1

Снег сыпал и сыпал мелкой крошкой весь день и вечер, и к ночи с промозглой, сырой осенью было покончено. Улицы города были пустынны. Легкой поземкой переметало застывшие дороги. Узкая речушка под мостом еще тихо журчала, пробираясь среди занесенных снегом прибрежных кустов, но и ее бег становился все медленнее.

Мужчина, одетый в черное осеннее пальто, без головного убора, высоко подняв воротник, и пряча лицо в нем, быстро шел. Коротко поглядывая иногда вокруг себя или угрюмо уставясь под ноги, он уже сворачивал к городскому мосту, когда что-то заставило его остановиться. Постояв немного и вновь решив отправиться дальше, и сделав уже пару шагов, мужчина все же опять обернулся. Звук, теперь еще отчетливее, повторился. Чей-то очень слабый стон долетел со стороны канавы, в которой тихо журчала речка.

Больше не раздумывая, мужчина приблизился к краю канавы и вгляделся в прибрежные кусты. Придерживая поднятый воротник возле шеи застывшей от холода рукой, он стал спускаться по скользкому берегу. Здесь было совсем темно. Но на белом, только что выпавшем снегу ясно виднелось тело.

Молодая женщина лежала на спине, прижимая к себе мертвой хваткой небольшой сверток, словно боялась, что его отберут. Видно было, что она скатилась сюда и лежала здесь уже давно… Снегом запорошило ее всю, он лежал, не тая, на ее лице, руках. Мужчина, с трудом освободив сверток от ее застывших пальцев, почувствовал слабое движение внутри него… ребенок был еще жив. Прижав сверток к груди и, продолжая идти вдоль ручья, он, не задумываясь, прошел под мост, и тень скрыла его.

 

2

Старинный городской мост, переброшенный через небольшую речушку в незапамятные времена, сохранялся и иногда обновлялся жителями города. Это было каменное сооружение полукруглой формы. Когда-то белые перила с небольшими башенками в виде русалок с облупившейся теперь чешуей ограждали неширокий мост. Речка была небольшая, но весной иногда разливалась довольно сильно, и тогда думалось, как верно его строители выбрали и высоту, и размах моста… Летом же русло обычно пересыхало, и тогда вдумчивому взгляду становилось странно глядеть на то, как сдвинуты подводные камни и растут водные растения: словно здесь пролегает тропа, словно по ней очень часто ходили и продолжают ходить… Но кому нужно ходить под мост да еще и по воде? На этом обычно мысль обывателя обрывалась, и текла уже в другом направлении.

Только начавшийся восемнадцатый век, гремевший войнами и потрясениями в Европе, здесь в российской, удаленной от столицы, губернии отзывался лишь эхом в провинциальных газетах и в рассказах и байках про столичную жизнь прибывших недавно оттуда. Это был тихий уездный городок с мощеными кое-где камнем улицами, застроенными самое высокое двухэтажными домами мещан и купцов, с замечательной, старинной, постройки шестнадцатого века, церковью и построенным в то же время, как всем думалось, мостом через городскую речку. Его жители не очень-то верили всем столичным россказням и покачивали недоверчиво головой. Их занимали совсем другие вещи. Свадьба дочери купца Савина и местного помещика Каплина, празднование юбилея начальника городской управы и сбор денег на ремонт церкви… самыми же таинственными считались истории, связанные с городским мостом. Про него ходили престранные легенды о выходцах с того света, о нечистой силе, живущей под ним, возле моста запрещали гулять детям и молодым девушкам, и все преступления, нечасто случавшиеся в маленьком городке, где все знали друг друга, приписывали в первую очередь этому таинственному месту…

А под мост действительно вела тропа, и теперь, холодной снежной ночью мужчина со свертком прошел по краю обмелевшей реки и вышел по ту сторону…

Города здесь уже не было.

Лес, непроходимый, старый, с буреломом, заросший по окраинам кустарником, весь запорошенный снегом, стоял стеной и по правому, и по левому берегу. Речушка, вынырнув из-под моста, здесь была лишь лесным ручьем, петлявшим по дну глубокого оврага, терявшегося в глубине чащи.

Мужчина сразу после моста повернул направо и поднялся по занесенным снегом каменным ступеням, которые вместе с мостом казались большой странностью посреди леса… Однако едва он оказался на высоком берегу обрыва, как меж густых ветвей стал виден огонь.

Строения, больше похожие на постоялый двор, показались, как только путник обошел густые заросли кустов. Широко раскинувшийся двор, обнесенный высоким забором, двускатная соломенная крыша длинного невысокого дома, дымящиеся две трубы… Вот и все, что было видно с дороги, по которой размашисто зашагал путник. Дорога лесная, неширокая, проходила мимо постоялого двора и уходила дальше просекой в лес, теряясь в глубокой темноте.

Приблизившись к воротам, мужчина постоял, прислушиваясь и, наконец, толкнул маленькую дверь, которая виднелась рядом с широкими створками ворот. Шагнув на слабо освещенное подворье, он запер дверь на тяжелый засов, и, поправляя сверток, который он держал под пальто, пошел к дому.

Лохматая собака завиляла хвостом, приближаясь к нему на длинной цепи и осторожно ластясь. Он на ходу потрепал ее по коротким пушистым ушам. Кутаясь в тонкое пальто, быстро миновал пустой двор, и вошел через тяжелую, выпустившую клубы пара, дверь.

Невысокий сгорбленный старик быстро обернулся к нему от большой русской печи. Бревенчатые закопченные стены слабо освещались лучиной. На лавке возле печи кто-то лежал под тяжелым овчинным тулупом.

— Кто? — негромко бросил путник, проходя ближе к теплу, и, протягивая сверток наверх на печь, откуда выглянула седая неприбранная голова.

— Так… Случаем занесло… В Ближний Лог идет, с рассветом просил поднять… Что так долго? — в свою очередь неторопливо спросил старик.

Мужчина сбросил пальто и, оставшись в черном помятом сюртуке и светлых панталонах, посмотрел опять наверх.

— Жив? — спросил он того, кто тихо шуршал на печке.

Не было видно ничего, только сверху сыпалась солома, да кто-то принялся кряхтеть.

Старик, не дождавшись ответа, стоял, опершись на ручку ухвата, которым только что ворочал горшок в печи.

— Жива… Где ж ты ее нашел малую такую? — проворчала вновь появившаяся голова.

Старушка, лицо которой еле можно было угадать в темноте, слабо освещаемой лучиной, смотрела вниз.

Поздний гость молчал. Не обращая внимания на стариков, он легонько похлопывал ладонями себя по плечам, туловищу, ногам. Одежда под его руками постепенно менялась. Мятый сюртук и вымокшие панталоны исчезли. Теплые штаны из молочного цвета козьей шерсти, такая же рубаха, подпоясанная кожаным, широким ремнем изменили его до неузнаваемости. Из городского продрогшего щеголя он преображался на глазах в человека, приспособленного к суровой жизни в лесу, и человека небедного… Широкий двуручный меч тускло блеснул серебряной рукоятью во тьме — оружие небывалое по тем временам. Замысловатое плетение кольчуги быстро исчезло под тяжелыми складками мехового плаща. В правом голенище мягких сапог торчала рукоять короткого меча, которая едва достигала колена. И вот уже совсем другой человек с шапкой из черно-бурой лисицы в руках стоял перед стариком. Но старика эта удивительная метаморфоза нисколько не смутила. Он, а теперь и старушка на печи, терпеливо ждали ответа, может быть и не очень сильно надеясь на него. Но гость больше не промолвил ни слова и пошел к двери. Старик, накинув овчинный тулуп, висевший на стене среди вороха одежды, заторопился вслед.

И действительно, ночной путник, выйдя во двор, в беснующуюся метель, остановился. Собака радостно завиляла хвостом в репьях, но молчала, лишь вытянула морду, жмурясь от колючего снега. Дождавшись, пока старик выйдет за ним на улицу, гость еле слышно что-то шепнул. В ту же самую минуту по двору покатился белый комок… Заяц… Беляк летел, словно ошалелый… Собака взвилась на дыбы и захрипела на цепи, срываясь на бешеный лай… В этом поднявшемся шуме мужчина повернулся к хозяину дома и проговорил, приблизившись к самому лицу старика.

— Не знаю я твоих гостей, Сила… Не стал поэтому и говорить в избе. — Его слова почти заглушались отчаянным лаем собаки, но старик кивнул, он не сводил глаз с гостя и, казалось, слова ловил, только они слетали с губ. — Я не знаю, чье дите… Лежала она в снегу, на груди матери своей мертвой… сразу за мостом у речки… Может, разузнаю потом, если доведется, чья она… Похороните мать. Не гоже ей там как собаке брошенной лежать… Люди ее не скоро в той канаве найдут… Да присмотрись к постояльцу-то…

Старик, лишь услышал о несчастье, закачал головой. И теперь еле слышно прошептал:

— Ох, лихо пришло к нам, витязь… Опять поганые нагрянули. Давно ты не был дома, многого не ведаешь…

Путник "впился" жестким взглядом в лицо старика.

— Значит, пришли… — выдохнул он. — Не мог я раньше ведь, Сила, никак не мог! — словно оправдываясь, быстро проговорил он и тут же замолчал, понимая, что словами ничего не изменишь.

Заяц, мечущийся под носом обезумевшей от ярости собаки, исчез. Растерянно, почти по-щенячьи тявкнув, пес все-таки издал победное рычание и, заворчав, снова потянулся к людям, ожидая похвалы за свою службу. Но им было не до него.

— Бывай, Сила… Выпускай коня…

— Бывай, — проговорил старик, так и не назвав по имени своего ночного гостя.

Открыв конюшню, откуда крепко пахнуло навозом, Сила вывел коня, который, почуяв хозяина, всхрапнул. Погладив его по длинной гриве, Сила поправил сбрую и, дождавшись, пока гость сел в седло, топнул ногой в стоптанном латаном валенке. Ворота медленно поползли, подчиняясь его воле, и в считанные мгновения всадник исчез в ночи.

 

3

Метель не унималась, а, казалось, крепчала, заметая все тропки-дорожки. Ветер завывал в вершинах деревьев, тьма стояла непроглядная, а снег, колючий, мелкий, то кружил, то мел поземкою, то сплошной стеной заслонял все вокруг.

Но одинокий путник, закутавшись в плащ, и отдавшись на волю умного животного, ехал, временами проваливаясь в короткое забытье, а то вздрагивал, пробуждаясь, и мрачнел от тяжелого предчувствия.

Дорогу переметало заносами, все труднее и медленнее становился шаг лошади, и вот уже дважды путник слышал вой… Волки…

Но не идти он не мог. К утру дорогу занесет совсем, не говоря уж о тропках, стежках… И тогда к молодому Светославичу в Заонежье будет не добраться.

Заонежье… Долина, раскинувшаяся по правому берегу реки Онежи, давно уже принадлежала князьям Светославичам. Город, построенный еще самим Всеславом, его великими мастерами, которые, как говорит предание, только тайным словом ставили дома на века, до сих пор стоит на высоком берегу, обнесенный крепостной стеной. Много битв и сражений видели эти стены, много крови пролито было здесь. Последний оплот людской в этой стране глухих лесов и непролазных чащоб… Лесовичи… Так называют они себя.

В очень давние времена, когда мужик россич взялся за соху, часть этого племени уходила все дальше в леса, не желая менять свой уклад, обычаи… не желая изменять тем силам, которые им помогали выжить там, где их подстерегал не только дикий зверь, голод или холод… Существа, населяющие воду, землю и воздух, всегда жили бок о бок с людьми, подчас пугая их, иногда губя, а то и помогая… Разные то существа, — добрые и щедрые, коварные и злобные, — они повсюду. Ступаешь на тропу, — обратись к духу лесному, вон он смотрит на тебя внимательно, потерявшись в сплетении ветвей и резных листьев клена. А если ты присядешь в тени дерева, вытянешь усталые ноги, развяжешь узелок и положишь кусочек нехитрой снеди на траву, то поверь — наверняка дойдешь без преград до конца своего пути. Леший может толкнуть тебя разок другой, когда ты шагнешь через ручей, но это шалость — не обижайся на него, сегодня он на твоей стороне… Так и жили лесовичи в ладу с лесом, и с миром в душе. И если встретится сегодня тебе лесович, то покажется он тебе зловещим колдуном или замшелым ведуном. Это правда. Но правда и то, что его главный завет, передаваемый из поколения в поколение"… не навреди…". Это смелые воины, готовые сложить голову за свою землю, за свой дом, как и все россичи. Но, начав однажды жить по лесным законам, они стали его частью, и лес хранит их тайну. Вам не найти их, если вы этого пожелаете вдруг… Тайные заговоры и древние заклятия, сотканые из откровений лешего и нашептываний домового, ночного воя упыря и пения русалки, остановят вас, заплутаете и сгинете бесславно.

…После полуночи метель стала стихать. Еще гнулись верхушки деревьев под порывами сильного ветра, а внизу, под ними уже наступило затишье… когда еще не верится в окончание ненастья, и ждешь, что вот-вот обрушится на тебя вновь обжигающая волна ветра и снега.

Вымотанная вконец лошадь остановилась, подчиняясь еле уловимому движению руки всадника. Темень стояла кромешная. Но, похоже, путник знал, что здесь, в полуверсте от дороги, жил Корча. Двухсотлетний лешак поселился давным-давно в дупле у корней старого кряжистого дуба, а с ним доживал свой век старый, весь в репьях и колючках, хромоногий волк.

Продолжая сидеть в седле, возвышаясь словно сугроб, в своем длинном плаще и лохматой шапке, облепленными снегом, путник ухнул несколько раз по совиному…

Корча появился сразу. Да только за спиной появился… Огляделся… Нет, чужих нет… И легонько хлопнул ночного гостя по плечу.

— Что долго?.. — тихо спросил он и беззвучно засмеялся, радуясь, словно ребенок, тому как путник быстро обернулся, — испугался, значит, — немного, но все равно приятно. — Обещался назад быть с желтыми листьями, а пришел с белыми мухами… Еще немного и не добудился бы ты меня, время пришло — на боковую — зима…

Корчу почти невозможно было разглядеть в темноте, да и белым днем его всего никто никогда не видел. Только бесноватые глаза иногда надвинутся вдруг на тебя внезапно, очертания очень сильного тела или рук мелькнут в воздухе… Не более… Сейчас глаза его сверкнули совсем близко, и ночной гость проговорил:

— Всего сразу не расскажешь, Корча… В Заонежье бы мне попасть побыстрее… Проведи меня своими ходами тайными, а уж я в долгу не останусь…

Корча усмехнулся.

— Провожу я тебя, Мокша, за Онежу, да только не найдешь ты там теперь никого. Город стоит пустой. Лишь упыри да псы бездомные бродят по вашим улицам. Людей там нет.

Дружинник молодого княжича Игоря Светославича Мокша осекся на полуслове. Он должен был вернуться раньше… Никто не верил в крепость заключенного прошлой осенью сомнительного мира между лесовичами и невесть откуда взявшимися огромными полчищами звероподобных кочевников. Появление злобных темных тварей было как гром среди ясного неба в тихой размеренной жизни лесного края. Пришедшие с равнин далекого Запада завоеватели не щадили никого встречающегося на их пути. И ценой огромной крови удалось их остановить лишь к осени, когда затяжные дожди превратили дороги, тропы, небольшие ручьи, болотца в сплошное месиво, где ни конь, ни зверь не пройдет. Да и вымотал лесной народ непрошеных гостей непонятным, упорным сопротивлением… Долго тогда стояли друг против друга дружина Светослава и его сына Игоря и орда кочевников. Растянувшаяся, длинная, черная, она обоими флангами, словно когтями, охватила светлые ряды лесовичей. Никто не вышел на середину, лишь мерзкое визжание собакоголовых неподкованных лошадей под темными наездниками да всхрапывание коней светлых витязей-лесовичей нарушало тишину. И отступили темные… Сначала на шаг… Потом развернулись, и утробно, нечеловеческим рыком оглашая притихшие от смертельного ужаса окрестности, пришельцы стали уходить… Да, такой мир не стоил ничего… И никто не верил, что они не вернутся… Потому-то и отправил Светослав Мокшу разузнать, откуда пришли, кто такие, и кто стоит за ними… Думалось старому князю, что стоял кто-то более могущественный за звериными ликами молчаливых кочевников.

"И правильно думалось…"- горько подумал Мокша. Много чего он разузнал, да только вот нужно теперь это кому?

— Неужели и в Древляну добрались? — спросил он, страшась ответа.

В Древляне была вотчина светлого князя Светослава. Туда должен был прийти Мокша, там было сердце страны лесовичей.

— Пока нет… Иди сразу туда… — ответил леший.

Он видел, как заметался человек, узнав о несчастье. Давно он жил бок о бок с людьми, а с Мокшей Корча частенько сиживал у костра. Этот лесович был молчалив, в лесу знал все до мелочей ничуть не меньше самого лешего, только колдовством редко пользовался, словно это было дурно. И сейчас, Корча, посмеиваясь, стукнул два раза несильно по соседней в два обхвата сосне и сказал:

— Выйдешь, чуток не доходя до городской стены… Не боись, Мокша, с конем заходи… В прежние времена-то с драконом хаживали… — Посмеиваясь, добавил леший.

В широком стволе старого дерева темным пятном обозначился проход.

Мокша, направив туда фыркающего от страха коня, обернулся и махнул в темноте Корче рукой:

— Не поминай меня лихом, Корча…

— Не буду, Мокша…

Лесович растворился в темноте прохода. Рана на стволе дерева быстро затягивалась на глазах, а леший нырнул в спасительную черноту леса, бурча себе под нос:

— Ни одна тварь лесная теперь не откажет в помощи человекам… Им за нас стоять в смертном, страшном бою, и много их поляжет, ох, много…

Его слова скоро слились с шумом ветра… Следы лошади быстро заметались поземкой, деревья тяжко скрипели стволами, сучья обламывались с треском и падали…

 

4

Никто не знает, что такое лесные переходы лешего, даже если и побывал в них… Так и Мокша. Оказавшись в полной темноте, он лишь чувствовал, как его подхватила неведомая сила и повлекла за собой. Бывал он не раз с Корчей в его потайных ходах, но видимо знал тот заветное словечко, заставляющее переносить его на огромные расстояния… Но сейчас Мокше было не до этого. Неясные предчувствия одолевали его. Что он найдет в стольном граде их? Неужели и до Древляны доберутся поганые? Что сталось с княжичем Игорем? Страшные вопросы не находили ответов, и от этого темнота, окружавшая бывалого воина и охотника, становилась еще беспросветнее. И вот уже повеяло холодом — выход рядом. Мокша встряхнул головой, отгоняя тяжелые мысли, да и усталость брала свое. Но лесович очень вынослив. Воинской науке отдавалось много сил и времени. И сейчас, прежде чем выйти в холодную ветреную ночь, он некоторое время вслушивался в тишину леса. Чуткое привычное ухо ловило все, что могло быть чужим, и чем дольше вслушивался Мокша, тем мрачнее становилось его лицо. Руки нетерпеливо хлопнули по бокам, губы шепнули заклинание, обращаясь к берегине, ласково называя ее Ладушкой, прося дать ему другое оружие. И стал исчезать широкий двуручный меч, и появились два легких меча… А Мокша спешился с коня, и неслышной тенью скользнул из дерева, оказавшись на опушке чернеющего зловещей громадой леса.

Впереди, за неширокой полосой поля, за глубоким рвом, виднелась высокая городская стена. Всего-то осталось дойти почти ничего, но Мокша медлил. Что-то насторожило его в ночной тиши леса. Где-то ветка хрустнула невпопад, и запах… Чужой, тяжелый… И чувство опасности… Острое, заставляющее внимательнее взглянуть вокруг… И вот уже слышен дробный топот бегущих рысью…

Хриплое дыхание, частое словно у зверя, заставило обернуться его. Мокша увидел их первым. Это были они. Кочевники со звериными рылами… Ненависть полыхнула жарко в душе. Рука сжала рукоятку меча…

Они приближались рысью. Верхом на своих непонятных росскому глазу страшных конях с собачьими головами… Мокша теперь знал им имя. Это были орки… Отвратительное порождение темной силы, наделенное злобным безумием и необузданной мощью… Как сказал отшельник ему в Сварожской Пустоши, они сами не приходят, их насылают… словно порчу на человека… И тьма стирает тот край с лица земли. Только вот кто насылает?..

Их было четверо… Нестройным бегом, обгоняя на ходу, и, беззвучно ощериваясь друг на друга, они неслись по направлению к городу, присогнувшись и словно сросшись с конями.

Охотничий нож Мокши просвистел и впился в горло вырвавшемуся вперед орку. Тот, захрипев, повалился в снег, заставив остальных в неистовой скачке заметаться по дороге. Мокша в одно мгновение взлетел на коня, который не шелохнулся все это время, словно чуя смертельную опасность. Вылетев на дорогу, первым ударом мечей обоерукий воин раскроил головы двум бросившимся к нему наездникам. Нечеловеческий визг раздался в ночи, и последний орк бросился сзади на лесовича. Привычно управляя конем лишь силой ног, Мокша развернулся, не давая коню взвиться на дыбы, чтобы уберечь его от удара вражеского меча в брюхо, и руки стремительно замелькали в темноте, отражая бешено посыпавшиеся удары. Наконец, лесович, отбросив ударом левого клинка едва не доставший его меч орка, правым нанес смертельный удар в грудь противнику… Повисла тягостная тишина, лишь хрип вцепившихся друг в друга животных, оставшихся без хозяев, нарушал ее…

Лесович мрачно взглянул на них, пришпорил коня и короткими ударами меча добил мерзких тварей. Еще раз взглянув в сторону пустынной дороги, уходящей и теряющейся в темноте холодной ночи, он, пустив лошадь крупной рысью, свернул вскоре с дороги к лесу, проехал немного по краю поля… и вдруг словно провалился сквозь землю.

 

1

Два потайных хода было прорыто лесовичами под городские стены. Долго и основательно делались эти проходы, укреплялись своды, выравнивался пол — не на один век. Тогда все делалось так, чтобы детям и внукам не пришлось переделывать, а радостно было пользоваться, и удивлялись бы они мастерству отцов. Так и город строился, удивительной красоты деревянный город — Древляна. Башенки и терема, с любовью украшенные дивной работы резьбой, слюдяные окна со ставнями, на которых хитро переплелись травы, зверь и птица… дорожки, мощенные гладким речным камнем, скамеечки и завалинки в тени густых яблоневых садов… Красивый город.

Только видно нельзя народу, как и отдельно взятому человеку, отрываться от своих корней. Оторвавшись от россичей, лесовичи оказались лицом к лицу с миром, им до сих пор неизвестным. Время словно остановилось для них. Существа, прежде скользившие мимо них тенью, теперь, впустив их в собственный мир, не прятались… Любопытные, иногда назойливые коротышки, называющие себя гномами, домовые… Духи лесные, прежде неведомые и непостижимые, а теперь соседи… Мир чаще недобрый, непредсказуемый…

Но время шло, и появлялись друзья. Северный народ, называющий себя эльфами, — величественные, отважные в бою воины, никогда не отказывали в помощи. Постигая их знания, лесовичи словно учились жить заново.

…Потайные ходы делались во времена Всеслава, когда шло строительство города. Тогда лесовичи полагались только на свою силу и отвагу, стремились защитить свой род от врагов. Но враг в этом мире часто легко преодолевал и стены, и рвы, и поэтому ходы редко использовались и вскоре оказались в запустении.

Пока однажды, в одном из них, в том, который выходил на опушку леса в версте от городской стены, не поселился старый гном Схлоп, полное его имя, как он сам утверждал, было Сахлопивур…

Это был смешной, ворчливый старик, коротконогий, кряжистый, доходивший до середины плеча Мокше. Мокша и так бывал очень часто у Схлопа, а после того, как умерла при родах его Млава вместе с новорожденным сыном, и вовсе поселился здесь, где день и ночь шумел лес, словно убаюкивая его боль. А что еще нужно человеку, у которого отобрали самое дорогое?

Так и теперь, спустившись в знакомый овражек на опушке, Мокша спешился и вошел в еле приметный в кустарнике и клочьях желтой травы проход. Лошадь без всадника легко прошла вслед за ним, вытягивая привычно шею. Здесь можно было стоять в полный рост, было сумрачно и холодно, и если не знаешь, что там дальше теплое, уютное жилище, то можешь принять это место за обычную пещерку в обрывистой стене оврага, созданную природой. Мокша же, стряхивая снег и сняв шапку, шагнул немного вправо и оказался в полной темноте. Еще шаг, второй… Рука привычно нащупала дверь и дернула ее на себя. Свет и тепло хлынули в мрачное подземелье, освещая глинистые стены и корни, которые, словно змеи, свисали с потолка.

— Живой, чертяка… — проговорил Мокша, увидев заспешившего ему на встречу Схлопа.

Гном, широко улыбаясь, хлопнул лесовича сильными короткими руками по плечам, стукнул два раза в бок кулаком, отчего Мокша охнул и уперся спиной в стену. Засмеявшись, Мокша принялся стаскивать с себя промокшую одежду, а гном, насмешливо посматривая на него из-под густых бровей, нахмурился вдруг, увидев свежую кровь на плаще.

— Поганых встретил? Где? — быстро спросил он.

Голос у него был зычный. При его невысоком росте он имел необъятный, мощный торс, короткую шею, и когда начинал говорить вот так, то выглядел довольно сурово.

— Только что… Четверо шли к городской стене… Да в полуверсте от тебя. Все проспал ты, Схлоп… — обернувшись к гному, усмехнулся Мокша.

Гном пожал плечами и тоже ухмыльнулся в жесткие с проседью усы.

— Не могет того быть… Как есть, ни день, ни ночь глаз не сомкнул! Ну, ежели только вот с устатку… — с хитрецой зыркнул он на лесовича.

На столе красовался глиняный, пузатый кувшин с брагой. Наломанный большими кусками ржаной хлеб с салом, в котором торчал большой охотничий нож, лежали на круглом столе. Стол был вырублен из ствола старого дуба, из того же ствола чурбаки служили сиденьем, деревянный ковш был наполовину наполнен брагой, и кисло-сладкий запах забродивших ягод "ударил" сразу по носу вошедшему с мороза лесовичу.

Но, если бы раньше Мокша не отказался бы посидеть со старым другом и поболтать по душам, то сейчас он торопился. Достав из ларя в углу сухую одежду, он переоделся и глянул на Схлопа вопросительно:

— Ты со мной? — сказал он, застегивая плащ.

Тот, на ходу заворачивая в тряпицу и пряча за пазуху хлеб и сало, кивнул головой и схватил короткую меховую куртку. Уже на выходе из жилища он обернулся и щелчком коротких пальцев погасил лучину на столе.

Подземный переход имел множество ответвлений в этом месте. Работящий гном понарыл себе целую анфиладу комнат, которые имели по несколько входов и выходов как в основной туннель, так и обходные проходы к лесу и в город. Была здесь и небольшая конюшня. Схлоп, да и остальные гномы в Заонежье, из-за своего невысокого роста пользовались лохматыми пони, которых приводили из удивительной страны северных эльфов. А эльфы везли их из-за моря… Но и обычные лошади лесовичей, высокие, широкогрудые, с длинной шелковистой гривой, здесь находили приют.

Сейчас, наскоро заглянув в конюшню, и, удостоверившись, что его Саврасый накормлен и насухо вычищен Ригурном, малявкой домовым, который сразу поселился у Схлопа, как только тот обосновался на лесной опушке.

Вообще, гномов в Заонежье было очень много… Они объявились сразу, лишь только лесовичей, назойливо мешавшихся с некоторых пор на каждом шагу вниз по Онеже, было решено принять в древнюю страну Ив. Лесовичи и не ведали, что решается их судьба. Совет Девяти долго присматривался к новому народу, который не только не собирался никуда уходить, а, напротив, строился и обживался, защищал свои новые поселения и не обижал невидимых ему соседей, присутствие которых он не мог не почувствовать. Россичи всегда относились с уважением к чужим верованиям и богам, и лесовичи не изменяли древним обычаям родного племени. Они чтили лесных духов, домовых, им не мешало то, что они их не видят. И такое отношение к существам, населяющим эти места, не могло остаться незамеченным. Их стали уважать.

Больше всех их на том давнем Совете защищали гномы. Они впервые за долгое время почувствовали себя в лесах Заонежья в безопасности, когда сюда пришли лесовичи. Темные силы, обнаружив в этом народе скрытую себе угрозу, затаились, отступили… Эльфы, народ-провидец, давно в своих рукописях видевшие следы неизвестного племени, уходившие в грозное, но славное будущее страны Ив, молчали на Совете. Но когда пришло время принимать решение, они неожиданно отдали свой голос за лесовичей. К этим воинам света прислушивалось большинство, и те, кто были против — промолчали, решив, что неопытные в таинственном течении жизни в Заонежье лесовичи быстро исчезнут, сгинут, пропадут…

 

2

Княжеские хоромы высились затейливыми башенками и теремами, соединенными переходами и террасами, в самом центре Древляны. Окруженный большим подворьем с конюшнями, сараями, амбарами для зерна, сеновалами, дом сейчас спал. Только красное, украшенное резными перилами крыльцо освещалось факелами. Большие псы-волкодавы, размером с трехмесячного теленка, спали прямо на снегу, изредка поднимая большие кудлатые морды, и тогда в темноте позвякивали цепи.

Лесовичи всегда жили общиной. Равенство было заветом их предков. И не было у них князей, когда они пришли в Заонежье. Это были охотники. Их жены, дети, старики вели нехитрое домашнее хозяйство. Осев в этих местах, и быстро истребив зверье в округе, лесовичи призадумались, как жить дальше. Идти было больше некуда… Возвращаться на покинутые земли они не хотели, а здесь и справа, и слева жил таинственный народ, к войне с которым простодушные лесовичи были еще не готовы. Так и повелось с тех пор, что часть их стала обрабатывать землю, очищая от леса большие поляны и засевая их рожью… А часть, молодые обученные воины, защищала остальных.

Сколько сотен лет и зим прошло с тех пор? Тринадцать веков уж минуло… Изменился лесной народ… Научился заслоны достойные существам темным создавать. Стали строить хорошие дома и носить красивую одежду, многое переняв у эльфов. Но и росскую науку: постоять за себя и за род свой — не забыли. Воины эти отличались прекрасной выучкой и выносливостью. Многочасовые учения верховой езде, стрельбе из лука были каждодневным выматывающим трудом. Взрослый воин легко мог управлять лошадью только лишь усилием ног, а то и так пережать ее бока, что ломались ребра. Выученные обоерукому бою на мечах, легко управлявшиеся с тяжелым двуручным мечом, они были серьезным и неутомимым противником в сражении. Но только лишь злобные рукайи иногда нарушали их границы да дикие племена кочевников-угуров изредка поднимались по берегам Онежи.

Рукайями лесовичи прозвали народец, проживающий на болотах. Смутными тенями скользили они по мшистой поверхности трясины, не проваливаясь, словно паря над ней. Повиснув на ветвях деревьев, они цепляли длинными цепкими руками жертву и утаскивали ее к себе, и никто больше не видел тех людей. Давно поняли лесовичи, что рукайи просто упыри, кровососы, и простым оружием можно долго бряцать перед их носом, да толку от этого мало… С тех пор у каждого воина в колчане были осиновые стрелы с серебряным наконечником, а во всяком жилище припасены осиновые заостренные колья… С волками жить — по-волчьи выть… Приходилось привыкать…

Угуры же появлялись обычно внезапно, в начале лета, как только река возвращалась в свои берега после весеннего половодья. Поднявшись от устья Онежи, они на своих низкорослых, крепких степных лошадях врывались в поселения лесовичей, грабили, убивали, жгли, уводили в полон женщин и детей… Начиная с весенних распутиц, лесовичи стали выставлять дозоры по Онеже, и до самых осенних заморозков слышна была для уха посвященного перекличка воинов, которые, проверяли, жив ли дозор тот, что впереди и тот, что позади своего.

Все чаще лесовичи использовали заклятия и магические заклинания, брошенные случайно в их присутствии гномом, или отправляли детей учиться в край Желтых Гор к эльфам. И стали с ними осторожнее рукайи, а дикие угуры боялись как огня взгляда взрослого лесовича, который мог обездвижить или даже убить противника.

Немногочисленный был народ лесовичей, две крупные крепости были построены ими — Древляна и Заонежье — деревянные города, обнесенные каменными стенами. Большинство же из них жило небольшими поселениями, домов на пять-шесть. Много их было разбросано по Заонежским лесам…

…Сюда в княжеский дом Светослава в Древляне тайным ходом и направлялся Мокша с Схлопом. В темноте, которая привычному глазу не была помехой, они быстро шли друг за другом. Некоторое время туннель уводил вниз, под ров с водой, а потом стал подниматься в горку. Здесь стали появляться справа и слева в стене другие проходы, ответвления, которые уходили к крепостной стене, к сторожевым вышкам, и, наконец, очередной проход оказался заперт кованой дверью. Мокша остановился, глянул на Схлопа и постучал.

Дверь открылась быстро и бесшумно. Удивленное, уставшее от бессонной ночи, лицо воина смотрело на них в еле разгоняемом факелом на стене мраке. Но узнав Мокшу и Схлопа, воин кивнул головой, и коротко сказал, отступив в сторону:

— Вас давно ждут…

Дальше опять потянулся переход, встретился еще один дозорный… Уже пошли стены, выложенные камнем. Еще одна дверь, теперь — выше, и Мокше не надо было нагибать голову, чтобы пройти через нее, и еще один дозорный.

Пахнуло теплом жилища. Здесь, в подвале княжеского дома, куда выходил подземный переход, было светло. Два круглых светильника из прозрачного стекла, которое лесовичей научили делать стеклодувы из страны Желтых Гор, освещали мрачноватое, сырое помещение голубым магическим огнем. Тут никого не было. Но Мокша знал, здесь надо подождать. Да и единственную, уводящую в дом дверь, так просто не откроешь. Хранитель княжеского дома, старый домовой Дундарий хорошо знал свое дело. Его затворы останавливали даже некоторых эльфов. Старый князь посмеивался, глядя на такой конфуз, и приговаривал:

— Ай да, Дундарий, лешачий сын, покажи ты им силушку росского слова!

Мокша вздрогнул от неожиданности, когда Схлоп вдруг пробубнил:

— Тьфу ты, нечисть!

— Кого это ты? — спросил Мокша, нехотя шевельнувшись уставшим от долгого пути телом.

— Да, Завейка сейчас как из угла-то глянет! — Схлопа аж всего передернуло. — Вот не свезло князю с дочкой!

Завея, старшая дочь князя, черноглазая красавица, вот уже десять лет как сидела взаперти в своих комнатах. В детстве на нее напал рукайя. Девчонка самовольничала часто, так было и в тот раз. Ушла без спросу в лес, и словно нарочно к болотам пошла. Ну, а там, известное дело… у рукайи руки длинные, как говорят лесовичи. Потом нашли ее, отбили у упыря, а поздно — попил он ее крови-то. Значит, и она теперь сродни рукайям, только дочь княжеская, вот и держат ее с тех пор под затвором Дундария. Прислуживала ей старая ведунья, гномица Агата. Неместных она была кровей, ее предки с западных земель пришли, и поэтому Агата с упырями умела управляться лихо. Только научилась Завея, оставаясь на месте под присмотром гномицы, в то же время блуждать тенью везде. Вот и сейчас, похоже, подсматривала, что за переполох в доме отца. А то, что дозорные уже наверняка доложили князю о приходе Мокши, сомнений быть не могло. Вездесущий Дундарий справно доставлял все весточки от них Светославу в любое время дня и ночи.

Схлоп, заметно скучая, прохаживался, из угла в угол, бубня что-то под нос, а Мокша, закрыв устало глаза, сидел на лавке, стоявшей вдоль стены, когда, наконец, дверь отворилась, и старый Дундарь ворчливо проговорил, появляясь из-за косяка:

— Мокшу ждут… Проходи… А ты, Схлоп, чего приперся? — его маленькие глазки из-под седых бровей ехидно посматривали на гнома.

Схлоп, у которого левый глаз был косой от давнишней раны, от обиды закосил еще больше. С малорослым хранителем княжеского дома они были старые знакомые. Но Схлопа так просто не возьмешь, он прищурился, зная свою слабость на левый глаз, и небрежно бросил:

— Оно, конечно, некоторым Дундукам все дундарево… — он выдержал паузу, — а кто-то всю ночь, глаз не сомкнувши, по лесу перся… Сколько мы поганых, Мокша, перебили четверых или поболе будет?

Его левый глаз отчаянно то ли косил, то ли подмигивал лесовичу, и тот не устоял:

— Четверых, Схлоп, четверых… — И засмеялся.

Дундарий нахмурился, его лысина в ореоле седых, редких волос порозовела от досады. Потом он откашлялся, прерывая слова Мокши, и громко проговорил:

— А ты меня дослушал, старый мерин?! Я ж тебе когда еще говорил, что не заходишь, сидишь там у себя на опушке!!!

Мокша уже входил в большую княжескую залу, когда расслышал, как Дундарий, уводя Схлопа к себе, говорил, конфузясь, тому в широкую спину:

— Сахлопивур… ты не должен, старый черт… обижаться на меня…

— Не… Дундарь… так просто не отделаешься… — хмыкнул ему в ответ Схлоп.

 

3

Большая комната, несмотря на поздний час, хорошо освещалась множеством светильников, разбросанных словно звезды по невысокому потолку. Они были меньше тех, которые освещали подвал, но их было много…

В эту залу обычным путем можно было попасть через красное крыльцо. Раскинувшаяся от одной стены большого дома до другой, она освещалась днем шестью небольшими окнами. Причудливые витражи, заимствованные у эльфов, но выполненные росскими мастерами, притягивали взгляд игрой света в многоцветье стекла и спрятанными умелой рукой образами зверей и птиц, солнца и луны… Потолок поддерживался деревянными столбами, изрезанными древними рунами…

Сейчас в комнате находились трое.

Высокий крепкий старик с длинными белыми волосами, собранными на затылке в пучок, в свободно падающей мягкими складками, не подпоясанной рубахе из отбеленного на жарком, летнем солнце льна и таких же штанах, сидел, откинувшись на спинку широкого кресла с высокой спинкой. Его босые ноги утопали в роскошной медвежьей шкуре… То был сам Светослав. Лицо его с крупными чертами, было изборождено морщинами. И печать глубокого горя лежала на нем.

На широкой лавке, стоявшей вдоль стены, на пушистом ковре ручной работы гномов, раскинувшись, спал юноша… Красивое лицо его было омрачено тревогой, иногда его рука вскидывалась во сне и падала…

Внук Светослава Свей сегодня днем прибыл из разбитого города Заонежья с обозом и с теми малочисленными выжившими после страшной бойни, устроенной налетевшими внезапно кочевниками.

Крик и вой снова поднялся по всей Древляне. Вновь и вновь расспрашивая прибывших, измученных виденным и пережитым, узнавая подробности гибели родственников или знакомых, со смешанным чувством любопытства и отвращения выведывая все о темных пришельцах, лесовичи еще долго не уходили от дома князя, куда привезли тело его погибшего сына Игоря, словно могли своим присутствием как-то облегчить горе старика.

Игорь погиб на крепостной стене, когда орки уже вошли в город, и черные потоки крови и смертельного ужаса потекли по его улицам. Не оставив камня на камне, жестоко добивая раненых, не щадя женщин и детей — в полон темные никого не брали, — орки ушли… Выжили лишь те, кого завалило камнем разрушенного дома, те, кто по немощи своей забился в щель, да те, кого раненного завалило трупами убитых врагов, как случилось со Свеем…

Вдоль стены напротив на коврах были разложены доспехи и оружие сына. Светослав, коснувшись взглядом их, мрачнел и замолкал…

Его собеседник сейчас сидел за круглым красивым столом с гладкой отполированной, словно стекло, поверхностью в мягком кресле, покрытом большой медвежьей шкурой. Холеная рука с длинными пальцами, на одном из которых красовался перстень со знаком Совета Девяти, лежала на столе на листе тончайшей выделки кожи. Это был договор, под которым лесовичи уже в который раз отказывались поставить свое согласие. Договор о том, что их земли, земли по Онеже, являются частью владений Совета, о том, что лесовичи согласны выполнять законы и указы Совета Девяти, а в случае военных действий предоставлять военную помощь.

Совет Девяти это была власть древнего установления, времен незапамятных, летоисчисления от первых хроник отшельника Лаккирия. Эти хроники и начинались описанием собрания, когда народы туманных земель Ив решили объединиться. На этой земле оказались соседями и светлые, и темные существа. Бесконечные, кровопролитные войны привели к тому, что был заключен даже не мир, а жесткое соглашение. Выполнение этого соглашения и контролировалось Советом Девяти. А лесовичи чтили закон своих предков, уважали соседей… но на соглашение не шли… Потому что в Совет Девяти входили все племена, а это значит там были и рукайи, и мертвяки с Дальних Болот, и прочая нечисть.

Их чаще всего представлял мрачный Изъевий. Это он сейчас же после известия о прибытии Свея с телом убитого отца в Древляну оказался в столице лесовичей с намерением подписать злополучное соглашение, воспользовавшись минутой растерянности от поражения и горя.

И теперь, поймав взгляд князя в сторону доспехов погибшего сына, в который раз вкрадчиво повторил:

— Ты, Светослав, должен помнить, что Совет Девяти после подписания соглашения обещает помощь, в том числе и военную…

Светослав поморщился. "Всю душу изъел словно ржа… темный — одно слово…" — подумал он.

— Ты не трынди, Изъевий… — устало отмахнулся от него в который раз князь. — В который раз отвечу тебе, не бывать тому… То наши земли, не простят мне лесовичи во веки, если я позволю рукайям или мертвякам ходить по нашей земле… Ты знаешь, что рукайя напал на мою дочь…

— А если бы было подписано соглашение, этого бы не случилось! — охотно подхватил хитрый Изъевий.

Старый князь только махнул на него рукой… Сколько тогда было разговоров, что рукайя словно знал, куда может отправиться своенравная красавица Завея, что не обошлось здесь без происков властного Изъевия.

Темный маг, прищурясь, рассматривал недовольно князя. "Ох, уж эти лесовичи! С ними все не так… С эльфами, пожалуй, тоже непросто, но у тех за спиной многовековая магия, а эти… На чем стоят? Ведь знает, в чем моя сила, но не согнет своей головы этот лесович… Умрет, но не согнет… " — мысли его вяло текли, так и не находя нужных слов для убеждения.

Это соглашение было далеко не так просто, как казалось. На самом деле, подписывая этот договор, Светослав передал бы всех до единого лесовичей в полное владение Изъевию. Договор имел тайную власть над подписывающим его. Он лишал возможности неповиновения, парализовал волю, превращал в раба. Поэтому Совет Девяти давно потерял свое прежнее значение и оказался в безраздельной власти темного мага. Только эльфы Страны Желтых Гор вышли из Совета и изредка появлялись в Древляне, словно подтверждая свое доверие к лесовичам.

И многие жители страны Ив стекались сюда к князю Светославу, чувствуя гнетущее, все усиливающееся давление темных сил. Здесь, на Онеже дышалось вольнее, и "железная" рука Изъевия не так сильно сжимала горло…

Светослав чувствовал недовольство хитрого оборотня. Тяжелые мысли одолевали его. "Все складывается против лесовичей… Сын Игорь погиб… Заонежье разбито… Мерзкие твари теперь уже у Древляны… Хорошо, хоть Мокша вернулся…" — Светослав шевельнулся.

— Изъевий, оставь меня. — Вдруг властно произнес старик, выпрямившись. — Нужно мне отдохнуть, да и внуку наши разговоры мешают… Довольно.

Изъевий замер. Что случилось? Кто-то должен прийти?.. Или правду старик говорит, и он устал? Хороша защита у Светослава, кто дал ему ее? Злость вскипела в темном эльфе, но он улыбнулся.

— Ты знаешь, где меня искать, Светослав… В трудную минуту позови, — мы поможем тебе. — Изъевий многозначительно посмотрел на князя. — Для тебя наступают тяжелые времена, князь… Очень тяжелые… времена…

Образ Изъевия стал медленно истаивать в воздухе, вскоре осталось лишь лицо… Светослав ждал, он знал, что Дундарий не пустит Мокшу без его знака. А Изъевий растягивал свой уход, как мог… Вскоре остались лишь его злые глаза… Радужные оболочки глаз… Зрачок… Но нет, лесович ждет… И он ушел.

 

4

Мокша вошел и остановился у порога. Перемена, происшедшая в лице князя с тех пор, как он видел его в последний раз, была поразительной. Он уже знал, что случилось, и что сегодня будет погребальный костер, но видеть всегда сильного и спокойного Светослава таким измученным ему было нестерпимо.

— Здравствуй, князюшко… Пришел я поздно и жалею, что не был в Заонежье и не разделил с Игорем его последний бой… — негромко произнес он.

Светослав поднял руку, словно пресекая все, что хотел сказать Мокша. Жалости не хотелось, сочувствие было в тягость, и Мокша его понимал, знал он, что это такое, терять родного человека. И не сказать не мог… Поэтому просто замолчал, опустив голову. Так они некоторое время и молчали. Пока князь не произнес дрогнувшим голосом, взглянув в загоревшееся рассветом окно.

— Хорошо-то как, Мокша… Солнце встало… Очень любил Игорь этот час утренний, когда все словно загорается жизнью… Ну, да что теперь… Говори, друг… Рассказывай… Да, толкни Свея-то… Он ждал тебя… Все мы ждали.

Но парень и так уже проснулся. Солнечные лучи, брызнув через витражи, добрались и до него. Едва открыв глаза, он вскочил…

"Похож на отца… Да чего там, сразу видно — Светославич… И рост и стать ихняя… А взгляд-то дедов будет, отец Игорь помягче был… И молчун… Слова так просто не бросит… А теперь и подавно… — смерть отца и матери видеть — страшно это…" Смотрел Мокша на Свея и вспоминал друга детства Игоря, и снова на сердце становилось тяжело.

Свей, откинув рукой упавшие на лицо длинные волосы, хмуро взглянул на Мокшу и едва склонил голову, приветствуя.

Мокша прошел и сел за стол, там, где совсем недавно сидел Изъевий.

— Путь мой был, князь, ты знаешь — в Сварожскую Пустошь к отшельнику. — Начал раздумчиво Мокша. Хотелось все рассказать по порядку, ничего не упустить — и мелочи могли оказаться важны. — Идти пришлось, через земли людей… до верховьев Итиля. Волгой теперь его зовут. К отшельнику я пришел только в середине лета, и хорошо — болота просохли, дорога к нему открылась мне, и добрался я до него без препятствий. Не принял он меня в первый день, — сказал: "жди… позову…" Спорить с ним не стал я, стал ждать… Скит его небольшой, стоит в глубине болот. Живет он там совсем один. Спросил я его при встрече: "Не страшно тебе одному-то?.." А он засмеялся в ответ: "А чего бояться? Смерти? Так смерть — избавление…" А я ему, дурак, и говорю: "Ну, так что ж не убьешь себя?" Он замолчал, а потом очень серьезно мне сказал: "А убью себя, — не будет мне избавления…" Не понял я тогда ничего, только уже в дороге назад, перемалывая наши разговоры с ним на много раз, подумал, что ведомо ему, куда после смерти мы уходим, и ведомо, что надо весь путь пройти, не сворачивая и не увиливая, а если свернешь, — худо будет… Сильный человек тот отшельник…

— Не то слово — сильный, если про него, про обычного человека, даже Изъевий знает… — Проговорил в ответ князь. — Так что ж он тебе про нашу беду сказал? Кто эти звери лютые, что даже полона не берут, раненых добивают?

Мокша кивнул головой, давая понять, что он помнит вопросы, с которыми отправился в путь, и продолжил:

— На третий день позвал он меня уже к вечеру и так сказал: "Не сразу, говорит, я понял, что за лесовичи такие и откуда взялись… Но было упоминание одно короткое у летописца Прокопия, что племя россичей разделилось… Одни стали вести оседлый образ жизни, а другие, в основном охотники и воины, уходили все дальше на восток, пока их след, наконец, совсем не был потерян… Ты же мне толкуешь, что вы — россичи, теперь лесовичи, и живете в мире, о котором люди и не подозревают. Ведом и мне этот мир. Великая когда-то страна Ив… Про нее ходят предания… Некоторые даже думают, что ее больше нет, но это не так. Она была скрыта лишь от непосвященных глаз запретом Совета Девяти по требованию правителей тогдашних государств. Божественное и магическое не должно быть доступно простому человеку — так рассудили они. То, что россичи смогли преодолеть запрет и вошли в эту страну, объясняет присутствие в племени сильного оберега… Он же помог вам выстоять против могущественных сил этой страны."

Мокша замолчал. Светослав вдруг хлопнул ладонью по ручке кресла и сказал негромко:

— Дундарий… собери нам чего-нибудь поесть…

Свей, сидел, наклонившись вперед, и не сводил с Мокши глаз. И Мокша заговорил вновь:

— Оберег тот — горсть земли, взятая Всеславом с могильного холма нашего племени перед уходом… Старец сказал мне, что она была рассыпана над первой могилой лесовичей здесь на Онеже, поэтому и не смог Совет Девяти нас прогнать отсюда и по сию пору не может.

Мокша замолчал внезапно. Его глаза напряженно смотрели в сумрачный рисунок витражей. Там, где лазурь стекла соперничала с синевой неба, виднелось красивейшее лицо… лицо молодой женщины…

— Завея… Уходи… — Проговорил Светослав, нахмурившись. — Иначе Дундарий совсем не будет выпускать тебя.

Красивые губы изогнулись в усмешке… Завея стала приближаться… Тень ее скользнула к отцу, встала перед ним и… захохотала… Свей вскочил… Она оглянулась на него, и ее глаза сверкнули злобой:

— Игорев щенок! Ненавижу! — прошипела она вдруг, вновь впившись глазами в лицо отца. — Скоро всем вам придет конец… Всем… — шептали ее губы. — И тогда… И тогда Древляна будет моя!

Она снова захохотала, дико взвизгивая, переходя на истеричный плач, бросилась со страшной силой в залитое солнцем окно и… замерли все — ведь сейчас расшибется насмерть!.. Словно забыли, что это всего лишь тень. А Завея в миг исчезла… словно ее и не было.

Седая голова Дундария показалась в приоткрытой двери. Насупленные его брови не сулили ничего хорошего своенравной дочери князя."… зря я ее пожалел… погулять отпустил… ох, и злющая девка…" — думал он. А над его головой плыли под его чутким присмотром блюда с холодным мясом кабана, с теплыми ломтями ржаного хлеба, кувшины с молоком и меды…

 

1

Свей не мог дождаться, пока закончится рассказ Мокши, завтрак тянулся вечность… опять беседа… и боль, непривычная, непроходящая… А перед глазами стояло лицо отца, залитое кровью… крик матери… Везде кровь… Родной дом, где еще утром все были живы… горит… Рука с мечом тяжелеет и не хочет, и не может рубить… Но вновь поднимается и опускается… поднимается и опускается на чьи-то головы… плечи… Все смешалось… Люди… Нелюди… вокруг оскалившиеся, ощерившиеся звери… Он вздрагивает и оглядывается. Встречает взгляд Мокши и закрывает глаза, и вновь — кровь и смерть…

Но иногда, взглянув на залитые ярким, зимним солнцем окна, на рассыпавшиеся по зале солнечные лучи, где-то в глубине души его вдруг что-то оживало, и образ неожиданный, необычный проступал через горечь и боль… Она… С темными длинными прядями волос, стекающими за спину, собранными небрежно тонким серебряным ободком, со взглядом, скользящим невнимательно по толпе и словно случайно замирающем на нем. А иногда он слышал ее мысли, если она хотела этого. Айин… ее имя он тоже узнал из ее мыслей…

Встречи с ней Свей всегда ждал, приезжая в Древляну… Эльфы редко появлялись в Заонежье. А вот в Древляну к деду они наведывались. С подарками редкой красоты, с вереницей игручих пони, на своих белоснежных скакунах они были настоящим праздником для лесовичей. Но теперь ведь не время для праздников, и начинало казаться, что и Айин осталась где-то далеко, в той жизни, где улыбался отец и смеялась мама…

— Свей, — проговорил Светослав, взглянув на внука, — ты не слушаешь…

— Слушаю, дед, — отрывисто бросил Свей, и тут же пожалел о резкости, дед прав, он должен был быть внимательнее.

И тут же его рука поймала на лету затрещину от домового. Дундарий свято чтил традиции дома и не мог позволить распоясаться "отроку безусому". Хотя Свей уже давно брил острым лезвием и усы, и бороду, но для почти трехсотлетнего Дундаря он навсегда останется мальчишкой, тот так и прошипел гневно:

— Мальчишка!

Свей словно очнулся от тяжелого сна. Мокша уже стоял перед выходом, поправляя меч на поясе.

Светослав, в меховом плаще, скрывающем кольчугу, подошел к Свею. Парень встал. Его статная фигура ростом ничуть не уступала деду. Дундарий, суетливо подпрыгивая и зависая в воздухе, набрасывал плащ Свея на рысьем меху ему на плечи, плащ соскальзывал, и домовой, совсем запыхавшись, в конце концов, нахлобучил лохматую лисью шапку Свею на глаза.

Князю он подал его шапку из замечательной, белой лисы, с хвостом, падающим на спину. Но князь шапку не принял. Он так и вышел впереди всех с непокрытой головой. За ним шел Свей, дальше Мокша, старая княгиня с застывшим от горя лицом… Князь подал ей руку, и так они и пошли по улице к крепостным воротам…

Сотни людей стекались сюда. Ворота были распахнуты. К берегу застывшей Онежи спешили лесовичи из окрестных деревень, глухих лесных зимовий. Казалось, сами леса затихли. Ни ветка не треснет, ни птица не закричит. Ослепительное солнце на белых снегах и звенящая тишина… и лишь приглушенные голоса иногда нарушают ее…

На берегу сложенный из березовых стволов высился большой погребальный костер. На нем на коврах, в доспехах, с мечом в руках лежал князь Игорь. Плащ, подбитый рысью, был наброшен сверху…

Не принято было у лесовичей выставлять напоказ свое горе, не было женского плача или заунывных речей. Люди шли сюда последний раз свидеться с тем, кого уважали, кто жизнь за них свою отдал…

И князь, и княгиня, которая, не отрываясь, всматривалась в лицо сына, и Свей, опустившийся на колени перед отцом, хранили молчание… И тишина плыла над берегом реки…

Светослав тронул внука за плечо — пора…

Костер вспыхнул мгновенно от взмаха его руки… Заполыхал, облизывая языками пламени толстые сырые бревна, скручивая нежную бересту, подбираясь и охватывая самое дорогое, отданное теперь в конце пути ему во власть…

Долго прогорал костер, тлели жаркие угли… А из оттаявшей земли поверх кострища был сложен невысокий курган, чтобы спокойно было погибшему, и не тревожил он живых…

Короткий зимний день заканчивался, крепостные ворота были давно закрыты, когда на опушке леса в серых сумерках замелькали быстрые тени.

 

2

Если подняться вверх по течению Онежи до первых порогов, свернуть к заброшенному Вертлявому Тракту и идти по нему, вернее по той тропе, что от него осталась, то через три дня конного пути местность вокруг изменится. Дорога пойдет через горы. Горы здесь древние, поросшие густым лесом. И вскоре по правую руку покажутся стены старого замка.

Это были владения Изъевия. Здесь же в последнее время стал собираться Совет Девяти, с тех пор как старый Олаф отказался принимать его в стране Желтых Гор. Олаф объяснил это тем, что эльфы не желают больше входить в Совет в том составе, каким он стал.

Изъевий зло скривил тонкие губы, вспомнив об этом. "Чистоплюи… Вместе с ними задергались гномы… И олухи дроды… Но они-то у меня никуда не денутся, соглашение ими подписано… "

Дроды — народ, живущий здесь же в предгорьях. Жили они большим скопищем, изрыв горы, словно соты, по сути своей незлые и очень проницательные, становились большой опасностью, если их муравейник расшевелить. Были они знатоками ядов и зелий, — всякого рода змеи, кусачие и жалящие твари водились у них в изобилии, и поэтому лишний раз к ним в поселение никто не совался. Но Изъевия они боялись…

Сейчас Изъевий торопливо шел по длинному мрачному переходу от замка в башню. Переход, достигнув башни, не обрывался, а начинал подниматься вверх, обвивая ее словно тело гигантского змея. Старые каменные ступеньки, кое-где выщербленные от времени, вели своего хозяина наверх.

Его фигура в черной атласной тунике, таких же широких штанах, неслышно скользила в полусумраке. Мягкие кожаные сапоги скрадывали звук его шагов. Лишь иногда, испугавшись, слепо кинется ему навстречу летучая мышь, и отпрянет, бросившись в темноту.

Почти все дни и ночи он проводил здесь наверху черной башни, которая одиноко и зловеще возвышалась над лесами. Раньше в страну Ив, сюда в верховья Онежи, по самой реке и по Вертлявому Тракту, шли ежедневно десятки караванов с разных концов света. Римская Империя, Египет, Греция, даже малоизвестный тогда Китай тайно посылали дары…

За помощь в военных походах кланялись правители, лекари шли за тайными знаниями, за снадобьями… Но за эту помощь они должны были подписывать соглашение. То самое, которое пытался подсунуть Изъевий лесовичам. Отдать свою душу во власть правителю страны Ив. И всем заправлял род Браггов. Изъевий Брагг был последним из этого рода.

Все закончилось тогда, когда старый Ильсинор — тогдашний конунг северных эльфов создал где-то в одной из мастерских в своих непроходимых лесах совершенно замечательную вещицу — корону изумительной работы, как впрочем и все, что создавали эльфы. Корона эта была усыпана множеством драгоценных изумрудов и рубинов, была в пору любому, кто примерит ее, но предназначалась она в дар Сьоласу Браггу, тогдашнему правителю страны Ив. И польщенный тем, что сам Ильсинор пришел к нему с дарами, забывший страх от полного всевластия Сьолас Брагг принял корону и надел… А это и было нужно.

Корона имела в числе других камней девять незаметных хрусталиков. Эльфийский горный хрусталь, выросший в Желтых горах… Старый маг Ильсинор знал свое дело — эти девять хрусталиков олицетворяли девять народов, живущих в стране Ив. И, надев эту корону, Сьолас Брагг превратился из темного единовластного правителя лишь в соправителя страны, одного из девяти. А, потеряв темное всевластие, он стал не нужен бесчисленным просителям… страна Ив была безжалостно вычеркнута из мира людей.

Ни расплавить корону, ни снять заклятие Ильсинора до сих пор никому так и не удалось. Это стало проклятием рода Браггов. Каждый из них, в конце концов, погибал в попытках снять это заклятие. Была мысль, что расплавить корону можно лишь в той печи, где она была отлита, но предпоследний Брагг сгинул бесследно, именно отправившись в страну Желтых Гор.

Изъевий Брагг пошел другим путем, он вернулся к старому магическому соглашению, вписав туда Совет Девяти… Первым делом он склонил к подписанию гномов, они его панически боялись… Следующими оказались дроды… Они были близкими соседями с Браггом и очень хорошо знали, что он такое. Рукайи и призраки с Дальних болот совсем не составили хлопот. Дальше шли разные мелкие нежити, которые жили порознь, порой даже соперничая друг с другом: духи лесные, в том числе, лешие, духи воды и воздуха… Конечно, эльфы сразу отклонили это соглашение, а теперь и лесовичи…

Никогда Изъевий не относил лесовичей к сильным противникам, но они легко уходили от его давления, и Брагга это злило. В его далеко идущих планах было подчинить себе и троллей, "пасущихся себе мирно, пока их не пнет хозяин" — так он думал об этих злобных и пустоголовых созданиях, которые жили за отрогами Черного Зуба… А там — западные гоблины… Изъевий подкупал всех тем, что появлялся в самый тяжелый час и предлагал помощь Совета Девяти…

В самом верху башни, в почти круглой комнате с четырьмя узкими окнами-бойницами было сумрачно. Овальный стол с круглой хрустальной чашей посредине стоял немного справа, слева располагались большой мягкий диван и массивные кресла.

На диване спал Глова. Этот рукайя, тот самый, который напал на Завею, дочь Светослава, с удовольствием прислуживал теперь Изъевию, быстро почувствовав приятность жизни в таком доме. Сейчас, услышав шаги хозяина, он вскочил. Льстивая улыбка пробежала по его бледному вытянутому лицу.

— Пошел вон, Глов… — бросил Изъевий.

Нехорошая гримаса проскользнула по хитрому лицу упыря и вновь сменилась лестью. Он неслышно вышел из комнаты.

В комнате было холодно, но Брагг не чувствовал этого. Его съедала злоба. Ничего не получилось сегодня со Светославом. Орки, призванные Изъевием на свою собственную родину, не помогли. Князь не сломлен… Эльфы молчат… А призвать орков — этих мерзких тварей ему стоило многого… Благодаря заклятию Ильсинора он ничего не может предпринять сам, в обход Совета Девяти. Поэтому он, как плохой игрок, заложил родину, надеясь во время расплатиться пойманными душами, сняв с себя эту ненавистную корону… А чтобы снять ее, он должен во что бы то ни стало оказаться в стране Желтых Гор. Только для этого он и затеял все… на хребте войны въехать в страну эльфов, чтобы вернуть былое величие… чтобы вновь пошли, поползли караваны к его замку.

А корона была здесь же, она висела над хрустальной чашей с водой, прекрасная и величественная, а под ней в прозрачной воде отражалась вся страна Ив, как если бы на нее взглянуть с высоты птичьего полета. Взгляд Изъевия скользил по поверхности леса, по излучине реки, изредка касаясь пальцем воды, чтобы сместить картинку дальше, еще дальше… и наткнулся на дым… Глаза его сузились. Погребальный костер у Древляны… Хоронят Игоря… Холодная усмешка искривила его губы…

Да, старый, добрый Ильсинор так и подарил корону, висящей над хрустальной чашей, показывающей страну, надеясь, что она привлечет мрачного Сьоласа словно прекрасная игрушка и заставит добровольно надеть на себя.

Теперь же это изобретение играло недобрую роль…

 

3

Схлоп с поминальной трапезы направился к Дундарию.

Мокша после недолгого раздумья последовал за ним. Было неспокойно у него на душе. Да и как могло быть иначе? Враг у ворот. Жестокий враг. Безумный в своей ярости. Пусть они еще где-то на подходах к Древляне, но что им стоит оказаться под ее стенами? Сюда в крепость начал стекаться уже народ с дальних поселений, появились слухи о жестоких столкновениях с отдельными отрядами орков, которые расползались по стране, не встретив сопротивления.

Мокша заметил, что сзади кто-то идет за ним. Схлоп впереди давно исчез, Мокша оглянулся… и улыбнулся. Свей настороженно на него глянул:

— Можно мне с вами? — нерешительно произнес он.

Дружинник кивнул. Парень бежит от воспоминаний… оно и понятно — такое пережить… А с дедом и бабкой сидеть, оплакивающих утрату сына, только рану еще сильней расковыривать… Сколько горя принесли эти мерзкие твари, и сколько еще принесут?!..

Так они и шли. Впереди Мокша в своем меховом плаще, сзади Свей, пригибающий голову под невысокими переходами с одного терема в другой.

Дундарий жил на чердаке. Как, впрочем, и положено приличному домовому… А он был старый, больной домовой, который кряхтит по ночам за стенкой от сквозняков, шумит ворчливо на разгулявшихся мышей, присматривает — спокойно ли спится любимому хозяину, а вот Завейку он недолюбливал и по ночам сдергивал с нее одеяло…

Забравшись на самый верх княжеского дома, Мокша толкнул низенькую дверь к Дундарю и с сомнением взглянул на Свея — пройдет ли? Парень-то — здоров будь! На голову выше Мокши, а дружинник на малый рост не жаловался. Но тот лишь согнулся пониже и прошел, сильно ему хотелось у Дундария побывать.

Дальше потолок резко уходил вверх, — башенки на тереме князя были высоки.

Схлоп, увидев ввалившегося в невысокий дверной проем Свея, даже дар речи потерял на мгновение.

— Мокша, бродяга, вы дверью не ошиблись?.. — и осекся, встретив взгляд парня. — Не-е, вы меня не так поняли! Мы так рады, так рады! Дундарь, принимай гостя! — а сам зашипел Мокше в ухо, — нет, ты точно поганок объелся, а чем мы его потчевать будем — медовухи-то кот наплакал! Сердце кровью обливается! А как напьется княжич — глаза выпучит… Князь нас по головке не погладит!

Схлоп покачнулся, ткнулся носом в плечо Мокши и дыхнул перегаром. Мокша засмеялся.

— Схлоп, я тебя вот только что отпустил, а ты уже наклюкался! Свей с нами будет, там ему, думаю, совсем тошно… Садись, Свей, здесь у Дундария, почти как у князя в хоромах…

Маленький домовой, видя своего любимого гостя, которого еще мальчишкой нянчил, когда Игорь наезживал в гости к отцу, суетился, не находя места от радости… Он то подкладывал свои подушечки под бок княжичу, то пододвигал ему на круглом небольшом столике ножку куропатки, которую отобрал у Схлопа, буркнув:

— Сахлопивур, мои извинения…

Свей хмыкнул и почувствовал, что боль понемногу отпускает. Эти чудаки, один меньше другого, разговаривали друг с другом так важно, так почтительно, что на душе поневоле становилось теплее… Нет, он не зря сюда пошел…

— Дундарий, — проговорил Мокша, отыскивая хлопотливого домового глазами, и находя его с кувшином клюквенной воды у ног Свея. — А что Изъевий часто бывает у князя?

Дундарий нахмурился. Его белые клочковатые брови сошлись к переносице, и домовой поставил кувшин на пол.

Большая медвежья шкура была раскинута прямо на полу возле трубы, выходящей из нижнего помещения. Еда в глиняных чашах стояла и на полу, и на шкуре возле Схлопа, и на круглом, маленьком столике возле Свея. Домовой еще раз заботливо сунул нос в чашку княжича, и вздохнул:

— Бывает… Чтоб ему провалиться… Появляется, когда захочет, уходит, когда ему вздумается… Но я-то не олух какой-нибудь, Завеюшка и та мимо не пройдет! Ходит, кощей проклятый…

— Ходит… — задумчиво протянул дружинник

Он сидел на невысокой лавке, стоявшей вдоль стены, вернее вдоль ската крыши. Перед ним висели пучки трав, березовые веники…

Чердак был большой, но домовой выбрал себе закуток возле трубы. Здесь он сушил разные травы, веники для бани, летом тут воняло вялеными жабами, зато никогда не было комаров и гнуса — стоило Дундарю шикнуть заклинание, и комаров словно ветром сдувало…

Мокша лениво ковырялся в чашке с грибами. Грузди — это хорошо, но не в таком же количестве! Он не привык есть много, а в дороге и подавно не всегда удавалось. Что-то ему не давало покоя, к какой-то мысли он пытался все время вернуться… и не получалось.

— Сколько можно жрать, Схлоп! — возмутился Мокша, отставляя чашку. — И, вообще, мы сейчас отправимся домой…

— Но князь посоветовал никому не покидать крепость! — воскликнул Дундарий, всплескивая маленькими ручками. — Это просто безумие — теперь отправиться в вашу берлогу!

— Правильно, Дундарь! — Схлоп начал неуклюже подниматься со шкуры, упал, махнул рукой и, лежа, добавил, — мы еще не все съели… То есть не выпили… А какая разница! Мокша… — гном икнул, — расскажи Дундарю, как мы с тобой на орков хаживали… Тот на меня налетает, а я его — сверху рраз! Одним движением и напополам — шахх! Ну что ты на меня уставился, Мокша! Ну, ладно, не сверху…

А Мокша смотрел на Схлопа, не отрываясь, не обращая внимания на чушь, которую нес самолюбивый, вечно переживающий из-за своего малого роста, гном. Услышав вдруг слово"…хаживали", он отчетливо вспомнил, что не давало ему покоя…

— А что Дундарий… — он опять поискал домового глазами, и в этот раз отыскал его за кружкой с медовухой. — Неужто здесь на Онеже когда-то драконы были… или это Корча мне так, для словца сказал?

Дундарий, привалившись к теплой трубе, не сразу ответил… Лишь закивал головой. Зажглась еще одна лампа на потолке. Мокша заинтересованно наклонился вперед, — дед колдует, значит, что-то покажет…

— Вооон туда глянь-ко, — проговорил Дундарий, показывая короткой, крепкой ручкой в самый темный угол, который сейчас был освещен той самой лампой, которая зажглась последней. — Как ты думаешь — чтой энто там? — с ехидцей спросил хитрый дед.

Свей, вновь было ушедший в свои невеселые воспоминания, сейчас тоже уставился в угол, где что-то было навалено горой. Он прослушал, про что спросил Мокша, но осветившийся внезапно угол чердака привлек его внимание.

Дружинник быстро встал и прошел туда.

— Да это же… — он обернулся к довольному домовому, — это же…

Он вдруг быстро нагнулся и, прихватив один из предметов, сваленных в кучу, не без усилия поднял его.

— Это коготь?.. — неуверенно произнес он и вновь быстро взглянул на Дундария.

Тот важно кивнул головой.

— Нужная вещь, — проговорил он, — в хозяйстве без него никак…

Он наслаждался. Понимая прекрасно, что вытаращившиеся на него друзья ждут не дождутся продолжения, он молчал, отщипывая от сдобного калача кусочки и жуя… снова отщипывая и жуя…

— Дундарий, — не вытерпел Свей. — Это чей же коготь-то?! Мокша его с трудом поднял! — его нетерпеливый хриплый голос слишком громко прозвучал в наступившей тишине.

Дундарий хмыкнул.

— Эх, вы… козявки! — с чувством проговорил он, наконец. — Это коготь черного дракона, но черных у нас больше нет… А вот там пониже, вон, Мокша, который посветлее будет… да…

Мокша выдернул еще один коготь, который казался еще больше прежнего, но был, действительно, светлее окраской. Свей уже был рядом.

— Дундарь! — вдруг завопил Схлоп. — Ты!.. — от возмущения его распирало. — Это что же… ты — мне — ни слова?! Драконы!!!

Коготь был величиной с Дундария. Серый, немного размочаленный на конце, он был похож на обычный коготь, который потеряла кошка, но она должна была быть гигантских размеров эта кошка.

Свей провел по нему рукой. Какой же должен быть сам зверь, если у него такого размера когти? Дракон… Только в сказках он слышал про них, или то были не сказки?

— Дундарий, — он обернулся к домовому, — ты сказал черных уж нет, а этот… Этот есть? — недоверчиво спросил он.

Мокша не верил своим ушам, он подошел, подхватил Дундария на руки и посадил на лавку.

— Рассказывай! — воскликнул он. — Значит, Корча не шутил, когда сказал, что здесь и драконы хаживали!

— Хаживали… Да они жили здесь, — важно произнес домовой. — Только не думайте, что дракон — милая зверушка! Они очень древние… Очень… — Дундарий посерьезнел. — Раньше многие из них, говорят, были травоядными, с длинными и тонкими шеями, и не летали… Ну, вот они и повымирали… А вот некоторые, жутко злобные, летающие ящуры, так кажись, те выжили… Мне сказывали, что схоронились они в пещерах, впав в спячку. А потом проснулись на нашу голову. Чтоб им повылазило! — в сердцах воскликнул домовой. — Сколько мы от них натерпелись! Их ничто не берет! Наша магия от них, словно горох отскакивает! Ты ему — замри! А он, гад, хвостом как даст, так если мокрое место остается, то это еще хорошо! Только времечко-то шло, кроме нас нежитей, в лесу еще всякой твари немеряно стало, ну и пришлось им спесь-то поубавить. Даже здоровкаться начали некоторые, поумнее которые… Оказывается у них и законы свои есть, и главный, в общем, все как у нас, только держали они нас за тараканов запечных. Ползают под ногами всякие, дескать… Это уже мне потом ихний лекарь рассказывал, мы с ним обмен держали. Я, значит, ему жаб двурогих из Дальнего болота, а он мне коготки ихние…

Изумленные слушатели переводили взгляд с когтя серого дракона на Дундария. То, что он рассказывал, было удивительно. Лесовичи столько времени уже в этой стране, и никто слыхом не слыхивал о драконах. Вернее слышали, но принимали это за сказку. Впервые сомнение появилось у Мокши, когда Корча бросил эту странную фразу. Слишком уж она прозвучала по-настоящему, и вот теперь он растерянно смотрел на чудовищных размеров коготь.

Свей же то ли по молодости своей, то ли воинский дух в нем просыпался, но он сразу представил, что было бы, если эта махина, как в бабушкиных сказках, вдруг появилась над орками тогда… И жгла их огнем, жгла, жгла… Дух захватило от этой картины. Встали перед глазами родители… снова живые… И не было бы столько горя…

— Надо их на нашу сторону привлечь… Чтобы эта силища немыслимая была в наших руках! — проговорил он.

— И я про то же думаю, княжич! — воскликнул Мокша. — Только думал, что это окажется лишь сказкой…

— А то! Вот бы оркам костерок запалили бы! Мигом убрались бы! — добавил Схлоп.

— Возможно ли отыскать их, Дундарий? — обратился Свей к домовому.

Тот пожал плечами.

— Нужен проводник к ним…. Кто-то из тех, кого они знают. Больно высокомерны они. Это и не мудрено при таком росте-то. То есть возрасте… — И опасливо взглянул на высоченного княжича.

Но тот не обратил внимания на простодушные слова Дундария и отвернулся к окну.

Небольшое оконце плохо пропускало свет. Да и закатные лучи солнца, уходящего за горизонт, еще окрашивали застывшую реку, а лес уже чернел ночной темнотой. Неширокая полоса поля от крепостной стены до опушки светлела в сумерках. И неясные тени замелькали вдруг там, где дорога уходила в чащу.

Свей присмотрелся.

— Мокша, кажется, у вас гости…

Дружинник быстро подошел. Прищурившись, он смотрел, как тени повернули вправо и потянулись вдоль леса, туда, где был овражек… и исчезли…

 

4

Мокша, не раздумывая долго, схватил меч, накинул плащ. Схлоп мигом скатился со шкуры, и Мокше пришлось его догонять, так быстро рванул гном. Свей, нахлобучив шапку, схватив свой меч, тоже побежал, боясь потерять их из виду, неуклюже притормаживая на поворотах узких коридоров, перескакивая по три-четыре лесенки, спускаясь в подвал. Они бежали, коротко предупреждая дозорных об опасности, что в переход возможно вошел враг… Княжеский дом быстро просыпался, завыла истошно Завея, тявкнули по разу волкодавы во дворе и замолкли, они не чувствовали опасности… А друзья неслись по темному туннелю, зная, что в любой миг могут наткнуться на противника… Но Схлоп не мог бросить свой дом, Мокша не мог бросить друга, а Свей отчаянно рвался вперед, чтобы боль оставила его хоть на мгновение…

Вот миновали ров с водой, дорога пошла ровнее. По своим непонятным приметам, Схлоп и Мокша почти одновременно убавили шаг — уже близко выход. Неясные голоса разбавили мертвую тишину подземного хода.

Друзья остановились. Вслушиваясь в говор, они переглянулись.

— Эльфы?! — буркнул Схлоп.

— Эльфы… — сказал Мокша.

Почувствовалась улыбка в его словах. Так говорят о старых друзьях, когда их рады видеть. Гном заспешил. Еще поворот… и слабый свет забрезжил впереди. Сырость подземелья отступила, потянуло свежим сквознячком, стало холоднее… Слышалось всхрапывание лошадей, речь становилась отчетливее. Уже и Свей понял, что впереди эльфы. Он заторопился, неясная догадка смутила его, но он оборвал ее"…не может быть…"

— Ольсинор, это ты что ли? — крикнул зычно в темноту прохода Схлоп.

Впереди притихли.

— Сахлопивур… ты? — немолодой, красивый голос откликнулся после некоторого молчания.

— Нет, Ольс, тень моя…

Несколько голосов впереди засмеялись.

Когда Схлоп, Мокша, а за ними и Свей подошли поближе, оказалось, что вновь прибывших всего четверо. В сумраке подземного хода их было не разглядеть, да и разговаривать здесь не хотелось. Любой, кто хочет знать больше, чем ему положено, мог подслушать разговор, стоило ему оказаться лишь на опушке леса… В неспокойное время не стоило так рисковать.

Маленький гном Ригурн забегал у них прямо по ногам, добираясь до Схлопа. Оказавшись у него на плече в два счета, Ригурн крикнул во всю глотку:

— Сколько тебя можно ждать, Схлоп?! Ходют здесь всякие разные!

На него шикнули сразу несколько голосов, но гном опять заверещал на всю округу…

— Да что ж ты орешь, как выпь снулая! — прошипел Схлоп. — Не видишь, какие гости к нам?! Давай-ка коней в стойло, да спи иди!

В маленькую комнатку, потому что у Схлопа все комнатки были маленькие — по хозяину и вещь — набилось столько народа, что поначалу казалось, что и сесть-то будет некуда. Но понемногу все расселись кто куда: кто на чурбаки дубовые возле круглого стола и уже по-хозяйски кромсали оставленный на столе каравай хлеба, кто на лавку возле стены…

Свей понемногу узнавал в прибывших тех, кто иногда ему встречался в Древляне. Ольсинор, самый старший из них, с белыми распущенными волосами, спрятанными под длинный меховой плащ, сидел возле стола и о чем-то переговаривался с Мокшей и Схлопом. Дурашливость гнома словно рукой сняло. Он не сводил серьезных, маленьких, глубоко посаженых глаз с эльфа. В какой-то момент тот вдруг взглянул прямо в лицо Свею, и странное ощущение коснулось души парня. Так было, когда отец вдруг пожалеет его, молча, ни говоря ни слова, и обида вдруг отпустит…

Второй эльф, черноволосый, молчаливый, его спокойный взгляд переходил от одного к другому. Редкие замечания, слетающие с его губ, были всегда в точку, будто он видел все насквозь. Еще мальчишкой, Свей помнил, Рангольф однажды спас его от смерти. Лошадь испугалась и понесла… семилетний Свей, сидевший в седле, болтался из стороны в сторону, держась из последних сил, и все, что он пытался сделать, не помогало. Рангольф появился на пути обезумевшей лошади словно из-под земли. Вперившись взглядом куда-то то ли в глаза, то ли в лоб лошади, которая стремительно приближалась, то вскидываясь на дыбы, то опадая и вскидывая высоко зад, он не ушел, не отскочил, не убежал… Уже прямо перед ним лошадь остановилась будто вкопанная. Свей, тяжело свалившись с нее, по-детски обхватил руками своего спасителя, ничего не промолвив с испугу, лишь задрав голову и серьезно глядя в лицо спасшего его… Удивительное величие и дружелюбие одновременно поразило Свея. Тогда он впервые увидел эльфов.

Третьим был широкоплечий, невысокий дрод Умо. Он как и все дроды был носат, волосат и мрачен. Уши у него были очень большие, да и еще к тому же торчащие в стороны. Умо с малолетства жил у эльфов, потеряв родителей, у одинокого Ольсинора и поэтому оказывался везде, куда отправлялся старый эльф.

А вот четвертым… вернее четвертой была она… Айин. Свей не ошибся, он ее почувствовал еще в туннеле. Как? Услышал ли ее голос? Она молчала… Увидел? Нет, было слишком темно… Он услышал ее мысли… Он мог их отличить из тысячи других…

Она сейчас сидела рядом. Капюшон Айин не сняла, и теперь Свей, изредка взглядывая на нее, видел лишь точеный профиль и выбившуюся прядь русых волос.

Не желая выдавать, как сильно захватила его эта встреча, Свей равнодушно перевел взгляд на Мокшу. Тот ему что-то сказал. Но что? Дружинник не повторил вопроса.

В наступившей вдруг тишине стали слышны негромкие слова Ольсинора.

— Мы шли по Онеже день и всю ночь, и сегодняшний день… Орки стоят выше по реке, отсюда верст сто будет. Здесь стоит тысяча. Но это не все… Они идут через Медвежий перевал. Там есть проход в горах, если идти с Запада, то, зная его, можно попасть прямо к нам, в Ивию. Ведет их Изъевий.

Ольсинор говорил негромко, поглядывая то на Мокшу, то на Свея, иногда на Схлопа… Но было ясно, что он не просто так это все им рассказывает.

— Сейчас мы идем к Светославу с тем, чтобы сообщить ему, что помощь от эльфов уже в пути, но темную рать нам не остановить, слишком не равны силы… А орки все прибывают и прибывают, и нет им числа… Вы должны поднимать драконов…

Мокша и Схлоп одновременно взглянули на Свея. Он от неожиданности резко подался вперед и сказал:

— Драконов? А их можно убедить встать на нашу сторону? И где они вообще?

Рангольф, улыбнувшись, произнес:

— В горах… где же еще могут быть драконы? Где еще такие гиганты могут спокойно жить… Им, конечно, мало дела до бед наших, и осталось их немного, но есть у них один старый долг… — Эльф усмехнулся и переглянулся с Ольсинором. — Случилось как-то нашему Ильсинору помочь ихнему вожаку. Обвалом его завалило однажды, покалечило сильно, и не мог он себе помочь, как всегда это было, ибо сильна древняя драконья магия. Легенда гласит, что стало в небе черно от стай обезумевших от горя драконов. А Ильсинор, узнав об этом, не выходя из своей хижины на берегу Северного моря, излечил Великого Цава, и тот с легкостью выбрался из-под завалов… И тогда же Цав сказал Ильсинору, что " он ошибался, принимая малорослых обитателей старой Ивии за тучи разжиревшего гнуса и мошки, который разучился от своей лени и обжорства летать, и только лез во все щели, досаждая великому племени драконов… " и обещал помочь в минуту бедствия своим соседям… Вот так-то, друзья…

Ольсинор вздохнул.

— Только эльфы столько не живут… Ильсинора давно нет на белом свете. А Цав до сих пор живет и здравствует. Правда, уж давно его в небе никто не видел. Тяжеловат стал он для полетов…

Свей слушал, позабыв про сидевшую рядом Айин, и вздрогнул, когда она заговорила. Ее голос он никогда не слышал. Она насмешливо сказала:

— Так может, он уже в детство впал, отец, и примет нас за гнус… И одним движением хвоста…

— Ая… — Сдерживая усмешку, Рангольф, строго погрозил дочери пальцем.

— Гнус превращается в мокрое место… — подхватил громогласно Схлоп. — Да, — он покрутил большой головой, переводя нахальный взгляд с непроницаемого лица одного эльфа на другого, и добавил, — хотел бы я знать, что заставит Великого Цава нас выслушать…

— Не что, а кто… — ответил Ольсинор, — Рангольф, правнук Ильсинора, пойдет с вами, а Умо, как и все дроды, умеющий говорить с драконами, поможет в беседе…

Умо, до сих пор молчавший, кивнул головой. Длинные черные волосы, через которые торчали круглые уши, качнулись сальными прядями. Свей давно уже присматривался к нему. А дрод не сводил своих маленьких черных глаз с красивой эльфийки, которая теперь, откинув капюшон и смеясь, была особенно хороша.

— И медлить нельзя… Осталось предупредить князя, чтобы лесовичи держались до прихода помощи, потому что до осады остались считанные часы… — Добавил Ольсинор.

И все замолчали. Где-то неподалеку в конюшне слышно было, как Ригурн напевает песенку… всхрапывают лошади, уставшие после большого перехода, и, наконец, получившие долгожданный отдых…

Все было как обычно… Только недобрые предчувствия не давали радоваться как раньше встрече с друзьями, и слова грустной незатейливой песни гнома бередили душу:

…Сегодня день прошел, и я

Пришел к тебе домой.

Трещит сверчок, и дождь шумит —

Мне хорошо с тобой.

А завтра будет новый день,

Не думай зря о нем.

И что ж, что нет нас в нем с тобой

Сегодня мы вдвоем…

 

1

Еще не начался рассвет, а в доме Сахлопивура уже никого не было. И если кто-нибудь решил бы теперь зайти к гостеприимному гному, то не нашел бы даже следов, не то что тропинки к небольшому оврагу на опушке леса у Древляны. Снег лежал ровным полотном, словно здесь никто и не бывал…

Старый Ольсинор в полусумраке коридора, еле освещенного крохотным светлячком, повисшим в воздухе, еще раз взглянул придирчивым взглядом на тщательно заметенный снегом вход в тоннель. И остался доволен проделанной работой. Потом нащупал на каменистой стене выступ и надавил на него.

Тяжелая каменная плита выехала справа, перекрыв полностью проход. Нора Схлопа и конюшня тоже были теперь надежно закрыты… Своего коня Ольсинор отдал Свею, когда оказалось, что княжич без лошади, а двух лохматых пони Ригурн уже увел в крепость.

Эльф неслышно уходил в темноту, разгоняя ее летевшим впереди него светлячком. Таких созданий теперь немного осталось даже в стране Желтых Гор. Это был крошечный магнод Ог. Их род издавна жил в Ивии, и, пожалуй, только эльфы про них и знали.

Магноды жили на деревьях. Маленькие, очень маленькие… ростом с большого жука, но имели человеческий облик, если бы не крылья. Да, два небольших светло-розовых кожистых крылышка, которые светились некоторое время, когда магнод попадал со света в темноту.

Но обнаружили это неприметное племя не сразу, и не их самих, а их темных собратьев… Магноды были светлые и темные. И если светлый магнод приносил свет, то темный — тьму… Долго считали, что они так устроены, а оказалось вера у них такая, одни поклонялись свету и солнцу, а другие — тьме и луне…

Любимая притча светлых магнодов была о том, как внесли огонь в темную испокон веков пещеру, и осветилась она, и как ни мало было огня, но вековая тьма не была уже полной… Значит, свет сильнее тьмы, говорили они многозначительно.

Темные же магноды на это лишь язвительно усмехались… Это значит, что тьма возникла раньше света, отвечали они.

Но свет все равно прогнал тьму, возмущались светлые малютки.

И они воевали… Светлые херувимчики жгли огнем неверных собратьев, а те все больше погружались во тьму, отвергая свет, их магия становилась все более мрачной и кровавой. И некому было им помочь в этой войне. Магноды медленно вымирали… потому что про них никто не знал…

А обнаружил магнода однажды эльф-стеклодув, который будучи недовольным отлитым слишком толстым выпуклым стеклом, рассматривал его на свет. Испорченное стекло увеличило вдруг все, что находилось позади него. И изумленный стеклодув увидел человека, сидевшего напротив на дереве, с копьем в руке, на котором болталась змея, но что самое невероятное было в этом человеке это крылья… Это потом оказалось, что он видел магнода с червяком на копье. Эльфы тогда сильно переполошились, как же — в их стране живут еще какие-то существа, а они про них ни сном, ни духом не ведают.

Магнод Ог был, пожалуй, одним из самых фанатичных магнодов. Безудержная ненависть к темной половине своего племени, доводила его порой до исступления. Но это можно было понять, он потерял всю семью в прошлой войне.

Ольсинор же частенько приглашал его к себе. Он любил побеседовать вечером, сидя у огня в своем доме среди высоких сосен на берегу холодного моря, с умным вездесущим Огом. Большая круглая линза в серебряном обруче на тяжелой подставке стояла на его столе. Маленький Ог становился ростом с небольшого гнома, и тогда можно было увидеть его стервозное, умное лицо. Будучи гораздо моложе самого Ольсинора, он все равно был уже в том возрасте, когда во взгляде мужчины появляется, или не появляется, но тогда ее уже и не будет никогда, спокойная, внушающая уважение, уверенность в себе. Он единственный из магнодов, который позволял себя "рассматривать в лупу", как насмешливо говорили об этих встречах его соплеменники.

Потягивая горячее красное вино с пряностями, он понемногу добрел. Ог знал множество притч, сказаний, легенд… Его можно было слушать под шум набегающих на берег волн бесконечно… Но если речь заходила о его темных собратьях, он становился несносен, он сразу начинал обвинять эльфов в попустительстве, в непозволительном бездействии, когда под носом у них рассадник зла… Он призывал его раздавить одним движением… Ольсинор хмурился на такие речи и неохотно отвечал всегда одно и тоже:

— Не могут эльфы начать войну против магнодов… Мы… непозволительно велики…

На что Ог всегда махал обречено рукой и отвечал тоже всегда одинаково:

— Вы непозволительно великодушны… Нельзя оставлять тьме ни единого шанса!..

Сейчас Ог летел рядом с Ольсинором и своим маленьким копьем, испускающим сноп ослепительного света, занимался своим священным занятием — разгонял тьму. Того света, что подарила им природа, хватало ненадолго, поэтому и шло в ход копье света. А сопровождать своего большого друга в его походах Ог повадился давно. Это доставляло ему огромное удовольствие.

Ольсинор следовал за ним, и мысли его были невеселы. "Ночь на исходе… Что принесет нам утро? Орков у ворот Древляны. Лишь бы это отродье не послало поганых сразу в нескольких направления… Если у ворот Гардоала встанут темные, эльфы не смогут прийти на помощь лесовичам, им надо будет защищать собственные земли… И тогда нас разобьют по отдельности…"

Отродьем Ольсинор называл Изъевия.

Издавна эльфы стремились принести равновесие в эту древнюю, прекрасную страну. Они отвергали войну, их магия несла мир. Но никто из живущих в Ивии не решился бы напасть открыто на эльфа, все знали их как искусных воинов и чрезвычайно опасных противников.

Пройдя все дозоры, и, оказавшись в доме Светослава, Ольсинор понял, что о нем уже знают и ждут. Ольсинор улыбнулся грустно, "…старый князь знал, что пришли эльфы, пришли не к нему сразу, а к Мокше, понял, что ими задумана не прогулка на свежем воздухе, знал он и, что Свей уйдет с ними, и не стал останавливать внука… Настоящий воин и мудрый человек…"

Да, хоть лесовичи и оторвались давно от людского племени, считая себя лесными жителями, однако же все их по-прежнему называли людьми, человеками…

Дундарий тихо и предупредительно открывал перед эльфом все двери, вел его по коридорам, и, негромко стукнув в дверь к князю, уже через мгновение впустил Ольсинора в залу.

 

2

Светослав после поминальной тризны удалился в эту огромную, пустую теперь залу и долгое время сидел в одиночестве в высоком кресле, опустив тяжело руки на подлокотники. Глаза его были закрыты.

Алена, княгиня его, не была даже за столом. Погребение сына отняло ее последние силы, и она ушла к себе сразу после возвращения в крепость.

Доспехи сына Светослав не дал убрать. Не было сил расстаться с этими дорогими сердцу вещами. Остро ранящие воспоминания всплывали тяжело и долго не оставляли…

Время от времени входили воины, докладывающие о том, что ночные дозоры расставлены, что разведка вернулась… О том, что к тайному ходу свернул отряд эльфов, доложили уже в сумерках.

Светослав знал, что должен был прибыть Ольсинор. Значит, у него дело к Мокше. Вряд ли в такое время эльф заглянул к Сахлопивуру просто в гости…

Сейчас, когда Ольсинор вошел в полутемную залу, Светослав сходу спросил его, вставая:

— Куда отправил моего внука, Ольсинор?

Тяжело, словно медведь переваливаясь, он подошел к эльфу и обнял его как дорогого друга. Ольсинор улыбнулся. Среди эльфов не принято было так выражать свои чувства. Но, часто бывая в Древляне, он уже знал этот обычай и теперь в ответ похлопал князя по плечу.

— Он на пути к отрогам Каян. С Рангольфом и Мокшей он, думаю, в безопасности, да Свей и сам за себя постоять сможет… — ответил Ольсинор, разведя руками, словно извиняясь.

— Каяны?.. — быстро подхватил Светослав, приглашая жестом эльфа присесть в кресло возле круглого стола, сам, останавливаясь возле усевшегося гостя в недоумении. — Означает ли это, что они пошли к драконам? — и сам же ответил. — Конечно туда… куда же еще?! Неужели ты думаешь, что Цав, эта неповоротливая махина, еще на что-то способен? Да и могут ли они действовать в согласии с другими, что так необходимо на войне?

— Ты прав, — ответил ему не сразу Ольсинор, — мы не знаем, как себя поведут драконы, но то, что Цав никогда не примыкал к темным — это известно всем. Что это племя великих воинов, считающих гибель в бою самой почетной смертью, тоже известно всем…

— Это все я знаю, но кем прикажешь их считать? — перебил его Светослав. — Ты представляешь дракона, вошедшего в Совет?! Ты представляешь, если он решит идти на север, а мы — на юг, ты сможешь его остановить? Насколько они управляемы?

— Это не огневая машина, Светослав, это союзник, — ответил эльф очень серьезно. — Также как ты и я… И если я тоже решу идти на север, я верю, что ты выслушаешь мои доводы… Погоди, я не представил тебе Ога!.. Вот еще один тебе пример того, какие мы все разные, но если мы мыслим, значит, достойны того, чтобы нас выслушали.

Пятно яркого, словно отражающегося от полированной поверхности стола света ламп неожиданно стало намного мягче, слабее. Светослав смотрел с удивлением в направлении, куда ему указывал рукой Ольсинор. Явно недовольный магнод, сложив руки на груди, сидел на краю столешницы и хмуро смотрел на князя, который разглядывал его словно какую-то букашку, прищурившись и сморщив нос.

— Не стоило, Ольсинор… — проговорил Ог. — Не все обладают величием эльфов, чтобы принять малое во внимание.

Он говорил достаточно громко, хотя что удивляться, — гудение большого жука мы ведь тоже слышим. А Ог обладал прекрасным баритоном. И поэтому Светослав его расслышал очень хорошо. Он улыбнулся.

— Значит, Ог. — Произнес Светослав. — Ну, что ж… пожалуй, ты убедил меня, Ольсинор. Надо меняться… Вот и внук вперед меня понял важность союза с драконами. Да может оно и правильно, уйти теперь из крепости, — кто знает, как оно все обернется, — тихо добавил князь. — Много народу сюда всякого пособралось, крепость готова к осаде, да только воинов мало…

— Эльфы идут вам на помощь, князь, Свей приведет драконов и разобьем мы вместе рать темную…

Светослав кивал головой, слушая эльфа. Он вдруг встрепенулся, стало заметно, что он очень стар уже, горе сломило его сильно.

— Ты знаешь, Ольсинор, отправил я по заимкам клич, справил отряды малые, которые бы словно из-под земли появлялись бы перед погаными, и терялись вновь, будто их и не было, унося с собой их жизни… Чтобы было им на нашей земле нерадостно, чтоб горела она у них под ногами! Очень мне в том помогли гномы, много ходов тайных они знают…

— То хорошая мысль, Светослав! Это заставит орков метаться в поисках врагов, ожидая их из-за каждого поворота… Замечательно!

— Игорь придумал то, мне же довелось лишь исполнить его волю уже после смерти. Много мы об этом с ним толковали… Он и по лесам нашим везде тайники сотворил с оружием. — Хоть и остра еще была боль, но в разговоре и заботах князь забывался. — Дундарий, со стен известий не приносили?

Домовой выглянул из-за двери и помотал головой. Князь встал.

— Все готово, Ольсинор. Хоть и не можем мы выйти в поле и сразиться, слишком много женщин и детей собралось в крепости, но отпор дать в наших силах. Крепость стоит на обрыве, с этой стороны к нам не подойти, стены крепки не только камнем, но и заветным словом, запасы хорошие сделаны, воды вдосталь… Будем ждать подкрепления, оборону держать, а как драконы придут — выйдем… А там уж в честном бою пускай решится, кому жить на этой земле!

Стали слышны крики на улице. Князь быстро подошел к окну и распахнул его настежь. Люди бежали к крепостной стене… Завея завыла… Дундарий вбежал в залу, крича:

— Мертвые, князь, в доме!!!

Воин в кольчуге поверх меховой куртки, вбежав, сходу крикнул, остановившись на пороге:

— Орки под стенами, князь!

— Ну, стало быть пришли… — проговорил Светослав и уже громче добавил, — Иду, Алекша! До рассвета выстоим, ребятушки, значит еще поживем, родные!!! — крикнул он Алекше, позади которого показался отвратительный призрак.

Но свет, падавший в темный коридор из освещенной залы, ему помешал и он, воя, исчез… чтобы объявиться где-то на темной улице… Истошные вопли доносились оттуда… Люди метались по ночному городу, и лишь немногие, зная заклинание, возвращающее мертвого в могилу, противостояли тем, перед кем у живых всегда был исконный, животный страх…

Эльф и князь, молча, словно поняв друг друга с полуслова, вдруг затянули монотонную песню… Слова ее на эльфийском языке зазвучали очень тихо… Продолжая их повторять вновь и вновь, князь с мечом сына выбежал в коридор… Здесь царила паника… Визг и нечеловеческий вой… Ольсинор следовал за Светославом. Ровное пятно света окружало их — Ог летел рядом.

Заунывная песня, несущая древнее заклятие эльфов, подхватывалась теми, кто знал ее… Монотонный гул, многоголосый и мощный, летел отовсюду… Но если бы этого было достаточно, было бы слишком просто… Надо убить мертвого вновь, чтобы он ушел, а древняя песня не позволит ему больше воскреснуть никогда…

Мертвые вставали из-под земли отовсюду. Подрагивающей походкой их гнилостные тела тянулись вдоль улиц, проходили сквозь стены… Цеплялись за людей и тащили их за собой… Слыша песню, они поворачивали в обратную сторону и снова шли, унося все живое…

Зажженные повсюду факелы чадили, и в свете их мелькали люди… Князь ожесточенно, словно в забытьи, рубил и рубил мерзкие безжизненные тела, которые вставали и вставали перед ним… И шептал, шептал слова древней песни:

Ши ангаларх, дра ангаларх

Ил Драисиве, ил Драисиве…

…в Драисиве — город мертвых, навсегда отправляя одного за другим своих врагов… Ему вторил Ольсинор. Обоерукие воины, они словно прекрасное отражение друг друга, сражались, зная, что сзади друг, который друга закроет даже ценой собственной жизни…

Первые лучи солнца, восходящего над вековым, бескрайним лесом, коснулись крыш города, когда с нашествием мертвецов было почти покончено. Но измученные бессонной ночью жители города и те, кто укрылся в его стенах, обрадовавшиеся рассвету, словно видели его впервые, невольно обращались в сторону крепостных стен…

Раннее зимнее утро. Стены крепости во вздрагивающих всполохах факелов. Непрерывный поток темных кочевников словно черная река течет по дороге, раздваиваясь и окружая будто змеями стены крепости. Далеко… Стрелы не долетят… А враг идет и идет… Слышится визг неведомых злобных животных, которые, проваливаясь по самое брюхо в снег, расползаются по всем полям, лежавшим вокруг города…

Скоро, в считанные часы, Древляна была отрезана от всего мира. Застучали топоры в лесу…

 

3

Небольшой отряд уходил все дальше от Древляны и к тому часу, когда город был окружен, ровной рысью пересек длинный глубокий овраг, по которому бежал довольно широкий ручей… Там, за его высоким берегом была первая заимка, которая должна была им встретиться на землях лесовичей.

Они уходили на восток, к отрогам Каян. Горная цепь должна была появиться на третий день пути, а пока надо было двигаться вперед и вперед, по возможности без остановок.

Впереди отряда ехал на белоснежном иноходце Рангольф. Сразу за ним, почти след в след, шел другой такой же эльфийский иноходец, на нем ехала Айин. Ее не хотели брать, чтобы не подвергать опасности. Но она оказалась рядом, лишь только миновали излучину Онежи. Рангольф хмуро посмотрел на дочь и ничего не сказал. Если девушка не понимала, как опасно было теперь одной путешествовать по этим местам, то он знал, что не пройдет и часа, как по этой дороге, с которой они сейчас свернут, пройдет темная орда…

За Айин следовал на своем Саврасом Мокша. У лесовичей были широкогрудые, выносливые кони, которые и в бою не испугаются, и в походах не выдохнутся… Следом за Мокшей на слишком рослом для него коне ехал Схлоп.

Свей улыбнулся… Он вспомнил, как в предутренних сумерках, когда все уже были в седле, один Схлоп почему-то все медлил… Он делал какие-то знаки Мокше и злился оттого, что тот его никак не понимал в темноте, еле разгоняемой светляком Ольсинора. Благодаря этим пассам, все обратили внимание на них и теперь недоуменно выжидали, чем же это закончится… Схлоп рассвирипел еще больше. Он вдруг начал в сердцах яростно выкрикивать"… тупые тролли… ехидны вонючие…", но понимая, что все ждут, ушел за свою лошадь и, еще несколько раз тихо выдохнув "ехидны вонючие", сделал какой-то невероятный кульбит… Что там произошло, никто сразу не понял… Только, когда Схлоп свалился словно мешок, громко икнув при этом, Мокша рванул к нему…

После того, как и Мокша скрылся за его лошадью, раздался короткий звук, похожий на удар кулаком, потом сдержанное хмыканье… Через мгновение после этого Схлоп уже восседал, как ни в чем ни бывало, в седле… Никто не произнес ни звука. Лишь время от времени сдавленный приступ то ли смеха, то ли кашля одолевал путников. Схлоп придирчиво принимался всматриваться в него, но безуспешно… Никто не хотел ему напоминать это неприятное для него происшествие…

За Схлопом следовал Умо. Дрод размеренно покачивался на своем вороном жеребце. На голове у него была невысокая конусообразная, лохматая шапка, наверху которой была прикреплена связка змеиных высушенных шкурок. Усохшие головки гадюк на ветру развевались в разные стороны и зловеще постукивали друг об дружку…

Последним ехал Свей на белоснежном скакуне Ольсинора. Они иногда менялись с Мокшей, который время от времени озабоченно оглядывался на парня издалека. Дружиннику не давала покоя мысль, что он увез внука князя без разрешения… Хоть парень уже не юнец, но все же…

Дорога становилась все хуже, превращаясь в еле заметную тропку. Лес здесь был совсем непроходим. Заросли орешника, колючего шиповника, старые поваленные ветрами деревья… Но все бы ничего, только вот лес словно вымер. Ни птица не крикнет, ни ветка не хрустнет. Нехорошо это…

И Мокша, и Схлоп настороженно поглядывали по сторонам. Рангольф же, не оборачиваясь, ехал, и ехал вперед.

Неожиданно он остановился. Мокша мгновенно, словно того и ждал, спешился и подошел к нему. Свей тоже стал пробираться вперед. Тропа была такой узкой, что лошади занимали всю ее ширину. Схлоп же благоразумно остался сидеть верхом, и теперь только вытягивал шею и шипел сквозь зубы:

— Ну, что там?

Мокша вдруг указал на что-то в стороне от дороги и пошел, несильно проваливаясь в неглубокий еще под деревьями снег. Свей догнал его и замер… В кустах были свалены трупы орков. Пятеро…

— Кто такие?

Голос, раздавшийся откуда-то сверху, прозвучал настолько неожиданно, что в руках у всех мгновенно появилось оружие. И только тут Мокша произнес:

— Это свои… Ручьевские…

Над ними, на настиле, еле заметном сквозь ветки кедрача, сидел воин. Он, прищурившись, устало всматривался в их лица, под настилом виднелась прикрепленная веревками решетка с острыми железными зубьями, — приспособа, которая падала на жертву и прошивала ее насквозь. Лесовичи такие ставили на тех тропах, которые вели к границам их края, и в низовьях Онежи, там, где проходили пути кочевников.

— Мокша, ты? — спросил вновь воин и, ловко повисая на сильных руках, спрыгнул вниз. — Что это вы — никак гуляете? — неодобрительно он глянул на красивых, бросающихся в глаза эльфов, задержав ненадолго взгляд на Свее, и уставившись на дрода. — А этот что с вами делает? Дроды пошли на сговор с предателем Браггом!

Мокша словно мимо ушей пропустил довольно грубую речь воина и, кивнув в сторону орков, спросил, понизив голос:

— Это вы так их?

— Да… Всю деревню вырезали, уроды, детей порубали… — лесович махнул рукой, оборвав себя на полуслове. — А ты кто будешь? Больно лицо твое знакомо? — проговорил он, уставившись на Свея.

— Свей я… — коротко ответил княжич и добавил. — Славное дело делаете…

— Неужели всю Ручьевку так и порезали? Что ж гады делают-то! Древляну окружили, слышали? — Мокша вновь обратился к воину, который не сводил глаз со Свея, признав, похоже в Свее княжича.

С тропы Рангольф тихо произнес:

— Пора…

Лесовичи и сами понимали, что пора… только тянущее за душу чувство, что может видят они этого самого воина в последний раз, что уходят от осажденной Древляны, что здесь остается все самое дорогое — родная земля, друзья… не отпускало…

Они уходили… Обернувшись, Мокша уже не увидел воина… Схроны, на то и схроны, объяснил ему Свей, чтобы схорониться до поры, а потом напасть на врага неожиданно, чтобы показалось врагу, что земля горит у него под ногами, что за каждым кустом его ждет нож или меч, или смертельное заклятие…

И ведь совсем недавно, неделю назад, они с отцом готовили эти самые схроны. Лесовичи сами себя так и назвали тогда в шутку по названию тайников с оружием.

Свей вспоминал, как отец основательно выбирал места, где могло сохраниться в целости оружие: мечи, большие и малые, двуручные — широкие, тяжелые… короткие, которые воины обычно держали в голенище сапога, пики, луки, стрелы и обычные, и с серебряными наконечниками, палицы… Держали эти места в тайне, рассказывая о них лишь старшинам на заимках, тем, кому и придется вооружать народ…

И не было уже радости Свею оттого, что он идет к Каянам, казалось это детской забавой по сравнению с тем, что начиналось здесь. И эльфы, Айин… казались чересчур прекрасными, словно сказка, а быль… она кровавая, страшная… И лицо матери и отца вновь вставало перед ним в всполохах огня и дыма… Он, Свей, словно бросал их всех, будто предавал…

 

4

И снова потянулась дорога… Теперь Мокша ехал впереди… Лесович время от времени постукивал по вековым деревьям ладонью, хмурился, словно что-то было не так, но ехал дальше, ничего не объясняя. Разговаривать никому не хотелось. Айин, будто прочитав мысли Свея, закрылась от него, и иногда обращалась к дроду, который, казалось, сейчас вывалится из седла от счастья…

Солнце садилось за верхушки деревьев. Багровый закат обещал мороз, и на самом деле заметно холодало. Пора было подумать о ночлеге и для путников, и для лошадей. Но Мокша словно все ждал чего-то…

Однако, в очередной раз стукнув по сосне, он обернулся:

— Скоро будет Волчья заимка. Там и заночуем… — И добавил, разведя руками, — леший словно провалился!.. Зову, зову его…

И, действительно, скоро, взобравшись на очередной взгорок, все увидели уже в вечерних, морозных сумерках с десяток домов в ложбине, окутанных печным дымом и паром.

Путники заметно прибавили ход. Лошади, покрытые инеем, принялись всхрапывать, почуяв близкое жилье.

Бревенчатые дома стояли близко друг к другу, но не образовывали улицу. Высокие заборы, узкие двери и окна, чтобы не так просто было врагу в дом попасть… Дома добротные, бревенчатые… Слабый свет лучины сочился сквозь слюдяные оконца, да и то в двух-трех домах. Большие собаки, к ночи спущенные с цепи, лаяли за заборами, срываясь на хрип…

Спустившись в овраг, путники устало разглядывали уже почти в полной темноте безлюдный проулок, в который уверенно вел их Мокша. Когда лесович остановился, все по очереди вытянули шею, чтобы взглянуть, что там.

Высокий, худой словно жердь, мужчина в наброшенном на плечи тулупе, стоял, слившись в сумерках с серым забором. Молча, он отворил ворота и, взяв под уздцы Саврасого, ввел его во двор, за ним последовали остальные…

Двор был неширок. Лохматый пес лишь рвался и хрипел от злости, уже посаженный на цепь, — хозяин ждал гостей. Молодой лесович, судя по всему, сын хозяина, быстро управлялся с лошадьми, с удивлением разглядывая эльфов.

Спешившись, каждый первым делом расправлял затекшие плечи, ноги, стряхивали куржак, повисший на бровях, шапках… Усталость брала свое — хотелось упасть и не двигаться. А Айин? Свей с любопытством поглядывал на девушку, которая, казалось, была невозмутима…

И только войдя в дом, и взглянув в ее осунувшееся лицо, он понял, как она измучена. Сев в уголок к печке, она закрыла глаза, сложила руки на коленях и замерла… и уже через мгновение дыхание ее стало ровным, губы приоткрылись… она спала. Свей как зачарованный смотрел на нее — это была такая необычная красота.

Длинные пряди волос выбились из-под плаща, в котором она так и уснула, и теперь мягко подчеркивали нежный овал лица. Все в нем Свею казалось прекрасным: и длинные ресницы слегка раскосых глаз, и тонкий нос, и яркие с мороза губы… Нежное вытянутое ушко задиристо торчало из вороха спутавшихся русых волос — Свей подумал, что эльфы словно нарочно выставляют их напоказ… И тут его кто-то сильно толкнул…

Дрод! Он прошел мимо и… обернулся… и пожал плечами… Извиняется? Или издевается?

Рангольф, заметив, что Айин спит, подошел, склонился над дочерью и, легко подняв ее, понес в дальний, темный угол большой единственной комнаты в доме. Там уже были застелены широкие лавки и забросаны медвежьими шкурами…

У стола улыбчивая, щедрая на ласковое слово хозяйка, назвавшаяся Лесей, собирала ужин. Горшок с густым наваристым супом с зайчатиной, круглый хлеб, солонина, нарезанная крупными ломтями…

Все потянулись к столу. Обхватив глубокую глиняную чашку, Свей жадно принялся есть горячее вкусное варево.

Прова, так звали хозяина, потихоньку расспрашивал Мокшу, который, немного совсем поев, отставил чашку. Удивительно было, что Схлоп молчит… но тот ел, не поднимая головы, и лишь пустела чашка, как он тут же протягивал ее готовой услужить Лесе, которую та щедро наполняла.

— Ты, Прова, нас словно ждал… Предупредил кто? — спросил дружинник.

— Про вас еще от ручья знаем, думали раньше придете… — ответил тот. — Неспокойно теперь. Дозоры ставим и днем, и ночью… После того как Ручьевку вырезали, так и ставим… Хорошо еще до орков князь Игорь схронов понаделал. — Тут Прова посмотрел на Свея, — видел я тебя как-то с отцом… Жаль его, хороший был воин…

Он помолчал, опустив голову и глядя отрешенно куда-то в пол. Чувствовалась и жесткость в нем, и властность. И нельзя было здесь в лесу без этого, не выжить. Небольшие его, глубоко посаженые глаза вновь принялись изучать гостей.

— Вот ты, дрод… — очень пренебрежительно обратился он к Умо, который только вскинул небольшие чернющие глаза на него из-за сальных прядей волос, среди которых болтались сушеные змеиные головки, — почему ты не со своими? Ходишь, трясешь здесь своими змеюками… Знаешь ведь, что противно на тебя глядеть, а все равно трясешь… — Чувствовалось, что Прова решил отвести душу, что называется, и вцепился в несчастного дрода мертвой хваткой. — Ох, не люблю я вас, ненашенские вы…

Умо опустил руки с похлебкой и так и сидел, пристально уставившись на лесовича, словно ждал, когда тот все выскажет, чтобы ответить.

Но Рангольф вдруг проговорил:

— Тихо…

Все и так молчали, раздосадованные злой выходкой хозяина. А тут даже Леся остановилась на полпути, отрезая хлеб, зажав в кулаке большой охотничий нож и прижав к груди круглую булку.

Но пока в этой тишине… была только… тишина… Звякнула цепь во дворе… Вздохнул маленький сынишка хозяев во сне, перевернувшись на другой бок… И только тут не услышали, а скорее почувствовали все… топот… дробный топот неподкованных, быстро бегущих тварей…

Прова мгновенно переменился в лице… Схватив висевший конец толстой веревки, уходившей куда-то на крышу, он принялся его отчаянно дергать, в то же время крича жене:

— Поганые!!! Лезьте в подпол!!! Скорее!!!

Вдруг под крышей задергалась, загремела удивившая всех поначалу связка старого проржавевшего железа… обломки старых мечей, ножей, сохи… которые были увязаны вместе и подвешены к потолку. Все это теперь тряслось и назойливо звякало. Прова досадливо рявкнул:

— Поздно, поздно предупреждают!

В общей сутолоке Прова не забывал подбегать время от времени к своей веревке и дернуть ее хоть раз, подавая сигнал другим домам о надвигающейся смертельной опасности…

Леся торопливо спускала одетых детей в подпол, когда же все были там, она хотела сама остаться, но Прова ее почти впихнул в тянущий холодом проход. Старший сын оставался с отцом, и глаза матери тоскливо смотрели на него, пока дверца люка не закрылась над нею, но так и не произнесла ни слова — нельзя воину жалостью размягчать душу…

В доме уже никого не было, когда по деревне заметались тени.

Неслись орки молча, не заботясь особенно, слышат их или нет… Просто твари они да и все, о чем им говорить между собой, так говорили лесовичи после первого их кровавого набега. Темные, кровожадные твари… В глазницах которых металась дикая необузданная ярость, обличьем которые были страшнее зверя лесного, мерзкие черты которого долго еще помнились и были страшным сном в ночи…

Собаки, срываясь на хрип, рвались на заборы, чуя отвратительный смрадный дух пришельцев… Не успевал Прова увести пса, и теперь он, спрятавшись на чердаке дома, посматривал на него и мотал головой, словно ругая себя…

Когда три десятка орков влетели в узкий проход между домами, была пущена первая стрела Провой, и словно град обрушился на головы завертевшихся наездников — со всех чердаков, из-за углов домов, из-за заборов полетели стрелы… Не все они попадали в цель, темно было, да все равно урон нанесли немалый…

Орки разделились… Одни, ломая ворота, рвались в дома, другие, издавая мерзкий рев, бросались всюду, откуда летели стрелы… Прячась в тени заборов, они высматривали защитников… Лесовичей, защищающих деревню, было от силы десятка два, да и то вместе с гостями.

Рангольф, бросив несколько слов дочери на своем языке, с Мокшей ушел сразу, растворившись в темноте, и сейчас тот и другой появлялись, словно призраки, из ниоткуда перед мерзкими тварями. Их мечи без устали рубили и рубили, мелькая в свете луны, вышедшей к этому времени на небо. Ее неяркий свет залил мертвенной синевой лесную ложбину, и страшные тени носились там…

Схлоп со своими длинными, не по росту, мечами, дико орущий и кружащийся вокруг себя привлек к себе сразу нескольких орков, понадеявшихся на легкую победу… Но не тут-то было. Отважный гном мастерски владел мечами, и они, бросившись на него, один за другим валились молниеносно располосованные острым клинком…

Свей, выскользнувший уже почти в темноту, был остановлен быстрым шепотом Провы:

— Погоди, княжич, здесь рядом дома беззащитные… в одном мальчонка лет одиннадцати остался за отца и в другом одни женщины… Ступай туда! Прикроешь их!

Перевалившись через забор, Свей понял, что здесь орки уже в доме. Отчаянные крики неслись оттуда. Звероподобная тень пошла на него, обдав зловонием, и еще одна… И вспомнилось все… И меч снова рубил, и рубил… Прорвавшись в дом, княжич успел лишь спасти мальчонку, который, забившись в угол, затравленно бился в жутком страхе и женщину, размахивавшую большим для нее, тяжелым мечом из последних сил… Мальчик постарше и старуха были мертвы…

Когда утихли отчаянные крики, когда Свей, Мокша и Рангольф обошли все дворы, чтобы не осталось ни одной мерзкой твари в деревне, страшных тварей, которым и страх-то был неведом, лишь звериный визг издавали они, почуяв смертельную опасность… Когда пересчитали свои потери, только тогда оказалось, что нет среди них дрода.

Айин, которая немало потрепала орков, стреляя из лука, перебираясь с крыши на крышу, она словно легкая тень, скользила над головами и разила их без промаха, прекрасно видя в темноте… тихо сказала, что знает, где Умо.

Умо погиб. Маленький дрод был просто смят орком… Он убил одного, но подоспел следующий… Айин достала его стрелой, но было поздно…

И Прова был ранен, и в других дворах были убитые и раненные. Но деревня была сохранена. Живы дети, а это главное…

Утро наступило солнечное, да тихо было в домах, кровь и порушенные заборы, неубранные еще трупы пришельцев, собранные в одном месте… и приготовления к погребальному костру…

Только к вечеру, похоронив маленького дрода, путники решили тронуться в путь… Лошади отдохнули, а ночная темень — не помеха эльфу и лесовичу. Да и была надежда у Мокши, что Корча все-таки откликнется, хоть теперь и зима, и леший в это время года спит.

Недалеко ушли от деревни, когда лесович вдруг присмотрелся к одной из сосен и, свесившись немного в седле, ударил ладонью по широкому неохватному стволу, проговорив негромко:

— Пусти, леший, я тебе еще пригожусь…

В стволе небыстро стало открываться отверстие, из которого потянуло затхлостью и теплом…

Бешеные глаза вдруг глянули из темноты прохода, и голос Корчи произнес:

— Куда, Мокша? Тю-ю… и Схлоп здесь!

— Здоров будь, Лешак!!! — стараясь, чтобы его услышали, заголосил, молчавший до сей поры, Схлоп.

— К Каянам, Корча, к Цаву… — говорил тем временем озабоченно Мокша.

Пока он говорил, вдруг целая лавина снега с ветвей сосны съехала на Схлопа, который сразу превратился в сугроб. И лешачий хохот разлетелся по всему лесу, вспугивая мертвую тишину, поднимая затрещавшую на все окрестности сороку… Словно было все как обычно, словно не было войны…

 

1

Каяны это горные хребты, опоясывающие Марвианскую долину. Много раньше здесь проживало племен и народов, но с тех пор, как Глухое ущелье облюбовали драконы, все изменилось. Шум огромных кожистых крыльев, застилающих солнце, скрежет жутких когтей… и шипение страшного пламени, в котором сворачивается и сгорает все живое и неживое… И жители исчезали внезапно и бесследно, словно их и не было никогда…

Драконы вели себя, будто это их вотчина, и вокруг — их угодья, леса, поля, реки… и дичь, добыча… Добычей для них было все, что попадало в поле их зоркого ока… Эти парящие в небе гиганты, лениво взирающие сверху и пикирующие вниз время от времени, сложив черные крылья вдоль вытянутого туловища, покрытого непробиваемой чешуей, словно броней, наводили смертельный ужас на попрятавшихся жителей… Иногда, забавляясь, и, вновь взмывая вверх, они выпускали из пасти языки белого ослепительного пламени или вдруг вцеплялись когтями в грудь своего соплеменника, и тогда все замирали, глядя на это дикое побоище, которое, однако, притягивало взгляд своей необузданностью и мощью…

И опустела цветущая, богатая фруктовыми садами и пастбищами, Марвианская долина. Пересохли оросительные каналы, сады превратились в густые, непролазные заросли винограда и дички, брошенные стада коз, овец давно одичали и теперь бродили, где придется…

Сменилось не одно поколение драконов, прошла не одна сотня лет… Они все также обитали в Глухом ущелье, которое теперь больше напоминало огромную крепость. И непонятно было с первого взгляда, то ли это природа сотворила сама такое странное нагромождение огромных скал друг на друга, опоясывающих ущелье и образующих гигантскую стену, то ли к этому кто-то приложил старание…

Только ущелье имело теперь вид крепости. Ее два естественных прохода, через которые когда-то проходил Вертлявый тракт в Китай, были перекрыты завалами камней. Пять наивысших пиков, окружавших ущелье, теперь являли собой дозорные башни… Иногда в небо поднимался огромный ящер и, оглядев окрестности, пикировал на одну из них, и долго еще его одинокая гигантская туша восседала там, свесив могучую рогатую голову вниз… Время от времени он со свистом разрезал воздух мощным хвостом и быстро разворачивался, что было удивительно для такой громадины… Это был дозорный…

Драконы жили достаточно просто и обособленно. Уважали силу, воинское умение и древние знания. Подчинялись они кому-то ни было крайне неохотно, обо всем имели свое суждение, хотя из-за их гигантского роста не всегда верное.

Коренной переворот в их отношении к населению Ивии произошел только благодаря старому добрейшему Ильсинору, который однажды спас Великого Цава. А так и поныне вероятно эти толстокожие великаны не снизошли бы до малорослого по их меркам населения.

Речи у них как таковой не было, да и какая речь может быть при такой пасти. Поэтому общались они мысленно, сила их мысли была огромна и для слабых, не очень древних существ, в отличие от драконов, разрушительна. Так вот именно Ильсинору и удалось смутить их кажущееся одиночество своей светлой сутью, что очень удивило старого черного дракона Цава.

С тех пор осторожнее драконы стали относиться к тому, что попадало к ним в когти, но были среди них и такие, которые втихомолку не брезговали двуногой добычей, хотя это и наказывалось… Не очень сурово, строгим внушением Цава, если был сожран несчастный дрод, и годовым сидением на цепи, на сыром дне Глухого ущелья, если это был эльф… Цав, лежа на своем высоком утесе, мог, развлекаясь, плюнуть на наказанного, запустить в него обглоданной костью. Но смертной казни у них не было, — вымирающее народонаселение Цав берег…

Прислуживали драконам во всех мелких заботах трудолюбивые, уродливые лицом горные гномы. Попробовали бы они отказаться! Да и какая-никакая, а защита. Это небольшое племя жило здесь же в предгорьях, и ловко пользуясь своим малым ростом, они частенько обманывали своих неповоротливых в тесном ущелье хозяев, прячась в любой щели, за любым камнем…

В последнее время Цав уже не летал и все время лежал на своем высоком утесе, вытянув длинную шею и положив свою большую голову на мощные лапы с кривыми, словно окаменевшими когтями. Иногда он дремал, иногда взглядывал величественно на сумрачное ущелье и вздыхал… Воспоминания о юности волновали его, и тогда он оглядывался, хмурясь и шевеля щетинистыми бровями… Он искал глазами маленького тощего Клюня.

А Клюнь, спрятавшись за камень маленьким хилым телом, спал, пользуясь тем, что про него забыли… Гном-писарь должен был записывать воспоминания и великие мысли правителя. Ему нравилась такая работа. Цав большее время суток спал, а значит, Клюнь был никому не нужен, и он уходил, когда хотел, приходил, когда ему вздумается. Конечно, доставалось ему иногда… Однажды, разгневанный Цав, подцепив когтем Клюня за шиворот, полчаса держал его над пропастью… но отпустил.

"Долгие годы мирной жизни размягчили мое большое сердце…", — сообщил он тогда Клюню, и потребовал, чтобы тот запечатлел эти жемчужины его мысли на тонкой, хорошо выделанной коже, которую умели изготовлять горные мастера, долго вычищая острыми каменными скребками и, смазывали ее жиром, не давая ей пересохнуть.

И добавил"… чтобы воин оставался воином, имеющим волю к победе, нужна война… Если воин не воюет, он превратится в слабую мычащую корову…"

И Клюнь писал, покрывая тонкими знаками лист, хотя кто это мог прочитать, если сам Цав не умел читать, а остальные драконы и подавно? Но Клюнь знал, что Великий Цав очень прозорлив. Он видел насквозь маленькие, бегающие, словно мышки, мысли гнома, и обмануть его дорогого бы стоило для Клюня…

 

2

Все чувствуют себя немного неуютно, оказавшись в переходах лешего, под действием невидимой, неведомой силы, поэтому путники долгое время молчали, лишь Схлоп, который заметно трусил, бурчал сквозь зубы:

— Что за прорва такая несет?.. Корча… капец какой-то…

— Какой такой капец? Не знаю никакой капец! — вынырнул вдруг из темноты леший и захохотал.

Отголоски его хохота откликнулись эхом, и стало жутко оттого, что показалось место, где они все сейчас находились, очень большим. Эхо хохотало уже где-то совсем далеко, перескакивая, перекликаясь само с собой…

А Схлоп, чувствуя, как дрожит мелкой дрожью лошадь под ним оттого, что ее несет непонятная сила, паниковал еще больше.

— Ты, Корча, ржал бы поменьше… А то… лошадь напугаешь…

— Да ладно тебе, Схлоп, помню с драконом повозился я с одним… Ох, и одолели они меня тогда — пусти да пусти… Ну, я их и пускал… Пока одного, новичка в этом деле, от страха не переклинило, да так, что он умудрился мне весь переход завалить…

— Это чем же? — осторожно спросил гном, трясшийся на перепуганной лошади в темноте.

Леший опять захохотал от удовольствия. Любил он пошуметь, чтобы зверушки да людишки уши-то да хвосты поприжали. Природа его такая… И резко замолчал, вслушиваясь в разгулявшееся эхо…

— Так что следи, Схлоп, следи… за своим конем боевым…

Схлоп, нахохлившись, молчал.

А силища перехода все тянула вперед и тянула… Вдруг неожиданно дернув так, что у Схлопа лязгнули зубы, свернула и вновь понесла. Немного погодя, Схлоп буркнул:

— Чую… вот на энтом самом повороте дракон и обделался…

— Ах-ха-ха-ха… — залился смехом Корча. — Да не обделался он, Схлоп, он обвал устроил!.. И что я в тебя такой влюбленный! Ах-ха-ха…

Вдруг его смех резко оборвался… Возле Рангольфа зажегся маленький голубой огонек, выхватив из темноты огромную, просто бесконечную пустоту… И через секунду погас…

— А вот света здесь не будет, почтенный Рангольф… с большим к вам уважением не могу того позволить… — проговорил леший.

Его бешеные глаза уставились прямо в глаза эльфу. Тот, молча, наклонил голову в знак согласия. Он не хотел нарушать его условий, это произошло машинально…

Свей в темноте плохо видел в отличие от остальных и лишь прислушивался к тому, что происходит, посмеивался над Схлопом, придерживал испуганную лошадь… И даже забывал про то, что Айин где-то рядом… Капризная эльфочка то открывала свои мысли ему, и тогда он словно очарованный думал только о ней, то вдруг закрывалась, будто на солнце нашло облако, и удалялась от него. Когда же она отпускала его, и он мог думать о чем-то другом, взглянув в ее сторону, он вдруг ловил себя на мысли, что ему просто приятно на нее смотреть, как на прекрасный цветок… и не больше… И это было непривычно, словно это был взгляд другого человека.

…Переход лешего заканчивался, когда вдруг Корча оказался возле Мокши и заговорил быстро:

— Как выйдете… сразу, спустившись в лог, увидите жилище, под поваленным дубом — вход. Зайди. Колдунья там живет. Она из ваших. Но больно вертлява. Ау себя зовет. Она тебе подскажет, как попасть к старому Цаву. Там ведь не все так просто. Дракончики-то его иногда охотятся… ну и двуногими не брезгают… а Великий Цав на то и великий… — он хохотнул, — чтобы решать великие задачи — племя-то его вымирает…

Бесноватые глаза лешего метались в непроглядной темноте от одного путника к другому, возвращаясь вновь к Мокше.

— Ну, кажись, пришли. Не пойду с вами. Зима… Спать мне надо… Но зови, если что…

И очень быстро исчез, словно его и не было. Только случайно или нет, а еще долго где-то от невидимых далеких стен отскакивало и прилетало эхо его слов:

— Зови… зови… зови…

Потянуло неожиданно теплом. Вот уже и свет забрезжил впереди из открывшегося выхода, только Мокша остановил всех и, почувствовав твердую почву под ногами, маленький отряд затих, прислушиваясь…

Было тихо. Слышалось, как какая-то птаха чвикала где-то совсем рядом. Влажный теплый воздух пах незнакомо, сладко…

— Здесь очень тепло… — проговорил Рангольф еле слышно, — зима очень мягкая и еще не наступила. Сейчас в этих местах осень. С виноградом, сливами, абрикосами… Марвианская долина… Но из-за драконов здесь почти никто теперь не живет…

 

3

Густые заросли колючего кустарника, высокого, осыпающегося мелким пожелтевшим листом, окружали кряжистый дуб в три обхвата, из которого по очереди выскользнули неслышно путники. Пришлось спешиться и повести лошадей в поводу, которые всхрапывали и упирались, и никак не шли в колючки.

Было очень тепло, воздух был влажным и, продравшись, наконец, сквозь кустарник, Схлоп сразу принялся стаскивать с себя теплую куртку. Свей, еще в переходе скинувший меховой плащ и привязавший его к седлу, уже был на лошади, которая, словно радуясь обретенной вновь свободе после мрачного перехода, всхрапывала и мотала мордой, и перебирала тонкими нервными ногами.

— Давненько я не был в Марвии… — проговорил Рангольф негромко, с улыбкой осматриваясь вокруг.

Что-то грустное появилось в его голосе. Айин с удивлением взглянула на отца. Она стояла в белой тунике, тоненькая и светлая. Взяв резной лист дикого винограда, покрытый осенним багрянцем, она полюбовалась им, глядя сквозь него на солнце, и сказала:

— А ты здесь бывал? Ведь это место очень далеко от наших холодных берегов…

Свей подумал вдруг, что опять повторилось странное, — стоило только Айин заговорить, как ее очарование исчезало, что-то неуловимое, захватывающее пропадало…

Эльф усмехнулся и легким движением взлетел в седло.

— Далеко… Действительно. Но раньше здесь жили эльфы. Веселые, жизнерадостные эльфы Марвии… Не знаю, где мы вышли… — он взглянул на Мокшу, — но на подходе к Каянам, возле Вертлявого тракта стоял их Наргоал… замечательной красоты город. Вот там я бывал не раз…

— Знавал я одного коротышку оттуда… — вклинился в разговор Схлоп.

Он уже нашел пенек покрепче, и лихо уселся в седло, лишь едва коснувшись его ногой.

— Вот только, куда девался этот Наргоал, так никто и не понял тогда… — продолжал он разглагольствовать, озираясь вокруг. — Вернее город-то так и стоит, а вот эльфов не стало… В один день…

Солнце светило сквозь резные кроны деревьев. Дубы, тисы, ясени, грецкий орех, увешанный крупными, увесистыми плодами… Переплетенные лозами дикого разросшегося винограда, они росли не очень часто. Понизу было и сыро, и душно… Где-то журчал невидимый ручей…

— Здесь, наверное… — вдруг негромко сказал Мокша.

Немного левее виднелось старое полуразрушенное поваленное дерево.

— Ау… — позвал дружинник, — Ау-у-у…

Шорохи листьев, ветвей наполняли тишину леса звуками близкими и понятными. Вглядываясь в солнечные блики, всматриваясь в полусумрак под поваленным дубом, все ждали…

— Ау-у-у… — опять позвал Мокша, — где-то запропастилась бабка…

— Спешить надо… — проговорил Схлоп. — Может и не живет она уже здесь…

— Да нет… Не мог ошибиться Корча… — ответил Мокша.

Никто не обратил внимание на набежавшую тучу, тень легла вдруг над лесом, и тишина… и птица не пикнет. Вот эту тишину-то сразу все и заметили. Свей проговорил тихо:

— А ведь это дракон…

Он смотрел в противоположную сторону от поваленного дерева. Там, совсем близко в нескольких метрах от него, в просветах между деревьями теперь вдруг стало черно. Что-то огромное ворочалось, фыркало… Трещали кусты… Наконец, эта туша чихнула и неожиданно двинулась прямо в том направлении, где застыли путники. Закачались верхушки деревьев, фырканье приближалось, и вот уже морда огромного животного, прорубив целую просеку, оказалась в воздухе перед ними. Мощная шея тянулась с небольшой поляны, которая теперь стала хорошо видна.

— Не бойтесь… — звонкий голос раздался сзади, — он смирный. Вальдегард Младший собственной персоной… Он вам представился. Теперь ваша очередь…

Все, оглянувшись, с удивлением увидели худенькую девушку, стоявшую у открытой двери. Короткие штаны, словно она давно из них выросла, безрукавая, тонкого, редкого батиста рубашка, распахнутая на загорелой груди… Темные волосы были неровно обкромсаны по плечи и, распущенные, закрывали глаза длинными прядями. Но она ими решительно встряхивала, и тогда открывалось удивительное лицо: покрытое золотистым нежным загаром, со светлыми глазами, с рассыпанными по щекам веснушками…

Вход в жилище теперь был хорошо виден, хоть до этого было не совсем ясно, живет ли здесь кто.

Вальдегард Младший плотоядно переводил взгляд маленьких для такой махины глазок и шевелил щетиной жестких усов. Жуткой величины пасть была совсем рядом, мало того, когда дракон вздохнул от нетерпения, из широких ноздрей появился дымок, и запахло серой…

— Лесовичи… — неожиданно для всех вдруг громко сказал Свей.

Рангольф улыбнулся.

— Ты понял его, Свей? О чем-то подобном меня предупреждал Ольсинор перед самым уходом из Древляны…

Княжич пожал плечами. Только сейчас он понял, что ответил на вопрос дракона, который, оказывается, никто не слышал. Девушка подошла к дракону, и, положив небольшую ладонь на его шею, сказала:

— Все правильно… Гард спрашивает, кто такие эти двое, потому что эльфов и гнома он в силах отличить от прочих… Только дракону, раз уж ты его понял, нужно отвечать мысленно.

Свей смотрел на широченную непроницаемую морду, которая, покачиваясь, невозмутимо не сводила с него глаз, пытаясь сообразить, как он должен ответить мысленно…

"Да понял я…", — вдруг ленивый, сочный, чужой, очень отчетливый голос возник у него в голове. "Просто подумай и все… Я понятливый…" — голос улыбнулся. Морда же была по-прежнему невозмутима. "Все равно не знаю, кто такие лесовичи… Лея, бабку позови… "

Откуда появилась сама бабка, так никто и не понял. Словно из под земли вынырнув, она завертелась волчком, бубня что-то себе под нос. Потом подбежала к каждому и с хитрым прищуром словно прощупала всех с ног до головы.

— Прямо Яга какая-то, — проговорил недовольно Схлоп.

Свесившись с лошади, чтобы поправить что-то там в упряжи, он невольно оказался прямо нос к носу с бабкой. Та и ухом не повела, отпрыгнула в сторону и осторожно прошла мимо эльфов.

— Бабушка, тут двое лесовичей, говорят… — Лея, привалившись спиной к дереву, стояла возле дракона.

А бабка продолжала "мутить воду". Она была с ног до головы увешана веревочками с амулетами, оберегами, волчий хвост болтался сбоку, привязанный на поясе… Ее морщинистое лицо было хмуро, но глаза были хорошие, с добрым прищуром… Ау закружилась вокруг себя, поплевывая то за правое, то за левое плечо и вдруг остановилась, уставившись в правый глаз дракона, который усиленно косил на нее… И Свей слышал, как дракон ее упрашивал остановиться:

"Аушка, ну остановись ты… добром прошу… Ведь нет сил на тебя смотреть никаких… пОмочь требуется… а ты тут изгаляешься…", — он терпеливо и монотонно бубнил, а девчонка, скрестив руки на груди, посмеивалась.

Бабуля вдруг как гаркнет во всю глотку:

— Метла!

Свей не сумел сдержать ухмылку, но суровый взгляд бабули словно пригвоздил его на месте. Схлоп пригнул голову, и сооружение из ствола молоденькой березки с вязанкой прутьев на конце просвистело у него над головой.

Увесистая метла, вихляя и ломясь прямиком через кусты, через мгновение повисла в воздухе перед бабкой. Ау прыгнула на нее и взмыла лихо, подняв тучу пыли. Дракон с облегчением вздохнул.

"…Да правее смотри… Там так и свербит… Ох… ты… поганка старая!.."

Бабуля, поднатужившись, выдернула торчавшую в морщинистой мощной шее щепу длиной метра полтора и плюнула на больное место, где уже сочилась темная драконья кровь, которая тут же зашипела и свернулась. И засмеялась неожиданно тоненько и заливисто… И-и-и… смеялась она и приговаривала, опуская свою метлу на землю:

— Поганка старая… И-и-и… Ишь ты… змей проклятый!

"Змей проклятый" мотал рогатой головой, но лишь ухмылялся в ответ. Мысли его ворочались небыстро, он помаргивал, выдыхал шумно серой и дымом, то ли сопли, то ли слюни летели во все стороны… Он понемногу подбирался все ближе к полянке, его огромная туша выпрастывалась с треском между деревьями, а путники, посмеиваясь, осторожно наблюдали за непривычным действом.

— Ишь ты, как много вас… И куда вы, такие красивые, путь держите? — приговаривала тем временем Ау, присматриваясь к эльфам. — Ты смотри, Леюшка, ведь то родичи наши… лесовичи… Не чаяла я уж увидеть кого из вас.

Дракон тем временем заполнил уже всю полянку и в довершение всего со свистом долбанул по земле пятиметровым шипастым хвостом, уложив его в аккурат вокруг жавшихся друг к другу лошадей…

Рангольф и Мокша переглянулись. Или дракончик такой общительный, или в этом нет ничего хорошего. Свей хмыкнул:

"Что ж ты так гостей встречаешь?.. Ступить некуда… Или это у древних великих драконов так принято? А, Лея?"

Он неожиданно взглянул на девушку. Уголок губ ее дрогнул… Не ожидала, значит, что он обратится к ней. Глаза ее встретились с его глазами, и что-то словно обожгло… и оба почувствовали это… Девчонка-то хороша была, вместе со своими веснушками, голыми коленками и загорелыми руками. Она не давала оторвать от себя взгляд не только Свею.

А дракон шумно, открыв огромную пасть, зевнул, щелкнув клыками.

"Гости…" — произнес он с ехидцей. "А дозорный уже доложил поди Великому о вторжении чужаков… Вот сейчас мытари за вами прибудут, тогда и посмотрим. А я пока покараулю…"

У Свея вдруг так прояснилось в голове, что и коленки с веснушками Леины из нее повыскакивали, и сладкий душный аромат незнакомого леса отступил.

— Мытари, Вальдегард?.. Зачем ты позвал мытарей? — княжич намеренно произнес эти слова громко.

А сам отчаянно старался поймать взгляд Мокши, чтобы тот услышал, о чем идет речь. Но лесович, отвернувшись к Ау, выспрашивал ее про дорогу к Наргоалу и к Глухому ущелью. А вот Рангольф, прищурившись, словно от солнца, ярко светившего сквозь крону дерева, смотрел внимательно на Свея. Он, похоже, ничего не услышал, только понял по растерянному взгляду парня, что что-то не так.

"Кричи, кричи… они уже близко… Это тебе не поможет… Эльфов отпустим, а какие такие лесовичи — посмотрим… " — говорил дракон, словно сам себе.

Ау вдруг замахнулась на него кулаком и закричала:

— Какие мытари!!! Совсем ополоумел, змей поганый!!! Да они же из вас всю душу вытрясут! — оглянулась она на Мокшу.

Шипастый хвост дракона подрагивал в аккурат возле Свея. Недолго думая, княжич потянулся и ухватился за острый гребень. Подтянувшись и оказавшись на спине, он побежал по ней, спотыкаясь об острые шипы. Дракон, закинув морду, оскалился и замахнулся огромным хвостом. Свей увернулся и уже через мгновение оказался прямо перед его носом. Увидев краем глаза, как Рангольф бросает ему что-то вроде сети, княжич подхватил ее на лету и набросил на голову дракона.

Внизу кто-то закричал, Схлоп почему-то обозвал пятиметровую тушу дракона выпью снулой, хотя на нее он сейчас походил меньше всего. Огромное его тело поднялось на дыбы, замотав рогатой головой… Свей еле удерживался, болтаясь на сети, которая, подчиняясь то ли умелым рукам эльфа, то ли своей магической сути, извиваясь и цепляясь за шипы и ороговевшие наросты массивного существа, очень быстро опутывала его всего. Не прошло и пары минут, как спеленутый словно куколка гигантской бабочки, он рухнул на землю плашмя, и, вращая злыми маленькими глазками, уставился на упавшего на него Свея. Пока остальные перебирались через драконью тушу, обходили его, перебираясь через завалы деревьев, Вальдегард Младший величественно стряхнул княжича, боднув головой воздух.

"Доволен, чужак? "- спросил он. "Ловко вы меня… Недооценил я вас…", — с сожалением продолжил он, не дожидаясь ответа от противника.

Лежа словно огромное бревно поперек прорубленной им же самим просеки, он принялся рассуждать:

"Вот скажи мне, чужак, если на твою землю пришли чужие, ты что будешь делать?.. Правильно — выпроводишь их. А если сам не хочешь заниматься этим грязным делом?.. Верно… Позовешь тех, кто этим должен заниматься. У нас их зовут мытарями… да вот и они… "

Его глаз уперся в небо, хотя и не видя его, он продолжал вращаться в глазнице, чтобы увидеть, откуда идет шум… Шум крыльев, кажется, шел отовсюду… Справа, слева… Деревца молодые шатались и гнулись, и сыпалась листва…

 

4

Свей насчитал их восемь душ. Снижались они быстро, молниеносно разворачиваясь и вновь возвращаясь… Ищут беглецов, чтобы никого не упустить. Тени мелькали над лесом, и вроде бы хотелось от них скрыться, только бежать было некуда. Сквозь просветы в кронах деревьев виднелись поджарые, совсем небольшие создания, которые стремительно перемещались над лесом. Их пронзительный визг раздавался все ближе, и вот уже первый из них камнем начал падать вниз, сложив черные крылья вдоль кожистого туловища.

Мытарь распахнул свои кожаные крылья у самой земли и, выставив вперед длинные когтистые лапы, с визгом бросился на первого стоявшего от него. Это оказался Схлоп, но гном вредно поджав губы, уже держал меч наготове… Это был большой двуручный меч, — как и все небольшого роста существа, Схлоп обожал все большое. Часто это приносило ему немало хлопот, но мечом он владел мастерски. И сейчас это прекрасное оружие, подчиняясь воле хозяина, взлетело над его головой и, со свистом разрезав воздух, рассекло плечо визжащего мытаря.

Это было небольшое создание. Дракончик размером с лошадь. Для человека, а тем более для гнома это многовато, а для дракона — маловато. Но отвратительный характер этих существ снискал им дурную славу даже среди драконов. Злобные и мстительные они жили обособленно, но, желая власти, вмешивались во все события, в мелкие и крупные происшествия в спокойной жизни Глухого ущелья. На длинных, сильных лапах, с мощным хвостом, мытари легко перемещались на двух конечностях, их пасть была вооружена двумя рядами острейших зубов… Словно спущенные с цепи псы, они набрасывались на каждого, кто пересекал границу Марвии. И терзали их до тех пор, пока сам Цав не вмешается, или чужак не умирал. И лишь эльфы пользовались негласным пропуском сюда…

Разрубленный мытарь, визжа, свалился на землю, а семеро остальных черными всполохами спикировали вниз. Заметавшись по маленькой полянке, они то приближались, ощериваясь прямо в лицо путникам, стараясь испугать, то отшатывались, хлеща крыльями… Их останавливало непонятное присутствие невозмутимых эльфов и спеленутый знаменитой эльфовой нитью Вальдегард Младший. Когти их бессильно сжимались и разжимались, бабка Ау колотила их метлой, а Свей слышал как один из них разговаривал с перевязанным собратом.

"Зачем звал… здесь эльфы?"

"Не все… Надо разобраться с остальными… Один из них со мной разговаривал… Непонятно мне это…" — бубнил свое упорный Вальдегард.

"А потом Цав разберется с нами… Кому охота сидеть год на цепи!?"

"Надо разобраться…"- настаивал дракон.

"Ведь нам и нужно встретиться с Великим Цавом, — осторожно сказал Свей, — эльфы и лесовичи просят драконов о помощи в тяжелой войне, которая может докатиться и до ваших границ…", — говорил он, стараясь нащупать ту ниточку понимания, которая помогла бы им добраться до цели.

Но неожиданно совершенно дикий звук резанул его голову изнутри. Он принялся ввинчиваться, в мозг, вытесняя всякое сопротивление и желание мыслить. Тяжелый, высокий то ли вопль, то ли визг нарастал и нарастал… Так мытари оглушали жертву, приводя ее к полному подчинению. Свей зажмурил глаза от невыносимой боли в голове, но договорил:

"Эльф Рангольф, внук великого Ильсинора с нами… Если Заонежье падет, враг встанет у ворот Гардоала… И не будет больше светлой силы в Ивии… Мрак идет к нам… Драконы должны решить, с кем они… "

Мытарь, обращавшийся к Вальдегарду, метнулся к Свею. Страшная вытянутая морда приблизилась вплотную к лицу княжича. Невыносимый звук делался все нестерпимее, голова, казалось, сейчас разорвется… И вдруг он прервался…

"Ты — сильный…", — с крохотной долей удивления произнес мытарь.

Теперь он рассматривал лесовича словно видел впервые. Остальные мытари, как только их вожак заговорил с княжичем, стали приземляться и теперь расхаживали колченого, голенастые словно цапли, и посматривали на сбившихся в кучу, ощетинившихся оружием путников.

"Ступайте по Вертлявому тракту до Наргоала…", — вдруг произнес отрывисто, будто прокаркав, вожак. "Там вас встретят… А ты, Вальдегард, сообщишь Великому Цаву о прибытии гостей… "

Свей не верил своим ушам. Он только что провел первые в своей жизни переговоры. Оглянувшись и встретив взгляд Рангольфа, он увидел, что эльф улыбается. "Неужели он знал язык драконов и молчал?..", — подумал, расстерявшись, княжич.

"Ты должен был выдержать это испытание мытарей…", — вдруг ответил ему Рангольф. "Тебе вести драконов, а этих воинов вести должен такой же сильный воин, воин, в которого они поверят…"

Свей молчал. Взлетев на коня, он взглянул на мытаря, который, нахохлившись, стоял в стороне, будто наблюдая, что будут теперь делать путники, будто не доверяя тому, что говорил ему лесович. Крикнув Мокше:

— Мокша, идем к Наргоалу, там нас встретят… Так сказал… — Свей обернулся и вопросительно посмотрел в маленькие проницательные глазки мытаря.

Тот, не хотя, процедил: "Ладогард"

— Так сказал Ладогард… — добавил Свей.

Мытари принялись по приказу вожака по одному взмывать в небо, быстро исчезая в голубой дымке жаркого дня. Скоро не осталось ни одного мрачного создания на полянке, и Ау произнесла:

— Ох, и напугалась я за тебя, паренек, когда ты встрял в их разговор… Редко, кто выдерживает до конца песню мытаря. Чаще сходят с ума или умирают. А ты, молодец! Правильно говорю, внучка?

Лея молчала. Только растрепанные волосы не закрывали сейчас лицо, и глаза ее, не отрываясь, смотрели на Свея.

— Правильно… — ответила за нее Ау. — Что это тебя словно переклинило, внученька?

Она с интересом посмотрела на Лею и, хмыкнув, отвернулась.

— Ты теперь, Вальдегард, должен за свою пакость сослужить добрую службу путникам, — заговорила она вновь, чувствовалось, что характер у бабули неуемный, и она не могла долго находиться без дела. — Давай, поднимай свою трусливую тушу, да вези их к Цаву…

Рангольф тем временем освободил дракона от пут. Тот лениво поднялся, разминая огромные лапы, встряхивая и гремя чешуей.

"Отвезу, отвезу, бабка… Только отстань. И без тебя тошно…"

"Ах ты, кощей языкатый, как помочь требуется, так Аушка, а теперь — бабка!!! " — встряла резвая Аушка в мозги Свея, закричав на дракона.

Она еще что-то долго кричала ему, Свей уже не слушал. Голова гудела словно колокол. После вмешательства в нее мытаря осталось опустошение и апатия. Не хотелось шевелиться, думать… Просто сидел бы и сидел здесь у дерева…

Он сидел, прислонившись к теплому платану, и смотрел на Лею. Смотреть на нее было удивительно спокойно и радостно оттого, что нашел он ее… Она почему-то сразу встала в один ряд с самым главным, все остальное отступило… Эта мысль сначала будто удивила его, но осталась… А он, закрыв глаза, словно наяву увидел мать. Только она в этот раз уходила куда-то вдаль, не принося боль, и, обернувшись, улыбнулась ему…

 

1

Наклонившись над хрустальной чашей, Изъевий хмуро вглядывался в окрестности Древляны.

"Да, западные союзники не обманули, и орки окружили столицу лесовичей очень быстро. Но в этом и не было сомнений, черт возьми!", — Изъевий поморщился.

Конечно, сил своих у него на это не хватило бы, но и особой заслуги в окружении столицы малочисленного народца он не видел. А союзник требовал все новых земель себе. Западные земли гномов он уже и так пообещал, а дальше шли два замечательных рудника, один из которых был полон серебра, а другой — редких, очень крупных изумрудов… Но получив корону в единовластное владение, он бы получил власть над всей Ивией. И поэтому Изъевий согласился на новые требования без раздумий.

Отойдя от стола, он обвел рассеянным взглядом кабинет и уставился на Глову, который занимался своим любимым занятием — ловил летучих мышей. Их здесь было очень много. И Глова, поражая необычайной ловкостью рук, ловил вспорхнувшее создание, отрывал ему голову и выпивал кровь…

Изъевий брезгливо поморщился, когда очередная жертва была отправлена в мусорное ведро, и сказал:

— Глов, ты можешь сослужить мне службу…

Упырь навострил уши. Его бледное, синеватое лицо с каплей крови на заостренном подбородке обратилось к хозяину. Подобие улыбки скользнуло по тонким губам, и Глова подошел ближе. Его худая, костлявая фигура почти нависла над Изъевием, обдав зловонным дыханием.

— Помнишь Завею, дочь князя Светослава? — спросил Изъевий, отходя от Гловы к окну.

Глова пожал плечами и кивнул.

— Найди ее… и заставь открыть подземный ход в крепость…

Упырь облизнулся и сказал тихо, почти прошептав:

— Как же я ее заставлю?

— Я ей письмо с тобой отправлю. Думаю ей понравится то, что я ей предложу… — улыбнулся своим мыслям Изъевий.

Пообещать этой своенравной дочке Светослава, что она станет хозяйкой Древляны, будет вполне достаточно, чтобы она и отца своего на тот свет отправила, думал он. Чувствовал Изъевий в ней червоточину…

Если Завея откроет подземный ход, то осада не затянется надолго. И можно будет отправиться к заветной мечте, к Гардоалу. Конечно, можно было отправить союзников сразу и туда, но за светлых эльфов поднимутся на защиту слишком могущественные силы, половины войск союзников будет мало, и тогда исход этой войны будет неясен… Изъевий же не хотел больше ждать. Ему нужна была корона древней страны Ив. Ему нужна была власть.

Соправитель брезгливо смотрел, как Глов опять взмахнул длинной рукой и схватил мышь. Рукайя шел уже по коридору, когда Изъевий крикнул ему в спину:

— Не медли… К тому же там, в Древляне, есть чем тебе поживиться, кроме вонючих летучих мышей…

Глов обернулся и, оскалив гнилые зубы, беззвучно засмеялся.

 

2

Светослав мрачно смотрел вниз со стены на орды темных пришельцев, окруживших Древляну в считанные часы. Все пространство, видимое глазу, было заполнено теперь шевелящимся живым муравейником.

А новые отряды орков все прибывали. Ехали на тяжелых грубых повозках стенобитные орудия, привести в действие которые было не под силу обычному человеку. Невероятной величины для глаза лесовича создания, одетые в доспехи, шли за ними. Их бурые, с отпечатком тупости и злобы, лица были слишком малы для такого размера туловища.

Притихшие защитники крепости подавленно следили за тем, как темная, тяжелая рать стекается к городу. Противник настолько был страшного, нечеловеческого вида, что становилось тяжко от мысли, что придется с ним сойтись лицом к лицу, что эта темная сила дохнет на тебя своим могильным холодом и протянет свои мерзкие лапы к самому дорогому тебе…

И виделось всем, насколько неравны силы, что на каждого защитника приходится, по самым грубым подсчетам, по сотне темных воинов. А они все прибывали и прибывали, и не хватало им больше места на полях вокруг города, и время от времени налетали они на стены, подставляя тяжелые, длиннющие лестницы, и лезли наверх…

Обливая кипящей смолой орков, видя, как съеживается мерзкое создание и погибает, защитники радовались как дети малой победе, страшась заглянуть хотя бы на час вперед. Бросаясь грудью на добравшегося до верха крепостной стены врага, лесовичи отважно бились насмерть…

И эти мелкие вылазки противника, ничего не значащие для него, приносили тяжелый урон рядам защитников крепости. Все привычные орудия казались жалкими против ползущей темной массы. Она просто нескончаемо наплывала и наплывала на стены. Где погибал один орк, вставало еще десять мерзких тварей, совсем не боящихся смерти, жестоких и беспощадных, вооруженных страшными кривыми мечами из металла, визжащего от жажды крови… Шел двадцатый день осады.

Князь не уходил со стены крепости вот уже десятый день. Лицо его почернело и осунулось от горя и заботы. Множество погибших и раненых, скученность людей и животных в городе, смрад от кипящих котлов со смолой, нечеловеческий, утробный вой лезущих на стены орков, жуткий визг их непостижимого оружия… И безрадостная мысль о неизбежности поражения посещала его все чаще…

Но Светослав не был так прост. Он не давал себе увязнуть в липком вязком страхе. Князь, словно солнышко, согревал души своих воинов, теряющих силы и надежду, своим присутствием, добрым словом… Он появлялся везде и проверял, есть ли еда на стене, выправляется ли вовремя исковерканное боем оружие, живы ли и помогают ли воинам лекари. Его высокая, прямая фигура в заметном светлом плаще всегда мелькала в самых горячих местах, меч с богатой серебряной рукоятью был залит кровью…

Эльф Ольсинор везде следовал за князем. Думы, одна мрачнее другой, не отпускали его. Столица лесовичей, славящаяся своей вольной, веселой жизнью свободных, сильных людей, погибала на его глазах. Помощь эльфов не успела дойти, к тому времени город был уже окружен. Весточки из-за стены, как их называли сами защитники, были очень редки, их перехватывали, и думалось Ольсинору, не без помощи Изъевия. Из коротких обрывистых известий, приносимых Огом, было слышно о том, что Свей ушел уже из страны, и о нем ничего больше не ведомо… Вокруг только и говорилось, что о княжиче и Мокше. Вся надежда лесовичей теперь была лишь на них, и все известия заканчивались вопросами, когда вернется княжич… Светослав от этого мрачнел еще больше, и Ольсинору, казалось, что дед не хочет, чтобы внук возвратился сейчас… дед боялся потерять и внука…

Если в первые дни вылазки орков были хаотичными и быстро заканчивались при первых же потерях, то последние три дня натиск их был нескончаем. Уставшие от бессонницы воины видели, как орки, ощетинившись оружием, нестройными отрядами, звериной рысью, оскалив черные зубы, бежали к стенам, падая под стрелами лучников, на место их вставали новые твари, и лезли, лезли по лестницам… Много, очень много их погибало, но это их не останавливало. Они шли по трупам тех, кто только что бежал рядом, дышал им в затылок, ел с ними из одного котла… А защитники валились с ног от усталости, сталь не выдерживала страшных ударов, рассекающих железные доспехи, не было времени лечить раны, и искусные лекари лишь разводили руками…

Коротких передышек, когда потрепанные немыслимым сопротивлением людей орки откатывались назад, а к стенам подходил новые, отдохнувшие их силы, хватало лишь на то, чтобы восстановить оружие, откинуться к холодной стене и замереть, и закрыть глаза на короткий миг… И почувствовать иссеченное ранами тело, которое, кажется, уже не сдвинется с места…

Город, его дома и улицы, лавки и магазинчики, были пустынны, покрытые копотью окна домов часто были заколочены досками — там никого не было — все ушли на крепостные стены… а может быть хозяева уже и не вернутся никогда. Но в осажденную Древляну понабилось много всякого люда, и если одни гибли от вражеских мечей, то другие грабили в это время их дома…

Ночью двадцать третьего дня осады вдоль одной из окраинных улиц шел рукайя. Он прятал длинные руки в карманах теплого тулупа, который скрывал всю его очень приметную фигуру. Синюшное, вытянутое лицо упыря хмуро выглядывало из-под лохматого волчьего треуха. Он, оказавшись в самом большом городе лесовичей, давнишних врагов рукайев, заметно трусил. Но до него не было никому дела… Некому было его остановить… И он шел все дальше.

Попасть в город для Гловы было делом несложным. Орки не чинили ему препятствий, а сквозь стену пройти — привычное дело. Глова не зря жил у Изъевия, темный маг посвящал льстивого упыря в свои хитрости, и теперь любая стена пускала рукайю.

Впервые за долгое время он был по-настоящему сыт. Его маленькая душонка трепыхалась от благодарности своему благодетелю и торопилась отплатить сторицей.

Некоторое время постояв перед домом князя, Глова подошел к стене и, потрогав холодное дерево, вдруг уверенно стал подниматься прямо по отвесной стене. Его пальцы, ложась на нее, словно прирастали к ней в миг, ноги в тонких кожаных сапогах перемещались по вертикальной поверхности без особых усилий, и вот уже рукайя миновал первый этаж.

Дом стоял почти пустой. В правом крыле оставалась старая княгиня, которая совсем слегла в последнее время, престарелая нянюшка, да Завея с Агатой в левом крыле. Дундарий разрывался теперь между домом и крепостной стеной, где неотступно следил за князем, здоров ли он, поел ли… и поэтому сейчас домового не было.

Княгиня еще вечером побывала у дочери, она всегда приходила перед сном, подолгу сидела, иногда, молча, гладила по белой красивой руке дочь, и выслушивала ее гневные речи. Украдкой вытирала слезу, и опять кивала головой, словно соглашаясь с Завеей, что такая молодая, красивая как она, не может находиться взаперти, что нужно найти управу на отца, и выпустить дочь, наконец. А мать навсегда запомнила те страшные ночи, когда Завея впервые принялась бродить ночью по дому и, еще, видимо, не понимая, что произошло с ней, покусала любимую кошку, потом укусила, заигравшись, девушку, которая приходила помогать с детьми в княжеский дом… Тогда пришло страшное осознание, что непоправимая беда вошла в дом. И пришлось Завею, нежную красивую девочку с русыми пушистыми волосами, запереть в левой половине дома…

Рукайя уже находился возле окна Завеи на втором этаже. Его пальцы, присосавшиеся к бревенчатой стене, побелели от холода. Он поежился, не любил он зиму, поэтому и жил в теплом доме Изъевия, не гнушаясь никакой грязной работы в угоду ему.

Словно что-то почувствовав, старая гномица Агата в темноте проковыляла на непослушных больных ногах к окну и принялась вглядываться в темноту ночи. Глова видел ее лицо через окно, словно желтый блин, прилипшее к стеклу. Но не она была ему нужна. И он, отстранившись немного, переместился к соседнему окну. Там, в темноте теплой комнаты, он чувствовал знакомое дыхание Завеи.

Подчинившись воле упыря, стена пустила его в себя. Проталкивая себя сквозь препятствие, он знал уже, где его цель… Вот она, уже близко… Облизнув тонкие губы, он вытянул руки, коснувшись пухового одеяла рукой, в которой было зажато скомканное письмо Изъевия к Завее…

И вдруг острое жало пронзило леденящей болью все его тело… Старая Агата с перекошенным от злости лицом стояла перед ним. Ее тщедушное тело тряслось от гнева. Гномица, видя как остекленели глаза рукайи, нанесла еще один сокрушительный удар своим знаменитым осиновым колышком с серебряной рукояткой в грудь упыря. Он рухнул прямо на нее… разваливаясь на глазах на части…

Завея, подскочив в полный рост на кровати, завыла в темноте, заметавшись в белом ночном одеянии словно привидение. Агата шикнула на нее, притопнув ногой…

Девица, злобно блеснув безумными глазами, смолкла, взвизгнув. Звук, словно оборвалась натянутая струна, смолк в темной комнате. Будто затравленный зверь Завея следила за гномицей, а рука ее сжала нечаянную добычу. Маленький комок бумаги выпал из холодеющей руки Глова в ее жаркую ладонь…

 

3

Ночь, морозная, лунная, принесла короткий отдых осажденным. Тяжелое забытье прерывалось стонами раненых, шепотом лекарей, воем собак… Луна равнодушно взирала сверху на спящих вповалку существ по разные стороны крепостной стены и светом озаряла измученные лица защитников крепости, оставляя в тени страшные лики их врагов…

Легкие, прозрачные тени берегинь, призываемые на помощь, скользили от раненого к раненому, прикасаясь тонкими, невесомыми пальчиками, облегчая страдания, врачуя раны… Души умирающих, цеплялись за бытие из последних сил, окидывая взглядом родные стены, отыскивая среди домов единственный… куда уже не было сил вернуться…

Князь, привалившись к стене, пытался забыться спасительным сном, чтобы дать вершиться той стороне жизни, которая должна быть скрыта от суетных взглядов. Положив тяжелые, крупные руки на холодную сталь меча, он закрыл глаза… Какое-то время он так сидел, и, казалось, уснул… Но вот веки его дрогнули… Нет, смутное, тяжелое чувство не давало успокоиться. Словно, призывая его к чему-то, оно тянуло и мучило…

Светослав встал, осторожно обойдя воина, и еще одного, и еще… и принялся спускаться по скользким каменным ступеням вниз с крепостной стены.

Ольсинор, проводив его тревожным взглядом, впервые не пошел за ним. В последнем наступлении, в котором смешалось все: и отчаянное сопротивление измотанных бессонницей людей, и злобное неистовство противника, которого бесило это непонятное противостояние, когда исход был, казалось, предрешен — эльфа ранило… Кривой, визжащий меч громилы-орка, которому удалось подняться на стену, опустился на него справа, в тот момент, когда Ольсинор отбросил с приставленной лестницы другого… Орки лезли сразу десятками, вися и снизу, и сбоку лестниц, отбрасывая трупы порубленных, и добивая своих же раненых… И не было конца этому темному потоку…

Проводив взглядом высокую фигуру Светослава, Ольсинор почувствовал тягостное предчувствие, которое не предвещало ничего хорошего.

— Ог, иди за ним…

Магнод, за последнее время успевший привязаться к открытому и смелому лесовичу, не сказав ни слова, полетел за ним.

Старый князь шел к дому. Молчаливо приняв присутствие зажегшегося вдруг в темноте ночи светлячка, он торопился… что-то словно подгоняло его. Оказавшись перед своим домом через некоторое время, князь задержался на красном крыльце. Собаки, вздернув к хозяину морды, стояли, повиливая хвостами, но не смели приблизиться к нему. Дундарий, который следовал за князем неотступно, открыл перед ним дверь.

Дверь неслышно поползла в глубину темного коридора. Тишина в доме нарушалась лишь звуками капающей воды в рукомойнике, рядом на кухне, где сейчас никого не было. Дундарий по-хозяйски оборвал и этот звук… Где-то в глубине дома его чуткому уху послышалась чья-то легкая поступь. Светославу не услышать было тот звук, не приспособлено человечье ухо улавливать такие тонкие переходы между тишиной и нетишиной…

Дундарий, поманив за собой князя, прошел вперед. Он стал все ускорять шаг, и вот уже Светослав почти бежал. Они спускались вниз в подвал, когда и князь уловил легкие шаги. Нехорошее предчувствие теперь уже словно ядовитая змея подняло свою голову и смотрело ему в глаза. В доме оставались лишь Алена да Завея с Агатой… Кто из них мог оказаться в переходе? Отцовское сердце не хотело верить, но оно же ему подсказывало ответ… Завея… Остановит ли княжескую дочь дозорный?

Вот и первая дверь. Распахнута… Дозорный мертв. В спине была совсем свежая широкая рана… Что она ему могла сказать, что он поверил и отвернулся, и открыл… или не поверил, но не почувствовал опасности и повернулся к ней спиной?

Второй дозорный был тоже мертв…

Дальше шел неровный пол подземного перехода, гулкие шаги убегающего впереди человека доносились эхом издалека.

— Завея! Стой, дочка! — хрипло выкрикнул Светослав.

Его же слова вернулись обратно, отскакивая от пустоты и влажных под рвом стен.

— Завея!

Эхо насмешливо долго перекатывалось ему в ответ, а шаги все удалялись…

— Она уйдет, князь! — крикнул ему магнод. — Куда она бежит? Неужели, твоя дочь откроет ход врагу?!

Светослав молчал. Думалось ему, что именно этого Завея и хочет… Гнев его на дочь боролся с жалостью к ней… Не она виновна в том, что безумие настигло ее…

— Дундарь, ты ее догонишь… Останови… не дай открыть ход…

Домовой исчез в темноте, не сказав ничего в ответ. Вот уже и выход скоро… предусмотрительно запертый Ольсинором.

Белая тень смутно видится в темноте. Неуверенные руки шарят по стене в поисках заветной выпуклости… Дундарий посылает заклятие:

— Завея, онемей…

Но заклятие не подействовало. Изумленный нехорошей догадкой домовой еще раз пытается обездвижить рязъяренную девушку, которая неистово бьет рукой по стене, не находя никак ту неровность, которая сдвинула бы каменную плиту с места…

— Онемей! Онемей!

Подоспевший Светослав медвежьей хваткой обхватил совсем обезумевшую от близкой свободы и вкуса свежей крови дочь. Тело ее сотрясалось крупной дрожью, но с неожиданной для такого хрупкого тела силой Завея вдруг вырвалась и в бешенстве бросилась на стену, волей случая нажав на заветную неровность… И стена дрогнула, и поползла, обдавая холодным воздухом и снежной крошкой, и заливая мертвенным лунным светом проход, растворяя в этом свете жалкий светлячок магнода…

А орки ждали… Уже с тех пор, как рукайя прошел через их лагерь, они были извещены Изъевием, что где-то на опушке леса должен до рассвета открыться тайный ход, в который надо, не медля, войти…

Светослав, вновь схватив в охапку Завею, отбросил ее и закрыл ход. Стена, не успев открыться, встала на место… Страшный, отчаянный вопль пронзил сомкнувшуюся вновь темноту, и холодное лезвие ножа вонзилось в спину князя.

Крик Завеи оборвался в тот же миг… Дундарий, перестав жалеть своенравную девчонку, послал запретное смертное заклятие… Никогда он, домовой, никого не убивал и не думал, что на старости лет придется вспомнить это страшное слово, но убийство отца дочерью, который, даже видя ее низкое предательство, пожалел дочь, перевернуло всю его душу…

Тишина сомкнулась над ними… Ог погасил свое копье… Света здесь не было… Здесь было несчастье…

 

4

Свей, вздрогнув, проснулся. Недобрый сон не отпускал его… Что-то случилось в Древляне, предчувствие беды коснулось его.

Рангольф, который стоял, сложив на груди руки у стрельчатого, вытянутого почти до потолка, окна, обернулся к нему. Рассвет нежным предутренним светом заливал красивую комнату, в которой их разместили драконы. Поселив гостей в древнем, давно опустевшем Наргоале, они, казалось, забыли о путниках, которые в первый день, пробродив до ночи по дивной красоты городу, на следующее утро уже нетерпеливо стали поглядывать в небо… Но не слышно было хлопанья огромных крыльев. В тишине опадали листья с виноградных лоз, падал крупный грецкий орех и катился по высохшей от зноя земле… Терпкий запах сливовых садов, грушевого дерева, росшего неподалеку, наполнял воздух, словно усыпляя, баюкая беспокойство в душах воинов… И они, как очарованные, бродили по пустынным улочкам, заглядывая в резные беседки, увитые плющом, сидя в тени пересохших фонтанов… Их память, казалось, уснула, растворилась в этой удивительной красоте, созданной светлыми и добрыми существами, жившими здесь когда-то.

Это было четвертое утро в стране драконов, и удача, улыбнувшаяся путникам в первый день, словно отвернулась от них. Драконы не появлялись…

Свей, встретив взгляд эльфа, нахмурился. Все еще спали. Спали здесь, в этом странном месте все долго, тяжело просыпаясь и легко вновь проваливаясь в сон. Лишь они двое просыпались раньше всех.

— Что-то привиделось недоброе? — негромко спросил Рангольф.

Он отошел от окна и сел рядом со Свеем на широкий неохватный диван, забросанный подушками, подушечками, пледами и лохматыми шкурами, сейчас сбитыми и отброшенными нетерпеливым княжичем. Тот спал, сбросив все на пол, иногда вскидываясь тревожно во сне…

Сейчас Свей сел и настороженно ждал, что скажет эльф. Ему не понравилось, как Рангольф утаил свое понимание языка драконов… Сам открытый и прямолинейный, Свей не терпел хитрых, извилистых путей, и поэтому с тех пор к эльфу относился с холодком.

Рангольф тоже почувствовал это, но за долгую жизнь пришел к пониманию того, что не может быть всем ясен ход твоей мысли, и что время все равно все расставит по своим местам, и истина откроется тому, кто ее ищет…

— Свей, — проговорил он ровным голосом, — пора назад, в Ивию… Думаю, там все очень плохо…

Он, подняв руку и раскрыв ладонь на уровне глаз княжича, посмотрел внимательно на него. На ладони стоял Ог. Тяжело опершись на копье, тот мрачно взглянул на парня.

— Похож… Да… — проговорив незначительные слова, он тянул время.

Тяжелое известие, которое довелось принести именно ему, тяготило его.

— Князь Светослав убит. — Проговорил, наконец, магнод, поперхнувшись и закашлявшись на последнем слове, однако, быстро справившись с волнением, он закончил послание Ольсинора, — в крепости царит страшное и губительное для такой поры отчаяние. В краю лесовичей безвластие…

Он еще говорил, а Свей, казалось, оглох. Откинув голову назад, он остановившимся взглядом смотрел и смотрел в окно. Еще не было больно, пока беда только оглушила, но предательская слабость сдавила горло. Цепкой рукой отчаяние вцепилось в душу… Тряхнув головой, словно отгоняя его, княжич вновь посмотрел на магнода.

— Кто ты, злой вестник? — тихо проговорил он.

Ог вздохнул.

— Магнод. Ог. — отрывисто ответил он.

— Магнод… — повторил Свей.

Пока он говорил, страшное известие отступало, дед с доброй усмешкой переставал смотреть на него, и становилось легче.

— Ты прав, Рангольф, все плохо в Древляне… Пора уходить… Но мне нужны драконы, — вдруг жестко закончил Свей, повернувшись к эльфу.

Горестная складка, залегшая меж бровей юного княжича, напомнила Рангольфу Игоря, но голос был дедов, властный голос.

— Посоветуй, мудрый эльф, — продолжил Свей, все также вполоборота глядя прямо в глаза Рангольфу, — ты же многое знаешь, тебе ведом мир драконов, я же о них слышал лишь сказки… Думается мне, что Изъевий, хитрый оборотень, спит и видит во сне твой Гардоал, наша же Древляна для него лишь мелкая сошка на его темном пути, также как и мое родное Заонежье… Мы вместе должны остановить его! — жарко закончил княжич, и голос его дрогнул на последних словах.

Эльф, не отрываясь, смотрел на него. Перед ним был уже не юноша, а воин, желающий отомстить за своих родных, умный воин, который не просит, а требует помощи, очень правильно расставив силы противника и союзников.

Некоторое время эльф молчал.

— Да, негоже эльфам более медлить, Свей…

— Негоже! — воскликнул и магнод, гневно вскинув руку с копьем в руке. — Не дать тьме ни единого шанса, — вот девиз магнода! — воодушевлено выкрикнул он.

Рангольф невольно улыбнулся. Свей тоже не смог сдержать улыбку, но слезы блеснули в глазах.

— Идти в Глухое ущелье нет смысла, — проговорил эльф, — нас не пустят дозорные, и вновь отправят сюда… Слышал я, что здесь в Наргоале, есть колокольня. Большой колокол, отлитый кузнецами-эльфами, звонил в часы горя и радости… У тебя горе, Свей, и ты имеешь право ударить в колокол Наргоала. Я, думаю, тебя услышат в Глухом ущелье…

Свей слушал с все возрастающим интересом. Вскочив, княжич, торопливо натягивал путающуюся в нетерпеливых руках одежду, а эльф думал вслух, как найти колокольню.

— Здесь должна быть площадь, площадь Утренней Мечты… По нашему Грэили Дали… Вот там и находится знаменитая колокольня Наргоала, ее набат предупреждал эльфов, когда в небе появлялись драконы, звонил по воинской доблести и отваге…

Свей не слышал его. Он уже бежал по одичавшим аллеям Наргоала, направляясь к центру пустынного города… Маленькие тушканчики, стоя на задних лапках, смотрели на него и прятались в свои норки, как только он приближался… Ажурный заборчик со следами белой краски тянулся вдоль широкой дороги, разросшиеся кусты диких роз наполняли прохладный утренний воздух нежным ароматом… В тени старых платанов Свей остановился.

Он, наконец, увидел ее… Старая колокольня, высокая, стремившаяся заостренным верхом к небу, стояла посредине небольшой, почти круглой площади, заросшей седым ковылем. Тяжелый колокол тускло отливал старой бронзой в лучах осеннего солнца. Легкий ветерок поднимал облетевшие листья и кружил их вокруг белокаменных, старых стен.

Добежав до ступенек, уходивших наверх, выщербленных от дождей и ветров, княжич, перемахивая сразу через две, а то и через три ступени, взбежал на небольшую площадку, заметенную прелыми, прошлогодними и только что сорвавшимися с деревьев листьями. Они тихо шебуршали под ногами, своим шелестом словно усиливая и без того гнетущую тишину забытого города.

Ухватив потемневший от времени канат, сырой от утренней росы, Свей, не раздумывая, дернул его, что было сил.

Густой, длинный бас колокола возник в тишине, и, сорвавшись с колокольни, поплыл в сладком воздухе Наргоала…

Княжич, в котором этот звук отдавался каким-то исступленным отчаянием, гневом, словно в забытьи принялся бить и бить в колокол… оглашая окрестности тревожным, отрывистым колокольным звоном… наполняя округу забытым уже давно беспокойством… Иногда звук становился быстрее, и, казалось, сердце вырвется из груди, слыша этот тревожный набат.

Сколько Свей провел на колокольне, он не помнил… Только когда солнце потемнело, он очнулся. Колокол, продолжая некоторое время гудеть, наконец, смолк… Хлопанье тяжелых крыльев донеслось до оглохшего от колокольного звона Свея.

Взглянув в небо, он замер… Сколько их там было? Десять? Двадцать?

Может быть… Небо потемнело от множества кружащихся над колокольней драконов… Мытари пикировали вниз, приближались, заглядывая в лицо лесовичу, и пели в его голове свою жуткую песню, и удивлялись, видя силу его, и улетали прочь… И прилетали другие… Пока один из них не сел на край площадки колокольни, спиной к Свею, словно заслонив его от других. Это был Ладогард.

А внизу, там, на площади, поросшей ковылем, его друзья тревожно следили за множеством драконов… Рангольф, с трудом пробудив их от странного сна, рассказал им, куда отправился Свей, что Светослав погиб, что княжич решил возвращаться… но возвращаться с драконами во что бы то ни стало…

Встревоженные, они сейчас смотрели наверх, туда, где темное от драконов небо нависло над княжичем, и когда один из мытарей встал на его защиту, перевели дыхание.

"Ладогард… погиб мой дед… Древляна гибнет… темная орда, призванная темным магом Изъевием, сотрет ее с лица земли… и пойдет к Гардоалу, к самому сердцу светлых эльфов… Если ее не остановить, что светлого останется на белом свете?.. Если зло победит, смогут ли драконы по-прежнему жить спокойно в своей прекрасной стране, зная, что они могли помочь, помня, что их просили о помощи, а они, воины, выбрали сытость и ленность?..", — Свей говорил с драконом устало, даже не подбирая слов, они приходили сами, рождаясь в его душе.

Мытарь ответил не сразу. Слова Свея были просты и понятны каждому дракону, и поэтому гул возмущения больно отозвался в голове княжича, лишь только он замолчал. Ладогард медленно, словно желая подчеркнуть значительность сказанного им, проговорил:

"Великий Цав сегодня, услышав набат Наргоала, сказал, что это провидение правит твоей рукой… призывая драконов откликнуться и помочь в войне старым соседям… Твоя просьба услышана, молодой князь…"

Свей вздрогнул… Князь… До сих пор он был только княжич… Сын… Внук… Никогда не желал он громких титулов, меньше всего думал о власти, и вот он князь. Дед умер. И он, Свей, должен встать на защиту своего маленького народа лесовичей, который может исчезнуть в этой битве света и тьмы…

А Ладогард продолжал:

"Цав посылает с тобой свою личную сотню… Веди их, князь, и пусть удача сопутствует вам! А я с вами… " — последние слова мытарь произнес тихо, словно нехотя и, обернувшись, наконец, к Свею, тяжело посмотрел ему в глаза. "Хочется, знаешь ли, на склоне лет постоять за великое…", — словно, оправдываясь добавил он.

Свей по-мальчишески рубанул рукой воздух, понимая, что сказать ему нечего, и рассмеялся в первый раз за эти дни открыто и легко…

Уже через час тяжелый клин поднялся в воздух. Лошадей привязали на спины драконов, Свей летел впереди на мытаре Ладогарде… вместе с которым полетели и другие его сородичи…

Солнечная Марвия оставалась позади…

 

1

Узкой лентой внизу вилось русло застывшей Онежи в бескрайних заснеженных лесах.

"Онежа… — проговорил Свей. — Скоро Древляна…"

"Знаю… Бывал здесь когда-то, очень давно…", — ответил Ладогард. Осматривая окрестности, он повертел большой рогатой из-за кожистых наростов головой. "И никаких лесовичей тогда не видел…", — хмыкнул дракон.

"Значит, очень давно бывал…", — ответил Свей.

Его больше занимал дым, поднимающийся из-за горизонта, там за порогами, которые торчали словно гнилые зубы по обеим берегам реки, была Древляна. Тем временем мытарь зловредно отвечал:

"Когда жрать хочется, любой мошке рад будешь…"

Второй день уже летели драконы, и вот уже второй день разговор Свея и Ладогарда обрывался, едва начавшись. А Свею было не с руки отвечать на злобные выпады странного союзника. Что если гневливый мытарь повернет на полпути свое так необходимое сейчас лесовичам войско?

Но теперь, вглядываясь сверху в кишащие орками леса, окружавшие осажденный город, он задумчиво проговорил:

"Ну и язык у тебя, мытарь, смердит словно ехидна…"

Ладогард, запрокинув голову, неожиданно расхохотался. Такое в голове Свея происходило впервые. Некоторые коленца оглушительного хохота переходили в столь дикие завывания, что Свей поморщился и добавил:

"Хватит ржать-то… Под нами Древляна…"

И, действительно, крепость лежала перед ними словно на ладони. Тень от огромных существ заслонила неяркое зимнее солнце, и замер на мгновение враг…

"Пора, Ладогард… Посылай десятки, пусть заходят с четырех сторон на крепость, еще два десятка пусть окружают врага, заходя от леса… Десятку посылай к Медвежьему перевалу — оттуда им подмога идет… А остальные — на крепостные стены — там сейчас самое жаркое место… "

Мытарь оборвал свой жуткий смех и некоторое время молчал. Что-то бомотал приглушенно, потом хмыкнул и сказал:

"Добро расставил… Да только поздновато пришли мы, крепко порубили народец-то… Но не боись, князь… Есть правило старое у драконов — биться до последнего… И лесовичи твои, хоть и мало их, и силы неравные, а стоят славно… Стало быть и нам, драконам, не зазорно смерть за них принять, коли придется…"

И замолчал дракон… Узкое туловище мытаря развернулось низко над крепостью, и послышался его голос, передающий слова Свея драконам.

"Только дальше сам, князь, обращайся к мытарям… Они послушаются тебя, больно понравилось им, как ты слушаешь наши песни, не каждый дракон способен вынести их… А уж мытари донесут твое слово до воинов…", — Ладогард вдруг замолчал, и жаркое пламя вырвалось из его глотки, останавливая орков, ползущих по лестнице, показавшейся прямо перед ними.

С той стороны, где садится солнце, стены уже дрожали под натиском тупорылых стенобитных орудий. Тролли, видя, как трескается древняя кладка, потрясали огромными руками. Их гортанные вопли смешивались с гулкими ударами по стене. Скоро, очень скоро все было бы кончено, и темная рать влилась бы как смертоносная река в город, если бы не драконы…

Кожистые мощные крылья множества больших существ хлопали в вышине, кривые их когти цепляли орков, троллей, поднимая в небо и отбрасывая их растерзанные, уже неподвижные тела…

Защитники крепости, окутанной черными, едкими клубами дыма от множества пожаров в городе, не ведали, что за сила неведомая еще обрушилась на их головы. Лишь Ольсинор понял, что это княжич привел драконов. Его мощный голос раздался в шуме боя… добрая весть разлеталась по крепостным стенам… Магнод Ог стремительно перелетал от одного воина к другому, и радостно кричал каждому в ухо, и измученные их лица светлели… И с новой силой воины бросались в бой…

Мокша, спрыгнув с дракона прямо в самую гущу боя, выхватил двуручный меч из ножен, и оружие запело свою жуткую песню. Лесович, словно стремясь наверстать упущенное, видя, как десятки орков взбираются по деревянной, скользкой от крови лестнице, сначала размахивал им словно огромной палицей перед собой, и будто страшная коса шла по рядам темных…

Схлоп, сурово сдвинув лохматые брови, в своем старинном дедовском шлеме, рубил орков и громко, во всю свою луженую глотку кричал, призывая всех, вплоть до своей прабабушки, обрушиться"…на выпей снулых, тварей мерзорылых, ехидн смердящих…" И неясно было, как этот малорослик удерживает здоровых, по-бычьи мощных темных тварей… только падали они у ног отважного гнома… А Мокша прикрывал друга, и видно было, что лесович много раз спас жизнь Схлопу…

Белые одежды двух эльфов мелькали тут и там… Лишь Айин осталась на драконе. Она, словно древняя воительница, спускала одну за другой смертоносные стрелы, без промаха разя врага.

Ольсинор улыбнулся, отыскав глазами Свея на мытаре. "Жаль — не дожил Светослав… Видел бы он внука…", — подумал старый эльф…

Видел бы он, как мытарь низко пикирует в самую воющую от злобы гущу орков, как мелькают два длиных меча Свея. В руках обоерукого воина славное оружие пело свою звонкую и радостную песню, захлебываясь силой боя, смелостью воина…

Все смешалось… Орки, эльфы, тролли, люди… Магнод и тот успевал разить темных в их мерзкие глазницы, ослепляя их и делая беспомощными… И дрогнул враг… Остановился… Закружился в страшном водовороте, топча и круша все вокруг… Рвали его со всех сторон цепкие смертоносные когти, жгло жуткое белое пламя, рубили беспощадно мечи…

Ольсинор, оставив малое число защитников на стенах, бросился к воротам. Кто на лошади, кто — пешим, все рвались за ним… Там решалась судьба Древляны, и не было больше сил отсиживаться за крепостными стенами. Кто знает, может именно сейчас решается судьба целого народа — лесовичей, а вместе с ними и судьба всего светлого в этом мире…

И не было пощады темной рати, не было ей пути к отступлению, всюду их ждала безжалостная смерть…

Уже солнце садилось в багровое облако на горизонте, когда все стихло на поле боя… Глаза искали врага и не находили… Над темнеющим лесом большими птицами кружили драконы… В дыму пожарищ виднелся город. И не было места на поле, где бы не было убитых и раненых… Перешагивая через трупы на длинных лапах, расхаживали по полю мытари, и Свей слышал их жуткую песню по погибшим товарищам…

 

2

Солнце садилось за верхушки сосен на противоположном берегу Онежи, заливая кровавым закатом город, предвещая трескучий мороз на завтра…

Неровные, изломанные линии крепостной стены красивой Древляны четко вырисовывались в прозрачном, холодном воздухе…

Свей соскользнул с мытаря в снег. Видя перед собой распахнутые ворота города, он остановился… Сорвав свою лисью шапку, Свей отчетливо проговорил:

— Я не успел… Простите меня, люди добрые… Прости, дед…

Вокруг кружили, приземлялись, бороздя поле возле Древляны мощными когтями, драконы, вспугивая мертвую тишину хлопаньем сильных крыльев… Иней покрыл длинные волосы Свея, он же не чуя холода, словно пытаясь увидеть, услышать все, что происходило здесь без него, молчал…

Мокша тронул молодого князя за плечо и кивнул, показывая на что-то впереди себя.

Маленький Дундарий, задрав непокрытую, седую голову кверху, смотрел на драконов и улыбался. По его щекам текли слезы.

— Дождались соколики… А как ждали, князь, как мы ждали тебя… — шептал он. — Вот только дед не увидел…

И плакал.

— А старый-то князь верил, что ты драконов приведешь, Свеюшко, — достав большой цветастый платок, домовой шумно высморкался.

Они пошли рядом. Высокий Свей и маленький толстый Дундарий, который все говорил, говорил… Свей молчал, слушал, и тяжелые дни осады города словно вживую вставали перед ним. Волею маленькой руки домового перед ним и шедшими вслед Мокшею, Схлопом, Рангольфом, Айин появлялись светлые призрачные тени тех, кто погиб…

Лишь раз прервал Свей Дундария, спросив коротко:

— Где драконов можно разместить, Дундарий, как думаешь? Не привыкшие они к холодам нашим…

— Не беспокойся, князь… — вздохнул домовой, — много люду сгибло… А дома-то пустые стоят. Вот и пущай, энти птички их занимают, какие поболе — так поискать придется. Но домов-то много пустых теперича…

— А ты, Дундарь, гляжу, все также трещишь, как сорока на колу… — голос Схлопа неожиданно раздался рядом.

Охочий до доброго разговора, Схлоп сильно скучал в походе, да и события не сильно располагали его к этому. Но услышав знакомый говорок друга, гном оживился… Да и не принято было у лесных жителей слезы лить да словеса грустные расточать… Зато все знали, что война лишь начата… Никто не думал, что враг успокоится после первого же поражения, он пойдет дальше. Поэтому радовались короткой минуте отдыха…

— А что, Схлоп, мне нежитю еще делать? Только и радости, что языком помолоть, да на вас на людишек подивиться. Больно чудно живете… Тьму от света пытаетесь отделить… — домовой рубанул рукой воздух, — от этого и гибнете!

Свей даже приостановился от таких слов. Они теперь стояли на месте рапахнутых городских ворот. Слева виднелся в сумерках курган, где покоились останки князя Игоря. Над городом уже вились редкие дымки, обозначая теплившуюся в нем жизнь.

— Что-то ты не то городишь, Дундарий! — сказал Свей, пожав недоуменно плечами и взмахнув рукой, в которой все также была его шапка.

Домовой нахохлился словно воробей. В лохматом тулупчике, он был похож на встрепанную птаху, поглядывающую на мир своими бусинами-глазами.

— А ты отдели день от ночи, князь… Что получится? Этак вы и до меня доберетесь… Я ж нежить! Бей меня! Ату!

— Чего несешь-то! — крикнул ему в ухо Схлоп. — Совсем офонарел, дед! Ты ж добрый, ты что — орков пожалел? Так они чего-то никого не пожалели…

Дундарий вдруг опять заплакал… Горько так, закрыв глаза руками, плечи его затряслись…

— Я ж Завеюшку убил… — прошептал он тихо, но все его услышали в наступившей тишине, — заклятием убил… Когда она князя — ножом-то… Стало быть, темный я…

Свей, присев на корточки, обнял старого домового.

— Темный-бы не горевал… Он бы забыл давно об этом… — проговорила Айин, сочувственно покачав головой.

Опершись о лук, она грустно смотрела на домового.

— Да ведь прогонишь ты меня, князь! Разве таких домовых в домах держут! — мотал головой Дундарий. — Не жить мне тогда, ох, не жить…

Свей рассмеялся тихо и вдруг сказал:

— А кто ж за моими детьми глядеть будет? Кто их научит комаров да мошек заговаривать, оладьи воровать с кухни, да так, чтоб никто видел? Я ж их никому больше не доверю, Дундарий… А Завея что ж — безумна была и безумие творила… Кто-то должен был ее остановить, наверное. Ты же город спас, Дундарий, враг вошел бы в город, и все было бы кончено в считанные часы.

Дундарь слушал его, не проронив и слова, словно вся судьба его сейчас решалась, словно он сам сейчас для себя решал, есть ли ему прощение… Эльфийка же слушала, обидчиво опустив голову. Слова Свея о детях почему-то больно отозвались в ней… Этот красивый смелый лесович больше не смотрел в ее сторону… А она все больше любила его… Но красива она была и холодна, ох, как холодна… А от Свея тепло шло щедрое, жаркое, оно всех манило к нему…

Солнце почти село. Над полем стояло облако густого пара от десятков драконов, которые терпеливо ждали, слушали и вздыхали… Вздыхали шумно, встряхиваясь всей чешуей, шлепая длинными шипастыми хвостами и молчали. Лишь когда разговор смолк, голос Ладогарда неожиданно напомнил Свею, что пора вспомнить о драконах. Но оказывается, их услышал и Дундарий. Он встрепенулся, смешно подпрыгнул на месте, хлопнув себя маленькой ладошкой по лбу, и закричал:

— Ах, я — старый пентюх!

— А я тебе что говорил! — заорал радостно еще и оттого, что тягостный разговор закончился, Схлоп, — пентюх и есть!

— Дракончики вы мои! Замерзли, заиндевели, другаки! Быстро за мной! Буду вас расселять на постой!

Дундарий опрометью рванул по центральной улочке. За ним осторожно, гуськом, если можно так назвать шествие трехметровых гигантов вслед за маленьким домовым, пошли драконы… Женщины, дети, старики выглядывали на раздававшийся грохот поломанных заборчиков и треск деревянных стен… Драконы примеряли на себя дома, и не каждый им был по размеру. Но Дундарий предлагал им дома, оставшиеся без хозяев, некому было горевать по поломанным стенам, да и кто бы сейчас из лесовичей укорил дракона в этой малости… Лишь жалели все, что пришла помощь так поздно, когда почти все население Древляны было перебито в кровавой бойне без сна и отдыха на крепостных стенах в эти долгие двадцать четыре дня…

 

3

Изъевий, зло стукнув кулаком по столу, отвернулся от хрустальной чаши. "Надо же — привел драконов… И кто привел — этот сопляк…". Соправитель заметался по полутемному кабинету, шарахаясь от стола к окну… Уже была ночь. А ночь в горах, зимой, очень темна, и он, взглянув в непроглядную темь, вновь бросался к столу…

Забившись, наконец, в угол огромного дивана, Изъевий взглядом зажег свечу, стоявшую в бронзовом канделябре прямо на полу перед ним, и замер неподвижно. Мысли его, однако, были одна черней другой. Его темная сущность жгла его нутро, лицо посерело словно пепел… Ни единым движением он не нарушал мертвую тишину, только пламя свечи холодным отблеском прыгало в его бешенных глазах…

Вскоре он закрыл глаза, и, казалось, сон сморил его. Но уже через мгновение тень отделилась от него. Тень, как две капли воды похожая на самого Изъевия, посмотрела задумчиво на него, потом отвернулась и, подойдя к окну, прошла сквозь стену.

Пройдя по узкому карнизу, тень скользнула с него, поток воздуха подхватил ее, и уже через секунду она летела, забирая все время на запад, быстро удаляясь от темного замка.

Изъевий не спал, но и очнуться он пока не мог. Он вел свою тень к тем, от кого ждал помощи. Ему мало было теперь темной рати орков и троллей, ему нужны были свои драконы, или кто там у них еще есть… Он был готов привести в свою страну любое чудовище…

Его призрачная тень легко пронеслась над вершинами Неназванных гор, пересекая границу Ивии. Устремляясь все дальше на запад, он пролетал над спящими городами, над черными океанами вздыхающих в темноте лесов, шепчущими волной у берега реками и малыми речушками… Он стремительно поглощал огромные расстояния без видимых усилий.

И вот уже новая гряда гор возникла перед ним. Холод и мрак не мешал тени Изъевия нисколько. Он теперь искал… Искал знакомые очертания плавающего замка. Где-то здесь находился непостижимый Плавающий замок. Увидев его однажды и захотев увидеть вновь, вы никогда не найдете его на прежнем месте, он уже будет далеко оттуда, где встретился с вами.

Никто не жил в нем… Обитель зла и мрака, замок носился в воздухе, съедаемый ненавистью, жившего в нем темного властелина. Эта мрачная душа, подавляла всякого, кто осмеливался приблизиться к ней… Являясь редким гостям то страшным ликом, плавающим по холодным коридорам, то большой черной бабочкой, или руками, несущими собственное сердце…

Найдя единожды дорогу, Изъевий летел сюда вновь и вновь, словно мотылек, безумно стремящийся к обжигающему его пламени… Этот Плавающий замок, протянувший будто спрут свои мрачные щупальца по всей округе, манил темного эльфа как магнит, которому казалось, что лишь стоит ему, Изъевию, захотеть, и он избавится от власти этого мощного темного существа… Но словно курильщик опия, он вновь тянулся сюда…

Иногда, по теням, разбегающимся от него по земле, он видел, что его заметили, значит, скоро появится и замок. Он вглядывался в мрачные горы, вырастающие на его пути одна за другой…

И вот тень Изъевия замерла. Воздух перед ним задрожал… Огромный глаз закачался в холодном пространстве, моргнул и исчез. Старые стены, покрытые паутиной, стали появляться из туманного сумрака. Голубоватый огонь сочился словно из всех щелей старого дома, этот свет тянулся к тени Изъевия сотнями рук. Длинные прозрачные пальцы ухватили, наконец, его за шею и потащили внутрь…

 

4

Крепостные стены были разрушены в нескольких местах. Дозоров, выставленных Свеем было так мало, что Ладогард предложил свою помощь. И уже к ночи на самых высоких башнях, сохранившихся чудом после осады, показались мощные силуэты пяти драконов. Нахохлившись, словно огромные птицы, они иногда встряхивались и, вытягивая длинные шеи, осматривали залитые лунным светом окрестности…

Свей забеспокоился было, как эти жители теплой Марвии всю ночь проведут на сильном морозе, но Ладогард его успокоил, сказав, что такую огромную тушу не так просто охладить, кроме того древняя магия драконов позволяет им долго сохранять свое тепло… Тогда Свей попросил Дундария выдать дозорным покрывала из медвежьих шкур, и маленький хлопотливый домовой в точности все исполнил.

Ночь незаметно опустилась на город, провалившийся в чуткий, тяжелый, прерываемый стонами раненых, воем собак сон…

Постаревшая от следующих одна за другой страшных потерь княгиня Алена кое-как отпустила от себя свалившегося в буквальном смысле с неба на нее нежданной радостью внука.

И теперь Свей сидел в большой зале княжьего дома за полированным круглым столом напротив княжеского кресла с высокой спинкой. Медвежья шкура возле него, казалось, еще хранила тепло дедовских ног… И не было сил занять это место…

Лишь несколько звездочек-ламп горело над головой молодого князя. Зала была пуста. Мокша и Схлоп, как их не отговаривали, все-таки отправились к себе домой… Рангольф с Ольсинором совсем недавно поднялись на второй этаж…

Айин ушла последней… Эльфийка долго стояла, отвернувшись, у окна и молчала. Свей никогда не слышал ее мысли так близко… Она, казалось, пыталась заполнить всего его… Не приближаясь ни на шаг, Айин обняла его… Ее русалочьи глаза были везде… Словно пытаясь отвести наваждение, Свей мотнул упрямо головой… Не помогало… Эльфийка не отпускала его… она заглядывала в его глаза и то ли шептала о чем-то, то ли звала к себе… Свей видел, как руки девушки тянутся к нему, а он не находил в себе ни капли тепла, чтобы ответить ей… Холод его обжигал ее, она вздрагивала и… отступала… и все повторялось вновь…

Князь очнулся от наваждения, когда эльфийки уже не было в зале. Тяжело уронив голову на руки, Свей забылся неглубоким сном. Обрывки тягостных видений заслоняла солнечная Марвия, а то опять мелькали оскаленные морды орков, меч сверкал в лучах заходящего солнца… и молодая ведьмочка кружила над ним на метле, ее длинные нечесаные пряди волос, спадающие на смеющиеся глаза, скрывали от него ее лицо… которое ему почему-то очень нужно было увидеть… Это казалось ему очень важным… А ведьмочка то удалялась, то вновь приближалась очень близко… И смеялась… Знакомые веснушки виделись ему… и руки их встречались, сплетаясь вдруг…

Проснувшись как от внезапного толчка, Свей вскочил. Утро солнечное, какое бывает зимой в очень морозные дни, заглядывало в выщербленные стрелами витражи. Дундарий расхаживал по комнате, раскладывая оружие, брошенное молодым князем на пол. Недовольно бурча себе под нос, он приподнимался на цыпочки, и складывал поднятое на стол.

— Доброе утро, Дундарий, — проговорил Свей, опять улегшись на согнутую в локте руку, удивляясь как размеренные движения домового вносят спокойствие в его мысли.

Домовой быстро обернувшись, улыбнулся в седую бороду.

— Утро доброе, утро светлое, Свеюшко… — но тут же скороговоркой затрещал, — и светлое и радостное… Люд-то со всей округи к городу потянулся, кто в лесах по заимкам сидел, нынче к тебе пристать хочет… Чтобы, значить, за землю нашу постоять… Слухи ходют, что орки-то недалече опять собираются… Драконы от Медвежьего перевала ушли, и опять нечистые потекли в наши края…

Свей поднялся и сел, привалившись к теплой стене, — там за стенкой была большая печь. "Да… никто, конечно, и не верил, что так быстро все закончится…", — думал он.

— Это хорошо, что люди собираются… — негромко проговорил он. — Хватит нам порознь воевать… Сейчас самое время объединиться. А что, Дундарий, собирай нам поесть…

Сбросив теплую из козьего пуха поддевку, Свей быстро прошел к рукомойнику, где уже висело большое льняное полотенце, вышитое красной затейливой вязью из цветов и трав летних. Шумно брызгаясь и фыркая, парень умылся и, надев впервые за много дней чистую из неотбеленного льна тунику с распахнутым на груди воротом, быстро вышел из залы.

Поднявшись по узким лесенкам на второй этаж, где у деда всегда размещались гости, Свей мгновение помедлил, но услышав голоса в приоткрытую дверь, уже не сомневаясь, вошел.

— Здравствуйте… — улыбнувшись, проговорил он.

Комната, где разместились Ольсинор и Рангольф, была небольшая, но очень светлая. Из единственного окна, стекленного прозрачным эльфовским стеклом, открывался вид на сверкающие снега на Онеже. Ольсинор стоял спиной к окну, и его доброжелательное лицо осветилось улыбкой.

— Здравствуй и ты, князь…

Рангольф приветливо кивнул головой. Он сидел в широком кресле, положив руки на стол. Длинные лавки, забросанные коврами и шкурами, стояли вдоль стен. Домотканые полосатые коврики и лохматые медвежьи шкуры были брошены заботливо на пол. Две большие печи исправно отапливали дом, но пол зимой всегда холоден…

Айин не было. Она была в соседней комнате, но не хотелось бы Свею, чтобы она сейчас вошла…

— Пришел я поговорить с вами, — начал Свей, задумчиво подбирая слова, — о том, как победить врага нашего общего… Ведь победа у Древляны, это еще только первый шаг к победе над темной ратью Изъевия… Новые его силы копятся у Медвежьего перевала. Хочу просить эльфов о помощи…

Рангольф посмотрел на Ольсинора.

— Об этом я тебе и говорил, Ольсинор… Но это в случае, если Изъевий не бросит все силы в одном направлении, — проговорил он, словно возобновляя прерванный приходом Свея разговор.

Ольсинор вздохнул. Его прищуренные глаза смотрели куда-то поверх голов лесовича и старого друга. Он словно хотел увидеть, что ждало их всех впереди…

— Ты, Свей, еще не все знаешь… Вчера Изъевий окружил главный наш город Гардоал… Когда звонит колокол на главной площади Гардоала, каждый эльф, где бы он ни был, слышит его тревожный или радостный звон, и знает, что пришла беда или радость… — Ольсинор говорил тихо. — Боюсь, что теперь нам придется просить тебя о помощи, князь. Через несколько часов вернется магнод, и тогда мы будем знать все в точности, пока же…

Ольсинор замолчал. Свей прошелся по комнате и остановился напротив эльфов. Эта новость не сказать, чтобы очень удивила его. Напротив, этого нужно было ожидать, и он говорил Рангольфу об этом. Взглянув на эльфа, молодой князь, увидел, что тот с тревогой наблюдает за ним.

— Откуда может получать помощь Изъевий? — не отводя от Рангольфа взгляд, спросил вдруг молодой князь. — Кто стоит за его спиной?

Рангольф посмотрел на Ольсинора. Тот молчал.

— Вы ведь знаете… — Свей переводил взгляд настороженных темных глаз с одного эльфа на другого.

Ольсинор неохотно проговорил:

— Плавающий замок… Откуда же еще?! — разведя руки, он посмотрел на Свея. — Наш Ильсинор был большой чудак. Очень добрый чудак… — вздохнув, добавил Ольсинор, — так вот его главным правилом было — не убей… Давно это было… Он, тогда еще очень молодой, странствуя по свету, собирал разные диковины, волшебные вещицы, которые всегда были его слабостью. Так вот в одном из ущелий он нашел амфору, заросшую уже окаменевшей грязью. Буквы на амфоре той начертаны были какие-то, он возьми да и потри надпись… Не успел он прочесть: "Не ты запечатал — не тебе открывать"…

Эльф, продолжая говорить, озабоченно посматривал в окно. Его розовое, вытянутое кверху ухо просвечивало на солнце. Но вот он снова повернулся — магнода все не было…

— Как рассказывал сам Ильсинор, в амфоре запричитал, запросился на белый свет кто-то… Вроде и язык казался незнакомым, а Ильсинор понимал его странным образом… Да что там говорить, теперь-то понятно, что темное существо просилось на волю… Ильсинор же не хотел его отпускать, только растерялся на мгновение, а амфора запрыгала, забилась в руках, словно живая, и уронил он ее… В осколках старой керамики нашлась лишь высохшая куколка бабочки… И негромкий, счастливый смех, от которого однако зашевелились волосы на голове Ильсинора, покатился по горам. "Кто ты?", спросил его Ильсинор. Издалека, словно тот, кого он выпустил, удалялся, прозвучал ответ: "Я тот, кого ты никогда не выпустил бы, если бы знал меня… Я — Черный Махаон… Всего лишь, скажешь ты… Но запомни это имя, ты еще его услышишь…" Тут он увидел бабочку, которая сидела напротив него на шелковице. Бабочка была с человеческим лицом… И вдруг она разорвала грудь и достала сердце… и съела его… Да, съела собственное сердце… Тут бы Ильсинору и прихлопнуть кровожадное насекомое, но он так и не согласился со мной впоследствии, когда рассказывал мне эту историю, совсем еще мальчишке… Сказав, что ничто на этой Земле не исчезает и не появляется без причины, а у него причины уничтожать странную бабочку не было…

Свей слушал, только что не разинув рот… Поймав себя на том, что затаив дыхание, ловит каждое слово Ольсинора, он засмеялся:

— Ну и история… Я словно сказку только что послушал, как в детстве. Помню, Агата рассказывала всегда что-то подобное, а я потом долго не мог уснуть…

— Агата, говоришь… — усмехнулся Рангольф, — эта старушенция еще та бестия… Светослав отыскал ее где-то под Пештом, а там недалече и выпустил Черного Махаона Ильсинор. С тех пор темные дела творятся в тех местах, а легенда о Плавающем замке докатилась и до Ивии. Думаю, Агата могла бы много порассказать о хозяине этого замка.

Ольсинор, кивая головой в такт словам Рангольфа, вдруг добавил:

— Дело в том, что Ильсинор долго потом искал следы этой бабочки в разных библиотеках, кто-то же ее посадил в эту амфору и даже предостережение написал… Так вот — ничего он не нашел…

Свей скептически хмыкнул, — стоило ли об этом говорить, если ничего не нашел.

— Не нашел, — настойчиво повторил старый эльф, — лишь одна старая рукопись попала к нему случайно уже у нас в Ивии. Древняя книга, перечисляющая темных существ… Среди разных тварей и упоминается бабочка с человеческим лицом. Ее прозвали Черный махаон, потому как она очень походит на эту бабочку, если бы не ее страшное лицо… Так вот причислена она древним автором к самым опасным темным существам, он ее называл оборотнем… — Ольсинор говорил медленно, словно вспоминая на ходу все новые подробности, а Свею с каждым его словом все меньше верилось, что какая-то бабочка может быть так опасна. — Душа, заключенная в ней, будет все время возрождаться, покуда будут находиться люди, ищущие ее темной помощи…

— Чья же это душа? — машинально спросил Свей.

— Ловца душ… Мастера Ю… — неожиданно раздался резкий голос магнода, — что это вы его вспомнили?

Магнод стоял на узком подоконнике и нетерпеливо переводил взгляд с одного большого для него лица на другое.

— Как дела в Гардоале, Ог!? — воскликнули в один голос Ольсинор и Рангольф.

Магнод хмыкнул.

— А что вы хотели услышать? Что они пришли прогуляться по вашим желтеющим душистым дероком горам, послушать песни эльфов и посидеть у костра у моря? — ехидно, повысив голос, заговорил Ог.

Магнод обращался к эльфам, а ответил Свей:

— Вам хотелось услышать, что Изъевий силы разделил, и не вся темная орда окружила Гардоал, что часть орков придет сюда… к Древляне… — эльфы молчали, а Свей продолжал, — но каждый рад услышать, что его родина в меньшей опасности, чем ему казалось…

Ольсинор медленно наклонил голову в знак согласия.

— Но поскольку времени очень мало… нет… неправильно, — поправил сам себя молодой князь, — времени у нас нет. Можем ли мы что-то предпринять против… — Свей перевел взгляд на магнода, — мастера Ю?

Тот, нахмурившись, развел небольшие просвечивающие на солнце крылья, сложил их, снова развел… Он словно тянул с ответом…

Ольсинор смотрел на своего маленького друга с удивлением. В таком замешательстве он редко его видел. Рангольф же невозмутимо поднялся и стал собираться, в том, что им пора отправляться домой, сомнений не было.

— Айин… — позвал он. — Мы уезжаем… Свей, — вдруг он обратился к князю, — про мастера Ю я немного знаю… Не знаю, почему Ольс не хочет тебе сказать всего, — Ог правильно его назвал — Ловец душ, он их собирает… И думаю, Изъевий давно уже с Ю знаком, слишком уж похоже он действует… Но Ю умеет воплощать самые ужасные наши сны. Я бы его назвал не ловец душ, а ловец кошмаров. В его власти оживить самые страшные твои сны и послать тебе навстречу… Никогда не знаешь, что там тебя ждет… Этот Плавающий замок, всего-навсего сон путника, проезжавшего мимо Черного Махаона, прекрасной бабочки, спящей на ветке самшита… Убив путника, он завладел его сном, который ему очень понравился, и поселился в красивом, плывущем над землей доме…

Ог кивал головой и с интересом следил за лицом лесовича.

— Да, Ольс, ты же прекрасно знаешь эту историю… — с хитрецой взглянул на эльфа магнод.

Но Ольсинор не ответил ему, он спросил Свея:

— Зачем, Свей, тебе это? Не думаешь ли ты отправиться туда, где прячет свое жалкое тело куколки темный Мастер Ю?

Свей ждал этого вопроса. Но узнавая все новые и новые подробности, он понимал, что слишком самонадеян… и промолчал.

Повисла неловкая тишина. Однако, Свей, глядя в светлые глаза эльфа, наконец ответил, вздернув упрямо подбородок:

— Я не вижу другого выхода. Возьму мытаря и…была не была!

Все как-то сразу задвигались… Ог опять принялся растерянно трясти крыльями, Рангольф передвинул зачем-то кресло и поправил ногой задравшийся угол ковра, Ольсинор задумчиво прошелся по маленькой для этого комнате и вернулся к окну… Лишь Айин стояла на пороге неподвижно. Вдруг она решительно подошла к Свею и, сняв с шеи тонкий шнурок с маленьким витым рогом единорожка, приподнялась на цыпочках и надела его на шею лесовича.

— Пусть он поможет тебе на трудном пути, как помогал мне… — проговорила она еле слышно и быстро отошла.

Свей проводил ее растерянным взглядом… Зачем она это сделала? Чтобы он почувствовал себя виноватым… но нет, это объяснение ему не нравилось… просто, она еще и друг… который, несмотря ни на что, не оставит в беде… И себя не чувствовал виноватым… да, не легло его сердце к ней… но так сложилось…

Рангольф с печалью смотрел на дочь, он знал, что творится в ее душе, но видел также, что этот молодой князь не для нее скроен… Не прост был юный лесович, и брался за то, за что другой бы на его месте даже и не подумал бы взяться… Можно сказать, что дурачок, дескать он, ан нет… Рангольф покачал задумчиво головой… Теперь он ни за что так не сказал бы, теперь, когда в Древляне стоит сотня Великого Цава… И чем взял он их? Тем, что выслушал песню мытаря… Какая малость, скажете вы… А Рангольф знал, что песню мытаря до Свея ни один обычный человек не пережил, кроме князя Всеслава… Давнишняя то история… Видимо, сказывается в лесовиче кровь пращура…

Так размышлял про себя Рангольф, и Ольсинор, скрестив руки на груди, думал о чем-то. Молчание прервал нетерпеливый Ог:

— Нет… Это непостижимо! Сколько можно молчать! — воскликнул он, но вдруг, встретив строгий взгляд Рангольфа, осекся.

Ольсинор, посмотрев на Рангольфа, проговорил:

— Я пойду с лесовичем… Не гоже эльфам отсиживаться, если люди встают на защиту Ивии. Вас же прошу, держитесь!

Эльфы обнялись. Это была несвойственная для них несдержанность, но прожив много лет бок о бок с лесовичами, они обнялись машинально, не задумываясь, и, поняв сейчас это, улыбнулись, хлопнув друг друга по плечу, словно подбадривая напоследок.

Свей рассмеялся.

— Драконов прихвати, Рангольф! Больно они хотели с темными сразиться, а мытаря мы с собой возьмем! Только, чур… в Древляне два десятка оставить! Медвежий перевал-то рядом, не ровен час — орки и к нам нагрянут!.. Вальдегарду наказ оставлю, чтобы Мокшу, как меня слушался!

Эльфы слушали и не верили своим ушам. Не было такого заведено в Ивии, чтобы не просить помощи, а самому предлагать ее… Непонятен был лесович своей открытостью и теплом, как и родичи его, был он на первый взгляд прост и немногословен, но это было только на первый взгляд…

 

1

А Дундарий ждал уже за накрытым столом. Подперев понуро голову, домовой возил пальцем в глиняной миске со сметаной и время от времени облизывал короткий толстый палец. Ему было неспокойно. Думы цеплялись одна за другую тягостно, ушедшие навсегда из мира людей приходили к нему, к нежитю, и подолгу оставались с ним. Спорили друг с другом, обращались к нему, он им отвечал, и, казалось, что домовой совсем спятил и разговаривает сам с собой.

И теперь напротив него сидел Светослав. Он мрачно отмахивался от Завеи, которая мельтешила темным призраком тут же, и говорил Дундарию:

— Съешь вон ту стерлядку… Ох, вкусна, рыбка… Ну, скажи, скажи, Дундарь! — его голос раздавался тихо, словно издалека.

Дундарий вяло съедал стерлядку и согласно кивал головой. И говорил недовольно:

— Вот слабое у меня сердце, не могу вас прогнать! Да и сам виноват, все грущу об вас, о времечке золотом, когда детки твои малые были, князь… А как мы с тобой на рыбалку хаживали, помнишь? А-а… А я помню… Словно было это вчера… Ну, вот такого сома-рогача, помнишь? — Дундарий развел руки широко-широко, сколько у него сил хватило, и удивленно посмотрел на старого князя, а тот изумленно качал прозрачной головой. — Не помнишь?! Или то с дедом твоим было? А-а… — разочарованно протянул он, — нет мне покоя, и вам покоя не даю… Ээх… Идите уже с миром… Сгинь, Завея… Я уж простил тебя за смерть князя, и ты меня прости, убивца своего…

Свей быстро вошел в большую залу и с удивлением некоторое время вслушивался в бормотание домового. Но разобрать ничего не смог, да и заняты были мысли его другим… взбаламутил старый эльф молодую душу князя небывалыми рассказами. Он, почему-то обойдя стул, где сидел Светослав, словно чуя неладное, с размаху уселся на следующий за ним и, расставив локти, наклонившись почти к самому столу, пытливо спросил домового:

— А что, Дундарий, знаешь ли ты о мастере Ю?

И замолчал, выжидая, что ответит тот. Домовой отпрянул, навалившись на высокую спинку стула, и поерзал на своей подушечке. Прищурившись, он ответил:

— А зачем тебе, князь, эта нежить понадобилась? Живи себе спокойно, и не тяни к себе беду…

— Да она вроде как уже пришла, — беда-то, вот и эльфы говорят, что Изъевию больше негде такой помощи темной взять, как в Плавающем замке…

Домовой посмотрел исподлобья и пробубнил:

— Ну, так и пусть себе, его же Ю рвет за то на части…

— Как это… на части? — ухватился за странные слова Свей. — Изъевий что ж, тоже нежить? Как можно живого — на части?

Дундарий вздохнул протяжно. Не хотелось ему об этом говорить. Не хотелось называть имен запретных, которые сами по себе сродни заклятию, призывающему темную силу. Взглянув с осуждением на Свея, и, поняв, что тот сам немногое знает, он все-таки произнес:

— Нет… Изъевий — оборотень… А Ю… Доколь ты не узришь узора на крыльях большого Махаона, все ничего… Своим страхолюдным ликом он приманивает взор всякого к себе, заморачивает его, ну и мысль, значить, начинает истекать из замороченного белой нитью, а Махаон плетет из нее себе куколку… Иногда он лишь заберет то, что ему нужно… Но плохо, если куколка будет готова, то замороченный в полной его власти. Думаю, что Изъевий в полной его власти, и зря он думает, что сможет оторваться от Ю…

Дверь бесшумно приоткрылась, и гномица Агата невозмутимо прошествовала прямо к столу. Свей с Дундарием замолчали. Ее белый чепец проплыл перед столом. Поднявшись на цыпочки, она оглядела присутствующих и достала из-за белого фартука серебрянную, почерневшую от времени, бутылочку. Сурово сдвинув брови, Агата с усилием вытянула застрявшую было пробку и вдруг плеснула куда-то за стул Свея заговоренной водицей… И еще раз…

— Да будет тебе! — шикнул на нее Дундарий, он видел, как тень Завеи будто смялась на глазах и стала пропадать. — Тоже мне, охотник за привидениями!

Агата, нисколько не изменившись в лице, ответила ему с достоинством:

— А ты сидеть, старый пентюх, призраками обвешаться! Надо тебе они?!

— Да иди, иди, ненашенская ты, откуда тебе знать, зачем мне привидения! — закричал возмущенный тем, что кто-то разузнал о его встречах, Дундарий, — с кем мне еще потолковать-то старому, больному домовому? Схлоп и тот нос воротит… Как сходил к драконам, так и зазнался, сидит у себя на опушке там! — вопил он возмущенно, словно призывая в свидетели Свея, который быстро рассовывал по карманам пироги да куски запеченого мяса. — А что ты энто делаешь, князь?! Нет, погодь! Погодь, говорю!

Но Свей уже встал во весь свой немалый рост и обернулся к гномице. Улыбнувшись ей, он проговорил, продолжая засовывать кусок пирога, завернутый в рушник, за пазуху:

— Знаю, Агата, много лет служила ты моему деду верой и правдой… Не поможешь ли и мне, его внуку? Не знаешь ли ты, как одолеть Большого Махаона? — и, подумав, добавил, — мастера Ю…

Агата уже подходила к двери, когда князь заговорил с ней, и, сильно удивившись, обернулась. Постепенно ее сморщенное лицо вытягивалось все сильнее.

— Ты два раз назвать запретное имя… Он услышать тебя, — наконец, зло прошипела она, — никогда не называть неназываемый…

Агата поводила вытаращенными глазами, ища любое волнение воздуха или складки на шторах, или теней на полу или стенах, но ничто не вызвало ее подозрения. Она вздохнула свободнее, словно до этого кто-то сдавил ей глотку, а теперь отпустил… Ложная тревога? Но сомнение все еще копошилось в ней. Кто знает?

Свей же размашисто подошел к ней и сейчас с любопытством наблюдал за ее неподдельным испугом, неужто этот Ю на самом деле так страшен…

— Дундарий, — обернулся он к обиженному домовому, — не держи на меня обиду, некогда мне рассиживаться да чаи распивать, вон, погляди на улицу… Сколько люду собралось или ты запамятовал, что погребальный костер сегодня? Да и эльфы уже коней седлают, домой отправляются Рангольф и Айин, собери им лучше чего-нибудь поесть в дорогу… — он улыбнулся, тряхнув длинными волосами, прядями падавшими на глаза.

Домовой всплеснул маленькими ручками и его нос покраснел от близких слез. "Совсем стар стал я… Зенки-то все время на мокром месте…" — подумал он с горечью.

— Неужто уже уходят… Ольсинор с тобой, значить, остается? — затараторил он, пытаясь скрыть слезы и пустыми словами заглушить волнение.

— Остается, да не надолго… — ответил Свей, проверяя ладонью на месте ли малый нож-меч в сапоге, поправляя меч на поясе.

Застегнув меховой плащ на серебрянную застежку на груди, он еще раз окинул взглядом большую залу, витражи, переливающиеся разноцветьем красок… И улыбнулся. Предстоящая дорога и тревожила его, и звала неизвестностью.

— Ну, бывай, Дундарий. Командуй домом, помогай княгине, воинам, Мокша останется за меня в помощь княгине, доверяю ему, как отец и дед доверяли…

— Нет, ты годить, князь молодой, — вдруг проговорила молчавшая до этого Агата и сверлившая недоверчивым взглядом Свея, — слушать, что я говорить буду…

Свей остановился уже у двери. Агата засеменила к нему и поманила рукой. Князь наклонился к ней, к самому накрахмаленному чепцу, из-под которого выглядывали ее глаза, словно буравчики, впившиеся в него. Он напряженно ждал, неужели эта бабуля что-то может знать о мастере Ю…

— Слушать внимательно… Ты не скоро придешь на место, где стоишь. Совсем седой придешь… Надо оставить сейчас что-то… Забыть… Чтобы вернуться.

Свей недоуменно поморщился и отшатнулся, продолжая глядеть растерянно на белый дрожавший чепец перед глазами. "Ерунда какая-то…", — разочарованно подумал он. И заторопился. Он еще раз похлопал себя по бокам, проверяя все ли на месте, Дундарий грустно подал ему его лисью шапку. Князь торопливо вышел и хлопнул дверью.

Гномица задумчиво смотрела ему вслед. В руках у нее была кожанная рукавица князя, и образ озорной Леи вставал перед старой ведуньей…

А Свей торопился на погребальный костер. Княгиня-бабка ждала его уже на красном крыльце. Тяжелая бобровая шуба, накинутая на плечи, скрывала ее всю до пят. На ее непокрытую седую голову падали и падали редкие снежинки. Свей сорвал шапку с головы, он почувствовал, как острое чувство утраты вновь подступило с болью… "Опять я все делаю неправильно, спешу… нельзя уезжать теперь…", — думал он, отчаянно мотнув головой, словно пытаясь отогнать эти мысли. А бабка Алена укоризнено смотрела на него."…уже знает, что я покидаю Древляну" — продолжал корить себя Свей и поежился от ее неуютного взгляда.

Но княгиня вдруг смягчилась. Она почувствовала смятение внука. Слабая улыбка тронула ее побелевшие губы, и она сказала:

— Делай, как велит тебе твое сердце, Свей… Один раз ты уже покинул нас в трудный час, но тогда же ты спас Древляну… Мне ли упрекать тебя, если я вижу, как бросаешься ты отчаянно в самое пекло… Вот и теперь… — голос ее задрожал, — вот и теперь, — княгиня нашла в себе силы отогнать предательскую слабость, — я желаю лишь одного — чтобы ты вернулся, внук… Ты, все, что у меня осталось на этом свете, Свеюшко… Мы все будем тебя ждать…

 

2

— Вот ты знаешь, Мокша, побывал я опять в жаркой Марвии… — Схлоп повернул к лесовичу свое круглое, раскрасневшееся лицо и говорил, довольно жмурясь, словно толстый старый кот, развалившись на широкой лавке, — … и опять понял, что ничего нет мне милее моей опушки. Ну, вот разве не благодать, скажи? Выйдешь по утру… птица какая вспорхнет, прочвикает, роса умоет… или снежок там… и тишина. Опять же кажный, кто в город идет, ко мне заглядывает… Да-а… — он вдруг помрачнел, — многие, кого я раньше знал, не придут больше ко мне… Ну, давай, Мокша, помянем их добрым словом…

Лесович не откликнулся, повалившись головой грузно на свернутую овечью шкуру, он спал. Все утро Мокша пробродил по лесу, и теперь сон сморил его… Гном махнул рукой, дотянулся до резного ковшичка Мокши, чокнулся и, расплескивая по бороде брагу, отпил добрую ее порцию. Мокша приоткрыл глаза и невозмутимо проговорил, словно и не спал вовсе:

— Помянем…

И потянулся за ковшичком.

Схлоп захохотал довольно, отломил серого, ржаного хлеба, печеного вперемешку с семечками подсолнуха, как он любил, и протянул другу. Головка разрезанного на четверти лука источала пряный аромат, смешиваясь с апетитным запахом солонины. Гном дорезал большими ломтями кусок мяса и опять принялся жевать, сыпля крошками на свою лохматую заячью душегрейку.

— Ведь на самом энтом месте почитай, Мокша, князь наш смерть от руки дочери принял… — не мог Схлоп долго молчать, а лесович, наоборот, молчалив был сегодня. — И как только рука у нее поднялась, ума не приложу…

— Говорил же Дундарь, что листок у нее нашли от Изъевия, — проговорил Мокша, привставая, чтобы вернуть ковш на место, — знать помогал он ей, вел ее. Сам же знаешь, что, если завладел кем оборотень, то, что угодно заставит он сделать. А письмецо рукайя принес в город. Видимо, совсем тяжко людям уж было, никто его не приметил, прошел он до самого княжьего дома… И псы не учуяли… Опять же непонятно… Да-а, во всем рука Изъевия видна, Схлоп.

Небольшая печь уютно потрескивала дровами, распространяя приятное тепло. В стойле всхрапывали лошади.

Вскоре рука Схлопа вскинулась лениво из-за стола и привычно погасила щелчком свечу.

Оба друга, по природе своей отшельники, вот уже второй день не показывались в городе…

На следующий день, с утра пораньше Мокша ушел в лес"… душу потешить, зайцев пострелять…", а Схлоп принялся печь топить, припасы проверять, смотреть — не хозяйничал ли здесь кто без него… Но все было на месте, старый Ольсинор добро закрыл выход, а"…князюшко жизнь положил, чтобы в подземный ход орки не вошли…" — шмыгал носом добряк гном и подливал себе из жбанчика браги — на помин…

Лесович, не любивший, когда Схлоп пил много, возвратился не скоро, однако ворчать не стал. Бросив пустой подсумок для дичи, он устало привалился к теплой печи.

— Пусто в округе… Ушел зверь, какой уцелел… — проговорил он. — Деревьев порубили тьму, грелись твари… Да-а… Горожане, кто выжил, погребальный костер на берегу складывают. Много с заимок люду стеклось к городу…

Схлоп, настроив с трудом строгий, подобающий минуте взгляд, кивнул:

— Сходим… Сейчас и пойдем… А как же, попрощаться надо и с Тимохом, и с Гаврей… а Сила каким храбрецом погиб, говорят один десятерых орков… того… удерживал, пока подмога не подоспела… Люди-то про отдых забыли, с ног валились, а этим что сделается?.. Сейчас, говорю, и пойдем… — он поднялся, покачнувшись.

Но привычка жить в постоянной готовности к подстерегающей на каждом шагу опасности заставила Схлопа все-таки принять устойчивое вертикальное положение и уже осознано посмотреть на Мокшу, хотя его левый глаз отчаянно косил…

Выбравшись из своего овражка, друзья направились по окраине истоптанного, искореженного следами тысяч ног поля. И хоть так намного дальше было идти до берега реки, но не было сил ступать по усеянной трупами земле. А на берегу уже собралось много людей. Лесовичи уже второй день шли и шли к Древляне. Они надеялись здесь найти последнюю защиту себе и своим семьям. Это были те, кто своими короткими немногочисленными стычками отвлекали врага от стен в дни осады… Но силы были неравны, и они вновь хоронились в лесах, и вновь подстерегали врага на лесных тропках…

Помимо большого костра у реки, стаскивались трупы врага со всей округи и сваливались на окраине поля с восточной стороны городских стен. Их сожгут завтра. А как их оставить? Нельзя. Придет весна, растопит снега и засмердят они, начав гнить и разлагаться…

Свей работал вместе со всеми. Грусть утраты и радость победы странным образом смешивались в его душе, и хотелось в эти минуты быть именно вот так — вместе со всеми, казалось, он готов был на что угодно для этого города, ставшего за последние дни для него главным, для этого народа. И поэтому, когда один из воинов затянул вдруг песню, все смолкло. Лишь звуки работы множества людей, объединенных общим горем и общей победой, нарушали теперь тишину да одинокий голос певца тоскливо летел над снегами…

Ой, да как на Онеже, да на реке,

Воин, запевший, замолк, словно прислушиваясь к тишине, будто ждал отклика чьего-то. И опять запел… Одну строку он пел громко, словно на подъеме душевном, а следующую — тихо, так, что больно щемило сердце от тоски…

Солнце встало да над лесом на заре…

Славный город там раскинулся, лежит,

А вдоль берега тропинка все бежит,

Ой, бежит она до самой до реки,

К белу камню, что уж век вода точит,

Там любимая меня ждала, ждала,

Я к ней побежал бы, да нельзя…

А как дым потянется над речкой, над рекой

Полечу я словно птица над землей…

Старая совсем это была песня, давно уж ее никто не вспоминал, больно грустная она, но и столько лесовичей давно уж не погибало враз. Горько было смотреть, как вырастает холм на берегу, как вырос еще один и еще… Слишком много горя, не вмещается оно в душу человеческую, и рвутся из нее тогда такие грустные слова… А дым от погребальных костров пополз вдоль реки, словно прощались погибшие воины с местами родными, за которые сложили головы. И песни грустные и тягучие, тянущие душу и выбивающие скупую слезу воинов, звучали и звучали в холодном воздухе.

К вечеру пошел снег. "Небушко плачет с нами…", — проговорил Схлоп. Снег повалил хлопьями, устилая белым саваном землю, скрывая тягостные картины прошедшей битвы, а на башнях Древляны, нахохлившись, сидели драконы.

Свей с Ольсинором поднялись в небо уже в сумерках. Немногие знали, что князь покинул город, и лишь маленький Дундарий, Мокша, Схлоп и старая княгиня провожали их…

 

3

Тень Изъевия скользнула внутрь, через распахнутые широко входные двери замка, который медленно плыл по холодному воздуху. Здесь он бывал уже дважды, и каждый раз подавленность сковывала его бесплотную сущность. Мрачная зависть и восхищение смешивались в его темной душе почти с ужасом…

Хозяин же замка сейчас равнодушно следил за каждым движением гостя и не торопился к нему. Он лениво почесывал за ухом маленькую собачку, лежащую на подушечке…

Мастер Ю, Большой Махаон… как только не называли его. Но когда-то он был простым пастухом овец в затерянном в горах селении на севере Китая. Семьи у него не было, был он молод и беден. Тяжелые дни, когда случалась непогода в горах или волки нападали на стадо, сменялись другими днями, когда он подолгу сидел на большом теплом от солнца камне, и медленные думы текли и текли в голове. Он с удовольствием следил за игрой теней или света, змеи приползали и грелись вместе с ним на солнце, дружбы с людьми же он не искал, его скорее интересовала другая сторона их жизни… тень, которая шла за человеком или его сон, который еще долго преследовал своего хозяина… Пастух видел их, и люди чувствовали это и избегали его. Но он тогда был лишь созерцателем тайного… И лишь одна встреча изменила все.

Однажды, в поисках отбившейся от стада овечки, он забрел в такую глухомань в горах, куда раньше старался не заходить. Очень опасно было в тех местах, частые обвалы и оползни сделали единственную тропинку почти непроходимой… Но понемногу, заходя все дальше и дальше, он с удивлением вдруг понял, что здесь никогда не был. Высокие горы громоздились вокруг него, или слишком глубоко в ущелье спустился он, но голубой клочок неба казался невероятно далеким. Но и тот внезапно скрылся, что-то неумолимо летело на него…

Большая птица, выставив вперед острые когти, неслась с клекотом прямо на него. Упавши и выставив вперед беспомощно руки, он почувствовал острую боль в груди и увидел, как большой круглый глаз уставился на него… Но старый маг О, а это был он, не стал убивать беспомощного мальчишку, и оставил его жить у себя.

Ученик давно ему был уже нужен… Тогда О и сказал мальчику: "Ничего не случается так просто, и не ты сам пришел сюда, тебя привели…" Мальчик спросил, надеясь уличить учителя во лжи или хитрости: "Кто же?", уже готовясь ответить ему, что пришел он один. "Тебя привели мои мысли…"

И мальчик промолчал, вдруг вспомнив игру теней, которую он так любил наблюдать…

Много воды утекло с тех пор, давно мальчик-пастух стал Мастером, но по-прежнему был созерцателем… созерцателем темной стороны жизни. И если вдруг она начинала меркнуть, вдруг Светлое начало побеждало, Большой Махаон просыпался от долгой спячки, в которой бродил по своим бесконечным галереям в параллельных мирах, и приводил за собой в подлунный мир страшных, невиданных доселе чудовищ…

Изъевий следил со страхом, как возле него струились прозрачные плоскости других реальностей и радовался, что сам он не в них… Миры, под разными углами пересекаясь, плыли возле него, и он путался уже, где он сам… Потому что тот выход, через который пришел он, виделся ему и в тех плоскостях, что были возле него сейчас… Там виделись ему тени и лики… и все пугало, и восхищало его… И вдруг у него перехватило сердце, там, в реальном теле, которое сидело на диване в темном кабинете высокой башни. Он жалобно всхлипнул и услышал голос Ю:

— Ты опять пришел…темный эльф, так вы себя кличите, длинноухие?..

— Да, Мастер… — сипло выдавил из себя эльф.

— Чего ты хочешь на этот раз?

— Помощи… против драконов Цава… — задыхаясь, проговорил Изъевий.

— Ты мне обещал половину своих земель, эльф…

— Помню, Мастер…

— Стало быть ты сам ни на что не годен… — медленно говорил Ю. — Всю работу за тебя должен делать я сам… Молчи…

Изъевий почувствовал, что голос его пропал. А Ю продолжил:

— Стало быть будет справедливо, если и плату получу полностью я…

Ю поднял руку, и собачка завиляла пушистым хвостом. Ленивый щелчок длинных пальцев вызвал странное движение в плоскостях, волнующихся вокруг тени Изъевия. Незадачливый маг затрясся, увидев как сразу несколько теней двинулось к нему… Их то ли руки, то ли щупальца протянулись к нему и втянули в трясущееся словно желе пространство… Его искаженное страхом лицо еще некоторое время мелькало в плавающей параллельности и вскоре исчезло в ней…

Ю задумчиво принялся опять поглаживать пушистое существо, а взгляд его лениво блуждал по параллельному Второму миру. Там часто задерживался он, следя за игрой колец Миримеи, трехглавой змеи, огромные, как блюдца глаза которой иногда, не мигая, всматривались в этот мир… Ее толстое круглое тело вяло перетекало в холоде своего пространства, и тогда становилась видна вся его невероятная мощь. Иногда она вдруг поднималась в полный рост на кончике своего хвоста и огромные крылья тогда раскрывались на ее спине…

— Ты понял меня, длинноухий? — изнеженный голос мага окликнул жалкую тень Изъевия, прижавшуюся сплюснутым лицом к границе миров и быстро и мелко закивавшую в ответ.

Беззвучно засмеявшись, Ю не сводил глаз с неподвижной тени пленника. Наконец, перестав смеятся, он сказал:

— Бери Миримею, мою любимицу… Отвечаешь за нее головой… Я люблю смотреть на ее игру долгими зимними вечерами и засыпать под танец ее колец…

…Тень Изъевия, неровно, рывками пробиралась в ночной тишине обратно, держась ближе к земле, боясь не справиться с порывами ветра, иногда обессиленно проваливаясь вниз и из последних сил вновь поднимаясь. Изъевий вел за собой на родную землю трехголовую рептилию из чуждого мира, намереваясь отдать этой изголодавшейся твари тех, кто бок о бок с ним жил многие годы, малорослых гномов, величественных эльфов, дродов, лесовичей… он готов был отдать тьме свою родную землю, розовые рассветы, золотые закаты, росу на травах… Темнота съедала как ржа его душу, и сам он был теперь тьма…

 

4

Закутавшись в теплую медвежью шкуру, Свей то засыпал неспокойно, то просыпался и всматривался в темноту вокруг себя… Дракон, вытянув длинную шею, размеренно взмахивал крыльями. Ольсинор, сидевший позади князя, хранил молчание.

Все было неправильно в этом путешествии с самого начала, это понимал старый эльф, понимал и ничего не мог исправить. Не вовремя узнал Свей о Мастере, поспешное принял решение князь, когда решил лететь на мытаре к Плавающему замку, что мог противопоставить сейчас молодой лесович древнему темному магу, обучавшемуся у отшельника О?.. И Ольсинор задумчиво покачивал головой, словно отвечая своим таким безрадостным мыслям… Отшельник О… Этот живший в далекой древности то ли китаец, то ли тибетец отличался великой хитростью по части новых, никому не известных заклинаний и обрядов. Если появлялось что-то новое в мире магии, то за этим неизменно объявлялся Мастер О. А впоследствии — его место прочно занял Ю… И сейчас именно к нему так опрометчиво летел молодой князь. Но если бы не одно но, то Ольсинор ни за что не пустил бы внука старого Светослава на верную погибель…

Ольсинор вздохнул и немного повел головой вправо-влево… Словно почуял что-то… Да… Стало теплее. Стало быть перевалили за Неназванные горы. Отсюда совсем недалеко то место, где по легенде Ильсинор встретил Большого Махаона…

Свей, с самого начала чувствуя беспокойство старого эльфа, тоже молчал. Да и что было говорить — о собственных опасениях, о гнетущем чувстве полной неизвестности?.. Нет… Его больше беспокоило, что он может не устоять против такого противника, что ему не хватит опыта, силы… и что самое неприятное было для него в этих мыслях, так это то, что он понимал, что перевес в этом бою будет не на стороне обычной силы… И был благодарен, что Ольсинор в такое трудное время для его народа решил отправиться вместе с ним.

Свей иногда машинально наклонялся и похлопывал Ладогарда по кожистой напряженной шее, словно подбадривая дракона в этом тяжелом ночном перелете. Мытарь сначала вздрагивал и начинал прислушиваться к всаднику. Теперь же лишь ответное, отдаленно похожее на благодарность, нечленораздельное мычание раздалось в ответ. Однако, через некоторое время дракон все-таки заговорил:

"Хочу предостеречь тебя, князь, об опасном пути, избранном тобой… Не в обиду тебе будет сказано, но молод ты и неопытен, чтобы сразиться с Большим Махаоном…"

Свей улыбнулся и кивнул головой.

"Знаю, Ладогард… Но какой другой путь ты знаешь, чтобы отвести бесчисленного врага от своей страны? Сколько бы ни гибли лесовичи ли, эльфы ли или драконы… думается мне это была еще лишь малая жертва…", — ответил он.

"Но такова судьба воина — принять бой, и если погибнуть, то с честью…", — возразил Ладогард.

"Ты прав, но тот, кто направляет воинов в бой, должен думать о том, чтобы их гибель не была напрасной… "

Неожиданно в их безмолвный разговор влилась легкая, светлая мысль эльфа:

"Князь прав, Ладогард. И я рад слышать это, Свей. В тебе течет кровь великих воинов. Великое воинское искусство состоит не только во владении мечом, телом и духом, но и в том, чтобы предугадать действия врага… а вот это дано не каждому. "

Свей, затаив дыхание, слушал старого эльфа. Казалось ему, что дед и отец сейчас пытаются ободрить его устами Ольсинора. Он своими словами словно преуменьшал сомнения лесовича, которые по мере приближения росли будто снежный ком, наполняя голову парня непривычными раздумьями. "Не сделать бы хуже…", — думал он. Сейчас же будто часть тяжелого груза свалилась с его души, и он с благодарностью ответил:

"Благодарю тебя, Ольсинор… Много значат для меня твои слова. Только не прибавят они мне твоего опыта и умения… Придется с Мастером Ю разговаривать… наощупь…", — с усмешкой закончил он.

"Это ты правильно сказал… с ним так и только так нужно разговаривать. Насколько я помню из рассказа Ильсинора, он говорит именно о многоликости Ю, он прячется в соседних мирах и присылает оттуда своих посланцев, невиданных доселе… Существует легенда, что если Мастера заставить войти в мир его детства, где он еще неопытный мальчик, там, в том мире его можно победить… Но пересеченных миров много, я знаю четыре… Ильсинор говорил о шести…"

"Ю — великий маг, как ни крутите…", — проворчал мытарь.

"Сдается мне, — проговорил задумчиво Ольсинор, — за Свеем стоят непростые силы, если он смог заговорить с драконами и выслушать твое нытье, Ладогард…", — закончил насмешливо он.

"Ну и что… Это еще не повод думать, что он одолеет Мастера…", — брюзжал дракон, вздрагивая всей шкурой.

"Нет… Не повод. Но руна Мастера О на его ладони тебя устроит, надеюсь?", — спокойно возразил Ольсинор.

Свей, вполуха слушавший это, ничего незначащее, как ему казалось, перебрасывание словами, насторожился.

"На чьей ладони, Ольсинор? Или я что-то пропустил или это обо мне?", — пытаясь скрыть за усмешкой свой вспыхнувший интерес, проговорил быстро он.

"На твоей, Свей… На ладони Мастера О и потом — Ильсинора линии на руке складывались в известную магическую руну всевластия… На твоей есть такая же… Это означает, что ты можешь гораздо больше, чем обычный человек, даже живущий в стране Ив… Но открыть эти способности можно лишь в состоянии сильного душевного напряжения… И чем дальше обладатель такой руны совершенствуется, тем больше возможностей открывается ему…"

Дракон молчал, слышно было лишь как он хмыкал время от времени скептически и даже попытался передернуть плечами, Свею и Ольсинору пришлось крепко вцепиться в упряжь, чтобы не съехать на нос самодовольному мытарю, но тот быстро опомнился и выровнял свое продолговатое тело.

"Посмотрим… — наконец сказал дракон, — это обещает быть интересным…"

Свей широко раскрытыми глазами всматривался в темноту неба перед собой, но, казалось, ничего не видел. Слова дракона неприятно кольнули. "Посмотрим…" На что? Сомнения с новой силой зашевелились в нем, сможет ли он оправдать надежды Ольсинора, или его постигнет неудача?.. Руна Мастера О… Сколько нового открылось в последние дни для него, мир вокруг теперь представлялся лесовичу неведомым и многослойным, словно пирог… Но не страх вызывал он у князя, а желание любой ценой выстоять… Потому что там, в Заонежье кто-то идет в свой последний бой против темных тварей с надеждой на него, Свея… Кто-то взглядывает в небо и думает о нем… И почему-то лицо Леи с веснушками на загорелом лице улыбнулось ему. И сомнения стали оставлять его. Он сделает все, что сможет… а там будь, что будет…

 

1

Уже и Неназванные горы давно остались позади, и белые шапки следующих показались в предрассветной дымке, когда Ладогард по еле заметному знаку Ольсинора стал снижаться.

Сильная облачность скрывала от глаз землю, и до самого приземления неясно было, что там внизу, лишь по тому, что справа на горном плато спало, мирно сбившись в кучу, стадо овец, можно было думать, что здесь в предгорьях было какое-то поселение, и именно туда стремился эльф.

Свей, положив руку на рукоять меча, вглядывался устало сквозь обрывки тумана и не думал в эту минуту ни о чем. Он, как и все лесовичи, больше полагался на свое воинское умение да на удачу…

Узкая равнина, спрятавшаяся между хребтом Звенящим, который и вправду в период осенних ветров гудел всеми своими пещерами, сотворенными дождем и ветром, и пронизывающими его в это время года особенно часто, и Туманным перевалом, считающегося чрезвычайно опасным для путников, открылась глазу путников внезапно, лишь только дракон миновал облачность…

Здесь было значительно теплее, чем на Онеже, снег лежал белыми сверкающими шапками лишь на вершинах гор, внизу же только рыжая увядшая трава напоминала о том, что теперь зима.

Небольшие домики были рассыпаны по всему склону Звенящего хребта, и сейчас первые лучи восходящего солнца освещали приветливые из белого камня стены под красными черепичными крышами. Кое-где вился дымок из труб, и блеяли овцы, но вся деревенька выглядела еще спящей.

Свей с любопытством разглядывал приближающееся селение, а Ольсинор негромко сказал:

— Визания… Также как Ивию в свое время, ее пришлось скрыть от людских глаз… Здесь, в Козне, живут горные эльфы…

Дракон, покружив над красными крышами, выбрал небольшую полосу за околицей деревни и вскоре, тяжело пробежав по сырой земле, остановился. Как только всадники спрыгнули на землю, он выдохнул всей грудью и потянулся, расправив и отведя назад мощные крылья… Его маленькие глазки остановились на небольших стожках сена, торчавших по всему полю…

"Я бы съел бы сейчас кого-нибудь… и спать завалился…", — плотоядно хмыкнул мытарь.

"Спи… А поесть мы принесем, Ладогард…", — ответил ему Свей. — "Как ты думаешь, Ольсинор, накормят нас здесь?", — забывшись, он обратился к эльфу все также, молча, и улыбнулся.

Ольсинор, однако, оставался очень серьезным. Его взгляд озабоченно перебегал по ближайшим домам, уже через секунду размашистой походкой он направился по еле схватившейся утренним заморозком земле к самому крайнему из них. Белые волосы его сливались с белым плащом, и вся его высокая фигура была видна на этом поле, как на ладони. Лишь раз, уже возле одного из домов Ольсинор приостановился и оглянулся, и увидев, что Свей следует за ним, стукнул железным кольцом в деревянную крепкую дверь…

Дверь распахнулась точас же, словно их уже давно приметили и ждали. Однако, темный проход, открывшийся взгляду, был пуст. Но Ольсинора это не остановило. Он, нагнув голову, уверенно прошел вперед. Свей заметил, что и не темно вовсе в небольших сенях, а свет идет из небольшой двери, распахнутой в ожидании их.

— Ну, долго я буду вас ждать! — радостный чей-то возглас раздался из комнаты. — Ольсинор, друг мой!

В светлой небольшой комнатке было тесно от всевозможных вещей, шкафов, шкафчиков, этажерок… Везде были книги… какие-то рукописи, виднелись кожаные потертые переплеты толстенных старинных фолиантов, пожелтевшие листы пергамента разбросаны повсюду… И посреди этого книжного развала царствовал один-единственный человек. Нет, эльф… Свей сначала удивленно смотрел на него, потому что тот протягивал к ним руки, тянулся весь и сиял улыбкой… но не двигался с места…

Радушный хозяин, Латинда Козный, был давно прикован к креслу. Теплое, валяное из крашенной рыжей охрой овечьей шерсти, одеяло укутывало его неподвижные ноги.

Лесович очень смутился, увидев немочь хозяина, даже румянец бросился ему в лицо, когда он понял, что так бестактно разглядывал больного. И неловко бросился вперед и стал поправлять съехавшее на пол одеяло. А тот, рассмеялся и, похлопав по плечу Свея, спросил:

— Кто ж таков ты будешь? Больно на людей похож, да и не похож в то же время… А, Ольсинор?

Свей выпрямился. Смущение его прошло, приветливое, не очень старое лицо эльфа располагало к себе, и парень начал говорить одновременно с Ольсинором, отчего тот усмехнулся и повторил:

— Здравствуй, Латинда… Ты угадал… Человек перед тобой непростой…

— Подожди, подожди, Ольсинор! Дай, я угадаю сам… — Замахал руками на друга Латинда, — разве зря я день и ночь, оторванный по неволе от обычной жизни, корплю, собирая по крупицам были и истории?! Человек непростой, говоришь… Ну, так я даже и думать не буду, только лесовичи у нас от россичей пришлые! Ну?! Угадал, парень?!

Свей только руками развел и рассмеялся:

— Лесовичи мы, так и есть, уважаемый Латинда. А я — Свей…

— Князь ихний… — Видя, что Свей замолчал, Ольсинор пояснил. — А молод князь так, оттого, что потерял и отца, и деда, князей лесовичских, почти в одночасье… Лихо пришло к нам, друг… Орки, тролли… Тьма встала у наших родных стен…

Приветливый взгляд хозяина дома стал цепким, острым. Он быстро махнул рукой в сторону двух стульев с высокими спинками, и они подъехали шумно почти к самому его креслу. Ольсинор сел, и Свей последовал его примеру. Латинда кивнул, словно делая знак, что он слушает, и Ольсинор продолжил:

— Свею удалось поднять в небо дружину Цава и тем самым отвести темную рать от Древляны, но они ушли после этого к Гардоалу…

— А вы сомневались в этом?! — достаточно желчно спросил Латинда. — Ведь с самого начала было ясно, что какой-нибудь из Браггов когда-нибудь придет в ваши земли… Луцик! — вдруг крикнул эльф куда-то в воздух. — Собери нам поесть, дружище… — теперь стал виден тот, к кому были обращены эти слова.

Маленький гном, ростом чуть повыше Дундария, отметил Свей, появился из сеней и, кивнув черноволосой головой, скрылся. "Он же и двери открыл, наверное…", — подумал Свей.

Забавный маленький помощник Латинды, однако, появился вскоре опять. Он шел по домотканым полосатым дорожкам в кожаных маленьких сапожках и нес большой кувшин с горячим вином с корицей и имбирем, закутанный в цветное полотенце. Перед ним плыло большое серебрянное блюдо с розовым холодным окороком и хлебом…

— Можно ли попросить накормить нашего Ладогарда? — обратился Свей к эльфу.

Тот удивленно поднял брови, а потом, сообразив о ком речь, закивал головой:

— Конечно, конечно… Луцик!..

Гном со смешным именем Луцик ответил очень серьезно, даже гневно:

— Не голоден дракон, на котором вы изволили прилететь! Как только вы отошли от него, он задрал овечку из деревенского стада, а…

— Да мы же на другом склоне Звенящей сели, Луцик, — развел руками растерянно Свей. — Неужели он…

— Вот именно. — Категорично отрезал гном. — А когда пастух ему пригрозил охранным заклятием, он затянул свою песню… Известное дело, мытарь, ну и, пока пастух, простите, блевал, он еще одну овцу увел!

Ольсинор посмеивался сдержанно в белые усы и, когда гном замолчал, сказал:

— Драконы всегда так себя ведут, достойный Луцик, когда выходят на войну… Те, кого они защищают, должны кормить их… так считают они… А сейчас — это не ихняя война… — закончил он довольно уныло, и Латинда вновь с ожиданием посмотрел на него. — Да, — сказал Ольсинор, вздохнув, — ты прав, Латинда, смешно было надеяться, что эта война не коснется Гардоала… Но, мы так давно живем в спокойствии и мире… С тех пор, как старый Ильсинор надел свою корону на Браггов… Но речь теперь не о том, и не плакаться к тебе прибыли мы…

Эльф заерзал нетерпеливо в своем кресле, его проницательный взгляд запрыгал азартно с лица лесовича на своего старинного друга. Он почти ничего не ел, только подкладывал проворно гостям куски мяса и хлеба, и сейчас, Свей улыбнулся, подумав, что Латинда опять попросит дать ему угадать… Так и случилось.

— Ольсинор, смею надеяться, что и теперь смогу догадаться, что вас увело совсем в противоположную сторону от ваших родных земель, тем более это странно, когда враг стоит у ваших ворот… — Он выжидательно посмотрел на Ольсинора, тот кивнул коротко головой и ждал, — так вот… — эльф в кресле опять сделал паузу и вскинул свои словно выцветшие, голубые глаза на гостей, — услышав от тебя, Ольс, о троллях и орках, я сразу подумал, что эти темные создания, которые никогда не водились в ваших местах, могли придти туда лишь из-за Вражьего леса. Когда-то он назывался Овражий лес, потому что земли, изрезанные раньше глубокими оврагами, малорослые гномы, бежавшие туда от нашествия огромных злобных созданий, засеяли деревьями… Лес вырос, а от племени трудолюбивых гномов теперь не осталось почти никого… Луцик вот об этом, пожалуй, знает даже больше моего.

Гном чопорно поджал губы и кивнул.

— Тролли… — коротко он назвал врагов своего племени.

— Там, за Вражьим лесом, который переходит в Головастое ущелье, начинаются пустынные места, которые любой путник в наших краях обойдет стороной. Неясное творится там с тех пор, как Ильсинор выпустил Махаона из заточения. И никто не решался до сих пор вмешаться в мрачное течение темных загадочных событий, предзнаменований, на которые вот уже несколько десятилетий мы, чего уж скрывать, со страхом, да… закрываем глаза… Единственное, что я могу предположить, так это что Мастер Ю обрел тело…

Ольсинор покачал головой, словно не веря своим ушам, которые сейчас светились на солнышке очень мирно и розово.

— Ты по-прежнему не боишься называть его… Печальный опыт не испугал отважного Латинду Козного, — грустно сказал он.

Ольсинор, повернувшись вполоборота к Свею объяснил свои слова, сказав:

— Имя Латинды было очень известным в свое время, пожалуй, во всех наших кланах… Он был очень отважен, с голыми руками мог броситься на мерзкого орка, тогда они почти не встречались нигде, кроме Головастого ущелья. Но в тот год, когда Ильсинор выпустил Махаона на волю, орки впервые появились в этих местах. Тогда Латинда оказался единственным, кто решился отправиться туда по просьбе перепуганных гномов из Овражьего леса. И там он встретил бабочку с человеческой головой… С тех пор он в кресле.

— Что же произошло, расскажите, Латинда? — Свей быстро спросил и подался вперед, боясь пропустить хоть слово.

Эльф в кресле резким движением откинул одеяло и закатал одну из мягких, из козьей выбеленной шерсти штанин… Свей покачал головой, такого ранения он еще в жизни своей не видел.

Да, сожженые, да обугленные… но они тлели еще в некоторых местах до сих пор красными огоньками обычных угольев. Лесович перевел расширенные от неожиданного острого ощущения чужой боли глаза на искалеченного эльфа. Тот спокойно встретил этот взгляд и улыбнулся:

— Я не чувствую боли… Единственное, что удалось сделать за все эти годы, это найти избавление от боли. Все остальное было тщетно, темная сила Махаона велика… И поэтому, чувствуя, что знаю причину вашего появления в наших краях, говорю вам — одумайтесь и возвращайтесь…

Повисла тишина. Лишь потрескивали дрова в печи, слышно было, как Луцик открывает дверцу печи и шурудит там кочергой, и бубнит что-то себе под нос. Почувствовав видимо, что почему-то стало вдруг тихо, он заглянул в комнату и обвел всех глазами… И, шмыгнув носом, исчез опять.

Свей отрешенно смотрел и смотрел на протянувшиеся лучи тусклого зимнего солнца от окна, в которых плясали свой незамысловатый танец пылинки. И чем отчетливей он понимал, что дерево, которое он собирался срубить, может придавить и его самого, тем яснее становилось, что больше это никто не сделает… И дальше мысль холодно говорила ему, что, если убежать от судьбы здесь, то она найдет его там, в Заонежье… Потому что прятаться за спины своих сородичей он не сумеет… Княжич задумчиво раскрыл ладонь и, держа ее раскрытой в лучах солнца, смотрел на нее и словно не видел ничего… Мысли его были далеко. Там сейчас осень… Сквозь золото прозрачных ягод винограда струится солнечный свет и отражается в смеющихся глазах девушки… И, кажется, все тепло той осени льется из ее смеющихся глаз ему в душу и согревает ее…

Лесович, не видел как Латинда вдруг подался напряженно вперед. В солнечных лучах прямо перед ним над ладонью молодого князя повисла нежно золотившаяся, почти прозрачная руна. Она была слишком хорошо известна эльфу. Это была руна Всевластия.

 

2

Ольсинор коротко кивнул ему головой, встретив изумленный взгляд Латинды, давая понять, что он знает, и сказал:

— Потому мы здесь. Я бы не решился вести сюда лесовича, если бы у меня не появилась хоть какая-то надежда, что он может победить Махаона. Сам я слишком хорошо знаю, что противостоять долго Мастеру Ю не смогу…

С грохотом упала кочерга на пол в соседней комнате. Послышался звук выплеснутой воды на что-то, и гневный и испуганный Луцик появился перед ними.

— Нельзя называть неназываемое!!! Нельзя! Привыкли там у себя баловаться словами, а здесь вам — не там! — закричал он на всех, размахивая руками, и уже спокойнее и тише проговорил Латинде, — хоть бы вы хозяин не баловали… а то ведь и до беды недалеко… вот, полюбуйтесь, угол задымился, тот, что за печью…

Ольсинор резко встал и быстро прошел в соседнюю комнатушку, кухню, где находилась большая печь, покрытая голубыми изразцами. Свей поспешил за ним. И действительно, угол стены дома дымился, и едкий дым полз по полу. Ольсинор положил руку на стену и сразу отдернул… Стена была горяча. Губы эльфа принялись нашептывать слова заклятия, охраняющего дом. И стена понемногу стала остывать.

Вернувшись в комнату, где их дожидался хозяин, Ольсинор виновато произнес:

— Не верилось мне, что так все плохо, впредь буду умнее… И тем важнее для нас ответ на наш вопрос, Латинда, как можно заставить проснуться руну Всевластия раньше?

Тот, удивленно подняв брови, воскликнул:

— Да ведь она уже впереди него идет… О чем ты говоришь, Ольс?! Руна открыта… Это твое неверие в силу молодого еще воина не дает тебе увидеть, что она проснулась! Тебе же, Свей, могу сказать лишь одно — не дай страху победить себя. Руна, сама по себе, лишь линия на руке, она — знак того, что ты можешь открыть в себе тайные, неведомые себе знания на любом пути, чем бы ты не занялся… Если же хозяин руны труслив и мелок в помыслах, она изменит свое направление.

Свей стоял в дверях комнаты, не успев пройти и сесть, да и садиться ему уже не хотелось. Странные события, история самого хозяина дома, мысли об оставленном в такое трудное время Заонежье… не давали теперь ему покоя. Лишь уважение к Латинде не давало ему воскликнуть нетерпеливо о том, что…пора!

Однако, Ольсинор медлил. Он словно хотел о чем-то просить и не решался… Но тут хозяин разрешил все его сомнения, вдруг сказав:

— Осталось, пожалуй, лишь одно…

Латинда вытянул обе руки вперед и бережно принял появившийся из воздуха меч. Тяжелое оружие мягко легло в руки хозяина и замерло. Положив его на колени, эльф затих на какое-то мгновение и вдруг, словно боясь передумать, протянул меч Свею.

— Гнев Света… — сказал он и помедлил, — меч, доставшийся мне в поединке с Воином Света, Арчиальдом Белым. Ты помнишь его, Ольс?

Тот кивнул головой.

— Он погиб бесславно потом на границе с лимерийскими ограми, свалился пьяный в ущелье… — Задумчиво проговорил Латинда. — Хотя, сдается мне, не мог такой воин, так пропасть, да и поговаривали тогда, что ходил он там к одной прекрасной южанке, у которой было много поклонников… Ну, да ладно, свет с ним, с Арчиальдом… Бери, князь, оружие эльфов… и пусть оно сослужит тебе верную службу в борьбе с Тьмой.

Свей, любивший оружие как любой воин, к такому вот старинному, относился особенно трепетно. Сколько битв, славных, и не очень, потому что удача не всегда сопутствует в бою, на памяти хранится в этом прекрасной работы клинке?! Князь, взяв ножны, тут же не утерпел и вынул меч…

Яркий сноп света ударил ему в глаза, играя на покрытом рунами металле. Мягкая дрожь прошла по клинку, но сильная, уверенная рука держала его, и сталь успокоилась и замерла вновь, подчинившись новому владельцу. Латинда с легкой, светлой завистью, которая скорее была наполнена воспоминаниями, чем жаждой обладания, смотрел на лесовича.

Старый Ольсинор понимал, что значит для воина расстаться со своим боевым оружием, но именно об этом он хотел просить Латинду Козного, за тем и пришел к нему. Теперь, когда единственный меч, оставшийся от легендарных Витязей Света, перешел в руки Свея, он успокоился: он, Ольсинор, сделал все, что мог, для молодого лесовича, осталось малое… отдать свою жизнь, если потребуется…

Через короткое время, ушедшее на прощание с радушным хозяином и его маленьким помощником Луциком, дракон, тяжело взмахивая крыльями стал подниматься в небо, быстро удаляясь в направлении Головастого ущелья… Два всадника по-прежнему виднелись на нем, и скоро облака скрыли их из глаз провожающих, сидевших вдвоем у окна в светлой теплой комнате…

День клонился к вечеру, а значит уже сегодня могло сбыться желание путников, которое, если бы не обстоятельства, никогда не возникло бы у них… встретить Плавающий замок, что появлялся в этих местах, по рассказам очевидцев, обычно лишь ночью.

 

3

Головастое ущелье, названное так гномами из-за почти круглой скалы, нависшей над узиной в горах, проторенной бурным холодным ручьем, начиналось сразу за Вражьим лесом, на много верст протянувшимся по другую сторону от Звенящего хребта.

И когда, уже в сумерках, внизу показалась скала-голова, Ольсинор нарушил молчание… Ни Свею, ни самому эльфу не хотелось говорить, слишком много было сказано всего… Сказал Ольсинор, обмениваясь лишь мыслью, понимая, что в присутствии Ладогарда иначе и быть не может.

"Головастое ущелье… — проговорил он, — отсюда надо быть особенно внимательными… Все может произойти очень быстро, а мы можем оказаться порознь… Не думаю, что это страшит вас, только если это произойдет, никто не должен оставаться здесь из-за другого и должен возвращаться… Словом, каждый тогда поступает, как велит ему его честь и долг…"

Свей нахмурился при первых словах, не принято было у лесовичей бросать своих, но сказанное дальше было уже ему по душе, и он кивнул. Ладогард тоже утвердительно хмыкнул, и тишина повисла вновь.

Однако, странное, почти осязаемое ощущение тревоги стало незаметно подбираться все ближе. Неприятное чувство, которое раньше бы Свей назвал страхом, стало все сильнее охватывать его. Сердце бешенно колотилось в груди, словно вот-вот выскочит, а тягостное то ли предчувствие, то ли присутствие кого-то невидимого, давило на него всего… на глаза, на уши, на плечи…

Слышно было, как Ольсинор неспокойно ерзает в седле, пытаясь понять, откуда исходит это угнетающее чувство опасности, но пока лишь темнеющий горизонт был впереди да черные скалы внизу, разрезанные руслом ручья напополам…

"Темные места…", — проворчал дракон. "Словно в паутине летишь… и все больше вязнешь…"

Несколькими словами мытарь отчетливо передал то липкое чувство опасности, которое охватило путников. И все-таки пока ничто кроме этого безотчетного страха не нарушало их спокойствие.

Прошло еще несколько тягостных минут, в течение которых ни один из них не пожелал нарушить молчание. Казалось, только заговори, и тебя обнаружат раньше времени…

Медленно проплывала внизу огромная скала, висевшая над долиной, словно кто-то сверху заглядывал туда, и вот уже она осталась позади… Притихшие путники вглядывались вперед, вниз, где темнела широкая долина… а за их спинами вырастал, слабо светясь мертвенным голубым светом, призрачный замок.

Его громоздкое основание, покоилось сейчас на скале-голове, нависая правым углом над ущельем и опираясь краем на противоположную скалу. Прекрасное когда-то здание с двумя башенками справа и слева, с колоннами, поддерживающими небольшую террасу над входом, теперь находилось в запустении. Клочья паутины и засохшего плюща свисали с его стен, выщербленные во многих местах стены давно не видели заботливой руки… Сгорбившиеся горгульи, почерневшие от дождя и снега, замерли на крыше… Из узкого стрельчатого окна на втором этаже тем временем вниз скользнула черная тень…

Первым оглянулся Ольсинор. Недоброе предчувствие не обмануло его, и он коротко предупредил остальных:

"Сзади!"

То, что в следующее мгновение сделал дракон, спасло им всем жизнь, потому что Ладогард, изогнувшись своим продолговатым телом, начал разворачиваться и одновременно резко уходить вниз, в темноту, словно стараясь слиться с ней… И им это удалось… На том месте, где они только что были, закружилось черное облако. Видно было, как что-то длинное стремительно разворачивается в их сторону, закручивая вихрем воздух, и вот уже тело огромной крылатой змеи с открытой пастью с визгом несется на них, оттолкнувшись от пустоты словно пружина.

Визжащая, дрожащая от ярости, тварь уже дохнула гнилью огромной пасти, когда Ольсинор, вскочив на ноги на спине Ладогарда, рассек большим мечом ей горло.

Визг рептилии раскатился эхом по горам. Из окон замка, казалось, из всех щелей показались змеинные головы, их тела струились в темноте, стекая вниз, расправляя кожистые крылья… И вот уже множество их устремилось к дракону…

Еле удерживаясь на его спине, Свей наносил удар за ударом, Гнев Света в его руке дрожал от ярости… Лесович видел лишь огромные желтые змеинные глаза, отливающие тускло в темноте… Их тел почти не было видно в ночном сумраке, лишь кольца, гладкие и холодные, скользили рядом.

Мечи обоеруких воинов мелькали светом, но тьма их обступала стремительно со всех сторон… И тут мытарь затянул свою жуткую песню… Свей почувствовал, как голова его наливается тяжестью от необычной высоты звука, принявшегося сверлить его нутро… Но этот невыносимый вой вдруг замедлил движения темных созданий, от которых, казалось, уже все шевелилось вокруг.

Змеи то ли засыпали, то ли звук парализовал их, но они принялись медленно, словно оседать вниз…

Это было удивительно, и Ольсинор крикнул, превозмогая режущий голову звук:

"Что ты с ними сделал, мытарь? Или они поднимутся вновь?"

"Им — конец… Если ты заслушался песней мытаря — ты умер…"

Свей не сводил глаз с замка. То, что виделось ему, казалось, не может быть… Темнеющие каменные фигуры на крыше зашевелились. Они отчетливо теперь виднелись в холодном свете взошедшей луны. А Гнев Света в его руке вздрагивал от ярости, — он чуял тьму, его светлая суть ждала битвы…

— Этих каменных созданий может победить лишь Гнев Света, последний, оставшийся из семи мечей Витязей Света… — тихо проговорил у него за спиной Ольсинор, — Махаон знает это, но он не знает, что этот меч рядом…

А из окон продолжали струится тела змей, древние горгульи, разминая затекшие за века каменные тела, бросались словно в воду в мерзлый воздух зимней ночи… И мытарь пел свою дикую песню… И приближался к основанию Плавающего замка все ближе.

Первая каменная горгулья вцепилась в горло дракона когтистыми лапами, вторая бросилась на Ольсинора. Они старались обойти магический меч, сверкающий в руках лесовича. Но он успел отсечь лапы первой, и рассечь стылое тело второй…

Как только мощные лапы дракона коснулись крыльца, Свей спрыгнул с него и правым мечом, Гневом Света, разнес голову бросившейся на него горгулье, левым же нанес удар в круглый, размером с блюдце глаз змеи… Мытарь уже терзал тело обвившейся вокруг него рептилии и вновь затянул свою песню, Ольсинор исчез под грудой навалившихся на него тварей… Бросившись ему на помощь, Свей понял, что не может к нему пробиться и рубил, и рубил… Змеи вновь стали терять свою силу, и горгулий больше не появлялось, когда лесович вдруг понял, что эльфа не видно…

Дракон, подволакивая раненую лапу, тяжело взлетая и вновь приземляясь, искал Ольсинора. Лесович же, обойдя вокруг здание, остановился вновь на крыльце. Зловещая тишина повисла над местом битвы, над курящимися синеватым туманом телами… Словно замок ждал чего-то… А в голове назойливо визжала песня мытаря, и мысли путались. Уже не в силах сопротивляться слишком высокому звуку для уха человека, Свей помотал головой, словно отгоняя его прочь.

Глаза беспомощно перебегали с одного тела на другое, но не видели то, что искали… эльфа не было.

"Или он погиб, и тело ты его не найдешь… потому как маги уходят сами… Или…", — Ладогард замолк.

"Я должен идти дальше…", — проговорил Свей.

И подошел к двухстворчатой двери. Дверь была заперта.

Дракон, хромая, оказался рядом, и Свей одним махом взлетел на него, ухватившись за упряжь и подтянув сильное тело.

Ударив мощным броском всего туловища в дверь, мытарь вышиб ее и влетел стремительно вовнутрь… Полная темнота и безмолвие и ощущение чьего-то дикого ужаса витало здесь, кто-то тихо плакал вдали…

В следующее мгновение песня мытаря оборвалась, и тело дракона внезапно обмякло и стало падать…

Свей, понимая, что тьма вокруг, живая и шевелящаяся, следующим убьет его, что тогда все зря… и смерть отважного Ольсинора, и гибель дракона-воина, и его путь сюда… Ведь это он привел их сюда, они поверили в него…

И Свей, рассекая воздух обоими клинками, всматривался в тьму, и казалось ему, что тьма отступает…

Чувствуя как растет ярость воина, Гнев Света дрожал все сильнее, его сила возрастала, следуя за мужеством лесовича. Отвага князя звала за собой древнее оружие, оно радовалось и пело, и луч света вырвался из звенящей стали.

И крылья огромной бабочки раскрылись перед Свеем…

"Да что такого может быть в них!", — думал он с тех пор, как услышал о крыльях…

"И нет ничего в них вовсе…", — думал он теперь.

И шагнул, вращая мечами, и стремясь разрубить огромные крылья… Но в последний миг рука его дрогнула, и жутким холодом словно обдало его — лицо матери оказалось под визжащим от ярости клинком…

…Мать звала его и улыбалась…

А Свей, потерявший рассудок и поседевший в одночасье, бил и бил мечом, и казалось ему, что он убивает себя… что клинок вонзается ему в грудь… И нет света больше, и он рубил, и рубил, и пело его древнее оружие свою славную песню… И уже не бабочка была перед ним. Темное, высохшее от времени существо билось в агонии…

На востоке занимался рассвет. Человек сидел, привалившись к холодному камню. Его волосы были белы как снег, а лицо молодо и прекрасно. Он улыбался встающему утреннему солнцу, и прекрасная девушка виделась ему. Она звала его. А он не помнил, как ее зовут… Он ничего не помнил.

 

4

Тяжелая лестница ухнула, приставленная десятками когтистых бурых рук-лап, и Рангольф с мечом бросился к ней… Уже и ночь наступала, а орки лезли и лезли на стены… Не было числа им, и на сотню погибших приходили тысячи новых…

Все черно было вокруг Гардоала от темной рати, и каждый день приходили новые их отряды…

Попав в осажденный город только благодаря драконам, Рангольф сразу оказался на крепостной стене. И страшное отчаяние охватило его. Горстка вооруженных горожан против темной орды…

Избалованные мирной жизнью эльфы не готовились к войне, они были уверены, что она их минует. Древний этот народ, воспевая своих славных предков в легендах, теперь был разобщен, каждый город защищал лишь свои стены, и прекрасный белокаменный Гардоал был обречен…

Но эльфы — отважные воины, они стояли насмерть, истекая кровью, умирая…

А темные шли и шли… И крылатая тварь, со свистом разрезающая воздух, сметала со стен все живое… И драконы бились с ней и гибли… Тьма подступала с каждым часом все ближе, и отчаяние охватывало все живое…

Только глубокой ночью ползущие толпы орков остановились, все замерло в темной долине, лишь смрад и удушливая копоть костров тянулась черными хвостами над городом, визг и гортанный хохот слышался иногда, и вздрагивали воины на крепостной стене, ожидая атаки…

А утром вокруг Гардоала никого не было… Лишь смрадные кучи да тела убитых громоздилсь везде…

 

1

Никто в Визании давно уж не захаживал в те ее мрачные места, что облюбовали себе орки. И никто не знал, откуда пришли сюда эти дикие, злобные племена. Лишь вздрагивали темными ночами маленькие гномы и миролюбивые эльфы долины, когда слышали дробный топот в ночи мягких лап их отвратительных скакунов. Теперь же, когда Мастер Ю заставил темный, ограниченный ум орков боготворить его, эти безобразные на вид существа полностью подчинились ему и стали реже тревожить жителей Козны, Кривицы, Друженницы, маленьких деревенек, разбросанных по небольшим долинам предгорий.

На самом деле Головастое ущелье было лишь входом в эти мрачные земли. Горные склоны здесь были особенно высоки, и их скалистые вершины уродливо громоздились одна на другую. Узкие теснины шумели ледяными реками, и обрывы нависали над огромными пропастями, дышавшими холодом.

Там, за этими непроходимыми скалами начиналась неширокая долина, Мерзкая балка, как прозвали ее гномы. Здесь, в отрогах неприветливых гор, жили темные дикие племена орков.

Визанские охотники и пастухи старательно обходили Мерзкую балку стороной, а если кто и попадал сюда из праздного любопытства к темной, самой грязной магии, то пропадал бесследно, или не узнавали его больше, потому что нельзя прикоснуться к темному и остаться прежним. Тут уж одно из двух: либо ты его изменишь, либо оно тебя…

И вот теперь по Головастому ущелью, в которое рухнул Плавающий замок, переставший удерживаться немыслимой силой своего хозяина в воздухе, шел человек.

Именно человек. Хотя нога человеческая никогда не ступала в этих угрюмых краях доселе. Несколько пар глубоко посаженных глаз сейчас наблюдали за ним злобно и настороженно. Сама тьма, казалось, следила за ним. Она чуяла его тепло, щедрое, открытое, и шла за ним по пятам. Но орки, а это были они, не нападали, они словно выжидали чего-то, останавливаясь вместе с путником, сливаясь своими черными лохматыми тулупами с камнем, и ждали, пока он тронется вновь. Однако, человек, как нарочно, кружил на одном и том же месте, на развалинах когда-то белого камня.

Свей давно чувствовал присутствие неведомой опасности.

"…словно липкая паутина…", — думал князь, пытаясь отвлечься от неприятного ощущения. Слова эти казались ему очень знакомыми, произнесенными совсем недавно, но вот кто их произнес, Свей не помнил. Не понимал он, и что его удерживает здесь, на обломках старого дома, рассыпавшегося почти в пыль. А меч Гнев Света, чуя темные силы, бесконечно и нудно подвывал, не давая забыть об опасности.

Темные тени скользили, прячась в только им знакомых трещинах в скалах, они все больше наглели, иногда приближаясь слишком близко. Их останавливало то, что этот человек справился с Мастером. И еще этот меч, — они знали оружие витязей Света. Но он же просто человек, орки видели каждое его движение, ловили каждый взгляд быстрых глаз, и все больше их охватывала злость.

Свей наклонился к ручью и зачерпнул холодной воды, глаза его настороженно проследили за тенью, мелькнувшей за спиной в отражении в стремительных водах ручья. В следующее мгновение, обернувшись и правой рукой выхватив Гнев Света, он рассек туловище первого орка, кинувшегося сзади, а левая рука привычно кинулась ко второму мечу. И вовремя…

Сразу трое темных бросились к нему, мерзко оскалясь и обдав его отвратительным зловонием грязных тел… Отбросив тяжелый кривой меч напавшего слева и оказавшегося слишком близко, князь вторым ударом снес добрую половину его туловища… Руки лесовича замелькали стремительно, не подпуская врага ни на шаг… Сам же, неуловимо подвигаясь вперед, Свей старался уйти от ручья, от его стремительных вод, несущихся шумно рядом…

А из-за каменного выступа появилось еще двое темных.

Правая рука Свея сделала едва заметный выпад, и острый клинок отсек бурую когтистую лапу орка с мечом, кровь хлынула из обрубка, а Гнев Света, обрушился на обезоруженного темного и добил его…

Мечи стремительно летали в его сильных руках. И вот уже последний орк, здоровый словно бык, зарычав, бросился на него. Свею удалось отбросить левым мечом мощный удар его кривого клинка, и Гнев Света, задрожав от ярости, отсек орку голову…

— Князь! — вдруг послышался громкий шепот в наступившей тишине.

Свей огляделся. Никого.

— Князь! Да здесь я! — уже раздраженно зашептал невидимка.

И тут лесович увидел того, кто звал его. Маленький коротышка, высунувшись по пояс, выглядывал из-за большого мшистого валуна и махал ему маленькой короткопалой ручкой.

— Увидел?! Надо же… — проворчал гном, — не прошло и года…

Князь, убрав оружие в ножны, подошел и, подхватив малорослика, посадил его на валун.

— Ну? — спросил он и посмотрел выжидающе.

— Что ну?! — возмущенно пожал плечами гном, — он еще меня и не узнает, точно башню совсем снесло… Прав был хозяин…

— Может ты со мной поговоришь, гном? Я все еще здесь… — улыбнулся Свей этой странной манере разговаривать с самим собой.

Гном снисходительно взглянул на внушительную фигуру лесовича и махнул рукой.

— Что толку с тобой лясы точить? Все одно ничего не помнишь! Луцик я, запомни… Лу-цик, — по слогам повторил он.

Свей пожал плечами и опять улыбнулся.

— Что ты со мной словно с дураком? Луцик, так Луцик… Рад я, что хоть одно человеческое, — он окинул взглядом маленькую фигурку гнома и поправился, — ну или почти человеческое, лицо увидел… Порадовал ты меня, Луцик.

— Порадовал я его, это ты нас всех порадовал! Мастера Ю победил! — шумно оборвал его Луцик и тут же боязливо заозирался. — Уходить надо отсюда, князь! Мастера-то нет, а орки остались, а еще тролли-тупицы, а огры… ох, вспомнить страшно! И кто его знает, какие еще твари объявились в Мерзкой балке, а уже вечер близко… Нам же еще Вражий лес миновать надо до ночи.

На самом деле, солнце уже садилось за вершины гор, и в ущелье становилось совсем холодно. Дул пронизывающий ветер, и летевшие ледяные брызги от ручья пробирали до костей. Сырой, затхлый туман полз по ущелью и медленно заполнял собой все.

— На плечи сядешь? — спросил Свей гнома, — быстрей пойдем.

— Сяду, — невозмутимо ответил малорослик, словно каждый день только и делал, что катался на чьих-нибудь плечах.

Князь легко подхватил его, и уже через мгновение довольный гном покачивался на нем в такт быстрому, размашистому шагу лесовича.

Сумерки сгущались в горах очень быстро. Туман плыл по ущелью, искривляя и без того безрадостные окрестности. Придерживая гнома, который, сгорбившись, покачивался из стороны в сторону, Свей шел и настороженно всматривался в смутные очертания выступавших каменных глыб. Нагромождение их перегораживало почти все ущелье, оставляя лишь узкую тропку вдоль ручья, которая то была сплошь усеяна большими валунами, и тогда идти было трудно, и приходилось иной раз ссаживать гнома и перебираться по очереди, а то была усыпана мелкой, истершейся от времени породой…

Луцик благополучно поклевывал носом, пригревшись на заплечье у Свея, когда земля дрогнула под ногами у лесовича. Гном во сне пробубнил недовольно:

— Эк тебя колдобит…

Но уже в следующее мгновение, проснувшись окончательно, он понял, что что-то происходит, но что, он никак не мог сообразить. Крепко прихватив ноги гнома, лесович торопливо пошел, почти побежал. Оглянувшись, гном охнул:

— Огр!

А Свей вдруг сдернул растерявшегося гнома с плечей, и не очень вежливо сунул его в первую попавшуюся расселину, прошептав:

— Не мешайся!

Луцик и не думал мешаться, он знал, что когда кони бьются, мышам тихо сидеть надобно. Но и мыши тоже чего-нибудь да стоят, думал он, следя с сомнением за тем, как человек принялся карабкаться довольно ловко на скалу.

Фигура Свея скоро исчезла в темноте, а тяжелые шаги огра приближались. В узком ущелье с ним было не разминуться. Его огромное, около четырех метров туловище, еле протискивалось в теснине, отыскивая маленькими подслеповатыми глазками добычу, которую он больше чуял, чем видел. Осыпались камни, огр опирался здоровенными ручищами о скалы, и опускал вниз голову.

Свей сверху видел его жирную шею, которая светлела в сумерках. Тяжелая, вонючая огромная безрукавка, сшитая из цельных шкур черного барана, который во множестве водился в этих краях, была накинута на голое, волосатое туловище. Но вот маленькие глазки отвратительного гиганта скользнули по лесовичу и замерли.

Тяжелый удар мечом в глаз прервал его тяжеловесные раздумья, огр взвыл, эхо его страшного крика покатилось по горам, и огромная ручища ослепшего гиганта едва не сомкнулась, уже почти захватив лесовича в кулак. А Свей, перебросив сильное тело вниз на небольшую терраску, тянувшуюся чуть ниже нешироким выступом вдоль скалы, нанес следующий удар в грудь огра, залитую кровью.

Огр тяжело стал оседать, продолжая размахивать одной рукой. Другая же судорожно скребла пальцами, словно огромными граблями, собирая все на своем пути…

Свею оставалось каких-нибудь несколько метров до расщелины, в которой прятался гном, когда тело огра рухнуло в ущелье окончательно, перегородив собой весь проход. Лесович, поняв, что до гнома ему так просто не добраться, остановился.

— Ну что? Славно мы его! — довольный шепот долетел до Свея.

Луцик браво стоял на огромной туше огра и, отставив ногу, улыбался.

— Ты как успел выбраться-то? — засмеялся Свей.

Он сгреб хихикающего гнома в охапку и, посадив его на плечи, большими шагами пошел по лежащему неподвижно телу, опасаясь, что огр может в любую минуту взметнуться в каком-нибудь предсмертном порыве. И обойти убитого не было никакой возможности…

К счастью, огр был мертв…

Вскоре стали появляться деревья. В их вершинах шумел ночной ветер, стало теплее. Неприветливые горы оставались позади…

 

2

И уже каменистая осыпь перестала похрустывать под ногами, мягкий толстый слой дерна и опавшей хвои устилал землю. Высокие сосны шумели над головой. Луцик, молчавший долгое время, проговорил:

— Не успели до ночи… Надо ночлег искать…

Свей не хотел останавливаться. Выносливый лесович мог идти еще долго, прежде чем тело его запросит отдыха. И он ответил:

— Зачем?

— Зачем, зачем? — недовольно зашептал гном, — да затем, что опасно во Вражьем лесу по ночам шлындать!

— Кто ж здесь такой опасный? — спросил Свей, не останавливаясь, однако, ни на минуту.

Ему и не хотелось останавливаться, странное чувство, что где-то его ждут, что он непременно должен куда-то вернуться, тянуло его, и он спешил. Хоть и не знал, кто его ждет и где…

А Луцик принялся беспокойно ерзать, кряхтеть и недовольно сопеть. Гном поминутно оглядывался, шарахался от каждой ветки, появившейся перед его носом. И когда в очередной раз он боязливо взвизгнул, Свей остановился.

— Ну, что ты как сорока на колу?! — тихо проговорил он гному.

Тот наклонился к самому уху лесовича и жарко зашептал.

— Здесь леший больно злой…

Свей хмыкнул:

— Леший, говоришь, злой? Не знаю, не знаю…

Он, подняв голову, осмотрелся вокруг. И, подойдя к сосне, вдруг ударил ладонью по ней и проговорил:

— Пусти, я тебе еще пригожусь.

Луцик затрясся весь как осиновый лист.

— Ты чего это вытворяешь, чумовой!? Ты зачем лешего зовешь? — залепетал гном.

А Свей и не знал, зачем он стукнул по стволу, просто где-то в его разорванной памяти теплилось воспоминание об этом… Он вдруг хлопнул с досады себя по лбу. Ему вспомнилось откуда-то, что лешего обязательно нужно угостить, неважно чем, но угостить, и быстро проговорил:

— А хлеб есть у тебя, Луцик?

— Ты что-о-о сейчас еще и есть собрался?! — заверещал перепуганный гном.

Он уже жалел, что послушался Латинду и пошел за Свеем. "Совсем сдурел, как есть сдурел! Кто ж в добром здравии лешего сам звать будет!", — думал он, но все же полез за пазуху, и вытащил припасенную в дорогу и уже изрядно покусанную лепешку.

Тем временем ветер заметно усилился. Сосны зашумели, затрещали ветвями, тяжко скрипя и постанывая дуплистыми старыми стволами, словно живые. Свей положил на заросший мхом пень лепешку и стал ждать, пристально вглядываясь в рисунок ветвей на фоне еще светлого неба.

Холодок пробежал по спине его, а гном, вообще, потерял дар речи и громко икнул, когда сзади раздался старый надтреснутый голос.

— С каких это пор в Овражьем лесу знают, как обходиться надобно со старым лешим? В кои-то веки хлебушком угощают…

Гном вновь громко, во весь голос икнул, а Свей ответил:

— Ты, леший, не гневайся на нас, прими в дар скромное наше угощенье, да дозволь пройти по твоему лесу.

Он нарочно сказал "по твоему лесу", чтобы ублажить старого нежитя.

— А если добрый будешь, то и пустишь нас в переход твой, лешачий… — продолжил он, не надеясь впрочем на удачу.

И правильно делал, что не надеялся, нельзя надеяться на лешего.

— А чего это мне добрым быть? С какой это такой стати? — принялся раздраженно куражиться леший, его бесноватые глаза с дикими бегающими зрачками, мгновенно оказались очень близко. — Кто тебе сказал, что я добрый?! Ступайте себе, путнички, по добру, по здорову! Щас не трону, так и быть, за хлеб отблагодарю, а за большее я не в ответе-е-е…

Голос лешего вдруг стал удаляться, раскатываясь эхом по лесу. А лепешка исчезла внезапно.

— Зря я в переход попросился, — сказал Свей, когда отголоски лешачьего голоса затихли в вершинах деревьев, — ну, да зато идти можем всю ночь… Ночи-то нам хватит, а Луцик?

Бедный гном лишь громко икнул в ответ. Дрожь сотрясала все его маленькое тело. Никогда и не думал он, что придется вот так с глазу на глаз, ответ держать перед лешим. Наконец, еще раз с надрывом икнув, он ответил:

— С рассветом будем в Козне…

— Вот и хорошо. Полезай… — сказал Свей Луцику.

Дорога, вернее тропка, петляла среди сосен. Толстый слой хвои глушил шаги, идти было легко. Свей, придерживая гнома на горбушке, шагал, иногда прислушиваясь к его еле слышным указаниям и сворачивая. И удивлялся, что здесь в такой глухомани, в такой близости к очень опасным соседям, кто-то живет…

— Куда ведет этот свороток? — спрашивал он Луцика иногда.

— В Друженницу… — отвечал тот сонно.

— А кто там живет?

— Гномы…

— И не боятся темного отродья? Видать смелы очень… — удивлялся опять князь.

— Да и не смелы, — бурчал недовольно гном, — а только идти некуда, от могил родных как уйдешь? — спрашивал он, и сам же отвечал, — а-а… вот то то же! — словно кто-то невидимый спорил с ним.

А Свей не спорил, как раз эта-то причина и не вызывала у него сомнений, скорее такая причина вызывала его глубокое уважение. И он опять, молча, шел, что-то созвучное гномовым словам происходило в душе его, и ему хотелось увидеть этот малорослый народец, который находил в себе силы продолжать жить, когда тьма находится совсем рядом, и ее мерзкое дыхание отравляет каждый день их существования…

— А куда ведет этот свороток? — спрашивал вновь Свей с любопытством, когда от их пути еще одна узкая тропка отделилась и побежала вдоль косогора.

Лунный свет несильно освещал ее, но было видно, что невдалеке, вниз по горе разбросаны дома, нахохлившиеся под черепичными крышами.

— Кривица… — проговорил гном, отмахиваясь от назойливой летучей мыши, которая подслеповато билась ему в голову, пытаясь пролететь над ними. — Да что б тебя, троллица безмозглая! — в сердцах выругался рассерженный гном.

Свей улыбнулся: "Маленький, а поди ж ты, гневный какой!" Вслух же он спросил:

— А здесь, в Кривице, кто живет, тоже гномы?

— Эльфы, — ответил гном, проснувшись от борьбы с глупой летучей мышью, — это лишь околица, дальше спуск в долину, вот там и будет вся Кривица, большая деревня, так вдоль хребта и тянется, потому и Кривицей назвали. А дальше Козна будет… — гном повертел головой, и утвердительно добавил, — к рассвету будем…

Словно подтверждая слова гнома, на востоке небо засветлело, затеплилось рассветом. Какая-то пичуга выдала неровную спросонья трель и зачвикала, зачвикала, будто готовясь встретить зарю славной песней.

Свей, лишь немного поводив затекшими плечами, продолжал идти. Этот просыпающийся лес будил в нем неясные воспоминания, роса на траве блестела крупными бусинами, паутинки сверкали в первых лучах солнца, и казалось ему, словно он был гораздо меньше в такое же, далекое погожее утро, и кто-то очень родной шел с ним тогда рядом…

— А мосток-то сломан! — внезапно вопль гнома вмешался в тишину леса и ощущение присутствия кого-то очень близкого и родного исчезло.

Впереди, за зарослями сухих камышей шумела река. Неширокая просека в камышах вела к мостику. Его обломки торчали из глинистого берега.

— Ну что за поганцы, эти кривичи!!! — кричал не в меру раздухарившийся Луцик. — Ну, живешь ты у моста, значит, в ответе за него!..

Подойдя к сломанным мосткам, Свей снял вопившего гнома с плечей, и вдохнул всей грудью свежий, речной воздух. "Эх, красота-то какая… " — подумал он и, зачерпнув холодной воды в ладонь, плеснул себе в лицо.

— Надо искать обход… — проговорил он, отмахиваясь от назойливых комаров, которых здесь было видимо-невидимо. — Сгинь, комар, мошка, — добавил он машинально и, сложив фигу, махнул ею в комаринную тучу.

И комары исчезли. И гном замолчал. Луцик, вытаращив глаза, смотрел на то место, где только что кружили надоедливые насекомые, и не услышал, как Свей повторил:

— А Луцик?

Тот уважительно посмотрел на лесовича и преданно спросил:

— Что, князь?

— Обход, говорю, надо искать… — повторил терпеливо Свей.

— А чего его искать?! Вон она тропа-то, по ней и пойдем, до Тупиков дойдем, там Гадюку перейдем, а оттуда малость назад придется вернуться, — затараторил Луцик, размахивая руками, — к вечеру и будем…

— Неужели только к вечеру? — протянул разочарованно Свей.

— А к вечеру, князюшко! — уважительно тараторил гном, взбираясь на плечи.

Но уже через минут пяток, когда уставший Свей споткнулся об корягу, выступавшую горбылем из земли, Луцик пробурчал, засыпая:

— Поле-е-егче, не дрова везешь!

 

3

Латинда сидел на ступенях крыльца своего дома. Сюда его обычно выносил на руках сосед, старый Нелишек. Трудолюбивый эльф с раннего утра выгонял своих тонкорунных козочек на луг. Пряжа Нелишков славилась на всю Визанию, да и не прожить в горах без теплой одежды. А и дел-то было всего ничего, козочек попасти, шерстку их шелковистую остричь, а дальше уж прялка, переходившая в роду Нелишка по отцовской линии от сына к сыну, сделает свое дело. Чудесный инструмент крутится, не останавливаясь день и ночь, постукивая глухо, только успевай шерсть подавай…

Вот и теперь, в солнечный прохладный денек, какие выпадают иногда в этих предгорьях в сезон зимних дождей, Латинда попросил доброго соседа вынести его на крыльцо.

Не сиделось ему в тишине пустого дома, три дня уж прошло, как ушел Луцик вслед за гостями.

О том, что Махаон, его давнишний враг, мертв, старый эльф понял сразу. Впервые за долгие годы жар в ногах вдруг затих… Сначала Латинда не поверил, прислушиваясь к коварной боли, которая иногда затихала, будто темный ее властелин забыл о своем обидчике… Но жар больше не возвращался. Уголья, тлевшие до этого, вдруг стали серыми…

Знать, победил юный князь темного. Тогда и отправил эльф своего маленького друга в Мерзкую долину, зная простое правило, что если встретился с темным, то это не может пройти бесследно, и Ольсинору и его друзьям может понадобиться помощь…

А ему оставалось одно, ждать. Вот он и ждал. Накануне, два дня моросил нудный холодный дождь, и Латинда сидел в доме у окна, у того что выходит в аккурат на тропу от Кривицы.

Сейчас же долгожданное солнышко пригревало ласково, и старый эльф радовался, что попросил Нелишека вынести его на крылечко.

Сад теперь стоял пустой. Голые ветки яблонь и слив несильно качались на ветру, радовала лишь чудесная раскидистая сосна своей зеленью да кусты диких роз, подаренных ему одним старым другом, навестившим его в те полные мрачных раздумий дни, когда казалось, что жизнь окончена, потому что был утерян ее смысл.

Эти розы цвели всегда, даже когда на них сыпал снег или ледяной ветер налетал с Мерзкой долины. "Они увянут с тобой, мой друг, хочешь ли ты этого, подумай?", — с улыбкой спросил товарищ его счастливых дней. "Тебе решать…"

Не поверил тогда своему другу Латинда. А на третий день после его ухода розы стали чернеть… Их нежные бутоны тянулись к окнам дома, словно пытаясь согреться и вяли один за другим. Долго тогда смотрел на них эльф, впервые забыв про боль в сгорающих заживо ногах, и что-то менялось в нем. Ему не хотелось, чтобы хоть что-то такое нежное и прекрасное умирало из-за него, пускай это будут даже просто цветы.

С тех пор, каждый день Латинда взглядывал на розы, и самый мрачный день казался ему светлее. А потом оказалось, что масло из лепестков этих чудесных цветов приносит облегчение его ранам…

Эти разрозненные воспоминания приносили маленькую радость старому эльфу, он жил лишь ими да еще иногда обучал молодежь искусству старой как мир магии. А что оставалось еще ему?..

Но где же они, уже и третий день на исходе?..

Латинда нетерпеливо поерзал на ступеньке. Вечерело, и холодом потянуло с отрогов Звенящей горы. Неужели и сегодня не придут?

Но вот его взгляд уцепился за странного вида фигуру, показавшуюся из-за поворота от Кривицы. Размашисто шагавший человек быстро приближался. "Что-то больно высоковат для эльфа, даже для рослого лесовича… И один, без гнома… Да погоди… Неужели, на горбушке несет?! Ах ты, ишь ты!", — Латинда заулыбался радостно, узнав в путнике Свея, однако отсутствие остальных его попутчиков неприятно огорчило его.

Вот уж и совсем близко подошел Свей, и Луцик бежит к нему, а непрошенные слезы навернулись на глаза старого эльфа. Он вдруг остро почувствовал, что нет больше его друга Ольсинора в живых, погиб дракон, и лесович уж совсем не тот, что уходил три дня назад от него. Длинные волосы, откинутые за спину были белыми как снег, а большие внимательные глаза смотрели на Латинду и словно видели его впервые… Не зря говорится, что не тронь тьму, если не хочешь, чтобы тьма коснулась тебя… Но воину не приходится выбирать, когда за его спиной те, кто ждет помощи.

Латинда кивал головой, приветствуя Свея, и протянул ему руки и, взяв большую ладонь лесовича в две своих, крепко сжал их. Чувствовалась былая сила в этом пожатии, всю свою благодарность вложил старый эльф в него. А Свей, легонько сжав его руки в ответ, улыбнулся.

Суетившийся здесь же Луцик, сновал из дома на крыльцо, зажигая белые круглые лампы, и трещал без умолку обо всем подряд, о том как нашел Свея, о том как на них напал огр, как они договорились с лешим… прерывая сам себя и командуя лесовичу, чтобы он брал хозяина на руки и нес в дом…

Свей растерянно смотрел на сидевшего перед ним эльфа и словно силился что-то вспомнить, но память отказывалась ему служить, и он, осторожно подхватив легкое, исхудавшее тело старика, внес его в дом.

Посадив его в кресло возле окна, он стоял теперь посредине комнаты и, видно было, что не помнит он ничего.

— Да не стой ты столбом! — ворчал гном ему по-свойски, бегая у него под ногами и подготавливая стол к трапезе.

Свей засмеялся тихо и сел на первый попавшийся стул.

— Чувствую, знаете вы обо мне больше, чем я сам!

— Да, уж это точно! Точно ребенок неразумный тычешься! — гном остановился напротив Свея и, уставив руки в боки, насмешливо покачал головой.

— Если бы все неразумные были бы как этот, Луцик, то не было бы Тьмы совсем на белом свете, — задумчиво сказал Латинда.

— Ну да, ну да! А я что говорю?! — всплеснул ручками Луцик и исчез в кухне.

Эльф рассмеялся и спросил:

— Что же, князь, неужто ничего и не помнишь? Надеялся я услышать рассказ твой… о том, как вы победили Большого Махаона…

Свей, внимательно глядя на Латинду, пожал плечами и ответил:

— Помню крылья… Крылья большой бабочки… С дивным рисунком… И все… Остальное словно спрятано за ними. Пытаюсь вспомнить, вот вроде сейчас и вспомню… да снова раскрываются огромные крылья и вижу лишь их… Вот ты сейчас сказал — вы… Кто со мной был?

— Да-а, мудрен Махаон был при жизни. И после смерти сумел напакостить… А был ты с другом моим эльфом Ольсинором и драконом-мытарем. Вот отсюда я вас и проводил, и меч свой тебе вручил, Гнев Света…

— Так значит зря я ушел оттуда! — вскочил Свей. — Проклятая память! — заходил он по комнате. — Хорош же я… друзей бросил!

Гном, стеливший в это время праздничную скатерть, очень степенно проговорил:

— Не рви душу себе, князь. Мертвые они… Искал я их. Знаки мне были…

— Какие знаки, Луцик? — оторопел князь.

— Не только вы с лешими да комарами знаетесь, мы тоже кое-чему обучены, — ответил с большим достоинством гном.

— Это уж точно… Что, что, а узнать среди живых пропавший находится или среди мертвых, это Луцик у нас умеет… Ну, свет с ними! — проговорил Латинда.

— Свет с ними, — повторил Свей за ним тихо.

Луцик, собрав на стол все, что было припасено в кладовой, сбегал еще куда-то не надолго и вернувшись с караваем теплого хлеба и головкой сыра, торжественно пригласил всех к столу.

Стол стоял возле окна, поближе к креслу эльфа, поэтому оставалось лишь Свею подвинуться со своим стулом, да сам Луцик взгромоздился на стул да на две подушечки.

Набросившись на холодную индейку, поблескивающую зажелировавшимся бульоном, Свей долгое время молчал. Он был голоден. Да и множество вопросов вертелось у него в голове, не находя ответов. А Латинда и не надоедал ему расспросами, эльф видел, что парень вымотан блужданием в горах и давно не ел.

Вылавливая ложкой плавающие в рассоле грибки, лесович вдруг рассмеялся:

— Что за грибы такие? Мне кажется, ничего вкуснее не ел никогда… — он расстерянно помолчал и добавил: — словно помню, что не ел…

— Тролливели это… — ответил Латинда, улыбаясь в ответ, — тролливели, потому что большие очень вырастают, не должно быть их у вас…

— Где это у нас? — быстро переспросил Свей.

— В Заонежье… Край такой есть в Ивии, где лесовичи живут. — ответил эльф. — Не помнишь?

— Не помню… — проговорил лесович не сразу. — Это далеко?

— Далеко… — покивал головой Латинда. — Очень далеко.

— Все равно пойду, эльф, — решительно проговорил Свей. — Словно зовет меня кто-то там, ждет… Пойду, а там дойду, не дойду… будь что будет!

Латинда все также с улыбкой смотрел на молодого лесовича. И казалось ему, что он непременно дойдет, и будет у него все хорошо… Потому что как и три дня назад, когда князь собирался в Мерзкую балку, так и сейчас была видна золотистая прозрачная руна, висевшая в воздухе там, где только что была рука Свея. Она словно подтверждала правильность принятого решения своего хозяина. Но эльф знал, что решение-то может быть правильным, но вот чем оно завершится — это еще бабушка надвое сказала…

 

4

Утро выдалось пригожее. Розы заглядывали в окна своими нежными соцветиями, роняя розовые лепестки на землю, но это все ничего, лишь бы новые бутоны появлялись вновь и вновь…

Латинда смотрел в окно, щурясь от лучей восходящего солнца. Ему хорошо была видна дорога, по которой быстро удалялся Свей.

Проговорив до петухов, спать они легли уже под утро. Старый эльф еще долго лежал, прислушиваясь как скребет по стене слива ветвями, качаясь от ветра.

Он рассказал парню все, что знал о Заонежье. Попытался снять проклятие, которое выплеснул в предсмертной агонии Махаон… Однако, чуда не произошло.

И теперь он корил себя, что не может ничем помочь лесовичу. Но такие проклятия — страшная штука, чаще они так и преследуют проклятого всю жизнь. Но если повезет парню, то он справится и с этой бедой…

…Свей уже в третий раз шел по знакомой ему кривичской дороге. Дорога эта, достаточно широкая, чтобы прошла телега, заросшая полынью и сорной травой, которая сейчас торчала по обочинам желтыми клочьями, петляла, поднимаясь в гору, к Тупикам. Но если не подниматься в гору, а спуститься к реке, до Кривицы будет намного ближе.

Река с ледников, широкая, бурная весной и притихшая теперь, текла по долине, полноводная и даже сейчас опасная для переправы. Подвесной мост был сорван в одну из осенних бурь, как рассказал Латинда, и теперь кознинцы переправлялись на лодке. Лодка обычно лежала на одном из берегов, и Свею с Луциком просто не повезло, что вчера она оказалась не на кривичской стороне.

И правда, лодка, перевернутая днищем вверх, лежала здесь же, недалеко от тропы, свернувшей к берегу, в гремящих на ветру камышах. Свей, недолго думая, сбросил лодку на воду, прыгнул в нее, и, умело отталкиваясь веслом от берега, в то же время с каким-то странным чувством осматривался вокруг…

Вода размеренно шуршала галькой на мелководье. Сладкий речной воздух, наполненный запахами прелого камыша, рыбы… что-то смутно бередил в нем… Перед глазами мелькала другая река, берега которой поросли густым лесом, и деревянный город виделся с затейливыми башенками и теремами…

Миновав середину, Свей заметил, что течение все-таки отнесло его от тропы, и стал грести сильнее, потому что возвращаться с лодкой потом не хотелось. И вот уже знакомая просека с торчавшими из прибрежного песка остатками сломанного моста показалась впереди.

Вытащив и перевернув лодку, Свей оставил ее недалеко от тропы в камышах, также как нашел ее на противоположном берегу и продолжил путь. Было раннее утро, и дорога была пустынна.

Как рассказал ему Латинда, дойти ему надо до Кривицы.

Там, в трех верстах от деревни, был заброшенный хутор с мельницей. К нему и отправил Латинда лесовича, потому что каменные ворота полуразрушенного дома мельника были входом в мир людей. Когда Свей удивленно спросил эльфа, зачем же ему в мир людей, эльф ответил:

— А там тебе придется отыскать вход в страну Ив… Знаю только, что путь твой лежит через Рось. Пойдешь переходами леших, не визанских, а тамошних, быстрее дойдешь, они знают об этой стороне больше моего…

…Свей стоял перед каменными воротами. За ними виднелся поросший бурьяном двор. Слышался плеск падающей на колесо воды. Сосны шумели вершинами. Было тихо, белка перелетела с ветки на ветку… покатилась шишка, оброненная пугливым зверьком…

Свей прошел под каменный свод старых потрескавшихся ворот. Сделав пару шагов, он остановился.

И вздохнул глубоко… Здесь шел снег.

 

1

Зима в Заонежье в этот год выдалась снежная. Метели выли, кружа снегами, переметая тропки и дороги. Трудно приходилось путникам, а и не ходил никто попусту. Помнился страх жуткий перед дикими ордами темными, сидел народ по заимкам да зимовьям, раны зализывал да раззоренные дома латал, чинил.

Ушел враг словно и не было его, еще с вечера под эльфовым Гардоалом костры жег, а утром его и след простыл… Как так? Ни у кого ответа не было, только одно на ум приходило, что все это дело темное. Лишь одно имя, имя Свея, звучало у всех на устах в Заонежье, когда заговаривали о страшных днях начала зимы. И никто не знал о его судьбе. Ушел и словно сгинул он в чужих краях.

Лишь старая княгиня по долгим дням и ночам, кутаясь в теплый пуховый платок, все ждала внука, вздрагивая от каждого стука в дверь, все казалось ей, что сейчас распахнется дверь, и стремительно войдет Свей, рослый, широкоплечий, шумный, скорый на решения и немногословный, и улыбнется…

Каждый день Мокша являлся к княгине. И они, обменявшись короткими взглядами, понимали, что новостей нет ни у того, ни у другого, и молчали долго. Мокша, сидя возле стены на лавке, облокотясь на высокий меч, княгиня — у окна. Иногда к ним присоединялся Дундарий, и тогда молчание иногда прерывалось его болтовней.

— Нет, ну что за зима, все метет и метет, — заговорил после долгого молчания домовой и в этот раз, когда ему наскучило смотреть в окно на падающие хлопья снега. — Давненько такой зимы не было, княгиня? — попытался вывести из мрачных раздумий княгиню Алену Дундарий.

А та, посмотрев на него измученными ожиданием глазами, ничем более не выдала своего отчаяния и улыбнулась:

— А я помню, Дундарий, ту зиму, когда родилась Завея… — ее доброе лицо в мелких морщинках посветлело от милых сердцу воспоминаний, — уж сколько снегу было тогда, вспомни-ка… Ты еще Игорю горы строил и крепости, а он… — голос ее предательски дрогнул, но она быстро выправилась, — а он прибегал с улицы как снеговик, весь улепленный снегом.

Дундарий украдкой глянул на нее и закивал мелко-мелко седой головой.

— Права, княгиня, права… Забыл ведь я, вот ведь, пентюх старый. А то ведь еще, помните, Свей-то что вытворял? Прыгал с самого высокого конька дома в сугроб! Благо снега в ту пору было под самый второй этаж, я день и ночь все чистил и чистил…

Княгиня усмехнулась. Мокша спрятал улыбку в кулак и проговорил:

— Ну да, все знают, Дундарь, что у тебя целая прорва работников! Что уж ты нам басни-то рассказываешь?

— Ну да, ну да… — растерянно забормотал домовой, — эх, было время золотое… — уже грустно произнес он, — все вспоминаю, как Свей-то ко мне рвался на чердак, так и бежит все босиком, а его Ладушка все ловила и ласково так журила… И вот ведь, жизня, нету уже ни Ладушки, ни Игоря, ни Светослава, ни Завеи… — вдруг всхлипнул он.

— Не трынди, Дундарий, так ты и Свея запишешь туда же, — вяло отмахнулся Мокша. — А Свей-то еще вернется… Верно говорю, княгиня?

Мокша нарочно обратился к вновь задумавшейся тягостной думой княгине Алене, чтобы она не отчаиваилась тем страшным, губительным для человека отчаянием, которое заставляет уходить его в себя, словно улитку в раковину.

— Да, Мокша, — тихо ответила она.

И они вновь замолчали. Пасмурный день клонился к вечеру, за окном летел и летел снег, и время от времени тяжелый вздох домового раздавался в тишине комнаты:

— О-хо-ха-аюшки!

Наконец, Мокша не выдержал и проговорил:

— Думаю, княгиня, сходить в город…

Домовой захлопнул рот, готовый уже было издать очередной горестный зевок, и уставился на лесовича:

— Куда это ты попрешься-то, зима на дворе, не дойдешь до моста-то, увязнешь в снегу?! Леший спит, а пехом дня три шагать! — проворчал он, сверля невозмутимое лицо воина.

— И, правда, Мокша, — поддержала домового княгиня неуверенно, — опасно это, и видя усмешку, мелькнувшую на лице Мокши, решила привести другой довод, — да и откуда ты взял, что Свей там объявится, у людей?

— Да не могу я ждать, сложа руки! — воскликнул тот в ответ и, наклонившись вперед, заговорщицки подмигнул, — ведь дело-то сделано, орки ушли, значит, или беда с ним, или возвращается… А если возвращается, то почему так долго? Ведь на драконе он… Значит, нет дракона… А тогда выходит он пехом идет… Ну, или может быть идет… — уклончиво закончил Мокша. — В общем, нет мне покоя, душа зовет…

— Помнится Агата ему перед уходом сказала, — проговорил Дундарий нехотя, — что де вернется он не скоро и совсем седой… Что хотела сказать, старая карга, сама-то поняла ли? В старости что ли вернется?!

Княгиня слушала, переводя взгляд с одного своего собеседника на другого, и покачивала в сомнении головой, и вдруг неожиданно хлопнула в ладоши, негромко пояснив опешившим Мокше и Дундарию:

— Сейчас все у Агаты и разузнаем, а то, что это мы, как слепые котята, тычемся… Только вы не мешайте разговору нашему, не любит наша Агата разноголосицы…

Агата не заставила себя долго ждать, дверь скрипнула и тихонько отворилась. Белый, накрахмаленный чепец показался первым, затем длинный нос гномицы, а затем и она сама вплыла почти беззвучно. Глазками-буравчиками она впилась недовольно в лицо княгини:

— Звали, княгиня? — голос у нее был звонкий, почти девченочий. — Или мне примстилось?

Княгиня улыбнулась. Агата ей всегда нравилась. Очень опрятная, заботливая, она обращалась с ее Завеей и строго, и жалостливо одновременно. А как же было не жалеть красавицу-девчонку, которую всю юность продержали взаперти? За это княгиня была благодарна гномице, которая и на похоронах несчастливой княжеской дочери не раз украдкой стряхивала слезу со своего длинного носа аккуратным белым платочком. И сейчас княгиня поманила Агату к себе, рукой указывая на кресло, стоявшее поближе к ней.

Гномица грозно зыркнув на домового, пройдя словно мимо пустого места возле Мокши, взобралась на высокое кресло и сложила маленькие ручки на коленях, приготовившись слушать.

— Что поделывала, Агатушка? — спросила княгиня Алена, с удовольствием разглядывая ее.

Гномица всегда ее удивляла своими чудесными кружевами. Вот и теперь княгиня заметила новый кружевной воротничок.

— Чинить белье, мадам… — строго ответила Агата.

— Ты всегда в работе, Агатушка, все что-то шьешь, вышиваешь… А я слепа стала, как крот… Да и не лежит душа что-то теперь моя к рукоделью, — грустно заметила она, — видно нерадостно ей…

Агата не сводила маленьких глаз с княгини и качала головой.

— Столько терять, не скоро себя находить… — проговорила она, как всегда не утруждая себя правильным выговором трудных росских слов, — но время лечить, мадам, время лечить…

Она понимала, что ее позвали не просто так, смущало ее и присутствие Дундария, к которому она относилась с недоверием, а Мокша вроде и был всем хорош, да только ей было наплевать на него. Уж, такая она была эта гномица Агата, всегда себе на уме, то ли оттого что много знала и видела всех насквозь, то ли повидав на своем веку всякой нечисти, старалась держаться и от людей подальше, уж больно часто они оказывались не тем, за кого выдавали себя.

— Да, Агатушка, может быть оно и так. Хотела я тебя порасспросить вот о чем, милая. Знаешь ведь, ждем не дождемся мы Свея, князя нашего, внука моего, вот и Мокша уж было совсем собрался в город, за мост идти, думает, может, повстречает его где… Да только, встретит ли? Знаю я, что ты мастерица-провидица большая… — княгиня внимательно посмотрела в непроницаемое лицо гномицы, гадая, не обиделась ли та, — не поможешь ли чем нам?

Агата уже с первых слов о Свее, поняла, чего от нее ждет княгиня, и теперь молчала. Она не заглядывала в судьбу парня с тех пор, как сделала ему то предсказание и забрала у него рукавицу. Боязно было, не хотелось навлекать на себя нечистого, а Махаона она считала нечистым. Она лишь звала молодого князя иногда.

— Нет, мадам, больше не видеть ничего… Я только звать его. — Ответила она уклончиво.

Княгиня с удивлением смотрела на Агату.

— Что значит зовешь?

— Я у него рукавицу забрать тихо-тихо, — сказала та в ответ, — а теперь — звать, и Лея звать, даже если он память терять, все равно его сюда тянуть…

Княгиня Алена молчала, она лишь удивленно покачивала головой и смотрела на маленькую сгорбленную гномицу, которая невозмутимо сидела в своем белом накрахмаленном чепце. "Как поглядишь, так недовольна всем подряд, а вот поди ж ты — Свея зовет… Но, что за Лея?"

— Спасибо тебе за доброту твою, Агата, что не забываешь моего внука, — тихо проговорила она вслух. — Может услышит он нас… Но, о какой такой Лее ты речь ведешь?

Агата пожала плечами.

— Она первая откликнуться на мой зов… Через недели две и приходить…

Мокша даже привстал от удивления:

— Лея?! Девчушка из Марвии?! Она здесь?!

Агата поморщилась:

— Что ты орать, лесович? Не знать, откуда она… Только я звать Свея, а приходить она, спрашивать, что с ним случилось…

— Где же она теперь? — не унимался Мокша.

Он почему-то очень обрадовался известию о том, что хоть кто-то откликнулся на зов гномицы, к рассказу которой он сначала отнесся очень скептически. Ведь если Лея смогла отозваться на эти необычные поиски, то есть совсем крохотная надежда, что и Свей услышит ее.

— Нет ее. Уходить сразу. Любить она его. — Недовольно буркнула Агата.

— Надо же… — тихо проговорила княгиня и улыбнулась, — любит… Так и сказала?

— Так и сказать… — покивала головой гномица.

Княгиня отвернулась вдруг к окну, словно залюбовалась игрой выглянувшего на миг из-за снеговых туч солнца в витражах, сама же украдкой смахнула слезу.

А снег падал и падал… Древляна лежала притихшая под белыми шапками, печные дымы поднимались над крышами, да стук топоров доносился с крепостной стены — лесовичи занялись ее ремонтом. И нахохлившиеся драконы на башнях уже никого не удивляли и не пугали. Некоторые из них так и остались в Заонежье, решив, что лучше стоять дозором у Древляны, чем бесславно проводить дни напролет в солнечной Марвии, развлекаясь пьяными драками и налетами на пустеющие окрестности…

 

2

Снег падал и падал… Город с высоченными сугробами, с снежными наметами, свисающими с крыш, с узкими дорожками-тропками, лежал притихший, словно оглохший в снежной пелене. Слабые желтые огни фонарей еле разгоняли наступающие вечерние сумерки. Людей на улицах почти не было. Лишь слышно было как какой-то усердный хозяин скребет лопатой снег возле дома. Да собака загавкала из соседнего двора.

Путник устало остановился посреди заснеженной площади. Незнакомый город, незнакомые люди, сколько таких городов, деревень прошел он? Он не знал, что-то словно вело его вперед.

Свей огляделся. На пустынных улочках маленького городка не было видно ни души. Ну что ж, надо идти дальше, искать каменный мост, который приведет его в Заонежье, если его и здесь нет, значит, опять дорога…

Думы одна мрачней другой одолевали его, он уже миновал небольшую церквушку, уже дома становились все беднее и меньше на выходе из города, когда чья-то рука тронула его за плечо…

Настороженно оглянувшись, Свей увидел невысокую девушку в коротком тулупе, мужских теплых штанах и лохматой меховой шапке. Ее глаза жадно рассматривали его… она молчала и словно ждала чего-то… Но и он молчал, и словно горячая рука чья-то коснулась его сердца…

— Лея… — вдруг проговорил тихо Свей.

Он тряхнул головой. Имя, произнесенное им, вдруг всколыхнуло в нем целый вихрь воспоминаний. Они обрушились на него волной, Свей засмеялся растерянно и тут же оборвал смех.

— Я нашла тебя… — проговорила Лея.

— Нет… — ответил Свей, — это я тебя нашел…

…Снег падал и падал… заметая дороги, тропы, тропки. За мостом по-прежнему шумел непроходимый лес, а в небе удалялся дракон. Двое всадников виднелись на нем, укутанные шкурами. И вот уже, удаляясь в сторону Заонежья, дракон превратился в маленькую точку… скоро исчезнув совсем… Там их ждали.