Жизнь в обществе, где сознание индивида формируют далеко не нейтральные — как правило, либо либеральные, либо националистические — СМИ, приводит к формированию в голове «среднего человека» устойчивых стереотипов. Устойчивых до патологичности. Даже с фактами в руках очень трудно бывает убедить обывателя в том, что все, чему его учили и учат в области гуманитарного или общественно-политического знания — или откровенная ложь, или полуправда, или, в самом лучшем случае, тенденциозно истолкованные факты. Вот, например, Северная Корея (КНДР). Для обычного потребителя СМИ — само воплощение «тоталитаризма», если не хуже. Можно долго объяснять, что, в отличие, скажем, от Саудовской Аравии, в КНДР, при достаточно жестком политическом режиме и государственной идеологии, представляющей разновидность «крестьянского социализма», существуют, хотя бы на формальном уровне, профсоюзы и политические партии (с несколькими «дружественными» партиями «общедемократической» ориентации, дополняющими правящую в дипломатической работе), и достаточно много сделано для обеспечения, например, равноправия женщин с мужчинами. Все равно не поверят. Не поверят и в весьма высокий уровень развития науки и техники у «замшелых сталинистов». Хотя, казалось бы, способность КНДР создать ядерную бомбу должна была бы убедить. А уж в существование в КНДР достаточно развитого внутреннего рынка и нарождающегося предпринимательского слоя не поверят ни при каких обстоятельствах. Хотя пишет об этом (среди многих других) консервативный ученый, да еще в солидной гонконгской газете.

По отношению к Южной Корее — стереотипы совсем противоположные. О южнокорейском «экономическом чуде» только ленивый, наверное, еще не писал. За счет кого и чего это «чудо» стало возможным, не пишет, естественно, почти никто. Большинство, вполне вероятно, не знает, а знающее меньшинство российских корееведов может заниматься в последние два десятилетия профессиональной деятельностью лишь за счет спонсорской поддержки — южнокорейской государственной организации, чей директор, по статусу приравниваемый к замминистра, назначается в основном из числа бывших дипломатов высшего уровня. Потеря этой поддержки в условиях «рыночной экономики российского типа» может практически равняться профессиональной смерти, так что коллег можно понять. Хотя для того, чтобы отследить некоторые истоки внезапного восхождения Южной Кореи на более высокие уровни в мировой экономической иерархии, профессиональным корееведом быть необязательно. Достаточно, например, заглянуть в статистику ОЭСР, где черным по белому написано, что средний южнокореец работает в год больше любого другого гражданина индустриализированной страны — 2193 часа в 2010 г., против, скажем, 1409 часов в ФРГ. Даже в России средний рабочий «пашет» на эксплуататора меньше — 1976 часов в год. О разнице в нормах эксплуатации в России и Южной Корее немало могли бы рассказать те приблизительно пять тысяч российских «нелегальных» иммигрантов, которые и участвуют, вместе с сотнями тысяч товарищей по несчастью из Китая, Вьетнама, Пакистана, Бангладеш и других стран, в поддержании «чуда» на плаву в бурных волнах новой Великой Депрессии. Если, естественно, увлеченная «чудом» российская пресса когда-нибудь даст им слово.

Чудом без кавычек является, если уж на то пошло, что среднестатистический южнокорейский рабочий, при довольно частых забастовках с экономическими требованиями, не бунтует против Системы вообще. При том, что реальная продолжительность среднестатистического отпуска составляет в Южной Корее 3—4 дня (при официально разрешенном максимуме в 10 дней). При том, что даже согласно официальной статистике, 33% рабочих и служащих работают по срочным контрактам — что означает очень высокую вероятность увольнения через год-другой и зарплату, в среднем составляющую около 60 % от зарплаты постоянного работника. По статистике профсоюзов (включающей в число контрактников также и трудящихся на средне- и долгосрочных контрактах), контрактников в Южной Корее значительно больше — около 56 %. Впрочем, не более 3 % из них является членами профсоюза — в то время, как среди постоянно занятых число профорганизованных составляет 17 %. О причинах — учитывая полное бесправие контрактной «рабсилы» — догадаться очень легко. Хотя от изматывающего, зачастую приводящего к ранней смерти труда ни постоянная занятость, ни членство в профсоюзе не спасают. Даже по (многократно и бессовестно занижаемым) данным Министерства труда и занятости Южной Кореи, среднее число погибающих на работе (в основном от сердечно-сосудистых заболеваний, связанных с переутомлением) от «чрезмерного труда», составляет за последние 5 лет в среднем 314 человек в год. Реальные цифры, естественно, будут на несколько порядков выше. Я жил в Южной Корее в 1997—2000 гг., и для большинства моих знакомых — скажем, почасовиков-преподавателей в университетах, журналистов или госслужащих младших рангов — возможность неожиданной смерти на работе от разрыва сердца была одной из главных забот. Большинство из них работало на износ, с раннего утра до 9—10 часов вечера, а часто и больше. Они знали, что если они умрут на работе, то семьям достанется лишь скудная компенсация. А дальше — при полной неадекватности системы соцобеспечения — бедность или нищета на всю жизнь. О голодных смертях в Северной Корее в середине 1990-х гг. российская пресса писала много и охотно. О том, что реально представляет собой южнокорейское общество с точки зрения рабочего — а не богатого туриста — на моей памяти, ни разу. Так вот и создаются «чудеса» в массовом сознании.

Так почему же все-таки массе задавленных непосильным трудом людей, чьим детям, скорее всего, путь наверх будет навсегда заказан — наиболее престижные университеты Южной Кореи дороги даже по международным меркам, и поступить туда можно, как правило, лишь тем, у чьих родителей хватало денег на частные подготовительные школы — не приходит в голову мысль, что эта Система — не для них? Почему не может им показаться привлекательным, скажем, пример Северной Кореи, где — хотя бы в принципе — медицина и образование бесплатны? Конечно, после экономических катастроф середины 1990-х — в немалой степени вызванных развалом СССР и прекращением субсидируемой торговли с СССР — качество социальных услуг в Северной Корее резко ухудшилось. Когда в больницах нет воды и отопления, когда перестают поступать обезболивающие препараты и операции приходится делать без наркоза — тогда даже высочайшая квалификация медиков (среди которых немало выпускников советских и восточногерманских университетов) не спасает. Но принцип остается принципом — в Северной Корее до сих пор существует социальное государство советского типа. То самое, которое служило примером для скандинавских социал-демократов 1930—1950-хх гг., когда там закладывались основы современной системы социального обеспечения. Про преимущества скандинавской системы в Южной Корее можно говорить громко и открыто — ведь, при высоком уровне перераспределения доходов через налоговую систему, скандинавские общества все равно остаются капиталистическими. А вот про Северную Корею в «демократической» Южной Корее хорошо говорить нельзя. Именно так — нельзя. А то попадешь в тюрьму и будешь потом жить с клеймом «враждебного элемента» всю оставшуюся жизнь.

До сих пор взаимоотношения Южной Кореи с Северной определяет Закон о государственной безопасности (ЗГБ) — один из первых законов, которые южнокорейское государство приняло в год своего основания, т.е. в 1948 г. В ЗГБ с тех пор 11 раз вносились изменения и дополнения, а вот отменить его так и не удосужились. Хотя в 1998—2003 гг. Южной Кореей правил лауреат Нобелевской премии мира Ким Тэджун, которого в 1980 г. военная диктатура — за «попытку организовать бунт по указаниям с Севера» (имелось в виду восстание в Кванджу в мае 1980 г., к которому ни Ким Тэджун, ни Северная Корея никакого отношения, естественно, не имели) — приговаривала как-то к смертной казни (меру наказания потом смягчили под давлением США, опасавшихся за свой престиж). По этому самому ЗГБ. Но даже Ким Тэджун, убежденный либерал и бывшая жертва ЗГБ, отменять ЗГБ не собирался. Потому что, при всей своей скандальности — аналога этому юридическому монстру в современной законодательной практике трудно найти — ЗГБ для правящих верхов очень удобен. Под шумок борьбы с «просеверными элементами» он позволяет душить в зародыше любые проявления антисистемного протеста.

ЗГБ определяет Северную Корею как «антигосударственную организацию». Вообще-то сегодняшняя КНДР — государство-член ООН, имеющее дипломатические отношения со 161 государством мира. Но законодателей Южной Кореи, как мы видим, подход к Северной Корее образца 1948 г. пока устраивает. По ЗГБ, «глава антигосударственной организации» должен в виде наказания получить или смертный приговор, или пожизненное заключение. «Официальных лиц антигосударственной организации» ожидает от смертной казни до заключения сроком более 5 лет. Поймать и уничтожить лидеров КНДР южнокорейскому государству пока, к счастью, не удавалось, но, с учетом того, что «антигосударственной организацией» можно признать любую подпольную группу с радикальной программой, перспективы эта статья открывает, прямо скажем, заманчивые. Последний раз лидера подпольной социалистической группы, пытавшегося (совершенно безуспешно) организовать вооруженную борьбу с режимом (Син Хянсик, 1933—1982), южнокорейское государство казнило 30 лет назад, но, в принципе, любая попытка организовать радикальное подполье до сих пор караема смертью — о чем население прекрасно осведомлено. И, соответственно, ведет себя в отношениях с Системой более осмотрительно.

Само собой, что осмотрительность надо проявлять при поездках в Северную Корею. Попытка поехать туда без разрешения южнокорейских властей — если вы являетесь гражданином Южной Кореи — грозит вам сроком до 10 лет тюремного заключения. Даже одна попытка организовать такое вот путешествие на «территорию, контролируемую антигосударственной организацией», уже тянет максимум на 7 лет тюрьмы (статья 6). Впрочем, для того, чтобы получить тюремный срок такого масштаба, ездить в Пхеньян вовсе и необязательно. Достаточно совершить акт «восхваления, поощрения или пропаганды в пользу антигосударственной организации». Ну, скажем, публично заметить, что, в принципе, северокорейская система бесплатной государственной медицины более гуманна. И пожалуйста — семь лет в тюрьме ваши (статья 7). Или, например, попробуйте создать группу для изучения социалистических альтернатив существующему строю и запишите в ее уставе что-нибудь про «коренные перемены» (страшное слово «революция» в публичной речи даже совсем уж отъявленные радикалы в Южной Корее стараются избегать). Пожалуйста — «попытка пропаганды в целях изменения государственного строя», опять-таки семь лет (или менее, если есть смягчающие обстоятельства) приятного одиночества в тюремной камере (статья 7). Ну а если лень создавать организации или пропагандировать против самого лучшего в мире капиталистического строя, то можете попробовать, например, обменяться электронным письмом с каким-нибудь северокорейским коллегой в Академии общественных наук или пхеньянском Университете имени Ким Ир Сена. Конечно, из Южной Кореи вам это, скорее всего, все равно никогда не удастся сделать, ибо все северокорейские сайты там надежно заблокированы. Ну а если вы, например, поедете в недалекий Токио и там совершите сей кощунственный акт, а кто-нибудь это увидит и на вас куда надо донесет — пожалуйста, десять лет (или менее, если есть смягчающие обстоятельства) за «выход на связь с членами антигосударственной организации» (статья 8). Ну а если свидетель вашего поступка не донесет, а на него и вас потом донесет еще кто-то третий — то и свидетелю туго придется. За недонесение на таких вот врагов южнокорейского народа можно до пяти лет получить. Хотя могут и поблажку дать, если родственники и недонесение вызвано родственными чувствами (статья 10). Гуманность и демократия, не правда ли?

Прочтя все вышеизложенное, читатель наверняка спросит меня: неужели сей юридический реликт времен «холодной войны» (даже и для этих времен достаточно суровый) до сих пор применяется на практике? Еще как применяется! Очень даже и активно, и никакая формальная «демократия» тут не помеха. В 2008 г. по ЗГБ было возбуждено 46 уголовных дел, а вот в 2010 — уже целые 97. Правда, в среднем около половины дел за нарушение ЗГБ заканчиваются оправдательными приговорами, но это и не так важно — год-другой предварительного заключения, в сочетании с инфарктами и нервными заболеваниями родных и близких сами по себе полезны в смысле «укрощения» потенциальных радикалов. Правда, многие из тех, на кого прокуратура возбуждает по ЗГБ уголовные дела, при ближайшем рассмотрении оказываются даже и не радикалами. Скажем, преподаватель независимой частной школы имени Ганди (с сильным пацифистским и экологическим уклоном), некий Чхве, был в 2008 г. привлечен по уголовному делу о страшном преступлении — использовании на уроках в качестве дополнительного учебного пособия выдержек из официального северокорейского заявления о принципах мирного объединения Родины. То есть даже и не «восхвалял» позицию КНДР, а просто нейтрально упоминал ее, да еще в связи с проблемой избегания войны и насилия. Но кто-то донес, и дело возбудили. В итоге суд оправдал миролюбивого Чхве, то урок его коллегам и ученикам — уже был дан. А вот моему хорошему знакомому и коллеге, профессору Кан Чонгу из университета Тонгук в Сеуле, повезло с судьями меньше. Он как-то в одной из своих статей в 2005 г. охарактеризовал нападение КНДР на Южную Корею 25 июня 1950 г. как попытку «объединительной войны» и указал, что, если бы в войну не вмешались бы (на стороне Южной Кореи) США, то Север победил бы за несколько недель и больших жертв можно было бы избежать. Все вышеизложенное является, с исторической точки зрения, чистой правдой (да, Ким Ир Сен начал войну, желая объединить страну — ну а чего еще он мог в той ситуации желать?), но на суд аргументы профессора Кана большого впечатления не произвели — он ведь посмел «положительный» термин «объединение» использовать в контексте рассказа о планах злодеев-коммунистов. Дали в итоге 3 года условно и 2 года поражения в правах, одним ударом уничтожив, по сути, преподавательскую и научную карьеру профессора Кана. Преподавать в университете и публиковаться в научных журналах «преступнику» никто не даст.

С учетом всего сказанного выше, читатель наверняка поймет, что у моей жены — южной кореянки — когда я ей однажды сказал, что за границей, в одном из западных университетов, встречался на семинаре с коллегой из Университета имени Ким Ир Сена, чуть было не произошел инфаркт. Я — гражданин Южной Кореи, и в принципе ЗГБ относится и ко мне. Согласно последним инструкциям Министерства по Объединению, встречаться и разговаривать с учеными КНДР во время конференций разрешается. Но жена про эти инструкции не знала и исходила из обыденных представлений. Которые в Южной Корее заключаются в том, что за любую попытку публично сказать о КНДР доброе слово или войти в сношения с ее представителями государство прихлопнет вас одной рукой. Как муху.

Режим государственного террора по отношению к инакомыслящим — под ширмой «противостояния с Севером» — один из важных элементов сохранения «стабильности» в обществе сверхэксплуатации и насилия, каковым является на сегодняшний день Южная Корея. Только вот из российской прессы вы об этом точно не узнаете. Да и из западной, по большому счету, — тоже.

14 марта 2012