Мартин встретил Рона любезно и серьезно. Черные глаза блестели то ли от волнения, то ли от азарта. Он провел Рона в комнату, следующую за кабинетом. Здесь Мартин работал с пациентами. Приглушенный свет. Мягкие оттенки зеленого на мебели, шторах, ковре.

– Прошу вас, – движением руки Мартин предложил Рону кресло с пологой спинкой. – Удобно?

– Да.

– Вас никогда не вводили в гипноз?

– Нет.

– Вы готовы попробовать?

– Да.

– Расслабьтесь и не сопротивляйтесь внушению, если вы мне доверяете. Вы мне доверяете, мистер Митчелл?

– Я вам верю, доктор.

– Вы любите природу?

– Да.

– Что вы любите наблюдать?

– Небо.

– Вы лежите на мягкой траве. На поляне. Вокруг лес. Деревья с мерным шелестом листвы. Над вами небо. Вы один на один с огромным, синим, безмолвным небом. Вы смотрите на него безотрывно, слушая спокойный ровный шум леса. Вы смотрите уже долго, очень долго. Ваши глаза начинают уставать. Ваши веки тяжелеют и невольно опускаются. Вы уже не в силах их поднять. Вам хорошо. Приятная тяжесть наполняет тело. Лес шумит все тише…тише…вы погружаетесь в спокойный сон…вы летите сквозь годы в детство, где вам было так же спокойно и хорошо, как сейчас…Когда я досчитаю до одного, вы окажетесь в своей комнате, в том дне, о котором хотите узнать правду… Десять, девять…Вы в своем детстве…Восемь, семь, шесть…Вы в доме родителей…Шесть, пять, четыре…Вы в своей комнате…Три, два, один…

– Рон, сколько тебе лет?

– Мне уже двенадцать.

– Где ты сейчас?

– В своей комнате.

– Что ты делаешь?

– Сижу за столом.

– Что ты делал раньше?

– Рылся в шкафу.

– Зачем?

– Грэг просил вернуть книгу, а я никак не могу ее найти.

– Кто такой Грэг?

– Мой друг. Мы вместе учимся.

– А где Дэн?

– В своей комнате.

– Откуда ты знаешь?

– Мы делаем уроки и не должны в это время выходить из своих комнат.

– Почему не должны?

– Папа запрещает.

– Вы сегодня играли вместе?

– Да, в мяч после завтрака.

– Где?

– Во дворе.

– А потом? Что вы делали потом?

– Так, мотались по дому.

Вдруг Рон замер, его тело напряглось.

– Рон…

– Я слышу шум… Как будто что-то упало…, кто-то кричит. Это мама! Мама кричит!

Рон тяжело задышал.

– Рон, где ты сейчас?

В распахнутых глазах Рона Мартин увидел детский испуг.

– Рон, что случилось?

– Дэн разбился! Он лежит и не дышит. Голова в крови… Дэн упал с лестницы.

– Где ты сейчас?

– Около мамы. Она плачет.

– А где твой отец?

– Он бежит сверху.

– Со второго этажа?

– Да, по лестнице.

– Что делаешь ты?

– Я стою и смотрю…стою и смотрю.

– Где сейчас отец?

– Он рядом.

– С тобой?

– Нет, с Дэном и мамой.

– А где ты?

– Я тоже здесь… Папа сказал, что это он виноват.

– В чем виноват, Рон, в чем виноват?

– Я не знаю. Папа говорит, что Дэн испугался.

– Кого испугался?

– Папы.

– Почему?

– Не знаю.

Рон замолчал. Что-то происходило у него внутри, отражаясь сменой чувств в распахнутых глазах. Быстротечные эмоции, резко меняющие тональность, не давали Мартину возможности их уловить. Мартин ощущал, что их рождает и поглощает течение одного и того же чувства. Испуга? Не только.

– Рон, где ты сейчас?

– Здесь.

– Что происходит?

– Они осматривают Дэна.

– Кто они?

– Врачи. Они приехали.

– Ты видел, как они приехали?

– Нет.

– Почему? Где ты был, Рон?

– Наверху. Я должен сказать маме.

– Что сказать, Рон?

– Мама не слушает, мама меня не слушает…

– Рон, что ты должен сказать?

– Она уходит. Мама… мне надо сказать…

– Что, Рон, что?

– Как же так, мама меня не слушает… мама, мне надо сказать, мама, я должен сказать…мама, я должен сказать…

Тело Рона пришло в движение. Руки и ноги непроизвольно дергались. Из глаз катились слезы. Он тяжело прерывисто дышал, судорожно сглатывая слюну, и повторял, повторял последнюю фразу. Рон впал в истерику. Продолжать было опасно и бессмысленно. Мартин уже знал, что будет дальше – укол и полное забытье. Он начал обратный отчет.

– Десять!

Мартин хлестко ударил Рона по лбу. Тот обмяк, ровно задышал, но еще долго не мог открыть глаза. Мартин устало опустился в кресло. Он не исключал подобного исхода сеанса, и он произошел, произошел, черт бы его побрал! Сильнейший стресс, пережитый Роном в детстве, не дал сознанию расслабиться, не отпустил туго закрученные пружины памяти.

Рон открыл глаза. Обстановка комнаты медленно проступала сквозь туманную пелену. В кресле вырисовались очертания Мартина Гиббса. Он смотрел на Рона темной бездной глаз.

– Ничего не получилось?

Черные озера заколыхались в подтверждающем жесте. Рон в изнеможении снова закрыл глаза. Память ревностно берегла тайну и во сне, и наяву и где-то между ними, там, где он был сейчас. Она не поддалась воле Мартина Гиббса, не позволила для Рона помощи со стороны. Рон по-прежнему один на один с загадкой всей своей жизни. Когда же он получит ответ и как дожить до этого времени? Как не убить? Вернувшееся сознание лихорадочно билось в поисках выхода из очередного тупика. Рон сел в кресле, обхватил голову руками.

– Пробовать второй раз нет смысла, – Мартин встал, подошел к окну, чуть приоткрыл шторы.

– Понимаю, – выдохнул Рон. – Но вы должны мне помочь.

– Я думаю, – не оборачиваясь, произнес Мартин.

Оба замолчали. Назад пути не было ни для Мартина, ни для Рона. Оба осознавали опасность резкого разрыва отношений, завязавшихся на тончайшем уровне бессознательного.

– Ваши жертвы имели что-то общее? – Мартин повернулся и Рон увидел в его глазах зарождающуюся идею.

– Нет.

– Пол, возраст, профессия, одежда, цвет волос?

– Нет.

– Обстоятельства?

– Нет.

– Кто были эти люди? – спросил Мартин, сев в кресло напротив Рона.

– С Филом Кренстоном мы учились в одной школе, он был в параллельном классе. Мы здоровались, если оказывались в общей компании, перекидывались парой слов, но не более того… У нас не было общих друзей, у нас были разные интересы. Фил был настоящий комик, я занимался спортом… Не понимаю¸ почему именно Фил, не понимаю…

Рон замолчал, борясь с поднимающимся в душе протестом против прошлого, настоящего, будущего.

– Имя Ники Томпсон я узнал после ареста. С ней я точно нигде раньше не встречался, даже случайно, вообще ее не знал, не знал!..Она работала в парикмахерской. Ей было двадцать три…

Мартин видел, с каким трудом давались Рону эти воспоминания, каким больным было для него это ворошение прошлого. Но Мартин снова проведет Рона по его крестному пути, заставит терзаться совестью, разбередит душу мучительными воспоминаниями, потому что этот крестный путь теперь остается единственным путем к спасению.

– Что они делали перед тем, как вы их убили?

– Ничего особенного. Фил сидел в запасных, Ники стригла клиента.

– Где и как вы убили Ники?

– В каком-то темном дворе. Я шел за ней следом, в руках оказалась палка.

– До самого убийства вы осознавали свои действия?

– Смутно, словно во сне. Я не могу уловить тот момент, когда начинаю действовать по кем-то или чем-то заданной программе. Если бы я мог, я бы не убивал.

– Когда к вам возвращается сознание?

– Когда все кончено, когда уже ничего нельзя изменить, ничего.

Слушая, Мартин по обыкновению одновременно размышлял, сопоставлял, анализировал. Ученик и парикмахер. Мальчик и молодая женщина. Разный возраст, разные города, разное время и обстоятельства смерти. Что связало их судьбы с судьбой Рона через сотни миль и многие годы? И что самого Мартина связало с Роном? Последнему вопросу Мартин невольно усмехнулся. И он еще спрашивает себя, почему здесь этот ненормальный Рон? За идею, пришедшую сейчас в голову Мартину, коллеги сочли бы его самого сумасшедшим.

– Мистер Митчелл, мне нужны ваши страхи.

– Мои страхи? – недоуменно переспросил Рон.

– Да, чего вы боитесь, не считая самого себя?

– Боюсь, доктор, я ничего не боюсь.

– Подойдем иначе. Что может вас заставить остановиться, вздрогнуть, оглянуться?

Рон замер. Глаза стали оживать воспоминанием, которое становилось все явственнее и ярче, еще ярче, еще, до рези в глазах.

– Крик.

Рон зажмурился. В уши ударил крик Кэт, высокий, пронзительный, невыносимо больной.

– Кто кричал, Рон? Чей крик вы вспомнили? – Мартин мгновенно уловил реакцию Рона.

– Кэт. Сестры Фила. Крик Кэт вывел меня из шока, в котором я убил ее брата. Этот крик разрезал меня заживо, и эта рана до сих пор не срослась.

– А Ники кричала?

– Нет, не успела.

Мартин удовлетворенно откинулся на спинку кресла. Недаром его недолюбливают коллеги. Из очень и очень многих только он обладает даром осязать тайную часть этого мира, именно осязать, потому что ее нельзя ни видеть, ни слышать. Эта материя подобна воздуху, но в отличие от него, ее незримое присутствие ощущают лишь избранные. Но этот особый дар требует и особой ответственности. Мартин смотрел на Рона. Перед ним убийца. И этот убийца утаил свой самый главный страх, который и привел его к Мартину – страх потерять свободу.

– Мистер Митчелл, после убийства Ники вы пытались скрыться?

– Нет. Я сам вызвал полицию.

– Почему?

– Чтобы больше никого не убить.

– Но сейчас все иначе?

– Да. В тюрьму я не вернусь, – Рон прямо посмотрел на Мартина.

– Я готов к помощи, мистер Митчелл, но не готов к соучастию в убийстве.

– Доктор, я не прошу вас быть в моей жизни завтра. Я прошу вас быть в ней сегодня.

В комнате воцарилось молчание. Мартину предстояло принять трудное решение. Его душу терзало непонятное чувство. Совесть, страх, ответственность или все вперемешку? Без сомнения, этот случай в его практике совершенно особый, тем не менее, Рон, пусть и уникальный, всего лишь пациент, и Мартин оказывает ему услугу в рамках своей врачебной практики. Все законно и морально с профессиональной точки зрения. А с человеческой? Мартин не уверен в успехе своей идеи, значит, косвенно становится соучастником возможного будущего убийства? С другой стороны, если он откажется от этой идеи, убийство все равно свершится. В каком случае он будет более виноват: оказав помощь или отказав в ней?

– Моя идея – это крик, – уверенно заговорил Мартин. – Крик жертвы, который спутает ваши мысли, заставит оцепенеть, потому что он для вас – страх. Страх – сильнейшая эмоция, подавляющая все другие подсознательные импульсы. Страх крика вас остановит. На очень короткое время, на миг.

– На миг? Что даст мне этот миг?

– Не вам. Вашей жертве.

– Что? Напасть на меня?

– Удрать, повинуясь главному инстинкту живого мира – инстинкту самосохранения.

– Это покушение на убийство, доктор.

– Это лучшее из двух зол, но выбирать вам.