Вот уже полгода, как в балансовой инспекции трудятся три новых человека – ревизора. Вот уже полгода, как перед ними на столах разложены пухлые журналы, страницы которых разлинованы толстыми и тонкими линиями, испещрены фамилиями и цифрами. Из шкафов и со склада, где вместе с дровами и вениками хранились плоды десятилетнего труда инспекции, извлечены запыленные и ободранные, сшитые и перевязанные тюки квитанций. Каждая бумажка прочитывается и сверяется с записями в толстых журналах, а расхождения с законами и инструкциями, подчистки и подделки заносятся в акт.

На место трагически погибшего помощника инспектора Пищикаса был временно назначен Плярпа, а на место секретаря (тоже временно) Спиритавичюс поставил Пумпутиса, мелкого чиновника, меньше всех осведомленного и потому наиболее безопасного. В его обязанности входило разыскивать и подавать ревизорам необходимые документы – больше ничего. Ненужные разговоры, как сказал ему Спиритавичюс, могут только запутать господ ревизоров. Если возникнет какая-нибудь неясность, он, Спиритавичюс, самолично все уладит.

Однако Пумпутис, поотиравшись какое-то время возле ревизоров, почувствовал, что его обязанности не могут ограничиться предоставлением документов: ему пришлось открыть незваным гостям глаза на истинное положение вещей. Пумпутис начал мнить себя лицом ответственным: раз с ним беседуют, как равные с равным, незнакомые, но тем не менее высокопоставленные люди, значит, он должен знать себе настоящую цену! Ревизоры вытягивали из него признания, расспрашивали о различных, зачастую непонятных ему, комбинациях, и он своими ответами давал им много ценного материала. Его обязанности показались ему более ответственными еще и потому, что директор со своими помощниками с раннего утра до позднего вечера пропадал в городе, проверяя предприятия, бухгалтерии, жалобы, составляя задним числом протоколы и т. д. Пумпутис на месте должен был решать сложные вопросы, давать ревизорам справки о том и о сем. Все это вскружило ему голову, и он решил, что устами ревизоров само государство требует от него правды.

На вопрос, почему, например, в графе «Гостиница и ресторан „Версаль“ в течение нескольких лет подряд не делалось никаких отметок, Пумпутис, не задумываясь, ответил, что как только приближался последний срок уплаты денег в банк, хозяин гостиницы приглашал господина директора с помощниками в свое заведение и, таким образом, своевременно ликвидировал очаг пожара. Когда же Пумпутиса спросили, почему целый ряд крупных заграничных фирм нарушает законы, а инспекция совершенно не обращает на это внимания, новый секретарь с улыбкой ответил, что господин директор очень часто руководствовался пословицей, которую произносил по-русски: „Закон что дышло, куда повернешь – туда и вышло“.

Пумпутис по молодости был слишком откровенен, прямодушен и не усматривал в этом никакой опасности. Будь он умудрен жизнью, поопытней, он знал бы, что эти три пришельца, присланные свыше, такие же люди, как и все, что, кончив свою работу, они уйдут, а он останется во власти Спиритавичюса и его помощников. Радуясь своему продвижению по службе, Пумпутис забыл о том, что начальство бдительно следит не только за ревизорами, но и за его собственным поведением. Недаром Спиритавичюс с помощниками не раз ломали голову, как сделать, чтобы и волки были сыты, и овцы целы.

Однажды утром Спиритавичюс с помощниками сидел в кабинете и обсуждал план дальнейших действий.

– Господин директор, – многозначительно произнес Пискорскис, – я не могу молчать. Новый секретарь роет нам яму.

– Кто?! – подскочил Спиритавичюс. – Пумпутис?!

– Так точно, господин директор. Например, не далее, как вчера, он в беседе с ревизорами проболтался, что в инспекции нет никакого порядка, что вы отдаете дурацкие приказания, прячете от него некоторые дела, что вы никогда не считались с его мнением…

– Ах, вот где собака зарыта! – задрожали посиневшие губы Спиритавичюса. – Скрывал дела!.. Выродок!.. Ублюдок! С его мнением не считался!.. Молоко на губах не обсохло!..

– Ну и болваны же мы, – сплюнув в угол и растерев плевок ногой, выругался Бумба-Бумбелявичюс.

– Так вот где зарыта собака!.. – повторил Уткин.

– Я его на ноги поставил, – не желая поверить словам Пискорскиса, скрипел зубами Спиритавичюс. – А он ко мне задом?! Небось, явился ко мне в лохмотьях. Вот и положись на подлеца! Если так, господа… надо держаться…

Тяжелые тучи нависли над балансовой инспекцией. День ото дня разбухал акт ревизии, с каждым часом приближалась гроза.

Ночи напролет светились большие окна в доме на улице Майрониса. Спиритавичюс рылся в шкафах, ворошил старые, годами не тронутые, дела, от стола к столу рыскал Пискорскис, перенося пожелтевшие стога бумаги. Из его ящиков давным-давно исчезла фотолаборатория, опустел и стол Уткина – исчезли шахматные фигуры и охотничьи принадлежности. Почесывая бока и затылки, чиновники разыскивали недостающие документы. Пахло большой недостачей.

Вот уже полгода, как Спиритавичюс перед сном втихую, тайком от чужих глаз, опрокидывает четвертинку тминной, ставит возле кровати будильник, валится в постель, как подкошенный, и ни свет ни заря мчится на работу.

– Пошевеливайтесь, то да се, – повторяет он по привычке, влетая в канцелярию. Директор вежливо здоровается с писарями, пытается шутить с ревизорами, но все замечают – он уже не тот. Куда девались его остроумие, энергия и сила. Бледное, сильно постаревшее лицо, непроходящая, заметная тревога во взгляде. Его неотступно преследует мысль о трех пауках, которые неумолимо плетут свою паутину, отрезая ему все ходы и выходы, все крепче связывая по рукам и ногам.

Наступил решающий день.

Открылась дверь кабинета Спиритавичюса, и в ней показались три ревизора. Один из них положил на стол пухлую, в несколько сот машинописных листов, папку, на первой странице которой Спиритавичюс прочитал: «Акт ревизии».

– Мы свое дело сделали, – сказал ревизор. – Мы пришли распрощаться, принести извинения за беспокойство и благодарность за сотрудничество.

– Пожалуйста, пожалуйста, господа! Распрощаться можно… – встал Спиритавичюс. – Извиняться не имеет смысла, что же касается сотрудничества, мы в долгу не останемся, как говорится…

– Мы были присланы сюда по приказу его превосходительства господина министра. Кажется, поработали недаром. Вы утаили от казны около миллиона литов…

– Господа помощники, заходите! – позвал Спиритавичюс. – Господа ревизоры прощаются!.. Вот акт… Порадуйтесь… Около миллиона, говорят…

Оглядев собравшихся, Спиритавичюс сказал ревизорам:

– Что теперь будете делать со мной?… Зарежете?…

– По закону вы имеете право не согласиться с нашими выводами и обжаловать их перед департаментом, потом перед министром, а может, и еще выше.

– Еще выше?… – ощерился Спиритавичюс. – Выходит, перед самим господом богом?… Но, судя по вашему акту, я, кажется, лечу в преисподнюю?

– Хи-хи-хи-хи! – дружно рассмеялись все. Однако это не был обычный смех. Одни смеялись, чтобы не показать своего замешательства, другие – чтобы не сердить чиновников, от которых зависела их судьба.

Спиритавичюс и его помощники распрощались с ревизорами, не выдавая испуга, утешаясь тем, что каждый из них в отдельности не так уж виноват, что не так уж страшен черт, как его малюют. Но когда гости ушли, маски спали и лица обнажились.

Спиритавичюс прекрасно знал, чем пахнет каждая страница акта. Он, конечно, понимал, что с ним не поступят, как со злоумышленником, но и благодарности не ждал – знал, что по головке не погладят. Собственно говоря, ревизия не привела его в отчаяние: он успел спрятать кое-какие концы, значительно уменьшил сумму недостачи и во многом сумел переубедить ревизоров, но даже и после этого акт не давал ему покоя. Спиритавичюса особенно угнетало то обстоятельство, что толстенный том – это беспристрастный свидетель его многолетних трудов, большой части его жизни. В этом томе было черным по белому сказано, что доверенное Спиритавичюсу учреждение не выполняло своих обязанностей перед государством; здесь о его заслугах не было ни строчки. Пришли три крота, разрыли канцелярию, да так и оставили повсюду кочки бумаг и бумажек. А когда эти крохотные, пожелтевшие, измятые бумажки были сложены в кучу, у виновников встали дыбом волосы.

– Видите, ребятки… – после долгого молчания обратился Спиритавичюс к своим помощникам. – Съели, переварили, нагадили и ушли… Я знаю, что высший судия на небе, что каждая земная власть от бога… никто меня за мои грехи не повесит, если я раскаюсь… Но годы, которые я потерял, служа отчизне, мне никто не вернет.

– И тем не менее что делать, господа? – спросил, листая акт ревизии, Пискорскис.

– Делали уже, господин Пискорскис. Всё делали. Чудеса делали! Создали Литву, создали свою валюту, казну, несли в нее, как муравьи, центик по центику, – и вот тебе, бабушка, и Юрьев день.

– Но я думаю, мы эти нападки еще отобьем, господин директор? – несмело обратился к тестю Бумба-Бумбелявичюс.

– Нас так приперли к стене, зятек, что я дух не могу перевести. Нам остается одно: горой стоять друг за друга; придется пораскинуть мозгами, господа, потому что акт написан в трех экземплярах. Один из них вполне может очутиться в прокуратуре.

– В прокуратуре? – подскочил Уткин.

– А ты как думал? – подивился его наивности Спиритавичюс. – Ты думал, они здесь сидят от нечего делать?… Просто так явились? Просто так копаются? Они подкапывались под тебя и под меня. Они подвели под меня адскую машину, которая в любую минуту может взорваться. Вот и знай теперь, пойди угадай, когда она взорвется.

– И тем не менее… – попытался успокоить себя Пискорскис.

– И тем не менее, вы осел, господин Пискорскис… – зло оборвал его Бумба-Бумбелявичюс и отвернулся к окну.

– Так что? Тюрьма?… – потупившись, простонал Уткин.

– Что, трусишь, господин Уткин?… – не оборачиваясь от окна, отозвался Бумба-Бумбелявичюс.

– Сейчас, ребятки, мы должны будем показать, на что мы способны. Придется нам танцевать балет, играть, смеяться и плакать. Вот где начнутся наши университеты, господа!.. – одевая пальто, говорил Спиритавичюс. – Стоять друг за друга, ребятки! А теперь за дело!

– А как быть, господа, с собакой, которая… – напомнил Пискорскис.

– Выгнать с работы! Сегодня же! – предложил Бумба-Бумбелявичюс.

– Вон! – заорал Уткин.

Спиритавичюс вернулся от дверей и задумался.

– Следует поразмыслить, господа. Следует серьезно обдумать положение. Опасность еще не миновала. Если мы его теперь выгоним, он может пожаловаться в верхи… Он может из мести всяких небылиц нагородить.

– Правильно, господин директор, – поспешил согласиться Пискорскис.

– Дай мне кончить, Пискорскис… что у тебя, гвоздь в стуле? Надо не только не показать ему нашей ненависти, а наоборот, мы обязаны выказывать ему свое уважение, чтобы он не пытался предпринимать никаких шагов, пока не будет совершенно ясно, что нам ничто не угрожает… Бывает, из-за пенька воз опрокидывается… а то еще – не тронь дерьмо… – вонять будет, – усмехнулся Спиритавичюс и вновь пошел к двери, но, остановившись, добавил:

– Много мути на душе накопилось… Может, то да се…

– С господином директором в огонь и воду! – живо откликнулись все.

– Даю пять форы, господин директор! – махнул рукой Уткин.

Помощники вмиг подскочили к вешалке, и не успел Спиритавичюс выйти на улицу, как его верные соратники уже шли за ним следом. Живительный весенний воздух приободрил их, а людской поток на Лайсвес аллее развеял неприятные мысли и поднял настроение. Но недолго вдыхали чиновники свежий воздух: они повернули в расположенную неподалеку во дворе пивную «Божеграйку». Открыв дверь, все остолбенели от удивления.

Возле буфета, съежившись, бросая жадные взгляды то на холодные закуски, то на бутылки за стеклом, стояли все три ревизора, с которыми они только что распрощались после долгой совместной работы.

– Все дороги ведут в Рим! – вскричал Спиритавичюс.

– Так сказать, по традиции, – потирая руки, ответил ревизор Блусюс.

– Ну, господа, – сбрасывая пальто на руки кельнера, заявил Спиритавичюс, – у меня собачий нюх!.. Из меня вышел бы неплохой ревизор!

Сравнением ревизора с собакой Спиритавичюс хватил через край. Трое господ насторожились и испытующе взглянули на ввалившуюся компанию.

– Не сердитесь, господа! Такой уж у меня характер! Я все выкладываю сразу, чтобы потом дружбе не мешало.

– Эту особенность вашего характера, господин Спиритавичюс, кажется, первыми открыли мы, представители государственного контроля… – усмехнулся ревизор Бурокас.

Все воззрились на стекло витрины, где были искусно разложены последние произведения кулинарии, и прикидывали, с чего начать.

– Пока суть да дело, – произнес Спиритавичюс, – может, пропустим, то да се, натощак, так сказать.

– Исходя из положения господина директора, мы всегда ответим положительно и согласимся с вышеизложенным, – поклонился от имени ревизоров стоявший рядом Блусюс.

– Мир, господа? – поднял стопку Спиритавичюс.

– Так сказать, для храбрости, – дружно выпили все.

Белый, толстый повар принес и сунул под нос гостям заливного поросенка, украшенного зеленью.

– Как с неба, господа!.. Ну, теперь по одной, чтоб слюнки не текли… – подмигнул Спиритавичюс.

– Так сказать, на внутренней территории следует выделить соответствующую площадь, – опрокинув вторую, отозвался первый ревизор.

Семеро молодцев загремели тарелками, застучали зубами, и от поросенка осталось одно приятное воспоминание. Менялись закуски и стопки, менялось настроение. Говорили все, а слушал только один из ревизоров, который полчаса назад вручил директору грозный акт. Он придвинулся к Спиритавичюсу и прошептал ему на ухо:

– Господин директор… немного неудобно… люди смотрят… может, в отдельный кабинетик… с глаз долой…

– Вся моя жизнь прошла на глазах у людей… не боюсь… у меня никаких секретов…

– Отдельный кабинет приготовлен… – урезонивал ревизор.

– А откуда вы знаете, что мне приготовили отдельный кабинет? Вам не положено знать, что и когда мне готовят!

– Там будет лучше… – попытался взять Спиритавичюса под руку настойчивый ревизор.

– С одним поросенком справился, справлюсь и с другим!..

Старший ревизор, который все время держался в стороне из-за застарелой желудочной хвори, – не только не употреблял алкоголя, но и не прикасался к острым блюдам, – отодвинулся от разгоряченного Спиритавичюса. Совершенно неожиданно между ними встал широкоплечий контролер Блусюс и, взяв Уткина за подбородок, повернул его к буфету. Уткин, почувствовав, что над ним издеваются, плеснул Блусюсу пивом в глаза. Блусюс, проведя одной рукой по лицу, другой по ошибке заехал в ухо подвернувшемуся Бумбелявичюсу, и тот со стоном рухнул на пол. Тогда Уткин поднял стул и одел его на голову Блусюсу, расцарапав тому все лицо. Увидев, что на сослуживца насели все помощники балансового инспектора, третий ревизор Гайсрис так лягнул Пискорскиса в живот, что тот свалился на стол.

Пламя вражды между чиновниками балансовой инспекции и полномочными представителями государственного контроля заполыхало так ярко, что кельнеры бросились разнимать сцепившихся противников. Но оторвать их друг от друга было невозможно. Весь персонал пивной бегал вокруг драчунов, умоляя прекратить безобразие, и в то же время боясь обидеть влиятельных чиновников, от которых зависела судьба заведения. Они знали, что гости с лихвой оплатят расходы, пусть и не наличными, что сломанный стул или разбитый бокал – сущие пустяки. Хозяин, желая избежать неприятностей или, вернее говоря, не желая видеть почетных гостей в таком состоянии, удалился, приказав кельнеру следить за ходом событий и, если возникнет надобность, поддержать ту сторону, которая может быть более полезной для заведения.

Внезапно задрожал пол: Спиритавичюс упал, как подкошенный.

– Убили!! – закричал кто-то нечеловеческим голосом. Вопль испугал забияк и заставил их утихомириться.

Так как силы разделились поровну (три инспектора стояли против трех ревизоров, а между ними со стонами извивался Спиритавичюс), не имело смысла продолжать потасовку.

– И тем не менее, господин директор жив, – обрадовался, пощупав пульс, Пискорскис. Его сообщение всех успокоило.

– Ну и что?… Сколько следовало, столько и получил… – сказал Блусюс и пожал плечами.