В то осеннее утро 1976 года наша автомашина продвигалась по шоссе из Львова на Стрый довольно медленно. Туман был таким густым, что водителю пришлось включить специальные фары. Но как только солнце поднялось повыше и набрало силу, мгла рассеялась, и машина пошла быстрее. Мы любовались изумительно красивым карпатским пейзажем, но все наши мысли были заняты другим.
Справа от шоссе вилась река Стрый, за ней — уже близкие — высились поросшие лесом взгорья и виднелась бурая полоса старой железнодорожной насыпи. Это по ней пролегала в свое время узкоколейка, по которой лесопромышленники Ментен и Пистенер непрерывным потоком гнали к железнодорожной станции ценную карпатскую древесину.
Кстати сказать, соседи Пистенер и Ментен, два хищника, стали врагами. Верх взял второй, более клыкастый.
Стрый, как все карпатские реки, весьма капризен, и мы в этом убедились. У села Подгородцы плотники восстанавливали мост, снесенный мощным потоком после сильного ливня в горах. Переправившись вброд, мы поднялись на высокий берег, где стоял полуразрушенный дом — следы усадьбы Пистенера.
Это страшное место: именно здесь, около пистенеровского дома, отряд палачей-фашистов учинил чудовищную расправу над мирными людьми. По данным следствия нам уже было известно, что двумя «акциями», 7 июля и 28 августа 1941 года, под непосредственным командованием Питера Николааса Ментена были расстреляны многие жители села Подгородцы: мужчины, женщины и дети — украинцы, поляки, евреи.
Мы прошли дальше, к памятнику жертвам фашизма. Земля вокруг обелиска была вскопана: по постановлению прокуратуры производилась эксгумация останков людей, погибших от рук нацистских военных преступников. Заместитель прокурора области Антон Андреевич Руденко и группа других работников прокуратуры, эксперты, следователи, судебные медики работали здесь уже несколько дней. Работали на холодном пронизывающем ветру, время от времени согревая озябшие руки у костра.
Карпатская земля сохранила и теперь открывала чудовищные злодеяния Ментена, то, что он хотел навсегда скрыть.
Теперь Ментен миллионер. В Голландии его капитал составлял более двухсот миллионов гульденов. А здесь, в Подгородцах, из украинской земли выкапывают вместе с пожелтевшими косточками почти совсем истлевшие женские туфли, детские башмачки, колечки и медальоны, мелкие монеты, гребенки и другие вещи. Рядом — позеленевшие отстрелянные гильзы от немецких автоматов и карабинов, какими гитлеровцы вооружали своих подручных — оуновцев, полицаев из среды украинских буржуазных националистов.
Спустя десятки лет после войны оуновцы пытались доказать, что они, мол, и сами вели борьбу с гитлеровцами. Вещественные доказательства и свидетельства людей по этому делу, чудом оставшихся живыми, гильзы патронов от немецких карабинов, которыми были вооружены только полицаи, неопровержимо подтверждают наличие связей между нацистами и украинскими буржуазными националистами. Объединяли их не только общие бредовые идеи, но и общие преступления. Они сообща уничтожали мирных людей. Но об этом речь впереди.
Из могил были извлечены останки десятков жертв. На черепных костях, на костях грудной клетки и конечностей обнаружены следы пулевых ранений. Сохранились следы от ударов прикладами по голове. Такими ударами людей сваливали в яму еще живыми.
Судебные медики: заведующий кафедрой судебной медицины Львовского медицинского института Владимир Михайлович Зеленгуров, заслуженный врач республики Клавдия Ивановна Тищенко и Владимир Николаевич Нартиков — подолгу внимательно исследовали каждую кость, сопоставляли, определяли принадлежность ее к определенному скелету. Трудная задача. Как-никак, тридцать пять лет прошло.
Мне довелось видеть сотни погибших на фронте, быть очевидцем многих злодеяний, чинившихся фашистами на оккупированной советской земле. Но увиденное и пережитое тогда, при эксгумации в Подгородцах, передать очень тяжело.
Владимир Михайлович показал мне окаменевший мозг, принадлежавший молодому человеку: мыслившему, строившему планы на будущее, мечтавшему и… зверски убитому по приказу Питера Ментена. Этот знаток искусств, кичившийся принадлежностью к европейской культуре, сам хладнокровно командовал расстрелом. Эстет-палач?!
— Неужели такое могли сделать люди? — воскликнул кто-то рядом со мной. — Это же не люди — звери!
— Нет, не звери, — ответил один из экспертов. — Сытый зверь не тронет…
На полиэтиленовой пленке-дорожке были разложены скелеты, части трупов, отдельные кости. Прокурор-криминалист Юрий Седов и молодой техник-криминалист Валерий Макаренко все записывали в протокол и фотографировали; последний очень волновался: он впервые видел такое варварство. В могильных ямах были найдены останки мужчин, женщин и детей, расстрелянных и даже закопанных еще живыми по приказу Питера Ментена.
Десять дней детально, с чувством ответственности перед историей, нынешним поколением людей специалисты собирали доказательства расправы, учиненной фашистскими оккупантами над мирными жителями карпатского села.
Обратимся к судебно-медицинскому заключению по обнаруженным останкам трупов при эксгумации.
«Останки эксгумированных трупов принадлежат двадцати девяти женщинам и двадцати трем мужчинам. В десяти случаях пол не установлен, так как останки принадлежали детям и подросткам от двух до восемнадцати лет, а также вследствие нехватки соответствующих частей скелетов эксгумированных трупов.
На основании исследований останков эксгумированных трупов следует полагать, что они принадлежали людям в возрасте от двух до шестидесяти и более лет.
Судя по состоянию останков, а также учитывая данные материалов дела, следует полагать, что от момента смерти до момента исследования эксгумированных трупов прошло около тридцати пяти лет.
В пятидесяти четырех случаях при исследовании эксгумированных трупов были выявлены многоосколочные переломы костей черепов, а в одиннадцати — на костях черепов были выявлены дырчатые переломы, представлявшие собой огнестрельные повреждения. Учитывая их локализацию и характер, следует считать, что причиной смерти пятидесяти четырех человек явилась травма головы, в том числе в одиннадцати случаях вследствие огнестрельных пулевых ранений. Многоосколочные переломы костей черепа могли возникнуть также и от огнестрельных ранений, однако из-за дефекта костей черепа выявить их не было возможности. В восьми случаях определить характер и локализацию повреждений не удалось из-за отсутствия всех частей скелетов, были найдены лишь отдельные их части, сопоставить которые невозможно.
Как отмечено выше, в пятидесяти четырех случаях были выявлены крупные переломы костей черепа, из них в одиннадцати случаях — входные огнестрельные повреждения в затылочной и теменной костях, а также и выходные — в лобовой кости. На основании этих данных следует полагать, что выстрелы в погибших производились в тот момент, когда они были повернуты спиной к тому, кто стрелял.
Формы и размеры огнестрельных повреждений костей дают основание полагать, что все они были пулевые, а в двух случаях смерть наступила вследствие травмы головы».
Таковы объективные доказательства расстрела людей.
Как же происходила эта расправа? Кто именно чинил ее? Об этом свидетельствуют живые — немногие уцелевшие.
7 июля 1941 года. Вершина лета. По народной традиции ее отмечает праздник Ивана Купалы. В канун праздника жгут на лугу костры, в чаще леса ищут сказочный цветок папоротника, у реки девушки плетут и бросают в воду веночки — гадают о счастье, о суженых…
В том году, первом из тяжких лет оккупации, было, разумеется, не до папоротникового цвета. Но древняя традиция напоминает о себе всякий год, а в тяжелый — даже сильнее. Молодежь не собралась веселой толпой за селом водить хороводы, и старые и малые сидели по домам. Кое-кто решился пойти в церковь, приодевшись в праздничное, не зная, что день Ивана Купалы станет для подгородцев страшным днем.
Неожиданно на улицах села появились полицаи. Они стучали в ворота, в двери хат, приказывали тотчас же собираться всем у пистенеровского дома. Кто не шел — выволакивали на улицу и под дулами карабинов гнали на пригорок, к месту сбора.
Гонимые шли целыми семьями — отцы, матери, дети. Мужчины в киптариках — карпатских безрукавках — и вышитых сорочках, женщины в нарядных платьях, в наброшенных на плечи веселых цветастых платках. Но на лицах у всех было недоумение и страх. Предчувствовали недоброе. Некоторые женщины плакали. Кто-то о чем-то предупреждал, кто-то советовал, но в голосах звучала растерянность.
— Куда ведут, Володя? Зачем? — кричала вдогонку пожилая женщина, мать комсомольца Владимира Пистоляка.
— Не знаю, ничего не знаю, мама!
Конвоируемую толпу обогнала военная машина с фашистами — солдатами и двумя офицерами. Она остановилась у дома Пистенера.
Согнанные туда люди узнали в одном из прибывших офицеров-эсэсовцев бывшего здешнего лесопромышленника Питера Ментена. Солдаты в гитлеровской форме с автоматами наперевес стояли поодаль. На пригорке сгрудившаяся толпа селян оказалась окруженной цепью полицаев с карабинами. Комендант полиции Филипп Миллер, предатель из числа местных жителей, юлил возле офицеров.
Ментен не спеша обвел толпу своими бесцветными глазами. И взгляд его словно говорил — Теперь вы узнаете, кто я такой.
Эти мысленно произнесенные Ментеном слова — не домысел автора. Сам Ментен впоследствии рассказывал своему шоферу об «акции» в Подгородцах, трактуя расправу как героическое деяние арийца. Он нисколько не сомневался, что вправе покарать мученической смертью тех, кто, как он говорил, участвовал в распределении его земли между крестьянами после воссоединения западных украинских земель с Советской Украиной, казнить тех, кто протестовал против незаконных штрафов, налагавшихся паном лесопромышленником, тех, кто отстаивал честь и достоинство человека.
Знакомясь с происшедшим в Подгородцах, я вспомнил эпизод, которому был свидетелем в детстве. В 1918 году в моем родном селе Каплуновке, расположенном на стыке Харьковской, Полтавской и Сумской областей, немецкие солдаты и пресмыкавшийся перед ними гетманец также согнали селян и объявили, что за разгром в 1917 году помещичьей усадьбы Харитоненко налагается контрибуция на каплуновских крестьян в сумме трех миллионов рублей золотом. Ни более, ни менее!
Гетманец, будущий оуновец, переводил рявканье кайзеровского фельдфебеля, будущего фашиста:
— Его благородие господин германский офицер говорит, чтобы вы к исходу пятого часа вечера сего дня внесли три миллиона рублей золотом. Если не внесете — висеть вам всем на столбах, как тряпкам. Понятно?
Селяне разошлись по домам молча. Дед мой Филипп Сергеевич сидел мрачный: откуда же в селе насобирать такую сказочную сумму, да еще золотом?!
К счастью, Красная Армия выбила оккупантов как раз перед истечением срока фельдфебельского ультиматума.
Для крестьян-подгородцев все это повторилось, но кончилось самым страшным. День освобождения был еще не близко.
Очевидцы рассказывают, что яма, в которую падали убитые, была примерно пяти метров в длину и двух с половиной — в ширину. Возле нее прохаживался с тростью в руке Ментен. По данному им знаку к яме, через которую была переброшена доска, подведен был Владимир Пистоляк. Полицай подталкивал его карабином. Юноша встал лицом к убийцам, гордо подняв голову. Старушка-мать Пистоляка бросилась к ногам Ментена, моля не убивать сына. Владимир молчал.
О чем думал в эту минуту сельский парнишка, который вместе с другими активистами в 1939 году участвовал в разделе господских земель, боролся за новую жизнь, мы не знаем. Мы знаем только, что Володя хотел учиться и быть учителем. Мечта его не сбылась. Ментен взмахнул рукой. Треск автоматной очереди. И Владимир упал в могильную яму. Палачи даже не проверили, мертв ли он. Многие были зарыты еще живыми. Земля, которой засыпали яму, шевелилась, кровь проступала на поверхность.
Свидетельствует житель села Подгородцы Григорий Андрейко. В ту пору ему было сорок два года:
«…Я пас корову и услышал от односельчан, что в село приехал Ментен с фашистами и что полицаи сгоняют к пистенеровскому дому сельских активистов и евреев. Меня заинтересовало, что же они будут делать с людьми?
У дома Пистенера я увидел двух офицеров в немецкой форме: один из них был бывший помещик Ментен, а рядом стоял комендант полиции Миллер. Потом по сигналу Ментена прозвучала автоматная очередь и начался расстрел. Среди расстрелянных были: Пистоляк Владимир, Старжинский Петр, Степан Альфред, семья Новицких и еще около тридцати человек».
Свидетельствует Иван Герак:
«В 1936–1938 годах я работал у помещика Пистенера в селе Подгородцы. В селе Сопот жил помещик Питер Ментен, владевший многими земельными угодьями и лесами. Между Ментеном и Пистенером часто возникали споры из-за земли, доходившие до судебных тяжб. Ментена затем арестовали польские власти…
7 июля 1941 года в село приехали фашисты, и кто-то из односельчан сказал, что гитлеровцы будут расстреливать людей. Пошел я к дому Пистенера, Увидел толпу во дворе. И тут же — яму. Около нее стояли два офицера и комендант полиции Миллер, а рядом — немецкие солдаты и полицаи. В одном из офицеров я узнал бывшего помещика Питера Ментена. Через несколько минут по команде Ментена из дома Пистенера начали выводить к яме многих наших односельчан. Полицаи вели их, толкая прикладами карабинов. На моих глазах по команде Ментена были расстреляны Владимир Пистоляк, Альфред Степан, Петр Старжинский, Алексей Новицкий и его жена Бронислава, а также мужчины-евреи: Ляста, Феваль, Эйзик, Хомуш, Пинькас, Бенц, Майлик, Нейман и многие другие. В тот день фашисты убили около тридцати человек. Из этой страшной картины мне навсегда запомнилось, как Петр Старжинский у ямы крикнул Ментену и Миллеру: «Спасите меня, в чем я виноват?» Питер Ментен взмахнул рукой, последовала автоматная очередь, и Старжинский упал в яму. После Старжинского подвели к яме Алексея Новицкого и его родственника Альфреда Степанам…
Петр Старжинский и другие его односельчане, чьи имена упоминает очевидец расправы с ними, были сельскими активистами. В 1939 году участвовали в разделе земли помещиков. Алексей Новицкий, работая управляющим и лесничим у Ментена, не скрывал своих антифашистских настроений и однажды обругал Гитлера. Да и о своем работодателе Ментене, уволившем его, не расплатившись, Новицкий отзывался не очень уважительно. Знал он и о том, что Ментен — резидент фашистской разведки.
В 1937 году Ментен попытался обвинить Новицкого в поджоге лесничества. В архиве обнаружено извещение прокуратуры при Стрыйском окружном суде о том, что против Алексея Новицкого ведется следствие. Обстоятельства дела стали достоянием общественности, которая была на стороне Новицкого. Тогда ловкач Ментен сделал выгодное отступление: отказался от обвинения Новицкого, взял из той же прокуратуры справку, что возглавляемая им, Ментеном, фирма не причастна к пожару и даже получил на основании этого страховую премию. Но Новицкий и его шурин Альфред Степан, слишком много знавшие о Ментене, стали его врагами, от которых нужно было поскорее избавиться.
Еще один отрывок из свидетельских показаний Герака:
«…Питер Ментен подошел к Новицкому и несколько раз ударил его по голове тростью. В это время Бронислава, жена Алексея, бросилась к Ментену, умоляя его не расстреливать мужа. Ментен презрительно взглянул на Новицкую, оттолкнул ее ногой и дал знак фашисту стрелять. В отчаянии Новицкая подбежала к мужу, обняла его и крикнула: «Стреляй!» Раздались выстрелы, Новицкий и Степан упали в яму, а Новицкая схватилась руками за живот и словно замерла от боли. Фашист повесил автомат на плечо, подошел к Брониславе, ударил ее ногой, и она упала в яму».
Нейману ударом ноги Ментен разбил лицо. Окровавленного его тут же пристрелили.
Обстоятельства расправы Ментена над жителями села Подгородцы подтвердили очевидцы: Иван Григорьевич Швед, Эмилия Ивановна Вдовчина, Николай Лукьянович Кирчей, Каролина Николаевна Шемеляк и многие другие.
Жители Подгородцев рассказывали, что в ночь на 8 июля 1941 года из дома коменданта полиции Миллера раздавались пьяные голоса. Надрываясь, «победители» — среди них и Питер Ментен — отмечали расправу над людьми. Утром гитлеровцы уехали во Львов.
28 августа 1941 года — дата второй «акции» Ментена, когда под его началом был произведен еще один массовый расстрел в Подгородцах.
Свидетельствует Иван Якуца:
«В конце августа в село еще раз приехали фашисты, которыми командовал Ментен, и снова согнали к дому Пистенера более сорока человек — женщин и детей еврейских семейств и расстреляли их».
Очевидцами этого расстрела были Дмитрий Ключах и Каролина Тузимек, ныне гражданка Польской Народной Республики. Она рассказывает:
«Я видела, как по указанию Ментена расстреливали людей в Подгородцах, где я тогда жила. Экзекуция продолжалась более часа. Ментену тогда было около тридцати пяти лет. Одет он был в фашистский мундир».
По словам подгородчан, у них создалось поначалу представление, будто Ментен, истребляя евреев, убивает только мужчин, а женщин и детей не трогает, поскольку 7 июля из еврейских семей были расстреляны в основном мужчины.
На суде миллионер Питер Ментен, гражданин Нидерландов, категорически отрицал, что бывал во Львове и Львовской области, что жил в селе Сопот, что принимал участие в расстреле советских людей.
Что ж, опасные преступники редко признают себя виновными в своих преступлениях, даже если были схвачены с поличным.
Отчего гитлеровцы так благоволили к Ментену? Оттого, что он был богат? Не только. Ментен был их человеком, служил им верой и правдой, да и сам вел себя как захватчик. На службе у фашистской разведки он, должно быть, имел заслуги перед «фатерландом»: недаром его допускали к рейхсфюреру Гиммлеру, одному из заправил фашистской Германии.
Гитлеровцы разрешили Питеру Ментену занять в Кракове виллу голландского консула. Ментен был вхож и в дом палача Польши — Франка.
Гестапо охотно шло Ментену навстречу, выдавая ему пропуска на поездки в Киев, Варшаву, Париж, Амстердам и другие оккупированные в то время города.
Варшавянин Тадеуш Подгородецкий в 1941 и 1942 годах был личным шофером у Ментена. Он рассказывает:
«Питера Ментена знаю с 1929 года. Снова встретил его осенью 1941 года во Львове, у отеля «Жорж» (теперь гостиница «Интурист». — Б. А.). У него была машина «шевроле», и он предложил работать у него шофером. Я согласился. Ментен занял во Львове квартиру по улице Романовича, 5. Отсюда он вывез ковры и другие дорогие вещи, и мы вернулись в Краков, где сложили все в квартире Ментена по улице Гротгера (бывшая вилла голландского консула. — Б: Д.). Через некоторое время снова поехали во Львов на его же автомашине «опель-адмирал» с двухколесным прицепом. Несколько раз мы курсировали туда и обратно, возили в Краков разные вещи: ковры, картины, золотые монеты, которые Ментен скрывал от гитлеровцев. Жил тогда он в Кракове и частенько устраивал приемы. На них бывали майор СС Кипка, Розенбаум, который позднее стал комендантом полицейской школы, полковник Шварцвайде и другие.
Во время одной нашей поездки Ментен рассказывал, что принимал участие в убийстве семьи Пистенера и других евреев в селе Подгородцы, что расстрелял тогда же своего довоенного управляющего Новицкого, его жену и шурина, что долго разыскивал старого Пистенера и нашел-таки…
Однажды жена Ментена сказала мне, что майор Кипка работает в разведке. Ментен потребовал, чтобы я доносил Кипке о настроениях поляков и о их намерениях против немцев, если что-нибудь станет мне известно, но я от этого уклонился.
Однажды мы с Ментеном и еще с одним офицером СС поехали в Киев. Ментен выступал тогда в роли знатока произведений искусства; и там забрали много ценностей. Когда мы возвращались из Киева, среди вещей Ментена находилась чрезвычайно ценная виолончель, которую он приказал тщательно упаковать…
Почти еженедельно зимой 1941–1942 годов я ездил с Ментеном во Львов и обратно, в Краков.
В марте сорок второго мы ездили в Ригу. Там Ментен встретился с одним из командиров войск СС. Оттуда в Краков мы привезли много шуб и картин. Очень дорогую меховую шубу Ментен подарил Шенгарту, занимавшему высокий пост в войсках СС.
В апреле сорок второго года мы приехали во Львов. После встреч со многими эсэсовцами Ментен приказал возвращаться в Краков. Он был очень взволнован и спешил. Тогда Ментен забрал из своей львовской квартиры все вещи, даже постель: он чего-то боялся. Возвращались мы другой дорогой, не как обычно. Я слышал, как Ментен рассказывал жене, что во Львове были у него затруднения, ему кто-то угрожал. Он говорил: «Это, должно быть, Кальтенбруннер напакостил мне». После того во Львов мы больше не ездили.
Спустя некоторое время я завез Ментена в резиденцию гестапо в Кракове. Оттуда он вышел через два часа и сказал, что поедем в Брюссель.
Мы побывали в Брюсселе, Берлине, Голландии. Потом заехали в Париж, где жил Дирк Ментен, брат Питера. Дирк Ментен устроил в Париже большой прием, и я там выполнял роль официанта. Гостями были только гитлеровцы.
В Краков мы возвратились в июле 1942 года. А через некоторое время должны были снова выехать в Голландию.
Однажды я отвез Ментена в дом гестапо в Кракове. Через несколько часов увидел, что его оттуда вывели и посадили в автомашину. Я поехал следом. Ментена завезли в какой-то дом, а я поехал уведомить его жену. Она позвонила майору Кипке. Кипка приехал тотчас и предъявил мне претензию, почему я не известил его сразу же.
В квартире Ментена офицеры гестапо устроили засаду, несколько дней кого-то там подстерегали.
Потом я узнал, что Ментена освободили.
Вскоре после его ареста гестаповцы арестовали и меня. Сидел я под арестом шесть недель, на допросах расспрашивали про Ментена. Наконец ко мне в камеру пришел Кипка и освободил.
Больше я с Питером Ментеном не встречался. Он выехал на Запад, забрав несколько вагонов всякого добра. Из Кракова вывез золото и всяческие ценности.
Я слышал, что у Ментена был конфликт с людьми Кальтенбруннера, скупавшими (грабившими. — Б. А.) для этого убийцы драгоценные вещи на оккупированной территории».
В 1942 году Ментен вывез из Кракова в свое родовое имение в Голландии произведения искусства и другие ценности, всего четыре вагона, что привело в раздражение еще более крупных хищников, чем он сам. Шеф СД Кальтенбруннер посадил его под арест и даже велось следствие, но все окончилось для Ментена благополучно.