Истинное лицо Ментена
Передо мной две фотографии. На одной — самодовольный детина в форме офицера гитлеровского вермахта, на другой — человек средних лет, четырехугольная сытая, гладкая физиономия, узкие глазки, наглый взгляд. Тридцать пять лет разделяют эти два снимка одного и того же лица. «Де Ваархейд» поместила эти снимки в номере от 5 апреля 1977 года. На них — Оберлендер, бывший министр ФРГ в правительстве Аденауэра — Штрауса, военный преступник, фашист, руки которого обагрены кровью советских людей. Почему его изображение снова попало на страницы прессы?
Дело в том, что, когда в особой палате Амстердамского окружного суда было начато рассмотрение дела Ментена, он и его адвокат Хейнинген выставили, ни много ни мало, восемьдесят одного свидетеля защиты, в их числе Оберлендера и других бывших «маленьких фюреров» гитлеровской Германии. Вот уж поистине подобралась компания!
Оберлендер был политическим руководителем карательного батальона «Нахтигаль», вступившего во Львов вслед за передовыми частями гитлеровской армии в конце июня 1941 года. В ночь с 3 на 4 июля каратели расправились со многими львовянами, были убиты такие известные ученые, как Бартель, Цешинский, Островский, Ломницкий, Грек и другие. Все они вместе с семьями были расстреляны на Вулецких холмах.
Оберлендер, старый наци, пользовался полным доверием верхушки третьего рейха. В 1934 году заместитель фюрера Гесс лично назначил его руководителем «Союза немцев Востока». Позднее он был сотрудником абвера (военной разведки) и в качестве «специалиста по Востоку» проводил шпионско-террористическую деятельность против Советского Союза и других стран Восточной Европы.
Прокуратура Львовской области в послевоенные годы занималась расследованием дела о злодеяниях батальона «Нахтигаль». Было установлено, что уже в самые первые дни оккупации Львова гитлеровцы расстреливали и зверски убивали мирных жителей не только в самом Львове, но и в окрестных городах и поселках, не щадя ни женщин, ни детей, ни стариков.
Осенью 1941 года Оберлендер был назначен командиром батальона «Бергманн», чинившего массовые расстрелы на Северном Кавказе. В октябре 1942 года Оберлендер собственноручно расстрелял в камере пятигорской тюрьмы пятнадцать советских граждан. По его приказу в станице Славянской были убиты тридцать военнопленных. Об убитых им людях он цинично говорил: «Они отправились туда, откуда начинается хвостик редиски».
Этот убийца, подобно Ментену, занимался грабежом на оккупированных территориях. Его-то Ментен и выставил свидетелем.
У Ментена в СС, СД, гестапо и других карательных органах гитлеровской Германии были, конечно, еще друзья кроме Оберлендера. Но просить о вызове их в суд Ментен все же не решился, пожалуй, слишком многое могло бы нечаянно открыться за подобными «дружескими связями!»
Когда начиналось рассмотрение дела Ментена в суде, многие адвокаты отказались его защищать. Нашелся некий Хейнинген, опытный адвокат, решивший для защиты своего клиента использовать все, что только можно, в том числе и вызов свидетелей вроде Оберлендера. Он пытался воспользоваться испытанными юридическими увертками защиты, обращался даже к высокой теме прав человека!
В начале 1977 года во Львов одновременно с юристами прибыли три голландских журналиста — Г. Хохман, Ю. Пеп, К. Бахен. Более двух часов длилась у меня беседа с ними о доказательствах вины Ментена, выдвинувшего версию, что он не имеет никакого отношения к останкам, найденным при раскопках на околице села Урич, и история их появления его не касается. Через некоторое время Ментен и защитник Хейнинген заявили президенту Амстердамского суда Б. Мультеру, что дело против Ментена — это дезинформационная кампания со стороны СССР и Польши, цель которой — скрыть преступления русских (!) на бывших польских землях. Все поставили с ног на голову!
И вот один из голландских журналистов спросил, насколько достоверно это заявление Ментена? Отвечая на вопрос, я обратился к показаниям свидетелей, не являющихся советскими гражданами. Так, Гауптман, родившийся в 1916 году в селе Урич, а теперь проживающий в Швеции, свидетельствовал:
«До 1939 года я был рабочим, рано остался без родителей. С установлением Советской власти в Западной Украине учился и получил диплом инженера, работая на нефтепромысле в Уриче. Сразу же после того как фашисты оккупировали Львовскую область, работы на нефтепромысле приостановились, и я стал безработным. Жили мы тогда в поселке на окраине села Урич. Было это в конце августа 1941 года. Одна из моих сестер, увидев в поселке полицаев из так называемой украинской полиции, посоветовала нам, мужчинам, спрятаться. Мы так и сделали. С того места, где мы прятались, сквозь щель в досках я видел, как Ментен что-то говорил одному из полицаев. О чем шла речь, я расслышать не мог. Полицаи сразу же начали сгонять людей. В мою квартиру тоже пришли полицаи. Они забрали моих сестер и их детей, Ментен и полицаи медленно шли к выкопанной яме. Мы слышали крики, мольбу о пощаде. Людей расстреливали в упор.
Когда настал черед моей сестры и ее дочери, я видел, как она подошла к Ментену, что-то говорила. Кажется, сестра хотела объяснить, что она — гражданка США: такие бумаги ей помогли получить родственники. Ментен посмотрел на бумаги и махнул рукой в сторону сестры. Сестра с дочерью направились к нашему дому. Ментен подал пулеметчику знак, раздалась очередь из пулемета по сестре и ее ребенку. Весь расстрел продолжался около часа».
А вот свидетельство А. Поллака, 1911 года рождения. Ныне он проживает в США.
«Перед тем как нас привели в дом (на околице села Урич, где собирали людей перед расстрелом. — Б. А.), я увидел на расстоянии около двадцати пяти метров Ментена. Вместе с ним было двое или трое немцев-фашистов, одетых в форму СС. С веранды дома было видно, что люди копают яму… Потом группу из десяти-двенадцати человек повели к яме. Там были мужчины, женщины, дети. Видел, как они вставали на доски, перекинутые через яму, и слышал пулеметную очередь. Люди падали в яму. Я в то же время бросился бежать в лес. Слышал выстрелы, но в меня не попали, прятался несколько дней в лесу».
Заканчивая свои свидетельские показания, Поллак заявил:
«Я хочу выступать не только как свидетель, я обвиняю Ментена и других его соучастников в массовом убийстве людей, в частности моей жены, матери и сестры. Я готов, где угодно и когда угодно, предстать перед любым судом и дать показания под присягой».
Корреспондентам этих и других западных газет, радио и телевидения были показаны подлинные документы, зачитаны показания очевидцев расправы Ментена с мирными советскими гражданами.
Но вопреки всему снова всплывало на поверхность заведомо ложное утверждение, что в СССР и Польше «советской пропагандой» ведется специальная кампания против Ментена. Об этом неоднократно заявляли Ментен и Хейнинген в Амстердамском суде, куда они обратились с иском к журналисту Кноопу и его издателю Ландену, выпустившим книгу о злодеяниях Ментена на территории СССР и Польши. Нацистский убийца требовал запрета этой книги и привлечения к ответственности автора за «поруганную честь».
К каким только уловкам не прибегал Ментен, чтобы не допустить дела до суда! Питер Николаас Ментен сделал и такое заявление в суде: он не является голландским гражданином, и поэтому голландский суд не имеет права судить его. Было документально доказано, однако, что, когда в 1950 году посольство Польской Народной Республики в Голландии обратилось к тамошним властям с просьбой о выдаче преступника Ментена, он утверждал, что родился в голландской семье, был и остается голландцем. Это был тот редкий случай, когда Ментен не лгал.
Напомню: в 1939 году Ментен во Львове получил у голландского консула паспорт, с которым выехал в Краков, на оккупированную гитлеровцами территорию Польши.
Затем в 1943 году он зарегистрировался как гражданин Нидерландов, а не Польши.
Во время судебного разбирательства вопрос о подданстве Ментена возникал неоднократно.
Судья Схруэдер спрашивал подсудимого:
— Можете ли вы предъявить суду документ, подтверждающий, что вы приняли польское подданство?
— Такие документы у меня имелись, но я их спрятал в каком-то доме в Ирландии, теперь найти их будет трудно.
Судья продолжал:
— Зачитываю два ваши письма, датированные 1941 годом, в которых вы извещали официальные немецкие власти о том, что вы голландец (читает письма).
Ментен делает презрительный жест рукой:
— Это очередная фабрикация!
В зале суда смех.
Судья немедленно требует тишины, он осторожен: наглость Ментена провоцирует возмущение общественности, эксцессы тут возможны, но обвиняемый не должен иметь повод жаловаться, что его защите мешали.
9 мая 1977 года в особой палате Амстердамского окружного суда продолжалось слушание дела Ментена. Зал был полон, в корреспондентской ложе яблоку негде было упасть.
Несмотря на то что многие совершенные Ментеном злодеяния стали уже достоянием широкой общественности и ждали возмездия, сам он держался чрезвычайно уверенно. То и дело вступал в объяснения, каждый раз говорил нескончаемо долго, возмущенно требовал, чтобы его не прерывали, снова и снова отрицал все инкриминируемые деяния. А в конце своей трехчасовой речи заявил, что предъявленное ему обвинение — «выдумка советской юстиции».
Когда шум в зале утих, к председателю обратился прокурор Хабермел:
— Обвинением будут представлены в распоряжение суда дополнительные материалы о расстреле советских граждан подсудимым Ментеном в селе Урич.
Взоры присутствующих обратились к Ментену. Все заметили, как он побледнел, как задрожал у него подбородок.
С началом судебного разбирательства по делу Ментена наше расследование на Львовщине, на месте преступления, не прекратилось. Подобная возможность предусмотрена законами, в частности и голландскими. Масштаб содеянного Ментеном, к несчастью, был очень велик.
Со временем устанавливались и новые свидетели. Одни, услышав по радио или прочитав в газетах о ментеновском процессе, сообщали о себе сами, других — разыскивали мы. Нет нужды говорить о трудностях, которые при этом возникали, если вспомнить, сколько минуло лет со времени совершенных Ментеном преступлений.
Многих свидетелей уже не было в живых, место жительства других было неизвестно. А кроме того, приходилось еще уточнять, где именно стояли те или иные здания, теперь уже не существующие; измерять расстояние от места расстрела до места уничтоженных войной домов, возле которых стояли или в которых тогда находились очевидцы кровавой трагедии. Не мало времени заняли и поиски фотографий погибших.
В свою очередь в Голландии, ФРГ, других странах Ментен бросал громадные суммы на то, чтобы преградить дорогу правде. Людей, потенциально ему опасных, всячески порочили (тут посильную лепту внесла жена Ментена, пытавшаяся оклеветать юристов — участников следственной группы, побывавших в СССР). Нанимались частные сыщики для слежки за теми, кто мог разоблачить Ментена. Пускались в ход угрозы, писались анонимные письма. Не успел свидетель М. Гауптман прибыть из Швеции в Амстердам, как получил письмо, в котором ему грозили расправой, если он посмеет давать правдивые показания. Фабриковались «документы», имеющие целью превратить фашиста Ментена в Ментена-антифашиста. И с той же целью исправлялись подлинные архивные документы времен второй мировой войны в выгодном для Ментена свете. Не случайно газета «Де Ваархейд» призывала: «Исходя из значения дела Ментена, который десятки лет имел высоких покровителей, очень важно сохранить бдительность».
К сожалению, призыв газеты Компартии Нидерландов не всеми был услышан: Хейнингену каким-то образом удалось раздобыть некоторые данные из секретного досье на Ментена, и, подчистив их, поменяв, так сказать, минусы на плюсы, он разослал их во многие газеты.
В зале окружного Амстердамского суда шло очередное заседание. За столом защитника, перед огороженным местом обвиняемого, — адвокат Хейнинген, знаток буржуазного процессуального права.
Щурясь, он то проницательно поглядывал на судей, то простодушно на публику, изо всех сил стараясь завоевать ее симпатии. Во всяком случае ему хотелось продемонстрировать искренность в борьбе за честь «оскорбленной личности». И когда, оборачиваясь назад, он смотрел на эту самую «оскорбленную личность», эсэсовца Ментена, взгляд его становился сочувствующим.
Хейнинген с такими словами обратился к судье:
— Господин председатель! Я утверждал и повторяю: мой подзащитный решительно ни в чем не виновен. Взгляните на этого высококультурного преклонного возраста человека! Возможно ли допустить, чтобы он мог быть столь жестоким, как нам хотят внушить обвинение и советские юристы. Ментен — человек из высшего света. Не в характере такого человека действия, о которых говорится в показаниях свидетелей, и я эти показания расцениваю как очередную кампанию против Ментена.
В ответ на тираду адвоката прокурор сделал еще одно заявление:
— Господин председатель! Я имею намерение представить новое доказательство вины обвиняемого, в частности его собственноручные записи, найденные в подвалах бывшего консульства Нидерландов в Кракове. Ментен записал, что он «в качестве зондерфюрера СС прибыл во Львов вместе со штабом группенфюрера Шенгарта для того, чтобы оказать помощь в решении еврейского вопроса, а также для борьбы с движением Сопротивления».
Следующее заседание. Вызывается свидетель Кнооп.
Недоумение в публике. Ханса Кноопа все знают как редактора журнала «Акцент», а теперь еще и как автора изданной книги «Дело Ментена». Но почему он — свидетель?
Посвященные в хитрости защиты сразу поняли, в чем дело, и объяснили:
— Ясно, как день! Защитник Ментена внес Кноопа в список свидетелей, чтобы журналист, сидя в свидетельской комнате, не мог присутствовать в зале заседаний.
Кноопа быстро опросили, и судья вопреки протесту защиты позволил ему остаться в зале. Кнооп занял место рядом с другими корреспондентами. Трюк Хейнингена не прошел.
Начался допрос свидетелей-поляков, которые во время войны проживали в Подгородцах.
Показания Л. Шустер. Она хорошо знала Ментена, так как служила кухаркой в его имении в Сопоте. Она также знала тех, кто стал жертвами Ментена — Новицкого и его жену Брониславу, Старжинского, Пистоляка, Неймана и других. Рассказ свой она заканчивает словами:
— Я тоже могла бы 7 июля 1941 года оказаться в числе расстрелянных в селе Подгородцы. Но когда полицаи загнали нас в дом Пистенера, я увидела там Ментена в нацистской форме, он узнал меня и отпустил при условии, что я никогда никому не расскажу об этом страшном событии…
Ментен вздрогнул, хотел что-то сказать, но сдержался и промолчал.
На свидетельском месте К. Тузимек и П. Тычинская. Они хорошо знали Ментена. Он, однако, упорно твердит, что свидетели якобы путают его с братом Дирком, а он, Питер, в июле-августе 1941 года в Подгородцах даже не был.
Допрос свидетелей продолжался до позднего вечера, но внимание присутствующих не ослабевало.
Корреспондент одной из польских газет сообщал об этом вечернем заседании в зале Амстердамского суда: «Если кто-нибудь из присутствующих сомневался в том, что Ментен виновен, то теперь благодаря показаниям свидетелей все сомнения развеяны».
Хейнинген на этом заседании пытался запутать свидетелей несущественными вопросами. А Ментен перед закрытием заседания вскочил и выкрикнул: «Эти свидетельские показания от начала до конца надуманны!» Но опровергнуть их ему было нечем.
Когда 18 апреля 1977 года в Амстердамском суде слушалось дело, в голландское консульство в Дортмунде (ФРГ) явился пожилой человек с выправкой бывшего военного, некий Ганс Гайслер, и вручил консулу несколько исписанных страниц, прося ознакомиться с ними и передать затем голландским органам юстиции. Уже через пару дней с Гайслером встретились прокурор Хабермел и комиссар полиции Петере.
— Прежде всего, господа, — начал Гайслер, — я должен заявить, что был в свое время знаком с Питером Ментеном и хочу помочь правосудию справедливо разобраться.
— Как вы познакомились с Ментеном?
— Как эсэсовец с эсэсовцем.
— ?!
— Прошу вас, господа, верить мне: сам я никогда ни в одной акции по уничтожению людей участия не принимал, хотя и служил в карательной команде Шенгарта…
— Продолжайте…
— В начале июля 1941 года я находился в Лемберге — так мы, немцы, называли город Львов. Ментен, как мне стало известно, категорически отрицает факт своего пребывания там в те дни. Но я-то знаю, что он был там и именно тогда. Мы были в Лемберге вместе! Вот, я захватил с собой фото. Взгляните. Это — Питер Ментен, его легко узнать. Снимок сделан в Лемберге. И дата на обороте: «1941 год, июль».
— А кем написана дата?
— Помнится, самим Ментеном. Мы встречались с ним в офицерском казино. Он с энтузиазмом разглагольствовал о казнях евреев, да и людей других национальностей. Превозносил какого-то эсэсовца, который вместе с ним совершал эти экзекуции.
Гайслер рассказал еще, что Ментен неоднократно выражал намерение увеличить свои земельные владения в Прикарпатье.
Когда на следующий день в зале особой палаты Амстердамского окружного суда совершенно неожиданно для обвиняемого появился новый свидетель, бывший эсэсовец Гайслер, и показал изобличающую подсудимого фотографию, обстоятельно повторил перед судом все, что незадолго перед тем сообщил Хабермелу и Петерсу, от ментеновской самоуверенности не осталось и следа.
Еще в 1949 году, перед первым судебным процессом над Ментеном, когда он обвинялся в сотрудничестве с фашистами, но еще не было установлено его участие в расстреле советских граждан, Ментен сам говорил о своем пребывании во Львове в июле 1941 года. Теперь же он и это отрицал. Тогда, в 1948 году, и жена Ментена показала на допросе, что 3–5 июля 1941 года к Ментену пришли два немецких офицера и они втроем во Львов.
Когда прокурор зачитал эти документы, Ментен стал кричать:
— Я тогда не был в Подгородцах, предъявленные показания сфабрикованы!
Подсудимому нечем было опровергнуть показания свидетелей, и тогда он, обращаясь не столько к суду, сколько к присутствовавшим в зале корреспондентам, изрек: «Это кампания Советов против меня!», «Голландская юстиция продалась советским юристам!» Мир буржуазной прессы пестр и отнюдь не блещет неподкупностью. Нашлись такие газеты, которые подхватили ментеновские заявления.
Некоторое время на процессе подвизался в качестве эксперта по истории второй мировой войны некий профессор Руетер. Он использовал свою причастность к суду и получил допуск к секретному досье Ментена. Выписав оттуда все, что хотел, Руетер без решения суда выехал с этими данными на несколько дней из Голландии в ФРГ. Зачем, спрашивается?
Во-первых, он повез туда заключения баллистических исследований по делу Ментена, проведенных в СССР, чтобы их перепроверить и, если удастся, поставить под сомнение.
Во-вторых, посетить бывшего гестаповца Ландау. На совести этого гитлеровца тысячи погибших советских людей. В годы оккупации он занимал должность начальника гестапо в Дрогобыче. Ментен с Хейнингеном послали Руетера к Ландау в надежде, что вышедший сухим из воды, вернее из крови, бывший гестаповец поможет бывшему эсэсовцу выкрутиться, засвидетельствовав, что преступления Ментеном совершались по приказам свыше и в этом нет его вины.
Именно об этом говорил судье странствующий эксперт после возвращения.
Судья упрекнул его:
— Вы, профессор Руетер, слишком много на себя взяли, пытаетесь доказать, что порядки в гитлеровском государстве были вполне законными, все только выполняли инструкции.
Эксперт нагло парировал:
— А вы, господин судья, разве служили у немцев? Если бы служили, то поняли бы, что дисциплина у них была безукоризненная, даже для проведения экзекуций имелись точные инструкции.
О деятельности Руетера в качестве эксперта, его поездке с материалами дела в ФРГ прокурор Хабермел заявил:
— Я квалифицирую эти действия как противозаконные.
А Ментен патетически провозгласил:
— Ваши действия в суде, господин профессор, были блестящими!
Процесс продолжался. В суд был вызван свидетель Гауптман. Перед его допросом прокурор Хабермел обратился к судье Схруэдеру:
— Господин председательствующий, прежде чем начнется допрос свидетеля, специально прибывшего из Швеции, я хотел бы обратить внимание суда на то, что в Стокгольме Гауптману серьезно угрожали, отговаривали от поездки в Амстердам, в суд. Запугивали по телефону. В связи с этим шведской полиции пришлось охранять дом Гауптмана. Полицией Нидерландов также приняты меры по охране свидетеля Гауптмана. Пусть общественность знает о тщетных попытках провокаторов помешать отправлению правосудия!
— Да, действительно, — подтвердил Гауптман, — мне домой несколько раз звонили неизвестные лица. В первый раз кто-то на ломаном шведском языке сказал: «В Амстердам ехать не советую, сделаете глупость, за которую дорого поплатитесь!» Звонили даже по ночам, грозили, что будет мне «капут», если выступлю на суде.
— Благодарю вас, свидетель Гауптман, что вы не побоялись приехать в Амстердам на суд, — сказал Хабермел.
— Это мой моральный долг. Я не забыл тот страшный день, когда нацистами под командованием Ментена была убита моя семья и мои родственники в селе Урич.
И Гауптман подробно рассказал, как фашистские палачи казнили безвинных советских людей, как в этом им помогали полицаи из числа украинских националистов.
Между Ментеном и Гауптманом произошел такой диалог:
Ментен. Вы утверждаете, что узнали меня. Во что я был одет?
Гауптман. Господин председательствующий, я очень хорошо знаю свою супругу, но спросите меня, во что она была одета вчера, — не вспомню. Расстрел советских людей происходил тридцать шесть лет тому назад, как могу я помнить, во что был одет подсудимый?
Ментен. Была ли на мне шляпа?
Гауптман. Если шел дождь, то — вполне возможно.
Ментен. На какой лошади я ехал, на гужевой или верховой?
Гауптман. Когда мне сказали, что едет Ментен, так я уже рассматривал того, кто сидел на лошади, а не лошадь, на которой он сидел.
После допроса Гауптмана в зал суда был вызван свидетель Поллак, прибывший из США.
— Господин председательствующий, — поспешил подняться Ментен, — этот свидетель никогда ни в Уриче, ни в Подгородцах не жил. Он проживал в Варшаве и ни о чем свидетельствовать не может!
Поллак сразу опроверг это утверждение подсудимого:
— Родился я, господин судья, в Бориславе, а работал и жил в селе Урич до 1941 года, до дня, когда моя семья была уничтожена Ментеном. С этого времени я бродил по свету, но не нашел места, где бы можно было забыть о трагедии моей семьи и моих односельчан. Ментена я хорошо знаю. Вспоминаю, как в Подгородцах под новый год я был вместе с ним на балу, там и познакомились. Он танцевал с моей девушкой.
Ментен вскакивает, кричит:
— Это смехотворная чепуха. От села Сопот до Подгородцев нельзя было в ту пору добраться, потому что бурная речка Стрый широко разливалась.
Свидетельница, дочь помещика Пистенера, приехавшая из Израиля, в суде заявила:
— Чепуха как раз то, что сейчас сказал Ментен. Зимой эта речка всегда покрыта льдом. Кроме того, имелся мост через нее.
Следы этого моста, соединявшего берега Стрыя у села Подгородцы, сохранились и сейчас. Когда голландские юристы посетили Подгородцы, я показывал им его остатки.
Во время допроса свидетельницы Тузимек Ментен перебил ее выкриком:
— Это смехотворный вымысел, а не показание. Она, должно быть, кем-то подучена свидетельствовать так!
— Господин председательствующий, — заявила оскорбленная женщина, — я даже не знала, что ведется следствие против Ментена. Мои дети прочли в газете об этом. Тогда я рассказала им, что была очевидцем расстрела в Подгородцах. Сын посоветовал мне пойти в милицию и рассказать о кровавых событиях в Подгородцах. Показания я давала по доброй воле!
Суд на время летних каникул прервал свое заседание, а в середине июня 1977 года мы снова встречали во Львове прокурора Хабермела, комиссара полиции Петерса и старшего инспектора полиции Пастеркампа, сопровождаемых сотрудником Нидерландского посольства в СССР Эверарсом и переводчиком Федером.
Разговор сразу зашел о деле Ментена, об амстердамском процессе, тянувшемся вот уже третий месяц. Я спросил голландских коллег, какие будут у них просьбы к нам в этот приезд?
— Мы хотели бы просить вас провести в нашем присутствии эксгумацию могилы в селе Урич, а кроме того, нам необходимо дополнительно допросить некоторых свидетелей в Подгородцах и в Уриче.
— Просьбы ваши будут удовлетворены.
— Вторичное посещение нами мест преступления вызвано тем, что у Ментена объявился новый свидетель, какой-то бывший эсэсовец, в свое время осужденный и отбывший срок наказания, — сказал Хабермел, — и он пытается обелить Ментена.
— Из голландских газет нам уже известно об этом новом ментеновском свидетеле, таинственном и неизвестном. Что же, он уже назвал себя?
— Нет, фамилии своей он назвать не хочет. Суть его показания сводится к тому, что Ментен якобы не мог присутствовать в Уриче во время расстрела советских граждан в 1941 году, поскольку акция эта — дело рук эсэсовцев совсем другой воинской части из дивизии «Викинг». Как вы понимаете, закон обязывает суд присоединить новое показание к делу, а также допросить всех свидетелей, которых в связи с этим показанием выставит защитник, обвинитель или еще кто-либо из участников судебного разбирательства.
На следующий день мы поехали в Урич.
— Уверены ли вы, что поиски будут результативными? — спросил меня Хабермел.
— Как может быть иначе? Имеются ведь свидетельства очевидцев о массовом расстреле у околицы села Урич. Но найти могилу теперь, через тридцать шесть лет со времени кровавого события, будет, вероятно, нелегко. Ментен уже заявил на суде, что мы, советские юристы, специально подготовили могилу. До подобного цинизма мог дойти только враг нашего государства. К чему же готовить могилы жертв, когда фашисты и их пособники оставили после оккупации нашей земли тысячи могил! Вы сами убедились в этом во время предыдущей поездки по селам нашей области.
— Да, конечно, — согласился Хабермел.
— Удивительный человек этот Ментен, что ни слово — ложь.
По дороге в Урич Хабермел взглянул на часы и сказал:
— Как раз сейчас должно рассматриваться очередное, уже пятое, прошение Ментена об освобождении его из-под ареста.
Голландские коллеги рассказали о всяческих увертках Ментена.
Недавно, например, он и его адвокат потребовали вызова в суд известного в Голландии историка второй мировой войны для уточнения дат некоторых событий. Вызванный «уточнил»: гитлеровские войска заняли Львов… в середине июля 1941 года. Номер с уточнением, разумеется, не прошел: всем известно, что гитлеровцы ворвались во Львов 30 июня. Для чего же понадобилось Ментену заключение еще одного историка? Чтобы опровергнуть утверждение свидетелей, что он, Ментен, был на Львовщине 7 июля, в день Ивана Купалы.
В полдень мы уже были у цели, в Уриче.
На юго-западной окраине села и сейчас стоят старые нефтяные буровые вышки. До 1939 года они принадлежали компании «Гартенберг и Шраер». Тут же стояло несколько бараков, в которых прежде ютились рабочие — украинцы, евреи, поляки.
Нелегко было сводить концы с концами семье Шляйферов, кое-как сколотившей вблизи вышек свою хатенку. Стояла она недалеко от домика поляка Аугустиновича. За хатой — небольшой огород, спускавшийся к речке, летом — свои овощи. Но жилось, ох как трудно! Выбиться из нищеты нечего было и думать. Жизнь стала лучше только после сентября 1939 года, когда Львовщина стала советской. Вскоре, однако, ворвались на эти земли фашисты. Вот тогда-то и объявился в Уриче Ментен.
Свидетель Шляйфер, единственный уцелевший из этой большой семьи, показывает на обелиск:
— Вот здесь, под этими березками, лежат мои сестры, жена, племянники и многие мои односельчане — мужчины, женщины, дети, старики.
Прислушиваясь к моему разговору со Шляйфером, вокруг собрались все приезжие: голландские юристы, корреспонденты газет Голландии, Бельгии, Швеции.
Все с волнением ждали, какие результаты даст эксгумация. Кое-кто не верил в обнаружение могилы. Общее волнение передалось и мне. Удастся ли сразу найти то место, где зондерфюрер СС Ментен расстреливал советских граждан? Во всяком случае, место это здесь, перед нами: заросшая пышной травой небольшая площадка, ограниченная с двух сторон горами, а с третьей — рвом и рекой. Фашисты могли выбрать только это ровное место для массовой казни. Отсюда нельзя было убежать: вокруг крутые уступы.
Начали работу. Сыро, земля мокрая: копнешь лопатой — выемка тотчас заполняется водой. А тут еще туча нависает, вот-вот хлынет дождь.
Копали с полчаса. И вот первое доказательство.
— Череп человека с входным пулевым отверстием в затылочной части, — после недолгого осмотра заключил эксперт, судебный медик Владимир Зеленгуров.
Теперь доказательства сменяют друг друга: гильзы от патронов к немецким автоматам, черепа, кости, несколько трупов в состоянии жировоска.
Вот трупы женщины и ребенка, которого она прижимала к себе и после смерти. А вот вещественное доказательство, которое заставляет содрогнуться: бутылочка с соской. В ней еще сохранилось что-то жидкое.
Кошельки, советские и польские мелкие монеты, гребни. Женская и мужская обувь, детские туфельки, пояса. Много ключей, карманные часы.
И черепа — мужские, женские, детские — их было найдено более сотни.
— Фотографируйте, описывайте, — обратился я к зарубежным корреспондентам. — Расскажите об этом всем в ваших странах.
Они не только фотографируют, они фиксируют на лентах магнитофонов каждое слово наших экспертов.
Показав на огромное количество найденных человеческих черепов, я напомнил им заявление Питера Ментена из автобиографии, которую он писал в 1941 году в первые дни нападения фашистов на Советский Союз: «Я словом и делом готов доказать свою преданность Германии».
Эксгумация трупов проводилась семь дней, ее результат — обнаружение останков более ста пятидесяти убитых. С тяжелым чувством мы уезжали во Львов.
Прошло несколько дней, и мы вернулись в Карпаты, туда, где должно было состояться перезахоронение останков людей, расстрелянных по приказу Ментена.
Прокурор Хабермел с переводчиком Федером и я ехали в одной машине. Уже за городом Хабермел сказал:
— Ментен, не желая признать себя виновным в экзекуциях, заявляет, что эти расстрелы в карпатских селах чинили украинцы.
— Не украинцы, нет, господин Хабермел, — поспешил я ответить и просил Федера точно перевести мои слова. — Нельзя никоим образом в данном случае говорить — украинцы! Соучастники злодеяний Ментена — украинские буржуазные националисты. А это — отщепенцы, и отождествить их с украинским народом — значило бы оскорбить украинский народ. Ментен нашел с ними общий язык, ибо он и они — злейшие враги украинского народа.
Хабермел просил меня продолжать, и я рассказал ему позорную историю украинского буржуазного национализма.
Гость из Голландии внимательно слушал, иногда задавал вопросы. Когда мое объяснение было окончено, он сказал:
— Благодарю вас. Теперь я понимаю, почему Ментен действовал вместе с националистами.
Наш разговор в машине закончился, когда мы подъехали к околице Урича. Нас встретил Антон Андреевич Руденко, прибывший туда раньше.
Ступени широкой лестницы ведут на вершину холма. Подле свежей могилы гробы. Здесь, у дороги, воздвигнут обелиск. Будет он виден далеко-далеко. Почтить память погибших земляков пришло более пяти тысяч человек. Прибыли работники Львовского обкома Компартии Украины и облисполкома, представители общественных организаций, прессы, телевидения. Я встретил знакомых писателей и журналистов, освещавших ход следствия по делу.
В полдень начался траурный митинг. Все выступавшие на нем требовали от голландского суда сурового наказания военного преступника Питера Ментена, на совести которого сотни погибших советских людей. Очевидцы страшных событий, родные и знакомые расстрелянных со слезами на глазах вспоминали о той трагедии, которая произошла в пору гитлеровского лихолетья, когда осатанелый палач Ментен расстреливал, грабил, запугивал советских людей. Но не удалось ему убить в них веру в победу, в освобождение от фашистского ига.
На трибуне — пионерка. Не страшную сказку слышала она в детстве, а горестную быль об ужасах расстрела ее родственников Ментеном. Возмездия требовал и ребенок.
Выступил представитель голландского посольства в СССР господин Эверарс. Он выразил сочувствие советским людям, их горю, причиненному фашизмом в годы войны..
На этом митинге было оглашено воззвание женщин Львовщины к голландским судьям. В нем — требование сурового наказания для военного преступника Ментена.
Звучит мелодия траурного марша. Гремит салют в честь погибших. Гроб за гробом медленно опускается в могилу. На нее ложатся десятки венков из живых цветов.
На временном обелиске надпись:
Советским гражданам, замученным фашистскими оккупантами в 1941 году.
Июнь 1977 года.
Вечная слава павшим в борьбе за свободу и независимость социалистической Отчизны!
Вечером мы выехали в Дрогобыч.
Вскоре голландские юристы отправились в Польскую Народную Республику. От нас они увезли документы, фотографии, вещественные доказательства, подтверждавшие участие Ментена в преступлениях.
Спустя несколько дней, в конце июня 1977 года, польская газета «Трибуна люду» писала:
«Посещение села Урич подтвердило тезисы обвинения… Голландская общественность пребывает под глубоким впечатлением от результатов посещения голландской следственной группой села Урич. Группа посетила Урич по поручению особой палаты (окружного суда. — Б. А.), которая судит гитлеровского военного преступника Питера Ментена. Он обвиняется в организации массовых экзекуций, одна из которых имела место в Уриче 27 августа 1941 года.
В присутствии делегации, сопровождаемой голландскими журналистами и фоторепортерами, была произведена эксгумация на месте, указанном свидетелями во время первой фазы судебного следствия. Найдены останки нескольких сот жертв — женщин, детей, мужчин. При более детальном исследовании выяснилось, что многие из них были убиты выстрелами в затылок.
Голландские органы массовой информации детально освещают ход следствия на территории СССР, подчеркивая ту чрезвычайно большую помощь, которую оказывают голландской делегации советские власти… Высказывания защитников Ментена, будто могилы на месте казни заблаговременно подготовлены, лишены каких бы то ни было оснований.
Присутствие при эксгумации голландских юристов полностью опровергает упомянутое заявление, имеющее провокационный характер».
Голландская газета «Де Ваархейд» в статье «Останки ста пятидесяти жертв в массовой могиле в Уриче» 23 июня 1977 года писала:
«В массовой могиле в Уриче найдено сто пятьдесят жертв. В яме размером шесть метров пятьдесят сантиметров на три метра пятьдесят сантиметров найдено девяносто четыре черепа взрослых и двадцать — детей, а также кости еще двадцати-двадцати пяти жертв; найденные бутылочки с сосками и детские игрушки дают основание допускать, что среди жертв были и грудные младенцы.
Согласно выводам специалистов, найденные черепа дают основание утверждать, что здесь дело идет о массовой экзекуции, ибо многие из них имеют огнестрельные раны в затылочной кости. Ментен обвиняется в том, что принимал участие в экзекуции, которая производилась 27 марта 1941 года в селе Урич».
О том, что произошло на окраине Урича в августе 1941 года, рассказали очевидцы.
Свидетельство Германа Шляйфера:
— Мой отец поселился в Уриче в 1936 году. Спустя два года приехал туда и я. Работал на временной работе, постоянной не было. Лишь когда Львовщина стала советской, я получил постоянную работу. Мой отец хорошо знал Ментена.
В 1941 году наша семья узнала, что в селе Подгородцы совершен массовый расстрел советских людей.
В конце августа на околицу села Урич приехала группа гитлеровцев и мой отец сказал, что среди них — Ментен. После обеда начали сгонять людей в дом Норлихта. Я, отец, наш родственник Гауптман и Поллак влезли на чердак нашего дома и там спрятались, женщины закрыли нас всяким тряпьем и старыми вещами. Полицаи из числа украинских буржуазных националистов сгоняли людей, преимущественно евреев. Мы видели, как выводили этих людей из дома Норлихта на расстрел, но самого места расстрела не видели, потому что он происходил за холмом. Расстояние до него составляло не более ста метров.
Когда гитлеровцы ехали к месту расстрела, отец показал мне сквозь щели в досках Ментена.
Выводили по два-три человека к яме и там их расстреливали. Расстрел продолжался до позднего вечера.
В тот день были расстреляны моя жена, двое детей, многие родственники.
То же рассказали свидетели Поллак и Гауптман.
По возвращении в Голландию руководитель делегации прокурор Хабермел заявил:
«Мы собрали дополнительный материал. Я могу с уверенностью сказать, что по нашей просьбе в Амстердам прибудут четыре советских свидетеля, которые дадут показания в суде 25 августа, когда он начнет свою работу. Сейчас решается вопрос о приезде других свидетелей.
Делегация присутствовала в Уриче на эксгумации, проводившейся по просьбе органов нидерландской юстиции; в могиле находились останки свыше ста пятидесяти жертв, останки младенцев не сохранились. Среди жертв, несомненно, находились пятеро или семеро младенцев, так как в могиле найдены семь детских бутылочек, некоторые даже с сосками. Кроме того, найдены гильзы и пули.
Голландская делегация будет иметь в своем распоряжении выводы баллистической экспертизы, которую сейчас проводят в СССР.
Ментен ранее заявлял, что в Уриче никогда не жили евреи и что в Уриче никогда не было никакой экзекуции.
Я заявляю, что место могилы соответствует показаниям свидетелей как из СССР, так и из других стран. Число жертв также совпадает с показаниями свидетелей.
Делегация разговаривала с двадцатью свидетелями, которые явились сами.
После Урича делегация побывала в польских городах Кракове и Варшаве. В Кракове мы посетили дом, в котором жил Ментен и были найдены письма, изобличающие его».
Таковы были первые отзывы, появившиеся в зарубежной прессе после эксгумации могилы в Уриче, произведенной с 16 по 21 июня 1977 года.
