Смена правительства и приход агентов охранки в инспекцию нагнали страх на всех чиновников. Высказывались предположения, что дни Спиритавичюса сочтены, что вот-вот пришлют нового начальника. Хотя за долгие годы независимого существования своего государства чиновники привыкли ко всем превратностям судьбы и реагировали на перемены, как летучие мыши на свет, последние события совершенно сбили их с толку. Да и как было не тревожиться, когда в министерстве подули новые ветры, и их собратья слетали с насиженных мест, как тетерева, вспугнутые Уткиным в кайшядорских лесах.

С роковой неотвратимостью надвигались черные дни.

Ни мифическая девятиглавая гидра, ни экзотические чудовища джунглей не наводили на чиновников такого ужаса, как мрачное неведомое будущее. Светлая голова, просидевшая пять, шесть, десять лет за канцелярским столом, которая строила в мечтах чудеса инженерной техники – воздушные замки, – перебрасывала радужные мосты через моря и океаны, пробивала в горах туннели, кончала философские факультеты, гнула в бараний рог самого Эйнштейна, затыкала за пояс Данте со всеми его Беатриче, эта светлая голова, напичканная дебетами и кредитами, входящими и исходящими, в конце концов отучалась не только от умения работать, но и мыслить. Вернее, мыслить она мыслила, но только об одном: как бы удержаться, как бы высидеть в канцелярии положенные двадцать пять лет, получить полную пенсию и спокойно закончить свои дни вполне обеспеченным человеком. Многие тешили себя надеждой, что их, как людей, отдавших все силы процветанию государства, похоронят на новом кладбище за казенный счет и воздвигнут в их честь хотя бы гипсовый памятник.

Но Спиритавичюсу с помощниками сейчас было не до памятников. Черный день, по их мнению, начнется с того, что новый начальник потребует дела, пороется в столах, заглянет в регистрационные книги, и тогда, – стоит только могущественному начальнику захотеть этого, – прощай почет, прощай доходное место, прощай календарь увеселений. И пойдут они куда глаза глядят, куда ноги несут. А что будет именно так – они были твердо уверены.

Единственное поприще, на котором они могли забыться от мрачных дум, было строительство собственных домов.

И началось на окраинах временной столицы новое сотворение мира. Воздвигались дворцы и дома. Звенели красные кирпичи Палемонского завода, пели сосновые бревна, шелестел гравий – гремела бравурная музыка во славу светлого будущего, приближаемого за казенный счет. Дома, только собственные дома, были надежным щитом от страха.

Строили, как кому в голову взбредет: с мансардами, крылечками, колоннами, балконами, мезонинами. Домовладельцев заботило только одно – как бы выжать из съемщиков побольше «денежных соков». Так люди окрестили квартирную плату. Каждый особняк и доходный дом выражал изобретательность, вкус и характер своего хозяина. К каждому дому предъявлялись большие требования: дом должен быть красивым, чтобы привлекать и кружить голову съемщику, дом должен быть вместительным, чтобы втиснуть в него больше квартирантов, дом должен как можно быстрее окупиться. Свой участок, свой особнячок, своя вишня, свой золотой ранет настолько привязывали новоявленного патриота к земле столицы, что никакая сила не могла его выкорчевать оттуда. Каунасский домовладелец считался столпом независимого государства, внесшим свою лепту в восстановление столицы, приложившим руку к украшению Литвы. Он имел право быть избранным в городское самоуправление, пользоваться кредитами всех банков, стать акционером и строить, строить, строить.

Эдакий энтузиаст украшения столицы, промаявшись полдня на службе, как угорелый мчался на свой участок, а таких участков в Каунасе была уйма. Мудрые, дальновидные отцы города раздавали их направо и налево на самых льготных условиях; они знали, что каждый домовладелец будет предан городскому самоуправлению до последнего вздоха и до последней капли крови станет его защищать. Хозяин до глубокой ночи мерял шагами свой надел, прикидывая, в какой стороне будет кухня и спальня, на каком этаже поселиться, а какой сдать внаем, каких пустить к себе квартирантов и т. д. и т. п. Беззаветно преданный государству деятель, который шесть дней в неделю жаловался на недомогание, на усталость, на колики и ревматизм, вымаливал пособие для восстановления разрушенного здоровья, просил внеочередного отпуска, – после обеда, примчавшись на свой участок, до глубокой ночи орудовал лопатой, закладывал фундамент будущего дома.

Бумба-Бумбелявичюс, этот кооперативный гений, первым из помощников позаботился о себе. Участок, который он вырвал у городского самоуправления за небольшие деньги в рассрочку, Бумбелявичюс превратил в золотые копи. Исследуя почву для сада, он обнаружил под тощим дерном залежи высокосортного гравия. Четвертый помощник то тут, то там раскапывал гравий руками, вертел в пальцах, пробовал на зуб, выплевывал и потел от радости. У Бумбы-Бумбелявичюса созревал необычайно смелый и мудрый план. Гравий должен был сделать его богачом, хотя бы только потому, что до Бумбелявичюса это никому и в голову не пришло. Дело в том, что его надел был расположен в весьма удобном месте – поблизости от оживленных магистралей, Бумба-Бумбелявичюс предложил ломовикам выгодную сделку. Поставщики, доставлявшие необходимый строительный материал с далеких карьеров, сразу сообразили, что это им сулит: они привозили бы за день на стройки в три раза больше гравия, чем раньше. За воз галечника, сотни лет пролежавшего без пользы, Бумба-Бумбелявичюс брал с них пол-лита.

И потекла в карман предприимчивого чиновника река монет. С утра до вечера жена Бумбелявичюса Марите сидела на бревнах, занимаясь своим вязаньем. Время от времени, когда мимо нее с грохотом проезжал воз, она отвлекалась от работы и провожала взглядом монету, падавшую в специально приготовленную на сей случай копилку. Ее любезный супруг рыскал по городу, останавливал ломовиков, тащил их в корчму и поил водкой, – только бы они не забывали его гравий, а молодая жена приветливо кивала головой каждому, кто въезжал во двор будущего дома. Вечером супруги открывали тяжелую копилку, подсчитывали прибыль, сортировали монеты по достоинству, заворачивали в бумажные рулоны, возносили хвалу господу, заключали друг друга в объятия и, счастливые, удалялись в царство снов.

Деньги липнут к деньгам, гласит пословица. Нескончаемые обозы, которые вывозили содержимое уборных и выгребных ям, тоже заинтересовали Бумбелявичюса. Он сообразил, что золотари могут оказать ему неоценимую услугу. Ямы, оставшиеся на участке после выемки гравия, вызывали некоторую тревогу: неровен час, нагрянет полиция, составит протокол, оштрафует. А тут появилась такая прекрасная возможность заровнять их мусором и одновременно унавозить сад и огород. Бумбелявичюс, подходивший ко всему только с коммерческой меркой, прекрасно сознавал, что мусорщики не только безвозмездно отдадут ему свой груз, но еще и поблагодарят: не будь его, благодетеля, им бы пришлось тащиться к черту на кулички. Вскоре во двор Бумбелявичюса хлынули зловонные возы.

Это и в самом деле был трезвый, дерзкий, дальновидный замысел. Бумбелявичюс дал честное слово санитарному инспектору, что немедленно завалит мусор землей, и самый чувствительный нос не уловит никакого подозрительного аромата. От полицейских Бумбелявичюс отделывался по-другому. Он изобличал их в полном невежестве, в абсолютном незнании законов государства, а когда это не помогало – ублажал их только богу и ему известным напитком. Тот оказывал такое ошеломляющее действие, что блюстители порядка никогда больше не осмеливались появляться во владениях Бумбелявичюса и, заметив его на улице, машинально отдавали честь. На протесты и брань соседей-домовладельцев и квартиросъемщиков Бумба-Бумбелявичюс отвечал не только самыми отборными словами, но и обломкам железа, согнутыми ведрами и дырявыми ночными горшками, в изобилии усеивавшими его надел. Эти снаряды со звоном и грохотом летели во врагов, утихомиривая самых яростных злопыхателей, покушавшихся на территориальную неприкосновенность участка.

Медовый месяц молодой четы прошел не в сказочном сиреневом саду, а возле ям с гравием, на зловонной свалке. Марите Спиритавичюте, ставшая законной супругой четвертого помощника, знала, что он женился на ней не по любви, а по расчету, что, не будь она дочкой директора инспекции, Бумбелявичюс никогда не позарился бы на нее. Но она была счастлива уже тем, что заполучила хоть какого-то мужа и наконец выбилась в дамы из сословия старых дев. Бумба-Бумбелявичюс, который относился к женщине без сентиментов и полагался не на биологические инстинкты, а на деловые соображения, не баловал свою супругу. Он считал, что жена должна разделять с мужем не только ложе, но и молитву, и заботы. Придерживаясь этих правил, он до обеда преспокойно возился в канцелярии, а после обеда устраивал свои делишки в городе, пребывая в полной уверенности, что его вторая половина неукоснительно выполняет возложенные на нее обязанности по строительству дома. Справившись со своими многотрудными делами, он поспешал к Марите и рисовал ей радужные перспективы их совместного житья-бытья. Бумбелявичюс пророчил ей спокойную и счастливую старость, хотя сам не очень-то верил в это.

– Послушай, Марите, – закидывая песком свежую груду мусора, говорил Бумба-Бумбелявичюс. – Я сделаю тебе свадебный подарок – перепишу через нотариуса на тебя новый дом, благо ты немало труда в него вложила. И будешь ты спокойно жить-поживать, пока бог не призовет. Наплевать мне на всякую политику. Мы с ней квиты. Конечно, я люблю родину. Но наша дорогая Литва сама не даст тебе крова. О нем надо позаботиться. А то придет какой-нибудь свинопас, вышвырнет тебя на улицу – и живи, как знаешь! Хороша будет Литва, не правда ли? Деревья листьями шелестят, звезды в поднебесье мерцают, ветерок лицо ласкает… Как в сказке… Землю подстелишь, небом укроешься… Хороша мать-Литва, пока на плечах голова. Споткнешься – аминь. Еще, чего доброго, в тюрьме сгниешь! И никто словечка не замолвит. А что дальше? Дураков нет. Совьем, Марите, гнездышко… Сперва тебе, а потом…

Передав жене лопату, Бумба-Бумбелявичюс подошел к копилке.

– Ну, Марите, сколько сегодня накапало?

– Не густо, Йонитис…

– Меньше, чем вчера?

– Угадай… – опершись на лопату, улыбнулась супруга, обнажая крупные желтые зубы.

– Сотенка!.. А? Угадал?!

– Бери пониже…

– Девяносто девять?

– Еще ниже…

– Еще ниже?… Девяносто пять?

– Не угадал…

– Ой-ой-ой. Скверно, Марите!

– Перед твоим приходом девяносто второй пошел…

– Ангел ты, Марите!.. – Бумба-Бумбелявичюс хотел обнять и поцеловать жену, но на ее переднике чернело какое-то подозрительное пятно, а руки были испачканы. Сравнив свою трудолюбивую супругу с ангелом, будущий домовладелец подумал, что хватил через край, что для такой работы, как надзор за ломовиками и рабочими, нужен по крайней мере дьявол.

Молодая Бумбелявичене, по-деревенски повязанная платком, походила на клушку: согнувшись, она шныряла во все стороны, озираясь то вправо, то влево, выгребала из-под себя железяку или обрывок проволоки, путавшийся под ногами, и складывала в одну кучу: весь этот хлам Бумба-Бумбелявичюс продавал старьевщикам. Четвертый помощник чувствовал себя в собственных унавоженных владениях петухом, нашедшим жемчужное зерно. На этом основании он не столько работал сам, сколько осматривался и командовал.

– А как рабочие? Всё на том же месте возятся?

– Да вроде работают все время, – отвечала жена.

– Лентяи! – бормотал, глядя на бетонщиков, четвертый помощник. – Деньги, небось, подавай в срок. Придет суббота – выкладывай… А работают, как черепахи…

– Вот что, ребятки, – подходя к рабочим, бубнил нетерпеливый домовладелец, – я же объяснил – быстрей будет фундамент, быстрей будут деньги… А вам хоть кол на голове теши!

Когда со двора трогался воз с гравием, Бумба-Бумбелявичюс и тут не мог промолчать:

– Ну и нагрузил за пол-лита! Пожалел бы свою клячу, дружок. Ишь, как надрывается, дрожит, как овечий хвост.

А если ему попадалась телега мусорщика, он тоже вставлял словечко:

– Уважаемый, порожняком возвращаешься! Тебе что – самоуправление за запах платит?

Превратив свой надел в огромный карьер, смешав гравий с отборным мусором, сдобрив его ночным золотом, Бумба-Бумбелявичюс пустил участок под ячмень. Он не представлял, что вообще может уродиться на такой почве. Кроме того, четвертый помощник готовился отпраздновать новоселье и одновременно свадьбу.

– Я, – объяснял Бумбелявичюс Марите, – сварю из ячменя такое пиво, которое свалит всех гостей и убедит моих коллег, что я мастер на все руки.

Одно беспокоило его – часть надела, отведенная под сад, напоминала поле после усиленного артиллерийского обстрела. Некоторые ямы были так глубоки и широки, что следовало всерьез подумать, чем их засыпать: мусорщики и золотари, поняв, что Бумба-Бумбелявичюс без них не может обойтись, задрали нос, сговорились и потребовали вознаграждения за свой товар. Как Бумба-Бумбелявичюс ни пытался умаслить их, ассенизаторы были непреклонны. Не помогли ни уговоры, ни угощения. Перед четвертым помощником встал вопрос: или прекратить продажу гравия, или начать покупку мусора. И Бумба-Бумбелявичюс уступил.

* * *

Наконец настал долгожданный день. Около надела Бумбелявичюса, который он сам называл предприятием, остановилась пролетка. Из нее вылезли Спиритавичюс с супругой и верными помощниками. Увидев спешащего навстречу, скачущего по ямам зятя, Спиритавичюс удивился:

– Ну, знаешь ли, то да се… никогда бы не думал, что отдаю свою единственную дочь на свалку! Попахивает, зятек! – говорил Спиритавичюс, затыкая нос.

– Без навоза и урожая не будет, господин директор, – оправдывался Бумбелявичюс, целуя руку теще.

– Ну-ну, не мели, показывай свои владения. Давно хотел проведать, да дела не пускали. Как там говорится – рад бы в рай… Ишь ты, что он наворотил в этом курятнике… Есть, есть то да се.

Бумба-Бумбелявичюс провел гостей по собственной земле, теплой и мягкой, как пышный пуховик. Ноздри чиновников, тещи и тестя щекотал какой-то острый аромат. Правда, землей участок Бумбелявичюса мог назвать только человек с большим воображением. Это был попросту слой мусора, достигавший местами нескольких метров, свалка городских отбросов, стыдливо прикрытая тонким одеяльцем песка. Теплая от непрекращающегося гниения почва была пригодна для выращивания разных благ домашнего значения. Надел эксплуатировался в двух измерениях: горизонтально и вертикально. Часть его продавалась тачками и возами, как строительный материал, часть была завалена мусором и превращена в огород, часть засажена фруктовыми деревьями, кустарниками и цветами. Тут же стоял крохотный сарайчик с плоской крышей, под которой молодая чета наслаждалась медовым месяцем, строя в мечтах сказочные замки. У самого тротуара был забетонирован высокий фундамент для солидного дома.

– Ну и ну!

– Поглядите-ка!

– Наворотил же, господин Бумбелявичюс!

Диву давались гости, шествуя за своим преуспевающим коллегой.

– Вот что значит план!

– Вот что значит коммерция!

– Вот что значит кооперация. Хе-хе-хе…

– Ну и хватка же у господина Бумбелявичюса! – угодливо подпевал Пискорскис Спиритавичюсу, нежно взяв его под руку, чтобы перевести через воронку. – Ваша Марите за ним, как за каменной стеной!

– Воистину, господин Пискорскис… Другие вкладывают в участок все: жалованье и сбережения, и получают шиши, а мой зятек добыл из песка золото.

Ковыляя гуськом, чиновники делали вид, что рады за своего коллегу, от которого они, хотя и считали его пронырой, не ожидали такой прыти. Все в один голос заявили, что только молодая хозяйка пробудила дотоле дремавшие в нем таланты и что он должен быть по гроб благодарен Марите.

– Господа! – остановил хозяин растянувшихся в цепочку чиновников. – Обратите только внимание. Видели вы когда-нибудь такие помидоры? До двенадцати на одном кусте. А было вот как… послушайте… Подготовил я весной землю. И как нарочно господь бог послал мне несколько бочек ночного золота… Ага, думаю, проведем еще один опыт. Для овощей не годится, сгниют. Удобрю, думаю, ячмень. Так и сделал. И, благодарение господу, как пошел в рост, как зазеленел!.. Налились колосья в палец. Мы с Марите скосили, обмолотили, а какое вышло пиво – судите сами.

Бумба-Бумбелявичюс, заметив, что гости заинтересованы, объяснял дальше:

– А потом гляжу и собственным глазам не верю! Тьфу! Сплюнул и перекрестился. Под ячменем – помидоры!.. С каждым днем они все больше наливались. Окучивай, Марюк, говорю, подвязывай!.. Когда ты их посадила? – накинулся я на женушку. – Перекрестись, отвечает она, побойся бога! Знать ничего не знаю об этих помидорах! Уставились мы друг на друга и думаем… память вроде бы не отшибло. Что за чертовщина! Вроде до сих пор я своих дел еще никогда не забывал!.. И тут я внезапно вспомнил, что один золотарь, привозивший свой товар, упомянул «Метрополь». Я еще раз напряг свои мозги, и в моем сознании блеснул просвет. Я вспомнил, что даже угостил его тогда за такое прекрасное подношение. Все стало ясно. Видно, золото это было из хорошо всем нам известного местечка…

Кто-то отпрянул, кто-то натянуто улыбнулся. Спиритавичюс развил мысль зятя:

– Кто дерма боится, сам его не стоит. Я знаю два испытанных жернова, которые все перемелют: земля и брюхо. Все остальное чепуха. Навоз остается в земле, а зерно поднимается вверх. А потом мы это зерно пропускаем через желудок; и опять – что негодно – опускается вниз, а что пригодно – поднимается наверх. Хотя это и не совсем по-научному, зато верно.

Бумба-Бумбелявичюс провел гостей по всем дорожкам, обвел вокруг каждой клумбы и кустика, облазил, осмотрел все подвалы, бетонный, еще не вполне затвердевший, фундамент и по досчатой лестнице поднялся с ними наверх, где должно было состояться пиршество в честь закладки краеугольного камня.

– Фундамент у тебя, зятек, крепкий, стол богатый, а стены где же? – сказал, оглядевшись, Спиритавичюс.

Все громко расхохотались.

– Имеются, господин директор, и стены… Прошу садиться… Простите за скромный стол. Марите, проси к столу, видишь, меня не слушаются!

Был теплый июльский вечер. Солнце клонилось к закату. Во все стороны открывались пестрые картины Вилиямполе. На западе маячила высокая насыпь форта, в саду, огороженном зеленым забором, две женщины выколачивали пыль из красного ковра, старая тщедушная баба волочила по лугу сухую ивовую ветвь, по улице Тильжес катил извозчик, в пролетке дремал какой-то горожанин. На будущем первом этаже дома Бумбелявичюса стоял стол, уставленный бутылками, тарелками и закусками, за которым непринужденно расположились старшие чины балансовой инспекции. За свою жизнь они перевидали много столов, преимущественно под крышей, и такого сюрприза, который приготовил Бумба-Бумбелявичюс, не ожидали. Все было неожиданно, непривычно, экзотично.

– Дорогие гости! Прошу садиться… Пожалуйста… Извините, если неудобно… Господин директор говорит, что не видит стен и крыши. Я должен рассеять эти сомнения, пока мы еще ничего не отведали. Я документально докажу обратное!

Все уставились на хозяина. Его слова показались довольно странными: несмотря на то, что гости сидели под открытым небом, хозяин упорно доказывал, что они находятся в его квартире, состоящей из трех комнат с кухней.

– Загипнотизировать меня хочешь, зятек?… – сказал Спиритавичюс. – Ничего не выйдет.

Тем временем Бумба-Бумбелявичюс покопался в толстом портфеле, вынул пачку бумаг и положил на стол.

– Вот мой дом, – ткнул он пальцем в чертеж. – Он построен. Видите? Двухэтажный, четырехквартирный. Заверено печатью и подписью инженера! Ясно?… А тут…

Утерев пот, счастливый хозяин достал три договора и развернул перед каждым из помощников.

– Видите? Все мои квартиры сданы в наем на неограниченный срок, и плата взыскана за три года вперед. Итого более 10 тысяч литов.

– Подписи имеются? – заглядывал всем в глаза Бумба-Бумбелявичюс. – Скажете, нет?… Печать нотариуса налицо? Значит, вы согласны. Так дозвольте мне сейчас спросить: имеются у этого дома стены и крыша?! А потолок? Имеется дом?! А! То-то и оно!

Чего-чего, а этого чиновники не ожидали. Самоучка, из простых, с трудом выбившийся в люди человечек, которого все обзывали «кооператором», имел, оказывается, не только четверть гектара выкупленной земли, но и несколько десятков тысяч наличными, которые содрал с будущих съемщиков; он набрал столько денег, что их вполне должно было хватить для строительства каменного дома.

– А кто меня может заставить строить каменные хоромы? Я могу возвести бревенчатые… Наконец на кой черт мне бревна, если я могу построить дом из досок, оштукатурить с двух сторон, покрасить, и пусть себе живет на здоровье, кто хочет; пусть плодятся и размножаются на благо отечества. Кто мне запрещает смотреть еще дальше? Кто может связать мне крылья?

Бумба-Бумбелявичюс достал из портфеля еще одну бумагу и, развернув, показал всем сидящим за столом. Это был чертеж восьмиквартирного дома.

– Этот я построю еще легче, чем первый, потому что у меня в запасе одна неиспользованная идея.

Зазвенели бокалы и тарелки; чиновники желали счастья и процветания дому, который пока что существовал только на бумаге, но который в ближайшее время породит еще и еще новые палаты и хоромы. Звучали тосты в честь молодой, прочной литовской семьи, которая всю свою душу вложила в украшение временной столицы.