Девушка — это реальность столь же массивная и хрупкая, сколь и Спектакль.

Как и все переходные формы, Девушка — это оксюморон. Она также является первым случаем аскетизма без идеала, материалистического раскаяния.

Трусливо преданные желаниям Девушки, мы научились презирать её, повинуясь ей.

Современная нищета сексуальности никак не соотносится с той, что была в прошлом, потому что сейчас тела без желания сгорают изнутри, поскольку они не в состоянии удовлетворить желания, которых у них нет.

В ходе своего метастатического развития соблазнение перестало быть интенсивным, чтобы стать экстенсивным. Никогда любовный дискурс не был настолько жалок, как в момент, когда весь мир чувствует своей обязанностью воспевать и обсуждать его.

Девушка не выглядит как труп (такое впечатление может сложиться после чтения передовых женских журналов), она выглядит как сама смерть.

Каждый пытается продать себя, но ни у кого не получается сделать это убедительно.

Вопреки тому, что может показаться на первый взгляд, насильник борется не с женщиной или мужчиной, но сексуальностью как таковой, как с контролирующим органом.

До повсеместного распространения обнажённое тело Девушки ещё было способно производить ощущение искренности. Сейчас совершенно впустую эту силу ищут у всё более юных тел.

Очарование, которого мы больше не находим в Девушке, даёт точную меру того, что нам уже удалось уничтожить в ней.

Задача заключается не в освобождении Девушки, а в освобождении от Девушки.

В некоторых крайних случаях мы можем увидеть, как Девушка поворачивает небытие, которым она наполнена, против произведшего её мира. Подлинная пустота её формы, её глубокая враждебность к абсолютно всему существующему, сжимаются во взрывчатые сгустки негативности. Ей придётся уничтожить всё, что её окружает. Ширящаяся пустыня внутри неё разжигает её желание привести каждый уголок Империи в такое же запустение. «Дайте мне бомбу, я должен умереть», — ликовал русский нигилист прошлого столетия, прося возможности участвовать в покушении на князя Сергея.

Десубъективация Девушки, как и облечённого властью человека (которому Девушка как минимум полностью соответствует в тех случаях, когда они не являются одной личностью), не может избежать краха, разрушения изнутри. Высота падения будет лишь мерой ширящейся пропасти между полнотой социального бытия и рахитичностью бытия единичного, а точнее — мерой убогости отношения к себе. Но в ничтожности одного заключена вся сила, недостающая для совершенства другого.

«Но мне также предстояло разрушить тот ореол, которым мужчины стремятся окружить этот другой образ женщины — девушку, кажущуюся безразличной к телесности и лишённую всякой чувственности — продемонстрировав, что она полностью соответствует типу матери, и что девственность как таковая по определению ей столь же чужда, как и проститутке. И как показал дальнейший анализ, материнская любовь не связана ни с какой нравственной заслугой» (Отто Вейнингер, Пол и характер).

Было не так уж много эпох, столь же сильно возбуждённых желаниями, но так же редко в прошлом желания были настолько пустыми.

Девушка напоминает монументальность архитектуры эпохи Платона, покрывшейся временем, рождающей мимолётное ощущение вечности, поскольку она уже рушится. Иногда она рождает мысли о чём-то другом, но непременно о трущобах.

«Я мог бы уничтожить современные вкусы студентки, внося в них посторонние, чужеродные элементы, смешивая их со всем подряд» (Гомбрович, Фердидурка).

При кажущемся хаосе желаний казарменный Вавилон безраздельно управляется корыстью. Но корысть как таковая является лишь вторичной реальностью, не имеющей никаких оснований в себе самой, но лишь в желании желания, находящемся в основании всей отсутствующей жизни.

Изменения в образе Девушки симметрично следуют за эволюцией капиталистического способа производства. Так, за последние тридцать лет мы постепенно продвинулись от фордистского типа соблазнения, с его чётко обозначенными связями и мгновениями, его статической и протобуржуазной формой пары, к постфордистскому типу соблазнения, распылённому, гибкому, неустойчивому и деритуализированному, распространившему организацию пар на тотальность тел, социального пространства и времени. На этой особо передовой стадии Тотальной Мобилизации каждый призван сохранять свою «силу соблазнения», которая заменила «рабочую силу», и таким образом, каждый может в любой момент быть уволен и в любой момент обратно нанят на рынке секса.

Девушка умерщвляет свою плоть, чтобы отомстить за Биовласть и символическое насилие, которым её подвергает Спектакль.

Сложности, демонстрируемые ею всё более и более явно, с учётом её прошлой несокрушимой позитивности раскрывают удовольствие от секса как наиболее метафизическое из всех физических удовольствий.

«Кто-то публикует элегантные, модные, „трендовые“ журналы. Мы же создали здоровый, свежий, насыщенный кислородом, наполненный синим небом и зелёными полями журнал; журнал, который более реален, чем сама природа».

Девушка является полностью созданной, по этой причине она также может быть полностью разрушена.

Только в страдании Девушка бывает дружелюбна. Очевидно, существует субверсивная сила травмы.

Успех миметической логики, приведший Девушку к триумфу, нёс в себе неизбежность своего затухания.

И в итоге именно инфляция Девушек наиболее серьёзно подорвала эффективность каждой из них

Теория Девушки является частью формирования точки зрения, способной ненавидеть Спектакль везде, где он прячется, то есть везде, где он проявляется.

Кто, кроме последнего глупца, может быть до сих пор всерьёз тронут «хитростью, уловками, которыми он мог проникнуть в сердце Девушки, властью, которую он мог взять над ней, одним словом, чарующим, расчётливым и методическим характером соблазнения» (Кьеркьегор)?

Везде, где не любят товар, не любят и Девушку.

Распространение отношений соблазнения на все виды социальной деятельности обозначает также отмирание в нём всего оставшегося живого. Распространение имитирования также делает его всё более и более явно невозможным. И сейчас момент великого несчастья, когда улицы заполнены жуирами без сердца, соблазнителями, скорбящими о всяком соблазнении, трупами желаний, с которыми никто не знает, что делать.

Это будет физическим феноменом, как исчезновение ауры. Как будто электризация тел, порождённая столь сильным разделением, начинает выражать себя, пока не исчезнет. Возникнет новая близость и новые дистанции.

Полное опустошение желания будет знаком конца товарного общества, как и всего общества в целом.

Опустошённый ландшафт эроса.

«Как общее правило, социальный прогресс и изменения в исторических эпохах происходят в связи с движением женщин к свободе» (Фурье).

Когда все уловки Девушки исчерпаны, у неё остаётся последняя из них — отказываться от уловок. Но это действительно последняя.

Сделавшись троянским конём планетарной власти, желание очистилось от всего домашнего, частного, скрытого от посторонних глаз, что его окружало. Предпосылкой к тоталитарному переопределению желанного была в действительности его автономизация от всякого реального объекта, от всякого конкретного содержания. Научившись применяться к сущностям, оно невольно стало абсолютным желанием, желанием абсолюта, которое ничто земное не способно утолить. Эта неудовлетворённость является центральным рычагом потребления, так же как и его ниспровержения.

Обобществление тел несложно предвидеть.

Разве ежедневное появление Девушки ещё происходит не по разнарядке?