Это понятие все-таки, согласитесь, загадочно.

Возможно, любители хоккея со стажем помнят, что осенью 1976 года проходил розыгрыш Кубка Канады. Тогда этот турнир был организован впервые, и никто — ни устроители, ни участники — не знали еще, есть ли у новых соревнований будущее, станет ли турнир традиционным или будет Кубок Канады событием, так сказать, единичным, уникальным. Тогда еще никто не знал, что спустя пять лет, осенью 1981 года, будет проведен второй турнир на Кубок Канады. Было решено, что в Канаду поедет «экспериментальная» команда.

Как появилось это название? Отчего родилась сама идея такой команды? Не знаю. Знаю только одно: накануне турнира за океаном тренеры сборной СССР в интервью журналистам говорили, что ведущие наши игроки очень устали и потому им не следует участвовать в Кубке Канады, разумнее сосредоточить все внимание на подготовке к чемпионату мира.

Первой сборной страны в то время руководил Борис Павлович Кулагин. Думаю, что по логике вещей он и призван был экспериментировать с командой, которая отправлялась перед началом нового сезона за океан. Ему, как старшему тренеру национальной сборной, следовало проверять молодых хоккеистов, опробовать новые сочетания игроков в условиях ответственного турнира: в конце концов, ему, а не мне предстояло ехать будущей весной с командой на чемпионат мира в Вену. Если же не нужен был этот эксперимент (кстати, разумно ли, можно ли доверять его проведение кому-то со стороны? Я бы, например, не доверил никому экспериментировать с моей командой), если требовалась победа, то нужно было ехать с сильнейшим составом.

Это не сегодняшнее мое мнение, я придерживался такой же точки зрения и в то время и, не считая нужным скрывать ее, говорил о том, что думал, вслух.

Почему же все-таки послали в Канаду «экспериментальную» сборную? Почему поставили передо мной чрезвычайно сложную задачу: подготовить за полтора месяца команду к таким ответственным соревнованиям?

Ответы могут быть разные. Один из возможных — Борис Павлович после поражения на чемпионате мира, который проходил в апреле 1976 года в польском городе Катовице, боялся проиграть еще один престижный турнир. Потому и не поехал в Канаду, потому и настоял на том, чтобы в команду, отправляющуюся на Кубок Канады, не были включены такие мастера, как Петров и Михайлов, Александр Якушев и Владимир Шадрин.

Кулагин убеждал не только руководство Управления хоккея и Спорткомитета СССР, но и самих хоккеистов, что им нужно отдохнуть, хорошенько подготовиться к новому сезону, не форсируя эту подготовку. А объясняя свое решение игрокам, остающимся в Москве, говорил, что ехать рискованно, что этот Кубок ничего им не даст, что это рядовой турнир, славы новой он не принесет, да и, в конце концов, главное — чемпионат мира.

В этом решении старшего тренера сборной страны, по моему мнению, и были заложены причины проигрыша следующего чемпионата мира, который проводился в Вене весной 1977 года.

Ошибка кажется мне очевидной. Пропустив такое выдающееся событие, не проверив себя и соперников в деле, в боевом турнире (а там, замечу, иными, чем прежде, выглядели команды Чехословакии и Швеции), мы упустили хороший шанс скорректировать свои действия, проверить ход подготовки к чемпионату мира, где нам предстояло брать реванш. Думаю, что даже если бы и проиграла первая сборная в Кубке Канады, то польза все равно была бы несомненна: проверили бы новое соотношение сил, тренерам стало бы более ясно, что надо делать дальше. Но едва ли наша команда, поехав в своем боевом составе, уступила бы кому-нибудь первое место. В то время в строю были все сильнейшие мастера, ни один — за исключением Валерия Харламова, попавшего в первый раз в автокатастрофу, — не болел, не был травмирован.

Разумеется, я понимал, в какое сложное положение поставлены и команда, и ее тренеры. Перед отъездом в Канаду я говорил, что наша сборная — первая, где все приходится делать заново и начинать с подготовительного периода. Обычно сборная сходилась незадолго до очередного турнира, чтобы тренеры могли определить состояние хоккеистов в данный момент, кого-то подтянуть, что-то уточнить, попробовать одного-двух новичков, сравнив их с одним-двумя наименее надежными из бывалых игроков. У нас все получилось иначе. По существу, мы начинали, как начинает скомплектованная заново клубная команда, когда за короткий предсезонный период надо определить совместимость хоккеистов, сформировать звенья, восстановить утраченные за каникулы технические навыки, подготовить игроков физически, нервно и в волевом отношении к короткому и напряженному турниру, где бы они могли выложить сразу и до конца все свои козыри. И что самое сложное и важное, создать из 24 хоккеистов семи разных клубов команду в полном смысле этого слова, создать коллектив людей, понимающих и поддерживающих друг друга, коллектив управляемый, ощущающий, что все делают одно общее дело. Наша подготовка продолжалась 40 дней. Работали мы по плану, можно сказать, сверхнапряженному. Выполнили его полностью. Но такова уж, верно, доля тренеров накануне соревнований и студентов накануне сессии — кажется: вот бы еще недельку-другую, и тогда все было бы совсем хорошо. Правда, эта самая «неделька» была: прилетев в Канаду, мы трудились до самого последнего дня, дня своего первого матча. Впрочем, и в перерывах между играми тоже…

Тренеры команды — а вместе со мной коллективом руководили Борис Майоров и Роберт Черенков — понимали, какое трудное испытание предстоит новой сборной. Инициатива проведения хоккейного турнира сборных ряда европейских стран и североамериканских (а точнее, канадских) хоккеистов-профессионалов, подчеркивал корреспондент «Правды» в Оттаве Николай Брагин, исходила от руководителей Национальной хоккейной лиги (НХЛ) и Всемирной хоккейной ассоциации (ВХА). После ряда поражений, которые потерпели профессионалы в хоккейных соревнованиях со сборной Советского Союза, а также во встречах с нашими клубными командами, стало очевидно, что претензии на некий «абсолютный приоритет» профессионалов в международном хоккее необоснованны. Кривая их авторитета резко пошла вниз, а вместе с тем и расчеты хоккейных боссов Северной Америки на получение миллионных доходов. Все это вынудило более уважительно отзываться о хоккейных командах других стран, в том числе Советского Союза и Чехословакии, о европейском стиле игры.

Канадцы, впрочем, как и тренеры других национальных сборных, в отличие от советских коллег призвали под свои знамена всех сильнейших хоккеистов. За команду «Кленовых листьев» выступали самые знаменитые мастера, и среди них величайший в истории канадского хоккея защитник Бобби Орр, его партнеры по обороне Потвин, Робинсон, Савар, Лапойнт. В числе нападающих были выдающиеся мастера Халл, Эспозито, Пит Маховлич, Кларк, Лефлер, Дионн, Перро, Гейни, Шатт, Лич, Барбер. Руководили командой несколько тренеров, во главе которых был Скотти Боумэн.

Первоклассную команду привезли в Канаду чехословацкие тренеры Карел Гут и Ян Старши. Энергия молодых удачно дополнялась расчетливостью и опытом бывалых мастеров, среди которых были вратари Владо Дзурилла и Иржи Холечек, защитники Франтишек Поспишил, Олдржих Махач, Иржи Бубла, нападающие Иван Глинка, Владимир Мартинец, Милан Новы.

Скандинавские сборные мобилизовали всех профессионалов, выступающих за океаном, собрали всех, кто по своему классу мог усилить команду. За «Тре Крунур» на Кубке Канады играли профессионалы из клубов НХЛ и ВХА — защитники Сальминг, Бергман, Шёберг, нападающие Рональд Эрикссон, Хедберг, Уве Нильссон, Хаммерстрём, Линдстрём. Несомненно, самых лестных отзывов заслуживала игра вратаря Хегюсты, защитника Валтина, нападающих Лабраатена, Брасара, Ольберга. И в финской сборной выступали профессионалы — защитники Риихиранта и Раутакаллио, нападающие Мононен, Кетола. Сильную команду удалось собрать и тренерам сборной США. В ее составе выступали хоккеисты из профессиональных клубов.

На что в таком турнире могла рассчитывать наша команда?

Помню заседание тренерского совета, на котором обсуждался вопрос об участии сборной СССР в Кубке Канады. Тренеры нашей главной команды, как я уже рассказывал, настаивали на том, чтобы дать ведущим игрокам отдых. Говорилось даже о том, что чемпионат мира 1976 года, проходивший в польском городе Катовице, был проигран во многом оттого, что лидеры сборной отдали слишком много сил успеху нашей команды на Олимпийских играх в Инсбруке — турнир этот проводился за два месяца до мирового чемпионата.

Потом тренеров клубных команд попросили высказаться о шансах команды — тогда ее еще не называли «экспериментальной». Большинство предположило, что, скорее всего, нам достанется четвертое или пятое место. Если память не подводит, я был едва ли не единственным, кто ожидал, что нашей команде по силам третье место. Оговорюсь, что я выступал только как тренер рижского «Динамо»: тогда меня никто еще не известил, что мне поручено будет возглавить «экспериментальную» команду. Кстати, сказал я и о том, что мы можем выиграть, если решимся поехать сильнейшим составом.

Когда мы уже улетели за океан, передо мной была поставлена задача занять место не ниже третьего.

Подчеркиваю — передо мной. Однако позже возникли разговоры, а Владимир Викулов даже сообщил в печати, будто бы и я сам нацеливал команду на третье место. Но было не так.

Я всегда ставлю перед командой максимальную цель. И первая задача, которую я выдвинул перед коллективом, — участие в финале, что давало как минимум второе место.

Турнир оказался для нашей команды трудным. Не только потому, что поехали мы без ведущих своих игроков, но и потому, что сразу же выбыл из строя один из немногих опытных игроков Виктор Шалимов, потому что и другие ведущие мастера сыграли не так, как можно было ожидать. Безупречен был Владислав Третьяк, отлично выступал Викулов, в ряде матчей выделялся Виктор Жлуктов.

Предварительный турнир ни одна из сборных без поражения не прошла. Шведы проиграли канадцам и финнам, сыграли вничью с нами. Мы проиграли первый матч — соперникам из Чехословакии (3:5) и последний — канадцам (1:3). Сборная ЧССР уступила шведам (1:2) и сыграла вничью с американцами (4:4). Канадцы проиграли чехословацким хоккеистам (1:2).

Сборная СССР неплохо сыграла в нападении, наша команда оказалась самой результативной в предварительном турнире. Впечатляющей была наша победа над американцами (5:0). Но вот что касается игры в обороне, то здесь мы заметно уступали командам Канады и Чехословакии. Эти две сборные и вошли в финал, где верх одержали хозяева турнира.

Наша команда заняла третье место.

Почему? Думаю, прав был Владислав Третьяк, передававший из Монреаля в «Комсомольскую правду», что нашим игрокам не хватило сыгранности и опыта.

С тех пор прошло много лет, немногие хоккеисты остались в составе сборной СССР, и нет нужды вспоминать ошибки, промахи игроков, просчеты в тактическом плане, недостаточно высокое техническое мастерство тех или иных спортсменов, их психологическую слабость. В конце концов, главная ответственность все равно падает на тренеров.

Конечно, досталось мне после того, как наша команда осталась на третьем месте, по первое число.

Анатолий Владимирович Тарасов писал в «Комсомольской правде»: «Считается, что тренер, придя в сборную, должен оставаться «самим собой», придерживаться стиля, проверенного в своем клубе. Это, на мой взгляд, неверное, упрощенное мнение. В сборной собраны лучшие хоккеисты страны. Они нуждаются в сложных, порой новых тренировочных упражнениях. Перед ними необходимо ставить самые высокие задачи, соответствующие их знаниям, опыту и мастерству. Виктор Тихонов хорошо работал с рижским «Динамо». Но методы эти подходили хоккеистам среднего уровня. Способствовать росту мастерства высококлассного хоккеиста они не могут».

Вывод, как видите, очевиден. Тарасов достаточно ясно высказал свою точку зрения: Тихонову не по силам руководить ведущими, высококлассными игроками. Болезненно, как и все мы, переживая неудачу, он в полемическом запале упустил важное обстоятельство — этих ведущих мне просто-напросто не дали.

И все-таки я воспринял критику Тарасова не как выпад. Скорее, как обиду за неудачу нашей сборной.

Не люблю, да и не привык жаловаться. Судьба трепала меня достаточно, чтобы характер стал стойким. Не на каждую обиду я реагирую, не на каждый выпад отвечаю. Сил смолчать, «не заметить» несправедливость, касающуюся меня лично, пока хватает. Но иногда я просто не понимаю некоторых вещей. Иные поступки, действия, слова кажутся мне настолько загадочными, далекими не только от рамок приличия, но и от здравого смысла, что я даже не знаю, как на них реагировать.

Порой на тренерском совете мы схватываемся друг с другом, порой резки, несправедливы один к другому. Бывает всякое. Грешен и я. И с Тарасовым мы то сходились, то расходились, прежде чем нашли общий язык. Знаю, что сейчас Анатолий Владимирович иначе оценивает мои возможности и методы работы. Приведу, пожалуй, еще одну цитату из Тарасова, лестную для меня, коли была приведена несколькими строками выше та, сердитая, в которой работа тренера «экспериментальной» сборной ставилась под сомнение. В беседе, опубликованной в 1983 году в латвийской газете «Советская молодежь», Тарасов говорил: «У тренера должно быть сильно развито чувство любви к молодежи, в первую очередь он — терпеливый, интеллигентный человек. Ибо каков наставник — таковы и воспитанники. А в грядущем хоккее побеждать будут коллективы единомышленников, где высокоэрудировапные игроки смогут договориться с тренером, как обыграть соперника.

Что же касается идеала, то я без колебаний назову Виктоpa Васильевича Тихонова. Партийность — первейшее условие для работы со сборной СССР. Ведь тренеру после победы на ледовой площадке частенько приходится давать второй, словесный, бой западным журналистам.

Всем известен и тихоновский фанатизм в лучшем смысле этого слова, его преданность любимому делу. Тихонов — ярчайший пример тренера-новатора, который так строит учебно-тренировочный процесс, чтобы ни разу за год не повторилось ни одно занятие.

Обязательное условие для современного тренера — общественная деятельность: работа с молодежью, выступления перед любителями спорта».

Жизнь, спорт в частности, без споров, отчаянных споров, подчас с обидами, трудно себе представить. Но одного я не понимаю и не принимаю — обращения к игрокам, чтобы настроить их против тренера.

Когда я начинал работу с «экспериментальной» сборной, я многого не знал. Я видел, например, что в часы подготовки к Кубку Канады Борис Павлович Кулагин подходил к борту, подзывал порой то одного, то другого игрока. На что он обращал внимание, что советовал он хоккеистам, я тогда не знал. И только позже выяснилось, что коллега говорил, например, Валерию Васильеву:

— Зачем ты так стараешься? Зачем тебе это сейчас надо?…

А ребята подходили к борту, к Кулагину, они знали, что он — старший тренер сборной, что я — временный человек, что на меня ставку делать не стоит. Долго не рассказывали всего этого мне хоккеисты. Но потом однажды не выдержали, и я узнал то, что знать мне хотелось бы меньше всего.

Твердо убежден, что тренер может говорить со спортсменами только так, чтобы его слова позволено было передать кому угодно, чтобы не было ему потом стыдно. Стоит говорить за глаза только то, что решишься сказать и в лицо.

Положение у меня было в то время… Деликатное? Неясное? Затруднительное? Двусмысленное?… Не знаю, как его и определить. С одной стороны, вроде бы тренер сборной страны. С другой — вовсе и не тренер национальной команды, ее возглавляет Борис Павлович Кулагин. Трудно было не только мне. Нелегко было строить свои отношения со мной и руководителям делегации, и хоккеистам. Вернувшись домой и прочитав все, что писалось о турнире, пришел к выводу, что точнее и откровеннее других определил мое положение корреспондент «Советского спорта» Дмитрий Рыжков. В одном из отчетов он назвал меня «старшим тренером советской команды на Кубке Канады».

Обратили внимание? Старший тренер не сборной СССР, а советской команды, посланной на этот вот конкретный турнир. Одним словом, человек с временным поручением.

И это чувствовали хоккеисты.

Да, общий язык с командой я нашел не сразу. И не только из-за собственных недостатков, как вскоре я понял. Кстати, установление тесного контакта с командой — задача непростая для любого тренера. Это объективная, если хотите, вполне закономерная трудность. И касается это, думаю, не только спорта, но отношений в любом коллективе, производственном или учебном. Работая с командой, я верил, что хоккеисты не могут не увидеть моей заинтересованности в общем деле, не могут не понять, что новый их тренер очень хочет сделать для хоккея как можно больше. И хотя Кулагин повсюду говорил, что у меня нет контакта с хоккеистами, что они мне не верят, не полагаются на меня, что мне не удастся завоевать их доверие, общий язык все-таки был найден.

Доверие завоевать нелегко, и тем более нелегко, если поискам и установлению общего языка еще и мешают.

По возвращении в Москву было сказано, что в экстремальных условиях тренер Тихонов не может руководить командой. Забегая вперед, в начало осени 1981 года, замечу, что на втором розыгрыше Кубка Канады, когда мне никто не мешал, я, кажется, смог справиться со сборной.

«Экспериментальная» команда была для меня полезна по крайней мере в одном отношении: я впервые работал с большими мастерами, и это тесное общение с лидерами нашего хоккея (хотя и не было среди них ярчайших звезд) привело меня к мысли, что некоторые из них отвыкли как от большой работы, связанной со всеми аспектами хоккейной подготовки: технической, тактической, физической (имею в виду хотя бы тот объем, который стал нормой в рижском «Динамо»), так и от высоких требований, предъявляемых к ним не столько тренерами, сколько самим меняющимся на глазах хоккеем.

Более того, я воочию увидел, что лидеры хоккея начисто отвыкли от дисциплины. Не стану сравнивать требования, которые были в сборной при Аркадии Ивановиче Чернышеве и Анатолии Владимировиче Тарасове, поскольку знаю о них все-таки понаслышке, и потом при Борисе Павловиче Кулагине, но то, что я видел, не могло не насторожить. В команде было две дисциплины: одна для маститых, «великих», другая — для «рядовых». Однако этот печальный факт прикрывался успехами, которые приглушали всякую критику в адрес сборной команды, высоко ценимой нашими любителями спорта. Победителям прощалось все. Различных нарушений режима хватало, но, поведя с ними борьбу, я тотчас же натолкнулся на энергичное сопротивление ведущих мастеров. Некоторые лидеры команды полагали, что им дозволено больше, чем их соратникам, пребывающим в сборной на вторых ролях.

И другое, что повергло меня в изумление и уныние, — поразительная отсталость достаточно, казалось бы, искушенных в игре мастеров в тактической подготовке, их неуважительное отношение к теоретической подготовке. Невысокая тактическая эрудиция большинства игроков сборной, которые уже выигрывали по нескольку чемпионатов мира, не могла не озадачить. Остановка в спорте недопустима, немыслима, и потому чемпионам нужно постоянно учиться.

Жизнь идет вперед, не стоит, понятно, на месте и хоккей. Но судя по всему, степень тактической оснащенности игроков сборной не менялась, она явно отставала от требований времени. Именно этим и объясняю я поражение в Вене: в «Штадтхалле» весной 1977 года наша команда, напомню, осталась на третьем месте, от которого советский хоккей уже отвык.

Однако речь сейчас идет не только о сборной, но и о команде ЦСКА, где выступало целое созвездие больших талантов. Впрочем, я давно догадывался, что прежде всего именно великолепный подбор выдающихся мастеров обеспечивал команде успехи и почти непрерывные победы в чемпионатах страны. Обилие талантов маскировало этот непростительный недостаток в подготовке прославленного армейского клуба.

Почему наша команда потерпела два поражения от «Тре Крунур» в Вене? Почему так трудно складывались наши матчи с командой Чехословакии? Вопросы, что называется, глобальные, касающиеся всего нашего хоккея — и сборной, и клубов. Думаю, неудачи объяснялись прежде всего тем, что хоккеисты сборной СССР никак не могли решить проблему преодоления оборонительных порядков этих двух ведущих европейских команд. Именно потому мы проигрывали соперникам на чемпионатах мира 1976 и 1977 годов. В Катовице мы «попутно» умудрились проиграть (4:6) и хозяевам чемпионата, которых при самом доброжелательном отношении к ним первоклассной командой не назовешь. Однако и оборону польской команды наши мастера взломать не сумели.

Назначение меня старшим тренером сборной Советского Союза состоялось в начале лета 1977 года, сразу же после поражения нашей главной команды в Вене.

Тогда же меня назначили и старшим тренером ЦСКА.