойдет ближе. Обозрев собравшихся, он положил тяжелую ладонь юноше на плечо. Жалобно взвизгнула под грузным телом половица.

Шагалан вытерпел второй за последний час взгляд живых, проницательных, может, только не таких жестких глаз, освещавших грубоватое крестьянское лицо. Мужчина улыбнулся в усы:

— Значит, говорят, дерешься здорово?

— Не то слово здорово, господин Ааль, — с придыханием затараторил рядом Куля. — Истинный Бог, никогда подобного не видал.

— Хорошо. Доброму ратнику всегда у нас занятие найдется.

Из-за стола поднялся мрачный Бархат:

— И так полно лишних ртов. Куда еще одного?

Ааль чуть повел в его сторону бровью:

— Дармоеды расплодились — в том ваша вина. И коль этот удалец один четверых побил, то гнать надо не его, а тех четверых болванов. Тогда и ртов поубавится.

— Но ведь непонятно, что он за птица. Про себя сообщать не хочет, темнит. Если…

— Прекрати, — оборвал Ааль и повернулся к юноше: — Не обижайся, парень. Как, слышь, тебя звать?

— Шагалан.

— Не обижайся на Бархата, Шагалан. В последнее время он слишком много работал, усталость обострила его и без того непомерную подозрительность. Мне же ты, наоборот, симпатичен.

— Благодарю, — скупо ответил юноша.

— Нам нужны такие парни, как ты, молодая, горячая кровь. Только вы способны вдохнуть новые силы в дело. А если при том еще обнаруживается и воинский талант… Такими ребятами мы не вправе разбрасываться!

Ааль совсем уж доверительно обнял Шагалана за плечи и неспешно повел в глубь комнаты, словно не желая делить дружескую беседу с остальными.

— С этой стороны все прекрасно, сынок. Проблема возможна в другом. Сумеешь ли ты объяснить, чего хочешь у нас добиться? Ради чего готов рисковать жизнью? Надеюсь, понимаешь, риска тут бывает с избытком?

— Понимаю, сир. С объяснениями же никакого сомнения: моя единственная цель — борьба с мелонгами. Они сделали меня сиротой, уничтожили мой дом, поработили мою страну. Долги подлежат оплате их поганой кровью. Если вещаемое о вас, сир, соответствует истине, я получу шанс осуществить свою месть.

Лицо Ааля просияло — он явно услышал то, что страстно желал услышать. Атаман развернул Шагалана к свету и вгляделся в него, улыбаясь.

— Отлично сказано, мой мальчик! Ты действительно попал в нужное место. Здесь собрались люди, главной заботой которых как раз и является освобождение Гердонеза. Я постарался отыскать лучших из тех, кто наполняет сейчас нашу страну, — униженных, ограбленных, оскорбленных. Мы уже немало пережили и многого добились. Нас гоняли по лесам и горам, мы голодали и теряли товарищей, но терпели. Терпели, потому что верили — настанет час, и мы сами разгоним белокурую свору по этим чащобам, где она и сгинет на веки веков. И ничему не пошатнуть нашей веры! Будет, обязательно будет решающий бой, день жестокой битвы добра со злом. Кое-кто сомневается в победе, но я говорю — она придет! Таких как мы — десятки, даже сотни тысяч. Если каждый отдаст свои силы в общий поток, мы сметем язычников, словно весеннее половодье! Пепел и кровь Гердонеза взывают об этом, они не простят трусости и колебаний! Ты, полагаю, слышал, мы добились кое-чего на севере. Немало захватчиков и их приспешников головой заплатили за совершенные злодеяния, однако основная работа еще впереди. Путь к свободе долог и труден, он потребует множества жертв и подвигов. У каждого появится шанс стать героем… Если будет на то воля Творца, это получится и у тебя, сынок.

Раскрасневшись от собственной эмоциональной речи, Ааль перевел дыхание. Остальные не проронили ни звука.

— Конечно, долгие годы борьбы требуют также и солидных средств. Люди должны есть, одеваться, вооружаться. Чем-то помогают крестьяне, но их закрома скудны… Улавливаешь мою идею, сынок?

— Вы о лихом промысле, сир? — отозвался ровный голос Шагалана. — Я прекрасно понимаю, ремесло это не очень почетное, но неизбежное. В конце концов, одни проливают за свободу свою кровь, прочим же следует поделиться доходами. Пусть даже по принуждению.

— Молодец! — расцвел Ааль. — Видишь, Бархат, наш юный друг не только умел и храбр, а еще и благоразумен. Гран здорового цинизма на бадью возвышенного порыва — то, что нужно! Помяни мое слово, именно такие ребята однажды войдут победным маршем в Ринглеви! Они не впадут в беспощадный разгул, но и не помрут с голоду из-за романтических догм. А ты намеревался его повесить! — Он покачал головой: — Ну, все, решено. Остаешься у нас. Дня два-три осмотреться, обвыкнуться, познакомиться с людьми. После подумаем о твоем боевом крещении.

Атаман обернулся к дверям:

— Куля! За то, что привел такого способного парня, тебе прощается сегодняшняя оплошка. Ряж не вернулся? Приедет — пусть определится с командой и снаряжением. А пока отведешь новичка к Опринье, скажешь, чтоб устроил и накормил. Ну, ступай, сынок. Да, Куля! Передай Опринье: надо выслать пяток людей навстречу Ряжу — он что-то запаздывает, а может доставить неплохую поживу. Если получится, вечером закатим знатную пирушку. Заодно отметим и твое, Шагалан, появление. Ступайте.

Когда они вышли на крыльцо, у подножия уже копошилась кучка любопытствующих. Напустивший на себя суровый вид Маглис сдерживал их древком копья.

— Уф-ф, — негромко выдохнул Куля, утирая мокрый лоб. — Ловко, однако, все сладилось. Я уж чаял — конец, быть беде. Особливо струхнул, как Бархат на тебя навалился. А теперь вроде и ничего, все оказались молодцы, едва ли не герои! Ловко! Хотя, конечно, кабы не Ааль… Все-таки большого ума человек.

— Давно у него? — вскользь поинтересовался разведчик.

— Скоро уж год. Как он в здешние края направлялся, так наша ватажка к нему и прибилась. Под сильной рукой и надежней и сытнее… И вот что. Ты, Шагалан, за ту стычку у брода на меня с ребятами зла не храни. Мы свое дело делали, ты, как выяснилось, — свое. Убивать тебя никто не собирался, деньги бы забрали и все. Если б не супротивился, вообще бы пальцем не тронули.

— Ерунда, забыто. Сами меня извините. Помял я вас там немного, но без этого, понимаете, мне сюда бы не добраться. Потому тоже не обижайтесь.

Лицо Кули расплылось в неуверенной улыбке:

— Согласен. — И они пожали друг другу руки.

Снизу встретили этот жест одобрительными возгласами. Спустившись с крыльца, двинулись сквозь группу из десятка человек, оказавшуюся на удивление плотной. Со всех сторон неслись вопросы, тянулись руки. Куля, волоча Шагалана за собой, как мог отбивался на ходу. Вырвавшись наконец на волю, они пошли по улочке, но двое из любопытных уцепились хвостом. На середине улочки Куля развернулся, сердитый:

— А вы чего привязались? Совсем одичали, на свежего человека сразу кидаетесь? Оставьте в покое!

— Кончай собачиться, Куля. Не съедим мы его.

Подошедшие были молоды. Точнее, по-настоящему молодым следовало считать одного из них, не исключено, даже ровесника Шагалана. Высокий светловолосый парнишка выглядел очень худым и слегка сутулился, единственная яркая деталь на бледном лице — большие голубые глаза. И еще разведчику запомнились его руки — длинные нервные пальцы слабо представлялись с мечом или плугом. Второй был не молод, а скорее моложав. На вид ему дали бы лет двадцать, но на деле вполне могло оказаться и под тридцать. Круглое открытое лицо, ворох рыжих волос, крупный нос, толстые губы. Немного ниже первого парня, зато ощутимо крепче. Приблизившись, оба минуту топтались в замешательстве, потом светловолосый заговорил:

— Привет. Новенький?

— Новенький, новенький, — проворчал в ответ Куля. — Только что пожаловал.

— Тогда давай знакомиться. — Светловолосый протянул узкую ладонь: — Я Эркол, а это — Ретси.

— Шагалан. — Юноша пожал руки приятелям.

— Пока осваиваешься, советую держаться нас, — улыбнулся моложавый Ретси.

— Точно, — подтвердил Эркол. — С нами не пропадешь.

— С вами, бедокуры, в историю попадешь, — буркнул бородач.

— Отстань, Куля. — Ретси повернулся к Шагалану: — Вообрази, за долгие месяцы ни одного новичка! Атаманы, видишь ли, решили, что и без того народу довольно. А про тебя мы уже наслышаны.

— Откуда же?

— Багер рассказывал.

Куля задохнулся от ярости:

— Вот ведь сукин сын! Трепло, язык блудливый! Ничего утаить не в силах, все растрезвонит.

— Болтают, дерешься ты здорово, — беззаботно продолжал Ретси. — Учился где-нибудь?

— В разных местах понемногу, — последовал уклончивый ответ разведчика.

— А покажешь? — загорелся Эркол. — А нас научишь?

— Ты сам с юга? — перебил его Ретси. — Не из столицы, часом?

— Нет, еще южнее.

— Даже так? Может, Ольфорс или Дегинсея? Шагалан, хоть и ориентировался капельку в полуденных провинциях, предпочел не рисковать:

— Не, с того берега.

— Из Валесты?

— Лагерь беженцев. А раньше жил в Оронсе. Там и осиротел.

— Так ты из-под штурма выбрался? — В голосе Эркола мелькнула нотка зависти. — Лихо! А вот я как раз из Ринглеви и тоже сирота. Правда, виноваты в этом не мелонги, а какие-то мародеры, но суть дела не меняется. Ретси же у нас северянин.

— Хамарань? — предположил Шагалан.

— Верно, — рассмеялся рыжий. — Неужели все-таки похож на горца? Обычно не замечают.

— Есть капелька. Что, вместе с Аалем оттуда?

— С ним. Я в ватаге почти с самого начала — скоро три года стукнет. Это вот Эркол у нас недавно.

— Ничего себе недавно! — оскорбился тот.

— Конечно, недавно. Когда ваша шайка к нам пристала? Прошлой осенью. И года еще нет, видишь? Хотя освоился ты быстро.

На бледное лицо Эркола вернулась улыбка:

— Да, сейчас я уже набрал кое-какой вес.

Оба прыснули от не совсем понятной шутки. Воспользовавшись паузой, мрачный Куля выдернул Шагалана за плечо и повел дальше. Друзья нагнали их лишь у входа в длинную приземистую избу. У порога степенно беседовали несколько мужиков.

— Опринья! — окликнул Куля.

Один из собеседников, чернявый, с золотым кольцом в ухе, обернулся и неспешно подошел. По виду ему было лет под сорок, впрочем, глубокие морщины обильно переплетались со шрамами, путая оценку. Зеленый камзол — явно с чужого плеча, сабля в дорогих ножнах, правый рукав полупустым завязан ниже локтя. Остановившись рядом, мужик долго слушал бормотание Кули на ухо, одновременно изучая Шагалана с головы до пят.

— То есть это тот самый парнишка, который надавал тумаков всей твоей команде?

— Убью скотину Багера! — Куля побагровел и, махнув рукой, затрусил по улице. Вслед понесся дружный хохот.

— А внешне грозным не кажется. — Опринья повысил голос специально для удалявшегося разбойника. — Может, стоило баб Сычихи вместо тебя послать? Наверняка у них лучше бы получилось.

Когда фигура бедолаги скрылась за углом, Опринья еще раз окинул юношу заинтересованным взором:

— И впрямь скажу, парень, впечатления особого не производишь. Ну да после разберемся. Давай за мной.

Машинально отпихнув попавшегося некстати поросенка, он двинулся к дому. За темными, захламленными сенями обнаружилась небольшая комната в два окошка, плотно заставленная рядами дощатых лежанок. Шагалан насчитал девять штук. Они почти смыкались между собой, выпирали в и без того узкий проход. Лишь в одном месте лежанку заменял забитый посудой стол да крошечная печурка. На юношу словно повеяло чем-то до боли знакомым — в похожей обстановке он вырос. Пахнуло и в буквальном смысле — кисловатым ароматом пота, мокрого белья и пива. Множество прочих запахов превращали все в затейливую какофонию. Здесь находилось еще два мужика — один возился за столом, другой спал, завернувшись в ободранную шкуру. В конце комнаты проход упирался в приоткрытую дверь, за ней, судя по всему, располагалась подобная же спальня. Опринья направился туда, когда встряли вездесущие Эркол и Ретси:

— Командир, оставь парнишку с нами.

— Куда с вами? — оглянулся сердитый Опринья. — Все ж занято.

— Да мы разберемся, — не унимался Ретси. — Потеснимся как-нибудь, не впервой. Может, стол сдвинем, а может, — кивнул в сторону спящего разбойника, — вон, старого Добстера ушлем к соседям.

— Точно, — поддержал Эркол. — Надоел уже старый хрен своим сопением, каждую ночь под его храп заснуть пытаешься. Сейчас-то, вишь, притих, в темноте опять возьмется за рулады. А так будет компания помоложе, повеселее.

— Весельчаки… — хмыкнул вожак с сомнением. — Сообща куролесить по ночам задумали?

— Да оставь парня с ними, Опринья, — басовито сказал кто-то сзади. — А Добстера мы к себе заберем.

— Пусть живут вместе, — добавил другой голос. — Чем лучше сдружатся, тем надежнее в бою.

— Ладно, устроите его сами… — Разбойник упер в грудь Шагалана узловатый палец: — Слушай внимательно, вояка: спать здесь, в этой комнате, лежанку ребята укажут. И раз так, следуй пока за ними — хоть проказники, зато освоиться помогут. А коль голова на плечах, то и шалостей их избежишь… — Эркол попытался возразить, но Опринья осадил его взглядом. — Далее. Есть хочешь? Ребята сводят на кухню. Обед прошел, да бабы что-нибудь найдут. Так, одет ты неплохо. Если еще чего, обувку там или на зиму теплое, опять же склад покажут. До вечера приедет Ряж, он тут всеми боевыми делами верховодит. Снарядим тебя, определим в одну из команд. Оружием каким владеешь, нет?

— Всяким помаленьку, — с трудом удержал Шагалан ухмылку.

— Хорошо. Понадобится — поднатаскаем, есть у нас несколько славных рубак. А там, через пару дней выйдем на большак, посмотрим, на что ты годен. Ребята, кстати, растолкуют и наши правила. Их немного, однако нарушения караются жестко, учти. Остальные вопросы с Ряжем… — Опринья запнулся и едва заметно поморщился: — Хотя, вероятно, уже не сегодня. Вечером ожидается грандиозная пирушка, веселье на целую ночь. Слышали, парни? Можете вытряхивать из сундуков свои праздничные наряды… — Он снова обратился к Шагалану: — Ну, вот, пожалуй, все. Теперь ты член ватаги, наш кровный брат. Ритуалы и клятвы позднее, но начинай думать о себе именно так.