1
А Дундарий ждал уже за накрытым столом. Подперев понуро голову, домовой возил пальцем в глиняной миске со сметаной и время от времени облизывал короткий толстый палец. Ему было неспокойно. Думы цеплялись одна за другую тягостно, ушедшие навсегда из мира людей приходили к нему, к нежитю, и подолгу оставались с ним. Спорили друг с другом, обращались к нему, он им отвечал, и, казалось, что домовой совсем спятил и разговаривает сам с собой.
И теперь напротив него сидел Светослав. Он мрачно отмахивался от Завеи, которая мельтешила темным призраком тут же, и говорил Дундарию:
— Съешь вон ту стерлядку… Ох, вкусна, рыбка… Ну, скажи, скажи, Дундарь! — его голос раздавался тихо, словно издалека.
Дундарий вяло съедал стерлядку и согласно кивал головой. И говорил недовольно:
— Вот слабое у меня сердце, не могу вас прогнать! Да и сам виноват, все грущу об вас, о времечке золотом, когда детки твои малые были, князь… А как мы с тобой на рыбалку хаживали, помнишь? А-а… А я помню… Словно было это вчера… Ну, вот такого сома-рогача, помнишь? — Дундарий развел руки широко-широко, сколько у него сил хватило, и удивленно посмотрел на старого князя, а тот изумленно качал прозрачной головой. — Не помнишь?! Или то с дедом твоим было? А-а… — разочарованно протянул он, — нет мне покоя, и вам покоя не даю… Ээх… Идите уже с миром… Сгинь, Завея… Я уж простил тебя за смерть князя, и ты меня прости, убивца своего…
Свей быстро вошел в большую залу и с удивлением некоторое время вслушивался в бормотание домового. Но разобрать ничего не смог, да и заняты были мысли его другим… взбаламутил старый эльф молодую душу князя небывалыми рассказами. Он, почему-то обойдя стул, где сидел Светослав, словно чуя неладное, с размаху уселся на следующий за ним и, расставив локти, наклонившись почти к самому столу, пытливо спросил домового:
— А что, Дундарий, знаешь ли ты о мастере Ю?
И замолчал, выжидая, что ответит тот. Домовой отпрянул, навалившись на высокую спинку стула, и поерзал на своей подушечке. Прищурившись, он ответил:
— А зачем тебе, князь, эта нежить понадобилась? Живи себе спокойно, и не тяни к себе беду…
— Да она вроде как уже пришла, — беда-то, вот и эльфы говорят, что Изъевию больше негде такой помощи темной взять, как в Плавающем замке…
Домовой посмотрел исподлобья и пробубнил:
— Ну, так и пусть себе, его же Ю рвет за то на части…
— Как это… на части? — ухватился за странные слова Свей. — Изъевий что ж, тоже нежить? Как можно живого — на части?
Дундарий вздохнул протяжно. Не хотелось ему об этом говорить. Не хотелось называть имен запретных, которые сами по себе сродни заклятию, призывающему темную силу. Взглянув с осуждением на Свея, и, поняв, что тот сам немногое знает, он все-таки произнес:
— Нет… Изъевий — оборотень… А Ю… Доколь ты не узришь узора на крыльях большого Махаона, все ничего… Своим страхолюдным ликом он приманивает взор всякого к себе, заморачивает его, ну и мысль, значить, начинает истекать из замороченного белой нитью, а Махаон плетет из нее себе куколку… Иногда он лишь заберет то, что ему нужно… Но плохо, если куколка будет готова, то замороченный в полной его власти. Думаю, что Изъевий в полной его власти, и зря он думает, что сможет оторваться от Ю…
Дверь бесшумно приоткрылась, и гномица Агата невозмутимо прошествовала прямо к столу. Свей с Дундарием замолчали. Ее белый чепец проплыл перед столом. Поднявшись на цыпочки, она оглядела присутствующих и достала из-за белого фартука серебрянную, почерневшую от времени, бутылочку. Сурово сдвинув брови, Агата с усилием вытянула застрявшую было пробку и вдруг плеснула куда-то за стул Свея заговоренной водицей… И еще раз…
— Да будет тебе! — шикнул на нее Дундарий, он видел, как тень Завеи будто смялась на глазах и стала пропадать. — Тоже мне, охотник за привидениями!
Агата, нисколько не изменившись в лице, ответила ему с достоинством:
— А ты сидеть, старый пентюх, призраками обвешаться! Надо тебе они?!
— Да иди, иди, ненашенская ты, откуда тебе знать, зачем мне привидения! — закричал возмущенный тем, что кто-то разузнал о его встречах, Дундарий, — с кем мне еще потолковать-то старому, больному домовому? Схлоп и тот нос воротит… Как сходил к драконам, так и зазнался, сидит у себя на опушке там! — вопил он возмущенно, словно призывая в свидетели Свея, который быстро рассовывал по карманам пироги да куски запеченого мяса. — А что ты энто делаешь, князь?! Нет, погодь! Погодь, говорю!
Но Свей уже встал во весь свой немалый рост и обернулся к гномице. Улыбнувшись ей, он проговорил, продолжая засовывать кусок пирога, завернутый в рушник, за пазуху:
— Знаю, Агата, много лет служила ты моему деду верой и правдой… Не поможешь ли и мне, его внуку? Не знаешь ли ты, как одолеть Большого Махаона? — и, подумав, добавил, — мастера Ю…
Агата уже подходила к двери, когда князь заговорил с ней, и, сильно удивившись, обернулась. Постепенно ее сморщенное лицо вытягивалось все сильнее.
— Ты два раз назвать запретное имя… Он услышать тебя, — наконец, зло прошипела она, — никогда не называть неназываемый…
Агата поводила вытаращенными глазами, ища любое волнение воздуха или складки на шторах, или теней на полу или стенах, но ничто не вызвало ее подозрения. Она вздохнула свободнее, словно до этого кто-то сдавил ей глотку, а теперь отпустил… Ложная тревога? Но сомнение все еще копошилось в ней. Кто знает?
Свей же размашисто подошел к ней и сейчас с любопытством наблюдал за ее неподдельным испугом, неужто этот Ю на самом деле так страшен…
— Дундарий, — обернулся он к обиженному домовому, — не держи на меня обиду, некогда мне рассиживаться да чаи распивать, вон, погляди на улицу… Сколько люду собралось или ты запамятовал, что погребальный костер сегодня? Да и эльфы уже коней седлают, домой отправляются Рангольф и Айин, собери им лучше чего-нибудь поесть в дорогу… — он улыбнулся, тряхнув длинными волосами, прядями падавшими на глаза.
Домовой всплеснул маленькими ручками и его нос покраснел от близких слез. "Совсем стар стал я… Зенки-то все время на мокром месте…" — подумал он с горечью.
— Неужто уже уходят… Ольсинор с тобой, значить, остается? — затараторил он, пытаясь скрыть слезы и пустыми словами заглушить волнение.
— Остается, да не надолго… — ответил Свей, проверяя ладонью на месте ли малый нож-меч в сапоге, поправляя меч на поясе.
Застегнув меховой плащ на серебрянную застежку на груди, он еще раз окинул взглядом большую залу, витражи, переливающиеся разноцветьем красок… И улыбнулся. Предстоящая дорога и тревожила его, и звала неизвестностью.
— Ну, бывай, Дундарий. Командуй домом, помогай княгине, воинам, Мокша останется за меня в помощь княгине, доверяю ему, как отец и дед доверяли…
— Нет, ты годить, князь молодой, — вдруг проговорила молчавшая до этого Агата и сверлившая недоверчивым взглядом Свея, — слушать, что я говорить буду…
Свей остановился уже у двери. Агата засеменила к нему и поманила рукой. Князь наклонился к ней, к самому накрахмаленному чепцу, из-под которого выглядывали ее глаза, словно буравчики, впившиеся в него. Он напряженно ждал, неужели эта бабуля что-то может знать о мастере Ю…
— Слушать внимательно… Ты не скоро придешь на место, где стоишь. Совсем седой придешь… Надо оставить сейчас что-то… Забыть… Чтобы вернуться.
Свей недоуменно поморщился и отшатнулся, продолжая глядеть растерянно на белый дрожавший чепец перед глазами. "Ерунда какая-то…", — разочарованно подумал он. И заторопился. Он еще раз похлопал себя по бокам, проверяя все ли на месте, Дундарий грустно подал ему его лисью шапку. Князь торопливо вышел и хлопнул дверью.
Гномица задумчиво смотрела ему вслед. В руках у нее была кожанная рукавица князя, и образ озорной Леи вставал перед старой ведуньей…
А Свей торопился на погребальный костер. Княгиня-бабка ждала его уже на красном крыльце. Тяжелая бобровая шуба, накинутая на плечи, скрывала ее всю до пят. На ее непокрытую седую голову падали и падали редкие снежинки. Свей сорвал шапку с головы, он почувствовал, как острое чувство утраты вновь подступило с болью… "Опять я все делаю неправильно, спешу… нельзя уезжать теперь…", — думал он, отчаянно мотнув головой, словно пытаясь отогнать эти мысли. А бабка Алена укоризнено смотрела на него."…уже знает, что я покидаю Древляну" — продолжал корить себя Свей и поежился от ее неуютного взгляда.
Но княгиня вдруг смягчилась. Она почувствовала смятение внука. Слабая улыбка тронула ее побелевшие губы, и она сказала:
— Делай, как велит тебе твое сердце, Свей… Один раз ты уже покинул нас в трудный час, но тогда же ты спас Древляну… Мне ли упрекать тебя, если я вижу, как бросаешься ты отчаянно в самое пекло… Вот и теперь… — голос ее задрожал, — вот и теперь, — княгиня нашла в себе силы отогнать предательскую слабость, — я желаю лишь одного — чтобы ты вернулся, внук… Ты, все, что у меня осталось на этом свете, Свеюшко… Мы все будем тебя ждать…
2
— Вот ты знаешь, Мокша, побывал я опять в жаркой Марвии… — Схлоп повернул к лесовичу свое круглое, раскрасневшееся лицо и говорил, довольно жмурясь, словно толстый старый кот, развалившись на широкой лавке, — … и опять понял, что ничего нет мне милее моей опушки. Ну, вот разве не благодать, скажи? Выйдешь по утру… птица какая вспорхнет, прочвикает, роса умоет… или снежок там… и тишина. Опять же кажный, кто в город идет, ко мне заглядывает… Да-а… — он вдруг помрачнел, — многие, кого я раньше знал, не придут больше ко мне… Ну, давай, Мокша, помянем их добрым словом…
Лесович не откликнулся, повалившись головой грузно на свернутую овечью шкуру, он спал. Все утро Мокша пробродил по лесу, и теперь сон сморил его… Гном махнул рукой, дотянулся до резного ковшичка Мокши, чокнулся и, расплескивая по бороде брагу, отпил добрую ее порцию. Мокша приоткрыл глаза и невозмутимо проговорил, словно и не спал вовсе:
— Помянем…
И потянулся за ковшичком.
Схлоп захохотал довольно, отломил серого, ржаного хлеба, печеного вперемешку с семечками подсолнуха, как он любил, и протянул другу. Головка разрезанного на четверти лука источала пряный аромат, смешиваясь с апетитным запахом солонины. Гном дорезал большими ломтями кусок мяса и опять принялся жевать, сыпля крошками на свою лохматую заячью душегрейку.
— Ведь на самом энтом месте почитай, Мокша, князь наш смерть от руки дочери принял… — не мог Схлоп долго молчать, а лесович, наоборот, молчалив был сегодня. — И как только рука у нее поднялась, ума не приложу…
— Говорил же Дундарь, что листок у нее нашли от Изъевия, — проговорил Мокша, привставая, чтобы вернуть ковш на место, — знать помогал он ей, вел ее. Сам же знаешь, что, если завладел кем оборотень, то, что угодно заставит он сделать. А письмецо рукайя принес в город. Видимо, совсем тяжко людям уж было, никто его не приметил, прошел он до самого княжьего дома… И псы не учуяли… Опять же непонятно… Да-а, во всем рука Изъевия видна, Схлоп.
Небольшая печь уютно потрескивала дровами, распространяя приятное тепло. В стойле всхрапывали лошади.
Вскоре рука Схлопа вскинулась лениво из-за стола и привычно погасила щелчком свечу.
Оба друга, по природе своей отшельники, вот уже второй день не показывались в городе…
На следующий день, с утра пораньше Мокша ушел в лес"… душу потешить, зайцев пострелять…", а Схлоп принялся печь топить, припасы проверять, смотреть — не хозяйничал ли здесь кто без него… Но все было на месте, старый Ольсинор добро закрыл выход, а"…князюшко жизнь положил, чтобы в подземный ход орки не вошли…" — шмыгал носом добряк гном и подливал себе из жбанчика браги — на помин…
Лесович, не любивший, когда Схлоп пил много, возвратился не скоро, однако ворчать не стал. Бросив пустой подсумок для дичи, он устало привалился к теплой печи.
— Пусто в округе… Ушел зверь, какой уцелел… — проговорил он. — Деревьев порубили тьму, грелись твари… Да-а… Горожане, кто выжил, погребальный костер на берегу складывают. Много с заимок люду стеклось к городу…
Схлоп, настроив с трудом строгий, подобающий минуте взгляд, кивнул:
— Сходим… Сейчас и пойдем… А как же, попрощаться надо и с Тимохом, и с Гаврей… а Сила каким храбрецом погиб, говорят один десятерых орков… того… удерживал, пока подмога не подоспела… Люди-то про отдых забыли, с ног валились, а этим что сделается?.. Сейчас, говорю, и пойдем… — он поднялся, покачнувшись.
Но привычка жить в постоянной готовности к подстерегающей на каждом шагу опасности заставила Схлопа все-таки принять устойчивое вертикальное положение и уже осознано посмотреть на Мокшу, хотя его левый глаз отчаянно косил…
Выбравшись из своего овражка, друзья направились по окраине истоптанного, искореженного следами тысяч ног поля. И хоть так намного дальше было идти до берега реки, но не было сил ступать по усеянной трупами земле. А на берегу уже собралось много людей. Лесовичи уже второй день шли и шли к Древляне. Они надеялись здесь найти последнюю защиту себе и своим семьям. Это были те, кто своими короткими немногочисленными стычками отвлекали врага от стен в дни осады… Но силы были неравны, и они вновь хоронились в лесах, и вновь подстерегали врага на лесных тропках…
Помимо большого костра у реки, стаскивались трупы врага со всей округи и сваливались на окраине поля с восточной стороны городских стен. Их сожгут завтра. А как их оставить? Нельзя. Придет весна, растопит снега и засмердят они, начав гнить и разлагаться…
Свей работал вместе со всеми. Грусть утраты и радость победы странным образом смешивались в его душе, и хотелось в эти минуты быть именно вот так — вместе со всеми, казалось, он готов был на что угодно для этого города, ставшего за последние дни для него главным, для этого народа. И поэтому, когда один из воинов затянул вдруг песню, все смолкло. Лишь звуки работы множества людей, объединенных общим горем и общей победой, нарушали теперь тишину да одинокий голос певца тоскливо летел над снегами…
Ой, да как на Онеже, да на реке,
Воин, запевший, замолк, словно прислушиваясь к тишине, будто ждал отклика чьего-то. И опять запел… Одну строку он пел громко, словно на подъеме душевном, а следующую — тихо, так, что больно щемило сердце от тоски…
Солнце встало да над лесом на заре…
Славный город там раскинулся, лежит,
А вдоль берега тропинка все бежит,
Ой, бежит она до самой до реки,
К белу камню, что уж век вода точит,
Там любимая меня ждала, ждала,
Я к ней побежал бы, да нельзя…
А как дым потянется над речкой, над рекой
Полечу я словно птица над землей…
Старая совсем это была песня, давно уж ее никто не вспоминал, больно грустная она, но и столько лесовичей давно уж не погибало враз. Горько было смотреть, как вырастает холм на берегу, как вырос еще один и еще… Слишком много горя, не вмещается оно в душу человеческую, и рвутся из нее тогда такие грустные слова… А дым от погребальных костров пополз вдоль реки, словно прощались погибшие воины с местами родными, за которые сложили головы. И песни грустные и тягучие, тянущие душу и выбивающие скупую слезу воинов, звучали и звучали в холодном воздухе.
К вечеру пошел снег. "Небушко плачет с нами…", — проговорил Схлоп. Снег повалил хлопьями, устилая белым саваном землю, скрывая тягостные картины прошедшей битвы, а на башнях Древляны, нахохлившись, сидели драконы.
Свей с Ольсинором поднялись в небо уже в сумерках. Немногие знали, что князь покинул город, и лишь маленький Дундарий, Мокша, Схлоп и старая княгиня провожали их…
3
Тень Изъевия скользнула внутрь, через распахнутые широко входные двери замка, который медленно плыл по холодному воздуху. Здесь он бывал уже дважды, и каждый раз подавленность сковывала его бесплотную сущность. Мрачная зависть и восхищение смешивались в его темной душе почти с ужасом…
Хозяин же замка сейчас равнодушно следил за каждым движением гостя и не торопился к нему. Он лениво почесывал за ухом маленькую собачку, лежащую на подушечке…
Мастер Ю, Большой Махаон… как только не называли его. Но когда-то он был простым пастухом овец в затерянном в горах селении на севере Китая. Семьи у него не было, был он молод и беден. Тяжелые дни, когда случалась непогода в горах или волки нападали на стадо, сменялись другими днями, когда он подолгу сидел на большом теплом от солнца камне, и медленные думы текли и текли в голове. Он с удовольствием следил за игрой теней или света, змеи приползали и грелись вместе с ним на солнце, дружбы с людьми же он не искал, его скорее интересовала другая сторона их жизни… тень, которая шла за человеком или его сон, который еще долго преследовал своего хозяина… Пастух видел их, и люди чувствовали это и избегали его. Но он тогда был лишь созерцателем тайного… И лишь одна встреча изменила все.
Однажды, в поисках отбившейся от стада овечки, он забрел в такую глухомань в горах, куда раньше старался не заходить. Очень опасно было в тех местах, частые обвалы и оползни сделали единственную тропинку почти непроходимой… Но понемногу, заходя все дальше и дальше, он с удивлением вдруг понял, что здесь никогда не был. Высокие горы громоздились вокруг него, или слишком глубоко в ущелье спустился он, но голубой клочок неба казался невероятно далеким. Но и тот внезапно скрылся, что-то неумолимо летело на него…
Большая птица, выставив вперед острые когти, неслась с клекотом прямо на него. Упавши и выставив вперед беспомощно руки, он почувствовал острую боль в груди и увидел, как большой круглый глаз уставился на него… Но старый маг О, а это был он, не стал убивать беспомощного мальчишку, и оставил его жить у себя.
Ученик давно ему был уже нужен… Тогда О и сказал мальчику: "Ничего не случается так просто, и не ты сам пришел сюда, тебя привели…" Мальчик спросил, надеясь уличить учителя во лжи или хитрости: "Кто же?", уже готовясь ответить ему, что пришел он один. "Тебя привели мои мысли…"
И мальчик промолчал, вдруг вспомнив игру теней, которую он так любил наблюдать…
Много воды утекло с тех пор, давно мальчик-пастух стал Мастером, но по-прежнему был созерцателем… созерцателем темной стороны жизни. И если вдруг она начинала меркнуть, вдруг Светлое начало побеждало, Большой Махаон просыпался от долгой спячки, в которой бродил по своим бесконечным галереям в параллельных мирах, и приводил за собой в подлунный мир страшных, невиданных доселе чудовищ…
Изъевий следил со страхом, как возле него струились прозрачные плоскости других реальностей и радовался, что сам он не в них… Миры, под разными углами пересекаясь, плыли возле него, и он путался уже, где он сам… Потому что тот выход, через который пришел он, виделся ему и в тех плоскостях, что были возле него сейчас… Там виделись ему тени и лики… и все пугало, и восхищало его… И вдруг у него перехватило сердце, там, в реальном теле, которое сидело на диване в темном кабинете высокой башни. Он жалобно всхлипнул и услышал голос Ю:
— Ты опять пришел…темный эльф, так вы себя кличите, длинноухие?..
— Да, Мастер… — сипло выдавил из себя эльф.
— Чего ты хочешь на этот раз?
— Помощи… против драконов Цава… — задыхаясь, проговорил Изъевий.
— Ты мне обещал половину своих земель, эльф…
— Помню, Мастер…
— Стало быть ты сам ни на что не годен… — медленно говорил Ю. — Всю работу за тебя должен делать я сам… Молчи…
Изъевий почувствовал, что голос его пропал. А Ю продолжил:
— Стало быть будет справедливо, если и плату получу полностью я…
Ю поднял руку, и собачка завиляла пушистым хвостом. Ленивый щелчок длинных пальцев вызвал странное движение в плоскостях, волнующихся вокруг тени Изъевия. Незадачливый маг затрясся, увидев как сразу несколько теней двинулось к нему… Их то ли руки, то ли щупальца протянулись к нему и втянули в трясущееся словно желе пространство… Его искаженное страхом лицо еще некоторое время мелькало в плавающей параллельности и вскоре исчезло в ней…
Ю задумчиво принялся опять поглаживать пушистое существо, а взгляд его лениво блуждал по параллельному Второму миру. Там часто задерживался он, следя за игрой колец Миримеи, трехглавой змеи, огромные, как блюдца глаза которой иногда, не мигая, всматривались в этот мир… Ее толстое круглое тело вяло перетекало в холоде своего пространства, и тогда становилась видна вся его невероятная мощь. Иногда она вдруг поднималась в полный рост на кончике своего хвоста и огромные крылья тогда раскрывались на ее спине…
— Ты понял меня, длинноухий? — изнеженный голос мага окликнул жалкую тень Изъевия, прижавшуюся сплюснутым лицом к границе миров и быстро и мелко закивавшую в ответ.
Беззвучно засмеявшись, Ю не сводил глаз с неподвижной тени пленника. Наконец, перестав смеятся, он сказал:
— Бери Миримею, мою любимицу… Отвечаешь за нее головой… Я люблю смотреть на ее игру долгими зимними вечерами и засыпать под танец ее колец…
…Тень Изъевия, неровно, рывками пробиралась в ночной тишине обратно, держась ближе к земле, боясь не справиться с порывами ветра, иногда обессиленно проваливаясь вниз и из последних сил вновь поднимаясь. Изъевий вел за собой на родную землю трехголовую рептилию из чуждого мира, намереваясь отдать этой изголодавшейся твари тех, кто бок о бок с ним жил многие годы, малорослых гномов, величественных эльфов, дродов, лесовичей… он готов был отдать тьме свою родную землю, розовые рассветы, золотые закаты, росу на травах… Темнота съедала как ржа его душу, и сам он был теперь тьма…
4
Закутавшись в теплую медвежью шкуру, Свей то засыпал неспокойно, то просыпался и всматривался в темноту вокруг себя… Дракон, вытянув длинную шею, размеренно взмахивал крыльями. Ольсинор, сидевший позади князя, хранил молчание.
Все было неправильно в этом путешествии с самого начала, это понимал старый эльф, понимал и ничего не мог исправить. Не вовремя узнал Свей о Мастере, поспешное принял решение князь, когда решил лететь на мытаре к Плавающему замку, что мог противопоставить сейчас молодой лесович древнему темному магу, обучавшемуся у отшельника О?.. И Ольсинор задумчиво покачивал головой, словно отвечая своим таким безрадостным мыслям… Отшельник О… Этот живший в далекой древности то ли китаец, то ли тибетец отличался великой хитростью по части новых, никому не известных заклинаний и обрядов. Если появлялось что-то новое в мире магии, то за этим неизменно объявлялся Мастер О. А впоследствии — его место прочно занял Ю… И сейчас именно к нему так опрометчиво летел молодой князь. Но если бы не одно но, то Ольсинор ни за что не пустил бы внука старого Светослава на верную погибель…
Ольсинор вздохнул и немного повел головой вправо-влево… Словно почуял что-то… Да… Стало теплее. Стало быть перевалили за Неназванные горы. Отсюда совсем недалеко то место, где по легенде Ильсинор встретил Большого Махаона…
Свей, с самого начала чувствуя беспокойство старого эльфа, тоже молчал. Да и что было говорить — о собственных опасениях, о гнетущем чувстве полной неизвестности?.. Нет… Его больше беспокоило, что он может не устоять против такого противника, что ему не хватит опыта, силы… и что самое неприятное было для него в этих мыслях, так это то, что он понимал, что перевес в этом бою будет не на стороне обычной силы… И был благодарен, что Ольсинор в такое трудное время для его народа решил отправиться вместе с ним.
Свей иногда машинально наклонялся и похлопывал Ладогарда по кожистой напряженной шее, словно подбадривая дракона в этом тяжелом ночном перелете. Мытарь сначала вздрагивал и начинал прислушиваться к всаднику. Теперь же лишь ответное, отдаленно похожее на благодарность, нечленораздельное мычание раздалось в ответ. Однако, через некоторое время дракон все-таки заговорил:
"Хочу предостеречь тебя, князь, об опасном пути, избранном тобой… Не в обиду тебе будет сказано, но молод ты и неопытен, чтобы сразиться с Большим Махаоном…"
Свей улыбнулся и кивнул головой.
"Знаю, Ладогард… Но какой другой путь ты знаешь, чтобы отвести бесчисленного врага от своей страны? Сколько бы ни гибли лесовичи ли, эльфы ли или драконы… думается мне это была еще лишь малая жертва…", — ответил он.
"Но такова судьба воина — принять бой, и если погибнуть, то с честью…", — возразил Ладогард.
"Ты прав, но тот, кто направляет воинов в бой, должен думать о том, чтобы их гибель не была напрасной… "
Неожиданно в их безмолвный разговор влилась легкая, светлая мысль эльфа:
"Князь прав, Ладогард. И я рад слышать это, Свей. В тебе течет кровь великих воинов. Великое воинское искусство состоит не только во владении мечом, телом и духом, но и в том, чтобы предугадать действия врага… а вот это дано не каждому. "
Свей, затаив дыхание, слушал старого эльфа. Казалось ему, что дед и отец сейчас пытаются ободрить его устами Ольсинора. Он своими словами словно преуменьшал сомнения лесовича, которые по мере приближения росли будто снежный ком, наполняя голову парня непривычными раздумьями. "Не сделать бы хуже…", — думал он. Сейчас же будто часть тяжелого груза свалилась с его души, и он с благодарностью ответил:
"Благодарю тебя, Ольсинор… Много значат для меня твои слова. Только не прибавят они мне твоего опыта и умения… Придется с Мастером Ю разговаривать… наощупь…", — с усмешкой закончил он.
"Это ты правильно сказал… с ним так и только так нужно разговаривать. Насколько я помню из рассказа Ильсинора, он говорит именно о многоликости Ю, он прячется в соседних мирах и присылает оттуда своих посланцев, невиданных доселе… Существует легенда, что если Мастера заставить войти в мир его детства, где он еще неопытный мальчик, там, в том мире его можно победить… Но пересеченных миров много, я знаю четыре… Ильсинор говорил о шести…"
"Ю — великий маг, как ни крутите…", — проворчал мытарь.
"Сдается мне, — проговорил задумчиво Ольсинор, — за Свеем стоят непростые силы, если он смог заговорить с драконами и выслушать твое нытье, Ладогард…", — закончил насмешливо он.
"Ну и что… Это еще не повод думать, что он одолеет Мастера…", — брюзжал дракон, вздрагивая всей шкурой.
"Нет… Не повод. Но руна Мастера О на его ладони тебя устроит, надеюсь?", — спокойно возразил Ольсинор.
Свей, вполуха слушавший это, ничего незначащее, как ему казалось, перебрасывание словами, насторожился.
"На чьей ладони, Ольсинор? Или я что-то пропустил или это обо мне?", — пытаясь скрыть за усмешкой свой вспыхнувший интерес, проговорил быстро он.
"На твоей, Свей… На ладони Мастера О и потом — Ильсинора линии на руке складывались в известную магическую руну всевластия… На твоей есть такая же… Это означает, что ты можешь гораздо больше, чем обычный человек, даже живущий в стране Ив… Но открыть эти способности можно лишь в состоянии сильного душевного напряжения… И чем дальше обладатель такой руны совершенствуется, тем больше возможностей открывается ему…"
Дракон молчал, слышно было лишь как он хмыкал время от времени скептически и даже попытался передернуть плечами, Свею и Ольсинору пришлось крепко вцепиться в упряжь, чтобы не съехать на нос самодовольному мытарю, но тот быстро опомнился и выровнял свое продолговатое тело.
"Посмотрим… — наконец сказал дракон, — это обещает быть интересным…"
Свей широко раскрытыми глазами всматривался в темноту неба перед собой, но, казалось, ничего не видел. Слова дракона неприятно кольнули. "Посмотрим…" На что? Сомнения с новой силой зашевелились в нем, сможет ли он оправдать надежды Ольсинора, или его постигнет неудача?.. Руна Мастера О… Сколько нового открылось в последние дни для него, мир вокруг теперь представлялся лесовичу неведомым и многослойным, словно пирог… Но не страх вызывал он у князя, а желание любой ценой выстоять… Потому что там, в Заонежье кто-то идет в свой последний бой против темных тварей с надеждой на него, Свея… Кто-то взглядывает в небо и думает о нем… И почему-то лицо Леи с веснушками на загорелом лице улыбнулось ему. И сомнения стали оставлять его. Он сделает все, что сможет… а там будь, что будет…