Лоис Тилтон
Ремесло войны
The Craft of War, 1998
— Так это ты, Алкивиад, распевал вчера вечером непристойные любовные песенки на моей улице?
— По правде говоря, Сократ, я не очень‑то хорошо помню вчерашний вечер. По–моему, я искал дом куртизанки Артемисии. Но я уверен, что ты не будешь меня порицать, когда я расскажу тебе, что именно я праздновал. Завтра я уезжаю в Сузы, где меня ждут при дворе Великого Царя!
— Чтобы даровать высокую должность, я полагаю?
— Вот именно! Я решил, что пришло время пойти наконец по стопам моих предков. Разве не был полководцем мой отец? А мой дядя Перикл был почти наместником, пока его не отправили в изгнание — и ты же знаешь, что обвинения были ложными.
— Если судить по вчерашнему вечеру, то ты достоин командовать разве что обнаженными плясуньями, или же войском сатиров с фаллосами вместо копий.
— Ну почему ты всегда меня критикуешь, Сократ? Разве ты сам не твердишь уже годами, что мне следует ответственней относиться к своему общественному долгу, вместо того чтобы проводить все время в пьянстве и бесчинствах? И вот теперь, когда я наконец пытаюсь получить важную должность, ты говоришь, что я ее не достоин. Это просто нечестно, знаешь ли.
— Но почему же ты думаешь, что ты достоин быть полководцем? Почему же Великий Царь должен назначить тебя начальником своих афинских войск? В смысле, если не считать взяток, которые ты собираешься дать.
— То есть как — почему? Конечно же, из‑за моей родословной! Ты же знаешь, что когда мы покорили Сиракузы, мой отец был одним из полководцев, руководящих вторжением в Сицилию. А со стороны матери я происхожу из рода Алкманоидов, так что в какой еще семье есть более сиятельные предки? Почему же я способен на меньшее, чем они?
— Ну хорошо, давай допустим, что твой отец был лекарем, как был лекарем и его отец. Значила ли бы эта семейная традиция, что ты достоин лечить болезни? Или тебе все‑таки сначала следовало бы изучить ремесло медицины, и только после этого тебе бы доверились пациенты?
— Ой, Сократ, не надо! Не надо утомлять меня своими хитрыми вопросами, особенно после вчерашнего! Моя голова и без диалектики разрывается на части.
— Тогда скажи мне, мой юный друг, какая же в данном случае разница между полководцем и лекарем? Разве полководец не ответственен за жизни людей, которыми он руководит, так же как лекарь ответсвенен за жизни своих пациентов? Разве не стремится полководец выиграть битву, так же как лекарь стремится вылечить человека?
— Да, но государство никогда не предполагает, что каждый мужчина станет лекарем. Военная же служба — традиционный удел каждого гражданина. Служба или гоплитом на поле сражения, или гребцом на флоте. Когда восстали спартанцы после великого землетрясения, разве ты не подчинился приказу наместника, разве ты не поднял свой щит, не взял в руки меч и не пошел давить мятеж? Но, если я правильно помню, твоя настоящая профессия — камнетес, каковой была и профессия твоего отца.
Кроме того, ты отлично знаешь, что полководцев всегда выбирали из лучших семей государства. Мой отец никогда как следует не обучался ремеслу войны, но никто ни разу не пожаловался наместнику на его плохую службу. А во времена его отца — как, впрочем, и твоего — все афинские полководцы выбирались Собранием в зависимости от их семейных связей.
Возьмем для примера великого полководца Мильтиада, который отбил первое персидское вторжение под Марафоном! Большинство афинян хотели спрятаться за городскими стенами и переждать, но Мильтиад и слушать об этом не хотел! Он повел все войско на поле битвы, сошелся там с персами — и сбросил их обратно в море! Но разве не был Мильтиад выбран лишь благодаря своей семье и роду? Так почему ты думаешь, что у меня получится хуже?
— Если бы для того, Алкивиад, чтобы руководить людьми, было достаточно одной надменности, то я, мой юный друг, был бы всецело уверен в твоем успехе!
Но я думаю, что твой собственный пример в конце концов только подтверждает мою правоту. Во–первых, если победа при Марафоне доказывает, что Мильтиад был таким уж великим полководцем, то что же доказывает проваленная им же осада Пароса? Вывод, по–моему, ясен. Ведь не станешь же ты пользоваться услугами лекаря, который убивает стольких же пациентов, скольких излечивает?
— Я не думаю, Сократ, что этот прием честен. Говоря о войне, следует рассматривать умение не только своего полководца, но и вражеского.
— Без сомнения! Но опять‑таки твой пример лишь подчеркивает мою правоту. При Марафоне Мильтиад сумел разбить вражеского полководца, который был не лучше его самого. Но прошло десять лет, персы вторглись снова, и тут уже и Мильтиад, и другие греческие военачальники были, в свою очередь, разбиты полководцем, по–настоящему искусным в ремесле войны.
— Нет, Сократ, я полагаю, что это твой пример подчеркивает мою правоту! Ибо я согласен с тем, что Мардоний был способным полководцем. Но почему ему доверили командование? Из‑за его семейных связей! Потому что он был и племянником Великого Царя, и его зятем.
— Это так, но я говорю вовсе не о Мардонии.
— Что ты имеешь в виду, Сократ? Это что, опять один из твоих трюков? Любой школьник, которому педагог все еще вытирает нос, скажет тебе, что именно Мардоний был персидским полководцем, который руководил вторжением в Элладу.
— О да, я не буду спорить с тем фактом, что именно Мардоний восседал на белом коне, так что всяк мог его видеть. Но настоящим победителем следовало бы признать другого полководца, чужеземца — варвара, скажем прямо — который был не большим родственником Великого Царя, чем ты или я. Но я вижу, что ты сомневаешься. Хочешь ли ты выслушать эту историю, как в свое время выслушал ее я?
— Если это положит конец твоим вопросам, то с удовольствием.
— Ну, что ж — слышал ли ты когда‑нибудь о человеке по имени Дикай, сын Теокида?
— Замечу, что это еще один вопрос. Но разве этот Дикай не был предателем?
— Да, он был изгнан из Афин, и потом перешел к персам. Он вернулся после войны, чтобы потребовать обратно свою собственность. Я знал его, когда он был стар, а я — молод. Не могу не заметить, что хоть Дикай и стал важным советником персидского царя, а все же вернулся в родной дом, в родные Афины. Кстати, вполне возможно, что ты познакомишься с его сыновьями, когда предстанешь при дворе в Сузах — Дикай женился на персиянке, и его сыновья сейчас стали высокопоставленными чиновниками.
Но вернемся к истории, которую он мне поведал.
После того, как его первое войско вторжения было разбито с таким треском Афинами при Марафоне, Великий Царь Дарий был полон еще большей решимости покорить всю Элладу. Он знал, что в противном случае все народы его империи посчитают его слабым и займутся новыми мятежами и заговорами. И вот он начал собирать великое войско, но, как мы знаем, он умер еще до того, как приготовления были закончены.
Между тем, примерно в то же время, как на трон сел его наследник Ксеркс, ко двору в Сузах явился чужеземец из земли Син, что на востоке. Он заявил, что является полководцем, искусным в ремесле войны. Имя его было Сунций — так, во всяком случае, его произносили окружающие. Как говорит Дикай, он так никогда и не выучил как следует персидский язык — за него всегда говорил переводчик, человек из Индии.
Он утверждал, что раньше он был полководцем и командовал войсками царя своей страны — он называл это царство «Ву». Но царь Ву начал завидовал его военным успехам и опасаться, а не замышляет ли Сунций сам прибрать его трон к рукам. И тогда Сунций был изгнан под страхом смерти. И вот он предстал при дворе в Сузах и предложил свои услуги Великому Царю, потому что, как он пояснил, он был полководцем, и желал бы заниматься своим ремеслом и дальше.
Конечно же, сначала никто не воспринял его серьезно. Мало того, что говорил он не как все, так еще и носил всегда длинный халат, а не штаны, как это делают персы. Также он не умел ни ездить на коне, ни управлять колесницей. Но Сунций продолжал утверждать, что способен доказать свое превосходство над всеми полководцами, которые служат Царю. В конце концов Ксеркса охватило любопытство, и он спросил чужеземца, как же именно он может это доказать. И Сунций ответил: пусть Царь даст ему и другому полководцу по сто человек, и пусть каждый полководец сам их обучает военному ремеслу. Или по тысяче человек, или по десять тысяч — лишь бы поровну. А потом пусть эти два полководца сойдутся в битве друг против друга — вместе со своими людьми. А после битвы пусть проигравшему полководцу отрубят голову, а победителя назначат начальником всех царских войск.
Да, такое пари пришлось Ксерксу по вкусу. Ничего не услаждало его душу больше, нежели отрубание голов или носов тем людям, которые его в чем‑нибудь подвели. Таким образом, он согласился, после чего собрал всех своих военачальников и спросил, кто из них примет вызов чужеземца. И тут Артаферн, один из разбитых при Марафоне полководцев, решил, что вот она — возможность реабилитироваться за тот позор и снова попасть в милость к Царю. Так он принял вызов, и Ксеркс выделил каждому из них по сто человек. Артаферн выбрал свою сотню из лучших воинов полка Бессмертных, сплошь искусных кавалеристов. Сунций же выбрал необученных новобранцев, и обучал их тайно.
Когда пришло время состязания, Сунций вывел свои войска пешими и в боевом порядке, вроде как у нашей фаланги, только вот они были в чистом поле, совершенно не защищенные от кавалерийской атаки. И тогда Артаферн приказал своим кавалеристам кинуться на противника с обоих флангов. Как и ожидалось, войска Сунция дрогнули и побежали врассыпную, бросая копья, как последние трусы. Но как только всадники бросились за ними в погоню, убегающие копейщики бросили на землю спрятанные под плащами «колючки» — трехзубчатые острия, которые пронзили лошадиные копыта. И когда раненые лошади повалились в беспорядке на землю, сотня Сунция набросилась с мечами на упавших всадников и с триумфом победила.
— Иными словами, он победил лишь потому, что прибегнул к хитрости, к обману!
— Именно так, в этом и заключался один из первых поступатов в его «Ремесле войны», как вспоминал Дикай: «Все военные действия основаны на мошенничестве».
Но подумай вот о чем: разве то, что сделал Сунций, так уж отличается от обмана с деревянным конем, примененнего хитроумным Одиссеем против троянцев? Тут важно вот что: Сунций знал, что его противник надменен и излишне самоуверен, а потому таким же будет и его войско. Это чужеземец и использовал в своих планах.
Так или иначе, Ксеркс исполнил свое обещание и отрубил Артаферну голову, хотя он и был его родственником, как и все остальные высокопоставленные полководцы. Но когда дошло до назначения Сунция начальником над всеми войсками, тут возникла проблема, ибо чужеземец не говорил по–персидски. Похоже было, что он с трудом командовал даже той сотней, несмотря на помощь переводчика. А уж командовать огромным войском на поле боя ему и вовсе было бы невозможно. Вот почему мы помним Мардония–завоевателя на белом коне, а не Сунция, хотя за свои свершения он был щедро награжден и осыпан почестями.
А для того, чтобы понять, что же он совершил, тебе следует знать, как именно в те дни были организованы войска Великого Царя. Сейчас‑то они организованы совсем по–другому, и это все благодаря Сунцию. Ибо если из битвы при Марафоне можно было извлечь хоть какой‑то урок, то заключался он в том, что один наш греческий гоплит в среднем был сильнее даже одного из лучших персидских воинов, и потому‑то афиняне смогли сбросить в море врагов, вдвое превосходящих их числом. Но персы всегда надеялись решить проблему качества своих воинов, еще больше увеличивая их количество.
В то время постоянно действующее войско Великого Царя не превышало десяти тысяч человек. Все они были по крови персами, и назывались они Бессмертными. Как и спартанцы, они не занимались ничем, кроме подготовки к войне, и они были вооружены и обучены лучше всех в империи. Но когда Царь ходил на войну, он объявлял призыв, и каждый подвластный ему народ должен был прислать ему для кампании воинов. Перед тем, как Дарий умер, он планировал набрать для вторжения в Элладу целых триста тысяч человек.
— Да такое громадное войско опустошило бы все на своем пути!
— Именно это и сказал Царю Сунций. Это был еще один из его постулатов: «Преимущество только в количестве — вовсе не преимущество».
Но он указал и на другие проблемы, вызванные размером такого войска. Воины собирались из разных частей империи, и у всех у них было разное оружие. Они говорили на разных языках. И большинство из них были призывниками, идущими в бой из‑под палки.
Но я уверен, что твой педагог не только вытирал тебе нос. Ты наверняка знаешь, как описал персидское войско поэт.
— Очень хорошо, мой юный друг!
И вот Сунций обошел новобранцев, один народ за другим, и из каждого отряда он выбирал самих лучших, а потом отсылал остальных по домам, и так, пока у него не осталось войско величиной в сто тысяч человек. Потом он обеспечил каждого воина лучшим снаряжением и оружием, хотя, конечно же, все это добро было в персидском стиле, а не как у наших гоплитов. И он обучил их всех маршировать в ногу под стук барабана и отступать по звуку гонга. И он показал воинам, как следует сигналить при свете дня с помощью больших знамен, а в темноте — посредством вспышек огня. И вот так он создал войско, которое покорило Элладу.
Когда Ксеркс недовольно поинтересовался, сколько же будет стоить такое большое войско, постоянно пребывающее наготове и во всеоружии, Сунций ответил так:
Во–первых, войско, состоящее из оплачиваемых добровольцев, а не из призванных новобранцев, всегда будет драться с большей охотой.
Во–вторых, Царь может потребовать дополнительную дань вместо тех людей, которые были отправлены назад в свои земли, и это сократит расходы.
И, наконец, меньшее, но более эффективное войско потребует меньших расходов, ибо потребуется кормить и перевозить меньшее количество человек. Например, для перевозки всех новобранцев, которых хотел собрать Дарий, а также их снаряжения и припасов потребовалось бы на тысячу кораблей больше.
— Скучная‑то какая работа — пересчитывать мешки с бобами и корабли. Это пристало управляющему имением, а не воину.
— Это так, но в чем‑то ремесло полководца подобно ремеслу управляющего имением. Именно это я и имел в виду.
А Сунций был также искусен и в стратегии, а не только в обучении и снабжении. Вот еще один его постулат: «Поссорь врага своего с союзниками его. Сначала раздели врагов своих, а потом плети заговоры против тех и других».
— Ну, это уже политика, а не война!
— А разве есть разница? Ложь и мошенничество — лучшее оружие государства в войне. К сожалению для Эллады, в мошенничестве Сунций искусен был весьма, а разделить наши города было совсем не трудно. Не один город был готов войти в союз с Великим Царем — или для собственной выгоды, или ради того, чтобы отомстить старым врагам. Но главными врагами Ксеркса были два города. Прежде всего, Афины — достаточно было вспомнить, что сделали наши гоплиты при Марафоне. И Спарта.
— Полагаешь ли ты, Сократ, что та история правдива? История про то, как спартанцы бросили персидских посланцев в колодец?
— Я нисколько в этом не сомневаюсь. Очень уж много других городов послали Ксерксу дары, которые символизировали их покорность его власти. Предложив его посланцам самим взять земли и воды из колодца, спартанцы дали знать другим городам Эллады: не сдавайтесь персам, или же потом будете иметь дело с нами.
Но вернемся к теме нашей беседы. Сунций понимал, что его главная цель — поссорить Афины со Спартой, ибо в те дни они не были врагами. Сейчас многие люди считают, что Спарта отказалась помочь Афинам при Марафоне. Персидские агенты распространили слух о том, что Великий Царь подкупил спартанцев, чтобы их армия не пришла. И большинство афинян верят этим слухам до сих пор.
— Конечно, верят. Ведь и сами афиняне поступили бы на месте персов точно так же!
— Да, ты, возможно, прав. Но именно из‑за этого слуха и началась вражда Афин и Спарты. На самом же деле спартанцы войско прислали — две тысячи гоплитов. Только они опоздали из‑за фестиваля в честь богов.
— Как будто кто‑нибудь поверит таким оправданиям!
— Ну да, многие афиняне и не поверили. Именно с тех самых пор они и не доверяли Спарте. Однако следует заметить, что номинально они по–прежнему оставались союзниками в борьбе против персидского царя. Так что когда Эллада узнала об угрозе вторжения — да об этом, наверное, узнал весь мир, таков уж был размах приготовлений Ксеркса — все города собрались в Коринфе, чтобы решить, как именно защищаться. Большая часть собравшихся, представлявшая города Пелопоннеса, предлагала занять оборону на Коринфском Перешейке. Поскольку это означало бы оставление персам всей Аттики, афиняне, естественно, были против, и снова пошли слухи о возможном предательстве спартанцев. Но даже спартанцы понимали, что они никогда не смогут выиграть войну без афинского флота, который был самым сильным во всей Элладе. А наш военачальник Фемистокл поклялся, что флот не пойдет в бой, если его союзники оставят Аттику врагу.
Так вот греческие города и не могли договориться о стратегии, и занимались лишь спорами, а в то же время персидские приготовления шли полным ходом. Конечно же, среди нас всегда были шпионы и агенты Великого Царя, так что эти дебаты отнюдь не были тайными. Но Сунций добился их неизбежного исхода, разделив персидское войско на части и послав пятьсот кораблей на захват острова Китера, который отделен лишь проливом от Лаконии. Увидев такую угрозу у себя в тылу, так близко от родного дома, спартанцы перестали и думать о том, чтобы послать гоплитов на оборону Аттики. А без них Афины не могли и надеяться на то, что им удастся выстоять в одиночку.
И вот так одним ударом Сунций достиг своей цели и выиграл войну, ибо он не только лишил Афин всех союзников, но и лишил остальную Элладу афинского флота. Так что если ты, Алкивиад, станешь полководцем, то это все благодаря ему. Потому что Афины по–прежнему целы и невредимы, и наших граждан не увели в цепях и не сделали рабами, тогда как в Спарте полководцами можно считать разве что босоногих пастухов, командующих козами на горе Итоме.
«От лаконических пляжей до пашен богатых мессенских
Правили всюду спартанцы, их власть на мечи опиралась.
Где же спартанцы теперь? Уничтожены мощью персидской!»
— Да, Сократ, но ты утверждаешь, что этот Сунций выиграл войну еще до того, как сразился хотя бы в одной битве?
— Именно так я и утверждаю. И вот еще один из его постулатов: «Победить врага без боя лучше, чем одержать сто побед в ста битвах.»
— Но если он ни разу не сражался в битве, Сократ, то как ты можешь утверждать, что он был столь искусен в ремесле войны? В смысле, разве суть войны состоит не в сражениях?
— Ну, он был слишком стар для того, чтобы стоять в первых рядах с копьём в руках, если ты это имеешь в виду. И, конечно же, это верно, что собственно приказы отдавал Мардоний. Но, как говорил Дикай, именно Сунций всегда планировал стратегию и тактику, которые были основаны на его постулатах.
Например, он говорил: «Никогда не давай врагу знать, где ты дашь ему бой. Если он готовится встретить тебя спереди, ударь ему в тыл, где он слаб.» И ты ведь знаешь, что случилось, когда пелопоннесские союзники сконцентрировали свои силы за стеной на Перешейке, ожидая, что персы по ним именно там и ударят. Однако вместо этого персы превратили Перешеек в ловушку, перебросив войска с тыла через Арголид, где им никто не помешал.
А поскольку еще одно из его правил гласило: «Никогда не атакуй врага, прижатого к стене», он не стал тратить своих воинов на бессмысленный лобовой удар. Он просто подождал, пока его враги в отчаяньи попытаются прорваться к Коринфу, и тогда уже устроил им засаду на дороге. «Покажи окруженному врагу выход, и он им воспользуется.»
— Ну ладно, Сократ! Я убежден! Но как насчет всех этих постулатов? Записал ли их Сунций? Ибо теперь‑то ясно: все, что мне надлежит сделать — это изучить их, и тогда я буду величайшим полководцем в истории!
— Да, он их записал, как говорил мне Дикай. Он назвал эту книгу «Ремесло войны». К сожалению, она была написана на его собственном языке, на котором не умеет читать ни один человек во всей империи. Его имя уже почти забыто, и несколько постулатов — это все, что кто‑то еще о нем помнит.
Но эта история доказывает, что в войне знания не менее важны, чем что‑либо другое, и что полководцу, так же как и лекарю, надлежит свое ремесло изучать.
— Знаешь, Сократ, я вот что подумал — очень жаль, что у наших полководцев не было такой книги. Или представь, что Сунций пришел к нам, грекам, а не к персидскому Царю. Если он был таким великим полководцем, то мы могли бы выиграть войну и послать разгромленного Ксеркса назад в Сузы.
— Что ж, мой юный друг, я скажу лишь одно. Если можно вообразить Афины и Спарту — и все другие греческие города — сражающимися вместе против общего врага, то тогда уж можно вообразить почти все, что угодно!