Часть I

Вторник, пятое апреля Осталось пять дней

Глава 1 Мара

Способ ухода из жизни Мара выбрала давно: таблетки, водка и угарный газ — она называла это коктейлем «Гараж». Звучало почти изящно. И порой, когда Мара произносила вслух этот своеобразный эвфемизм, то сама верила, что нет никакой катастрофы.

В любом случае для Тома это будет мучительно, думала она и ненавидела себя за еще не совершенный поступок. Мара хотела, чтобы ее тело не обнаружили. Она не желала, чтобы он увидел ее бездыханной, но все же понимала, что вовсе не найти ее после смерти будет для него во сто крат тяжелее. Том наймет людей, которые выведут машину из гаража и увезут ее вместе с телом. Потом он заполнит пустующее место, где раньше стояла ее машина, чем-то ненужным: садовыми принадлежностями или велосипедами, чтобы ничто не вызывало в памяти ее далекий образ и в голове не мелькали картины машины с телом.

Второе место в гараже займет его новая машина. Может, купить ее уже сейчас? И договориться о доставке после смерти? Подарок от мертвой жены…

Надо было давно это сделать, подумала Мара, например, к годовщине свадьбы или чтобы отпраздновать прибытие малышки Лакшми домой. Просто сделать подарок без повода. И вообще, так много всего надо было сделать.

Мара нахмурилась. Как получилось, что она провела почти четыре года, вычеркивая из длинного списка обязательных предсмертных задач один пункт за другим, и сейчас, за пять дней до конца, она все еще думает о предстоящих делах?

В этом, вероятно, суть: чем больше уговариваешь себя, что нужно еще немного подождать и все закончить, тем очевиднее мысль, что откладывать можно вечно. Всегда остается еще что-то. Что-то невероятно важное. Может, не настолько важное для того, кто обладает роскошной возможностью переносить на недели, месяцы, годы и кто, наконец, устав от постоянных оправданий, разом доводит все до конца.

Мара не могла позволить себе такой роскоши: меньше чем за четыре года болезнь Гентингтона разрушила ее и довела до состояния, к которому они с Томом не были готовы. И были документы, подтверждающие деградацию. Ее когда-то изящное, спортивное тело теперь не спешило повиноваться.

Если она позволит себе прожить еще несколько лишних мгновений с мужем и дочерью, поехать в то самое последнее важное место, где она уже давно мечтала побывать, то однажды, очнувшись утром, обнаружит, что уже слишком поздно, что болезнь одолела ее. Мара окажется в ловушке: жизнь превратится в муку, но прервать ее уже не хватит сил.

Время работало против нее, дальше откладывать нельзя. Все нужно сделать до воскресенья, как она и планировала. Настало время действовать.

Мара глотнула воды из стакана, стоявшего на прикроватной тумбочке. Поднялась, чтобы сделать несколько упражнений. Глубоко вздохнула, задержала взгляд на двери ванной, обеими руками потянулась к потолку. Ей хотелось смотреть на руки, это вполне естественно — глаза всегда сопровождают движение рук. Деревянная обшивка потолка непроизвольно притягивала взгляд, но Мара упрямо заставляла тело выполнять команды, которые четко отдавала себе, а именно: смотреть на дверь ванной. Она сосчитала до пяти, выдохнула и наклонилась вперед, вытянув руки к полу, и снова, сосчитав до пяти, выпрямилась. Приветствие солнцу, хотя и измененное до неузнаваемости из-за болезни, все же прояснило мысли.

Звуки льющейся воды, доносившиеся из ванной, затихли, Том вышел, вытирая волосы полотенцем.

Взглянув на его обнаженное тело, Мара пошутила:

— Доброе утро! Смотрю, ты одет, как я люблю.

Он засмеялся, поцеловал ее и ответил:

— Ты крепко спала, когда я проснулся. Собирался пригласить твоих родителей, чтобы они отвели Лакшми к школьному автобусу. — Том повернулся к кровати и добавил: — Могу позвонить им, если ты хочешь поваляться пару часов.

Горло сжалось, когда Мара услышала имя дочери. Пришлось опереться о шкаф, чтобы успокоиться, притворившись, будто выбирает одежду и ищет закатившиеся сережки. Наконец она сглотнула и заставила себя заговорить:

— Не стоит, спасибо. Я уже проснулась. Сама отведу ее к автобусу. Мне нужно двигаться, выполнить кое-какие поручения.

— Ты не должна заставлять себя. Если что-то нужно, просто напиши список, и я куплю все по пути домой.

Он подошел к шкафу, надел брюки и начал выбирать рубашку. Ей вдруг захотелось, чтобы он взял голубую, но он предпочел зеленую. Придется напомнить себе, подумала она, развесить голубые рубашки поближе, чтобы, когда он в следующий раз откроет шкаф, они оказались прямо перед ним. Они так чудесно подчеркивают цвет его ярко-синих глаз.

— Я вполне в состоянии все сделать сама.

— Конечно, просто не заставляй себя, — он пытался казаться строгим, но знал, что она все равно не послушает.

Он надел ремень, застегнул его на третье отверстие. Мара покачала головой: за двадцать лет он не набрал ни одного лишнего килограмма. Сейчас, в сорок лет, Том был в лучшей форме и пробегал больше, чем в двадцать. Последние десять лет он участвовал в марафоне. Она подумала, что это к лучшему, ведь в последнее время с помощью пробежек он снимал стресс.

Подходя к двери и легко коснувшись плеча мужа, Мара спросила:

— Кофе будешь?

— Нет, не могу, у меня начнется прием пациентов через двадцать минут.

Некоторое время спустя, уже в кухне, засыпая кофе в кофеварку, она почувствовала, как Том обнял ее сзади. Маре почему-то подумалось, что кофеварка способна перерабатывать любое количество кофе и никогда не засоряться, в отличие от постоянно загрязняющегося пола или кухонного стола, на котором вечно нет свободного места.

Супруг поцеловал ее в затылок.

— Не утруждай себя сегодня, постарайся ничего не делать, побудь дома, отдохни.

Затем, развернув ее лицом к себе, с чуть виноватой улыбкой добавил:

— Береги себя.

Мара смотрела, как муж шел к гаражу. Как бы ей хотелось, чтобы глаза перестало жечь, а дыхание пришло в норму. Она повернулась к кофеварке и заставила себя сконцентрироваться на каплях кофе, падающих в кофейник, запахе лесного ореха и теплом паре. Она поставила чашку на кухонную стойку, налила половину и с тоской уставилась на стеклянную ручку. Раньше, непременно соблазнившись свежезаваренным кофе, сделала бы первый глоток, но теперь научилась ждать, пока жидкость остынет. Она уже знала, что руки могут задрожать и кофе прольется, и предпочитала просто вытереть пятно на стойке, а не лечить ожог.

Успокоившись, она направилась к комнате дочери и, открыв дверь, заглянула. Маленькая головка девочки вяло оторвалась от подушки, и широкая улыбка засияла на лице, обнажив места, где выпали молочные зубки.

— Мама!

Мара села на кровать, раскрыла объятия, и девочка бросилась к ней, крепко обхватив шею женщины и прижимаясь все теснее.

— Как хорошо от тебя пахнет! — Мара зарылась лицом в волосы дочери, свежие после вчерашнего купания. — Ну что, готова ехать в садик?

— Хочу остаться с тобой сегодня, — ручки сжались еще крепче, — не отпущу, никогда!

— Даже если я пощекочу тебя… здесь…

Маленькое тельце задрожало от смеха, хватка ослабела, и Мара смогла встать. Она отошла к двери и, изобразив на лице строгое выражение, уставилась на садиковскую форму, сложенную на стуле в углу.

— Ладно, соня, одевайся, причесывайся, встречаемся в кухне. Автобус заедет через полчаса. Папа позволил тебе спать подольше.

— Ну ладно… — Дочка выбралась из постели, стянула пижаму и поплелась к стулу.

Мара облокотилась о дверной косяк и притворилась, будто следит, насколько аккуратно девочка одевается, а сама тем временем наслаждалась драгоценными секундами, наблюдая, как этот худющий и когда-то бездомный ребенок с оливковой кожей разбирает одежду, и сердце ее сладко замирало.

Одеваясь, Лакс щебетала под нос песенку, которую на ходу сочиняла обо всем, что делала. Том и Мара называли это «музыка поколения спрайт».

Я надеваю джинсы

С цветочками на карманах

И розовую кофточку,

Такую красивуююю…

Девочка отошла от стула, сделала пируэт, подняв руки над головой, и замерла в той красивой позе, которую приметила у старших из балетной школы. Выполнив па, она торжествующе посмотрела на маму. Мара заставила свои губы растянуться в улыбке. Не доверяя голосу, который мог предательски дрогнуть, она на пальцах показала количество оставшихся до автобуса минут.

Глава 2 Мара

Однажды ночью, четыре года назад, когда Маре уже поставили диагноз, она лежала в кровати и вглядывалась в темноту. Том пытался заснуть, совершенно уничтоженный известием. И еще до того, как первые робкие сероватые проблески рассвета принялись разгонять чернильную темноту, Мара пообещала себе, что сама выберет дату и не отступит, не даст себе ни секунды на оправдания.

До тех пор, пока не подойдет дата смерти, она будет жить максимально полной жизнью и, насколько сможет, будет все контролировать. Она возьмет верх над болезнью, а потом просто пошлет все к черту, проглотит свой коктейль и покинет этот мир на тех же условиях, на которых и жила — по собственному хотению. И она не доставит проклятой судьбе удовольствия отнять у Мары право выбирать.

Определить дату было просто — день рождения, 10 апреля. Она знала, что Том и родители впоследствии каждый год будут так или иначе оплакивать ее именно в этот день, и поэтому не хотела добавлять в их календарь дополнительную скорбную дату. Но какое именно десятое апреля? Какой год? Первый? Нет. Первый год после известия о диагнозе она решила оставить себе. По крайней мере, один хороший год, пока болезнь не перешла в следующую стадию. Второй год — тоже слишком рано, а на пятый может оказаться слишком поздно.

Когда рассветные лучи техасского солнца проникли сквозь занавески, окрашивая серый потолок спальни в его естественный белый цвет, Мара составила план: она выберет симптом, который ясно укажет на близкий конец, этакое предупреждение, что болезнь от начальной стадии неуклонно движется к финальной. Когда же этот симптом обнаружится, она даст себе время до следующего десятого апреля и покончит с жизнью.

Ожидая в кухне Лакс, Мара вдруг почувствовала неожиданный приступ тошноты, он накрыл ее, как ураган, и она схватилась рукой за кухонный стол в надежде, что все пройдет до того, как появится дочь. Мара крепко зажмурилась, воспоминания вчерашнего дня всплыли вновь, а тошнота лишь делала их еще явственнее. Картины произошедшего навязчиво мелькали под опущенными ресницами.

Она была в отделе круп бакалейного магазина, в нескольких метрах стоял маленький мальчик, ухватив пухленькой ручкой мамину ногу, пока та рылась, выискивая что-то на полке. Мальчик застенчиво улыбнулся Маре, и та улыбнулась в ответ.

Он поднял руку, и Мара помахала в ответ, как вдруг она резко почувствовала непреодолимое желание отправиться в туалет. Она оглянулась, пытаясь понять, где же дамская комната, и недоумевала, почему организм так нетерпелив, но, даже не додумав ответ, поняла, что слишком поздно. Медленно опустила голову и посмотрела на свои обтягивающие светло-серые лосины, в которых она занималась йогой, — на внутренней стороне правой ноги расплывалось большое темное пятно.

— О господи, — прошептала она в ужасе. — О господи!

Она попыталась прикрыть рукой самую большую часть пятна, но было поздно: малыш все увидел, и глаза его округлились от удивления. Мара улыбнулась ему еще раз, стараясь показать, что ничего плохого не произошло и не нужно расстраиваться, тем более что-то говорить своей маме. Рот ее не слушался, поэтому она приложила палец к губам, призывая малыша к молчанию, но тут, наконец, мама малыша оторвалась от своего занятия, и он потянул ее за руку, а другой рукой указал на Мару:

— Мамочка, та леди не успела вовремя на горшочек!

Лицо Мары вспыхнуло от смущения, она потянулась за пиджаком, который она, спасаясь от мощных кондиционеров в магазинах, всегда брала с собой, когда отправлялась за покупками, но пиджака не оказалось на месте. Она забыла его в машине. Мара стала лихорадочно искать, чем бы прикрыться. Взгляд опять наткнулся на мальчика, она попыталась улыбнуться, но дрожащие губы совсем не слушались.

Мама мальчика с невозмутимым видом, явно сдерживая эмоции, потянулась к пачке бумажных полотенец в своей корзине, распечатала ее и направилась к Маре, потянув за собой сына.

— Не пялься! — сказала она ребенку.

Но глаза малыша были прикованы к Маре и ее мокрым лосинам. Приблизившись, мальчик зажал нос пальчиками:

— Фууу…

Мама тут же свистящим шепотом одернула сына:

— Брайян!

Дойдя до Мары, женщина протянула бумажные полотенца.

— Может, нужно промокнуть?

Тон незнакомки был нейтрален, но на пунцовом от едва сдерживаемого смеха лице еле заметно подрагивали ноздри.

— Я могу принести одеяло из машины, — продолжила она, — но пока я схожу туда-обратно с ребенком…

— Спасибо, — прошептала Мара, приняв полотенца, — такого раньше со мной никогда не случалось. Она стала тереть лосины, а Брайян все тянул маму за руку.

Она подняла свои полные стыда глаза от мокрых лосин и встретилась со взглядом женщины, исполненным сочувствия. Мара прошептала:

— Не говорите ничего, пожалуйста, я не хочу расстраивать вашего сына.

— Да все в порядке, — ответила та и протянула Маре еще полотенец.

Мара искала, куда бы девать уже использованные, и, наконец, засунула их себе в сумку, заслужив тем самым новый осуждающий взгляд мальчика, который возобновил попытки увести маму и опять стал теребить ее руку. Мама притянула извивающегося ребенка поближе к себе, погладила его по голове и, нагнувшись, прошептала ему на ухо:

— Этой милой леди нужна помощь, и мы поможем ей!

— Но…

— Хватит! Больше ни слова!

Мара перестала тереть лосины, подняла голову и уже было открыла рот, чтобы сказать, что она просто выпила слишком много кофе. Естественно, не упоминая то количество воды, которое было необходимо для проталкивания всех таблеток, и в придачу протеиновый коктейль, который Том заставлял пить ее каждое утро, чтобы жена не теряла вес. И, кроме того, у нее был такой длинный список дел на сегодня, она опаздывала, и приходилось буквально бежать, поэтому она не успела сходить в туалет в течение прошедших часов.

Но Мара так ничего и не сказала, не желая обременять кого-либо своей историей. Наклонив голову, она стала еще неистовее тереть пятно, но толку было мало.

— Не очень-то помогает, — пробормотала она, чувствуя, как острая боль унижения застряла в голове и вылилась в эту хныкающую фразу. Мара уставилась на смятые в кулаке полотенца. Нужен будет очень тщательный душ и много мыла, чтобы смыть эту вонь.

Мара вновь глянула на мальчика, отвращение сквозило в изгибе его губ. Она мысленно поблагодарила Бога за то, что была в магазине сама и только незнакомцы стали свидетелями ее позора. А что, если бы Лакс была с ней? Или Том? При этой мысли кровь отлила от щек, Мара содрогнулась и оперлась о тележку, чтобы успокоиться.

— Мне очень жаль, что все так случилось, — сказала она, переводя взгляд с мамы на сына.

— Что с ней? — прошептал Брайян. Его мама и Мара встретились взглядами и без слов договорились, что вопрос ребенка останется без ответа.

— У вас очаровательный сын. — Мара не хотела, чтобы женщина расстраивалась из-за реакции ребенка. Кто может его винить? — К сожалению, мне придется оставить тележку здесь и бежать к машине.

— Я могу разложить по полкам все ваши покупки, — предложила женщина, поглядывая на лосины Мары. — Думаю, так будет лучше.

Ее улыбка была несколько натянутой, и Мара почувствовала себя ребенком, которому говорят, что волосы, которые он только что сам постриг, выглядят просто отлично!

— Спасибо за вашу доброту, и я хочу еще раз извиниться, — тихо прошептала Мара.

— Не переживайте, все в порядке.

Мара спешно пятилась между полок к выходу. Она слышала, как женщина подчеркнуто бодрым голосом зачитывала свой список покупок, пытаясь заглушить вопросы сынишки. Мара была уверена, что он спрашивает маму, что не так с той странной леди, у которой сумка полна описанных полотенец.

Она заставила себя высоко поднять голову, когда шла мимо кассиров. Но, добравшись до парковки, заметила, что ее губы предательски дрожат, а в горле застрял ком — все предвещало неизбежные слезы. Упав на сиденье машины, захлопнув дверь и даже не усевшись как следует, она закрыла лицо руками.

— О боже! О боже…

Рыдания рвались наружу, она практически захлебывалась в них. Совсем опустошенная от слез, она рухнула на руль. Около часа, покачиваясь и рыдая, она прокручивала случившееся в уме все медленнее и медленнее, каждый раз придумывая другой конец истории.

Истощившись окончательно и будучи не в состоянии выжать из себя ни единой слезы, Мара очнулась и с удивлением заметила машины, тормозившие рядом, услышала звуки радио, хлопающие двери, детей, зовущих родителей. Она позволила себе еще немного отдохнуть, устроив голову на руле, потом рукавом вытерла щеки, нос и уставилась на себя в зеркало заднего вида.

— Хватит, — мрачно сказала она своим покрасневшим глазам, — день рождения в воскресенье, до него я буду держаться.

Если считать с сегодняшнего утра, осталось пять дней. Так мало времени. Готовиться она начала четыре года назад тем ранним утром, лежа возле мужа, устанавливая для себя дату и обещая, что не позволит искать оправданий, чтобы изменить ее. С того самого утра она наслаждалась каждым моментом жизни, будто он был последним. На протяжении этого времени случались большие и малые радости. Большие — день рождения дочери, День благодарения, Рождество, годовщина свадьбы, и маленькие — готовить с мамой, смотреть, как отец что-то читает внучке, сидеть на скамейке, наблюдая, как муж с дочерью бегают наперегонки за мыльными пузырями, соревнуясь, кто первый поймает пузырь… Она была уверена, что именно по этим маленьким радостям будет скучать больше всего.

— Мама? — В кухню вошла Лакс с рюкзаком на одном плече, совсем как у больших детей в автобусе, и потянулась за стоящей на столе коробочкой с завтраком специально для балерин. — Ты не забыла положить печенье? — Девочка с подозрением уставилась на маму, открыла коробочку и, убедившись, что все на месте, закрыла ее и протянула Маре руку:

— Ты готова?

Клочок спутанных волос торчал над ее правым ухом. Неделю назад в садике дети играли с клеем, и Сьюзан, лучшая подруга Лакс, случайно выдавила немного клея прямо ей в волосы, а затем, недолго думая, выстригла всю эту кашу кривыми ножницами. С тех пор Мара пыталась убедить дочку забирать волосы в хвостик, чтобы этого места не было видно, но каждый раз все заканчивалось ссорой и слезами, и Мара сдалась.

При виде дочери — слегка взъерошенной, беззубой, но все равно прекрасной — горло Мары сдавил спазм, такой, что казалось, она задохнется.

Как она вообще сможет когда-либо быть готовой?

Но именно поэтому она дала себе обещание. Она справится, и не важно, готова она или нет.

— Я не собрала волосы в хвостик, — сказала Лакс и решительно задрала подбородок, ну точно как бабушка, хотя и не родная, Том всегда отмечал эту их схожесть. — Так волосы смотрятся слишком прилизанными, вот смотри — и она пригладила волосы со лба.

Мара откашлялась.

— Да, я знаю, я не думала о твоей прическе, просто сразу не ответила.

Лакс довольно закивала:

— Хорошо, так ты готова?

Мара поцеловала дочку в макушку и нежно пробежала пальцами по торчащим волосам, прежде чем взять Лакс за руку и ответить:

— Да, моя дорогая, готова.

Глава 3 Скотт

Скотт подъехал, припарковал машину ближе к дорожке, ведущей в дом, чтобы не мешать Куртису, который бросал мяч в баскетбольное кольцо, висевшее на двери гаража. Броски были простые, но не без изящества. Неплохо для восьмилетнего ребенка, подумал он. Услышав шум машины, Куртис обернулся и приветственно махнул рукой.

— А у тебя отлично получается, малыш!

— Да вообще-то не очень! Я так устал просто закидывать мяч! Но здесь все равно больше ничего не выходит! — Мальчик, сжимая мяч в руках, посмотрел на него как на предателя, потом кивнул. Скотт поставил портфель на землю, бросил ключи от машины и, одним грациозным движением перехватив пас, быстро забросил мяч в корзину. Тот со свистом упал. Куртис молниеносно подобрал его и попытался все проделать так же красиво, но мальчику не хватало ни роста, ни техники, и мяч приземлился за добрых два метра до корзины.

— Вот видишь! Я же говорил!

Скотт сразу же воспользовался моментом:

— Да, знаю, мне не следовало покупать такую корзину для баскетбола.

Готовясь к следующему броску, он стал прямо, раскрыл руки, и тут мальчик подбежал к нему и обнял двумя руками. Скотт бережно погладил головку, которая прислонилась к его груди, и заметил, насколько бледная у него ладонь, по сравнению с темной кожей, что просвечивалась сквозь курчавые волосы на голове. Нагнувшись и коснувшись губами головы мальчика, он вдохнул запах пота и мичиганской весны.

— Я буду по тебе скучать… — сказал он.

Малыш кивнул и обнял его еще крепче. Они постояли так, обнявшись, пока Куртис не отстранился, вытирая грязной рукой мокрое лицо, и не убежал за мячом.

— Где Лори? — окликнул Скотт убегающего мальчика.

— В кухне, делает лазанью.

Скотт одобрительно улыбнулся:

— Как ты это заслужил?

— Сегодня у меня было отличное поведение, и мисс Келлер отметила это в моем дневнике. — Малыш посмотрел на него с крайне довольным видом и приготовился к броску.

— Отлично! Ты заработал два очка на этой неделе, еще три — и сможешь в пятницу лечь позже.

— Попкорн и кино! До десяти вечера! — уточнил мальчик, но его рот искривился в преувеличенной тревоге. — Но Лори тоже захочет смотреть кино, потому что это будет последний фильм, который мы сможем посмотреть все вместе, так что он должен быть и для девочек! Без всяких там взрывов и прочего.

— Но все равно до десяти?

Куртис расцвел:

— Да! И попкорн!

— Хорошо, главное — веди себя прилично следующие три дня. Я скажу, что приехал. Покидаем еще мяч после ужина?

— Может быть, но мне вечером нужно еще почитать и заняться математикой, мне Лори сказала, — ответил Куртис, притворяясь рассерженным.

Скотт улыбнулся, отметив это притворство; мальчишка просто расцвел, живя с ними. Он с удовольствием следовал правилам и радовался, когда оправдывал ожидания. Но при этом Куртис был достаточно взрослым, чтобы делать вид, что он всего этого не замечает.

Скотт поддержал игру и строго сказал:

— Школа — это важно, малыш! Не задерживайся во дворе, скоро будем ужинать.

Он наклонился, чтобы подобрать вещи, и направился к входу. За спиной раздалось громкое «бах!»: мяч, наверное, опять не попал в кольцо.

Войдя в дом, Скотт закрыл за собой дверь и положил ключи на столик у входной двери. Он с удовольствием вдохнул запахи, витавшие в воздухе, — чеснока, томатов, базилика и сыра.

— Лори, — крикнул он, — пахнет просто великолепно.

Он поставил портфель на пол и принялся исследовать гвоздь, который пролез через половицы и теперь норовил порвать каждый наступающий на него носок. Затолкав гвоздь в пол каблуком, мужчина изучил оставшуюся часть пола на наличие таких же вылезших гвоздей. Прошло десять лет с тех пор, как он уложил эти полы. Скотт разогнулся и непроизвольно потер поясницу.

Конечно, дом мечты его жены совсем не вписывался в их весьма скромный бюджет. Они купили столетний дом, в колониальном стиле, который, как ему говорили риелторы, просто требовал заботы. На самом деле восстановление и ремонт дома заняли целый год. Они тяжело трудились по выходным и каждый вечер после работы, утешая себя разговорами, что так всегда бывает, когда въезжаешь в новый дом, особенно в такой, о котором мечтает жена. Скотт был полон решимости воплотить все фантазии Лори — с деревянными полами, встроенными полками и двумя каминами. Дом с характером, а однажды — и с детьми.

Мужчина пробежал рукой по стене холла. Сколько же здесь было слоев обоев до ремонта! Они потратили два месяца только на подготовку, срывая старые пласты один за другим. Потом выкрасили все в нейтральный теплый светло-бежевый цвет, но в каждой комнате создали своеобразный акцент — одну из стен сделали яркой. Цвет акцента выбирали очень тщательно, смешивали и сравнивали разные оттенки. Потом смеялись, составляя список подарков к Рождеству и мечтая включить в него парня, который продавал им краску в магазине, со всем его инвентарем.

Скотт подошел к кухне, облокотился о дверной косяк, жена склонилась у духовки, он все еще не мог поверить, что она беременна.

Лори не переоделась после работы, только завязала свои светлые волосы в хвостик.

— Отлично пахнет! — опять повторил он.

— Ой, это ты! Я и не слышала, что ты пришел! — Она вытащила лазанью из духовки и поставила на стол.

Скотт подошел и поцеловал ее.

— Я слышал, у Куртиса сегодня был хороший день. — Склонившись над блюдом, он снова с удовольствием вдохнул. — Ух, как пахнет! Это хорошо, я и сам мечтал о твоей лазанье в последнее время.

Лори скривилась и положила руку на живот.

— Ну что ж, вас уже двое, я едва переношу ее запах.

Перехватив его обеспокоенный взгляд, Лори махнула рукой:

— Все в порядке, просто на обед был салат фатуш, мы ели его в том новом кафе возле офиса, и он был жирноват. Кроме того, не обольщайся по поводу хорошего поведения Куртиса, я говорила с мисс Келлер, когда забирала его из школы. Она просто не придиралась, так как мальчик скоро переводится в другую школу, поэтому решила его поддержать и похвалить за поведение, поставив отличную оценку. Я думаю, она переживает, что, если его сейчас не поддержать, к пятнице он окончательно падет духом.

— Может, у мисс Келлер есть способ приободрить и меня? — Вздохнув, он подошел к окну, отодвинул занавеску и уставился на мальчика, который играл в мяч у гаража, и так он простоял, пока жена не обняла его, напомнив тем самым, кто сейчас больше нуждается во внимании.

— Я удивлен, что ты так снисходительна к нему. Готовишь лазанью, а он на самом деле ее не заслужил… — На протяжении года, что Куртис жил у них, именно Лори следила за его дисциплиной.

— Ожидание материнства сделало тебя мягче? — спросил он, положив руку на ее округлившийся живот.

Она пожала плечами:

— Я в любом случае собиралась ее делать, независимо от того, что мне сказала мисс Келлер, я просто хотела, чтобы он поел ее еще раз перед разлукой. А завтра я приготовлю спагетти и разрешу ему печь печенье на десерт. В четверг приготовлю пиццу, в пятницу, наверное, испеку торт, а в субботу ты можешь пожарить бургеры на гриле. Все его любимые блюда. Хотя, будь моя воля, я бы заставила его есть только овощи и фрукты перед отъездом, чтобы он хоть как-то набрался полезных веществ.

Скотт вздрогнул.

— Извини, — сказала она.

— Нет, все в порядке, какой смысл притворяться. Он же не переезжает в «Ритц». Он уезжает, и это нормально, по крайней мере так я постоянно повторяю себе последние несколько недель.

Он закрыл глаза, будто опять начав себя уговаривать.

— Все будет в порядке. Даже если он станет есть холодные пельмени прямо из кастрюли, мыться раз в неделю и вернется ко всем старым сомнительным приятелям. Он будет жить со своей родной матерью, это самое главное, даже если она не будет собирать ему завтрак в школу и следить за выполнением домашнего задания.

— Да, все это, конечно, верно, — ответил Скотт после того, как уловил в голосе жены скрытое раздражение. — Ты говоришь так, будто и сама в это веришь.

— Практически да. — Она снова заговорила, и, чтобы не слушать то, что он и так уже слышал много раз, он быстро перешел на другую тему:

— Спасибо, что забрала его из школы! Могу я тебе чем-то помочь, например накрыть на стол?

Это сработало, жена протянула ему три бокала, корзинку с булочками, а сама, вооружившись столовыми приборами и салфетками, повела мужа в столовую.

— Пожалуйста, но я думала, что суть того, что Пит на этой неделе заменяет тебя на занятиях, в том, чтобы ты больше времени проводил дома, а не встречался с родителями учеников. Почему ты не перенес ваши встречи с родителями на следующую неделю?

Жена говорила мягко, но в ее вежливости он слышал упрек. Такого рода вопросы она задавала постоянно.

Зачем в субботу он рано встал и отправился в Детройт, соседний город? Дорога отняла полчаса, а можно было в выходной спать дольше. Разве не очевидно, что дети, с которыми он проводит факультативные занятия по выходным, приходят туда лишь для того, чтобы получить на ланч бесплатную пиццу?

Зачем каждое лето по вечерам он играет с детьми в футбол? Все его коллеги счастливы иметь двухмесячный отпуск и не видеть своих учеников, а иные, перейдя в старшую школу, вообще освобождаются от факультативных спортивных занятий.

Скотт поднял руки и взмолился о пощаде.

— Ты же знаешь, как проходят мои встречи с родителями. Около часа я читаю спортивный иллюстрированный журнал вслух одному или двум родителям, которые соизволили прийти и все-таки поучаствовать в воспитании своего ребенка. И мне нужно быть там, если хоть кто-нибудь появится. Если я отложу встречи с этой мамочкой на следующую неделю, вряд ли она вообще придет.

— Ты не можешь в одиночку спасти каждого ученика в средней школе имени Франклина.

— Знаю, но я и не пытаюсь спасти каждого. Кроме того, трех лет, что они проводят со мной, недостаточно. — Лицо Скотта исказила кривая усмешка, но он надеялся, что эту гримасу не заметили.

Вернувшись в кухню, Лори вздохнула:

— Это не совсем то, что я имела в виду.

Скотт направился следом, взял из холодильника пиво, открыл его, затем наполнил стакан водой из-под крана и протянул его жене. Они чокнулись, отпили, и жена опять скривилась и приложила руку к животу.

— Ты уверена, что с тобой все в порядке?

Лори вздохнула:

— Ты знаешь, как это бывает: съешь что-то не то — и весь день испорчен.

Скотт опять поднял бутылку.

— Будем надеяться, последний триместр будет лучше. — Предыдущий триместр завершился две недели назад, а рожать ей пятнадцатого июля.

— Да, будем надеяться. — Лори поставила стакан на кухонный стол и уставилась на недопитую воду. — Не думаю, что сейчас уместно об этом говорить, и считаю, никогда для этого не найдется подходящего времени, но мне кажется, все станет лучше, когда Куртис уедет и наша жизнь будет прежней.

Заметив выражение лица мужа, она быстро добавила:

— Не лучше, я неправильно выразилась, просто легче. Как хорошо прийти домой сразу после работы, сесть и отдохнуть! Не нужно работать извозчиком, официантом, поднося что-то перекусить, контролером выполнения домашнего задания и так далее.

Скотт снова выглянул в окно и посмотрел на мальчика, игравшего на улице, но промолчал. Не было ничего в целом мире, что бы он предпочел времени с Куртисом.

Как-то раз мальчик спросил его:

— А что бы ты выбрал? Посидеть в одиночестве и почитать или покидать со мной мяч? Лори говорит, что я должен у тебя спрашивать, чем ты хочешь заняться.

Скотт выронил книгу, которую читал, и ответил:

— Я выбираю игры с тобой. А что бы ты предпочел: забивать мяч в корзину самостоятельно, без соперников, и гордиться тем, как ты хорошо бьешь, или соревноваться со мной?

«Что бы ты предпочел?» — это стало их секретным кодом. Этакий вариант «я люблю тебя» от второклассника.

Что бы ты предпочел: ходить по стеклу или есть его? Что бы ты предпочел: съесть полную пригоршню пауков или простоять час в комнате, полной крыс?

Скотт услышал, как Лори откашлялась у него за спиной. Что бы ты предпочел: смотреть на мальчика, играющего за окном, и тогда жена всю ночь будет на тебя дуться, или уделить ей внимание? Скотт отвернулся от окна.

— Я буду скучать по нему. — Лори достала из ящика нож и стала нарезать лазанью. — Я пытаюсь думать о светлой стороне происходящего. Советую и тебе делать то же. Я уже спланировала следующую неделю: понедельник — прихожу домой, сажусь на диван и читаю книги для будущих мам, на которые у меня все не было времени, и так сижу вплоть до ужина.

Лори нацелила на него нож:

— И вообще, я надеюсь, мой муж поведет меня куда-нибудь поужинать и даже сводит после ужина в кинотеатр. Когда в последний раз мы ходили в ресторан?

Лори сделала паузу, ожидая его реакции. Он сделал вид, что очень рад, кивнул, и, довольная, она продолжила:

— Во вторник я наконец пойду на те курсы массажа для беременных, которые девочки с работы для меня давно оплатили, я просто не могу дождаться! Среда, ммм… — планы есть пока только до вторника, уверена, что весь остаток недели я займу отдыхом, чтением, и в абсолютной тишине!

— Очень хорошо.

— Подумай о том, как много всего ты сможешь сделать в освободившееся время! Можем начать с того, что ты будешь читать мне книги для будущих мам. У меня уже срок шесть месяцев. А мы еще толком даже не задумывались, как это быть родителями. — Она показала на свой живот, и он положил на него руку, она накрыла ее своей и улыбнулась.

— Ты знаешь, иногда я просто не могу в это поверить! Мы так долго ждали! И вот, наконец, ребенок в этом доме! В июле!

Ее улыбка стала еще шире:

— Ты сам веришь?

— Пит говорит, что каждый раз, когда я об этом упоминаю, то выгляжу как расплывающийся в улыбке идиот! — Пит Коннер работал в той же школе, что и Скотт, и был его помощником, ассистентом баскетбольного тренера.

Лори щелкнула пальцами:

— Я совсем забыла! Мне звонили из мебельного магазина, помнишь ту колыбель, что мы присмотрели, у которой ножки в форме львиных лап? Ту, что они продали? К ним поступит на склад еще одна, в конце недели или в понедельник, она серая, но несколько слоев краски это исправят. Они сказали, что отложат ее для нас!

— Отличные новости! Жаль, что придется красить.

— Да ладно, ничего, это же не весь дом ремонтировать, а всего лишь привести в порядок одну комнату.

Скотт одобрительно покачал головой, чтобы она не сомневалась в его согласии. Да, это может быть всего одна комната, но он видел список, который составила супруга, — все, что следовало сделать перед родами. Перечень был такой же длинный, как и для ремонта всего первого этажа. Лори засмеялась и хлопнула его по плечу:

— Прекрати, тебе понравится все декорировать, как и мне.

— Да, я знаю. Пойду, позову малыша.

Входная дверь открылась, прежде чем он к ней подошел, и Куртис вбежал в дом. Скотт раскрыл объятия, Куртис засмеялся и обхватил мужчину. Наконец, скрепя сердце, Скотт отстранился и положил руку мальчику на плечо, увлекая его в кухню:

— Давай, мой руки, и будем ужинать.

Глава 4 Мара

Автобус уехал. Мара, стоя у кухонной стойки, пробежала рукой по холодному граниту. Это была ее самая любимая комната в доме. Ей она казалась идеальной, с гладкой литой стойкой серого гранита, край которой был отделан тонкой полоской зеленого известняка. С высокими шкафами цвета насыщенного вишневого дерева, почти сексуальным сланцевым полом, чуть более светлым, чем стойка, но также с нежным вкраплением зеленого известняка.

В последнее время управляться в кухне стало не так уж легко, но она все равно любила ее. Дверцы духовки с каждым днем становились все тяжелее, и чтобы закрыть их, приходилось приспосабливаться и держать рукой, помогая ногой и бедром. Нижние полки столешницы тоже не радовали, так как постоянно оставляли болезненные синяки на бедрах, напоминая, что гранит есть гранит. С красивым полом также не стоило шутить, когда случайно из-за дрожи в руках Мара выпускала стакан или тарелку, то не надеялась, что они уцелеют, а сразу отправлялась в кладовую за веником и совком.

Том сердился. Он пытался убедить жену, чтобы та проводила больше времени в столовой и гостиной с мягкими диванами и покрытым коврами полом, а не сидела на твердых деревянных стульях или барных табуретах кухни. Но Маре нравилось, как лучи солнца преломляются сквозь кухонную стеклянную дверь, ведущую на задний двор.

Призма, висевшая на двери и ловившая солнечные лучи, усиливала их, направляя поток прямо в кухню, и миллион разноцветных лучиков наполнял женщину силой. Даже после бессонных ночей или выбивавших из колеи встреч с доктором Тири в клинике по лечению Гентингтона, что в центре Далласа.

Мара, Том и Лакс всегда обедали за кухонной стойкой, а ужинали в столовой, оставляя кухонный стол Маре для работы. Там стоял ее ноутбук, лежали планшеты с юридическими базами данных, стояла кружка с ручками и по меньшей мере десять блоков бумаги с липким краем. Аккуратными стопками высились юридические документы. Теперь вместо них Мара разложила журналы, чтением которых она занималась в последнее время, когда не могла заснуть или не попадалось какое-нибудь видео в сети.

Вплоть до недавнего времени, каждое утро, поупражнявшись с гантелями и на тренажере, она уделяла час-два работе, пока домочадцы спали. Вечером, после того как укладывала дочку, Мара тоже работала, пока муж не звал ее на диван или к камину, если дело было зимой.

Женщина подошла к столу, выбрала лист с липким краем, ручку и уселась обдумывать все, что следовало закончить в ближайшие пять дней. Нужно было спланировать каждую деталь воскресного утра. Организовать, чтобы Лакс не ночевала дома в ночь с субботы на воскресенье. Со столькими нужно попрощаться!

Первая задача — отшлифовать все детали. И это практически готово. В баре стояла полная бутылка водки. Последние несколько месяцев Мара собирала таблетки снотворного, и их было достаточно, позже она еще раз их пересчитает. Если окажется мало, звонок доктору Тири решит проблему. Простые три слова «я не сплю», и еще тридцать таблеток снотворного будут в ее распоряжении.

Вторая задача — организовать, чтобы Лакс не было дома, — тоже быстро решаема. Мара подняла трубку и набрала номер родителей.

— Доброе утро, дочка! — У ее отца, Пори, стоял определитель.

— Привет, папа, а мама дома?

— Да, она дома, как и я.

— Отлично, хочешь поговорить о планах на вечер субботы?

— Сейчас приглашу маму к телефону.

Мара засмеялась, услышав активный шорох в трубке.

— Марабети, — прозвучал в трубке голос Нейры, — как ты себя чувствуешь? Как спала?

— Просто прекрасно! Можно попросить тебя об одолжении? Может Лакс переночевать у вас в эту субботу?

— Да, конечно, мы с твоим отцом будем очень рады. Все…

— Все отлично! Мы с Томом… Нам кое-что нужно…

Мать засмеялась:

— Не стоит стесняться, говоря с мамой. Мы с удовольствием проведем время с Лакс, а вы с Томом тем временем, — и она мягко прищелкнула языком.

— Мама, пожалуйста!

— Да я просто шучу, Бети. Чем сегодня займешься? Надеюсь, будешь отдыхать?

Мара не ответила, и Нейра быстро добавила:

— Главное, не перетруждайся.

— Спасибо за субботу, Лакс будет очень рада.

— Отдыхай, Мара.

— Да, мама.

Третья задача — попрощаться, не вызывая подозрений. Это займет больше времени. Мара разделила листок на три колонки. С кем поговорит лично — Том, Лакс, родители и «Те Леди» (так Лакс называла двух маминых самых близких подруг: Стэф и Джину). Они очень часто бывали вместе, поэтому неудивительно, что дочка объединила их одним прозвищем. Вообще, когда Лакс их увидела впервые, то называла «Тсе Ледзи», и теперь, когда девочка правильно выговаривала все слова, она не любила напоминаний о тех временах.

Все складывалось отлично: «Те Леди» пригласили Мару на ланч, отпраздновать ее день рождения в субботу. Еще одно преимущество выбора даты — день рождения, десятое апреля. Вечером в субботу Мара попросит мужа отвезти ее на ужин в их любимое место, она сделала пометку возле его имени, чтобы не забыть.

Следующая колонка — кому позвонить: ближайшему другу МакГиллу в Монреаль, лучшей подруге по юридической школе, после Стэф конечно. Сестре и маме Тома, в Нью-Йорк, они все равно будут ждать звонка-отчета Мары, который она обычно совершала раз в полгода, поэтому леди ничего не заподозрят. Им было вполне достаточно справляться о делах родных раз в полгода. Отношение нью-йоркских родственников к внучке-племяннице, брату-сыну очень отличалось от постоянно суетящихся Пори и Нейры, которые даже раньше Мары знали, когда у Лакс выпал зубик или она выросла из ботиночек.

Том всегда с сожалением, но без горечи говорил, что если ты выступаешь против алкоголизма родственников, то редкое общение — цена, которую ты платишь.

Также нужно написать письма по электронной почте куче коллег по юридической фирме, где она и Стэф работали со времен выпуска из университета, плюс нескольким знакомых мамам из школы Лакс. И, конечно, множеству друзей с форума «Нетрадиционная семья», где собрались все с приемными детьми — из приютов, или усыновленные, или неродные отец либо мать, или родители геи, а также другие с неординарными и нетрадиционными обстоятельствами.

Мара отыскала форум спустя неделю после того, как она и Том прибыли домой из Индии с новорожденной Лакшми, спасенной из того же самого Хайдарабадского приюта, из которого Нейра и Пори вызволили Мару тридцатью семью годами ранее.

За последние пять лет практически каждый день Мара недолго чатила с друзьями по «Нетрадиционной семье» о воспитании детей, работе, кулинарии, финансах, сексе — все темы приветствовались. Многие люди приходили и уходили с форума после того, как их конкретный вопрос был решен, но основная группа участников оставалась. И Мара была одной из постоянного состава. На смену причине, по которой ее Интернет-друзья вступили в сообщество, пришла другая — дружба. Она сплотила костяк форума.

С некоторыми участниками форума Мара рискнула перейти от общих обсуждений какой-либо темы к обмену частными сообщениями.

Это было достаточно распространенным явлением среди пользователей: сначала общие беседы, а потом обмен личными сообщениями на эту же тему. Двойной щелчок мыши по нику пользователя, и вот ты уже пишешь в личку, но инкогнито — правило форума — сохраняешь.

НеЗлодей — основатель форума — просила всех участников сохранить анонимность, так как большинство приемных родителей подписывали документы о неразглашении со штатом, который доверил им детей. Все пришли к выводу, что анонимность — основное преимущество форума, так было легче обсуждать вопросы, которые большинство не дерзнуло бы поднимать в кругу знакомых.

Мара часто с недоумением спрашивала Тома: почему в реальной жизни она, такой закрытый человек, так много рассказывает своим виртуальным знакомым, которых знает лишь по никам: Мама-из-Феникса, Детройт, ВзлетнаяПолоса, НеЗлодей, 2мальчика.

Мара вывела Детройт на своем листе и обвела кружочком. Уже год он и его жена присматривали за мальчиком, который в следующий понедельник должен вернуться домой к родной матери, которая за восемь лет жизни сына уделила ему меньше внимания, чем Детройт и его жена за год. Было очевидно, насколько сильно Детройт любит этого малыша. Хотя мужчина и писал, что рад скорому возвращению мальчика к матери, для всех на форуме было совершенно ясно, что скорая разлука просто убивает приемного отца. Детройт сможет провести с ребенком только пять дней.

Этому мужчине понадобится друг в понедельник.

Мара в воскресенье будет уже мертва.

Грудь сдавило от чувства вины, женщина повернулась к открытому ноутбуку, зашла на страничку форума и загрузила приложение, распознающее голос и записывающее надиктованный текст.

Вторник, пятое апреля, 8.32 утра.

«Детройту. Все утро думала о тебе. У тебя всего пять дней, чтобы провести их с твоим малышом (прости, что я напоминаю). Просто хочу послать тебе свои добрые пожелания. Позже спишемся, узнаю, как у тебя дела».

Мара кликнула на кнопку «отправить почту», на экране увидела, как ее надиктованное сообщение высветилось в форуме как комментарий. Прочтя то, что она разместила, Мара нахмурилась. Пара строк с добрыми пожеланиями так банальны!

Она принялась читать с начала страницы все, что НеЗлодей выложила в тему обсуждения. Все было о Детройте, обговаривали, как другие временные родители справлялись после возвращения ребенка. Что они могли посоветовать Детройту?

Большинство участников форума были занятыми людьми, но у постоянных участников было правило — обязательно уделять пару минут, чтобы проверить темы дня, прокомментировать, а после вернуться к детям или работе.

Мара, даже когда была с головой в работе, находила время, чтобы написать пару ободряющих строк тому члену сообщества, который больше всего в них нуждался.

Она не рассказывала виртуальным друзьям о своей болезни. Месяц назад, во время ежедневного обычного обсуждения, ей пришло в голову, что она попросту бережет их… Или, наоборот, пытается отдалить от себя?.. Теперь ей казалось, что скрывать проблему — это предательство с ее стороны. Мысль о том, что она просто исчезнет без всякого объяснения, особенно в тот момент, когда Детройту необходим друг, показалась ей непростительной.

Мара наклонилась к микрофону, встроенному в ноутбук.

Вторник, пятое апреля, 8.34 утра.

«Раз уж мы обсуждаем тему — осталось пять дней, есть кое-что, что я уже давно хотела сказать вам».

Она прочла надиктованное и задумалась, как же продолжить.

Это наверняка поможет Детройту, он поймет, что она, находясь за тысячи километров, испытывает к нему нечто большее, чем обычное сочувствие, что она действительно осознает, через что ему придется пройти. Ведь и Мара готовилась сказать «прощай» своему ребенку.

Она ощущала весь ужас, который испытывал этот человек, каждый раз думая, что вскоре придется отдать малыша. Она знала эти приступы паники, которые сдавливали грудь и мешали дышать, когда он представлял свою жизнь без мальчика. Как он украдкой утирал слезы, укладывая его спать, понимая, что этот поцелуй на ночь — один из последних.

Она все это тоже проходила и теперь могла об этом сказать. Может, ему станет легче, если он узнает, что не одинок, что его друг испытывает то же. Не так ли?

Или, напротив, он будет в ужасе, когда поймет, что у нее был выбор и она выбрала пять дней с дочерью, а не другой выход — остаться и жить столько, сколько ей предоставит судьба.

Будут ли они все в шоке? Возможно, проще незаметно исчезнуть из жизни Детройта и других форумчан, не быть для них обузой, стремящейся разобраться в себе?

Однажды, несколько месяцев назад, контроль над мелкой моторикой Мары дал сбой. Нервы и мышцы начали бунтовать. И это вылилось в последствия куда более серьезные, чем дрожание руки и рассыпанные по полу кофейные зерна, — ее сообщения на форуме выглядели так, будто были написаны неграмотным второклассником. Все терпели, пока наконец 2мальчика не сказал в своей обычной резкой манере: «Эй, МамаЛакс, ты уже выпила пару стопок с утра?»

Маре пришлось солгать, будто она сломала правую руку и пишет левой. Сразу же после этого она провела следующий час, скачивая приложение, распознающее голос и записывающее надиктованный текст за владельцем, и установила его на телефон и компьютер.

Если она все расскажет сейчас, будут ли они винить себя за то, что не заметили слишком быстрого восстановления способности правильно печатать и заживления сломанной руки?

Будет ли эта информация иметь положительный эффект для них или только для нее?

Она умрет без чувства вины, зная, что не исчезла с форума без объяснений и прощаний. Но, с другой стороны, они будут жить, понимая, что их друг страдал все это время и они ничего не сделали, чтобы ему помочь. Они никогда не простят себя за то, что не поддержали ее в трудную минуту, и тот факт, что она просто не дала им такой возможности, их не утешит.

Поначалу это не было сознательным решением — скрывать от форумчан болезнь. Она сразу пошла от отрицания: не хотела признать, что с ней что-то не так. Она и себе не признавалась, что больна.

Потом, после озвучивания диагноза, все вокруг стали такими невыносимо внимательными и жутко заботливыми, и она пожалела, что вообще кто-то узнал о ее болезни.

С одной стороны, узнать свой приговор было большим облегчением, но, с другой — это приводило в ярость: наблюдать, как кардинально в хорошую сторону меняется отношение к тебе. Используйте слово «болезнь», и вдруг все начнут относиться к вам как к больному, даже когда все в порядке. Мара это давно поняла.

Форум был последним оплотом нормальной жизни. Единственное место, где ей не говорили постоянно: не утруждайся, не напрягайся, экономь силы и прочее. Там ее не воспринимали как Мару-пациента и Мару-несчастную душу, которая даже не переживет собственных родителей.

На форуме она была просто МамаЛакс — приемная мать, адвокат, работающий с полной занятостью, жена возлюбленного из колледжа, внимательный собеседник и друг. По этой причине форум был ее способом выжить на протяжении долгого времени. Но связь с Интернет-сообществом начала ослабевать, это чувствовалось, и она призывала себя к благоразумию.

Мара перечитала только что продиктованные строки.

Если она нуждалась в помощи для поддержания собственного здравомыслия, то именно на этой неделе. Сейчас не самое подходящее время, чтобы раскрывать тайну. Она поместила курсор внизу экрана и щелкнула: «Удалить написанное».

Глава 5 Мара

Мара лежала возле Тома и гладила его по плечу и груди. Он спал, как спит мужчина, только что занимавшийся любовью. Для нее это был акт отчаяния, для него — полнейшее удовольствие. Таким образом она извинялась за все, через что ему придется из-за нее пройти, и частично благодарила за все, что он сделал для нее и еще сделает для их дочери. В какой-то мере это было прощание.

Сейчас, спустя полчаса после акта любви, он не пошевелился от ее прикосновений. Она нежно провела указательным пальцем по его носу, изгибу квадратных скул. Он не был таким уж тщеславным красавцем, но в последнее время его беспокоила появившаяся седина на висках. И борода, если он забывал побриться, была наполовину седой. Хотя Маре нравилась щетина мужа. Ей казалось, что седые волоски подчеркивали голубизну его глаз.

Нейра как-то сказала Маре, что существует мнение, будто сочетание темных волос и голубых глаз очень редко встречается и это признак исключительной красоты. Рассматривая супруга, сопевшего рядом, Мара еще раз убедилась в справедливости этих слов. Том постоянно был предметом различных желаний, как мужских, так и женских. Сколько же приглашений и предложений он отклонил за последние двадцать два года?

И сколько ему понадобится времени после ее смерти, чтобы их принять?

Она отняла руку от груди супруга.

Поднявшись, Мара вышла из супружеской спальни, направилась в комнату дочери — краткий обход перед тем, как пойти в кухню к ожидавшему ее компьютеру. Это была ночная привычка — подоткнуть одеяло дочери, переполовинить количество игрушек, которые девочка уложила рядом с собой, поцеловать Лакс и прошептать «я люблю тебя», прежде чем устроиться в кухне за столом, чтобы почитать или просто «побродить» по Интернету.

Мара застыла у кровати дочери, завороженная ее ровным дыханием, потрясенно уставившись на хрупкое плечико, торчащее из-под одеяла. Так она стояла, пока не подкосились ноги. Тогда она села на край матраса, но вдруг поняла, что перевешивает кровать и дочка сползает. Мара легла рядом, все теснее прижимаясь к маленькому тельцу.

Она обняла девочку, придвинула ближе к себе, зарылась носом в тоненькие волосы и вдохнула. Всегда, когда Лакс на ночь принимала ванну, ее волосы пахли шампунем и немного медом. Наверное, поселился в волосах…

Ведь пять дней в неделю Мара собирает ей завтрак: белый хлеб с маслом и медом, пять небольших морковок, бутылка воды и, конечно, пачка печенья. И горе тому, кто забудет положить печенье!

Мара провела носом по шее ребенка и почувствовала что-то липкое. Ухмыльнувшись, она представила Лакс в столовой, увлеченную разговором с подругой Сьюзан и размахивающую сэндвичем. Малышка наверняка почувствовала на шее мед и той же рукой с бутербродом вытерла его. Девочку вряд ли расстроило, что она измазала себя медом, может, она пожала плечами и, как ни в чем не бывало, продолжила разговор.

Том называл ее «мисс Грязнуля».

Мара притянула Лакс еще ближе. Почувствовала ребра под рукой, ощутила стук сердца, отбивающего ритм. Она наклонилась и прижалась губами к пижаме, ткань оказалась грубой, когда губы коснулись ее. Мара вновь вдохнула запах дочери.

Том говорил, что у малышки нет утреннего запаха изо рта, что она пахнет вся. У них не было другого ребенка, чтобы сравнить, но их удивляло, что к концу ночи Лакс пахла чем-то кислым: сочетание пота и засохшей слюны. Если она не принимала ванну на ночь, то к этому добавлялся еще и запах еды, что она ела накануне. Тому не очень нравилось, но Мара считала, что это самый лучший запах на свете.

Женщина закрыла глаза и вдохнула вновь, прижимаясь как можно теснее к Лакс, пытаясь запечатлеть в памяти драгоценное ощущение тепла маленького тела, выпуклого позвоночника, небольшой головы. Запомнить, как она пахнет, как звучит ее дыхание во сне — маленький всхлип перед каждым выдохом. Как она выглядит — такая спокойная, тихая, маленькая…

Рыдания рвались наружу, ужасный всхлип заставил Мару инстинктивно обнять дочку сильнее. Лакс пошевелилась и попыталась повернуться, но с одной стороны мешало тело матери, а с другой — куча игрушек.

— Что, мама? — Лакс высвободилась из объятий и в смятении проснулась.

— Все в порядке, дорогая. — Мара встала. — Я пришла поправить одеяло, и мне показалось, что ты замерзла. Я легла рядом, чтобы согреть тебя, и уже ухожу, спи!

Она наклонилась, чтобы поцеловать Лакс в щечку, и почувствовала облегчение и одновременно грусть, увидев, как та мгновенно начала клевать носом.

Мара вышла в коридор, и у нее снова подкосились колени, она схватилась за стену, чтобы не упасть, и усилием воли удержалась. Она слышала тихое посапывание дочери и, в темноте прикрыв глаза, сразу же представила себе узенькое плечико, которое в такт дыханию опускается и поднимается. Вспомнила запах ее тела и остатков меда.

Изо рта вырвался тихий стон, прежде чем она заставила себя замолчать и приложила руку к животу. Отчаянное желание вновь ощутить подле себя маленькое тельце болью пронеслось по всему телу, и она вернулась в спальню дочери.

Услышав всхлип в конце выдоха дочери, она быстро приложила руки ко рту, но тяжелый стон, громче предыдущего, уже вырвался наружу. Лакс пошевелилась, и Мара отступила назад в коридор.

Нет, это слишком скоро!

Она не может этого сделать! Воскресенье слишком скоро!

А что, если бы у нее было еще двенадцать месяцев? Еще целый год упоительного собирания завтраков и купаний? Объятий, слез, смеха? Пижам и запаха утреннего тела?

Может, то, что произошло в магазине, было просто единичным случаем? Может, следовало проконсультироваться с доктором Тири или с одним из его помощников, прежде чем делать такие скоропалительные выводы и заключать, что это начало конца?

Болезнь Гентингтона развивается у каждого по-разному. Так они говорили ей почти каждый раз.

Единственный сбой может быть сигналом прогрессирования болезни и ухудшения для одного пациента, но для другого окажется лишь незначительным событием.

Наконец добравшись до кухни, Мара подошла к телефону, набрала номер клиники доктора Тири и оставила сообщение с просьбой принять ее завтра для краткой консультации. Ничего срочного, быстро добавила она, вопрос о незначительном происшествии. Скорее всего, дело не стоит выеденного яйца, и она уверена, что их ответы помогут ей не раздувать проблему из ничего.

Мара почувствовала, как пульс замедлился после того, как она повесила трубку. Может, у нее еще есть время до следующего дня рождения?

Глава 6 Скотт

Скотт откинулся на стуле и удовлетворенно похлопал себя по животу:

— Ты отлично готовишь, Лори! Это было просто потрясающе!

— Спасибо! — Жена отодвинула тарелку, она едва прикоснулась к блюду.

Скотт проглотил еще пару кусочков, прежде чем выдохнул:

— Все, больше не могу…

Лори повернулась к Куртису.

— Собираюсь приготовить завтра спагетти. Может, ты хочешь помочь мне печь печенье на десерт?

Мальчик с набитым ртом улыбнулся и поднял кверху большой палец.

— И это не потому, что мисс Келлер в дневнике поставила тебе хорошую отметку, а просто так. — Лори накрыла ладошку Куртиса своей рукой, и Скотт увидел, как малыш подозрительно уставился на нее, предполагая, что последует за этой фразой. — Не стоит делать событие из того, что ты просто хорошо вел себя в классе. — Голос ее был строг и одновременно снисходителен. — Ты и сам это знаешь: так ты должен вести себя постоянно, просто потому, что это правильно.

Куртис, жуя, кивнул.

— Однажды тебе придется действовать по правилам, несмотря на то что рядом не будет дневника, где ставят хорошие отметки или пишут замечания, и никто не станет готовить поощрительный обед или показывать кино. И ни я, ни Скотт не будем постоянно стоять над тобой и подсказывать, как поступить. Ты делаешь, что должен, потому что так надо, правильно?

Мальчик закивал.

— Потому что всеми поступками повелевает…

Он указал на голову.

— Правильно, а что еще?

Он указал на сердце.

— Вот и умница! — Она потрепала его по руке. — Ты это усвоил, значит, у тебя все получится. Тебе не нужны ни я, ни Скотт, ни даже мисс Келлер. Все, что тебе нужно, — вот здесь и здесь, правильно? — Она указала на голову и сердце.

— Правильно.

Он наконец прожевал.

— Как, например, сегодня, я все делал правильно, — сказал он, посмотрев на них, прежде чем опустить взгляд в тарелку.

Скотт скосил глаза на жену, умоляя ее не раскрывать истинное положение дел.

— Да, и именно поэтому ты получил хорошую отметку, — Лори повернулась и с победным видом уставилась на мужа.

Скотт наклонился и, поцеловав ее, добавил:

— Твой характер становится более покладистым: к тому времени, как родится ребенок, станешь такой же мягкой, как и я. — Лори положила руку ему на колено, и он накрыл ее своей. — Давай, дорогая, мы с малышом помоем посуду, а ты тем временем будешь заниматься какими-нибудь своими делами.

Она ушла переодеваться для похода в книжный клуб, Скотт и Куртис принялись собирать со стола посуду. Куртис, балансируя тарелками, спросил:

— А что бы ты предпочел: чтобы я тебе помог, даже если я разобью посуду, или сделать все самому, и посуда останется целой? А я пока посижу за столом, очень аккуратно, ни к чему не прикасаясь, и расскажу тебе тем временем пару новых шуток.

— А что бы ты предпочел: отправиться в гараж и бродить из угла в угол, заплетенные большими и страшными пауками, или спуститься в подвал и взглянуть, не попалось ли что-нибудь крупное в мышеловки?

— Фуууууу… — Малыш картинно вздрогнул и продолжил помогать с тарелками.

Минут через пятнадцать, когда Скотт насыпал моющее средство в посудомоечную машину, он услышал, как спускается жена.

Он посмотрел на нее и тихо присвистнул. Длинные волнистые волосы Лори рассыпались по плечам. Цвет платья — корица, так она его называла, — подчеркивал их. Ее глаза сияли, лицо завораживало. Правильно подобранное платье преобразило жену. И, наверное, ее красила беременность. Лори действительно стала более покладистой, не только в ее отношениях с Куртисом, но и вообще. У нее даже разгладились жесткие складки у рта и висков, по которым раньше можно было определить разочарование, недовольство или обиду жены. Временами эти эмоции еще проскальзывали в звуке ее голоса, но больше не оставляли след на лице.

Скотт был рад, что она предпочла консервативным маленьким сережкам, которые всегда носила на работу, другие — крупные, в форме слезы, купленные год назад на ювелирной выставке. Эти сережки были длинные, даже драматичные. Ему казалось, что в них Лори выглядит необычно, модно и сексуально.

Женщина знала, как муж относится к серьгам, поэтому надевала их на каждое вечернее свидание и оставляла, даже когда они занимались любовью. Правда, в последнее время, когда она их надевала, все обычно заканчивалось поцелуем в щеку и они оба отворачивались к стенке. Но сейчас его сердце екнуло.

— Ух ты! — Скотт подошел к жене и убрал прядь волос, упавшую ей на лицо. — А в этот ваш книжный клуб мужчин пускают? Просто так, посидеть, посмотреть.

Лори засмеялась и повернулась с Куртису, который стоял у мойки и драил кастрюлю, в которой готовилась лазанья.

— Пять страниц сегодня, хорошо?

Куртис поднял голову и кивнул безо всякого энтузиазма.

— И математика. А потом душ!

Куртис открыл было рот в рвущемся протесте…

— Да, я все знаю, это жутко несправедливо!

Лори подошла, обняла малыша и поцеловала его, быстро скользнула губами по щеке мужа и пошла к выходу.

— Увидимся позже, мои два дорогих мужчины! И одному из вас лучше спать к тому времени, как я вернусь!

— Раз мы оба дорогие — выберешь сама, кого разбудить! — ответил Скотт.

Он услышал смех жены, прежде чем за ней захлопнулась дверь.

Скотт и Куртис расположились в гостиной, и каждый занялся своим делом: Куртис практически потерялся на диване среди кучи подушек и принялся отсчитывать, сколько страниц нужно прочесть. Скотт, устроившись у стола возле окна и вооружившись красной ручкой, взялся проверять работы восьмиклассников.

На улице за окном сох шкаф. Высокий, до потолка, покрытый теплой светло-бежевой краской. О таком давно мечтала Лори. Она хотела набить его книгами и фотографиями в рамках.

Один из двух каминов находился в гостиной. После ужина Скотт разжег его. Огонь лениво потрескивал, дрова почти прогорели, и мужчина подложил еще.

Отблески огня играли на выкрашенной глубоким темно-зеленым цветом стене напротив, и она казалась шероховатой, словно была оббита вельветом.

На стене, в огромной раме из темного дерева, висела любимая фотография Скотта — он и Лори во время медового месяца у Ниагарского водопада, промокшие от брызг. Скотт сам сделал фото, поэтому на нем были только их лица, прижатые друг к другу. Они тогда промокли насквозь и продрогли, но на фото широко улыбались, будто только что выиграли миллион.

Примерно половина фотографий в комнате была такого же плана: супруги, щека к щеке, и один из них с фотоаппаратом в вытянутой руке. Или они в обнимку — кто-то поймал их в видоискатель, и видно, как крепко они прижались друг к другу. Напоминания в рамках о счастливых днях.

Были и снимки последних лет: Лори и Скотт у двери ванной в октябре прошлого года, рты до ушей — они счастливы и до конца не могут поверить, что Лори беременна.

Скотт и Куртис на дороге, ведущей к дому: Куртис одной рукой прижимает к груди баскетбольный мяч, другая рука вытянута, указательный палец поднят — он сам выбрал себя первым номером в их маленькой, состоящей из двух человек баскетбольной лиге. Скотт возле него на корточках, в волосах блестят капли пота, глаза скептически скошены на символ первенства, а левая рука замерла возле мяча, чтобы сразу отобрать его и продолжить игру, как только кадр будет снят.

Скотт, Пит и Куртис на крыльце дома в прошлом ноябре: у каждого в руке по билету на футбол, все одеты в желтый и голубой — цвета команды университета Мичигана, альма-матер Скотта и Лори, в общежитии которого они встретились второкурсниками практически пятнадцать лет назад. В нижнем правом углу — старший брат Куртиса, Брэй, баскетболист и бывший ученик Скотта.

Теперь и Брэй учится на втором курсе в том же университете и получает баскетбольную стипендию.

Жизнь юноши была исполнена надежд, пока мать мальчиков ЛаДания в апреле прошлого года не схлопотала срок в тюрьму на год. Скотт ухватился за шанс воспитывать Куртиса, чтобы Брэй не рисковал своим будущим, пропуская год в университете. На фото Брэй стоял позади крыльца на траве. Несмотря на то что он находился ниже всех, его голова на добрый метр возвышалась над головой младшего брата.

Лори и Куртис возле плиты в кухне. В тот самый день, первый, который Куртис провел с ними. На фото мальчик стоял, зажав в руке кусок печенья, будто приз. Потом ребенок признался, что это было первое в его жизни печенье, которое приготовили дома, а не купили и вытянули из пачки. Скотт и Лори спросили, намеревается ли он его съесть, и не прошло и двух секунд, как печенье исчезло. В то мгновение, когда Куртис услышал щелчок фотоаппарата, он засунул печенье в рот. Супруги даже сомневались, прожевал ли он его, перед тем как проглотить.

Куртис с тортом, испеченным на его день рождения. С этим лакомством мальчик тоже не церемонился. Когда он увидел, что Лори принесла нож, то умолял ее не резать угощение. Объяснил, что хочет, чтобы торт простоял как можно дольше, желательно вечно.

Лори сказала, что в торте нет ничего особенного — банальный бисквит, превращенный в поле битвы с помощью зеленого и коричневого крема и пачки пластиковых солдатиков, которых расставили на корже. Она может позже испечь еще один. А этот она запечатлеет специально для Куртиса. Тогда Лори сделала полдюжины снимков.

Мужчина вспомнил, как Куртис обеими руками обхватил торт, защищая его от ножа, пока взрослые, Скотт, Пит и Лори, обменивались сконфуженными взглядами. Потом Брэй прошептал им, что впервые Куртису на день рождения испекли праздничный торт. Юноша объяснил, что их мать практически всегда была в состоянии сделать детям подарок на день рождения (правда, он был в пакете из супермаркета и с несрезанным ценником), но организовать торт, свечи или праздничную упаковку с бантом у ЛаДании никогда не было желания.

Скотт и Лори привнесли в жизнь малыша много нового. У него впервые была одежда по размеру, а не обноски или купленная с очень большой уценкой. Мальчик впервые постригся у настоящего парикмахера в парикмахерской, а не дома на кухонном стуле. Ему впервые упаковали с собой завтрак в школу, поэтому не пришлось есть в школьной столовой.

И возвращаясь к случаю с тортом… Лори тогда ласково погладила малыша по голове и заверила, что будет постоянно печь ему торты, каждый месяц, если он захочет. Поэтому мальчик может позволить разрезать этот торт и не переживать, что он станет последним.

— Видишь, малыш, как Лори любит печь. Она может в любое время приготовить еще один, — сказал тогда Пит.

— Но как только мы съедим этот, — ответил Куртис, указывая на солдатиков перед ним, — мой день рождения закончится.

— Да, но в следующем году у тебя будет еще один! — сказал Скотт, усаживаясь рядом и обнимая мальчика за плечи. — Это же не единственный твой день рождения, правда, малыш?

Куртис ответил так тихо, что Скотт не расслышал.

— Что ты сказал? — переспросил он, придвинувшись ближе.

Мальчик поднял голову, положил свою маленькую ручку на шею Скотта, придвинул его ближе к себе и прошептал ему на ухо:

— Я сказал, что это единственный день рождения, который я провел с отцом.

Скотт услышал щелчок фотоаппарата, и вот еще одно фото — Скотт и Куртис, голова к голове, обнимают друг друга за шею и улыбаются. И видно, что никто никого не хочет отпускать.

Эта фотография стояла у Скотта на прикроватной тумбочке.

Глава 7 Мара

Как-то на приеме у доктора Тири, вспоминая прошлое, Мара и Том отметили, что, наверное, признаки болезни проявлялись еще в юридическом институте. В основном это были проблемы с памятью. Как-то Мара вышла за вином и явилась с пустыми руками. Она дошла до угла улицы и забыла, за чем шла, вернулась и обнаружила дома удивленного мужа за столом, на котором стояли пустые бокалы для вина. Они дружно решили, что это от стресса выпускных экзаменов. Посмеялись, что университет уже довел их до маразма.

В другой раз Том пришел в библиотеку университета, чтобы отвезти Мару на ужин, посвященный их годовщине. Предстоящее событие они обсуждали всю неделю. Мара недоуменно уставилась на мужа, будто он только что все придумал. Муж таки уговорил ее выпить вместе чашку кофе. Но супруга, молниеносно проглотив напиток, отослала Тома домой. И более того, она сердилась, что он прервал ее занятия.

Позже, тем же вечером, возвращаясь из библиотеки, Мара вдруг все вспомнила. Она помчалась домой, влетела, упала на кровать возле Тома и принялась осыпать его поцелуями вперемешку с извинениями и слезами. Том удовлетворенно ухмыльнулся, посоветовал не волноваться, тем более он уже придумал, как жена может вымолить прощение.

Перебирая в памяти события молодости, они, вероятно, могли бы припомнить еще случаи. Даже несколько в течение каждого года с момента окончания университета. И их количество увеличилось, когда она стала партнером в юридической фирме.

Поначалу мелочи: забыла купить несколько безделушек в магазине, отвезти вещи в химчистку. Происшествия не такие уж незначительные, но они все равно не придавали им значения и только посмеивались.

Пропустила визит к парикмахеру — из салона позвонили. Забыла оставить деньги службе уборки на дому — позвонил недовольный менеджер. Пропустила прием у стоматолога — получила счет с пометкой «вторично не явилась, пеня в размере…». Она снова записалась в парикмахерскую и к стоматологу, оставила деньги и записку с извинениями уборщице и, смеясь, рассказывала Тому, что и не заметила, что пора стричься, отбеливать зубы и отскабливать ванную.

Если ее все устраивает, почему же парикмахер, стоматолог и уборщица переживают?

Однажды в сентябре это перестало веселить. Они как раз привезли домой малышку Лакшми. Утром, в девять пятнадцать, ее телефон зазвонил. Джина, ее секретарь, бушевала на той стороне провода:

— Где ты? Они все уже здесь!

— Кто здесь? — недоуменно пролепетала Мара.

Она сидела в гостиной с мамой Нейрой и, неспешно потягивая кофе, наблюдала, как малышка возится возле них на полу.

Мара и Том планировали нанять няню и продолжить вкалывать по двенадцать часов в сутки. Но Пори и Нейра и слышать ничего не хотели о том, что их единственной внучкой будет заниматься посторонний человек. Сообщения Мары на тему, что не обязательно, выйдя на пенсию, проводить время за сменой подгузников, остались неуслышанными. Родители с неизменным восторгом приезжали каждое утро, провожали Мару и Тома на работу, напутствуя задерживаться, сколько нужно, и уверяли, что все будет в порядке.

В тот день Пори убежал по поручениям, а Мара для разнообразия решила провести свободный час перед работой с мамой и дочерью.

Мара наклонилась, чтобы пощупать животик Лакс, и замерла, услышав голос Джины, оравший:

— Посредник директора «Торко». Мистер Хоскинз. Все!

Когда Мара не ответила, Джина повторила:

— Посредник компании «Торко». В девять тридцать… Сегодня… Утром…

— Вот черт! — Мара резко поднялась, и ребенок, напуганный шумом, заплакал. Нейра подхватила малышку и вынесла ее из комнаты, пока Мара смотрела на часы. Ей до работы ехать полчаса, если не будет пробок.

— Я буду без пятнадцати десять, максимум в десять, задержи их.

Позже, когда двери лифта закрылись и он поехал вниз, увозя клиентов, Мара крепко обняла Джину и поцеловала ее в щеку.

— Ты просто ангел! Чтобы я без тебя делала? Пойдем, пообедаем, я угощаю! Сегодня никакой еды на вынос!

Джина улыбнулась, довольная похвалой, но тут же выпалила:

— Я просто делала свою работу. А у нас разве есть время на обед? Дело движется к двум, а над документами для «Винчестер Фудз» еще предстоит как следует потрудиться, не так ли?

Мара недоуменно уставилась на нее.

— «Винчестер Фудз» подали в суд, нам нужно подготовить документы…

Мара рукой прикрыла рот:

— О господи! Я совершенно забыла! — Она вытаращилась на Джину, а тем временем к ней вернулись воспоминания о работе над этим иском и о другой работе, которую необходимо сделать в срок.

Джина взяла шефа за руку и прошептала:

— С тобой все в порядке? — Она повела Мару в кабинет, где та просто упала на стул.

— Что происходит, Джина? Весь долгий ланч я занималась урегулированием спора в «Торко», затем я злоупотребила служебным положением, занимаясь иском «Винчестер Фудз». Что происходит? Мы работали над этим вчера весь день! И только об этом говорили!

Мара убрала руки ото рта и прижала их к вискам. Одно дело — забыть о записи к стоматологу или об оплате домработнице, и то и другое можно быстро исправить с помощью извинений и чаевых. Но если она забывает о сроках, на фирму могут подать в суд, а ее просто уволить. Пора прекращать игнорировать проблемы с памятью, нужно переходить к действиям.

Однако сначала необходимо доработать исковое заявление «Винчестер Фудз» и передать его в суд. Следующие три с половиной часа они приводили в порядок и суммировали претензии фирмы, изложили все кратко и успели доделать в срок. Пришел курьер, и ему передали исковое заявление. Мара закрыла за ним дверь кабинета и жестом пригласила Джину присесть.

— Мы не должны допустить, чтобы подобное повторилось, — сказала Мара. — Я не могу рассчитывать, что впредь клиенты будут с пониманием относиться к моей забывчивости. Кроме того, передача искового заявления не в срок — вообще профессиональная некомпетентность!

Джина хотела возразить, но Мара жестом остановила ее.

— На прошлой неделе, помнишь, ты отпрашивалась к доктору в обеденное время? Я должна была выступать на полуденном собрании, посвященном судебному разбирательству споров. Я вообще забыла о мероприятии! Но туда шла Стэф и взяла меня собой! И только когда меня представили, я вспомнила, что именно сегодня я делаю ежегодный отчет по гражданским искам!

От удивления Джина приоткрыла рот:

— Я предполагала… — но тут же осеклась.

— Ты предполагала, что я знала об этом?

Джина кивнула.

— Потому что мы говорили об этом?

Джина моргнула.

— О господи! — Мара стукнула кулаком по столу. — Мы говорили об этом собрании?

— Ты работаешь больше остальных в фирме, это все знают. И я была уверена, что ты все помнишь. Может, количество разных дел и заданий столь велико, что просто невозможно за всем уследить?

— Что значит «невозможно уследить»? Мы должны найти решение!

— Как насчет того, чтобы меньше работать? Все сотрудницы-мамы так и сделали, хотя бы на первое время. Даже Стэф…

— Джина! — Мара зыркнула на помощницу. Вопрос, сколько она должна работать, не обсуждается! Никем! Ни Томом, ни Джиной, ни родителями Мары, ни ее лучшей подругой Стэф, партнером в той же юридической фирме.

Конечно, они все пытались, и не раз, образумить ее и уговорить не вкалывать адски.

Но она такая, как есть, — Мара-трудоголик, Мара-замужем-и-с-ребенком, но работает, как и прежде — как тягловая лошадь.

И она всегда была такой. В школе занималась факультативно, на каникулах прочитывала весь рекомендуемый список литературы, пока друзья спали допоздна. В колледже корпела над конспектами под тусклым светом настольной лампы, пока ее соседка по комнате вовсю храпела.

Даже в университете она была известна как человек, поселившийся в университетской библиотеке. Она неизменно отказывала друзьям, когда те приглашали на вечеринки по пятницам, если не выучила и не сделала все задания (эти требования она устанавливала для себя сама).

Она всем говорила, что не собирается меняться. Поэтому все свои предупреждения, просьбы, жалобы и прочее они могут оставить при себе. Ничто не давало ей столь полного удовлетворения, как долгий продуктивный рабочий день в фирме. И никто — ни друзья, ни родители, ни даже муж и новорожденный ребенок — не заставит ее отказаться от этого.

— Хорошо, — ответила Джина и потянулась за блокнотом и ручкой. — Давай сейчас уделим этому время и пройдемся по всему твоему календарю, чтобы и у меня были записаны сроки. Тогда я смогу тебе напоминать обо всем.

— Спасибо, это поможет. Но дело не только в сроках выполнения задач. Проблема глобальнее, мне кажется, моя память вообще меня подводит. Нам нужна система, которая поможет мне справиться.

Джина наклонилась и накрыла руки Мары своими:

— Не переживай! Мы справимся!

Весь остаток дня и вечер они, сидя в кабинете Мары, просмотрели каждый ее файл. Джина вооружилась календарем, блокнотом, цветными ручками и разноцветными листами с липким краем.

Когда в начале восьмого они решили размяться, в блокноте Джины были исписаны десять страниц и на календаре были обведены кружочком все важные даты, а цветные бумажки украшали почти все папки: каждый цвет обозначал разную степень важности.

— Я внесу все даты в календарь в компьютере и буду регулярно присылать тебе на почту напоминания, — сказала Джина, собирая вещи. Подойдя к двери, она обернулась и добавила: — Позволь мне со всем этим разобраться, и я подумаю, что еще можно сделать, чтобы мы по-прежнему всегда были лучше всех.

— Спасибо, пока этого вполне достаточно.

— Знаешь, ты единственный адвокат, который лично следит за сроками. Уже давно пора было поручить мне этим заниматься.

Маре было приятно слышать такие слова. Она не единственная испытывала большой стресс от работы и изо всех сил старалась сохранить баланс, уделяя достаточно времени и работе, и семье, и ребенку, и при этом все помнить.

— Да, но, с другой стороны, у тебя хватает своей работы. — Мара рукой указала на сотни папок с аккуратными ярлыками. Учет и контроль были обязанностью Джины, каждую неделю она вносила в них обновленную информацию.

За пять лет сотрудничества Джина проработала сверх нормы бесчисленное количество часов и никогда не жаловалась. Она была единственным секретарем, который справлялся с объемом, постоянными жесткими сроками и требованиями босса-перфекциониста, который вечно требовал что-то перечитать на наличие ошибок или проверить, все ли документы подшиты.

— Ты мой ангел-хранитель, Джина!

— Взаимно, ты, похоже, начинаешь забывать! — Мара не ответила, и Джина добавила: — Не притворяйся, ты прекрасно знаешь, о чем я говорю.

Мара округлила глаза.

Когда у Джины умер отец, она поехала в Оклахому на похороны и задержалась там на неделю, помогая маме Джины разобраться с финансовыми делами.

Два года спустя умерла мама Джины, Мара снова отправилась в Оклахому и осталась на неделю, когда поняла, как много у Джины забот, связанных с продажей дома и упаковыванием вещей.

Это была неделя как раз перед первыми дебатами Мары в окружном суде Нового Орлеана, и ей следовало быть дома в тот момент и тщательно готовиться.

Но она отказалась бросить Джину в такой момент и дала указание фирме переслать ей три коробки с документами, вещественными доказательствами и краткими резюме по делам. Все это она просматривала и изучала по вечерам, после встреч с семейным юристом, упаковкой вещей или чем бы то ни было еще.

По возвращении в Даллас Мара настояла, чтобы Джина провела День благодарения у них и не встречала праздник в одиночестве.

Мара махнула рукой:

— Да ладно, не преувеличивай, кто угодно мог все это сделать.

— Ты имеешь в виду «никто». Никто такого не сделал. Никто не предложил мне помощь и не помог. Кроме тебя!

Мара покачала головой, Джина подошла и взяла ее за руку:

— Ты слышишь? Никто! Кроме тебя! Ты стала моей семьей, и меньшее, что я могу сделать, — стать твоей памятью. — Она сжала руку Мары и направилась к двери.

— Я буду у компьютера, скоро ты получишь семьдесят пять напоминаний о предстоящих встречах.

— А если я стану забывать читать бумажки с напоминаниями, которые мы развесили по всему кабинету, тогда я действительно испугаюсь, — добавила Мара и поплелась вслед за Джиной к выходу.

— Я буду звонить и напоминать, чтобы ты их читала!

— О господи, Джина! Если дойдет до этого, лучше столкни меня со скалы!

Глава 8 Мара

В сентябре следующего года Лакс исполнился год, а Мара уже перестала шутить о собственной забывчивости. Она не делала самокритичных замечаний и не выносила их ни от кого: ни от Тома, ни от подруг, ни от родителей. Женщина вообще с трудом их всех выдерживала. Почему-то… Она стала раздражительной, у нее постоянно менялось настроение.

Никто не избежал ее внезапных вспышек гнева, особенно доставалось Тому.

Однажды ноябрьским вечером они расположились в кухне. Мара помешивала суп на плите, а Том нарезал французский багет.

— Мы уже три недели не относили вещи в прачечную, — сказал Том, — я думаю, после ужина…

Он остановился, когда деревянная ложка, которой Мара помешивала суп, просвистела у него возле уха и со звоном приземлилась на кухонный стол, а суп разлился и забрызгал стены и пол.

Том с удивлением воззрился на ложку и повернулся к Маре, уже открыв рот, чтобы заговорить.

Но она не дала ему такой возможности:

— Просто не могу поверить! Я стою возле плиты после двенадцатичасового рабочего дня, готовлю тебе суп, и все, что ты можешь сообщить, — мы три недели не носили вещи в прачечную?

Том в недоумении ответил:

— Чего ты расстроилась? Я же не сказал, что ты не отнесла, я сказал: «мы»… И я собирался сказать, что после ужина отнесу их.

— Чушь! Ты обвинял меня! Ты знаешь, что я терпеть не могу, когда что-то делается не вовремя по дому, и ты это специально сказал, что бы я чувствовала себя виноватой!

Том отложил нож, раскрыл объятия и подошел к жене:

— Мара, когда я…

Она отскочила от него, сорвала с себя фартук и заорала:

— Сам готовь этот чертов ужин!

Она вылетела из кухни, помчалась в спальню, с силой захлопывая за собой все двери, плюхнулась на кровать, ее кулаки сжимались и разжимались. Наконец буря, клокотавшая внутри, немного улеглась, она направилась в ванную, посмотрела на себя в зеркало. Мара смутилась, увидев свое отражение, — красная, злая, покрытая пятнами. Ведет себя как ребенок! Она намочила полотенце и прижала на несколько минут к лицу, перед тем как еще раз внимательно всмотреться в свое изображение. Она будто искала что-то, что заставило ее вести себя так неистово.

— О господи!

Вернувшись в кухню, она обнаружила мужа у кухонной стойки, хлеб был нарезан, а перед Томом стоял стакан с выпивкой. Они встретились взглядами. Выражение боли на его лице заставило ее немедленно заплакать. Она бросилась к нему, обняла, поцеловала:

— Прости меня, пожалуйста! Я не понимаю, как это произошло!

Она обняла его сильнее и прижалась к нему, пока наконец не почувствовала, как муж расслабился.

— Я не знаю, что на меня нашло! Ты этого не заслуживаешь! Пожалуйста, прости меня!

Том вздохнул и поцеловал ее в макушку:

— Я прощаю тебя.

После этого случая она перестала извиняться. В один из вечеров она орала на него за то, что он пережарил овощи на гриле, а на следующий отставляла от себя тарелку, сообщая, что они недопечены. Неделями, когда он тянулся к ней в постели, она изображала полный упадок сил или демонстрировала, насколько ей все это неинтересно. А позже обвиняла его, что он больше не хочет ее, у них так давно не было секса!

Она поступала иррационально и, вообще, стала склонна к паранойе, постоянно тревожилась. Ближе к Рождеству Том умолял ее посетить врача, но она отказалась. И даже не помнила почему.

И это была часть болезни, которая влияла не только на способность двигаться и думать, но и на эмоции. Болезнь атаковала с трех сторон, и каждая атака была смертоноснее предыдущей. Как вилы дьявола.

Однажды (кажется, прошло несколько недель после Дня святого Валентина) они сидели на диване. Такого не было уже очень давно. Том был задумчивый, и Мара спросила, чем он озабочен. Муж внимательно посмотрел на нее и сказал:

— Я волнуюсь о тебе. Думаю, тебе нужно посетить врача. — Он взял ее за руку.

Мара оттолкнула его руку и подскочила.

— Не сердись! — Том снова потянулся к ней, но она отстранилась, скрестив руки на груди.

— Я просто хочу, чтобы ты была счастлива, как раньше. Мне кажется, тебя уже ничто не радует: семья, работа и вообще все. Сегодняшний вечер был хорош, но это для нас редкость. Так раньше не было.

— Я так устала от этих разговоров. Я постоянно говорю тебе, что не хочу никого видеть. Это обычные вещи — забывчивость, иногда раздражительность, диагноз не ставится по таким симптомам. И к доктору не обращаются по таким вопросам.

— В том то и дело, я не уверен, что это обычные вещи. Думаю, здесь нечто большее. — Он с тоской смотрел на жену, пытался обсудить все мягко, спокойно. Это приводило ее в бешенство.

Ее губы искривились в презрительной усмешке, она ждала, пока он закончит и опустит руки на колени.

— Я совсем не уверена, что ты знаешь, что такое нормальная жизнь. Я все делаю сама, я уже не говорю о том, какая у меня сложная работа и какой стресс я испытываю. Целый день я разбираю дела, а потом прихожу домой, чтобы растить твою дочь, готовить твой обед и стирать твои вещи! Тогда как ты приятно проводишь время, прохлаждаешься, занимаясь дерматологией, а потом приходишь домой и отдыхаешь.

Том, шокированный обвинениями, вжался в спинку дивана. Она одарила его еще одной кривой усмешкой, наслаждаясь бурей, которую подняла, и ей было все равно, что ее обвинения абсолютно несправедливы.

Среди всех мужей, о которых она слышала, Том больше всех помогал по дому и в воспитании Лакс. Он вырос в семье, где отец был алкоголиком и, естественно, игнорировал домашние заботы, поэтому Том решил быть внимательным и заботливым мужем и отцом и участвовать во всех домашних делах.

Обвинение жены было одним из самых оскорбительных для него. На какую-то долю секунды Мара решила остановиться. Но не сдержалась и продолжила:

— Ты хочешь, чтобы я была счастлива? Чтобы я наслаждалась жизнью? Помогай мне по дому! Мне не нужно ставить диагноз! Просто веди себя как взрослый человек! Попытайся хотя бы раз, а потом посмотрим, так ли мне нужен врач!

— Мара, — наконец ответил он, — это совершенно несправедливо!

Она смерила его ледяным взглядом. Муж наклонился к ней, выражение лица говорило о доверии и искренности. Он ждал, что она признает низость своих обвинений и извинится. Вместо этого она набычилась и выпалила:

— Ты думаешь, ты такой замечательный отец! Великолепный муж! Нет! Ты такой же, как и твой папаша!

Том вскочил так стремительно, что Мара осеклась и отшатнулась.

— Хватит! Мара! Не смей говорить такие вещи! Только из-за того, что у тебя очередной приступ плохого настроения, ты не имеешь права меня оскорблять! Это уже нельзя списать на усталость на работе, я отказываюсь объяснять этим твое поведение! Не знаю, что тебе нужно: антидепрессанты, витамины с повышенным содержанием железа или просто хорошо выспаться. Но это должно прекратиться! Я не прошу, я требую: сходи к врачу! Или я уйду из семьи!

Том вылетел из гостиной, хлопнув дверью, Мара, закрыв рот, в шоке смотрела ему вслед.

На следующий день Мара разрешила Тому договориться о приеме у Алана Мизнера, невролога, которого Том знал по медицинскому университету. Алан предложил принять их в нерабочее время, делая одолжение бывшему сокурснику.

Мара не собиралась прислушиваться ни к каким советам, но не сказала об этом Тому. Она даже чувствовала себя виноватой — муж был так рад, что она согласилась на эту консультацию.

Они в молчании приехали к доктору Мизнеру. Она сделала вид, будто готовится предметно обсудить свое состояние. А на самом деле она не могла дождаться того момента, когда доктор скажет, что с ней все в порядке, и она сможет посмотреть на Тома с видом «ну-я-же-тебе-говорила»!

А позже, дома, она бы сказала мужу, вот видишь, я сделала, как ты хотел, теперь твоя очередь! И добавила бы, что не стоит больше никогда поднимать вопрос, что с ней что-то не так!

Она предполагала, что вся эта беседа закончится хлопаньем дверей, и поэтому отвезла Лакс к бабушке и дедушке на ночь.

В кабинете у доктора они уселись в нереально космические кресла, оббитые черной кожей. Мара никогда не забудет этот стол: в стиле ультрамодерн, черного цвета, тоже напоминавший космический корабль, а не предмет мебели. С блестящими хромированными ножками, такими же, как и у стульев. Стол был скорее причудливым, нежели серьезным, и Маре стало интересно, как же больные воспринимали плохие новости в такой обстановке?

Сочувствующий взгляд доктора, его теплые руки, мягкий голос человека, привыкшего сообщать плохие новости, сводили на нет нетрадиционность стола.

Мара заняла себя обдумыванием этих деталей кабинета и вполуха слушала, как бывшие сокурсники обмениваются новостями о работе, персонале, детях. Она была уверена, что бесполезная встреча вскоре закончится и они отправятся домой.

После того как все новости были обсуждены, доктор Мизнер повернулся к Маре, мягко улыбнулся и спросил, чем он может помочь?

Она вежливо улыбнулась в ответ и сказала, что ничем.

Это его не смутило, и он продолжил:

— Давайте начнем с более простого. Поговорим об истории болезни.

Мара решила, что не станет относиться к визиту серьезно, но решила при Томе не бунтовать и покладисто отвечала на вопросы. Кроме того, ее медицинская история не была сложной, так как детский приют не предоставил ее новой семье никакой информации о медицинском состоянии и болезнях ее биологических родителей. Она рассказала все, что знала.

— Отлично, мы продвигаемся! — сказал с удовлетворением доктор Мизнер, явно довольный собой за установление контакта с упрямым пациентом.

— Давайте вновь вернемся к тому, почему вы здесь. — И прежде чем Мара ему ответила таким же вежливым отказом, что и ранее, в разговор вмешался Том.

— Позволь мне все объяснить, — попросил он и взял Мару за руку.

Мара кивнула, и Том, все еще держа ее руку, спокойно, практически извиняясь, заговорил. Он будто описывал чужого человека, который наблюдал изменения в своей жене.

Пока он говорил, Мара уставилась на их соединенные руки и говорила себе, что все, о чем рассказывает муж, не имеет к ней никакого отношения.

Да, она была забывчивой, несколько нетерпеливой, немного раздражительной.

Но та женщина, которую он описывал, была психопаткой! В порядке вещей неделями предметы разбивались о стены или о него, по малейшему поводу хлопали двери, постоянные пронзительные визги не только в его адрес, но и в адрес Джины, Стэф и даже Пори и Нейры.

Через некоторое время Мара перестала наблюдать за врачом, за которого вышла замуж, и перевела взгляд на сидевшего за столом.

Доктор Мизнер слушал и делал пометки в желтом блокноте. Мара пыталась исподтишка заглянуть в его записи, но не разобрала в них ни слова. Время от времени она видела, как он подчеркивает некоторые слова, иногда обводя их толстыми кружками.

Потом он задал несколько уточняющих вопросов, и, пока Том отвечал на них, в записях добавилось еще больше кружков и еще больше слов было подчеркнуто.

Мара поерзала в кресле, вытащила руку из ладони супруга. Было ясно, что доктор Мизнер пришел к какому-то выводу. Маре было очень любопытно. Но главное, она почувствовала уязвимость своей линии защиты.

Когда Том закончил, доктор Мизнер оторвался от своих записей, посмотрел на них по очереди и спросил:

— А как давно наблюдаются эти непроизвольные движения рук?

— Какие движения рук? — спросила Мара, а Том сразу же ответил: — Около года.

Они в недоумении повернулись друг к другу, каждый в шоке от ответов.

Хотя Мара и не хотела делать это, но все же заставила себя посмотреть на руки. К ее ужасу, они двигались туда-сюда по ногам, по подлокотникам кресла, снова на колени, будто она играла на пианино что-то очень сложное. Она быстро спрятала руки под колени и крепко их прижала. Том пробормотал что-то успокаивающее и погладил ее по ноге.

Доктор Мизнер обвел слово в желтом блокноте. Обвел его еще раз и подчеркнул. Потом он задумчиво кивнул, изучил свои записи, прежде чем поднять глаза, полные боли, и посмотреть на Мару. Она откашлялась и еще поерзала в кресле, пока он дотянулся до ящика стола и достал оттуда визитную карточку.

Медленно, практически неохотно он встал, обошел стол, присел на него со стороны Мары и Тома.

Выражение лица доктора ее поразило. Губы Мары задрожали, она уставилась в пол. Его туфли, дорогие черные кожаные, нетерпеливо постукивали по ковру. Женщина быстро глянула на Мизнера и поняла: он нервничает. Ее губы задрожали еще сильнее.

Ей хотелось встать и выйти до того, как он объявит приговор. Но тогда Том скажет, что она не сдержала слово, и притянет ее обратно на следующий день. Она вытащила руки из-под колен и вцепилась в подлокотники, заставляя себя сидеть прямо и спокойно.

— Мара, — начал доктор Мизнер, — Том, вы не представляете, как я сожалею, что должен вам это сообщить. И прежде чем я продолжу, я обязан сказать, что мы ничего не можем знать наверняка, пока не получим анализ крови. Но основываясь на том, что вы мне рассказали, — забывчивость, смены настроения, раздражительность, депрессия, тревога, и учитывая физические симптомы, я думаю, это болезнь Гентингтона. Я хотел бы, чтобы вы проконсультировались со специалистом. В больнице Бэйлор есть отделение по лечению Гентингтона. Им заведует Эван Тири. — Он передал визитную карточку Тому и продолжил:

— Доктор Тири проведет некоторые физические тесты и тесты на восприятие, чтобы определить, действительно ли есть подозрение на эту болезнь. Если он согласен с моим предположением, то может подтвердить диагноз с помощью анализа крови. Вы сами решите, делать его или нет. Но независимо от вашего решения доктор Тири может помочь с лечением, в частности эмоциональных проявлений, я думаю, вам обоим это будет весьма полезно. А позже, когда подрастет ваша дочь, она тоже может обратиться к нему. У него прекрасный педиатрический отдел, который может помочь детям, страдающим от…

Он сделал паузу, а потом вновь заговорил:

— Извините, я слишком увлекся. Я смотрю на Тома и знаю, он понимает, что такое болезнь Гентингтона. Но я не уверен, что ты, Мара, это понимаешь.

Ей показалось, что она слышала об этой болезни. Она вспомнила, что Том о ней говорил как-то раз. Может, готовил задание для занятий в университете? Или у его коллег был пациент с болезнью Гентингтона? Она не могла вспомнить и не была уверена, что когда-либо знала подробности, но, судя по реакции доктора Мизнера, она поняла, что это нечто поистине ужасное.

Женщина повернулась к Тому, хотела попросить напомнить, о чем он тогда ей рассказывал. Надеялась, что он удивленно округлит глаза и скажет, что его друга просто занесло не в ту степь и, что бы ни происходило с ней, не нужно вставать из-за нелепого стола, с сочувствием наклоняться к ней, бросать такие взгляды, говорить о специалистах, анализах крови и социальных работниках, которые могут помочь ее дочери справиться.

Но глаза Тома, в которых стояли слезы, сказали ей, что все не так.

Мара повернулась к доктору Мизнеру, пожала плечами, и он накрыл ее руку своей большой ладонью. Медленно и спокойно, не сводя глаз с ее лица, он описал заболевание. Том придвинул свое кресло ближе к жене и обнял ее. Уголком глаз она видела, как он наблюдает за выражением ее лица, пока доктор говорит.

Она пыталась сосредоточиться на словах, но ее мысли разбегались. Мара пыталась понять, что же он говорит, и в то же время найти аргументы, чтобы доказать, что он ошибся.

Так же, как ошибается и ее муж, предполагая, что у нее нечто большее, чем просто накопившийся стресс и банальное старение.

Из его речи ей удалось уловить примерно каждое пятое слово. Все остальное оказалось смазанным, будто он говорил по радио, где время от времени пропадает сигнал.

Дегенеративное неврологическое заболевание.

Прогрессивное отмирание клеток мозга.

Причина — генетический дисбаланс. У каждого ребенка, рожденного с болезнью Гентингтона, 50 %-ная вероятность наследования заболевания.

Вот почему он так много расспрашивал о ее настоящих родителях. Если бы только приют предоставил данные Пори и Нейре, Мара сейчас же достала бы их и доказала Тому и его другу, как они ошибаются!

Если только это есть в записях. Она прикрыла глаза, чтобы быстро изгнать эту мысль из головы. Но прежде чем вновь их открыть, она позволила себе еще одну мысль: слава богу, Лакс — приемная дочь и у нее нет генов Мары. Настоящие родители, если судить по их толстому досье, которое получили Мара и Том, не страдали какими-либо генетическими дисфункциями.

Характеризуется ухудшающейся мыслительной деятельностью.

Постепенная потеря физического контроля.

Мара села ровнее и чуть не засмеялась от облегчения. Просто доктор Мизнер — такой же паникер, как и ее муж, ничего из вышеперечисленного ее не касалось! Ее ум острый, как никогда! И с физическим контролем тоже нет проблем. Да, она роняет вещи иногда, но кто их не роняет?

Однако, если задуматься, она должна признать, что в последнее время это случается чаще.

На занятиях йогой она дважды упала в прошлую субботу, когда стояла в позе потягивающейся собаки. Стэф, упражнявшаяся на соседней подстилке, все подшучивала над ней… Но неуклюжесть еще не означает потери физического контроля.

Непроизвольные движения лица, тела, конечностей, называются «хорея».

Мара посмотрела на свои руки. К ее удивлению, они не лежали на подлокотниках кресла, как она думала, а двигались туда-сюда с необычайной скоростью, о которой раньше она не имела понятия. Она снова засунула их под колени и придавила еще сильнее.

Другие симптомы включают депрессию и тревожность. Частые перемены настроения и изменение личности.

Она почувствовала, как у нее загорелись щеки.

Забывчивость.

Она с трудом сглотнула и перевела взгляд с доктора на мужа. Его лицо пылало, и он покусывал нижнюю губу.

Постепенное ухудшение способности выполнять ежедневные задачи, такие как работа, управление автомобилем.

Впоследствии неспособность ходить, говорить, глотать и себя обслуживать.

На поздних стадиях заболевания полная зависимость от окружающих.

Инвалидное кресло. Дом инвалидов, искусственное питание.

Неузнавание окружения, невозможность говорить, возможно, неузнавание членов семьи.

Продолжительность жизни после проявления симптомов — 10—15 лет.

Не существует эффективного лечения, способного затормозить отмирание клеток мозга.

Смертельно.

Не лечится.

Когда доктор Мизнер закончил, он положил руку Маре на плечо и мягко сказал:

— Я понимаю, это слишком шокирующие новости, я дам вам пару минут, чтобы прийти в себя, а потом мы можем…

Мара заставила свои губы не дрожать. В ее теперешнем состоянии вряд ли она сможет найти убедительные аргументы для мужчин. Она пересмотрела свою стратегию: если она сможет выйти из кабинета не заплакав и тем самым дав им понять, что им не удалось достать ее, это уже будет победа.

Она резко встала, стряхнула руку доктора со своего плеча и ответила:

— Не стоит!

Доктор Мизнер двинулся к ней, но она быстро отвернулась и направилась к выходу. Она не вынесет больше ни секунды его мягкого голоса, сочувствующего взгляда. Ей отвратительны предположения, что это серьезнее, чем просто скопившийся стресс.

Том тоже быстро поднялся. Он догнал жену уже в коридоре, обнял ее и повел к лифту.

Доктор Мизнер тоже шагал возле Тома. Мара видела, как они обмениваются понимающими взглядами и кивками, их губы двигались. Но кровь прилила к голове, и так стучало в ушах, что она ничего не уловила из их беседы.

В машине она закрыла глаза и откинулась на сиденье, притворяясь, будто устала, чтобы говорить, а сама тем временем думала об огромном списке ужасных симптомов, которые назвал доктор, и твердила себе, что ничего из этого никогда с ней не произойдет.

Том вел машину молча. Его рука лежала у нее на колене. Они заехали в гараж, и муж поторопился выйти, чтобы открыть ей дверь, но она уже выскочила.

Мара торопливо вбежала в кухню и выпила полный стакан воды. Подождала, пока нервы успокоятся.

Том замер рядом. Его лицо выражало сострадание и сочувствие. Не было и признака того, что он скажет: я же тебе говорил! Это приводило ее в ярость.

— Конечно, Мизнер может ошибаться. — Он протянул руку, чтобы обнять ее за талию, но она отскочила.

— Я очень надеюсь, что он ошибается. — Он опять подошел и раскрыл объятия, но она опять увернулась.

— Я могу позвонить в клинику доктора Тири, если хочешь. Записаться на анализ крови. Если ты хочешь быть в чем-то уверена, анализы дадут эту уверенность. — Он слегка коснулся ее плеча и убрал руку, прежде чем она смогла отстраниться.

— Не обязательно сдавать анализ, это тебе решать. Может, сейчас ты не хочешь всего знать, и это понятно. Мизнер сказал, что болезнь не лечится, поэтому многие из группы риска предпочитают просто жить в неведении. Думать, что они могут принадлежать к тем пятидесяти процентам здоровых, возможно, лучше, чем иметь стопроцентную гарантию, что больны.

Мара уставилась на мужа, она не помнила, как Мизнер говорил это, и задумалась, что же еще пропустила. В общем, не важно. Том и его сокурсник совершенно неправы!

— Я пойму, если и ты примешь такое решение. Но все равно можно лечить симптомы. И без подтверждающих анализов. Депрессия, тревога — это можно контролировать медикаментозно. Я знаю, я говорил и раньше, но ты не хотела слышать. Но если ты начнешь принимать лекарства, ты будешь… радостнее. Тебя перестанет раздражать… все.

Как драматично, подумала Мара. Ее все и не раздражает. Во всяком случае, не постоянно.

— А если ты решишь сделать анализы и они подтвердят болезнь, все равно есть надежда. Проводятся исследования, ищут лекарства, стараются понять, как замедлить процесс.

Мара пыталась вспомнить, говорил ли Мизнер об этом. Или Том сам знает? Муж ожидал ее ответа, и выражение надежды на его лице бесило. Женщина боролась с собой, чтобы не разгневаться, — не стоит давать Тому еще одно доказательство.

— Спасибо, — сказала она сухо, — но, при всем уважении к вам, я считаю, что твой великолепный доктор Мизнер ошибается так же, как и ты. Твой однокурсник произнес трогательную речь и сыграл свою роль великолепно. Но со мной все в порядке!

Том с удивлением смотрел на супругу.

— Ладно, я забывчива. Но! Я работаю, и у меня ребенок. На работе я испытываю стресс, и мне уже почти сорок.

Муж открыл рот для ответа, но она жестом остановила его.

— Да, возможно, иногда я раздражительна, и даже больше, чем раньше. Но у нас не все так, как раньше! Мы уже не команда. И, конечно, каждый ведет себя по-своему. Да, я немного неуклюжая, слишком нервная. Но и ты, я подчеркиваю, и ты легко раздражаешься! Нетерпелив! Кроме того, ты стал одержим идеей найти медицинское обоснование, на которое свалишь все наши беды!

Он издал протестующий звук, но она покачала головой, подняла палец, призывая его не перебивать, и продолжила:

— Я признаю, в последнее время со мной нелегко. И мне жаль. Но с тобой тоже непросто. Я, по крайней мере, не вожу тебя к своим бывшим сокурсникам, не прошу их описывать какие-то ужасные, смертельные болезни и говорить: «Том, ты болен!» Если бы я так делала, думаю, наши семейные проблемы стали еще серьезнее.

Она подняла бровь, пытаясь донести до него следующее: теперь, после его поступка, если все ухудшится, это будет только его вина.

Он опять потянулся к ней:

— Мара…

Она быстро отступила и пошла к двери.

— Я иду спать, положу твою подушку и одеяло на диван, — сказала она и вышла из комнаты.

Глава 9 Скотт

Скотт включил компьютер, не в состоянии сконцентрироваться на домашних заданиях учеников. Пока загружалась операционная система, он сосредоточился на ребенке: прислушался к голосу Куртиса. Ему очень нравилось, как мальчик шепотом произносит каждое слово и пальцами медленно водит по тексту.

— Ты… можешь… взять… тарелку.

Еще пару секунд он слушал, потом зашел в Интернет, на форум «Нетрадиционная семья», открыл список своих любимцев. Для него была важна эта он-лайн поддержка, мужчина зарегистрировался на форуме в ту ночь, когда они с Лори решили присматривать за Куртисом в течение года.

У Скотта случился приступ паники, когда он осознал, что вот так, просто за секунду, станет отцом, хоть и временным. Он тогда часами рыскал по Сети в поисках помощи и совета, пока наконец не наткнулся на переписку 2мальчика — вдовца, который воспитывал сына и пасынка, ВзлетнойПолосы — матери-одиночки, растившей двух дочерей после развода с их отцом, тираном и алкоголиком, МамыЛакс — приемной матери, НеЗлодея — мачехи и основателя форума.

За прошедший год Скотт практически ежедневно заходил на форум и беседовал обо всем с его участниками, начиная с типично родительских тем: дисциплина, распорядок дня, проверка домашнего задания. Затем он перешел к более общим вопросам: баланс между работой и семьей, карьерные изменения, любимые рецепты. И наконец, к куда более личным проблемам: размолвки с друзьями, денежные затруднения и даже секс.

Сообщество соблюдало всеобщую конфиденциальность, его собеседники не знали ни его настоящего имени, ни как он выглядит, но тем не менее были в курсе его отношений с Лори, его любви к малышу, они знали столько же, сколько и Пит, его ближайший друг.

Скотт прочел название сегодняшней темы для обсуждения.

Вторник, пятое апреля, 7.55 утра.

НеЗлодей писала:

«Всем привет! Я хотела посвятить утро обсуждению темы летнего лагеря — недавно мы говорили, что школьный год скоро заканчивается. И вновь пришло время подумать, что же делать с нашими карапузами в течение двух месяцев. Но давайте этот вопрос обсудим позже.

Не знаю, что вы все думаете, но с тех пор как Детройт напомнил нам о том, что его малыш скоро от него уедет, мне пришла в голову новая тема: как у вас всех, приемных родителей, получается отдавать всю свою любовь детям, которые от вас уедут и которых вы, вероятно, больше никогда не увидите? Вы отдаетесь этим детям полностью. Вы как-то пытаетесь защитить свои чувства? Вы прекращаете в какой-то момент отдавать всю душу этому малышу?

Я, например, не представляю, была бы я способна отдавать ребенку все время и силы, не будучи уверенной, что получу взамен любовь и преданность. Я бы хотела, чтобы кто-то скрашивал мое время, когда я постарею и буду доживать свой век в тени сосен. А вы, многие собравшиеся здесь, делаете все для детей, которые, возможно, никогда больше о вас не вспомнят! Как у вас это получается?»

Скотт потер подбородок и подумал: уж лучше бы НеЗлодей продолжила обсуждать тему летнего лагеря.

Просматривая комментарии, он в первую очередь обратил внимание на то, что писали его ближайшие друзья по форуму. Первое сообщение было от МамыЛакс, она, как обычно в последние несколько недель, прислала: «Я думаю о тебе».

Сначала, когда он представлял себе, как она выглядит, он в своем воображении рисовал женщину, сидящую в позе лотоса на большом блестящем пурпурном диване, на коленях у нее балансирует ноутбук, длинные черные волосы рассыпаются по спине, божественная улыбка разливается по ее лицу, пока она общается со своими друзьями по форуму.

Сейчас он знал ее лучше и понимал, что это неправильный и несколько стереотипный образ.

Теперь он представлял ее в дорогом костюме, в одной руке портфель, в другой — стаканчик с кофе, быстро печатает ответы по телефону, прежде чем прыгнуть в машину и умчаться в центр города, в шикарный офис в пентхаусе с панорамным видом.

Просмотрев сообщения, он увидел ее ответ именно на тему, поднятую НеЗлодеем.

Вторник, пятое апреля, 9.15 утра.

«НеЗлодей, хочу признаться, я и сама об этом часто думала. Всем понятно, что Детройт — как раз тот тип родителя, который отдает всего себя без остатка своему малышу. Та же ситуация у ПриемнойCемьи, я знаю, они планируют усыновить из приюта детей. Мне интересно почитать твои комментарии, Детройт. И думаю, не так просто об этом писать. Но мне кажется, что, если ты обсудишь это с нами, тебе будет легче прощаться. Если не легче, то хотя бы более сносно».

Скотт увидел ниже еще одно сообщение от своего друга, ВзлетнойПолосы.

Вторник, пятое апреля, 4.20 вечера.

«Мне тоже интересно почитать соображения Детройта и ПриемнойCемьи на эту тему. Вы все знаете, что те, кто берет ребенка на такой короткий срок, — настоящие герои. Я, к сожалению, на это не способна — слишком эгоистична».

ВзлетнаяПолоса стала членом форума в поисках моральной поддержки и советов, так как жила с пожилой матерью, страдающей старческим слабоумием. Она так сблизилась со всеми, что даже после смерти матери ежедневно заходила на форум пообщаться.

Для всех она стала голосом разума. Особенно для новичков форума — родителей, которые чрезмерно опекали своих детей и контролировали каждый их шаг. Ее ответы несли легкий налет сарказма. Когда кто-то спросил пару недель назад, как помочь третьекласснику сдать экзамен по естественным дисциплинам, ВзлетнаяПолоса ответила: «Сообщите ему, что вы уже закончили третий класс, а потом покиньте комнату, пусть он все сделает сам».

Она остудила и привела в чувство очень многих. Особенно ее реплики помогали, когда родители заламывали руки и вопили: «Что же делать?! Что же делать?!», если они не могли оплатить ребенку модный курорт или отправить в престижный университет. А в случае Скотта — когда он не мог стать постоянным отцом, ведь Куртис возвращается к ЛаДании!

«Успокойся, Детройт! — сказала тогда ВзлетнаяПолоса. — Ты можешь заботиться о ребенке, пока он с тобой. И на протяжении года ты был самым лучшим отцом, скоро год закончится, прими это. И перестань паниковать!»

Еще одним близким другом Скотта был резкий на высказывания любитель спорта 2мальчика. Он никогда не был женат на матери своего сына, которая бросила их практически сразу же после того, как родился ребенок. Несколько лет спустя этот мужчина женился на женщине с ребенком. Через год после свадьбы у нее обнаружили лейкемию, и два года спустя он стал вдовцом с двумя детьми.

Вскоре после смерти жены он присоединился к форуму и объявил себя холостяком: «Женщины или пользовались мной, или умирали, я их отталкиваю».

Скотт и 2мальчика быстро сошлись на теме спорта. Если они увлекались беседой на спортивные темы, то большинство других просто ничего не могли понять в их переписке. Она содержала только результаты матчей, информацию об игроках и так далее.

Ниже Скотт увидел письмо от 2мальчика.

Вторник, пятое апреля, 4.33 вечера.

«ВзлетнаяПолоса, думаю, я тоже не смог бы посвящать себя детям, если бы знал, что больше никогда их не увижу. Я уделяю столько времени мальчикам, потому что знаю: они мои по крови и по закону. И если бы мне не давали еще и налоговые льготы, как отцу-одиночке, клянусь, я бы что-то с собой сделал 

Детройт, сначала о главном. Ты видел, какой вчера был разгромный матч? Шучу, на самом деле главное — твой малыш! Я так же, как и другие, заинтересован услышать, что ты думаешь обо всем этом».

Скотт на мгновение отодвинул клавиатуру от себя, собрался с мыслями и принялся печатать:

«Вторник, пятое апреля, 6.53 вечера.

«Злодейка», вот как тебя нужно назвать за то, что подняла этот вопрос сейчас 

Да, знаю, справедливо и важно это обсудить. И знаю, что многие форумчане были или находятся в аналогичном положении и тоже хотят об этом поговорить.

До того как я зашел на форум, я слушал, как читает мой малыш, и думал о том, как мне будет не хватать звука его голоса, пока я общаюсь с вами или разбираю домашние задания. Я просто не могу поверить, что у меня осталось лишь пять дней наслаждаться его шепотом и чтением.

Но, чтобы ответить на ваш вопрос, я скажу, что не оцениваю ситуацию критериями: что я сделал для него и что получу взамен. Я думаю о том, как много мне дал этот ребенок за прошедший год и как мне будет больно без него. Я пытаюсь сосредоточиться на том, что могу быть счастлив воспоминаниями о том, как нам было хорошо вместе. Он воссоединится со своей мамой, а у меня будет моя собственная семья.

Уверен, и моя жена подтвердит, что у меня, конечно, плохо получается постоянно мыслить позитивно. Она говорит, что я веду себя как человек, который вот-вот потеряет ребенка, а не как мужчина, у которого скоро ребенок родится.

МамаЛакс, ты стала для меня сестрой, которой у меня никогда не было. Ты это знаешь! Но ты не представляешь, как важны для меня твои ежедневные утренние сообщения и как сильно они мне понадобятся в ближайшие несколько недель! (Теперь ты в курсе )

2мальчика, пиши, когда будет что сказать по делу. Ты действительно можешь внести свой вклад. Матч я видел».

Скотт нажал «Отправить», повернулся к Куртису и прислушался.

— Ты… можешь… сидеть… на… том… шуре.

Музыка для ушей! Скотт покинул форум, выключил компьютер.

— Малыш, прочти еще раз последнее предложение. Думаю, там написано «сидел на стуле», а не «на шуре».

Мужчина устроился на диване возле Куртиса, который сразу же придвинулся к Скотту:

— Ты… можешь… сидеть… на… том… стуле.

— Отлично! Давай еще прочти пять страниц, а потом возьмемся за математику!

— Еще пять? Я и так уже прочел пять. Лори говорила, что мне нужно прочесть всего пять страниц. У нас не будет времени побросать мяч, если я прочту еще пять.

— Да, но, с другой стороны, пять — хорошо, а десять — просто отлично, а ты же хочешь все делать на отлично?

Куртис начал дуть губы, но Скотт послал ему предостерегающий взгляд.

— Ладно, две страницы и математика — это хорошо, а больше — уже не так хорошо, а?

Скотт рассмеялся:

— Ладно, две страницы и математика — это просто отлично.

Триединая трагедия: чтение, математика и душ отняли слишком много времени, и они не успели поиграть в мяч.

Скотт, стоя у платяного шкафа в комнате Куртиса, наблюдал, как мальчик натягивает пижаму.

— Я же говорил, не стоило читать пять станиц!

Малыш сделал вид, будто очень сожалеет, и изобразил движение, будто забрасывает мяч в корзину. Наконец он поднял грустные глаза на Скотта. Мужчина пытался не демонстрировать, как ему нравится наблюдать эту маленькую детскую драму, как мил этот опечаленный ребенок. Эта классическая сцена удалась Куртису просто идеально!

Скотт пересек комнату, снял с книжной полки под окном основательно зачитанную книгу «Стюарт Литтл», плюхнулся на кровать и вытянул перед собой длинные ноги. Он похлопал по свободному месту на кровати:

— Как насчет того, чтобы прочитать перед сном еще одну главу о приключениях мышонка? Или все время, что осталось до отбоя, ты потратишь на то, чтобы обижаться? Если не хочешь читать, можем предаться печали вместе. — Мужчина выпятил вперед нижнюю губу, подражая выражению лица ребенка.

Куртис попытался сохранить выражение обиды на лице, но не смог сдержать улыбку:

— Хочу послушать еще главу!

Пока малыш усаживался, Скотт сделал вид, будто изучает обложку книги. Чтец позволил себе пару минут насладиться наступившей тишиной и теплотой прижавшегося к нему сына, тонкой детской ручкой, лежавшей на ноге взрослого.

Куртис не торопился прервать молчание. Скотт прижался подбородком к голове мальчика и взглядом медленно обвел комнату.

Это была типичная мальчишеская детская: спортивные постеры на стенах, гора игрушечных гоночных машин, лего, солдатики, разбросанные на деревянном полу. Два больших резиновых динозавра на боку лежали на некоем подобии городской карты.

Скотт и Лори слышали, как сегодня утром, еще до школы, динозавры разгромили город. Негодяи заставили лего-жителей спасаться бегством в шкаф, открытая дверь их временного убежища представляла взору переполненную корзину с грязным бельем и небрежно развешенную одежду. Немногочисленные силы армии и флота оказывали отчаянное сопротивление и защищали город, но проиграли. Зеленые конечности солдат торчали из-под одного из агрессоров. Скотт заметил несколько дезертиров, скрывающихся на полке среди книг.

Возня рядом напомнила мужчине, что пора читать. Он открыл книгу, вытащил помятую фотографию-закладку, на которой были изображены Скотт и Куртис, сидящие, как и сейчас, на кровати, а в руке мальчик сжимал новехонькую книгу «Стюарт Литтл». Это был первый вечер Куртиса в доме супругов. Лори тогда сделала сотни снимков, чтобы послать ЛаДании и Брэю и показать, что у Куртиса все хорошо в его новом обиталище. Мальчик и себе оставил такую фотографию, и теперь она служила закладкой.

Скотт хотел положить фото на прикроватный столик, но маленькая ручка потянулась к ней.

— Можно мне взглянуть?

Скотт протянул фото, и мальчик аккуратно взял его обеими руками. Он смотрел на изображение на протяжении нескольких минут, водя пальцем по бумаге.

— Я тоже буду по тебе скучать! — ответ на слова Скотта, произнесенные несколько часов назад на дорожке перед домом.

— Я люблю маму, но… — Пижамным рукавом он вытер нос и рот.

— Ну конечно, любишь! — ответил Скотт, целуя его в макушку. — Тот факт, что ты будешь скучать по мне, не означает, что ты не любишь ее или любишь ее меньше, чем кого-то еще. Ты можешь любить нас обоих. Как, например, я люблю тебя, и Лори, и Брэя. В твоих чувствах нет ничего дурного. — Он притянул Куртиса еще ближе к себе. — Я буду по тебе скучать сильнее, чем могу выразить словами. Но я всегда буду здесь. И ты всегда можешь приходить ко мне в гости. Я очень буду тебя ждать! С кем же еще мне соревноваться в баскетболе? — Он обнял мальчика, пощекотал по бокам и улыбнулся.

Куртис засмеялся и пощекотал его в ответ.

— Да, но если я приду в гости с Брэем, он тебя загоняет по всему полю!

— Да, это точно! Но все равно приводи! Я всегда рад видеть вас обоих! Всегда!

Куртис еще раз всхлипнул и вытер рукавом нос, прежде чем отдать фото.

Скотт наклонился, чтобы дотянуться до стола и положить фотографию, и почувствовал пальчики, щекочущие подмышку. Он развернулся, схватив шаловливую ручку:

— Ты что, щекочешь меня? То есть именно сейчас время пощекотаться? Ну, тогда не жди пощады!

Малыш взвизгнул и попытался отодвинуться, но Скотт поймал его, посадил себе на колени и, держа одной рукой, другой начал щекотать, пока повизгивание не переросло в настоящий вопль. Куртис в баскетболе подобным воплем демонстрировал, что сдается. Однако немного угомонившись, мальчик снова принялся щекотать Скотта, предлагая еще немного пошалить.

— Знаю, знаю, но пора успокоиться, ведь скоро спать.

Он открыл книгу и, не дожидаясь ответа, начал:

— Итак, где же мы оставили прошлый раз нашего мышонка?

Глава 10 Мара

Мара прошла через кухню к раздвижным стеклянным дверям, вышла на улицу и залюбовалась ночным небом. В стороне она уловила какое-то движение, повернулась и заметила призму на двери, которая двигалась от ветра. Женщина коснулась ее пальцем, и та медленно завертелась. Призма была сделана в виде миниатюрной копии собора Нотр-Дам в Монреале.

Они купили ее с Томом, когда были там три года назад. Супруги посетили город, где когда-то познакомились и полюбили друг в друга, в надежде на возрождение чувств.

Молодые люди встретились однажды в баре, будучи второкурсниками университета. Мара выросла в Монреале. Том родился в Америке, на севере штата Нью-Йорк. Девушка планировала учиться на юриста в Штатах, а ее родители хотели уехать из Канады и по выходу на пенсию провести годы подле единственного ребенка, и там, где потеплее.

Благодаря тому, что Пори работал инженером-химиком в компании, которая имела офисы и в Америке, и в Канаде, у него было двойное гражданство. Кроме того, остался и индийский паспорт, поэтому желание поселиться в более теплом месте, чем южный Квебек, было вполне осуществимо.

Том раздумывал о продолжении учебы на медицинском факультете, но его планы зазвучали более определенно, когда он понял, насколько серьезно относится к своему будущему его экзотичная подруга с волосами цвета воронова крыла.

На первом же свидании она говорила о будущей карьере юриста. Они сидели на ступеньках перед входом в собор, пили кофе из бумажных стаканчиков и притворялись, будто им настолько холодно, что они вынуждены крепко прижиматься друг к другу.

Студентка в деталях описала, какой у нее будет мощный отдел по сопровождению судебных споров, потом она быстро станет партнером большой юридической фирмы, и далее у нее будет блестящая карьера вплоть до пенсии.

Девушка посмеивалась над приятелем за то, что он никак не мог определиться, чем заняться: практикой или научной работой. Мара уверяла, что он относится к тому типу людей, которые, приходя домой, стремятся моментально забыть о работе, и что он ей не подходит, поэтому лучше им сразу разойтись.

Том тогда смеялся, а два года спустя, будучи уже на последнем курсе, он опять отвел девушку к тому же собору. Они стояли на ступеньках, и он сказал, что определился, что будет практикующим врачом. И добавил, что всегда мечтал о жене, которая будет готовить и заниматься домом, но понял, что только одна женщина действительно создана для него — та, что выйдет замуж за мужа и за карьеру.

Она будет приводить его в ярость, таская каждый вечер работу на дом, и будет загружена ею по выходным, праздникам и в отпуске.

Но именно так он хочет провести свою дальнейшую жизнь, сказал он тогда и опустился на одно колено, протянул ей кольцо, признав, что оно недостаточно хорошо для такой женщины, и спросил: знает ли она, о ком идет речь?

Мара опять тронула призму, и та закружилась быстрее. Она повертела свое кольцо на пальце. Том часто умолял позволить заменить его, купить новое, с бóльшим бриллиантом, такое, о каком он мечтал тогда, но мог позволить себе только сейчас. Она ему не разрешала, потому что очень любила именно это кольцо.

Призма повернулась еще раз, и Мара посмотрела на собор. Том удивил ее путешествием в Монреаль три года назад, через несколько месяцев после визита к доктору Мизнеру.

После посещения однокурсника муж несколько месяцев подряд не говорил о болезни, а Мара пыталась контролировать свои перепады настроения. В результате, стена, выросшая между ними, дала трещину, но все же не падала. Мара была весьма удивлена, когда Том предложил путешествие на выходные.

Том подчеркивал, что задумал событие по случаю их годовщины. Но утром на второй день пребывания в Монреале супруг усадил Мару на диван в номере гостиницы и признался, что настоящая цель путешествия — убедить женщину, что с ней не все в порядке.

Он отчаянно пытался убедить ее посетить клинику доктора Тири.

По приподнятым и застывшим плечам мужа Мара видела — он готов к агрессии с ее стороны при малейшем упоминании о болезни.

Но она наклонилась вперед, опустила голову на колени и зарыдала — наконец она признала, что у нее есть симптомы, о которых говорили и Том, и доктор Мизнер. Она призналась, что после визита к врачу думала об этих злополучных симптомах постоянно. Она размышляла обо всем, что тогда сказал ей врач, и сама провела небольшое исследование. Наконец, она нашла сайт с сотнями статей и комментариев о ранних стадиях болезни, которые были написаны самими пациентами, их супругами, детьми или членами семьи, которые о них заботились.

Мара узнала себя в том описываемом обобщенном образе больного на ранней стадии и все-таки решилась сдать анализ крови, чтобы подтвердить подозрение, которое теперь грызло ее душу, как до этого разъедало душу ее мужа и его сокурсника.

— Если у меня болезнь Гентингтона, я хочу об этом знать! — сказала она тогда, кинувшись в объятия мужа. — Я хочу быть уверенной. Хочу подготовиться. И хочу иметь возможность объяснить все Лакс, не в деталях, конечно. Девочку безо всяких объяснений бросила ее биологическая мать. Я не хочу, чтобы она испытала это еще раз! Если она потеряет мать во второй раз, пусть хотя бы знает причину.

Том тогда спросил, уверена ли она, хочет ли знать наверняка… Представляет ли, что будет чувствовать, что будет делать, если диагноз подтвердится?

Она заверила его, что готова.

— Если диагноз подтвердится, это будет облегчение, — твердо заявила она, все еще обнимая себя обеими руками. — Я знала, что-то со мной не так! Я чувствовала, как мы отдаляемся друг от друга из-за этого. Я понимаю, ты тоже это чувствовал. Это неведение было так мучительно для нас! Каким бы страшным ни был ответ, это будет ответ, а значит — определенность!

Нервно зыркнув на него, она добавила:

— Надеюсь, если мы сможет это как-то назвать, то узнаем, с чем имеем дело! И, может быть, тогда мы сможем найти путь друг к другу?

— Конечно, сможем! — Том нежно обхватил ее за плечи и, утешая, заставил сесть прямо. — Конечно, нам удастся наладить отношения! Да мы уже начали!

Она прижалась щекой к теплой коже его руки и прошептала:

— Я умру. До того, как родятся наши внуки. До того, как Лакс выйдет замуж. Закончит колледж…

— Дорогая, давай сначала все выясним…

— Я знаю, что больна, и ты тоже это знаешь.

Толкнув еще раз призму, Мара почувствовала, как слеза катится по щеке, сначала одна, потом другая, а потом целый водопад. И она вспомнила, как плакала тогда, обняв Тома, понимая, чего она вскоре лишится.

— У Лакс не будет мамы! Я не увижу, как она вырастет!

— Ох, Мара! — Она услышала страдание в его голосе, и даже сейчас, три года спустя, женщина помнила, какой неутолимой болью был исполнен голос мужа.

Том тогда прижал ее к себе еще сильнее, пытаясь защитить от всех опасностей на свете. Но угроза не исходила извне, и как бы крепко он ни прижимал ее, как бы ни закрывал ее своим телом, она знала — муж не сможет уберечь ее от нее же самой!

Глава 11 Мара

В клинике Гентингтона они провели практически шесть часов. Прошли через множество кабинетов, встретились с сотней врачей, прошли тесты и сдали анализы. Мара уже и не помнила, как они все называются. Зато она отчетливо помнила всякие мелочи. Например, как добра была Бэтти, которая сопровождала Мару на все тесты, анализы и опросы, держала ее за руку, пока они с Томом путешествовали из одного кабинета в другой.

Она помнила, как ее встретил доктор Тири, обеими руками приняв ее руку, протянутую в знак приветствия, и долго не отпускал. Благодаря этому она вдруг почувствовала себя в безопасности, поняла, что о ней позаботятся. И с тех пор при посещении клиники это ощущение не покидало Мару.

Помнила женщина и то, как Том миллион раз брал ее руку в свою, обнимал за плечи, целовал в щеку, висок, лоб и говорил, как любит ее.

А может, это вовсе и не мелочи были.

Сотрудники доктора Тири долго и подробно описывали заболевание, но Мара уже многое прочла о болезни и затруднялась сказать, почерпнула ли она тогда из всех этих рассказов что-то новое.

Еще до посещения клиники она знала, что болезнь Гентингтона — генетическое «запинание», более высокое, чем нормальное повторение определенной последовательности белка в конце определенной цепочки ДНК.

Она знала, что подтверждением диагноза является анализ крови, выявлявший число повторений белка в ДНК человека. Ниже 35 повторений, и все прекрасно — болезни нет, и не стоит волноваться ни о каких симптомах. Около 40 — анализ позитивен, через некоторое время появятся симптомы, но пациент проживет достаточно долго. Между 36 и 39 — и вы в нейтральной зоне: может, симптомы проявятся, а может, и пронесет.

Мара остановила призму и пробежала указательным пальцем по ее краям, и еще несколько деталей первой встречи с докторами пришли ей на ум.

Она тогда целый час проговорила с Бэтти. Спросила ее, правда ли, что у кого-то количество повторений может быть больше 45. Она читала в Интернете, что чем выше показатель, тем хуже. Значит, болезнь будет быстрее атаковать нервные клетки, прерывая взаимосвязь между мозгом и мышцами, и больной стремительно потеряет контроль над всеми своими конечностями. А значит, болезнь и убьет быстрее. Дети с наследственным заболеванием имели скорость повторений под 60, и у них было всего пять лет между диагностированием болезни и ее финальным ударом.

Она помнила, что Бэтти тогда ответила ей отрицательно: нет научного подтверждения связи между высоким показателем и быстрым развитием симптомов. Мара осознала, что не может положиться на клинику и, вообще, на медиков как таковых. Очень многого они не знают, утверждала Бэтти, и, говоря «они», она имела в виду ученых-врачей, занимающихся изучением болезни в лабораториях и стремящихся понять, почему возникает болезнь и как ее остановить.

А тем временем в реальном мире, не в лабораториях, было множество людей, страдающих от заболевания и делящихся опытом жизни с Гентингтоном в Сети.

И если в лабораториях этого еще не поняли, то Мара давно выяснила из дюжины свидетельств — пациенты с уровнем 45 имели более высокую скорость прогрессирования симптомов, чем их братья или деды, у которых уровень был 41.

И она видела ролик: женщина с показателем 46, которая восемью месяцами ранее забила два гола в футбольном матче «родители против детей» в игре с дочерью, безудержно гримасничала перед видеокамерой, верхняя часть ее тела качалась так неистово, что казалось, женщина свалится в любую секунду. Руки несчастной ни на секунду не останавливались, она напомнила Маре ярко окрашенные флюгеры, размером с человека, на автостоянках автомобильных представительств: их скручивало и мотало под порывами ветра.

Еще Мара отчетливо запомнила, как во время первого визита доктор Тири спросил ее о хорее — непроизвольных движениях конечностей. И тогда Мара взглянула на свои руки. К ее ужасу, они двигались туда-сюда. Она уставилась на Тома, и тот, смутившись, сказал:

— Обычно движения не столь интенсивные. Все настолько плохо только тогда, когда ты сильно нервничаешь.

Мара сцепила пальцы, чтобы заставить руки угомониться.

— Не переживай, дорогая, сейчас у тебя действительно сильный стресс.

Доктор Тири объяснил, что это обычное явление для людей с болезнью Гентингтона — иметь устойчивое неправильное восприятие собственных движений. Тот, кто постоянно волнуется из-за хореи, вообще не понимает и не дает себе отчет в том, что руки двигаются, сказал доктор. Некоторые имеют чрезвычайно нерегулярную походку, хотя уверены, что идут совершенно нормально.

— Это называется аносогнозия — отсутствие осознания болезни, — пояснил доктор Тири.

— Аносогнозия, — повторила Мара, подумав, как же странно звучит это слово и какой странный феномен — как руки могут сами двигаться, а их владелец об этом и не догадывается? Как походка может незаметно измениться? Неправдоподобно, но теперь это стало ее реальностью.

— Аносогнозия, — прошептала она себе, уставившись на дергающиеся руки. Казалось, они прикреплены к чужому телу.

Доктор Тири спросил у Тома:

— Значит, некоторое время наблюдалась хорея? А еще какие-нибудь физические симптомы?

Том украдкой глянул на Мару, прежде чем кивнуть доктору.

— Она постоянно все роняет, — сказал он тихо, и Мара поняла, что он разрывается между желанием не расстроить жену окончательно и в то же время дать доктору полную информацию.

— Все в порядке, — ободрила она мужа, улыбаясь и показывая, что она больше не обороняется, а готова сотрудничать, — расскажи все.

Том неуверенно заерзал на кресле.

— Она постоянно натыкается на предметы: на край стола, на кухонную стойку и… — он сделал паузу и набрался храбрости, — падает время от времени.

— Ты говорил со Стэф? — спросила женщина, вспомнив, как упала на йоге. Других падений Мара не помнила.

Том покачал головой:

— Нет. Я сам видел. А ты упала перед Стэф?

— Несколько раз, — прошептала она, и муж подвинул кресло ближе и обнял ее.

Позже, уже в машине, Том снова заговорил об аносогнозии. Это объясняло, почему он замечал ее неспокойное поведение ранее, а она нет.

— Я хотел тебе сказать, как только все началось. Но было видно, что ты не желаешь это обсуждать. И не могу сказать, что виню тебя… Хочешь впредь, с сегодняшнего момента, я буду тебе все рассказывать, если симптомы усугубятся?

Мара вспомнила женщину, похожую на ветряк, у которой был показатель 46. Кто захочет знать, что он так выглядит? Она покачала головой и отрезала:

— Нет.

Другие детали первой встречи — четырех или пяти часов обсуждений, киваний, записываний и общения со специалистами, чьи имена и лица стерлись из памяти, она припомнить не могла.

О втором визите, когда месяц спустя супруги приехали сдать повторный анализ крови, тоже не сохранилось особых воспоминаний.

Но зато отчетливо врезался в память третий визит, когда они встретились с Бэтти и доктором Тири, чтобы узнать результаты анализа. Встреча началась и закончилась одним числом.

Сорок восемь!

Ее показатель 48.

Доктор Тири вручил ей листок с анализом. Мара держала его всего лишь в течение секунды, а затем выпустила из рук, будто ее ужалили. Она зажмурилась и призналась себе, что, пожалуй, никогда впредь не сможет смотреть на это число без дробящего кости гнева. Она пропустит свое сорокавосьмилетие, если вообще доживет до него. Женщина открыла глаза и по выражению лиц окружающих поняла, что произнесла все это вслух.

Она попыталась встать, чтобы выйти из кабинета, но не смогла подняться из кресла. Том вскочил и помог ей. Обняв супругу, он прижался к ней щекой, грудью, ногами, всем телом и стал целовать ее щеки, глаза, волосы, шептать, что любит. Она не помнила, как долго они так простояли.

Через некоторое время Том чуть отстранился и тихо сказал что-то Бэтти и доктору, и они вышли из комнаты. Но сам Том не пошевелился, и Мара не могла. Она не помнила, как он довел ее до машины, скорее всего, нес ее практически весь путь или, по крайней мере, она полностью на него опиралась.

Всю дорогу домой они рыдали, это женщина помнила. Схватившись за руки, они сжимали их так сильно, как могли, пытаясь таким образом выразить друг другу свою боль. Расцепляли они это рукопожатие буквально на секунду, чтобы схватиться еще сильнее.

Дома они еле протолкнулись через гаражную дверь в гостиную и упали без сил на диван.

Лежали, плакали и обнимались, пока не потемнело.

Наконец Том отнес ее в спальню, помог надеть ночную рубашку и укрыл одеялом. Сняв все, кроме нижнего белья, лег рядом. Обнял, зарылся лицом в копну ее волос, и они отключились. Остаток недели прошел как во сне, хотя были моменты, которые она отчетливо помнила: завопившая Нейра, когда Том сообщил ей новости… Родители, забравшие Лакс в тот день, когда приходили «Те Леди»…

Непрерывно матерящаяся Стэф, рыдающая Джина…

Потом они составляли расписание для навещающих коллег, друзей (теперь уже бывших), которые пришли однажды, с бледным видом выслушали Тома, поняли, что будет происходить, и исчезли навсегда.

Ее родители постоянно гостили у них ту неделю, отец приносил всякие покупки, мама проводила время в кухне, готовила, несмотря на то что Джина каждый раз напоминала, что она заказала еду на вынос.

Мара помнила, как сидела однажды вечером с мамой, Стэф и Джиной, выпивая и тихо беседуя, пока Том и Пори укладывали Лакс. Мара тогда сказала, что не понимает, почему настолько шокирована. Долгое время умом она понимала — должно быть объяснение ее симптомам. И логически она представляла, что это и был ожидаемый результат. Джина и Нейра закивали, а Стэф налила еще и подытожила:

— Я думаю, логика ни черта не может объяснить, когда речь заходит о таких смертельных заболеваниях!

Глава 12 Мара

Мара устроилась за кухонным столом и открыла ноутбук. Часы на мониторе показывали четверть третьего утра. Прошло два часа с тех пор, как она вышла из спальни Лакс. Женщина покачала головой — как же сильно поменялся ритм сна с того времени, как она заболела!

Уже практически год Мара не спала спокойно в течение ночи и постоянно тревожилась, что же может с ней произойти следующим утром или на следующей неделе. Ночи, подобные этой, стали привычными. Весь дом спал, пока Мара бодрствовала в темной кухне — переживала все заново, волновалась, планировала…

Она приподняла ноутбук и вытащила листочек с липким краем, который спрятала под ним. Здесь были выписаны все, с кем нужно попрощаться, и список дел, которые нужно закончить в ближайшие пять дней.

Вооружившись ручкой, она вычеркнула имена двух друзей, которым позвонила после обеда под предлогом уточнения их контактных данных. Также она вычеркнула одну из мам девочек из садика Лакс. Мара с этой леди довольно часто общалась. Письмо подруге по учебному заведению ребенка было отправлено еще утром.

Кстати, это письмо тоже начиналось с выдуманного сообщения о школьных делах, а потом плавно подводило к сути: Мара благодарила знакомую за дружбу. Эту часть письма женщина переписывала несколько раз, чтобы тон не казался подозрительным.

Очень неплохо. Мара похвалила себя.

Она струсила и не рассказала о болезни на форуме, но у нее еще осталось время. Женщина снова приклеила листок к нижней стороне корпуса ноутбука, зашла в Интернет и открыла страничку форума.

Она погрузилась в обсуждения, состоявшиеся с тех пор, как она заходила сюда в последний раз.

Мара улыбнулась фразе Детройта, той, в которой он называет ее сестрой, и улыбка стала шире, когда женщина увидела, как много людей поддержали его в трудную минуту.

Она не была религиозной, но закрыла глаза и послала свое желание в космос: пусть с ее другом все будет в порядке после того, как мальчик вернется к матери.

Слава богу, у него скоро родится собственный ребенок.

К той просьбе она добавила еще мольбу: пусть кто-то из персонала доктора Тири позвонит ей завтра, посмеется над тем случаем в магазине и скажет, что это совсем ничего не значит.

Ее желания были на пути в космос, а она тем временем открыла веб-сайт исследований болезни Гентингтона, который нашла четыре года назад, и подвинула блокнот и ручку для записей. В первые несколько месяцев после прояснения ее диагноза она читала сайт каждый день, трепетала, узнавая о различных исследовательских группах, существующих во всем мире, обеспечивающих «значительный прогресс» или получающих «существенно новое финансирование», чтобы поддержать поиски, выяснить причину и найти лечение.

Несколько раз она заставала и Тома, сидевшего на том же сайте, хотя он никогда этого не признавал, говорил, что ищет информацию для пациента, и никогда толком не объяснял, почему он мгновенно закрывал ноутбук, прежде чем она могла заметить, что на нем.

Так и не поймав его на горячем, она сдалась. И «значительный прогресс», и «новые возможности» так и не привели ни к чему конструктивному, через некоторое время бесконечное сидение на сайте казалось бессмысленной тратой времени. Она уже очень давно не читала новостей.

Но сейчас, поддерживаемая мыслью о возможных утренних хороших новостях от доктора Тири, она включила диктофон, чтобы записать мысли, которые могут появиться в связи с празднованием ее дня рождения, а утром рассказать о них Тому.

Исследования проводились на животных.

Она погрузилась в чтение, держа ручку наготове, чтобы записать какие-то новые факты.

Двадцать минут спустя ручка упала из обессилевших рук. Новостей о лечении болезни не было.

Да, было описание тех усилий, что предпринимали ученые, но ничего существенно нового.

Фармацевтическая компания прекратила долгосрочное финансирование исследований после отрицательных результатов опытов на животных.

Лаборатория задержала начало работ по изучению процесса отмирания нейронов у пациентов с болезнью Гентингтона. Поэтому первая фаза теперь будет завершена через восемнадцать месяцев, а не через шесть, заявленных ранее. Конечным продуктом проекта мог стать, как надеялась команда, препарат, замедляющий процесс. Не лечение, просто замедление. И не для пациентов трех поздних стадий. У таких симптомы развиваются катастрофически. А каждая стадия длится в среднем от шести до восемнадцати месяцев. Таким образом, в аптеке Мары в ближайшее время эликсир не появится.

Она должна была догадаться, что так и будет. Ответ на вопрос о происхождении заболевания, его развитии, лечении был так же неясен, как и прежде. Не стоит мучить себя напрасными надеждами и ждать чуда!

Мара подняла голову от монитора, посмотрела на телефон на кухонной стойке и пожалела, что оставила сообщение доктору Тири. Они не осмелятся признать, что инцидент в магазине — начало конца.

Гентингтон развивается у каждого по-своему, эту мантру бормотали они при каждой встрече. И они никогда не предскажут скорую смерть, основываясь на одном случае.

При этом они не станут утверждать, что инцидент не является началом прогрессирования симптомов, которые приведут к бесповоротной кончине.

Они не смогут ее заверить, что это не первое звено в цепи еще бóльших и куда более серьезных унижений.

Они не станут утверждать, что у нее еще есть достаточно времени, прежде чем она потеряет физический контроль настолько, что будет не в силах решить свой собственный исход. Не скажут, что она может ждать еще год или даже месяц.

Единственное последствие разговора с клиникой — еще больше людей узнают, как она опозорилась перед всеми в супермаркете.

Когда утром ей перезвонили из клиники, она не ответила.

Часть II

Среда, шестое апреля Осталось четыре дня

Глава 13 Скотт

Скотт проснулся поздно, практически всю ночь не спал, лежал, уставившись в потолок. Он спустился вниз и был удивлен запахом кофе, разливающимся по кухне. Обычно в последнее время от запаха кофе Лори тошнило.

И он уже привык покупать кофе на вынос по пути на работу.

Лори доедала тост. Скотт показал на кофеварку:

— Ты пьешь кофе?

Лори скривилась:

— Не уверена, что когда-нибудь выпью его снова. Это одна из причуд беременных. Ты же все время слышишь, какими странными могут быть беременные. Обычно они не рассказывают обо всех прихотях, которые их вдруг обуревают. Я сделала его для тебя. Не уверена, что ты успеешь заехать в кофейню по дороге на работу. Ты вообще не спал ночью?

— Совсем чуть-чуть.

— Могу ли предположить, что же мешало тебе заснуть?

Скотт внимательно посмотрел на жену, раздумывая, придумать ли причину, например какие-то школьные дела?

Лори встала, поставила тарелку в раковину, подошла к мужу и положила руку ему на грудь:

— Знаешь, некоторое время ночью я тоже не спала. И думала, если ты так привязан к чужому ребенку, тогда у нашего малыша, который скоро родится, будет самый преданный отец на свете. — Она погладила мужа по щеке. — Мне кажется, я не достаточно сочувствовала тебе. Часто забывала о том, как мы с Куртисом близки, а значит, с тобой он в сотни раз ближе. Как бы ни было тяжело мне с ним прощаться, как бы я по нему ни скучала, понимаю, тебе тяжелее в миллион раз! Извини, если не до конца это сознавала!

Понимание, сквозившее в ее глазах и голосе, было столь неожиданным, что у Скотта пропал дар речи. Мужчина закрыл глаза и прижался щекой к руке супруги.

— Отвезти его в школу? — спросила Лори.

— Нет, у меня осталось так мало дней. Не хочу упустить ни одного! Жаль, что вчера не я привез его домой. Ты права — я поручу кое-что Питу на этой неделе, чтобы провести с малышом больше времени, и скажу той женщине…

— Отлично! — одобрительно сказала Лори мягким голосом.

Скотт ждал, что она станет твердить, мол, он ставит интересы школы выше всего, и решил не спорить, если до этого дойдет.

Но она промолчала, и, благодарный, он поцеловал ее руку, потом щеку.

— Спасибо за кофе.

Лори ушла на работу. Скотт опережал свой собственный распорядок дня на пятнадцать минут. Куртис, как обычно, опаздывал, но если он поторопится, получит подарок, причем один из самых приятных: выбрать радиостанцию по дороге в школу.

Скотт вытащил из холодильника их пакеты с обедом, поставил на кухонную стойку, в один добавил банан и злаковый батончик — для Куртиса, мальчик всегда ел по дороге в школу.

Потом мужчина поставил свою чашку в мойку, очистил банан для себя и быстро, в четыре укуса, расправился с ним.

— Малыш! Через шесть минут мы должны быть в машине! Поторопись!

Сегодня Куртис все проделал молниеносно и заслужил свой приз.

— Не хочу сегодня слушать спортивную болтовню. Они говорят только о бейсболе, а мне он не очень нравится, — и тут же быстро добавил, — хотя «Тигров» я люблю!

— Да, «Тигры» хороши! — согласился Скотт, пока ребенок забирался на заднее сиденье. — Что ты хочешь послушать? Рок, джаз, блюз или немного «Радио Детройт»?

— Моя мама обожает «Радио Детройт»!

— Ну, тогда послушаем его, чтобы отпраздновать возвращение домой и скорейшую встречу!

Стоило словам сорваться, как Скотт прикусил язык. Неправильно везти в школу ребенка, который озабочен какими-то проблемами. Скотт выругал себя и даже мысленно начал сочинять объяснительную записку для мисс Келлер: «Простите Куртиса, если он сегодня просто невыносим. Это все моя вина».

Но наивность юной души была незыблема. Ребенок воспринял эти слова позитивно и не вспомнил вчерашние слезы.

— Да, послушаем радио, чтобы отпраздновать встречу с мамой!

Скотт нашел станцию и, трогаясь с места, начал фальшиво подпевать, хотя Лори вечно твердила, чтобы он не позорился.

Посмотри на мое лицо,

На нем всегда сквозит улыбка…

Куртис нагнулся вперед, закрыл руками уши и умоляюще закричал:

— Ааааааа! Пожалуйста, не пой!

— Да ладно, ты хочешь, чтобы я слушал эту песню и не подпевал? Давай вместе!

— Но я не знаю всех слов.

— Вообще, если ты хочешь и дальше жить в этом городе, советую тебе выучить слова, это очень популярная песня!

Оставшийся путь они проделали в относительной тишине. Куртис был достаточно беспокойным ребенком, но не был жаворонком. Скотт повернулся к заднему сиденью и потрепал по колену угомонившегося ребенка, который рассматривал в окно скользящие мимо здания и деревья. Утро по дороге в школу обычно так и проходило: они слушали по радио музыку или спортивные обозрения. И ребенок, и взрослый хотели быть вместе, но при этом каждый полностью предавался своим собственным мыслям.

Скотт был счастлив разделить с малышом веселье и забавы, когда тот был в настроении, но он также был рад ехать в тишине, думая о работе, о новых приемах в баскетболе, которые можно освоить с учениками, или о том, какой раздел задать восьмиклассникам для изучения.

Сегодня учитель не хотел ни о чем задумываться, а просто смотрел на мелькавший за окном Ройял Оук и наблюдал, как из пригорода дорога вела прямо в Детройт.

За десять лет, которые он проработал в средней школе имени Франклина, Скотт видел эту дорогу сотни раз. То там, то здесь что-то менялось, и Скотт старался по возможности замечать эти изменения. Обычно они были только к худшему. Еще один заколоченный дом, еще одна стена изрисована граффити, хотя только на прошлой неделе владелец закрасил предыдущие рисунки.

Еще одно квадратное объявление, прибитое к парадной двери, по размеру и цвету понятно — это уведомление о выселении, хотя слов нельзя было разобрать из окна автомобиля.

Правда, время от времени происходило что-то положительное. Начала работать автомобильная мастерская, которая была закрыта годами. На ее парковке стояли автомобили сотрудников.

Вновь ожил склад, разорившийся много лет назад.

На окнах одного из заброшенных домов появились занавески, на крыльце валялись детские игрушки, а во дворе сушилось белье.

Именно такие перемены дарили Скотту надежду. Все может стать лучше. Семьи выкупят обратно дома и квартиры. Честные бизнесмены заново откроют магазины и маленькие фабрики.

Мальчишка, такой, как Брэй, может выиграть университетскую стипендию. Получить образование. Работу. Жизнь подальше отсюда.

Школа, в которой работал Скотт, была четким отражением Детройта — одновременно прекрасным и ужасным, демонстрирующим, каким все является сейчас и каким могло бы быть.

Наверное, когда школу только построили, все было прекрасно. Трехэтажное здание из красного кирпича с высокими окнами и огромной двустворчатой входной дверью. Лужайка перед входом была ярко-зеленой, площадка для игры в баскетбол идеально ровной, с четкими белыми полосами на зеленом фоне, ограда прямой. Мраморный холл сиял, деревянные классные двери блистали чистотой и гладкостью.

Ему было интересно, что думали о внешнем виде этого здания те, кто помнил его в лучшие годы? И что они чувствовали, когда понимали, как оно изменилось?

Кирпич поблек, в отдельных местах стал серым, а где-то черным — из-за смога фабрик, располагавшихся неподалеку. В части окон не хватало стекол, учителя вставили туда куски картона и приклеили с обеих сторон разноцветным скотчем. Фасад, когда-то казавшийся величественным, выглядел теперь нелепо и комично.

Лужайка перед школой превратилась в кусок коричневой грязной земли с редкими зарослями сорняков, изо всех сил цеплявшихся за жизнь.

Разметка баскетбольной площадки исчезла, а бóльшая часть поверхности игрового поля покрылась холмиками благодаря десяткам мичиганских зим. Ограда была поломана во многих местах и больше не возвышалась гордо и прямо, как некогда, и являла жалкое зрелище.

А внутри! Унылые и потертые полы на этажах. Стены гнилостно-бледно-зеленого цвета, который, возможно, однажды был веселым, но сейчас напоминал Скотту коридоры в киношных психбольницах периода шестидесятых. Двери классов с трудом можно было квалифицировать как деревянные. Покрытые инициалами учеников, ругательствами, рисунками, сделанными небрежно ручкой или фломастером либо тщательно вырезанными ножом.

Скотт подъехал к начальной школе Логана, которая находилась через несколько зданий от школы имени Франклина, и остановился на парковке. Архитектура этого учебного заведения никогда не претендовала на внушительность и солидность, в отличие от соседнего. Обычное одноэтажное здание из светло-желтого кирпича с зеленой металлической дверью.

Но оно не достигло такой степени упадка, как школа Франклина. Кирпич потемнел лишь в некоторых местах, да и не так сильно. Все стекла на месте. Никаких граффити на стенах. Двери в классные комнаты, на это однажды Скотт обратил внимание Лори, когда они приходили на родительское собрание, не были покрыты ругательствами и карикатурами.

— Мы приехали, малыш!

Куртис выпрыгнул из машины, повесил рюкзак на плечо, схватил пакет с обедом и, оббежав машину, приблизился к Скотту, который опустил стекло.

— Рука, — сказал Скотт, и они пожали руки.

— Щека. — Малыш немного засмущался, но наклонился, чтобы его поцеловали.

— Обещание.

— Обещаю.

— Нет, давай полностью, что ты обещаешь!

— Обещаю делать все, что мне говорит мисс Келлер.

— Как долго?

— Полностью, весь день!

— Хорошо, малыш, молодец, иди покажи им!

Скотт развернулся и поехал на работу. Он зашел в класс за десять минут до первого урока. Достаточно времени, чтобы зайти на форум и почитать последние новости.

Открывая ноутбук, он подумал: как странно, всю последнюю неделю, которую он посвятил общению с Куртисом, стремясь как можно больше времени проводить с мальчиком и наслаждаться каждым моментом, Скотт вообще не думал о форуме, не говоря о том, чтобы что-то писать на сайте.

А самое странное, что в минуты душевных терзаний наибольшую поддержку он получал не от Пита или Лори, а от группки незнакомых людей, хотя, войди они сейчас в его класс, он бы ни за что их не узнал.

Не то чтобы Пит или Лори не сочувствовали — они старались изо всех сил. Но когда дело касалось обсуждения самых сокровенных чувств, никто не мог соревноваться с форумом и его преимуществом — полной анонимностью. В отличие от людей, которые знали его в реальной жизни, МамаЛакс, ВзлетнаяПолоса, 2мальчика и другие не могли неверно трактовать его слова, «примерять» высказанное на себя, оценивать влияние его фраз на собственную жизнь и судить, правильно или нет он что-то говорит, — они не знали всей ситуации.

Например, заяви он Лори: «Меня убивает, что Куртис скоро уйдет от нас», она была бы обижена и оскорблена, потому что услышала бы: «Куртис более важен, чем будущий ребенок. Куртис более важен, чем ты».

Пит не был таким обидчивым, но он тоже не до конца все понимал и реагировал примерно так, как и Лори:

— Да ладно, чувак, вы же скоро увидитесь, когда он перейдет из начальной школы в твою среднюю. И ты проведешь с ним целых три года! А пока у тебя есть на чем сосредоточиться — у тебя скоро родится малыш! И не стоит забывать о двадцати ребятах в баскетбольной команде и еще о трехстах, которых ты каждый день встречаешь в коридорах.

Пит пытался приободрить его, но как-то не очень помогало!

Друзья Скотта не знали всех обстоятельств, и фразу «Меня убивает, что Куртис скоро уйдет от нас» они воспринимали буквально, как факт. Их она не обижала, они не пытались его переубедить. Они не возмущались его воображаемому родству с мальчиком.

И они реагировали именно так: «Как это ужасно! Как же ты это переживешь!»

Именно так они отвечали на все, что он писал о себе: на его мысли о воспитании, браке, сексе, расе. Они читали именно то, что он писал, и отвечали ему. Не всегда соглашались, было очень много горячих споров за прошедший год по тому или иному вопросу. Но Скотт и не хотел, чтобы с ним все соглашались, он хотел найти понимание и поддержку.

Что касается этой недели… Он не хотел чувствовать себя виноватым перед Лори, горечи и печали хватало и без этого. Он не нуждался в Пите, который пытался ободрить его, заставить воспринимать факт отъезда ребенка не столь мрачно. Через четыре дня Куртис покинет его — не было никакой радости, ни лучика надежды. Скотт не нуждался ни в ком, чтобы решить проблему, ибо сделать что-либо было невозможно!

Ему нужен был тот, кто поймет его чувства. Примет его боль. Согласится с тем, что его сердце разбито и что так и должно быть. И может быть, его сердце будет разбито еще очень-очень долго!

Именно это он получал, когда общался со своими безымянными и безликими друзьями на форуме: чистое настоящее признание. Именно поэтому он каждый день заходил на форум. Именно поэтому всегда находил время для общения в Сети, и чем меньше дней останется до расставания с Куртисом, тем больше он будет сидеть на форуме.

Когда мужчина отыскал вчерашние сообщения, его тронуло то, как много людей откликнулись и оставили комментарии. Более тридцати сообщений. Причем не случайные посетители форума. То были настоящие друзья, и им действительно было небезразлично. У Скотта с лица не сходила улыбка, пока он читал сообщения. И каждый желал ему удачи.

НеЗлодей снова написала, что мужские слезы — это нормально, и он засмеялся.

Недавно, в одну из ночей, после того как Лори уснула, он на цыпочках прокрался в комнату Куртиса, тихо сел на стул и горько заплакал. Слезы текли по щекам, по шее, капали на футболку, и он не мог оторвать взгляда от мальчика, которому наверняка снился хороший сон.

Пролистав страницу, Скотт задержал взгляд на сообщении, которое давно ожидал, от непостоянного члена форума Франни. Она вместе с мужем взяла на воспитание практически дюжину детей всего лишь за последний год.

Вторник, пятое апреля, 8.41 вечера.

«К сожалению, я не смогу помочь тебе так, как ты, возможно, ожидаешь. Самый лучший совет, который мы с мужем получили до того, как стали принимать детей на воспитание, — не нужно слишком привязываться. И мы ему следовали. Да, дети, о которых мы заботились, оставляли большой след в наших сердцах, но мы всегда пытались поддерживать эмоциональный баланс. Поэтому, когда приходило время и дети возвращались к биологическим родителям, мы не чувствовали, будто нас режут заживо, будто у нас забирают нашего собственного ребенка.

Учитывая все, что ты рассказывал о своем малыше, хочу напомнить, что сказала как-то МамаЛакс: ты полностью утонул в этом ребенке, вместо того чтобы оставить в своем большом сердце какое-то место для него, наряду с другими дорогими тебе людьми. Ты все отдал мальчику и обрек свое сердце.

И если все так и твое сердце разбито, то единственное, что ты можешь сделать, — постоянно напоминать себе: воссоединиться с матерью — лучшее для ребенка.

Мы с тобой обсуждали и раньше эту ситуацию. В конце концов, ребенок должен жить с собственными родителями.

Если мать мальчика избавилась от вредных привычек, а ты мне несколько месяцев назад писал об этом, тогда действительно для малыша лучше жить с матерью. Может, с ней не настолько хорошо, как с вами, учитывая, как вы о нем заботились, но тем не менее. Удачи, мой друг!»

Скотт посмотрел на часы, осталось шесть минут, прежде чем придут дети. Есть время написать ответ Франни.

«Среда, шестое апреля, 7.54 утра.

Франни, я думаю, следовало проконсультироваться с тобой до того, как малыш попал к нам. Ты и МамаЛакс правы, я действительно отдал ему все свое сердце без остатка. Хотя не думаю, что ваши советы помогли бы мне. Этот ребенок сразу же завоевал мое сердце.

Хороший совет — сконцентрироваться на том, что лучше для мальчика. После наших вечерних общений ваша мудрость осталась со мной. Да, сейчас кажется, что меня просто кромсают на куски, но когда я думаю, что все это ради него, становится легче.

2мальчика, как тебе понравился разгромный матч «Янки» против «Иволг»? Я бы с тобой поспорил на очень большую сумму , что «Янки» выиграют, если бы знал, где тебя искать и как забрать выигрыш . Может, НеЗлодей разрешила бы в виде исключения пожертвовать анонимностью?»

Потом, подумав о прошлой бессонной ночи, добавил:

«НеЗлодей, а как насчет того, чтобы привлечь в наш форум еще и людей из Азии? У меня в последние дни бессонница, и было бы хорошо с кем-то общаться по ночам.

Я переиграл во все бесплатные игры на компьютере и близок к тому, чтобы смотреть «Магазин на диване»! А это опасно, я же могу поддаться искушению рекламы и заказать весь этот телевизионный бред! А мне нужно беречь каждый цент, чтобы купить все детские штучки, о которых так мечтает жена!»

Скотт закрыл ноутбук, сложил его в портфель и взглянул на часы. Две минуты. Он подумал о запоздалом совете Франни — не слишком привязываться. Но каким образом, даже если бы он вовремя получил совет, у него вышло бы не привязаться к малышу? В ту самую минуту, когда год назад он сказал Брэю «да», мужчина подписал свой приговор — страдать на этой неделе.

Практически год назад Брэй с Куртисом появились на крыльце дома Скотта и Лори. Братья проделали долгий путь: квартира, в которой они с матерью размещались, находилась недалеко от школы Куртиса, от нее жилище мальчиков отделяло несколько уродливых зданий. Это был многоквартирный дом из облупившегося бежевого шлакоблока, весьма известный в округе — за последние десять лет оттуда поступало наибольшее количество сообщений о насилии в семье и торговле наркотиками. У мальчиков были разные отцы, и их мать в одиночку не могла справиться с воспитанием сразу двух сыновей.

Скотт пытался разговаривать с ЛаДанией много раз, еще когда был баскетбольным тренером Брэя. После этих бесед Скотт всегда громко жаловался Лори на легкомыслие ЛаДании. У нее был вечно отстраненный взгляд, она была рассеяна, не могла сосредоточиться. Казалось, она вообще не понимает, что учитель толкует ей о таланте сына и о том, какое будущее может его ждать!

Поэтому, хотя Скотт и удивился появлению детей у себя на крыльце холодной апрельской ночью, он не был так уж шокирован. Мужчина пригласил гостей в дом. Брэй прошептал, что у их матери возникли неприятности с наркотиками и ему необходимо побеседовать с учителем и его супругой, то есть обязательно со всей семьей Коффман.

Куртиса усадили в одной из комнат, вручив бумагу и фломастеры, а Скотт, Лори и Брэй удалились в гостиную. Старший брат признался, что «неприятности» — не совсем то слово. ЛаДанию арестовали за хранение наркотиков и осудили на двенадцать месяцев, одиннадцать месяцев она должна провести в тюрьме и еще один в исправительном учреждении.

Общественный защитник сообщил Брэю, что снисхождения не будет, так как это уже ее третий срок, и необходимо позаботиться о ее вещах, почте и семилетнем сыне Куртисе.

Брэй взял машину у друга по команде и отправился к юристу, намереваясь понять, как же быть со сводным братом. Юноша не мог поселить его у себя в студенческом общежитии. Кроме того, что у него три соседа по комнате и там буквально нет места, общежитие — не совсем подходящая обстановка для первоклассника. Учитывая расписание его занятий, факультативов, матчей, у Брэя совсем нет времени играть роль отца на протяжении года.

Старший брат беседовал с учительницей Куртиса, и та сказала, что, несмотря на проблемы с дисциплиной, мальчик способный. И все эти способности могут сойти на нет, если его переведут в другую школу и он потеряет год на то, чтобы освоиться на новом месте. Это не очень мудро: переводить ребенка в другую школу, а после освобождения матери возвращать обратно.

Еще один вариант — прервать на год обучение в университете Мичигана и вернуться домой. А через год, после выхода матери из тюрьмы, вернувшись в университет, попытаться нагнать пропущенное.

Брэй любил брата очень сильно, но последний вариант просто убивал его. Он только начал жить так, как всегда мечтал, и хотел и впредь следовать своей мечте. Однако этот последний убийственный вариант казался наиболее разумным. Конечно, перспектива не радовала, но, так как другого выхода не было, юноша был готов вернуться и присмотреть за братом.

Юрист очень хотел помочь Брэю в поисках альтернативы. В его практике было так много случаев, когда попавшие в беду дети уже не могли отыскать правильный путь и теряли все возможные перспективы. Поэтому служитель закона настоятельно советовал Брэю обдумать все реальные варианты. Неужели нет никого, спрашивал юрист, кто может помочь? Кого-то, кому Брэй может доверить мальчика, пока ЛаДания отбывает срок? Кто-то, благодаря кому Брэю не придется рисковать своим будущим?

Брэй не знал ни своего отца, ни отца Куртиса, и в свои девятнадцать лет единственным родственником, с которым он встречался, была мать ЛаДании. Однако она умерла еще до рождения Куртиса. Чета Джонсонов, комендантов их дома, всегда была добра к мальчикам, но они уже пожилые, и миссис Джонсон постоянно болеет. Брэю не хотелось их обременять. А соседи и та шайка, с которой общалась мать, не стоили даже упоминания.

В отчаянии Брэй обратился к человеку, который и без того очень много сделал для него, который проявил к нему больше интереса, чем кто-либо, даже больше, чем его собственная мать. Единственный в мире, кто искренне желал, чтобы он продолжал учиться в университете так же сильно, как и сам Брэй, — Скотт Коффман.

Год — очень большой срок, признавал Брэй, нервно переводя взгляд со Скотта на Лори. И он просит слишком много, нервно повторял юноша. Но это гарантированно продлится не больше года. ЛаДания отсидит срок, выйдет, вернется в прежнюю квартиру и заберет к себе сына. Год — и все!

Для Скотта принять решение было просто. Когда учитель увидел Брэя восемь лет назад на поле, то сразу понял, что этот мальчик особенный. Через неделю после знакомства с ребенком, Скотт объявил Питу, а потом и Лори, что Брэй Джексон — самый лучший игрок из всех, кого он когда-либо тренировал.

В Брэе, еще очень юном, Скотт разглядел невероятный талант и желание работать! Кроме того, мальчуган был очень высок — больше метра восьмидесяти, что для одиннадцатилетнего было просто невероятно.

У Брэя и характер был особенный: лидер от природы, он и на спортивной площадке, и в классе был куда более взрослым и ответственным, чем все его одноклассники. Это было в какой-то мере следствием домашней ситуации, Скотт понимал это. Даже в лучшие времена мать мальчиков была не самой внимательной родительницей на свете. По словам старшего сына, она не была заядлой наркоманкой, особенно если сравнивать с теми, с кем она якшалась. И пьянчужкой ее тоже нельзя было назвать, она употребляла алкоголь не часто. Но она часто впадала в депрессию и тогда обращалась к самым доступным «антидепрессантам».

Судя по тому, что Брэй поведал Скотту, скорее он был родителем младшего брата, а не ЛаДания: он одевал, купал и кормил Куртиса, пока мать где-то бродила или была в отключке.

Юноша и в школе всегда был очень внимателен и заботлив по отношению к малышам.

Как-то под конец учебного года, шестого для Брэя, мальчик подошел к Скотту и попросил помочь в баскетболе. Скотт был счастлив содействовать в образовании такого отзывчивого ребенка.

Школьные занятия подошли к концу, наступило лето. И все каникулы учитель тренировал Брэя. Когда спортивная площадка в школе была занята, они играли возле дома Скотта. Брэй мечтал войти в местную баскетбольную команду и сделать ее чемпионом, он был уверен, если усердно тренироваться несколько лет, мечта станет реальностью. Скотт был убежден, что со способностями Брэя так много времени не понадобится, но, конечно, ему не говорил об этом — он предпочитал, чтобы Брэй проводил время на тренировках, а не шатался по улицам.

Как и у юриста, у Скотта было достаточно примеров детей, подающих надежды, но попавших в неправильную компанию и свернувших с пути истинного.

Поэтому он тренировал Брэя так много и долго, как тот хотел.

Два года спустя юношу приняли в команду, и очень скоро он стал восходящей звездой. Пит и Скотт ходили на все матчи Брэя, в классе Скотт вывешивал все газетные вырезки, где писали о Брэе. А таких было много! Когда первый сезон игр закончился, Скотта распирало от гордости за ученика, учитель был счастлив!

К счастью примешивалась и некоторая доля горечи. Мужчина понимал, что теперь, когда юноша стал игроком команды, время, которое они проводили вместе, подошло к концу. Этому потрясающе талантливому мальчику, которого так полюбил Скотт, учитель больше не нужен.

Но оказалось, Брэй не хотел останавливаться на достигнутом. Когда закончился его следующий сезон, он позвонил Скотту и спросил, могут ли они возобновить их тренировки по выходным. Конечно, у него, звезды команды, был отличный сезон, но он хотел большего.

Он хотел стать лучшим игроком, когда-либо игравшим в этой команде. И он хотел получать баскетбольную стипендию — бесплатно обучаться в университете.

Брэй мечтал позднее заняться бизнесом, чтобы обеспечить нормальную жизнь брату и матери. И все это было невозможно без образования. А за образование нужно платить, и единственный способ и единственная возможность — своим талантом, игрой в баскетбол.

Учитель и ученик продолжили тренировки в школе и возле дома еще целый год. Скотт и Пит, как и прежде, посещали все матчи, видели все забитые голы, местные газеты прозвали юношу не только лучшим игроком команды, но и лучшим игроком Детройта за всю историю существования города!

Скотт бережно вырезал свежие газетные статьи и развешивал в классе, а старые аккуратно снимал и складывал в папку, которую хранил в ящике стола.

Брэй побил все державшиеся годами рекорды, установленные для его возраста. Со временем к нему стали приходить приглашения из университетов на различные факультеты. На играх появлялись тренеры университетских команд, мечтавшие заполучить Брэя.

Но Брэй не прекращал тренировки, и еще через год газеты писали о Брэйдане Джексоне как об одном из лучших игроков страны среди юниоров!

Юноша, изучив все перспективы, сузил число университетов, желавших его принять, до одного — университета Мичигана, чтобы быть ближе к Куртису и матери.

Скотт и Пит за четыре года не пропустили ни одной игры! Газеты продолжали снабжать Скотта новыми вырезками, вещая, что окончание колледжа не будет означать для Брэя окончание баскетбольной карьеры. Все предсказывали его вступление в Национальную баскетбольную ассоциацию!

Преданность Скотта стоила сотен часов на протяжении нескольких лет, но он наслаждался каждой минутой! Он считал, что постоянная усердная работа — это малая цена за будущее Брэя!

А год назад, тем холодным апрельским вечером, Брэй вовсе не выглядел чемпионом, скорее нескладным подростком — высокий, с длинными конечностями и нервно дрожавшими коленями. Он заканчивал обучение на курсе, и если экзамены пройдут так, как он ожидает, то с учетом его хороших оценок он может претендовать на место в бизнес-школе.

Правда, Брэй этого не говорил, но Скотт и без того знал, что поступление в бизнес-школу — скорее, запасной план. Слухи ходили, что НБА уже посылала тренеров на матчи, чтобы оценить потенциал местного чемпиона.

Для Скотта, несмотря на внезапность просьбы об усыновлении Куртиса на год, ответ был прост: учитель сделает все, что угодно, чтобы Брэй не уезжал из Мичигана, играл в баскетбол, учился и получил диплом, а может быть, и что-то более значительное.

Для Лори все было не так просто, и она сказала об этом Скотту сквозь зубы после того, как супруги извинились и вышли, чтобы посовещаться в спальне.

Взаимоотношения Лори и Брэя были совершенно другими. И ее вклад в будущее этого мальчика был отнюдь не так существенен, как вклад ее мужа. Ее жизнь должна была кардинально измениться, и то, что это поможет кому-то реализовать свои мечты, было вовсе не таким очевидным аргументом для нее.

Женщине предстояло заботиться о чужом ребенке, у которого были большие проблемы с дисциплиной. С этим не так легко было смириться. И уж тем более, в отличие от Скотта, ее не утешала мысль, что благодаря их помощи Брэй сможет когда-то стать бизнесменом или игроком НБА.

Скотт и Лори видели Куртиса раньше на протяжении нескольких лет то на матчах Брэя, то возле их дома, пока Скотт и Брэй тренировались. Было заметно, что малыш совсем не подарок. Одно дело присмотреть за ребенком один вечер, другое — целый год.

Кроме того, Лори напомнила мужу, что у нее тоже есть свои мечты, и одна из них — иметь своих детей. В течение последних трех лет они пытались забеременеть.

Пока попытки не увенчались успехом, у обоих были моменты сильного раздражения и усталости. Порой отношения натягивались. Что говорить о постоянных визитах к врачу, анализах и ЭКО. Первое ЭКО не было успешным, и этой осенью у них снова появилась финансовая и эмоциональная возможность попробовать еще раз.

Все внимание и энергия Лори были направлены на ее будущую беременность. Она не понимала, как будет уделять внимание еще и какому-то чужому ребенку.

Зная об одержимости супруги иметь собственного ребенка, Скотт пытался все смягчить. Он сказал, что появление Куртиса ослабит их напряжение в ожидании следующего ЭКО. А потом супруги будут жать результатов. Может быть, это именно то, что нужно? Они будут заняты ребенком и не будут беспрерывно надеяться, волноваться, гадать. Да, у ребенка проблемы с дисциплиной, но это к лучшему, на него будет уходить много времени.

К тому же этот период самый подходящий, продолжал увещевать Скотт. Для них будет настоящим облегчением провести лето, развлекая семилетнего малыша, вместо того, чтобы трястись, не находя себе места от нетерпения, в ожидании «последнего» шанса на ЭКО. Если им повезет и Лори на этот раз забеременеет, к тому времени, как родится их малыш, временный подопечный вернется к ЛаДании.

Но Лори продолжала сомневаться. Работа нянькой не казалась ей действительно хорошей идеей. У нее был миллион вариантов того, как провести год, вероятно, последний без ребенка. Но женщина была согласна с супругом в том, что ожидание положительного результата прошлого ЭКО было омрачено сомнениями и беспокойством, и повторно пройти через это ей совсем не импонировало. Действительно, присутствие мальчика в доме имело свои преимущества.

И она знала, как важен Брэй для ее мужа. С неохотой она согласилась.

Она сказала Скотту, что Куртис может остаться на все двенадцать месяцев, пока ЛаДания находится в тюрьме. Но не дольше! Через год Лори собиралась заниматься приготовлениями для новорожденного.

На следующее утро Скотт, Лори и Брэй встретились с Дженис — социальным работником, занимающимся делом семьи Джексонов.

Дженис заявила, что наилучший вариант, если мальчик останется у Коффманов год и одну неделю. Это даст ЛаДании неделю после освобождения, чтобы подготовить квартиру для сына, прийти в себя и заняться поисками работы.

Скотт умоляюще посмотрел на жену, которая нахмурилась, но согласилась — слова Дженис имели смысл.

В тот же день, после согласия ЛаДании и с ее подписью в соответствующих документах, все четверо предстали перед судьей с прошением о назначении Коффманов опекунами ребенка на год и одну неделю. Несколько фраз от Дженис, полдюжины вопросов к Коффманам и Брэю, одна подпись в документах — и Скотт с Лори стали опекунами Куртиса.

И вот теперь у мужчины остается всего четыре дня, чтобы провести их с маленьким мальчиком, который заставил его почувствовать себя настоящим отцом, а не просто опекуном.

Уже в воскресенье вечером ЛаДания будет ожидать его. Она ищет работу, Дженис информировала об этом Скотта и Лори, она убрала квартиру и готовилась к приезду Куртиса в понедельник утром.

На утро понедельника назначено формальное слушание, где судья освободит их от обязанностей опекунов.

Тот факт, что ЛаДания за все время позвонила сыну считанное количество раз и ответила лишь на половину писем сына, для суда не важно. Как и то, что Скотт и мальчик теперь связаны, будто родные отец и сын.

ЛаДания — его мать, а Скотт — всего лишь временный опекун.

Глава 14 Скотт

Все складывалось хорошо. Куртис успешно справлялся с ролью маленького тирана, как и предсказывал Скотт. Ребенок занимал бóльшую часть мыслей Скотта и Лори. На самом деле Лори забеременела в какой-то степени благодаря заботе о мальчугане.

Ее врач постоянно советовал переключить мысли на что-то иное, помимо беременности, не быть столь одержимой. Чтобы перед следующим ЭКО ее организм не «думал» только о зачатии.

Куртис появился в их жизни в апреле, и уже к сентябрю Лори с головой погрузилась в его воспитание. Она разработала систему поощрений за хорошее поведение. Занялась обучением ребенка чтению, особое внимание обратила на поведение, чтобы сократить количество визитов к директору. Поэтому в течение дня ей некогда было думать о бесплодии, а к вечеру она была так измождена, что на ночные мысли о будущем событии тоже не оставалось времени, и она моментально проваливалась в сон.

Когда Скотт и Лори узнали, что ЭКО успешно, женщина воскликнула: «Это все благодаря Куртису!»

Безусловно, она была благодарна мальчику за то, что он отвлекал ее от собственной проблемы, но это не вылилось в желание оставить мальчика на более долгий срок. И Скотт не винил ее.

Он, конечно, действовал, так сказать, не по сценарию — позволил себе сродниться с ребенком и привязывался к нему все сильнее и сильнее с каждым месяцем. И когда пришло время прощаться, он едва выносил саму мысль о расставании!

В последнее время они поменялись ролями. Лори пыталась убедить мужа поискать нечто, что могло бы отвлечь его внимание от предстоящей разлуки, и начать с их общего ребенка, которого она носит.

«Нашего ребенка», она старалась как можно чаще это подчеркивать. Ей было непонятно, почему она вынуждена беспрерывно напоминать мужу о том, что он скоро станет отцом! И это отцовство, по ее мнению, гораздо важнее краткосрочной опеки над чьим-то ребенком!

Скотт постоянно сдерживался, чтобы не произнести вслух свою мысль: «Почему я должен радоваться встрече с ребенком, которого никогда не видел, когда я так расстроен потерей ребенка, который у меня уже есть?»

Но судя по взглядам жены, которые она бросала на него последние несколько недель, она и без слов уловила эту мысль мужа.

Как и Лори, Скотт мечтал иметь детей. Его воображение рисовало ему чарующие картины игр с сыном, именно таких, в которые играют только отец и сын, — прятки, хоккей, совместное приготовление пищи на гриле на заднем дворе.

Он с нетерпением ждал октября и красочных пеленок. Когда он услышал стук сердца своего ребенка, девочки, на ультразвуке и увидел ее неясную тень, то думал, его сердце разорвется от радости.

Конечно, он был в восторге и предвкушал скорейшее появление малышки! А кто бы чувствовал себя иначе? Но постоянно испытывать и поддерживать в себе такие чувства достаточно тяжело. Он не мог пребывать в бесконечной радости, как его жена. Но он пытался, боже, как же он пытался!

И, в конце концов, смирившись, удивлялся, почему такая простая вещь — постоянная радость — требует таких невероятных усилий?

Но их дочь должна была родиться только через месяц. А мальчик уже здесь! И сейчас он нуждается в отце! Мальчик, который скоро вернется в мир не всегда трезвой матери, обедов на вынос и одежды с чужого плеча.

И хотя Скотт уже практически убедил себя в том, что мальчику все-таки лучше с родной матерью, чем без нее, мысль о том, как малыш живет сейчас и какая жизнь предстоит вскоре, разрывала на части. Было невероятно сложно заставить себя думать о чем-либо еще!

Мысли Скотта прервал резкий звонок, оповещавший о начале первого урока. Несколько мгновений спустя приглушенный гул голосов в коридоре стал более громким, и через несколько секунд вошедшие восьмиклассники стали рассаживаться по местам. Скотт опустил руку, которой, как оказалось, схватился за живот при мысли о будущем Куртиса.

Следующий понедельник! Как скоро!

«Не думай об этом!» — приказал он себе. Еще есть время. Есть время создать новые воспоминания. Еще будет совместное поедание спагетти, приготовление печенья и тортов и вечерние киносеансы!

А еще есть машины-монстры! Совершенно нелепые на вид автомобили, обычные легковые или пикапы, поставленные на колеса величиной с дом! Эти бигфуты, способные выехать из любой грязи или перепрыгнуть через вереницу обычных машин, выделывали неимоверные трюки, пока зрители ревели от восторга.

Куртис посмотрел передачу о бигфутах по телевизору и потом заявил Скотту, что мечта «всей его жизни» — увидеть их вживую! Они, как обычно, играли во «что бы ты предпочел». И Скотт спросил у Куртиса, что бы выбрал мальчик: быть первым ребенком на Луне или первым семилетним президентом?

— Что ж, если мы говорим о самом лучшем на земле, тогда ни то ни другое! Я бы предпочел посмотреть на машины-монстры! — ответил Куртис.

— Машины-монстры? — засмеялся Скотт, — самое лучшее в мире — увидеть их? Лучше, чем побывать на Луне или управлять страной? Даже лучше, чем играть за штат Мичиган с Брэем?

— Да! Машины-монстры!

— А как насчет того, чтобы играть в НБА с Брэем? — не унимался Скотт. — Иметь вечный запас жвачки? Или мороженого? Или всю жизнь не делать домашние задания?

— Увидеть машины-монстры! — твердо сказал Куртис. — Это самое лучшее в мире и самое лучшее из всего, что ты упомянул. И ты можешь спрашивать меня целый день, но все равно нет ничего, что я бы предпочел им!

Два месяца назад, за ужином, Скотт, не произнеся ни единого слова, положил на стол билеты и подождал, пока Куртис вслух медленно прочел:

— Ма-ши-ны мон-стр, нет мон-стры. Машины-монстры. Монстры! МАШИНЫ-МОНСТРЫ!

Зажав билеты в высоко поднятой руке, мальчик вскочил со стула, и тот отлетел к стене, а Куртис принялся носиться по первому этажу, взвизгивая:

— Я иду смотреть шоу машин-монстров! Машины-монстры!

Скотт, смеясь, отобрал билеты у мальчика, пока тот от восторга не растерзал их, сжимая крепко в кулачке, и приколол их к самой высокой полке. Туда Куртис не мог добраться.

— Ты же не можешь их повсюду таскать с собой, они просто превратятся во влажные потертые бумажки.

Билеты на это воскресенье, их последний день вместе.

Лори понадобился целый день, пока она не поняла суть нетерпения мальчугана и не выделила Куртису собственный календарь, чтобы он мог отсчитывать дни до шоу и не сводил ее с ума, спрашивая каждые полчаса:

— Сколько еще осталось?

С тех пор последнее, что малыш делал перед сном, — вычеркивал день в календаре толстым красным маркером и сообщал, сколько дней осталось:

— Самый лучший день в моей жизни! Не важно, что произойдет в ближайшие сто лет!

С того вечера около полдюжины раз ребенок просил Скотта приподнять его, чтобы можно было дотянуться до билетов. Каждый раз он медленно водил пальцем по словам, произнося их вслух шепотом, который так любил слушать Скотт.

Несколько дней назад, после очередного изучения билетов и на этот раз проделанного дважды, мальчик, очутившись на полу, положил холодную ладошку на щеку Скотта и сказал:

— Это самое лучшее, что когда-либо делали для меня!

И вот теперь, ожидая, пока ученики рассядутся и гул утихнет, Скотт, глядя в сторону, кулаком вытер глаза. Он не хотел переходить границу и позволять себе слишком много, демонстрируя ребенку свою любовь и то, насколько сильно будет скучать и какой важной и неотъемлемой частицей жизни стал малыш.

Но машины-монстры уже скоро.

Глава 15 Мара

Мара вошла в гостиную и застала Лакс и Тома уже одетыми и готовыми к выходу, школьный автобус должен вот-вот прибыть.

— Как жаль, что я практически не успела вас проводить! Извините, я так долго спала, — сказала Мара, подходя к ним.

Она поцеловала Лакс и нежно провела рукой по щеке мужа.

— Ты должен был меня разбудить! Я вполне могу справиться со своими утренними обязанностями.

— Ничего страшного! Я позавтракал со второй моей самой любимой девочкой.

По тому, как муж это сказал, как он улыбался, было заметно, что он собой вполне доволен. Мара представила, как утром он стоял над нею, может, аккуратно убрал с ее лица прядь волос, слегка коснулся щеки, отключил будильник, который она завела, и довольный улыбался, ведь он оказал ей «услугу» — позволил поспать дольше.

Мара едва выдавила ответную улыбку. У нее так мало дней и так мало возможностей провести еще одно утро с Лакс! Ее убивала мысль, что это утро она пропустила!

Надо будет завести на завтра два будильника, и чтобы муж об одном не знал. Интересно, а идут ли еще ее часы? Или она и ими перестала заниматься, как и прочим, не относящимся к семье? Где они находятся? Может, в ящике, куда она давно не заглядывала? Главное, не забыть их как-нибудь поискать, когда Том уйдет на работу.

— Ты с нами? — спросила Лакс и сморщила носик при виде мамы в ночной рубашке, запахнутом халате с поясом, волочащимся по полу.

Перед входной дверью висела картина в зеркальной раме. Мара увидела свое отражение.

Пучок черных волос торчал петухом на макушке, глубокие красные борозды на щеке. Она попыталась одной рукой пригладить волосы, а другой растереть щеку. Не помогло.

Отойдя от картины, она скорчила дочке рожицу, притворяясь, будто ей безразлично, какой радостной выглядела Лакс, когда услышала ответ:

— Нет, конечно, я не пойду с вами, я не одета. Только ты и папа могут видеть меня такой!

Мара подошла к окну, выходящему на улицу, одной рукой слегка отодвинула шторы и незаметно выглянула наружу.

— Вам уже пора. Автобус приедет в любую минуту. Я спрячусь здесь, за занавесками, и буду тебе махать, меня никто не увидит, кроме тебя.

Маленькая девочка с облегчением вздохнула и направилась к двери вместе с папой, крича через плечо:

— Пока, мама, увидимся в четыре!

— Пока, дорогая, обещаю — к тому времени я приведу себя в порядок!

Мара стояла у кухонной стойки, пытаясь открыть коробку со своими таблетками, когда вошел Том.

— Она не хотела тебя обидеть, — он потянулся к коробке, чтобы помочь, но Мара сделала вид, будто не заметила этого. И продолжила бороться с предметом, пока тот наконец не поддался. Она закинула в рот свою ежедневную дозу препаратов, влияющих на настроение, и потянулась за кофе, чтобы поскорее запить их. Если когда-то был день, когда эмоции брали верх, даже несмотря на таблетки, то это именно сегодня.

Том подождал, пока супруга проглотит порцию, провел пальцем по ее щеке.

— Ты всегда красива, даже только что проснувшись!

Она убрала его руку и, прикрыв ладонью щеку, спрятала следы от подушки.

— Лжец!

— Ты красива! И тебе не нужно прятаться за шторами. Она только пыталась быть…

— Честной! Она просто честно сказала. — Она посмотрела на свой халат — тот снова распахнулся, с отвращением покачала головой и затянула пояс до боли туго.

— Я не хочу, чтобы ты думала… — начал Том.

Она уже знала, что он собирается сказать. Он не хотел, чтобы жена полагала, будто вновь, как уже случилось раньше, опозорила свою дочь.

— Да, Том, я именно так и думаю. Если она стыдится меня уже сейчас, пока я все еще хожу, говорю и по крайней мере в состоянии понять, что нужно спрятаться за шторой, как она будет себя чувствовать через пару лет или даже раньше, когда все ухудшится?

— Прекрати! — Он взял ее за подбородок и повернул лицом к себе. — Прекрати!

— Что прекратить? Прогрессирование болезни? Этого никто не может…

— Прекрати выдумывать, что она будет чувствовать с течением времени, — сказал он твердо, — ты не знаешь…

— Я думаю, сегодня утром она совершенно четко дала нам понять, что чувствует, не так ли?

Он медленно выдохнул, обвил ее руками и поцеловал в макушку. Они и раньше спорили на эту тему. Мара боялась, что если Лакс проведет детство с больной мамой, это непременно нанесет ей тяжкую душевную травму. А Том говорил, что их дочь намного сильнее, чем кажется Маре, и ей вполне по силам принять даже самые отвратительные проявления болезни матери.

Мара позволила себе расслабиться в объятиях мужа. Через некоторое время он отстранился, наклонился, поцеловал и проговорил:

— Новая тема для разговора?

Мара благодарно улыбнулась:

— С удовольствием.

— Вчера ночью что на тебя нашло? И сможем ли мы это еще раз повторить?

Мара сделала невинное лицо:

— А что, женщина не может таким образом выразить восхищение своим прекрасным мужем и его великолепным телом?

— Безусловно, может. И так часто, как захочет! — Обняв жену, Том наклонился, наполнил две чашки кофе, Маре — на четверть, и посмотрел на жену, она кивнула, и он налил до краев. Мара с жадностью приняла чашку.

— Может, тебе следует уменьшить потребление кофеина? У меня такое впечатление, что в последнее время у тебя больше проблем со сном, чем раньше.

Отпив еще глоток, она пожала плечами.

— Тебе нужно больше отдыхать, любовь моя, и ты это знаешь. Может, попросить доктора Тири увеличить дозу снотворного? Или ты забываешь принимать таблетки на ночь? Мне напоминать?

Сердце Мары ушло в пятки, когда она представила картину, как муж стоит возле нее, в одной руке таблетки, в другой стакан воды, и чутко улыбается, когда она делает глоток, запивая их. Безымянный страж, вставший между ней и спасительным туннелем от мучительной смерти.

Или еще хуже: вдруг ему придет в голову мысль отправиться с ней в клинику, чтобы попросить прописать более сильную дозировку снотворного, и он услышит, что еще несколько месяцев назад она уже обратилась с такой же просьбой, не уведомив мужа. И не может быть, чтобы таблетки не действовали, сказал бы доктор Тири. Если она не спит — значит, она их просто не пьет!

— Да нет, не нужно. Благодаря тому, что у меня все записано, я не забываю их принимать. И вечерний распорядок дня у меня тоже записан: причесаться, почистить зубы, принять снотворное, выпить воды, залезть в постель. Поцеловать мужа на ночь, слава богу, это мне пока еще не нужно записывать.

Она уставилась на чашку, не в силах посмотреть на Тома после этого вранья.

Когда месяц назад в ванной она повесила бумажку с напоминанием «снотворное» на зеркале, это было напоминание самой себе каждый день пополнять секретный тайник, который она создала в ящике для полотенец.

Не похоже, что Тома убедили ее слова, поэтому она протянула ему ключи и, взглянув на часы, воскликнула:

— Ты опаздываешь!

Это сработало. Он выбежал из кухни в поисках портфеля и уже мысленно был на работе, с пациентами, забыв о снотворных таблетках жены и причинах, почему она не спит, хотя и принимает большую дозу.

Том вернулся несколько минут спустя с портфелем, пиджак небрежно накинут на плечо, после поцелуя привкус мятной зубной пасты. Впервые тем утром его глаза сияли. То, как Мара развесила его рубашки в шкафу, наконец сработало — он надел голубую. Ее любимую, итальянскую, с тонким рисунком «елочкой».

Она опустила взгляд на его обручальное кольцо и представила, не в первый раз, какой ажиотаж будет среди женщин, когда его заметят без этого украшения, и опять-таки не в первый раз она едва удержала в себе растущее негодование и ревность и не позволила своим щекам покраснеть.

Напомнила себе, что за самоубийство приходится расплачиваться заранее. Не было больше никакого «потом». Мысли о Томе в объятиях другой женщины, о том, как много всего она пропустит в жизни Лакс, будут постоянно терзать ее оставшиеся четыре дня.

Прекрати ныть, одернула она себя. У тебя есть еще четыре дня! А у них потом будет вся жизнь!

— Какие планы на сегодня? — спросил Том, и она была рада, что он прервал ее мысли и заставил свернуть с тропы «жалость к себе», на которую она вступила.

— Несколько дел, — ответила она. — Я заказала такси на одиннадцать.

— Отлично! Слушай, не относи вещи в прачечную, я сам отнесу вечером, когда приеду домой.

— Том Николс! Я вполне в состоянии отнести вещи в прачечную!

— Просто большинство грязных вещей — это спортивные костюмы, в которых я бегаю…

— Хорошая попытка, но я заранее знаю все эти твои уловки, так что советую впредь не пытаться! Я уже двадцать лет стираю твои спортивные костюмы. И пока со мной еще ничего не случилось.

— Хорошо! — Сдаваясь, он поднял руки. — Но позволь, по крайней мере, привезти ужин, чтобы ты не тратила время на приготовление. Вместо этого днем ты могла бы вздремнуть.

Мара округлила глаза:

— О, действительно, и как это я за семь часов успею и ужин приготовить, и отдохнуть?

Том фыркнул, и Мара пожалела о сарказме в своих словах. Виновато улыбаясь, она погладила пальцами его висок:

— Ты меня балуешь! Я приготовлю ужин.

— Позволь мне баловать тебя! Хорошо, если нельзя привезти уже готовый ужин, может, купить продукты? Давай посмотрим, нужно ли что-нибудь?

Вдвоем они одновременно повернулись к двери холодильника и начали изучать полдюжины разноцветных бумажек, приклеенных на нее. Эту систему придумала Джина, и она объяснила все Тому и Маре: розовые бумажки — список необходимых продуктов, желтые — меню на сегодня, зеленые — нужно достать что-то из камеры и разморозить, голубые — приготовить обед для Лакс в школу с вечера.

Том подошел к холодильнику и снял розовые бумажки.

— Я все куплю по пути домой, — добавил он и пошел к гаражу, прокричав через плечо: — Люблю тебя! Не забудь днем вздремнуть, пожалуйста!

— Да, доктор Николс!

Мара поставила чашку в мойку и заметила, как зажегся телефон. Несколько месяцев назад громкие звуки начали просто сводить ее с ума. И Том немедленно заменил их обычный телефон таким, который не звенел, а лишь моргал светом, когда кто-то звонил.

Упоминаний об этой странной особенности она не встречала в Интернете, и это не был симптом Гентингтона или осложнение после таблеток. Но если звонил телефон, кто-то стучал в дверь или ее звали по имени, она сразу же роняла что-то со стола или комода, даже если она знала, что звук сейчас раздастся, и была готова его услышать, не помогало. Была у Лакс одна игра, в которой крякали утки, но в конце концов Мара была вынуждена попросить дочь прекратить в нее играть. Даже когда Лакс предупреждала маму, что утка сейчас закрякает, звук заставлял Мару выронить что-нибудь или запустить через всю комнату.

Мара нагнулась и по определителю номера поняла, что звонят из клиники доктора Тири. Пока телефон мигал, она вспомнила безуспешные поиски новостей вчера ночью. Не было никакого нового медицинского открытия, которое могло замедлить развитие болезни и ее прогрессирование.

Клиника не может дать никаких обещаний и не сможет убедить ее в том, что происшествие в магазине — пустяк. Врач не даст никаких гарантий, что женщина сможет пережить это воскресенье, а позже устроить свой уход из жизни.

Все, что они могут, лишь сочувственно почмокать в трубку на другом конце провода, радуясь, что они не больны, как Мара Николс! А в худшем случае что-то заподозрят, сообщат доктору Тири, а уж тот предупредит Тома, и муж будет следить, как бы жена чего не натворила.

Мара смотрела на телефон, пока он не погас.

Глава 16 Мара

Переодевшись, Мара взглянула на часы. Десять пятнадцать утра, у нее вполне достаточно времени, чтобы зайти на форум перед приездом такси.

Женщина решила, что не будет общаться по новой теме, которую разместит НеЗлодей, а прочитает вчерашние сообщения о Детройте и его скором расставании с ребенком.

Мара просмотрела, что добавилось после ее визита, однако читала только сообщения, касающиеся Детройта. Его предложение пригласить на форум людей из Азии вызвало у нее улыбку. Что ж, если у него тоже бессонница, она вполне может с ним общаться. Небольшая поддержка всегда лучше неопределенного сочувствия.

Среда, шестое апреля, 10.20 утра.

«Детройт, я тоже не сплю по ночам! Уже пересмотрела весь «Магазин на диване» и тоже раздумывала, какой же канал быстрее нагоняет сон, ответ — никакой! Хотя должна признаться, несколько раз я практически чуть не купила соковыжималку! И я выяснила, какую газету доставляют раньше всего! «Уолл Стрит Джорнал» в 4.30 утра!

Все это время я понятия не имела, что ты тоже не спишь и можешь выходить в Интернет пообщаться! Может, встретимся сегодня, например, часов в двенадцать ночи? Можем обмениваться только личными сообщениями, чтобы наутро остальные не могли прочесть наши мысли?»

С той же скоростью, с которой Детройту полетело его сообщение, она осознала, как бы рассердился Том, если бы узнал, что она по ночам разговаривает о чужих проблемах, вместо того чтобы спать, а ведь в отдыхе она так нуждается!

Мара подумала о списке необходимых дел, который спрятан под компьютером, и вообще обо всем, что нужно закончить в ближайшие четыре дня. Разумно ли проводить время, общаясь с виртуальными друзьями, тратить драгоценные секунды на людей, которых она никогда не видела, вместо того чтобы организовать свой уход из мира реальных людей, которые были для нее важнее всего на свете?

Может, она немного сумасшедшая, думала Мара, но без форума она была бы куда страннее. Да, ее настоящая семья — самое главное, но именно виртуальные друзья, относившиеся к ней как к нормальному здоровому человеку, держали ее в тонусе и позволяли наслаждаться той настоящей жизнью, что у нее еще оставалась.

Возможно, поэтому и отчасти из-за сентиментальности Мара не собиралась бросать общение на форуме на этой неделе, и не важно, насколько она будет занята. Она найдет время на беседы с друзьями и все успеет по списку. Кроме того, в ближайшие четыре ночи, даже если она и не будет заходить на форум, сэкономленное ночное время все равно ей не поможет.

У нее бессонница. Она вполне может потратить время с пользой, помогая своему другу по форуму.

Мара вышла из Сети, закрыла ноутбук и потянулась за сумочкой. Она разбирала содержимое, как вдруг раздался звонок в дверь. Из-за резкого звука рука дернулась и запустила кошелек через всю кухню.

— Черт!

Она опять выругалась, когда увидела, что кошелек приземлился в узкое пространство между холодильником и стеной. Конечно, рука туда пройдет легко, но она боялась, что, опираясь только на одну руку, она не выдержит и упадет.

И когда приедет такси, не хотелось бы, чтобы водитель застал ее врасплох, распластанную на полу и неподвижную с рукой, зажатой между холодильником и стеной. Может, удастся вытолкать кошелек шваброй? Но ее не было на обычном месте, и Мара понятия не имела, где ее искать. Ко времени, когда она вспомнит или отыщет, шаря наугад, такси уже приедет.

— Черт побери!

Опять прозвенел звонок.

— Ради бога, бросьте свою рекламу и уйдите!

Еще один звонок. Кто бы это ни был, уходить он не собирается. Она не хотела, чтобы посетитель оставался на крыльце: ей не нужны свидетели сцены, когда женщина сорока с чем-то лет уезжает на такси, а не на собственном автомобиле.

— Иду!

В раздражении она рванула дверь на себя и уже собиралась что-нибудь рявкнуть, чтобы отвадить непрошенного гостя, когда увидела пылающее лицо таксиста.

Он был уменьшенной копией Деда Мороза. В красной фланелевой рубашке, обтягивающей живот, с седыми волосами надо лбом, и от него пахло чем-то вроде смеси ополаскивателя для рта и бальзама после бритья.

Нет, скорее всего — одеколон, поправила себя Мара, когда заметила у него двухдневную щетину.

— Доброе утро, мэм! Я подумал, приеду немного раньше… Чтобы у нас… у нас было… — он провел пухлой ладонью по волосам и начал заново, — я знаю, вы хотели выехать ровно в одиннадцать.

— Да, спасибо, но не стоило идти прямо к дому. Разве вы обычно не ждете в машине? Я собиралась выйти и встретиться с вами на улице.

— Да, что вы, это не составило никакого труда, я подумал… — он с нетерпением посмотрел на Мару, будто боялся сказать что-то не то, — я подумал, может быть, я, — он снова попытался сказать, — я видел, что от дома до дороги не так уж близко…

— Ах вот оно что! — Мара покраснела.

После того как она опозорилась в бакалейном отделе супермаркета в понедельник утром, а затем выехала с парковки магазина, женщина на полной скорости помчалась вперед. Она отчаянно хотела как можно скорее снять вонючую одежду и принять горячий душ. Но впопыхах она не там свернула и вдруг поняла, что не приближается к дому, а наоборот, отдаляется от него. Рассердившись, она изо всех сил крутанула руль, разворачиваясь. Неожиданный маневр поверг в ярость всех ехавших сзади водителей, и ее оглушили какафонией гудков. Машина Мары стукнулась о бордюр, а правая рука, среагировав на резкий шум, вывернула машину на встречную полосу.

— Черт!

Огромный грузовик еле успел затормозить, не сбив ее. С проклятиями водитель остановился. В абсолютном шоке Мара с трудом дотянула до какой-то боковой улочки и припарковалась с тыльной стороны банка, располагавшегося на углу. Желая как можно скорее съехать с главной дороги, женщина резко вывернула руль, пересекла двойную сплошную, наскочила на бордюр, проехала по тротуару и врезалась в большой металлический указатель прямо на лужайке возле банка.

Раздался страшный разрывающийся звук, и ей в лицо вылетела подушка безопасности, вжав с силой в спинку сиденья. Мотор заглох, и когда она убрала подушку, то увидела, что машина протаранила банкомат.

Медленно и методично она исследовала все конечности, пошевелила запястьями на руках и стопами ног. Вроде, ничего не сломано. Хотя судя по тому, как болели ребра, ей показалось, будто весь желудок вывернулся наизнанку.

Снаружи раздался нарастающий гул голосов. Когда она увидела размер собравшейся толпы, то захотела провалиться под землю сию же секунду!

Возле левого уха раздался стук, она повернула голову и увидела чрезмерно накрашенную женщину с бейджем работника банка. Мара попыталась опустить окно, но оно не работало, и она открыла дверь.

— Все в порядке, милая? — спросила женщина. — У нас всех из-за тебя чуть сердечный приступ не приключился! Ну, слава богу, у тебя подушки безопасности! Скажи им спасибо, у тебя ни царапины! — Она перегнулась через капот и добавила: — Машине, конечно, не повезло — она всмятку!

Она наклонилась к Маре, и ее губы снова задвигались, она собиралась что-то сказать, но вдруг она их крепко сжала, и рот слегка искривился. Она прошептала:

— У тебя есть чем прикрыться?

Посмотрев вниз, Мара увидела, что промокание штанов не помогло, пятна были четко видны. В замешательстве женщина провела рукой по лицу, и ей снова захотелось провалиться сквозь землю.

— Секундочку, милая, — опять в ухе зазвенел голос участливой леди. Она присела на край заднего сиденья разбитого авто, достала пиджак Мары и, протягивая его хозяйке, вылезла.

— Он, конечно, для этой цели не совсем годится, уж больно модный. Но сейчас крайний случай, верно? — Она похлопала «гонщицу» по плечу.

Мара с трудом обернула пиджак вокруг талии, и женщина добавила:

— Вот, уже лучше! Вообще-то особо не пахнет, честно говоря, и пока никто не видит, никому и знать не надо, кроме нас двоих!

Мара бросила быстрый взгляд на освежитель воздуха в форме елки, который торчал из подстаканника. Еще на парковке возле магазина она оторвала его от зеркала заднего вида, раскрыла и тщательно потерла о штаны. К счастью, это помогло! Мара тихонько поблагодарила сотрудницу банка. Та сочувствующе поцокала и отошла, давая дорогу подоспевшим врачам. Тут же показался и водитель чуть не сбившего ее грузовика.

Мара отошла от машины и отмахнулась от помощи.

— Все действительно в порядке.

— Ты, наверное, слишком спешила попасть в банк, — кричал водитель грузовика, — не было времени припарковаться? Поэтому сразу наехала на банкомат, чтобы не возиться с карточкой? — сказал мужчина и заржал, и виновница происшествия слабо улыбнулась, пытаясь поскорее скрыться от раскатов его гогота.

Пока машину эвакуировали и транспортировали на СТО, Мара изо всех сил пыталась не заплакать. Но когда механик протяжно свистнул и пробормотал, мол, просто чудо, что водитель не пострадал, мысль о том, что она могла кого-то сбить или даже убить накрыла волной. А что, если бы Лакс ехала сегодня с ней?

Мара опустила голову, издала протяжный стон и зарыдала. Уголком глаз она заметила, как механик отступил на шаг. Он переминался с ноги на ногу, пока не откашлялся и не сказал:

— Не стоит так убиваться, леди, вы же в порядке!

Вышел управляющий и сказал, что машина будет готова в пятницу, он не уверен, что в гараже есть автомобиль, который он может дать на прокат. Он предложил позвонить в компанию по аренде, чтобы та прислала машину. Но Мара попросила его не беспокоиться. Она сказала, что больше не сядет за руль. Ей ничего не нужно. Когда в пятницу вернут машину, она будет стоять в гараже, пока муж от нее не избавится.

Менеджер покачал головой в ожидании объяснений. Но произнесенная фраза забрала оставшиеся силы, и женщина, ничего не добавив, застыла, слезы текли по лицу прямо в рот, пока наконец механик не толкнул менеджера и не предложил:

— Давайте я вызову вам такси.

Мара ожидала, опираясь о стеклянную дверь мастерской. Такси притормозило, и женщина подняла руку. Водитель помахал в ответ и стал ждать, пока пассажир выйдет. Но после того как она открыла двери и сделала несколько шагов, внезапно таксист выскочил и помчался к ней с выражением паники на лице.

Он протянул ей руку, а она уставилась на нее, недоумевая: что за неуместный жест, ненужная драма? Мара заметила, как механик, увидев, как идет эта странная клиентка, тоже поспешил к ней. Да что это с ними? Она воззрилась на механика и прошипела водителю, чтобы тот вернулся в авто и ждал, как он всегда поступает со всеми клиентами.

Ей не нужна его помощь! И его жалость! И она сама может идти. Просто прекрасно может! Сама! А он может, черт бы его побрал, на это посмотреть!

Таксист опустил руку, но по выражению его лица было очевидно, что он не вполне согласен с просьбой клиента. В результате мужчина шел рядом всю дорогу до такси. Шагая рядом, таксист насвистывал и бросал вокруг нарочито будничные взгляды. Он открыл дверь и выпалил, что так он делает для всех. Потом водитель отступил на шаг и протянул руку, приглашая пассажира. Притворился, будто счастлив держать дверь, пока леди не сядет.

Но как только она потеряла равновесие и начала падать в салон головой вперед, мужчина, быстро пробормотав извинения, обхватил ее обеими руками.

Усевшись, Мара опять было принялась сверлить его взглядом, но остановила себя. Да, может, он и перешел черту, но зато помог ей не нырнуть в салон и не разбить лоб о дверцу.

Она улыбнулась с виноватым видом и приказала себе не захлюпать носом, когда увидит у него на лице выражение одновременно жалости к ней и довольства собой. Такого самодовольного выражения, говорящего: «Ну, разве ж я не мужик? Помог шатающейся бабе, которая даже в машину сесть не может. Если бы не я, она бы уже стукнулась головой и валялась без сознания».

Но когда Мара посмотрела ему в глаза, она ничего такого не обнаружила. В выражении лица таксиста не было ни жалости, ни самодовольства. Наоборот, она увидела лучшее из того, о чем мечтала, взгляд говорил: «Леди, у меня своих проблем хватает, и некогда задумываться о твоих!»

Она попросила его номер.

И вот. Он приехал и стоит у нее на крыльце. Все с тем же выражением. А она опять пялится на него, будто он показывал на нее пальцем и смеялся.

Она приказала румянцу убираться со своих щек.

— Извините. Спасибо, что вы подумали обо мне. Я уже готова выходить. Но я упустила кошелек в кухне и не могу до него дотянуться. Вы не поможете?

Она удивилась собственным словам. И эта просьба о помощи незнакомца, каким бы он ни был, вновь заставила ее покраснеть. Она уже начала было гадать, как бы вернуть свои слова обратно, но мини-Дед Мороз ответил:

— С удовольствием.

Она пожалела, что попросила, но что ж теперь поделать? Сказать, что на самом деле ничего не роняла? Что помощь особо не нужна? Тогда она не сможет ему заплатить, если не будет кошелька, и в аптеку очень нужно…

— Спасибо.

Она провела таксиста в кухню, показала, куда упал кошелек, мужчина достал его за секунду и протянул ей. Она схватила его и в то же мгновение опять выронила. С отвращением покачала головой — кухонный пол, просто как настоящий магнит, так и притягивает к себе предметы!

Но лицо водителя, когда он нагнулся и снова поднял его, ничего не выражало.

— Вот, возьмите. А почему бы мне… — Медленно, одним глазом смотря на нее, будто она змея, готовая наброситься, он открыл сумочку, висевшую у нее на плече, и сунул в нее кошелек.

— Спасибо.

— Пожалуйста. Так я пойду на улицу? И буду ждать в машине?

— Думаю, этот этап мы прошли, эмм…

— Гарри.

— Гарри, это уже ни к чему.

Пока они двигались к выходу, он протянул ей руку и с некоторым беспокойством зыркал на нее. Она услышала, как мини-Дед Мороз облегченно выдохнул, когда она положила руку на его мягкое фланелевое предплечье.

Мара улыбнулась. Он был типичным южанином — джентльменом, который предпочитал, чтобы женщина шла под руку с кавалером. Кроме того, он был так галантен, помогая ей с кошельком, что подать ему руку было наименьшей наградой, которую он заслуживал.

— Спасибо. Кстати, меня зовут Мара Николс.

— Приятно с вами познакомиться, миссис Николс.

Мара засмеялась:

— Это уж вряд ли! Пока я только пялилась на вас и кричала.

Он вывел ее из дома и повел по дорожке.

— Мне кажется, вы умеете не только пялиться и кричать, — ответил он. Потом немного помолчал. Когда вновь заговорил, то слегка отстранился, будто боялся, что она его укусит. — Мне кажется, вы привыкли все делать сами и все контролировать, — он нерешительно добавил, — и совсем не привыкли просить помощи.

Мара громко засмеялась, запрокинув голову. Внезапное движение вывело ее из равновесия, и она начала валиться на спину, но Гарри вовремя подхватил ее. Мини-Дед Мороз аккуратно, словно куклу, поставил ее прямо и как в прошлый раз занял позицию сбоку, преувеличенно внимательно осматривая окрестности. Мара благодарно улыбнулась его профилю. Но таксист не смотрел на нее, она продолжала сверлить его взглядом, пока мужчина не повернулся к клиентке. Она улыбнулась ему заговорщицкой улыбкой и снова засмеялась. На этот раз он подхватил ее смех. Это был низкий гогот, как поняла Мара, он снизил громкость на пару октав из-за нее.

Они сели в машину, и пока он звонил диспетчеру, докладывая свое месторасположение, Мара оглядела такси. Вчера она была слишком расстроена, чтобы рассматривать его. Несмотря на довольно растрепанную внешность владельца, машина внутри была очень ухоженной. На полу и на сиденьях не было ни пятнышка, всякие карточки, газеты, буклеты, журналы и карты были аккуратно сколоты большими скрепками. На полу возле пассажирского сиденья стояла опрятная сумка-холодильник, как она догадалась, с обедом водителя. На сиденье лежал аккуратно сложенный пиджак.

Козырек от солнца был опущен, а в его правом углу была приколота маленькая, немного потертая фотография. Мара наклонилась вперед, чтобы лучше ее рассмотреть. Это было школьное фото девочки, не старше Лакс. Она сидела прямо, как и сидят обычно на таких фотографиях, плечи ровно, ладони на коленях, едва заметная вымученная легкая улыбка.

— Ваша внучка? — спросила она.

Но заранее знала, что ответ последует отрицательный. Фото было старым, прическа и одежда девочки не современные. Фотографии минимум десять лет, значит, девочка уже по крайней мере подросток. Мара рассмотрела профиль Гарри, пытаясь понять, сколько ему лет. Самое большее — за пятьдесят. Он был похож на человека, у которого была тяжелая жизнь, но он не такой старый, чтобы иметь внучку-подростка.

Гарри оторвался от своих заметок и переспросил:

— Что?

— Я спрашивала о фотографии у вас на козырьке. Это ваша внучка или…?

— Ааа, да нет, — ответил он, поднял козырек, и фото скрылось.

Мара собиралась извиниться за свою бесцеремонность, но он повернулся к ней и, улыбнувшись, спросил:

— По телефону вы говорили, есть несколько дел. Куда едем сначала?

Он нажал кнопку и включил счетчик. Он не был расстроен, но очевидно о фотографии разговор продолжен не будет.

— Сначала в аптеку. А потом в магазин одежды, он недалеко отсюда. Я им уже звонила, и они кое-что отложили. Мне нужно только примерить, это не займет много времени.

Он кивнул, и машина тронулась.

Глава 17 Мара

Мара уговаривала себя, что в такой покупке нет ничего необычного, люди покупают это постоянно. Кассир не переспросит, а другие покупатели даже не заметят. Это все равно, что покупать тампоны. Хотя когда она была подростком, она прятала их на самом дне корзинки, под дюжиной других флаконов с лосьоном для тела, шампунями, солнцезащитным кремом. Теперь же держать их на виду, двигаясь сквозь толпу, не составляло для нее проблемы. Она обратила внимание, что другие посетители особо не придают таким вещам значения — например, она заметила, как мужчина средних лет, стоя в очереди, невозмутимо держал мазь против геммороя. Ну и что с того?

Гарри предложил проводить ее в аптеку. Нести корзинку, а потом загрузить покупки в машину. Но она отказалась. Она знала, что для него это не сложно, но он и не настаивал, почувствовав, что она хочет побыть одна.

Оказавшись внутри, она подхватила корзинку из стопки, стоявшей у двери, и уверенно направилась в отдел с названием «Товары для инвалидов». Целью покупки были подгузники.

Ей сорок два, и она покупает подгузники!

Не те милые маленькие белые штучки с нарисованными на них утятами, которые являются символом утра жизни, а большие уродские трусы, которые кричали: «Я описываюсь, как ребенок!»

Она читала о подгузниках для взрослых в Интернете. Кто-то писал, что новый дизайн разработан так, чтобы как можно меньше этот аксессуар напоминал о своем истинном назначении. Может, внутри были именно такие вещи, но упаковка, в которой они находились, представляла собой просто огромный пластиковый пакет с подгузниками для взрослых. Он предупреждал каждого, кто на него смотрел, что его владелец испытывает некоторые «трудности».

Однако следующий этап, который ожидает ее в недалеком будущем, не так прост, как посещение супермаркета. Это не просто прогулка от двери аптеки к отделу, а затем к кассе. Это полное опасностей путешествие в неизведанные воды ушедших из этого мира. И ей предстоит его подготовить и совершить в полном одиночестве.

Она была бракованным экземпляром.

Тело подвело ее. И то, что это произошло в сорок, а не в восемьдесят, делало сам факт еще более ужасающим. Она чувствовала себя как тринадцатилетний мальчик, покупающий презервативы, или четырнадцатилетняя девочка, покупающая тест на беременность.

Есть некий возраст, когда некоторые покупки в аптеке вполне невинны и незаметны. За пределами этого возраста они становятся подозрительными.

Унизительными.

Шагая тропой позора по проходу, Мара почувствовала, что начинает краснеть. Она добралась до нужной полки, вертя головой во все стороны, наконец убедилась, что за ней никто не идет, никто не подсматривает… Никого нет! Она вдохнула и приказала себе действовать. Двигаясь мимо полок, она слышала звук собственного голоса в голове: бери две упаковки, беги к кассиру, оплати и скорее скройся в такси. Давай быстрее, и, может быть, все не так уж плохо. Три… два… один, бери!

Но она не смогла заставить себя сделать ни шагу. Пока она стояла, туфли будто приросли к линолеуму. Тогда она придумала новую теорию: если она не может идти, не может даже прикоснуться к упаковкам с подгузниками, может, и проблема исчезнет сама собой?

Она начала уговаривать себя еще утром. Но затем решила, что такой самообман слишком рискован. Она стояла в ванной, держала самую большую прокладку, пытаясь убедить себя, что если не использует ее, если не будет зацикливаться на инциденте, то ничего не произойдет. А вот если она подготовится к повторению, то таким образом заранее запрограммирует себя. И это позорное событие немременно случится снова. Она засунула прокладку обратно в коробку и запихнула в самый дальний угол шкафа.

Но несколько минут спустя, когда она натягивала свежевыстиранные лосины для йоги, она вспомнила мальчика из магазина, его округлившиеся от удивления глаза. Она вспомнила, как он смотрел на расплывающееся пятно на ее штанах, а она все лепетала что-то, пытаясь объяснить, что есть тому причина, почему взрослая тетя стоит в общественном месте в описанных штанах.

Она вернулась в ванную, достала коробку, уложила прокладку, молясь, чтобы та оказалась достаточно плотной и, если что, удержала мочу. Женщина надеялась, что продержится, пока не попадет в аптеку и не купит то, что нужно.

Опомнившись, Мара снова огляделась — назад, вперед, вправо, влево, убедившись, что рядом нет покупателей.

В конце стенда были выложены полотенца, рекламирующие футбольную команду «Ковбои Далласа». И хотя за прошедшие двадцать с чем-то лет проживания в Техасе она так и не заинтересовалась футболом, женщина решила, что именно сейчас стоит купить что-то с атрибутикой команды.

Она выбрала одно полотенце, потом другое, пытаясь как-то себя отвлечь от основной задачи. Она решила, что купит их, тем более что голос в голове повторял, мол, они и стоят-то всего четыре доллара девяносто девять центов, и сразу же пойдет за главным.

Мара услышала в соседнем проходе мужской голос и вспомнила о Гарри. Если она задержится, его южное джентльменское воспитание возьмет верх, и он зайдет в аптеку, чтобы убедиться, что с ней все в порядке.

Она положила полотенца в корзину и принялась рассматривать витрину. Читая о подгузниках в Интернете, она изучила отзывы и выбрала марку, поэтому сейчас, прищурившись, она искала именно ее. Наконец она обнаружила их.

Бросив еще один долгий взгляд по обе стороны, она глубоко вдохнула, сжала зубы и быстро пошла. Не замедляя хода и не дыша, она схватила две пачки с полки, засунула их в корзину, прикрыла полотенцами и уже более спокойно двинулась к выходу.

Только добравшись до отдела туалетной бумаги и салфеток, она смогла открыть рот для вдоха, а после глубоко и свободно задышать.

Мара опустила взгляд в корзинку на квадратные очертания пачек под полотенцами и позволила своим губам слегка изогнуться. Она сделала это!

Она уже была готова позволить себе улыбнуться, но тут, словно из ниоткуда, появилась женщина. Мара рванулась вперед, держа корзину перед собой, затем остановилась и, загородив свою покупку, начала изучать какие-то средства для стирки, ожидая, пока женщина удалится. Женщина медленно скрылась в соседнем ряду.

Мара, широко улыбаясь от облегчения, зашагала к выходу, стараясь как можно быстрее спрятаться в безопасном салоне такси.

Но неожиданно она вспомнила, что не заплатила!

Черт возьми! Как она вообще могла об этом забыть? И вот она опять движется дорогой скорби, или тропой слез, или как вообще называется этот путь на виселицу? Женщина направилась к кассе и уже приготовилась выложить содержимое корзины перед взорами двадцати продавцов, открывших рты с тем ужасным удивлением, которое она вчера уже видела.

Мара внимательно разглядывала кассира: голубой бантик в волосах, пирсинг в брови, кольца на каждом пальце. Женщина решила, что служащий аптеки именно в таком возрасте и именно такого склада характера может при виде подгузников сказать:

— Ааааа, это… Моей бабушке тоже пришлось их носить.

Мара раздумывала, сможет ли изобразить безразличие, холодно пожать плечами и ответить:

— Да, они для моей мамы.

Но к шее уже подступал жар, и все смущение готово было выплеснуться наружу, заливая щеки ярким румянцем.

У нее начали потеть ладони, в горле застрял ком, и если кто-то и мог сейчас шутя ответить на замечание кассира, это точно не Мара Николс.

Перед кассой собралась очередь. Мара медленно двигалась, одним глазом следя за кассиром, другим за входной дверью, вдруг появится Гарри.

Девушка-кассир непринужденно болтала с каждым покупателем. Раньше Маре импонировала эта техасская приветливость: «Как поживаете, леди? Нашли у нас все, что нужно? Желаю вам прекрасного дня, приходите еще!» Теперь же эти приятные слова, будто иглами, врезались в раскаленную кожу.

Когда покупатель наконец удалился, Мара придвинулась ближе к кассе, собрала остатки мужества и начала выкладывать содержимое корзины. Она поддерживала себя одной рукой за поясницу и пообещала собственному телу, что оно может выкинуть все, что захочет, например упасть, но только после того, как окажется в такси. Пожалуйста, все, что пожелаешь, только продержись прямо несколько минут!

Когда девушка подняла взгляд и открыла было рот для приветствия, Мара схватила стоящий рядом журнал и развернула ей практически в лицо. Таким образом создав стену между собой и «моя бабушка тоже это носила». Если бы женщина услышала сейчас такой наивный комментарий, весь ее завтрак тут же оказался бы на кассовом аппарате.

— Как вы поживаете, леди?

— Хорошо. — Мара почувствовала, как ее губы шевелятся, но не доносится ни звука. Она попыталась ответить снова, но опять ничего, только воздух с трудом вырвался из стиснутых губ.

На пару секунд воцарилась тишина, и Мара догадалась, что кассир ждет, пока она выглянет из-за журнала и ответит более внятно и вежливо. Как и любой воспитанный человек, Мара не могла справиться с чувством стыда, и щеки, шея и грудь запылали еще сильнее.

— Вы нашли у нас все, что было нужно? О господи!

Слова врезались в уши, будто острые ножи. На несколько секунд сердце вообще перестало биться, пока снова не заработало и не загрохотало, отдаваясь гулкими ударами где-то в горле, а не в груди. Задержав дыхание, Мара опустила журнал и увидела, как кассир держит упаковку памперсов, вертит ее и хмурится. Кассир с недоуменным видом посмотрела на клиентку, и та подумала, может ли кожа человека раскалиться еще сильнее? Раскалиться от унижения до такой степени, что просто расплавится. В панике Мара оглянулась на дверь и прикинула, как быстро сможет до нее добежать. А если она убежит, кассир будет преследовать? И махать при этом памперсами, чтобы вся аптека, парковка и даже Гарри увидели?

— Ой, вот он! Так тяжело иногда найти штрих-код! — Девушка протянула пачку Маре, чтобы показать символ. Мара подняла руку и опустила пачку, показывая кассиру, что не нужно поднимать ее так высоко. Девушка замерла, улыбаясь, довольная, что теперь может пробить товар. Углом глаза Мара заметила пожилого мужчину в проходе, приближающегося к кассе.

— Я очень тороплюсь, — прохрипела Мара не своим голосом.

Девушка ожила, провела сканером и прощебетала:

— Да, мэм, конечно. С вас сорок два доллара девяносто пять центов. Ой, подождите, по-моему, на эти подгузники есть акция сегодня, можно заполнить анкету и что-то выиграть. Видите, вон там лежат буклеты акции, хотите взглянуть?

— Не нужно, я заплачу, и все.

— Да я сама могу вам их дать…

— Не нужно, пробивайте чек! Мне нужно идти! — Мара всунула кредитку ей в руки и снова закрылась журналом.

— Конечно, но вы сможете прочитать про акцию в Интернете, получить скидку…

— Нет! — Мара подняла руку, скомкала журнал, кинула его на прилавок и потянулась за своими покупками. — Просто позвольте мне уйти!

Кассир моргнула и без слов протянула Маре пакет и чек. Мара была слишком шокирована своим поведением, чтобы что-то выдавить из себя. И попыталась вложить «извините, спасибо» в кивок головы.

— Хорошего вам дня! — механически протараторила девушка. — Приходите еще, — добавила безо всякого выражения.

Мара тем временем благодарила Бога за то, что больше уже никогда сюда не придет.

Глава 18 Скотт

Скотт как раз выдавал домашнее задание четвертому классу, когда зазвенел интерком: школьный секретарь, миссис Бэвел, пригласила его зайти немедленно к ней в кабинет. Она уже попросила мисс Стайлс, старшего воспитателя, прийти в кабинет Скотта и присмотреть за детьми.

Скотт уставился на интерком, потом на часы и перевел взгляд на полные надежды лица школьников. Они раздумывали, успеет ли он полностью продиктовать домашнее задание.

— На этот раз вам повезло, — сказал учитель и, направившись к двери, через плечо добавил, обращаясь к девочке на первой парте: — Мэдди, пока не придет мисс Стайлс, ты старшая.

Уже в коридоре, услыхав за собой веселые повизгивания, Скотт улыбнулся. Он продолжал улыбаться, когда увидел миссис Бэвел и даже когда заметил Дженис, социального работника семьи Джексонов, которая поднялась со стула у стола миссис Бэвел.

— Привет, Скотт, — сказала Дженис невыразительным голосом. Она уставилась на свою обувь, будто была неуверенна, что же дальше говорить. Простые и понятные человеческие эмоции, казалось, были чужды ей. Скотт несколько раз говорил об этом Лори, твердя, что Дженис — совсем не добрый и открытый человек, какими обычно бывают социальные работники. Правда, он все-таки сомневался, мол, вдруг Дженис в душе глубоко переживает за свою работу, детей, их проблемы, просто внешне этого не показывает.

Но отстраненное поведение, пустой взгляд, каким она смотрела на людей, вечная скука в голосе — все вместе создавало впечатление, будто эта леди заставляет себя исполнять обязанности. Была ли она иной, когда только пришла на службу, часто спрашивал себя Скотт? Или она уже пришла такой холодной и отстраненной? Может, ей дали такой же совет, какой ему дала Франни: старайся сильно не привязываться.

— Дженис, не ожидал увидеть вас здесь, — сказал Скотт и протянул руку для приветствия, та едва пожала ее и мгновенно отдернула.

— Я думал, миссис Бэвел позвала меня, чтобы отчитать за оставленный на ночь свет, или за позднюю сдачу каких-то документов, или что-то в этом роде, — продолжил Скотт, повернувшись к секретарю, и, подмигнув, добавил: — У меня длинный список грехов, не так ли, миссис Б.?

Миссис Бэвел перевела нервный взгляд со Скотта на Дженис, затем поднялась из-за стола, пробормотала, что ей нужно проверить какие-то документы, и исчезла в коридоре.

— Ну что ж, — продолжил, все еще улыбаясь, Скотт, — похоже, я ее напугал, надеюсь, вы…

И тут он заметил выражение лица Дженис. Ее губы были так плотно сжаты, что казались белыми, а не розовыми, как обычно, а взглядом она разве что еще дырку не прожгла в столе миссис Б.

Скотт не мог определить эмоции, которые она испытывает. Злость? Нетерпение? Скорее, что-то, что можно отнести в категорию «очень расстроена». Не удивительно, что миссис Бэвел так быстро ретировалась. Скотт хотел бы незамедлительно последовать ее примеру.

— К сожалению, у меня есть некоторые тревожные новости, — сказала Дженис. Она села и безразлично указала на стул около себя. Скотт принял этот жест за приказ и внимательно на нее посмотрел, прежде чем сесть. В ожидании ответа его мозг начал прокручивать возможные варианты событий. У Куртиса неприятности в школе? Но у мисс Келлер есть номер его мобильного, она всегда может ему позвонить или послать сообщение. Что-то с Брэем? Но он тоже мог позвонить.

А вдруг не мог?

— С Брэем все в порядке? — спросил Скотт, чувствуя, как ему резко стало плохо.

Дженис не сразу ответила, и у него свело живот.

— Дженис, у Брэя…

— Дело в ЛаДании. Сегодня утром она пришла ко мне на работу. Сказала, что намеревается забрать Куртиса уже сегодня после школы.

— Что?! — Скотт вскочил, будто под ним загорелся стул. — Но ведь слушание только в понедельник!

— Это всего лишь формальность, и вам это известно. Она говорит, что готова забрать сына уже сейчас. Сегодня. И по закону у нее есть на это полное право. Право на опекунство только наделило вас и миссис Коффман правами, но не отняло никаких прав у нее. И, кроме того, технически вам права давались лишь до ее освобождения, а это произошло неделю назад. Она согласилась, чтобы Куртис провел с вами эту дополнительную неделю лишь потому, что я убедила ее в этом. Я сказала, что это преимущество и у нее будет неделя, чтобы прийти в себя. Она не уверена, что от этого соглашения вообще есть какая-то выгода. Она говорит, что ей одиноко. И она хочет, чтобы сын вернулся.

Скотт закрыл голову руками, но это не помогло — он все равно все услышал.

Куртис уедет сегодня. У него больше нет трех дней, чтобы возить мальчика в школу. Нет ни одного!

Сегодня вечером не будет спагетти и домашнего печенья. Не будет чтения книги на ночь. Не будет последней игры у дома. Не будет кино в пятницу вечером.

Никаких машин-монстров в воскресенье.

Никакого прощания.

Скотт отвернулся к столу и прижал кулаки к глазам, заставив себя не сорваться.

Через несколько минут он спокойно сказал:

— Но у меня все равно есть еще несколько дней, — потом исправил себя, — у нас есть еще несколько дней. У нас столько всего запланировано! Мы читаем перед сном. У нас особые, специально для него задуманные ужины. В пятницу у нас вечер кино! А в воскресенье мы идем на шоу машин-монстров! Мы рассчитывали…

— Я знаю, — сказала Дженис, и он поразился мягкости ее голоса, — я знаю, вы рассчитывали провести эту неделю вместе, — она грустно улыбнулась, — я предполагала, что у вас запланировано нечто особенное, я ей говорила об этом…

Тон ее голоса изменился, и Скотт не только услышал ее гнев, но и почувствовал его. Он отнял руки от глаз и уставился на социального работника. Она наклонилась чуть вперед, и ее глаза сверкали от эмоций. Она так крепко сцепила руки на коленях, что он мог разглядеть длинные тонкие мышцы на ее предплечьях, мышцы перекатывались от напряжения.

— Также я ей сказала, что мальчик должен правильно закончить свое пребывание в вашем доме. Он должен нормально попрощаться. Это касается и вас, и Лори. И после всего того, что вы сделали для малыша, вы заслуживаете этого. Я ей сказала это очень четко и раз десять повторила на разный лад. Для нее это не имело значения.

Ее эмоции заворожили его. За прошедший год она приходила к ним домой несколько раз. Но и на десятый визит она оставалась такой же отстраненной и сдержанной, как и в первый раз. Явно против своей воли она принимала предложенный ей кофе или лимонад, но никогда к ним не притрагивалась. За кухонным столом она всегда сидела прямо, как натянутая струна, и делала заметки о привычках Куртиса в еде, о режиме сна, поведении, успехах в школе. Она записывала страницы данных о мальчике, но Скотт и Лори считали, что для нее важнее делать эту показательную бумажную работу, чем действительно узнать ребенка и его опекунов.

Она задавала Куртису вопросы, и если он смешно отвечал, она никогда не улыбалась, не показывала своего восхищения, а просто повторяла вопрос, пока не получала ответ, который можно внести в документ.

Иногда она устраивалась в углу комнаты и «наблюдала», говорила им, чтобы они занимались своим делом, а на нее не обращали внимания.

Скотт и Куртис вполне справлялись с этим и продолжали либо смотреть игру или матч по реслингу, либо делали что-то другое.

Но Лори никак не могла расслабиться в ее присутствии. Она вертелась возле Дженис, предлагая еще кофе или сока, хотя гостья не сделала ни глотка.

После первого такого дня «наблюдения» Лори сказала Скотту:

— Это все равно, что Джек Потрошитель говорит тебе: «Иди поспи, а я тут посижу, у твоей кроватки».

— Я говорила ей, — продолжила Дженис, — что несправедливо разлучать вас на несколько дней раньше, чем вы планировали. Я говорила, что мальчику достаточно тяжело покинуть вас. И вам будет тяжело с ним расстаться. Я сказала, что никогда не видела… — она откинулась на кресле, будто такое проявление эмоций сильно ее утомило, — короче говоря, я отметила, что так поступать нехорошо! Она в курсе моего мнения по данному поводу. Но, к сожалению, она весьма твердо стоит на своем.

— Значит, — начал Скотт, — значит… вот и все. Она просто заберет его. И ей наплевать на наши планы. Потому что ей одиноко. И она передумала. Это просто невероятно! — Он сделал паузу, подыскивая подходящее слово. — Это просто чертовски потрясающе!

Когда он выругался, Дженис дважды сглотнула, и он уже было подумал извиниться, но смог только пожать плечами.

— Могу я это оспорить?

— Вы имеете в виду в суде?

Скотт кивнул.

Дженис покусала губу и ответила:

— Нет никакого юридического основания. Я не думаю, что суд вообще примет этот иск на рассмотрение. Можно, конечно, поговорить с юристом…

Скотт подумал, кому он может позвонить. Сосед Пита был юристом, возможно, он поможет? Да, юридических прав на мальчика у Коффманов не было, но он может хотя бы попытаться? Просто нелепо. Эта выходка ЛаДании… Невероятно эгоистично. Ей вообще наплевать на него и Лори? На все, что они сделали за этот год для ее сына? Для обоих ее сыновей? Что они сделали для нее? Ей вообще не приходит в голову, что они хотят провести эти дни с Куртисом, например, чтобы попрощаться? Она вообще о них не думает?

Потом Скотт вспомнил, что писала Франни: сфокусируйся на наибольшей пользе для ребенка. От бессилия он развел руками. У него нет выбора. Если он станет бороться, то ради себя, а не ради ребенка.

— Хорошо. Она его мать. Не важно, насколько я не согласен с происходящим, но я не буду стоять между Куртисом и ЛаДанией. Я не хочу закончить год ссорой с ним. Ему это не принесет пользы.

Дженис закивала.

— Должна сказать, это воодушевляет, встретить сегодня хотя бы одного взрослого, который ставит интересы ребенка выше собственных.

— Итак, что теперь? Она просто приедет в школу в три часа и скажет: «Сюрприз!»? И заберет его?

— Да. Хотя я убедила ее взять меня с собой. Хочу быть уверенной, что Куртису будет дано объяснение такого поворота событий. Надеюсь, мое присутствие как-то облегчит ситуацию.

— А как же его вещи? У нас дома его одежда. Игрушки. Книги. — Тут Скотт вспомнил про «Стюарта Литтла», и к горлу подступил комок.

— Она просила меня привезти вещи к ней сегодня вечером. Я собиралась предложить ей, чтобы вы сами привезли. Но потом подумала, что для ребенка это, вероятно, еще больше усложнит ситуацию. Увидеть вас вновь, так скоро, пока он еще не адаптировался к новой… жизни.

Скотт оторопело прошептал:

— Как так? Я даже не смогу с ним попрощаться? — Он с трудом сглотнул и едва смог впустить немного воздуха в сжатое горло.

— Как я сообщила ранее, я догадалась, что у вас запланировано что-то на последние выходные. И я попросила ее рассмотреть возможность позволить ребенку посетить хотя бы несколько запланированных мероприятий. Она заявила, что рассмотрит, — в голосе Дженис сквозила горечь.

— В воскресенье мы собирались на шоу машин-монстров. Его просто убьет, если он его пропустит. Он только об этом и твердил месяцами подряд. Он отмечал каждый оставшийся день у себя в календаре. Он… — Скотт не смог продолжить. Он медленно подошел к стулу миссис Бэвел и тяжело упал на него.

Мужчина наклонился вперед, положил руки на стол, опустил на них голову, которая вдруг так отяжелела, что просто рухнула. И горько заплакал. Он даже не пытался сдерживаться.

Неразличимый звук донесся от Дженис, и несколько секунд спустя он почувствовал ее рядом. Она так крепко его обняла, что он не мог даже вдохнуть. Или так он себя настроил. Скотт позволил себе расслабиться в ее объятиях и разрешил ей прижать себя. Женщина тихонько шептала ему на ухо:

— Ну, ничего, ничего…

Через некоторое время она аккуратно разомкнула объятия, и он почувствовал, как она гладит его по спине, утешая.

— Когда я увижу ее возле школы, я спрошу о шоу машин. Я буду настаивать на шоу!

Глава 19 Мара

Гарри предложил уложить покупки в багажник, но Мара отказалась. Пока они ехали, Мара засунула руку в один из пакетов, аккуратно извлекла один подгузник и положила его в сумочку. Каждый шорох пластиковой упаковки отзывался в голове пронзительным звуком тромбона, и она уже приготовилась перехватить любопытствующий взгляд в зеркале или через плечо. Но водитель концентрировался на дороге. Или притворялся, что концентрируется.

Магазин одежды, в который она направлялась, был модным и почти шикарным. Стэф очень давно уговаривала заехать в него.

— Когда ты посещаешь факультативные занятия по искусству в школе Лакс и помогаешь там, ты же не можешь выглядеть как всемогущий адвокат, — так она увещевала начальницу постоянно. А однажды увидев Мару в лосинах для йоги и в мешковатой футболке, добавила: «И так ты тоже не должна одеваться! Просто съезди, посмотри».

Мара подумала, что если бы Стэф узнала, что подруга наконец посетила магазин, то наверняка бы очень гордилась! Хотя Стэф не удивилась бы, узнав, что Мара сделала все покупки через Интернет и просто заехала за выбранными вещами. Мара предпочитает, в отличие от Стэф, не бродить вдоль полок, сравнивая цвета и покрой, меряя то одно, то другое часами. Для нее на кассе оставлен заказ: три черные хлопковые юбки и три кофты к ним — все разного цвета, но одной модели и марки.

— Если они подойдут мне, — обратилась Мара к продавцу, — вы не против, если я в одной из них и пойду? Я на добровольных началах помогаю в классе дочери, и подруги говорят, нужно надевать что-либо более приличное, чем то, в чем я тренируюсь. — Она изобразила виноватую улыбку и указала на черные фирменные лосины, которые стоили в два раза дороже, чем все три кофты и юбки вместе взятые.

— Да без проблем! У нас здесь полно мамочек, присматривающих себе вещи. — Продавщица, не более двадцати лет от роду, повертела покупки Мары и добавила: — Вы заказали три кофты одного покроя, так что можете сэкономить время и примерить лишь одну.

Мара уловила легкий тон неодобрения в голосе девушки. Кто проводит две минуты в Интернете, подбирая вещи, а потом звонит в магазин и откладывает три одинаковые юбки?

— Да, я знаю. Но должна признаться, ненавижу шопинг! Зато все кофты разного цвета, не так ли?

Девушка посмотрела на Мару как на животное, занесенное в Красную книгу, покачала головой, предварительно сокрушаясь по поводу пренебрежения к моде, и пошутила:

— Да, у нас бывают такие, как вы. Я этого не понимаю, обожаю покупки!

Придвинувшись, она доверительным тоном сказала:

— Сама примерка мне не очень нравится. Поэтому ваша стратегия выбрать все одного фасона отчасти близка мне. Все, что угодно, лишь бы меньше времени проводить в примерочной! Все эти зеркала в пол! А этот яркий свет! Вот наши настоящие враги!

— Конечно! — согласилась Мара, будто это была причина, по которой она заказала все одинаковое.

Она направилась в примерочную с юбкой и кофтой, перекинутыми через руку, и обернулась улыбнуться продавщице. Но та смотрела ей вслед с каким-то озабоченным выражением. Поняв, что на нее обратили внимание, женщина быстро отвернулась и стала смотреть на вход в магазин, будто услыхала, что в него вошли.

Мара нахмурилась, но приказала себе не обращать на продавщицу внимания. Вообще-то, она не заказывала одинаковые вещи. И эта молодая особа не так уж ее и осуждала, во всяком случае, по сравнению с другими девицами ее возраста. Не стоит ни о чем переживать.

Она зашла в квадратную примерочную, стянула лосины, сняла дорогие шелковые трусики. Вертя в руках подгузник, исследуя его, она испытала облегчение, отметив, что он намного тоньше, чем она себе представляла. Но когда она его натянула и почувствовала его холодное, грубоватое прикосновение, у нее запершило в носу и появился комок в горле. Она надела подгузник, и не важно, что он продвинутый, из суперсовременного материала и удобный.

Она стояла в примерочной под пронзительно ярким светом и всматривалась в отражение. Прямоугольник сменных трусов и две бледные, бескровные ноги, торчащие из-под них. Она пробежала взглядом по телу сверху вниз и поздравила себя с тем, что у нее дома нет зеркала в полный рост.

А ведь она всегда так гордилась своим телом! Годы тщательно продуманных тренировок и здорового питания создали прекрасную фигуру, одновременно и мускулистую, и полную женственных изгибов. Миллионы раз Том шептал слова восхищения, а друзья Мары регулярно признавались, как же они ей завидуют!

Но за прошедшие четыре года, из-за болезни и нервно двигающихся конечностей количество необходимых телу калорий увеличилось. И у нее не осталось ни мышц, ни женственных округлостей. Она пыталась этого не замечать, когда в душе терла мочалкой бедренные кости вместо привычных округлых бедер. Глядя в зеркало, старалась не замечать костлявых плеч, торчащих из футболки, и ямы в области ключиц. Медленно ее тело из бронзового и мускулистого превратилось в это…

Зеркало в примерочной показало все без прикрас. Мара не хотела наблюдать за тем, как ее прекрасное здоровое тело превращается в анорексичное, особенно в последнее время, но это нежелание не уберегло ее от самого факта этого превращения. Уже давно она не переодевалась в присутствии мужа, но теперь даже в темноте, под простынями…

Она подняла голову и увидела, как в уголках темных глаз начали собираться океаны слез.

Мара прижала кончики пальцев к глазам и медленно посчитала до пяти, уговаривая себя не сорваться. Она не хотела, чтобы продавщица или Гарри увидели ее плачущей.

До пяти не помогло, когда она досчитала до тридцати, ей наконец удалось успокоиться и примерить юбку. Она разгладила ее на бедрах и медленно повернулась, всматриваясь в каждую складочку, чтобы убедиться, что никто не сможет угадать под ней секретное нижнее белье. Удовлетворенная, она надела кофту. Смотрелось все неплохо, и Мара поняла, почему молодые мамочки в школе предпочитают именно такую одежду тренировочным штанам и футболкам.

— Отлично! — одобрила продавщица, когда Мара вышла из примерочной. И Мара порадовалась, что не стала зацикливаться на том, как продавщица пялилась на нее, и не стала расстраиваться.

— Покрутитесь, пожалуйста.

Мара задержала дыхание и медленно и нервно описала круг, ожидая выпустить воздух, когда девушка заметит памперсы. И, учитывая возраст служащей магазина, примерно такой же, как и у кассира в аптеке, взвизгнет:

— Фууу… вы в памперсах! Прямо как моя бабушка!

Но зеркало не соврало тогда Маре.

— Просто прекрасно! — сказала девушка и захлопала в ладоши. Чуть тише добавила: — Надеюсь, вы не против, если я скажу, что так вы выглядите моложе.

Из всех комментариев, которые была готова услышать Мара, этот был самый безболезненный.

— Я совсем не против!

Опустив стекло, Гарри поднял бровь.

— Не могу не отметить смену гардероба! Выглядите очень хорошо! У вас назначена какая-то особая встреча?

— Нет. Мы больше никуда не едем, это все мои дела на сегодня. Но можем ли мы сделать небольшой крюк по пути домой? У моей дочери сейчас перерыв, и все дети на улице, вдруг мы сможем их застать?

— Она что-то забыла?

— Нет. Я просто… — Мара сделала паузу, — я просто хотела увидеть ее. Это недалеко, всего через несколько домов от моего. Но если вы торопитесь…

— Все мое время — ваше!

Пока они ехали, она уточняла дорогу к школе. Мара отметила, как бывало уже не раз, насколько здесь, в Плано, все более новое и яркое по сравнению с северной частью мира, где все серое и где они с Томом выросли. Мимо пролетали тщательно подстриженные лужайки, они казались практически искусственными, настолько были зелеными и ровными. Дома — неправдоподобно большие, каждый следующий больше и новее предыдущего. Даже общественные места здесь были более красивыми, а вдоль дороги раскинулись прекрасные сады.

Когда они впервые проехались с Томом по этому району, он сказал, что здесь все, как в мультике Диснея. Они тогда искали дом в пригороде Далласа. Мужу как раз предложили практику дерматолога. Мара третий год работала юристом и очень неплохо зарабатывала. Но за двадцать четыре часа ее муж превратился из малооплачиваемого консультанта в высокооплачиваемого дерматолога и стал зарабатывать в несколько раз больше жены.

— Здесь так хорошо! — смеялся Том. — Не знаю, может, дело во мне, но здесь и небо голубее, и солнце ярче. Не знаю, что такого особого в Плано, но, похоже, у него везде почитатели, и даже тучи отгоняются куда-то подальше!

Гарри и Мара подъехали к школе как раз вовремя: толпа детей выплеснулась из открытых дверей и с визгом рассредоточилась по лужайке.

— Видите ее? — спросил Гарри, притормаживая у обочины, и они вдвоем принялись изучать двор.

— Нет, еще нет… О, вот она! Вон та, с черными волосами! В розовых шортах и бело-розовой рубашке! Та, что карабкается по лестнице, сверху третья!

— Да, вижу! Ваша полная копия!

Мара улыбнулась. Он не первый так говорил. Все индийцы довольно похожи друг на друга. Не важно, что у них с Лакс разные ДНК, и так же не важно, что они разные и у Мары с ее родителями.

Маре тоже постоянно твердили, что она копия своих родителей. Том единственный генетически выбивался из их компании. Все, кто видел их вместе, думали, что этот красивый американец — гид, который проводит экскурсию для немолодой индийской пары, их дочери и внучки.

— Хотите, чтобы я припарковался здесь и мы некоторое время понаблюдали за вашей дочерью? Или вам нужно домой?

— Мне, на самом деле, никуда не нужно.

Гарри кивнул, припарковался и заглушил мотор. Развалился на сиденье, повернулся к детской площадке и принялся наблюдать с абсолютно довольным видом. Будто у него и вовсе не было других дел.

Здорово уметь быть таким расслабленным, думалось Маре. Она, например, сразу же открыла сумку, извлекла телефон и стала проверять, есть ли письма с работы.

Ни одного. Конечно! Телефон принадлежал компании, в которой она работала, и ей пока разрешили его оставить, но доступ к корпоративным письмам был закрыт сразу же, как она ушла. Такова политика компании.

Мара выругалась: почему она об этом забыла и начала проверять почту? У нее, правда, остался доступ к своему ящику, но она была сейчас не в настроении заглядывать в него.

Женщина оперлась головой об окно машины, закрыла глаза, пытаясь отгородиться от факта, все еще не подвластного пониманию, — она больше не всемогущий юрист, у которого почта ломится от писем! И она еще меньше ограничена во времени, чем Гарри, у него, по крайней мере, есть работа!

Все еще прижимая лоб к стеклу, Мара открыла глаза и начала просматривать в телефоне архив всех своих писем. Она наткнулась на переписку с Джиной о том, куда складывать вещи из кабинета, как рассортировать документы и прочее.

Этот архив на какой-то миг восстановил ее утраченное эго. Напомнил ей, кем она была не так давно — человеком, посещающим важные встречи, человеком, у которого неотложные дела.

Просматривая письмо за письмом, она наткнулась на короткое сообщение от Стэф: «Нужно поговорить по делу, которое ты сейчас ведешь, об аргументации предъявляемых доказательств».

Мара закрыла глаза снова и улыбнулась, позволив себе забыть, хоть на секунду, как давно это было, когда она работала над иском Бэйкера, и как оно завершилось.

Все началось с дела Бэйкера. Клиент Мары. Судебный иск Мары. Четыре с половиной недели в зале суда. Двадцать два свидетеля, двести девять вещественных доказательств. Конечно, помощники вели записи всего заседания, упорядочивали документы. Но именно Мара допрашивала каждого свидетеля, предъявляла и отстаивала все улики как вещественные доказательства. И выиграла дело!

Это было практически пять лет назад!

Когда все было нормально в этом мире. Когда Том думал, что его жена просто много работает, и ничего дурного не подозревал. Когда единственная причина, по которой они произнесли слово «Гентингтон», была географической, так назвали переулок за пять кварталов от них, и иногда они туда сворачивали, когда на главной дороге были пробки.

Было подано исковое заявление, и дело шло своим чередом в апелляционной системе год за годом. Первое слушание, потом устные прения, потом обсуждение претензий и нанесенного ущерба, потом последующие слушания. Так и болезнь зародилась в Маре, сначала подчинила себе ее кратковременную память, затем внесла хаос в ее способность концентрироваться и выносить суждения.

Ее поддерживала мысль о том, что она должна закончить дело! Но однажды она привела с собой в зал суда Стэф, это было перед финальным слушанием. Просто в качестве подстраховки.

А к концу процесса подстраховка стала ведущим юристом. Мара обнаружила, что совершенно не в состоянии сконцентрироваться и запомнить, какое доказательство какому свидетелю принадлежит, а какой юридический аргумент необходимо предъявлять к какому действию.

А Джина, как всегда, была на высоте. Она пришла на выходных на работу, чтобы проследить, как документы Мары будут изымать из шкафов, перебирать папки, и избавила Мару от этого зрелища.

Со временем весть о состоянии Мары стала достоянием гласности всей фирмы, оставшиеся документы были изъяты из ее шкафов и распределены между другими партнерами. И все под бдительным присмотром Джины. Она знала, что Мара не придет и не станет смотреть на то, как семнадцать лет ее жизни разом улетело в мусорную корзину. Хотя из-за того, что она не наблюдала за этим, легче не стало.

Джина. Если бы не она, Мара отошла бы от дел намного раньше. Джина взяла шефство над Марой, работая сверхурочно, чтобы уменьшить эффект от каждого нового возникавшего симптома. Она отдалила, как могла, тот день, когда Мара наконец признала, что она не в состоянии эффективно представлять своих клиентов.

Джина стала внешней памятью Мары, а ее внутренняя пребывала в ужасном состоянии. Просто ходячая записная книжка, у нее везде висели напоминалки не только о ближайших сроках слушаний, но и о юбилее Нейры и Пори, днях рождения детей Стэф.

Позже, когда болезнь переключилась с памяти на эмоции, превратив Мару из просто требовательного шефа в неврастеничку, Джина стойко несла вахту у дверей кабинета. Помощница с помощью невероятных уловок, увиливаний и извинений умудрялась никого не подпускать к Маре, кроме Стэф. Ей претила мысль, что кто-то станет свидетелем краха и увидит, как некогда блестящий адвокат больше не в состоянии контролировать ни свои дела, ни эмоции.

Как потом объяснял Том своему сокурснику доктору Мизнеру, вспышки гнева, преследовавшие Мару постоянно еще до установления диагноза, не были направлены только на мужа. Ее преданный секретарь, лучшие друзья, родители — никто не избежал ее ярости.

Мара подумала о сотнях записок с напоминаниями и списках дел на сегодня, которые неустанно и неусыпно вела для нее Джина, пропуская обед, чтобы успеть все папки расставить на столе в порядке очереди, минута за минутой. Теперь шеф уже не был в состоянии запомнить статус дел или свои следующие шаги, если только это не было четко написано. Много позже Мара сказала Тому и Стэф, что это невероятное количество дополнительной работы чуть не убило бедную женщину.

С прогрессированием болезни все ежедневные рутинные задачи стали отбирать у Мары в пять раз больше времени. Джина все дольше оставалась у Мары в кабинете, помогая ей, и все меньше времени она проводила за своим рабочим столом. Поэтому ей приходилось задерживаться на работе, чтобы выполнить собственные административные обязанности для фирмы, которые она не имела времени выполнять в течение дня.

Мара молилась, чтобы вся эта бесконечная помощь Джины не вышла бедняжке боком. Не могла же ее помощница оправдываться тем, что шеф не в состоянии четко мыслить, поэтому Джине приходится откладывать свою работу.

Примерно в это же время год назад по настоятельным просьбам доктора Тири Мара перешла на четырехдневный рабочий график. Ее это практически убило. Когда она сообщила о настоящей причине Кенту, старшему партнеру, это убило ее вторично.

На самом деле не требовалось называть истинную причину, и она практически сдержалась. Это было так легко — списать все на то, что она мама, и скрывать правду от партнеров настолько долго, насколько возможно. Но ей это казалось неправильным, поэтому она посвятила его в подробности и сообщила, что врачи рекомендуют снизить нагрузку, так ее труд будет более продуктивным, потому что телу и мозгу нужен отдых.

Кент ее поддержал и ответил, что если она в состоянии работать четыре дня в неделю, то фирма будет счастлива иметь такого юриста и четыре дня. Он фыркнул и отмахнулся, когда она сказала, что покроет сверхурочные часы Джины за собственный счет, потому что та перерабатывала не по требованию фирмы, а из-за состояния Мары. Кент отказался удовлетворить ее просьбу — снять с нее статус партнера, переведя ее в консультанты. Он заявил, что, и по его личному мнению, и с учетом позиции всей фирмы, она всегда будет полноправным партнером. При поддержке Кента и с помощью Джины… Мара сообщила Тому, что переходит на сокращенную рабочую неделю.

А потом, буквально на следующий вечер, она почувствовала, что просто валится с ног и при четырех рабочих днях. Тогда доктор Тири посоветовал сократить неделю до трех дней, хотя официально это произошло только прошлой осенью.

Мара перешла на три рабочих дня, всего лишь с восьми до пяти. Детская забава, а не работа, говорила она, особенно если сравнить с тем объемом, с которым она справлялась раньше. Не удивительно, что Том был против и трех рабочих дней. Он умолял ее вообще не работать. Но знал, что так просто жена не сдастся. Она побеседовала с Кентом, и они пришли к заключению, что она перейдет на трехдневку и продолжит работать столько, сколько позволит ее состояние.

Оно позволило работать еще шесть месяцев — до февраля этого года.

К этому времени женщина, которая каждые выходные совершала с мужем долгие пробежки, уже не могла выполнить простые ассаны и не упасть. Эта женщина больше не могла держать чашку с кофе так, чтобы половина не проливалась. Благодаря ей дюжина тарелок нашла бесславный конец на кухонном полу. Женщина, которая могла практически полноценно отработать три рабочих дня, стала лишь воспоминанием.

Мара твердила «Тем Леди», что все из-за высокого уровня повторений в ДНК. Тому она этого не говорила. Мужу не нравилось, когда она заводила эту тему.

— Это просто какие-то чертовы цифры! — сказала она Стэф как-то вечером за бокалом. — Если бы узнать, какое число у других. Уверена, у меня самый высокий показатель! Как бы я хотела, хотя бы раз в жизни быть позади всех!

К началу февраля, всего лишь два месяца назад, она боролась за то, чтобы хоть один день работать продуктивно. Но однажды днем Кент зашел к ней в кабинет, закрыл дверь за собой и сказал:

— Мара, нужно поговорить.

Просто невероятно, как долго она смогла проработать, говорил он ей! Он всегда будет считать ее самым смелым человеком, с которым он имел честь быть знакомым.

— Но нужно принимать во внимание интересы всей фирмы! — воскликнул он, воздев руки к потолку, умоляя ее понять его положение, умоляя простить его. — Я должен подумать о наших клиентах!

Он не мог рисковать. Состояние Мары ухудшалось стремительно. И она могла просто забыть о важном сроке и не включить самый весомый аргумент во время прений.

— И я знаю, ты тоже не хочешь, чтобы это произошло! — Судя по выражению его лица, он действительно верил, что думает в первую очередь о ней, а не о делах. — Я знаю, ты никогда не простила бы себе, случись такое! Если бы мы работали в другой сфере, которая не так зависит от деятельности мозга…

Мара тогда поднялась, кивнула, заставила губы растянуться в улыбке. Постаралась дать Кенту почувствовать, что понимает. Что верит, будто он действительно думает о ней, а не только о выгоде фирмы. Что она прощает ему. И деликатно вытолкала босса за дверь.

— Я сделаю все приготовления с Джиной, чтобы освободить кабинет, — сказала она, прежде чем закрыть дверь у него перед носом, упасть на ковер, свернуться калачиком и зарыдать.

Вот и все! Ее карьера окончена. Жизнь, о которой она мечтала еще ребенком и к которой так тяжело шла, так долго училась, полетела в тартарары. Все титулы — юрист, советник, партнер, для достижения которых она столько трудилась и которыми так гордилась, больше не принадлежат ей.

Понадобилось два часа, чтобы собрать все свое мужество, подняться с пола, подойти к столу, позвонить мужу и попросить забрать ее. Еще неделя потребовалась, чтобы набраться сил, позвонить Кенту и обсудить детали освобождения кабинета и передачи дел. Они договорились, что Мара будет приходить на один день так долго, сколько понадобится, чтобы привести все в порядок: старые дела передать в архив, а текущие поручить Стэф или другим партнерам.

К концу февраля она упаковала последнюю коробку, сказала последнее «прощай» своим коллегам, офису, карьере, — всему, чему она посвятила практически двадцать лет жизни, и всему, чем она хотела бы жить еще, по крайней мере, столько же.

В свой последний день, стоя в кабинете на тридцать третьем этаже, она смотрела вниз на панораму Далласа, восторгаясь видом, который неизменно сопровождал ее все эти годы в течение бесконечных часов работы.

Она разглядывала тяжелую железную оконную раму, замки. На какую-то секунду ей захотелось открыть окно и стать свободной. Но она напомнила себе об обещании и о том, что еще есть время.

Мара сдержалась и не расплакалась, когда в последний раз закрывала за собой дверь кабинета.

Потом был прощальный ужин с коллегами в модном ресторане в центре. И Мара улыбалась. И милостиво кивала, слушая речи, которые произносил Кент и другие партнеры, речи, которые, по сути, были символом окончания блестящей карьеры. Только по пути домой она потеряла самообладание и разрыдалась в объятиях мужа. И потом рыдала много недель подряд, не желая расстраивать мужа своим разбитым состоянием, но уже в дýше, где стук капель полностью заглушал даже малейший всхлип.

Глава 20 Скотт

Позже Скотт с трудом мог вспомнить, что он втолковывал ученикам остаток дня, какое выдал домашнее задание. У него остались смутные воспоминания, будто Пит пришел к нему в класс, чтобы вместе пообедать, как, впрочем, и всегда, и задал кучу вопросов, пытаясь понять, почему друг в полном забытьи рассматривает пол. Помнил, как Пит витиевато ругался, наверное, Скотт поведал ему о беседе с Дженис, правда, свои слова учитель не помнил, как и то, говорил ли вслух: «Куртиса забрали!»

После школы мужчина на автопилоте добрался до машины и по привычке поехал в школу Куртиса. И только когда повернул и увидел здание, толпу детей на игровой площадке в ожидании автобуса или приветствующих родителей, он вспомнил, что сегодня не забирает Куртиса. Ни сегодня, ни когда-либо еще.

Он притормозил и стал наблюдать, как маленькие человечки бегут от школьных дверей к ждущим их автомобилям или автобусам, как рассаживаются. И ему все казалось, что среди этих человечков он вот-вот увидит Куртиса, а среди взрослых узнает Дженис или ЛаДанию. Однако он их так и не заметил, но постоял еще чуть-чуть. Вдруг они задерживаются? Может, беседуют с директором или с мисс Келлер? Двор опустел, и Скотт понял, что пропустил их. Безусловно, увидеть мальчика с расстояния ста метров — не то же самое, что отвезти его домой, но хотя бы что-то!

Скотт включил радио и услышал ту же песню, которую они слушали с Куртисом сегодня утром по дороге в школу. Учитель вовсе не был плаксой, но песня пробудила воспоминания, и он позволил себе заплакать. Затем он выключил радио и всю дорогу домой проделал в тишине.

Лори ждала в прихожей и, как только он вошел, кинулась ему на шею.

— Мне звонила Дженис. И все рассказала. Я так зла на ЛаДанию… — Она покачала головой, очевидно, не желая перечислять все, что она бы сделала с матерью Куртиса. — Дженис сказала, что позже заедет за вещами Куртиса, но я попросила приехать немедленно. Чтобы тебе не пришлось опять ее видеть. Она ушла несколько минут назад. Что я могу сделать?

Верни мне ребенка, чуть было не сорвалось у Скотта. Но было нечто другое, что он хотел бы ей поручить. И жена ждала другого ответа.

— Нальешь мне выпить?

— Пива или покрепче? — Она внимательно посмотрела на него. — Думаю, покрепче будет в самый раз. Почему бы тебе не присесть в гостиной? Я сейчас принесу.

Несколько мгновений спустя она опустилась на диван рядом с мужем, одной рукой протягивая ему стакан, а другой поглаживая его по колену.

— Есть, по крайней мере, одна хорошая новость — ЛаДания согласилась, чтобы вы пошли на шоу машин-монстров. Ты можешь заехать за малышом в воскресенье утром и привезти обратно, когда захочешь. Во всяком случае у тебя будет последний день с ним, так ведь?

Скотт улыбнулся жене. Вымучил ту самую улыбку, которую она ждала, и сделал глоток.

— Я хочу заказать на дом еду, — сказала Лори, — может, тайскую? Я думаю, последнее, что ты хотел бы есть сегодня, это спагетти, которые мы пла…

— Тайская еда — это то, что надо! Посиди, а я позвоню и сделаю заказ.

— Я уже позвонила, еду привезут через час. Включить телевизор?

— Я наверх. Переоденусь, если ты не против.

— Конечно.

— Пойдешь со мной?

Она покачала головой и потянулась к кофейному столику за книгой. Он понял, что эта книга — одна из стопки для будущих мам.

— Я немного почитаю. Позову, когда привезут еду.

Скотт поднялся. Проходя мимо комнаты Куртиса, он в течение минуты боролся сам с собой, но тут же проиграл — ему казалось, что он сможет пройти мимо комнаты и не заглянуть.

Там все было именно так, как оставил малыш. Пижама на полу возле кровати, вчерашний тренировочный костюм в куче вещей, тоже на полу. Единственное, что было непривычным — закрытая дверца шкафа. Вероятно, ее закрыла Лори, чтобы уберечь мужа от созерцания пустых полок.

Она собрала Дженис две огромные сумки. В основном укладывала вещи, но все оставшееся свободное пространство забивала игрушками.

Упав на неприбранную кровать, Скотт прислонился к спинке и взглядом начал обводить комнату. Сделай и это своими дорогими воспоминаниями, повторял он себе. Запомни все, пока не пришла Лори с банками краски, новыми шторами и не переделала все в детскую для девочки. Всмотрись в мельчайшие детали — так выглядела комната, когда у тебя был сын!

Каждый предмет в комнате навевал воспоминания. «Стюарт Литтл» — странно, что он не валялся, а чинно стоял на книжной полке. Книга сразу же пробудила тысячи воспоминаний. Полка для книг была практически пустой, очевидно, что большинство книг Лори передала в квартиру матери. Значит, эту книгу она оставила нарочно? Знала, сколько связано с ней? Это очень мило с ее стороны. Но малышу нужно передать книгу и ту фотографию-закладку. Завтра же он перешлет по почте книгу на адрес ЛаДании.

Возле окна, за книжной полкой, он заметил несколько зеленых солдатиков, наверное, остатки армии, недавно разбросанной по всей карте города, которую тоже, видимо, упаковали вместе с вещами. Их он тоже отошлет. Может, нужно как следует осмотреть комнату, вдруг есть что-то еще, необходимое малышу, что можно отправить большой посылкой?

Он напишет мальчику длинное письмо и объяснит, как сильно скучает по нему. А письмо нужно прикрепить к солдатикам, чтобы оно досталось именно Куртису и ребенок знал, что Скотт думает о нем.

Улыбаясь, мужчина тут же придумал одну из фраз: «А что бы ты предпочел: подбросить их высоко-высоко или превратить солдатиков в жидкость и выпить их?»

Скотт разглядывал зеленые фигурки и, казалось, слышал голос мальчика, отдающего следующий приказ: спасти город от захватчиков — игрушечных динозавров, или лего-монстров, которых он специально построил, или самого большого врага всех времен — Скотта, Гигантского Ботинка!

«Итак, ребята, слушайте! У меня плохие новости! Я знаю, вы думали отдохнуть сегодня ночью, но по разведданным Гигантский Ботинок показался на горизонте! И поступил приказ мобилизовать все силы! Но у меня всегда есть план! И давайте посмотрим фактам в лицо: Гигантский Ботинок — не самый умный враг на планете!»

Только, судя по всему, той ночью сон очень быстро сморил командира, поэтому Гигантский Ботинок наступил на половину войск, а половину спас, собрав в Гигантские Руки. Командир, заснувший на полу, быстро проснулся и ринулся в бой, спасая свою армию, но тут Гигантские Руки, вечный компаньон Гигантского Ботинка, подняли командира, пощекотали, уложили на кровать, и командир сдался и согласился заснуть.

Скотт поднялся, подошел к окну, вновь слыша голос малыша, отдающего команду: «В атаку!»

С другой стороны, сколько ребенку нужно солдатиков? Он наверняка не будет скучать по этим трем! Но если вдруг он когда-нибудь спросит об остатке армии, Скотт сохранит их в ящике своего прикроватного стола. Если понадобится, он сможет послать их почтой, а если нет… Вероятно, командир Джексон и одобрит дислокацию здесь небольшого вооруженного контингента, который будет следить за сохранностью часов или разбросанной мелочи.

И стоило ли отсылать книгу, подумал мужчина, наклоняясь к полке со «Стюартом Литтлом»? Может, малыш потерял интерес к мышонку? Что, если книга так и будет валяться недочитанной где-то в шкафу ЛаДании? И когда-нибудь она будет выброшена безо всяких сантиментов либо матерью, не знающей о ее значении, либо мальчиком, который внезапно охладеет к слишком детской истории. А что, если и фото внутри постигнет та же участь? Безусловно, так и произойдет.

Скотт достал фото и, как Куртис прошлым вечером, провел указательным пальцем по изображению. Скорее это было даже не два человека, а один двухголовый. Они были так крепко прижаты друг к другу, что границы было не различить.

Скотт вспомнил печальное лицо мальчика, когда тот смотрел на фотографию прошлым вечером, а потом представил, как будет смущен Куртис через год, если увидит фото и вспомнит, как возился на постели с человеком, который даже не его родственник. Конечно, фото выбросят, если он пошлет его по почте.

Мысли опять растрогали Скотта, но он приказал себе прекратить драму. Неужели можно ожидать, что ребенок надолго запомнит свой восьмой год жизни?

Скотт закрыл глаза и попытался воссоздать в памяти хоть что-то с того времени, когда ему было восемь. Однажды на Рождество ему подарили свитер с изображением команды «Детройтские Львы», и он все норовил натянуть его поверх костюма, в который мама хотела нарядить его в церковь. Или это было, когда ему исполнилось девять? Или десять?

Он подумал о своей начальной школе и с трудом восстановил в памяти, где находился его второй класс: на последнем этаже, справа, или, наоборот, на первом этаже, возле дирекции? Он понял, что имена своих учителей или друзей пытаться вспомнить безнадежно.

Этот год был незабываем для Скотта, но кто даст гарантию, что и для мальчика тоже? Скорее всего, год вскоре утратит значение для Куртиса. Конечно, сейчас Скотт — его герой, а что случится через пять лет?

Здесь, в Ройял Оук, он, безусловно, будет все так же страдать, но там, в Детройте, будут ли о нем, Скотте Коффмане, думать с теплотой, или он станет всего лишь мимолетным воспоминанием?

Мужчина положил книгу в задний карман — она займет свое место в ящике, присоединится к солдатикам.

Скотт решил, что лучше себя не травмировать, поэтому дверцу шкафа не открыл. Осмотрел оставшуюся часть комнаты. Там стояло кресло-качалка, Лори решила оставить его для будущей комнаты новорожденной, и супруг был с этим полностью согласен. Скотт вспомнил, как недавно практиковался в укачивании ребенка. У Куртиса сильно разболелось ухо, ребенок не мог заснуть. «Я слишком большой, чтобы меня укачивали», — жаловался он, но чуть позже голова его уже покоилась на плече Скотта, мужчина обнял его и сильнее прижал к себе. «Я никому не скажу», — прошептал Скотт тогда.

Он даже приблизительно не мог сказать, сколько часов провел в детской за последние двенадцать месяцев. Они учились читать и писать, он слушал басни малыша, какую-то невероятную историю, что приключилась с ним в школе. Часто мальчуган не только рассказывал свою историю, но и должен был непременно показать, как все случилось — прыгая на кровати, или под нею, или на полу, или забирался в шкаф.

Несколько раз Куртис болел, или скучал по маме, или просто ему было очень грустно, и он просил Скотта посидеть у кровати «просто, пока я засну».

В те ночи Скотт, проверяя домашние задания и общаясь с МамойЛакс и остальными друзьями по форуму, часто описывал звуки, которые издавал посапывающий рядом малыш.

Как-то в приливе невиданной искренности 2мальчика написал ему: «Ты прирожденный отец!» Это было еще до того, как Скотт и Лори узнали, что у них будет собственный ребенок. «Я уверен, это обязательно случится в твоей жизни. Вселенная просто не может не использовать такие таланты, как у тебя!»

Тем вечером Скотт предложил Лори усыновить взрослого ребенка.

МамаЛакс предупредила, что это не так-то просто и стоимость усыновления весьма велика. Кроме того, если у них ничего не получится и им придется вернуть ребенка в приют, то по закону им больше не разрешат усыновить даже младенца.

Кроме денежного вопроса, другие пункты мало волновали Скотта, он не видел проблем в усыновлении мальчика или девочки из местного интерната. Спасти ребенка, который мог бы быть просто проглочен системой, а взамен получил моментальную семью без всяких отсрочек. Стопроцентный выигрыш. Главное, ведь быть родителями, правильно? И не важно, как ребенок появился в семье.

Но оказалось, что для Лори все не так. Для нее имело значение не только быть мамой. Она хотела быть мамой собственного ребенка. А усыновление — это для нее даже не план «Б», это, скорее, план «Я».

Лори считала, что нужно испробовать все возможности и пытаться снова и снова, прежде чем вообще рассматривать идею усыновления. А если все-таки прийти к этому, то усыновлять только младенца. У которого еще не может быть никакого эмоционального багажа. Годовалый или двухгодовалый малыш, по ее мнению, — это слишком поздно. Уже есть эмоции, и не всегда положительные, зачастую наоборот.

— Эти дети не приходят в приют из счастливых семей, ты же это понимаешь? — повторяла она ему.

Лори наслушалась ужасных историй со всеми подробностями о ночных кошмарах, эмоциональных стенах. О лжи, воровстве. О детях, которые постоянно нарушают границы, запреты.

Кроме того, она мечтала о новорожденном. Представляла его, планировала, рисовала детскую. Сначала малыши в маленькой комнатке в колыбельке, потом в кроватке… Вот собственно в этом и был ее пунктик — маленькие пухленькие розовые младенцы.

Нужно было на этом остановиться, но Скотт не мог. Пит, когда Скотт описал слезы, хлопающие двери, неделю на диване и много другого, о чем вообще не стоило упоминать, тоже советовал прекратить.

Пит твердил, мол, подумай, через сколько разочарований прошла твоя жена, стараясь забеременеть, и она молодец — не теряла присутствия духа!

Разве Скотт не понимает, как ему повезло с женой?

Разве он не слышал, что делает проблема бесплодия с семьями? Жены обвиняют мужей, сексуальная жизнь пары на мертвой точке, браки распадаются.

Пит уверял, что другу жутко повезло. Неужели он продолжит давить на Лори?

Но Скотт не мог остановиться. У него в голове то и дело всплывали образы пяти-и десятилетних детей, не знающих, как это — чувствовать себя желанным ребенком в семье, как это — ощущать принадлежность к одной семье.

Скотт ежедневно наблюдал, что позже происходит с детьми из интернатов. Он постоянно проезжал мимо. Грубые, с отсутствующим выражением лица, следившие за ним на светофоре, проверявшие то и дело — не идет ли полицейский? А вдруг есть время выклянчить у него денег, продать травки, стукнуть его головой о руль и, пока он будет в отключке, украсть его кошелек или машину.

А ведь у этих детей все могло сложиться совсем иначе!

Поэтому Скотт не унимался, давил и давил еще долго, хотя давно следовало остановиться.

Даже если ЭКО и будет успешным на этот раз, спрашивал он, почему нельзя усыновить ребенка? Или хотя бы брать детей на временное воспитание. У нее будет младенец, но они будут помогать и другим детям.

Это не привело ни к чему хорошему.

Жена кричала в ответ, что он чувствует ответственность за каждого брошенного ребенка в Детройте. Но не за жену!

А ведь жена должна чувствовать заботу мужа! А раз это не так, значит, она делает что-то неправильно, значит, она эгоистка, если требует этого от мужа? Не разделяет его комплекс Спасителя!

— Черт бы побрал твой комплекс Спасителя! — так она сказала ему.

Она уже смирилась с тем, что муж пожертвовал собой ради детей Детройта, горечь этой потери стала нормой, она просто наплевала на все!

Скотт стал проводить больше времени на работе, чем дома. Жена достала до печенок, и пусть она оставит всю эту драму при себе.

Даже после того, как она разрешила ему вернуться в супружескую постель, прошло две недели, прежде чем она его к себе подпустила.

Глава 21 Мара

Мара провела пальцами по глазам, положила телефон в сумку и посмотрела на площадку. Возле себя она услышала звук опускающегося стекла.

— Нет! — воскликнула она и нагнулась, положив голову на колени. — Я не хочу, чтобы она видела…

Женщина услышала, что мини-Дед Мороз повернулся на сиденье, и представила, как он недоуменно пялится на нее. Странная леди, то шипит и морочит голову, теперь еще это! Она совершенно сумасшедшая!

Но таксист промолчал, она услышала, как он отвернулся и закрыл окно.

Пятнадцать минут они сидели тихо и наблюдали, как дети играют.

Ребенок играет…

Лакс вскарабкалась по лестнице на самый верх горки, съехала и снова взобралась. К тому времени, когда она и Сьюзан отошли к тетерболу, ее шорты сзади стали коричневыми. Девочки вопили, когда били по мячу и промахивались, били и промахивались. Затем они помчались наперегонки от тетербола к горке на другом конце площадки.

Мара хотела крикнуть дочери: «Не бегают во вьетнамках!» Примечательно то, что Лакс умудрилась ни разу не споткнуться, несясь на полной скорости с тонким куском резины на подошве, еле держащимся на пальцах. Мара покачала головой; она споткнулась несколько раз сегодня, двигаясь медленно и в удобной обуви.

Несколько минут спустя малышки снова были на горке. Потом ускакали к рукоходу. Потом к качелям, на которых висели, воображая, будто они супермены. Теперь их майки были такими же грязными, как и шорты.

Мара подумала, что можно только гадать, как выглядят их пятки!

Вчера она дала Лакс возможность увильнуть от вечерней ванны. И не только вчера, но и много вечеров до этого. Маре становилось все труднее сначала наклоняться, становиться на колени и потом проделывать все в обратном порядке, при этом сохраняя равновесие. И она не хотела признаваться в этом Тому. Сегодня она придумает повод, чтобы Том выкупал Лакс. Эти пятки не продержатся еще один день без мыла и горячей воды.

Вообще-то с начала апреля каждая ванна на ночь должна проходить безо всяких пререканий. Может, написать об этом Тому?

Она уже надиктовала длинное письмо для него и еще одно для Лакс. Они хранились на компьютере, готовые к печати в субботу, и она планировала спрятать их в одну из тумбочек Тома, чтобы он нашел их позже.

Она подумывала, не написать ли много писем, чтобы их, например, приурочить к каждому дню рождения. Но потом случайно услышала передачу по радио о женщине, которая оставила дочери письма на каждый ее день рождения, полные различных материнских советов. Но оказалось, что эти письма — скорее, неподъемный груз для девочки, нежели дар. Каждый год девочка читала о том, как мама представляла себе ее жизнь, какой колледж она запланировала, какую карьеру, какого мужа. И если предсказания матери отличались от реальной ситуации, то девочка недели проводила в депрессии, борясь с чувством вины — она так обманула мамины ожидания!

Или еще хуже, дочь, обиженная на то, как мама загрузила ее своими ожиданиями, основанными на том, какой ее дочь была ранее, а не какой стала. Из-за этих писем у ребенка не осталось возможности развиваться и быть самой собой.

Мара не поступит так ни со своей дочерью, ни с мужем. Она оставит каждому по одному письму, в котором напишет, как сильно их любит, как ей повезло, что она была частью их жизни! Пусть хоть и краткое, но такое прекрасное мгновенье! И как она будет радоваться за них, не важно, как сложится их жизнь.

Она решила, наблюдая, как Лакс и Сьюзан в перепачканной одежде совершают чудеса на качелях, с раскрасневшимися лицами и волосами, налипшими на лбы, что не будет оставлять много указаний Тому.

Она напишет буквально несколько подсказок, будто уезжает в командировку. Краткие советы облегчат мужу жизнь. Но главное — заботу и кормление ребенка — она оставит на его усмотрение.

Пусть он ввяжется в переговоры по поводу купаний с раннего апреля по середину июля. Он научится не поддаваться на уговоры, когда утренний запах невыкупанного ребенка будет сопровождать его весь день, а следы ног отпечатаются по всему ковру.

Он справится, повторяла себе Мара. Конечно, без ошибок не обойдется, как и у нее не обошлось, но он обязательно справится!

Раздался пронзительный свист, и из-за этого шума рука Мары дернулась и ударилась о дверь. Мара мысленно чертыхнулась. Вскоре дети стали расходиться и направились в здание, воспитательница у двери следила, чтобы они держались в ряд. Просто дорожный регулировщик!

Потирая руку, Мара вновь тихо чертыхнулась, раздражаясь, что ее нервная система не в состоянии справиться с резкими звуками.

— Что-то они быстро, — протянул Гарри. — Когда я был маленьким, переменка длилась полчаса.

— Здесь столько же, — ответила Мара, наклонившись, чтобы взглянуть на часы на приборной панели. — Счетчик остановился, когда вы заглушили мотор. Можете на нем накинуть еще пятнадцать минут?

— Да, конечно, — ответил он, но даже не пошевелился.

— Гарри, а вы разве не зарабатываете на жизнь, работая таксистом?

— Зарабатываю.

— Тогда я открою вам секрет: таксисты зарабатывают, когда у них включен счетчик!

— Да? — Мини-Дед Мороз сделал вид, будто впервые слышит. — Отличная подсказка! Но маленькая остановка меня не разорит!

— Хорошо. А если бы я попросила привезти меня прямо сюда, не говоря о крюке по дороге? Счетчик бы продолжал работать? Или в следующий раз вызвать другое такси? Вызвать того, кто позволит заплатить?

— Вы вызовете другого таксиста? — Он вонзил воображаемый нож себе в сердце.

— Нет, если только вы меня не вынудите! Не желаю, чтобы вы возили меня бесплатно.

— Когда?

— Завтра!

— Заметано!

— Вы включите счетчик? — Она указала пальцем на приборную панель.

— Вы будете звонить только мне?

— Договорились! — Она улыбнулась и протянула ему руку.

— Договорились! — Они пожали руки.

Глядя на дорогу, Гарри завел машину, поднял вверх большой палец и с широкой улыбкой на лице тронулся.

Припарковавшись у дома, он нацелил в окно толстый палец:

— У вас, похоже, посетители.

Мара положила деньги возле водителя, выглянула в окно и увидела родителей у входной двери. Нейра держала кастрюлю, в которой, очевидно, было какое-то готовое блюдо, а в руках Пори был полиэтиленовый пакет с маркировками индийской бакалеи.

— У вас кастрюльная вечеринка? Кажется, пришли гости и принесли еды!

— Нет, никакая не вечеринка. Это мои родители. Они часто не могут рассчитать и готовят слишком много. Мне удобно — достаточно для моей семьи. Видимо, снова по ошибке купили слишком много в продуктовом магазине.

Таксист покачал головой и хихикнул:

— Да, их усилия пропадают зря — у них явно не та дочь, которая сидит и ждет, чтобы папа с мамой принесли что-то готовое.

Мара засмеялась:

— Да, вы правы. Но за сорок два года им не удалось понять то, что вы увидели за два часа!

— Уезжаем? — Он положил руку на руль и уже был готов завести машину и тронуться.

— Нет! Не стоило так грубо о них отзываться! Они прекрасные родители, они желают только добра. Просто я хотела сегодня приготовить ужин сама. Я вполне, — она стукнула рукой по сиденью, — в состоянии это сделать! — еще один хлопок рукой, — я могу сама приготовить обед!

Она смотрела на родителей с молчаливым укором: она не беспомощна! И не нужно с ней обращаться как с беспомощным ребенком!

И она не стеклянная, добавила она про себя, вспомнив, что произошло во время их прошлого визита.

Это было несколько дней назад, на выходных. Пори и Нейра пришли на обед, который они, конечно, принесли с собой, а потом повели Лакс поесть мороженого и погулять. Через час они привели внучку. Мара попросила ее убрать Барби и услышала вежливый ответ:

— Хорошо, мама.

У Мары округлились от удивления глаза, и она немедленно отправилась в спальню в поисках мужа, чтобы пожаловаться ему. Том с любопытством воззрился на супругу, но она напомнила ему, что, по идее, Лакс, с ее характером, должна была бы ответить: «А можно позже, мам?» или «Ну зачем их убирать, я через минуту опять буду с ними играть!» В принципе, стандартные ответы, вполне нормальные и ожидаемые от ребенка ее возраста, и особенно от этого ребенка. «Хорошо, мама» — это совсем не нормально!

Домой вернулась мисс Совершенство, сообщила Мара, и она точно знает, кто за этим стоит. По странному совпадению, ее дочь превращается в маленькую мисс Совершенство и ведет себя идеально после общения с бабушкой и дедушкой. Безусловно, надолго девочку не хватает, и Мара этому даже рада. Лакс просто не в состоянии больше, чем полдня, пребывать в состоянии «да, мама». Потом она взрывается и становится самой собой, пререкаясь с мамой по любому поводу.

Но эти полдня с маленькой мисс Совершенство обычно приводили Мару в ярость. Она едва узнавала свою дочь в этом фальшивом заботливом ребенке, который стоял перед ней и вопрошал, может ли чем помочь, отнести или подать. Том лишь пожимал плечами, не желая признавать, что есть повод для беспокойства. Лакс растет, так он говорил. Дети не могут пререкаться всю жизнь.

Но Мара обвиняла не его, а родителей. Не то чтобы Лакс за несколько месяцев повзрослела на пятнадцать лет, это было смешно. Суть в том, что с внучкой бабушка и дедушка были строги. И они приказывали не мешать и не дерзить своей больной маме.

Мара не беспомощна! Не стеклянная она! Не нужно ее укладывать на мягкие подушки, пока ее родители будут заниматься домашним хозяйством. Она не упадет, если кто-то с ней поспорит.

И Пори, и Нейра должны это понять, и не важно, согласны они или нет.

Мара очнулась от молчаливого монолога — лекции, которую читала про себя родителям, от звука щелкнувшего ремня безопасности Гарри.

Когда он собрался открыть дверь, она сказала:

— Гарри, не помогайте мне выходить, пожалуйста.

— Ах, ну да, сейчас подойдет ваш отец и проводит вас к двери.

— Да.

Мара отстегнула ремень, но не пошевелилась, чтобы выйти из машины.

— Наверное, вы думаете, я сумасшедшая. Я позволяю вам мне помогать, когда рядом никого нет, но не тогда, когда кто-то это видит. Может, это эгоистично — позволить незнакомцу проводить меня к дому, как вы это сделали вчера, но позволить то же самое отцу я не могу.

Гарри откашлялся, она подняла глаза и в зеркале встретилась взглядом с таксистом.

— Я не всегда был таксистом. Я был… — он сделал паузу, — кем-то большим. Много лет назад, в Талсе. — Мини-Дед Мороз отвернулся к окну.

Мара заметила ностальгию в его лице и подумала, что он, наверное, вспоминает былое, жизнь, в которой он не был таксистом.

Они опять встретились взглядами в зеркале, и он продолжил:

— Мне пришлось все бросить и заняться этой работой. Но я не хотел это делать в том городе, где все меня знали. Знали как кого-то лучшего. Поэтому я приехал сюда, где всем известен как Гарри-таксист. И здесь никто не смотрит на меня и не вспоминает, кем я был. У них нет этого во взгляде: нет сожаления от того, как же низко я пал… — Он вздохнул, будто представил себе ту жалость, которой так хотел избежать. — Они же меня не знают. Если бы я работал таксистом в Талсе, как бы я смог выдерживать эти взгляды?

Он покачал головой и добавил:

— Поэтому я не думаю, что вы сумасшедшая. Или эгоистичная. Просто я думаю, вы скорее будете иметь дело с кем-то из Талсы, кто вас не знает и не посмотрит на вас с жалостью, вспоминая, какой вы были…

— О господи! Кем же вы работали, раз так все понимаете, — психотерапевтом? Барменом? Священником? Читали мысли?

— Ха-ха-ха.

— Гарри?

— Да?

— Мне очень жаль, что все так случилось и вы переехали сюда.

— Хм. — Он опять отвернулся к окну. — Да ничего такого.

— У вас плохо получается притворяться! — Мара подмигнула ему, открыла дверь и принялась выбираться из машины.

Она вышла, наклонилась и постучала ему в окно:

— Знаете, я сейчас немного опасаюсь ветра. Вы видели, как я двигалась вчера, когда в первый раз вы попытались мне помочь. Обычно, когда мне пытаются помочь, я не прекращаю шипеть, как собственно вчера. И вообще, я ни родителям, ни незнакомцам не позволяю себе помогать.

Он улыбнулся:

— Значит, мне повезло!

— Ха-ха-ха, да, на это можно и так посмотреть.

— Я воспринимаю это именно так. — Он достал ручку и блокнот. — Так что, завтра в то же время?

— Да, отлично, спасибо!

Он кивнул и записал.

— Я позвоню в дверь. Воспользуюсь возможностью помочь!

— Я в этом и не сомневалась.

— Я не менее упрям, чем вы.

— Даже больше, думаю, — сказала она и улыбнулась, — может, упрямство и объясняет, почему… — Мара пожала плечами и посмотрела поверх машины, не уверенная, стоит ли отправлять в космос мысли о мини-Деде Морозе, а вдруг их услышат? Было нелепо чувствовать близость с человеком, которого едва знаешь. А еще более нелепо было бы это произнести вслух!

— Да, наверное!

— Марабети! — Нейра окликнула ее.

Мара повернулась и помахала им, а тем временем Нейра удержала Пори, который инстинктивно дернулся, чтобы двинуться навстречу дочери и помочь ей.

— Привет, доченька! — Улыбнулся он ей. — Мы с мамой надеялись, что ты возьмешь немного еды, пока она не испортилась.

Мара повернулась к Гарри, который ответил ей понимающей улыбкой, поднял стекло и на прощанье помахал рукой.

Глава 22 Мара

Ее родители были настоящей парой. Оба примерно одинакового роста и всегда прекрасно одетые, словно на вечеринку. На Пори сейчас были плотные брюки серого цвета, сандалии и шелковая рубашка. А Нейра была в льняном платье такого же сиреневого цвета, как и рубашка мужа. Забавную традицию одеваться в тон она начала много лет назад и так и не могла остановиться. Хорошо, что она хотя бы перестала подвязывать волосы лентой в тон его галстуку, по крайней мере, так было на этот раз. И волосы были единственным различием у них: Пори был уже совершенно седой, в то время как длинный хвост супруги был как минимум наполовину иссиня-черным.

— Мы буквально на секунду, — тараторила Нейра, — привезли немного риса, самсы — купили ее в индийском магазине. — Она протянула сумку. — Мы ненадолго. Хотя я просто умираю, как хочется взяться за этот сад и привести его в порядок! — И она начала изучать сад, уже без сомнения прикидывая, с чего бы начать.

Мара нахмурилась. Не так ее родители планировали золотые годы их брака! Сколько она себя помнила, они говорили о путешествиях. Приносили брошюры ей и Тому: руины ацтекских храмов, которые мечтают посетить, тур на гондолах по Венеции, в который хотят отправиться, норвежские фьорды, которые планируют фотографировать. Они ходили в библиотеки, штудировали записки путешественников, писали список двадцати наилучших мест, куда хотят поехать. Часами обдумывали список, черкали и вписывали заново.

Когда Мара узнала, что ее скорость повторений в ДНК равна сорока восьми, приносить брошюры они перестали. Начали приносить продукты и какие-то вкусняшки, инструменты для сада и моющие средства для ванной.

С того времени, как Мара пошла в первый класс, она настойчиво и упрямо отказывалась от любой помощи родителей. Она хотела все делать сама! И не важно, в какой области!

Она снова и снова категорически возражала, чтобы к ней относились как к беспомощному ребенку, и не желала наблюдать, как родители жертвуют своими лучшими годами ради нее.

Поначалу она мягко делала замечания и объясняла им: не нужно, чтобы для нее готовили, убирали и копались в саду, она сама в состоянии с этим справиться. Когда не сработало, Мара начала умолять, а когда и это не помогло, то стала отдавать строгие приказы — к ней нельзя относиться так, будто она несмышленыш, который не может содержать в порядке собственный дом.

Родители обещали… Но все, что они сделали, — это всего лишь поменяли подход. Дело не в том, что они считают ее неспособной заниматься домашним хозяйством. Они просто скучают по рутине. Пылесосить большой настоящий дом — здорово, ведь сейчас они живут в небольшом коттедже, куда переехали после выхода на пенсию.

Ведь так приятно большим пылесосом пройтись по метрам коврового покрытия, как в старые добрые времена! Кроме того, в их возрасте полезно двигаться, а что может быть в этом плане лучше, чем работа в саду?

А насчет готовки… Всем известно, как тяжело готовить строго на двоих, гораздо проще приготовить больше и поделиться.

Мара поняла, что теперь так будет всегда. Они никогда и ни за что даже на неделю не оставят свою больную дочь. К тому времени, как она умрет, руины ацтеков придется вычеркнуть из списка — родители слишком состарятся, чтобы к ним вскарабкаться.

Путешествие на гондолах тоже придется отменить, так как родители будут слишком плохо держаться на ногах, чтобы ступить в лодку. Если бы давали медаль за «Жертвы в пользу любимых без сожалений» они стали бы золотыми призерами.

Мара надеялась, что позже, когда они станут размышлять над причинами эгоизма дочери, им не придет в голову, что в какой-то степени они подтолкнули ее к обещанию трехлетней давности. Она была убеждена, что родители сочтут ее поступок эгоистичным и трусливым, и не сомневалась: они никогда не поймут, что их дочь не хотела жить со своей болезнью, но во сто крат больше она не хотела, чтобы они исковеркали свою жизнь, проходя через это.

Держаться вплоть до самого печального конца, а именно этого все ожидали от нее, не изменит основного — родители все равно потеряют своего единственного ребенка.

И еще одна вещь, которая заставляла ее придерживаться плана, — желание, чтобы родители дожили свои годы так, как мечтали.

Они заслужили это после всего, что сделали для нее. И ни за что, черт возьми, она не посмеет этого у них отнять!

Мара, подойдя к крыльцу, поцеловала родителей и принялась рыться в сумке в поисках ключей. Затем она попыталась открыть замок. Ключи отказывались замереть в ровном положении и прямо войти в замочную скважину, и Мара и возразить не успела, как отец освободился от хватки жены и помог открыть. Затем он зашел сам и поочередно помог войти дочери и жене.

— Да не нужно, Пори! — зашикала Нейра, глядя на Мару с деланным и преувеличенным отвращением к действиям супруга.

Она протянула мужу блюдо, тем самым заставляя его отпустить наконец дочь и не придерживать ее.

— Возьми кастрюлю, пожалуйста, поставь на стойку и позволь ей заняться делами. Поставь сумку здесь, я ее потом занесу.

Мать пыталась добавить в голос нотки раздражения, но Мара разглядела теплоту и благодарность в ее глазах, и прежде чем Пори повернулся, Нейра уже улыбалась.

— Спасибо, Пуппа!

Повернувшись к Маре, Нейра осмотрела гостиную и захлопала в ладоши.

— Дом выглядит просто прекрасно, Бети! Как всегда!

Это была абсолютная ложь, и Мара знала, что стоит покинуть комнату, как в ту же секунду мать схватится за веник и совок, одним глазом подсматривая за входом, чтобы ее не поймали на горячем.

— Что в сумке, мама? — спросила Мара, нахмурившись. Она уже просила мать не тратить свой день на стряпню для ее семьи.

— Там только самса, — пропела Нейра с виноватым видом и тут же быстро затараторила: — Безусловно, я ее не готовила, а купила в магазине. Я приготовила только запеканку из овощей и мяса в кастрюльке.

Мара подняла бровь.

— Извини, но это любимое блюдо Лакс, и твой папа настаивал, чтобы мы принесли немного.

— Хорошо, что хоть самса из магазина, — проворчала Мара, — давай отнесем все в кухню, и я налью тебе и папе вина.

Прежде чем Нейра успела произнести, мол, лучше Пори нальет вино и нейтрализует очевидную катастрофу, ведь Мара не удержит тяжелую бутылку, с улицы раздался голос Стэф.

— Кто-то предлагал выпить? — Она с неодобрением уставилась на Нейру. — И что, кто-то не сразу согласился?

Возле Стэф маячила Джина, на полметра ниже и настолько же шире по сравнению с высокой и стройной Стэф. Смешная мультяшная парочка — светловолосая уверенная Стэф и ее маленький коренастый темноволосый кореш.

Мара знала Стэф практически двадцать лет, они встретились в первый день учебы в юридической школе. Так вышло, что во время первой приветственной речи декана они сидели на соседних стульях.

С того самого момента они стали неразлучны, к восхищению, а иногда и сильному раздражению их мужей. Часами они просиживали в университетской библиотеке, обложившись учебниками, помогали друг другу на выпускных экзаменах. Потом вместе отмечали их сдачу. Вместе ходили за покупками: искали костюмы для первых собеседований, когда устраивались на работу, а затем сменили свитера и штаны на высокие каблуки и дипломаты.

Потом испытательный срок в одной фирме «Катон Лок». В августе, в конце второго года обучения, они сидели вдвоем на балконе Стэф, пили «Лонг-Айленд» и читали друг другу приглашения от фирмы. Потом немного «проконсультировались» с мужьями, соглашаться или нет, хотя сами давно уже решили, что примут предложение и будут вместе работать в «Катон Лок».

Практически за двадцать лет работы в фирме они провели бесчисленное количество «совещаний» в туалете, чтобы посплетничать о едком адвокате-оппоненте, или о мелких и раздражающих указаниях клиентов, или просто жаловались друг другу на некомпетентность секретарей. Мара обычно терпеливо пыталась наладить с ними работу, прежде чем вернуть их туда, откуда пришли, Стэф же быстро переходила к позиции «указать им на дверь».

Они вместе вели дела. Строили друг другу рожицы через стол на каких-нибудь обязательных неформальных корпоративах в барах или на выездных сессиях, проходивших под лозунгом «общайся и учись».

Они были крестными мамами детей друг друга. Мара присутствовала в приемном покое, когда Стэф рожала Мики, а двумя годами позже Шейлу.

А однажды утром Стэф, находясь в доме у Николсов, ждала Тома и Мару с горячим кофе, огромной кастрюлей солянки и столом, заваленным детскими принадлежностями, когда подруга и ее муж вернулись из Индии с малышкой Лакс.

— Добрый день, миссис Сахай, — поздоровалась вежливо Джина, протягивая руку Нейре, а Стэф сразу же ее обняла, поцеловала в щеку и сказала:

— Мамочка! А где же ваш прекрасный муж?

— Привет, девочки! — Нейра всплеснула руками и сложила их под подбородком, наблюдая, как женщины приветствуют друг друга, целуясь и обнимаясь.

— Мне всегда нравится, когда приходят «Те Леди». — Взволнованная, она повернулась к Маре. — Я всегда забываю, нельзя же говорить «Те Леди»! Но Лакшми не дома, правда?

Мара покачала головой.

— Том повез ее покупать новую обувь для балета. По словам Лакс, ее практически исключили из класса, так как из-за обуви она постоянно падает. Но она не против, если мы говорим «Те Леди», она против «Тзе Ледзи», помнишь?

— Да, точно! Ладно, я найду папу, и мы пойдем, а ты наслаждайся встречей с друзьями.

— Пожалуйста, останьтесь, — попросила Мара и показала на Джину и Стэф, — они хотят видеть вас так же, как и меня. Думаю, Стэф уловила запах самсы!

— Самса! — воскликнула Стэф, и ее лицо сразу же оживилось. — Где?

Нейра с гордостью протянула Стэф сумку, и сердце Мары упало — она увидела, как обрадовалась мама, когда ее хвалят, а не критикуют за угощение.

Глава 23 Скотт

После суда в апреле прошлого года Скотт с Брэем и Куртисом отправились в квартиру ЛаДании, чтобы собрать вещи малыша. Все дома в этом районе были исписаны граффити, в том числе окна и двери. На парковке стояла всего одна с виду исправная машина. У остальных не было или одного, или нескольких колес, их голые оси опирались на пару шлакоблоков.

На парковке стояло также несколько ржавых тачек из бакалеи. В одну был засунут стол для пикника, два грубоватых подростка сидели на столе, задрав ноги на скамейку рядом. Каждый в руке держал бутылку, обернутую коричневой бумагой. Они крикнули Брэю: «Эй», Брэй ответил им так же. Когда он, Скотт и Куртис вышли из автомобиля, Брэй прошептал Скотту: «Заприте машину как следует».

Троица вошла в подъезд, и от царившей там вони Скотта сразу затошнило. Это был сногсшибательный букет: смесь пота, мочи и блевотины. Граффити, змеившиеся по наружной стене, продолжили свой причудливый узор внутри — на стенах и ступенях лестницы. На этажах тоже царила вонь, и замкнутое пространство делало ее еще сильнее.

Скотт радовался, что с ними не поехала Лори. На протяжении многих лет он часто подвозил Брэя к дому, но внутри никогда не был. Учитель часто предлагал провести Брэя до подъезда, но мальчик быстро отказывался. Скотт, конечно, догадывался о причинах, но не предполагал, что все настолько печально.

Когда Брэй открыл дверь в квартиру матери, Скотта чуть не сбил с ног запах протухшего молока, мужчина на секунду даже ослеп. Это было значительно хуже, чем запах блевотины и мочи в доме.

Брэй зажег свет, и Скотт заметил по меньшей мере дюжину тараканов, бросившихся в рассыпную.

— Гости, — буднично отметил Куртис и осторожно переступил через жуков.

— Он даже не в состоянии убить кого-то, — заметил Брэй, — но нельзя же оставлять их, Куртис! Где те ловушки, что я купил?

Мальчик пожал плечами, а Брэй смел со стола тараканов и постарался раздавить как можно больше из них. Некоторые спаслись бегством и забились в щель между столом и небольшой закопченной печкой. Куртис наблюдал, как насекомые разбегаются, и, кажется, был рад, что кто-то спасся.

Скотт осмотрел кухню, загроможденную горами грязной посуды. На столе — коробка с хлопьями, часть высыпалась, а рядом находился источник ужасного запаха — наполовину пустой бутыль с молоком.

Брэй с отвращением покачал головой, однако ласково положил руку брату на голову и сказал:

— Куртис, нужно убрать мусор. Помнишь, я показывал тебе?

Он убрал молоко, сложил часть грязной посуды в мойку, налил жидкость для мытья посуды и открыл кран. Но из него ничего не полилось, раздалось лишь шипение. Юноша недоуменно повернулся к брату.

— Вот именно поэтому я и не мог помыть посуду, — сказал Куртис, — у нас некоторое время не было воды.

Брэй моргнул и повернулся к Скотту.

— Именно поэтому я и выбрал университет Мичигана. Чтобы быть неподалеку. И все равно я не достаточно близко. Не знал, что у них не было воды. — Он обратился к Куртису: — А как же деньги, которые я просил отложить для оплаты за воду, тепло и электроэнергию?

Куртис уставился в пол, явно не горя желанием отвечать и тем самым доносить на собственную мать:

— По-моему, она потратила их на что-то другое.

— А где ты мылся? — воскликнул Брэй.

— У Джонсонов.

— Они и кормили тебя?

Куртис пожал плечами:

— Иногда. У них вообще-то у самих не так много еды. Поэтому я обычно говорил им, что уже поел.

Скотт пытался держать себя в руках, но Брэй заметил выражение его лица.

— Да, тут особо не разжиреешь, — выдавливая кривую улыбку, сказал он, указывая на худого брата. — Все эти богатые дети с окраин, они слишком толстые, чтобы бегать по полю. Диета — вот что им нужно!

— Может, Питу стоит сюда переехать, — сказал Скотт. Они посмеивались над Питом, который набрал вес с тех пор, как оба учителя стали тренировать Брэя в школе имени Франклина.

Брэй засмеялся. Скотт протянул Куртису большую сумку, которую привез из дома.

— Малыш, почему бы тебе не собрать свои вещи? Твоему брату пора возвращаться в университет.

— Малыш… — усмехнулся Куртис, — мне нравится! — Он схватил сумку и исчез, а Скотт и Брэй направились в гостиную.

Скотт заметил только одну дверь из комнаты и догадался, что в квартире только одна спальня. Быстрый взгляд на диван подтвердил это — на одном краю лежала подушка, на другом скомканное одеяло.

Брэй перехватил взгляд Скотта и пояснил:

— Мама спит здесь. Раньше она спала в спальне, а Куртис здесь. Но я заставил их поменяться. Мама должна позволять ему высыпаться. Она поздно возвращается, и когда заходит, то будит его.

Скотт не мог сдержать удивления.

— Она уходит, как только он засыпает, — нехотя продолжил Брэй, явно смущенный тем, что приходится это объяснять. — Я говорил ей сотни раз, что ребенка такого возраста нельзя оставлять одного, но она говорит, мол, Джонсоны рядом, если малышу что-то понадобится. Только мистер Джонсон в восемь уже спит, а миссис Джонсон трудно передвигаться по ступенькам. Но эти мелкие детали маму мало волнуют. Поэтому я просил друга, который живет дальше по коридору, проверять, все ли в порядке с Куртисом и лег ли он спать вовремя. — Брэй пожал плечами. — Наверное, надо было просить его проверять, есть ли вода.

Он бросил взгляд на диван и покачал головой, будто мать все еще сидела там.

— Я много думал вчера. И пришел к выводу: то, что мама попала в тюрьму, наверное, лучшее, что случилось с Куртисом за последнее время. Знаю, для вас и Лори это совсем не подарок. Но для него это идеальное стечение обстоятельств! Когда она выйдет, он будет на год старше и сможет лучше ухаживать за собой. Я найду способ достать для него мобильный, и он сможет мне сообщать, если что-то не в порядке. — Он указал на мойку и опять покачал головой. — Жду не дождусь, когда смогу забрать его отсюда. Он не должен так жить.

Скотт собирался ответить, но в комнату вбежал Куртис.

— Я готов! — крикнул мальчик, держа практически пустую сумку.

Скотт взял ее и заглянул внутрь. Футболка и пара носков. Скотт протянул ее Брэю, чтобы тот тоже мог изучить содержимое.

— Это вся твоя одежда? — спросил Брэй.

— Не-а.

— А как же вещи, которые я покупал тебе на рождественских каникулах?

— Мама продала их какой-то женщине.

Брэй присел, обеими руками схватил брата за плечи. Голова юноши упала на грудь, он слегка покачивался из стороны в сторону. Скотт понимал, что Брэй винит себя за то, что младший брат живет в таких ужасных условиях.

Брэй наклонился к брату и прошептал:

— Почему ты мне не сказал?

— Мама просила не говорить.

У Брэя на скулах играли желваки, он дважды глубоко вдохнул, чтобы не сорваться, потом поднялся, подхватил сумку и двинулся к двери, ведя за собой брата.

— Купим тебе кое-что из одежды, прежде чем я уеду в студенческий городок.

— Пожалуйста, не нужно, — сказал Скотт, — Лори обожает шопинг. Она будет досадовать, если ты лишишь ее удовольствия бродить по магазинам для детей!

Брэй бросил на учителя взгляд, полный скепсиса.

— Нет, правда. Ей действительно это нравится! Не стоит лишать ее удовольствия.

— Извините, тренер! На самом деле все не так просто, как я думал!

Несколько недель назад Скотт описал своим друзьям по форуму квартиру, когда перечислял причины, по которым не хочет возвращать малыша матери.

«Парень, — ответил ему 2мальчика, — нужно держать ребенка как можно дальше от того места! И причем всегда!»

Скотт и сам так считал. Весь этот год, с того самого момента, когда учитель привез Куртиса из Детройта в Ройял Оук, он укреплялся в этой мысли. Насколько лучше ребенку в доме Коффманов! Большом, чистом, с нормальным водоснабжением, где мальчик обеспечен чистой одеждой и нормальным питанием. Здесь он под присмотром родителей, которые подсказывают, как себя вести!

Но обычная логика в данном случае не работает! Скотт и тогда это подозревал, а сейчас знал точно! Целый год он обсуждал это с Дженис, с друзьями по форуму, прочел все возможные книги на эту тему. Вывод — детям лучше с родителями! Это основное и непреложное правило!

Конечно, существуют исключения, когда дети подвергаются физическому насилию, унижению, когда ими пренебрегают и так далее. И хотя из-за проблем с наркотиками ЛаДания была совершенно безразлична к младшему сыну последние несколько недель, и пусть эта история с наркотиками закончилась для нее сроком, она была такой не всегда. Брэй уверял, что она не употребляла ничего тяжелого, держала себя в руках и не была полностью зависима — могла по собственному желанию употреблять или отказаться. В прошлом году ее сопровождали неудачи: она потеряла работу, разорвала отношения с бойфрендом. Она чувствовала себя одинокой во многом из-за отсутствия старшего сына. И она сорвалась — перешла на более тяжелые наркотики, чтобы пережить непростые времена.

Конечно, это ее не оправдывало. Но Брэй был уверен, что урок она усвоила и не станет наступать на те же грабли. Она ему много раз обещала. Брэй был очень зол на мать из-за того, что та угодила в тюрьму и бросила сына на произвол судьбы, но, несмотря на это, юноша признавал: в основном ЛаДания старалась быть хорошей матерью.

Достаточно хорошей, конечно. Матерью года ей не стать ни при каких обстоятельствах. Порой она бывала довольно эгоистична, любила поспать подольше и не подниматься, чтобы собрать детей в школу, убедиться, что они позавтракали и у них есть деньги на школьный обед.

Она небрежно относилась к деньгам, и часто под конец месяца они с Куртисом лицезрели пустой холодильник. А наличие перед этим пустым холодильником двух голодных мальчиков никак ее не стимулировало.

Она часто надолго оставляла детей одних, отправляясь в загул со своими подозрительными друзьями. Она не могла удержаться на работе, толком не умела готовить и не особо заботилась о поддержании чистоты в доме.

Она и не думала устанавливать какие-то правила для детей и следить за их соблюдением, просто не видела в этом смысла. Считала, что они и сами узнают, как только оступятся.

Но все это — не повод отобрать у родителя ребенка. А будь это так, говаривала Скотту Дженис, то большинство родителей были бы лишены родительских прав. И если тараканы в кухне, отсутствие дисциплины и долгие «зависания» матери вне дома в подозрительной компании считать веским основанием для лишения ЛаДании прав на ребенка, то огромное количество людей в Мичигане должно было отдать своих детей в добрые руки.

Прошлой осенью, в те долгие ночи, когда он общался с Франни, она в общем-то говорила Скотту то же самое! Она пыталась втолковать, что история малыша не уникальна и ничем не отличается от тысяч таких же историй в Детройте, Кливленде, Хьюстоне и во множестве других городов по всей стране. И есть огромное количество людей, которые могли бы стать лучшими родителями, и огромное количество детей, которых могли лучше кормить, уделять больше внимания, помогать с домашним заданием, окажись они в других семьях.

Но это не означает, что разлучать их с родителями — правильно! Нет в Америке ни одного детского психолога, который бы подтвердил, что хороший дом, нормальная дисциплина и вкусные и полезные обеды заменят ребенку любовь его родителей.

— Правительство не может требовать от граждан быть идеальными родителями! — повторяла Дженис Скотту. — Мы надеемся, что для своих детей они стараются быть лучше, чем они есть. И если родители любят детей, если дети не брошены, им ничто не угрожает, мы считаем, что этого достаточно, и переключаемся на следующую семью.

Как бы Скотту хотелось, чтобы и для него этого было достаточно! Осознавать, что Куртис живет с матерью, которая любит его, что он не предоставлен сам себе.

Мужчина себя уговаривал, мол, так и есть, и повторял это каждый день.

Но, несмотря на эту ежедневную мантру, он не мог контролировать свои эмоции. Стоило лишь представить, каково Куртису теперь в квартире матери. Эта мысль разрывала его на части. Скотт думал о способностях мальчика и о том, что они пропадут, если их не развивать, то есть если он будет вести прежний образ жизни. Снова не будет сделана домашняя работа, уровень чтения, который удалось подтянуть, вновь опустится к старым показателям, и мальчик снова будет частым гостем в кабинете директора.

А вдруг он не сможет даже получить диплом об окончании средней школы? Речь даже не о колледже, даже не о том, чтобы вырваться из своего района, который держит в своих тисках многих, в том числе и ЛаДанию. Он не сможет преодолеть порочный круг наркотиков, нищеты и спиртного.

Брэй боролся за то, чтобы вырваться, и победил. Но он уникальный, один на миллион, с необычным сочетанием таланта, физических данных, ума и трудолюбия, которые, очевидно, старший брат унаследовал от отца и которые младшему не достались.

Скотт надеялся, что восемь лет — слишком юный возраст, чтобы судить о способностях, но пока не было похоже, чтобы у Куртиса был такой же потенциал, как у брата, такие же физические данные. Живя в доме у Коффманов, малыш мог чего-то достичь, мог просто нормально жить, в конце концов. Скотт и Лори все бы сделали для этого. А без них? Мысль о возможном развитии событий причиняла Скотту почти физическую боль.

Мужчина плюхнулся на стул и еще раз оглядел опустевшую комнату.

— Все будет хорошо! — сказал он себе, но голос прозвучал неуверенно, слабо и сипло.

— У него все будет в порядке! — попытался он снова. Получилось лживо.

Произнося слова, в которые мужчина сам не верил, он представлял карту лего-города, пустые книжные полки, баскетбольные плакаты на стенах. Ему казалось, будто они размыты. Казалось, вся их сила, польза, цвет, эмоции, — все исчезло с уходом малыша.

Глава 24 Мара

Мара смотрела на компанию, расположившуюся в ее гостиной, и понимала — буквально в метре от нее находятся четыре человека, которые, помимо Тома и Лакс, являются самыми важными в ее жизни. Со стороны Стэф раздалось громкое фырканье, Мара повернулась и посмотрела на профиль подруги. Как обычно, лицо Стэф было будто разделено на две части — быстро двигающиеся губы и застывшие внимательные глаза. Она была первым человеком после родителей Мары, кому Том сообщил о результатах анализа крови.

Стэф была дома и ждала у телефона. Она взяла выходной, а Тому объяснила это тем, что независимо от результата ее реакция будет очень громкой и неприличной.

Безусловно, когда она орала, Том отодвинул трубку от уха.

— Черт бы побрал всю эту хрень! Буду через десять минут.

Первую часть фразы она повторяла бесчисленное количество раз в течение недели. И Пори тоже стал ее повторять, к большому неудовольствию своей жены.

И к неудовольствию Джины, подумала Мара и перевела взгляд на вторую подругу. Джина со всей ее южной вежливостью была способна вести себя соответствующим образом. Стэф же никогда не снисходила до этого.

До болезни только постоянное вмешательство Мары препятствовало этим леди вступать в драку. И удерживать, скорее, приходилось Стэф, потому что Джина никогда бы не приняла участия в таком вульгарном акте насилия. Но дурные вести изменили отношения между ними. Различия, которые раньше раздражали их друг в друге, превратились в милые черты, предмет добродушного подтрунивания.

В таблице «до и после болезни» этот момент как раз был в графе положительных изменений. Мара усмехнулась, когда заметила, что Джина положила руку на предплечье Стэф, чтобы та чуть усмирила свой язык и придержала поток нецензурных слов.

Стэф нетерпеливо стряхнула руку Джины и в ответ на замечание, которое Мара не услышала, заявила:

— Я знаю, я сама так думала! Я имею в виду, какого хрена, правильно, Пори?

Мара засмеялась, увидев, как Джина вздрогнула, а Нейра поджала губы. Но по крайней мере Джина не выскочила из комнаты от возмущения, как случалось до диагноза Мары. И хотя южанка никогда не ругалась, за последние четыре года она научилась ценить прямоту Стэф. А та была благодарна подруге за помощь Маре, ибо всемогущий юрист всегда знала, на кого можно положиться и кому позвонить.

— М-да, — как-то ответила Стэф Маре, когда подруга пожаловалась, что, мол, из-за болезни лицо стало угловатым. — Да, я вижу, ты стала сильно тощей. Но нет ничего, что не поправили бы румяна и хороший тональный крем. Запишу нас в салон красоты. А после заедем купить косметику и подберем самый лучший тон.

Но и Стэф вскоре убедилась, что Джина — это нечто большее, чем хранилище правил этикета.

Она была преданна и неутомима. Эти качества, важные в работе секретаря, еще важнее в дружбе. Она раскладывала почту на столе Мары, помечая, что для нее, а что для Тома, проверяла, прочла ли Мара свои письма. Как-то она провела выходной, наводя порядок в их прачечной комнате, в шкафах, чтобы Маре было проще содержать вещи в определенном порядке: так легче вспоминать, где что находится.

— Ты наиболее организованный человек из всех, кого я знаю! — однажды заявила Джине Стэф. — Ты лучше, чем все секретари этой фирмы вместе взятые. — Мара и «Те Леди» сидели на лужайке во дворе Стэф, пили вино и обсуждали свои сильные и слабые стороны.

— А ты самый прямой человек из всех, кого я встречала, — ответила Джина и быстро добавила, что это комплимент. — Как бы я хотела говорить людям то, что действительно о них думаю.

Тогда Стэф внесла предложение, что «Те Леди» всегда смогут поговорить с Лакс на любую тему, которую она выберет.

— Конечно, — смеялась Джина, — я смогу организовывать школьное расписание, все мероприятия, следить за манерами, как, например, правильно написать благодарственное письмо. А Стэф будет говорить о другом: о месячных, мастурбации, оральном сексе, предохранении.

Мара засмеялась и глянула на Стэф, ожидая, что подруга тоже присоединится к шутке, которая и родилась благодаря ей.

Но заметила, как у Стэф опустились уголки губ, увидела слезы в глазах подруги.

— Стэф! Что случилось?

Они сидели кружком, но не близко друг к другу. Стэф поднялась, переставила стул и села рядом с Марой. Взяла ее за руку и пробормотала:

— Знаю, ты переживаешь, как она будет жить, когда ты… — у Стэф перехватило дыхание, и она не смогла закончить.

Мара сжала руку подруги, и Джина тоже придвинула стул ближе и положила руку на колено Стэф.

— Когда тебя не станет, — продолжила Стэф, прорываясь сквозь слова, — я хочу, чтобы ты знала, — она посмотрела на Джину, — мы хотим, чтобы ты знала… — она снова не смогла закончить.

Джина потрепала Стэф по колену и закончила за нее:

— Мы хотим, чтобы ты знала, — со слезами проговорила она, — мы всегда будем рядом с Лакс. Не важно, что ей понадобится. Не важно, о чем она захочет спросить. Или если ей понадобится помощь. Просто захочет поговорить… И так будет всегда! — Она взяла подруг за руки.

Мара тоже плакала. Они так и сидели, обливаясь слезами, держась за руки и всхлипывая. Пока Джина не шмыгнула носом последний раз и не спросила Мару:

— Может, не стоило сейчас заводить этот разговор? Слишком рано, я имею в виду. Понятно, что еще многие годы мы не будем нужны Лакс.

— Стоило! — перебила ее Мара. — Просто отлично, что ты об этом заговорила! Я постоянно беспокоюсь, в кого она может превратиться без матери. Пусть сейчас она не так в вас нуждается, но для меня важно, что вы сказали это именно сейчас! Том, конечно, замечательный, и вы это знаете! Но можно ли вообразить, как он помогает Лакс выбрать ее первый бюстгальтер, или говорит с ней о первых месячных, или о разбитом сердце после первой неудачной любви? Думая обо всем этом, я не сплю по ночам. Да, я знаю, что вы всегда будете навещать ее и проводить с ней время, но сама никогда бы не осмелилась просить вас обещать это!

Мара смотрела на подруг, и в ее темных глазах светилась безграничная благодарность.

— Вы только что избавили меня от самой большой печали, которая терзала меня беспрерывно все это время. У Лакс не будет мамы, у нее будет…

— Две, — закончили они вместо нее.

Глаза Мары вновь налились слезами, «Те Леди» обняли ее, и они втроем заплакали.

Друзья только что пообещали такое, о чем десять минут назад она и не мечтала! Мара понимала, что только что сделала самое главное для своей дочери! Все ее списки и планы меркли по сравнению с этим! Она совсем забыла об этом, а «Те Леди» решили все мимоходом, в промежутках между бокалами мерло!

Стэф подняла свой бокал, и остальные чокнулись с ней.

— За «Тех Леди»! Мы вдвоем никогда даже наполовину не станем такими мамами, как Мара! Но, черт побери, мы будем стараться!

После той ночи Мара поговорила с каждой из них лично об их предполагаемом списке обязанностей. Однажды на йоге Мара шепнула Стэф:

— Ты так хорошо разбираешься в здоровой пище, фитнесе, пищевом дисбалансе и всем прочем, ты же знаешь это, верно?

С другой стороны, Джина как-то призналась о своих непростых взаимоотношениях с пищей и упражнениями. Том может прочитать целую лекцию об аминокислотах, белках, но что он знает о психологическом давлении на подростка — ешь меньше, худей, выгляди как модель, мори себя голодом!

Стэф одобрительно закивала, заранее зная, что ей поручат именно это.

В другой раз, находясь в кухне Мары, Джина как раз меняла напоминалки и расставляла все по своим местам. Мара раздумывала, что приготовить на ужин.

— Ты же ей расскажешь что-то вроде «узнай, какое любимое блюдо у твоего мужа и приготовь его», правда? Боюсь, она так много наслушается о женской свободе от Стэф, что будет думать, будто выражать любовь по отношению к партнеру равносильно потере женщиной прав и свобод! Я хочу, чтобы она свободно и щедро дарила любовь близким, не важно, политкорректно это или нет! И пусть бы это касалось не только ее мужа, но всех. Чтобы она звонила бабушке и дедушке узнать, как у них дела, а не ждала, когда они позвонят! Хочу, чтобы она помнила о таких вещах. О таких мелких и вроде незаметных, но на самом деле очень важных. Звонить Тому и поздравлять его с Днем рождения — это просто, но…

— Она должна звонить ему, чтобы поздравить с годовщиной вашей свадьбы, — мягко добавила Джина.

— Верно!

— Уже себе пометила! Все записала!

Глава 25 Мара

Лакс влетела в гостиную, сияя от радости в ожидании увидеть своих самых любимых — бабушку, дедушку и «Тех Леди». Она обняла бабушку и дедушку, потом Мару, Стэф и Джину и плюхнулась Джине на колени. Мара слышала, как она шепотом рассказывает о новых пуантах. Несколько минут спустя вошел Том, раздал поцелуи в щеки трем женщинам, одну поцеловал в губы, пожал руку Пори и передал Лакс небольшой пакет.

— Отправляйся сразу в свою комнату и положи это в шкаф, мисс Грязнулька, как и договаривались.

— Папа! — возмутилась Лакс, кося глазами на гостей. — Не называй меня так при «Тех Леди»!

— Прости, Лакшмабети!

Джина бросила строгий взгляд на Тома, но тот пожал плечами.

— Так привык к этому милому прозвищу! Остальное еще не выучил, дайте мне еще двадцать два года. — Нейра с нежностью похлопала зятя по руке и понимающе улыбнулась Маре.

И Мара, и Нейра знали, как Том любит эти детские прозвища для членов семьи. Просто в его детстве ничего подобного не было, кроме, пожалуй, «маленький говнюк, как и твой отец!»

Лакс схватила сумку и выбежала из комнаты.

— Миссия выполнена! — сообщил Том жене, как только девочка была за переделами слышимости. — Думаю, она практически избежала смерти через повешенье во время субботних занятий. Выбирала обувь так тщательно. Когда же дело дошло до розовых колготок, я чуть не махнул на все рукой! Те слишком плотные, те слишком тонкие, те еще какие-то, уже не помню. Мне аж захотелось кого-то придушить!

— Ну что ж, она была с правильным родителем! Даже если ты кого и придушил бы, то сразу оказал первую помощь! — засмеялась Стэф.

Вернулась Лакс.

— Ты убрала пуанты на место? — спросила Мара.

— Я повесила пакет на ручку двери.

— Положи их, пожалуйста, туда, куда папа сказал, — на полку с балетными принадлежностями в шкафу.

— Ну, мама! Я хочу повидаться с «Теми Леди», пока они еще здесь!

— Они никуда не денутся за две минуты. Ровно столько займет у тебя это действие!

Девочка удалилась, топая ногами так громко, как только могла, а шестеро взрослых еле сдерживались от смеха!

Через тридцать секунд она вернулась, оббежала стул Стэф по пути в кухню. Стэф схватила ее, посадила к себе на колени и положила палец ей на нос.

— Лакшми Николс! Что, я говорила, с тобой случится, если ты будешь продолжать пререкания с мамой, а не вести себя как идеальный послушный пятилетний ребенок?

Лакс нахмурилась, припоминая. Улыбаясь, она засунула палец в волосы — вспомнила!

— Деньги!

— Правильно! — Стэф достала доллар из сумочки. — И помни: дальше — больше! Теперь беги в кухню и посмотри, осталась ли самса для тети Стэф! — Она спустила девочку на пол, легко шлепнула, и Лакс, хихикая, помчалась в кухню, размахивая купюрой.

— Стэф! — одновременно строго воскликнули Мара и Джина.

— А что? — Стэф невинно пожала плечами. — Ты же говорила, что у тебя проблемы с маленькой мисс Идеальность, которая боится тебе перечить или спорить. Я просто нашла способ решить эту проблему! Вообще-то, мне на работе именно за это и платят!

Погостив немного, Джина и Стэф удалились, а Мара настояла, чтобы родители остались на ужин. Они колебались, но потом согласились при условии, что сами подогреют запеканку и накроют на стол, пока она будет отдыхать в гостиной с мужем. С неохотой Мара приняла условия, и полчаса спустя все сидели в столовой.

Пори выставил на стол красивую посуду и серебряные приборы, и Лакс от радости захлопала в ладоши. Если она еще и сложит их под подбородком, то будет копией Нейры, думала Мара.

— Как нарядно! — воскликнула Лакс.

— Ой! — засмущался Пори и посмотрел на дочь. — Нужно было эту посуду и приборы приберечь для особого случая?

Маре стало не по себе, когда она услышала виноватый тон отца, нарушившего одно из ее правил:

— Сегодня как раз особый случай! Все мои любимые собрались на ужин!

Лакс захихикала:

— Мама, мы вместе всегда! Но раз уж все так нарядно, мы можем прочесть молитву? Семья Сьюзан читает ее каждый вечер!

Мара с удивлением посмотрела на дочь:

— Молитву?

Девочка кивнула:

— Молитва — это то, что говорят…

— Я знаю, что такое молитва, — смеясь, ответила Мара, — я просто удивилась, что ты это предложила! Ну конечно! Почему нет, давайте помолимся.

— Вот здорово! — Лакс опять захлопала и оглядела стол, ожидая, пока взрослые начнут читать молитву. Но трое из них не были христианами, а Том немного растерялся.

— Дайте-ка подумать, это было так давно!

— А что говорят в семье Сьюзан, когда молятся, Лакшмабети? — спросила Нейра внучку.

— Ой, да просто, говорят, как они счастливы и рады, что вместе!

— Нет никакого «да просто!», когда речь идет о том, что семья вместе, да, мама? — проворчал Пори, глядя на супругу. Его губы улыбались, но Мара уловила печаль в его темных глазах. Нейра кивнула, прежде чем пальцем смахнуть слезу.

Причина их печали ударила Мару, будто ножом, — их дочь умирает!

Как часто она всерьез об этом задумывалась, принимала во внимание? Она не хотела признавать ответ на этот вопрос. Или тот факт, что она действительно думает об этом! Она все видела только в контексте, что это она жертва, не они!

«Мне безразлично, если их способ бороться с неизлечимой болезнью дочери — это принимать новости с пылесосом, веником и блюдом карри! — сотни раз повторяла она Тому. — Я их дочь, и ко мне не нужно относиться, будто я не в состоянии вести домашнее хозяйство или кормить собственную семью!»

Когда же она признает, что они тоже жертвы?

Их дочь умирает.

Мара посмотрела на своего ребенка, и чувство невосполнимой потери пронзило все ее тело, от макушки до пят.

Для нее последние дни — адское мучение — это последние дни с дочерью, но почему она отказывается признавать, что ее родители чувствуют то же самое по отношению к ней! Она не единственный родитель за столом, который вот-вот потеряет ребенка!

Мара взяла мать за руку, и Нейра подумала, что это призыв к началу молитвы, и она взяла за руку внучку.

— Только у Сьюзан не держатся за руки, — сказала Лакс, но потянулась за папиной рукой, как и Том потянулся за рукой тестя.

Пори взял дочь за руку и улыбнулся внучке:

— Мы им не скажем!

Все склонили головы, и Пори произнес несколько простых слов о любви, семье и новых пуантах. Мара подняла голову и медленно обвела взглядом всех собравшихся, задерживаясь на несколько секунд на каждом.

Потом она закрыла глаза, наклонила голову и медленно пожелала, чтобы у нее был бог, в которого она бы верила, бог, как у семьи Сьюзан. Было бы приятно осознавать, что после смерти есть нечто где-то там. Что есть причина ее болезни, и это не просто результат проигрыша в лотерею. Что из всего этого Лакс извлечет урок. И если на то пошло, то было бы кого во всем обвинить!

Глава 26 Скотт

Среда, шестое апреля, 11.47 вечера.

Детройт отправил личное сообщение:

«Я прекрасно провел время! Спасибо, МамаЛакс, за переписку в такой поздний час! Пытаюсь вспомнить, когда последний раз мы так доверительно общались. Месяцев семь назад? Или когда мы с женой узнали, что тест на беременность отрицательный и я поднял вопрос об усыновлении. Был период, когда она просто помешалась на усыновлении младенца, и ты помогла нам во всем разобраться. И до сих пор, когда я упоминаю твое имя, она улыбается. Я удивлен, что она тогда не предложила назвать ребенка МамаЛакс!  Она предлагала тебе написать книгу, помнишь?»

Среда, шестое апреля, 11.49 вечера.

МамаЛакс отправила личное сообщение:

«Да, помню, я думала об этом, но не долго. А потом как обычно закрутилась».

Среда, шестое апреля, 11.50 вечера.

Детройт отправил личное сообщение:

«Так обычно и происходит. Итак, мы столько говорили обо мне! Не знаю, как ты, но мне от себя уже просто тошно! Твоя очередь! Как ты поживаешь все эти ночи, которые не спишь?»

Среда, шестое апреля, 11.51 вечера.

МамаЛакс отправила личное сообщение:

«Честно говоря, я так много думаю о себе все эти дни, что счастлива подумать о ком-то другом. Примешь ответ, что это просто бессонница человека среднего возраста, и продолжим разговор?

И мне совсем не тошно говорить о тебе! Я так много о тебе думала и чувствовала себя нехорошо. Я не в состоянии помочь так, как хотела бы! Я бы хотела сделать что-то стоящее! Что-то большее, чем просто переписка!»

Среда, шестое апреля, 11.54 вечера.

Детройт отправил личное сообщение:

«Поверь, прошедший час — это именно то, что нужно! Знаешь, мелочи иногда бывают важнее всего остального!»

Четверг, седьмое апреля, 12.01 ночи.

МамаЛакс отправила личное сообщение:

«О! Знаю это, как никто другой!»

Четверг, седьмое апреля, 12.03 ночи.

Детройт отправил личное сообщение:

«Есть тема, которой мы коснулись, но детально не обсудили. Вот я лежу ночью без сна, беспокоюсь, как там мой малыш, учитывая резкий поворот событий. Как думаешь, он спит сейчас? Или он переживает не так сильно, как я? Ведь у него есть эта невидимая связующая нить с матерью?

Думаешь, биологическая связь с матерью победит любую тоску? Надеюсь, это нормальный вопрос, который можно задать приемной маме. Не хочу спрашивать у 2мальчика. Если я не прав, он, как обычно, просто напишет: «отвали», и мы поменяем тему».

Четверг, седьмое апреля, 12.05 ночи.

МамаЛакс отправила личное сообщение:

«Ха-ха-ха! И не стоило спрашивать 2мальчика об этом, ты же тактичный человек в отличие от него! Я считаю, это вполне уместный вопрос, по крайней мере для меня. Не знаю, что чувствуют другие приемные родители, но я думаю об этом постоянно.

В последнее время я пришла к выводу, не знаю, примешь ли ты его или осудишь, но уверена, взрослые способны целиком и полностью полюбить чужого ребенка как своего, но у детей этого качества нет. Они всегда чувствуют сильнейшую тягу к своим биологическим родителям.

Поначалу я в это не верила. А кто хочет думать, что наши дети не так привязаны к нам, как мы к ним? Я всегда хотела верить в то, что твердят люди, выступающие за усыновление, и о чем говорит литература по данному вопросу: отношения усыновленных детей с приемными родителями могут быть такими же полными, как и у родных детей и родителей.

Честно говоря, эта мысль разрывала мне сердце — осознание, что я растила свою дочь на протяжении пяти лет, начиная с младенчества, и отдала ей всю себя, всю свою любовь, но при этом, возможно, у нее остались сильные чувства по отношению к родной матери.

Я убеждена, что сторонники усыновления будут меня переубеждать, но, как говорит моя подруга Стэф, «ну их к черту!».

Кроме того, ты наверняка смотрел шоу Опры. И вспомни ситуации: дети отданы на усыновление в возрасте одного дня. Дети живут с приемными родителями восемнадцать лет, и родители делают для них все. Детям исполняется восемнадцать — и баста! Они отправляются на поиски родной матери! Никто не может отрицать факта, что зов крови так же реален, как и те магниты НАСА для спутников!

Но я полюбила эту реальность вместо того, чтобы ненавидеть ее. Это означает, что для моей дочери потеря приемной матери, то есть меня, не будет столь тяжела, как была бы для меня, разлучись мы с Лакс однажды. Она не будет по мне скучать так сильно и так долго, как если бы я была ее родной матерью. Значит, если мой муж снова женится, она быстрее примет его новую жену как «маму», легче поладит с ней, потому что и женщина не будет неродной матерью, которая заменила родную. Она просто будет новой, скорее всего, более молодой версией неродной меня!

Я надеюсь, эта мысль примирит тебя с реальностью. Сейчас ты страдаешь от расставания со своим малышом. Но подумай и осознай, как он страдал все это время без матери. Тягу к ней он ощущал все это время. И сейчас суть не в том, что он с ней, а в том, что он больше не страдает. Это должно тебя утешить.

Конечно, он скучает по тебе. Но никто из нас не хочет, чтобы нашим детям было грустно, правда? Но именно из-за того, что у вас разная ДНК, ему не так грустно, как тебе. Надеюсь, это поможет тебе уснуть. Да?»

Четверг, седьмое апреля, 12.06 ночи.

Детройт отправил личное сообщение:

«Подожди! Что значит, твоя дочь потеряет тебя? Она тебя теряет?»

Четверг, седьмое апреля, 12.13 ночи.

МамаЛакс отправила личное сообщение:

«Ой! Это я чисто гипотетически, конечно! Я профессиональный воображала «чего-то плохого»! Что случится с моими клиентами, если они подпишут этот договор? Как мои клиенты поведут себя в зале суда? Как будет жить мой муж с дочерью, если я попаду в ДТП и разобьюсь на машине по пути с работы?

Это судьба юристов и мам — мы переживаем не только о реальных вещах, но и о вероятных, возможных. И не важно, как невелика вероятность событий, как мал шанс. Ну, в общем, ты понял!

Извини, что встревожила тебя!»

Четверг, седьмое апреля, 12.16 ночи.

Детройт отправил личное сообщение:

«Не надо меня так пугать, пожалуйста! Теперь, когда мое сердце перестало колотиться, я прочту еще раз то, что ты написала!

Ага, понял. Стало легче. Понимаю, что и тебе, в случае твоей низкой возможности, маленькой вероятности и гипотетичности наступления аварии…

Мы очень эмоционально привязаны к детям, будто они родные. И не важно, насколько они готовы получать нашу любовь, в них есть небольшая частичка, которая никогда не станет нашей. Она всегда будет принадлежать биологическим родителям. Значит, когда случается что-то страшное (например, их забирают на несколько дней раньше или мы воображаем аварию с воображаемыми машинами в голове), они не переживают о разлуке с нами так же, как мы.

Да, это помогает! Ты права, я действительно не хочу, чтобы ребенок грустил и печалился от разлуки со мной так же сильно, как и я.

Но позволь спросить. Я знаю, что тебя саму удочерили. Значит то, что говорил 2мальчика, правда? Значит, все эти годы ты не считала свою приемную мать родной? Ты все годы хранила любовь к биологической матери и мечтала ее найти?»

Четверг, седьмое апреля, 12.18 ночи.

МамаЛакс отправила личное сообщение:

«Я постоянно повторяю себе, что больше привязана к моей маме, чем моя дочь ко мне, потому что моя мама всегда была со мной. А с тех пор как появилась моя дочь, она с моими родителями проводит столько же времени, сколько и со мной. Одно время меня это мучило — комплекс вины из-за того, что я работаю, но теперь (если вспомнить мою теорию про аварию) я чувствую облегчение! Даже если окажется, что она привязана ко мне так же, как и к своей матери, порядок, установленный в нашей семье, просто не позволит ей это чувствовать.

Поэтому в конце повторю то, что ты сказал: я действительно не хочу, чтобы ребенок грустил и печалился от разлуки со мной так же сильно, как и я».

Четверг, седьмое апреля, 12.19 ночи.

Детройт отправил личное сообщение:

«Только твой ребенок не теряет тебя! Слава богу! Разве что в лабиринтах воображения в твоей голове, и все уляжется и станет веселее, если твой полуночный друг перестанет ныть и наконец даст тебе поспать!

Спокойной ночи, МамаЛакс! И спасибо!»

Часть III

Четверг, седьмое апреля Осталось три дня

Глава 27 Мара

Мара проснулась от вибрации часов, спрятанных под подушкой. Взгляд, брошенный на часы, стоящие на тумбочке, подтвердил догадку — будильник выключили. Том!

В ванной она избавилась от своего бумажного белья, положила его в пакет, потом еще в один, затем еще в один — самый большой, после чего засунула его на самое дно мусорной корзины. Посмотрела на новую пару, скривилась, быстро надела и обмоталась полотенцем — вдруг войдет Том?

Надела юбку и кофту — на этот раз цвета яркой фуксии. Отнюдь не ее любимый цвет, как, впрочем, и цвет вчерашней кофты — пурпурный, он не давал ощущения комфорта.

Ее внешний вид наверняка бы понравился Стэф, так как, по мнению подруги, это был еще один шаг на пути Мары к освоению искусства стильно одеваться.

Женщина пробежала рукой по волосам, умылась и сравнила свое отражение с тем, что увидела вчера в раме для картины. Пугало, которое заставило ее дочь скривиться и заволноваться, что подумают подруги в автобусе?

«Лучше», — решила она, прежде чем уловила звуки, доносящиеся из кухни.

Том, облокотившись о стол, внимательно слушал болтовню Лакс, которая сидела напротив на высоком стуле, а перед ней стояла миска с хлопьями.

— Доброе утро! — сказала Мара.

— Мама! — вскричала Лакс, слезла со стула и обняла маму руками, липкими от молока. Мара подумала, как Том умудрился не заметить, что девочка ест руками?

— Осталось три дня! — воскликнула Лакс и обняла Мару за ноги.

За секунду Мару обдало холодом, она отстранилась от объятий ребенка. Они обнаружили ее список под ноутбуком? Она украдкой зыркнула на Тома, но он стоял спиной, убирал молоко и хлопья. Но если они нашли ее записи, почему Лакс радуется?

— О чем ты? — спросила Мара, стараясь, чтобы в голосе не сквозила паника.

— До твоего дня рождения! — ответила Лакс, хлопая в ладоши. — Осталось три дня до твоего дня рождения!

— Ах, это! — проронила Мара с облегчением. — Да, конечно!

И прежде чем облегчение сменилось чувством вины из-за того, что она планировала совершить в этот день, Лакс снова заговорила:

— Ты меня проводишь сегодня до автобуса?

— Да, конечно, — ответила Мара, радуясь, что можно сменить тему.

— Отлично! А потом придешь помогать нам в библиотеке? Подошла твоя очередь дежурить в классе на этой неделе, помнишь?

Несколько недель назад Мара, как и другие родители, решила дежурить в классе. Правда, памятуя вчерашнюю утреннюю реакцию Лакс, женщина решила, что дочь не захочет видеть маму в школе. Но сейчас на маленьком личике было нетерпение.

— Ты хочешь, чтобы я пошла? — спросила Мара.

Ребенок взвизгнул, будто вопрос был задан на латыни.

— Как здорово, когда у мамы есть время для таких мероприятий! — улыбнулся Том. Слова адресовались дочери, но глаза были нацелены на жену, молчаливо напоминая те слова, которые он произнес вечером после прощального ужина на работе. Она тогда горевала, что без юриспруденции в ее жизни будет гораздо меньше смысла.

И меньше смысла будет и в мире, и в ее семье.

— Я совершенно не согласен, — отрезал тогда Том. — Наоборот, появится куда больше смысла! Подумай, что твой уход с работы будет означать для Лакс — ты целый день дома! Ты можешь выезжать с ее классом за город, помогать в устройстве школьных мероприятий, помогать в библиотеке. Это гораздо важнее для семьи, чем доход от твоей юриспруденции. И мать-домохозяйка гораздо важнее для ребенка, чем мать — преуспевающий адвокат. Конечно, уход от дел не должен тебя радовать. Но, как говорится, кто-то находит, а кто-то теряет. В нашем случае «кто-то» — это Лакшми Николс, у которой появится мама, свободная весь день!

Мара поцеловала дочку и заправила за ушко прядь волос.

— Конечно, я приду помогать в библиотеке сегодня.

Лакс опять взобралась на стул.

— Счастье — мама помогает в библиотеке!

Мара и Том засмеялись. Несколько недель назад Мара читала Лакс на ночь книгу о щенке по имени Счастье, с тех пор девочка сообщала обо всем, что делает ее счастливой. Получалось мило и забавно. Счастье — мама читает мне! Счастье — лапша и соус на ужин!

Мара пошла к кофеварке и наклонилась за кружкой. Том обнял ее.

— Видишь, как она рада, что ты проводишь ее к автобусу, — прошептал он, — вчера утром это было просто…

— Знаю, я преувеличила, извини, дорогой! — Она протянула ему кружку, он налил кофе до половины. Но она опять протянула ее мужу.

— Нужно уменьшать дозу кофеина, помнишь? — Он налил еще немного и жестом пригласил сесть. — Как долго ты вчера не спала?

— На самом деле недолго! Смотря как оценить.

— Сидела на форуме? Или раздумывала над покупкой той соковыжималки?

Она засмеялась:

— Сидела на форуме. Я все-таки решила, что соковыжималка нам особо не нужна.

Они повернулись к Лакс, которая запустила руки в хлопья, Том подошел, перехватил запястье дочери и строго произнес:

— Мисс Грязнулька, хватит! Еще две ложки, именно ложкой, а не руками, потом моем ручки, чистим зубки и марш к автобусу с самым лучшим помощником по библиотеке.

Позже, когда за Томом закрылась дверь гаража, Мара извлекла ноутбук и вытащила из-под него список. Два часа она посвятила надиктовыванию писем друзьям-сокурсникам, потом трем позвонила. Тем, с кем училась в юридическом. Затем вооружилась ручкой и вычеркнула все сделанное. Изучила оставшиеся пункты и улыбнулась. Три дня до времени «Ч», а ей удалось сократить список до вполне посильных размеров.

Через час приехал Гарри. Мара ждала, стоя у окна. Она открыла дверь прежде, чем он позвонил.

— Доброе утро, миссис Николс!

— Гарри, пожалуйста, просто Мара.

— Женщина, которая уже готова. И не опаздывает. Не знаю, знаком ли я еще с одной такой же? — Мини-Дед Мороз подал ей руку, и они медленно направились к припаркованной машине.

Шагали молча. Мара задавалась вопросом, поглядывая на него, почему всю жизнь она чуть ли не с криками отгоняла любого, кто предлагал помощь, а теперь вот так запросто опирается на руку этого мужчины?

И благодарит его, а не шипит, как обычно, когда он поддерживает ее, открывает дверцу, кладет ладонь ей на макушку, чтобы леди не стукнулась, когда садится. Мара не знала его и недели, но этот человек с южным акцентом и всякими секретами, одетый в хлопковую клетчатую рубашку, заставил ее понять, что не так и ужасно ощущать чью-то поддержку.

Женщина всегда колебалась в вопросах веры, в смысле веры в высшие силы. Ее родители не были религиозны. И вчерашняя заминка, когда пришлось произносить молитву, еще одно тому подтверждение. Католическое воспитание Тома, которое правильнее назвать алкоголическим, отвратило мужа от церкви навсегда. Но Маре всегда нравилось представлять, что есть нечто великое и мудрое, некое божество или абсолют, некий сверхмеханик Вселенной.

На протяжении двух десятилетий она объясняла себе встречу с Томом как предопределенную всеведущей силой. Она и на миг не допускала, что такое важное событие произошло по стечению обстоятельств. Много лет назад во время дождя студентка пряталась в холле учебного корпуса, в котором у нее и занятий-то никогда не было. А студент бежал на собеседование — должность помощника на добровольных началах в центре здоровья. Отвлекшись, попал не в ту дверь. Кто-то (или что-то?) захотел, чтобы они встретились. Мара была уверена в этом!

Когда Гарри наклонился, чтобы открыть для нее дверцу, она подумала, а вдруг тот самый кто-то, кто прислал ей Тома, прислал и Гарри?

Последние несколько дней в дальних закоулках ее разума неотвратимо ворочалась мысль, сильно донимавшая Мару, пока, наконец, полностью не завладела ее сознанием. Для других мыслей просто не оставалось места, и женщина могла думать только об одном: если она позволила незнакомцу открыть для нее дверцу, такая ли большая разница (или пусть даже жертва с ее стороны) — принять помощь от мужа? Или от родителей?

Взять хотя бы вчерашний ужин: она позволила маме организовать угощение, папе накрыть на стол. Может быть, в следующий раз стоит ответить улыбкой, а не гримасой, на их предложение повозиться в ее саду?

Возможно, совсем не глупо пригласить сиделку, чтобы та укладывала ей волосы, помогала одеваться. Так ли это невероятно? Еще на прошлой неделе эти идеи казались просто нереальными, необсуждаемыми, оскорбительными. Табу! Теперь она уже не была столь категорична.

А вообще, все просто, особенно тогда, когда у тебя осталось всего несколько дней. Если бы она знала, что ей еще несколько лет предстоит опираться о руку Гарри, в ближайшем обозримом будущем позволять родителям готовить и подавать ужин, была бы она столь же снисходительна? Позволила бы медсестре причесывать ее, чистить зубы, мыть, если бы знала, что все это продлится сотни дней, а не всего три?

Мара аккуратно опустилась на сиденье, пока Гарри прикрывал ее макушку от возможного удара, потом занял кресло водителя, повозился немного со своими записями, избегая смотреть в зеркало.

— Спасибо, — сказала она мягко.

Он кивнул, завел машину и, не поднимая головы, сообщил, что отправляется.

Козырек вновь был опущен, и Мара снова увидела фото девочки. Раньше она непременно бы настояла. Давай, расскажи о ней! Сколько ей? Кто она? Почему ты не хочешь о ней говорить? Тебе станет легче, если ты выговоришься и снимешь груз со своих плеч!

Но то было в другой жизни. Когда Мара была уверена, что ей очень повезло: ей нечего стыдиться, и нет такого, что она не сделала бы достоянием гласности! За ней нет темных делишек, которые нужно скрывать от окружающих. Она отвернулась к окну и разглядывала проплывающие мимо мультяшные улицы Плано.

Они прибыли. Мара прошла по длинному коридору в школьную библиотеку, взглянула на часы и поджала губы. Было одиннадцать двадцать восемь, занятия в библиотеке начинались в половину двенадцатого. Дорога от дома до школы отняла больше времени, чем она рассчитывала, когда назначала Гарри время. И теперь она пришла впритык — звонок прозвенит через две минуты. Она ускорила шаг, надеясь добраться в пустую библиотеку до того, как раздастся шум и ее конечности среагируют на раздражитель.

Она пыталась успокоиться. Стресс оказывал еще более сильный эффект, чем резкий шум. И реакцию на шум, конечно, можно было считать одним из симптомов Гентингтона. Но во многих статьях было написано: избегайте стрессовых ситуаций, особенно на публике. Когда на вас устремлены сотни глаз, все ухудшается для любого, не только для того, у кого высокий уровень повторений в ДНК.

Мысли позитивно, упрашивала она себя. Думай, как будет рада Лакс, когда ты придешь в школу, с каким нетерпением она тебя ждала! Вспомни, что говорил Том: уход от дел неплохо для тебя, но прекрасно для твоей дочери! Задумайся, как много вы стали общаться теперь — совместные обеды, занятия искусством, вечеринки на заднем дворе. На все это раньше не хватало времени, мама вечно спешила, была слишком занятая судебными процессами, доказательствами, прениями и прочим. Самая большая потеря Мары — вынужденный уход с работы — стала самым большим приобретением Лакс.

Таким образом, ситуацию можно интерпретировать диаметрально противоположным образом. Все зависит от точки зрения.

И вот Мара принуждает себя самоликвидироваться с этой планеты как можно скорее, чтобы уберечь девочку от очень-очень плохой мамы, значительно более плохой, чем мама-вечно-занятой-юрист, и невозможно далекой от того идеала, которым она мечтала быть для Лакс. Возможно ли, что обычное присутствие Мары здесь — в школе или дома, а не, скажем, на работе или просто на Земле — это все, что необходимо ребенку? Может, если дело касается материнства, то здесь лучше чем нигде?

Но если это правда, значит, достаточно просто идти по коридору, являя собой эдакий флюгер, ожившую марионетку, машущую во все стороны руками и в недалеком будущем способную перемещаться только в инвалидном кресле.

И значит, пусть вскоре она окажется прикована к постели и не будет больше посещать занятия в библиотеке, зато, когда Лакс вернется с занятий, мама сможет выслушать, как прошел день девочки.

Обязательна ли для материнства способность координировать движения?

Или главное условие — любовь? Такая всепоглощающая, что тебе и в голову не придет сбежать в смерть, и не важно, в каком состоянии ты будешь продолжать жить для ребенка!

Легкая улыбка порхнула по лицу Мары, стала шире, пока она двигалась по коридору. Удалось ли ей только что убедить себя, что, если мама останется среди живых, это будет лучше для Лакс?

Мара уже прошла половину коридора, когда одновременно возле нее распахнулись две классные комнаты. Ближайшая, №112, — класс Лакс. Мара слышала, как молодой голос что-то вещает. Наверное, сегодня у детей замена, так как учительница дочери — пожилая женщина. Подойдя ближе, Мара разобрала слова: детей просили выстроиться в ряд, чтобы классная староста Маделин могла отвести всех в библиотеку.

Еще пара метров, и Мара узнала в женщине, стоящей в двери, преподавателя четвертого класса. Рот учительницы двигался, но слов Мара не расслышала.

Быстрыми шагами мимо кабинета Лакс… Поравнялась с четвертым классом… Но тут учительница исчезла в кабинете, и стайка десятилетних девочек выпорхнула в коридор, толкаясь и поддразнивая друг друга, и перекрыла Маре дорогу.

С другой стороны доносились четкие команды:

— Маделин, можешь выводить всех в коридор, но, пожалуйста, постойте тихонько, пока не прозвенит звонок.

Мара слышала, как за спиной возятся дети. Она быстро обернулась и увидела, что за Маделин выстроилась цепочка детей и тут же стала разбредаться — пятилетки расползлись по всей ширине коридора.

Мара услышала в висках стук собственного сердца, она в ловушке: с одной стороны шумели десятилетние, с другой вырвались из класса пятилетние, в том числе Лакс.

И тут зазвенел звонок.

Лязг прокатился в ушах Мары медленными волнами. В течение ужасающих шестидесяти секунд все произошло, как при замедленной съемке: туловище наклонилось вперед — шум полностью лишил женщину координации. Реакция, замедленная из-за Гентингтона, подвела. Мара не смогла удержать равновесие, пока тело стремилось вернуть вертикальное положение. Поэтому она сделала два быстрых шага вперед и врезалась в шкаф.

Четвертый класс, как по команде, уставился на нее, как, впрочем, поступили бы все дети.

Школьники раскрыли рты от удивления, да и Лакс вместе с ними, наблюдая, как мама мучительно пытается держаться ровно, но не может совладать с собой и падает на пол. Мара попыталась снова, но хихиканье детей будто пригвоздило ее к месту, парализовав мышцы. Женщина снова оказалась на полу.

Мальчик из четвертого класса закричал:

— Эй, смотрите, тетя пьяная!

Дюжина голосов подхватила смех, и малыши им вторили.

Закричала девочка:

— Нужно вызвать скорую, что пьяная делает в школе?

Прозвучал голос:

— Прекратите смеяться! Мальчики, прекратить!

Некоторые перестали смеяться, но другие засмеялись пуще!

Учительница на замене с ладонью у рта велела классам немедленно зайти в кабинеты. Но класс Лакс, не шелохнувшись, глазел на Мару.

— Я говорю всем немедленно зайти в класс! Маделин, заведи всех в комнату! Дети! Все немедленно в классы!

Подчинились все, кроме одного ребенка. Мара слышала шум голосов за дверью кабинета №112: «странная», «сумасшедшая» доносилось оттуда и перекатывалось в ушах Мары вместе с эхом звонка, шушуканьем и смехом детей.

— Ты! — зашипела учительница на ослушника. — Ты! Я сказала, немедленно зайди в класс!

Стоя на четвереньках, Мара подняла голову и увидела прямо перед собой своего ребенка, замершего без движения с широко распахнутыми глазами.

— Мама, — журила Лакс тихим шепотом, переводя взгляд с мамы на учительницу, а с учительницы на четвероклассников и снова на маму, — встань! Ты должна встать прямо сейчас!

Выражение унижения на лице дочери, осуждение в ее голосе заставило Мару заплакать горючими слезами. Она заставила себя не обращать внимания на старших детей, таращившихся на нее и смеющихся, велела рукам подчиниться и поднялась с пола. Получилось! Она встала прямо, с гордой улыбкой на лице. Потом поняла, как ничтожно то, чем она гордится, и усилием воли убрала улыбку.

— Мне так жаль, — прошептала она, — прозвенел звонок, и этот шум… по какой-то причине сегодня все хуже. Я потеряла равновесие и… Я бы не приходила, если бы знала, что все так получится. Я не знала, прости.

Она попыталась сделать пару шагов навстречу Лакс, но, пока она шла, еще один ребенок заверещал:

— Она действительно пьяна! Только посмотрите, как она идет!

Мара нахмурилась, смутилась. Она была раздражена поведением детей и этим усиленным вниманием. О чем говорит этот ребенок? Шоу «падающая женщина» окончено. Она двигается совершенно нормально! Почему этот ребенок не нашел другой объект для издевок?

Мама приближалась, девочка отступила на шаг.

— Мама, они над тобой смеются! Старшие дети смеются над тобой! И дети в моем классе выкрикивают твое имя!

Тело Мары горело огнем от стыда. Это было даже хуже, чем происшествие в супермаркете.

— Мне жаль, — прохрипела она, комок в горле не давал говорить, — маме очень жаль! Я не знаю, почему мое тело так плохо ведет себя сегодня!

— Тебе нельзя в библиотеку! Пожалуйста, не ходи туда! — попросила Лакс, слезы текли по ее щекам, но она гневно смахнула их.

— Конечно, я не пойду, я возвращаюсь домой.

Лакс кивнула, все еще смахивая слезы. Старшеклассники замолчали — наконец появилась их учительница. Мара услышала, как один из учеников принялся рассказывать, что произошло, но женский голос оборвал его, отчеканив, что они опаздывают в тренажерный зал и что он обо всем может рассказать потом.

— Мне пойти с тобой, мама? — По голосу девочки можно было догадаться, какого ответа она ждет.

— Нет, дорогая, все в порядке, видишь?

Мара дотронулась до волос Лакс, но та отступила назад, потом еще раз.

— Мне нужно идти, — прошептала она, тайком оглядев коридор, — учительница сказала. Она сделала шаг по направлению к классу и нетерпеливо посмотрела на мать, ожидая, когда ее отпустят.

— Конечно, — ответила Мара и помахала на прощанье, — иди! У меня все будет в порядке, скоро приедет такси. Я подожду у входа…

— А ты можешь подождать за деревом, чтобы из окна тебя не видели?

Мара быстро кивнула и отвернулась.

Вышла на улицу, прислонилась к стволу, уронила голову на грудь, как вдруг услышала рядом звук притормозившей машины.

Гарри выскочил из такси и бросился к ней, глаза широко распахнуты, мотор работает.

— Что случилось? Вы выглядите, будто хотите провалиться под землю!

Она подняла опухшее красное лицо, посмотрела на него, открыла было рот, чтоб ответить. Однако не выдавила из себя ни звука, только медленно покачала головой, глядя мимо водителя на машину.

— Конечно, — сказал он мягко, — мы сейчас поедем домой. — Без лишних слов он наполовину вел, наполовину нес ее к машине, помог сесть, пристегнул ремень.

Пока они ехали, Мара слепо уставилась в окно, не замечая ярких красок Плано, видя лишь темные, злые, полные слез глаза дочери, а девочка стояла униженная, умоляла мать спрятаться за деревом, чтобы ее не видели другие дети.

Мара перестала смахивать слезы, льющиеся по щекам, перестала прикладывать платок к носу, прекратила прижимать пальцы к опухшим глазам в надежде, что они придут в норму.

Она позволит Гарри, взгляни он на нее через зеркало заднего вида, видеть клиентку во всей красе, такой, как есть, — уродливой, в пятнах, опухшей, в соплях. А если не видит сейчас, то увидит, когда будет помогать выйти из такси. Она заслужила. Она заслужила все это, и даже больше, после того позора, через который заставила пройти свою дочь.

От отвращения к самой себе за те глупые мысли, которые пришли ей в голову в школьном коридоре, у нее вырвалось ворчание. Она практически убедила себя, что быть рядом с ребенком при любых обстоятельствах — лучше для Лакс, лучше, чем если у нее вообще не будет матери.

Всхлипывая и бормоча с закрытыми глазами, она вдруг услыхала, как Гарри заерзал на сиденье. Она представила, как он, обеспокоенный, оборачивается в ожидании объяснений.

Она отвернулась к окну, прижалась лбом к холодному стеклу, оставляя его немой вопрос без ответа, и снова и снова корила себя за глупость.

Девочке не будет лучше, если мама будет в таком состоянии! Нет у нее права еще раз подвергать Лакс такому испытанию.

Мара могла представить взрывы смеха в автобусе, когда нелепая «флюгерная» фигура маячит на обочине. Потом эти взгляды, когда все заметят, что мама девочки теперь в инвалидном кресле. Шепот и слухи, когда узнают, что женщина прикована к постели.

Теперь на домашних вечеринках у Лакшми Николс вы больше не видите ее маму у стола со свежеиспеченными булочками, вы натыкаетесь на закрытую дверь спальни. Или хуже — открытую, где лежит болезненная женщина и смотрит отсутствующим взглядом на вас или сквозь вас.

Пять лет — чересчур юный возраст, чтобы прятать свое отвращение к маме. Она слишком открыто демонстрирует свои чувства. Она не может притворяться, что все в порядке и что поведение матери не смущает ее.

Однажды она научится контролировать эмоции. Она поймет, что нелестное замечание о Маре расстраивает папу. Она научится держать чувства при себе, и они будут зажаты внутри, такое токсическое сочетание унижения, отвращения, горечи и гнева, разъедающее душу. И кто скажет, что для ребенка не лучше, если мать просто умрет?

Когда Маре поставили диагноз, она решила своими глазами увидеть, что ее ожидает. Она много слышала от медсестер доктора Тири о частном санатории для таких пациентов и решила посетить его.

Она сочинила для персонала легенду, будто у нее больна мать и она подыскивает той хорошее место. Ей даже не пришлось искать пациентов с болезнью Гентингтона, она увидела их сразу. В так называемой игровой комнате сидела женщина в инвалидной коляске, на ноги было наброшено одеяло, а верхняя часть тела дико вращалась, наклоняясь то вниз, то в стороны, то опять вниз, на лице застыла жесткая гримаса.

Рядом с ней стоял мужчина, а двое детей-подростков, мальчик и девочка, сидели на пластиковых стульях по бокам. Взгляд женщины был устремлен на пустой стул, стоявший в нескольких метрах от нее, и, хотя рот мужчины постоянно двигался, женщина никак не реагировала на его речь, было непонятно, слышит она или нет, знает ли вообще о его присутствии.

Дети совершенно не участвовали в общении: они были столь отрешены, будто просто ждали поезда, склонив головы над своими телефонами, каждый в наушниках, и в такт покачивая головами.

На самом деле детей было сложно винить, их мать тоже не обращала на них ни малейшего внимания. Было легко представить, как дети вначале пытались с ней общаться, делиться тем, что их волнует, — как дела в школе, на спортивной площадке, с друзьями. А натыкались на отрешенный взгляд, ведь мать их уже не узнавала.

Пока Мара наблюдала за семьей, работник санатория, который показывал ей заведение, что-то бубнил про игровые комнаты, меню, выездные пикники… А она наблюдала. Как мужчина поднял одеяло жены, валяющееся на полу, и плотно заправил его. Через несколько секунд одеяло вновь упало, мужчина улыбнулся и снова терпеливо поднял его. Похлопал женщину по плечу и подоткнул со всех сторон.

Женщина опять скинула одеяло, и мужчина поднялся, чтобы его поднять, Мара заметила, как мальчик толкнул сестру ногой. Девочка оторвалась от телефона, и брат движением подбородка указал на игру «подними», в которую играли родители. Он бросил взгляд на отца, прежде чем драматично закатить глаза. Она закатила свои, покачала головой, и губы скривились от отвращения. Отец поднялся, увидел их боковым зрением, дети быстро уткнулись в свои телефоны и начали ритмично покачиваться, притворяясь, будто ничего не заметили.

Мара никому не рассказала о поездке, но несколько раз намекала Тому, что знает, как выглядят последние стадии болезни и как это будет тяжело для всех, в особенности для Лакс. И для него! Том уверял, что все будет в порядке. Не идеально, конечно, но они научатся с этим справляться, и все будет отлично! Но Мара знала, что он говорит о своих желаниях, она же видела реальность! И она мельком заглянула в их будущее!

Мара покосилась на Гарри и вновь задумалась о том, что не давало покоя все эти дни. О том, можно ли немного пожертвовать своей независимостью и принять помощь Тома, родителей, работников больницы, а потом обязательную помощь медсестер, чтобы осталось больше времени для Лакс?

Но если это так, то это приведет к увеличению числа таких ситуаций, как сегодня. Больше хихиканья, перешептывания, вытаращенных глаз. Больше унижения для дочери. Пока Мара не окажется в инвалидном кресле в углу, сбрасывающая одеяло в десятый раз, а дочь будет притворяться, что не замечает, какой жалкой стала ее мать.

Подъехав к дому, Гарри быстро вышел и поспешил открыть дверь Мары, помочь ей выйти, но она отмахнулась и вышла сама. Она позволила ему плестись за ней, но, когда подошла к ступенькам и он рванулся помочь ей подняться, резко покачала головой, и он быстро опустил руку. У двери она протянула ему деньги, до того как принялась рыться в поисках ключей.

Гарри засунул руки в карманы и без слов ждал, пока она наконец вздохнула и протянула ему ключи. Он отпер дверь и распахнул ее. Она открыла было рот в благодарности, но он прижал палец к губам и покачал головой. Потом отвернулся и зашагал к машине, на прощание махнув рукой.

Глава 28 Скотт

Скотт принял душ и переоделся. Он ждал возвращения Лори.

— Ух ты! Костюм! И туфли, которые мне так нравятся! А что за повод?

— Веду жену на ужин! Кто-то назовет это свиданием.

— Два раза подряд?

— Хм… Еда на вынос не считается! А если и дважды подряд, что с того? Тебе нужно сменить обстановку. Прежде чем мы поедем, тебе что-нибудь нужно? Я заказал столик на шесть.

— Я готова! — Она направилась к двери. Казалось, она просто пролетела по ступенькам и приземлилась в машине.

— О господи! Я даже не могу припомнить, когда мы вот так экспромтом что-то делали! Это было… — она запнулась, — ладно, не важно.

— Ты можешь это сказать, Лори!

— Нет, это бесчувственно! Ты все еще…

— Лори, все в порядке! Ты можешь это сказать! — Он подождал, но жена молчала. — Хорошо, тогда это скажу я. Это было год назад. До того, как у нас поселился Куртис. С тех пор мы не могли что-то сделать экспромтом! И это нормально, что тебя так радует сегодняшняя поездка! — Скотт поцеловал жену и завел машину. — Ты вполне можешь рассказать, как ты себя чувствуешь. Ты не должна притворяться, что не чувствуешь облегчения оттого, что мы снова живем прежней жизнью. Мы оба знаем, что ты этого ждала. Поэтому скажу я, раз ты молчишь. Ребенок уехал. Мы можем печалиться по этому поводу, а можем посмотреть на все с другой, светлой стороны. Так или иначе, он больше не живет с нами!

Лори кивнула, но промолчала. Они держались за руки, подпевали радио, и когда Скотт снова взглянул на нее, то заметил в жене нечто новое, чего не видел ранее. Откуда бы? Может, сказывается последний триместр беременности, или это свидание, или покой из-за отсутствия третьеклассника, который не отставал от него ни на минуту последние двенадцать месяцев. Он не знал. Но жена была очень красива!

— Ты очень красива, — сказал он, целуя ее руку, — и ты выглядишь довольной.

— Я именно так себя и чувствую! — Лори закрыла глаза и просидела так последние десять минут пути. Они держались за руки, Скотт переводил взгляд с радио на жену — они вдвоем пели песни Элтона Джона. А он тем временем ругал красный свет светофоров.

Посреди ужина Лори отложила вилку и нож.

— Хорошо, я признаю это! Я чувствую облегчение!

Скотт оторвался от стейка. Жена смотрела на него неуверенно, будто гадая, правильно ли она поступила, поймав его на слове. Он махнул рукой, призывая продолжить мысль. Не потому что он так уж хотел услышать ее слова, он и без того знал мнение супруги, просто он чувствовал, что должен ей. Она и в первый день не прыгала от радости, соглашаясь воспитывать мальчика, но тем не менее занималась ребенком, и все ради Скотта. Меньшее, что он мог сделать для Лори, — позволить ей высказаться по этому поводу.

— Я чувствую облегчение! Я довольна, что ты заметил это в машине. Целиком и полностью расслаблена первый раз за долгое время. Я имею в виду, о боже, Скотт! Помнишь, как все просто было вчера вечером? Ужин на диване, с ногами на журнальном столике! Никаких споров о том, как вести себя за столом, просьб не говорить с набитым ртом. Потом, когда ты проверял свои документы, я прочла целых шесть глав в книге и начала новую, и все в прекрасной, ничем не прерываемой тишине! Никаких пауз, чтобы обсудить домашнее задание. Никого не надо просить принять душ и ложиться в постель, никакого клянченья десерта вместо второго из овощей! Это был просто рай!

Лори внимательно посмотрела на него. Он знал, жена ждет от него приглашения продолжать. Он чувствовал элемент предательства по отношению к Куртису в выслушивании всего этого списка. Скотт уже практически поднял руку, чтобы остановить жену, но потом подумал: если он слушает, это еще не означает, что он со всем согласен. Скотт махнул вилкой.

— Хорошо! После того как я пошла спать, а ты пошел… — куда ты пошел, кстати? Наверное, вниз? Сидел на этом твоем форуме? Короче, я лежала и думала, что в ближайшие три месяца каждая ночь будет, как эта! Только ты, я и тишина, чтобы мы наконец услышали наши собственные мысли.

Она опять остановилась, а он кивнул:

— Да, было действительно тихо.

— Было ли когда-то, — продолжила она, не заметив или проигнорировав тон супруга, скорее печальный, чем благодарный, — так тихо, что я просто не могла никак этим насладиться!

— И знаешь, что еще? — Он поднял бровь, приглашая продолжить. — Я думаю о том времени, которое у нас будет, и оно просто великолепно! Время вместе! Вдвоем! Время вздремнуть после обеда! Или поспать на выходных без криков в шесть утра якобы шепотом: «Войска! Лежать! Пробираться по коридору, но не заходить в комнату взрослых и не будить их!»

Скотт засмеялся. Малыш никогда этого не понимал. Или наоборот, потому что шепот в коридоре всегда сопровождался возней Лори, а Скотту приходилось вытаскивать себя из постели и идти вниз с шумным мальчишкой, чтобы Лори могла поспать.

Лори тоже засмеялась, и облегчение слышалось в ее голосе. Она взяла его за руку и улыбнулась ему той манящей улыбкой, которая делала его мягче воска.

— У нас были не самые легкие последние годы, у тебя и у меня, правда? — Он кивнул. — И я не говорю, что мы сможем все вернуть на круги своя, не так ли? Но думаю, все это время до рождения ребенка мы будем думать о свиданиях, просмотрах кино на диване без маленького гостя между нами, из-за которого мы не могли обниматься. А эти ленивые воскресные утра… — Она обольстительно посмотрела на него, и муж даже не размяк, а просто парил над столом.

— Три месяца, — продолжила Лори, — этого времени вполне достаточно, чтобы мы стали прежними, до того как в нашем доме снова появится третий. Сейчас мы немного отдалились друг от друга, но я уверена, мы снова станем единым целым, прежде чем в нашу жизнь войдут малыши и принесут с собой бессонные ночи, тревогу и все, что разделяет людей. И я думаю, хотя я безумно зла на ЛаДанию и сердце мое обливается кровью из-за того, что она не дала нам нормально попрощаться с нашим мальчиком, я воспринимаю эти дополнительные несколько дней как дар, для нас это так важно! — Она нервно глянула на него. — Ничего, что я это сказала?

— Ничего. — А что еще он мог ответить?

После ужина Лори спросила, могут ли они заехать в ее любимый детский магазин и купить что-то из вещей по списку. Он придал голосу нужную бодрость, несмотря на чувство пустоты, которое охватило его. И она поверила в его радость, может быть, предвкушая отдых или потому что позволила ему плыть по течению.

Она особо не зацикливалась, когда показывала ему платья для девочек от рождения и до трех лет, он же разглядывал крошечные перчатки для бейсбола и мальчуковые формы команды «Тигры». Лори взяла его за руку и подвела к платьям.

— Хочу, чтобы на это посмотрел, — сказала она, сняла одну из вещей с плечиков — розовые ползунки с бабочками на животе — и протянула ему, глаза ее светились приказом: ну, скажи, как же это мило!

Он вяло улыбнулся, а она покачала головой:

— Этого не достаточно. Я хочу, чтобы тебе все это нравилось. — Она потрясла ползунками. — Хочу, чтобы ты отметил очаровательных бабочек! А здесь — она сняла желтое платье с большой маргариткой спереди — великолепный цветок!

Она повесила платья на место и положила руки мужу на плечи.

— Мне нужно, что бы ты действовал и чувствовал себя на седьмом небе — у нас будет дочь! Мне нужно, чтобы ты убедил меня, что самое важное в твоей жизни, это не семья в квартире в Детройте, а та, которую ты и я создаем в Ройял Оук! Мне нужно видеть это в твоих глазах и слышать в твоем голосе, чувствовать в твоем поцелуе, что именно эта маленькая семья, состоящая их трех человек, — твой основной приоритет! Не думаю, что прошу слишком много! И не считаю, что это самое большое, что ты можешь дать! Но если я не права, сейчас самое время мне об этом сказать.

Она убрала руки с плеч и отвернулась к платьям, беспокойно перебирая их в ожидании ответа.

Скотт уставился в пол. Может ли он действительно пообещать, здесь и сейчас, что с этой минуты он переживет потерю малыша и станет нормально жить дальше? Станет радоваться появлению девочки и не сетовать о потере мальчика?

Он поднял глаза и посмотрел на ноги жены, на ее торчащий живот, на ее лицо. Даже раздраженная, она вся светилась. О господи! Как же она красива! И было что-то такое между ними, не иначе какая-то искра. Как часто она заставляла его просто уплывать, как сегодня, из-за малейшего взмаха волос или искры в глазах? Для него она была Той Самой! Единственной женщиной, которую он любил и будет любить.

И то, о чем она просит, — вполне разумно! И не идет ни в какое сравнение с его просьбой год назад, когда на их крыльце появился Брэй с младшим братом на буксире.

Он представил, что бы сказал Пит или 2мальчика, если бы стали свидетелями его внутренних споров о том, должен ли он обещать любви всей своей жизни, что с этого момента будет жить так, как она просит. Они бы сказали: «Блин, ты еще сомневаешься в ответе!?»

— Ты права, — сказал он, потянувшись за розовым платьицем с бабочкой, взял его в руки, оценивая, — они что же, и миниатюрные плечики производят? Те в нашем шкафу не подойдут для такого платьица! — Он держал платье над корзиной с покупками, ожидая одобрительного кивка.

— Спасибо, — сказала она тихо.

Глава 29 Мара

Мара, стоя на крыльце, ожидала приезда школьного автобуса. На дорогу она больше не выйдет.

— Лакс, дорогая, — начала женщина, с усилием наклонившись к подошедшей дочери, чтобы их лица были вровень и они могли смотреть друг другу в глаза, — я не могу передать, как мне жаль, что все так случилось сегодня.

— Все в порядке, мама, — ответила Лакс, глядя в пол, — можно мне перекусить?

Первый раз за много часов Мара с облегчением выдохнула:

— Да, конечно.

— Я же тебе говорил! — сказал Том, когда Мара озвучила слова Лакс.

После того как Гарри ушел, Мара позвонила мужу и, всхлипывая, рассказала, что натворила, добавив при этом, что уверена — дочь с ней никогда больше не заговорит.

— Глупости! — ответил он. — Она куда более стойкая, чем ты считаешь!

Позже Мара разбирала белье. Она носила чистые полотенца в шкаф Лакс, всего по два за раз, так как большие стопки стираных вещей стали слишком тяжелы для нее. Том, как она думала, читал журнал на диване. Но приблизившись к двери детской, она услышала, как муж спрашивает:

— Лакс! Что случилось?

Дверь была немного приоткрыта, и Мара прильнула к щели. Ребенок лежал лицом вниз, всхлипывая в подушку, а Том сидел на краю кровати, поглаживая ее волосы.

— Лакс! Поговори со мной.

Ответом были только усилившиеся всхлипы. Мара видела, как супруг начал рассматривать стрелку на своих брюках. Через мгновение он спросил:

— Это из-за того, что случилось сегодня в школе?

Мара вдохнула, когда темная головка оторвалась от подушки и закивала.

— Понятно. Давай об этом поговорим. Если все так плохо, лучше дать выход эмоциям, а не держать в себе.

Лакс повернулась к отцу, лицо красное от злости и удрученное.

— Я больше не дружу с Лизой, — всхлипнула она, — больше нет! Я никогда не буду с ней разговаривать.

— Ах, — Мара услышала вздох облегчения в его голосе, — так это из-за Лизы? А что случилось?

— Она говорила, — Лакс вздохнула, чтобы перевести дыхание, — нехорошие вещи, — и захныкала сильнее.

— Какие нехорошие вещи?

Девочка отвернулась к стене.

— Лакшми, ответь. Какие нехорошие вещи?

Все еще глядя в стену, она пробормотала:

— Она назвала маму пьяницей.

— Пьяницей? — Мара услышала напряжение в голосе мужа, хоть он и пытался его скрыть и спрашивал с полуулыбкой. Чувство страха вползло и в душу Мары.

— Ой, какое глупое прозвище, и странно, что пятилетний ребенок говорит такие вещи в детском учреждении. Но может быть, она не хотела грубить?

Лакс внимательно посмотрела на отца:

— Она услышала это от старших. И она хотела нагрубить. — В одно мгновение резкий взгляд девочки превратился в обиженный, и новые слезы хлынули из глаз. Тоненькие плечи тряслись, голос сорвался, и между всхлипами она пыталась выдавить:

— Они. Все. Все. Кроме. Сьюзан. — Еще вдох. — Она единственная. Единственный друг, который у меня еще остался. — Она опять сделала паузу, донеслось еще больше всхлипов. — Они все имели в виду то, что сказали, и старшие дети тоже! Они все так ее называли. Пьяница! Потому что она смешно ходит! И старшие дети сказали, что она выглядит пьяной. Я спросила учительницу, что означает «пьяная», и она сказала, что это плохо. — Малышка опять содрогнулась, обняла папу и спрятала лицо у него на груди.

Пьяная. Мара посмотрела вниз — полотенца, которые она держала, двигались взад-вперед, вправо-влево. Она не замечала, что ее руки двигаются.

Аносогнозия! Отсутствие у пациента с болезнью Гентингтона осознания собственных движений. Она вспомнила объяснения доктора Мизнера. Потом Тома, потом доктора Тири.

Она слышала, что пациентов с Гентингтоном арестовывали на улицах за публичное пьянство из-за их странной походки, движений да еще и споров с полицией. Они доказывали, что идут совершенно нормально. И сейчас с Марой происходило то же самое. Но вместо того, чтобы позориться перед полицией, она унизила дочь в присутствии толпы детей!

Началось ли это сегодня в школе, раздумывала она, или она уже давно странно ходит.

Внезапно ее накрыло: мальчик и его мама в магазине смотрели на нее немного странно, и не потому, что она обмочилась. Гарри практически выпрыгнул из машины и ринулся ей навстречу, когда увидел, как она двигается от двери авторемонтной мастерской, а продавщица в магазине одежды… Вот почему она тогда на нее уставилась! Мара столько раз отмахивалась от этих взглядов, думала — все из-за того, что она странно себя ведет. Она просто не признавала, что за ними кроется нечто большее.

Теперь она поняла, почему на нее все пялились! Всю неделю она ходила как пьяная. Только ее семья и друзья вели себя так, будто ничего не изменилось. Мара знала, что должна быть благодарна им за это, но взгляд и слова дочери заставляли ее чувствовать прямо противоположное.

— Прости, малыш, и маме тоже очень жаль, — сказал Том, — но это не ее вина. Помнишь, мы с мамой говорили тебе, что мама себя в последнее время плохо чувствует. Мы тебе рассказывали — у нее такая штука, называется Гентингтон, и именно поэтому она перестала ходить на работу. Поэтому раньше она была злая иногда, пока не начала принимать лекарства. Помнишь? Мы тебе говорили, что когда люди этим болеют, они ничего не могут с собой поделать. И болезнь заставляет их вести себя так, как нам может не нравиться, но мы не должны злиться, ведь это не они, это болезнь.

Супруги не особо вдавались в подробности, когда беседовали с Лакс о состоянии Мары. Логично, учитывая возраст девочки, что об особенностях таких пациентов компетентно ей должен сообщить социальных работник из клиники доктора Тири.

Но у них так не будет, решила Мара. У них не было секретов друг от друга. Нужно говорить все, как есть.

В их семье все части тела называют своими именами. А прошлым летом, когда Лакс, которой тогда было четыре, спросила маму: «А почему ты принимаешь эти таблетки каждое утро?», они прямо объяснили ей почему.

Против воли Мары Том от себя добавил раздел про понимание, про то, что не нужно расстраиваться, если мама падает, роняет вещи и прочее. Мара хотела, чтобы девочка могла свободно выражать свой гнев, раздражение по поводу поведения матери, если она действительно испытывает эти чувства. Держать эмоции в себе из-за какого-то обещания, данного отцу, противоречило взглядам Мары на воспитание.

Хорошо, что Тома не было сегодня в школе, подумала Мара, иначе Лакс была бы вынуждена проводить Мару на улицу, хотя девочка совсем не хотела этого.

Лакс кивнула:

— Я помню.

— Хорошо, — ответил Том, гладя ее по голове, — значит, ты помнишь, что не стоит злиться на маму, ведь произошедшее не ее вина, правда? — Лакс уставилась на свои колени. — Да, Лакшми? — переспросил Том строго, призывая согласиться.

Но девочка не шелохнулась, и Мара не винила ее за это.

Том не настаивал, лишь сидел тихо, позволяя поплакать у себя на коленях. Муж просто гладил ребенка по вздрагивающим плечам. Мара увидела, как на щеке мужа ходят желваки. Она закрыла рот рукой, чтобы удержать свой собственный всхлип, и отступила чуть назад, привалившись к стене, полотенца посыпались из рук.

Мара провела часы в тревожных раздумьях: вдруг однажды ее состояние поставит дочь в неловкое положение? Вдруг мужу придется справляться с ее симптомами, а помочь справиться Лакс окажется слишком трудным для него?

Но ни разу в течение этих долгих часов она не подумала и даже близко не подошла к осознанию того, что сама почувствует, если такое действительно произойдет.

Она услышала голос Лакс, громкий и жесткий:

— Папочка, я не хочу, чтобы она приходила в школу!

Мара на секунду ощутила прилив гордости за дочь и ее способность выразить свои эмоции вопреки приказу отца, но ее сердце рвалось на части.

Она чувствовала боль в голосе дочери, могла представить, как ее тоненькое личико скривилось оттого, что она ослушалась отца, и оттого, что сказала о матери.

— Я не хочу, чтобы она стояла на улице, ожидая меня, и на крыльце тоже! Я не хочу, чтобы над ней смеялись дети! И надо мной тоже!

— Так, подожди минутку! — сказал Том. — Я не хочу слышать…

— Я хочу, чтобы она оставалась дома всегда! И никогда не выходила!

Мара оперлась о стену. Было больно думать, что Лакс придется скрывать свои настоящие чувства по поводу болезни матери, но слышать, как она их выражает, было во сто крат больнее.

Текущая горячая боль заполнила Мару с головы до пят, царапала ее изнутри, окутывала кости, пронзала кожу.

А потом она почувствовала пустоту.

Ее ноги подкашивались, она заставила плечи развернуться, тело выпрямиться. Глубоко и медленно вдыхая, она умоляла свое тело не подвести ее в этот раз.

— Ну, будет, будет, — приговаривал Том, а потом сказал еще что-то, тише и нежнее.

— Ты не понимаешь меня, папочка! — Мара опять услышала детский голос, Том ответил, снова тихо и нежно.

Мара уже не слышала ни Лакс, ни Тома, до нее только доносилось его тихое бормотание, ее громкие протесты, пока их голоса не слились в один:

«Том и Лакс едут в тишине в машине. Она угрюмая, он заставляет себя игнорировать ее. Они паркуются, заходят в здание, регистрируются. Лакс закрывает уши из-за гудков сирены и хлопающих дверей. Эти отвратительные раздражающие звуки, она росла, презирая их. Они идут до конца коридора, в общую комнату. Медсестры называют это гостиной, ну да ладно, думает Лакс, кого они пытаются обмануть?

Мара сидит у окна, смотрит в него, но ничего не видит. Старое, изношенное одеяло наброшено на колени, хотя на улице жара.

Лакс бледнеет. От запаха в комнате ее тошнит. Но она выучила — если жалуется, то после обеда ее ждет наказание, запрет выходить из комнаты. Когда папа не смотрит, она зажимает нос руками.

Том подходит к Маре, нежно берет за руку и целует в макушку. Волосы жены безжизненно свисают — непричесанные, грязные, сухие. Он игнорирует это и все равно целует ее.

Зрелище того, как отец прикасается к голове матери, вызывает у Лакс позыв к рвоте. Она аккуратно и беззвучно подавляет его. Падает на стул, скрещивает руки на груди и надувает губы. Она не хочет быть здесь! Она хочет сидеть в Интернете, в телефоне, переписываться с друзьями. Черт побери, даже делать домашнее задание намного лучше, чем эти визиты.

Какой толк от этой женщины? Она уже попрощалась мысленно со своей матерью. С той матерью, которая у нее когда-то была. Мать, которая читала ей, катала на качелях, каждый день в пакет с обедом добавляла маленькую записку «Я всегда буду любить тебя. Мама». Та мама, на которую она равнялась, хвасталась перед друзьями. Была рада видеть каждый день, когда автобус привозил ее домой.

Она смотрит на профиль отца, склонившегося к матери, и с отвращением отворачивается. А ведь он был так красив! Так полон жизни! Теперь он поседел. Лицо вытянулось! Даже голубизна глаз выцвела, она и не знала, что такое возможно! Но могла поклясться, что это правда! В складках губ навсегда застыло страдание.

И только здесь он заставляет свои губы растягиваться в улыбке и притворяется, будто для него лучше этого места нет ничего на свете. И нет ничего, чтобы он предпочел разговорам с безумной женщиной, которая его даже не слушает и не может понять, что он говорит!

Раньше она восхищалась отцом из-за этого! Из-за его преданности! Привязанности!

Теперь она считает его жалким!

Она ненавидит себя за то, что так думает о нем, и ненавидит себя за то, что так думает о матери. Но что ей думать? Она хочет жить! И хочет иметь отца, у которого не выцвели глаза!

Почему та женщина еще не умерла?»

Через секунду Мара стояла на коленях возле унитаза, все, что она съела, выплеснулось наружу. Она содрогнулась еще несколько раз, пока желудок полностью не опустел.

Потом поплескала в лицо холодной водой, строго посмотрела на свое отражение в зеркале.

Решительно двинулась в кухню, набрала номер доктора Тири. Когда ответили, она сообщила свое имя и оставила доктору сообщение: «Я не сплю».

Глава 30 Мара

Том сидел в гостиной на диване, ноутбук на коленях, выражение лица сосредоточенное. Мара откашлялась, и он быстро закрыл компьютер и положил его на кофейный столик.

— О, вот и ты, — сказал он и похлопал по свободному пространству на диване возле него.

— Нет никаких новых исследований, — сообщила она, усевшись, — я вчера ночью проверяла, и этим утром тоже.

— О чем ты?

Мара скептически посмотрела на него и потянулась к ноутбуку. Как она и предполагала, муж перехватил ее руку прежде, чем она смогла открыть компьютер и удостовериться, на каком сайте он был. Победно улыбнувшись, отметила:

— Думаешь, я не знаю об этой твоей ночной одержимости?

Том ласково посмотрел на нее, притворяясь, что не понимает, о чем она. Мара решила, что они вернутся к этому разговору позже.

— Почему ты не сказал, что я хожу как пьяная?

— Что? Ты подслушала?

— Было нетрудно, когда ребенок орет: «Пусть мама никогда больше не выходит из дома!»

Том скривился:

— Извини. Наверное, ты уже устала от этого слова, и я устал слышать их от тебя.

— Это уже сотое «извини» за день. Почему ты разрешил мне выйти из дома, когда я так хожу? Ты просил Лакс мне ничего не говорить? Обычно она не так вежлива.

— Лакс, вероятно, этого не поняла. Ты мама, и так ходит мама. Это только когда…

— Когда она стала посмешищем всей начальной школы Плано! Тогда она поняла, что мама ходит как пьяная.

Том покачал головой, но она не позволила ему заговорить.

— Почему ты мне не сказал? — спросила она снова, немного громче.

Он нахмурился.

— Ты запретила.

Она начала спорить, но вспомнила «женщину-флюгер». В тот день, когда доктор Тири рассказывал об аносогнозии, она просила Тома не говорить ей, если она начнет странно двигаться. Она не хотела этого знать.

— Ах, да.

Потом нацелила палец на компьютер, который он так быстро закрыл:

— Серьезно, ты не устал от этого?

— От чего?

Было не удивительно, что он «тупит», она и не ждала, что он будет действовать иначе.

— Устал искать новости в Интернете. Устал загадывать, что именно завтра изобретут новое лекарство, проведут новое исследование, которого не было вчера. Устал надеяться, что у этой истории будет другой конец. Надеяться, что долгожданное лекарство вот-вот изобретут! Что до этого всего два шага! Но в действительности не два шага, а сотни и сотни километров! Самые гениальные умы, занимающиеся исследованием, даже не могут сказать, как эта болезнь протекает, а не то чтобы заявлять: «До изобретения лекарства всего два шага!» Ты не устал, каждый раз открывая компьютер, задерживать дыхание и говорить себе: «А может, в этот раз?»

— Я не настолько обеспокоен результатами исследований. У них есть прогресс. А у нас есть еще время.

— Ни черта у нас нет! Я превратилась из супермамы в «не-дай-ей-выйти-из-дома» за два месяца! Просто так, — она щелкнула пальцами, — возможно, у тех счастливцев, у которых не такой высокий уровень повторений, и есть время, но не у меня!

— Не начинай опять, Мара! — ответил он напряженно, и она видела, что он сдерживает раздражение. — Я говорил тебе, доктор Тири отмечал, и каждый член его персонала это подтверждал, что нет доказательств того, что прогрессирование болезни напрямую зависит от количества повторений!

— А я читала в Интернете кучу статей о том, что люди с более высоким количеством разрушаются куда быстрее…

Он поднял руку:

— Пожалуйста! Прекрати верить непроверенной информации из Интернета! Я считаю, нужно полагаться на мнение профессионалов!

— Просто курам на смех! Ты хочешь, чтобы я полагалась на профессионалов? То есть ты имеешь в виду представителей профессии, которые не узнали ничего нового с того самого момента, когда мне поставили диагноз? С таким же успехом я могу полагаться на волшебный мячик Лакс!

Он не ответил, и они молча посидели некоторое время. Мара знала — он раздумывает, как бы ее успокоить, и прежде чем эти его попытки снова вывели ее из себя, она глубоко вдохнула, сосчитала до трех и выдохнула. Хотелось избежать ссоры.

— Серьезно, Том, — начала она спокойно, — неужели ты не устал притворяться, что нормально относишься к тому отвратительному будущему, которое ожидает тебя?

— Нормально, — ответил он мягко, взяв ее за руку. — Конечно, я был бы рад, если бы все было иначе, для твоего блага, но…

— Да ладно! — уговаривала она, заставляя его признаться. — Давай без этого! Ты бы хотел, чтобы все было иначе и для твоего собственного блага!

— Нет.

— Конечно, да! — она медленно закивала, приглашая его продолжить игру и отрицательно закивать. — Тебе жаль, что ты так сильно проиграл в лотерею «Выбор жены»!

Он отпрянул, шокированный и обозленный, будто она дала ему пощечину:

— Мара! Я так не…

— Считаешь! Знаю, ты так думаешь! Ты хотел бы не быть таким слабым! Ты хотел бы не быть обремененным этой жалкой…

Он вскочил с дивана.

— Не смей мне говорить, о чем я жалею! Не предполагай, что я хочу, что я думаю и чувствую!

— Легко догадаться! Потому что я тоже через это прохожу! И я знаю, я бы предпочла, чтобы болезнь прикончила меня прямо сегодня, а не тянулась еще годами! Я знаю, что для Лакс будет намного лучше, если я превращусь в аккуратную урну с прахом, а не останусь объектом насмешек в школьных коридорах. Я знаю, насколько лучше станет жизнь для тебя, если меня не станет! И комната освободится для кого-то молодого, здорового, полного жизни, и какая-нибудь красотка займет мое место! Кто-то, на кого ты будешь смотреть с гордостью, а не с жалостью. И если я уверена в правдивости моих слов, значит и ты тоже…

— Черт побери, Мара! — Она вздрогнула, он никогда не орал и не ругался, она была основным крикуном в семье. — Что я тебе только что сказал? Ты не знаешь того, что знаю я! Ты не знаешь, что думает Лакс! Прекрати пытаться…

— Хорошо, я знаю то, что я знаю! И я знаю, что ты предпочел бы…

— Да ради бога! — Том мерял шагами комнату. Лицо красное, она видела, как он сжимает и разжимает кулаки, пытаясь унять свой гнев, но ничего не получалось.

— Ты не права! Когда ты это поймешь? Нам не будет лучше…

— Прости, но в это немного трудно поверить! — Она указала рукой на него, шагающего взад-вперед с красным лицом и сжатыми кулаками. — Ты сейчас не в том состоянии, чтобы говорить мне, что отлично справляешься!

— Я иногда расстраиваюсь, Мара, как и ты! Я просто бешусь! Из-за того, что Гентингтон делает с моей женой! Дочерью! Нашей семьей! Я стал ненавидеть его так же, как и ты. И Лакс тоже ненавидит! И если я хочу из-за этого покричать, покраснеть или походить, пусть! Пока мы с Лакс не слишком-то от этого пострадали, и сегодняшнее происшествие может быть сигналом перемен, а может остаться просто единичным случаем, я не знаю! И мне плевать! Поэтому когда тебя что-то расстраивает, расстраиваться — это нормально! Я хочу, чтобы Лакс это знала. И то, что мы сейчас расстроены, не означает, что мы не можем с этим справиться! Или не хотим!

Он сел, обеими руками схватил ее ладонь.

— Подумай об этом, дорогая! — сказал он мягко, умоляюще, и в его голосе не осталось ни капли гнева. — Я же врач! Если бы я не хотел помогать больным, я бы не выбрал эту профессию!

— Ты дерматолог! И у меня не родинка!

Он начал было отвечать, но остановил себя. Вдохнул, потом поцеловал ее руку. Она обиделась на него, бесилась — а он? Как он смог так быстро взять себя в руки? Как он мог так быстро заставить себя отойти от этой эмоциональной грани, игнорировать ее оскорбления и пытаться опять вывести их беседу в правильное русло? Она в последнее время была не в состоянии так контролировать себя.

Кроме того, продолжала она внутренний монолог, не его атаковала болезнь. Они были всего лишь свидетелями разрушения. Им легко говорить, что они могут со всем справиться. Когда смотришь фильм о мужестве на войне по телевизору, самообладания не теряешь. Его теряют те, кто вживую воюет на чертовой войне!

— Пожалуйста, не говори, что нам будет лучше без тебя, — повторил он мягко, — это неправда. И мне больно, что ты вообще можешь так думать! И Лакс тоже будет больно.

— Хорошо, — она пожала плечами, — тогда я уберу вас из этой фразы! Мне будет лучше, если это все прекратится сейчас и я буду знать, что я уберегла своего ребенка от насмешек в школе, а мужа от моральных унижений.

На этот раз он не подпрыгнул, но выпустил ее руку, издал раздраженный стон и поднялся. Обошел кофейный столик и плюхнулся в кресло напротив дивана. Судя по выражению его лица, предел контроля эмоций был превышен. Она не могла удержаться от удовлетворенной улыбки.

— Что? Почему ты злишься? Я не говорила о том, что будет лучше для вас, я говорила о том, чего я хочу!

— Но дело не только в тебе! И не в том, что ты хочешь или чувствуешь! — сказал он, наклонившись вперед. — Ты когда-нибудь думала об этом? Это вообще хоть раз приходило тебе в голову за прошедшие годы? — Он развел руками. — Ты читала сайты, брошюры из клиники. Тридцать тысяч человек в США больны Гентингтоном! Около ста тысяч человек в США в зоне риска заболевания. Ты можешь повторять, что это твои гены, но болезнь — не только твоя. Да, болезнь в твоем теле, но она и в семье! А ты один из трех ее членов. Один из двух людей в этом браке. Да, больна только ты, и я не стану притворяться, будто знаю, как это — болеть этим. Но я женат на женщине с болезнью Гентингтона! А девочка, — он указал рукой на комнату Лакс, — дочь женщины с болезнью Гентингтона! И мы любим эту женщину больше всего на свете! Я знаю, болезнь выжала из тебя все соки! Но и из нас тоже! Ты, кажется, забываешь, что так же, как ты нуждаешься в нас, мы нуждаемся в тебе! Мне нужна любовь жены и обустроенный ею уют. И Лакс это нужно от матери. Ты нужна нам здесь. Нам не станет легче, если ты будешь в этой чертовой урне! И не смей это больше говорить!

— Да, конечно, — Мара округлила глаза, — ты должен был это сказать, а в душе…

— Твою мать! Перестань!

Она смотрела с открытым ртом, как он выбежал, влетел в спальню и исчез внутри. Несколько мгновений спустя он вернулся с ее подушкой, ночной рубашкой и стеганым одеялом с их кровати.

— Хочешь, чтобы я перестал к тебе относиться, будто ты стеклянная? Хочешь, чтобы я перестал тебя жалеть, опекать и слепо любить?

Он швырнул вещи на край дивана.

— Вот что я бы сделал, если бы ты не была больна и последние пятнадцать минут не толковала мне, что я, мол, не настолько люблю тебя, чтобы проводить с тобой каждую чертову минуту! Вот что я сделал бы, будь ты в отменном здравии и обвини меня в том, что заботе о любви всей моей жизни я предпочитаю более легкое времяпрепровождение. Вот что я сделал бы, если бы тебе не поставили диагноз и в нашем доме никогда не упоминалось слово «Гентингтон», а ты сообщила мне, что ты хочешь оставить семью, так как, очевидно, есть некоторые минусы у живых и они перевешивают находиться среди них!

Он отвернулся и ушел в спальню, оглушительно хлопнув дверью.

Мара тупо перевела взгляд с подушки на одеяло на полу, потом на запертую дверь спальни и опять на подушку. За двадцать два года брака Том никогда с ней так не разговаривал и никогда не хлопал дверью. И никогда не выгонял ее из супружеской кровати.

С другой стороны, правильная стратегия, подумала она с оттенком сухой иронии, взбеси его как можно сильнее, и, возможно, он будет счастлив, когда тебя не станет.

Она скрестила руки на груди и попыталась глумливо засмеяться, но выдавила из себя лишь стон боли. Слезы заволокли глаза, и она перестала видеть дверь спальни.

Она просидела около часа, набираясь мужества подойти к нему. Она не может спать в гостиной. Не теперь, у них осталось так мало ночей. Позже он никогда себе не простит, что сегодня выставил ее на диван. Наконец она поднялась, собрала вещи, которые он швырнул на диван. Перед дверью она замерла, чуть приоткрыла ее, потом еще немного, пока смогла просочиться внутрь. Когда глаза привыкли к темноте, она разглядела его силуэт на кровати. Он лежал на спине, руки за головой. Он смотрел прямо на нее.

— Я хотела бы спать здесь, если ты не против, — прошептала она мягко тоненьким голоском.

Он не ответил.

Это лучше, чем отказ, подумала она и забралась на кровать. Легла рядом и положила руку ему на бедро. Он не шелохнулся, уставился в потолок, будто не замечая ее.

— Прости, — прошептала она.

Ответа не последовало. Она повернулась к нему, рассматривая плотно сомкнутые губы, крепко сжатые челюсти. Видно было, как он борется с собой, чтобы молчать. Или чтобы не заплакать? Она глубоко вздохнула, когда рассмотрела его слезы. Она обидела его.

Эта мысль огнем обожгла ей глаза, и в первый раз она позволила себе думать, что так называемая хвастливая болтовня о Гентингтоне (так она называла речи мужа), которая только что прозвучала в гостиной и которую она слышала много раз, может, вовсе не хвастовство, а правда? Может, он действительно хотел ухаживать за нею? И его действительно задевает ее неверие? Вдруг он действительно хочет, чтобы она осталась с ним, не исчезла из его жизни? И уже второй раз за много дней она поняла, что совершила ошибку, оставив сообщение доктору Тири.

— Прости меня! Том, пожалуйста, поговори со мной!

— Ты разбиваешь мне сердце, когда так себя ведешь, — прошептал он, все еще уставившись в потолок, — будто не веришь, когда я говорю, что хочу быть с тобой до самого горького конца.

— О Том! — Она нежно взяла его за подбородок и развернула к себе. Глаза его были полны слез, она в удивлении открыла рот, он бесцеремонно пожал плечами. Мара утерла слезы и нежно поцеловала каждый глаз.

— Я больше не могу водить машину, — прошептала она. — Ты замотаешься выполнять все домашние дела!

— Мне все равно! — прошептал он в ответ. Он долго смотрел на нее, чтобы она поняла, что он искренен.

— Я буду страшной, отвратительной, тощей и замотанной в одеяло, и это произойдет быстрее, чем ты думаешь! Тебе придется возить меня в инвалидной коляске.

— Мне все равно!

— Ты не сможешь больше никуда со мной ходить. Ты будешь меня стыдиться, это будет такой позор, что ты предпочтешь сидеть дома и прятаться.

— Нет!

— Я забуду, кто ты и кто Лакс! Я перестану говорить. Мне придется переехать в санаторий, и ты будешь меня навещать. Ты будешь приезжать из-за чувства долга. И будешь заставлять Лакс. А она меня возненавидит. — Она скорчилась при этой мысли и перевернулась на другой бок, но теперь он взял ее за подбородок и повернул.

— Нет, не возненавидит, — ответил он, глядя ей в глаза.

— Ты не сможешь выйти на пенсию, эти санатории страшно дорогие! Тебе придется работать, пока не стукнет семьдесят. А Лакс придется учиться не в частном коллеже, а каком-то ужасном государственном.

— А ты читала отчет о наших инвестициях, которые я тебе давал? Я могу выйти на пенсию уже завтра.

Она покосилась на него, и муж засмеялся, на этот раз он наклонился и поцеловал ее.

— Я смогу, и захочу, и буду навещать тебя! И Лакс тоже! Это не станет просто обязанностью. И она никогда не станет тебя ненавидеть.

— Станет, и ты тоже! Ты закончишь свои дни одиноким и несчастным, навещая какую-то старую развалину, которая даже не помнит тебя. Но ты можешь этого всего избежать! Встретить кого-то, жениться на ком-то молодом, здоровом, начнешь новую жизнь.

Он покачал головой:

— Я не хочу начинать новую жизнь. Мне нравится эта! С тобой!

— Но я буду…

— Ты останешься любовью всей моей жизни! До конца моих дней!

Она вздохнула и закрыла глаза. Она почувствовала, как он ворочается. Наконец он повернулся на бок и лег лицом к ней. Подсунул руку ей под бок, другой обнял и придвинул ближе. Вскоре он уже мирно посапывал. Она аккуратно высвободилась из объятий мужа, устроилась на краешке дивана и стала любоваться спящим. Он действительно был произведением искусства! «В смысле надо мной еще работать и работать», — всегда смеялся он. «Нет, — поправляла она, — ты оконченный шедевр!»

Легкими прикосновениями она пробежала пальцами по его волосам ото лба к затылку, затем по вискам и вниз по щеке. Это непростительно — позволить такому красивому человеку потратить впустую свои годы, играя в медсестру женщины, у которой внешний вид, тело и сексуальная привлекательность исчезали, в то время как его только повышались.

Она посмотрела на морщинки в уголках его глаз — результат множества улыбок. Он был таким добрым, щедрым. Конечно, он бы заботился о ней до конца. Он был прав в том, что сказал в гостиной: он был профессионал. Он мог профессионально холить и лелеять. Он заботился бы о ней лучше, чем о любом другом пациенте, если бы она позволила ему.

Если бы он ухаживал за нею, она протянула бы дольше, чем в принципе позволяет обычное течение болезни. Она могла легко представить, как он говорит: «Еще не пора, любимая» каждый раз после того, как она предложит переехать в санаторий или хотя бы навести о нем справки. Она могла вообразить его, толкающего инвалидное кресло, несущего ее от кушетки до кровати, делающего ей пюре. Расчесывающего ей волосы. Опускающего ее в ванну и купающего чрезмерно осторожно. Подбирающего температуру воды, давление мочалки.

По сути, он был ее билетом в сторону жизни с Лакс, родителями, «Теми Леди».

Хотя в одном Том был прав во время их спора в гостиной — в этом браке два человека, а не один.

Два человека, которые любят друг друга и будут любить до конца времен!

Наклонившись ближе к мужу, она глубоко вдохнула его мужественный возбуждающий опьяняющий аромат. Прижала губы к очаровательной теплой щеке, ощутила сексуальную грубость ночной щетины. Аккуратно лизнула щеку и почувствовала соленый привкус кожи.

Два человека, так наполненные любовью, что сделают все для блага партнера.

Мара прижалась лицом к его плечу и позволила слезам течь по его коже, размышляя о том, чего она лишается, запрещая ему ухаживать за нею так, как ему хочется.

И о том, чего он лишится, если она ему разрешит!

Часть IV

Пятница, восьмое апреля Осталось два дня

Глава 31 Скотт

Скотт знал, что его сегодняшний урок о прилагательных и деепричастиях не очень увлекателен, но когда весь седьмой класс с живостью повернул головы к двери, он понял, что это вызвано не скукой мало вдохновляющей темы. Он посмотрел в том же направлении и с удивлением обнаружил свою жену в дверном проеме. Глаза ее были красными и опухшими от слез, а губы дрожали, будто она вот-вот зарыдает.

О господи, подумал он: ребенок! Он повернулся к классу с побледневшим лицом и сказал:

— Я выйду на несколько минут и пришлю к вам мистера Коннера. — Кабинет Пита был рядом.

Он вылетел в коридор, закрыл за собой дверь и дрожащими руками обнял жену за плечи:

— Что-то с ребенком?

Казалось, она была удивлена вопросом, покачала головой и машинально погладила живот:

— Это ЛаДания… Она умерла.

— Что? — Он отступил назад, практически ударившись спиной о дверь кабинета. — Умерла? Как?

— Передоз. Наверное, прошлой ночью. Дженис позвонила мне на работу. Полиция нашла ее сегодня около четырех утра. Я пыталась дозвониться тебе, но в учительской никто не брал трубку. И я подумала, что нам так или иначе ехать за Брэем, поэтому решила сразу отправиться сюда и сказать лично. Когда я приехала в школу и рассказала обо всем миссис Бэвел, она решила не вызывать тебя, а предложила идти прямиком к тебе на урок. Думаю, она не хотела оставаться со мной наедине, пока мы будем ждать, когда ты спустишься. В любом случае… Я просто в шоке! Ты можешь уйти?

— Да, да, конечно, могу! Подожди секунду.

Он заглянул в кабинет Пита, который находился в нескольких метрах по коридору. Школьников не было, а Пит, сидя за столом, склонился над стопкой тетрадей с красной ручкой в руке. Скотт откашлялся, Пит поднял голову. При виде выражения лица друга, ручка выпала у него из рук. Прежде чем Скотт заговорил, он вскочил и с побледневшим лицом бросился ему навстречу.

— Что случилось? — спросил Пит, прежде чем увидел Лори. — О, Лори, я не заметил тебя. Ты плачешь? Что случилось? Ребенок?

— ЛаДания, — ответил Скотт, — она мертва, передозировка, и, посмотрев на Лори, добавил: — Ты сказала, это случилось прошлой ночью?

Она закивала:

— Технически этим утром. Или вчера поздно вечером, смотря как на это посмотреть. — Она пожала плечами и провела рукой по лицу. — У меня, кажется, истерика.

— О боже! О черт! — воскликнул Пит и положил руку Лори на плечо. — Блин, то есть мне так жаль, и я, наверное, совсем не знаю, что сказать. Я в шоке! Все же было в порядке, не так ли? Она въехала в квартиру, малыш с ней. Ты разве не говорил, что она ищет работу и ходит на собеседования? Дженис говорила, что она больше не употребляет…

— Так и было, — ответил Скотт.

Они постояли несколько минут, никто не знал, что сказать.

Наконец Скотт повернулся к Лори:

— Нужно ехать. Забрать Брэя, прежде чем Дженис это сделает. О нет! — Он прикрыл ладонью рот. — А что с Куртисом?

— Он в школе, — ответила Лори, — мы заберем его, когда будем возвращаться с Брэем. Он ничего не знает. Брэю позвонила Дженис, я ее просила оставить это нам, но она сказала, что обязана это сделать. Я позвонила Брэю и сообщила, что мы заедем, а потом вместе отправимся в школу к Куртису, и пусть он сам скажет брату. Он, казалось, был рад, что мы приедем. Это меньшее, что мы можем для него сделать.

Скотт обратился к Питу:

— Позже я позвоню тебе и расскажу, что и как, когда сами что-то узнаем. — Он указал на свой кабинет. — Можешь меня заменить?

— Конечно, не переживай!

Когда позже Брэй опустился на заднее сиденье машины Скотта, следом за Лори, его опухшие глаза были налиты кровью. Он сообщил, что ему звонила Дженис и предлагала отвезти к брату.

— Но я сказал, что наверняка кто-то из вас вскоре позвонит и вы за мной заедете.

Скотт и Лори обменялись взглядами, и он беззвучно сказал ей «спасибо». Было ясно, кто лучше справляется с трагедией.

Доказывая правильность мысли, Лори повернулась к Брэю.

— Надеюсь, ты не против, я позвонила пастору Стивенсу по пути к Скотту. — Пастор Стивенс был настоятелем церкви, куда ЛаДания ходила с завидной нерегулярностью. Пока женщина находилась в тюрьме, он поддерживал с ней связь, несколько раз звонил Коффманам узнать, как поживает Куртис.

— Нет, все хорошо, — ответил Брэй, — спасибо! Думаю, мне нужно будет с ним поговорить. Организовать поминальную службу, — его голос надломился, он провел рукой по лицу.

— Я уже с ним обсудила, — сказала Лори, обернувшись и положив руку ему на колено, — он может провести службу завтра в десять. Правда, это слишком скоро, но он подумал, так лучше для тебя и для Куртиса. Но если ты хочешь…

— Нет, — быстро откликнулся Брэй, — я предпочту все сделать как можно быстрее. — Он со стоном отвернулся.

У Скотта сложилось впечатление, будто мальчик корит себя за то, что хочет похоронить мать так быстро.

— Конечно, я понимаю, — мягко поддержала Лори, очевидно, осознав вину Брэя. — Пастор Стивенс сказал, что обзвонит ее друзей по церкви и попросит Джонсонов сообщить об этом в доме. Других родственников ты не знаешь? Пастор больше никого не знает.

— Кроме бабушки, больше никого нет. По крайней мере, насколько мне известно.

— Хорошо, мы все устроим, позже позвоним пастору, чтобы уточнить детали, если хочешь: музыка, проповедь и прочее. Или я могу это сделать сама.

— Пожалуйста, — тихо попросил Брэй.

— Спасибо, Лори! — сказал Скотт. Положив руку ей на колено, он попытался подумать, чем помочь. Жена накрыла его руку своей. Она обо всем позаботилась, пока он потерянно плелся следом.

— Конечно, ты можешь остаться у нас на выходные, — продолжил Скотт, обращаясь к Брэю, — в воскресенье я отвезу тебя в студенческий городок.

Брэй откашлялся:

— Я надеялся остаться только в воскресенье, если вы разрешите. Мне нужно быть в Детройте в понедельник и присутствовать на слушании.

— Что? — воскликнул Скотт. — Почему? Зачем прекращать наше право на временную опеку, если нет никого, кому это право можно передать?

В этот момент он понял, что не следовало произносить это вслух, не обсудив с женой, она сразу же выдернула свою руку из его ладони. Он попытался встретиться с ней взглядом, но она отвернулась и уставилась в окно, ее плечи выдавали напряжение.

— Я говорил об этом с Дженис, — пояснил Брэй. — Учитывая обстоятельства, я мог его отложить. Но считаю, для Куртиса лучше, если он как можно скорее узнает о своем будущем. Поэтому я сказал, что не хочу откладывать суд. Сообщить судье мое решение, выполнить все формальности, и пусть определится его судьба.

— Какое решение? — спросил Скотт.

— Она сказала, что выбор у меня небольшой: или стать опекуном самому, или отдать в детский приют.

— Что? — вскричал Скотт. — Она предложила студенту быть опекуном восьмилетнего ребенка? — Он просто не мог поверить услышанному. — Она предложила такой вариант? А где, по ее мнению, он должен спать? На полу в твоем общежитии? А уроки делать в шкафу, пока ты занимаешься своими заданиями? И спать в автобусе по пути на твои матчи? — Произнося это, он все бил и бил по рулю, чувствуя, как жар поднимается из груди и ползет к шее. Ему не нужно было смотреть в зеркало, он знал, как вздулись вены на шее.

Лори заговорила, не отрывая взгляда от окна:

— Успокойся, Брэй не делает никаких предположений, он просто рассказал, что сообщила Дженис.

— Прости, — сказал Скотт и виновато посмотрел на нее. Но взгляд Лори был прикован к виду за окном. Он так же виновато посмотрел на Брэя через зеркало.

— Да ладно, все в порядке, — тот отмел извинения Скотта взмахом гигантской руки, — сначала я сам был в шоке. Но я думал об этом все утро! И посоветовался с друзьями. В сущности, это имеет смысл, если вдуматься. Я его единственная семья. Я должен быть опекуном. И чего ждать? У вас скоро будет собственная семья. Я не могу оставить его с вами…

— Значит, ты все вот так бросишь? — Скотт щелкнул пальцами. — Откажешься от диплома? От будущего?

Он уставился на жену, желая, чтобы она объяснила Брэю, что он не прав и что они будут воспитывать Куртиса, прежде чем Брэй укрепится в своем решении. На этот раз она встретилась с ним взглядом и прошипела:

— Скотт! Позволь! Ему! Закончить!

Учитель глубоко вздохнул и сказал:

— Извини, Брэй, я… Продолжай.

Лори смерила его еще одним взглядом, прежде чем отвернуться.

Брэй снова махнул рукой:

— Да, все нормально! Хотя на самом деле не очень. Все так ужасно! Но я не хочу откладывать и заставлять его ждать. Ему нужен ответ, он его заслуживает. — Брэй глубоко вдохнул, потом медленно выдохнул и увидел взгляд Скотта, направленный на него через зеркало. — И вот мой ответ — я стану его опекуном. Я брошу университет, перееду домой. У мамы осталось немного денег — страховка с какой-то прошлой работы. Дженис сказала. Этого немного, но хватит, пока я не найду работу.

Жестом он остановил Скотта, который уже ерзал, сгорая от нетерпения возразить.

— Я знаю, о чем вы думаете и что собираетесь сказать. Да, я об этом думал. И да, мне будет тяжело расставаться с учебой, университетом, баскетболом, со всем. — Он взлянул в окно и покачал головой, будто прощался со своей будущей карьерой, понимая, что пришел конец всем мечтам.

Потом повернулся к Скотту и добавил:

— Но я хотел играть в НБА и сделать карьеру в первую очередь для того, чтобы улучшить жизнь моей семьи. Вы это знаете. А Куртис и есть моя семья. И что я буду за человек, если отдам его в приют, чтобы облегчить свою жизнь?

Скотт открыл рот, но Брэй покачал головой, и Скотт позволил юноше закончить.

— Я понимаю, что вы злитесь. Думаете, что зря потратили время, те годы, помогая мне достичь должного уровня для поступления в университет. Конечно, эта злость справедлива. Выходит, я всем этим пренебрегаю. И я злюсь оттого, что мне приходится так поступать!

Он отвернулся, Скотт услышал горечь в его голосе.

— Я очень злюсь, что мама поставила меня в такое положение. За то, что оставила Куртиса без родителя.

Брэй глубоко вздохнул и продолжил:

— Но все так, как есть, — он пожал плечами, теперь уже спокойно, — и я не вижу другого выхода. Поэтому поступлю именно так. А в университет смогу вернуться, как только соберу денег. Получу диплом и лучшую работу. А сегодня не будет ни университета Мичигана, ни НБА. Все это осталось в прошлом, и я с этим смирился.

Скотт вновь попытался прервать парня, но Брэй положил руку ему на плечо, молча прося помолчать еще мгновение.

— Мне нужно, чтобы вы одобрили мой выбор, тренер! И помогли мне, поддерживая морально. Не говорите, пожалуйста, о том, что я и так знаю! Как это все ужасно, стыдно, несправедливо и все такое. Я и так знаю. Но я сейчас не могу об этом думать и не хочу это слышать, пожалуйста!

Скотт заставил себя прекратить пререкаться. Он последовал примеру Брэя — просто глубоко вздохнул, потом еще и еще раз. Приказал себе успокоиться. Он молча вел машину еще пару километров, глубоко вдыхая и медленно выдыхая, пока наконец не обрел способность говорить спокойно.

Опять встретившись глазами с Брэем в зеркале, он сказал:

— Я поддержу тебя. Если ты в этом уверен! Абсолютно, на сто процентов, если ты скажешь, что это твое желание! Я не спорю с тобой, просто пытаюсь обсудить. Никто не осудит тебя, если ты ощущаешь сомнения. И все поймут, если ты захочешь немного подождать и как следует подумать, правильно ли решил! Рассмотрел ли все варианты? И, наконец, пришел к выводу, что все это слишком для тебя и ты к этому не готов.

Скотт покосился на жену. Ее плечи были все еще напряжены, и он знал, что она чувствует его взгляд. Но Лори сидела все так же, отвернувшись и притворяясь, будто сосредоточена на проплывающем за окном виде. Скотт вздохнул и сконцентрировался на дороге.

— Я ценю это, тренер. Но я уверен на сто процентов, именно сейчас. И я до конца дней себе не прощу, если отдам брата в приют или к незнакомцам, вот что для меня слишком! Это не по мне!

— Да, это верно, ты всегда был таким!

Глава 32 Мара

Мара как раз собиралась просмотреть свой список необходимых дел, как замигал телефон. Звонок был из клиники доктора Тири, и на этот раз она ответила. Она знала, что они звонят обсудить ее сообщение, которое она оставила накануне, — ей нужно больше снотворного.

Они проверили, когда она получала последний рецепт на снотворное, и сказали, что Мара в любой момент может забрать таблетки в аптеке. Женщина скривилась при упоминании аптеки и необходимости снова туда отправляться. Может быть, на этот раз послать Гарри?

— Раз уж мы с вами созвонились, — сказал работник регистратуры, — может, записать вас на очередной прием у доктора?

— Да, отличная идея, но у меня нет под рукой календаря, — ответила Мара, почувствовав, как краснеет от вранья, — давайте созвонимся позже.

— Да, конечно. Но не стоит затягивать, вы же знаете, что к доктору запись на несколько недель вперед. Хотя, конечно, не сравнить с записью к педиатру! Не знаю, как вы, а я записываю своих детей на прием за месяц вперед. И к дантисту тоже. Все так заняты сейчас! Скоро и к парикмахеру будет очередь на месяц вперед. — Женщина из регистратуры засмеялась, Мара неискренне поддержала ее смех, а сама тем временем потянулась к своему списку и пометила, что нужно везде записать Лакс.

Она попрощалась с сотрудницей больницы и немедленно набрала номер педиатра Лакс.

— Только на прививки, которые делают в пять? Или вы хотите сразу сделать все? Правда, система дает мне возможность записывать на прививки каждые двенадцать месяцев, поэтому я могу включить в запись и те, что делаются в шесть, то есть в декабре. Нет ничего лучше, чем планировать заранее! — сказали ей.

— Прекрасно! — ответила Мара. — И вы вышлете домой открытку, напоминая им, в смысле напоминая мне о визите к доктору за несколько недель?

— Да, мы всегда так делаем.

Потом она позвонила дантисту.

— Я решила записать дочь на три плановые чистки зубов каждые полгода, пока не забыла. У меня будет напряженный рабочий график, и я хочу заняться этим сейчас, пока есть время.

— Простите, но я могу записывать только на одну чистку. Может, вы пометите у себя в календаре и перезвоните через шесть месяцев? Нет настолько занятой мамы, чтобы она не нашла времени для короткого телефонного звонка, правда?

Есть, хотела ответить Мара, некоторые мамы слишком мертвы для этого.

О господи!

Мертва!

Она тогда уже будет мертва!

Мара смотрела, как телефон выпал из рук. Ударился о кухонную стойку, потом грохнулся на пол. От удара прямоугольная часть, в которой были батарейки, чуть отошла. Она слышала тонкий голос из трубки, и хотя не могла разобрать, что же говорят, могла себе легко представить. Застыв, она уставилась на телефон, пока голос не оборвался, превратившись в длинный гудок.

Оторвав взгляд от пола, она обвела взглядом кухню, гостиную и представила, как Лакс и Том медленно бродят по дому, грустя день за днем. Лакс сидит за стойкой, голова склонилась над тарелкой с хлопьями, но рука не подносит ложку ко рту. Она слишком расстроена, даже крошить хлопья между пальцами нет настроения. Том — с другой стороны стойки, едва пригубил кофе, потом поторапливает дочь, чтобы та ела быстрее. Они вдвоем идут к автобусу, ребенок дергает его за руку, умоляет остаться дома.

И вечером то же самое, поковыряют ужин, пока Том не сдастся и не позволит ей встать из-за стола после еще одной ложки. Обязательное вечернее купание, никто не в настроении изображать в ванной пиратский корабль или играть в какие-то другие глупые игры Лакс. Наконец время ложится спать — самое болезненное для всех скорбящих. Мара легко могла представить себе, как они лежат, обнявшись, Том пытается сдерживаться, пока Лакс всхлипывает рядом. Сзади книги, так и не открытые за все это время.

Все из-за нее. Из-за того, что она сделала. Гудок телефона звучал для Мары так же, как пищание ЭКГ, выдающей на мониторе прямую линию. Этот писк означает, что кто-то ушел, из жизни. Какой еще звук приносит больше горя? Какой еще звук символизирует смерть? Как она может добровольно присоединиться к этому смертельному хору?

Как она может?

Мара представила себе, как эту фразу произносят сотни голосов: мамы в школе, коллеги на работе, соседи. Стэф, Джина, ее родители. И громче всего Том. Как она могла с нами так поступить?

Опираясь о стул для равновесия, Мара нагнулась, подняла телефон и выключила его. Она хотела, чтобы этот звук прекратился, а вместе с ним чтобы исчезли все картины того, как будет выглядеть эта комната после ее ухода. Она желала, чтобы с выключенным телефоном исчезли все другие звуки, и в особенности самый безжалостный — звук прямой линии на аппарате ЭКГ.

Это для них, напомнила она себе. Она делает это для них! Нужно сконцентрироваться на этом. Она сидела за кухонным столом и просматривала свой список. Если Мара станет отвлекаться на мысли о том, какую боль она причинит своей семье, и забудет, от какой огромной боли она их спасет, то не сможет выполнить все пункты. И никогда не сможет выполнить основную задачу — последний номер в списке.

— Это для них, — вначале прошептала она, а затем сказала громче, — это для них! — Она подняла ручку, написала «ДЛЯ НИХ» наверху своего списка и заставила себя произнести это еще раз, даже громче прежнего. — Это для них!

Она откашлялась, распрямила плечи и вычеркнула только что добавленный пункт — записи для Лакс. Просматривая список, она задумчиво кивнула. За два дня она практически всех обзвонила и всем написала, но были еще важные дела, которые необходимо было закончить. Первым пунктом стояли «советы Тому», и это еще не было завершено. Она приклеила список к столу, накрыла компьютером, включила его и отыскала документ, начатый несколько недель назад. Список советов Тому, постоянно дополняющийся, по мере того как новые идеи посещали ее.

Она вписала информацию о тех визитах к врачам, что она только что назначила, до этого значилось: купить Лакс обувь на размер больше, чтобы ноге было куда расти.

До обувных советов было написано: когда покупаешь брюки, выбирай эластичные, с пуговицами на талии, чтобы, с одной стороны, их длины хватало для ее длинных ног и при этом они могли плотно сидеть на ее тоненькой талии.

Когда на тебя будет наседать родительский комитет, пожалуйста, без зазрения совести разыграй карту вдовца! Они начнут просить тебя помочь с собиранием денег ближе к Рождеству или что-то в таком же духе. Помни, смысл этого в том, что они просто хотят чем-то заняться, а не в том, что школа действительно нуждается в деньгах! Все эти мероприятия школьного комитета забирают огромное количество времени, и женщины будут очень убедительны — не поддавайся!

Используй роль вдовца, и тогда, когда Лакс захочет другого учителя, тебе, конечно, ответят, что такие просьбы они не удовлетворяют, но они не посмеют отказать родительскому комитету. А тот, в свою очередь, не сможет постоянно говорить «нет» овдовевшему доктору. Когда будешь водить Лакс в парикмахерскую, проси, чтобы ее стригла Саманта, так как Мэриен всегда слишком грубо ее расчесывает, и Лакс будет визжать в процессе стрижки и все время по дороге домой.

Через час Мара вычеркнула пункт «советы Тому» из своего списка и вздохнула.

Что делать теперь?

Она уже послала все письма и едва справилась с раздражением, беседуя с матерью Тома, которая уже набралась, хотя было всего четверть десятого утра. Не очень трезвая мамаша так и не вспомнит, что нужно позвонить сыну.

Потом Мара зашла на форум, поискала сообщения от Детройта. Таковых не было. Она была совершенно не в состоянии поддержать тему, которую сегодня вывесила НеЗлодей — как совмещать занятия спортом с напряженным рабочим графиком. Мара быстро покинула страницу.

Взгляд ее наткнулся на стопку журналов рядом с ноутбуком. Она взяла один, изучила обложку и положила на место.

Было девять тридцать, раньше одиннадцати Гарри не приедет. Она уже приняла душ и оделась.

Пожевав нижнюю губу, Мара выдохнула так резко, что короткая челка встала дыбом надо лбом. Она опять углубилась в свой список.

Письма Тому и Лакс были закончены, завтра она позволит себе еще раз их перечитать, прежде чем распечатать, но особо значимых изменений внесено не будет. Она взяла ручку и вычеркнула этот пункт.

И следующее — вчера ночью она просматривала содержимое двух пластиковых коробок, которые держала под кроватью в комнате для гостей. В одной были открытки, которые Том дарил ей на протяжении всех этих лет: на дни рождения, годовщину свадьбы, День святого Валентина. А во второй были поделки Лакс, которые она приносила из школы. Смешная, раскрашенная дочерью индейка ко Дню благодарения, почему-то с семью глазами и тремя лапами, но с одним хвостом. Снеговик, у которого руки были больше тела, а на голове бейсболка, точь-в-точь такая, в какой Том бегал. Розовое сердце, левая часть которого больше правой. Том говорил, что с медицинской точки зрения правильно, просто не очень артистично.

Она знала, рискованно перечитывать любовные письма Тома, проводить рукой по рубашкам в его шкафу, пересматривать рисунки Лакс, ее первые написанные слова, перебирать ее разбросанные игрушки. Секс с Томом. Она просто шла по минам, и каждая из них могла взорваться в любую минуту и пошатнуть ее решимость.

Но, с другой стороны, будет трусостью не встретиться лицом к лицу со всем, что ей дорого. Это напоминает прощание в темноте.

Однако был здесь и элемент эгоизма. Она хотела впитать все это через кожу, чтобы оно осталось глубоко в костях и она могла забрать все с собой в вечность.

Мара опять посмотрела на список и поняла, что кое-чего не учла: просмотреть все картины и предметы искусства, которые они купили за последние несколько лет.

Начала с гостиной — пробежала рукой по арке над камином, по дорогой керамике, за которую они переплатили декоратору, который настаивал, чтобы они приобрели ее сразу же, как въехали.

Это были четыре фигурки причудливой формы. Их яркие цвета прекрасно подходили к сложному рисунку вокруг камина. Том сказал, что из них выйдут прекрасные вазы, а декоратор его чуть не стукнула. На них нельзя ни капать водой, ни наливать в них воду, и вообще вода не должна даже рядом стоять, предостерегала она! Они стоят дороже, чем первая машина большинства людей! Ими следует наслаждаться, а не пользоваться.

К тому времени Том еще был далек от мысли уволить декоратора. Они практически подрались, когда Том решил переделать камин в доме в настоящий — на дровах, а не газовый. «Странная старомодная идея — иметь в доме живой огонь, — говорила декоратор с тягучим техасским акцентом, — кроме того, нужно же думать и о перепродаже дома!»

Те, у кого достаточно денег, чтобы купить такой дом, вряд ли захотят, стоя на коленях, возиться с грязными дровами и пеплом!

Мара еле удержала Тома от заполнения керамических шедевров цветами перед следующим, как оказалось последним, визитом декоратора.

Она улыбнулась, воображая, как бы он гордился сейчас, увидев, что она держит эти претенциозные фигурки своими дрожащими руками, рискуя в любую минуту их упустить. Мара поставила фигурку на место и отправилась дальше, пробежала рукой по рамке из осколков стекла. Эту она не будет брать в руки, слишком уж дорога, чтобы рисковать ее разбить.

В рамке на фотографии изображены она и Лакс на День благодарения. Мара на полу в гостиной, с широко разведенными ногами, а дочка у мамы между коленей. Лакс сидела под каким-то немыслимым углом, обняв маму, рот до ушей, смеялась. Мара склонила голову над малышкой, тоже широко улыбаясь, обнимала дочь за плечи, а та ручками схватилась за мамины локти. Тогда они так просидели в течение часа, болтая и обнимаясь, а Том прокрался за фотоаппаратом.

Мара почувствовала, как в носу защекотало.

— Нет, — сказала она решительно, прижимая к векам пальцы, и сразу же отвела взгляд от фотографии. — Нет!

Все для них, напомнила она себе. Она оказывала Лакс услугу, и Тому тоже. И она практически у цели, сейчас не время подвергать сомнению свой план.

Или, наоборот, нужно подумать об этом именно сейчас?

Мара заставила себя еще раз посмотреть на фото. Мать и дитя, обнимаются и щебечут. Есть ли в мире что-то прекраснее?

В ее канадском детстве в студеные зимние дни Мара бежала домой по морозу, зная, что дома в кухне ее ждет Нейра с горячим шоколадом и печеньем. Мара взбиралась на колени к маме, чувствовала тепло ее рук, рассказывала о школьных занятиях, о том, в какие игры она играла в перерыве и кого вызывали к директору.

Став старше, она усаживалась на стул напротив мамы, но так и не переросла это ежедневное с ней общение. И хотя она давно не рассказывает маме обо всем, но безгранично доверяет ей. Не потому, что Нейра всегда давала лучшие советы — разница поколений и воспитания накладывала свой отпечаток. Часто Мара едва сдерживала смех, когда мама предлагала что-то относительно мальчиков, карьеры или дружбы.

Нейра всегда слушала дочь с видом, будто слова дочери — самое интересное в мире. Она всегда кивала по ходу разговора, Мара ощущала, что ее понимают, что мать всегда на ее стороне, даже если у дочери неприятности в классе, или она получила плохую отметку, или плохо сдала контрольную, или забыла выполнить домашнее задание.

Когда Мара училась в старших классах и подрабатывала после уроков, беседы были перенесены на вечера перед сном. В колледже Мара жила в студенческом городке, а позже с друзьями снимала квартиру, ежедневные визиты стали невозможны, но они регулярно созванивались.

И по сей день мать и дочь навещали друг друга несколько раз в неделю, хотя последнее время в основном Нейра приходила к Маре. Дочь, конечно, не делилась с мамой абсолютно всем, порой прятала улыбку, услыхав некоторые мамины советы. Но они по-прежнему были очень близки. И Мара доверяла Нейре. И мама по сию пору слушала дочь с таким выражением лица, будто это самое важное в мире.

Мара слушала Лакс с тем же выражением. И хотя она не сможет слушать ее годами, как собственная мама слушала ее, до воскресенья можно продержаться.

Да, она уже не в состоянии радовать пришедшую из школы Лакс свежей выпечкой или устраивать чайные вечеринки на заднем дворе, но она может слушать.

Пусть существует множество вещей, на которые Мара уже не способна, тем не менее они не так важны, как способность слушать дочь. Потому что, оглядываясь на прошлую жизнь, Мара понимала, что не горячий шоколад и печенье манили ее к домашнему очагу и даже не крепкие объятия мамы, а то, что мама слушала ее.

Мара провела пальцем по стеклянной рамке, задержалась на изображении дочери. Что Лакс говорила ей сегодня? Она попыталась вспомнить. Что-то о мечте, или путешествии, или…

Вдруг из ниоткуда появилось сильнейшее желание сходить в туалет. Мара поняла, что забыла после душа надеть подгузник, она быстро развернулась…

Слишком поздно!

Она прижала руки ко рту.

— Нет!

Она спрятала чертовы подгузники в самый дальний ящик и из-за этого забыла о них! Слава богу, она дома, а не на заднем сиденье такси! Она ждала, пока все прекратится, но казалось, каждая выпитая за последние двенадцать часов капля теперь выходит наружу, оставляя змеящийся желтый след на ногах, щиколотках, выливаясь на белый ковер гостиной, становясь в пять раз желтее, чем казалась на коже.

По ковру расползался неправильный круг мочи, и, не подумав, Мара быстро наклонилась и подставила руку — будто ладонью можно было что-то удержать! Резкое движение нарушило ее равновесие, она наклонилась вперед. Реакция была жутко замедленной, Мара не выставила руки, хотя это позволило бы ей упасть на четвереньки, а затем выпрямиться, поэтому женщина шлепнулась лицом прямо в лужу.

— Нет!

Она тут же пожалела, что открыла рот. Губы были прижаты к ковру, и теперь теплая, отвратительная на вкус жидкость обволакивала язык и зубы. Она содрогнулась, и часть завтрака тоже вывалилась на ковер.

— Черт побери!

Не имея другого выхода, кроме как опустить руки в эту омерзительную жижу, чтобы получить точку опоры, Мара медленно встала.

Еле ступая, в залитой юбке и мокром нижнем белье она поплелась в ванную, каждый шаг был липким и отдавал мерзким зловонием. Стащила юбку, потом белье, все затолкала в корзину для грязного белья, потом избавилась от кофты и бюстгальтера и швырнула в корзину вслед за остальным.

Раздетая она пошлепала в кухню, чертыхаясь, схватила тряпку, ведро и чистящее средство для ковров. Аккуратно опустилась на колени возле лужи и терла, терла, подливая средство, пока результат не удовлетворил и пятно не исчезло.

В ванной в зеркале она разглядела частицы блевотины на щеке и еще кусок побольше в волосах над ухом. Она вновь почувствовала прилив тошноты и поняла, что организм хочет как можно скорее избавиться от завтрака любым способом.

Усвоив, что нельзя игнорировать позывы организма, Мара уселась на унитаз и оставалась там так долго, пока не удостоверилась, что ничего не осталось.

Она отмотала кучу бумаги и попыталась вытереться, но руки совершенно не слушались, поэтому она ограничилась тем, что стерла коричневые пятна на внутренней части ног, внизу живота и под ногтями.

Она поднесла к носу комок бумаги, чтобы вытереть, но из-за вони конечность дернулась и стукнула Мару по носу. Сдавшись, женщина опустила руку, сопли потекли по подбородку на шею.

Она вспомнила выражение отвращения на лице ребенка в магазине. Вспомнила, как механик в авторемонтной мастерской отступил от нее. Как звучал голос дочери, когда она просила маму спрятаться за деревом, а позже умоляла отца, чтобы Мара никогда больше не выходила из дома.

Было приятно представлять будущее, в котором Лакс мчится домой из школы, устраивается возле мамы и рассказывает, как прошел день. Но суровая реальность не имела с этими фантазиями ничего общего.

А факты таковы: если Мара будет тянуть и дальше, болезнь все чаще и чаще будет ставить ее в неловкие ситуации. И просто вопрос времени, когда это повторится в присутствии дочери! После такого Лакс не будет бежать к кровати Мары, чтобы поболтать, она будет прокрадываться мимо двери в мамину комнату или скорее убегать из дома подальше от отвратительной женщины, которая и в лучшие времена ходила как пьяная, а в худшие писала и какала под себя.

Через некоторое время, даже в те редкие дни, когда Лакс по приказу отца или бабушки с дедушкой будет сидеть у кровати Мары, вдумчивый совет от матери, которая ее внимательно слушает, не будет такой уж ценностью. А позже девочка будет просто таращиться в пустые глаза женщины, которая и не догадывается о том, что кто-то рядом.

Мара, как могла, оттерла себя в туалете, но поскользнулась и упала. Стоя на коленях, она сомкнула губы и старалась не дышать — вокруг были разбросаны мокрые полотенца, горы использованной туалетной бумаги.

Женщина повернулась к душу. Включила воду и, ожидая, пока она нагреется, принялась отмывать руки в раковине, снова и снова. Терла так сильно, что кожа покраснела и начала гореть.

Потом залезла в душ и принялась мыть каждый сантиметр тела, до которого могла дотянуться, больше царапая и скребя, чем отмывая. Скорее, наказывая себя, чем очищая.

Когда закончилось дорогое мыло, она схватила не менее дорогой шампунь, потом кондиционер. Потом гель для душа Тома. Когда в душе опустели все пузырьки, она стала спиной к струе. Горячая вода жгла и колола.

Кожа от трения просто пылала, но женщина не позволяла себе выйти из душа. Мара заслужила это. За то, что собиралась сделать для своей семьи, — заслужила. Она вытянула руки, рассматривая ладони. Несмотря на мыло, гель для душа, шампунь, она все равно чувствовала запах. Теперь она всегда будет его чувствовать.

Развернув ладони, она заметила коричневую кайму под ногтями и горько усмехнулась. Разве это не символ ее полного поражения?

Повернувшись лицом к воде, она подняла голову и заговорила:

— Пожалуйста, исчезни! Ты выиграла! Я проиграла! Оставь меня в покое! Пожалуйста, я умоляю тебя. Не ради меня, а ради Лакс, я ей нужна! Пожалуйста!

Единственным ответом было журчание и звук падающих капель.

А потом это — движение в ее левой руке. Она бы его и не заметила, если бы не узкое пространство. Но здесь жест было невозможно игнорировать, запястье билось о стену душа. Было больно, из-за стресса рука дергалась с куда большей скоростью и силой, чем бывало раньше.

Бах! Бах!

— Пожалуйста, перестань! Пожалуйста!

Бах!

— Пож…

Бах!

— Черт тебя дери!

Грубо схватив левое запястье правой рукой, Мара прижала его к телу изо всех сил. Но все было тщетно — будто держишь рыбу. Рука выскользнула из мокрой ладони и опять стукнулась о стену.

— Прекрати! Прекрати двигаться! Мать твою!

Насадка душа висела над ней. Женщина встала на цыпочки, ухватилась за металлическую трубу, чтобы держаться ровно, и заорала что было мочи, будто в микрофон:

— Ты зло! Чертово зло! Будь ты неладно! Негодяйка! Я тебя ненавижу! Ненавижу каждую чертову клетку в этом проклятом теле! Разве тебе мало? Разве все уже не достаточно плохо? Для меня? Для Лакс? Она, твою мать, всего лишь в детском саду! Неужели. Тебе. Черт тебя дери. Нужно уничтожить. Ребенка. Который ходит в детский сад!

Запыхавшись, она выпустила душ и оперлась о стену, чтобы успокоиться. Повесила голову и сконцентрировалась на дыхании. Потом подняла голову и попыталась поднять руку, но рука тоже устала и упала вниз. Голова склонилась еще ниже.

Проворачивая кран, делая воду еще горячее, она ступила далеко от крана, пока не уперлась в стену позади. Медленно она опустилась по стене, пока не села на пол, теперь крайне горячая вода лилась прямо на ноги. Она дышала глубоко, позволяя пару заполнить легкие. Наслаждалась отсрочкой от…

Бах!

Из глубины души появился всхлип, потом еще один… Она попыталась обнять ноги, а руки согнуть в локтях и положить на них голову. Но левая рука не повиновалась. А правая нога не сгибалась в колене.

— Черт бы это все побрал!

Правая рука лежала на колене, вода лилась на голову, предплечье и левое запястье исступленно бились о стену.

Бах! Бах! Бах!

— Я сдаюсь.

Унылый звук льющейся воды аккомпанировал ударам руки, всхлипам, судорожным попыткам глотнуть воздуха и двум словам, что она повторяла снова и снова, пока вода не стала холодной.

— Прости меня!

Глава 33 Мара

К десяти тридцати Мара привела себя в порядок, не забыв на этот раз надеть секретное нижнее белье. Женщина вошла в кухню, скривившись, глянула на недопитую чашку кофе, вылила содержимое в раковину, повернулась достать посуду из посудомоечной машины. Выбрала бокал, потянулась, чтобы поставить его в шкаф, но он выскользнул из рук, ударился о кухонную стойку, упал и разбился. Крошечные фрагменты стекла разлетелись во все стороны.

Мара нагнулась, чтобы подобрать лежащие осколки, но, хорошо поразмыслив, остановила себя и разогнулась.

Медленно и совершенно сознательно она извлекла чашку из мойки, подняла над головой, внимательно и с удовольствием рассмотрела, потом подняла выше. Затем одним резким движением швырнула ее вниз, будто махнула флагом на соревнованиях, как сигнал старта гонки.

Стоя как вкопанная, она наблюдала, как чашка разлетается на сотни осколков.

Уставившись на фрагменты стекла и керамики на полу, она почувствовала, как губы раздвигаются в удовлетворенной улыбке.

Женщина вытащила еще одну чашку и быстро бросила вниз, предрешив ее судьбу. Потом потянулась за бокалом, и еще за одним, и еще, и еще, пока не освободила верхнее отделение посудомоечной машины.

Мара стояла среди груды битого фарфора и стекла, как вдруг открылась входная дверь. Послышался голос Гарри:

— Мара! С вами все в порядке? Я услышал шум, вы упали?

Он обошел гостиную, заглянул в кухню и резко остановился, заметив осколки на полу. Таксист поднял округлившиеся, полные вопросов глаза на Мару.

Она встретила взгляд таксиста, несколько секунд смотрела на гостя, а потом повернулась, вытащила пустую полку из машинки и потянулась к шкафчику с посудой.

Как только следующая чашка оказалась на полу, Гарри отступил, чтобы не попасть под брызги стекла. Мужчина открыл было рот, чтобы заговорить. Закрыл его. Засунул руки в карманы и беззвучно наблюдал с выражением озабоченности и восторга на лице. А Мара все доставала и доставала чашки и бокалы. А затем обратила внимание на тарелки.

Гарри заметил ее взгляд и сказал:

— Тарелки могут разбить плитку на полу.

Она кивнула и уставилась на море осколков вокруг нее. Осторожно Гарри вышел из кухни и нашел веник у стены. Смел все в одну огромную кучу посреди пола. Когда закончил, она указала на кладовку. Он отыскал ведро для мусора и несколько пакетов.

Когда он наполнил два мусорных пакета, она головой указала на дверь в гараж и услышала, как звякнули примерно десять килограммов битых чашек и бокалов, когда Гарри опустил их в большую мусорную корзину.

Вернувшись, Гарри намочил несколько бумажных полотенец, стал на колени и медленно провел полотенцами по полу, собирая частицы, не захваченные веником.

— Чтобы маленький эльф не порезал ножку.

Мара открыла рот, чтобы поблагодарить его, но слов не нашла. А таксист тем временем вторично прошелся полотенцами по полу. Она положила руку ему на плечо, пытаясь сказать, что достаточно. Он закончил и отнес полотенца в гараж.

В дверях он спросил:

— Едем покупать бокалы и чашки?

Мара покачала головой. Том привез несколько ящиков с посудой. Они стояли в гараже. Женщина указала на них Гарри и оперлась о стойку, пока мужчина извлекал предметы из ящика, полоскал, вытирал и ставил в шкаф. После отнес пустую коробку в гараж, вернулся в кухню и улыбнулся, будто только что приехал.

— Готовы отправиться посмотреть, как дети резвятся на перемене?

Мара кивнула.

— Хорошо, — сказал он и подхватил ее за локоть, — тогда поехали.

Проделав бóльшую часть пути к машине, он поинтересовался:

— Не хотите рассказать, из-за чего все?

— Не стоит вас этим обременять, — ответила она спокойно.

— Может, позволите мне самому об этом судить?

Она внимательно посмотрела на него, прежде чем отвернуться:

— Серьезно, Гарри. Если я расскажу и половину о себе, вы больше никогда ко мне не приедете.

— Стыд — одна из самых сильных эмоций.

— Верно.

— Мне не чужд стыд, знаете ли. А есть много людей, которые и не ведают, что это такое.

Мара вспомнила, что таксист говорил, будто у него некогда была другая жизнь в Талсе.

— Уверена, что вы правы. Но, пусть это и полезно — вывалить горести вам на колени или на заднее сиденье машины, думаю, что воздержусь.

— Понял.

Он помог клиентке сесть в машину, включил счетчик, отъехал и сказал:

— Честно говоря, с нетерпением ожидал встречи с малышкой.

Мара улыбнулась.

— Вы необычный человек, Гарри! Я уверена, вы делаете все, чтобы каждый ваш клиент чувствовал себя особенным. Также убеждена, что не должна слишком серьезно воспринимать ваши слова. Но почему-то вы внушаете уверенность в том, что вы действительно верите во все, что говорите.

— Есть только одна причина, почему вы мне верите.

— Да. Думаю, это правда.

— По той же причине и я думаю, что вам небезразлична моя судьба.

Она посмотрела на него через зеркало.

— Это действительно так.

— Знаю, — ответил он, улыбаясь ее отражению, — и если я когда-то расскажу кому-нибудь свою историю, это будете вы. Стыд и все прочее…

— Не стоит так далеко заходить.

Гарри припарковался на школьной стоянке в центре длинной вереницы учительских машин. Пока он звонил диспетчеру, Мара отыскала глазами Лакс. На этот раз девочка была в розовых шортах и белой футболке. Пока белой. В такси несколько минут царило молчание, а потом Гарри откашлялся.

— Я запойный алкоголик и наркоман и сейчас прохожу курс реабилитации, не пью уже тринадцать лет. А пил двадцать пять и употреблял наркотики. И за те годы наделал столько бед!

— А почему?

Он поднял толстую руку:

— Никаких вопросов. Комментариев. Жалости. Суждений. Хорошо?

Она подняла бровь. Справедливая просьба. Кто бы только знал, как она устала от жалости. И она точно бы не вынесла, если бы кто-то судил о ней.

— Договорились!

Мара ждала, что он продолжит, но он уставился в ожидании на приборную панель.

Она вздохнула, сфокусировалась на дочери и заговорила:

— У меня болезнь Гентингтона, — спокойно начала она, — единственное, что мне передала моя биологическая мать, когда бросила меня в приюте двух недель от роду. Я была рождена со смертельным генетическим, не поддающимся лечению монстром, одним из самых непонятных из всех смертельных заболеваний.

Гарри быстро перевел взгляд на школьную площадку и на меленького эльфа, который ему нравился. Его губы крепко сжались и щеки впали, будто он задержал дыхание.

— Нет! — быстро сказала Мара, понимая его озабоченность. — Не нужно о ней беспокоиться. Она — приемная дочь. И, слава богу, у нее были все медицинские записи, там не значилось это заболевание. У нее все в порядке.

Гарри выдохнул.

— Ирония в том, что мой муж почувствовал облегчение, когда я сказала, что хочу усыновить ребенка, потому что… — она сделала паузу, — есть некоторые гены в его семье, которые он не хотел бы передать своему ребенку. А оказалось, что именно моя ДНК имеет эффект бомбы с часовым механизмом. Если бы ребенок был наш, он бы получил весь риск. Однако хотя бы об этом мы можем не волноваться. И мне не приходится жить с этим чувством вины. Мой самый тяжкий грех, самый продолжительный — она слишком скоро лишится и второй матери.

Гарри резко помотал головой. Мара видела, что на его лице отразились сотни вопросов, с его губ чуть было не сорвались сожаления, но он заставил себя молчать, подчиняясь собственному правилу. Он вновь изучал панель и молчал так долго, что Мара подумала, не заснул ли мини-Дед Мороз?

Но, наклонившись к нему чуть ближе, она заметила, как его губы шевелятся, и поняла, что он молится.

Мара пожалела, что встретила такого человека только сейчас. Задумалась, закончил ли он свое признание, и с облегчением выдохнула, осознав, что, пожалуй, ей больше ничего не придется рассказывать.

— У меня есть дочь, — наконец вымолвил он, — Каролина. Я не видел ее семнадцать лет. Это только моя вина. — Он опустил козырек и извлек фото молодой девушки, о которой любопытствовала Мара.

— У меня была закусочная в Талсе, — продолжил он, — «У Гарри». Конечно, не лучшее название, особенно для алкоголика, — усмехнулся он спокойно. — По утрам в выходные у меня собирался весь город. Все знали меня, и я всех знал. Каролина постоянно повторяла, что станет работать здесь, где все ее поклонники. Она будет старшей официанткой, я поваром. Но я все потерял. Потерял закусочную. Практически все тратил на выпивку и наркотики. Начал обманывать поставщиков, брал продукты в кредит, а то, что экономил, отдавал за ипотеку на ресторан. Потом я потерял дом. Перевез жену, ее звали Люси, и Каролину в отвратительную маленькую квартирку. Чтобы сохранить закусочную и внешние приличия. И чтобы были деньги на выпивку и наркотики. Я был весь в этом! — Он повесил голову и вздохнул, потом изо всех сил стукнул кулаком по колену. — Я был таким негодяем! Эгоистичным, зацикленным на себе негодяем!

Мара еле сдержалась, чтобы, утешая, не положить ему руку на плечо, не похлопать по руке. Но правила есть правила.

Настала ее очередь:

— Я просто ужасно вела себя с мужем! Когда начали проявляться симптомы, мы еще не знали, что со мной. Моя личность полностью изменилась. Я стала ходячим кошмаром. Вспышки гнева повторялись практически каждый вечер! Совершенно иррациональна! Параноик. Постоянные смены настроения, вы даже себе не можете представить! Это все было частью болезни. И отрицание проблемы тоже! А это не лучший комплект для сохранения брака!

Она увидела взгляд Гарри в зеркале:

— Поверьте мне! Я была более жестокой, чем вы можете вообразить. Помните нашу первую встречу, этот взгляд, шипение? Это просто цветочки по сравнению с тем, о чем я толкую. Я ужасно вела себя с мужем на протяжении года. Отказывала ему. Говорила вещи, которые так хочется забыть! Но, к сожалению, Гентингтон не влияет на долговременную память. Или на память мужа. И после всего, через что я заставила его пройти, я ничего не могу предложить или сделать, чтобы уберечь его от боли.

Она сложила руки на коленях и замолчала. Гарри ничего не сказал, но трудно предположить, что не подумал.

Вздохнул.

— Люси с таким пониманием ко всему отнеслась! Она оставила своих друзей, окружение, красивый дом, переехав в крошечную квартирку. Говорила, что у всех бывают трудные времена. Я же лгал ей, говорил, что дела идут не так хорошо, как раньше, и я не могу выплачивать кредит за дом. Никогда не говорил, что сам во всем виноват, что именно я поставил семью в такое положение из-за выпивки и наркотиков. Я знал, что закусочную заберут, за две недели до события. И сбежал! Не хотел лицом к лицу встретиться с правдой, осознать, что натворил! Не мог смириться с тем, во что превратилась моя жизнь. Поэтому я соврал, что отправляюсь за молоком. И так и не вернулся. Оставил их там. Мою жену и дочь. Оставил Люси разгребать эту кашу в семье и на работе. Я звонил ей несколько лет назад. Люси. Плакал, как ребенок, практически полчаса, а она сидела на другом конце провода… Позволила мне хлюпать носом и стонать, пока я наконец не успокоился настолько, чтобы сказать, как я сожалею обо всем, что натворил. Попросил у нее прощения, а она сказала, что давно уже простила. Можете в это поверить? Я никогда не был достоин этой женщины! Каролина уже съехала. Люси сказала, что сначала спросит у дочери, а потом уже даст ее номер телефона. Сказала, если Каролина согласится, то сама мне перезвонит. — Мини-Дед Мороз уставился на свои крупные кисти рук, безвольно лежащие на коленях. — Но она так и не перезвонила. Это и был ответ на вопрос, хочет ли моя дочь слышать обо мне. Я отдал бы все на свете, чтобы поговорить с ней, умолять о прощении. Может быть, она бы придумала, как отомстить мне. Но вряд ли она станет это делать. Она уже взрослая. Ей двадцать три. Ей от меня уже ничего не нужно. — Он указал на фото на козырьке. — Это единственная фотография, которая у меня есть. Была в кошельке в ту ночь, когда я сбежал.

Мара закусила губу.

Гарри продолжил:

— Мысль о том, что я больше никогда ее не увижу, никогда не смогу сказать ей, как я раскаиваюсь, вызывает желание напиться. Напиться так сильно, чтобы забыть даже собственное имя и то, что я сделал с ней и ее матерью по собственной глупости. — Он шмыгнул носом, и Мара увидела, как слеза скатилась по щеке, оставив тонкий мокрый след. К ее удивлению, он достал из кармана рубашки аккуратно сложенный платок, промокнул щеку, потом уголки глаз. Потом посмотрел на фото и бережно поднял козырек.

Мара почувствовала, что и у нее наворачиваются слезы, и отвернулась к окну. Снова нашла глазами Лакс и, глубоко дыша, наблюдала, как она играет.

— Вчера я последний раз помогала в библиотеке. — Она приложила руку к окну, мечтая через стекло коснуться дочери, поправить ее волосы, извиниться. — Она так меня стыдилась! Том говорит, она справится! Но не думаю, что она должна это делать.

Она прижала ладонь к стеклу… Прощай…

Оказавшись у входной двери дома, Мара стала рыться в сумочке, пытаясь найти ключи, а Гарри делал вид, что изучает растения. Притворялся, что заворожен ими и не замечает этой возни. Через минуту, когда она пыталась попасть ключом в замочную скважину, он накрыл ее руку своей ладонью.

— Сколько вам осталось?

— Недостаточно, — ответила она, посмотрела на свою левую руку, которая медленно двигалась, и вспомнила, что случилось в душе, — или слишком. Как посмотреть.

— А как вы на это смотрите?

Мара выдохнула:

— Мне сорок два, а я уже на пенсии. Предполагала, что буду работать до семидесяти. Я больше не могу водить машину. Я ничего не помню, если не записываю. И когда я хочу посмотреть, как моя дочь играет с друзьями, я вынуждена красться туда, как шпион, скрываясь за тонированным стеклом такси, чтобы не унизить ее. Через год, а может, и быстрее я буду в инвалидной коляске. Придется нанимать эти особые машины для инвалидов, чтобы шпионить за дочкой в школе. Если, конечно, я еще буду помнить, когда перемена. Или о том, что у меня есть дочь. Может, я даже уже не буду здесь жить, — она кивнула в сторону дома, — к тому времени я, возможно, буду в санатории, сидеть в углу, уставившись в потолок, пребывая в полном неведении о существовании этого дома, семьи и того, что у нас состоялся этот разговор.

— Я буду вас навещать.

Мара коснулась пальцами его щеки.

— Я бы этого не хотела.

— Конечно, я знал, что вы так скажете. Вы не захотите, чтобы кто-то видел вас такой.

— Я не хочу быть такой. И не хочу, чтобы меня обслуживали. Кормили, причесывали, купали, — она содрогнулась, — я даже думать об этом не хочу.

— Не хочу хвастать. Но должен сказать, вы не заметили, что в моем присутствии вы расслаблены. И это всего за несколько дней. Вы позволяете мне помогать вам выйти из машины. Позволили поднять кошелек в тот день, помните? А сегодня, с этой… посудой. Вам не кажется, что так можно продолжать, лишь чуть увеличивая степень помощи? Пока вас перестанет беспокоить чужое участие. Даже родители, муж? Люди в санатории?

— Гарри, вы действительно имеете на меня влияние. Я размышляла на досуге, насколько эта неделя, что я провела с вами, изменила меня. Но этого не достаточно. Похоже, степень помощи сейчас — предел, через который я не смогу переступить.

— Старого пса новым трюкам не научишь.

Мара улыбнулась.

— Что-то вроде…

— Да.

— Позвольте задать вопрос. Чтобы немного уровнять наш счет.

Гарри засмеялся.

— Что ж, справедливо!

— Почему бы не написать Каролине письмо и не рассказать, что вы чувствуете? Что вы раскаиваетесь, вам жаль, и что вы хотите все исправить. Не думаю, что кто-то в подобной ситуации первым выйдет на связь, но вовсе не факт, что дочь ничего не хочет о вас слышать. Возможно, она ждет первого шага от вас.

— Я думал об этом. Даже пытался пару раз написать, но все закончилось слезами над бумагой. У меня нет вашей способности связывать слова в предложения. Мое сердце знает, что хочет сказать, но я не могу заставить его подобрать правильные слова.

— Понятно. А если бы вы могли написать ей письмо, вы бы хотели ей сказать больше того, что уже рассказали мне в машине?

Он подумал мгновение.

— Нет. Думаю, мой рассказ суммировал все происшедшее. Нечего добавить, кроме того, что я облажался, мне жаль, и я буду счастлив видеть ее, если она мне позволит! Если подарит еще один шанс. Конечно, я бы сказал это все не двумя предложениями и, возможно, лучше, чем сейчас. Но это основа.

Они молча постояли несколько минут, потом Гарри заговорил:

— Когда вы мне позвонили во вторник, то сказали, что вам понадобится водитель на неделю. Неделя закончилась. Но вы все равно звоните, если что-то будет надо, — последняя фраза прозвучала, как приказ.

— Позвоню. У меня на завтра запланировано несколько дел, потом я отправляюсь на ланч с подругами, а Том ведет Лакс на занятия по балету. Обычно я ее вожу, но…

— Значит, вместо этого вы выполните дела. Со мной. А потом я отвезу вас на ланч.

Гарри наклонился и поцеловал ее в щеку. Прежде чем она отреагировала, он отвернулся и зашагал к машине, помахав рукой на прощание.

Глава 34 Скотт

Приезд Скотта, Лори и Брэя в школу в середине дня не мог означать ничего хорошего. Губы Куртиса дрожали еще до того, как он спросил:

— Что случилось?

Услышав ответ, он просто свернулся клубочком на полу коридора и заплакал.

ЛаДания не была блестящей матерью. Она оставляла детей одних чаще, чем следовало. Не кормила их иногда, не заботилась о гигиене. Продала половину вещей в доме, чтобы поддерживать свое пристрастие к наркотикам. Она ответила лишь на несколько писем и открыток, которые младший сын прислал ей в тюрьму, и большинство ее ответов занимали максимум две строки. Но она была его матерью. И он думал, что так будет всегда.

Когда он наконец чуть успокоился и смог на них взглянуть, Брэй раскрыл объятия. Но Куртис кинулся на шею Скотту, тот поднял его, обнял. Мальчик так вцепился в него, будто тонул, а Скотт был спасательным кругом.

Учитель виновато посмотрел на Брэя и хотел было передать Куртиса ему, но Брэй покачал головой.

— Он полагается на вас больше, чем на меня, вы должны радоваться, а не извиняться.

Дома у Скотта Куртис свернулся на диване в гостиной, крепко прижав к себе подушку. Брэй присел рядом, что-то тихо приговаривал и гладил малыша по голове. Постепенно ребенок все ближе подвигался к брату, пока не устроился головой у него на коленях.

Скотт вошел позвать их на ужин. Мальчик лежал у брата на коленях, обняв его за талию.

— Есть хочешь? — спросил его Брэй.

Куртис поднял голову, покачал отрицательно, и голова снова упала.

Брэй беспомощно посмотрел на Скотта и пожал плечами:

— Думаю, мы немного посидим здесь, тренер, если вы не против.

— Конечно.

Час спустя вернулись Скотт и Лори. Они поужинали, вымыли посуду. Но братья сидели в той же позе.

— Ты, наверное, умираешь с голоду? — спросил у Брэя Скотт.

Брэй кивнул, но указал рукой на колени и пожал плечами.

— Куртис, — прошептал Скотт, — давай мы уложим тебя в кровать. Я отнесу тебя наверх, если ты не хочешь, чтобы брат…

Без слов Куртис поднялся, подошел к Скотту, протягивая руку, и сказал:

— Сегодня никакого «Стюарта Литтла».

— Конечно, нет, — ответил он, сжимая руку малыша, — это не ночь для Стюарта, — потом, глянув на Брэя, добавил: — Лори поставила твою тарелку в холодильник, поешь.

— Потом мне подняться наверх? Посмотреть, как он там?

Скотт взглянул на Куртиса, который уже слегка посапывал, даже стоя, веки опущены от истощения. Скотт поднял мальчика на руки.

— Не думаю, что кто-то будет бодрствовать, когда ты поднимешься.

Наверху Скотт отыскал старую футболку для Куртиса вместо пижамы, укрыл его одеялами. Под одеялами малыш разрыдался пуще, всхлипы сотрясали все его маленькое тельце. Мужчина почувствовал, что не выдержит и расплачется сам. Он лег рядом с ребенком, обнял его. Не так он представлял себе встречу с мальчиком.

— Знаю, знаю, малыш, — шептал он, — это несправедливо! Мне жаль!

Всхлипы превратились в равномерное дыхание, но Скотт все еще лежал рядом; небо за окном из ярко-серого превратилось в вечернее темно-серое, а потом в глубоко-черное ночное. После десяти Лори заглянула в комнату по пути в спальню и сообщила, что устроила Брэя на диване в гостиной.

— Нужно было приготовить для него одну из пустующих комнат, он на метр длиннее дивана, — отметила она.

Коффманы не обставляли мебелью все комнаты наверху, а предпочли ту небольшую сумму, выделенную для декорирования, потратить на комнаты, которые постоянно использовали.

— Все в порядке. Я предлагал ему один из надувных матрацев много раз, но он всегда говорил, что предпочтет диван. Думаю, он хочет быть поближе ко всем, — успокоил Скотт жену.

После двенадцати лет одиночества с вечно пропадающей где-то матерью и еще шести с маленьким братом, который нуждался в большем уходе, чем Брэй мог обеспечить, юноша стремился избегать одиночества. Когда Скотт и Пит предположили, что в Мичигане он будет жить без соседей, чтобы сосредоточиться на занятиях, он только засмеялся.

— Я лучше чувствую себя в толпе, — ответил он и принял приглашение занять треть комнаты, разделив ее с шумными товарищами по команде, которые вечно следовали за ним по пятам.

Жизнь в квартире ЛаДании с ребенком — единственной компанией — убила бы юного баскетболиста.

Страх длинными пальцами вползал в грудь Скотта.

— Иди спать, — прошептал он жене нежно.

Сам сел на край кровати и еще раз посмотрел на спящего мальчика. Уже собирался уходить, но Куртис неожиданно вздрогнул и захныкал.

— Ему что-то снится, — сказала Лори.

Но Скотт уже снова лег и обнял малыша:

— Знаю. Полежу еще немного. На всякий случай.

Позже Скотт отправился к себе и лег возле жены. Перевернулся на живот, голову положил на руки. Лежа без движения в темноте, он остро ощущал, что твердый узел напряжения, который образовался в основании живота еще днем, никуда не делся. Не исчезло и унылое пульсирование у основания черепа. Мужчина выпил что-то от головной боли после ужина, но не помогло. И стакан виски, предложенный Лори, не развязал узел.

Скотт попытался делать глубокие вдохи, но и это не помогало, тогда он задался вопросом: исчезнет ли когда-нибудь узел в животе и пульсирование в голове? Он чувствовал, как Лори пошевелилась, секунду спустя ее теплая рука была на его шее, массажируя именно ту пульсирующую точку. Он закрыл глаза, чтобы это нежное давлению убаюкало или, по крайней мере, уменьшило напряжение в шее.

Ни то ни другое не произошло. Наконец он повернулся к жене лицом.

— Я не могу это вынести!

Лори придвинулась ближе, и их головы теперь оказались на одной подушке. Супруги почти соприкоснулись лбами. Она погладила его по щеке:

— Я знаю, — ответила она мягко.

— Он даже не представляет, на что обрекает себя.

— Я уверена, что он способен на многое, — ответила она и потерла ему висок, — ты обещал, что поддержишь его.

— Но это бред! Как я могу стоять в стороне? Как позволить ему все это сделать?

— Я не знала, что у тебя есть выбор. И я не знала, что ты хочешь, чтобы мальчики остались в нашей жизни. И если каждый раз, приходя к нам, Брэй будет слышать, что сумасшедший, он вряд ли зачастит с визитами.

— Я не это имел в виду, — прошептал Скотт, глубоко вздохнул и спросил себя, стоит ли продолжать? Но если не сейчас, то когда? — Я подумал, что будет, если мы остановим Куртиса в самом начале пути?

Лори отдернула руку.

— Что ты имеешь в виду?

Он сразу почувствовал напряжение в ее голосе, глаза жены внезапно засверкали.

— Может, нам стоит предложить оставить его?

Она отодвинулась, вздохнула и уставилась в потолок.

Он потянулся в поисках ее руки, но она скрестила руки на груди и спрятала ладони, чтобы он не мог достать.

— Предложить оставить у нас Куртиса?

Скотт приподнялся на локте, чтобы рассмотреть глаза жены, но она еще раз вздохнула и уставилась на дверь ванной.

Кожа вокруг губ натянулась, он знал, что это недобрый знак, и приготовился к длинной лекции об отрицательных моментах его предложения.

Но когда она снова повернулась к нему, кожа вокруг губ разгладилась. На секунду он подумал, что она согласится.

— Тебе не кажется это немного оскорбительно? — начала она. — Предполагать, что Брэй не справится и мы должны сделать это за него?

— Дело не в том, что он неспособен, и дело вообще не в нем. Я бы сказал то же самое любому человеку его возраста. Ему двадцать. Разве он может воспитывать ребенка? Он сам еще ребенок!

— Он не ребенок. Ему двадцать лет! Многие становятся родителями в таком возрасте! Дети, как ты их называешь, например, его друзья… у них уже есть дети! Ты хочешь сообщить ему, что он не способен делать то же, что и они? А ведь он просил тебя лишь о поддержке!

Она была права. Он не мог просто прыгнуть с утеса и спасать того, кто не хочет быть спасенным. Скотт перевернулся на спину, жена приподнялась на локте, поцеловала его в висок.

— Я не говорю, что это просто! Я только говорю, что ты обещал!

— А как же его будущее? Его диплом? Все остальное?

— Это его будущее! И это то, чего он хочет.

— Но…

— Он просил поддержки, Скотт! Ты обещал, что поддержишь!

Он почувствовал, как жена подвинулась и прижалась к нему. Положила руку ему на грудь и принялась гладить. Прикосновение немного успокоило. Но через некоторое время движения замедлились, потом и вовсе прекратились, а дыхание жены стало глубоким и ровным. Скотт полежал еще немного, уговаривая себя заснуть. Не помогло. Он поднялся, и дверь спальни закрылась за ним.

Глава 35 Мара

За несколько минут до прибытия автобуса Лакс приехали родители Мары. На маме бледно-желтое шелковое платье, на папе зеленая рубашка с бледными желтыми полосками.

Мара говорила по телефону, когда они зашли. Она подняла вверх палец, показывая, что скоро закончит разговор.

Она как раз убеждала одну из своих лучших подруг в том, что ее не нужно подвозить завтра в ресторан.

— Да, Джина, я уверена. Как я говорила Стэф, у меня есть несколько дел в центре, хочу их выполнить, не откладывая. Я уже заказала такси, меня привезут к ресторану, а потом заберут… Да, тот же самый водитель… Да, бурный роман на заднем сиденье, ладно, ко мне пришли родители… Да, отлично, увидимся… Да, тоже люблю тебя.

Она повесила трубку, повернулась, чтобы извиниться, но увидела только маму, папа остался на улице. Мара махнула рукой.

— Папа, ты заходишь?

— Почему бы папе не подождать на улице Лакшми, а мы пока разберем это? — Нейра протянула очередной пакет из индийского магазина.

— Это Том попросил вас зайти? — Мара обращалась к Пори, зная, что мама ни за что не признается.

— Я тут повыдергиваю пару сорняков, пока жду, — ответил он. — Ты же знаешь, не могу стоять без дела.

— Я ему шею сверну, когда он вернется! Мне не нужно, чтобы он организовывал для меня вечеринку. Вмешивался. Защищал! — шипела Мара.

Но тут до нее дошло, что она не единственная, кого защищал папа. Была еще Лакс, которая не желала, чтобы мама выходила из дома.

— Что случилось? — спросила Нейра.

— Ничего, все в порядке. Просто недоразумение. — Мама, пожалуй, единственная из всех, кто ее никогда не поймет, думала она, хмурясь. А потом поймала себя на мысли — не далее как сорок восемь часов назад она корила себя за то, что несправедливо критикует своих родителей, и вот снова-здорово! Мара повернулась к маме, взяла ее за руку.

— Оставайтесь на ужин.

Нейра всплеснула руками и как обычно сложила их под подбородком:

— С удовольствием!

Вскоре Лакс была дома и упросила дедушку поиграть с ней на заднем дворе.

— Когда мама качала меня на качелях, она за каждый прожитый год делала один большой толчок! Значит, пять больших толчков! Мне повезло, ведь мама Сьюзан не так сильно качает ее на качелях! Говорит, это сильно тяжело, — щебетала Лакс, таща дедушку во двор.

Мара услышала, как отец отвечает, что Сьюзан не повезло с мамой, и обещает, что его внучка не будет страдать от такой несправедливости.

Женщина понаблюдала несколько минут за игрой, а когда отвернулась, то увидела, что мама в гостиной рассматривает фотографию на стене: они впятером на прошлый Хэллоуин. Лакс одета Железным Дровосеком. Том отвечал за костюм ребенка. Как-то в гараже он возился с газонокосилкой, заправляя ее бензином, подошла Лакс с вопросом, как одеться на праздник.

Они покрасили лейку серебряной краской и в ночь Хэллоуина вместе с Пори потратили около часа, чтобы обернуть ребенка фольгой. Но еще долго подматывали то тут, то там, ведь стоило ей согнуть руку или ногу, бумага рвалась.

Наконец все признали, что костюм достаточно хорош и можно выйти на улицу колядовать. Правда, потом то и дело посылали женщин за новыми рулонами фольги и тщательно осматривали Лакс перед каждым ее шагом. В результате она провела праздник, не столько выпрашивая сладости, сколько ремонтируя костюм.

Когда Нейра поняла, что за ней наблюдают, быстро отвернулась от фото и сделала жалкую попытку незаметно промокнуть глаза.

— Не обращай на меня внимания, я просто сентиментальная старая женщина, — она засмеялась. — Просто малышка в том костюме…

— Дело не в нем, и мы обе это знаем, — прошептала Мара, подходя и обнимая мать. — Ты вполне можешь показать мне, что расстроена.

Найра не ответила, и Мара пригласила ее на диван. Когда обе уселись, дочь взяла маму за руку, всю в морщинах, развернула ладонь и пробежала пальцами по тыльной стороне, как делала раньше, когда была ребенком.

— Знаю, что нужно сделать, пойдем! — Мара повела маму в другую комнату и указала на узкую полку, где они держали альбомы с семейными фотографиями.

Нейра захлопала в ладоши, сняла с полки пять толстых альбомов и четыре понесла в гостиную. Мара несла пятый.

Они устроились на диване. Мара указала на стопку альбомов на кофейном столике перед ними.

— Вся жизнь Мары Николс в пяти томах: от трех месяцев до сорока двух лет.

— Ты уверена, что хочешь этого? — спросила мама, положив руку на колено дочери.

Недавно Лакс просила посмотреть альбомы, но Мара отказала. Лакс настаивала, тогда Нейра, отвлекая девочку игрушками, увела ее из комнаты. «Я понимаю, Бети», — сказала позже Нейра. Мара кивнула, и они больше не говорили об этом.

Было слишком болезненно смотреть, как ты рос, как это передавала фотобумага, и осознавать, что ждало эту девочку, которая задувала свечи, открывала подарки, заканчивала колледж, потом стала юристом, партнером. Понимать, что, если задуматься, девочка не наслаждалась каждым событием так, как должна была, знай она, насколько все скоротечно — торты, празднования и праздники. Более того, ей постоянно казалось, что достигнутого недостаточно, что нужно двигаться дальше, хотеть большего, преодолевать следующие препятствия. Если бы было хоть какое-то предостережение!

Мара отогнала эти мысли, накрыла своей рукой мамину и кивнула на стопку.

— По порядку или произвольно? — спросила она, дотягиваясь до альбома. — Думаю, по порядку. — Она подхватила первый том, и Нейра рассмеялась. Мара присоединилась, потому что произвольный порядок для нее вообще не существовал.

Они дошли до школьных фотографий, когда вернулся Том. Обнаружив слезливую парочку на диване, сказал:

— Не думаю, что здесь место мужчинам. — Он наклонился, поцеловал обеих, потом увидел тестя и дочку во дворе, прихватил два пива из холодильника и быстро сбежал.

К тому времени, как женщины добрались до следующего жизненного этапа Мары, Том вернулся и поинтересовался насчет ужина.

— Лакс сказала, что твои родители остаются. Прекрасно! Мне помочь или у вас другой план?

Женщины отрешенно смотрели на него, потом Нейра высморкалась, а Мара утерла глаза.

— Понятно! — усмехнулся Том. — Я пожарю курицу на гриле.

Порывшись в холодильнике и морозилке, Том вышел, держа в руках белые пакеты из мясного магазина и бутылки с маринадом.

— Предлагаю провести время здесь. — Мара услышала, как муж обращается к дочери и тестю, прежде чем за ним закрылась стеклянная дверь.

— Так много воспоминаний! — шмыгнула Нейра сквозь слезы. Потом взяла свежую салфетку и еще раз высморкалась.

Мара подумала обо всем, что они только что увидели, — поездки в Скалистые горы, канадские Приморские провинции, Большой Каньон.

Торты на дни рождения в форме замков, драконов, книг. Новые велосипеды, роликовые коньки, приемники.

Ночевки с десятью и даже больше хихикающими одноклассницами в маленькой монреальской комнатушке.

— Вы с папой хоть один раз спали в те ночи? — спросила Мара.

— Ни минуты, — призналась мама.

Но все же родители позволяли ее подругам оставаться на ночь с шестого по двенадцатый класс.

— Вы так много для меня сделали! Ты и папа! — начала Мара, взяв маму за руку. — Ни на секунду не задумываясь о себе! Вы всегда ставили меня на первое место, с того дня, как привезли из Хайдарабада. И даже до этого! С того самого дня, как решили меня спасти!

— Эта жертва вовсе ничего не значит, если ты кого-то любишь.

— Нет, значит! У меня была самая прекрасная жизнь благодаря вам двоим! Как я могу когда-либо отблагодарить вас за все, что вы мне дали? И за все, что сделали для меня, а теперь делаете для Тома и Лакс?

— Ты уже меня поблагодарила.

— Нет, я имею в виду, как я могу по-настоящему отблагодарить тебя? Как я могу показать, что вы для меня значите, как я вас люблю и как счастлива, что я ваша дочь?

— Не нужно по-настоящему. Мне нужно только это, — и Нейра потрепала дочку по колену, прижатому к ее ноге, а потом кивнула на альбомы, — только это. — Она положила голову дочке на плечо, и в этот момент Мара почувствовала, будто для них двоих в этот момент что-то открылось.

Всю жизнь мама присматривала за ней. После уточнения диагноза проявляла даже больше участия, чем раньше. И никогда ее мать не демонстрировала какой-то неуверенности или озабоченности оттого, что она родитель.

Конечно, Нейра плакала, когда узнала о Гентингтоне, но никогда не показывала страха, слабости или отчаяния, которые боялась увидеть в ней Мара. Она была уверенной и способной на любой подвиг матери. У нее всегда все было под контролем, включая эмоции, потому что она не хотела, чтобы ее дочь волновалась из-за чрезмерной ранимости мамы.

И теперь она сидела, склонив голову дочери на плечо. Позволила себе расслабиться и тихо всхлипывать, позволила Маре обнять себя, прижать ближе и утешать.

— Знаю, все будет в порядке. Я рядом, — шепнула Мара слова, которые сотни раз слышала от Нейры.

Дочь поцеловала мамины мягкие темные волосы, прежде чем заправить их за ухо, таким же жестом она поправляла волосы Лакс.

— Я люблю тебя, — шептала она, упершись подбородком маме в макушку, — я люблю тебя.

Так они и сидели, а на улице Том мариновал, жарил и отстаивал курицу. Время от времени он или Пори толкали качели Лакс, подбадривали ее, когда она демонстрировала, что может лазить как человек-паук.

Потом мужчины устроились в креслах, лениво потягивая пиво, пока Лакс лазила по рукоходу, и сидели так, пока, наконец, двери не раздвинулись и Лакс со словами «просто-умираю-с-голоду-есть-хочу» не побежала в ванную мыть руки перед ужином, вопя на бегу, что хочет розовую тарелку и желтую чашку.

— Альбомы! — вскричал Пори, потянувшись за верхним. — Я столько лет не видел этих фотографий. — Он с надеждой повернулся к женщинам, сидящим на диване, и округлил глаза от удивления, увидев, что они обе плачут.

— Не сегодня, — ответила Нейра, шмыгнув носом, — мы их только что просмотрели, а ты знаешь, это вовсе не любимое занятие Мары. Давай в другой раз, дорогой.

Мара поцеловала маму, осторожно отодвинулась от нее на несколько сантиметров влево, чтобы освободить место справа. Улыбнулась папе, похлопала по свободному месту около себя и потянулась за первым альбомом.

Глава 36 Мара

В половину третьего утра Мара сдалась, она перестала притворяться, будто вот-вот заснет, и выскользнула из кровати. У двери она обернулась, взглянула на мужа. Лунный свет прокрался сквозь неплотно закрытые занавески и освещал спящего Тома.

Очередной приятный сон после акта любви — единственное, чего она пока еще в состоянии была добиться. Хотя, думала она, супруг уже должен был что-то заподозрить. Она никогда не была так ненасытна, даже в двадцать, тридцать лет…

Мара осмотрела кровать — простыни в беспорядке, ее подушка куда-то запропастилась. Казалось, муж не притворяется. Но, с другой стороны, с закрытыми глазами можно думать о чем угодно.

Мара быстро отвернулась и аккуратно проскользнула через темную гостиную в комнату Лакс. Девочка сбросила одеяло, оно валялось на полу. Мара укрыла ее и потянулась за кроликом, лежащим в ногах. С этим белым плюшевым зверьком Лакс спала с тех пор, как ей исполнилось два года. Наверное, он сполз вместе с покрывалами. Мара поднесла игрушку к лицу, прижала и глубоко вдохнула. Запах утреннего тела дочки.

Зажав кролика под мышкой, Мара на цыпочках обошла комнату, проводя пальцами по всему, до чего дотягивалась, — мягкой древесине стула, холодной керамической свинке-копилке, стоящей на книжной полке, фотографии в серебряной рамке с Лакс-младенцем на коленях гордого Пори. Она словно пыталась впитать в себя все, что было в комнате дочери.

Горло сдавил спазм, когда она увидела музыкальную шкатулку, которую Том принес через неделю после их возвращения из Хайдарабада. «У меня теперь есть маленькая девочка, — сообщил он тогда, — а у каждой девочки должна быть музыкальная шкатулка».

Мара хотела взять шкатулку в руки, почувствовать ее тяжесть, но она не доверяла себе — могла случайно упустить и разбить. Женщина провела ладонью по гладкой поверхности, ощущая мелодию кожей. Прекрасные мечты.

Мара сняла бейсболку, которая висела у входа в гардеробную. Коснулась пальцами вышитой «Р». Вещь была сувениром, полученным на игре команды «Рейнджерс», куда Пори и Нейра водили внучку в один из выходных.

Улыбаясь, Мара подумала о Детройте и 2мальчика, об их постоянных спорах о «Тиграх» и «Янки». Интересно, что они думали о «Рейнджерс»? Завтра спросит их, если не забудет.

Мара поднесла бейсболку к лицу и вдохнула, повесила на место и открыла дверь в гардеробную. Оглянулась по сторонам, словно грабитель, проверяющий, не заметили ли соседи, зашла внутрь, закрыла за собой дверь и, нащупав выключатель, зажгла свет.

Кавардак на полу заставил ее остановиться и беззвучно рассмеяться. Она, будучи очень организованным человеком, даже здесь разработала систему пластиковых коробок и приучала дочь держать игрушки в порядке. Каждая коробка предназначалась для определенной категории игрушек: мебель для кукольного домика, пазлы, Барби, наряды для кукол, пластиковые кухонные принадлежности.

Но Мара давно уже не контролировала гардеробную, и винегрет из игрушек в каждой коробке не позволял понять, для какой категории она предназначена. Барби валялись вместе с кухонными принадлежностями. Крошечная колыбель была полна кусочков пазлов. В маленькой розовой сумке лежала коллекция кукол карманного размера.

В старой кукольной коляске была свалена всякая всячина, даже домашние задания Лакс. Мара покачала головой, увидев беспорядок. Рабочие тетради, информационный бюллетень класса, несколько школьных поделок, от которых отвалились куски.

Мару привлекла цветная папка. Женщина вытащила ее и прочитала: «Стихотворения. Лакшми Николс. Детский сад».

Лакс рассказывала родителям о кружке поэзии и показывала им едва читаемые и совершенно бессмысленные стихи. Том считал, что весьма амбициозно учить детей поэзии, когда они еще толком не умеют читать или писать.

Мара пробежала несколько первых страниц, прописанных так тщательно и с таким нажимом, что в некоторых местах текст отчетливо проступал на другие страницы.

Она представила, как Лакс старается, выводя каждое слово как можно более тщательно, и почувствовала укол тоски.

Мара не хотела, чтобы ее дочь оставалась такой впечатлительной. Может, стоит попросить Гарри время от времени общаться с ребенком? От этой мысли запершило в горле.

— Мара?

От неожиданности сердце упало. Открылась дверь, и показался сонный Том в одних трусах. Склонив голову на плечо, он прошептал:

— Дорогая, что ты здесь делаешь? — Том часто моргал от резкого света.

— Я… ммм… привет! — прошептала Мара, лихорадочно пытаясь подыскать объяснение, что она делает в гардеробной дочери посреди ночи. — Я… ммм… не могла заснуть. И подумала, может, убрать здесь? Думала начать в воскресенье, когда она будет у родителей. Нужно избавиться от многого без ее криков протеста. И я тут подумала прийти посмотреть заранее.

— В три утра? — Том зашел в шкаф. — Ты… Ты плачешь?

Мара провела пальцами по щекам:

— Ой, да это ничего…

Том указал на папку в ее руках:

— Что это?

Она протянула ему.

— Ой, я помню это, — улыбнулся он, извлек первую страницу и протянул ей.

Хокку от Лакшми Николс.

Никто так не ошибается,

Моя мама никогда не сдастся,

Я гордая дочь.

Он кивнул, будто соглашаясь с сентиментальной поэзией.

— Красивый портрет, — прошептал он, указывая пальцем на фото, приклеенное возле стихов: Лакс и Мара держатся за руки, Мара одета в костюм моряка Папая, с огромными мускулами. — Хорошое хокку, мне оно всегда нравилось, — добавил Том.

— Ты его читал раньше? Я нашла это среди хлама.

Том пожал плечами.

— Я помогал его сочинять, хотя в основном я считал гласные и исправлял ошибки. «Дочь» поначалу была «дош», пока я не убедил ее, что мой вариант все-таки правильный. Но идея принадлежала ей. Ты была… не помню, где ты была тем вечером. Наверное, с «Теми Леди». Ей нужно было сочинить хокку, характеризуя человека и его качества, например честность, преданность. Она решила выбрать силу, и я спросил, что ей приходит на ум, когда она слышит это слово. И она, не задумываясь, сказала: «Мама».

Мара шмыгнула носом и провела рукой по лицу:

— Она подумала обо мне, когда ты произнес слово «сила»?

Том свел брови.

— А о чем еще она должна была подумать?

— Не знаю… о тебе? О мужчине-марафонце, который пробегает пятнадцать километров до завтрака и после этого способен погоняться за ней в саду?

— Да нет! Не такая сила! Ничего, что я делаю, не идет в сравнение с той силой. Знаешь, — он кивнул головой в сторону кровати, — твоя «гордая дочь» достаточно умна, чтобы понимать это.

— Она больше не гордится мною, после того фиаско в школе.

— Она переживет это. Помнишь, как ты стеснялась акцента своих родителей? «Жуть», так ты его называла, насколько я помню. И сколько это продлилось? Меньше года. А потом решила, что «другой акцент» не означает ничего, кроме «другой».

— Тот инцидент немного серьезнее, чем легкий индийский акцент.

— Нет, не серьезнее! Тебе было стыдно за родителей. Акцент для тебя, пьянство для меня. Гентингтон для Лакс. Все это одно и то же. Мы это переживем и обязательно справимся! — Он взял ее за руку. — Пойдем-ка спать.

Часть V

Суббота, девятое апреля Остался один день

Глава 37 Мара

В субботу утром Мара вошла в гостиную и обнаружила свою пятилетнюю малышку свернувшуюся клубочком на диване. Она была поглощена телевизором.

— Доброе утро, дорогая! — поздоровалась Мара.

Лакс не оторвала глаз от экрана. Покачав головой, Мара посмотрела на ребенка и подумала, что, возможно, Том прав: для Лакс состояние Мары не тяжелее перышка? И акцент ее родителей, и алкоголизм родителей Тома были куда тяжелее?

Лежащая на диване, игнорирующая маму, предпочитающая яркое шоу по телевизору, Лакс абсолютно не отличалась от любого другого ребенка Америки.

И пусть ее мама будет бродить по дому, заболевая все сильнее с каждым годом, или даже с каждым месяцем, Лакс это не принесет никаких неудобств, как и для остальных детей в стране.

Для любого другого ребенка на другой улице все останется по-прежнему. И прямо сейчас в любом доме на их улице, или во всем Плано, или в каждом штате дети лежат на диванах, увлеченные мультиками, а их родители тем временем орут друг на друга, расстаются. Старшие братья переезжают домой, их выгоняют из колледжа, а их сестры-подростки вдруг оказываются беременными. Так ли уж те неудобства, которые может испытывать Лакс, отличаются от неприятностей других детей?

Мара еще раз бросила взгляд на дочь, села за стол, отклеила бумажку из-под компьютера.

Она может продолжить обдумывать это, изучая свой список.

Полезно еще раз пробежаться по пунктам, даже если она собирается отменить свою миссию.

Мара остановилась на пункте, который еще не был окончательно завершен: письма к Тому и Лакс. Сейчас подходящий момент, чтобы их закончить. Том на утренней пробежке и в ближайший час не вернется. А Лакс так увлечена, что, даже если обрушатся стены, не заметит.

Мара открыла письма, напомнив себе, что ничего не нужно менять, только просмотреть. Этим утром у нее не было времени на бесконечное переписывание, которым она занималась предыдущие ночи.

Следовало приготовиться к сегодняшней встрече с «Теми Леди» за ланчем, накормить Лакс завтраком и проследить, чтобы она подготовилась к занятию танцами.

Даже собирание волос в хвост — требование учителя — превратится в тридцать минут уговоров и причесывания.

Кроме того, она в принципе никогда не будет удовлетворена письмами, не важно, сколько еще раз она их перечитает. Как можно в коротком письме пересказать все, что лежит на сердце?

Она дважды перечитала каждое свое сочинение, сохранила изменения. Завтра она их напечатает, положит в отдельные конверты и спрячет Тому под подушку после того, как муж уйдет на утреннюю пробежку.

Третий конверт она тоже оставит ему — список подсказок, которые она составила в надежде помочь в воспитании дочери.

И этот список она открыла, пробежала глазами, задумавшись, ничего ли не упустила?

Добавила раздел про обещание «Тех Леди», сообщая мужу, что он может просить Джину или Стэф обсудить с Лакс любую тему.

Также дописала параграф о том, что неоднократно предупреждала родителей о своем желании отдать девочку на продленку. Когда Лакс пойдет в первый класс, Мара считает наилучшим для нее посещать группу продленного дня. А Том сможет забирать ее после работы в удобное для него время.

Мара повторяла родителям, что это позволит Лакс лучше социализироваться. Хотя на самом деле она стремилась сократить участие своих родителей в повседневной жизни Тома на тот случай, если их присутствие станет слишком болезненным для него.

Она знала, Пори и Нейра будут настаивать, чтобы после обеда Лакс была с ними, и знала, что Том не сможет им отказать. Если только обе стороны не будут уверены: продленка — одно из последних желаний Мары.

Кроме того, Мара написала, что закрыла свой счет в банке и карточку и мужу не стоит об этом волноваться. Мара не хотела, чтобы Том имел возможность просмотреть список ее последних покупок. В целом она аннулировала все, что было можно, — почту, подписки, все, что могло быть доставлено домой на ее имя.

Наконец, на отдельном листе, который Том, вероятно, мог и выкинуть, если содержимое его разозлит, Мара указала названия нескольких церковных учреждений, которые смогут провести поминальную службу, даже если умерший и члены его семьи не были их прихожанами.

И даже если семья не сможет гарантировать, что когда-либо посетит церковь еще раз.

Том далек от религии, но, быть может, захочет провести поминальную службу по всем канонам.

Это, скорее, ритуал, а не истинная вера.

И нет старее обычая, чем собирать людей, говорить несколько слов об умершем и вместе скорбеть.

Даже если слова, которые захочет сказать Том, будут: «Да пошла ты!»

Мара еще раз перечитала перечень церквей. Стоило ли его добавлять? Было ли это честно? Ведь если что-то придет ему в голову, он не сможет игнорировать это. И если служба все же будет, он не скажет «Да пошла ты!», по крайней мере вслух!

Вслух он будет вынужден говорить только хорошее. Он заставит себя сказать, как много добра она сделала для него и Лакс, а потом совершила нечто ужасное.

Ему придется кивать и улыбаться, соглашаясь со словами ее родителей, «Тех Леди» и всех других, кто придет и скажет, мол, то, что она совершила, ужасно по отношению к ребенку, мужу, родителям, друзьям. Но кто они, чтобы судить ее? Могли ли они представить, что она чувствовала, через какие страхи и унижения прошла? Кто мог сказать, что на ее месте хоть на минуту не задумался бы о самоубийстве?

И Том будет это повторять, кивая, даже соглашаясь, что кое-что из сказанного правда. Но наедине с собой, в спальне или по пути на работу, выбиваясь из сил в попытках совмещать работу и воспитание ребенка, он будет шептать: «Да пошла ты!»

Поминальная служба посеет семена сочувствия и понимания, и потом, Мара надеялась, эти семена дадут всходы и станут выше любых проклятий. Конечно, они не смогут скрыть всю горечь и негодование. Но хотя бы как-то помогут.

— Мама! — Лакс выглянула из-за дивана с таким видом, будто обнаружила в кухне пони.

Мара засмеялась и повернулась к дочери:

— Да, мама. Мама, которая поздоровалась с тобой еще полчаса назад и сидела здесь, в двух метрах от тебя, с тех самых пор. — Она улыбнулась и покачала головой. — Ох, уж эти твои мультики!

— Посмотри со мной! — Лакс похлопала по свободному месту на диване рядом. — Иди, мама!

Что может быть худшей пыткой для родителей, чем получасовой просмотр дурацкого мультика?

Мара глянула на компьютер, обдумывая одно из сотен объяснений, почему не может провести время перед телевизором и посмотреть бессмысленный мультик, который вполне можно посмотреть и в другой день.

Какой же другой день?

— С удовольствием.

Мара устроилась на некотором расстоянии. После инцидента в библиотеке она пыталась избежать в присутствии Лакс проявления симптомов. Но Лакс быстро подползла, потом легла маме на колени, а щеку пристроила на ноге.

Мара левой рукой поглаживала волосы дочери, а правой рисовала небольшие круги на пижаме малышки, чуть выше худенького бедра.

Лакс взвизгнула от щекотки и крепко прижалась к маме. Маленькие ручки схватили правую руку Мары, прижали к груди. Потом малышка еще раз взвизгнула, меняя положение, и улеглась с довольным протяжным вздохом. Мара так же вздохнула, и девочка захихикала.

Мара все время раздумывала, как попрощаться с Лакс. Не могла решить, что же сказать или сделать такое, достаточно значимое, что оставило бы для ребенка след, который стал бы понятен в будущем. Но при этом те воспоминания не должны были вызывать никакого волнения.

Она почувствовала, как по щеке катятся горючие слезы, и поняла — вот оно!

Том повезет Лакс к родителям Мары после танцев, Мара будет на ланче с подругами. Это и есть прощание.

Ближайшая стопка салфеток осталась на столе, вне досягаемости, поэтому женщина позволила слезам катиться, рассчитывая, что девочка, поглощенная мультиком, ничего не заметит.

Правая рука Мары была неподвижна — ее обнимала Лакс, а левая поглаживала дочку по голове, поэтому пришлось вытереть нос о плечо.

Повернувшись, женщина посмотрела на компьютер, и ее будто током ударило: она точно знала, что сказал бы ей сейчас 2мальчика, если бы знал ситуацию: «С другой стороны, это последние полчаса в твоей жизни, которые ты можешь провести, просматривая этот тупой мультик».

Мара издала приглушенный стон — усмехнулась при этой мысли, а Лакс, которая уже смеялась от происходящего на экране, засмеялась еще сильнее.

Глава 38 Мара

Мара и «Те Леди» рассаживались в «Деревянном столе» — любимом ресторане Мары. Когда они удобно расположились, распределили салфетки, нашли, куда пристроить свои сумочки, Мара повернулась к Джине.

— Ты сможешь иногда брать Лакс с собой в церковь? Я имею в виду, если она захочет туда пойти? И, наверное, если даже не захочет. Может быть, в средней школе или в последних классах начальной, когда ты поймешь, что она уже достаточно взрослая, чтобы осознавать, что они там говорят. Том не будет против. Я ему говорила, что попрошу тебя об этом.

— Это будет честью для меня.

— Спасибо. Ах, вот еще что: помнишь, я просила тебя напоминать девочке звонить Тому и поздравлять его с нашей годовщиной? И, по-моему, ты говорила, что будешь ей напоминать и о Дне матери? Думаю, тебе нужно будет попросить Лакс не делать этого больше, если Том снова женится. Стэф, тебе придется объяснить моим родителям, что они должны как можно лучше относиться к любой его новой девушке или жене, ты же знаешь это, правда? Конечно, я не могу себе представить, чтобы они кому-то грубили, но в этой ситуации…

— А что вообще происходит? — спросила Стэф, подозрительно нахмурившись. — Чего ты нам недоговариваешь? Доктор Тири сообщил тебе какие-то новости? Болезнь прогрессирует быстрее?

— Да нет! — быстро ответила Мара, отступая. — Я просто думала обо всем таком. Лакс недавно рассказывала, как семья Сьюзан молится перед обедом, захотела, чтобы и мы молились. И я подумала, может, девочке понравится посещать церковь? Или, по крайнем мере, от этого будет какая-то польза, она увидит, что к чему. Другие вопросы тоже приходили мне в голову в разное время. И так как мы все собрались, я их и озвучила. — Мара не упомянула, что каждую фразу из только что сказанных она предварительно записала и, пока все усаживались, тайком перечитала, освежив в памяти.

Стэф поджала губы, будто не поверила подруге.

Мара раскрыла меню и, прежде чем Стэф продолжила допрос, прочла названия некоторых блюд.

— У них здесь великолепное филе миньон. Они заворачивают его в тончайший бекон. И самое сливочное тирамису! О, и шоколадный кекс с теплым мороженым выглядит очень соблазнительно.

— А я хочу, — начала Джина, глядя на свой внушительный животик, — домашний салат с деревенским сыром, а на десерт фрукты. — При слове «десерт» она сморщилась.

— Ну что ж, — начала Стэф, — раз уж мы начали обед со слезливого разговора о том, что нужно передать Лакс от лица той, кто будет в могиле, — она пальцем указала на Мару, — значит, сейчас самое подходящее время, как и всякое другое, чтобы заказать что-то декадентское в ознаменование прощального ужина.

Джина было открыла рот, чтобы одернуть Стэф, но Мара накрыла ее руку своей и покачала головой.

— Она права. Зачем ждать того самого ужина? Последнего. Особенно, если он уж точно будет через трубочку. А это совсем не романтично. Я хочу насладиться своим последним шоколадным кексом, — произнесла Мара и начала рыться в сумке в поисках маленького блокнота для записей, который ей вручила Джина давным-давно, чтобы начальница ни о чем не забывала.

Джина улыбнулась, когда подруга извлекла его.

Пролистывая страницы, Мара сказала:

— Вот оно, я не помню, где я это нашла, но думаю, хотя бы одна из вас это оценит. А сейчас для этого самый подходящий момент. Это написала Нора Эфрон[1] или говорила в каком-то интервью: «Когда вы действительно будете вкушать свой последний обед, вы будете либо слишком больны, либо не узнаете, что это последний обед, либо потратите его, съев что-то неподобающее вроде консервированного тунца, а это будет просто смешно. Поэтому важно… я чувствую, очень важно наслаждаться последним обедом сегодня, завтра, всегда…»

— Действительно великолепно! — отметила Стэф, хлопнув в ладоши и сложив их под подбородком, как Нейра.

Все засмеялись, а Мара подмигнула Стэф, молчаливо поблагодарив ее за то, что та быстро разрядила обстановку и все не ударились в уныние.

— Я не буду есть консервы из тунца, — заключила Мара. Потом передала блокнот Джине, которая промокала глаза, не вполне справляясь с нахлынувшей печалью.

Указывая на цитату, Мара улыбнулась подруге и сказала:

— Не нужно домашнего салата. Время поглощать филе миньон и кексы! Бекон и шоколад — это неотъемлемые части любой последней трапезы. И я, кстати, буду пить мартини. Много! Черт возьми, я же не за рулем!

— Я буду тирамису, — с гордостью сообщила Джина. — Значит, вы все сможете попробовать его у меня, а себе заказать что-то другое. Что еще вы выберете для меня?

Мара еще раз перечитала меню и выбрала блюда с наименьшим содержанием жира, для своей худеющей подруги:

— Лосось с овощами?

— Фигня! — прокомментировала Стэф.

— Тогда пармская ветчина c баклажанами, — согласилась Мара.

— Хорошо, одну пармскую ветчину с баклажанами и одно тирамису! — заключила Джина.

— А потом?

— Равиоли с ореховым маслом и колбасой, колбасы побольше! А потом пирог из лимонных меренг!

Джина улыбнулась и передала меню:

— Да уж, куда аппетитнее салата по-домашнему!

Когда подошел официант, Стэф и Джина гордо сообщали ему свой заказ, каждая попросила еще и модные напитки.

Мара мысленно повторяла речь, которую набросала в такси. Частично прощание, благодарность, частично признание в любви двум женщинам, которые стали для нее сестрами.

Этого было, конечно, недостаточно: несколько слов, которые она произнесет, чтобы выразить невыразимое, но в природе не было таких слов, которых бы оказалось достаточно.

Когда официант уплыл, Мара вдохнула и начала свою речь. Она говорила о том, что значат для нее подруги. Что значит их дружба, она никогда не сможет выразить словами степень своей признательности и благодарности за верность, честность, поддержку во все тяжелые прошедшие годы.

— О господи! — перебила Стэф. — Я больше не могу! Не могу все это слушать после «сообщений для Лакс» и «последней трапезы». Это может подождать до следующего раза? Ты же не умираешь завтра?

Джина ахнула, Мара побледнела.

Мара пришла в себя быстрее Джины и засмеялась.

— О боже, надеюсь, это звучало не слишком мрачно? — она махнула рукой, будто ее речь была глупостью. — Тири прописал мне эти новые таблетки для головы, — солгала она. — Из-за них я такая драматичная и мягкотелая. Вы думаете — это мрачно? Слышали бы вы, что я заявила Тому прошлым вечером! — закончила она и подняла бровь.

Уловка сработала. Стэф сжала ладонь Мары.

— Наконец беседа вошла в нужное русло. Ну и что ты сказала красавчику Тому? Я бы и сама ему кое-что хотела сказать…

— Вы проходили программу «12 шагов»[2]? — спросила Мара Гарри по дороге домой из ресторана.

— Нет, я старой закалки, я резко бросил. Сразу и сам.

— Вот это да! Впечатляет!

— Да не особо, чтобы все вошло в норму, понадобилось двадцать пять лет.

— Значит, вы не знакомы с частью методики, когда собираются незнакомцы, садятся в кружок, извиняются перед людьми, которым навредили?

— Нет.

— Я в некоторой степени прошла эти двенадцать шагов на этой неделе. Но не извинялась, а благодарила. Людей, которые мне помогали или которые занимали особенно важное место в моей жизни.

— Типа благословляли, а на самом деле благодарили.

— Да, что-то типа… И, Гарри, я хочу вас поблагодарить.

— Меня? — спросил он с явным удивлением. — Я был особенно важен в вашей жизни?

— Думаю, вы знаете, что это так!

— Ах, да, наверное, да, — ответил он, улыбаясь.

— Я была очень расстроена оттого, что пришлось отказаться от вождения автомобиля на этой неделе. То есть отказаться от своеобразного способа контролировать свою жизнь. Я думаю, это не нужно объяснять! Но я начинаю думать, а вдруг есть причина, по которой это случилось? А причина в том, что я встретила вас. Я была очень счастлива провести эту неделю с вами. Спасибо!

Улыбка Гарри стала еще шире:

— Пожалуйста!

Остаток пути они проделали в тишине.

Когда такси припарковалось у дома, Мара извлекла из сумочки конверт и передала водителю вместе с платой за проезд.

— Что это? — Гарри повертел конверт в руках.

— Ничего особенного. Просто я подумала, это может пригодиться.

— Мне открыть?

Она кивнула, и он бережно распечатал, вынул письмо, лежавшее внутри, и прочел первые строки: «Дорогая Каролина». Быстро обернулся к Маре.

— Думала, вы захотите ей сказать именно это! Здесь все, что вы мне рассказывали, и мне кажется, вы бы именно так все и описали. Если бы могли!

— Если бы смог заставить язык произнести слова, которые говорит сердце! — закончил он за нее.

— Именно!

Она подождала, пока он дочитает. Закончив, Гарри аккуратно сложил лист бумаги в конверт и положил его на сиденье рядом, под пиджак.

— Да, вы правы! Это именно то, что я всегда хотел ей сказать! Именно такими словами, я чувствовал их внутри, но никогда не смог бы так сформулировать на бумаге! — Он повернулся к клиентке и добавил: — Спасибо! За то, что сделали это для меня!

— Не обязательно использовать текст полностью, можно оставить лишь некоторые абзацы, которые понравились.

— Я использую каждое слово!

Гарри открыл для нее дверь, Мара оперлась о предложенную руку. Они молча направились к дому. Она взялась за ручку, чтобы войти, таксист остановил ее.

— А почему вы на этой неделе занялись такими вещами? Благодарите всех? Делаете мне этот подарок?

Мара посмотрела на него и улыбнулась. Потом наклонилась и поцеловала жесткую щетину мини-Деда Мороза.

— Гарри! Вы же знаете правило! Никаких вопросов, комментариев, сочувствий, суждений!

— М-да! — протянул он, нахмурившись и, очевидно, сожалея о правиле. Потом с легкой улыбкой кивнул, — хорошо! — и направился к машине.

Сделав несколько шагов, обернулся и спросил:

— Мы же не прощались, правда? Мы снова поедем в школу в понедельник? Я заеду чуть позже одиннадцати?

— Конечно, — солгала она, — чуть позже одиннадцати. Это будет отлично!

— Тогда увидимся в понедельник! — Он развернулся и зашагал, махнув на прощание.

Глава 39 Скотт

Куртис плакал с той минуты, как проснулся, и до позднего вечера, когда все вернулись с похорон ЛаДании. Скотт не мог его успокоить, Брэй и Лори тоже не преуспели.

Пит предложил отвлечься и съездить поесть мороженого. Наконец, слава богу, слезы мальчика высохли на время — по пути в кафе и домой и пока мальчик ел огромную порцию сливочного лакомства.

Когда пришло время сна, все началось заново. Лори заступила на смену, возилась и утешала мальчика, потом она позвала Скотта, который провел в комнате ребенка два часа, затем пришла очередь Брэя. Около одиннадцати юноша спустился и в изнеможении упал на диван.

Сказал, что малыш немного всхлипывает, но близок к тому, чтобы заснуть. Скотт поднялся, приложил ухо к двери. Куртис не издавал ни звука, и мужчина отправился к себе и лег возле спящей жены.

Он лежал бесконечно долго, пытаясь уснуть. Измученный и совершенно истощенный сегодняшним днем, Скотт не мог унять постоянно вращающиеся колесики в голове. Глянул на мерно опускающееся и поднимающееся плечо Лори, задумался, стоит ли ее будить. Но какой от этого толк?

Тихо поднявшись, он прокрался в коридор, остановился у двери Куртиса.

Мальчик разметался на кровати, ноги разбросаны в стороны, руки за головой. Он медленно и глубоко дышал, эмоциональные потери прошедших двадцати четырех часов утомили его.

Внизу Скотт заглянул в гостиную. Брэй на диване, казалось, был погружен в такое же коматозное состояние, как и брат.

Часы в кухне показывали пять минут второго.

Он положил на стол ноутбук и прикинул шанс застать кого-то он-лайн на форуме.

2мальчика был, конечно, совой, и после того, как Скотт вчера написал на странице о случившейся трагедии, был необычайно учтив, но обычно у его детей утром по воскресеньям либо занятия по хоккею, либо лакросс[3], либо то и другое.

МамаЛакс и ее муж этим вечером на свидании, хотя раньше это ей не мешало зайти на форум, оставить какие-то краткие комментарии, прежде чем закрыть компьютер, но она предупредила, что сегодня вряд ли будет в Сети.

Бормоча тихую молитву, чтобы Феникс, или ВзлетнаяПолоса, или НеЗлодей были в Сети, Скотт отнес ноутбук в гостиную, зашел на станицу и просмотрел последние новости.

Все обсуждали религию, возможно, потому, что тему предложила НеЗлодей, или же тема сама выплыла из дневных обсуждений. К радости Скотта, 2мальчика и ВзлетнаяПолоса общались буквально несколько минут назад.

Воскресенье, девятое апреля, 1.08 ночи.

Детройт написал:

«Привет всем! Пишу, чтобы сообщить, поминальная служба прошла хорошо. Малыш плакал весь день и, по-моему, выплакал все слезы на ближайшие шесть лет. Но все-таки он заснул, и я думаю, со временем все образуется».

Скотт отправил сообщение и пошел в кухню за виски. Сделал большой глоток, скривился, когда жидкость обожгла горло, вернулся к ноутбуку и обновил страницу. Отлично! Друзья проснулись и спешат на помощь!

Воскресенье, девятое апреля, 1.12 ночи.

ВзлетнаяПолоса написала:

«Детройт, спасибо, что сообщил. Мы думали о тебе! Мое сердце с тобой, твоим малышом, его братом и твоей супругой».

Воскресенье, девятое апреля, 1.15 ночи.

2мальчика написал:

«Друг, думал о тебе! Уверен, с малышом все будет в порядке! Дети быстро восстанавливаются. Конечно, это нелегко. У нас до сих пор часто бегут слезы оттого, что мы растем без мамы. Но у твоего мальчика есть старший брат, и это поможет! Как у него, кстати, дела? И что ты сам чувствуешь?

P.S. К слову сказать, я удержался от упоминания, что «Тигры» проиграли вчера. Видишь, каким деликатным я могу быть!»

Воскресенье, девятое апреля, 1.19 ночи.

Детройт написал:

«ВзлетнаяПолоса, спасибо! Кстати, почему ты не спишь?

2мальчика, ты настоящий джентльмен, молодец, что не упомянул о проигрыше! А насчет того, что я чувствую…»

Скотт оторвался от клавиатуры. Он не был уверен в своих чувствах. Он был так поглощен похоронами, а потом Куртисом, что не было возможности об этом задуматься.

Сейчас самое время об этом подумать.

Безусловно, сегодняшний день был совсем не веселым, но его не беспокоил ни узел в животе, ни боль в шее. И он не осознавал этого. До сих пор.

Он подошел к окну, принялся массировать шею. Поглядывая на улицу, он с завистью рассматривал темные окна соседних домов, представлял, как все мирно спят в своих кроватях.

Мужчина задумался, сможет ли когда-либо вновь быстро засыпать? После всех событий? Или каждую ночь он не сможет спать и станет искать ночных собеседников? Расхаживая по комнате, сожалея, возмущаясь.

Опустошив бокал, он отнес его в кухню. Сказал себе, что виски на ночь не должно стать привычкой. Одно дело — бессонница, совсем другое — пить в одиночку посреди ночи. Сегодня он позволит себе еще второй стакан, учитывая тяжесть прошедшего дня. Но впредь нужно ограничиваться одним. В кухне он налил двойную порцию.

Возвращаясь за ноутбук, он заглянул в гостиную, ожидая увидеть спящего баскетболиста храпящим, раскинувшимся на диване. Но Брэй сидел, склонившись и опустив голову на руки.

Скотт услышал, как он глубоко дышит, будто пытаясь сдержать тошноту.

Учитель откашлялся, и Брэй поднял голову.

— Тренер! Не знал, что вы еще не спите.

— Я сидел за компьютером, не мог заснуть. И, похоже, не только я, — он улыбнулся. — Думаешь о маме? Все это очень тяжело! Я старше тебя, но мне необходимо, чтобы моя мама была рядом.

— Дело не в ней! Конечно, мне грустно. Но мне нужно двигаться дальше, заботиться о тех, кто рядом со мной, о Куртисе! — Он попытался изобразить уверенную улыбку, но губы исказила гримаса боли.

Скотт почувствовал напряжение в голосе парня.

— Что-то не так? — спросил Скотт.

— Нет. То есть да. — Брэй вздохнул и устало откинулся на диване. — Не знаю, мне казалось, что я упорядочил мысли. Но сейчас я не уверен. Сегодня я поговорил с несколькими ребятами в церкви. — Однокурсники и тренер Брэя приезжали на похороны ЛаДании.

— И?..

— Я говорил, что хочу бросить университет, переехать домой и растить Куртиса. И некоторые сразу меня поддержали. Например, мои соседи по комнате, они с первой минуты меня поддерживали. И еще кое-кто. Они бы сделали то же самое, без вопросов. Хотя многие сказали, что я совершу самую большую ошибку в своей жизни. И не только в отношении самого себя, но и Куртиса. Потом подошли Джонсоны и пастор Стивенс. Они тоже меня поддержали. Сказали, что я не переживу, если отдам ребенка на воспитание в чужую семью. Потом вступила миссис Джонсон. И она была против. Говорила, что глупо бросать учебу и приглядывать за братом. Она сказала, что я должен закончить обучение и позволить Куртису жить с людьми, которые знают, как воспитывать детей. Она считает, что мое решение растить брата самостоятельно совсем не означает, что я забочусь о его интересах. Настоящие родители воспитают его лучше. Я думал, что мое решение — самое правильное. Но миссис Джонсон права, я не знаю, как растить ребенка. И теперь я не уверен, что же мне делать! Как вы думаете, тренер, мне следует поступить так, как она советует? — Брэй поднял голову и посмотрел на Скотта. — Вы считаете, я должен кому-то доверить его воспитание? — Его голос надломился, и на пару секунд воцарилась пауза. — Я хочу поступить правильно. Как лучше для него. И, конечно, я хочу получить диплом и жить, как наметил. Но отдать его чужим людям? — Он повесил голову и закрыл лицо огромными ладонями. — Не уверен, что смогу так поступить, тренер. Я не хочу навредить, воспитывая его самостоятельно, и не хочу бросать университет! Но отдать его в чужую семью?..

Опустившись на диван, Скотт поставил стакан на кофейный столик и подтолкнул его парню. Брэй сделал глоток, скривился и отодвинул стакан.

— Не думаю, что, если я напьюсь, мне поможет, но спасибо.

Они посидели в тишине несколько минут, а потом Брэй спросил:

— Как вы думаете, что мне делать?

— Я уже два дня губы кусаю. Это доставляет мне буквально физическую боль, — выдохнул Скотт. — Ты сказал, что хочешь моей поддержки, я пообещал, что поддержу. И жена приказала мне молча выполнять обещание. Ты уверен, что действительно хочешь услышать мое мнение?

— Пожалуйста.

— Я считаю, что миссис Джонсон совершенно права. Я думаю, ты должен продолжить обучение. Не только ради себя, но и ради Куртиса. Я знаю, ты считаешь, что лучше все бросить и приглядывать за ним, потому что ты — его семья. И я восхищаюсь тобой, потому что такая мысль пришла тебе в голову. Но, Брэй, я в два раза старше тебя, и то с ног сбился, присматривая за ребенком этот год. Он отличный малый, но…

— Я знаю, с ним непросто.

— Это так. Если бы мне было тридцать, было бы еще тяжелее, не говоря уже о двадцати. Особенно, если бы я был один. Нас двое, и были ночи, когда мы так уставали, что едва не засыпали еще во время ужина. Это очень изматывает. Домашние задания, дисциплина, приготовление обедов, стирка, уборка и вообще все! Добавь еще мою основную работу и отсутствие помощи! Представь это в двадцать лет!

Брэй медленно кивнул.

— Я могу испортить все для нас обоих.

— Любой может все испортить. Но, может быть, тот, кто уже делал это раньше… у него все получится?

— Понятно, — прошептал Брэй, — я понимаю, что вы имеете в виду. Но если я отдам его людям, которых я совсем не знаю? Я не представляю, как смогу потом жить.

— Понимаю.

Они посидели в тишине некоторое время, пока Скотт не сказал:

— Я тоже не хочу, чтобы ребенок жил с чужими людьми.

Он сделал глубокий вдох, потом еще один, пытаясь унять нервную дрожь. Затем вытер руки о джинсы, и еще раз. Поднялся, подошел к камину, поставил напиток на полку. Снова поднял стакан. С виски в руке повернулся к дивану, где смущенный двадцатилетний парень, следивший за каждым его движением, нетерпеливо ожидал продолжения.

Поднес стакан к губам, почувствовал, как жидкость обжигает горло. Узел, туго завязанный в животе все эти дни, начал понемногу растягиваться. Было ли это из-за виски, или потому, что он наконец решился сказать то, о чем каждая клетка его тела вопила все эти дни?

Скотт откашлялся.

— А что, если ты не будешь отдавать его незнакомцам? Что, если… ты оставишь его мне?

— Но… я думал, — Брэй был в замешательстве, — я думал, Лори не хочет… с ним так сложно, кроме того, еще и малышка скоро родится.

— Может, она передумает? — ответил Скотт, быстро отводя взгляд. Потом сделал еще один глоток, пытаясь утопить в нем все сомнения.

— Вы сделаете это? Оставите его до…

— До бесконечности! До того времени, как ты получишь диплом, даже если профессионалы сойдут с ума и не возьмут тебя в команду. Или до тех пор, пока ты не выйдешь на пенсию после игры в НБА, если они таки окажутся умнее и быстро схватят тебя! Или вообще навсегда, если ты захочешь жить своей жизнью, иметь семью. Я пойму и это. Любой бы понял тебя. И ты всегда сможешь навещать брата. Приезжать на День благодарения, Рождество, так же, как в прошлом году. Ты сможешь забирать его на неделю, или две, или на все лето. Как захочешь. Ты все равно будешь его братом. Но тебе не придется постоянно чувствовать ответственность за то, что ты вряд ли сможешь делать идеально. Ты не окажешься в ловушке. Ты не будешь чувствовать, что предаешь его и себя.

— Да, я именно это и чувствую, — прошептал Брэй, проведя огромной ладонью по макушке. — Я чувствую себя плохо, чувствую, что я плохой брат, плохой человек. И признаю это. Да, все, что вы сказали, я ощущаю. Понимаю, что попал в западню. Вчера в машине я так глупо хвастал, что сделаю все для своей семьи, что я не такой человек, чтобы бросить брата на произвол судьбы. И вот я делаю именно это. Я не хочу испортить его жизнь. Мне двадцать, тренер, и я понятия не имею, как растить ребенка. Я все испорчу! Ему и себе!

— Я поговорю с Лори, посмотрим, что получится, хорошо?

— Да, — прошептал Брэй, вытирая щеки. — Но если она откажет… Я не хочу, чтобы вы об этом беспокоились. Я сейчас плачу, как ребенок, но это потому, что был такой длинный день и Куртис так много плакал, и потому, что я прощался с мамой. И все эти мысли… Но это не ваши проблемы, тренер, а мои. Я с ними справлюсь и приму любое необходимое решение. — Голос его задрожал, он уставился в пол, потом поднял глаза и встретился со взглядом Скотта. — Все будет в порядке!

— Я знаю. Просто пока не принимай решения. Дай мне время, я прикину, что могу сделать. Дай время до завтрашнего вечера. Осталось совсем чуть-чуть до шоу машин-монстров. Шоу завтра утром. Если я не смогу ничего придумать, то в понедельник ты поедешь на слушание и сообщишь судье свое решение. Договорились?

Брэй кивнул. Но его плечи сотрясали рыдания.

— Эй! — Скотт обнял парня за широкие плечи. — Вообще-то тебе должно было полегчать, а не наоборот.

— Мне лучше, я чувствую… Я даже не могу это описать! — Юный баскетболист смахнул слезы, но они продолжали течь. — С тех пор как я услышал новость о маме, я думал, что моя жизнь окончена, понимаете? А теперь вы говорите, что я могу вернуть свою жизнь! И Куртис тоже, уже во второй раз, тренер. Во второй раз вы спасаете нас, тренер, жертвуя собой!

Скотт открыл рот, чтобы ответить, но не смог подобрать слова.

Глава 40 Мара

После ланча со Стэф и Джиной Мара по меньшей мере дюжину раз хваталась за телефон, чтобы позвонить родителям. Только еще раз попрощаться, говорила она себе. Еще одна возможность сказать Лакс, как сильно она ее любит. Еще раз поговорить с родителями. Еще раз услышать их голоса. Но, набрав номер, она клала трубку еще до того, как раздавался гудок. Если она еще раз услышит их голоса, она не сможет осуществить план.

Они с Томом ехали по шоссе, направлялись на ужин. Мара кусала губы, думая о Томе, Лакс и родителях, о том, как Пори и Нейра завтра будут вручать подарки, как приведут Лакс.

Зная свою маму, Мара подозревала, что сегодняшний вечер будет посвящен праздничному торту. Они покрывают его глазурью и украшают. Маре становилось дурно, когда она представляла, как они хлопочут в кухне Нейры, пекут ее любимый торт, как Лакс аккуратно его украшает.

— Любимая, посмотри, какой изумительный закат, — сказал Том, и Мара была благодарна ему за то, что он прервал этот молчаливый сеанс самоистязания. — Видишь? — Он повернул зеркало так, чтобы и она увидела оранжево-красный шар с полосками желто-мангового цвета, плавно опускающийся за их спинами. Пара облачков пламенела пурпуром.

— Ух ты! — пробормотала она, но так тихо, что он не разобрал.

— Тебе видно?

Она кивнула и заставила губы растянуться в улыбке.

— Великолепно! — наконец выдавила она.

В какой-то момент она решила составить список природных явлений и всего, по чему будет скучать, и убедиться, что она не забудет насладиться ими в последний раз: пение августовских сверчков, первый весенний нарцисс, полет колибри, ощущение лучей солнца на лице. И это драматичное цветное полотно техасского заката.

Потом она потеряла свой список или просто забыла о нем, задумавшись о куда более трагических вещах, которых ей будет отчаянно не хватать: смех дочери, тень мужа на щеке, когда Том собирается в пять утра на пробежку, запах шампуня мамы и папиного бальзама после бритья.

Все это было для нее более значимым.

Она не выбегала утром в сад, чтобы увидеть первые распустившиеся весной кустики нарциссов. Не обращала особого внимания на жалобные завывания ветра в каминной трубе, на тяжелый наэлектризованный воздух перед грозой, на насыщенный густой землистый запах, разливающийся в атмосфере после дождя.

Не сидела часами в саду, прислушиваясь к пению птиц. Теперь она сожалела, что не нашла времени на все это.

Том был поглощен дорогой, а Мара наблюдала, как солнце садится прямо за ними.

— Мы можем остановиться и понаблюдать? Это займет всего несколько минут, и это так прекрасно!

— Мы уже опаздываем. Хотя меня, как ты знаешь, это вообще не беспокоит. Но не могу сказать того же о моей всегда пунктуальной жене.

— Я хочу за этим понаблюдать.

— Давай так и сделаем. — Том доехал до ближайшего поворота, нашел парковку, развернулся. — Это действительно изумительно!

— Мммм…

Том подвинулся ближе к жене, правой рукой обнял за плечи и протянул ей левую. Они сомкнули руки, Мара положила голову мужу на плечо, а он щеку ей на макушку. Без слов они наблюдали, как солнце опускается все ниже и ниже, как пурпурные облака меняют цвет.

— Это самый потрясающий закат из всех, что мы видели. Может, потому что мы впервые просто сидим, наблюдаем и действительно видим его, — сказала Мара.

— Трудно сказать, — ответил Том и погладил пальцами ее руку. — Но это красиво, мы действительно не часто могли вот так спокойно посидеть.

— Ты имеешь в виду, я никогда не сижу спокойно? Ты всегда пытался меня завлечь, но я придумывала оправдания, почему не могу то или другое… Это никогда не было моей сильной стороной, правда? Расслабиться, притормозить, насладиться моментом.

— Или закатом…

— Верно.

— Не важно, мы наслаждаемся этим прямо сейчас.

Кивая, Мара глянула на их сцепленные пальцы, нежно коснулась обручального кольца на руке мужа.

— Больше всего горжусь тем, что я вышла за тебя. Это самое лучшее, что я когда-либо сделала.

— Да нет уж! Это я выгодно женился! Очень выгодно!

Мара засмеялась, это была их старая шутка.

— Учитывая все твои достижения, тебе и вполовину не повезло так, как мне! — смеялся Том.

— Как бы там ни было, я рада, что сделала это, — заключила Мара.

— Я тоже!

Мара удобнее устроилась у мужа на плече.

— Решила умоститься, чтобы подольше посидеть? — спросил он.

— А почему нет? Мы ужинали вместе миллионы раз. А закатом мы так часто не наслаждались.

— Да ладно! — ответил Том, потянувшись, чтобы завести машину. — Ты говоришь так из-за меня. У меня все просто отлично. Мы были здесь несколько раз. Я получил подарок — посидел спокойно с женой, а ты наверняка уже превысила свой предел ничегонеделанья, не стоит мучиться ради меня.

— Но я хочу! — ответила Мара, снимая его руку с ключа зажигания и разворачивая мужа к себе.

— Хочешь мучить себя из-за меня?

— Ради тебя готова на все!

Глава 41 Скотт

Скотт присел на край постели, собираясь с духом, чтобы разбудить спящую жену. Положив руку ей на плечо, он нежно потряс ее.

— Лори…

Она открыла глаза, и его сердце гулко стукнуло. Теперь, когда он здесь, а она проснулась, мужчина уже не был уверен. Неудачная мысль начинать все с побудки посреди ночи. Сколько раз она горько жаловалась, что до конца не высыпается.

Лори глянула на часы.

— Что случилось? — спросила она с ноткой паники в голосе и начала подниматься на постели.

Скотт аккуратно уложил ее.

— Не нужно вставать.

— Хорошо, — пробормотала она сонно. Через секунду она осознала, что он сам не спит, и спросила: — Кстати, чего ты не спишь?

— Я разговаривал с Брэем, он в полной растерянности.

Лори сочувствующе хмыкнула.

— Это естественно, на него столько навалилось!

— М-да… — Скотт опустил глаза и увидел, что его правая нога просто выплясывает от напряжения.

Лори тоже это заметила и, ухватив мужа за воротник, притянула к себе.

— В чем дело?

Скотт выдохнул.

— Понимаешь, он поговорил кое с кем на похоронах, у него было немного времени подумать обо всем. И он больше не уверен… что сможет справиться с воспитанием ребенка самостоятельно. Он убежден, что все испортит. Для них обоих.

— Но это прямо противоположно тому, что он говорил вчера.

— Да.

— И теперь он думает отдать его на воспитание?

— Он рассматривает этот вариант. Только считает, что это тоже плохая идея.

— М-да. — Лори перевернулась на спину и уставилась в потолок. — Действительно полная неразбериха. А зная Брэя, он…

— Полностью сломлен! Убежден, чтобы он ни сделал, все будет неправильно. Я беспокоюсь, что он никогда не простит себя, в любом случае.

— И что теперь? Что он решит? И что скажет Куртису?

— Я попросил его не принимать решения до завтрашнего вечера.

— Ах, ну да, ты же с Куртисом идешь на шоу машин-монстров, и весь день вас не будет. А с утра он не захочет что-то говорить, чтобы не портить настроения.

Она была абсолютно права, и если бы он соображал быстрее, это была бы идеальная отговорка. Он не подумал, и выражение лица выдало его.

— Скотт? Чего ждет Брэй? — Лори приподнялась на кровати и пристально на него посмотрела. — Скотт?

У него вдруг пересохло в горле, он потянулся за водой, которая была в стакане на ее прикроватном столике, и сделал большой глоток.

В ту же секунду, как он поставил стакан, она схватила его запястье и крепко сжала:

— Ответь, почему ты попросил Брэя подождать?

— Я попросил его подождать… может быть…мы с тобой… гхм… могли бы оставить малыша у нас.

Она выпустила его руку в ту же секунду.

— Что ты ему сказал?

Он придвинулся ближе и взял ее за руку.

— Послушай меня, я знаю, этот год был полон испытаний. Но, возможно, большинство из них были вполне временными? Мы все знали, что он скоро переедет к маме. Мисс Келлер и ты говорили одно и то же. Временное переселение к нам далось ему непросто. И весь год шла эта притирка. Он только въехал, пока обвыкся, пришло время съезжать. После того как он вернулся к матери, а она пыталась организовать свою жизнь после отсидки, это все тоже было стрессом для ребенка, не так ли?

Скотт ждал, что жена кивнет, соглашаясь с ним. Но этого не произошло.

— В любом случае, — продолжил он, — если бы ребенок не был постоянно напряжен, кто знает, как бы он вел себя? Если бы он был уверен, что останется здесь навсегда. И ему не стоит волноваться каждый день, будут ли родители дома или уже в тюрьме после того, как он вернется из школы. Может, он не был бы таким… проблемным? Может быть, со временем он стал бы… покладистым?

Скотт посмотрел на жену с опаской, догадываясь, что он сильно фантазирует, предрекая, будто Куртис станет покладистым. Взгляд, которым одарила его Лори, подтвердил его предположение.

— Я знаю, что ты о нем беспокоишься, и о нас, и о себе, — продолжил он, улыбаясь и сжимая ее руку, — и я тоже беспокоюсь. Но я уверен, если бы он знал, что остается здесь навсегда и ему рады, он бы вел себя иначе. Он мог бы спокойно играть в своей комнате. А так, осознание того, что он скоро покинет этот дом, делало его беспокойным, он вечно крутился возле нас. Уверен, что Пит поможет нам в ближайшие несколько месяцев, мы сможем ходить вдвоем на свидания и вообще делать все, что запланировали, до рождения ребенка. — Он поднес ее руку к губам и поцеловал, внутри смеясь над этой жалкой попыткой продемонстрировать жене романтические чувства, которые она ждала от него.

— Я уверен, Куртис прекрасно поладит с малышкой. Он так много говорил о ней, о том, что хотел бы приехать сюда и взглянуть на нее, спеть ей, прикоснуться к ней. Из него выйдет отличный старший брат. Я в этом уверен! И посмотри, как хорошо он уже вписался в нашу жизнь, правда? Весь год мы наслаждались семейными ужинами, как ты всегда и хотела. Он ходил с тобой за покупками и помогал печь печенье. Ты всегда мечтала однажды это делать с детьми. А помнишь, как было весело на Рождество, когда оба брата были у нас? Помнишь то рождественское утро? Ты указала братьям места на лестнице, сначала самый высокий, потом самый низкий, и мы пели рождественские песни!

Скотт махнул рукой в сторону коридора, пытаясь напомнить ей, как они тогда все повеселились.

— Ты сказала, что это было настоящее семейное Рождество! Для нас четверых, для семьи…

Практически не дыша, он снова схватил стакан. Уставился на книгу на прикроватном столике жены, чтобы собраться с духом и посмотреть налево, встретиться с ее взглядом. Услышать ответ.

Она откашлялась, и он осмелился повернуться. У нее приоткрылись губы, и Скотт с облегчением понял, что жена просто не может подобрать слова. Он не был готов услышать ответ. Решил заговорить первым, чтобы заполнить тишину своими словами, пока она справляется с шоком. И пропустить вопросы, которые она непременно задаст после того, как придет в себя и назовет причины, по которым все точно не получится.

Но жена подобрала слова быстрее, чем он придумал следующую фразу.

— Ты хочешь, чтобы мы усыновили Куртиса?

Скотт пожал плечами:

— Он так рад будущему ребенку, из него выйдет отличный старший брат…

Лори зашипела, выдернула руку и жестом приказала ему остановиться:

— Это было два месяца назад. И в основном потому, что я была благодарна тебе за день, проведенный со мной в детском магазине, выбирая одежду для малышки. Я не буквально имела это в виду! И ты это знаешь! Я имела в виду это теоретически. Если бы у его мамы родился еще один ребенок, когда-нибудь. Я не имела в виду, что он станет хорошим старшим братом именно для нашего ребенка. И не нужно использовать мои слова против меня…

— Да, ты права, прости. Но из него выйдет отличный старший брат. И он вписался в семью. И были отличные моменты в прошлом году, когда мы были все вместе. Правда?

— Да, это так, — ответила Лори, садясь на постели, полностью проснувшись. — А кроме того, был миллион наказаний за плохое поведение и еще больше детских приступов гнева. Нас постоянно вызывали в школу к директору!

— Правильно, это то, о чем я говорил. Большинство неприятностей — результат непоследовательного родительского воспитания в течение всех семи лет его жизни. И стресса. Это исчезнет, если он будет знать, что правила останутся неизменными. Если он будет знать, что это — его дом навсегда. И мы будем всегда о нем заботиться. И ему не придется волноваться о том, когда же его наконец покормят или где мы шляемся?

— Я не знаю, Скотт. Может быть, так, а может, и нет! И ты не знаешь.

— Ну да, конечно, гарантий нет. И в одну ночь он не превратится в идеального ребенка.

— Дело не только в его поведении. И не в том, что я хочу уделять больше времени себе или проводить больше времени с тобой, когда появится ребенок. И ты это знаешь!

Он наклонил голову. Он не думал, что есть что-то еще. Но выражение лица жены подсказывало, что задуматься следовало.

Лори нахмурилась:

— Не смотри на меня так! Будто ты удивлен, и это новость для тебя, и ты раньше не знал, что я чувствую по этому поводу.

Скотт попытался догадаться, к чему она клонит.

Жена скептически подняла бровь и села ровнее.

— Правда? Наша самая большая ссора за все время. И ты забыл?

Ах, это. Усыновление взрослого ребенка, они спорили об этом. Его тогда выгнали вниз на диван на две недели, потом повысили на этаж, разрешили спать на другом конце кровати, и в конце концов позволили спать рядом. Он моргнул. Наверное, она о том случае. Это действительно была их самая крупная размолвка. Но какое отношение она имеет к сегодняшнему разговору? Те дети были гипотетическими. А Куртис настоящий.

Он произнес это вслух.

Она покачала головой и посмотрела на него, будто он вообще не улавливает сути. Он вдруг почувствовал, что так и есть.

— Да, тяжело, — прошептала она, — все усложняется. Но не меняет того, что я чувствую. Я хочу того же. Семью! Свою собственную биологическую семью. Ты, я и наш ребенок. И, может быть, еще дети, если удастся снова забеременеть.

Он просто не мог поверить в то, что слышит:

— Но Куртис…

— Знаю. И мне очень жаль, если Брэй решит не воспитывать его. Но я не могу его взять только потому, что мне его жаль. Скотт! Я не могу! Это не та семья, которую я хотела. Я не могу изменить свое мнение, потому что ситуация изменилась.

Он непроизвольно нахмурился и покачал головой, потом еще раз, сильнее, будто пытаясь осознать ужас всего сказанного. Он предполагал услышать, какой трудный ребенок Куртис, как надоели ей эти трудности, что она хочет посвятить время себе и делать все, как мечтала. Но такого он не ожидал.

Он почувствовал взгляд жены и посмотрел на нее. Она плакала. Он понял, что Лори увидела его выражение лица, поняла его разочарование.

— Не притворяйся, что ты впервые услышал об этом! — прошептала она, и он почувствовал нотки гнева в ее голосе, сочетающиеся с болью. — И не делай вид, будто так ужасно то, что я сказала. Я этого ждала, мечтала годами, и наконец это произошло. — Она положила руку на живот. — Не притворяйся, будто так ужасно, если я хочу полностью этим насладиться.

Скотт выругался про себя.

— Я не хотел, — начал он и протянул руку к жене.

Она оттолкнула его руку и поднялась.

— Не говори, что ты не хотел! Я видела твое лицо! — произнесла она и гневно всхлипнула сквозь слезы. — После всего, что я сделала для этих мальчиков за прошедший год! — Она говорила почти шепотом, и ему пришлось наклониться, чтобы слышать. — Все эти месяцы я не могла приготовить детскую или прочитать книги для мам. Книги пылятся в углу, потому что у меня не было времени до них добраться. Потому что я помогала делать домашнее задание, читала сказки на ночь. Ссорилась и убеждала принять ванну, лечь вовремя спать! А все выходные, которые я не могла провести, просто расслабившись, как все советуют беременным! И у тебя не было ни одного спокойного вечера!

— Лори, — начал он мягко, — я знаю, ты так много для него сделала, прости…

Она подняла руку.

— Не говори мне это сейчас! Не смей пытаться сказать это через пять секунд после того, как ты смотрел на меня как на злое чудовище, из-за того что не хочу оставить мальчика. Я свою часть выполнила. Я сказала, что возьму его на двенадцать месяцев, и сдержала слово. Я выполнила все свои обязательства. И причем на отлично, черт подери! Благодаря мне мальчик чувствовал, что его любят, о нем заботятся и он в безопасности. Я открыла ему двери своего дома, свою семью и свое сердце. Они по-прежнему открыты! И так будет всегда. Я говорила и Куртису, и Брэю, что их всегда будут рады здесь видеть, просто в гости, или даже если они будут приезжать на праздники! Как гости! Больше я им ничего не должна, и тебе больше ничего не должна! Я подписалась на временную ограниченную опеку! Не на усыновление!

— Знаю, я облажался! Мне не стоило так реагировать. Я не думал, я просто…

— Ты просто предположил, что я забуду все, о чем мечтаю, и соглашусь! Потому что для тебя это так легко, и ты предложил, что так же будет и для меня! А этого не произошло. И что теперь ты чувствуешь? Отвращение? Разочарование? Что вообще означал тот взгляд?

Ее голос задрожал, она сделала шаг от него в сторону ванной. Скотт быстро подошел к жене:

— Нет, ничего, — начал он и не знал, как продолжить. Он потер подбородок и засунул руки в карманы.

— А если есть способ, чтобы ты была счастлива из-за этих… перемен? Я знаю, это дополнительная работа. Но если я пообещаю, что буду заниматься всем в школе, чтобы ты туда больше не ходила? Я буду делать домашние задания с ним, вообще все. А ты сможешь сконцентрироваться на ребенке.

— Это не семья, — шмыгнула носом Лори. — Я с ребенком в одной комнате, ты в другой с ним. Ты не будешь этому рад, и я тоже. И это будет несправедливо по отношению к мальчику.

— Да, но… — он лихорадочно пытался придумать хоть что-то. — А что, если… ну, я не знаю… Может быть, есть что-то, благодаря чему все может получиться? Может, есть способ тебе привыкнуть…

Она медленно покачала головой и уставилась на руки.

— Мы сейчас говорим о Куртисе, — он запнулся, и Лори подняла голову.

— Это не меняет того, что я чувствую. Я люблю Куртиса. И не используй этого против меня. Мне кажется, ты меня просто подставляешь сейчас. Ты предполагаешь, что, раз мы заботились о нем весь год, значит, именно мы должны усыновить его. Это несправедливо! И не заставляй меня жалеть, что мы его приютили.

— Я не думаю, что полностью понимаю, — ответил он тихо, — я имею в виду…

— Я не хочу еще раз повторять, — перебила Лори, подняв руку и пресекая любые вопросы или предложения, как сделать, чтобы все получилось. — И думаю, ты тоже не хочешь. Проблема не в том, что я не желаю посвятить всю свою жизнь этим двум мальчикам! Суть и в тебе, в том семьянине, который, когда мы въехали сюда, хотел посвятить себя лишь семье, детям и жить вместе, своей семьей! А потом ты устроился на эту работу в школу имени Франклина — и бац! Дома ты просто призрак, у тебя есть время лишь на твоих учеников! И на бывших учеников. Я всегда хотела иметь свою собственную семью! Ты знал это, когда женился на мне. Я не изменилась, изменился ты.

Он задумался на мгновение:

— Ты права. Я изменился. Было легко говорить о красивом беленьком заборчике и доме, полном идеальных детей, когда мы учились в колледже, когда мы были детьми, ничего не знали и не видели. Когда мы поженились, я работал на легкой и хорошо оплачиваемой работе тренера в частной школе в модном районе, где на каждую игру приходили родители, чутко интересующиеся жизнью своих детей. Потом я перешел в эту школу, и да, я изменился. А кто бы не изменился?

— Верно, — прошептала она, — кто бы не изменился? Только бессердечное чудовище.

— Я не это имел в виду…

— Именно это!

Он уставился на свои туфли.

— Не нужно так со мной, — сказала она, и внезапно в ее голосе послышалась мольба, а плечи тряслись от рыданий, — я не ужасный эгоист, не важно, что ты обо мне думаешь! Сложно отказаться принять его после всего, что у нас было. Но я не позволю чувству вины вмешаться в мое решение. И отказаться от того, что хочу! От того, о чем всегда мечтала! И ты хотел того же, пока не передумал. Ты не можешь просить меня это сделать.

— Действительно, нет ничего… — начал он, но, взглянув на жену, увидел ответ на ее лице. Он был ошеломлен. Она была права, они это уже обсуждали. И тогда все крики, слезы и угрозы ни к чему не привели, не приведут и сейчас. Кроме того, предмет их беседы сейчас мирно спал за стеной, и Скотту не хотелось, чтобы мальчик проснулся и услышал, почему он не желателен в этом доме.

— Хорошо, — сказал он мягко.

Так они и стояли в метре друг от друга, Лори тихо всхлипывала, лицо красное и опухшее. Скотт покачивался на каблуках. Думал обнять ее, но тело не повиновалось. Открыл рот, чтобы заговорить, но ничего не приходило на ум.

Через некоторое время количество всхлипов уменьшилось, а потом и вовсе прекратилось, он почувствовал на себе ее взгляд.

— Скажи что-нибудь, — попросила она.

Его губы раскрылись, потом снова закрылись. Он пожал плечами.

— Скотт, — прошептала она, — пожалуйста, скажи что-нибудь. Скажи, что не ненавидишь меня.

— Я не ненавижу тебя и никогда бы не смог ненавидеть.

Он пожевал губу и надеялся, что она не попросит сказать, что он ее любит.

Часть VI

Воскресенье, десятое апреля

Глава 42 Мара

Том в кухне наливал себе кофе.

— С Днем рождения! — поздравил он Мару, как только она вошла.

— Спасибо, — улыбнулась она, обняла мужа сзади за талию и прижалась щекой к широкому плечу. Вдохнула глубоко, пытаясь наполнить легкие запахом мужа.

— Мммм, — ответил Том, поворачиваясь, — следует чаще отсылать Лакс к твоим родителям. Прошлая ночь была просто потрясающей! Не то чтобы неделя не была такой же, но прошлая ночь в особенности…

— Я люблю тебя, — сказала Мара, прижимаясь сильнее, — и я так тебе благодарна! Ты для меня стал скалой, для меня и Лакс! Я тебе не говорила этого…

Том засмеялся.

— Разве что прошлой ночью. Ты мне и за ужином говорила то же самое, помнишь? И по дороге домой, и когда мы легли в постель.

Мара почувствовала, как запылали щеки, Том приложил к одной из них прохладную ладонь:

— Но я не жалуюсь! Из всего, что ты забываешь мне сказать, а потом повторяешь снова и снова, это — самое приятное.

Мара позволила себе насладиться минутой и подержать мужа в объятиях, потом заставила себя разомкнуть руки и сказала:

— На пробежку?

— Да, но сначала немного кофеина. Думал пробежать сегодня пятнадцать километров, если ты не против, что меня не будет дома чуть дольше обычного. Я чувствую необычайный подъем сил после полноценного десятичасового сна. И все благодаря тебе!

— Говоришь, пятнадцать километров? Значит, тебя не будет где-то два с половиной часа? Два часа сорок пять минут?

— Да, примерно, но мне не обязательно сегодня так много бегать. Я вообще могу отменить…

Мара подняла руку, прерывая монолог.

— Том Николс! Мы больше не будем возвращаться к этому разговору. Ты спортсмен, и ты бегаешь. Вот и беги! Все запланированные пятнадцать километров.

Том поднял руки в знак того, что сдается, и засмеялся.

— Хорошо, хорошо! Пробегу все пятнадцать! А чем ты займешься, пока я буду на пробежке? Может, удастся немного вздремнуть?

Мара смерила мужа негодующим взглядом, и он опять хихикнул.

Том протянул чашку кофе, она сделала глоток и сказала:

— Значит, тебя не будет два часа сорок пять минут, правильно?

Том глянул на жену поверх чашки:

— Да, именно, все нормально?

Мара уставилась на него, притворяясь, словно потеряла нить разговора.

— Будешь по мне скучать? — спросил он, подначивая. — Поэтому спрашиваешь, сколько меня не будет? Пытаешься понять, будет ли у нас время, чтобы… — Он улыбнулся и продолжил: — Еще немного покувыркаться, когда я приду домой и перед тем, как поеду за Лакс? Я полностью «за»! Может, мне пробежать всего пару километров? Поберечь силы? — Том подмигнул.

Сначала сожаление обожгло огнем грудь, и в горле запершило. Да, хотелось ей сказать, да! Давай проведем еще один час вместе! Всего только один час!

Мара закрыла глаза и представила картинку, увиденную ранее: подростки, закатывающие глаза, пока их мать сбрасывает на пол одеяло, а отец наклоняется, чтобы поднять его уже в который раз.

Открыв глаза, она покачала головой и притворилась рассерженной.

— Нет! Беги все пятнадцать! — выдавила она из себя, дотянулась до руки мужа, поцеловала его в висок. Потом, глядя ему в глаза, открыла было рот, чтобы что-то сказать.

— Дай я догадаюсь, — начал он, все еще поддразнивая, — ты меня любишь и очень благодарна!

Она кивнула, еще раз крепко поцеловала, и он тихонько засмеялся. Ранее ей казалось, что придется заставлять себя улыбаться мужу этим утром. Она даже практиковалась перед зеркалом. Но сейчас губы сами растянулись в улыбке, когда она поняла, что у них не будет еще часа в постели для объятий и поцелуев. Вкус его кожи на губах, легкий флиртующий тон его голоса, его смех — такой же хороший последний момент, как и любое другое прощание!

Том наклонился и поцеловал жену в лоб, нежно провел по щеке:

— Не хочется прерывать такой момент, но если уж бежать пятнадцать километров, то до того, как станет слишком жарко…

— Иди!

Том еще раз улыбнулся и направился к двери.

Мужа не было всего минуту, когда зажегся телефон. Маре не нужно было смотреть на дисплей, она знала, что это Лакс и родители звонят поздравить ее с Днем рождения. Мара радостно заулыбалась — какой подарок может быть лучше, чем голоса дочери, мамы и папы?

Она сняла трубку, но, прежде чем нажать кнопку и ответить, вспомнила, что твердила себе сотни раз — несколько секунд смеха дочери могут лишить ее мужества! А низкий тембр голоса отца, материнское мягкое «Бэти» окончательно лишат душевных сил.

Она уставилась в телефон, а он все моргал и моргал. Еще несколько секунд, и звонок будет переадресован на голосовую почту. Наконец она нажала кнопку и позволила голосам трех людей, которые были смыслом всей ее жизни, политься в ухо.

Глава 43 Скотт

— А что бы ты предпочел: чтобы тебя сбили машины-монстры или… — Куртис сжал губы и задумался о более мучительной альтернативе.

Они ехали домой после шоу машин-монстров, оба утомленные долгим днем. Куртис весь день перескакивал из состояния истерии в депрессию. С одной стороны, он был счастлив вновь находиться со Скоттом, возбужден шоу, с другой стороны, он вспоминал о матери.

Сейчас он скрючился на заднем сиденье, полусонный. Но мужчина практически слышал, как мысли ворочаются в голове мальчика, когда он задавал вопрос за вопросом.

Создавалось впечатление, что Куртис не хотел потерять ни минуты теперь, когда они снова вместе. Скотт не мог винить его за это.

— А что бы ты предпочел: чтобы тебя сбили машины-монстры или… — опять попытался сказать мальчуган. Но он уже не соображал настолько ясно, чтобы закончить предложение.

«Кажется, меня уже переехали», — хотелось прокричать Скотту.

Несколько минут прошли в тишине, прежде чем малыш заговорил. На этот раз тише, и Скотту пришлось приглушить звук радио, чтобы разобрать слова.

— Я слышал, как Брэй разговаривал на похоронах мамы с парнями из команды. Он сказал, что думает бросить учебу, чтобы приглядывать за мной. Но из-за этого его не возьмут в команду, я слышал, как сказали парни. Значит, я не смогу жить с тобой, пока он учится? Как в этом году? Почему я не могу жить с вами всегда?

— Все не так просто, малыш.

— Почему?

Мужчина сцепил зубы, казалось, он слышит даже полет мухи за окном. Он не мог бросить жену под автобус! И не мог сказать мальчику, что тот может остаться с ним! И как он боролся за право усыновить Куртиса… Всего этого он сказать не мог.

Он с силой ударил себя кулаком по колену. Самобичевание за то, что не знает, как ответить ребенку в такой важный момент. За то, что вчера не победил в споре с женой. Самый важный спор в его жизни! Он его проиграл.

— Ты выглядишь злым, — сказал Куртис чуть дрожащим голоском, — оттого, что я спросил?

— Я не злюсь, мне грустно.

— Из-за меня?

— Ну… в общем… да.

Куртис вздохнул.

— Я и сам из-за себя расстроен, мне кажется, будто меня переехали машины-монстры и у меня все кишки наружу.

Скотт хмыкнул, практически засмеявшись, и подумал, стоит ли говорить мальчику о телепатии. Глаза налились слезами, и он уже себе не доверял, поэтому выдавил лишь пару слов:

— Прекрасно знаю это чувство, малыш.

Он протянул руку назад, и Куртис, подскочив на сиденье с большей энергией, чем демонстрировал последние два часа, схватил ладонь Скотта обеими руками и так крепко сжал, что стало больно. И это было заслуженно.

— Ты плачешь, — прошептал Куртис, — я никогда не видел, чтобы ты плакал.

— Да, плачу. Мало кто видел меня плачущим.

Куртис выпустил его руку и упал на сиденье. Прислонился головой к двери и закрыл глаза.

Так он просидел несколько минут. Скотт уже собирался включить радио, предполагая, что ребенок заснул, но Куртис вновь заговорил:

— А что бы ты предпочел: чтобы тебя сбили машины-монстры и чувствовать, как твои кишки выпали наружу, или никогда не встречать меня и Брэя? И тогда сейчас ты бы не был таким расстроенным. И сейчас ты мог бы пробежаться или покидать мяч и вообще не думать ни о чем грустном?

— Предпочел бы кишки наружу, малыш. Без вариантов!

— Я тоже.

Скотт и Куртис подъехали к дому и застали Лори на коленях в саду. Скотт медленно вышел из машины.

Она выглянула из-за кустов, которые пыталась пропалывать.

— Вы рано! — Она медленно поднялась, отбросила совочек, обняла мужа, хихикая оттого, что живот не позволяет им обняться крепче. — Мы не ждали вас еще по крайней мере час!

— Почему ты работаешь в саду? А как же необходимый отдых?

— Я только на минутку. Я чересчур нетерпеливо ждала вашего возвращения. Прилив нервной энергии, знаешь ли. Нужно было найти, чем себя занять.

— Нервная энергия?

— Куртис, — попросила Лори, — ты не останешься на несколько минут на улице?

Мальчик поднимался по ступенькам, но сделал понимающее лицо и спрыгнул на дорожку.

— Может, покидаешь мяч? Я бы хотела поговорить со Скоттом наедине.

— Конечно, — ответил мальчик и побежал к кольцу у гаража, пару секунд спустя Скотт услышал звук дриблинга.

— Что случилось?

— Я просто хотела… — начала она. Потерла лоб грязным запястьем, оставила след черной земли. Потом вытянула руку, скривилась. — Ты подождешь меня секундочку? Я вся в грязи. Я умоюсь, и мы можем посидеть на крыльце пару минут, прежде чем вернется Брэй. Я отослала его с поручением.

— Конечно. Но я не хочу больше ссориться, Лори. Я не вижу в этом смысла…

— Я тоже. Давай продолжим разговор, когда я приведу себя в порядок.

— Хорошо.

Они вместе поднялись, Лори зашла в дом, а он остался на крыльце. Услышал, как она прошла через кухню, открыла кран. Звук льющейся воды напомнил, что они не останавливались сходить в туалет с того момента, как последний раз заправлялись и он купил большой кофе. Будет неразумно отвлекать Лори от беседы, подумал он, входя в дом.

В прихожей в нос сразу же ударил запах краски. Что происходит, черт побери? Потом сделал еще шаг и принюхался. Запах шел сверху, и он побежал на второй этаж, перескакивая через три ступени. Он слышал, как льется вода внизу, и вбежал в комнату Куртиса.

Вернее в то, что было комнатой Куртиса. Помещение было не узнать. Там, где стояла его кровать, находилась колыбель. На месте карты города — коврик пастельных тонов. Вместо низкой книжной полки — пеленальный столик.

Новое кресло-качалка и пуфик. Старой качалки нет.

Что происходит, черт побери?

В углу работал вентилятор, просушивая стены, с которых сорвали постеры мичиганской баскетбольной команды. Сейчас они были окрашены в мягкий зеленый цвет. Цвет сладкого, черт его побери, горошка!

Никаких джинсов и толстовок с капюшоном на дверце шкафа. Вместо них внутри на каждой полке были аккуратно сложены стопки одеял и одежда для младенца.

Скотт перевел взгляд на колыбель. Это была не та, необычная, с львиными лапами вместо ножек, а простая, довольно дешевая колыбель, которую они видели во множестве детских каталогов.

Она так спешила переделать комнату, что даже не дождалась доставки той колыбели? Не могла подождать, пока мальчик уедет, а потом уже здесь все сносить?

Он сжал руки в кулаки, почувствовал, как запылали щеки, а сердце гулко забилось в груди и в горле. Как она могла быть такой, черт побери, бесчувственной? Делая шаг к двери, он раздумывал: ждать ли супругу на пороге или ворваться в кухню и сразу же рявкнуть? Вышел в коридор — будь что будет, как бог даст!

И остановился, наклонив голову. Где-то еще шумели вентиляторы. Где-то дальше по коридору, в пустой комнате, которую они использовали как кабинет. Что за…

Может, она использовала остаток чертовой зеленой краски и на другие комнаты?

Она посвятила каждую частичку себя этому младенцу, почему бы не посвятить ему и все комнаты в доме? Он побежал к кабинету, ногой распахнул дверь. Она со стуком отлетела, изо всех сил ударившись о стену.

Секунду спустя Лори появилась на втором этаже, по рукам стекало мыло.

— Скотт? Все в порядке? Я услышала шум… Ты упал?

Он обернулся, тысячи выражений пронеслись на его лице…

Глава 44 Мара

Мара вошла в гараж, закрыла за собой дверь. На несколько секунд она позволила себе опереться о нее. Бутылка водки в одной руке, а в другой — мешочек с таблетками снотворного.

Слезы бежали по щекам так быстро, что она не видела смысла вытирать их.

— Ладно, — сказала она себе, выпрямляясь, — сейчас не время.

Она поставила бутылку на капот машины, рядом положила таблетки и взялась за дело.

За мешками с минеральными удобрениями Мара спрятала четыре мотка скотча и упаковку полотенец, приобретенных месяц назад. Аккуратно заклеила скотчем стык двери с дверной коробкой. Прочитала в Интернете, что в новых домах достаточно герметичные двери, и владельцам не стоит беспокоиться, что угарный газ из гаража проникнет в жилое помещение. Но зачем рисковать?

Планируя все заранее, она решила, что верхнюю часть двери оставит незаклеенной, — все равно туда не дотянуться без лестницы. Кроме того, оклеивание трех сторон двери и так слишком утомительно для нее.

Но сейчас, при виде результата своего труда, она нахмурилась. Незаклеенная часть двери выбивала ее из колеи. У нее появилось чувство незавершенности. Мара подтянула лестницу поближе и, затаив дыхание, стала карабкаться вверх: в одной руке скотч, другая цепляется за лестницу. Вот уже год, как она не пользовалась лестницей, это оказалось тяжелее, чем она думала. Ее родители и Том были правы, запрещая женщине ее касаться.

Мара заткнула щель между дверью в дом и полом тремя полотенцами, еще десять полотенец засунула в щель гаражной двери и пола. Потянувшись к мешкам с удобрением, извлекла пакет, который прятала там, и вытащила из него длинную мягкую пластиковую трубу.

Кстати, сыграть роль женщины, которая стремится сделать что-то своими руками, было проще, чем она думала. Продавец в строительном магазине просто спросил, какая необходима длина, отрезал кусок и вручил вместе с мотками скотча, пожелав удачи.

Мара примотала один конец к выхлопной трубе автомобиля, а другой засунула в боковую форточку машины и тщательно примотала. Об этом она тоже читала в Интернете — современные двигатели производят значительно меньше угарного газа, чем старые. Поэтому, кроме трубы с выхлопами, необходимо было запастись достаточным количеством таблеток. И она не собирается делать что-либо наполовину.

Мара оглядела плоды своих трудов и удовлетворенно кивнула, прежде чем взяться за бутылку и таблетки. С бутылкой в руке она повернулась и осмотрела машину Тома. Она справилась с закупоркой гаража быстрее, чем рассчитывала. У нее есть немного времени. Она поставила бутылку водки, открыла дверь пассажирского сиденья и села.

Проведя рукой по бежевой коже салона, она глубоко вдохнула — одеколон Тома. Дотянулась до водительского сиденья и пробежалась по нему пальцами, будто вместо холодной кожи могла почувствовать тепло его тела. Скользнула рукой по гладкой поверхности руля, прежде чем взяться нежно, будто это рука мужа, за переключатель передач.

Потом провела ладонью по приборной панели, открыла ящик для перчаток, коснулась кончиками пальцев документов, находящихся внутри: руководство по эксплуатации машины, страховка, документы на машину и диски. Улыбнулась.

Том отказывался купить держатель для дисков, который крепится на солнцезащитный козырек. Находясь за рулем, муж, конечно, не мог дотянуться до ящика, чтобы достать диск. Только выезжая на шоссе, он вспоминал, что хотел послушать что-то, вытаскивал и вставлял в проигрыватель. Практически год он слушал один и тот же диск — песни Тома Петти, Мара поставила его в тот день, когда муж купил машину и привез ее домой.

Женщина выбралась из машины и осторожно захлопнула дверь.

Заняв место в своем автомобиле, Мара пристроила бутылку водки на пассажирском сиденье, высыпала все таблетки в чашку. Затем откинулась назад и глубоко вдохнула.

Застоявшийся запах яблочного сока.

Лакс.

Женщина обернулась и посмотрела назад.

Детское сиденье дочери в крошках. Валяется скомканный пакет из-под сока (не потерять ни единой капли!), напоминающий песочные часы. Между сиденьем и ремнем безопасности застрял розовый шлепанец.

Мара поднесла руку к горлу.

Ее будто пронзило от мысли, что в такси Гарри со следами запаха бальзама после бритья хозяина, блестящими сиденьями из кожзама, идеально чистым полом, ей было легче контролировать боль и страхи, следовать строгим правилам, позволяя себе что-то терпеть, а что-то нет, что-то разрешая дочери, мужу, родителям, друзьям, а что-то отметая.

Вряд ли она сможет сконцентрироваться на своем плане, когда пахнет скисшим яблочным соком, а на окнах застыли отпечатки маленьких ручек, еще и шлепанцы дочери за ремнем…

Она закрыла глаза и вспомнила, как Лакс в телефон пела сегодня утром «С Днем рождения» и смеялась, заканчивая словами «тебе один годик, два…» Так поступали все ее друзья, повторяя выученные цифры, пока не доходили до возраста именинника. А когда Лакс допела до двадцати, Мара слышала в трубку, как ее родители шепотом подсказывают, помогая малышке правильно произносить цифры. Они ели блины на завтрак, и Мара представила липкий сироп на щеке дочери и, скорее всего, на телефоне бабушки и дедушки.

Женщина вспомнила о меде, который обнаружила за ухом Лакс в ночь, когда лежала возле нее. О пучке волос, торчащем после выстригания клея Сьюзан.

Вспомнила о пяти сильных толчках на качелях, о которых умоляла Лакс, о новой технике лазанья в стиле человека-паука, которую она освоила, взбираясь на турникет. О том, как вчера они обнимались на диване, как Лакс крепко сжимала мамину руку, потом и вовсе перебралась на нее, устроившись у нее на коленях и удовлетворенно вздыхая, будто нет на свете ничего лучше, чем смотреть телевизор вместе.

Мара с трудом вдохнула и прижала пальцы к векам.

— Повернись! — велела она себе, быстро повернулась к бутылке и сделала большой глоток.

Потом оперлась головой о подголовник и посмотрела прямо, сквозь лобовое стекло, произнося про себя: «Вот почему Вселенная послала мне Гарри!»

Она бы не смогла пройти через все это. Ей нужен был безопасный кокон такси, подальше от всех и вся, что она оставляла после себя.

Она быстро наклонила бутылку, глотнула, нащупала ключи в кармане ночной рубашки. Хруст напомнил, что она вложила туда листок с хокку вчера ночью. Пальцы пробежали по скомканным краям бумажки.

Ее гордая дочь. Будет ли она гордиться ею и сейчас? Будет ли думать, насколько сильной была ее мать? В бегстве нет никакой силы.

Мара выдернула руку из кармана. Набрала полную горсть таблеток, всыпала в рот и смыла водкой.

Завела мотор.

Глава 45 Скотт

Скотт вертел головой, переводя взгляд с Лори на кабинет. Стол, шкаф для хранения документов, гладильная доска и пластмассовые мусорные ведра, которые занимали бóльшую часть комнаты, исчезли.

Вместо них стояла двуспальная кровать под желто-синим покрывалом, возле нее коврик с изображением городских улиц. Под окном низкая книжная полка, «Стюарт Литтл» на самом верху, рядом с маленькой фотографией в рамке — Скотт и Куртис на кровати малыша, склонившись, читают книгу о похождениях мышонка.

Исчезла теплая бежевая краска, которой были окрашены стены. Сейчас до половины от пола они были синими. А верхняя часть — желтая, с полосой, на которой было написано: «Мичиган! Синие, вперед!» — девиз баскетбольной команды. Полоса с надписью шла, повторяясь по всему периметру, разделяя пространство комнаты. Игрушечная баскетбольная корзина Куртиса прикреплена возле окна, полдюжины баскетбольных постеров команды Мичигана прислонены к двери шкафа в ожидании, чтобы их развесили по стенам.

Скотт в недоумении посмотрел на жену, Лори сделала шаг ему навстречу.

— Пит и половина мальчиков из команды Брэя уж очень энергично взялись за эту комнату, пока мы с Брэем занимались комнатой для малышки. Мы начали, как только ты уехал, и я, настоящий прораб, не дала им ни минуты передышки. Они ели пиццу и одновременно красили. Слава богу, сезон окончен. Ты даже не представляешь, насколько быстро можно все сделать, если у тебя в помощниках восемь баскетболистов.

Он посмотрел на нее с восторгом, предполагая, что это могло означать, и со страхом, что ошибается.

— И это все для…

Лори кивнула:

— Для Куртиса.

— Для тех дней, когда он будет нас навещать? — прошептал он.

Она улыбнулась и покачала головой:

— Для того, чтобы ему было где спать. Или где поиграть, или спрятаться от своей маленькой сестры.

У Скотта подогнулись колени, он быстро сделал шаг в комнату и упал на кровать. Наклонившись, он обхватил голову руками и почувствовал, как влага со щек струится по ладоням.

Лори стала на колени и положила руки мужу на колени:

— Студия выглядит примерно так же. Только там нет «Стюарта Литтла» и карты города. И мы там еще не красили. Я сэкономила деньги на дешевой колыбели, купила сверхдлинную кровать. Хочешь посмотреть?

Скотт развел пальцы и в недоумении уставился на жену.

— Для Брэя, когда он будет приезжать домой. Ну, знаешь, на каникулы, праздники, когда в НБА будет конец сезона. Ну, в общем, в любое время, когда дети ездят домой к семье.

Нежно она отняла его пальцы с лица и поцеловала:

— Я не забыла, скольким ты пожертвовал ради меня. Купил эту старую развалину, называемую домом, и отстроил все, вкалывая по вечерам и в выходные. Соглашался снова и снова зачать ребенка, даже когда мы полностью утратили надежду, были готовы покориться судьбе и жить дальше. За то, что согласился потратить все наши деньги на ЭКО. После того, как ты ушел вниз вчера ночью, я пожалела о нашем споре. И попыталась утешить себя, представляя, как все будет, когда я буду входить в ту комнату, — она указала на детскую, — и буду брать нашу дочь на руки из колыбели. Я попыталась представить эту картину — наш дом, в котором занята только одна комната, а дальше по коридору все свободны, пока мы ждем рождения других детишек. И я все ждала, пока придет чувство радости и щелкнет во мне и настанет покой, удовлетворение. Ведь именно этого я ждала так долго, и вот наконец это происходит. У нас есть наша семья, только мы втроем! Я должна быть самой счастливой женщиной на земле! Но, представляя все это, я не ощутила удовлетворения и покоя. И счастливой тоже себя не почувствовала. Была грусть, разбитое сердце, полное сожалений. Меня словно током ударило — значит, ты так будешь чувствовать себя каждый день, до конца жизни, если мы не сделаем все, что можем, чтобы помочь этим мальчикам.

Лори всхлипнула и продолжила:

— Я поняла, что не важно, как я видела свою жизнь пять дней назад, сейчас я знаю, что в ней все не будет так уж ладно, если я буду осознавать, что ты не счастлив. Или если буду думать, что это из-за меня. Поэтому я попыталась представить другую картинку — она обвела рукой комнату — и сразу же почувствовала удовлетворение и покой, который искала.

Скотт откашлялся.

— Ты уверена? Может, это просто сентиментальность? Ты их жалеешь из-за того, что они перенесли. Вдруг ты будешь жалеть о своем решении, когда Куртиса в очередной раз вызовут к директору или он придет домой с разбитым носом?

— Конечно, я их жалею из-за всего, что с ними произошло, и поддаюсь этому чувству. И ты тоже. Я думала, как я буду себя чувствовать, когда он в очередной раз что-то испортит. Надеюсь, я права… Когда решила, что и ты прав, сказав, что легко сосредоточиться на белых заборчиках и идеальных детишках. Что я, собственно, и делала все это время. Но, может, настоящая жизнь должна быть другой? Может, в ней должны быть искореженные заборы, как в твоей школе? И совсем не идеальные дети?

— Ты совершенно уверена?

— Уверена, что мы сможем с ним справиться и нам не захочется рвать друг на друге волосы? — Нет. Ни капельки не уверена! Я убеждена, что сотни раз в год я буду спрашивать себя, о чем я думала, черт подери! И тебе придется напоминать мне об этой беседе. И предлагать мне выпить!

Она улыбнулась, чуть приподнялась и еще раз поцеловала его.

— Но я уверена, что люблю его и Брэя. И никогда не была более убеждена в том, что люблю тебя! А это все, в чем мне, собственно, и следует быть уверенной!

Глава 46 Форум

Воскресенье, десятое апреля, 10.30 вечера.

Детройт написал:

«Счастлив сообщить, что устал и наконец… иду спать! Знаете, все эти новости…

МамаЛакс, я послал тебе несколько личных сообщений обо всем случившемся. Давай немного поболтаем перед тем, как лечь спать. Я беспокоюсь — ты опять выбираешь соковыжималку? »

Воскресенье, десятое апреля, 10.32 вечера.

2мальчика написал:

«Чувак, давай выкладывай, что происходит? Я рад, что ты победил бессонницу! Значит, старший брат сделал выбор, с которым ты согласен? Не томи, все хотят знать!»

Воскресенье, десятое апреля, 10.34 вечера.

ВзлетнаяПолоса написала:

«Да, Детройт, рассказывай! Как видишь, я он-лайн в такое время, что мне не свойственно. Поэтому скажи, брат принял решение?»

Воскресенье, десятое апреля, 10.35 вечера.

Детройт написал:

«Если бы я не любил вас всех так сильно, я бы заставил вас гадать, делать ставки и все такое… Но я вас люблю, поэтому скажу без обиняков! Я усыновляю малыша! И его брата! Формально, конечно, нельзя усыновить двадцатилетнего юношу, но я объявлю его своим сыном! У нас в доме для него теперь есть комната, где он будет останавливаться, приезжая домой, и отдыхать после баскетбольных полей и глупцов, которые считают возможным сравниться с ним. Или после занятий, смотря, как все у него сложится в дальнейшем.

Кстати, 2мальчика вполне может меня спросить — моя жена полностью «за»! Да, вы услышали меня верно: она полностью «ЗА»! Малыш и я вернулись сегодня после шоу машин-монстров, и, черт побери, она заставила всех работать! И брата, и десяток членов его команды, и Пита! Который, скорее всего, просто трескал пиццу и пил пиво! К тому времени, как мы приехали, они привели в порядок комнаты обоих мальчиков, предупредили социального работника и сделали все прочее!

Мне кажется, будто жизнь началась заново сегодня! (ВзлетнаяПолоса, правда, говорила мне, что я слишком мягкий как для тренера!)

МамаЛакс, жду не дождусь твоей реакции на все происходящее! Хотел бы поделиться с тобой подробностями, которые другим неинтересны».

Воскресенье, десятое апреля, 10.37 вечера.

2мальчика написал:

«Ух ты! Отличные новости о пареньке! И о малышке, что скоро родится! И о высоком парне, который теперь каждую осень сможет со всех деревьев просто срывать листья. И не нужно будет их подметать!»

Воскресенье, десятое апреля, 10.40 вечера.

НеЗлодей написала:

«Отлично, Детройт! Поздравляю! Я рада, что зашла на форум так поздно! И теперь будет о чем поразмыслить! Спишемся завтра! Я засну, думая о новых темах для обсуждения! Надо бы поболтать о чем-то легком! Какие есть предложения?»

Воскресенье, десятое апреля, 10.45 вечера.

2мальчика написал:

НеЗлодей, давай поговорим о команде «Янки»! Просто будем болтать всю неделю о них, Детройт сейчас в радужном настроении и не будет против!»

Воскресенье, десятое апреля, 10.48 вечера.

Детройт написал:

2мальчика, для этого я никогда не буду в настроении! «Тигры» лучше всех!

МамаЛакс, ты, наверное, очень занята, не ответила на мои личные сообщения, которые я послал раньше. Я проверю еще раз через некоторое время. После того как в сотый раз посмотрю, как там спят мои мальчики!

Воскресенье, десятое апреля, 11.32 вечера.

Детройт написал личное сообщение:

МамаЛакс, не хочу прозвучать слишком драматично, но у тебя все в порядке? Я ждал тебя…

Начинаю жалеть, что мы не знаем настоящих имен и номеров телефонов друг друга, чтобы просто позвонить как-нибудь. Я почему-то уверен, что ты не будешь против, если таким образом я нарушу твою анонимность »

Воскресенье, десятое апреля, 11.32 вечера.

Детройт написал личное сообщение:

«Эй, МамаЛакс! Решил еще раз проверить, нет ли от тебя писем. Но, кажется, ты так и не заходила на форум. Уверен, что найдется какое-то очень простое объяснение твоего отсутствия, типа проблемы с Интернетом или что-то в этом роде. Но, боже мой, я просто с ума схожу, так мне хочется с тобой поговорить! Распирает от желания поведать, как прошел сегодняшний день и послушать твои комментарии! Ты здесь?»

Эпилог Письма

Моя дорогая Лакс!

Я оставила письмо для тебя папе. Попросила передать его тебе, когда он решит, что ты достаточно взрослая, чтобы прочесть его. Тот факт, что он отдал его именно сейчас, говорит о том, что ты уже достаточно большая и все понимаешь. Здорово, что ты так повзрослела! Я так горжусь тобой! И всегда гордилась! И всегда буду гордиться.

Честно говоря, я не знаю, существует ли Бог или рай. Мы особо не распространялись об этом, ты и я. Наверное, тетя Джина уже водила тебя в церковь несколько раз, и ты знаешь обо всем этом больше, чем когда-либо знала я.

Обычно дети понимают такие вопросы лучше родителей.

И надеюсь, тебе легче от мысли, что я в раю, присматриваю за тобой. Люблю тебя. И я с тобой.

Но даже если ты не веришь, я все равно всегда буду с тобой. Просто закрой глаза и подумай обо мне. Не важно, если ты не можешь вспомнить, как я выгляжу, тебе стоит лишь подумать «мама», и я рядом.

Таким образом, я хочу сказать тебе несколько очень важных вещей.

Во-первых, я люблю тебя. Больше всего на свете! И я не хочу, чтобы ты думала, что если бы я любила тебя сильнее, то осталась. Сильнее любить просто не возможно.

Во-вторых, это нормально, если ты потихоньку забываешь, как я выглядела. Или как звучал мой голос. Это совершенно нормально. Я тоже не помню, как выглядела или говорила моя мама, когда мне было пять.

Если ты захочешь на меня посмотреть, просто достань мои фотографии. А если не хочешь, это тоже нормально.

В-третьих, если папа снова женился, вполне нормально любить новую маму так же, как ты любила меня. Или даже больше, чем меня. Это действительно нормально, я уверяю тебя. И я также уверяю тебя, что этого я хотела бы для тебя.

В-четвертых, моя смерть — не твоя вина! Это вина Гентингтона! Ты это знаешь. Мы говорили об этом много раз: как из-за Гентингтона мама заболела и что болезнь невозможно остановить. Я знаю, папа тебе это объяснил. И бабушка с дедушкой, и «Те Леди» тоже. Пожалуйста, поверь им. Гентингтон — очень тяжелое заболевание, я больше не могла ему противостоять. Не было ничего, чтобы ты, или папа, или доктора могли сделать для моего спасения.

В-пятых, если тебе когда-либо что-то понадобится, у тебя есть «Те Леди». Папа об этом знает. Он также знает, что, по моему мнению, он лучший отец в мире, и он всегда поможет тебе с чем угодно! Но если ты однажды подумаешь, что неплохо бы поговорить с женщиной, папа знает, что есть «Те Леди», и не расстроится, если ты скажешь, что конкретно эту проблему ты предпочтешь обсудить с ними. Или отправиться с ними за покупками, к маникюрше… Или заняться любым другим чисто девичьим делом.

Шестое, и последнее: сейчас, вероятно, все люди, желающие тебе добра, говорят, что теперь, когда твоей мамы не стало, ты должна быть «хорошей», «храброй», «большой девочкой» и нужно такой быть ради папы, бабушки, дедушки и даже ради меня. Я хочу, чтобы ты знала — все эти доброжелатели ошибаются! Ты не должна быть хорошей, храброй, сильной или еще какой-либо, если тебе этого не хочется! Ты должна быть самой собой! И действовать, как пожелаешь, и чувствовать то, что хочешь!

Ты должна делать это ради себя, а не ради других. И кто бы ни говорил тебе иначе — он ошибается. Не признавайся в этом, но думай так. И когда будешь думать, вспомни обо мне, и я буду рядом и стану кивать, поддакивая, утверждая, что ты права!

Я люблю тебя, дорогая моя Лакшми! И я любила тебя каждую секунду каждой минуты каждого дня, когда была твоей мамой.

Спасибо тебе! Спасибо, что сделала меня самой счастливой мамой на свете! Именно такой я и была, потому что у меня такая дочь, как ты!

Целую, обнимаю.

Мама.

Дорогой Том!

Моя единственная любовь, мой дорогой, сердце мое!

Помнишь тот первый день, когда ты пригласил меня на свидание? Мы стояли в вестибюле Морис Холла. Я забежала туда, чтобы укрыться от дождя, а ты шел на собеседование и по ошибке заскочил не в ту дверь. Мы поболтали немного, ожидая, пока прекратится дождь. А потом ты пригласил меня на свидание. Я долго не отвечала, и ты подумал, что я не заинтересована, ты извинился и отвернулся, чтобы уйти.

Я остановила тебя и объяснила, что собиралась чихнуть, поэтому задержалась с ответом.

Я солгала. Знаешь, почему я так долго не отвечала?

Я не могла дышать!

Ты был самым красивым мужчиной, которого я когда-либо видела. И когда ты поднял на меня глаза, завязал разговор, я была уверена, что это только из вежливости.

Мы были одни в помещении, и тебе пришлось заговорить со мной.

Я сказала себе, что, вероятно, целая вереница роскошных женщин бродит за тобой в ожидании твоего внимания.

Если бы одна из них в тот момент была рядом, и дождь бы не шел, и тебе не пришлось его пережидать, ты не взглянул бы на меня второй раз.

Поэтому когда ты все говорил и говорил, даже после того как прекратился дождь, я не могла поверить своей удаче.

А когда ты пригласил меня на свидание, повторюсь, я просто не могла дышать.

В тот день я могла бы умереть абсолютно счастливой. Но мне повезло. Судьба мне подарила еще много дней после нашей первой встречи. Так много счастливых дней!

Да, были и печальные дни, как и у всех. Но, без всякого сомнения, больше все-таки счастливых. И эти дни были куда радостнее, чем я когда-либо осмеливалась мечтать.

Я считала себя самой счастливой девушкой на свете, и так было ежедневно, пока не пришел в нашу жизнь доктор Тири.

Думаю, что никто не может быть так долго счастлив!

Я прихожу к выводу, что в этом есть некая вселенская справедливость — моя великолепная жизнь с тобой подошла к концу. Ведь не честно, если один человек забирает все мировое счастье, как сделала я. Пришла пора распределить его между остальными.

Ты моя сбывшаяся мечта. Ты тот, о ком я всегда мечтала. Даже больше, чем осмеливалась желать. Больше, чем могла себе представить в самых смелых фантазиях. С тех пор как я встретила тебя, моя жизнь превратилась в сказку, о которой я не могла даже подумать.

Все благодаря тебе!

Я знаю, любовь моя, ты наверняка на меня злишься, и я не виню тебя за это. И если однажды Лакс спросит, как я в действительности умерла, и спросит, злишься ли ты, и если так и будет на тот момент, надеюсь, ты ответишь ей честно. Я не хочу, чтобы она чувствовала себя одинокой, если ее это и рассердит.

Пожалуйста, не сердись. Иногда порадуйся. И напомни Лакс об этом.

Пожалуйста, позволь себе почувствовать облегчение и дать понять Лакс, что это нормально, если и она его чувствует.

Ты не должен ей в этом признаваться. Я знаю, ты никогда не позволишь себе сказать это вслух. Но признайся в этом самому себе.

И знай, что, когда это произойдет, моя душа обретет свободу (не то чтобы я внезапно уверовала, но я надеюсь, что однажды уверуешь ты).

Я хочу, чтобы ты, мой дорогой, испытал облегчение. Этого я хочу больше всего на свете — чтобы ты перестал обременять себя заботой обо мне и борьбой с этой ужасной болезнью, которая превратила меня в нечто, совсем противоположное той девушке, которую ты повстречал однажды.

Поэтому я выбрала свой путь! Чтобы освободить тебя и Лакс. И других, но главное, вас. Ты заслуживаешь большого счастья и новых приключений, всего, что может предложить тебе мир! И если бы я была рядом, ты никогда не смог бы этим насладиться!

Я не хочу, чтобы ты был обременен женой, которую нельзя вывести в общество без того, чтобы она не унизила себя. Я не хочу, чтобы Лакс застряла с такой матерью. Не хочу, чтобы вы утомляли себя постоянным кормлением, купанием, переодеванием женщины, в то время как нужно наслаждаться жизнью там, за стенами дома!

Мне невыносима мысль о том, как вы впустую тратите часы своей жизни, навещая оболочку бывшей возлюбленной и матери в санатории.

Я сделала это и для себя тоже, я бы никогда не смогла обмануть тебя и притвориться, будто болезнь не сводит меня с ума оттого, что я потеряла контроль над собственной жизнью.

Но, в первую очередь, я заботилась о вас, о тебе, мой дорогой, добрый, вечно преданный муж, который бы провел следующие неизвестно сколько лет, ухаживая за мной. А тем временем лучшие твои годы незаметно пролетали бы.

И нет, ты никогда не давал мне ни малейшего повода заподозрить, что я стала обузой. Я никогда не ощущала твоего негодования! Намека, что ты крупно прогадал, когда выбрал единственную женщину в университете, у которой бомба с часовым механизмом внутри, в ДНК.

Наоборот, я ощущала за последние четыре года, что ты готов, способен и даже рад мысли о том, что тебе придется заботиться обо мне после того, как болезнь возьмет свое.

Ты демонстрировал, что сочтешь честью, а не обязанностью причесывать меня, взбивать блендером мою еду, кормить меня из ложки и после каждого глотка вытирать мне подбородок.

Кроме того, хочу еще кое о чем поговорить (ты знал это, когда нашел мое письмо, не так ли?): я хочу, чтобы ты начал встречаться с девушками! Знаю, сейчас ты качаешь головой. Перестань! Послушай! Я имею в виду то, что говорю! Я хочу, чтобы ты познакомился с кем-то замечательным, и хочу, чтобы ты полюбил.

Если это поможет, скажу следующее: не думай, что сделаешь это для себя! Сделай это ради меня! Я разрываюсь на части от чувства вины за то, что оставила это все на тебя, тебе пришлось столкнуться со всем лицом к лицу и рассказать другим.

Мысль о том, что однажды ты снова полюбишь и будешь с кем-то сильным и здоровым, готовым путешествовать с тобой, бегать с тобой, быть настоящим партнером до конца твоих дней, чуть уменьшает горячее ощущение моей огромной вины!.. Пожалуйста, освободи меня от этого чувства вины!

И главное, сделай это ради нашей дочери! Она еще слишком мала, чтобы понимать, каким прекрасным мужем и отцом ты был. Поэтому она должна вновь увидеть тебя в этой роли, когда повзрослеет, чтобы наблюдать и впитывать увиденное.

Она должна понять, какой ты романтичный, любящий и заботливый! Что ты всегда помнишь все годовщины, День святого Валентина, дни рождения! Что ты даришь цветы просто так, без повода. Как ты щедр на поцелуи и комплименты.

Как еще она узнает, чего ожидать в будущем?

Что еще сказать тебе, любовь моя, сердце мое, мой лучший друг, муж, любовник?

Я невероятно сожалею, что покинула тебя без предупреждения, без прощания, о котором мечтала. Пожалуйста, пойми, мне пришлось так поступить.

Я не могла рисковать и дать тебе возможность заподозрить о моем плане, попытаться его предотвратить. Мы оба знаем, что ты обязательно попытался бы!

Спасибо тебе!

Спасибо за терпение и способность прощать на протяжении последних нескольких лет.

Спасибо, что всегда был несгибаемой скалой для меня.

Спасибо за то, что обнимал меня ночами, когда я выла от ярости из-за моего приговора! Этого ужасного животного конца!

Спасибо за то, что каждый день любил меня сильнее, за то, что болезнь не стала между нами, за то, что не жалел, что выбрал меня. За то, что был готов остаться со мной до конца, и потому что так хотел, а не из чувства долга.

Я верила тебе, Том. Я знаю, ты бы остался со мной. Я всегда это знала.

И никогда не думала, что ты так поступишь из-за чувства долга!

Спасибо за то, что при встрече с тобой у меня от восхищения перехватило дыхание, тогда, в Морис Холле. Много лет назад.

И каждый день с тех пор.

Твоя Мара

1

Нора Эфрон (1941—2012) — американский режиссер, сценарист, писатель. Трехкратный номинант на премию «Оскар» за лучшие сценарии к фильмам «Силквуд», «Когда Гарри встретил Салли» и «Неспящие в Сиэтле». (Здесь и далее примеч. пер.) note_1

2

12 шагов — программа духовного переориентирования для зависимых от алкоголя, которая используется в Обществах анонимных алкоголиков в США и других странах. note_2

3

Лакросс — командная игра с резиновым мячом. Соперники стараются поразить ворота противника, пользуясь ногами и снарядом, представляющим собой нечто среднее между клюшкой и сачком. note_3