– Алекс, можно тебя пригласить?

– Да ты знаешь, я не слишком умелый танцор, к тому же, у нас есть неприятная особенность, во время танца теряем части тела, – с сарказмом ответил он.

– Не волнуйся, на этот раз все будет хорошо.

Алексу страшно хотелось иметь хоть одно приятное воспоминание только для себя о девушке, которую так хотелось назвать своей. Две недели приятных разговоров и взглядов сквозь бинты на живое существо, которое разговаривало и улыбалось так искренне. Там, куда они летят, все такие же уродливые, как и он сам. Глазам не хочется видеть это каждый день, но вот – она, с прекрасным телом, лицом и улыбкой. Пусть никакая не целительница, но и смотреть на нее уже достаточно. Ее видят все, а хотелось иметь хоть один жест, хоть один взгляд только для себя. И он решился. Решился вступить в танцевальный круг, где топтались или нелепо размахивали под музыку конечностями разные существа в поисках хоть чего-то нормального.

«Она пригласила меня, а это он и есть, тот жест. Только мой! Только для меня».

Алекс уже хотел топтаться на месте, но так, чтобы смотреть, как Оксана будет двигаться. Девушка подошла вплотную, взяла его руку, положила себе на талию, а вторую взяла в свою ладонь, будто собиралась вести в танце.

– Можешь держаться крепче, не бойся, – Оксана смотрела в прорезь бинтов, в глубину карих глаз так, будто собиралась влиться в них всей душой. Покачивание под музыку. Мир вокруг завертелся. Алексу показалось, огонь пронизывает его руки, вкрадывается в грудь и горло, будто кипящая смола вливалась ему в ноги, в пальцы. «Неважно! Только бы кружиться вот так еще мгновение, еще долгое мгновение». – Вновь стали ощутимы отмирающие части рук, все наливалось кровью, надувалось струящейся болью. В лицо будто плеснули желтого маслянистого огня и слезы покатились из глаз.

Вдруг стало легче, стало проще дышать и сердце живо стучало, будто только родилось. Оксана протянула руку к его лицу и сняла бинты.

– Я всегда знала, что ты такой, – тихо, почти ему в губы, прошептала она.

– Что? – музыка затихла, все смотрели на них, на него. – Что случилось? – Алекс ничего не мог понять, и тут к нему подбежала девочка по имени Синичка и, присмотревшись, крикнула:

– Ты красивый!

Алекс прикоснулся к своему лицу, почувствовал короткую щетину на подбородке. Посмотрел на руки, там были тонкие пальцы с живой чувствительной кожей, и он, наконец, понял: она вылечила его.

На Оксану смотрел обычный человек, а она плакала. Такого прекрасного момента не было ни у него, ни у нее. Исцелить того, кого любишь, не то же самое, что и незнакомца.

Прокаженные вокруг начали плакать. От красоты и от ощущения, что сейчас и с ними произойдет чудо. Что вот оно наступит, и тот, кто боялся до этого улыбаться, чтобы не показывать лишний раз свои болячки, сейчас не боялся. Оксана присела к Синичке, обняла ее и прошептала на ушко:

– Не бойся, больно только миг, и он пройдет. Ты будешь красива, – когда она выпустила Синичку из объятий, та сама сняла бинты и бросилась к матери.

– Мама, посмотри! Я красивая? Какая я? Я красивая? – мать Синички упала на колени и целовала ее, приговаривая:

– Ты прекрасна, моя Синичка. Прекрасна.

Толпа разделила Оксану и Алекса. Целительница стала их всех обнимать, лечить и через два часа на космолете прокаженных не было ни одного прокаженного.

– Все смотрели на нас, как на мираж. Потом все стали здоровы. Жизненная сила и так была в них. Как будто стекло, сквозь которое на них смотрел мир, помыли, – Послышались всхлипывания. Это Женуа вытирала слезы о плечо Дога. – А после исцеления мы все так смеялись, все эти прекрасные люди и существа стояли в бинтах, балахонах, грязных от болезни, как у бродяг. Смеялись над собой, а потом снова плакали.

Ну, короче говоря, это была долгая ночь. Мы решили лететь до ближайшей колонии прокаженных, там поработали, заправились и полетели дальше. Это у них я узнала, что могу и корабль починить и еще много чего. Главное, четко знать и представлять, что делаешь. Мы облетели восемь колоний прокаженных и везде помогали, и были так счастливы… – На лице Оксаны сияла улыбка и одновременно слёзы блестели в глазах.

– Подожди, я что-то слышал об этом в новостях, – вспомнил Мэдисон, – только в новостях передавали не об исцелении, а о том, что почти все прокаженные исчезли.

– Ну конечно, исчезли, все прокаженные стали обычными людьми, – объясняла Оксана. – Когда до последней колонии на планете Гамма оставалось два дня лета, мы узнали о преследовании господина Чо. На Гамму мы не сели, мы почти упали. Погибла часть экипажа. А сама колония прокаженных была совершенно беззащитна в плане вооружения.

Никто до тех пор не нападал на них. Мы решили бежать в горы к заброшенным рудникам. Пришлось действовать очень быстро, сначала я исцелила только тех, кто мог нести других больных на руках. Господин Чо стрелял по нам, как в компьютерной игре. Свои комментарии он выкрикивал по громкоговорителю, чтобы мы слышали, как ему весело.

Вот так с радостью за мной пришло горе, – девушка сделала глоток кофе и продолжила. – В рудниках нас оказалось где-то три четверти от всех прокаженных. Там, в этих шахтах, я исцелила остальных, и на наш счастливый случай среди исцеленных был коренной житель Гамма – гамманаец.

– Но они животные. Неразумные, – прыснул Медисон.

– Это неправда. Когда на их планету прибыли прокаженные изгнанники, они присмотрелись к природе людей. Долго не могли найти взаимопонимание и, наконец, выяснилось, что волны мозга, на которых общаются они, у нас – не развиты.

При попытке контакта с другими видами оказалось, они общаются на языковом диалекте, которого никто не знает и даже не пытается изучить. Я попыталась настроить мозг некоторых людей на общение и понимание, и мы прекрасно поладили. Гамманаец провел нас к своему народу, и те, в знак большой дружбы, провели меня к месту, где когда-то потерпел крушение космический корабль. Я такого никогда не видела.