I. Благодатное небо

Александр Иванович Покрышкин родился 6 марта 1913 года на скрещении двух великих дорог России. Первая дорога — река Обь, одна из крупнейших на земном шаре, которая несет в Северный Ледовитый океан слившиеся воды Бии и Катуни, бурных снеговых рек горной страны Алтай. Дорога вторая — самый протяженный в мире Великий Сибирский рельсовый путь, Транссибирская магистраль, построенная в 1891–1916 годах и соединившая Европу и Азию, Москву и Владивосток. Транссиб называли «Становым хребтом русского великана».

Даже американцы, бесцеремонно вытесняющие нас из анналов свершений и побед, включили Транссибирскую магистраль в число самых выдающихся архитектурных сооружений и памятников всех времен и народов. Правда, и здесь они добавили свою ложку дегтя, утверждая, что строилась дорога главным образом каторжанами и политзаключенными. Но это неправда. Изумившая мир скорость возведения Транссиба — это заслуга государства, вложившего в строительство огромные средства (без участия иностранного капитала), инженеров-путейцев и феномена русской самоорганизации — мужицкой артели.

В 1891 году известный инженер и писатель Н. Г. Гарин-Михайловский определил место, где железная дорога пересечет Обь. На этом месте был воздвигнут в кратчайшие сроки (1893–1897 гг.) красавец мост — одно из высших достижений мостостроения. Рядом с мостом возник поселок, а затем и город Новониколаевск, с самого начала удивлявший своим ростом. Чикаго… Американские темпы… — сразу заговорили о Новониколаевске. Но и Америка осталась позади. Чикаго стал городом с миллионом населения за 90 лет, Нью-Йорк — за 250. А Новосибирск — за 70 лет! Поселок, в котором улицами становились просеки в сосновом бору, уже в 1921 году стал центром губернии, а 1925-м — Сибирского края. Сейчас новосибирцы не без оснований считают свой город столицей Сибири и третьим в стране. Да, это единственная в своем роде, но, конечно, не американская, а русская судьба…

Обь соединяет две гигантские геологические платформы. За левым берегом реки простирается Западно-Сибирская низменность, на правом — начало Салаирского кряжа. Место для моста было выбрано потому, что здесь оба берега и ложе реки — природная гранитная труба, которая ставит пределы весеннему половодью.

Гранитные глыбы лежали и в устье притока Оби — маленькой речки Каменки, на берегу которой стоял домик Покрышкиных. Неподалеку от домика — точка, которую определили как географический центр Российской империи в границах 1913 года. Здесь в честь 300-летия Дома Романовых, на главном в городе Николаевском проспекте, была поставлена часовня святителя Николая. Освященная 6 (19) декабря 1915 года, в 1930 году часовня была разрушена, затем здесь стоял памятник И. В. Сталину, потом — пустота… В 1993 году, к 100-летию города, часовня была восстановлена на народные пожертвования «в знак всенародного покаяния» накануне 2000-летия Рождества Христова. Часовня остается символом Новосибирска. Белокаменная, с золотым куполом, удивительно соразмерная, гармоничная, эта часовня — хранительница светлой, самоотверженной души города-гиганта, который кажется иногда нескладно разбросанным, неуютным и угрюмым…

Вся история города — это стремительное достижение высот в науке, культуре и промышленности. Начиная с индустриализации 1930-х годов этот рост носит выраженный военный, оборонный характер. Летопись Новосибирска — это создание совершенных самолетов, снарядов, тяжелых станков и гидропрессов, тончайших электронных и оптических приборов и многого другого. В войну при острейшей нехватке жилья город принял десятки тысяч эвакуированных. И очень, очень немного было сделано им для себя… Прежде всего — то, что требует спасение Отечества. Все для фронта, все для Победы.

Первым каменным зданием города стал храм Александра Невского, построенный в 1899 году. Как и часовня святителя Николая, эта церковь своей архитектурой напоминает Древнюю Русь. Храм-богатырь, построенный в честь святого князя-полководца, выдержал все потрясения XX века и сейчас на крутом обском берегу сияет золотом куполов и крестов. А если подниматься по Красному (Николаевскому) проспекту от храма к часовне святителя Николая, то в центре этого краткого пути — бронзовый бюст трижды Героя Советского Союза А. И. Покрышкина, пожалуй, самого знаменитого в мире сибиряка.

Таким образом, Александр Иванович Покрышкин родился в самом центре Российской империи, на гранитной сибирской основе. Колыбели его достигали гудки паровозов, сулящие дальнюю дорогу…

Имя Александр — греческое. Значит оно — защитник людей. В метрической книге Покровской церкви г. Новониколаевска за 1913 год сохранилась запись о рождении 6 марта и крещении 10 марта младенца Александра. Покрышкин во всех документах указывал дату рождения по старому стилю — 6 марта, что, собственно говоря, соответствует ныне 19 марта. По православному календарю день 6 (19) марта — день иконы Божией Матери «Благодатное Небо». Благодатное Небо…

Для историков авиации день рождения Покрышкина знаменателен тем, что именно 6 марта 1913 года прошло заседание VII воздухоплавательного отдела Императорского русского технического общества, на котором с докладом о своей работе за пять лет выступил авиаконструктор и летчик-испытатель 23-летний Игорь Иванович Сикорский, родоначальник мировой тяжелой авиации. Уже завершилась сборка его четырехмоторного «Гранда», предшественника знаменитого «Ильи Муромца».

1913 год стал годом взлета русской авиации. В том же марте заканчивает курс авиационного отделения офицерской воздухоплавательной школы поручик Петр Николаевич Нестеров, который 27 августа (9 сентября) 1913-го в Киеве закручивает первую в мире «мертвую петлю», становится основоположником высшего пилотажа.

Перед самым рождением Александра Ивановича Покрышкина, 21 февраля, по всей стране широко праздновался 300-летний юбилей Дома Романовых, вся первая половина года прошла под этим знаком. В Москве состоялись крестный ход, военный парад на Красной площади. По традиции смягчались кары, прощались недоимки.

В Новониколаевске, празднично украшенном, отшумели торжества и народные гулянья. Городской управой были выделены средства, как сейчас говорят, на социальные нужды. Городскому училищу на Андреевской площади и реальному училищу присвоили названия — имени Дома Романовых.

Поселок у Оби был назван 3 декабря 1895 года на сходе жителей Новониколаевским «в честь Его Императорского Величества, благополучно ныне царствующего Государя императора». Перед этим, правда, короткое время поселок был Александровским «ввиду постройки церкви во имя святого благоверного князя Александра Невского». В декабре 1896 года Николай II проезжал через Новониколаевский, направляясь в Японию, а через три года выделил 6500 рублей на иконостас собора Александра Невского.

Земли, которые сейчас составляют территорию Новосибирской, Томской, Кемеровской областей, Алтайского края, входили тогда во владение Его Императорского Величества, назывались «кабинетскими». Однако получение поселком названия в честь Николая II не было чисто формальным знаком в отношении главы государства. Портрет императора с императрицей по праву помещен в Новосибирском областном краеведческом музее.

Деятельность императора показала, что он действительно стремился поднять Сибирь. Николай II был назван в честь святителя Николая. Село Кривощеково, старейшее на территории Новосибирска, с самого своего основания в первой четверти XVIII века имело Никольскую церковь. Святитель Николай был и остается особопочитаемым на Руси святым — покровителем воинов, моряков и рыбаков, невинно заключенных узников и просящих о семейном счастье…

Как пишет автор капитального труда «Царствование императора Николая II» (СПб., 1991) С. С. Ольденбург: «Государь в полной мере сознавал все историческое значение «большой азиатской программы». Он верил в русское будущее в Азии и последовательно упорно прокладывал путь, «прорубал окно» на океан для Российской Империи. Преодолевая сопротивление и в своем ближайшем окружении и в сложной международной обстановке, Император Николай II на рубеже XX века был главным носителем идеи имперского величия России.

…Центром этого главного колонизационного района был Алтайский округ, составлявший до 1906 года личную собственность царствующего Императора… Указом 16.IX.1906 года он повелел передать все свободные земли округа переселенческому управлению для устройства безземельных и малоземельных крестьян Европейской России… Население Алтайского округа в 1914 году превысило три миллиона… Со сказочной быстротой росли на Алтае города…»

С самого начала Николай II был председателем Комитета по сооружению Великого Сибирского пути. С января 1895 года вступил в силу новый железнодорожный тариф, исключительно дешевый для тех, кто отправлялся в дальнюю дорогу.

Без начатого Александром III и Николаем II экономического подъема Сибири положение России, Советского Союза во Второй мировой и «холодной» войнах было бы многим более тяжелым. Если в былые века главным сибирским вкладом (весьма существенным) в государеву казну были пушнина, серебро и золото, а в начале XX столетня мука и масло, то в советское время — это и развитая оборонная промышленность, и энергоресурсы. Герой Социалистического Труда академик А. А. Трофимук писал: «Я порой думаю: что бы мы делали сейчас, если бы не было сибирской нефти, сибирского газа? Мы бы давно стояли на коленях перед Западом!» Можно добавить к этому, что еще одним, наверно, главнейшим богатством Сибири стали дети и внуки тех 3,5 миллиона переселенцев, приехавших в Сибирь при государственной поддержке на рубеже XIX и XX веков. Среди них был и Александр Покрышкин…

По мнению кандидата географических наук Ю. Н. Голубчикова (МГУ), сибиряк «хоть и русский, но все же в чем-то отличается от русского европейского типа. Сибиряк более резко очерчен, независим, более готов на помощь, выручку, но, пожалуй, скрытней, приглядчивее и агрессивней своего европейского собрата. Речь его менее изящна…»

1913 год, год рождения Покрышкина, стал последним мирным годом Российской империи, ее прощальным аккордом. Как пишет С. С. Ольденбург: «На двадцатом году царствования императора Николая II Россия достигла еще невиданного в ней уровня материального преуспеяния. Прошло еще только пять лет со слов Столыпина: «Дайте нам двадцать лет мира, внутреннего и внешнего, и вы не узнаете нынешней России», — а перемена уже начала сказываться. После обильных урожаев 1912 и 1913 годов период с лета 1912 по лето 1914 года явился поистине высшей точкой расцвета русского хозяйства… Благодаря росту сельскохозяйственного производства, развитию путей сообщения, целесообразной постановке продовольственной помощи «голодные годы» в начале XX века уже отошли в прошлое. Неурожай более не означал голода; недород в отдельных местностях покрывался производством других районов… Происходящую в России перемену отмечали иностранцы. В конце 1913 г. редактор Economiste Europien Эдмон Тэри произвел по поручению двух французских министров обследование русского хозяйства. Отмечая поразительные успехи во всех областях, Тэри заключал: «Если дела европейских наций будут с 1912 по 1950 г. идти так же, как они шли с 1900 по 1912 г., Россия к середине текущего века будет господствовать над Европой, как в политическом, так и в экономическом и финансовом отношении».

Общепризнанно, что по темпам роста производства Россия вышла на первое место в мире. И население России увеличивалось значительно быстрее, чем в других странах. В 1897 году (без учета Польши и Финляндии) оно составляло 116 миллионов человек, а к 1914 году — 163 миллиона!

Безусловно, такой громадный прирост населения (менее, чем за 20 лет, — почти на 50 миллионов) свидетельствовал о колоссальной жизненной силе народа, о возможности работников прокормить многодетную семью. Может быть, это главное достижение Николая II и позволило России выдержать страшные потери войн и революций XX века. Но русская власть (как, пожалуй, и власть СССР в последние годы) не умела организовать саморекламу. Печать, в большинстве своем оппозиционная, выискивала лишь недостатки. Николая II революционеры именовали «Кровавым»… Между тем именно рожденные в 1913 году составили значительную часть будущих Героев Советского Союза.

В последние годы опубликовано много ценных документов и воспоминаний очевидцев о царствовании Николая II. Все обвинения в измене государственным интересам и аморальности оказались вымыслом и клеветой. Русская православная церковь в 2000 году причислила царя-мученика и его семью к лику святых.

Не подтвердились и слухи о «царских миллионах». Кстати говоря, кажется, так и не нашли после 1991 года «золото партии». Те, кто видел лично, как автор этих строк, казенные дачные домики в подмосковной Жуковке, где жили советские министры (в их числе и Покрышкин как председатель ЦК ДОСААФ), знают реальную цену пресловутых «привилегий». Великие государства, при всем их различии, в целом строятся на созидании и бескорыстии. В этом и сила их, и слабость…

Много в истории нашего Отечества неожиданных пересечений. Рассматривая в пространстве и времени историю Сибири и города Новониколаевска — Новосибирска, мы видим, как удивительно соприкасаются и судьбы последнего царя Российской империи и первого трижды Героя Советского Союза. Кто-то поносит царя-мученика, кто-то продолжает повторять, что вся советская эпоха — только лишь «черная дыра», но это сибирское соприкосновение судеб — одна из потаенных скреп единой и неделимой в пространстве российской истории…

Появились Покрышкины в Новониколаевске, видимо, в 1902 году, перед этим побывав в Проку декой волости Томского уезда, где осесть на земле им по каким-то причинам не удалось. Наверно, просто поманила молва о новом поселке, где для всех находились работа и пропитание.

Новониколаевск, живописно расположенный на крутом берегу Оби, бурлил жизнью. Вдоль реки шумел сосновый бор. Рядом с домами — березовые рощи, полные ягод, грибов и цветов. Изобиловала стерлядью и другой ценной рыбой Обь, полно ее было и в чистейшей речушке Каменке, на берегу которой, напротив Ядринцевского спуска поселились Покрышкины.

Дед будущего героя Петр Осипович Покрышкин, хороший каменщик, строил новониколаевские привокзальные здания, клал печи в домах новоселов. Те же профессии освоил и его сын Иван.

4 января 1907 года протоиерей Вознесенской церкви Николай Завадовский обвенчал Ивана Петровича и Ксению Степановну Мосунову, которая уже взрослой приехала из Вятки.

Но семью преследуют несчастья. Бабушка будущего летчика Екатерина Филипповна (1858–1942) рассказывала любимому внуку о том, как дед — редкий силач, который «никакой тяжести в руках не чуял», на строительстве на спор один перенес гранитный камень, который трое рабочих не могли сдвинуть с места. Спор был выигран, но дед надорвался, получил грыжу.

Александр Иванович вспоминал: «Хорошая у меня была бабушка. Высокая ростом, сильная, как большинство крестьянок в наших сибирских краях, с добрым лицом и мягким сердцем. В доме она считалась главой всему, держала нас в разумной строгости. Очень часто, когда я подворачивался ей под руку, она, бывало, прижмет к себе, задумается и погладит по голове, приговаривает: «Ох, горемычный ты мой…» В такие минуты глаза ее становились печальными и влажными. Видимо, своим сходством с дедом я напоминал ей о трудной жизни, выпавшей на их долю…»

В 1908 году, после несчастного случая на стройке, получает инвалидность 24-летний отец Покрышкина — Иван Петрович. Видимо, это отразилось и на его характере, который становится все более резким и неровным. Трудно было инвалиду кормить растущую семью. Из десяти детей выжило семеро. После первенца Василия, родившегося в 1910 году, появились на свет Александр (1913 г.), Мария (1914 г.), Алексей (1916 г.), Петр (1918 г.), Валентин (1922 г.) и Виктор (1930 г.).

В 1909–1913 годах Иван Петрович работает возчиком на постройке военного городка, затем занимается ломовым извозом, ищет любой приработок, например, по договору с городской управой рубит проруби на Оби. Ксения Степановна ведет домашнее хозяйство.

А. И. Покрышкин рассказывал такой случай из своего раннего детства. В 1916 году мать стирала в Каменке белье и упустила из виду трехлетнего энергичного Шуру. Отец нашел сына в полицейском участке, где «мальца» накормили кашей и уложили спать на нары. Много лет спустя Александр Иванович иногда, улыбаясь, называл себя «политкаторжанином» с дореволюционным стажем.

Старый городской быт Покрышкин хорошо знал, поскольку черты его без особенных перемен сохранялись до самого конца двадцатых годов. Каждому дорог город детства, но мог Александр Иванович и возразить кому-то из старожилов, ностальгически вспоминавших дешевизну и изобилие дореволюционных базаров. Имелись в том быте и темные стороны — жестокие драки после буйных праздничных гулянок, «охальные», как оценивала их бабушка Екатерина Филипповна, песни у кабаков, семейные сцены, сходные с описанными в романах М. Горького. В доме Покрышкиных покой часто нарушали ссоры деда Петра Осиповича с сыном Иваном Петровичем, принимавшие подчас самый крутой оборот.

И далеко не все купцы были благочестивыми благотворителями. Так Петру Осиповичу удалось устроиться сторожем в магазин одного из богатеев. Расчет состоялся в первый день Рождества. Купец угостил работника водкой, а затем хозяйский сын обухом топора несколько раз ударил его по голове. Бесчувственное тело закопали в навоз, чтобы ночью утопить в проруби. Истекающий кровью Петр Осипович пришел в себя, добрался до дома. От купца получил откупные — заработанные за год деньги…

Железнодорожная магистраль, соединившая континенты, на глазах меняла облик затерянного между степью и тайгой поселка. Проезжал через Новониколаевский еще в 1903 году С. Ю. Витте, которому уполномоченный поселка вручил ходатайство о выкупе земли. А в 1910 году на пароходе из Камня в город прибыл председатель Совета министров П. А. Столыпин, которому депутация новониколаевцев поднесла хлеб-соль и также обратилась с рядом просьб, в решении которых было обещано содействие.

За блестящими фасадами Николаевского проспекта открывался мир хижин и избушек, в котором жили трудно, очень тесно и небогато. К тому же в городе отсутствовал водопровод, грязь стояла непролазная. Случались и большие пожары.

…В воскресенье 29 августа 1911 года летчик Я. И. Седов, совершая турне по Дальнему Востоку и Сибири, демонстрировал перед новониколаевцами полеты на самолете «Фарман». (В годы Великой Отечественной войны Я. И. Седов работал на Новосибирском авиазаводе и встречался с приезжавшим в город А. И. Покрышкиным.) С началом Первой мировой войны в городских кинотеатрах среди других военных фильмов показывали и «Бой в воздухе».

Глядя на витрины торгово-купеческой богатеющей части города, наверно, и возникла у возчика Ивана Петровича Покрышкина мысль со временем определить самого толкового из сыновей в счетоводы, вывести таким образом в люди. А покружившая в небе для развлечения публики этажерка аэроплана казалась барской прихотью, баловством…

Считать же в Новониколаевске было что. Через город отправлялось в разные российские губернии и за рубеж знаменитое по своим качествам сибирское масло, о котором П. А. Столыпин говорил, что оно дает в казну больше средств, чем сибирское золото. О муке и говорить нечего. Город вырос на ней. Хорошие урожаи отборной пшеницы собирали на сибирских целинных землях и везли в город на Оби, откуда открывались все пути. Мукомольное дело составляло 70 % всей промышленности Новониколаевска, производившей в 1913 году до 12 миллионов пудов муки в год (треть помола всей Западной Сибири). Высочайшее качество этой муки ценили и в России, и за ее пределами. Так на Брюссельской международной выставке в 1907 году «Новониколаевское мукомольное товарищество» получило Большую Золотую медаль и «Почетный Крест». Один из сибиряков вспоминал: «А какие были хлеба! Какие караваи! Нажмешь на буханку с силой, продавишь до донышка, а она спружинит — и тут же выправится. Вот какая силища была в этих хлебах!»

На богатырских сибирских караваях, в самой гуще народной жизни, под плеск бьющейся о гранитные камни речной волны и колокольный звон, под резкие гудки паровозов рос и набирался силушки Саша Покрышкин. Родился он, как говорила мать Ксения Степановна, в своем доме, при помощи повивальной бабки. Родился «в рубашке», что по народным наблюдениям обещало ему защиту и удачу.

 

II. Земля богатырей

Весь облик, вся жизнь Покрышкина несут на себе неизгладимую сибирскую печать. Знак особой закалки, которая ощутима во всех, кто родился и вырос в Сибири, из каких бы краев и земель не прибыли сюда его родоначальники. Неслучайно автор-составитель народной книги воспоминаний «Мой Новосибирск» Татьяна Иванова считает новосибирцев новым сообществом — стремительным, бодрым и жизнестойким: «Я всегда поражалась, бывая в других городах и дожидаясь своего рейса в аэропортах, как выхватывала взглядом из пестрой и многоликой толпы земляков. И верно: именно эти, выделенные мной люди, выстраивались в очередь на регистрацию на новосибирский рейс!»

И все же грех забывать своих предков, хотя мало кто из нас может заглянуть в глубины родословной. Александр Иванович Покрышкин, вся жизнь которого прошла, как говорил он, на повышенных скоростях и перегрузках, писал кратко в «Небе войны»: «Деда я не помнил. Но бабушка очень много рассказывала о нем. Из ее воспоминаний я знаю всю историю его жизни, мытарств в поисках счастья в неведомых краях суровой Сибири. В неурожайный год — такие бедствия часто охватывали районы Центральной России — дед с бабушкой и малышом сыном, моим будущим отцом, с толпами голодающих направились из родной Вятской губернии в Сибирь».

Следует сказать, что многие вятичи, через землю которых не один век проходил Великий сибирский тракт, в раздумье поглядывали на простор, открывавшийся на востоке…

О происхождении своей фамилии Александр Иванович оставил запись в одном из блокнотов:

«В 14(15) лет, работая подручным кровельщика у моего дяди Пети, я наблюдал за кувырканием уже боевых самолетов-истребителей, чем вызывал ворчание в свой адрес.

— Ты что же, ошалел совсем? Куда задираешь башку? Свалиться с крыши хочешь и убиться? О чем ты мечтаешь? Ты должен быть отличным мастером-кровельщиком, как твои родители и прадеды.

Они всегда клали печи, печные трубы и крыши. Оттуда пошла и наша кличка Покрышкины, которая, как водилось на Руси, потом стала и фамилией».

Вятская земля, какой знают ее с далеких времен — это северный русский простор, холмы, поросшие дремучими хвойными лесами, древние курганы, долины полноводных рек, изобилие дичи и рыбы. Вятка — свободная страна, не знавшая крепостного права, освоенная новгородскими ушкуйниками, плывшими с запада на стругах. Здесь не было князей, а правило народное вече. Сюда устремлялись непокорные беглые крестьяне, здесь спасались от набегов кочевников. Одни вятичи знали дороги в своих знаменитых болотах и чащобах.

Славилась Вятка промыслами, умельцами — корабельными плотниками, мастерами деревянной и глиняной игрушки. В Нолинском уезде, откуда вышли Покрышкины, согласно словарю Брокгауза и Ефрона, делали хорошую мебель, телеги, а потом и экипажи.

В старинном гербе Вятки объединились духовное и военно-оборонительное начала. Взгляд человека современного может, пожалуй, увидеть и военно-воздушный мотив… На золотом щите — с правой стороны из облаков выходит рука, держащая вытянутый лук со стрелою. Над рукой, в верхней части щита — крест. В гербе губернии щит венчает императорская корона, золотые дубовые листья перевиты андреевской лентой.

В гербе Нолинска сверху — герб Вятки, а в нижней части на голубом поле — летящий лебедь, «которыя птицы, не останавливаясь в окрестностях сего города, мимо пролетают…»

Жили вятичи патриархально и бедно, причина чему — суровый континентальный климат, скудные подзолистые и суглинистые почвы. Это заставляло много думать о хлебе насущном, подталкивало к движению… Легко снимались с места вятичи, в первую очередь самые беспокойные и предприимчивые.

Есть в книге современного писателя-вятича Владимира Крупина и такая мысль, возникшая на берегу родной Вятки, так и не перегороженной плотинами электростанций: «Да, если мои предки жили у такой реки столетиями, они невольно стали походить на реку — спокойную со стороны, но напряженную, сильную, неостановимую». Наверно, можно отнести эти слова и к судьбе Александра Ивановича Покрышкина, выросшего у Оби, служившего на берегах Камы, Невы, Кубани, Волги, Дона, Днепра. Совсем рядом с его могилой, за оградой Новодевичьего кладбища — не столь могучая, но несущая свои воды мимо дворцов и стен Кремля Москва-река…

И без лесной стихии Покрышкин себя ощущал не лучшим образом, всегда стремился побывать в лесу в дни отдыха. Как он писал, вспоминая на закате жизни детство: «Еще школьником, с соседским сверстником Сашей Мочаловым, набрав в узелки пирогов с калиной и черемухой, шанег с творогом, мы вскакивали на подножки вагонов проходящих на восток поездов и уезжали на сотни километров в тайгу. Бродили по лесам, ловили в таежных речушках рыбу и пекли ее на костре, ночевали в шалашах из веток».

Александр Иванович любил рассказ В. Г. Короленко «Лес шумит» (Полесская легенда): «Лес шумел… В этом лесу всегда стоял шум — ровный, протяжный, как отголосок дальнего звона, спокойный и смутный, как тихая песня без слов, как неясное воспоминание о прошедшем. В нем всегда стоял шум, потому что это был старый, дремучий бор, которого не касалась еще пила и топор лесного барышника. Высокие столетние сосны с красивыми могучими стволами стояли хмурой ратью, плотно сомкнувшись вверху зелеными вершинами».

Все драматическое действие классического рассказа В. Г. Короленко сопровождается музыкой этого «старого, дремучего бора», достигает апогея на фоне разразившейся бури: «А в лесу, казалось, шел говор тысяч могучих, хотя и глухих голосов, о чем-то грозно перекликавшихся во мраке… Потом на время порывы бури смолкли, роковая тишина томила робеющее сердце, пока опять поднимался гул, как будто старые сосны сговаривались сняться вдруг с своих мест и улететь в неведомое пространство вместе с размахами ночного урагана».

Много веков завораживал на Севере русского пахаря лесной шум, разнообразие которого зависит от погоды и характера леса…

Лес давал возможность побыть одному или в кругу самых близких людей, прийти в себя, подумать — поразмыслить. Во время послевоенной службы в Киеве Александр Иванович любил с семьей приезжать «в гости к дубу». Могучий дуб стоял на поляне у старого русла Днепра…

Узнать хотя бы немногое о вятских Покрышкиных позволила неожиданная встреча в октябре 1999 года в Калининграде. Хотя эта встреча не была случайной. На открытии бюста летчика в родном ему гвардейском истребительном авиаполку меня познакомили с молодым, лет 35-ти, симпатичным капитаном запаса. «Да, я — Александр Покрышкин…» Дальний родственник трижды Героя, Александр Анатольевич Покрышкин оказался местным жителем, бывшим вертолетчиком из соседнего полка. Времени на обстоятельный разговор тогда не имелось, но спустя некоторое время Александр Анатольевич прислал письмо, в котором ответил на вопросы о деревне — родовом гнезде, о себе и своих близких.

«Постараюсь ответить на Ваши вопросы. Деревня — Карничата Ереминского сельсовета Нолинского района Кировской области. От Кирова примерно 200 км на юг. Мне отец рассказывал, что отец А. И. Покрышкина с семьей уехали из деревни еще задолго до революции. Эта семья уехала первой из семи семей Покрышкиных.

В деревне было примерно 20 домов. Мы уехали, когда мне было около четырех лет. Но что-то я все-таки помню. Рядом, прямо через лог, и сейчас есть деревня Полканы. Под угором текла река Ситьма, на берегу стояла еще одна небольшая деревня. А уже подальше, километрах в трех, — большое село Еремино, в котором и находился сельсовет. В Полканах стояли фермы, много было коров, а также большая конюшня. В Еремино — трактора, комбайны, даже маленькая заправочная станция. Раньше конюшня была и у нас в деревне. Пахали на лошадях землю, сеяли хлеб и сами его пекли. Все держали скотину — коров, свиней, кур. Также держали пчел.

Последней покинула деревню семья Леонида Покрышкина. Они живут в Еремино. Он прошел войну и вернулся. Мой же дед погиб в 1942 г. Вот мой дед и был двоюродным братом А. И. Покрышкина, по какой точно линии я не помню, так как отец рассказывал мне об этом давно.

В Кирове я закончил школу в 1979 г. и СГПТУ по профессии токарь в 1982 г. Мой старший брат закончил в Кирове школу прапорщиков по специальности бортовой техник вертолета, проходил стажировку при Саратовском высшем военном авиационном училище летчиков. Я собирался идти в авиацию по стопам брата, он мне посоветовал ехать в Саратов учиться на летчика. Досрочно защитил диплом в СГПТУ, но все-таки отстал от своей команды, из Кирова ехало в Саратовское ВВАУЛ семь человек. Как только собрал все документы, прибежал домой. Времени не было даже попрощаться с родителями, схватил сумку и на вокзал. Так я очутился в Саратовском училище, сейчас его уже нет, а жаль — хорошее было училище, но у нас привыкли все только разваливать.

Так я повторил дорогу своего брата — СГПТУ № 2, училище, Афганистан, Мозамбик. И на пенсию меня сократили по собственному желанию тоже в 33 года. Уволился я только потому, что перестали летать, один раз в два-три месяца — это не полеты. Я по семь дней в неделю готов был летать и никогда не говорил, что устал. Хорошо хоть во сне можно полетать… Скажу честно, начальники говорили обо мне, как о хорошем летчике с большой буквы. Меня уговаривали одуматься, обещали поставить командиром звена и т. д. и т. п. Но без полетов мне и полковника не надо. А из-за своего языка я не однажды лишался и званий, и должностей. Начальники никогда не смирятся, когда им правду в глаза говорят, да еще при подчиненных. Когда увольнялся, моим сверстникам присвоили звание майора, а мне не стали. Да и пусть, это на их совести.

Вот вкратце и все о себе и своей родне.

С уважением, семья Покрышкиных — Александр, Людмила, Максим, Никита».

Надо сказать, что Александр Анатольевич и внешне имеет что-то общее с далеким знаменитым родственником. Наверно, живет в их роду и «летный ген», и врожденная независимость, стремление всего добиться самому.

…А чтобы заглянуть в душу Вятки, следует прежде всего всмотреться в картины великих художников Васнецовых — уроженцев этих земель.

Ведь недаром первое, что пришло в голову жене Покрышкина Марии, когда увидела она будущего мужа с Андреем Трудом и Владимиром Бережным по правую и левую руку от своего командира — знаменитая картина В. М. Васнецова «Три богатыря». Добрыня Никитич, Илья Муромец, Алеша Попович и сходные с ними, стройные, могучие летчики-гвардейцы — ясноглазые, с открытыми лицами, с выдержкой и достоинством воинов, уже прошедших через горнило боев.

И дочь Покрышкина Светлана, искусствовед по профессии, вспоминая отца, начинает с того же: «Вятская земля дала Отечеству много талантливых людей и среди них — одного из наиболее национальных художников Виктора Васнецова, воплотившего образы защитников земли русской, создателя эпического полотна «Богатыри». Да, в личности отца было что-то от этих былинных героев».

Васнецовы пришли из Вятки как посланцы древней Святой Руси. Аполлинарий завоевал широкую известность полотнами «Тайга на Урале. Синяя гора», «Кама», «Горное озеро. Урал». Эпические пейзажи Урала, напоминавшие Вятский край, были особенно близки художнику. Он, как говорили знатоки и ценители, показывал среду, где могли жить такие исполины как Илья Муромец, Иван Сусанин. Кстати говоря, М. К. Покрышкина вспоминала, что среди пейзажей друга их семьи художника В. В. Мешкова Александру Ивановичу особенно нравился «Сказ об Урале» — гористый таежный простор, суровая цветовая гамма, много неба и воли… А ведь одним из учителей Василия Васильевича Мешкова был именно A. M. Васнецов!

Особенно мощное воздействие на отечественное искусство оказал Виктор Михайлович Васнецов. Для многих он стал любимым художником детства, творцом живописного мира былин и сказок.

На винтовой лестнице, ведущей наверх, в его мастерскую, можно видеть шлем, кольчугу, щит, меч и секиру русского воина, подаренные художнику сотрудниками Исторического музея.

Уже из XXI века становятся зримы в живописи В. М. Васнецова не только древнерусские былинные мотивы, но и пророчества веку двадцатому, веку небывалых потрясений и битв.

«Один в поле воин». К этой картине отнесены строки В. А. Гиляровского:

Эти слова вполне можно применить к описанию вылетов на разведку капитана Александра Покрышкина в дни отчаянной осени 1941 года. Ненаписанную повесть о тех тяжелейших вылетах летчик хотел назвать «Один во вражьем небе»…

«Битва Ивана-царевича с трехглавым Змеем». На этом не так часто публикуемом в репродукциях полотне на лице богатыря еще не видно победного торжества, перелома еще нет, отрублена лишь одна змеиная голова, закат багров, белеют на камнях черепа погибших, застыла в ожидании исхода царевна…

«Ковер-самолет». Царевич с суженой в стремительном полете над русскими дебрями. Тонкая нежность, поэзия и в красных облаках, и в соединении рук влюбленной пары. Наверно, картина вполне может быть иллюстрацией полета Александра и Марии Покрышкиных на У-2 зимой 1944-го, когда наконец соединились их судьбы.

«Витязь на распутье». Уже постаревший богатырь вглядывается в слова на вещем камне. Но ничто не сулит легких путей… Вечереет. Черной тенью реет ворон над пустынным полем, где лежат лишь человечий и конский черепа среди поросших мхом валунов.

Писатель В. Крупин называет Вятскую землю исторически наиболее благоприятной из всех земель России. Вятка не знала разрушительных ударов стихии, здесь и сейчас более высокий уровень нравственности, крепче семьи, не тот размах пьянства и других пороков. «Почему так? — задает вопрос писатель и отвечает: — По Вятской земле вот уже 600 лет год из года идет Великорецкий крестный ход. Его называют Вятская Пасха. Он длится как раз неделю, светлую седмицу». Каждый год верующие несут икону святителя Николая на реку Великая. Перед Первой мировой войной шли 24 тысячи православных, в годы хрущевских гонений на церковь — не более 30 богомольцев, шедших по ночам, тайком от милиции. В наши дни этот Крестный ход указом Патриарха объявлен общероссийским.

Можно сказать, что образ святителя Николая всегда сопутствовал Покрышкиным от переселения из Вятки в город Новониколаевск до последней квартиры маршала авиации в Москве. В ближайшем к его дому на Большой Бронной храме Иоанна Богослова северный придел — святителя Николая. В 1990-е годы храм был восстановлен, сюда приходила помолиться о упокоении души воина Александра Мария Кузьминична Покрышкина…

В заключение рассказа о Васнецовых приведем слова из воспоминаний «Маска и душа» Ф. И. Шаляпина о его друге В. М. Васнецове: «Этот замечательный, оригинальный русский художник родился в Вятской губернии, родине моего отца. Поразительно, каких людей рождают на сухом песке растущие еловые леса Вятки! Выходят из вятских лесов и появляются на удивление изнеженных столиц люди, как бы из самой этой скифской почвы выделанные. Массивные духом, крепкие телом богатыри… Вот эта сухая сила древней закваски жила в обоих Васнецовых».

Видится здесь и Ксения Степановна — мать Александра Ивановича, совершенно неграмотная крестьянка с вятским оканьем в речи. Как обращалась она иногда в разговоре к жене сына: «Марусенька, пошто эдак-то?» Редкую силу духа передала она так похожему на нее лицом знаменитому сыну. И сын, советский генерал и коммунист, никогда не препятствовал ходить ей, истово верующей, в церковь и держать в московской квартире иконы. Если кто-то из братьев начинал подсмеиваться над матерью, Александр Иванович говорил: «Прекрати! Не смей трогать мать. Она верующий человек, пусть она и будет верующей». Воистину, как пишется в Священном Писании: «Дети, повинуйтесь своим родителям в Господе, ибо сего требует справедливость. «Почитай отца твоего и мать» — это первая заповедь с обетованием: «да будет тебе благо, и будешь долголетен на земле»» (Ефесянам 6:1–3).

Мария Кузьминична вспоминала, как в почти 60-летнем возрасте возвращалась мать с рынка в свою избушку с двумя тяжелыми мешками со свежескошенной травой для кормилицы — коровы Малютки. Запомнили Ксению Степановну люди твердой по характеру: раз сказала — все! Больше никакого мнения быть не могло.

Мать и отмолила сына в годы войны, ведь родительская молитва считается самой действенной. Сила ее, как свято верили в народе, неотразима. Эта молитва «со дна моря поднимет».

…Такие герои, как Покрышкин, не могут быть воспитаны за одно поколение. Даже если это поколение — одно из самых выдающихся в истории страны. Таких героев рождают века самобытного уклада народной жизни, уклада русского крестьянства. Наверное, как немногие в истории русский крестьянин был оклеветан, оболган или просто не понят.

Получив в 1920–1930-е годы самый широкий доступ к образованию, выходцы из крестьян, опровергнув многие мифы о русском мужике, поднялись до высот государственной и военной деятельности, науки, искусства, литературы. На переломе серой на вид массы засияли редчайшие таланты, бриллианты маршальских звезд…

В последние годы появились обобщающие труды о крестьянстве, среди которых выделяются книги В. И. Белова «Лад» (М., 1989), М. М. Громыко «Мир русской деревни» (М., 1991) и Л. В. Милова «Великорусский пахарь и особенности российского исторического процесса» (М., 2001).

В. И. Белов — писатель, никогда не порывавший связи с родной деревней, М. М. Громыко и Л. В. Милов — ученые, отдавшие избранной теме годы жизни.

Россия, пишет Л. В. Милов, — это социум особого типа… Настаивая на сходстве основных этапов развития России и Западной Европы, историки не обращают внимания на высказанную еще С. М. Соловьевым мысль о том, что «природа для Западной Европы, для ее народов была мать; для Восточной, для народов, которым суждено было здесь действовать, — мачеха». Разница эта, как показывает Л. В. Милов, «глубоко принципиальна и носит фундаментальный характер».

Климат в землях, которые стали ядром государства Российского, отличен даже от Скандинавского полуострова и Финляндии, где ощутимо сильно смягчающее влияние Атлантического океана. И Североамериканский континент, значительно меньший, чем Евразия, не имеет резко континентального климата, даже в Канаде морозы нестойки. В меру теплая и влажная погода обеспечивали крестьянину Западной Европы размеренный труд».

Не то в России с ее нарастающей к востоку континентальностью климата, весенними заморозками и летними засухами, постоянно рискованным земледелием на бедных почвах. На Вятско-Камской южнотаежной возвышенности почвы в основном подзолисто-болотные и дерново-подзолистые. Предки А. И. Покрышкина собирали в поте лица своего на этих землях, как показывает Л. В. Милов на данных 1802–1861 годов, скудные урожаи в среднем не выше, чем в три-четыре раза более засеянного.

В краю, где по полгода и больше лежит снег, получение и таких урожаев требовало огромного напряжения сил, многовековой борьбы за выживание. В кратчайшие сроки, отпущенные природой от весенних до осенних заморозков для земледельческих работ, надо было вложить все силы, работая от зари до зари, но и это не всегда гарантировало урожай. Весь уклад жизни великорусского населения Европейской России носил четко выраженный «мобилизационно-кризисный характер».

Жизнь и история выковывали в русском народе ту мощь, которая не раз поражала иноземцев и на поле брани, и на пашне, и в заводских цехах. Хотя выдерживали все же не все, немало написано и о русской апатии, отчаяньи, лени…

В условиях постоянного риска, когда уровень урожайности был все же несоизмерим с громадой вложенного труда, русский был консервативен, привержен традиции и обычаю в своем хозяйстве. Хотя этот настрой, как пишет Л. В. Милов, «сочетался с необыкновенным умением русского крестьянина приспособиться к тем или иным местным условиям и даже превратить недостатки в своего рода достоинства… Крестьянское восприятие природы — это прежде всего постоянное, бдительное и сторожкое отслеживание изменений в ней, фиксация работы разнообразных природных индикаторов».

Следует, правда, сказать, что восприятие самим великорусским пахарем своего бытия весьма отличалось от восприятия современного социолога и экономиста, которого даже при доброжелательности к крестьянину ужасает порой его неимоверный труд и условия существования.

Определяющее воздействие на отношение русского крестьянина к своей жизни, безусловно, оказала вера. Как пишет М. М. Громыко, «религиозность крестьян была очень цельной, слитной с их образом жизни. Искренне верующий человек просто не мог плохо хозяйствовать на земле, которую считал созданием Божьим, или отказать в помощи нуждающемуся». Безусловно, только христианская нравственность обеспечивала прочность русской семьи.

Свидетельствуют собранные М. М. Громыко материалы и о патриотизме русского крестьянства. Глубина народной памяти в былинах, исторических песнях, преданиях, имевших широкое хождение, измерялась многими веками. Не обучаясь в элитных школах и университетах, крестьяне прекрасно знали основные вехи своей истории — и княгиню Ольгу, и князя Владимира Красное Солнышко, и татарское нашествие, и Куликовскую битву, и Ивана Грозного, и Ермака, и Суворова, и Степана Разина, и Петра Великого, и героев Отечественной войны 1812 года… В XIX веке ученые наконец заинтересовались и описали последних из многих поколений народных сказителей былин («вещих дядей»). Слава о лучших из них распространялась на Севере по целым губерниям. Долгими зимними вечерами завораживали они слушателей рассказами о подвигах богатырей.

«Святая Русь», «своя сторона», «государство Российское», «мать Россия» — так воспринимал русский пахарь свою Родину. Этнографы записывали беседы крестьян, считающих причинами силы русских в боях то, что они едят «ржанину» (ржаной хлеб) и готовы стоять друг за друга насмерть.

Царь в народных исторических песнях всегда выступает как символ, знамя. В поражениях и бедах винят изменников — бояр, «господ». Так из песен о Смутном времени очень популярна была песня «об отравлении Скопина». Молодой, талантливый полководец князь М. В. Скопин, очистивший от врага царство Московское, отравлен завистником — предателем из бояр.

Отмечена исследователями и ярко выраженная оборонительная направленность русского патриотического фольклора. Ведь были и есть у России те зримые и незримые богатства, что притягивают к себе взгляды самых мощных, самых беспощадных завоевателей мира.

Россия — единственная страна, которая начиная с XIII века неоднократно подвергалась глобальному, опустошительному нашествию извне, становясь тем не менее все сильнее, все могущественнее. Столько оборонительных войн и угроз с разных сторон не знало ни одно государство. Постоянная борьба за жизнь и независимость обусловили и необходимость жесткой централизации власти — самодержавие, и важнейшую роль государства в экономике, и отсутствие привилегий у русских в Российской империи, и особую психологию, и многое другое. Петр Великий говорил о причинах распада Византийской империи: «Не от сего ли пропали, что оружие оставили… и, желая жить в покое, всегда уступали неприятелю, который их покой в нескончаемую работу тиранам отдал».

Русский воин шел на войну с верой, что «если умрешь на войне за веру Христову, то Господь грехи отпустит». Приводит М. М. Громыко и такой ответ на один из вопросов этнографического общества в 1839 году: «В народе существует глубокое убеждение в непобедимости России».

Нельзя было выжить поставленному в экстремальные условия русскому и без общины — объединения крестьян, живущих в одном или нескольких селениях. Сами крестьяне называли её «миром» или «обществом» («обчеством»). Как пишет Василий Иванович Белов: «Миряне строились вплотную, движимые чувством сближения, стремлением быть заодно со всеми. В случае пожара на огонь бросались всем миром, убогим, сиротам и вдовам помогали всем миром, подать платили всем миром, ходоков и солдат тоже снаряжали сообща… До мелочей была отработана взаимовыручка… Выручали друг друга в большом и малом».

Невозможно понять — каким образом выходцы из деревень и сел, потомственные хлебопашцы, становились вдруг, когда это было необходимо, наркомами и генеральными конструкторами, если не знать следующих простых вещей. Как пишет М. М. Громыко: «В крестьянском хозяйстве столько разных культур, и каждая со своим норовом, столько разных оттенков погоды, почвы, ландшафта, и все это надо знать и учитывать, если не хочешь, чтобы ты и семья твоя голодали… Поистине огромным объемом знаний должен обладать каждый пахарь, чтобы хорошо справляться со своей задачей… Например, по характеру деревьев, трав и кустарников земледельцы XVIII века умели определить качество почв».

В. И. Белов раскрывает непосвященному секреты северного плотницкого мастерства, начинающегося с «чувства дерева». Городской житель сейчас в большинстве своем не может знать и об искусстве печников и кровельщиков, к числу которых принадлежали Покрышкины. Поэтому послушаем писателя:

«Об отцовском доме сложено и до сих пор слагается неисчислимое множество стихов, песен, легенд. По своей значимости «родной дом» находится в ряду таких понятий русского крестьянства как смерть, жизнь, добро, зло, Бог, совесть, Родина, земля, мать, отец…

И если в духовном смысле главным местом в хоромах был красный угол главной избы, то средоточием, материально-нравственным центром, разумеется, была русская печь, никогда не остывающий семейный очаг.

Печь кормила, поила, лечила и утешала…

Печь нужна была в любом возрасте, любом состоянии и положении. Она остывала только вместе с гибелью всей семьи или дома.

Удивительно ли, что печника чтили в народе не меньше, чем священника или учительницу?..»

Описывая устройство крестьянского жилища, В. И. Белов сообщает: «Самым интересным у русской избы была, однако же, крыша, противостоявшая всем ветрам и бурям, не имея ни одного гвоздя. Древние плотники обходились вообще без железа: даже дверные петли делали из березовых капов, а створки рам задвижные. Любая, врезанная на шип и закрепленная клином деревянная деталь или конструкция держалась крепче, чем приколоченная гвоздем. Крыша, как и вся изба, делалась так, чтобы каждая последующая часть держалась за предыдущую, нижнюю. Причем чем выше, тем крепче, чтобы не снесло ветром».

Таким образом, даже начальное (без приводимых писателем описаний и специальных терминов) знакомство с тем делом, которым занимались Покрышкины, показывает — были они далеко не последними людьми крестьянского мира, владевшими, говоря современным языком, самыми высокими в том мире технологиями. А само ремесло кровельщика приближало их, больше других, к небу…

Отметим также упоминаемое В. И. Беловым характерное для северного народного быта стремление быть лучшим прежде всего не по количеству, а по качеству. И не было свойственно русским мастерам держать в секрете наработанное умение. Как правило, они бескорыстно делились обретенным опытом мастерства с учениками. По старинным поверьям, клады легче даются чистым рукам, бессребреникам. А у тех, кто начинал торговать талантом, он вскоре пропадал.

Народная жизнь — это не только тяжкий труд и напряжение, но и свои утешения, свои яркие праздники. Были у крестьянина и утраченные городскими потомками чувство единения с природой, и ароматы сенокоса, и шум ярмарки, и кулачные бои, и катание на лошадях в масленицу.

Отсутствовала в русском мужике и пресловутая рабская пассивность. Легко снимался он с места, устремляясь за сотни и тысячи верст в другие края своей неохватной родины.

Земляк А. И. Покрышкина по Западно-Сибирскому краю В. М. Шукшин сказал: «Уверуй, что все было не зря: наши песни, наши сказки, наши неимоверной тяжести победы, наши страдания — не отдавай всего этого за понюх табаку. «Идиотизм деревенской жизни» — фраза несостоятельна. Мы умели жить. Помни это. Будь человеком».

Жизнестойкими и талантливыми, верными в дружбе и бескорыстными были предки Покрышкина. Таким же был и он сам.

 

III. Великий перелом

Тем, кто родился, как Александр Иванович Покрышкин, в году 1913-м, не было уготовано спокойных детства, юности, молодости. Немного досталось этому поколению мирных, благополучных лет.

Поэтому не только в силу природной сдержанности характера редко улыбался, и тем более смеялся наш герой.

Довольно долго мировая война не сказывалась существенным образом на положении тыла, недостатка в продовольствии не было, хотя цены, конечно, росли. Только в январе 1917 г. в Новониколаевске введены карточки на отпуск муки, обозначилась острая нехватка промышленных товаров, особенно обуви, мануфактуры. По всей России было мобилизовано в армию уже около 15 миллионов мужчин. Эшелоны увозили на запад новобранцев, с фронта возвращались инвалиды. Появились в городе пленные австрийцы. Из столиц молниеносно доносились волнующие новости и слухи.

Закаменка, где жили Покрышкины, находилась, как всегда, в самом трудном положении. Отсутствовали здесь больницы, освещение улиц, колодцы с питьевой водой, досаждали овраги. Из-за «дровяного голода» вырубили Закаменскую рощу. Жители писали прошения, протестовали… Времена же наступали столь крутые, и столь надолго, что лишь в 1960-е годы, после того, как в Совет министров СССР были направлены фотографии Закаменки с ее грязью, оврагами, трущобами и избушками, облик этого района начал меняться. Ведь город — гордость страны, научный центр — был открыт для иностранцев, а Закаменка — это почти центр Новосибирска, стоит немного свернуть с респектабельного Красного проспекта…

Семья Покрышкиных в годы Гражданской войны, бедствий, разрухи и тифа жила, как писал позднее в одной из анкет Иван Петрович, продажей молока от двух коров. Этим и спаслись. Едва ли в это время мать Ксения Степановна и бабушка Екатерина Филипповна отпускали детей далеко от дома.

Много позже донеслись до Александра Покрышкина отзвуки Гражданской войны, прошумевшей над его детством. С отличием он закончит Военную академию имени М. В. Фрунзе — одного из победителей Колчака. Будет дружить с киноактером Борисом Бабочкиным — исполнителем заглавной роли в фильме «Чапаев».

По воспоминаниям М. К. Покрышкиной: «Александр Иванович очень любил романс «Гори, гори, моя звезда». Слова и мелодия этого романса очень много значили для нас с ним и сопровождали нас всю жизнь…» Авторство этого романса, как известно, по одной из версий даже приписывалось А. В. Колчаку — герою Порт-Артура, Георгиевскому кавалеру, полярному исследователю и «верховному правителю» — сибирскому диктатору…

Дорого обошлась России братоубийственная война. В начале 1920-х годов Советская Россия находилась в дипломатической изоляции, и по воле победителей в Первой мировой войне США, Великобритании и Франции отделена от Западной Европы так называемым «санитарным кордоном» (поясом государств от Балтийского до Черного морей). Таков был предварительный итог мечтаний о победоносной «мировой революции», «мире без аннексий и контрибуций», «равенстве и братстве»…

В стране была проведена военная реформа. Армия сокращена почти в десять раз, с 5,3–5,5 миллиона человек в конце 1920-го до 561 тысячи в 1923 году. Войска комплектовались на основе смешанной — кадровой и территориальной системы. В стрелковых и кавалерийских дивизиях только 16–20 % составляли кадровые военнослужащие, остальные в течение пяти лет призывались на сборы на один-два месяца. Как вспоминал потом Г. К. Жуков: «Конечно, лучше было иметь только кадровую армию, но в тех условиях это было практически невозможно».

В 1926–1927 годах расходы на армию составляли лишь 12,7 % госбюджета, что соответствовало 40 % военного бюджета 1913 года. В декабре 1927-го нарком по военным и морским делам К. Е. Ворошилов в докладе о состоянии оборонной промышленности сообщил, что на ее предприятиях господствуют «архаические порядки времен Ивана Калиты», и о том, что «когда их видишь, берет оторопь». В стране выплавлялся лишь 81 % стали от довоенного уровня. СССР отставал по производству танков не только от передовых стран Запада, но и от Польши.

А в это время ведущие военные теоретики уже предсказывали Вторую мировую войну, более масштабную, чем Первая. М. В. Фрунзе в мае 1925 года говорил: «Нам нужно покрепче внедрить в сознание всего населения нашего Союза представление о том, что современные войны ведутся не одной армией, а всей страной в целом, что война потребует напряжения всех народных сил и средств, что война будет смертельной, войной не на жизнь, а на смерть, и что поэтому к ней нужна всесторонняя тщательная подготовка еще в мирное время. Надо, чтобы все у нас хорошенько продумали и отчетливо осознали значение того факта, что СССР продолжает оставаться осажденной крепостью…»

В сложившихся условиях одной из мер, предпринятых руководством Советского Союза по инициативе М. В. Фрунзе, было создание добровольных оборонных обществ, объединенных затем в массовую организацию, развернувшую широкую разностороннюю деятельность.

Призыв этот нашел отклик в народе. Тем более что состояние «осажденной крепости» — постоянное для нашего Отечества… Император Александр III оставил потомкам здравую мысль о том, что у России есть только два надежных союзника — это ее армия и флот.

В 1923 году появляется Общество друзей воздушного флота (ОДВФ), Общество друзей химической обороны и химической промышленности (Доброхим), Общество содействия обороне СССР, Авиахим. Все эти организации в 1927 году объединяются в одну — «Союз обществ друзей обороны и авиационно-химического строительства СССР», сокращенно «Осоавиахим».

Осоавиахим действительно стал резервом Красной армии. В первые месяцы Великой Отечественной войны ушли на передовую более 7 миллионов 200 тысяч осоавиахимовцев. Дважды Герой Советского Союза знаменитый морской разведчик В. Н. Леонов вспоминал: «Мне лично много дал Осоавиахим. До призыва на флот в 1938 году я работал на московском заводе «Калибр», где была сильная оборонная организация. Никто нас насильно в нее не тащил, мы сами чувствовали приближение трудных испытаний и готовились к ним самозабвенно…»

Каждый третий летчик — Герой Советского Союза — прошел начальную летную подготовку в аэроклубах Осоавиахима, которые строились по всей стране.

Осоавиахим — заметная страница истории 1920–1940-х годов. Это песня о тревожной молодости… Значок со строгой военной символикой — пропеллер, винтовка, противогаз — носили с гордостью. Уважение вызывали значки «Ворошиловский стрелок», «Готов к ПВХО», «Снайпер», «Ударнику Осоавиахима» и другие.

И Александр Покрышкин на фотографиях 1930-х снят с осоавиахимовскими значками на груди. И пробудил мечту в сибирском пареньке именно агитсамолет Общества друзей воздушного флота. Эти самолеты полетели тогда над страной, волнуя, радуя народ после череды тяжелейших лет. И над Новониколаевском в солнечный день бабьего лета появился купленный на пожертвования сибиряков «юнкерс». Тень его скользила по пыльным деревянным улицам.

«Десятилетним я увидел первый самолет, — вспоминал Александр Иванович, — это был агитсамолет, прилетевший в мой родной город… Не только мы, мальчишки, но и взрослые бежали к пустырю у военного городка, но разве можно нас, босоногих, обогнать?

Дотронувшись до дюралевых крыльев, я открыл для себя мечту в жизни: только летать, быть летчиком.

И эта мечта стала целью всей моей жизни. Вся она была подчинена претворению этой мечты в действительность. Но чтобы быть летчиком, надо иметь крепкое здоровье и высокую техническую грамотность. В школе меня мои соученики за мою еще в то время одержимость называли Сашка-летчик, чем я гордился».

Саша Покрышкин оказался на гребне мощной волны. На Руси сразу полюбили авиацию. И до революции показательные полеты проходили с огромным успехом. Мечта о полете жила в сказках и былинах. Сохранилось немало исторических сведений о попытках русских создать различные летательные механизмы и приспособления. Петр I говорил, что «не мы, а наши правнуки будут летать по воздуху аки птицы».

Именно фантастически ускоренное развитие авиации, а затем и ракетной техники стало самым захватывающим в том всемирном явлении XX века, которое названо «научно-технический прогресс». Небо звало к себе самых сильных, самых одаренных и смелых. Значение авиации все более и более возрастает в решении вопросов войны и мира.

Совершенно определенно можно говорить о том, что вели в авиацию таких, как Покрышкин, не только жажда полета, высоты, но и обостренное чувство родовой богатырской ответственности за судьбу своей Родины.

«Трудовой народ, строй воздушный флот!» — звали газеты и плакаты. На первые пожертвования строятся самолеты (в 1924 году более 150). ОДВФ выделяет собранные миллионы золотых рублей на реконструкцию одного из ведущих авиазаводов, Центральному аэрогидродинамическому институту, Академии воздушного флота им. Н. Е. Жуковского и т. д. Развиваются авиационные виды спорта, прежде всего планеризм. С ОДВФ, а затем Осоавиахимом связано начало деятельности таких конструкторов, как С. П. Королев, С. В. Ильюшин, А. С. Яковлев, O. K. Антонов, Н. И. Камов и других.

Каждое событие в авиации в 1920–1930 годы, включая и знаменитые перелеты, неотделимо от Осоавиахима и его воспитанников. Покрышкин вспоминал: «Все это время меня не покидала мечта о небе. Я начал заниматься в планерном кружке при клубе Осоавиахима. Все мы тогда жили авиацией. Помню, как новосибирцы восхищались перелетом экипажа АНТ-4 («Страна Советов») под руководством пилота С. Шестакова в 1929 году из Москвы в США через Сибирь, Дальний Восток, Алеутские острова, Аляску и через весь континент Соединенных Штатов Америки. Наши летчики преодолели тогда свыше 21 тысячи километров. Какой самоотверженностью, каким незаурядным мастерством надо было обладать экипажу!

Мои земляки начали сбор средств, чтобы подарить молодому воздушному флоту страны самолет. Собранных денег хватило на две машины. На торжественном митинге авиаторам были переданы самолеты «Новосибирец» и «Сибкомбайновец». Мне посчастливилось быть на митинге. Я слушал взволнованные выступления ораторов, смотрел на поблескивающие свежей краской машины и думал: моя дальнейшая жизненная дорога — только авиация».

В сентябре 1923 года в Новониколаевске началось строительство аэродрома. В городе базируются самолеты 16-го отдельного разведывательного отряда имени Сибревкома. Не только летчики, но и все бойцы и командиры Красной армии были любимы народом, окружены всеобщим почитанием.

…«Сашка-летчик» стремится испытать себя в полете, пусть пока всего лишь с крыши сарая. Сначала прыгнул в бабушкиной юбке вместо парашюта, и от материнского наказания спасла любимого внука сама бабушка: «Аксинья, ребенка не трожь! Не дам его бити!» Уже став постарше, Саша вновь, по воспоминаниям матери, «с ребятами сделал из фанеры да еще из чего-то большие крылья, приделал их к спине и прыгал с крыши…»

Родители относились к устремлениям сына неодобрительно, но, как писал будущий ас, «интересно, что бабушка совсем по-иному отнеслась к моей мечте. Может быть, потому, что я с таким увлечением обрисовал ей самолет… Защита была верная. Только ее одной боялся отец, робел от ее спокойного властного взгляда».

В действиях «Сашки-летчика» сразу обнаруживается исключительно сильное, редкостное волевое начало, сибирская хватка. Он способен, еще подростком, в один момент бросить курить, когда учительница показывает ему в музее муляж легких курильщика: «С такими летчиком стать невозможно». После тяжелой простуды и плеврита врач предлагает Саше лечение — каждый жаркий день лежать на берегу Оби, греться, но к воде даже не подходить. И он выдержал такой соблазн в течение всего лета, болезнь отступила. Потом Покрышкин много раз переплывал Обь, а это несколько сот метров речной шири — расстояние, доступное далеко не каждому пловцу. Утром Саша выходит во двор, занимается гирями, делает гимнастику по книге «Моя система» датского спортсмена и тренера И. П. Мюллера (эту книгу ему с трудом удалось найти по совету врача). Сердилась мать: «Куда ты? Простынешь!.. Ты там долго еще будешь «кланяться»? Всю улицу собрал на представление…» Посмеивались земляки над обтиранием снегом в сибирский мороз и замысловатыми упражнениями. Многие ли способны выдержать насмешки? Но Покрышкина ничто не могло остановить: «Образ летчика, обязательно физически крепкого, сильного неотступно преследовал меня, во всем определял мое поведение». Если требовалось, он сам делал себе лыжи, коньки, шахматы, благо у всех в роду Покрышкиных — золотые руки.

Выделяется Шура и острым умом, тягой к книге. В школу № 23 по улице Красноармейская, 17 пошел сразу во второй класс, вместо четвертого — в пятый, так как заинтересовался складыванием и вычитанием букв на доске — алгеброй. Решительно сказал, что хочет учиться здесь. Учительница разрешила, а вскоре Шура уже стал лучшим в классе. Математику он всегда считал «царицей наук».

Ксению Степановну неизменно хвалили на родительских собраниях. Она рассказывала корреспондентам в 1944 году, что Шура рано научился читать, вместе с товарищем детства, тезкой Шурой Молочаевым они часто уходили из тесного домика, уединялись за книжками. Рано научился будущий летчик подбирать нужную ему техническую литературу, публикации по истории воздухоплавания, авиации и русских летчиках.

Отличала Шуру и серьезность. Ребята собирались повеселиться с гармошкой, а он редко выходил к ним, углубленный в свои занятия.

В 1926 году, наверно, в семье вспомнили о том, что родился Александр «в рубашке». После скарлатины, которой Шура заболел вместе с 15-летним братом Василием, из больницы вышел он один.

…Транссибирская магистраль — дорога, определившая жизнь поколений. Многим и многим суждено было с надеждой или тревогой вглядываться из окна грохочущего по знаменитому мосту поезда в надвигающийся или пропадающий за широченным обским плесом новосибирский берег…

Упомянем об одном, весьма знаменательном для этой книги пассажире Транссиба. В 1927 году у платформы Новосибирского вокзала стоял поезд, в котором возвращался из Китая в Германию будущий «белокурый рыцарь Рейха», первый ас люфтваффе Эрих Хартман! Было тогда ему пять лет, его отец, врач по профессии, некоторое время в 1920-х годах работал в Чанше, одном из древнейших и крупнейших китайских городов. Вынудил доктора к столь дальней поездке экономический и политический хаос в Германии, поверженной и униженной после Первой мировой войны. Однако начавшаяся в Китае революция, казни иностранцев — «чужеземных дьяволов» заставили доктора вернуться домой, предварительно отправив по Транссибирской магистрали через весь СССР жену и двоих сыновей. Как пишут биографы Хартмана: «Несколько недель они пересекали Россию по ужасающей Транссибирской магистрали… В то время русские железные дороги были безумно далеки от западных, никаких роскошных магазинов на колесах не было и в помине. А этот конкретный поезд не имел даже внутреннего коридора в вагонах позади того, в котором ехала фрау Хартман со своими сыновьями».

Так что немецкий ас в детстве имел возможность видеть «ужасающие» русские расстояния, далекие, надо признать, от комфорта нарядных крыш и виноградников родного Вюртемберга. Эти расстояния и поныне вселяют в сердце русского человека сознание державной несокрушимости (хотя нередко в сочетании с удивительной беспечностью). А у завоевателей России эти леса и степи внезапно будят, даже в минуты больших успехов, чувство гнетущей тоски…

Уходил в прошлое старый Новониколаевск, ждал больших перемен Новосибирск. В 1928 году в Западной Сибири наконец-то был превзойден дореволюционный уровень производства почти по всем отраслям. В столице Сибирского края с населением уже более 150 тысяч человек с ноября 1929 года наконец-то введен в действие водопровод. В газетах публикуются красивые, но беспочвенные проекты построения города-сада… Новосибирск по-прежнему удивляет высокопоставленных сановников, ссыльных, артистов-гастролеров и других путешественников громадными зданиями и бескрайними пустырями, редким сочетанием примет столицы и глухой провинции, города и деревни, Европы и Азии, старого и нового… По булыжному Красному проспекту лихачи, высекая искры, торопили свои пролетки, нередким зрелищем были и степенно вышагивающие верблюды. Центральным местом города, еще не утратившего торгово-купеческий колорит, была рыночная площадь, на месте которой позднее построят оперный театр. Пастуший рожок созывал многочисленные стада, которые держали в своих усадебках новосибирские домохозяева.

Еще выходили люди крестным ходом, молясь о спасении от страшного пожара в 1926 году. А в сквере напротив Дома Ленина показывали фильмы Чарли Чаплина…

С тринадцати лет Саша Покрышкин подрабатывал подмастерьем у родного дяди Пети, лучшего кровельщика города, в строительных организациях Сибкрая.

«После многих лет, бывая в Новосибирске, я всегда с гордостью смотрю на дома, в которых заложен и мой труд, труд кровельщика», — писал Александр Иванович. Рассказывал он и о случае, когда вновь чудом остался жив: «Я часто работал по вечерам сверхурочно. Как-то вечером я остался один на стройке. Дом был уже закончен, нужно было только навесить водосточные трубы. На высокой лестнице между третьим и четвертым этажами я шлямбуром долбил в кирпиче дыры для ухватов. От усталости, забыв об осторожности, резко откачнулся и, потеряв равновесие, стал падать, скользя по перекладинам лестницы. Я выронил молоток и пытался схватиться за лестницу. Это мне удалось почти у самой земли и спасло мне жизнь — внизу был штабель бетонных ступенек».

На Красном проспекте увидел однажды Саша на газетной витрине объявление о наборе в летную школу, куда принимали окончивших семилетку и имеющих специальность токаря, слесаря или столяра. О кровельщиках не упоминалось. Но рабочих вакансий на немногочисленных новосибирских предприятиях не было. Биржа труда ничем не могла помочь тысячам безработных.

В 1928 году Покрышкин заканчивает семилетку. 18 января того года во время поездки в Сибирь И. В. Сталин наносит «тайный визит» в Новосибирск, проводит бюро Сибкрайкома ВКП(б), где стоит вопрос об «энергичном», включая аресты и суды «в особо срочном и не связанном с формальностями порядке», взыскании недоимок по сельхозналогу, то есть о чрезвычайных мерах по отношению к кулаку. Из 62 присутствующих возразил Сталину лишь один — председатель правления Сибкрайсельбанка С. Загуменный… Начиналась коллективизация.

Год 1929-й И. В. Сталин называет в известной статье в «Правде» «годом великого перелома на всех фронтах социалистического строительства».

Все события 1920–1930-х годов пронизывало предчувствие грядущей великой войны. Это предчувствие не давало покоя руководителям в Кремле, томило материнскую душу в скромных домах и избушках, боевым азартом будоражило молодую кровь…

Стране жизненно необходим был современный военно-промышленный комплекс, причем с учетом возможной агрессии требовалось создание новой промышленной базы на Урале и в Сибири. Разработан план первой пятилетки, затем выдвигается лозунг «Пятилетку — в четыре года!» Страну охватывает индустриальная лихорадка. Велики как достижения тех лет, так и провалы. Не все можно было решить волевым напором…

Следует сказать о том, что для России не было чем-то абсолютно новым ускоренное до предела развитие оборонной промышленности, чтобы сохранить независимость, выжить. И колоссальные для XVI–XVII веков засечные полосы — оборона от набегов с юга, и металлургические и оружейные заводы, и порты, верфи и каналы XVIII века — все это возводилось на костях мобилизованных государственных и помещичьих крестьян…

«Строительство социализма в одной стране» также легло прежде всего на плечи русского мужика. Из деревни перекачивались средства, черпались рабочие кадры. На сей раз, правда, наносились уже невосполнимые потери, самое страшное было в том, что крушили саму среду существования крестьянства, уклад жизни, веру… По данным ОГПУ, только за 1930–1931 годы было отправлено на спецпоселение более 1,8 миллиона крестьян. Таким пламенным революционерам, как 1-й секретарь Западно-Сибирского крайкома в 1929–1937 годах Роберт Эйхе, русский пахарь был чужд по своей природе. Репрессировались тысячи и тысячи людей по делам с характерными названиями — о «трудовой крестьянской партии», о «белогвардейском заговоре», о «контрреволюционном заговоре в сельском хозяйстве»… А затем, в конце 1930-х, по законам исторического возмездия, волна расстрелов накрыла и значительную часть самих руководителей террора.

В декабре 1929 года Совет Труда и Обороны СССР одобрил решение правительства о строительстве комбайнового завода в Новосибирске. Перед этим была образована комиссия для поездки в США по вопросу размещения заявок на оборудование. На возвышенном плато на левобережье Новосибирска планировалось уже к концу 1932 года построить невиданный в мире завод. Годовой объем производства поначалу определили в 25 000 комбайнов «Катерпиллер-36», 30 000 тракторных сеялок, 35 000 сенокосилок. Конечно, такое строительство и производство требовали рабочих многих специальностей. Безработице среди молодежи в Новосибирске пришел конец. Со своей мечтой пришел учиться на слесарное отделение школы фабрично-заводского ученичества «Сибкомбайна» и Александр Покрышкин. Это событие стало «великим переломом» и в его жизни… В «Небе войны» он пишет:

«Давний план медленно, но верно осуществлялся. Я торжествовал. Но мое появление дома в форме фабзавучника вызвало упреки. Большой нашей семье мой заработок кровельщика был лучшей поддержкой, чем стипендия фабзавучника.

— Нахлебник! — обругал меня как-то отец.

Я остолбенел, хотя он говорил горькую правду.

Чтобы не быть семье обузой, я собрал однажды свои нехитрые пожитки и покинул дом. Дом, где родился и рос.

Здесь оставил я свое детство и решительно шагнул в захватывающие и трудные годы юности. Оказалось, что в тот день я покинул родной дом навсегда».

Судьба Ивана Петровича Покрышкина сложилась трагически. До последнего времени об этом было мало кому известно. Но никогда нельзя понять сына вне судьбы его отца…

В Государственном архиве Новосибирской области сохранились личные дела лишенных избирательных прав И. П. Покрышкина и Е. Ф. Покрышкиной.

И. П. Покрышкин, 44 года, проживавший по ул. Д. Бедного, 82, был лишен избирательных прав за торговлю в 1924–1926 годах галантереей по патенту 1-го разряда с оборотом 3300 рублей. Также указано, что И. П. Покрышкин был зарегистрирован как домовладелец-кустарь, работавший единолично, занимавшийся «выработкой чемоданов» в 1925–1930 годах.

Что значило в 1918–1936 годах лишение права избирать и быть избранным в Советы, быть «лишенцем»? Причем избирательные компании в 1922–1931 годах проводились ежегодно. Первая Советская Конституция (1918 г.) определила, что «эксплуататорам не может быть места ни в одном из органов власти». Вместе с лицами, эксплуатирующими наемный труд, живущими на нетрудовой доход, монахами и священнослужителями, полицейскими, жандармами, душевнобольными лишались избирательных прав и частные торговцы. В 1927 году в РСФСР насчитывалось свыше двух миллионов лишенцев! Помимо участия в выборах, они также не имели права вступать в профсоюзы и занимать должности в органах власти. По сути это делало человека изгоем общества, бросало на лишенца «позорное пятно».

Иван Петрович Покрышкин пытался добиться справедливости. Читаем его малограмотные безысходные прошения во властные органы… 3 января 1931 года — жалоба в Новосибирскую краевую комиссию «в том, что я, Покрышкин и моя жена Покрышкина, находимся лишены голоса в правах. Нахожу обидным. Я, Покрышкин, с 1926 года занимаюсь единолично кустарным ремеслом у себя дома без всякой наемной силы и помощников, на что имею справку от фининспектора… Как торговлей, так и эксплуатацией не занимаюсь. Социальное мое положение — я инвалид третьей группы, имею дом только для своей семьи, квартир не сдаю. Семья у меня жена и 6 душ детей… Покорно прошу комиссию восстановить в правах…» Поверх неуклюжих крупных букв жалобы — уверенной рукой наложенная резолюция: «Отказать».

22 ноября 1934 года следует новое прошение Ивана Покрышкина в Дзержинский райсовет. Уже есть четырехлетний рабочий стаж, но и это не помогает. Через неделю — следующее прошение в горсовет. Иван Петрович перечисляет места еще дореволюционной работы, указывает свое социальное происхождение — «сын крестьянина середняка Вятской губернии», дореволюционные занятия — «с 16 лет я, Покрышкин, работал в Новосибирске по каменной кладке… работал на коне во время постройки военного городка». Иван Петрович оправдывался: «Торговля у меня была мелочная галантерея по патенту 2-го разряда без всякого наемного труда. Торговать мне приходилось потому, по отсутствию здоровия…» Но все тщетно. Выписка из протокола: «отказать по п. «д» ст. 15 и ст. 38 инстр. 1934 г.».

Итак, с работы И. П. Покрышкин уволен. Списки лишенцев помещались перед выборами на видных местах или публиковались в местной печати, в некоторых городах издавались даже отдельными брошюрами. О тяжести такой «печати отверженного» один из лишенцев писал: «У меня семья, подрастающие дети, и вывешивание моего имени на заборе, как бесправного гражданина, порочит мое честное трудовое имя».

Последний документ — письмо из горсовета в райсовет: «Покрышкин Иван Петрович умер 15 декабря 1934 г. (повесился)… Дело возвращаем на предмет исключения Покрышкина И. П. из списка лиц, лишенных избирательных прав по Вашему району».

Если вглядеться в довоенные фотографии молодого командира Александра Покрышкина, видна в его глазах тень потрясения и скорби…

По Конституции 1936 года избирательные права получили все граждане СССР, декларировалось социальное примирение, «морально-политическое единство советского общества». Но будущему первому трижды Герою Советского Союза приходилось скрывать правду об отце. И все-таки ему еще напомнят жестко об этом «пятне» в 1939-м…

Новосибирск 1930-х годов — это не только великие стройки, но и масса ссыльных, и баржи с раскулаченными, которых отправляли по Оби на север в Надым, «в необжитые районы», и понурые колонны арестантов в сопровождении конвоиров… По улице, где располагалось здание ОГПУ-НКВД, без особой надобности не ходили.

Площадь в Новосибирске и кратер на Луне носят имя одного из пионеров ракетной техники Ю. В. Кондратюка, издавшего в январе 1929 года в типографии Сибкрайсоюза на собственные средства книгу «Завоевание межпланетных пространств». Эту работу называли основополагающей авторы программы «Аполлон», доставившей американских астронавтов на Луну в 1969 году. В Новосибирск Кондратюк приехал в 1927 году, работал в краевой конторе «Хлеб-продукт», жил в бревенчатом доме на неприметной улочке Нерчинской. В 1930 году был арестован по обвинению в принадлежности к контрреволюционной организации, но вышел на свободу через полтора года. В 1930-е годы живет в Москве, служит начальником отдела в проектно-экспериментальной конторе ветроэлектрических станций. От работы с С. П. Королевым отказался, несмотря на личное приглашение последнего. В начале июля 1941 года уходит в народное ополчение, в феврале 1942-го командир отделения взвода связи Ю. В. Кондратюк погиб. Лишь несколько лет назад появились публикации, где названо настоящее имя выдающегося ученого — А. И. Шаргей, дворянин по материнской линии, вина перед советской властью, которую ему удалось скрыть, — недолгое участие по мобилизации в белогвардейской армии. Это лишь одна из судеб того переломного времени.

…Получив специальность, Александр как старший сын помогал отцу, работавшему штамповщиком в артели инвалидов, кормить семью. Друг юности Покрышкина А. Е. Бовтручук вспоминал: «Отца Саша уважал, к матери относился по-сыновьи».

Покинув отцовский дом, Покрышкин всегда старался помочь семье, присылал деньги, переписывался с сестрой Марией, которой не успел в 1941-м отправить отрезы шелка и крепдешина — подарок к весне… Упорная Ксения Степановна, как могла, боролась за существование — держала корову, птиц, вязала, изготовляла и продавала искусственные цветы.

А угроза, нависшая над Покрышкиным после лишения родителей избирательных прав, была вполне реальной. Надо было быть всегда настороже. В воспоминаниях М. С. Старцева, 64 года проработавшего на новосибирском авиационном заводе им. В. П. Чкалова, но вынужденного в 1920–1930-е годы скрывать прошлое отца — мелкого торговца, есть такие горькие строки: «Время было такое, когда огромное значение имело социальное происхождение. Если вы происходили из семей рабочих или беднейших крестьян, то вам открывалась зеленая улица повсюду. Если же не дай Бог, вашими родителями были служащие, зажиточные крестьяне или, того хуже, дворяне, то двери перед вами наглухо закрывались, вас не брали ни в одно приличное место — ни на работу, ни на учебу… Часть наших ребят боялась своего непролетарского происхождения, опасаясь, и небезосновательно, быть изгнанными из ФЗУ. Был у нас Серега Сапожников — фигура незаурядная, умница, находчивый, необыкновенно храбрый парень. Он прекрасно учился и мечтал стать летчиком, занимался параллельно на курсах планеристов и уже начал летать… И надо же было такому случиться: что-то он там нечаянно сломал. Ретивые работники НКВД начали копаться в его «корнях» и узнали, что его отец был репрессирован! И — все! Сгинул парень!» Примеров таких — множество.

…Безмерно далекими, а кому-то уже и едва различимыми, видятся в наши дни те 20-е и 30-е годы. Но очевидцы — рядом с нами… Один из них — одногодок Покрышкина и его однокашник по ФЗУ Константин Прокопьевич Александров. Его родители переехали в Сибирь с калужского малоземелья перед революцией. Встретились мы с ветераном Великой Отечественной войны, шофером первого класса, работавшим в новосибирской «скорой помощи», К. П. Александровым у него дома, в августе 2000 года.

«У Саши Покрышкина я бывал в доме на улице Лескова. Саша голубей держал, и я тоже был голубятник. Он любил чисто светлых голубей, белобоких с белой шейкой. Курчат любил, у них на головке чуб, ножки лохматые, ленточных, белых трубачей… Какие же они красивые! Ну и надо, чтобы летали хорошо. Смотрим — как, где кружатся. Ценились выносливые, те, которые много часов могли находиться в воздухе. Очень красиво летали, радовали нас. Идут на посадку, опускаются, как начинают играть, играть… Это уже давно-давно было!..

Прихожу к Саше, сразу лезем на чердак, к голубям. И он у меня сколько раз был, на углу Писарева и Сенной. Этот дом и сейчас стоит. У Покрышкиных дом был, как и у многих на Закаменке, рубленный, крыт тесом по-амбарному. На улицу Лескова — два окна. Небольшой участок за оградой. Сарай, банька, огород — картошка, овощи. Деревьев высоких не было, они мешают голубям.

В доме две или три комнатки. Большая русская печь, за ней полати. Полно ребятишек… Отец — Иван Петрович — высокого роста, немного хромал, кажется, точно сказать не могу, одна нога у него была на протезе. Отец Покрышкина имел известность в округе, как очень хороший мастер — печник и кровельщик. Печники тогда ценились. Строились частные дома, к Покрышкину даже очередь была. А какие он у себя в доме фигуристые водосточные трубы сделал! Я, когда приходил, всегда любовался. С нами отец не особо разговаривал, серьезный молчаливый человек. Я знал только, что он не хотел, чтобы сын шел в ФЗУ, а потом в летную школу — «нечего тебе там делать!»

Но мы стали учениками ФЗУ, «фабзайцами». Выдали нам синюю спецодежду, мы в ней ходили и по улице. Гордились! Саша жил в общежитии, учился во 2-й группе, я в 4-й. В группах по 30 человек. На класс выдавали всего три учебника. Разделимся по десять, один читает, остальные записывают. Желание учиться у всех, за малым исключением, было очень большое. И преподаватели подобрались сильные, квалифицированные, особенно по математике, черчению, литературе. Если кто отстает, все объяснят, подтянут.

Любили мы физрука, которого звали Володя — спортсмен. Хороший человек, за нами, мальчишками, присматривал. Раз в неделю он с нами занимался, проводил соревнования. Конечно, бегали мы на лыжах. В Кривощеково под мост шел крутой склон, там мы гонялись на лыжне. Саша хорошо ходил, хотя первых мест не занимал. Росточка он был еще невысокого, но крепкий, коренастый, имел силу в руках. На стадионе «Спартак» мы бегали на коньках. Делали здесь на бревнах высокую катушку, желоб гладко заливали льдом, по ступенькам можно подняться на самую верхушку. Оттуда Саша и катил на коньках. Скорость огромная! С самой верхушки мало кто отваживался. Я только до половины доходил.

Стадион «Спартак» — это было наше любимое место. Играли, конечно, в футбол. Сдавали успешно нормы ГТО — «Готов к труду и обороне СССР» — по плаванию, гимнастике, легкой атлетике, лыжам, конькам, стрельбе. Иметь тогда значки ГТО и «Ворошиловский стрелок» — это была большая честь!

Общественный транспорт в городе — четыре маленьких автобуса и все. Ходили пешком. Из дома по улице Писарева — как дашь! Через двадцать минут на железнодорожном вокзале. По мосту в Кривощеково ходила в шесть утра «передача» — пригородный поезд, два вагончика, маленький паровозик, который называли «кукушка». Всегда набит битком. Ехали несколько остановок. У моста садился Саша Покрышкин.

Дисциплина в ФЗУ строгая, опаздывать нельзя. На военном деле заходит в класс преподаватель, все встают. Дежурный докладывает. Никаких шалостей, болтовни. В конце учебы мы получили квалификацию слесаря-лекальщика 4-го разряда. Делали такие инструменты — плоскогубцы, штангенциркуль, нутромер, ручные тисочки, угольник, рейсмус, лекало… Помню нашего мастера — пожилой, высокий, умный.

Никогда на ученика не закричит, если у того не получается. Расскажет интересно, поможет, чтобы все было точно и красиво.

Саша Покрышкин, не сказать чтобы бросался в глаза, был немногословен. Но отлично учился, был пограмотней других, так как пришел в ФЗУ, закончив не пять, а семь классов, и этим выделялся. Всегда выручит друга. Смелый, отчаянный даже, и справедливый — вот его характер! Но не хулиган. Такие в городе имелись, звали их «бакланы», носили они сапоги в гармошку, широкие штаны, красную рубашку и кушак, кубанку. Помню «знаменитых» закаменских братьев Речкиных, которые многих держали в страхе. Как-то мы закончили учебу, сели на «передачу». Переехали мост, тут закаменские выходят. Их встречает старший брат Речкин, у него нож. Мы все выскочили — Речкин сейчас драться будет! Тут внезапно появляется Покрышкин, взял Речкина за руку, крутанул, нож выпал. Саша отвел «баклана» в сторону, что-то ему сказал, и на этом дело закончилось. Речкин после этого сник. Закаменские вообще считались лихими ребятами, но шпаны, «бакланов», были единицы. В день стипендии у «фабзайцев» они одно время встречали тех, кто послабее, на вокзале, шарили по карманам, отнимали продуктовые карточки и деньги. С ворами боролся отряд особого содействия милиции, они носили красные повязки. Саша входил в этот отряд, на что, надо сказать, не все решались.

Кто-то из ребят уже баловался табаком, но никакой водки у нас не было и в помине.

Нас, всю школу, летом возили на маленьком пароходе «Орлик» в деревню на Оби. Там в бору мы жили в палатках, отдыхали, играли в футбол, волейбол, городки. На лодках ходили по реке. Помню, Саша был отличный гребец, здорово управлялся с веслами.

Также возили нас в Юргу, где мы тоже ставили палатки в лесу. Запомнился такой случай. Весна. Вода в Оби еще холодная, только лед сошел. Купаться нельзя. А Покрышкин, кажется, на спор, раздевается и прыгает в реку. Поплавал и вылазит как ни в чем не бывало.

…Вообще время было нелегкое, нехватка во всем. Одежду получали только по ордеру, который давали в ФЗУ, там смотрели, кто как живет. Мне выделили гетры и майку-футболку. Но я-то жил в семье, отец — столяр, работал на строительстве дома Ленина, ипподрома и других зданий. Питание домашнее — в основном щи и каша, мясо далеко не каждый день. Правда, рыбы дешевой было много, на базаре лежали целые вороха.

Жил народ очень дружно! Если праздник — все выходили на улицу. Гармошка. Танцы. В своем квартале я знал всех до одного. Мы, ребята, играли в бабки, сейчас эту игру забыли. От коровьей ноги брали кость-бабку, сверлили дырочку, заливали свинец. Собиралось человек пять. По две бабки каждый ставил в ряд. На расстоянии десять метров — черта. Вытаскивали спичку — кто первый бросает свинцовый налиток. Не попал — штраф. Пять из десяти сбил — забираешь все. Ох, и ловкие были игроки! И Саша Покрышкин с нами играл. Но главное для нас с ним, я уже говорил, — это были голуби.

Бегали в кино, смотрели американские фильмы. Помню, «Знак Зорро», где бились на шпагах. Дрались и мы на кулачках улица на улицу, имели своих атаманов.

На Каменке любили мы рыбачить. Речка неширокая, всего метра три, а где мельница Петухова — там пруд. Вода чистейшая, мы ее пили. Родники били со дна. Ягоды и грибы собирали недалеко от своих домов, совсем рядом, было их полно!

Зима — не чета нынешним. Мороз стоит долго, 40–45 градусов, без ветра, все трещит. И ничего… Здоровье у людей было крепкое. Сейчас чуть дунет на кого, уже простыл, лежит, охает. А мой отец попросит мать затопить баньку, пропарится, выпьет кружку самогона, поспит на печи и утром говорит: «Не болею и не болел!»

В 1919 году от тифа, который косил мужиков в нашей деревне в 30 километрах от Новониколаевска, мы уехали в город, где и остались.

…Когда заканчивали учебу, Саша говорит: «Пойдем в летчики! Будем летать!» А мы ходили на аэродром, нас пускали туда. Аэропланы садятся двукрылые, летчики выходят в форме, в крагах. Красота! «Пойдем в летчики!» И я решил было. Но тут через Кривощеково шел эшелон новых грузовых автомобилей. Мы залезли, сели за руль. Ой, как мне понравилось! Буду шофером! И пошел после ФЗУ на 1-е Западносибирские автокурсы. Шофером и проработал всю жизнь. На войне пушки таскал, раненых вывозил. Должен был полки обеспечивать снарядами! После войны заходил с товарищем в свое ФЗУ, смотрим, в кабинетах, где мы учились, стоят станки. Мастер говорит, что здесь делали для фронта снаряды, гильзы для патронов, орудия, полковые минометы, которые я тоже возил…

Видел потом один раз Александра Ивановича, уже генерала, когда он приезжал в Новосибирск. Подойти не решился.

Скажу одно — все мы, «фабзайцы», стали людьми. Духом никогда не падали! Ребята все — ядреные. Замухрышек среди нас не было!..»

Добавим к рассказу однокашника Покрышкина, что любовь к птицам осталась у великого летчика до конца жизни. На даче в Жуковке в 1970–1980 на дереве всегда висела кормушка для птиц, маршал авиации сам подсыпал в нее корм. Племянница Покрышкина Л. П. Ситникова вспоминала, как приезжая после войны в Новосибирск к матери, он ходил с детьми кормить лебедей. Неудивительно, что «Александр Иванович не любил птиц в клетках, и когда видел это, заставлял выпускать их на волю».

О лидерских качествах Покрышкина говорит и его друг, также человек с качествами руководителя, впоследствии инженер и партийный работник Анатолий Ефимович Бовтручук. Однажды они с Покрышкиным были командирами двух групп — «пятерок», которые на вокзале ловили воров, незадолго до этого исключенных из ФЗУ. Бовтручуку был даже выдан наган.

Рассказывал Бовтручук и о первой в годы их учебы в ФЗУ зиме 1930/31 года. В общежитии-бараке на 200 человек в 40–45-градусный мороз была минусовая температура. Начался тиф. Пришлось бороться со вшами, самим заваливать барак снегом до крыши для тепла. В 1931 году «фабзайцев» перевели в кирпичное общежитие в «соцгороде».

Другой ученик ФЗУ Б. В. Захаров точно отметил характерную черту будущего Героя: «Он не старался быть первым, вожаком, или, как сейчас говорят, лидером. У Покрышкина это получалось само собой. Был он всегда спокоен, не суетлив, и к нему тянулись». Описывает Захаров и запомнившийся всем эпизод, когда группу, где старшим был Покрышкин, направили за город на прополку моркови в китайскую коммуну. Когда голодным ребятам предложили тухлую еду, Покрышкин, обозленный после переговоров с начальством, увел группу обратно и смог объяснить в ФЗУ причину самовольного ухода.

Питанием же «фабзайцы» были далеко не избалованы. Им долго пришлось сидеть на одних щах из соленой капусты или зеленых соленых помидоров (М. К. Покрышкина говорила, что эти щи Саша помнил всю жизнь). Как установила проверка комсомольской «легкой кавалерии», в столовой из доставляемых продуктов готовили коммерческие обеды и выгодно продавали их. Ученики школы ФЗУ из бывших беспризорников даже отказались выйти на работу. После разбирательства работники «нарпита» были отданы под суд.

А. И. Покрышкин тепло пишет о друзьях юности — Михаиле Сихворте, Косте Лобастове, братьях Бовтручуках и других. Сибирская дружба и взаимовыручка преодолевали все. И учились, и занимались спортом, и разгружали хлеб в ларьке на первом этаже общежития за вознаграждение — одна-две буханки: «В самодельном чайнике мы кипятили воду и блаженно запивали ею свежий хлеб».

Остается только удивляться здоровью тех ребят и Саши Покрышкина в первую очередь! С раннего утра до четырех часов дня он учился на отлично в ФЗУ, потом шел на вечерний рабфак института сельхозмашиностроения. Занимался также в кружке рационализаторов и изобретателей, где его звали Сашка-инженер. В то время он уже разработал проект нового пулемета! Причем из Москвы пришел ответ, что расчеты правильны, но только что приняты документы на пулемет более скорострельный. Изобрел юный Покрышкин и самоповорачивающиеся фары для автомобиля.

И уже в темноте, опять же в 40-градусный мороз в плохонькой одежде и стоптанных еще летом ботинках он шел пройтись на лыжах по просторам новосибирского левобережья! Конечно, таких богатырей одолеть было невозможно даже рыцарям Третьего рейха…

Что также проявилось уже в те годы в полной мере — это основательность, положительность Александра Ивановича. Особенно обидными для его вдовы Марии Кузьминичны были рассказы подходивших к могиле на Новодевичьем новосибирцев о том, что Покрышкин в юности славился как бесшабашный хулиган. Эти слухи оказались весьма живучими. Молва приписала трижды Герою «деяния» Петра и Алексея, братьев Александра Ивановича, которые действительно не отличались примерным поведением. Тем более что закаменские отчаянность и непокорность были, конечно, свойственны будущему летчику.

На строительстве котлована «Сибкомбайна» парень, который был на четыре года старше, предложил Покрышкину отвезти за него несколько тачек. Сихворт предупредил друга, что этот может и ножом пырнуть. «Я и сам не был уверен в благополучном исходе этой «дуэли», но отступать было поздно и не в моем характере», — вспоминал маршал авиации. Два года занятий боксом не прошли даром. Саша поднырнул под первый сокрушительный удар противника. Машинисты с «передачи» подбадривали: «Давай, давай, малый! Лупи здорового!» «Долго мы колошматили друг друга…» В конце концов Покрышкин «хуком слева» отправил верзилу в нокдаун. Побежденный в честном бою предложил Саше свою дружбу…

В школе ФЗУ узнал Покрышкин впервые, что такое зависть людская, которая будет сопровождать его всю жизнь. На экзамене по специальности он первым сдал свою деталь. Всеми уважаемый мастер похвалил ученика, но предложил ему еще немного подшлифовать изделие, сделать это со свежими силами наутро. А когда на следующий день, как пишет об этом М. К. Покрышкина, «Саша собрался закончить работу, то увидел, что какая-то черная, завистливая душа чем-то острым процарапала на тщательно отполированной им поверхности глубокую борозду… Несмотря на то, что времени было в обрез, покрышкинская работа все равно оказалась в числе десяти лучших!»

…В 1930 годы индустриализация стала свершившимся фактом. Народ поддержал великий порыв к созданию державы, способной производить все необходимое для обороны. Начальник вооружений рейхсвера генерал Боккельберг, приглашенный в СССР в 1933 году, в своем докладе о поездке отмечал: «Вновь построенные промышленные предприятия всюду оставляют исключительно хорошее впечатление. Советский Союз в ближайшие 10 лет достигнет цели — полного освобождения от иностранной зависимости». Немецкий генерал был ошеломлен Харьковским тракторным заводом, а о Днепрогэсе промолвил: «Для того чтобы решиться на постройку такого гигантского сооружения, необходимо иметь железную волю и такие же нервы. Создатели и инициаторы этой постройки войдут в мировую историю».

Двойственность тех лет, слепящие контрасты света и тьмы, беспощадная схватка в руководстве страны долго еще будут накалять дискуссии историков. Бесспорно одно — то было время великое во всем, время великих страстей и преступлений, свершений и подвигов…

Рос, несмотря на нехватку людей, планов, чертежей, которые, бывало, доставлялись на стройку самолетом, и завод на левом берегу Оби. Атмосферу тех лет отражает один из заголовков газеты «Даешь комбайн» — «Будем штурмовать прорыв». И это были не спущенные сверху пустые лозунги, как случалось позднее. Один из ветеранов той стройки вспоминал, что «о себе, о своих нуждах забывали. Всегда на первом месте стояли нужды, задачи и дела бригады, смены, цеха, завода, страны в целом. И вот такой внутренний настрой каждого помогал легче переносить те трудности, невзгоды и лишения, которые выпали на долю того поколения и на каждого из нас».

После прихода в Германии к власти Гитлера завод перепрофилируется на военные нужды, изменяет название — «Сибметаллстрой», затем комбинат № 179. Вновь меняются проекты, руководители, идут «разоблачения» и репрессии, достигает предела текучесть рабочих кадров… Лишь начало войны заставляет определиться. В 1942 году сооружение комбината в основном завершено. Снова меняется руководство. В марте 1943-го перелом произошел, выполнен государственный план. В мае комбинат занял первое место среди заводов Наркомата боеприпасов, которое не уступал до конца войны. 26 сентября 1943 года комбинат награжден орденом Ленина, 28 июня 1945 года орденом Отечественной войны 1-й степени. За годы войны было произведено 48 миллионов штук снарядов многих типов и калибров, которые 24 часа в сутки беспрерывным потоком шли на фронт.

В 1944 году уже в ореоле мировой славы А. И. Покрышкин приедет на свой завод. А пока, в мае 1932-го он, поработав инструктором в школе ФЗУ, по комсомольской путевке отправляется в Пермскую военную авиационно-техническую школу. Александр Иванович вспоминал: ««Комсомолец, на самолет!» — призывно звучал патриотический лозунг тех далеких дней… Моей радости не было конца. В душе росла надежда: до заветной цели один шаг. В воображении я уже представлял себя в кабине боевого самолета…»

Строгую медицинскую комиссию Покрышкин все же преодолел со второго раза. Как вспоминал Б. В. Захаров: «Были мы парни рослые и физически крепкие, но худоватые…» Александр уехал в Пермь, не сказав никому ни слова.

Прощай, Каменка! Прощай, ярко-белый, не тронутый гарью и копотью чистейший снег детства. Прощайте, цветущие в буйной траве сибирские огоньки, тихие улочки, где у каждого домика — мальвы, георгины, пионы. Прощай, левый берег — простор между степью и тайгой, со стройкой века, встающей из громадных котлованов…

Прощально мерцала огнями бакенов Обь. Ушел к океану ледоход, сильное зрелище ломающихся друг о друга вздыбленных льдин…

Как вспоминала Ксения Степановна, не любил ее сын тесниться в переполненном вагоне «передачи». Он обязательно цеплялся на подножку, дышал ветром, скоростью, оглядывал дали…

Прощай, родной город! Ты в сердце навсегда.

 

IV. «Даешь воздух!»

В городе Пермь Покрышкина, как сам он говорил, ожидал «тяжелый удар». Наверно, потемнело в глазах у юного обладателя путевки «Комсомолец, на самолет!», когда в училище всем объявили о закрытии летного отделения. Курсантов стали готовить только по программе авиатехников. Однокашник по школе ФЗУ Борис Захаров, также прибывший в Пермь, вспоминал: «Я был разочарован и, пройдя ряд комиссий, без билета, с одной буханкой хлеба, которую захватил на кухне, уехал домой в Новосибирск. По линии комсомола мне за мой поступок попало».

У Покрышкина же состоялся разговор на повышенных тонах в кабинете начальника школы. Александр Иванович рассказывает о нем так:

«Высокий, атлетически сложенный начальник школы с ромбом в петлице что-то писал, не поднимая головы. На рукаве его гимнастерки я увидел летный трафарет. «Летчик. Он меня поймет», — подумал я. Подняв голову, начальник перехватил мой взгляд и усмехнулся.

— Так… Значит, не хотите учиться? — вдруг строго спросил он.

— На техника не хочу! — ответил я. — Я ехал сюда учиться на летчика.

Комбриг испытывающе посмотрел на меня и заговорил мягче:

— У нас нет сейчас набора на летное отделение. Армии нужны не только летчики, но и техники.

Я стоял на своем.

Тогда комбриг перешел на официальный тон:

— Курсант Покрышкин, вы уже зачислены в Красную Армию и обязаны служить там, куда вас определили.

— Товарищ командир! — горячо заговорил я. — Я с детства мечтал летать и на техника не буду учиться.

— Учиться вы обязаны и будете! — сказал комбриг и тут же спросил: — Вы комсомолец?

— Да.

— Какой же ты комсомолец! Тебя комсомол направил в воздушный флот, а ты бузишь. Видимо, комсомольский билет тебе дали по ошибке.

— Билет я заслужил честным трудом на заводе и никому его не отдам.

Начальник школы уловил тревожную нотку в моих словах и определил мое слабое место:

— Что ж, давай решать: или будешь учиться, как подобает настоящему комсомольцу, или выкладывай комсомольский билет.

Я стоял и молчал. Оставалось одно — продолжать учебу.

— Иди учись. Я вижу, у тебя комсомольская душа. А если так сильно хочешь летать, то занимайся в планерном кружке».

Большинство курсантов молча приняли известие об изменении профиля училища, а тех, кто протестовал, начальник, как и Покрышкина, вызывал к себе на беседу, убеждал, уговаривал. Для «усмирения» самых строптивых были применены трехдневные усиленные занятия строевой подготовкой на плацу, изучение устава внутренней службы, а также внеочередные наряды.

В тяжелом настроении смотрел курсант Покрышкин на открывавшиеся с берега Камы уральские виды. Не радовали его ни гладь напоминавшей Обь многоводной северной реки, ни красивый город, имевший давнюю историю. Писатель П. Мельников-Печерский оставил справедливый отзыв: «Пермь на матушке святой Руси не последняя спица в колеснице».

На берегу Камы, на улице Трудовой 1 июля 1931 года открылась Военно-техническая школа Воздушных Сил Рабоче-Крестьянской Красной армии.

Учились курсанты в трехэтажном здании бывшей духовной семинарии, построенном еще в царствование Николая I, по-уральски основательно, с мощными стенами, высокими потолками. Мемориальные доски на здании свидетельствуют о том, что в семинарии учились в свое время известные писатели — сказочник П. П. Бажов и романист Д. Н. Мамин-Сибиряк, а также изобретатель радио А. С. Попов.

Рядом с семинарией, а затем Военно-технической школой, на самой высокой точке приречной горы — монументальный Спасо-Преображенский кафедральный собор, шпиль колокольни которого и поныне возносится над уральским градом. Интересно, что именно в день праздника Преображения Господня, 19 августа, что совпало со днем авиации, будет обнародован Указ о присвоении А. И. Покрышкину звания трижды Героя Советского Союза… Таких «совпадений» в отечественной истории немало, стоит только присмотреться. Почему именно день 2 августа определен в советские годы и остался до сих пор днем Воздушно-десантных войск? Ведь это Ильин день, день пророка Илии, который был взят на небо живым, в огненной колеснице, и должен вернуться на землю в последние времена. А для крупнейшего ядерного центра по неизвестным причинам не нашлось в 1940-е годы иного пристанища, кроме как Саровский монастырь — место жития известного пророчествами о грядущей Руси преподобного Серафима Саровского. Серафим в переводе значит пламенный…

Училище, которое закончил будущий маршал авиации, впоследствии еще не раз переименовывалось. С 1973 года это Пермское высшее военное командно-инженерное училище ракетных войск им. Маршала Советского Союза В. И. Чуйкова, затем — Пермский военный институт ракетных войск.

…Юный Покрышкин оказался в тисках судьбы. Спустя много лет он вспоминал: «Подаваемые мною рапорты ничего изменить не смогли, разве только прибавляли к обычным нарядам внеочередные. Пришлось сложить мне свои крылья и браться за ключи… Понятно, что специальность авиатехника я изучал без особого энтузиазма, ходил в «крепких середняках», хотя и сознавал, что кому-то же нужно обслуживать самолеты на земле».

В Новосибирск Александр приехал на побывку в конце лета 1932 года, о том, что поступил не в летное, а в техническое училище, никому не говорил.

Неразлучным другом Покрышкина в училище стал такой же непокорный «неудачник» — уралец Константин Пильщиков. Нашлась и отдушина — полеты на планере. Выручил Осоавиахим. В статье «За воздушный спорт» в 1945 году Александр Иванович писал: «В технической школе в Перми, где я учился, существовал планерный кружок. С утра до сумерек каждое воскресенье мы проводили на планеродроме. Это были наиболее яркие дни моей юности». Вместе с Пильщиковым Покрышкин много времени проводит и в мастерских, ремонтируя потрепанные аппараты. Вместе с Костей они, отличные лыжники, входят в сборную Уральского военного округа, участвуют в 50-километровых гонках с полной выкладкой и со стрельбой из боевого оружия. Вместе сидят на гаутпвахте за молодецкие проделки. Александр Иванович вспоминал случай, как они укоротили длинные, не по росту, рукава нижних рубах и этими обрезками, когда старшина поскупился на ветошь, чистили винтовки. Возражений старшина, конечно, не любил.

Уже будучи маршалом, Покрышкин, как рассказывает служивший у него в армии ПВО, а затем в ЦК ДОСААФ летчик-перехватчик 1-го класса A. M. Вяткин, уроженец Перми, однажды в хорошем настроении после рождения внука тепло вспомнил Пермь как город культуры и студентов, учившихся в университете, многочисленных институтах и техникумах, вспомнил культпоходы курсантов в оперный театр с изумительной акустикой и картинную галерею, сад имени Горького (Красный сад) с катком, летним театром, музыкальной раковиной, с белоснежной беседкой-ротондой…

Хотя Покрышкин говорил, что ходил в Пермской школе в «крепких середняках», в его аттестации 1933 года — только положительное: «хорошее общее развитие, дисциплинирован, исполнителен, к себе требователен, командирские навыки хорошие, организаторскими способностями обладает. Настойчив, решителен, решения принимает быстро, политико-морально устойчив. Может быть выпущен младшим авиатехником». И вот выпускники школы в красивой синей форме командиров-авиаторов, получив назначения, идут, прощаясь с городом, по набережной Камы… В петлицах — кубики, на рукавах — птицы-нашивки. «Одно лишь меня угнетало — крылья пересекались ключом и молотком, — сетовал Покрышкин. — Еще одна неожиданность: всех техников, отлично закончивших школу, направляли в Ленинград на курсы старших авиационных техников». В январе 1934 года Александр с Костей Пильщиковым приезжает в город на Неве. Неделю, отпущенную курсантам на знакомство с городом перед началом учебы, сибиряк и уралец, завороженные магией петербургской архитектуры, ходят по проспектам, набережным, улицам и мостам Северной столицы.

Александр Иванович также вспоминал впоследствии, как проездом в Ленинград через Москву решил побывать в театре. Младшему авиатехнику удалось, отстояв очередь, купить билет на дальний от сцены ярус. Пьеса была о Кутузове. Казак пришел к полководцу и показал подкову. Подковы на лошадях наполеоновской кавалерии оказались сношенными, что и сыграло большую роль во время отступления французов. В гололед кавалерия потеряла боеспособность. «Мысль такая, — заключал Покрышкин в последний год жизни, — простой солдат, казак маршалу может подсказать умную мысль. Тогда у меня зародилось чувство уважения к солдату, к человеку, к людям вообще. Так я и пронес это чувство всю жизнь…»

Курсы усовершенствования старших авиатехников ВВС, солидное учебное заведение, с которым связаны имена Н. Е. Жуковского и ряда других корифеев отечественной авиации, Покрышкин закончил на «отлично». В аттестации отмечалось и старательное отношение к учебе, и то, что «на материальной части работает грамотно, четко, в работе не теряется. Обладает хорошей строевой выправкой, командным языком владеет. Решения принимает быстро, энергичен, инициативен. Дисциплинирован».

Свободное время Александра, как и в Перми, в основном отдано планерному кружку. Построить своими силами авиетку — миниатюрный моноплан с мотоциклетным мотором! Этим увлекались в те далекие годы молодые головы… К весне постройка была завершена. Испытатель — Покрышкин. «Аэродром» оборудован на льду Финского залива. Проверив мотор и рулевое управление, Александр в пробковом шлеме уже собрался занять место в кабине. Вдруг, к его большой досаде, начальник кружка военлет Лось-Лосев решил сам совершить первый полет, который обещал быть весьма непростым — с Балтийского моря дул сильный ветер. Приземлившись, Лось-Лосев взлетел еще раз. Вдруг авиетка с 50-метровой высоты с очень крутым углом пошла на посадку, от резкого удара об лед отвалилась подмоторная установка. Взмыв метров на 30, авиетка рухнула вниз. Пилота увезли в больницу с серьезными травмами. Будущего трижды Героя судьба хранила и в тот ветреный день…

В ожидании приказа о назначении Покрышкин получил известие о смерти отца. Несколько дней добирается до родного города, где не был более двух лет. В пути, как вспоминал Александр Иванович, много передумал о судьбах отца и деда. Нет, что бы ни было, надо вырваться из круга тяжелого приземленного быта Закаменки — городской окраины, где можно пропасть и в гораздо более благополучные времена… Вырваться, продолжить образование. Летать! Быть первым!

Те раздумья, наверное, повлияли и на отношение Покрышкина к водке. Пить вино, очень редко и умеренно, он начал лишь в двадцать с лишним лет и всю жизнь отличался разумной выдержкой в этом вопросе, неизменно злободневном на Руси.

На похороны отца Александр опоздал. Побывал на могиле, повидался с матерью, бабушкой, братьями и сестрой. Постоял на берегу Оби… Молодого командира уже ждал юг, Краснодар, авиационное звено связи 74-й Таманской стрелковой дивизии, куда он был назначен приказом наркома обороны СССР от 17 декабря 1934 года.

С другом по Перми и Ленинграду Пильщиковым Покрышкин встретился лишь через десять с лишним лет, в мае 1945-го в Германии. Была эта внезапная встреча и радостной, и грустной. Пильщиков, летчик, командир полка, был сбит над Восточной Пруссией, попал в плен. Освобожденный американцами он шел к своим на восток. Шел навстречу жестким допросам особых отделов…

Покрышкина, как подчеркивали многие из знавших его, отличало стремление «познать все в авиации» не только с технической точки зрения. Его интересовали психология летчика, история авиации, опыт лучших пилотов прошлого, в первую очередь тех, кого отличали не только бесстрашие и воля, но и способность глубоко и самостоятельно мыслить. Поэтому еще с довоенных лет любимыми героями Александра Ивановича стали русские летчики Петр Николаевич Нестеров и Евграф Николаевич Крутень.

В образе мыслей, биографиях Нестерова и Покрышкина много сходных черт. В истории отечественной авиации они соединены благородным родством душ.

В те годы, когда летчики не осмеливались накренить свой хрупкий аппарат на вираже, когда каждый полет был рискованнейшим шагом в непознанную стихию, Петр Нестеров не просто ошеломил мир рекордным трюком — «мертвой петлей», он открыл новую эру в авиации, стал основоположником высшего пилотажа. Русский летчик покорил воздух!

Именно так видел значение своей «петли» сам П. Н. Нестеров, который писал: «Уже теперь наши военные круги, до сего времени относившиеся отрицательно к этим эволюциям, отказались от прежних взглядов и признают за мертвой петлей крупное авиационное значение. Вот почему я пользуюсь страницами газет, чтобы познакомить читателей с сущностью одного из важнейших вопросов современности.

Личным примером, убедительными и ясно написанными статьями П. Н. Нестеров повел за собой пилотов, вокруг него сложилась в России школа летчиков.

К удивлению публики и прессы, широко известный французский летчик, бравый унтер-офицер кавалерии А. Пегу, чьим последователем, не разобравшись, газетчики назвали Нестерова, с редким благородством признал приоритет русского. Во время выступлений в России Пегу пришел на встречу в Политехническом музее и заявил, что решился на «мертвую петлю», только узнав о полете Нестерова. Под овации зала русский и француз обнялись и расцеловались.

В некрологе «Памяти друга» И. И. Сикорский подчеркивал: «Наряду с безграничным опытом Нестеров сочетал глубочайшую уверенность в силу теории и науки. Бывало, он уединялся на неделю, месяцы, чертит, рисует, вычисляет, составляет таблицы и только после большой упорной чисто кабинетной работы вылетает, поражая всех смелостью и точностью расчета… Значение таких людей, как Нестеров, сейчас, в наше время, бесконечно велико. Авиаторов-практиков весьма достаточно. Но авиаторов-ученых, т. е. людей, которые соединяют умение летать с глубоким знанием теории летания, которые ни на минуту не прерывают связи с наукой, очень немного. Нестеров бывал у нас часто в Киеве, где я близко его изучил, как человека. Хладнокровие и выдержка, наряду с величайшей готовностью совершить любой подвиг, отличительная черта его характера, поражала всех близких, знавших его. То, на что другие люди способны при сильнейшем возбуждении, хотя бы патриотическом, Нестеров делал спокойно, размеренно, с полным сознанием совершаемого…»

Более чем вероятно, что эти строки в изданной Государственным издательством оборонной промышленности в 1939 году книге К. Е. Вейгелина «Путь летчика Нестерова» читал перед войной Покрышкин. Очевидно сейчас, что слова Сикорского о Нестерове можно в полной мере отнести к жизни и боевой деятельности Покрышкина. К летчикам-исследователям такого уровня в отечественной авиации XX века можно, видимо, причислить только последователя Нестерова — Е. Н. Крутеня и еще одного великого — М. М. Громова. Правда, его «Заметки о летной профессии» и воспоминания «На земле и в небе» (полный вариант) опубликованы лишь в 1990-х.

Что еще роднит Нестерова и Покрышкина? Вера в себя, в продуманное и проверенное на деле заставляла Нестерова идти вразрез с официальной «Инструкцией для военных летчиков» (1912 г.), запрещавшей крен на вираже свыше 20 градусов. Нестеров рисковал карьерой, да и большинство коллег его идеи поначалу всерьез не воспринимали. Но, как писал Петр Николаевич: «…я вижу, что большинство аварий, о которых приходится ежедневно читать в газетах, происходит от неправильных маневров летчика. Но… так его учили… Вот для доказательства своих взглядов я и проделывал, как некоторые называют, опасные фокусы или «трюки»… Благодаря подобным опытам мне не страшно никакое положение аппарата в воздухе, а мои товарищи теперь знают, что нужно сделать в том или ином случае».

О намерении совершить «мертвую петлю» Нестеров не сообщил своему начальству. После великого полета начальник воздухоплавательной части Генштаба генерал М. Шишкевич назвал «петлю» Нестерова бесполезным опытом. Были и предложения арестовать возмутителя спокойствия на 30 суток! Француз Пегу уже крутил одну «петлю» за другой, а Нестерова от ареста спас, возможно, только шум в иностранной прессе.

Как писал с оптимизмом в 1939 году автор книги о П. Н. Нестерове: «У наших летчиков нет тех горьких разочарований, тех мытарств, которые пришлось испытать на своем пути летчику царской армии Нестерову». Но жизнь показывает, что есть закономерности, не зависимые от страны, строя или режима. «Тот, кому свойственны поступки выдающегося человека, — конспектировал в своей «Важной тетради» летчик и создатель Авиации дальнего действия в годы Великой Отечественной войны Главный маршал авиации А. Е. Голованов, — неизбежно испытает противодействие со стороны заурядных людей своего века; тот, кому свойственны размышления человека независимого ума, непременно будет осужден людьми». Но великие летчики претерпевали все мытарства во имя спасения жизни боевых товарищей и победы над врагом!

Сходство Нестерова и Покрышкина можно увидеть в их детстве — в раннем пристрастии к самым сложным математическим задачам и формулам, в стремлении познать себя в рискованных затеях. Маленький Петя, к примеру, раскачивался на верхушках высоких старых лип, перескакивая с одной на другую. С 11 лет Нестеров, как и позднее Саша Покрышкин, любил белых голубей, вместе с другом имел голубятню. Часами он мог любоваться полетами турманов. И до этого увлечения Петя держал птиц у себя в комнате, причем жили они не в клетках, а на свободе, в подвесных садиках. Сам Петя сеял для них просо и цветы. Позднее Нестеров писал: «Когда птицы вылетают освежиться в воздухе, повеселиться и поиграть, они радостно реют, делая изумительные эволюции, полные грации и красоты…» Наблюдения за полетами птиц спустя ряд лет привели летчика к мыслям о фигурах высшего пилотажа, о новом самолете, конструирование которого он не успел завершить.

Петр Нестеров говорил товарищам: «Неизбежные воздушные бои будут схожи с нападениями ястребов на ворон. Те летчики, которые научатся владеть своим самолетом, сумеют придавать ему «воздушную подвижность» ястреба, будут в состоянии легче нанести врагу скорейший и серьезнейший урон путем воздушных эволюций. Только пройдя школу фигурного летания и практически освоив, в частности, мертвую петлю, летчики будут обладать основным оружием ястребов в их нападениях на менее искусных ворон. А кто из вас захочет быть вороной?»

Сходны два русских героя-летчика и чистотой души, стремлением к справедливости. Нестеров мог один выступить против всего класса, заступившись за оболганного товарища, и добиться правды. Зная безупречную честность молодого офицера, командование бригады назначило его казначеем. После рекордного полета Нестеров отказался от предложения оставить военную службу и гастролировать, совершая показательные полеты за большие деньги в европейских столицах.

Свою будущую жену Нестеров полюбил с первого взгляда и остался ей верен. В разлуке писал ей письма, посвящая в сокровенные мысли и планы.

Родился Петр Нестеров на Волге, в Нижнем Новгороде, где покоится в кремле прах спасителя России Кузьмы Минина, где в советские годы на высоком берегу поставлен памятник Валерию Чкалову… Нестеров рос в небогатой дворянской семье, после ранней смерти отца — пехотного штабс-капитана, воспитателя Нижегородского кадетского корпуса, матери пришлось, чтобы поднять четырех малолетних детей, сдавать комнаты с питанием ученикам из провинции.

После окончания кадетского корпуса и по 1-му разряду Михайловского артиллерийского училища в Петербурге Нестеров местом службы выбирает Владивосток, Сибирскую стрелковую артиллерийскую бригаду. Едет в декабре 1906 года по Великому Сибирскому пути, мимо занесенного снегами Новониколаевска… Увлекается мыслью корректирования стрельбы с аэростата, поднимается в небо в качестве артиллерийского наблюдателя. Собираясь строить самолеты, Нестеров добился назначения по совместительству заведующим бригадной слесарной мастерской, становится, к удивлению начальства, квалифицированным слесарем. И это сближает дворянина со слесарем-лекальщиком 4-го разряда Покрышкиным.

Нестерова, как немногих, любили солдаты. С механиком своего самолета, Геннадием Нелидовым, летчика связывала братская дружба.

Конечно, есть в портретах великих летчиков и отличия. Еще в кадетском корпусе воспитатели Нестерова отмечали в записях, что будущий офицер «бледен и худ», «нервен», подвержен «сердцебиениям» и «часто хворает». Сам Петр Николаевич, преодолевавший нездоровье волевым усилием, занятиями спортом, сетовал на собственное «малокровие». Признавался он в открытке, посланной домой, что текст медицинского свидетельства, полученного в военном госпитале со второй попытки для поступления в Гатчинскую воздухоплавательную школу, он написал собственноручно… В начале Первой мировой войны Нестеров, крайне переутомленный из-за того, что боевые вылеты приходилось совмещать с организацией всей деятельности отряда, которым командовал, даже однажды потерял сознание у самолета. Покрышкина же отличало исключительное здоровье. Техник-однополчанин И. В. Косой вспоминал 1941 год: «Бывало так, что казалось — силы на исходе: подгибаются ноги, руки отказываются держать гаечный ключ, засыпаешь на ходу. Придет Александр Иванович, наденет комбинезон и молча станет выполнять рядовую работу техника. Неясно, куда девались усталость, сон…» Правда, у воинов Великой Отечественной был иной настрой. Нестеров же в 1914-м в письме родным писал: «…ездил на передовые позиции… был большой бой, картина очень сильная, впечатление такое получается, что приходишь к заключению о бессмысленности войны…»

Но долг и присяга были святы для штабс-капитана в кожаной летной куртке. Сначала он становится лучшим разведчиком, разрабатывает тактические основы авиационной разведки. За сбитие Нестерова австрийское командование назначило особую премию. А 26 августа (8 сентября) 1914 года Петр Николаевич совершает первый в мире воздушный таран, уничтожив австрийский «Альбатрос». С самого начала войны Нестеров думал над тем, как сбивать вражеские самолеты, ведь пулеметов в авиационном арсенале еще не было. Появилась и мысль о таране. На предостережения товарищей о том, что такой удар смертелен и для атакующего, Нестеров отвечал: «Это еще не доказано, а наконец, если аппарат и сломится, то это еще ничего не значит, так как все равно когда-нибудь разбиваться придется, а жертвовать собой есть долг каждого воина».

Полковнику из штаба армии Бонч-Бруевичу, который укорял летчиков за «наглые полеты австрийца», собиравшего важные разведданные, оскорбленный Нестеров дал «честное слово русского офицера», что тот перестанет летать… Гибель «Альбатроса» охладила пыл немецких и австрийских пилотов. Войска армии и всего русского Юго-Западного фронта, перешедшие в наступление, одержали тогда победу. Посмертно П. Н. Нестеров был награжден орденом Св. Великомученика Георгия 4-й степени. Отпевали летчика в Военно-Николаевском соборе в Киеве. На гробе, покрытом русским авиационным флагом, лежала летная кожаная каска героя. Во время провозглашения вечной памяти все находившиеся в храме и в его ограде преклонили колена. Под орудийный и ружейный залпы П. Н. Нестеров был погребен на высоком берегу Днепра на Аскольдовой могиле, месте, где по преданию похоронен легендарный древнерусский князь.

Немецкие оккупанты в годы Великой Отечественной войны осквернили и разрушили это кладбище. Прах героев был перенесен после войны на Лукьяновское кладбище. Сюда приходил А. И. Покрышкин, когда в 1960-е годы служил в Киеве.

Судьба Петра Николаевича Нестерова стала для советского аса путеводной звездой. Покрышкин всегда стремился напомнить о нем…

Автор изданной в «Научно-популярной библиотеке солдата» книги «Выдающийся русский летчик П. Н. Нестеров» (М., 1952) И. Ф. Шипилов подарил трижды Герою Советского Союза экземпляр, надписав на титульном листе: «Александру Ивановичу Покрышкину в знак благодарности за оказанную помощь в работе над книгой». В предисловии А. И. Покрышкин пишет: «Очень хотелось бы, чтобы как можно больше советских воинов прочитали новую книгу о Нестерове. Перед ними раскроется изумительный и вдохновляющий пример жизни русского летчика, отдавшего свои силы целиком на службу родному народу».

Состоялась в 1944 году и неожиданная, но в высшей степени символичная встреча Александра Покрышкина с дочерью Нестерова — Маргаритой Петровной. Об этом будет рассказано далее. То была встреча старой и новой России, через все разломы и утраты… В самоотверженном подвиге всегда есть духовное начало, тот свет, который виден каждому и на который откликнется родственный по духу.

Одним из любимейших литературных произведений Покрышкина, прочитавшего без преувеличения едва ли не всю классику, была «Песня о Соколе» М. Горького. Книга с этим стихотворением в прозе и томик Сергея Есенина сопутствовали летчику на фронте. «Песня о Соколе» отражала саму душу Покрышкина, его чувства и помыслы, его страсть, скрытую от чужого взгляда за непроницаемой оболочкой железной выдержки.

«Вдруг в то ущелье, где Уж свернулся, пал с неба Сокол с разбитой грудью, в крови на перьях…

С коротким криком он пал на землю и бился грудью в бессильном гневе о твердый камень…

Уж испугался, отполз проворно, но скоро понял, что жизни птицы две-три минуты…

Подполз он ближе к разбитой птице и прошипел он ей прямо в очи:

— Что, умираешь?

— Да, умираю! — ответил Сокол, вздохнув глубоко. — Я славно пожил!.. Я знаю счастье!.. Я храбро бился!.. Я видел небо… Ты не увидишь его так близко!.. Эх ты, бедняга!

…Блестело море, все в ярком свете, и грозно волны о берег бились.

В их львином реве гремела песня о гордой птице, дрожали скалы от их ударов, дрожало небо от грозной песни:

Безумству храбрых поем мы славу!

Безумство храбрых — вот мудрость жизни! О, смелый Сокол! В бою с врагами истек ты кровью… Но будет время — и капли крови твоей горячей, как искры, вспыхнут во мраке жизни и много смелых сердец зажгутся безумной жаждой свободы, света!

…Безумству храбрых поем мы песню!..»

Курсант, а затем авиатехник Покрышкин жадно искал в библиотеках все о «безумстве храбрых», с напряженным вниманием следил за спасением челюскинцев, перенесенных с полярных льдов на Большую землю летчиками — первыми Героями Советского Союза. Всматривался в публикуемые в газетах маршруты рекордных перелетов, фотографии летчиков — кумиров молодежи.

Но сам он был прочно прикован к земле. И это в те годы, когда во исполнение призыва к подготовке 150 тысяч летчиков, в летные школы по комсомольской путевке направляли и тех, кто даже и не помышлял о профессии пилота! «Будто два совершенно отличных друг от друга потока времени текли в моей жизни рядом, — вспоминал Александр Иванович. — В одном вершилась история нашей авиации… А в другом потоке времени были будни, лишенные, как мне казалось, романтики. Хлопоты-заботы у знакомых до винтиков самолетов У-2 и Р-5. Я уже было смирился с судьбой, решил, что навсегда, наверное, останусь на земле». Маршал авиации сдержан в своем рассказе, но даже из этих нескольких фраз можно понять, какую драму отверженного испытал он в 30-х годах. Возможно, поэтому столь сильно отзывались в его душе строки Михаила Лермонтова: «И царствует в душе какой-то холод тайный, когда огонь кипит в крови…»

Страшная горечь в коротком отрывке одной из рукописей Покрышкина: «В молодые годы, работая старшим техником, я заспорил с одним пилотом, которого считал своим другом. Я его упрекнул, что он несколько пренебрежительно отзывается о других пилотах. Он мне сказал: «Что ты меня учишь? Я — летчик, человек, созданный летать, а ты кто? Ты же технарь, ты всегда будешь готовить самолеты для тех, кто летает»». Слова «ты же технарь» маршал пишет еще раз, и видно, как даже спустя десятилетия дрогнула его рука… Слышно пренебрежение в той давней, казалось бы, канувшей в вечность, реплике, хлестнувшей когда-то по лицу… А многие называли Покрышкина после войны баловнем судьбы. Многие считают его таковым и сейчас.

В ноябре 1935 года Покрышкин получает первую в своей жизни путевку в дом отдыха ВВС «Хоста» в Сочи. Спокойно смотрит в столовой на жизнерадостных шумных летчиков, носит в сердце огромную силу и огромную печаль. Каждое утро Александр в одиночестве делает комплекс своих упражнений по системе Мюллера на камнях у кромки прибоя, плавает в ледяной воде. Впервые видит молодой сибиряк Черное море, воспетое в «Песне о Соколе» и других любимых книгах. Сейчас, поздней осенью, море штормит, катит на берег высокие валы холодных волн. Впрочем, это состояние стихии вполне соответствует настроению несостоявшегося летчика. Чем сильнее шторм, тем сильнее тянет его выйти на лодке в море, сразиться с ним. «Волны, ветер, соленые брызги, темная глубина, и ты один с веслами, как с крыльями. Когда крепко держишь их в руках, когда чувствуешь в себе силу и уверенность, ничто не страшно» — так передавал свои ощущения Александр Иванович. «Есть упоение в бою и бездны мрачной на краю…» А потом надо еще пробиться к берегу сквозь прибой, умело выхватить лодку из высокой штормовой волны.

Незаметно подошедший к захваченному своими мыслями, исхлестанному брызгами усталому Покрышкину высокий стройный отдыхающий окликнул его, помог протащить лодку по камням и закрепить ее у причала. С интересом и одобрением смотрел он на парня с мощной мускулатурой, резко очерченным профилем, сумрачным пронзительным взглядом.

— Один ходил?

— Один.

— Поплывем вдвоем?

Покрышкин глянул повнимательнее на подошедшего. Да это же Степан Супрун! Уже знаменитый летчик-испытатель, один из ведущих пилотов НИИ ВВС РККА, совсем недавно в мае за блестящий пилотаж в воздушном параде над Красной площадью награжденный, как писали в газетах, именными золотыми часами наркома обороны СССР. В столовой дома отдыха Супрун в окружении других летчиков казался совершенно недосягаемым…

На следующий день, в такой же шторм, Покрышкин и Супрун ушли в море. Берег вскоре потерялся вдали. Летчик также оказался отличным гребцом. Видя абсолютное самообладание партнера по рискованному плаванию, его точные рассчитанные движения, признанный ас разглядел в никому не известном смельчаке равного себе! Разговор в лодке, скользящей по громадным волнам, шел о красоте моря, об авиации, о спорте. На ноге Супруна был заметен длинный глубокий шрам. Речь зашла о той неудачной посадке. Покрышкин писал потом: «Память, мысли авиатора все время как бы собирают подобные случаи и делают свои выводы. Мы долго разговаривали о строе в полетах истребителей».

Возвратились гребцы только к обеду. По берегу, вглядываясь в гребни волн, бегали начальник дома отдыха и его помощники, крайне встревоженные исчезновением знаменитости. Гнев их обрушился на Покрышкина, и только заступничество Супруна спасло авиатехника от немедленной выписки за вопиющее нарушение. Александр Иванович с усмешкой сказал Супруну о том, что «когда в шторм я плавал один, это никого не беспокоило. А с вами другая реакция. Вы же знаменитый летчик-испытатель, а я всего лишь технарь…»

Супрун поражен: «Как техник?! Ты всем похож на летчика». Так началась их дружба. Узнав о мытарствах Саши, Супрун, которому также приходилось порой нелегко из-за необычной биографии, обещал помочь. Они переписывались, но оказать содействие Степан Павлович все же не смог. Покрышкин ни о чем не просил, хотел достигнуть своего сам. Но эту встречу и дружбу считал едва ли не самым дорогим воспоминанием довоенных лет: «Казалось, ничего особенного не сделал Супрун. Просто нашлось у него для меня теплое слово. Мои огорчения несостоявшегося пилота не прошли мимо его сердца. В Краснодар я вернулся другим человеком, с большой верой в себя». На собственной фотографии, сделанной в Хосте в тот ноябрь 1935-го, сохранилась запись Покрышкина: «В здоровом теле — здоровый дух. Даешь воздух!»

Степан Супрун — одна из самых ярких звезд на небосклоне довоенной советской авиации. Обаятельный, доброжелательный красавец был любим в летной среде. Родился будущий летчик на Украине в 1907 году, спустя несколько лет его отец, спасаясь от ареста за участие в забастовке, уехал в Канаду. С 1913 по 1925 год семья Супрунов живет в Виннипеге, где Степан в 1922-м вступает в Лигу молодых коммунистов Канады. После возвращения из-за океана Супрун заканчивает школу военных пилотов в Смоленске. Талант и стремление к сложным полетам приводят его в НИИ ВВС РККА, где он сразу обрел славу самого хваткого и отчаянного среди молодых летчиков-испытателей, вызвавшись на опаснейшее место пилота «бескрылки-торпеды» — верхнего истребителя в самолете-звене конструктора B. C. Вахмистрова. На крыльях и фюзеляже бомбардировщика закреплялись три истребителя, которые в ходе совместного полета должны были отделиться и вести самостоятельные действия.

В последующие годы Супрун летал почти на 140 типах самолетов, при оценке которых мнение его часто было решающим. В аттестации за 1938 год сказано: «…над повышением своих знаний работает с большим интересом и в этой части незаменим». Кстати, именно Супрун сказал Покрышкину, что в его будущей летной работе ему очень пригодится опыт техника.

После награждения орденом Ленина и избрания в депутаты Верховного Совета СССР Степана Павловича пытались отлучить от сложных полетов, с чем он согласиться не мог. После гибели В. П. Чкалова Супрун продолжает испытания И-180, истребителя конструкции Н. Н. Поликарпова, терпит аварию. Следующий испытатель этого самолета гибнет… Был Супрун и ведущим испытателем МиГ-3, на котором встретил войну Покрышкин. В 1940 году Супруну присвоено звание Героя Советского Союза. В боевых действиях против японцев в Китае он командовал группой истребителей-добровольцев, сбил шесть японских бомбардировщиков. А в марте 1940-го в составе комиссии по закупке самолетов побывал в Германии. Известный немецкий авиаконструктор Э. Хейнкель в своих мемуарах писал о Супруне: «Это был высокий, статный мужчина. Перед первым полетом на Хе-100, самом скоростном из всех самолетов, на которых он когда-либо летал, он имел десятиминутную консультацию с одним из моих лучших летчиков-испытателей. Затем он поднял машину в воздух и стал швырять ее по небу, выполняя такие фигуры, что мои летчики онемели от удивления».

Но были в биографии летчика и тернии. После ряда неудач в Испании наиболее видные испытатели С. П. Супрун и П. М. Стефановский обратились с письмом в ЦК партии с критикой в отношении технической политики в области военной авиации. На партсобрании в НИИ ВВС Супрун был исключен из партии. Вспомнили и о его проживании в Канаде. Потрясение было столь тяжелым, что Супрун заплакал… Но нашлись и те, кто за него заступился. После апелляции в партии летчика восстановили.

23 июня 1941 года Супрун прилетает из Сочи, где отдыхал, добивается приема у И. В. Сталина, который поддерживает предложение о создании шести полков из летчиков-испытателей. 30 июня Степан Павлович, подписав заключение о Як-1, рекомендованном им в серию, ведет на фронт 401-й полк отдельного назначения, 30 летчиков на МиГ-3. Супрун за четыре дня сбивает несколько немецких самолетов и гибнет в неравном бою… Посмертно С. П. Супруну присвоено звание дважды Героя Советского Союза. Один из его братьев, Федор Павлович, летчик-инженер, в годы войны был командирован вместе с летчиком-испытателем А. Г. Кочетковым в США в Буффало, где они провели в 1944 году испытания поставляемой в Советский Союз по ленд-лизу «кингкобры». Истребитель был доработан. А. И. Покрышкин, как известно, воевал с 1943-го на произведенной здесь же, в Буффало, «аэрокобре»…

Но в 1935 году, когда старший авиатехник прибыл в свою часть, до МиГа и «аэрокобры» дистанция была еще очень велика. Пока в его распоряжении только Р-5, поликарповский двухместный самолет-разведчик. Конструкция — деревянная, фюзеляж обшит фанерой, а крылья и оперение — полотном. Скорость 198–256 км/час. Впрочем, для своего времени это был лучший самолет такого типа; на международном конкурсе разведчиков-бомбардировщиков в Тегеране (1930 г.) с участием фирм Англии, Франции и Нидерландов Р-5 занял первое место.

…И вот будущий летчик Покрышкин стоит на крыле Р-5, держась одной рукой за центропланный раскос. Под крылом — бездна, три с половиной километра высоты! На лице Александра — улыбка счастья, душа поет. Самолет парит над просторной замлей Кубани, над пшеничными полями, садами и виноградниками, над древними курганами и холмами в голубой дымке. Совсем недалеко — два моря, Черное и Азовское, горы Большого Кавказа. Здесь стояли стеной на южной границе державы пришедшие на Кубань во времена Екатерины Великой казаки Запорожской Сечи — потомки легендарного гоголевского Тараса Бульбы. Здесь строил крепости и редуты Александр Васильевич Суворов.

В ходе проводившихся в сентябре 1935-го маневров Северо-Кавказского военного округа пилот Р-5, друг Александра — Василий Севостьянов добился у командования разрешения на полеты Покрышкина в качестве летчика-наблюдателя. Александр прокладывает маршрут, изучает метеосводки, дает оценку ориентировки пилота при полете в кабине, закрытой колпаком (причем, как вспоминает Севостьянов, оценивал объективно, невзирая на дружеские отношения). Затем Василий начал тайком учить друга управлению самолетом. Однажды они решают освоить полеты «на спине», вверх колесами. Из дренажного отверстия масляного бака в таком положении выбрасывало масло. Оно разлилось по козырьку кабины, за что после посадки на обоих членов экипажа было наложено взыскание. Чтобы избежать этого, в следующий раз Покрышкин в полете выходит на крыло (без парашюта) и заготовленной пробкой закрывает отверстие в баке. После полета «на спине» вновь покидает кабину и вынимает пробку. Начальство о подобных «вольностях» не узнало, а по завершении маневров Севостьянов и Покрышкин награждаются именными часами наркома обороны К. Е. Ворошилова.

Запомнился Василию и случай, когда на сборах в Крымской Александр вел на посадку самолет; из-за жары и разреженности воздуха приземлиться было нелегко, впереди показались провода высоковольтной электролинии. После предупреждения «Саша, провода!» Покрышкин мгновенно дал полный газ, последовала «горка», самолет миновал линию в полуметре от нее. Пораженный реакцией друга, Василий предсказал ему будущее летчика-истребителя…

Но летать на Р-5 старшему авиатехнику удается редко, поэтому не оставляет он и привычного планера. Организует осоавиахимовский кружок планеристов из молодежи, работавшей на консервном комбинате в Крымской. Строит планер собственной конструкции «Стандарт», делает несколько подлетов на нем на выбранном для испытаний холме, несмотря на крайнее недовольство хозяек огородов. В следующее воскресенье намеченный взлет с клеверного поля едва не прервал подъехавший на машине директор свиносовхоза. Упорный Покрышкин решил выполнить хотя бы один подлет. Человек двадцать пять молодых планеристов вновь натягивают для запуска резиновый канат-фалу. Но при монтаже управления рулями глубины была допущена ошибка. Покрышкин пишет:

«Набрав высоту около 100 метров, я отвел ручку от себя, чтобы перейти в планирование. Но планер не слушался и продолжал идти вверх.

Скорость падала. Наступил момент, когда планер как бы застыл в воздухе. Затем, скользнув на хвост, перешел в крутое планирование. Я выждал, пока он наберет скорость, и на небольшой высоте взял ручку на себя. Но планер вместо того, чтобы перейти в горизонтальный полет, перешел в пикирование и ударился о землю.

Как меня выбросило из кабины вместе с оторванными привязными ремнями, я не помню. Когда очнулся, вокруг меня стояли мои ученики и директор совхоза.

Директор довез меня до аэродрома, так и не произнеся ни одного слова. Он был потрясен моим падением и тем, что я остался жив. Выйдя из машины, превозмогая боль в ноге, я с бодрым видом направился в свою палатку — вечером у нас предполагались парашютные прыжки.

Попросил товарищей по палатке позвать ко мне фельдшера, с которым мы были в приятельских отношениях, и я надеялся, что он меня не выдаст. Тот быстро явился, перевязал мне ногу, смазал йодом ссадины на теле и молча ушел.

Под вечер, как ни в чем не бывало, я отправился вместе со всеми на аэродром для прыжков. Стиснув от боли зубы, я старался не хромать. Вот уже и моя очередь одевать парашют. Но ко мне почему-то подходит врач».

Врач не допускает упрямца к прыжку, на трое суток уложив его в постель. Еще неделю Покрышкину пришлось ходить на костылях. «Ну, налетался? — сердито спрашивал командир. — Сколько раз тебе говорил: брось возиться с этой фанерой. Теперь ты образумишься…»

Но Покрышкин не образумился. Всю зиму в Краснодарском аэроклубе он строит с единомышленниками планер-паритель, выводимый самолетом. Уже собирается сам его испытывать, но на три дня отправлен в командировку в Ростов для сдачи в ремонт техники. Вернувшись через три дня, Покрышкин узнает, что летчик-инструктор аэроклуба, решивший сам испытать планер, разбился, забыв сбросить перед посадкой буксировочный трос, который перехлестнулся через провода. Но и эта гибель не останавливает Александра, он продолжает летать на учебном планере, который буксирует в воздух автомобиль.

Почти четыре года службы на Кубани стали для Покрышкина во многом благодатными. То была его молодость… Дорогим сердцу стал Краснодар, казачья столица, красивый южный город с главной улицей Красной.

Старший авиатехник рьяно взялся за работу. За все годы по вине техобслуживания в звене не было ни одной аварии или поломки. Покрышкин разработал систему сохранности кабин и моторов в период лагерных сборов, которая была принята специальной комиссией и введена инструкцией для всех частей ВВС. Усовершенствовал, сделав математические расчеты, конструкцию авиапулемета ШКАС, за что получил благодарность командования округом. Выявил и устранил после проведенного эксперимента серьезный конструктивный недостаток самолета Р-5. Отправил материалы, где определил новый центр тяжести самолета, что исключало вход в плоский штопор Р-5, в Москву самому Н. Н. Поликарпову, от которого получил теплое благодарственное письмо. Причем об этом Александр Иванович скромно умалчивает в своих мемуарах. Во всех своих делах Покрышкин бескорыстен, никогда не требует никакого вознаграждения.

В 1936 году, чтобы иметь возможность тренироваться в летном деле на земле, сконструировал механический, а затем гораздо более совершенный, с гидропневматическим управлением тренажер. Бывает в Новочеркасске, где велась работа в этом направлении. В начале 1937-го в часть поступил специально оборудованный тренажер-кабина, который оказался полезным даже для опытных пилотов. Сам же Покрышкин, один из создателей этого аппарата, по воспоминаниям Севостьянова, «не вылезал из него, тренировался».

Оценив широкую инженерную авиационную образованность старшего авиатехника (иногда его в гарнизоне называли «ходячей энциклопедией»), Покрышкину поручают проводить теоретические занятия с летным составом, с техниками. Занятия эти становятся популярными, так как ведущий мог просто рассказать о сложном, для наглядности умел на доске сделать необходимые чертежи, схемы, рисунки. В аэроклубе, где Покрышкин надеялся повысить свой уровень, услышать новое от летчиков и конструкторов, его самого попросили преподавать, готовить авиаспециалистов. Почти каждый вечер такие занятия отнимали у него «уйму времени», вместе с тем помогая развивать незаурядный дар наставника.

Очевидно, что каждая грань таланта великого летчика и командира была отшлифована еще до войны годами подвижнического труда! Неожиданностью, везением феноменальное мастерство Покрышкина стало только для тех, кто плохо его знал.

Это же относится и к физической тренированности. В Краснодаре Александр запомнился и как великолепный разносторонний спортсмен. Особенно увлекался гимнастикой на снарядах — кольцах, брусьях, турнике. Дважды в неделю вел занятия для командного состава дивизии и 9-го стрелкового корпуса. Любил прыжки с 10-метровой вышки, удивляя зрителей красотой полета и точным расчетом входа в воду. На летних сборах с Василием Севостьяновым совершал 110-километровые велопробеги из станицы Крымской до Новороссийска и обратно. Здесь, на изумительном шоссе, покрытом морским гравием, среди холмистого раздолья и воздуха, несущего свежий аромат моря, молодые, здоровенные парни на длинных, довольно крутых спусках баловались «фигурным катанием» на максимальной скорости. Одна из фигур — стать левой ногой на сиденье велосипеда и принять гимнастическую позу «ласточка» — правая нога назад, руки в стороны… Так достигалась почти цирковая координация движений. Александр продолжал занятия боксом, отлично играл в волейбол, плавал. Сожалел, что южная зима предоставляла мало возможностей для лыжных походов. Его атлетическая фигура была столь классически совершенна, что на пляже к нему подходили краснодарские художники с просьбой позировать. От чего, правда, Покрышкин отказывался.

Постоянным предметом совершенствования для будущего летчика была и точность в стрельбе. В плавнях реки Кубань он из мелкокалиберной винтовки сбивал на лету перепелок. Над Покрышкиным поначалу подсмеивались, не веря в успешность такой охоты. Но каждый раз он приносил из плавней по нескольку птиц, и насмешки прекратились. «Меня, конечно, — писал Александр Иванович, — интересовали не столько перепелки, сколько стремление научиться стрельбе по быстролетящей малоразмерной цели». Отлично стрелял Покрышкин и из пистолета, и из авиапулемета при пристрелке в тире.

…Большинство подробностей жизни Покрышкина в Краснодаре сохранил для истории в своих воспоминаниях его друг Василий Игнатьевич Севостьянов. В 1938 году он поступил в Московский авиационный институт, после окончания которого работал инженером, а затем ответственным работником Внешторга.

«Тяга к учебе была тогда у молодежи огромная, — рассказывал Василий Игнатьевич. — Новая жизнь открыла и мне, выходцу из бедной многодетной крестьянской семьи с Тамбовщины, дорогу к образованию. После Луганской летной школы я служил с Сашей Покрышкиным. Конечно, он был на голову выше всех в техническом отношении, обладал сильным интеллектом, имел тонкое инженерное чутье, но никогда не заносился, не подчеркивал, что он умнее других. Наоборот, всем помогал, был готов ответить на любой вопрос. За это его любили сослуживцы.

С Сашей мы были в те годы неразлучны. Вместе служили, вместе отдыхали. Меня он своей системой зарядки и закаливания вылечил от сухого плеврита… Мы мечтали воевать в Испании. Из нашего гарнизона брали туда добровольцев, но больше из Новочеркасска и Ростова.

Саша выделялся среди других своими стремлениями и меня окрылял на лучшее. Часто мы изучали у него дома тот или иной предмет для подготовки в академию. Жил он в одной комнате в доме — «стоквартирке» у городского парка. Помню, как за два месяца написали 25 сочинений под руководством опытной преподавательницы. Саша очень много читал. В Краснодаре — хорошая краевая библиотека, также он брал военную литературу в служебной библиотеке командира корпуса. Изучал биографии Суворова (особенно его «Науку побеждать»), Кутузова. Видел я у Саши на столе труды Жуковского, Чаплыгина, книги из серии «Жизнь замечательных людей». Любил он «Войну и мир» Льва Толстого. Мы нередко читали друг другу вслух стихи Пушкина, Маяковского, «Песню о Соколе» Горького. Любили поэзию и совершенствовали дикцию. У Саши была сибирская скороговорка, он от нее старался избавиться, речь его становилась более четкой.

Авиаторов тогда уважали. И зарплату получали мы очень приличную. Питание — бесплатное. Жили, по тем меркам, богато. Но в моральном плане были чистыми. Раз в месяц, под выходной день, шли отдохнуть в лучший городской ресторан «Прага», выпивали бутылки две хорошего кубанского вина, танцевали. Однажды на танцах один чудак оскорбил мою девушку, я был вынужден отреагировать. Вышли на улицу, их оказалось пятеро. Двоих я нокаутировал, так как занимался борьбой, да и в селе еще отличался в кулачном бое. Их собралось уже человек восемь. Один наш сверхсрочник, начальник склада, оказался рядом, но мне не помогает. Кричу ему: «Позови Сашку!» Тот сбегал. И мы вдвоем раскидали эту шпану. Силища у обоих была, скажу, неимоверная. Я мог тогда до пяти суток не спать, работать и учиться. А шпана с тех пор нас зауважала, здоровались при встрече, никаких инцидентов больше не случалось.

Увлечение спортом было среди молодежи повальным. Чувствовалось, что вся страна на подъеме. Сила и выносливость — это тоже одна из сторон нашей победы в войне. Мы были физически сильнее любой страны мира! Уже после войны Саша мне рассказывал, что при проверке его реакции выяснилось, что она значительно быстрее, чем у среднего человека. И когда при пикировании он выхватывал самолет, то приходил в себя, начинал видеть раньше немецких летчиков.

…Были в той нашей жизни и тяжелые моменты. Многие в то время переживали из-за того, что скрывали свое социальное происхождение. В мое дежурство произошло следующее. Служил у нас Беленький — высокий, стройный, красивый командир. Имел жену, уже беременную… Я находился на взлетной площадке, мне приказали вызвать Беленького на полеты. Я нашел его. Он говорит: «Сейчас! Сейчас!» А через полчаса дневальный бежит на площадку — Беленький застрелил жену и покончил с собой… Выстрелы мы слышали. Оказалось, жена его была дочь попа, что скрывала.

Когда я после окончания летной школы писал анкету, то указал, что мой дед имел ветряную мельницу. Отец мне об этом рассказывал, сам я деда не знал. И из-за этого, как потом выяснилось, меня направили не в истребители, а в войска разведчиком.

Коснулись нас и репрессии 1937 года, в нашем гарнизоне погибло семь человек. Один командир звена, румын по национальности, отсидел три месяца в Краснодарской тюрьме, потом рассказывал — тюрьма забита битком, люди сидят друг у друга на коленях. В 1938-м многих выпустили. Были провокаторы и доносчики, у нас в дивизии один летчик оказался таким. Командир нашего отряда Малявко, лет 30–35, погиб. А командир был хороший, наша боевая командирская учеба всегда отмечалась как ведущая в корпусе. В отряде — полный порядок, никаких происшествий. И летчиком Малявко был отличным, толково учил нас стрельбе по воздушным и наземным целям. Из уст в уста передавалось у нас, что Малявко на следствии ничего не подписал и его затравили крысами насмерть… Никто из нас не сомневался, что наш командир — честный человек, а беззаконие творит местная сволочь.

…Александру Ивановичу было в последние годы в Краснодаре служить нелегко. Начальник штаба нашего звена старший лейтенант Сорокин был, прямо скажем, по развитию своему дуб дубом. Безграмотный, плохо преподавал, подлый. Я не выдерживал, говорил: «Чушь не порите!» Сашу он просто невзлюбил. И отравлял, как мог, жизнь нам обоим. Что бы ни сказал Покрышкин на занятиях, он к нему привяжется — как ты смеешь обсуждать документы, принятые высоким начальством в Москве?! Начинает орать на Сашу. А того было крайне трудно довести до состояния нервного раздражения, выдержку он имел удивительную, никогда не сквернословил. Покрышкин спокойно отвечал Сорокину: «Вы просто не разбираетесь в этих вопросах». Начштаба — в бешенстве…

Мне Саша Покрышкин говорил тогда: «Во время войны я сделаю все, на что я способен! Какие бы ни были препятствия, я буду преодолевать их во что бы то ни стало. Я буду делать все, что могу сделать. А могу я многое. Я докажу, кто я и что я!»»

Отголоски тех разговоров с начальством остались в аттестациях Покрышкина 1936–1938 годов: «Мало интересуется общественной работой», «дисциплина непостоянная», «имелся случай нарушения уставных правил при обращении к старшему начальнику» и т. д. Везде, правда, говорится о том, что «к служебным обязанностям относится добросовестно. За хорошую подготовку технического состава имеет благодарность», «показал отличные знания материальной части и хорошую работу на ней».

Известен такой эпизод. Однажды Покрышкин, возвращаясь с аэродрома, увидел под дождем жену одного из репрессированных летчиков с тремя малыми детьми. Их выселили из квартиры. Все проходили, отворачиваясь, мимо… Александр Иванович приютил их у себя, сказав предостерегавшему его товарищу: «Мне бояться нечего. В случае чего — я один… Только видеть, как детей под дождь выбрасывают, я не могу». К счастью, отца этого семейства вскоре освободили.

Так, в делах службы, поглощенный собственной трудной погоней за ускользающей мечтой, Покрышкин жил в 30-е годы. На родине, в Новосибирске, ему удалось побывать лишь однажды, в 1937-м. Младший брат Виктор запомнил его приезд «стремительным». Не усидев дома и нескольких часов, он в одной гимнастерке в 30-градусный мороз, в буран, рванул на лыжах к тетке Марье в Ельцовский Бор. Провожая его обратно в Краснодар, мать плакала…

Рапорты Покрышкина командующему ВВС, наркому обороны и в другие инстанции с просьбой разрешить переучиться на летчика оставались без ответа. Хотя они все же прочитывались, и неожиданно для Александра Ивановича ему предложили поступать в Военно-воздушную инженерную академию РККА имени профессора Н. Е. Жуковского. Академию эту называли «храмом авиационной науки», в ней преподавали лучшие ученые, здесь получила образование целая плеяда военачальников, организаторов авиапромышленности, генеральных и главных конструкторов. Предложение было заманчивое. Покрышкин летом 1937 года едет в Москву, в исторический Петровский дворец, где находилась академия… Возможно, он надеялся, поступив сюда, уйти в летчики-испытатели, примеры такие позднее были. Возможно, в его душе какое-то время «Сашка-летчик» боролся с «Сашкой-инженером»… Ведь в последние годы жизни он говорил, что если бы по каким-то причинам не смог летать, стал бы изобретателем, конструктором. А в 1937 году ему было уже 24 года, летная карьера становилась почти невозможной.

Покрышкин успешно сдавал экзамены, хотя, как он пишет, «мысль о том, что я не буду летчиком, не давала мне покоя». На экзамене по политэкономии к комиссии вдруг присоединился начальник с двумя ромбами на петлицах, был он не в духе, начал в грубой форме задавать все новые вопросы. Когда он в очередной раз оборвал ответ Покрышкина, тот разозлился и ответил без должного почтения. Начальник вышел из себя: «Вы кому так отвечаете?! Кто вас учил спорить со старшим по званию?! Мне такие слушатели не нужны». И Покрышкин, получив двойку, отправился в Краснодар.

Но через год вновь приходит вызов. Вновь Москва, экзамены. Из окна Покрышкин видит, как над Центральным аэродромом летчики-истребители, вернувшиеся из Испании, виртуозно исполняют фигуры высшего пилотажа. С ревом они проносились над самыми крышами домов и круто уходили в небо… В управлении кадров ВВС Александр узнает, что наконец-то отдан приказ наркома обороны, разрешающий посылать лучших техников на переучивание в летные школы!

Покрышкина зачисляют в академию с условием сдать в первом семестре немецкий язык и физику. Он поразил всех своим отказом и отправился на вокзал. В голове у него уже сложился план действий, который он решил осуществить несмотря ни на что. Сейчас или никогда!

В Краснодаре первым делом Покрышкин явился к начальнику аэроклуба и сказал о том, что должен пройти курс обучения летчика. Тот выразил недоумение и отказал — ведь в ноябре уже планировался выпуск курсантов, завершивших годичную программу. Покрышкин жестко заявил, что в случае отказа прекратит читать лекции в аэроклубе. Угроза подействовала. До конца отпуска надо было научиться летать. После третьего полета с инструктором тот удивленно спросил:

— Вы когда-нибудь летали на самолетах?

— Нет. Только на планерах.

— Да? Но вы хорошо управляете самолетом. Вас можно выпускать самостоятельно. Сейчас попробую договориться с начальником по летной части.

Начлет еще более удивился, поскольку в самостоятельный полет выпускали только после пятидесяти, а то и ста провозных полетов. Решил сам проверить 25-летнего новичка. Покрышкин пилотировал с особой тщательностью. И после девятого контрольно-провозного полета начлет сдался.

Александр Иванович вспоминал:

«Моя мечта осуществилась! Я — один в воздухе. Чувство простора неба, полета в высоте непередаваемые.

Я осваивал программу. После полетов по кругу приступил к отработке пилотажа в зоне. Нужно было спешить… Я начал применять маленькие хитрости. Вылетая в зону, я прихватывал 10–12 минут сверх положенных. За это мне, конечно, попадало, зато в полетах я делал столько петель, переворотов и других фигур, что, уходя из зоны, был твердо уверен, что научился их делать чисто.

Дома, наспех перекусив, я в душевой ставил на стол тренажер — на доске укреплена ручка управления и педали, брал в руки сделанный из фанеры макет капота с центропланом и, используя панель на стене как естественный горизонт, мысленно и зрительно отрабатывал элементы пилотажа. Передо мной теперь лежала книга Пестова «Полет на У-Т. Это замечательная книга».

В результате годичная программа обучения летчика была освоена Покрышкиным, начиная с первого провозного полета 3 сентября 1938 года, за 15 летных дней! Это богатырское усилие чем-то, пожалуй, напоминает рывок к вершинам знаний другого русского самородка архангельского помора Михайлы Ломоносова…

В октябре из авиационной части прибыла комиссия, которой курсанты, включая Покрышкина, сдали зачеты. Александр Иванович в ожидании направления в летную школу с утроенной энергией «надоедал» доброму человеку, начальнику отдела кадров ВВС округа Румянцеву.

Наконец, свершилось! Дальнейшее напоминает действие сжатой до предела и наконец-то освобожденной сильнейшей пружины. Александр Иванович писал:

«В конце октября наша часть находилась в Армавире на учениях. Прямо ночью в мою комнату ворвались друзья-авиатехники.

— Саша, вставай! Телеграмма от Румянцева. Тебя зачислили в летную школу!

— Шутите?!

Ждать до утра терпения не хватило. Одевшись, я помчался в наш полевой штаб. Там лежала высланная Румянцевым телеграмма.

К утру я был в полном сборе и, как только появился командир, предстал перед ним со своей просьбой выехать немедленно. Было страшно, что я опоздаю…

В тот же день, не заезжая в Краснодар, я выехал в Севастополь.

В Севастополе я никогда не был, хотелось посмотреть город, но не мог задержаться здесь ни на часок. Попутной машиной добрался до Качи. Здесь выяснилось, что я прибыл первым, что учеба должна начаться через полмесяца.

Только после этого я свободно, на всю грудь, вдохнул чудесный морской воздух, увидел, что внизу, под высоким обрывистым берегом шумело осеннее бурное море».

 

V. Кача

Долгие шесть лет судьба держала Покрышкина прикованным к земле. Наверно, хранила его до поры… Ровесники-летчики в это время уже воевали в небе Испании, Монголии, Китая, за отличия получали ордена, на петлицах у них появлялись новые «кубари», «шпалы», а то и ромбы высоких воинских званий. А наш герой все в тех же петлицах воентехника второго ранга стоит в ноябре 1938-го на отвале береговой скалы у Черного моря. Он — в знаменитой Качинской летной школе. Наконец-то у цели… Вспоминалась, конечно, встреча три года назад со Степаном Супруном и вольные беседы с ним в лодке, несущейся по гребням штормовых валов. Кстати говоря, С. П. Супрун, став в декабре 1937-го депутатом Верховного Совета СССР от Севастопольского округа, не раз бывал в школе на Каче.

Рядом с Александром — его новые друзья, такие же «страдальцы», добившиеся далеко не сразу права стать курсантом-летчиком. Анатолий Гаврилов — в общевойсковой шинели, Борис Мосягин — в реглане авиатора, он переведен из полка бомбардировщиков, где служил стрелком-радистом. Окрыленная своим долгожданным счастьем, эта троица перед началом учебы целыми днями бродит у черты берегового прибоя, поднимаясь на скальные выступы. Темы разговоров, конечно, ясны. Много лет спустя Александр Иванович вспоминал, приезжая в родное училище, как они «много раз горячо обсуждали вопрос о том, как быстрее стать умелыми летчиками-истребителями. Мы искали ответа во время учебных полетов, в лекциях преподавателей, в книгах, в газетных и журнальных статьях, в задушевных беседах с нашими летчиками-инструкторами».

Истребителей! Больше истребителей! Их собирала в свои воздушные эскадрильи, полки и дивизии, группы и эскадры грядущая мировая битва… Скоро они скрестят в небе, потемневшем от множества крыльев, свои дымные или сверкающие трассы пулеметно-пушечного огня.

В сентябре 1938 года управлением вузов ВВС Качинской Краснознаменной авиационной школе им. А. Ф. Мясникова была поставлена задача переучить на летчиков сто техников и политработников. Кача становится специализированной школой истребителей, которых готовят на самолетах И-15, И-16. Со второй половины 1939-го школа переходит на ускоренную программу обучения — семь месяцев.

Александр Иванович с легкой усмешкой вспоминает свой первый полет на Каче. Молодой курсант, упоенный открывшимся простором, находился под впечатлением от рассказов Степана Супруна, от увиденного при поступлении в Академию Жуковского пилотажа асов.

«В первые дни учебы, вообразив себя уже истребителем, подражая им, я сразу же хватил лишку. Из всех слушателей нашего набора оказалось двое окончивших аэроклуб. Поэтому в один из первых летных дней командир нашей эскадрильи капитан Сидоров решил проверить, как я владею машиной.

После взлета, как только я перешел в набор высоты, Сидоров убрал газ, имитируя вынужденную посадку. Я уверенно пошел на приземление. Когда колеса уже должны были коснуться земли, он дал мотору полный газ. Выдержав самолет, я перевел его в набор. Соображая, что из-за этой имитации мы можем уйти далеко от аэродрома, я на малой высоте отдал ручку и лихо, с большим креном развернулся влево. Затем стал строить полет по кругу.

В воздухе была густая дымка, земля просматривалась плохо, она проступала черными и белыми пятнами. Выпавший за ночь небольшой снег стаял не полностью. Черное полотнище посадочного знака затерялось где-то среди проталин. Я не нашел его. Тут как раз подвернулся мне другой самолет, шедший над аэродромом, и я последовал за ним по кругу. После четвертого разворота, на высоте метров сто, мне показалось, что я вижу «Т» и пошел на посадку. Да, это было «Т», но не мое, а другое, лежавшее в метрах пятистах от моего.

Даю полный газ и с крутым креном отворачиваю на 90° вправо, затем перекладываю самолет в левый разворот, уточняю расчет глубоким скольжением и приземляюсь около «Т».

Зарулил на стоянку, выключил мотор. Слышу сердитый голос Сидорова:

— Вылазь!

Выскочив из самолета, докладываю, что задание выполнено.

Высокий, мощного телосложения, недовольный комэск несколько минут с удивлением рассматривает меня.

— Где тебя учили нарушать правила полетов? — вдруг обрушивается он. — Что за фокусы на такой высоте?! Весь твой полет — сплошное воздушное хулиганство. Тебя прежде всего надо научить порядку. Три дня подежуришь у финиша!

Нелегко было три дня стоять с флажком у «Т» и наблюдать, как непрерывно садятся и взлетают самолеты, как машины проносятся над самым полем аэродрома. Сидоров, отругав за вольности в полете, все же включил меня в отдельную группу, созданную в эскадрилье из десяти человек для обучения на истребителе И-16».

Истребитель-моноплан Н. Н. Поликарпова И-16, совершивший свой первый полет еще в 1934 году, оставался лучшим в мире в своем классе не один год. И-16 был, как считали Покрышкин и его друзья-курсанты, красавцем по сравнению с предшественниками — бипланами, своеобразен по форме крыльев и фюзеляжа, хотя и строг в управлении. «Мы, — вспоминал Александр Иванович, — были исполнены гордости…»

Есть своя символика и в том, что одновременно с Покрышкиным для учебы на Качу прибыл 17-летний Василий Иосифович Сталин, сын вождя Советского государства. В один из дней той поздней осени 1938 года комиссар перед строем эскадрильи в составе 250 курсантов объявил, что им выпала большая честь учиться вместе с сыном самого товарища Сталина. Сохранилось письмо Л. П. Берии И. В. Сталину от 8 декабря 1938 года, в котором сообщалось, что командование школы поместило Василия не в общежитие, а в отдельный дом для приезжих. Занятия с ним велись индивидуально. Питался он отдельно в столовой комсостава, ездил на машине в Севастополь, катался на мотоцикле и т. д. 12 декабря начальник школы получил телеграмму: «Курсанта Сталина содержать на общих основаниях. Начальник Управления ВВС РККА Локтионов». Что и было, конечно, исполнено. Василия перевели в казарму, он стал старшиной отряда и, надо сказать, по рассказу инструктора Ф. Ф. Прокопенко, пользовался уважением курсантов, успешно освоил более простую, чем И-16, машину И-15. В выпускной аттестации В. И. Сталина 21 марта 1940 года, после детального разбора достоинств и недостатков («резковат в обращении, иногда в разговорах с вышестоящими командирами… летать любит, но недостаточно тщательно готовится к полетам…») следует вывод: «По личным и летным качествам может быть использован в истребительной части как летчик-истребитель и достоин присвоения воинского звания «лейтенанта», т. к. все предметы и технику пилотирования сдал на отлично».

Так началась бурная генеральская карьера Василия, оставившего о себе разноречивые отзывы. Уже 12 января 1942 года он становится начальником инспекции Главного Управления ВВС РККА, затем командует полком и дивизией. После войны судьбы его и Покрышкина пересеклись, но на Каче они обучались в разных эскадрильях и по разным программам. Хотя, конечно, внимательный взгляд будущего трижды Героя не мог не останавливаться на знаменитости школы — рыжеватом невысоком самоуверенном пареньке…

Перед самой войной в Качинскую школу поступили воспитанный в семье К. Е. Ворошилова Тимур Фрунзе, а также Владимир Микоян и Владимир Ярославский (сын известного партийного деятеля Е. М. Ярославского). Летчиками-испытателями, Героями Советского Союза стали сын А. И. Микояна — Степан, сын 1-го секретаря МК и МГК ВКП(б) А. С. Щербакова — Александр. Видным летчиком, генералом авиации был и Алексей Микоян. Избрали авиацию сыновья Н. А. Булганина и Н. С. Хрущева. Да, то была воистину эпоха авиации. Самолет стал высшим воплощением техники. Профессия летчика имела высший престиж. Дети партийных руководителей устремлялись не в дипломатию и внешнюю торговлю, а навстречу большому риску, на защиту Родины. Это — глубокий характерный штрих в той главе нашей истории.

…Внутренний распорядок на Каче был жесткий, красноармейский. Физзарядка на улице в любую погоду. В столовую курсанты шли строем. Занятия и отдых расписаны по минутам.

Полеты — главный учебный предмет. Кача, точка на юге России, была избрана для летной школы как наиболее благоприятная по метеорологическим условиям. После полетов — тщательный уход за самолетом, который чистили, мыли с мылом, досуха протирали. Если при проверке инструктор или командир звена находил пылинки, а пыли летом на аэродроме хватало, виновник отстранялся от полетов. Любимым развлечением курсантов в теплые дни было купание в море. Замасленные комбинезоны стирали своим способом — набивали песком и оставляли в волнах прибоя.

Неизбалованному жизнью бывшему технику Покрышкину долгожданная учеба казалось сказкой. Под крылом У-2, УТИ-4, а затем И-16 уходила к горизонту степь, виднелись невысокие Крымские горы. К лету дали окрашивались нежно-фиолетовым цветом, притягивала взгляд синева моря. В Мамашайской долине цвели фруктовые сады.

Белели внизу выстроенные из инкерманского камня двухэтажные дома качинского авиагородка. В двадцати километрах — улицы Севастополя, города русской славы. Малахов курган, форпост легендарной Севастопольской обороны 1854–1855 годов. Херсонес с храмом, где крестился в 988 году святой князь Владимир. Сапун-гора. Силуэты кораблей Черноморского флота в бухтах и на рейде. Видно, с тех пор Александр Иванович с особенным уважением относился к морякам, называя их братьями по риску.

Славой Севастополя навсегда останется и сама Качинская школа. Почти тридцать лет ее питомцы взлетали в небо у самых стен города-героя. Школьная зона пилотирования находилась над долиной, где берет свой исток невеликая крымская речка Кача. В первые полтора года аэродром школы располагался совсем рядом с Севастополем, в месте, которое называется ни много ни мало — Куликово поле… Здесь 14(27) ноября 1910 года начались учебные полеты «фарманов» и «блерио» Севастопольской офицерской школы авиации Отдела Воздушного флота Особого комитета по усилению военного флота на добровольные пожертвования народов России. Школа эта — первая и ведущая, самая знаменитая. Ничего подобного в мире тогда не имелось. Здесь создавалась методика подготовки летчиков, определялись пути военного применения авиации. В год рождения самого известного качинского выпускника — А. И. Покрышкина, в 1913-м, на пустынном морском берегу было построено 18 зданий — штаб, казарма, ангары… Открытие строительства посетил император Николай II. С 1911 по 1916 год Кача выпустила 609 летчиков.

На Каче все дышало недолгой еще историей отечественной авиации. В первые дни пребывания здесь Александр Покрышкин с друзьями нашли на песчаном побережье напоминавший о прошлом обломок крыла… Многое можно было услышать от очевидцев. Покрышкин узнает о том, что в марте 1914-го на Каче побывал, совершая перелет Киев — Одесса — Севастополь, Петр Нестеров и демонстрировал летчикам-инструкторам свой пилотаж. На Каче Александр Иванович прочитал труды выдающегося летчика-истребителя Первой мировой войны Евграфа Николаевича Крутеня, ставшего для него вторым после Нестерова наставником.

Крутень, офицер-артиллерист, впервые поднялся в небо летчиком-наблюдателем в ходе войсковых маневров под Киевом на самолете, который пилотировал сам автор «мертвой петли». После гибели своего учителя поручик Крутень писал в газете «Новое время»: «Итак, начало боя в воздухе положено. И первым бойцом был он же, русский герой, уже носитель венца славы за мертвую петлю Петр Николаевич Нестеров… Слава тебе, русский герой!… Слава Богу, что русские таковы!»

Поставленные на истребителях пулеметы открыли своим огнем новую эпоху. Первым теоретиком воздушного боя стал также русский ас. Крутень сбил около 20 вражеских самолетов — «бранденбургов», «альбатросов» и «фоккеров». По инициативе Крутеня в России впервые формируются специальные истребительные отряды и группы, одной из которых он командует. Направленный в командировку к союзникам, Евграф Николаевич признан французскими асами из знаменитой группы «аистов», награжден высшим боевым орденом Франции — Военным крестом.

Крутеня называли «витязем». Опознавательный знак его «Ньюпора-23» — голова Ильи Муромца в шлеме. Противник знал русского аса и уклонялся от боя с ним даже при численном превосходстве. Погиб Крутень 19 июня 1917 года, сбив в тот день двух немецких разведчиков. При возвращении на аэродром остановился мотор…

В последний год своей жизни Крутень в нелетные дни и часы одну за другой пишет работы по тактике — итог боевого опыта и завещание… В лаконичной статье «Тип аппарата истребителя» он формулирует свои принципы: «Чем выше летаешь, тем меньше противников может наскочить сверху, а снизу труднее подойти незаметно… Чем больше скорость, тем труднее противнику быстро нагнать и застать врасплох, и во всяком случае можно скорее выйти из опасного положения… Чем больше верткость, тем легче летчику озираться все время по сторонам и наблюдать воздух…» Отстаивая идею одноместного самолета-истребителя, Крутень доказывал, что «наблюдатель нужен лишь для охраны тыла летчика во время самой его работы. Но этого проще достичь парным полетом истребителей; причем такая раздельная пара будет всегда могущественнее двух человек, связанных один с другим и сидящих на одном аппарате, без возможности помогать друг другу взаимным маневром». Подчеркивает русский летчик и значимость асов: «Летчиков, слабых духом, пора вовсе выставить из авиации или поставить на корректирование стрельбы. Во всяком случае для истребителей хватит летчиков, был бы лишь строгий спрос и аппараты». Крутень разработал более 20 способов атак и выхода из них. Предупреждал о том, что следует как можно раньше увидеть противника в воздухе, что определяет половину успеха. В статье «Воздушный бой» Евграф Николаевич утверждает: «Надо подойти к противнику в упор и только тогда открывать огонь наверняка».

Именно эти положения применяет и развивает в годы Великой Отечественной войны Александр Покрышкин. Он изучал Крутеня, в отличие от составителей предвоенных советских инструкций и наставлений для истребителей… Связь времен, казалось, разорванная напрочь, жила в недоступной сокровенной глубине.

Во всех изданиях публикуется лишь одна фотография Евграфа Крутеня. Тонкие точеные черты лица, высокие дуги бровей, печаль в глазах… Что-то лермонтовское, трагическое видится в этом образе стройного офицера с Георгиевским крестом на груди. И погиб летчик в лермонтовском возрасте, не дожив до 27 лет. Лишь на полгода переступил этот рубеж Нестеров…

Вся история о первых русских авиаторах — это большая скорбь. Грустную книгу о них — «Летчики России» — издал не так давно Герой Социалистического Труда, специалист в области авиации и ракетной техники В. И. Лавренец. Долгое время нельзя было сказать о том, что боевой друг Нестерова, возглавивший после его гибели отряд, поручик Александр Кованько в ноябре 1920-го вместе с армией П. Н. Врангеля оказался в Турции, а затем в Югославии, где в 1926 году погиб в авиакатастрофе. Его брат Андрей Кованько, пилотировавший самолеты Сикорского, умер в 1970-м в Нью-Йорке. Летчик и конструктор полковник С. А. Ульянин, начальник Гатчинской военной авиационной школы, умер в 1920-м в Париже. Русский пилот № 2, «талантливый летописец эры аэропланов» Николай Попов — бунтарь, революционер, воевавший против Англии на стороне буров, тяжело раненный в бою с японцами под Ляоляном, победитель авиационных соревнований в Петербурге и Канне, покончил с собой во Франции в 1930-м… А первым получил диплом летчика в аэроклубе Франции в 1910-м Михаил Ефимов, лучший ученик знаменитого А. Фармана, один из основателей Качи, полный георгиевский кавалер. Он ушел к красным и был расстрелян белогвардейцами в Одессе в 1919-м.

Рано умер от последствий полученных при авариях ранений легендарный Сергей Уточкин, чьи полеты поразили воображение П. Н. Нестерова и Н. Н. Поликарпова, С. В. Ильюшина и П. О. Сухого… Была среди плеяды первых авиаторов и «девушка в белом» — дочь генерала, участника Русско-турецкой войны 1877–1878 годов Лидия Зверева, удивлявшая зрителей фигурными полетами на «Фармане». В 1916 году в 26 лет она неожиданно умирает от тифа. Среди ее друзей по авиашколе «Гамаюн» был Александр Агафонов, участник Первой мировой войны. Он уехал во Францию, а в СССР его брат Н. А. Агафонов стал конструктором атомохода «Ленин»… Любивший безответно Лидию Звереву Петр Евсюков, за участие в Балканской войне награжденный болгарским орденом «За военные заслуги», погиб в 1914-м при испытании летающей лодки Григоровича. А муж летчицы Владимир Слюсаренко был похоронен в 1969-м в Австралии. За несколько лет до смерти он просил разрешения приехать в Москву и Ленинград, прочитать лекции по истории русской авиации, но получил отказ.

Лишь немногим историкам известен сейчас самый результативный русский летчик-истребитель Первой мировой войны. Забыто имя Александра Казакова. 18 марта 1915 года он таранил по примеру Нестерова немецкий «Альбатрос». Успех сопутствовал поручику. Уничтожив противника, ему удалось спланировать к земле на «моране» с остановившимся мотором. К ноябрю 1917-го кавалер всех русских офицерских орденов и французского ордена Почетного легиона полковник Казаков имел на своем счету 17 (по другим сведениям 30) побед в воздухе, командовал 1-й боевой авиагруппой. А в Гражданской войне — Славяно-Британским авиаотрядом на Севере. После поражения интервентов Казаков отказался от службы в Лондоне и у А. В. Колчака. 21 июля 1919 года он на своем истребителе врезался в землю… Похоронен был 30-летний полковник в часовне в уральском городе Березники.

Перешел к белым и друг П. Н. Нестерова еще по кадетскому корпусу, кубанский казак Вячеслав Ткачев, первым в войне 1914–1918 годов награжденный орденом Св. Георгия, позднее — начальник авиации у Врангеля. Главком белогвардейской «Русской армии» П. Н. Врангель писал: «Наша воздушная эскадрилья, под руководством выдающегося летчика генерала Ткачева, производила в воздухе ряд блестящих маневров, маневров тем более удивительных, что большинство аппаратов пришли в полную ветхость и лишь беззаветная доблесть русского офицера заменяла технику». В 1944 году Ткачев был арестован в Югославии и осужден в Советском Союзе на 10 лет лагерей. Затем жил на родине, в Краснодаре, написал и издал в 1961 году книгу о Нестерове «Русский Сокол».

Свидетель одной из катастроф первых лет авиации Александр Блок оставил такие строки:

Благополучную жизнь в первой главе истории авиации России найти нелегко. Командир экипажа «Ильи Муромца» полковник, а затем парижский таксист Роберт Нижевский создал проект церковного памятника российскому воздушному флоту. Памятник установлен в соборе Александра Невского в Париже. Здесь же хранится поминальный синодик всех усопших русских авиаторов и воздухоплавателей.

Немцы, вошедшие в Крым по условиям «похабного» Брестского мира в 1918 году, вывезли с Качи в Германию самое ценное оборудование, уходя, взорвали несколько зданий. Французские интервенты уничтожили до 40 самолетов, электростанцию, сожгли все ангары.

С трудом выходила авиация теперь уже Красной армии из разрухи. Только к середине 1921 года в школе был облетан первый отремонтированный «фарман», возобновилось обучение пилотов. К 1925-му на Каче создана первая единая программа летной подготовки. Среди выпускников 1920-х годов старейшина летчиков-испытателей СССР А. Ф. Анисимов — учитель В. П. Чкалова, С. П. Супруна, П. М. Стефановского и других. Закончили Качу Г. Ф. Байдуков и А. В. Беляков, наиболее авторитетный начальник ВВС 1920–1930 годов Я. И. Алкснис. Среди выпускников школы более 300 Героев Советского Союза, такие дважды Герои, асы Великой Отечественной войны, как Борис Сафонов, Амет-хан Султан, Дмитрий Глинка, Александр Карпов, Александр Колдунов…

В 1925 году школе было присвоено имя погибшего в авиакатастрофе А. Ф. Мясникова (Мясникяна), партийного и государственного деятеля, 1-го секретаря Закавказского крайкома РКП(б), члена РВС СССР, автора трудов по истории революционного движения и армянской литературы. Выбор этот, конечно, был сделан в сферах политических, а не авиационных.

В 1937 году школа переходит к обучению на И-16. Первым на Качинском аэродроме полет на этом истребителе показал перед инструкторами и курсантами сам Валерий Чкалов, приехавший в лучшую школу ВВС вместе с В. К. Коккинаки. В считанных метрах над землей Чкалов прошел вверх колесами, переворачиваясь и вновь набирая высоту, выполнив каскад фигур высшего пилотажа. Курсанты стремились воспринять, освоить весь добытый мыслью, трудом и кровью опыт предшественников.

Еще на заре века А. И. Куприн писал о летчиках: «Я люблю их общество… Как прекрасна в этих сверхъестественных людях-птицах, дерзко попирающих всемирные законы самосохранения и земного тяготения, как живописна в них беспечная и благородная, страстная и веселая, какая-то солнечная и воздушная любовь к жизни!» Сколько неотразимого обаяния в облике лучших советских летчиков довоенных лет… Могучий Валерий Чкалов, чей полет напоминал по резкой веселости и чистоте летний полет стрижей. Чкалов шел к победе напролом, оправдывая чисто волжскую фамилию своих предков. «Чка» — верховой всесокрушающий лед. Михаил Громов, в юности — чемпион страны по тяжелой атлетике, по признанию французских авиаторов, «лучший летчик мира 1926 года». Аналитический ум и воля позволили ему стать абсолютным мировым рекордсменом, избежать гибели в самых рискованных испытаниях. Выдающимися летчиками были сибиряк — земляк А. И. Покрышкина Георгий Байдуков, братья Коккинаки, «тончайший воздушный композитор» Сергей Анохин…

Но, конечно, героем да и просто хорошим пилотом мог стать далеко не любой. Летчики, тем более истребители и испытатели, всегда составляли особое племя, цвет народа. Каждый, даже не боевой полет — это опасность, постоянное, иногда непомерное напряжение духовных и физических сил человека в необычной для него воздушной среде. Научные исследования авиационной медицины показали, что один час полета на истребителе соответствует нескольким часам нагрузки любого водителя на земле. С обычным трудовым днем сложный полет не сравнить. Организм выбрасывает в кровь в 10–12 раз больше адреналина, ферментов, сахара. Он работает на пределе… Одолеть психологический барьер, подавить страх в первых воздушных боях, в секунды молниеносного сближения с самолетами врага может только человек незаурядной воли. Истребитель — один в своей тесной кабине, он и пилот, и штурман, и стрелок, и радист. На бешеной скорости он несется над пропастью, ее дно стремительно вращается перед ним, отдаляется или приближается вплотную. Истребитель — единственный среди других авиаторов, кому для выполнения боевой задачи необходимо вступить в воздушный бой, а не уйти от него. Он должен всегда испытывать себя. М. М. Громов говорил: «Если не рисковать, то можно стать трусом!» Риск нарастает, в отличие от других профессий, даже с мастерством и опытом. Лучшие испытывают новую технику, им поручают полеты на малых высотах, в сложнейших метеоусловиях. В тяжелый бой идут одни «старики»…

М. М. Громов считал, что полет «требует от летчика умения владеть своим вниманием наподобие птицы или дикого зверя, т. е. одновременно все слышать, осязать и помнить». Искусство летчика сравнимо с достижениями в большом спорте, где достичь мастерства нельзя ранее чем через несколько лет целенаправленных тренировок.

Мало исследовано до сих пор такое качество, как «чутье самолета», основанное на летной интуиции и осязании. Существует способность в самом сложнейшем полете всегда видеть реальность пространственного положения. Есть качества, которые даны только летчикам от Бога.

В 1930 годы профессиональный отбор в летных школах проводился главным образом при помощи значительного отсева «непригодных», выявлявшихся в ходе обучения. К середине 1960-х отечественная авиационная медицина разработала оправдавшую себя систему психологического отбора в летные училища. Кандидаты делятся после ряда тестов и испытаний на четыре группы по степени способностей к летной профессии. Чтобы отобрать из числа поступающих ребят с отличным здоровьем наиболее способных (1 и 2 группы), необходим конкурс не менее пяти — семи человек на место. Именно летчики составляют элиту во всех армиях мира.

Один из ведущих ученых в области авиационно-космической медицины генерал-майор медицинской службы запаса В. А. Пономаренко считает: «Чтобы говорить о летчиках, нужно понять, как ими становятся. Летчик начинается до училища, этот человек изначально есть личность. С колоссальным познавательным интересом, тягой не просто к новому, а необычному новому. С ранних лет он начинает проверять себя — прыгает с вышки, гоняет на мотоцикле, ходит на зверя… Следующий момент — фантазия, исключительно развитое чувство эстетики, красоты. Часто они рисуют, любят краски, присматриваются к небу, облакам, сполохам молний… Ярко выражено стремление раскрыть себя. Из 1000 поступивших в авиационные училища — примерно 600, более половины, именно таковы, их отличает повышенная одаренность».

В. А. Пономаренко, а его первым командующим в 1950-х был Покрышкин, за десятилетия труда собрал в своих книгах громаду материала, убеждающего: в целом военному летчику нашего Отечества присущи добродетель, осознание жизни как хрупкого дара, отсутствие чувства превосходства над другими, желание служить народу вплоть до самопожертвования. Со страниц книг ученого звучат голоса лучших летчиков, признания, сделанные сильными людьми в минуты откровений: «Небо зовет! Летческое братство. Страсть по небу, проявляющаяся в особом настрое Души… Я даже ощущаю музыку полета». «Грандиозные по объему картины звездного неба, сполохи полярного сияния подчас порождают в душе ощущения причастности к вечности». «Авиация — хотя и не Божий храм, но дает более острое ощущение понятий добра и зла». «Сам подъем в воздух, удивительная красота земли и неба в полете дает как бы нравственное очищение. Человек становится благороднее, добрее. Особенно это происходит с человеком, влюбленным в небо, в авиацию».

Конечно, и нравственных высот достигают далеко не все, они еще более труднодоступны, чем высоты профессионального мастерства… Но именно таким настроем пронизаны от начала и до конца жития Александра Покрышкина и его боевых друзей. Внимательный наблюдатель замечал, как Покрышкин, обычно сдержанный или даже замкнутый, преображался в кругу летчиков, в родной авиационной среде.

…Подошло время выпуска из Качи. К 20 сентября 1939 года воентехник 2-го ранга А. И. Покрышкин налетал на У-2 40 часов 18 минут — оценка «отлично», на УГИ-4 20 часов 7 минут на «хорошо» и 10 часов 38 минут на И-16 — «отлично». Инструктор младший лейтенант Фатеев дает прекрасную учебно-летную и строевую характеристику:

«Предан делу партии Ленина — Сталина и социалистической родине. Политически развит хорошо. Много работает над изучением краткого курса истории ВКП(б). Общее развитие хорошее. Дисциплинирован. По теоретической подготовке учится только на хорошо и отлично, имея общий балл 4,8. Личные качества — скромный, инициативный, решительный, в полете сообразителен, вынослив, на всевозможные отклонения в полете реагирует быстро и правильно. Летное дело любит, усваивает быстро и закрепляет хорошо. Летает отлично. Взлет отлично, расчет в большинстве случаев точный, исправляет его своевременно и грамотно. Посадку делает отлично. Осмотрительность в полете хорошая. В зоне задания выполняет быстро и точно. Пилотаж на И-16 — «бочки», перевороты через крыло, иммельманы, петли отработаны на отлично, боевые развороты хорошо, штопор — отлично. С товарищами общителен, многим помогает в теоретической подготовке и в общественной жизни активный. В международной обстановке ориентируется хорошо. В комсомольской жизни принимает активное участие, являясь комсоргом звена. Физически развит хорошо, хороший физкультурник.

Выводы по аттестации: Может быть использован в истребительной авиации летчиком на самолете И-16. Достоин присвоения военного звания «Старший лейтенант»».

Кажется, все великолепно. Но и сейчас Покрышкин едва не терпит катастрофу. Видимо, перед самым выпуском подготовленных на лучших по тому времени истребителях И-16 курсантов проверяли еще раз по соответствующим линиям. На запрос пришел ответ из Новосибирска… Сын «лишенца»! Скрывал это несколько лет! В штабе школы, в доме с каменными львами у крыльца, решалась судьба Покрышкина. К счастью, Василию Ивановичу Иванову, командиру школы с 1933 года, удалось спасти будущее одаренного курсанта, которое, должно быть, висело в тот момент на волоске. Летчики отстояли своего собрата. Тем более что уже 1 сентября началась Вторая мировая война, а до 15 сентября шли воздушные бои с японцами на Халхин-Голе.

На заседании бюро ВЛКСМ 5-й эскадрильи 1 октября 1939 года была утверждена комсомольская характеристика, где сказано, что Покрышкин «проявил себя как активный политически развитый комсомолец», который «к работе относится добросовестно, с большим желанием». Вместе с этим «перед окончанием школы низовая комсомольская организация вынесла союзное взыскание, строгий выговор за неоткровенность перед комсомольской организацией, выразившуюся в сокрытии социального прошлого родителей. Бюро ВЛКСМ 5 эск. решение низовой комсомольской организации утверждено».

Затем в летно-строевой аттестации появляются еще несколько строк, подписанных командиром эскадрильи капитаном Сидоровым и военным комиссаром эскадрильи старшим политруком Степановым: «С характеристикой на т. Покрышкина согласен. Т. Покрышкин допустил нечестность, скрывал социальное прошлое родителей (занимавшихся торговлей), что установлено только в конце сентября месяца. Может быть использован в истребительной авиации в должности летчика на самолете И-16. С присвоением звания лейтенант». Как видим, звание все-таки предложено снизить.

И в самые последние дни на Каче Покрышкину пришлось еще раз побороться за мечту. Александр Иванович вспоминал:

«Нам, моим друзьям — Мосягину, Лысенко, Гаврилову — и мне, предложили остаться в школе на должностях инструкторов. Мы понимали, что наше умение грамотно летать, наша выучка очень необходимы школе, ее новому пополнению. Но давняя мечта — стать боевым летчиком звала к заветной цели. Нам так трудно далась первая победа — поступление в школу, мы ее достигли, на отлично окончили учебу. И вот снова препятствие на избранном пути.

Направляемся к начальнику школы комбригу В. И. Иванову. Мы любили этого полного, подвижного, энергичного, прекрасно знавшего авиацию комбрига. Он, в прошлом артист-певец, образованный, подчеркнуто интеллигентный в обхождении с подчиненными, очень внимательно выслушал нас.

— Хорошо. Давайте тогда все поступим так, как вы — оставим Качу и отправимся на Халхин-Гол. Прекратим занятия и уедем. Я тоже хочу летать, хочу сражаться с врагом.

Мы молчали, посматривая один на одного.

— Какие из нас инструктора, товарищ комбриг? — начал прибедняться Лысенко.

— Это уже наша компетенция определять ваши деловые качества. Идите, оформляйтесь на должность инструкторов! — Комбригу уже изменяло терпение.

И тут мы, перемигнувшись, пошли на последний риск. Заговорил, как и условились, Лысенко:

— Мы, товарищ комбриг, от вашего кабинета не уйдем, пока не получим направление в части.

— Как так не уйдете?

— Ляжем под дверью и будем лежать.

— Столько мечтали, товарищ комбриг, о назначении в боевой полк, и вот.

— Ну, идите, ложитесь под дверью. Хочу посмотреть на вас, лежащих, — комбриг еле заметно улыбнулся.

Но Лысенко и впрямь готов был исполнить свое намерение. Он уже обернулся кругом и направился к выходу. И тут комбрига взорвало. Загремел его могучий голос, строгостью сверкнули глаза.

— Уезжайте! Мне такие инструктора не нужны! Но имейте в виду, что в жизни не все можно достичь упрямством. К нему еще нужно много других деловых качеств.

Он хорошо отчитал нас, а на прощанье пожелал счастья и удачи в боевой жизни».

Покрышкин стал одним из 826 истребителей, выпущенных на Каче в 1939-м. 22 декабря Покрышкину вместе с назначением на должность младшего летчика в 55-й истребительный авиационный полк присвоено звание — старший лейтенант. За семь с половиной лет службы он достиг довольно скромного командирского звания…

Настала пора прощания с друзьями. Впоследствии встретиться с ними, как это часто бывает в подчиненной приказу, кочевой жизни военных, Александру Ивановичу не довелось. Лысенко погиб, об остальных точных сведений не было…

В 1944 году Покрышкин встретил своего инструктора, который остался в лейтенантском звании. Тот сделал вид, что не узнает ученика.

Слишком большая, по его мнению, между ними пролегла дистанция. Александр Иванович сам подошел к нему, а затем и помог. Работа инструктора у нас, как он считал, оценивалась несправедливо.

Но 1944 год в довоенном 1939-м — это далекое будущее, до которого доживут не все…

Покрышкин, собрав свой нехитрый холостяцкий багаж, отправился на Украину, в город Кировоград.

 

VI. В предвоенной мгле

Командира полка, к которому явился представиться младший летчик Покрышкин, в штабе не оказалось. «Командир летает, представитесь ему после приземления», — сказал начальник штаба. Новичок немедленно отправился на аэродром. Увиденное стало для Александра Ивановича одним из сильнейших впечатлений предвоенных лет, настоящим откровением. Как вспоминал он:

«Самолеты взлетали и садились одиночно и звеньями четко, с большой плотностью на взлетной полосе. Это уже был более высокий класс летного мастерства по отношению к полетам курсантов в Каче.

Особенно меня поразил взлет одного истребителя И-16. После взлета и выдерживания над землей он круто взмыл вверх, резко, что называется на одном крыле, с заваливанием на спину вошел в левый разворот. У меня аж сердце сжало. Все, конец. И-16 машина строгая, не терпит перетягивания ручки управления и срывается в штопор. На такой малой высоте это неминуемая катастрофа. Но летчик так уверенно, без потери высоты и срыва в штопор развернулся на 90° и перешел в набор высоты, что я от изумления стоял завороженным.

— Ну, что разинул рот? Удивлен? — спросил стоящий рядом летчик.

— Вот это взлет! Кто взлетел?

— Кто? Командир полка Иванов. Летает как бог. — С гордостью подтвердил летчик.

Я с завистью подумал — вот как надо летать. А я-то считал себя летчиком. Да, есть чему поучиться у такого мастера».

Это был летный почерк аса, тот внезапный, резкий маневр, который приносит победу в воздушном бою. И который так не любили в летных школах осторожные или вынужденные быть осторожными инструкторы. И Покрышкина на Каче они «очистили» от увлечения резким энергичным пилотажем. Наставления требовали летать, как сетовали будущие герои с досадой, — плавненько, тихо, «тарелочкой». Как бы чего не случилось…

Теперь Покрышкин был счастлив. И хотя 26-летний летчик умел не показывать посторонним обуревающие его чувства, все-таки, когда он подходил для доклада к майору Виктору Петровичу Иванову, тот почувствовал его состояние.

Разгоряченный пилотажем Иванов с любопытством осматривал подтянутого пилота — далеко не юнец, сила — в каждом движении спортивной фигуры, ясные глаза смотрят в упор. Странное несоответствие возраста и должности — младший летчик. И почему у летчика петлицы воентехника?

— Много видел летчиков на своем веку, но техника-истребителя встречаю впервые, — усмехнулся Иванов.

После кратких объяснений Покрышкина командир, продолжая пристально вглядываться в необычного новичка большими карими глазами, завершил беседу:

— Что ж, неплохо быть и техником, и летчиком вместе. Устраивайся.

Встреча с Ивановым стала для Покрышкина даром судьбы, даром безусловно выстраданным… Они были почти ровесники, Виктор Петрович родился 31 января 1912 года. Но его военная карьера складывалась без каких-либо задержек. В 1928-м по разверстке Осоавиахима Иванов поступил во 2-ю объединенную военную школу летчиков и авиатехников в Вольске, через год после окончания был направлен в летную школу в Борисоглебск и уже в июне 1931 года, в 19, а не в 26 лет, как Покрышкин, стал младшим летчиком 33-й легкобомбардировочной эскадрильи в Ленинградском военном округе. Два с половиной года командир звена Иванов служил на Дальнем Востоке. В 1936-м после учебы в Одесской школе высшего пилотажа становится инструктором по технике пилотирования и теории полета, затем командиром эскадрильи. С ноября 1939 года — помощник командира 55-го полка. Утвержден командиром в апреле 1940 года, но фактически командовал полком с начала его формирования, поскольку первый командир B. C. Артемьев вскоре после назначения убыл на учебу в Москву.

Безоговорочный авторитет 27-летнего командира определялся его умом, спокойным уравновешенным характером, добрыми человеческими качествами. Главным для летчиков было, конечно, исключительное летное мастерство. Иванов — истребитель школы Валерия Чкалова и Анатолия Серова, пилотировал в сомкнутых пятерках на авиационных праздниках в Москве на Тушинском аэродроме, обучал полетам на И-16 испанских летчиков-республиканцев. Понимал психологию летчика, умел учить.

Александр Иванович вспоминал:

«В ближайшей летный день я вылетел на проверку техники пилотирования с Ивановым на двухместном УГИ-4. Выполнил хорошо все заданные фигуры, так, как учили в Каче. После взял на себя управление Иванов и показал такой пилотаж, что у меня голова болталась от борта к борту кабины. Какой же это был пилотаж! Мечта летчика. Какой же я слабак в летном деле.

Еще до посадки твердо решил все перенять у него и быть таким же мастером пилотажа. Все было закономерно. Каждый летчик овладевает летным искусством, взяв себе за образец мастера в этом деле. Мне повезло. Для меня примером был командир полка Иванов».

Более того, Виктор Петрович сразу угадал в начинающем «технике-истребителе» громадный потенциал, да и просто стал его другом. Когда они оставались вдвоем, их разговор утрачивал жесткие рамки армейской субординации. Они понимали друг друга… Иванов «не давал в обиду» прямого и бескомпромиссного подчиненного. Знал командир и о «пятне» в личном деле Покрышкина — сын «лишенца». Был такой девятый пункт в анкете… Сам Виктор Петрович тоже не обладал абсолютно безупречной по тем временам биографией. Один из его братьев был арестован в мае 1938-го.

Они сошлись характерами, два летчика, — «твердолобый» сибиряк и чуть более мягкий южнорусский степняк. Дружба свяжет их до конца дней, будет иметь не только военное, но и довольно драматическое послевоенное продолжение…

Кировоград, где формировался 55-й истребительный авиаполк, — провинциальный украинский городок, бывшая крепость Елизаветград — недолго с 1924 года носивший малопочтенное название Зиновьевск, а затем снова переименованный, уже после гибели С. М. Кирова. Особых достопримечательностей здесь не имелось. Домики в садах, недалеко от вокзала окраина, где располагались аэродром и все службы полка. Летчики квартировали у местных жителей.

В один из таких домиков, где уже разместились двое пилотов-холостяков, и постучался новый младший летчик. За дверью послышался легкий суетливый шум. Войдя в горницу, Покрышкин сразу понял — прятали бутылки под стол, за которым сидели с хозяевами квартиранты. Покрышкин представился летчиком. Один из однополчан, глядя на петлицы техника, испытывающе переспросил: «Неужели летчик?» Чтобы «войти в коллектив», Александру пришлось выдержать «экзамен» — выпить граненый стакан водки. Как это ни удивительно — то был его первый в жизни стакан.

Старший из летчиков, Панкратов, хлопнул по спине, второй, Миронов, подставил тарелку с закуской…

Авиаполк Красной армии, как он предстает из воспоминаний ветеранов разных частей, был одной дружной семьей. Братские отношения, уважение к опытным, сильным и смелым, летная гордость. Трусость и карьеризм, даже при неудачном начальстве, вытеснялись из этой среды. Как говорил Александр Иванович — воздух роднит. Общий риск, взаимовыручка в полетах и боях сплачивали крепче уставов и партсобраний. Несмотря на усилия командиров и политработников, передавались также традиции излишней лихости, не всегда удачных розыгрышей, иногда бравады в делах питейных. Заметен был у некоторых удальцов и истребительский шик в обмундировании: галифе с большим напуском, болтающийся у сапог планшет, сбитые набекрень фуражки.

Летчики быстро присмотрелись к Покрышкину, порасспросив и уяснив все несоответствия в его биографии, звании и должности. Новичок был уверен в себе, скромен, общителен, с юмором, хотя немногословен и подробностей о себе рассказывать не любил. В полетах показал себя смелым, в знании матчасти стоял на голову выше всех, даже техники нередко обращались к нему за помощью, в которой он никогда не отказывал. Свой парень! — было решено однополчанами.

55-й полк формировался согласно приказу от 5 сентября 1939 года как сторожевая воздушная застава на южном рубеже Союза. Поначалу полк входил в Киевский Особый военный округ, в 1-ю скоростную бомбардировочную бригаду. В январе 1940-го передан 42-й истребительной бригаде Одесского военного округа. Зимой того же года самолеты эскадрильи, в которой служил Покрышкин, уже грузили на железнодорожные платформы для отправки на фронт советско-финской войны. «Вот и наступил наш черед… Повидать бы мать, сестру, братьев», — прощался с мирной жизнью Александр Иванович. Но последовал отбой, война на Карельском перешейке завершилась.

Ожидались бои и весной этого последнего предвоенного года, после требования советского правительства к Румынии отдать оторванную от Российской империи в смутный 1918 год Бессарабию, а также Северную Буковину. Но Румыния не решилась противиться, и в июне 1940 года группировка советских войск под командованием генерала армии Г. К. Жукова отодвинула на запад государственную границу. 55-й полк в составе 20-й смешанной авиационной дивизии в парадном строю перелетел на аэродром в молдавском городе Бельцы — тихом, одноэтажном, утопавшем в садах и сирени.

Бессарабия встретила советских людей рекламами и афишами, базарами, маклерами, готовыми купить и продать что угодно. Александр с друзьями Панкратовым и Мироновым даже стали владельцами старенького гоночного авто «испано-сьюиза», на котором подкатывали утром к штабу.

…Тот предвоенный год для Покрышкина — год становления как летчика-истребителя. Боевые тревоги, каждодневные систематические полеты под руководством В. П. Иванова «укрепили крылья», превратили начинающего пилота в аса. Летать полку, правда, приходилось на устаревших и просто изношенных И-16 и И-15 «бис». Новая техника, о которой ходило столько разговоров, задерживалась в конструкторских бюро и на заводах… И это в то время, когда новейшие «мессершмитты» германских люфтваффе уже разгромили ВВС Польши и Франции, схватились со «спитфайрами» и «харрикейнами» в битве за Англию.

К осени Покрышкин пилотировал так же, как Иванов и второй его учитель — командир эскадрильи старший лейтенант Анатолий Селиверстович Соколов. О нем известно немного, как и о большинстве погибших в первые месяцы войны… Родился Соколов в 1914 году на Варварке в Москворецком районе столицы, за бои на Халхин-Голе награжден орденом Красного Знамени. Был сбит, горел. С большим уважением и теплотой писал об этом незаурядном летчике Покрышкин.

Александр Иванович любил аэродром в час ранней утренней прохлады, когда четко слышны бодрые голоса летчиков и техников, острее ощутимы ароматы степных трав и запах бензина. Здесь, считал Покрышкин, летчик становится уже наполовину неземным…

Обескуражили первые стрельбы по конусу — восьмиметровому полотняному мешку, который поднимал в воздух самолет-буксировщик и вел за фалу длиной 300 метров. Александр в уединении, ночью делает расчеты и схемы. Уже в третьей стрельбе Покрышкин удивляет всех, добившись 29 попаданий из 60 патронов, заряженных в крыльевой пулемет, в то время как на оценку «отлично» требовалось 12 пробоин. Вскоре он регулярно попадает в конус до 40 раз и считается летчиком-снайпером. Таких в полку было немного. Остальные имели попаданий в три раза меньше, поскольку поразить мишень было непросто. Следовало точно выбрать момент открытия огня, удерживая конус в прицеле и не упуская из виду самолет-буксировщик, с которым можно было столкнуться и в который тоже можно было попасть (такое случалось). Точность Покрышкина вызывала недовольство у некоторых командиров, так как он вел стрельбу с близкого расстояния, нагоняя страх на летчиков-буксировщиков. Но Покрышкин был упрям. Он считал — все надо делать так, как это будет на войне.

Не все поначалу ладилось у будущего аса и в стрельбе по наземным целям. Этому не учили в летных школах. Как вспоминал свои первые попытки в этом упражнении Г. Речкалов, тогда молодой пилот 55-го полка, а впоследствии дважды Герой Советского Союза: «Оказывается, дьявольски трудная штука — попасть в цель. То самолет качнет, то рулями сработаешь резко. Сетка (прицела. — А.Т.) мечется как угорелая. А тут еще земля наваливается со страшной силой. Кажется, еще мгновение — и останется от тебя мокрое место».

Вспоминает свою неудачную попытку и Александр Иванович:

«Наблюдая на полигоне, как стреляет по наземной мишени Соколов и с какой высокой результативностью, я попытался тоже стрелять с углом пикирования 70°. Однако после перевода в пикирование я никак не мог поймать мишень в перекрестие прицела. Самолет несется к земле, а я прицелиться не могу. Вывел я самолет на очень малой высоте. У мишени мне выложили запрет на стрельбу — крест из белых полотнищ.

Разозленный неудачей, я пошел на посадку. При планировании после четвертого разворота я почувствовал по поведению самолета, что у меня не выпущены шасси. Решил схитрить: дал газ мотору и пошел на второй круг. Внизу у посадочного «Т» стоял Соколов и хлопал руками по ногам — предупреждал о невыпуске шасси. После посадки Соколов с сердитым видом поднялся на крыло.

— Вот, бери красный карандаш и напиши на приборной доске: выпустить шасси. Две недели летай с этой надписью!

Этот урок оставил след на всю мою летную жизнь. Даже в самой сложной обстановке в полете я не забывал вовремя выпускать шасси».

Постоянно сосредоточенный на поиске новых маневров, Покрышкин обращает внимание на психологическую привычку летчиков к левому боевому развороту. Применив неожиданный для соперника правый разворот, Александр в учебном бою побеждает своего командира звена Назарова и включает этот нестандартный ход в свой арсенал. Каждый бой Покрышкина уже тогда имеет свой выстроенный в одно мгновение план.

Соколов призывал пилотировать с перегрузками, «чтобы темнело в глазах». Тогда «в настоящем бою сможешь энергичным маневром уйти от противника, даже находясь под прицелом. Создашь высокую перегрузку на маневре, которую не выдержит враг, — добьешься победы». И Покрышкин в учебных боях пилотирует так, что даже у него, при всей его закалке, однажды после посадки от перегрузок пошла носом кровь…

Тренируясь в стиле Соколова, Покрышкин вырабатывает резкий удар в атаке, придумывает один за другим новые приемы. Зло, напористо и хитро ведет учебный бой со своим учителем и заходит ему в хвост. После посадки Соколов сказал одобрительно: «Драться ты будешь».

Подтверждение необходимости резких маневров с перегрузкой Покрышкин находит, читая специальную литературу, изучая особенности реакции летчика, вычисляя время на действие управлением самолета. Секунда, за которую самолет меняет положение, при скорости истребителей тех лет в 500 км/час оказалась равной примерно 140 метрам. Опередив врага резким маневром, можно уйти от неминуемого удара.

Резкие «крючки» на максимальной скорости особенно раздражали заместителя командира полка майора Г. В. Жизневского. Это было время учебы Покрышкина на курсах командиров звеньев в первые месяцы 1941 года. Александр Иванович вспоминал:

«Как летчик невысокого класса, он не мог нам дать что-то новое. Его педантичное следование инструкциям сдерживало наше совершенствование. С первого же дня на курсах у меня с ним возник конфликт. Первый разворот после взлета я выполнил в стиле Иванова. В зоне также выполнил пилотаж с резким перекладыванием самолета из одной фигуры в другую. Это явно Жизневскому не понравилось, и я получил нотацию:

— Что вы делаете с самолетом? Вы что, убиться хотите? У самой земли загибаете такие «крючки»? Вы были уже почти в штопоре. А в зоне вы издевались над самолетом. Инженер! Проверьте хорошо самолет на деформацию. А вас, товарищ Покрышкин, отстраняю от полетов на три дня. Будете стоять у «Т» с флажками.

— Товарищ начальник курсов! С самолетом ничего не случилось. Пилотировал я с учетом предельных перегрузок, так потребуется на войне.

— Вот когда будет война, тогда и летайте по-своему. А сейчас летать так, как я укажу.

Жизневский был из тех летчиков, которые пилотировали самолет спокойненько, как мы называли, «по-академически». Настороженно он относился ко всяким новшествам. Летал без «огонька» и у других не терпел его. Мы знали: он не одобрял технику пилотирования Иванова и Соколова».

Но Покрышкин не мог отмалчиваться, когда был уверен в своей правоте. Возражал старшим командирам, пытался переубедить равных по званию. В характерах русских народных полководцев есть объединяющее свойство — прямота характера, независимость суждений. В этом наш герой был сходен со знаменитым адмиралом, упрямцем-дальневосточником С. О. Макаровым, который говорил: «Пассивное повиновение — это почти то же, что пассивное сопротивление».

Узаконенное построение звена истребителей из трех самолетов большинству летчиков полка казалось единственно возможным. К этому привыкли. Лишь отдельным остро мыслящим летчикам становилось все более очевидным, что такой треугольник сковывает действия, ведомые часто мешают друг другу.

Командир звена Степан Назаров, ведомыми которого были Покрышкин и Константин Миронов, был самоуверен, красив, известен в полку как танцор и весельчак. Давалось ему все легко. На новом И-16 он отрывался от ведомых, летавших на «ишачках» с почти выработавшими ресурс моторами. Ругал их за отставание. Покрышкин с ним спорил. Однажды на посадке по вине Назарова ведомые чуть не столкнулись, Миронов подломил шасси. Командир полка снял Назарова с должности.

С новым командиром звена Л. В. Тетериным отношения у ведомых сложились неплохие. Но был командир возрастом постарше, обременен семьей, старался избегать, как он считал, лишнего риска… Сам Покрышкин считал тогда — надо оставаться одному, поскольку семья заставляет пилота осторожничать.

Все свободное время будущего трижды Героя отдано либо чтению, либо спорту. По утрам — пробежка и зарядка вместе с другом Костей, которого Александр приобщил к своим занятиям. Вечером — любимая гимнастика на снарядах: турник, брусья, кольца, «рейнское колесо», батут. Одно за другим — сальто, перевороты, «солнце», соскоки. Шлифовка координации движений и готовность к перегрузкам. Блестящая спортивная форма.

Казарменную дисциплину на курсах командиров звеньев летчики считали непомерной. Когда вечером Покрышкин просил разрешения у Жизневского на тренировку в зале Тираспольского спортклуба, начальник отпускал не сразу:

— Знаю я ваши тренировки. По-моему, вас туда больше тянут девчата-спортсменки. Нет бы как все — заняться самоподготовкой или сходить в кино.

Но вскоре, оценив спортивную подготовку старшего лейтенанта, Жизневский назначил его нештатным физруком курсов.

Впрочем, Покрышкин, далекий от высокомерия, любил и «летный банчок», как называли пилоты общение в своем кругу, где серьезный разговор о технике, полетах и происшествиях свободно чередуется с анекдотами, шуткой и «подначкой». Вот он сидит в уютном ресторанчике «Лондон» с товарищем, инструктором курсов Дмитрием Кривцуном из 4-го истребительного полка, который квартировал в Кишиневе. Вырвавшихся ненадолго из-под опеки Жизневского курсантов принимают комэск Афанасий Карманов, Николай Ковалев, Анатолий Морозов, Борис Колесников… Оживление, молдавское вино. Музыканты из джаза исполняют на популярный мотив песенку о знакомцах-летчиках: «Толя, Коля, Кармен, Боб, как ваше здоровьице…» Александр в этом кругу — просто Сашка, дважды заказывает песенку в честь товарищей. Он знает, что Кишиневский полк воевал на Карельском перешейке. Карманов, как его звали товарищи — Кармен, лучший в полку летчик, бывший испытатель, спас Морозова, сбитого в бою. Карманов сел рядом и вывез друга в кабине своего самолета. За этот подвиг и другие отличия был награжден лишь орденом Красной Звезды, поскольку не всегда ладил с начальством.

Шла речь и о командире 20-й смешанной авиадивизии, в которую входили 4-й и 55-й полки, генерал-майоре А. С. Осипенко. 30-летний комдив воевал в Испании, был удостоен звания Героя Советского Союза, затем стремительно поднялся по служебной лестнице, как поговаривали, прежде всего благодаря славе первой жены — летчицы Полины Осипенко. Стараясь показать, что свой пост заслужил личными качествами, Александр Степанович, сам почти прекратив летать, отталкивал от себя грубостью, пренебрежением к мнению подчиненных. Примеров тому, увы, немало в воспоминаниях А. И. Покрышкина и его сослуживцев — Г. А. Речкалова, Б. И. Колесникова, И. А. Почки и других. Прилетая в 4-й полк, Осипенко ругал тех, кто служил здесь, и ставил в пример 55-й полк. И наоборот. Каждый прилет комдива становился «событием». Он требовал при обращении к себе называть не только звание генерал-майор, но и — Герой Советского Союза. Придирался к мелочам, налагал за них строгие взыскания. Тем, кто его не заметил, — пять суток «для развития зрения», кто не услышал — столько же «для развития слуха». Несколько позднее, в мае — июне 1941-го, когда летчики, выбиваясь из сил, аврально осваивали поступивший наконец в полк новый истребитель МиГ-3, Осипенко обнаруживал у летного состава недостаточную строевую подготовку или вдруг замечал мусор на аэродроме. И заставлял, прервав полеты, маршировать или цепью прочесывать летное поле в поисках окурков! Однажды Покрышкин и другие летчики заявили: «Мы должны к защите Родины готовиться, а не собирать окурки». Поразмыслив, Осипенко отменил приказ и уехал. Обычно же следовали разносы в духе: «Как руку держите?! Не умеете подходить к генералу!»

Тем временем такие старшие командиры, как Жизневский, проводили занятия с летчиками по тактике, где доказывали, что наш биплан «чайка» — И-153 имеет преимущество над «мессершмиттом» в скорострельности и секундном залпе в 370 граммов, что является основным фактором для победы в бою. Г. Речкалов вспоминал:

«А ведь тогда большинство из нас именно так и представляло победу в бою: длинная очередь по противнику, лобовая атака — вот и все тактические приемы. А групповой воздушный бой? Я, например, отвечал Жизневскому на этот вопрос так:

— Групповой воздушный бой проводится двумя группами. Скоростные истребители И-16 ведут бой на вертикалях в верхнем ярусе. Мы же на «чайках», как более маневренные, деремся внизу на виражах или боевых разворотах».

Читая журнал «Вестник воздушного флота», летчики говорили между собой, что о боях немцев с англичанами пишут мало, о самолетах не сообщается ничего, кроме летно-технических данных, схемы боев непонятны и неправдоподобны. Но, как писал Г. А. Речкалов: «Молодежь жаждала подвигов. Я не был исключением и, как многие мои товарищи, верил в легкость побед. Была ничем пока не подкрепленная уверенность в себе, в своем самолете… В одном все были единодушны: если придется воевать, то только на чужой территории».

Однако Иванов, Соколов, Покрышкин были старше и видели дальше в той предвоенной мгле, которую и сейчас, спустя более шестидесяти лет, историки далеко еще не прояснили… Александр Иванович вспоминал:

«Европа была в огне. Гитлеровские армии танковыми клиньями и авиационными армадами сокрушали одно государство за другим.

Самоуверенный и наглый немецкий фашизм считал, что нет силы, которая могла противостоять ему. Это победное опьянение и толкало его к нападению на Советский Союз. Над нашей Родиной нависла смертельная опасность…»

Покрышкина, вернувшегося после первомайских праздников 1941 года с курсов командиров звеньев, начальник штаба, уважаемый в полку А. Н. Матвеев с улыбкой спросил:

— Ну как, пофокусничал на курсах? Жизневский жаловался на тебя. Говорил, что ты не летчик, а отпетый воздушный хулиган.

— Да! — с горечью вырывается у Покрышкина. — Ну если для него настоящий пилотаж только фокусы, то как он собирается с фашистами воевать? Судя по сообщениям в печати, они расколотили французскую авиацию. А французы — пилотяги давно известные!..

За четыре месяца учебы на курсах, считал Александр Иванович, было получено немало полезного в области теоретических дисциплин, но много давалось и того, что уже было известно, и просто «разной муры». Ведь опыт воздушных боев советских летчиков в Испании, Монголии, Китае был засекречен! А инструкции и наставления составляли те, кто сам не воевал…

Двукрылая «чайка», скорость которой не превышала 430 км/час, раздражала, «хотелось отломать ей верхнее крыло и сделать из биплана моноплан».

Командир полка поздравил летчиков, вернувшихся с курсов. Все они были назначены командирами звеньев. Все, кроме Покрышкина… У Александра Ивановича, как вспоминал он, «защемило сердце». Значит, отзывы Жизневского сыграли свою роль. Что ж, к несправедливости Покрышкину не привыкать…

Но Иванов, внимательно посмотрев на него, неожиданно для всех заключил: «О его «крючках» я знаю. Может, эти «крючки» помогут ему быстрее освоить МиГ-3. Пилотировать на нем посложнее, чем на И-16. Покрышкин назначен заместителем командира первой эскадрильи». После этого Виктор Петрович пригласил летчиков к осмотру только что доставленных в полк МиГов.

— Ну, Сашка, повезло тебе: мы думали, за твои «крючки» останешься ты старшим летчиком, а оказалось — все наоборот, — вздохнул с облегчением верный друг Костя Миронов.

— Повезло — не то слово! — ощутив прилив сил и уверенности, улыбнулся новый замкомэска. — У Суворова есть такое изречение: сегодня повезло, завтра повезло, а когда же умение? Иванов — настоящий истребитель и понимает, как надо готовиться к войне. Летая полегонечку размазанными фигурами пилотажа, не только не защитишь Родину, но в первых же боях станешь жертвой и увеличишь счет какому-нибудь фрицу.

Долгожданный МиГ сразу понравился Покрышкину «стремительными и грозными формами». Вместе с этим Александр Иванович проницательно определил и его слабые места.

«— Ну как, нравится машина? — задал вопрос Иванов.

— Да, скоростные данные хорошие, а вот оружие, по-моему, слабовато. Да и вес большой, — заметил я.

— Слабовато вооружение? Три крупнокалиберных пулемета БС и два «шкаса». Посчитай силу огня. Разве этого мало?

— Пушку бы ему, чтобы броню пробивать. По описанию все фашистские самолеты бронированы и бензобаки у них с протектором. «Мессершмитт» имеет две пушки и два пулемета. Их так просто не собьешь.

— Конечно, чтобы их сбивать, надо уметь, — отпарировал Иванов. — Вот на МиГах и будем их сбивать. А может, если хотите, на «ишачках» будете воевать?

Мы, перебивая друг друга, одобрительно заговорили в пользу МиГа.

— Ну, хорошо. Давайте быстрее переучивайтесь. Время не терпит. Война нависает над нашей страной».

Переучивание на МиГ-3 шло непросто. МиГ был сложнее «ишачков» и тем более «чаек» на взлете и посадке, тяжел на виражах, при неточном управлении на небольшой скорости срывался в штопор без предупреждения. Сроки переучивания были сжаты. Здесь, у самой границы, такие командиры, как Иванов, не имели никаких иллюзий в отношении намерений немцев…

Инспектор полка по технике пилотирования Курилов открыто выражал недовольство МиГом. Многие летчики соглашались с инспектором. Умолкли такие разговоры только после того, как сам Иванов показал высший пилотаж на новом истребителе, раскрыв его лучшие качества. В 4-м полку в Кишиневе командование срочно вызвало из Москвы летчика-испытателя П. М. Стефановского, которому также пришлось в полете «выжимать из машины все», чтобы рассеять недоверие и опаску.

Первым после командования полка освоил МиГ Покрышкин со своими ведомыми Леонидом Дьяченко и Петром Довбней. Самолет пришелся ему по душе — на вертикальных фигурах МиГ значительно превосходил своих предшественников. А то, что он имел слабости — что ж, русский крестьянин и воин испокон веков вынуждены были творчески применяться к тем суровым обстоятельствам, в которые ставила их жизнь, обращая нередко и недостатки в достоинства… Забегая вперед, можно сказать, что и следующие машины Покрышкина идеальными не были.

Постижение МиГов началось. Наблюдая, как комэск Соколов пытается жестами подсказать правильные действия летчику в полете, Покрышкин невольно засмеялся.

— Чему смеешься?

— Смешно вы командуете летчиками.

— Скоро сам будешь руководить полетами. Вот тогда тебе будет не до смеху.

— Не обижайтесь, товарищ командир. Вижу, как трудно руководить полетами, не имея радиостанций на самолетах. Еще сложнее будет управлять в воздушном бою без радиосредств.

— Это верно. О чем только думают вверху конструкторы? В какое тяжелое положение они нас ставят. Но это мы с тобой не исправим. А вот научить летать на МиГе и летать здорово, это наше дело…

В одном из первых полетов на МиГе Александр Иванович, энергично выводя самолет из крутого пикирования, обнаружил конструктивный дефект — обрыв заслонки радиатора, сделанной из тонкого листа дюралюминия. Руководитель заводской бригады вынужден признать наличие опасного дефекта, заслонки начинают заменять во всех полках. Несомненно, Покрышкин, проявив в этом эпизоде талант летчика-испытателя и твердую волю, спас не одну жизнь.

Виктор Петрович Иванов уже полностью уверовал в неординарные качества своего замкомэска. Он поручает ему решить задачу, от которой зависит жизнь или смерть полка. В мае — июне большая часть летчиков и самолетов части была дальновидно перемещена на секретный полевой аэродром Семеновка — подальше от границы, недалеко от Котовска. Сюда требовалось немедленно перегнать МиГи, которые поступили в разобранном виде в самолетных ящиках и собирались на основном аэродроме в Бельцах. Уже начался июнь 1941-го…

— А как же, товарищ командир, с освоением стрельб и воздушного боя? Мы же не провели еще ни одной стрельбы и ни одного боя? — спрашивает Покрышкин.

— Ничего, потом отстреляетесь и подеретесь. А сейчас надо побыстрее перегнать самолеты. Нашлись какие-то умники и загнали в Бельцы, к самой границе, целый эшелон самолетов. Не успеем перегнать — сожгут их в ящиках.

Облет собранных МиГов поручен только Покрышкину. Каждый день он со своими ведомыми перегоняет в Семеновку собранные истребители. Перегоняет, вопреки указаниям, на бреющем полете. Только в таком рискованном полете, считает Покрышкин, можно обрести чувство слияния с самолетом: «Желание как можно ниже пролететь над землей продиктовано стремлением быть в предельном напряжении. Тренировать свое внимание, быстроту ориентации. А еще — испытываешь потребность со всей глубиной почувствовать полет, словно бы через самого себя пропустить встречный поток красочной земли».

Так командование Одесского военного округа спасло свои ВВС от первого удара люфтваффе.

…Только сейчас наступает время для исследования взлетов и падений советской авиации 1930-х годов. Тайное становится явным. Но кипевшие тогда страсти до сих пор кого-то могут обжечь.

Руководство Советского Союза и лично И. В. Сталин, что общепризнано, в своих планах отводили авиации одно из первых мест. Рекордные перелеты стали предметом гордости и мерилом высших достижений. Даже такой сверхкритически настроенный автор, как немецкий генерал В. Швабедиссен, в книге «Сталинские соколы. Анализ действий советской авиации в 1941–1945 гг.» признавал успехи авиапромышленности СССР, хотя добыть подробную информацию немцы не смогли из-за «высокоэффективной системы контрразведки, действовавшей в Советской России». Военно-воздушный атташе Германии в СССР подполковник (впоследствии — генерал-лейтенант) Г. Ашенбреннер, жестко ограниченный в передвижениях, все же сумел собрать данные о советской авиационной мощи, предупредив о ней главный штаб люфтваффе. Но в Берлине своему атташе не верили. Рейхсмаршал Геринг отказывался его принимать. В апреле 1941 года Ашенбреннер организовал поездку в Советский Союз десяти инженеров люфтваффе. Они посетили в Москве «Экспериментальный институт аэронавтики» (видимо, ЦАГИ), завод, производивший истребители, завод в Филях, моторные заводы в Рыбинске и Перми. Итоги были подведены в сводном отчете:

«1. Заводы практически полностью независимы от внешних поставщиков. 2. Работа прекрасно организована, все продумано до мелочей. 3. Оборудование современное, в хорошем состоянии. 4. Высокий уровень квалификации, трудолюбие и бережливость советских рабочих».

Геринг отказался верить и этому отчету. Гитлер отреагировал нервно: «Теперь стало видно, как далеко зашли эти люди! Нужно начинать немедленно!»

Но этому подъему перед самой войной предшествовал провал 1938–1939 годов, оказавшийся неожиданным для Сталина. Видимо, советский вождь, поглощенный политической борьбой, в какой-то мере упустил из поля зрения авиацию, свое излюбленное детище.

Вдруг к 1939 году выяснилось, что еще недавно лучшие в мире поликарповские И-15 и И-16, составлявшие основу советской истребительной авиации, заметно уступают немецкому «мессершмитту», английским и американским новейшим образцам. У нас же новые истребители еще не разработаны и не испытаны. Явно наметилось отставание в моторостроении. Покупать лицензии на иностранные моторы уже не позволяла обстановка в мире. Кризисная ситуация сложилась и в отношении других типов самолетов. Замедлились темпы строительства и реконструкции авиапредприятий.

Из штаба ВВС и Наркомата авиапромышленности шли вполне оптимистические доклады об успехах, о победах наших асов в Испании, на Халхин-Голе, в Китае. Но «военно-авиационный спурт» Германии был просмотрен и поставил нас в положение отстающих. Будущий командующий ВВС А. А. Новиков писал: «Во многом в недостаточно оперативной перестройке работы авиапромышленности было повинно тогдашнее руководство наркомата, возглавляемого М. М. Кагановичем… Новый состав наркомата во главе с А. И. Шахурином, человеком энергичным, много сделал для улучшения работы предприятий, но полностью исправить положение не смог — не хватило времени».

О М. М. Кагановиче, брате могущественного члена Политбюро, писал в своих мемуарах «Цель жизни» и авиаконструктор А. С. Яковлев:

«Сталин дал Кагановичу довольно нелестную деловую характеристику.

— Какой он нарком? Что он понимает в авиации? Сколько лет живет в России, а по-русски как следует говорить не научился?

Тут мне вспомнился такой эпизод. Незадолго до того М. М. Каганович при обсуждении вопросов по ильюшинскому самолету выразился так: «У этого самолета надо переделать «мордочку»».

Сталин прервал его: «У самолета не мордочка, а нос, а еще правильнее — носовая часть фюзеляжа… Пусть нам лучше товарищ Ильюшин сам доложит».

Тревожные доклады отдельных авиаторов ложились под сукно. Еще в 1937 году воевавший в Испании С. П. Денисов (в 1940 году он стал дважды Героем Советского Союза) писал наверх докладную о недостатках наших истребителей: отсутствие радиосвязи, слабые скорость и вооружение. Писал он и о порочности деления истребителей на маневренные и скоростные.

Возмущался «благодушием» руководства Наркомата авиапромышленности и командования ВВС известный испытатель П. М. Стефановский. Его гневная речь на приеме в Кремле прозвучала таким диссонансом, что Сталин поначалу счел Стефановского злобным критиканом.

Трагедией нашей истребительной авиации стала прежде всего трагедия Н. Н. Поликарпова. Первый по таланту, он предвидел, что главным для истребителя будущей войны будет превосходство в скорости и вертикальном маневре, в то время как другие стремились прежде всего к хорошей горизонтальной маневренности (это и предписывали сверху технические требования). Созданные в КБ Поликарпова И-180 и И-185, как и предыдущие его творения, вновь могли стать лучшими в мире…

Покрышкин знал о положении дел в высших московских авиасферах из дружеских бесед со Степаном Супруном. В книге «Познать себя в бою» Александр Иванович вспоминал об одной из встреч с Супруном: «Он рассказывал, как проходит испытание истребитель И-180 конструкции Николая Николаевича Поликарпова. Скорость его достигала шестисот восьмидесяти километров в час. Он был вооружен двумя или тремя пушками. Это был самолет-мечта. В одном из испытательных полетов на этом истребителе разбился кумир нашей авиации Валерий Чкалов. Нашлись влиятельные люди, которые «зарезали» доводку И-180, хотя по скорости и вооружению ему не было равного в мире истребителя. Мечта летчиков была погребена в обломках разбившейся машины».

Уже после войны Покрышкин не раз говорил, что если бы истребитель Поликарпова поступил в наши полки в начале войны, «потери были бы неизмеримо меньше, и мы бы не докатились до Москвы, Волги и Кавказа…»

Поликарпов прославился как «король истребителей», но не избежал тюрьмы — был арестован 24 октября 1929 года как участник «контрреволюционной вредительской организации в авиапромышленности», в марте 1931-го приговорен к десяти годам лагерей, но вскоре амнистирован. Первый экземпляр истребителя И-5, созданного в ЦКБ-39 ОГПУ, назывался ВТ-11 («Внутренняя тюрьма. 11-й вариант»).

Сын священника, ученик эмигранта И. И. Сикорского, Поликарпов так и остался в советской авиационной среде беспартийным чужаком, несмотря на звание Героя Социалистического Труда, полученное в 1940 году, и депутатство в Верховном Совете СССР. Разработки его достались другим, как, например, полный эскизный проект И-200 (будущего МиГ-1 и МиГ-3). А. С. Лавочкину для Ла-5 была передана носовая часть фюзеляжа И-185 с двигателем и оружием.

Умер Николай Николаевич в 1944-м, всего лишь пятидесятидвухлетним. Скульптор — автор памятника конструктору на Новодевичьем кладбище, видимо, был посвящен в тайну его судьбы. Бронзовый Икар падает вниз со сломанными крыльями…

Когда-нибудь на основе раскрытых архивов проявится логика в кровавой сумятице, захватившей в то время и советскую авиацию. М. М. Громов говорил: «Аресты происходили потому, что авиаконструкторы писали доносы друг на друга, каждый восхвалял свой самолет и топил другого». Репрессии шли волна за волной. А. Н. Туполев в 1937 году был арестован как руководитель «русско-фашистской партии» и французский шпион, несколько лет работал в заключении, так же как С. П. Королев, В. М. Мясищев, В. М. Петляков, Р. Л. Бартини… Покончил с собой нарком М. М. Каганович.

И все-таки, в кратчайшие сроки (ЦК партии получал ежедневные сводки о ходе испытаний), к началу войны в СССР было создано новое поколение боевых самолетов. В первой половине 1941 года авиапромышленность выпустила 1946 истребителей МиГ-3, 335 Як-1 и 322 ЛаГГ-3. МиГ-3 запускали в серию даже до проведения государственных испытаний.

…21 марта 1938 года Л. З. Мехлис докладывает Сталину, Ежову и Ворошилову о том, что «авиация меньше всего очищена от вражеских сил», требует снятия заместителя начальника ВВС Я. В. Смушкевича и других, дело передать в НКВД. Трудно понять настроения в армии, в военной авиации той поры, не зная о такой фигуре, как Мехлис. С декабря 1937 по сентябрь 1940-го и с июня 1941 по июнь 1942 года он — начальник Политического управления РККА, армейский комиссар 1-го ранга. Энергичный и жестокий Мехлис был, согласно одному из мнений, «дубинкой страха» у Сталина. Мехлис мог действовать, минуя даже наркома обороны К. Е. Ворошилова, а подчас, такое создается впечатление, он проявлял лишь внешнее раболепие по отношению к самому вождю. Слишком много Мехлис, заведуя секретным отделом ЦК, знал о сталинской борьбе за власть.

Конторщик из Одессы, комиссар дивизии в Гражданскую войну, где уже тогда показал себя сторонником «культа шомпольной расправы самих красноармейцев над провинившимися товарищами», Мехлис любое возражение в свой адрес рассматривал как вредительство, в каждом, кто ему пришелся не по нраву, видел контрреволюционера. Обрушивался на таких военачальников, как Г. К. Жуков, И. С. Конев, А. В. Хрулев, А. В. Горбатов, позднее — на И. Е. Петрова, Ф. И. Толбухина и других. Столь же безжалостным и некомпетентным был и его друг — зам. наркома обороны и начальник управления по командному и начальствующему составу РККА Е. А. Щаденко. Они обескровили Разведуправление Генштаба, всю внешнюю разведку…

Совершенно секретная директива от 17 апреля 1938 года предписывала политработникам — от полка до округа — два раза в год — к 1 июня и 1 декабря — писать непосредственно Мехлису детальные политические характеристики на командиров, начиная от полка и выше! Причем тайно, от руки, не оставляя копий…

С 1938 по 1940 год в армии почти втрое выросло число самоубийств. «Страшной армейской болезнью» сам Мехлис называл то, что временно исполняющих должность (вридов) стало больше, чем утвержденных командиров. В штабах просто боялись утверждать возможного «врага народа», уклонялись от самостоятельных решений.

Г. Речкалов пишет о том, что и в 55-м полку были «стукачи», при приближении которых разговоры умолкали.

Опираясь на подобранные кадры малограмотных политработников (6,2 % имели высшее образование, 71,5 % — ниже среднего), Мехлис добился того, что в ноябре 1939 года в военных училищах был упразднен курс истории СССР. Достаточно было истории ВКП(б) и спецкурса «о методах борьбы со шпионско-вредительской, диверсионной и террористической деятельностью разведок капиталистических стран и их троцкистско-бухаринской агентуры».

Перед войной Мехлис даже сам хотел стать наркомом обороны, считая себя на голову выше всех советских генералов и маршалов. Так, в 1940 году начальник тыла Красной армии генерал Хрулев предлагал разместить мобилизационные запасы в Поволжье, но Мехлис настаивал на их накапливании в приграничных районах. «В любом возражении против этого, — вспоминал Хрулев, — Л. З. Мехлис видел вредительство… И. В. Сталин поддался уговорам Мехлиса и принял его точку зрения. Впоследствии нам пришлось за это жестоко расплачиваться». На оставленной советскими войсками к 10 июля 1941 года территории было более 200 складов центрального и окружного подчинения, то есть более 50 % складов приграничных округов.

Военная авиация активно «очищалась» от вражеских сил. Трудно судить о работе в тех условиях генерал-лейтенантов Я. В. Смушкевича и П. В. Рычагова, возглавлявших ВВС перед войной…

Я. В. Смушкевич — дважды Герой Советского Союза за Испанию и Халхин-Гол. В Испании Смушкевича, старшего военного советника при командующем ВВС республиканских войск, знали как генерала Дугласа. Наши летчики получили за бои на Пиренеях Звезды и ордена. Специальные группы из «испанцев» ездили по частям, передавая боевой опыт. Но немецкий ас, позднее генерал А. Галланд, командовавший эскадрильей легиона «Кондор» и сделавший в Испании около 300 боевых вылетов, позднее писал: «Советские ВВС, единственные, применявшиеся красными в Испании, продемонстрировали фундаментальные недостатки в командовании, организации, подготовке и технической оснащенности. Они не смогли излечить эти болезни, несмотря на свою агрессивность, летные навыки, смекалку и безжалостные методы управления».

О том, что опыт воздушных боев в Испании не был изучен и доведен до частей ВВС, что сравнительная оценка нашего и немецкого оперативного искусства не была сделана, много лет спустя говорили и А. И. Покрышкин и А. А. Новиков, который с августа 1940 года командовал ВВС Ленинградского военного округа.

П. В. Рычагов, Герой Советского Союза за сбитые в Испании шесть самолетов, затем командовал советскими летчиками в Китае, группировкой из 150 самолетов на Хасане, участвовал в советско-финской войне. С августа 1940 года — начальник Главного управления ВВС. В апреле 1941-го направлен на учебу в Академию Генерального штаба. Арестован 23 июня…

Отличный пилот Рычагов не справился с высокой должностью, в отличие от также назначенных после Испании на высшие должности, минуя ряд служебных ступеней, начальника артиллерии Н. Н. Воронова и наркома ВМФ Н. Г. Кузнецова.

Так, летчик Гражданского воздушного флота А. Е. Голованов в январе 1941 года направил Сталину (по инициативе Я. В. Смушкевича) письмо о необходимости формирования «умеющих летать в любых условиях» соединений дальних бомбардировщиков. После приема у Сталина, вспоминал Голованов:

«…Генерал Рычагов повернулся ко мне и с сердцем выпалил: — Много вас тут ходит со всякими предложениями! То Коккинаки, то Голованов, обязательно еще кто-нибудь появится. Откажитесь, пока не поздно, от вашей затеи. Все равно у вас ничего не выйдет.

…К сожалению, как мне пришлось убедиться в дальнейшем, Рычагов был не единственным человеком, который, имея свое мнение, может быть, и правильное, молчал и согласно кивал головой или даже говорил «правильно». А сам был в корне не согласен…»

Покрышкин в неопубликованной рукописи так определил одну из тяжелых предвоенных ошибок: «Самолет «Чайку» внедрял в авиачасти главком ВВС, любитель боя на виражах…»

Историки, выявляя причины поражений советской авиации в начале войны, не всегда касаются вопроса о структуре наших ВВС, которая оказалась ошибочной. На основе опыта Халхин-Гола и советско-финской войны, руководствуясь благими намерениями улучшить взаимодействие с наземными войсками, авиацию разделили на армейскую, поступившую в непосредственное распоряжение общевойсковых армий, и фронтовую, подчиненную командованию фронта. Как потом уже оценивал А. А. Новиков: «Для армейской авиации были созданы смешанные авиадивизии, состоявшие из истребительных, штурмовых и бомбардировочных частей. Они были очень громоздкими и трудноуправляемыми, так как состояли из четырех-пяти полков. Такими же громоздкими и трудноуправляемыми стали их тылы… В армейской авиации оказалось сосредоточено очень много боевой техники. В начале войны с Германией на долю ее приходилось 55–60 % всех сил ВВС фронтов. Только фронтовая авиация или «фронтовая группа» находилась в прямом подчинении командующего ВВС округа. Такая двойственность в управлении авиацией чрезвычайно мешала концентрации ее усилий и массированному применению, а следовательно, значительно снижала ее ударную мощь и мобильность…»

Таким образом, военная авиация была раздроблена и распылена. Командовали ее боевыми действиями сухопутные генералы. Главное управление ВВС руководило лишь непосредственно подчиненной ему дальнебомбардировочной авиацией.

Знало ли наше командование о качестве подготовки летчиков в люфтваффе? Ведь число часов налета, полученное Покрышкиным и другими курсантами в Качинском училище, безусловно, мизерно.

Безуспешно протестовавший против такого обучения М. М. Громов с горечью сетовал на непонимание высшим военным руководством основ летного дела:

«Авиация — это такой вид оружия, в котором особенно большую роль играет качество, а не количество. Это относится и к технике, и к выучке людей… У нас важным считалась массовость в противовес качеству. А это являлось показателем слабости нашей авиационной культуры. Наши летчики, особенно истребители, прибывали на фронт как пополнение, имея иногда всего 8–10 часов налета на боевых самолетах. Как говорили командиры полков, такие истребители «кроме капота мотора перед собой ничего и не видели»».

21–31 декабря 1940 года нарком обороны С. К. Тимошенко, сменивший на этом посту К. Е. Ворошилова после советско-финской войны, созвал в Москве Совещание высшего генералитета. Следовало решить — как воевать, чтобы избежать тех недостатков и потерь, которые были на Карельском перешейке. Тон Совещания — деловой и конкретный, имя Сталина впустую не упоминалось. Лишь недавно опубликованы доклады выступавших.

Доклад П. В. Рычагова «Военно-воздушные силы в наступательной операции и в борьбе за господство в воздухе» стоял в числе основных, наряду с выступлениями генералов Г. К. Жукова, И. В. Тюленева, Д. Г. Павлова и А. К. Смирнова. Сейчас, когда довольно точно известно, как складывалась борьба за господство в воздухе, доклад нашего главного авиатора поражает обилием правильных, но слишком общих слов…

Недооценивали значение радиосвязи в будущей войне не только главком Рычагов и штаб ВВС, но и все командование нашей армии. Начальник войск связи генерал Н. И. Гапич, присутствовавший на этом Совещании, был также репрессирован, когда в 1941 году наши командующие без радиосвязи не могли найти свои войска…

Рычагов предлагал, говоря о взаимодействии авиации с наземными войсками, «научить пехоту, танковые части и конницу обозначать свои расположения полотнищами, цветными дымами и другими средствами… Без четкой отработки сигналов практическое взаимодействие на поле боя невозможно, будет пустыми разговорами в мирное время и приведет к тяжелым последствиям во время войны».

Вместо радиостанций — цветной дым… С удовлетворением в июне 1941 года немецкое командование установило, что в советских ВВС отсутствует отдельная служба связи, подобная корпусу воздушной связи люфтваффе.

Ни слова нет в докладе начальника Главного управления ВВС об отставании в новой технике, моторах, о нехватке бензина для полноценной подготовки летчиков… А ведь Рычагов знает о том, как громили немцы Польшу и Францию: «Лучшим способом поражения авиации на земле является одновременный удар по большому количеству аэродромов возможного базирования авиации противника…» Такой удар и последовал по авиации двух наших особых округов — Западного и Киевского, которыми командовали соратники-«испанцы» Рычагова — генералы, Герои Советского Союза И. И. Копец и Е. С. Птухин…

Уверенными были на этом Совещании выступления помощника начальника Генерального штаба Красной армии по ВВС Я. В. Смушкевича:

«Сейчас мы в основном знаем характер участия ВВС на Западе. Поэтому мы можем безошибочно сказать, что огромное количество вопросов, которые были выявлены, скажем, в Испании, на Хасане, Халхин-Голе, а затем и в Финляндии, сейчас составляют почти основу тактики действий ВВС на Западе.

Я это утверждаю со всей ответственностью, потому что все действия воздушных боев, действия бомбардировочной и истребительной авиации днем и ночью, построение боевого порядка и управления записаны в наших уставах, составленных на основе применения наших ВВС в Испании, Халхин-Голе, Финляндии».

Смушкевич все же сказал о «более мелких, но имеющих большое значение» вопросах — о недопустимом сокращении полетов в сложных условиях, о нехватке бензина, о «боязни аварийности» у многих командиров, о недостатках в боевой подготовке, о слабой работе наших бомбардировщиков по радионавигации.

И Рычагов, и Смушкевич с полным одобрением восприняли только что, 22 декабря 1940 года, появившийся приказ наркома обороны № 0362 «Об изменении порядка прохождения службы младшим и средним летно-техническим составом ВВС КА». Высшее сухопутное командование решило навести порядок и дисциплину в авиации: перевести тех командиров, кто еще не отслужил четыре года — срок срочной службы, — на казарменное положение. По окончании летных училищ присваивать не командирское, а сержантское звание. Набор в летные училища проводить не добровольно, а по призыву. Значительно повысить роль строевой подготовки.

В начале 1941 года перемещение молодых летчиков, особенно семейных, из квартир в казармы произвело ошеломляющий эффект, вызвало глухой ропот. В. Яковлев, один из летчиков 55-го полка, в разговоре с Г. Речкаловым откровенен: «А нас загнали в казарму, как солдат, да и вообще авиация пасынком стала…» Понизился престиж летной службы, качественно ухудшился состав курсантов-призывников.

Иначе как неуважением к сложной и опасной летной профессии, принижением летчиков перед командирами других родов войск не называл это мероприятие и Покрышкин.

…Общий тон в отношении люфтваффе выражен на Совещании Героем Советского Союза за бои на Халхин-Голе генерал-майором авиации командующим ВВС Забайкальского военного округа Т. Ф. Куцеваловым: «По-моему, мы слишком преувеличиваем успехи германских воздушных сил в Польше… Я располагаю всеми данными, что мы качественно не уступим и численно тоже…»

Самым толковым из всех выступлений авиаторов в тот предвоенный декабрь был доклад генерал-майора А. А. Новикова, хотя и он вынужден назвать приказ № 0362 «историческим поворотом в жизни Воздушного Флота» и прежде всего подчеркнуть важность «строевых смотров и общей военной подтянутости и внешнего вида». Но вслед за этим Новиков обращает внимание на необходимость преодоления в летных частях текучести кадров (до 70–80 %); на нехватку учебных самолетов УТИ-4; на то, что с июня — июля, в лучшие для полетов месяцы, в полки прекращается подача бензина. Четко поставлена проблема с радиосвязью, «решенная» у Рычагова и вскользь обозначенная у Смушкевича. Новиков говорит:

«Имеющиеся средства связи на сегодня не обеспечивают надежной связи с наземным командованием и не обеспечивают управления в бою. Свои средства связи необходимы авиации. При существующем положении связь приходится просить у начальника связи округа и расчеты строить из того, что он даст. Усиление средств связи должно идти главным образом по линии радиосвязи. Мы одалживаем их у начальников всех округов, базируясь на том, сколько они нам дадут. Дадут, — значит работаем, не дали, — значит плохо получается».

А слово Героя Советского Союза генерала Т. Т. Хрюкина — просто крик души!

«Мы имеем опыт немецкого командования по взаимодействию с танковыми частями. Я считаю этот опыт характерным, и мы можем его изучить и применить для себя. Я его изучал, он заключается в следующем. После того как танковые части прорвались в тыл на 70–80 км, а может быть и 100 км, задачу авиация получает не на аэродроме, а в воздухе, т. е. тот командир, который руководит прорвавшейся танковой частью, и авиационный командир указывают цели авиации путем радиосвязи. Авиация все время находится над своими войсками и по радиосигналу уничтожает узлы сопротивления перед танками — тогда авиация приносит своевременный и удачный эффект.

Этот вопрос у нас в достаточной степени не проработан.

Очень большое значение имеет радиосвязь наземного командования с авиацией. Ее нужно иметь авиационному командованию и наземному. Связь необходима, а как таковая она у нас даже по штату отсутствует. Сейчас связь должна быть обязательна и именно радиосвязь. Это самое главное».

Что удивительно, фамилия заместителя генерала-инспектора ВВС Т. Т. Хрюкина отсутствует в списках участников Совещания. Похоже, что выступление в самом конце заседаний было его собственной инициативой. После чего Хрюкина из Москвы отправили обратно на должность, с которой он прибыл, — командующего ВВС 12-й армии.

Очевидно, что командование ВВС Красной армии за редким исключением было командованием мирного времени, с опытом лишь локальных конфликтов…

Знающие люди, конечно, были, но их голос не услышали. Погиб в застенках НКВД честный русский человек начальник НИИ ВВС генерал-майор авиации Александр Иванович Филин. Талантливый летчик и инженер, способный предвидеть события, он доказывал, что летные данные самолета обеспечивают только 50 % выполнения боевой задачи. Вторая половина — двусторонняя радиосвязь, другие приборы и оборудование. Отношение Наркомата авиапромышленности к радио он назвал «кустарщиной и крохоборством». У Филина возник конфликт с заместителем наркома авиапромышленности конструктором А. С. Яковлевым, чьи самолеты УТ-3 и ББ-22 он обоснованно забраковал. Потом — с А. И. Микояном. Над конструкторами висел дамоклов меч установленных сверху сроков… Арестованный 23 мая 1941 года, Филин, не признавший своей вины, был расстрелян 23 февраля 1942 года, когда война уже показала его правоту.

…В мае 1941 года немецкий транспортный «Юнкерс-52» незамеченным пересек советское воздушное пространство и без помех приземлился на московском Центральном аэродроме в нескольких километрах от Кремля! За подобные посадки и в 1986-м, «перестроечном», году сняли с постов верхушку армии во главе с министром обороны и главкомом ПВО!

Сталин был в ярости. Боевая готовность советских ВВС и ПВО предстала перед Гитлером во всей наготе. Централизованного руководства в ПВО, также как и в ВВС, не было. Главное управление ПВО осуществляло «общее руководство», непосредственно же командовали средствами противовоздушной обороны командующие округами, в пределах которых находились определенные зоны ПВО… О четкости и оперативности не могло быть и речи.

7 июня был арестован начальник Главного управления ПВО Герой Советского Союза генерал-полковник Г. М. Штерн. То, что в этой должности он находился всего два месяца, не было принято во внимание.

31 мая арестован командующий ВВС Московского военного округа П. И. Пумпур. 8 июня — Я. В. Смушкевич. Оформлялось дело об очередном «заговоре», но подоплека была ясна — ВВС и ПВО показали свою неготовность. Изменить что-либо к лучшему возможности уже не имелось.

…С гнетущим чувством смотрел Покрышкин с однополчанами на регулярные пролеты над аэродромом в Бельцах немецких разведчиков — «юнкерсов» и «хейнкелей». Приказом сверху такие рейды немцев объяснялись как их ошибки в ориентировке; при встрече в воздухе атаковать их было нельзя, следовало знаками показывать на запад. Оправданий такому приказу летчики, поставленные сторожить границу и пресекать ее нарушения, не находили. «Дипломатия…» — играя желваками на скулах, говорил Иванов.

Фотосъемка высокого качества, сделанная экипажами группы стратегической разведки люфтваффе под командованием подполковника Теодора Ровеля, стала для немцев одним из главных источников информации. Были отсняты все основные аэродромы, укрепления, транспортные узлы, крупные заводы на всей западной территории СССР.

За несколько дней до начала войны звено летчика 55-го полка Валентина Фигичева, поднятое с аэродрома-засады у самой реки Прут, перехватило над советской территорией Ю-88 и предупредительным огнем потребовало следовать за ними. Преследуя развернувшийся «юнкерс», МиГи на несколько километров углубились в Румынию. Тут же об этом узнали в Москве. Строгое разбирательство прекратили только события 22 июня.

В то же время летчика Ивана Ханина, убитого над Молдавией ответным огнем при перехвате немецкого разведчика, похоронили без особой огласки…

Бывший богатый торговец, в доме которого снимал комнату Покрышкин, предупреждает его во вторник, 17 июня:

— На этой неделе Германия нападет на Советский Союз. Армии Гитлера стоят у границы. Мои сыновья живут в Бухаресте. Они мне сообщили, что в воскресенье начнется война… Если Красная армия не разобьет Гитлера, то он нас, евреев, всех уничтожит… Если бы я был помоложе, сегодня же уехал бы в Россию. Мы сейчас молимся за нее, за ее силу…

Ответить старику было нечего. Иванов, которому Покрышкин рассказал об этом предупреждении, покачал головой:

— Все может быть. Так или иначе, но воевать придется, и придется скоро. Плохо, что не успели полностью переучиться. Поздно мы получили МиГи…

Из радиоприемника, заглушая легкую музыку Софии и Бухареста, гремели бравурные германские марши…

Александр Иванович получает задание перегнать тройку МиГов в Кировоград. По пути следовало сесть на полевой аэродром 4-го полка, где к звену Покрышкина должна была присоединиться еще пара самолетов. Здесь, в Григориополе, непогода остановила перелет. Последние довоенные дни Покрышкин с ведомыми проводит в промокшей палатке, в разговорах со знакомыми пилотами.

Все эти дни, как мрачное предзнаменование, плотной массой, низко над землей шли с запада на восток тяжелые темные облака… Всматриваясь в ту сторону, откуда они плыли, Покрышкин думал о разговоре со стариком в Бельцах. Александр Иванович задавал себе главный вопрос: «Готов ли я как летчик-истребитель к боям, готов ли сразиться с сильным и коварным противником, имеющим разносторонний боевой опыт?»

Сколько вражеских самолетов там, на неведомых аэродромах за пограничными холмами?.. Совсем недалеко, в Румынии уточнялись последние детали в штабах, перед офицерами лежали карты СССР и фотоснимки русских аэродромов, заряжались бомбами и снарядами контейнеры самолетов. Показывали на восток стрелы на фюзеляжах «мессершмиттов» групп 53-й эскадры «Pik-As». Эмблема эскадры — белый ромб с черным тузом пик…