Мы стояли, внимательно разглядывая друг друга. Я, и так побитый в прямом и переносном смысле слова, пытался вложить в собственную осанку как можно больше достоинства и гордости, офицер Республики даже не двигался, так же сверля меня взглядом. Его внимательный взгляд скользил по мне, казалось, подмечая каждую деталь. Все свои внутренние умозаключения насчет меня офицер выразил одним единственным «хм», произнесенным в полный голос и с явным намерением на то, чтобы я это услышал.

Выглядел он так, словно всю свою жизнь провел где-то на передовой под ураганным огнем противника. Узколобое лицо с совершенно квадратной челюстью и несколько раз сломанным носом, покрытое давно не бритой щетиной, с небольшим шрамом на левой щеке, яркой розовой полоской проступавшей на небритой щеке, но самыми жуткими у него были глаза, черные и узкие, почти без ресниц, а главное, холодные и злые, абсолютно спокойные, принимающие весь мир таким, каким он есть, даже с удовольствием, считающие, что так будет лучше всего.

Форма была как у того же офицера, какой встречал нас у Торга, только гораздо лучше сделанная и точно подогнанная, без единой складки.

Разгрузник на груди был весь забит патронами и снаряжением, а на правой стороне груди была аккуратно вышита эмблема Республики. На боку висел черный противогаз, с висящим вниз шлангом от респиратора. Чуть позади него болтался шнур от пистолета, пристегнутый к кобуре, чтобы не потерять, если нет времени вставлять оружие обратно.

Теперь он молча стоял и ждал, пока я к нему обращусь и с каждой минутой моего молчания постепенно краснел все больше и больше, одновременно пытаясь проделать во мне дырку взглядом. Я же не собирался начинать первым, во-первых, из-за гордости и нежелания выказывать свое подчиненное положение, а во-вторых, я просто не знал, как к нему обратиться, начинать же с обыденного «здравствуйте» не собирался, как и, в принципе, желать ему здоровья. Гораздо интереснее было бы посмотреть на его смерть. Может, сказано и жестоко, но к людям, пользующимся общей бедой ради собственного блага или удовольствия, по-другому просто нельзя, Первым не выдержал все же он. Офицер, побагровев до состояния свеклы, неожиданно рявкнул на меня во весь голос, так, что даже бегавшие за его спиной новобранцы остановились, прислушиваясь к разговору.  Офицер орал на меня словно ради собственного удовольствия, выкатывая глаза и брызгая слюной, но ни разу не повторяясь в ругательствах, отчего я заключил, что именно в этом у него большой опыт, связанный с долгими тренировками тех же новобранцев.

- Как стоишь передо мной, ничтожество! – брызгая слюной на меня, - Кто ты вообще такой? Думаешь, раз повесили тебя на мою шею, то круче всех?!

Урод, позор своей матери! Встал смирно!

Я вытянулся в струнку, стараясь не обращать внимания на то, что в спине несколько раз хрустнули косточки, возможно, поврежденные во время побоев. И все же на лице не отразилось ничего из того, что я почувствовал. Выдавив самое суровое выражение лица, на которое только способен, рассчитывая, что так понравлюсь этой свекле с погонами гораздо больше, чем в первые минуты.

- Будешь ко мне обращаться только как господин полковник! Ясно тебе, свинья?

- Так точно, господин полковник! – рявкнул я, внезапно осознав, что слова « не стоит прогибаться под изменчивый мир», оказались ошибочными.

Слова «выжить» в таком отношении имело гораздо больше веса. А жить мне очень хотелось, и в этом отношении иногда приходится прогибаться гораздо сильнее, чем кажется в первый момент.

- Чем больше я на тебя смотрю, тем меньше ты мне нравишься! – рявкнул офицер, в очередной раз обдав меня потоком своей слюны, - ты ведь не в детский сад попал, а в карательный отряд! Понимаешь, срань ты собачья?!

Тут через такое пройти придется, что, боюсь, твой хлипкий позвоночник этого не выдержит. Сейчас с тебя взятки гладки, тебя уже обработали, поэтому можешь расслабиться, но потом с тебя спросят по полной. Хорошо объясняю?

- Так точно, господин полковник! – снова рявкнул я универсальную фразу, по идее обозначающее мое согласие со всем сказанным. Хотя в голове у меня уже закрутился рой вопросов. Если, как он выразился, «взятки гладки», то причем тут мой вызов. Если же ему что-то от меня было надо, то зачем тогда эти разговоры про мою недееспособность в их операциях.

Где-то в груди закололо нехорошее предчувствие.

- Семенов! – неожиданно громко позвал полковник, окончательно смутив меня. Меньше всего на свете я знал, кто такой этот Семенов и каким образом он вообще ко мне относится. Немного растерявшись, я оглянулся, пытаясь взглядом поймать позванного человека, чтобы хотя бы приблизительно представить, кем он может быть. И поэтому я был сильно удивлен, когда к полковнику подошел молодого вида парень, уже, конечно, много повидавший в наше неспокойное время. Все мы были такими,, и у каждого за спиной осталась тяжелая история, которую нельзя вспомнить без слез. Однако, на мой взгляд, он все же казался немного молодым для того, чтобы учинить надо мной какую-то страшную расправу. Больше он походил на клерка, который раньше только и занимался, что с важным видом перекладывал бумаги из одной стопки папок в другую. Однако полковник дал ему несколько иное задание, которое смутило меня еще больше.

- Посмотри за этими сопляками, пока меня не будет, - велел полковник своему подчиненному, почти по-отечески похлопав парня по плечу, - А у меня будет несколько другое задание. Надо проверить одного пацана.

 Этими словами он посмотрел на меня, отчего мне стало еще хуже чем прежде. Его пронизывающий взгляд, кольнувший мою душу при этих словах, пробил мою оборону с первого раза, хотя я и старался выглядеть бодрым.

Полковник, видимо, тоже почувствовал эту перемену в моем настроении и довольно улыбнулся, предвкушая мои будущие потрясения. А в том, что они будут, я был уверен практически полностью. И ничего хорошего они мне не принесут. Особенно дурно мне стало после спокойных слов полковника, крепко сжавшего мое плечо:

- Пошли, - он чуть наклонил голову, кивком указывая в сторону одного из перестроенных зданий, стоящих около площади, которую сейчас заканчивали ровнять, - У  меня к тебе есть одно небольшое дельце, которое надо проверить.

Мне не оставалось ничего другого, кроме как следовать за ним, особенно после того, как рядом, словно из-под земли, выросли два охранника, угрюмых и совершенно не похожих на ту шпану, что вели меня вниз. Эти больше походили на обструганные бревна, с толстыми ручищами, в которых зажатые автоматы просто терялись и казались маленькими игрушками, по ошибке попавшие к таким здоровым и взрослым мужикам. Много раз битые и ломанные морды у обоих были, кроме выражения абсолютной, даже непробиваемой жестокости и тупой злобы, исподлобья глядевший на окружающий мир, ни у одного, ни у другого на лице не было ни проблеска интеллекта, даже брови почти сразу переходили в угловатую макушку головы, на которой росли короткие грязные кудри.

Оба охранника почти сразу же сжали меня  по бокам, не давая ни шанса свернуть в сторону или отстать. Не разговаривая и не оглядываясь по сторонам, они в ногу пошли за полковником, почти волоча меня за собой.

Дверь, которая добродушно раскрылась перед полковником, не была укреплена ни пулеметными точками, ни бетонными блоками или укреплениями, только плотно оббита железными листами, даже петли были закрыты толстыми листами брони. Выпиленные куски стали намертво закрывали все щели между дверью и стеной, не было даже ручки или щели для замка, через которую можно было пролезть внутрь.

В коридоре тоже не было освещения, единственно место, через которое проникал внутрь свет, было дверным проемом, через который дневной свет немного освещал грязный, покрытый давно стоптанными досками, пол, облупленные стены, когда-то покрытые зеленой краской на всю высоту, а сейчас пошедшие трещинами и со здоровыми пробелами, где краска отваливалась целыми кусками. На полу остались пятна засохшей крови, которую никто даже не собирался оттирать.

Как только дверь закрылась, свет окончательно пропал, и я на несколько секунд оказался в абсолютной темноте, чувствуя только накачанные руки своих охранников, сжимающие меня по сторонам. Неосознанно напрягся, ожидая чего угодно, кроме накрытого обеденного стола и встречи с цветами. Полковник впереди щелкнул выключателем, и сразу после этого над головой одновременно включились четыре лампочки, осветив почти весь коридор. Плохо, оставив множество темных участков, покрытые пылью и больше светящие для себя,  чем для окружающих, все же оказались достаточно мощными, чтобы показать истинное предназначение этого здания.

Это была тюрьма. Как в мрачных фильмах про средневековые пытки и мучения. Не было ни одного окна, даже кошачье окошко под самым потолком было замуровано кирпичами и залито цементом. Двери были тяжелыми, сколоченными из толстых кусков дерева, скрепленных длинными полосками стали, просто сбитых друг с другом толстыми гвоздями с отбитыми шляпками. В каждой двери оставили небольшое окошко, забранное плотной решеткой. Даже страшно представить, каково было людям внутри, за этими толстыми дверями и в полной темноте, только с узким окошком, в котором изредка показывалось лицо охранника, обнадеживающее только тем фактом, что весь мир не заканчивается за давно запертой дверью.

Полковник уверенно шагал вдоль ряда запертых дверей, для меня вообще не имевших различий. Сложив руки за спиной, весело насвистывал незнакомую мелодию, иногда поглядывая на запертые камеры, но ни разу не останавливаясь. Прошли весь коридор, уткнувшись в подвальную дверь, сейчас распахнутую настежь. И там я увидел первого живого человека в этом помещении, обыкновенный охранник, с ленивым видом развалившийся на табурете и прислонившись спиной к стене. Рядом, на цепи, вбитой в стену, лежала здоровая сторожевая собака, жуткий гибрид овчарки и волкодава, с огромной зубастой пастью, из которой свисали слюни, капая на деревянный пол. Ленивым взглядом проводив меня, пес вяло тявкнул, но тут же снова улегся, уложив огромную голову себе на лапы. Охранник же, увидев приближающегося полковника, вскочил на ноги, едва не сбив табурет, запрыгавший по полу с деревянным стуком. Приложив руку к козырьку, он верным взглядом смотрел на своего командира, но тот не удостоил его даже взглядом. Остановившись около лестницы вниз, он махнул моим охранникам спускаться впереди. Пропустив таким образом меня вперед, пошел следом, уже перестав насвистывать и просто нарочито громко топая сапогами по ступенькам, словно специально прислушиваясь к эху. Мне же казалось, что я узнаю эти подвальные стены. Очень уж они походили на ту безликую серость, которая окружала меня в те дни, когда я был безвольной игрушкой для пыток. Сквозь завесу боли, застилавшую глаза, почти все время видел эти покрытые цементом стены и щербатый потолок с грубой проводкой, прибитой гроздями. Не сумев скрыть все эмоции, я иногда крутил головой, отмечая знакомые детали. Правда, я мог и ошибаться, они могли быть просто похожими. Насколько я помню, меня долго везли на машине.  Вряд ли катали кругами вокруг городка, пытаясь запутать. На такой дешевый трюк не стали бы тратить топливо, ставшее куда дороже золота. Должно быть, рабочие Республики не проявляли фантазии, перестраивая жилые коробки советского периода под нужды анклавов уцелевших людей.

Здесь подвал перестроили полностью, снеся все деревянные стенки, раньше делившие одно помещение на многочисленные кривые и косые подвальчики и на их месте собрав вдоль стен два ряда небольших, в которых человек мог находиться лишь скрючившись и почти не двигаясь, помещений с деревянными дверцами, в каждой из которых прорезали небольшое отверстие. Часть была открыта, но некоторые заперты, а из одной высунулась человеческая рука.

Я поскорее отвел взгляд оттуда.

В центре помещения расположился ряд пыточных орудий, на некоторых из которых еще не успели оттереть кровь, а в одной все еще болталось человеческое тело в армейском камуфляже. Полковник впервые при мне обратил на что-то другое свое внимание, отойдя от охраны и подойдя ближе к трупу, ткнув в него кулаком. К моему изумлению труп застонал и попытался дернуться. Распятый на железном кресте, у него это получилось не слишком удачно. Труп оказался еще живым человеком, настолько измученным, что уже почти ни на что не обращал внимания. Полковник довольно хмыкнул, а потом спросил у него:

- Ну что, неприятно? Понял, что значит не оказывать должного уважения? – эхо разносилось под низкими сводами довольно отчетливо и громко, - Палач!

Из темноты, скрипнув небольшой дверью, выскочил здоровый мужик в обыкновенном, но очень грязном камуфляже и высоких, подбитых гвоздями кирзовых сапогах, громко стучавших по полу. Подбежав к полковнику и отдав честь, громко рявкнул, докладывая о своем прибытии.

- Когда эта мразь в себя придет, - кивнул он в сторону распятого пленника, - всыплешь ему еще полсотни горячих. Ясно?

- Так точно, господин полковник, - быстро согласился палач, не убирая руки от головы, но немного сомневающимся голосом спросил, - А он выдержит, господин полковник? Его ведь надо на воскресенье оставить, сами же приказывали.

- Теперь это уже не важно, - махнул рукой офицер, а потом обернулся и взглянул на меня, зажатого между охранниками, - У нас уже почти готов отряд карателей, так что в пленниках отбоя не будет. А пока достань мне четвертый номер.

- Четвертый? Так ведь он… - снова усомнился палач, но увидев стальной взгляд своего командира, мигом забыл обо всех своих собственных мыслях и только рявкнул, - Будет исполнено, господин полковник! Сейчас достану его.

-Ну что, пошли, - позвал меня офицер, глянув на меня через плечо, - пора тебе оправдывать затраченное время, которое я потерял.

Четвертым номером оказалась коморка возле стены, на дверце которой мелом написали цифру четыре. Палач дождался, пока мы подошли ближе, и открыл щеколду, державшую дверь запертой. Полковник утвердительно кивнул, и он раскрыл следом саму дверцу, открыв лаз в небольшое темное помещение, где кто-то сидел. Разглядеть, кто именно, при таком слабом освещении было нельзя, да я и не собирался, уже представляя, что здесь ожидается.

Проверят на прочность мою верность, заставив убить беззащитного человека. Заодно выбьют из-под ног почву, связав с ними одной кровью, безвинно пролитой. Я тяжело вздохнул и попытался принять это как должное.

- Давай вылазь, - ткнул внутрь палач сапогом, - или думаешь там спрятаться?

Изнутри раздалось непонятное бурчание и кто-то, жутко избитый и измученный, постепенно начал выползать из коморки, радуясь шансу разогнуться. Вместо одежды на нем был какой-то измазанный балахон, открытые руки покрыты синяками и кровоподтеками. Дальнейшее я заметить не успел, потому что на свету показалось лицо этого человека, запертого здесь. Это был Андрей.

У меня отвалилась челюсть, когда я осознал это. Друг, которого я мысленно хоронил уже второй раз, оказался живым. И самое жуткое заключалось в том, что именно его мне придется убить, чтобы самому остаться в живых. Душа моментально разделилась на две половинки, одна из которых, не до конца задавленная обстоятельствами, гордая и с моралью, требовала немедленно плюнуть этой сволочи, называющей себя полковником, под ноги и отказаться, приняв смерть рядом с другом и гордо поднятой головой. Вторая же, малодушная и боящаяся смерти, говорила, что это необходимо, к тому же не таким и близким другом он был, а свой долг перед ним с лихвой рассчитал в тот момент, когда согласился помочь освободить его подружку. Если здесь погибнуть, а я ни сколько не сомневался, что полковник пустил мне пулю в лоб, если откажусь убить своего товарища, пользы от этого никому не будет, разве только крысы будут рады, что в канаву бросят вместо одного трупа два. А если выжить, то потом можно найти шанс расквитаться с этой Республикой за все, что успела натворить.

- И зачем на этот раз меня вытаскивать? - шепелявя разбитым ртом, спросил Андрей, с удовольствием потягиваясь, оказавшись на открытом месте, - Решили снова доставить себе удовольствие… - договорить он не успел, полковник ударил его ногой в живот, приказывая замолчать.

Свалившись на бок, мой друг заперхал, пытаясь справиться с новым приступом боли. По щекам поползли слюни, но он даже не обращал на это внимание. Чуть придя в себя, он снова с вызовом посмотрел вверх, и неожиданно для себя уткнувшись в меня взглядом. И тут же забыл обо всем, что хотел сказать, только щелкнул оставшимися зубами, едва держащимися в деснах.

- Миш… - пораженно прошептал он, - неужели это ты? Мне сказали, что убили… - и снова не успел договорить, прерванный ударом сапога полковника.

Мне было стыдно смотреть на него. Я физически не мог заставить себя сделать это, боясь, что Андрей сможет прочесть в моих глазах свою учесть. Вместо этого с ненавистью посмотрел на офицера, в глазах которого читалось откровенное злорадство, радость от того, что сумел так сильно зацепить меня. Под моим испепеляющим взглядом достал из кобуры пистолет, взвел его и вынул обойму.

- В стволе только один патрон, - сразу предупредил меня, передавая мне оружие стволом вперед, - Так что не думай выкинуть какую-то глупость. И целься лучше в голову, если он потом воскреснет, будешь голыми руками его успокаивать.

- Миш, про что это он? – с сомнением в голосе спросил Андрей, даже не путаясь встать и только приняв сидячее положение, - Ведь ты не будешь… – и подавленно замолчал, когда я взял пистолет в правую руку. Рукоятка мне сразу показалось тяжелой и неудобной, словно я в первый раз в жизни взял. Только гораздо тяжелее было смотреть на Андрея, тем более, не приняв окончательного решения и мучаясь сразу двойным грузом вины.

- Стреляй, - сказал полковник командным тоном, не терпящим возражений, – это твой единственный шанс прожить хоть еще немного.

Я посмотрел на него тяжелым взглядом, взвешивая оружие в руке и беря его в боевое положение. На какую-то долю секунду у этого человека мелькнул в глазах страх. И он, и я отлично понимали, что в таком положении успею поднять ствол и выстрелить прежде, чем офицер успеет хотя бы вскрикнуть.

Палач, конечно, наверняка после этого меня пристрелит, но полковника от дырки в голове это точно не избавит. Останавливала меня только полная безрезультативность такой выходки. От такого, бесспорно, героического поступка, ни мне, ни кому-либо другому ни выгоды, ни спасения не было, просто освобожу важную должность для нового кандидата.

Тяжело вздохнув, я повернулся к Андрею и вытянул руку с пистолетом, направив в сторону своего друга. Он, быстро задышав, прижался к стене, почти молящее глядя мне в лицо, пытаясь вцепиться в грязный пол пальцами, но лишь бессильно скреб ногтями по грязному и сухому цементу.

- Миш, ты что это? – бормотал он почти без перерыва, никак не в состоянии поверить в такое предательство, - Неужели ты станешь? Миш, да за чем же, неужели перед ними пресмыкаться… Как же так…

- Прошу тебя… - я попытался что-то сказать, но в горле ком встал, слова нельзя было произнести. Глотка стала такой узкой, что даже дышать стало тяжело. Перед глазами только и стоял ствол пистолета, перед мушкой прицела которого, никак не способного встать ровно, шаталась голова

Андрея, а может быть, ствол дергался, потому что я не мог руку держать прямо. Как представлю, что спускаю курок, так сразу только еще хуже становится. А его неразборчивое бормотание и пристальный взгляд офицера-республиканца только сильнее давили на душу, не давая возможности принять окончательное решение.

- Давай стреляй, - рявкнул полковник, толкнув меня раскрытой ладонью в спину, - Пока мне не надоело. Так что давай решайся.

- Миша, - почти взмолился Андрей, - ведь ты же не можешь так поступить.

Не может мой друг предать. Ведь, что ты сам мне рассказывал, как можно все изменить, стоит только по-другому на мир посмотреть, по совести, а не по наживе. Михаил!

Этого я уже выдержать не мог. Внутри что-то сломалось, и я понял, что не смогу выстрелить. Опустив оружие, я хотел уже повернуться к полковнику, сказать, что отказываюсь от этого, пусть делает со мной все, что захочет. А вместо этого мне в затылок уперлось дуло другого пистолета, холодное и твердое. Замерев, я даже не пытался шевелиться, не давая повода выстрелить, только медленно начал поднимать руки вверх.

- Это ты брось, - рявкнул полковник, - ты здесь уже не пленник, от тебя другое требуется. И ты сам знаешь, чего от тебя требуют.

Я опустил руки и взял пистолет поудобнее. Ствол оружия от затылка не убирали, только прижали к голове еще крепче. Было даже отчетливо слышно, как щелкнул снятый предохранитель, когда полковник решил подтвердить свои слова аргументом более весомым. Вот именно в такие моменты понимаешь, как сильно любишь жизнь. Со всеми ее мелочами и важными фактами, каждую секунду каждого дня. Как нравиться дышать, наслаждаясь вместе с каждым глотком воздуха любыми ароматами, которые нос способен уловить. Все эти звуки, запахи и ощущения, настолько постоянные спутники повседневной жизни, что к ним привыкаешь и даже не обращаешь на них внимания, считая их такой же обыденностью, как и все прочее. И как не хотелось от этого уходить, как не хотелось прощаться со всем этим, ставшим неожиданно важным и значимым.

Я почувствовал, как слезы закапали из глаз. Медленно, по одной слезинке, капая на щеку и скатываясь вниз, оставляя влажный и холодный след, почти сразу застывавший на прохладном воздухе и чуть стягивающий кожу.

- Считаю до трех, - тихо, сквозь зубы, процедил полковник, чуть толкнув меня стволом, - После этого я выстрелю сначала в тебя, а потом, можешь не сомневаться, застрелю твоего друга. И умрет он в любом случае, как, в прочем, и ты, если настолько глуп и не можешь увидеть той милости, что тебе оказали.

- Жизнь покупаешь, - сказал Андрей, неожиданно обмякнув и расслабившись, - И тебя они заставляют. Ну, тогда стреляй. Живи, ты этого достоин.

- Не говори так, прошу, - прохрипел я, ощущая, как меня начинает тошнить от напряжения, - нельзя так говорить…

- Один, - почти прорычал полковник, чуть сдвинув ствол оружия и уткнув его мне в шею.

Рядом палач, не очень уверенный в своем решении, достал из кобуры на поясе свой пистолет, марки ТТ, и тоже направил в мою сторону оружие.

- Миша, - попросил Андрей, - выстрели, он от тебя все равно не отстанет.

А тебе жить надо. От меня они все равно уже только кожу да кости оставили. Умеют, гады.

- Два, - сказал полковник несколько более мягким тоном, - послушай его, дело говорит. Отсюда либо выйду я, либо мы вместе. Парень в любом случае останется здесь с дыркой в голове, - с этими словами от толкнул меня вперед, так, что ствол моего пистолета уткнулся Андрею в голову.

Вздохнув, я с ужасом понял, что почти диаметрально противоположно поменял свое мнение. Теперь, поставленный в такие узкие рамки, два еще и подталкиваемый с двух сторон, мог выстрелить прямо в голову своему другу. Надо было только чуть-чуть надавить на спусковой крючок, остальное механизм сделает уже самостоятельно. Пуля ударит прямо в лобовую кость, пробьет ее насквозь и уйдет глубоко в  мозг, разом оборвав его жизнь.

- Стреляй, - попросил Андрей, - и мне поможешь. Не могу я уже здесь больше. Каждый день одно и то же. Я уже устал, поэтому закончи с этим и дай мне хоть умереть спокойно, без всяких мучений. Стреляй…

- Три! – громко рявкнул полковник, и мои нервы не выдержали.

Рефлексивно, даже не успев понять, что именно я делаю, нажал на спуск.

Пистолет громко выстрелил, и вокруг головы Андрея почти сразу же расплылся кровавый ореол из брызг, выбитых пулей, пробившей череп почти насквозь. Мой друг хотел сказать что-то еще, но не успел, так и оставшись с открытым ртом. Глаза закатились так, что я видел только одни белки. Тело обмякло и медленно сползло вниз по стене, в быстро набиравшуюся на полу лужу крови, толчками выплескивающуюся из рваной раны на затылке, где пуля вышла, и даже ударилась об стену.

Вздохнув, я не мог даже поверить, что все же совершил это. Настолько невероятно и абсурдно это выглядело. И все же от моей руки он погиб, именно я выстрелил в него, пусть и под давлением. Казалось, весь мир собрался в маленький комок, в котором со скоростью кинопленки вертелись все воспоминания об этом человеке, которого я знал, наверное, все же не так хорошо, как хотелось бы. Он согласился отдать за меня свою жизнь, приняв на такой обмен. Только на моей душе все равно этот выстрел осталось темным, расплывающимся чернильным пятном, разрастающимся все быстрее и быстрее. И уже никогда я не смогу сказать себе, что остался чистым, не смотря на все происходящее вокруг.

Пальцы сами разжались и пистолет, блеснув вороненым стволом в слабом свете электрической лампочки, упал на пол, звякнув о бугристый пол.

Проследив за ним взглядом, я нашел стрелянную гильзу от единственной пули, по иронии судьбы никуда не укатившуюся, а оставшуюся тут же, на расстоянии вытянутой руки от трупа моего друга. Не успел ее подобрать, когда тяжелый сапог полковника, зацепив подкованным каблуком за пол, отбросил пистолет в дальний угол помещения вместе с гильзой. Я поднял полный ненависти взгляд и смело посмотрел ему в лицо, уже собираясь высказать все, что о нем думаю, но увидел лишь ту же злорадную улыбку на лице. Именно этого он от меня сейчас и ждал, даже надеялся на это. И именно поэтому у него на руках перчатки со свинцовыми вкладышами. Боли я уже не боялся, да и не будет он меня убивать, но сова валяться в ногах у этого человека, в крови и соплях, дожидаясь, пока ему не надоест мешать меня с грязью, тоже не хотел. Пусть все будет по его правилам. Пока по его правилам…

- Успокойся, - сказал полковник, не убирая с лица своей ухмылки, - в первый раз всем тяжело. Не волнуйся, это пройдет. Тем более, что ты гораздо ценнее, чем он.

- Кто это тебе сказал? – я едва сумел разжать пересохшие губы, ссохшиеся и плохо подчинявшиеся. И даже не успел их закрыть, как меня прервали ударом в лицо. Как я и думал, именно для таких экзекуций у него на перчатки нашиты полоски свинца. Удар вышел больше похожим на разряд электрошокера. Взрывная волна боли прокатилась по всей голове, выметая мысли и ощущения. Весь мир перевернулся и улетел куда-то вверх. Когда перестал крутиться потолок над головой, то оказалось, что я лежу на полу, а из разбитого носа идет кровь, стекая по щекам и подбородку.

- Во-первых, - спокойно сказал полковник, возвышаясь надо мной и поправляя перчатку, - обращаться ко мне только на «вы» и первые слова, вылетающие из твоей пасти, должны быть «господин полковник». Еще раз услышу от тебя подобное неуважение, прострелю колено. Второй урок – никогда не подвергай сомнению то, что я тебе говорю. Если я сказал, что ты важнее, значит, ты важнее. Остальное тебя не касается. Это же и относится к любым приказам. Вопросы «зачем», «почему», «как» и прочие будут наказывать уже плетьми. Думаю, коже на твоей спине это не очень понравиться. Теперь можешь встать.

Когда я попытался приподняться и уперся ладонями в пол, он так же спокойно наступил мне кованной подошвой своего сапога на пальцы.

Закричав от боли, когда захрустели почти раздавленные суставы, я потерял равновесие и снова упал.

- Я сказал тебе встать! – зло рявкнул офицер, подтвердив своей приказ ударами другого сапога чуть ниже ребер. Согнувшись от дикой боли, я не мог даже застонать. Мира просто не существовало вокруг, только новые и новые болевые разряды, прокатывающие по нервам от каждого удара и перекручивающие мышцы в тугие узлы. Когда полковник, наконец, решил, что этого с меня достаточно, глаза застилала пелена, никак не желающая сходить, а дыхание вырывалось резкими, неровными толчками, каждый раз отдаваясь болью в груди.

- Встать! – снова я услышал голос полковника, чуть отошедшего назад.

Справедливо опасаясь нового избиения, я зашарил руками по полу в поисках точки опоры, измазывая их в чем-то теплом и влажном. Это наверняка была кровь, но чья именно, моя или Андрея, точно сказать было нельзя.

Пока я медленно поднимался, вставая сначала на колени, а потом с трудом разгибаясь и принимая стоячее положении, опираясь на стену, этот человек терпеливо ждал, стоя в стороне и наблюдая за моими потугами, его нетерпение выдавало только постукивание каблука по полу. Палач уже куда-то скрылся, так что кроме нас двоих здесь больше никого не было.

Когда я смог распрямиться, он резко схватил меня за ворот рубашки и одним рывком подтянул к себе, уткнув свой нос буквально мне в лицо. Изо рта у него пахло водкой и чесноком, да и склонностью к чистке зубов он тоже явно не страдал. Жаль, это была моя не самая большая проблема.

Сверля меня своими глазами, полковник почти прошептал, но очень ясно  с расчетом на то, что я услышу каждое слово и буду принимать его как единственную и непреложную истину.

- Сейчас ты никто, - четко, выделяя каждое слово, выговорил он, почти держа меня на весу, - и будешь никем, пока я не скажу иначе. Даже последний из рабов здесь имеет больше прав, чем ты. Если думаешь, что за тебя заступились сверху, то, значит, можно пальцы крутить и мне указывать, то сильно ошибаешься. Я здесь, рядом, и, будь уверен, сделаю все, что даже котел в аду покажется тебе лучшей альтернативой, чем нахождение здесь. Я с ложки тебя дерьмом кормить буду, пока не подавишься.

Что-либо сказать на такой откровенный монолог было очень сложно, поэтому я просто болтался в захвате, даже не шевелясь, ожидая, пока он закончит.

Внутренне, конечно, хотелось поинтересоваться насчет обещанного кормления, эта фраза имела значение в прямом смысле или все же в переносном. Кроме того, все же очень хотелось дождаться того момента, когда можно будет рассчитаться с ним. А для этого все  же придется помучиться.

Полковник еще несколько секунд пытался взглядом проделать во мне дыру, после чего неожиданно разжал кулак, выпуская мой воротник. Однако я не упал, а остался стоять, только наградил его презрительным взглядом.

Покачиваясь и еле удерживая равновесие, выглядел более чем смешно, но упрямо отказывался сдаваться. В голове продолжала стучать фраза «я выживу», даже если ради этого придется пройти через все круги ада. Моя последняя опора, хребет, который никому не переломить, кроме печально известной госпожи, приходящей к человеку в черном балахоне и с острым сельскохозяйственным инструментом.

- Взял труп и пошел за мной, - холодным тоном произнес полковник, толкнув меня к Андрею, - и не тормози, нам еще много работать.

Я наградил его еще одним ненавидящи взглядом, а потом повернулся к телу

Андрея, чувствуя себя препаршиво. Иначе, чем унижением это назвать было нельзя. Казалось, будто он специально испытывает меня на прочность, ища, где же тот уровень, дальше которого я не прогнусь. И все же приказание надо было выполнять, я не чувствовал, что смогу бросить ему вызов, а геройски помирать уже не собирался.

Чуть помедлив, оттащил тело от стены, пачкая руки в крови Андрея, и попытался подхватить тело за подмышки, чтобы не волочить по земле.

Полковник, заметив это, развернулся и ударил меня каблуком по внутренней стороне колена, разом поставив на колени. Заскрипев зубами от боли, я снова попытался встать, и он снова меня ударил, но уже в другую ногу.

Упав на четвереньки, я выронил труп, шлепнувшийся на пол со звуком набитого мешка.

- Не так, - спокойно, словно на уроке, пояснил полковник, - Бери его за ноги. По-другому трупы здесь не таскают. Всегда есть вероятность, что он воскреснет и бросится на тебя. При мне одного парня зомби загрыз. Вроде все по науке, с пулей в башке. А оказалось, что ему выстрелили в голову из травматики. Какой-то шибко умный придурок решил патроны поберечь.

Шарик свинцовый череп пробил, но в мозг ушел на считанные миллиметры, не порвал какие-то там нервные узлы. Вот зомби и воскрес. Хоть пой, хоть пляши.

Его добродушный тон мне нравился не больше, чем грубые окрики и приказания. Хотя я не мог не признать, что какая-то логика в его словах есть, но тащить своего друга за ноги, разбивая в кровь голову и лицо, не мог себе позволить. Упрямо стиснув зубы, снова я снова начал подниматься на ноги, держа Андрея за руки. И снова упал, когда мне снова дали ногой под коленку. Достав из кобуры пистолет, полковник встал рядом со мной и ткнул стволом в основание черепа.

- Еще раз сделаешь не по указанию, - мягко, почти по отчески сказал он мне, - выстрелю тебе прямо сюда, так, что ты еще успеешь понять, что умираешь. Знаешь, на лице тогда застывает выражение такого ужаса, какой и повторить не получается. Их прямо так и хоронят, все такие морды крючат, хоть смейся. А пока…

Выстрел обжег руку, а пуля, просвистев совсем рядом с локтем, попала в ладонь и, срикошетив, начисто срезала мизинец. Взвыв от боли, я прижал раненную руку к груди, поднимаясь с пола, скребя ботинками по цементу.

Усмехнувшись, он только ткнул меня ботинком и сказал, чтобы снова тащил тело.

Больше терять пальцы было нельзя и я, морщась от боли и отвращения к самому себе, проливая на пол тонкую струйку крови из остатка отстреленного пальца, обошел тело и взял его за ноги, стараясь тащить как можно аккуратнее, о все равно оставляя на полу протяжный и широкий кровяной след из раны на голове. Иногда оборачиваясь, чтобы убедиться, что следую за полковником, я медленно тащил тело, ругая самого себя последними словами и одновременно жалуясь на жестокий мир, который никак не хочет выстраиваться так, как надо, только ломает людей все сильнее и все быстрее.

Коридор, ведущий в сторону, неожиданно закончился небольшой комнатой, на полу которой зачем-то были выставлены поручни примерно в метр высотой, от пола до перил закрытые мелкоячеистой решеткой, сквозь которую было сложно что-либо рассмотреть. И воняло оттуда как из выгребной ямы, хотя нет, гораздо хуже. Только один раз я чувствовал что-то похожее, около общей могилы на границе военного анклава. Получается, не только у них есть братские могилы.

Полковник безмятежно облокотился на перила и закурил сигарету, дожидаясь, пока я подойду ближе. В центре комнаты было отверстие примерно два на два метра, откуда и шло зловоние, настолько сильное, что казалось почти осязаемым, поднимался даже тонкий зеленоватый дымок, почти сразу же рассеивавшийся в свете одинокой лампочки, врезанной в стену под самым потолком. Когда я прислонился к поручню, чувствуя, как в левой руке постепенно разгорается пожар, распространяясь от остатков пальца по всей ладони и дальше, по нервам к самому мозгу, и там прожигая очередное отверстие. Пальцы на перилах заскользили от жира, и я тут же отдернул руку, боясь получить заражение.

Заметив мое напряжение и явно ощущение не своей тарелки, полковник ухмыльнулся и бросил вниз сигарету, явно наблюдая за моей реакцией. Еще не совсем понимая, что именно мне ждать, глянул вниз, в темноту, успев проследить за красноватым огоньком падающей зажженной сигареты. И тотчас отпрянул, когда оттуда, из глубины, донесся животный рев, голодный и злой. Там, внизу, было что-то живое и очень опасное, вечно голодное и неспособное утолить собственное чувство голода. Сигарета, брошенная вниз, раздразнила это «что-то», невидимое в темноте, и вот сейчас оно металось в собственной, клетке, бросаясь на стены и хрустя костями прежних жертв, пытаясь добраться до тех, кто был наверху, но каждый раз соскальзывая со стен, только оставляя глубокие борозды в кирпичах.

- Бросай, - вяло сказал полковник, перегнувшись через перила и плюнув вниз, - нечего там рассматривать, все равно не углядишь, в шахте почти сто метров. Один Бог знает, зачем только ее здесь вырыли. Раньше и лестница вниз была, да мы ее сняли.

- Туда? – поразился я, оглядываясь на тело.

- А куда же еще, - пожал он плечами, - не хоронить же его. А так раз и готово. Там уже так, наверное, отъелись, что уже и на людей совсем не похожи. Раньше все шумели. Рвали, значит, друг друга, с голодухи, а теперь перестали. Один только остался. Все хочется посмотреть, на что похож стал, на таких харчах, да только спускаться туда никто не рискует.

- Я не буду его туда кидать, - тихо сказал я, отступая от поручней.

- Будешь, - так же спокойно сказал полковник, - иначе сам туда отправишься, могу тебе гарантировать. Кроме того, в пределах охраняемой территории никто тебе кладбище делать не позволит, а за ее пределами все равно зомби отроют, а здесь все же какой никакой, а ритуал. Так что давай, работай.

Наклонившись к телу Андрея я, как можно незаметнее расстегнул у него воротник и сорвал цепочку с крестиком с шеи, оставив себе как напоминание о своем поступке.

Перекрестившись, я поднял труп и подтащил его к перилам. Внизу, словно чувствуя будущее пиршество, завыли еще сильнее, а когда кровь из раны на голове закапала вниз, то вопли срослись в единый, раздирающий ушные перепонки рев, прерывающийся только на секунды, когда тварь бросалась на стену, скребя когтями по кирпичам и вырывая оттуда целые куски, с грохотом падающие на пол. Сказав последнее «прости», перевалил труп через перила вниз. По странной иронии судьбы тело падало спиной вниз, перевернувшись в воздухе. То ли от инерции движения, то ли по другим, уже непонятным мне причинам, глаза распахнулись в полете, подарив мне посмертный, осуждающий, как показалось, взгляд. Это видение, мало похожее на реальное, длилось буквально секунду, после чего тело исчезло в темноте, а голодный рев сменился радостным воем, прервавшимся, когда мутант накинулся на свою добычу. Осев, я с трудом держался за перила, в который раз спрашивая себя, а правильно ли поступил, отступившись и не погибнув в самом начале.

- Пошли, - полковник толкнул меня за плечо, указав обратно на коридор, – пора глотнуть свежего воздуха, а то здесь совершенно нечем дышать. И пора тебя познакомить с планом нашей будущей совместной и, как надеюсь, очень плодотворной работы. Пойдешь впереди, проверим твою зрительную память, как дорогу запомнил. За каждый лишний поворот получишь плетей.

Я посмотрел на него уже без всяких эмоций, чувствуя, что уже не способен сильнее злиться, и просто согласно кивнул головой. Пусть уж лучше думает, что сломали меня, если вообще этого хотят. Не знаю, был ли доволен этот человек или нет, но дорогу я запомнил достаточно хорошо.

Сказался опыт выживания в замертвяченном, когда необходимо в деталях запоминать пройденный путь, отмечая все дополнительные пути и ответвления, ведь не знаешь же, откуда на тебя зомби выскочит, а ведь первый укус он же обычно и последний для человека, второй попытки больше никому не дается. Тогда же и отмечаешь возможные пути отхода, даже сейчас я мог примерно сказать, где повороты или выходы в другие коридоры. Возможно, когда-нибудь и пригодится, но только не сейчас.

Сейчас я просто брел, чуть опустив голову и механически воспроизводя пройденный путь, только в обратном порядке. Сзади, стуча каблуками по цементному полу, шагал командир, что-то едва слышно насвистывая себе под нос. Не перестал он насвистывать, когда мы вернулись в тюремную камеру, больше походившую на пыточную. Теперь там было уже не так тихо, где-то, совсем рядом, может, даже за соседней тонкой стенкой перекрытия, рассекал воздух хлыст, размеренно опускаясь на живое тело со звонким свистом. Каждый такой удар сопровождался новым криком боли. Стараясь не обращать на это особого внимания, я повернулся к полковнику, ожидая дальнейших указаний. Он же, невозмутимо пройдя мимо меня, остановился около двери, ведущей на поверхность. И только там остановился, словно ему только пришло в голову, что забыл какую-то вещь внизу, обернулся и посмотрел на меня.

- И чего стоишь как истукан? – поинтересовался с явным интересом, не сводя с меня немигающего взгляда, - Отдельное приглашение требуется? Или хочешь здесь остаться? Только скажи, я все устрою.

Я отрицательно замотал головой, но увидев, как полковник нахмурился, тут же спохватился, вспомнив о его первых указания относительно общения с ним.

- Никак нет господин полковник, - сказал я, вытянувшись и ответив по всей форме, - не имею ни малейшего желания.

- Вот и хорошо, поднимайся сюда, - кивнул он головой, а когда я подошел ближе, продолжил начатое нравоучения, - кроме того, запомни еще кое-что.

Не стоит быть здесь таким молчаливым. Не только мне одному кажется, что твою шкуру зря не повесили в комнате гостей как лишнее напоминание для вежливого общения, но твое угрюмое поведение лишь усиливает предвзятое к тебе отношение. Если так и дальше будешь вести себя, то твой приговор всегда можно пересмотреть из положительного в отрицательное решения. И будь уверен, я буду первым, кто поднимет за это руку.

- Положительное решение? – я даже позволил себе ухмыльнуться, удивленный таким двойственным значением этого слова, - Как- то не чувствуется.

- А чего ты хотел? – искренне удивился полковник, пока мы поднимались по лестнице. Сейчас, как ни странно, он не пытался меня обгонять, идя лишь на шаг впереди, показывая меня почти как равного себе по положению, – Цветов и торта? Растянутого транспаранта с приветствиями и пожеланиями счастливой жизни? Не кажется ли тебе это слишком для человека, столько всего натворившего?

- Убийство собственного друга мне кажется не слишком хорошим началом, – сказал я, пользуясь благодушным тоном полковника и надеясь хоть немного прояснить ситуацию.

Теперь, уже несколько протрезвев от побоев и снова обретя возможность четко мыслить, понимал, что сказанные мне слова там, в комнате, где меня избивали на протяжении нескольких дней, были лживыми насквозь, при этом даже плохо подобранными. Единственное, на чем строился расчет, то, что пленник схватится за любую спасительную соломинку, насколько бы грубой она не была. Естественно, этот расчет полностью оправдался, я повелся как глупец.

- А как же еще можно было проверить, стоит ли с тобой возиться, или нет, - пожал плечами полковник, будто говорил о совершенно обыденной вещи.

После этих слов мне  жутко захотелось вцепиться ему в шею и придушить, наслаждаясь тем, как из него медленно утекает жизнь, как он борется за нее, хватаясь за отсутствующую ниточку к спасению. Может, хоть тогда передумает и посчитает, что человеческая жизнь имеет чуть большее значение, чем ему кажется сейчас.

Окинув меня взглядом, он вышел в коридор, с которого мы и начали этот спуск вниз. Охранник рядом со входом, увидев наше возвращение, подскочил как ужаленный и хлопнул по переключателю, включив освещение. Пес рядом с ним отреагировал гораздо спокойнее, приподняв голову и посмотрев на меня большими, умными глазами, словно пытаясь сказать: «ну как, понял, каково это на цепи быть?»

Отослав охранника жестом руки, полковник встал неподалеку от двери и вытряхнул из пачки еще одну сигарету, взяв ее в рот, но не поднес зажигалку, словно о чем-то задумался, забыв о происходящем. Так прошло с минуту, пока он смотрел на меня с сигаретой во рту, но взгляд был абсолютно пустым, не на меня, а куда-то сквозь меня. Потом, вспомнив, все же закурил сигарету.

- Так вот, - ткнув в мою сторону зажженной стороной, он снова начал разглагольствовать. Похоже, эта была у него такая же неотъемлемая черта характера, как и холодная жестокость, - Про все это можешь забыть.

Считай, ты прошел проверку и тебе дан испытательный срок. Без работы ты, естественно не останешься, свой хлеб будешь отрабатывать, а если проявишь усердие, то можешь получить и надбавку. Главное, что тебе следует сейчас запомнить, так это всего один единственный пункт. Тебе подарили жизнь, - четко и раздельно произнес он, внимательно глядя мне в глаза, - и ты обязан этим людям и, соответственно, мне, как их законному представителю. И знай, что почти никто здесь не знает, кто ты такой есть на самом деле. О всех нежелательных свидетелях уже позаботились. Никогда и никому о тебе ничего не скажут.  Для всех остальных ты очередной молодой новобранец, присланный из центра вместе с пополнениями. Если будешь себя вести соответственно своему рангу, то никто и не догадается.

- Новобранец с собственной комнатой? – скромно поинтересовался я, чувствуя нестыковку. Лучше разобраться во всем этом сразу, чем потом снова получать побои или вовсе пулю в затылок, как было обещано.

- Про комнату можешь забыть, - сказал полковник, сразу отмахнув это приобретение, - тебя туда положили, чтобы ты не вызывал ненужного внимания остальных солдат. Охрана, что тебя стерегла, считает, что из этого здания ты уже никуда не выйдешь. Не волнуйся и с этой стороны.

- А раб, что мне прислали? С ним что делать.

- Забудь, - снова махнул он, говоря как о какой-то ненужной вещи, - С этим проблем тоже нет. Как только ты ушел, его расстреляли. Просто было интересно посмотреть, как ты себя поведешь с ним. И его бесхребетность меня ничуть не устроила. Никому не нужна прислуга, которая не может выполнить даже простейшего задания. От нее надо избавляться как от ненужного мусора.

- Значит, вы и там за мной следили, - эта фраза больше походило на обвинение, но полагать обратное было бы абсурдом, который до меня не сразу дошел.

- Почти, - согласился полковник, бросив окурок сигареты на пол и затушив носком ботинка, - Как только ты скрылся из виду, он тут же помчался к моему денщику рассказывать о том, как все прошло. Естественно, утаить что-то он боялся еще больше, чем вовсе не рассказывать. Узнав об учиненном тобой допросе и о том, как он бесстыдно провалился, сой человек тут же пустил ему пулю в лоб. Я думаю, что и тебя такой бы слуга не очень устроил.

Я принял это как должное. С рабами здесь обращались как с вещами, поэтом нет ничего удивительно в том, что отбрасывали их с такой же легкостью, как и заношенные носки. Да и сам этот человек мне не очень понравился. Я еще тогда почувствовал, что он забудет нашу договоренность и продаст меня так же легко, как и своего прежнего хозяина, пославшего его шпионить за мной. Теперь же ситуация даже прояснилась. Наивный дурачок, я даже почти пожалел раба, он ведь на самом деле надеялся на то, что останется в живых. А ведь приговор ему подписали уже тогда, когда отправляли ко мне.

- Принимай это как должное, - предложил полковник, не совсем понимая мои сомнения, - ведь в такие времена приходится терпеть, иначе быстро окажешься в рядах хромающих и хрипящих ребят, охочих до человеческого мяса. Ведь главное в наше время – просто выжить, все остальное приходящее и уходящее.

Если бы он даже влепил бы мне сейчас пощечину, то я бы не почувствовал себя хуже. Из его уст эта фраза, которой я все это время жил и придавал себе хоть какую-то цель, стала звучать совсем по-другому, неприятно и мерзко. То, что я раньше понимал как единственно достойное в такое время, оказалось самым низким и подлым, что можно только придумать.

Неужели в этом и есть главный смысл выживания, перешагивать через себя, через окружающих, не считаясь с чувствами и жизнями других людей, поступая только так, как тебе нужно. Стать таким же бездушным и бесчувственным, как тот человек, что сейчас со мной разговаривает, который не видит никого и ничего кроме собственного пути, извиваясь так, как ему надо, не считаясь ни с моралью, ни с честью. Только так?

Я задумался, размышляя над этой неожиданной мыслью, так не вовремя пришедшей в голову, почти не слушая того, что говорит полковник. Если он прав хотя бы наполовину, то все, чем я раньше руководствовался, превращается в обыкновенную труху, раздуваемую первым же порывом ветра, даже не сильным.

Хотя, с другой стороны, может, все как раз изменилось. И именно сейчас все это принимает четкую опору, тот монолитный стержень, держась за который, можно не только уцелеть во всем этом неспокойном и беспорядочном барахле, называемом «нашим временем», в котором знания и умения, раньше очень востребованные, превратились в ничто, по сравнению с навыками быстро и умело нажимать на курок, выцеливая на мушке шатающиеся головы мертвецов или, как не прискорбно, быстрые и прячущиеся человеческие силуэты. Выживать, оглядываясь только на самого себя, не усложняя себе путь другими людьми, за которыми надо присматривать или каким-то принципами, из-за которых постоянно попадаешь в опасные ситуации. Даже со мной, как все было бы проще, если бы не стал все усложнять и послал бы Андрея со всей его потерянной любовью куда подальше и как можно быстрее, но ведь я в который раз решил погеройствовать и не отступать от своих идей. Оба были бы живы и сидели спокойно, попивая прохладительные напитки где-нибудь в безопасности.

Андрей, конечно, еще немного помучался бы, но потом успокоился, новую девушку бы нашел и все было бы прекрасно.

Я затряс головой, пытаясь отогнать эту жуткую мысль. Неужели мне все это на само деле в голову пришло? Осознание только того, что в голове могла появиться такая мысль, ломало хребет и сбивало с ног. Неужели у них действительно что-то получилось? Неужели они действительно смогли сломать меня внутри, заставить думать также, как та мерзость, вышедшая на улицы и пользующаяся общим горем?

С усилием отогнав от себя все эти сомнения, я твердо сказал себе, что у них ничего не получилось. Я оставался таким же, каким и в начале, побитом жизнью и основательно покрывшемся дорожной пылью, пороховой гарью и кровью, своей и чужой, но ничуть не изменившийся внутри.

- Да что с тобой такое? – я услышал настойчивый вопрос полковника, даже прервавшего свой очередной монолог, слишком заинтересовавшегося моим столь невнимательным поведением, - Ты меня вроде и не слушаешь?

- Почему? – я сделал искренне удивленное лицо, - Я вас внимательно слушаю.

- Тогда ты хорошо понимаешь свое место здесь, - согласился полковник, даже не выказав никакого сомнения по поводу моих слов. А даже одного беглого взгляда было достаточно, чтобы понять, что они были, - Пошли.

Он открыл дверь, и мы снова вышли на улицу, где день уже разыгрался во всю силу. Оказалось, мы пробыли там не так уж долго, как мне сначала показалось. Солнце, непривычно для весны, ярко светило с голубого неба, на котором почти не было облаков, нагревая асфальт и стены домов.

Деревья весело шелестели на тихом ветру, играя бликами лучей на листочках, еще совсем свежих и не пожухших. Где-то даже чирикала птичка, словно ничего и не происходило. Кстати, я до сих пор не видел ни одной зомбированной птицы. Хотя уже кое-что про них слышал, какие-то байки про ворон, наевшихся зараженной мертвечины.

Мысли о том, что не все так свежо и ярко, как эти деревья, растущие перед входом, сразу испортило начинавшее подниматься настроение. Даже было достаточно вспомнить, что скрывалось за неприметным фасадом низко сидящего серого здания, сложенного из неприметного кирпича. Шагая следом за полковником, ведущем меня в казармы, передавать с рук на руки какому-то прапорщику, бывшему солдату, дезертировавшему из действующей армии с первые дни всеобщего развала, скрытно и бесчестно, угнав со склада грузовик с припасами. И с таким же удовольствием присоединившегося к республиканцам, обещавшим ему все земные удовольствия. Вот он и пахал на них с таким рвением. А мне придется пахать уже на него…

Размышляя об этом, я даже и не очень заметил дорогу, по которой меня вели, все равно все одинаково. Казарма занимала большое здание почти около самых линий укреплений по периметру, сложенное из красного кирпича и до сих пор достраивавшееся. Я по привычке окинул взглядом все здание, представляя, где именно окажусь. И на крыше дозорной вышки, установленной на углу здания, стоял уже знакомый силуэт в темном балахоне и с закрытым капюшоном лицом, почти напротив солнца.