Как только мы обнаружили ребят, сразу же создали локальное силовое поле, не дающее возможности внешней прослушки, выставив за него часовых. И по мере их рассказа убеждались, что сделали это не зря, а когда они дошли до «тварей болотных» и вовсе стало ясно, кто против нас воюет и какими средствами. Лопнул ещё один мыльный пузырь нашей наивности. Люди больше доверяли клеветникам и интриганам, чем тем, кто был с ними честен, легче верили в злое, чем в доброе, хотя именно последнее и было правдиво, и с превеликим удовольствием расплачивались злом за добро. Я не был настолько наивным, чтобы не знать этого. Я не был настолько разумным, чтобы уметь воспользоваться этим знанием на практике.

Ситуация требовала серьёзного подхода. Надо было подумать и посоветоваться с Петерсом, не вызывая его в эфир. Стоило мне подумать об этом, как перед моим мысленным взором предстал Юрчик. И я вдруг вспомнил, как монах настоял, чтобы мы взяли этого малыша с собой, а прощаясь с нами сказал: «Юрчика берегите! Он не простой ребёнок – большой умничка, сильный и храбрый! Всё, что знает этот маленький тигр, знаю и я». Мне тогда стало смешно: «Полагаю, что ты, брат, знаешь немного больше, чем это дитя, но обещаю тебе беречь его, как зеницу ока». И только теперь до меня дошёл истинный смысл слов монаха.

Срочное собрание семьи, в одном из самых закрытых и глубоких залов пещеры, было недолгим. Два поселения уничтожены, место нахождения лесных и нашего нового пищевого отряда неизвестно. Понятно, что людей опаивали и зомбировали. Но вероятно среди них были и такие, которые сознательно шли на разбой, и те что искренне обманывались, и люди, которые всё понимали, но не видели выхода. Я напрасно во все глаза пялился на Юрчика, он тихонько сидел, ничем не выдавая своего отношения к происходящему.

Посовещавшись, мы пришли к выводу, что невозможно отгородиться от всего и жить собственной жизнью, когда рядом царят страдания и несправедливость. Надо помочь наладить быт и другим. Фруми и я были ненамного старше наших новообретённых детей, и юношеский максимализм, в паре с неистребимой верой в победоносное шествие добра, граничащей с глупостью, одержал верх над рассудочностью, уже слегка приболевшего, опыта.